Уставший Кривич : другие произведения.

Евдоким И Евдокия

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Дорогие, родные мои читатели! Данный литературный опус способен удивить не только его, но и самого автора. Это к тому, что автор не желает нести никакой ответственности за персонажей, оказавшихся в силу жизненных обстоятельств участниками повествования. Автор любит людей, бл..дей, друзей и детей, с уважением относится к любой национальности и цвет кожи ни в коей мере не влияет на его мировоззрение (в интиме толерантен). Метафизика, как мать родная, всегда рядом с автором, заявляя: "БОГА НЕТ!" Автор мечтает попасть в АД в первый круг, не в качестве достойного находиться там, а в качестве прислуживать достойным, кто Данте читал, тот поймет. Вот и весь анонс, сумел автор хоть что-то объяснить, ему самому неведомо, а, может, это и к лучшему, пусть каждый делает собственные выводы.

ЕВДОКИМ И ЕВДОКИЯ

   Письмо пришло, когда Светлана была на работе, вроде как ни сном ни духом, а сердце кольнуло, да и паука увидела, точно к известию, подумала она, предчувствие и на этот раз не обмануло её. Войдя в парадную, сразу бросилась к почтовому ящику, а там одни газеты, выдохнула с облегчением и тут же заметила уголок конверта, сжала зубы и взяла конверт в руки. Письмо было от Галины - соседки отца, которая по просьбе Светланы да и по доброте душевной присматривала за ним, помогала по хозяйству. После смерти матери, оставшись в одиночестве, отец не пожелал продать дом, чтобы уехать жить к кому-нибудь из детей. Никакие уговоры не могли переубедить его. Он упрямо, ничего не объясняя, стоял на своём неизвестно когда и почему принятом решении.
   У него было четверо детей: три дочери и сын. Все уже в таком возрасте, когда начинают подводить итоги прожитого. Но Галина постоянно писала только ей, потому что Светлана была самая старшая среди них и уже как пять лет находилась на пенсии, продолжая работать, при нашей власти не будешь работать - подохнешь, если ты вовремя не сумел прогнуться, а когда тебе под шестьдесят, мало кто без таблеток обходится, работа становится жизненной необходимостью и все, кто может шевелиться, понимают: "отдыхать" придётся, скорей всего, на том свете. Да и дети-внуки, куда от них денешься, так устроена жизнь простых людей: пока в ящик не заколотят - надо кувыркаться. Светлана осознавала это достаточно чётко, внучат своих, которых у неё было трое, она любила, стараясь никого из них не выделять, вкладывая в своё отношение к ним весь опыт прожитых лет, по возможности стремилась уделять им внимание не меньше своей младшей дочери Людмилы. Светлана по-простому уяснила с годами вековую мудрость: что посеешь, то и пожнёшь, хотя иногда включаются другие неведомые силы, но в любом случае каждый родитель обязан выполнять свой долг. От старшего сына Сергея, который всю молодость проездил по белу свету, ища романтики и вот, наконец-то, женившись, пополнение в семью ещё только ожидалось. Сергей ждал сына. Светлана ничего не говорила ему, а в душе молилась, чтобы была девочка, больно уж ей внучку хотелось.
   Она вскрыла конверт и тревожным взглядом пробежала написанные корявым почерком строчки. Галина писала: "Отец твой, Свет, совсем плох, перестал разговаривать и я очень боюсь за его психику. Прошу тебя, Свет, срочно приедь и сама решай, что делать с отцом, никто на себя ответственность брать не может..."
   Откладывать поездку было ну никак нельзя. Она сразу же позвонила Сергею, предупредив его, что завтра уезжает срочно к деду, что там и как, ещё сама толком не знает, но письмо от Галины тревожное. Людмиле попросила Сергея пока ничего не говорить, пусть с детьми занимается и лишний раз тревожиться не стоит. На другой день с утра, придя на работу, отпросилась у директора на несколько дней по семейным обстоятельствам и к вечеру, собравшись на скорую руку, уже тряслась в скором поезде по направлению к Витебску, туда, где жил отец.
   Приехала Светлана на место утром, и сразу к отцу, увидела его - и сердце сжалось, он резко сдал, весь как-то съёжился, стал меньше ростом, очень сильно изменился с того дня , как они виделись последний раз. Он стоял перед ней, словно надломленное дерево, вот-вот готовое рухнуть. Она крепко обняла его, прижала к груди.- "Папочка, миленький, ну что ты, родненький мой, не пугай свою доченьку" - приговаривала она, крепко продолжая прижимать его к себе, Евдоким вздрагивал от беззвучных рыданий и Светлана ощущала это безудержное горе.
   Третий день она, не уставая, говорила с отцом, стараясь заставить его вернуться в действительность, от которой он сознательно отключился, не чувствуя усталости, она твердила ему одно и тоже, строя планы, предлагая надежду на спокойную жизнь, не догадываясь и не понимая, что для него пришло время, когда ему не нужно было ни настоящее, ни будущее, он как брошенный с огромной силой будильник, остановившийся в момент удара, замкнулся в прошлом, обгорая внутренне, он на глазах таял, превращаясь в серую массу, на бешеной скорости несущуюся к финишу.
   Евдоким, сгорбившись, сидел за столом, наклонив седую стриженую голову, пустым взглядом уставившись в натруженные за долгую жизнь, переплетённые вздутыми венами руки с большими побуревшими от времени, как кора старого дерева, ладонями, слышал звук голоса и не хотел вникать в то, что упорно хочет сказать ему Светлана, сидевшая за столом напротив него, около окна. Смерть жены рвала последние нити жизни, которыми в год болезни Марии он был связан с окружающим миром, он не хотел осознавать, что потерял её навсегда, ему было легче в вакууме, которым он окружил себя. Но настойчивость Светланы, её упорство постепенно пробивались в сознание Евдокима. Он медленно, с огромным трудом стал выходить из "реактивного" состояния, в которое сам себя загнал. Сперва он, приподняв голову, полуосмысленно посмотрел в окно, рядом с которым сидела Светлана, и увидел, что льёт дождь. Картошку может залить - вспыхнула и погасла мысль. Ему было и невдомёк, что в этом году он не сажал картошку. По обвалившимся лабиринтам голос Светланы прорывался к тайникам его памяти. Евдоким дёрнулся, как от неожиданного удара, нанесённого исподтишка и с ясностью, до жгучей боли в висках, осознал то, что он всё ещё до сих пор жив. Один без Марии.
   - Господи -- подумал он, - не дьявол ли меня попутал за грехи мои на грешной земле. Истинно, только дьявол способен на такую мерзкую месть. Он, к своему удивлению, стал чётко различать слова, которые с твёрдой просительностью звучали в устах Светланы.
   - Отец, - нервно барабаня пальцами по столу, говорила она, - Тебе необходимо уехать отсюда вместе со мной. Твоё здоровье всё хуже и хуже и не позволяет тебе жить здесь в одиночестве. Папа, надо решиться на переезд. В одиночестве жить невозможно. Галина не может постоянно обхаживать тебя, у неё своя семья. В твоём возрасте оставаться одному равносильно самоубийству. В любой момент тебе может потребоваться помощь, которую некому будет оказать. - Говоря ему это, она вспоминала свекровь, умершую два с половиной года тому назад. И это воспоминание заставило её с новой силой, во что бы то ни стало, с удвоенной энергией постараться достучаться до отца. - Себя мучаешь, так хоть меня не мучай, скажи хоть слово. Нельзя же так сидеть три дня и молчать.
   - Не болтай чушь, - неожиданно для Светланы впервые за три дня, с трудом выговаривая слова, выдавил он из себя. Услышав его голос, она, замолчав, вздрогнула, испуганно глядя на него, не веря тому, что слышит, про себя подумав. - Померещилось, что ли, чем только чёрт не шутит. Ох, господи, так и умом тронуться можно.
   - Чего струхнула, дура? - усмехнувшись, спросил Евдоким. - Что, думаешь, отец совсем из ума выжил, все так думают. Шалишь, девка, - закончил он, сам себя искренне убедив, что не говорил до этого, потому что не хотел и нужды в этом у него не было.
   - Ну что ты, пап, как ты мог подумать такое! - быстро-быстро стала говорить Светлана, оправдывая свой испуг и неожиданность, которой сама добивалась третий день. - Я не маленькая девочка, чтобы тебя пугаться, не бандит чай какой, а папочка мой любимый.
   - Во как заговорила. Ох, Светка, разум мой другое кумекает, зря ты ненужной агитацией занимаешься, иль забыла, что я в этой хате тридцать лет прожил. Мать твоя на этой земле в этом месте. вечный покой нашла, а меня вырвать в неизвестность хочешь.
   - Не в этом дело, папа, ты же не дитятко несмышлёное, чтобы не понимать, зачем я это говорю, добра же желаю, ты же мой родной.
   - Добра, говоришь- замолчав на секунду, Евдоким продолжил -- А умру, где закопаешь? В чужую землю зароешь.
   - О какой смерти речь ведёшь, господи, живи да живи. Дел по горло, правнуками займёшься, ты же любишь детей. Рыбу научишь их ловить, разве тебе это неинтересно? Сам когда-то говорил, что теперешним мужикам только футбол и хоккей подавай, до детей им и дела нет. Всё на бабах.
   - О жизни говоришь, - перебил Евдоким Светлану -- А жизнь моя вся здесь осталась. Не хочу я в чужой земле мучаться, хочу Марию встретить. Не искушай меня, Света. Время моё прошло, и ты это тоже понимаешь, к чему попусту слова тратить.
   - Ты что хочешь этим сказать? - встревоженно спросила Светлана.
   - А то, дочка, что нога моя отсюда никуда шагу не ступит. Слово моё окончательное и брехню твою слушать не желаю.
   - Даа?! Да как ты можешь!? Как ты можешь так говорить!? Да я! Я разве плохого тебе хочу?! - чуть ли не истерично заголосила Светлана, от обиды заливаясь слезами. - Ой! Боже мой, что мне теперича делать, за что горе мне такое!? - захлёбывалась она от душивших её слёз.
   Как и большинство мужчин, Евдоким не выносил женских слёз и, сразу мгновенно присмирев, почувствовал щемящую жалость к Светлане, сглотнул комок, подкатившийся к горлу, сожалея о своей резкости, понимая, что она в её понимании к нему, её родному отцу, ничего больше для него не желает. И плачет горько и искренне под воздействием душевного порыва, сама, может, того и не желая, применяет испытанный веками женский приём - слезами разжалобить и заставить подчиниться своему требованию.
   Евдоким, упёршись руками в стол, поднялся со стула и подошёл к ней. Своей тяжёлой ладонью он ласково погладил её по гладко причёсанным волосам, собранным сзади в большой серебристый узел. И, всем своим видом прося у неё прощения за свои резкие слова, тем не менее неумолимо заговорил:
   - Прекрати, доча, не рви душу мою, тяжко мне и без слёз твоих. Понимаю обиду твою, но и ты пойми меня и не обижайся на отца своего. Уехать мне от матери твоей никак невозможно. Жизнь пойдёт хуже некуда, что намного страшней самой смерти. Пойми это, доча.
   Светлана сквозь слёзы слушала его, разумом не соглашаясь с ним, сердцем понимая, что не в силах переубедить отца изменить своим жизненным принципам сохранения верности. Интуитивно осознав это, она перестала плакать и, неожиданно для Евдокима встав со стула, вся потянулась к нему, как когда-то в детстве, маленькой девчушкой, напроказив, подлизывалась к отцу, так же в точности она крепко обхватила его руками за шею, прижавшись к нему всем телом, и с жаром стала целовать такое родное дорогое лицо, умоляюще прося Евдокима:
   - Папочка милый, родной мой, береги себя.
   - Ну будя, будя тебе, Свет, доченька моя, - тоскливо отвечал Евдоким, растроганный этой неожиданной лаской, несвойственной детям и родителям в возрасте прощания. Обнимая дочь, больше других дочерей напоминавшую ему своей похожестью умершую жену, Евдоким ещё раз вспомнил о клятве, данной им Марии в последние минуты, навсегда оборвавшие их совместную жизнь. Мгновенно испугавшись за свою память, в любую минуту способную подвести его, боясь расслабиться от затянувшегося прощания со Светланой, он с силой отстранил её от себя.
   - Не волнуйся, Свет, - задыхаясь, проговорил он - всё будет хорошо. Каждому свой час, от судьбы не прячутся...

***

   Скрипнула калитка. "Вот и всё, расстались" - подумал Евдоким, стоя посреди горницы -- "поехала моя старшая яблонька, еле уговорил глупенькую не казнить себя" -- закончил он свою мысль вслух. И скупая мужская слеза, как дождевая капля, выкатилась у него из бездонных голубых глаз, тут же стыдливо спрятавшись в глубоких морщинах, избороздивших лицо страницами книги жизни. Рассказывающими о несбывшихся надеждах, неудовлетворённых желаниях, мечтах и совершённых ошибках, не скрывая любовь, страсть, малейшие оттенки пройденного пути по дорогам с причудливыми поворотами, ухабами, чередующимися с небольшими ровными отрезками, дававшими передышку. Его взгляд скользнул по стенам, обклеенным газетами, пожелтевшими от времени, и остановился на двери, рядом с которой на вбитом в стену крюке висели хомут, уздечка и вожжи - память о Буяне, отобранном Никитой в начале шестидесятых. "Берегу," - мелькнула мысль- "забыть коня не могу". Божже! Сколько в жизни случайностей, крепкими узлами связанных между собой. Господи, если ты есть, до чего неприхотлив ты, развлекая себя муравьями, копошащимися у твоих ног по прихоти игривой твоей. Вселяешь в них радость существования и лишаешь её по собственному усмотрению, никого не пропуская, напоминая стоящим о силе своей и могуществе своём. Да будь оно всё проклято!...
   Евдоким тяжело вздохнул, сознавая беспомощность себя и ненужность своих эмоциональных проклятий, неспособных ничего изменить в этом мире. Он не почувствовал, как больные ноги, словно в молодости, понесли его по скрипящим от старости половицам в зал -- большую светлую комнату, где на солнечной стене напротив настежь открытого окна, завешенного тюлевой занавеской, пузырившейся от лёгкого дуновения ветра, висел портрет Марии, обтянутый траурной рамкой из чёрного бархата. Её серые глаза грустно смотрели на Евдокима, с тревогой спрашивая его: "Родной мой, тебе тяжело? Милый, не забывай меня. Я люблю тебя!" Евдоким, сжав зубы, чтобы не закричать от охватившей его обиды на несправедливость жизни, смиренно смотрел на Марию и слышал жизнерадостный перезвон колоколов, поющих о новой любви, скреплённой клятвой в вечной верности перед богом и людьми. Видел, как они вдвоём выходят из храма. Мария вся в белом, потупив от счастья глаза, крепко держит его за руку, а кругом цветы, море цветов, белые и красные розы устилали им дорогу из церкви. Шёл 1915 год. Ни пожар первой мировой войны, огненным смерчем несущийся над Европой, ни ближайшие социальные ураганы, породившие братоубийственную войну не мешали им ощущать ликующее счастье, заполнившее их до краёв души. Впереди была бесконечная дорога, скрывающаяся за горизонтом. Бушующий океан, давший жизнь всему живому, который им предстояло преодолевать в утлом судёнышке переменчивой судьбы, борясь со штормами, радуясь солнцу и попутному ветру. Евдоким всем телом подался вперёд и дрожащими руками снял со стены портрет, глаза его затуманились, наполнившись влагой, посеревшие губы шептали: "Мария, милая моя Мария. Я с тобой. Я всегда с тобой. Верь мне, родная. Я люблю тебя! Люблю, люблю!" Прижавшись лицом к холодному стеклу, он замер, сотрясаясь всем телом.

***

   Светлана приехала на гудящий как растревоженный пчелиный улей, новый современный железнодорожный вокзал, расположенный недалеко от центра города, на месте старого довоенного, за несколько часов до отхода поезда. Взяв в кассе билет, она прошла в зал ожидания немного отдохнуть, если это можно назвать отдыхом, дорога, пусть и недлинная, но всё равно выматывает с нашим раздолбайским сервисом любого, даже здорового, поэтому ей хотелось хоть немножко посидеть перед посадкой в более-менее спокойной обстановке. Три бессонных дня, проведённых с отцом, измотали её основательно, годы напоминали о себе, что было заметно по её потемневшему лицу. Удобно расположилась в поролоновом кресле, пришедшем на смену деревянным скамейкам МПС. Вещей у неё с собой не было, кроме небольшой хозяйственной сумки, которую она поставила под кресло... Прикрыв усталые глаза, она попробовала забыться, её руки комкали мокрый от слёз носовой платок, нервное напряжение последних дней было настолько велико, что ей никак не удавалось заставить себя расслабиться. Она сокрушенно вздыхала, не открывая глаз, всё больше убеждаясь в том, что ни о каком забытье не может быть и речи, слишком свежо было в памяти печальное прощание с отцом, чтобы вот так, с ходу, суметь отключить взбудораженные чувства. Из глубины сознания почему- то начали всплывать похороны матери, о которых в данный момент она совсем не думала. Всё было до того чётко и явно, что Светлана чуть ли не поверила, что всё происходит сию минуту. Куда--то исчез, растворившись, шум вокзала, и она услышала, как духовой оркестр заиграл похоронный марш.
   Знакомое кладбище, город мёртвых, кресты рядами, орудия расправы, на которых тысячелетия назад распинали рабов, разбойников и первых христиан, вместе с главным проповедником рабства и покорности власти, всем известного Иисуса, который любил говорить в своих проповедях: "Дали в морду, подставляй голову" - чтобы мало не казалось, и всегда напоминал: "Кесарю - кесарево..." Власть имущие, как только поняли его, то сразу полюбили и оценили эти призывы к покорности, признав его сыном бога... Весь этот кладбищенский памятник, построенный живыми, постоянно напоминает всем о злой насмешке судьбы, где красивая бутафория временно расположилась на гниющем фундаменте - возбуждая брезгливое чувство перед будущим.
   - Зачем люди строят эти погосты? - чуть не закричала она. Свежевырытая могила, как пасть хищно оскалившегося зверя, с нетерпением ожидающего очередную жертву, за прошедшие века люди не желают понять ограниченность своих поступков и продолжают делать, не думая о дальнейшем, боясь надругательства над телом близкого им человека, со спокойной совестью отдают его на съедение червям, ни на секунду не задумываясь. Закопали - и процесс забыт.
   Мать лежала со скрещёнными руками на груди, как и все мертвые в последнем своём прощальном пути в обществе живых, а у Светланы было ощущение, что она что-то поняла, живым недоступное, и была разочарована в том, во что верила всю свою жизнь, вместе с Евдокимом, заранее, за много лет до погружения в сырую землю, беспокоясь о месте на одной из улиц "мёртвого" города. Всё равно, где гнить. Души должны быть вместе, а это не всем дано.
   "Нехороший, страшный обычай" -- прошептала Светлана. Увидела вытирающих слёзы сестёр, брата, бывшего военного лётчика, гордость всех родных, к сожалению, запившего в последние годы. "На войне легче, чем в семье" - приняв на грудь, говорил он. Молодого батюшку в потёртой рясе с русой бородкой, делавшей его намного старше своих лет, с глазами атеиста, не верующего ни в бога, ни в чёрта, которые спрятались под густыми чёрными бровями. Но зато по отношению к своим обязанностям честного, без претензий. С чувством, хорошо поставленным голосом, отпевшего панихиду по усопшей Марии по просьбе отца, по всем канонам православного обряда. Явственно ощутила присутствие окаменевшего от горя отца, поразившего всех своим поведением. Никому никогда в голову не приходило, что в душе Евдокима, крепкого на всякие невзгоды, старой закалки мужика, жёсткого, даже в отношениях с близкими людьми, бушуют огненные страсти, живут чувства мальчишеской любви, искренней, как слёзы младенца, скрытой от посторонних глаз не только людей, но и собственных детей, за внешней суровостью поведения, не проявившейся даже во время золотой свадьбы, скромно отмеченной пятнадцать лет назад. Светлана, на правах старшей дочери, взяла отца под руку, стараясь своим присутствием поддержать его, поправила ему съехавший в сторону галстук, успокаивая, погладила по руке, ощутив, как его внутренне знобит.
   Могильщики, как обычно в таких случаях, как принято на их "престижной" работе, уже успевшие пропустить по стакану, помогавшему на всё и всегда смотреть нагло бесстыжими глазами, торопясь, схватились за крышку гроба, чтобы с помощью гвоздей быстрее опустить занавес ещё над одной законченной одноактной пьесой.
   В этот момент Евдоким, отстранив от себя Светлану, сделал шаг в сторону Марии и приглушённым голосом, понимающим все человеческие слабости, покорно смиряясь с профессионально-завуалированной подлостью, шепотом прохрипел торопящимся могильщикам, не глядя в их сторону: - Обождите. Разве я вам мало заплатил? Успеете заколотить. - И про себя, чего уже никто не слышал, кроме Светланы, добавил: - Сволочи ебучие!
   Могильщики молча, не переча ему, отступили в сторону, не выпуская из рук гробовую крышку, а люди, слышавшие, что он сказал им, недоуменно смотрели на него, не понимая, зачем он это говорит, когда прощание с покойной уже закончилось.
   Больше ему никто не мешал, он сделал ещё один шаг и опустился на колени, лицо его на глазах у всех помолодело, приняло одухотворённое выражение, это было настолько заметно, что все замерли, наблюдая за Евдокимом: наклонившись, он любя и немножко стыдясь поцеловал Марию в губы, точно так, как это делал в далёком 1915 году, стоя перед алтарём во время венчания. После этого положил голову на скрещённые на груди холодные, воскового цвета руки покойной, что-то судорожно прошептал губами. Всем присутствующим в тот момент показалось, что Мария слушает и отвечает ему, но это было секундное чувство, охватившее всех, тут же люди удивлённо стали переглядываться от непонимания его странного поведения, возраст Евдокима требовал сдержанности в подобной ситуации. Светлану тоже смутило поведение отца, она, как и все, почувствовала неудобство от проявленной, как ей и всем казалось, неуместной нежности. Сейчас, находясь в полугипнотическом состоянии от возбуждения и перенапряжения последних дней, Светлане было до жути неприятно за свой тот стыд и проявленную инициативу. Она тогда попросила мужчин отвести отца в сторону, чтоб закончить похороны, все устали. Мужикам с трудом удалось оторвать его от Марии. Он вцепился в гроб так, что аж побелели суставы на пальцах, молча сопротивлялся, а потом как--то сразу резко сник, опустив голову, смотрел, не видя, как его Марию закапывают в землю.
   "Как всё было ужасно" - калёной иглой прожгла мысль. Светлана испуганно вздрогнула, почувствовав, как её кто--то теребит за платье. Открыв набухшие глаза, она увидела маленького курносенького мальчика в белой рубашонке, выбившейся из коротких штанишек, худенького словно стебелёк--травушка. В одной руке у него было мороженое, а другой он настойчиво старался расшевелить её.
   - Миленький, что тебе нужно от бабушки? - ласково спросила его Светлана. Увидев, что она очнулась и разговаривает с ним, стебелёк перестал дёргать её за платье и, наклонив голову в белой панамке, ничего не отвечал, а только напряжённо дышал.
   - Ну, что ты молчишь, маленький?
   - Я не маленький, я большой. -- Пискнув словно птичка, уточнил стебелёк.
   - Хорошо, хорошо, большой. -- Согласилась с ним Светлана.
   - Бабушка, ты зачем плачешь? - спросил стебелёк и строго посмотрел на неё зелёненькими глазками: - Хочешь, я тебе мороженое дам, оно очень кусное.
   - Спасибо, миленький, спасибо тебе, что бабушку пожалел. - Ответила ему Светлана, чуть не разревелась в полный голос от растрогавшей её детской отзывчивости, наивной простоты. - Иди, родненький, а то папа с мамой искать тебя будут, - еле сдерживая слёзы, попросила его, она боялась продолжения разговора, чувствуя, что может не выдержать, разреветься и напугать мальчишку.
   - А ты не будешь больше плакать?
   - Не буду, родненький, честное слово не буду.
   - Тогда я пойду к дедушке, - удовлетворённо вздохнув, ответил стебелёк.
   - Иди, хороший ты мой. - Светлана нежно погладила его по худенькому плечику и стебелёк, подпрыгивая, побежал вдоль ряда кресел в самый конец, где, наблюдая за его действиями, сидел пожилой мужчина с гривой седых волос на крупной голове. Светлана, провожая стебелька взглядом, обратила внимание на несколько рядов орденских колодок на груди пожилого мужчины.
   "Боевой дед у курносенького" - подумала она.
   Светлана села поудобней, снова откинула голову и постаралась заставить себя немного забыться, неожиданно в голове у неё что--то загудело, она крепче закрыла веки, гул не прекращался. Она хотела открыть глаза, но глаза не хотели открываться, ей почудилось, что кто--то хочет ей что--то сказать, ощущение происходящего ей было незнакомо. В сознании Светланы не могло это уложиться, она - пылинка мироздания - была слишком далека от понимания бесконечной сущности человечества. Голос всесильного разума, контактируя с подсознанием, не пробивался в её сознание. А тогда она могла бы услышать и познать. Что детская душа, сделав доброе дело, мгновенно всё зашифровала, не отягощая себя анализом, не вникая в глубину. Она просто схватывает со всех сторон поступающую к ней информацию, накапливает знания окружающей среды в своём биологическом компьютере для последующего рывка, сформулированного в течение тысячелетий людьми, отстаивающими общечеловеческие ценности. "Требовать от философии разрешения всех противоречий значит требовать, чтобы один философ сделал такое дело, какое в состоянии выполнить только всё человечество в своём поступательном развитии". Но сделать научный прорыв, указывающий путь, может и один человек. И кто его знает!? Может быть, именно зтот курносенький стебелёк окажется именно тем, кто первый сможет воплотить в жизнь тысячелетнюю мечту человечества, плюющего на бренное тело и не желающего смириться с потерей индивидуального разума.
   Всеми силами стремящегося дать разуму вечное совершенство с помощью бессмертия. Природа нашей планеты, словно гениальный художник, не успокаивается на достигнутом, радуясь и страдая, обливаясь слезами и кровью, миллионы лет накладывает всё новые и новые краски на созданное собой чудо в образе человека. Самоизматывающий труд подходит к завершению. Природа заторопилась закончить шедевр, деланный по заказу ЛОГОСА, запрограммировав его для начала познать самого себя, что он понял совсем недавно, каких--то несколько тысяч лет назад. Осознав поставленную задачу, человек стал искать пути к бессмертию разума. Природа запустила механизм познания, дав человеку свободную волю, а сама стала наблюдать за своим творением. Для начала человек создал мифических богов наподобие себя, посредством собственного воображения он наделил их бессмертием, обрадовался и скоро разочаровался. Природа нанесла ещё один мазок: параллельно с иллюзией бессмертия богов человек, очнувшись от спячки затянувшегося застоя рабовладельческого общества, поднялся во весь рост на развалинах Римской Империи и снова рванулся вперёд. Выкинув богов на свалку истории, приобрёл: АД. и РАЙ. Бессмертие для всех жаждущих. Стал создавать буквы познания, запутываясь в крайностях религиозно-философских учений. Но продолжал карабкаться в этих дебрях, постоянно ища выход из дремучего леса. Пришло время, и из букв познания появились первые слова, несущие в себе концентрированные знания. Вот-вот из созданных им слов человек начнёт составлять предложения, научится читать. Из глубины веков к человеку пришло представление о слитности всего человечества. Если части человечества наносится ущерб, всем людям становится плохо. ОТЧЕГО!?
   ОТТОГО, что люди - это дети природы (по словам классиков: "...природа является .нашей плотью, кровью, мозгом и мы принадлежим ей и находимся внутри её..."), организм которых состоит из живых клеток, а сами люди являются живыми клетками планеты, постоянно обновляясь, наподобие своей биологической структуры, они на порядок выше своего микроподобия, им свойственно стремиться оставить после себя мыслящее потомство, заложенное матерью, до конца ещё не осознанное, желание не потерять свой генетический код. Они его не потеряют. Остались минуты, кисть занесена, чтобы под законченной картиной поставить подпись.
   Человек познает самого себя! Познав себя, он в первую очередь прочитает генетический код всех живущих, чтобы с его помощью осуществить мечту русского философа Фёдорова Николай Фёдоровича (см.. "Философия общего дела"), рассчитаться перед прошедшими поколениями, проявив при этом созидательную гуманность. Поднимет всех из праха земного, вдохнёт во всех новую жизнь. Не взирая на личности, оставившие отрицательный след в прожитой ими жизни, даст возможность всем в новой телесной оболочке жить ради жизни в бесконечном её разнообразии, объективно понимая, что зло, творимое людьми, моментами оборачивающееся безумным кровопролитием, когда человечество, захлёбываясь в собственной крови, теряя точку опоры, но ценой огромных усилий находило выход из экстремальных ситуаций, было исторической необходимостью познания. Не зная зла в самых его изощрённых формах, человек не смог бы достичь высшей стадии понимания добра. Стать тем, кем он стал. И только тогда, в полный голос, человек может воскликнуть:
   - ЗЕМЛЯ! Прародительница моя! Я познал самого себя, обретя бессмертие. Я свободен. Я способен совершенствоваться до бесконечности. Спасибо тебе!
   - Молодец, курносенький! Я счастлива, что это осуществилось.. Но не обольщайся, впереди ещё много работы, это только начало бесконечного пути. Я скажу тебе сокровенную тайну. Ты создан мной, чтоб помочь мне познать себя. Вспомни античный миф о том, что когда--то человек имел совершенное тело, соединяя в себе мужскую и женскую природу, но Зевс рассёк его на две половинки, мужскую и женскую. С тех пор мужчина и женщина стремятся слиться друг с другом, чтобы обрести своё единое тело, вмещающее в себя весь человеческий мир. Слияние со мной будет ещё прекрасней. И только тогда, слившись воедино, мы создадим гармонию великого разума, познающего совершенство мироздания в его вечном совершенстве.
   Размышляя о мире, природе, человеке, воспроизводя предположительный разговор с первым человеком, доказавшим тайну предначертания, разумная сила хотела помочь ей и успокоить её, но рассказ прошёл мимо сознания Светланы, её биополе, имея редкую возможность получить исключительную по своей важности информацию, оказалось неготово принять сигнал.
   Она продолжала сидеть, устало откинув голову назад, так и не поняв, что за гул был в её голове, с нежностью подумала о курносеньком мальчишке, который смягчил тяжесть, лежащую у неё на сердце. Но покой не приходил, снова цветные слайды воспоминаний, стали принимать очертания недавнего прошлого. Ей повезло, если, конечно, можно назвать это везением, присутствовать во время кончины матери. Она приехала навестить родителей, вместе со своим младшеньким внуком Серёжкой, названным так в честь родного дяди Сергея. Дочь Людмила хотела этим подчеркнуть свою любовь к родному брату, хотя на самом деле всё было намного сложней, и скелеты, лежащие в шкафу, когда-нибудь могли заговорить, чего Светлана явно не желала. Она знала, что причины для этого есть, но для своих детей всегда находишь оправдание, она старалась об этом не думать, потому что часть какой-то вины в отношениях сына и дочери лежала и на ней.
   Приехала навестить, а оказалось, что через несколько дней ей придётся хоронить мать. Мария, никому не жалуясь, последнее время часто и подолгу болела, все близкие знали об этом, предположений вслух не строили, но в душе были подготовлены к её скорой кончине, все, кроме отца, тот ни о чём подобном и думать просто не желал и не мог.
   Она, как только увидела мать, тут же поняла - эта минута не за горами. Мать с пересохшими губами, которые постоянно приходилось смачивать тампоном, пластом лежала, провалившись в перине, на широкой довоенной кровати, черты лица её заострились, серые глаза с укором спрашивали: "Почему я так долго мучаюсь?" Светлана присела на краешек кровати, стараясь всем видом показать, что всё не так плохо. Непоседливый карапуз Серёжка, который минуты не мог спокойно посидеть, на сей раз повёл себя довольно-таки странно. Он не мешал Светлане разговаривать с матерью, молча стоял у окна и о чём-то сосредоточенно думал. На что тогда она не обратила внимания, не до этого было, а сейчас, вспомнив эту картину, была поражена тем, как у маленького ребёнка развито предчувствие надвигающейся беды. Ясно и чётко она видела мать, которая слушала её, не прерывая и не задавая вопросов. Сомнение закрадывалось в сердце, нужен ли вообще этот разговор, и мать разрешила это сомнение, грустно заговорив сама с собой:
   "Пригрело немножко солнышко, и опять спряталось, и опять холодно за всякими заботами и сам скрючиваешься в комочек". Лучше бы она не говорила. У Светланы от её слов защемило в груди и слёзы покатились по щекам. А Мария наоборот, неожиданно оживилась и с надеждой в голосе обратилась к Серёже, тихо-тихо попросила его: "Мальчик, пожалей меня". Правнук, нахмурив беленькие бровки, посмотрел на неё, что-то сосредоточенно обдумывая, отвернулся и сказал Светлане: "Бабушка, это твоя мама, ты её и жалей". Светлана была поражена и не знала как реагировать, предпочла промолчать, а Мария, услышав, что он сказал, закрыла глаза, лицо её ещё больше осунулось. Наверно, она загадала себе желание, исполнение которого зависело от ответа маленького человечка. Ответ правнука всё для неё решил окончательно. Ребёнок не умеет притворяться, его детская искренность безжалостна в своей наготе Но чиста - и это помогло Марии смириться с неизбежным и спокойно уйти. Через три дня её не стало, ушла не мучаясь, последние дни её ничто не тревожило.
   Светлана с досадой передёрнула плечами, стараясь выгнать из головы ненужные мысли и воспоминания. До её слуха донёсся усиленный громкоговорителем металлический голос дежурного по вокзалу: "Граждане пассажиры! До отхода поезда номер 452 Витебск -- Минск, осталось десять минут. Убедительно просим всех пассажиров занять свои места, а провожающих покинуть вагоны". С промежутком в минуту дежурный снова повторил объявление. Светлана мельком взглянула на часы, подумала: "Мне ещё ждать полтора часа. Быстрей бы. Что с отцом теперь будет? Как он один там? Уговорить не смогла, дура старая. Спасибо Галине, вот уж где душа безотказная, опять согласилась помогать ему. Господи, когда всё это кончится? Как я устала!" Ей хотелось ни о чём не думать, но она ничего не могла с собой поделать, воспоминания гнездились у ней в голове, не спрашивая, лезли, заставляя уже какой раз с болью представлять образ отца.
   Он предстал окутанной дымкой, всего в двух метрах от неё, с виноватой улыбкой на лице, большие руки свешивались вдоль усохшего тела, напоминая ветви некогда могучего дуба. На нём была одета вызывающая улыбки стиранная-перестиранная гимнастёрка железнодорожника с оторванной пуговичкой на воротнике. Выйдя на пенсию, он не желал с ней расставаться и одевал каждый воскресный день, чем постоянно смешил мать своей, на её взгляд, ненужной привязанностью, форменные брюки, почему-то сидели на нём мешком, как бы были не его. Это был он и не он, всё в его облике было неестественно. Светлане видеть его было страшно, непонятно и желанно. Одни глаза излучали нежность, успокаивали, притупляя чувство неприязни, вызванное его неестественной внешностью. Голубые, словно васильки, сумевшие за долгую жизнь сохранить свою детскую простоту, назло времени не желая стариться, они были полной противоположностью суровому характеру и предметом постоянной гордости Марии, которая часто говорила: "Вышла замуж за глаза, не могу без них, в бездонных голубых колодцах закрутили и на дно утащили меня".
   Неожиданно Евдоким сделал шаг в её сторону и, качнувшись всем телом, остановился. Светлане бросилось в глаза, что он стоит перед ней босый с вывернутыми от ревматизма пальцами, испугавшись, она вжалась в кресло.
   "Не бойся, доча" -- услышала она его укоризненный голос. - "Я пришёл последний раз посмотреть на тебя, мою любимую, не бойся. Поцелуй за меня всех. Простите! Прощай, Светик!"
   Светлана с ужасом вскочила со своего места, у неё перехватило дыхание, железный обруч сдавил грудь, откуда--то снизу больно кольнуло сердце, она, присев, ойкнула от боли, тут же невидимая сила подбросила её и понесла к выходу из вокзала. Люди, изумлённые её страшным видом, в замешательстве расступались перед ней, обеспокоенно оглядываясь вслед. Она, ничего не видя перед собой, спотыкаясь, бежала по людскому коридору. Выбежав на привокзальную площадь, бросилась к стоянке такси. Очередь не шелохнулась, когда она рванула на себя дверцу первой попавшейся на глаза машины и, упав всем телом на сиденье, давясь слезами, выдохнула: "Сынок, родимый, Некрасова 15, умоляю, быстрей, быстрей".
   Водитель, молодой парнишка, как только хлопнула дверь, открыл уже было рот, чтобы сделать Светлане жёсткое замечание о недопустимости без очереди врываться в машину, да ещё вдобавок дверью хлопать. Но её потрясённый вид, исступленный голос человека, молящего о помощи, подействовал на него как приказ, который не обсуждается, включился импульс человеческой солидарности, когда люди, рискуя жизнью, не задумываясь бросаются в огонь, в воду, в пропасть, только чтобы спасти другого человека. Он сообразить толком ничего не успел, как со второй скорости с места рванул машину, не слыша крики размахивающего руками диспетчера, проскочив, не сбавляя скорости, на красный свет светофора, он пришёл в себя и, поразившись собственной бесшабашности, сам себе удивляясь, покачав головой, спросил Светлану: "Бабуся, скажи хоть, за что права отберут?"
   Светлана, не замечая ручьём льющихся слёз, уткнувшись головой в лобовое стекло, не слышала, что спрашивал водитель, она не переставая, еле слышно, посиневшими губами твердила: "Быстрей, быстрей, быстрей..." "Куда уж быстрей," - сам себе ответил парнишка, второй раз проскакивая на красный свет, не останавливаясь на команду постового милиционера - "Всё ГАИ на ноги поднял. Да уж теперь всё равно" - продолжил он, резко вывернув баранку,. чтобы избежать столкновения со встречной машиной - "Была, не была, только бы кого-нибудь не сбить".
   Машина на полной скорости промчалась по мосту, не сбавляя скорости, сделала крутой поворот, что Светлану аж прижало к дверце, выехала на Некрасова, разгоняя из-под колёс лужи после прошедшего дождя и мелкую живность, до сих пор имеющую постоянную прописку в этом частнособственническом районе города, как реактивная, летела по Некрасова почти в самый конец улицы. Вдалеке показался дом Евдокима, с каждой секундой он приближался, вырастая на глазах. Водитель резко затормозил у самой калитки.
   "Приехали бабуся" - с облегчением проговорил он, отпуская баранку и тыльной стороной ладони вытирая мокрый от пота лоб. Светлана не ответила ему, выскочила из машины, бросившись к знакомой калитке.
   Второй раз за день скрипнула калитка. Светлана пулей вбежала на крыльцо и, учащённо дыша, остановилась около двери. Переведя дыхание, отгоняя от себя подступающий страх, вошла в дом. Быстро осмотрела комнаты, второпях не обратив внимания, что в большой комнате на стене не было портрета матери, задумавшись, замерла посреди горницы. Отца нигде не было. "Папа! Где ты, отзовись!?" - умоляюще позвала она. Ответом ей была гнетущая тишина. Светлана прислушивалась, было слышно, как в соседней комнате ходят настенные часы. Тик-так, тик-так..., сокращая секунды нашей жизни, отпущенные природой, продолжительность которой не всегда зависит от человека, напоминая о скоротечности всего существующего. Да назойливо жужжат мухи, стараясь сквозь закрытое окно пробиться к солнцу.
   "Где же он может быть?" - подумала она и, медленно ступая, вышла из дома. По двору во главе своего гарема разгуливал соседский петух, рассчитывая при отсутствии хозяев полакомиться чем-нибудь на дармовщинку. Водитель, облокотившись грудью на калитку, вопросительно смотрел на Светлану. Тишина и спокойствие царили вокруг, без малейшего намёка на присутствие где-то поблизости живой человеческой души.
   "Где же он может быть?" - опять подумала Светлана -- "может, поросёнка решил покормить. Пойду посмотрю" -- мысленно решила она и решительным шагом направилась в сторону сарая. У неё из головы вылетело, что после смерти матери отец не держал ни поросёнка, ни кур, ни уток. Ничего. Подойдя к сараю, Светлана толкнула рукой тяжёлую дверь, приоткрыв чёрный зев неосвещённого помещения. На неё дохнуло плесенью, сыростью и холодом брошенного места, со свету её глаза не видели ничего, кроме кромешной тьмы. Она не верила сама себе, поэтому, просунув в темноту голову, боязливо позвала: "Папа! Папа! Не молчи. Это я, Света". Сгусток зловещей тишины не отвечал, гипнотизировал и притягивал к себе. Вытянув вперёд руки, она сделала шаг в чёрную пустоту, затаив дыхание, прислушалась и сделала ещё шаг, её руки наткнулись на качавшуюся преграду. "Что это!?" - испуганно вскрикнула она, отдёрнув руки, и тут же, с облегчением вздохнув, вспомнила. Отец всегда вешал в сарае копчёные окорока, подальше от крыс. Снова вытянув вперёд руки, она дотронулась до окорока. Вместо жирного, копчёного сала, её руки почувствовали что-то холодное, с выпирающими шишками, помимо воли принимая в сознании очертания человеческих ног. Не желая верить свершившемуся, она судорожно схватила их руками. Нечеловеческий крик, вырвавшись, застрял у ней в горле, отшатнувшись, Светлана захрипела и, раскинув руки, упала на спину, ударившись головой о порог сарая. Потеряла сознание. Провалившись в пропасть, находясь на грани жизни и смерти, она летела в чёрное безмолвие в погоню за отцом. Не зная о том, что за её жизнь боролось много людей. И только благодаря их опыту она не упала на дно пропасти, её час ещё не пробил. Очнувшись от смертного сна, Светлана открыла глаза, увидела вокруг себя стерильную чистоту, сидящих на стульях рядом с кроватью, одетых в белые халаты, сына Серёжку с невесткой и догадавшись, что находится в больнице, сразу же в мельчайших подробностях вспомнила, какие события предшествовали этому. Сергей, увидев, что она открыла глаза, не сказав ни слова, вскочил с места, опрокинув стул, стремглав бросился за врачом. Заплаканная невестка всё порывалась поправить на койке одеяло, нервничая от незнания, как себя вести в таких случаях.
   Светлана, всё вспомнив, не заплакала и даже не застонала, в ней всё сгорело от пережитого удара и слёз уже не было. Она лежала молча, вытянувшись на больничной койке, с сухими глазами, бинты на голове были незаметны, слившись в одно целое с сахарно--белыми волосами, заменившими серебряный узел. Только сейчас, вернувшись с того света, всем своим естеством, как ей показалось, она поняла через смерть, до чего была сильна любовь отца, решившегося в возрасте, когда все цепляются за жизнь, сознательно взять и покончить с ней, хлопнув дверью. Не пожелавший, осознав своё одиночество, и дня жить без женщины, прошедшей с ним через всю жизнь.
   А он же в бога верил - промелькнула мысль. И тут же ужаснулась от осенившей ее мысли. Поняла, как, собственно, просто, взять и оборвать нить, разрушить самое дорогое, что есть у человека, самому уйти, а других заставить страдать. Неожиданно ей пришло в голову - а поступил бы он так же, если бы был моложе возрастом? Она пыталась найти однозначный ответ, а вместо ответа почему- то опять, как и тогда, когда убеждала отца уехать с ней, всплыла в памяти смерть свекрови, которая до сих пор осталась для неё загадкой со многими неизвестными.
   Услышав, как зашевелилась Лена, стараясь поднять упавший стул, Светлана сказала: "Лен, не нагибайся, пусть себе лежит, ты же девочка беременная. А я от вас внучку хочу, красивую и здоровую. Людка одних солдатов рожает," - сказала и слабо улыбнулась, одними губами, разговаривать ей было тяжело, каждое слово отдавалось в голове тупыми толчками. Лена послушала её, выпрямилась и положила руки на свой большой живот. Светлана смотрела на неё и думала: "Серёжке с женой повезло, девка неплохая. А как долго жениться не мог".
   - Лен, а Лен - позвала она невестку.
   - Что, мама? - отозвалась Лена подавшись, к ней всем телом.
   - Живот у тебя больно уж большой. Как думаешь, может, двойня у тебя будет? - желание говорить помогало ей, несмотря на головную боль, превозмочь своё беспомощное состояние.
   - Да нет, Светлана Евдокимовна, - смущённо ответила Елена. - Врачи говорят, что так часто бывает, живот большой, а ребёночек один, да ещё и маленький.
   - Не слушай ты их, они сами ничего не знают. Я тебе вот, что... - договорить Светлана не успела, с шумом открылась дверь, и в палату вбежали, впереди взволнованный Сергей в распахнутом халате, за ним следом лечащий врач и медсестра. Сергей бросился к Светлане, но врач, поймав его за полу халата, молча отстранил, поднял лежащий на полу стул, сел на него и, взяв Светлану за руку, стал проверять пульс, сверяя удары этого сердечного сторожа с земным отсчётом времени, по его лицу было не узнать, какие он сделал выводы о состоянии больной, но голос, которым он заговорил со Светланой, звучал успокаивающе: "Ну, голубушка, теперь жить будешь, кризис миновал, сон, сон и ещё раз сон, полный покой". Светлана приоткрыла рот, собираясь задать ему вопрос, но врач опередил её: " Молчи, милая, молчи. Наговориться ещё успеешь," - говоря это, он предупреждающе поглаживал её по руке - "сейчас сестра сделает тебе укол, и никаких разговоров. Запрещаю даже рот раскрывать". Пока врач продолжал говорить с ней, сестра подошла с другой стороны койки, и Светлана не почувствовала, как она с профессиональной ловкостью ввела ей успокоительное лекарство. Лекарство оказалось быстродействующим, не успела сестра полностью опорожнить шприц, как у неё перед глазами образовалось пелена тумана. Стали исчезать, растворяясь в тумане, врач, Елена, Серёжка, её закачало, словно на волнах поднимая и бросая вниз, желудок сжали спазмы, глаза сами собой закрылись, так ничего и не сказав, она поплыла в королевство грёз.
   - Ну вот, хорошо, что пришла в себя, пусть теперь спит, - облегчённо проговорил врач и встал со стула. - Можете идти отдыхать, всё самое страшное позади - сказал он, обращаясь к Сергею. - Да и жена у вас беременна, ей эти стрессы ни к чему. Идите и не волнуйтесь.
   - Когда нам можно будет прийти? - спросил Сергей.
   - Пока не стоит тревожить вашу маму, - ответил врач.
   - Я так не могу, - не скрывая недовольства, уточнил Сергей.
   - Звоните, молодой человек, через не могу, лучше звоните, это будет лучше для вашей матери. У вас же есть телефон?
   - Да, есть. Мы живём в гостинице. - Ответил Сергей.
   - Вот и звоните, а дальше видно будет. Вашей матери сейчас нельзя волноваться, уход ей будет обеспечен, полный покой необходим. А лучше всего, я вам посоветую, поезжайте--ка вы к себе домой. Через пару недель её можно будет выписать. Приедете и заберёте свою маму.
   - Она говорила со мной, - вмешалась Елена, перебивая врача.
   - Очень плохо, ей не говорить надо, а лежать и ни о чём не думать. - недовольно проговорил врач, направляясь в сторону выхода из палаты. Все вышли в больничный коридор. Сергей и Елена попрощались с врачом, сестра взяла у них халаты, и они с Еленой вышли из больницы.

* * *

   Сергей, погружённый в свои мысли, не разговаривал. Елена держала его под руку, и они молча шли через больничный сквер, где ходячие больные убивали больничную тоску разными способами: кто--то резался в козла, любимая больничная игра, а кто-то разыгрывал защиту двух коней, остальные больные прогуливались по аллеям больничного сквера. Недалеко от выхода Сергей предложил: "Ленусь, посидим немного на скамейке, что---то расслабило меня". Лена покорно согласилась, они сели на скамейку. Сергей продолжал молчать, сказывалось напряжение последних дней. Дед кончил жизнь самоубийством, чуть не умерла мать. А совсем недавно, каких-то два года назад, ушла из жизни любимая бабка. Она ему была ближе, чем дед и бабка по матери, и её смерть оставила глубокую зарубину в душе, ему постоянно казалось, что, если бы он был рядом, она точно никогда бы не умерла. В то время, за полтора года до её смерти, он завербовался работать мастером на средний Урал, в Пермский край, километров примерно сто от Соликамска, в так называемый НыробСпецЛес, и увиденным оказался на столько потрясён, что, наверно, до конца жизни не забудет. Там он впервые узнал: ГУЛАГ - это не сказка, придуманная врагами "народного государства", а реальность, существующая в С.С..(советский союз) под руководством КП СС, с боевым авангардом мракобесия, КГБ, сотрудники которого продолжают ностальгировать по своему кровавому прошлому, продолжая считать себя чекистами, и ФСБ их не привлекает, подавай им ЧК и всё тут. Но это не главное, работая со спецконтингентом, Сергей, к своему удивлению, увидел, что многие вообще непонятно за что и почему находятся на "каторжных" работах, в экономических вопросах он не разбирался и не задумывался, зачем рабсила выгодна С.С. А вот человеческое ему было понятно и не чуждо, и, когда сбежали трое заключённых, а на другой день их трупы, изрешечённые автоматными очередями, валялись перед штабом администрации, Сергей был шокирован, он подошёл к сержанту, охранявшему покойников, и спросил его:
   - Слушай, сержант, а зачем их убили, они же не могли уйти?
   Сержант расплылся в улыбке:
   - Ну, мастер, ты как ребёнок. А что, ты думаешь, надо было делать с этими суками? Мы сидим в ленинской комнате, кино смотрим, Семнадцать мгновений, а тут тревога, кино насмарку, мы сразу решили, шлёпнем обязательно, пусть все урки знают, что нельзя ломать кайф у солдат! - сказав это, он засмеялся радостным, издевательским смехом - гордыня переполняла его. Сергей молчал, он был настолько растерян таким вот откровенным садизмом, что в ответ просто махнул рукой. Через некоторое время ему снова пришлось открыть для себя, на что способен С.С., гражданином которого он является. Надо было оформить товарные накладные и требовалась подпись лесника, и Сергею, как самому молодому, было поручено сходить в лесничество и эту подпись получить, идти было недалеко, где--то около пяти километров, дорога проходила вдоль берега реки Вижай, во время паводка, где проходила дорога, вся территория прилично подтоплялась, и лесничество находилось в том месте, где берег резко поднимался вверх. Сергей довольно скоро дошёл до этого места и по ступенькам, так удачно сделанным природой, что вмешательство человека не требовалось, поднялся по крутому склону наверх. Он был здесь первый раз, и когда, поднявшись, увидел огромное поле, окружённое соснами вперемежку с кедрами, сердце замерло от восторга, вроде как ничего особенного, тайга, но каждый видит и ощущает природную красоту по-своему. Лесник сидел на крыльце лесничества, небольшого домика, рядом были ещё пару домов в личной собственности, где проживала семья. Сергей подошёл к нему и представился. "Знаю тебя, мне звонил твой прораб, зовут меня Михалыч, посиди немножко, покурим, а потом я чиркану тебе твои бумаги" -- ответил лесник. Сергей присел рядом с ним, и только тогда обратил внимание, что по всему полю разбросаны голые, почерневшие от времени, заросшие сорняками, фундаменты, на которых раньше стояли дома .
   - Вот это да - вслух произнёс он. - А я только тайгой, рекой и простором любовался, место красивое.
   - Ты о чём ? - спросил лесник.
   - Да вот смотрю, сколько тут раньше людей жило и поражаюсь, одни фундаменты, не меньше сотни.
   - Ты что, парень, с луны свалился? - грустно усмехнулся лесник.
   - Да с какой луны, клянусь, Михалыч, представления не имею.
   - А может, и правда ничего не ведаешь, ты ж недавно здесь, - Михалыч на секунду задумался -- челдоны здесь жили в тридцатых.
   - Это что за нация, челдоны? - спросил Сергей.
   - Не нация это - вздохнув, ответил Михалыч - наши это, русские, в то время всех высланных кликали челдонами, человек-с-дона. Враги народа.
   - И куда же их всех? --спросил Сергей.
   - Куда, куда.. - ответил Михалыч, -- кого расшмаляли, кого голодом заморили, таких мест по Уралу сотни, а по стране тысячи.
   - А детей? - еле слышно спросил Сергей, сам испугавшись своего вопроса.
   Михалыч замолчал, сглотнул комок, подкативший к горлу, наверно, чего-то вспомнил и резко, с ненавистью, ответил: - "Насрать этим мразям на детей, всех шмаляли, всех!"
   Сергей после этих слов с ясностью, неожиданно для себя - всё, что он знал до этого и сомневался, считая происками врагов, недовольных справедливостью построенного социалистического общества - понял конкретно, коричневая чума - это детский лепет по сравнению с красным фашизмом, уничтожившим лучших, честных, умных, работящих... Вот и получилось, строили коммунизм, построили фашизм, ошибочка в расчётах вышла! Миллионы невинных уничтожены, а другие миллионы ностальгируют по С.С., мало им крови, ещё хочется...
   Оказывается, они были самые "читающие" в мире, самоё "лучшее образование" получали, весь мир им завидовал, а теперь не завидуют, смеются над "белыми неграми" А "негры" никак понять не могут, почему в жопе оказались... Всё было так "круто"...
   "Жуть-то какая! Бога нет!" - Про себя закричал он и подумал уверенно, бескомпромиссно. Сатана захватил страну, если есть бог, как он может допустить, что бывшие чекисты, будучи сотрудниками организации, у которой руки по плечи в крови собственного народа, стоят со свечками в церкви, считая себя "помазанниками божьими", а агенты КГБ и ЧК в рясах заседают в Синоде и учат всех нравственности, морали, любви к ближнему... зомбируют народ с единственной целью: заставить, приучить защищать БАБЛО, наворованное продажной слизью, презирающей свой несчастный народ, и при этом слизь ставит задачу заставить народ думать, что он защищает и любит Родину, а на самом деле такими методами, ничем не гнушаясь, вплоть до средневекового мракобесия, защищается слизь. Попытки власти вернуть народ в С.С. - есть преступление перед невинными жертвами, уничтоженными красным фашизмом.. Это есть настоящее доказательство кощунства власти. Бога точно нет! "Немецкая философия уже в девятнадцатом веке разрешила его так: бог -- это человек. Человек должен лишь познать себя самого, сделать себя мерилом всех жизненных отношений, дать им оценку сообразно своей сущности, устроить мир истинно по-человечески, согласно требованиям своей природы, и тогда загадка нашего времени будет им разрешена". А если и есть бог, то точно не на территории России, так как нет в цивилизованном мире такого государства, каким был С.С. А Россия попыталась измениться, но духу не хватило, так и осталась С.С., и принимать начинает ещё более уродливые формы, чекисты превращают её в монстра, мутанта С.С.
   Все эти мысли промелькнули в голове Сергея в течении нескольких секунд. Он потряс головой, отгоняя их прочь. Лена крепко сжала ему руку- - Серёженька, что- нибудь не так? - спросила она.
   - Всё нормально, Ленусик, не волнуйся, о бабуське своей любимой думаю и вспоминаю, она также тяжко умерла, а теперь вот и дед ушёл под грохот "канонады".
   - Ты постарайся переключиться на что-нибудь другое, - с мольбой проговорила Лена.
   - Пока не могу, Ленок, не получается, давай ещё немножко посидим, и я успокоюсь. - сказал Сергей.
   - Давай, Серёженька, как скажешь. - ответила Лена.
   Сергей замолчал и вспомнил, как он возвратился с Урала с перевёрнутым мировоззрением, но поделиться уже было не с кем, опоздал на какие-то часы, был в дороге и информацию получить физически не мог, приехал, а урна с прахом уже стояла в нише колумбария. Он пытался выяснить, как всё произошло, расспрашивал сестру, мать, те от него отговаривались общими ничего не значащими словами, всячески избегая конкретного разговора на эту тему. По ним было не сказать, что бабкина смерть принесла им большую боль утраты близкого человека, если она вообще у них была. А она, боль, само собой, быть должна, о другом и думать не хотелось. Скорей всего, она притупилась и ничем себя не проявляла, так хотелось считать Сергею. Психологическая защита помогает переносить любое горе. Родные, на его взгляд, были не из тех, кто через "не могу" делает себе судьбу. Судьба ими понималась предельно просто: что на роду написано, то и будет. Жизненный огонь горел ровным пламенем, поддерживая постоянную температуру веками сложившихся отношений между людьми, не могущими и не желающими что-то менять в чётком ритме календарных будней.
   Существование каждого отдельного человека, как бы он ни хотел уединиться в собственной скорлупе и не зависеть от других, имеет особенность переплетаться с судьбами других людей, не считаясь с его личным желанием.
   Вывод о том, что все люди братья, оказывается не пустой библейской фразой. Вся эта человеческая масса с разноцветными пятнами индивидуальностей образует то что мы привыкли называть человеческой жизнью. Нет и не может быть жизни отдельного человека - есть только жизнь человечества, которая, развиваясь по законам, заложенным природой, вторгается в календарные будни, никого не спрашивая о том, хочет он того или нет. Никакая оболочка не способна спасти от сюрпризов, которые жизнь преподносит каждому в отдельности и всем вместе. В этом есть её непредсказуемость для человека, в тоже время заставляющая его искать выходы и двигаться вперёд.
   После того, как его желание узнать подробности натолкнулось на сговор родных уйти от объяснений, Сергей решил ни о чём больше не расспрашивать. Ушла бабка - годы. Любил! Ну, что сделаешь? Все кого-то любят и все уходят. Сходил, правда, в церковь, заказал панихиду за упокой рабы божьей Евдокии, поставил свечи к иконам святых мучеников. Он обещал сделать ей это, когда-то в детстве она просила его об этом и он почему-то запомнил на всю жизнь, хотя она никогда не напоминала ему о своей просьбе.
   И вот как-то мать, ни с того, ни с сего, стала рассказывать ему, как это всё было, и он сразу почувствовал, что здесь что-то не так. Светлана, как будто, что-ли оправдывалась за родных и за себя в том числе. Впрочем, будучи невесткой, от которой ушёл муж - поговаривали, что его приворожили - она честно выполняла свой долг, ухаживала в порядке очерёдности, установленной родственниками по уходу за Евдокией.
   - Серёженька, если бы ты знал, как с ней было тяжело. Она ходить не могла. Всех замучила, -- говорила мать, заглядывая ему в глаза.
   - Вам тяжело, а ей вроде умирать легко - подумал он, ничего не отвечая.
   - Серёжка, ну что ты молчишь!?
   - Говори, говори. Я слушаю.
   - Что тут говорить. Сама она виновата. - вздохнув, проговорила мать.
   - Что?! Что ты сказала, виновата!?
   - Да не кричи ты! - испугалась Светлана и быстро-быстро, не давая ему говорить, стала объяснять подтекст своих слов.
   - Ты же знаешь, Серёженька. Она, как на пенсию ушла, только книжки читала да телевизор смотрела. А в её возрасте шевелиться надо, вот у неё ноги и отказали. Ты не подумай чего.
   - Я ничего и не думаю. -- закрыв глаза, ответил он матери.
   Он ни в чём не мог и не хотел обвинять мать. Он знал, что они не любили друг друга, и стержневой причиной прохладных отношений был отец. Евдокия избрала позицию нейтралитета, не принимая ничью сторону в их разногласиях, и Светлану это возмущало. Сергей объективно понимал, что мать в любом случае, когда потребуется её помощь, сделает всё, что может, но не больше. Почему не больше? Для этого у неё с годами совместной жизни с Евдокией накопилось достаточно мелких обид, они крохами собирались и образовали чёрствый чёрный сухарь. Натянутые отношения между ними стали определять всё остальное. Они настолько были натянуты, что только смерть примирила их. И Светлана сразу почувствовала свою косвенную вину в этой необычной смерти. Если бы она ушла как все, всё было бы естественно и закономерно. А Евдокия, ощутив себя ненужной, ушла, заставив всех после своего ухода почувствовать свою сопричастность и искать оправдания там, где его, вроде, как и быть не должно.
   Мать рассказывала, а Серёжа мысленно с мельчайшими подробностями пытался представить, как это было. И ему почудилось, что он слышит голос Евдокии: "Задушите меня," -- простонала Евдокия -- "задушите". В голове у него стоял этот стон и он больше не разбирал, что говорила мать, не переставая, словно молитву, повторять про себя: "Бабушка, вечная тебе память. Прости, что я не смог закрыть тебе глаза. Бабуля, услышь меня. Родная моя, прости меня, прости..."
   Смерть не может вызывать радости, она страшна и ужасна в её непонимании. "Почему так не вовремя? Разве нельзя было дать ещё немного пожить?" - спрашивает сам себя каждый человек. Наиболее болезненно эти вопросы задаются тогда, когда смерть приходит, а её никто не ждёт, косой срубает кого-нибудь из близких, в чёрное покрывало заворачивает - и нет человека.
   Всё наше мгновенное существование мы, люди, к ней подспудно готовимся и боимся её. Это особенно откровенно выражено в детстве, когда человек ещё не научился ( прикрываясь иронией или разглагольствованиями типа: "Я своё пожил, теперь вы попробуйте пожить...") прятать страх её приближения в хранилище сознания. Но природа, наделяя человека разумом, с первыми проблесками сознания заставляет задумываться его в первую очередь о смерти. Ибо она есть главное, что подводит черту промчавшегося материалистического мгновения, каждого человека в отдельности.
   Первый импульс мелькнувшей догадки, подсказанной природой и требующий ответа в словах пятилетнего индивида, звучит примерно так: "Мамочка, скажи, а я могу умереть...?" - "Нет, сынок, нет, глупышка моя, и не думай об этом" - успокаивает его мать с помощью беспрекословного материнского авторитета. И ей верит пятилетний творец, затаптывая в памяти семя глобальной цели, посеянное природой, не давая ему прорости.
   Светлана продолжала говорить, не замечая, что повторяет сказанное, молчание Сергея действовало на неё угнетающе. Она терялась, истолковывая его немоту как молчаливое обвинение в свой адрес.
   "Как она могла?" - чуть ли не со злостью, стараясь отогнать нехорошие мысли, думала она о покойной свекрови. - "Как она могла? Неужели трудно умереть по-человечески?" - спрашивала она сама у себя.
   Иногда трудно, хочет человек, а не может. Просит её: "Приди скорей, милая, желанная" А она не слышит, не приходит, не берёт к себе -- мучает. Природа часто через смерть учит людей правильно жить, таким способом воспитывает людей. И человечество зреет, с каждым поколением приближаясь к цели, непрестанно внося посильную лепту в общее человеческое дело. В каждом поколении был, есть и будет человек, собравший в себя всё лучшее от своих предков, природа ему приоткрывает тайную дверку подсознания, и он оказывается на шаг впереди всех. Всеми клетками жаждая воплотить открывшиеся ему тайны в жизнь - на пользу всему человечеству. Природа одной ей известным способом всегда находит своего самого любимого сына, не обходя вниманием и других своих сыновей и дочерей. Всех проверяет на прочность, в конце пути каждому будет дано оценить свои поступки и он узнает, что ему придётся делать в следующей жизни: всё начинать сначала или двигаться вперёд.

***

   Смерть Евдокии была обычным частным случаем, тысячи людей так умирают, просто неожиданно отказали ноги, но это были, скорей всего, последствия блокады, длительный голод капитально подорвал здоровье, и пришло время, когда это всё аукнулось. И так она всё время после войны считала, что ей повезло - всю блокаду она была на оборонных работах и какой-никакой получала паёк, а некоторым, спасая свою жизнь, приходилось людоедством заниматься, она собственными глазами видела трупы с вырезанными мягкими частями тела. Было страшно. Иногда она рассказывала о войне маленькому Серёже, крепко прижав его к себе, она говорила: "Деточка, я так боялась, что умру и меня могут съесть, но бог защитил -- пронесло, а вот многих наших родных, под Псковом, каратели в сараях сожгли живьём, им, Серёженька, не повезло". Сергей, прижимаясь к ней, отвечал: "Бабушка, не бойся, я буду тебя защищать".
   Небольшая неожиданность была в том, что она немного ошиблась, когда шла по коридору коммунальной квартиры на кухню поставить чайку, и у неё резко отказали ноги. Она, не успев упасть на колени, уже решила: "Всё, это конец". Она ошиблась не намного, это был не конец, а преддверие конца. С этой минуты ей уже было не суждено встать на ноги. Она лежала на своей высокой довоенной кровати с медными шарами по углам, потускневшими от времени, и медленно умирала в течении нескольких месяцев. За ней ухаживали по очереди: родная сестра Клава, Светлана, внучка Люда; сын Юрий Петрович, отец Сергея, был занят, находился в "нирване", было не до мамы.
   Ухаживали, словно за потухшим костром, хворост не подбрасывали, ждали, когда погаснет. Затоптать страшно, да и не решится никто, все понимали: конец близок, но говорить об этом нельзя. Евдокия также всё понимала и молила бога: "Забери меня быстрей". Просила Светлану Сергею о её положении не сообщать, пусть работает, а вот умру, тогда и скажете, но всё получилось так, как получилось.
   После разговора с матерью прошло три дня, в душе было неспокойно. Светлана, боясь быть неправильно понятой, не сумела толком ничего объяснить ему. Неясность рождала подозрения, и Сергей решил навестить отца. В любом случае, тот был её сыном и, хоть вёл себя по-свински, но определённой информацией обладал.
   Они давно не виделись, детские обиды не забывались, годы идут, а вспомнишь прошлое - и сердце щемит. Отец ушёл от них, когда он был совсем несмышлёнышем, чтоб суметь оценить поступки взрослых людей, а сестра вообще голощелка. Взрослые в то время были для них непререкаемым авторитетом, во многих случаях ложным авторитетом, служащим крепким местом во времени для переноса закостенелых ошибок из прошлого в настоящее. К родителям это относится в большой мере, чем к посторонним, родители, несущие в себе отрицательный комплекс ошибок, являются ядовитым источником для своих детей. Юрий Петрович был таким источником. Он кровные узы использовал так, как ему было удобно, периодически ссорясь со своей вновь обретённой, как назвать: блядь не блядь, а, может, бывшая ППЖ, любовница, нет, любовница не подойдёт, в то время таких слов не употребляли, скажем просто: женщина у которой очень чесался передок, духовное уж точно их не связывало. Она выгоняла его, ему некуда было деваться, кроме как снова с покаяниями возвращаться в свою семью. Он мастерски использовал любовь своего сына, граничащую с собачьей преданностью.
   "Сыночек мой милый, Серёженька" - гнусавил он со слезами в голосе -- "я к вам вернулся. Скажи маме, чтоб она меня приняла. Я буду жить с вами. Я вас люблю, моих самых родных. Вы мои, я без вас не могу". Растроганный Серёжка жался к отцу, а потом шёл к матери и говорил: "Или да, или я уйду с отцом". Светлана любила, и поэтому с готовностью соглашалась с его ультиматумом. Надежда на женское счастье не покидало её, хотя, на людях стесняясь своей женской слабости, она, чтобы пресечь сплетни, обычно говорила: "Приняла, только ради детей".
   Такие возвращения блудливого отца повторялись периодически, раз придуманный сценарий срабатывал в классическом варианте, но настал момент, и Светлана твёрдо сказала: "Нет! Хватит! Сыта по горло!"
   Юрию Петровичу ничего не оставалось делать, как постараться усилить давление на Светлану новым, на ходу придуманным способом. Он подозвал к себе Серёжку и, обнимая его, заныл: "Сыночек мой любимый. Мама нам с тобой не верит. Что нам теперь с тобой делать? Только ты один любишь своего папочку..."
   Евдокия была молчаливым свидетелем этих концертов. Да! Она не вмешивалась, сердце кровью обливалось, но молчала, в душе надеясь, что сын одумается и вернётся к семье. Серёжкина сестрёнка Людмила, дочь Юрия Петровича, находилась в детсадовском возрасте, и поэтому участия в этих душещипательных мелодрамах не принимала. Главную роль исполнял Юрий Петрович, ради своего благополучия не задумываясь, о том, что с помощью своих артистических способностей приносит своего сына в жертву похоти, заботясь только о своих животных инстинктах.
   "Привези мои вещи" - продолжал ныть Юрий Петрович - "тогда мама поверит, что я вернулся и всегда буду с вами. Кроме вас, мне никто не нужен".
   Сергей, никого не слушая, собирался и ехал за вещами Юрия Петровича. Это был последний беспроигрышный ход папочки. "Первый" и последний, больше он уже как ушёл, не возвращался. Но именно он, этот гамбит, отпечатался в Серёжкином сознании на всю жизнь, заставляя периодически вспоминать перенесённое им унижение, а заодно и всё остальное, ранее кажущее незначительным, но с помощью отца удалось понять вкус помоев.
   Он - двенадцатилетний мужчина - приехал по адресу, который дал ему Юрий Петрович, чтобы выручить его, своего отца. Спасти свою семью, им руководила не только любовь к отцу, но и желание сделать счастливыми всех: мать, сестру, бабку.
   Найдя нужную квартиру, он позвонил, ждать не пришлось, дверь сразу же открылась, как-будто за ней кто-то стоял и ждал его прихода. Никогда раньше не видя её, он как дикое животное, нутром чувствующее врага, узнал её и не ошибся. Оказавшийся лицом к лицу, он не ощутил страха перед этой здоровой самкой, которая прищурясь рассматривала его с ног до головы - наоборот, в нём крепла уверенность в своей правоте, за которую он готов был драться. Заочное знакомство затягивалось, и она первая, не выдержав, нарушила молчаливое противостояние.
   - Кого тебе надо? Кто ты? - спросила она.
   - Я Серёжа. - словно пароль, ответил он.
   - Ах, Серёжа. Ну-ну... - в ней также сработал инстинкт. Она догадалось, кто он, не зная, зачем он здесь, она не показывала своей удивлённой растерянности, тянула слова:
   - Значит, Серёжа. Что тебе нужно, Серёжа?
   - Я приехал...
   - Вижу, что ты приехал.
   - Меня папа послал...
   - Папа! Зачем же он тебя послал, твой папа? - перебивая его, она пыталась протянуть время, чтобы оценить обстановку, найти верный тон.
   Серёжа перевёл дыхание:
   - Он сказал...
   - Что он мог сказать, твой папа!? - в её голосе прорезались злобные ноты, она поняла, что он приехал не приветы передавать.
   - Он велел забрать его вещи. - наконец сумел сказать он цель своего приезда.
   - Ах, вещи. Вот оно в чём дело, - процедила она сквозь зубы -- Забирай, змеёныш! - уже не скрывая злости, закончила она и скрылась в квартире. Через пару минут она появилась с первой партией вещей и бросила их на лестничную площадку. Вещей было немного, и ей не составляло труда вынести их сразу, но она сделала несколько ходок туда-обратно. Тем самым давая себе возможность побольше высказаться. Оскорбления на Серёжкину голову сыпались из неё, как из разродившейся змеи.
   - Ублюдок! Вор! Передай своей матери-проститутке, чтоб вы все подохли! Недоноски!
   "Только бы папка остался с нами навсегда" -- успокаивал Серёжа себя с надеждой, стараясь не слушать её брань.
   Он молча, плача, ползал на по площадке, собирая вещи Юрия Петровича, готовый вынести всё, вплоть до избиения. Устав изрыгать проклятия, она захлопнула дверь. Серёжа собрал вещи в один большой узел и выпрямился: "Дура!" - сказал он, показывая двери язык - "Дура! Теперь он никогда к тебе не вернётся!"
   Юрий Петрович прожил с ними неделю и опять ушёл. Ушёл! Серёжка оказался прав, он больше никогда не вернулся, только не к ней, а к ним. Несколько раз им пришлось ещё встретиться с отцом, но встречи эти носили случайный характер, он взрослел и между ними уже больше никогда контакт не восстановился.
   Всё это он вспоминал, пока такси, пробираясь по гранитным просекам города, доставило его к тому же самому дому. Ничего за эти годы внешне не изменилось, тот же дом и та же квартира. Изменился он, почти до неузнаваемости. К отцу уже не было ни обиды, ни злости, которые раньше сопутствовали ему в редкие встречи, после того случая осталось одно бесчувственное безразличие. Бывшая любовь вызывала усмешку и удивление, родственные чувства притупились настолько, что ему казалось: если бы с отцом что-нибудь случилось, в нём бы не дрогнул ни один мускул.
   Сергей подошёл к обшарпанной двери квартиры, два раза нажал выпуклую кнопку. Пронзительно задребезжал звонок, было слышно, как кто-то, шаркая ногами по полу, подходит к двери. Словно затвор карабина, клацнул замок, дверь открылась.
   Перед ним в стоптанных тапочках, одетых на босые ноги, стоял старик, впалая узкая грудь, давно нестриженые растрёпанные седые волосы, провалившиеся глаза на пожелтевшим лице делали его убогим и беспомощным.
   "Сосед как мертвец," - подумал Сергей. "Мне нужен Юрий Петрович" - обратился он к старику. Что-то про себя шевеля бесцветными губами, старик не отвечал. "Ну и нарвался" - опять подумал Сергей. И вдруг увидел, как из глаз старика по впалым щекам покатились слёзы. "Час от часу не легче" - мелькнула недовольная мысль. "Скажите пожалуйста, Юрий Петрович дома?" - с нетерпением спросил он старика, желая быстрей получить ответ. Старик приоткрыл беззубый рот, как пойманная рыба, хватающая воздух, что-то неслышно прошамкал губами, рукавом рубашки вытирая с лица слёзы, мелькнуло что-то неуловимо знакомое в его движении. И в ту же секунду Сергей узнал его. Это был отец. Он оторопело сделал шаг назад, в душе что-то оборвалось, не хотелось верить тому, что видит перед глазами, застыв на месте, Сергей не в силах был произнести слово, так всё увиденное неожиданно, словно ушат холодной воды, окатило его с ног до головы. Он не понял, сколько прошло времени, прежде чем он пришёл в себя и с удивлением услышал, как бы со стороны, свой незнакомый голос: "Здравствуй, папа!"
   Отец, всё так же молча шевеля губами, раскинул высохшие руки, и они одновременно, шагнув навстречу друг другу, крепко обнялись, как любящие, истосковавшиеся в разлуке, близкие люди. Они стояли так несколько минут, после чего Сергей чуть ли не с сожалением разжал объятия и проговорил: "Постарел ты. Давно не виделись, в первую минуту и не признал тебя". Отец, виновато улыбаясь, пожал плечами и стал похож на состарившегося мальчишку. "Что сделаешь, сынок, годы. Проходи в комнату, что в дверях стоишь" - сказал он и торопливо, трясущимися руками стал закрывать дверь. Закрыв дверь, он схватил Сергея за руку и потащил в комнату.
   "Татьяна, смотри, кто к нам пришёл!" - взволнованно сказал он своей сожительнице, до сих пор они так и не узаконили свои отношения.
   Сергей сдержанно поздоровался с ней, она также сдержанно ответила ему, не показывая своего удивления. Но движения её были нервные и выдавали её замешательство. За прошедшие годы она так же как и отец высохла и поблекла, и уже ни чем не напоминала ту прежнюю аппетитную бабу, на которую позарился Юрий Петрович. "Накрывай, Татьяна, стол" - радостно улыбаясь, сказал Юрий Петрович. Татьяна засуетилась, всем видом показывая своё желание угодить Сергею, давая понять, что он гость дорогой, желанный. Доставая маринованные грибы и огурчики, она приговаривала: "Как знали. Берегли." - подчёркивая словами уверенность в этой встрече. Отец весь сиял, старался помочь Татьяне накрывать на стол, но, получалось, больше мешал ей. Видно было, что Татьяна так и хочет ему что-то сказать, но сдерживается из-за присутствия Сергея. На столе появилась закуска, аккуратно разложенная по тарелкам, бутылка водки, два серебряных прибора, по тому, как Татьяна ставила их на стол, поглядывая на Сергея, можно было понять, что их ещё не на каждый праздник достают, и она хочет, чтобы Сергей оценил это. Оглядев накрытый стол, она внимательно посмотрела, всё ли на месте, не забыла ли чего и, убедившись, что всё в порядке, удовлетворённо сказала: "Прошу к столу, Серёжа". Юрий Петрович и Сергей сели за стол.
   - Ешьте, пейте, говорите, а я мешать вам не буду, - сказала Татьяна.
   - Таня, может, стопочку выпьешь? - ради приличия спросил Юрий Петрович, хотя лицо его говорило совсем о другом, и Татьяна это видела. Сергей почувствовал себя неуютно от этой видимой откровенности отца, а про себя решил - не моё дело.
   - Ты же знаешь, Юр, мне нельзя. - ответила Татьяна. Она лгала, честно понимая, что её присутствие будет совершенно неуместно.
   - Я-то и забыл, что тебе нельзя. - ответил Юрий Петрович, довольный, что Татьяна догадалась не создавать напряжённость за столом. Годы лечат, но память не стирают, все трое понимали, что к чему.
   - Иди пока у соседей посиди. - сказал Юрий Петрович.
   Татьяна молча вышла из комнаты, они остались вдвоём. Без лишних слов выпили за встречу, закусили. Отец сразу вдогонку налил по второй, дёрнули, и только тогда его прорвало, вопросы посыпались из него, как горох: "Ну, как твои дела? Как живёшь? Сколько лет не виделись? Расскажи? Давно приехал? Как мать? Людка мне тоже не звонит и не заходит. Как она? Замужем, муж нормальный? Я и внуков ни разу не видел". Было видно, он истомился в одиночестве, заливая его водкой, и теперь, увидев сына, сразу хотел всё узнать, возможно, были и другие причины, они должны были быть, и могло их быть достаточно много. Но, как правило, есть вещи, которые не выворачиваются наружу, их чувствуют и не всегда могут высказать, даже самому себе. Сергей на все его вопросы ответил кратко, одной фразой: "Всё нормально." - тут же в душе себя обругал за непреднамеренную жёсткость, но как-то так получилось, он и сам не мог понять почему, хотелось-то по-другому.
   Отец мгновенно почувствовал в его лаконизме особый смысл и замолчал, задумавшись, уставившись взглядом в стол. Было о чём подумать.
   - Выпьем, что ль. - наконец проговорил он.
   - Давай выпьем. - ответил Сергей. Они выпили.
   - Бабушка наша умерла. Ты уже знаешь об этом? - спросил отец, как бы изнутри осознав, в чём причина появления сына в этой квартире. Сергея поразила глупость вопроса, как он мог не знать, но в ту же секунду он понял, отцу таким вопросом, было легче затронуть эту тему и спокойно подтвердил:
   - Знаю. Расскажи, как это было?
   Отец оживился, по нему было не понять, обиделся ли он на сына, что тот не стал отвечать на его вопросы, или сходу забыл об этом. И сам был рад, хоть что-нибудь рассказать, чтобы поддержать не клеившийся разговор, создать себе искусственную радость общения с сыном. Первое, что он сказал, заставило Сергея насторожиться.
   - Понимаешь, сынок... Я в то время болел, лежал в больнице. Да вот и Татьяна подтвердить может, На поминках, правда, был". - Фальшивость, оправдание, перестраховка... Всё вместе звучало в его голосе, и Сергей понял, что ничего нового он не услышит, кроме брюзжания; как бы откликаясь на его мысль, Юрий Петрович неожиданно заплакал.
   - Маму жалко, сынок. - сквозь слёзы заговорил он, шмыгая носом. - Она любила тебя больше всех - вдруг сменил он тему.
   Плакать он перестал также неожиданно, как и начал. Снова оживился, заулыбался и стал зачем-то рассказывать, как он лежал в больнице. Сергей хотел перебить его, но что-то удержало его от этого, а отец, решив, что ему интересно, радостно продолжил делиться воспоминаниями.
   - А там, прямо рядом с больницей, находится крематорий. - восторженно говорил он, как бы предлагая и Сергею вместе с ним восторгаться присутствием крематория рядом с больницей.
   - Понимаешь ли, дело-то какое. Гляжу раз в окно, а он дымит, чертяга. Я мужикам в палате говорю, наверно, какую-то старушку сожгли, полетела, бедная, к богу в рай. - сказав это, он всхлипнул и снова заплакал, сквозь слёзы уточняя: - В это время как раз нашу бабушку сжигали. - Это сравнение его рассмешило, слёзы мгновенно высохли, он затрясся от смеха.
   Сергея всего передёрнуло. Стало жутко от обыденности происходящего, от мрачных сравнений, видеть пьяные сопли и неуместный смех, захотелось врезать отцу. Он сжал кулаки, сдерживая накатывающие на глаза слёзы, давя в себе чувство горечи и вспыхнувшую ненависть.
   "А, может, всё так и должно быть" - подумал он - "Было же время, я до дикого ужаса боялся, что мать умрёт вперёд меня, а теперь не думаю об этом. Всё с возрастом становится естественным. Пожил, уступи место, дай жить другим. Придёт время, и эту смерть проглочу - не затошнит. К чему это надо? Чего ищу? Разве от этого что-нибудь изменится?"
   Сергей сжал голову сцепленными пальцами рук, стараясь не слушать пьяный лепет Юрия Петровича. Уйдя в себя, он не знал, что Евдокия, став частицей планеты, имеет возможность слышать его мысли и наблюдать за ним, не имея права вмешаться в процесс движения жизни.
   Смерть Евдокии, с первого взгляда ничем не примечательная к другим смертям, всё-таки имела небольшую особенность, скрытую от людских глаз. Когда злой человеческий эгоизм, родившись посредством "комбинаций" мозга, находит себе пристанище в одном из закутков гигантского лабиринта, сидит скорчившись, он не представляет никакой опасности, так как человек со сложившимися взглядами на мир контролирует свои поступки, не даёт ему разогнуться. Но только стоит человеку сосредоточить деятельность своего мыслительного аппарата на своём "Я", эта "сволочь" сразу начинает распрямлять плечи и чувствовать себя хозяином жизни. Разум берётся им под арест и человек может совершать зло, всегда находя оправдания злу. Пищу для вскармливания своего "Я" человек находит сам, без посторонней помощи, всегда есть возможность подумать, прежде чем принять то или иное решение. Как это ни странно на первый взгляд может показаться, но болезнь тела может являться такой же пищей для роста эгоизма, и даже больше, чем медные трубы. Нет таких мест, где он мог бы не полакомиться, только сильные духом с трудом противостоят ему.
   Что-то похожее произошло с Евдокией. Проснувшись утром раньше обычного, она ждала, когда кто-нибудь из родных принесёт ей завтрак, зная о том, что они приходят всегда в одно и то же время, она предалась размышлениям. Не знала ещё о том, что сегодня к ней никто не придёт: её сестра понадеялась на её внучку Людмилу, а Людмила на свою двоюродную бабку и дороги их разошлись, тем самым ускорив ход времени, о чём догадаться на месте Евдокии, зная о порядочности родных, было просто невозможно. Она находилась в комнате одна и, как большинство тяжелобольных людей, уставших от болезни, лишённых всякой деятельности, полностью погружённых только в себя, она стала возбуждать себя своими собственными мыслями, ей стало казаться, что она всеми забыта, никто её больше не любит и никому она не нужна. В её мыслях если и могла быть доля правды, то не настолько категорично, как она разрисовала эту картину посредством болезненного воображения.
   - Вот возьму и напугаю их, будут знать, как меня одну оставлять. - сказала она вслух.
   - Напугай их, напугай. - нашёптывал ей изнутри, поддерживая её, неизвестный ей голос. - Заодно узнаешь, насколько крепко они любят тебя.
   Так она и лежала, разговаривая сама с собой. Из-за того, что проснулась сегодня раньше, время до завтрака тянулось очень медленно. Евдокия продолжала распалять себя всякими не имеющими почву предположениями к своему беспомощному состоянию, оставалось ещё минут десять до крайнего срока, когда она решилась выполнить свою угрозу -- НАПУГАТЬ. Для того, чтобы осуществить её, Евдокии нужно было с парализованными ногами попробовать без чьей-либо помощи слезть с кровати. Проснувшееся в ней эгоистическое желание увидеть реакцию близких на свою беспомощность, граничащую с самоубийством, было так велико, что ей это удалось. Она упала с кровати, не почувствовав даже боли от удара тела о пол, единственное, что с болезненным злорадством подумала: "Сейчас забегаете".
   Прошло десять минут, прошёл час, два. Евдокия с ужасом осознала, что никого нет, никто не пришёл и неизвестно, когда придёт. Попробовала сама подняться, но не смогла.
   "Дождусь" - успокоила она сама себя - "Когда-никогда придут. Куда они денутся". Поднявшая температура помогла ей не чувствовать холода. Она лежала в неудобной позе на холодном полу, а ей было удобно и тепло. Болезненный жар усиливался.
   "Как мне хорошо" - подумала она - "Наверно, это ангелочки жалеют и согревают меня".
   Чтобы как-то убить время до прихода родственников, она уже не думала кого-нибудь напугать. Евдокия стала вспоминать, перебирая в памяти своё прошлое. Словно испорченная временем кинолента, воспоминания были отрывочны. У неё не было сил сосредоточиться. В какой-то момент сознание задержалось на муже, без вести пропавшим в боях на Синявинских болотах под Ленинградом. Она его искала, где только могла, все послевоенные годы, ночью, уткнувшись в подушку, молча плакала и говорила с ним: "Петенька, знаю, убили тебя, изверги, убили моего милёночка, но я всё равно буду тебя искать". "И искать теперь не надо. Скоро встретимся" - неожиданно для себя подытожила она то, о чём думала и тут же испуганно: "Свят, свят, свят" - как нечистую силу, отогнала от себя эту мысль. Её взгляд скользнул по стене, откуда в возрасте одного годика, голенький, на выпрямившихся ручках, смотрел на неё большой портрет внука, висевший над её кроватью. Глаза их встретились.
   "Серёженька, внучок мой ненаглядный. Где судьба тебя носит? Как мне плохо без тебя..." Она стала разговаривать с ним, жалуясь ему и умоляя его как можно скорей приехать к своей бабке. Говорить ей было всё трудней и трудней. Она замолчала и, уткнувшись лицом в пол, забылась не надолго, отключив сознание от действительности происходящего. От порыва ветра открылась неплотно закрытая форточка, и сразу же сильный сквозняк потянул от окна к двери, жар у неё усилился настолько, что холодное дыхание ранней весны принесло ей небольшое облегчение. Она очнулась на несколько секунд, успев подумать: "Это ангелочки, милые мои, ласкают и успокаивают меня." И опять забылась. Серебристая изморозь на её голове стала принимать очертания небольшого сугробика белого снега. Она лежала, распластавшись на ледяном полу, с еле тлевшим сознанием, а время неумолимо шло вперёд. Евдокия не ощущала скорости перехода. Но прежде, чем навсегда покинуть мир, творящий будущее , её сознание озарилось девственной чистотой познания. Она очнулась из мрачного забытья, у неё уже не было ни страха смерти, ни болезненных обид, ничего того, что мешает людям любить друг друга. Душа её была спокойна, как у только что родившегося человека, она упёрлась руками в пол и удивительно легко сумела выпрямиться на них, высоко подняв голову, вздохнула полной грудью воздух проснувшейся природы, обвела взглядом комнату, без сожаления прощаясь с тем, чем жив человек, испытывая нежные чувства благодарности ко всему живому, где остался и её след существования в единой биологической цепи эволюции созидания, её уста приоткрылись, чтобы прочитать последнюю молитву: "Отче наш, иже еси на небесах, да святится имя твоё, да придёт царствие твоё, да будет воля твоя..."
   Слова, готовые продолжить молитву, замерли на языке, так и не успев обрести звуковой смысл, от восторженного изумления открывшегося её глазам видения.
   "Яркая гамма света, палитра сочных красок, невиданных никогда ранее, заполнила комнату. Стена разверзлась, и перед взором Евдокии предстала прекраснейшая женщина в первозданной наготе, грациозная, как лань,сияние, исходящее от неё, ещё больше придавало её облику неземную красоту. Высокое чело, обрамлённое короной, усыпанной мерцающими звёздами млечного пути, из-под которой морской волной спадали на рамена пенящиеся локоны, алые уста, приоткрытые, как потянувшиеся к солнцу лепестки розы, выя лебединая, перси - две совершенные полусферы, манящие жизненными соками, мраморного оттенка тело, оживлённое рукой гениального ваятеля, с помощью божественного лекала, восхищало своей красотой, рядом с которой Афродита могла показаться угловатой девчонкой. Не женщина, а сверхбожественный цветок , затмивший все чудеса света, открылся взору Евдокии".
   "За что счастье мне такое" -- подумала она. В то время, как незнакомка, окутанная лазурной дымкой, приблизилась и умиротворяюще улыбнулась всем своим прекрасным лицом, протянула длань и тонкими перстами коснулась Евдокии. Душевное тепло и огромная внутренняя сила, исходящая от неё, наполнили Евдокию ликующей радостью, во много раз превосходящей оргазм. Она чуть не задохнулась от прилива жизненных сил и сладостного чувства, испытываемого к прекрасной незнакомке. Женщина убрала руку, и Евдокия услышала свой голос, с удивлением поняв, что каким-то чудом приобрела способность говорить без слов. Между ними состоялся диалог.
   Евдокия: "Кто ты? Богиня?"
   Богиня: "Для людей Богиня, а для философов СУЩНОСТИ. СОЗЕРЦАНИЕ. ИДЕЯ."
   Евдокия: "Ты божественно прекрасна, но я тебя не понимаю."
   Богиня: "Станешь моей частицей и тогда поймёшь"
   Евдокия: "Ах, ты смерть?"
   Богиня: "Я жизнь!"
   Евдокия: "Тогда я не умру."
   Богиня: "Ты погружаешься в меня, чтоб потом выйти к свету. Нет мира без тебя и тебя без мира."
   Евдокия: "Как всё это странно, но почему-то мне это близко, и я начинаю понимать, что ты говоришь. Кем я буду теперь? Что за частица?"
   Богиня: "Это тебя волнует?"
   Евдокия: "Да!"
   Богиня: "Лоно и пастбище, горы и реки..."
   Евдокия: "Зачем тогда людям Бог?"
   Богиня: "Бога нет! Бессмертие олицетворяет гармония природы, это и есть БОГ!"
   Евдокия: "Почему ты всё это мне рассказываешь?"
   Богиня: "Я отвечаю на любые вопросы всем, кому даю возможность встретиться со мной в последние секунды его человеческого существования."
   Евдокия: "Я прошу тебя, помоги людям, ведь столько зла."
   Богиня: "Это невозможно. Жизненный ритм имеет свою закономерность. Совершенство планетарного разума, как и человека, можно уничтожить, но нельзя ускорить."
   Евдокия: "Но почему люди продолжают сомневаться? Мир противоречив. Мудрецы не могут ответить на тысячи вопросов."
   Богиня: "Это есть процесс, поступательное движение вперёд. Всё познаётся в противоречиях."
   Евдокия: "Я счастлива, что понимаю и верю тебе. Я хотела бы рассказать об этом."
   Богиня: "Тебя уже нет в материальном мире, ты ушла оттуда... Впереди новая жизнь, Космос бесконечен, в нём масса сюрпризов, мы несём добро, но космические монстры просто так не сдадутся. Евдокия, ты уже прожила двенадцать жизней, впереди тебя ждёт новое совершенство и борьба..."

***

   Прозрения не произошло, Сергей разжал сцепленные пальцы рук и резко поднялся со стула. Отец поднял на него мутные заплаканные глаза, спросил:
   - Уже уходишь? Посиди со мной. Помянем бабушку.
   Голова его упала на грудь, и Сергей услышал характерное посапывание спящего человека.
   "Готов." - подумал он.
   В комнату бесшумно в обрезанных валенках, вместо тапочек, бросившихся в глаза, вошла Татьяна.
   - Серёжа, ты уже собрался уходить? - спросила она.
   - Да, пойду.
   - Отец видишь какой стал, иногда бутылку может выпить, и хоть бы что ему, а иногда пробку понюхает - и пьян. - устало говорила она, одновременно легко, как пёрышко, взяла Юрия Петровича под руки и уложила на диван. Он так и не проснулся, только промычал что-то невразумительное.
   - Ты заходи в гости, отец рад будет, - сказала она, понимая, что её слова ничего не значат для Сергея. Неожиданно окрепшим голосом, страстно продолжила: - Прости его, Серёжа, скоро ему конец, пожалей его, если можешь. Меня за то, ты знаешь, о чём я говорю, не вини. Ты же взрослый мужчина и должен понять. Каждая баба за своё счастье борется, как может. Мужиков-то для нас после войны осталось раз-два и обчёлся. Кот наплакал.
   Он слушал её с видимым сочувствием, наперёд зная, что не собирается прощать и не желает забывать, но его голос поступил предательски. Сергей услышал его и не поверил словам, которые сам произнёс: "Да что вы, Татьяна Никитична, кто старое помянет, тому глаз вон. До свидания. Счастливо вам. Передайте отцу, что как-нибудь зайду".
   Татьяна от его слов вся внутренне засветилась, глаза у неё успокоительно заблестели, она засуетилась, искренне уговаривая его остаться, посидеть, поговорить с ней. Он отказывался, ссылаясь на срочные дела, на ходу придумывая историю, где его присутствие было жизненно необходимо. Татьяна, настойчиво упрашивая его, смогла вытащить у него обещание прийти к ним в ближайшее воскресение и он его дал ей вполне искренним тоном, хотя был уверен, что не выполнит. Оказавшись на улице, Сергей готов был провалиться сквозь землю от стыда за себя перед собой. Ему было насколько худо вспоминать свой лицемерный разговор, что аж подташнивало. Чтобы снять липкий осадок, выворачивающий нутро, он обругал свою слабость по-матерному. Повернувшись к окнам квартиры, чтобы хоть им выразить порцию презрения, увидел в окне Татьяну, которая, улыбаясь, прощально махала ему рукой. Он смотрел на неё уничтожающе, чего она из-за дальности видеть не могла, а рука его поднялась и помахала ей в ответ, после чего, ссутулившись, он медленно пошел к автобусной остановке.
   - Да что с тобой, Серёжа, очнись. Застыл как мумия, я боюсь и есть хочу, мы сегодня даже не завтракали. - услышал он голос Лены, которая испуганно тормошила его за плечи.
   - Видишь, какая у меня семья интересная. - невпопад ответил Сергей и потряс головой, чтоб прийти в себя.
   "Ленусик, в голове кони скачут, родненькая моя, одну секунду, и я начну нормально всё соображать" - говорил Сергей, растирая себе виски.
   - Не думай ни о чём. Я тебя люблю! - сказала Лена и пальцами нежно провела по его лицу, откинула со лба волосы: - Люблю, Серёжка! Люблю!
   Сергей рукой прижал её ладонь к губам и поцеловал.
   - Ленусик, милый мой, - ласково сказал он - Хорошо, что ты у меня есть.
   - Я буду у тебя всегда. - сказала Лена, прижалась к нему, тут же встала со скамейки, потянув его за руку: - Пойдём , Серёженька..
   - Пойдём, девочка моя, - сказал Сергей, вставая - Напьюсь сегодня с горя.
   - Я тебе напьюсь! - строго сказала Лена.
   - Тогда мороженого объемся - шутя ответил Сергей.
   - Это другое дело! - заключила Лена и засмеялась: Мне с тобой хорошо.
   - А мне вообще классно! Хорошо, что я тебя нашёл. - с нежностью сказал Сергей, обнимая Лену за плечи, и они не торопясь пошли к выходу из больничного сквера. Где-то вдали из репродуктора доносились слова песни: "Я люблю тебя, жизнь, И надеюсь, что это взаимно..."
  
   198...год - 01.06.2013 года. Александр Каменев (Уставший Кривич)
  

КОНЕЦ

  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"