Аннотация: Как Славомир Веренич-Стаховский сделался доверенным конфидентом Его Милости князя Василия Острожского и почему он был этому не рад...
1. Как Славомир Веренич-Стаховский сделался доверенным конфидентом Его Милости князя Василия Острожского и почему он был этому не рад...
В горнице повисла напряженная тишина - так, что стало слышно, как уныло моросит ноябрьский дождь за окном.
Подскарбий мстиславский, покачав головой, налил себе и пожилому шляхтичу мёда, подвинул кубок собеседнику - и спросил вполголоса:
- Пан Славомир, может быть, поясните свои слова? А то я уже стал плохо понимать все хитросплетения вашей истории....
Пан Веренич, покачав головой, приложился к кубку, сделал добрый глоток янтарного напитка, крякнул - и ответил:
- Что ж, поясню. Но для этого спервоначалу поведаю вам, пане Стасю, историю о рокоше Косинского, думаю, вы слыхали об этой смуте?
Межевой комиссар кивнул.
- История давняя, но известная. Киевский воевода тогда погасил этот рокош, как я помню?
Пожилой шляхтич лукаво улыбнулся, в его глазах блеснули озорные искорки.
- Погасил, как не погасить.... Только попервоначалу он его разжёг!
Пан Станислав изумлённо развёл руками.
- Пане Славомиру, опять вы меня изумляете! Как разжёг? Разве пан Кшиштоф Косинский не самолично поднял казаков воеводства Киевского на бунт и штурм Белой Церкви? И разве не его казаки творили разорение, глад и мор имениям Острожских?
Пожилой шляхтич кивнул.
- Так и есть, пане Стасю. Но допрежь того было много такого, о чем вы, полагаю, не ведаете. К примеру, знаете ли вы, кто был посаженным отцом на свадьбе Кшиштофа Косинского с княжной Марушей Ружинской? - и, не дождавшись ответа, добавил: - Его Милость князь Василий Острожский.
- И что с того, пане Славомиру? Мало ли кто кого женил, это справа такая...
- Согласен с вами, пане Стасю, сколько в истории примеров, когда не токмо близкие знакомцы - родня устраивала друг другу кровавые поминки.... Но тут дело в другом.
- В чём же, пане Славомиру?
Пожилой шляхтич помолчал, вздохнул и ответил:
- Вы, пане Стасю, по господарству себя обременяете хлопотами, стало быть, знаете, с чего вся Волынь, а также Подолия, Киевщина, Брацлавщина и заднепровские украйны живут. Да вы и сами недавно говорили, что пшеница с Руси Литовской - едва ли не единственное, что доход Речи Посполитой питает. Так?
Подскарбий мстиславский кивнул.
- Так. Правда, на те доходы дольщиков ныне изрядно, но всё ж пшеница русских воеводств - степное золото. Не будь её - мы б уже давно по миру пошли бы.
Пожилой шляхтич удовлетворённо кивнул.
- Значит, понимаете, что поднепровские земли, на каких эту пшеницу растят, воеводство Киевское, Подолия и Брацлавщина - маёнтак изрядный.
- В тот год князь Януш Острожский, сын Его Милости князя Василия, получил привилей на владение землями по верхнему Ингульцу и Роси, исключая пустоши Ракитное и Ольшанка, всего двести волок доброго грунта и полсотни волок пойм и пастбищ. Хороший надел, но у князя Януша были планы куда шире. Ингулец, как вы знаете, впадает в Днепр уже в татарских пределах, но от устья Жёлтой и до слияния его с Саксаганью, до первых татарских застав, земли вокруг Ингульца, никак не менее тысячи волок лучших пахотных земель и полутысячи выпасов и пустошей - были тогда ничьи, ни коронные, ни магнатские, ни казацкие, ни татарские. Но на эти земли - полторы тысячи волок по среднему Ингульцу - свои виды имел староста черкасский, князь Вишневецкий. Беда в том, что Его Милость король Жигимонт Ваза в своём привилее не ограничил пожалование князю Янушу с полудня - полагая, как я своим скудным розумом понимаю, что в степях тех сам чёрт ногу сломит. Ну а князь Януш, понятное дело, решил, что раз предел его владений окончательно не обозначен - то он волен трактовать этот привилей так, как ему удобно. И вот тут желания младшего князя Острожского натолкнулись на аппетиты князя Вишневецкого - так же полагавшего, что раз земли по среднему Ингульцу ничьи, то он может их взять себе.
- А Косинский тут при чём? - непонимающе посмотрел на старого шляхтича межевой комиссар.
- Косинский тут ни при чём. Косинский владел десятком волок по Роси, пустошами Ракитное и Ольшанка, но ни тяглых, чтобы их обрабатывать, ни арендаторов, которым можно было их сдать - у него не было. Пан Кшиштоф был, прошу прощения у пана, голодранцем, собакой на сене - владея землями, которые он не в силах был использовать. Посему пан Януш и счел возможным трактовать королевский привилей ... хм, как бы это правильно сказать... несколько расширенно, по своему разумению включив земли, жалованные пану Косинскому, в собственный удел. Но эти два маёнтка - были ничто по сравнению с землями по среднему Ингульцу, на которые свои виды имел князь Вишневецкий. И на которые с вожделением смотрел Его Милость князь Януш. И посему, дабы помочь своему сыну, Его Милость князь Василий и разыграл партию Косинского...
- Разыграл? - в голосе межевого комиссара сквозило изумление.
- Именно так. Как партию в шахматы. - помолчав, старый шляхтич продолжил: - Беда в том, что наш король, да хранит Господь дни Его Милости - католик из католиков, ревнитель веры и истинный паладин Святого престола; в коронных землях сие - одно лишь достоинство, но в воеводствах литовских, а особенно русских к такой ревности отношение... двоякое, мягко говоря. Вы, пане Стасю, какого вероисповедания, прошу прощения?
- Католик, пане Славомиру.
- А отец ваш, Господь да ниспошлёт ему сто лят?
- Православный. Наш род - с Гольшан, близ Крево. Отец всю жизнь прослужил державцем имения Подколоды в воеводстве Трокском, трижды он избирался на повятовом сеймике подкоморием, и трижды же оной должности не получал - из-за православного вероисповедания своего. Посему меня он велел крестить в католическую веру - дабы я мог добиться большего.
- Что ж, вижу, не зря - в тридцать лет вы уже подскарбий мстиславский, межевой комиссар, с Москвой переговоры ведёте, глядишь, год-другой, и вы уже ключник, а то и каштелян виленский! А там и до канцлера недалеко... - в голосе пана Славомира, несмотря на показное восхищение, слышалась явная ирония.
- Пане Славомиру, мы ведь уже это обсуждали... - укоризненно бросил подскарбий мстиславский.
- Молчу, молчу, пане Стасю, более об этом ни слова! Так вот, король и великий князь наш, да хранит Господь его дни - весьма холодно относился к нотаблям православного вероисповедания, отчего-то полагая, что принадлежность к Святому престолу одна лишь дарует полное доверие. И князю Вишневецкому, католику, пусть и в первом колене - великий князь благоволил, а князю Яношу, тогда ещё православному - нет, из чего последний сделал вывод, что привилей на земли по среднему Ингульцу будет выписан на старосту черкасского. О чём Януш и не преминул сообщить родителю. Потерять право на те земли - означало потерять пятьдесят тысяч пудов пшеницы чистого доходу; позволить себе такое не могли ни Острожские, ни Вишневецкие. И князь Острожский решил доказать Его Милости королю, что православные подданные ничуть не хуже католиков могут служить Короне...
Подскарбий мстиславский хмыкнул недоверчиво:
- Не хотите ли вы сказать, пане Славомиру, что рокош Косинского был задуман и совершен тщанием воеводы киевского?
- Именно так, пане Стасю.
Межевой комиссар помолчал, раздумывая, а затем спросил вполголоса:
- Положим, такое возможно, и при здравом рассуждении весьма вероятно, но откуда вам сие известно, пане Славомиру?
Пожилой шляхтич едва заметно усмехнулся.
- А оттуда, пане Стасю, что я лично был нечаянным сведкой разговора Его Милости князя Василия с Кшиштофом Косинским как раз накануне бунта... Впрочем, как я вижу по изумлению на вашем лице, - старый шляхтич едва заметно улыбнулся: - надобно начать с начала.
- Был бы вам очень благодарен, пане Славомиру, у меня уже голова идёт кругом от всего того, что вы уже поведали, и, как я полагаю, ещё поведаете. - Межевой комиссар покачал головой.
- Охотно. Так вот, рокош Кшиштофа Косинского, как вы, я полагаю, знаете, начался в девяносто первом году, на сочельник - с занятия воровскими шайками, нанятыми Косинским, Белой Церкви. Осенью же того года по княжеской надобности хоругвь наша стационировала в Богуславе, где мы несли дозорную службу и ставили каменные стены в замке, который за три месяца до этого был жалован королём Янушу Острожскому. Набеги татар тогда на Киевщине были делом обыденным, и князь Януш в первую голову озаботился заменой деревянных стен и башен на каменные, а поелику обитателей в Богуславе было менее сотни дворов - строить крепостцу отправлены были казаки Острожской панцирной хоругви, которая, в отличие от надворной, могла быть отправляема из княжеского замка надолго. Обе сотни нашей хоругви попеременно то были в сторожах, отправляя разъезды на полдень вниз по Роси, то на ремонте стен Богуслава. Я тогда уже дослужился до десятского, но вместе со всеми разбирал трухлявые бревна старых стен и таскал камни и мешал глину наравне с остальным посполитым людом. Не до ранжиру тогда нам было.... И вот за три дня до Покрова наш хорунжий, пан Филипп Кучиньский, шляхтич хоть и из мелкопоместных, но заслуженный воин, в битве при Торопце лично взявший в полон воеводу Дементия Черемисинова - отправил меня в Фастов, к Его Милости князю Янушу, с росписью проведенных работ и расходной грамотой по замку. Взяв тогда с собой одного лишь вестового, Янку Теребовльского, я двинулся в Фастов - полагая эту поездку наградой и избавлением от тяжких трудов. Бо, скажу вам, пане Стасю, хоть я тогда и был молод и крепок телом - но и меня каменные работы умотали донельзя.... Мы с Янкой, взяв бумаги и провизии на дорогу, с рассветом выехали из Богуслава - полагая к закату быть в Фастове. Октябрь в тот год был тёплым, без дождей и навал, дорога нам была знакома - что может быть лучше для такой поездки?
У Карпышей, проехав исток Росавы, мы встретили разъезд казаков Васильковской хоругви - от которых узнали, что ныне в Фастове ждут Его Милость князя Василия. Зная, что старший Острожский никогда не путешествует без своей охраны - я обрадовался, надеясь встретить своего отца и Северина Наливайку, который тогда уже был ротмистром собственной Его Милости надворной хоругви, отец же мой исполнял при нём обязанности обозного каштеляна - годы у него уже были почтенными, строевая служба была ему уже в тягость... От Богуслава до Фастова, через Гороховатку и Протоку, приблизительно шестьдесят пять миль, путь неблизкий, посему ничего нет удивительного в том, что до княжеского двора мы добрались уже далеко за полночь. Отправив Янку в кордегардию, я попросил ключника определить мне место для ночлега уединённого и безопасного - поелику со мной были важные бумаги. Ключник, побурчав для порядку, привёл меня в какую-то малую горницу, более напоминавшую девичью светлицу, нежели покой для казака - но мне было не до этого, я валился с ног от усталости и упал на кровать, даже толком не раздевшись, и уснул столь быстро, что даже не заметил, как ключник запер входную дверь.
Замок в Фастове построен был тремя годами позже, а в те дни князь Януш обитал в поместье, с трех сторон огороженном невысоким валом и деревянным тыном, с захода же защитой ему был лишь крутой берег Унавы - чего, конечно, было, в обереженье от татарских набегов, весьма мало. Хозяйский дом был окружен четырьмя флигелями, один из коих выполнял роль кордегардии - в остальных же располагались всяческие службы. Как выяснилось утром, надворная хоругвь Его Милости князя Василия отаборилась в миле от княжеского двора, по берегу Каменки - но и без её казаков поместье было битком набито людьми. Именно поэтому, как я понимаю, ключник и отвёл мне для постоя светлицу дочери Януша, Элеоноры, тогда бывшей в отъезде вместе с матерью в Венгрии, у дальней родни в Унгваре.
Проснулся я от того, что в окошко заглянуло всходившее солнце - хотя была уж середина октября, но дни стояли на удивление солнечные; через стену был слышен разговор двух мужчин, но что именно говорилось - разобрать было мудрено, да к тому же не в моих привычках было подслушивать чужие речи. Встав, натянув сапоги и перепоясавшись кушаком, я подошел к двери - которая отчего-то легко отворилась, как видно, ключник ещё на рассвете открыл замок. Передо мной открылись княжеские покои - и за стоящим посреди залы столом я увидел Его Милость князя Василия, беседующего на равных с одетым в пропыленный кунтуш человеком, судя по алым шароварам и мягким рыжим ичигам - низовым казаком. И, лишь когда он обернулся - я признал в собеседнике князя запорожского полковника Кшиштофа Косинского. За год до этого запорожцы вместе с хоругвями Его Милости князя Острожского отбили набег татар у Умани, моя сотня была в том деле, посему я сразу узнал княжеского собеседника.
Его Милость с немалым изумлением спросил у меня, застывшего на пороге:
"Ты кто, казак? Как тут оказался?" Я, изумлённый не менее Его Милости, ответил, что десятский Острожской панцирной хоругви Славомир Веренич-Стаховский, прибыл ночью из Богуслава и привёз реляцию хорунжего Кучиньского относительно работ по замку. Князь Острожский протянул руку и коротко бросил "Давай". Я немного замешкался, доставая бумаги из сумы, и тут пан Кшиштоф, признав меня, радушно улыбнулся и бросил: "Здорово, десятский!" При этих словах Его Милость видимо побледнел, нервно сглотнул и спросил у своего собеседника: "Пане Кшисю, ты знаешь этого казака?" Косинский кивнул и подтвердил наше знакомство. Князь взял донесение пана Кучиньского, без всякого интереса его пробежал глазами, положил бумагу на стол и, оборотясь ко мне, спросил: "Пан Веренич, сколько с тобой людей?" Узнав, что всего один вестовой казак - кивнул и сказал: "Немедля седлайте коней, поедете с паном Косинским в Белую Церковь" - и, не дав мне времени даже на краткое согласие (каковое, меж нами говоря, мне ох как не хотелось давать!), добавил: "Не надо, чтобы вас видел хоть кто-нибудь из дворовой челяди. И уж тем паче - из надворной хоругви. Езжайте, пока дворня занята на кухне и на скотном дворе, а казаки чистят коней и моют их в Каменке". Помолчав, спросил: "Отец твой обозным каштеляном у Наливайки, как я помню?" Я подтвердил сие. Тогда Его Милость продолжил: "С отцом встретишься в иной раз, сейчас нет времени на семейные нежности, седлайте коней!".
Меня, признаться, изрядно изумила такая нетерпеливость князя Острожского - в иное время сибарита и щедрого господаря. Но раз надо - значит, надо. Я вышел из покоев на террасу, прошел в кордегардию, и, нос к носу встретившись с Янкой - велел ему, нимало не медля, седлать коней. Не прошло и четверти часа, как мы с моим вестовым, конно и оружно, стояли у ворот усадьбы - чем весьма удивили пана Кшиштофа, выехавшего из ворот изрядно погодя. Но у него было на то оправдание - за ним трое слуг тащили тяжёлые, судя по покрасневшим от напряжения лицам, переметные сумы, какие он велел нам приторочить к нашим сёдлам. Я взял одну из сум - и едва не упустил её, так неожиданно она отяготила мои руки. Судя по её тяжести, шелестистому переливу и утробному позвякиванию, сума была полна монетой - в совокупности, как я прикинул, весом не менее пуда. Если считать на талеры, то в каждой суме было никак не меньше семисот-восьмисот - наощупь шостаками, трояками и грошами. Если во всех сумах было сходное количество монеты - то мы втроём выехали из Фастова, почитай, с тремя тысячами коп грошей литовских, если считать по-старому, или с двумя с половиной тысячами злотых, если личить по баториевой стопе. Огромные деньги!
- Постойте, пане Славомиру, вы хотите сказать, что князь Острожский уплатил Кшиштофу Косинскому две с половиной тысячи злотых? Аккурат накануне его рокоша?
- Ну, сам я того не бачив, чтобы Его Милость платил, но то, что пан Косинский выехал из Фастова с казной, на какую можно было купить три Белые Церкви - то то святая правда. - помолчав, старый шляхтич продолжил: - Покинув Фастов, мы перешли на рысь, и к обеду подъехали к месту; на окраине Белой Церкви нас встретил разъезд низовых казаков, коих было дивно увидеть на Подолии - убранство их, наполовину татарское, наполовину турецкое, резало глаз пестротой и яркостью среди серых свиток белоцерковских обитателей. Уже тогда я подумал, что это не к добру - как в воду глядел! Пан полковник велел нам передать сумы встретившим его казакам - не вдаваясь в объяснения. Ну, а наше дело казачье - мы скинули тороки и, получив на то позволенье - вскачь подались обратно. Положа руку на сердце, мне не хотелось оставаться там ни одного лишнего мгновения. Уж больно, прошу прощения у пана, скверно там пахло.... Подлостью, пане Стасю! Подлостью и изменой. И казна, которую мы привезли - как я понимаю, предназначена была для организации рокоша. Какой и вспыхнул тремя неделями спустя...
Межевой комиссар покачал головой.
- Чудны дела твои, Господи.... Князь Острожский уплатил Кшиштофу Косинскому за рокош, жертвой коего стали, в основном, маёнтки Острожских в воеводстве Киевском. Или я что-то не ведаю?
Пожилой шляхтич усмехнулся в усы.
- Пане Стасю, тут ведь не в том беда, что имения Острожских пограблены были - хоть и много менее, чем о том донёс Его Милость гетману коронному. Тут самая беда - что рокош поднял католик, а первее того - что с ним справится не смогли католики же. Вы ведь помните, кто пытался тот бунт казацкий погасить изначально?
- Достоверно не упомню, но вроде князь Язловецкий пытал его одолеть?
- Точно так. Он. Вместе со старостой черкасским Александром Вишневецким и старостой теребовльским Претвичем. Собрав наскоро три сотни квартового войска, сотню гарнизонных рейтар из Бара и Теребовльскую хоругвь реестровых казаков, эти трое панов - заметьте, пане Стасю, римского вероисповедания! - порешили урезонить пана Косинского - но не тут-то было! На их ордонанс о роспуске воровского войска Косинский лишь посмеялся, а вступить с бунтовщиками в огневой бой князь Язловецкий не решился - пушечного наряда у него, почитай что, и не было, а у Косинского было четыре десятка гаковниц, взятых его людьми в Триполье и Киеве. Напрасно пан Язловецкий грозил казакам с берегов Унавы бедами и напастями - стоящий в Триполье Косинский лишь посмеивался. Так князь Язловецкий, не солоно хлебавши, вернулся в Львов, а против рокоша Косинского выступили хоругви князя Острожского. Было это через год после начала бунта - и завершилось в одночасье. На Крещение девяносто третьего года мы выступили из Острога на Подолию - и через три дня при Пятках сошлись с воровским войском, числом, почитай, в две тысячи сабель. Нас же, под командой Януша Острожского, было никак не менее четырех тысяч, из коих наёмной венгерской и немецкой пехоты пять региментов и три хоругви польской и русской кавалерии; и мы, и бунтовщики в тот день изрядно пожгли пороха и истратили свинца, даже были раненые и убитые с обеих сторон - после чего рокош чудесным образом через неделю угас. Кшиштоф Косинский на глазах у панов Язловецкого, Вишневецкого, Конецпольского и Претвича, на виду у всего нашего войска - а я в те дни был уже урядником первой сотни Острожской надворной хоругви, ротмистром коей был Наливайко - преклонив колени, попросил прощения у Его Милости, целовал крест в том, что сдаст знамена и пушки, вернёт награбленный ясырь и более гетманом объявлять себя не станет.
- Но ведь Косинский потом пытал ещё раз затеять бунт?
Старый шляхтич махнул рукой.
- Пустое, пане Стасю, без казны никакой путный рокош не устроить.... Косинский через полгода собрал несколько сотен совсем уж никудышных бездельников и попробовал истребовать отступные у князя Александра Вишневецкого, старосты черкасского, осадив его замок - но был князем за своё воровство и измену клятве повешен на стенах Черкасс. Воровскому войску князь Вишневецкий выдал пять тысяч злотых - разумно сочтя это меньшей потерей, чем открытый бой с неверным исходом. Засим рокош Косинского окончательно ушел в небытие. Как тогда всем казалось...
- Казалось?
- Да, пане Стасю, именно так.
- Но ведь цели своей он не достиг? Земли по среднему Ингульцу Жигимонт Ваза отписал не Янушу Острожскому, а Вишневецкому, Ланцкоронскому и Пацу - магнатам католического вероисповедания? Умань чуть позднее заложил Потоцкий.... Замысел старшего Острожского провалился?
Старый шляхтич помолчал, приложился к кубку, с аппетитом разгрыз гусиный полоток, а затем, вытерев рот, промолвил:
- Его Милость князь Василий был не тем человеком, коего можно было принудить к отступлению силою ли, хитроумным замыслом или каким-либо иным способом. Да, его замысел с Косинским тогда провалился, соглашусь. И князь Януш принял решение сменить вероисповедание - обратившись в католичество; слаб духом оказался сын Василия и внук Константина, как ни скорбно это признавать. Ну а старый Острожский сделал совсем иной вывод из неудачи с рокошем Косинского...
- Но откуда вам это ведомо, пане Славомиру?
- А вот сейчас я вам об этом поведаю. - помолчав, покачал головой, вздохнул и продолжил: - В мае девяносто третьего года я был зван в княжеские покои в Остроге. Доселе с князем один на один виделся я лишь однажды, в приснопамятное утро в Фастове, о коем я вам уже рассказал. Я терялся в догадках, зачем понадобился Его Милости - но все вскоре разъяснилось.
Князь выказал своё довольство тем, что ни я, ни мой вестовой никому не поведали о тайной доставке казны в стан Косинского - на что я ответил, что иное было бы мудрено, да и попросту невозможно. Князь удовлетворённо кивнул, а затем, сев за стол и велев мне присесть напротив - сказал: "Вот что, пан Веренич. Вы доказали мне свою верность, стойкость и мужество. Я хочу поручить вам важную справу - от коей будет зависеть вся будущность Волыни, Подолии и всей Литовской Руси. Как вы, надеюсь, ведаете, ноне идут жаркие споры относительно унии меж ветвями веры Христовой. Понятно, во имя чего сие. Магнаты и шляхетство коронное с вожделением глядят на земли православного нобилитета - поелику земли эти каждый год дают более двух миллионов злотых с продажи пшеницы. И уния - самый прямой способ принудить православную паству Руси Литовской к покорности польским епископам, а главное - польским магнатам. Православие на русских землях живёт более семи сотен лет, деды наших дедов молились по греческому обычаю, и предать их - будет предать себя. Уния, скажу вам прямо, пан Веренич - неизбежна, ибо на её стороне стоят и Его Милость король, и магнаты польские, и шляхетство, и католический клир. Нам с ними не совладать, да и нечем противоборствовать сей навале. Уния будет принята. А после этого начнется истребление нашей русской веры, и через два поколения всё шляхетство русское станет польским". Я молчал, словно громом поражённый, и единственно, что смог выдавить из себя - краткий вопрос: "Так что ж, мы предадим наши алтари и очаги?".
Его Милость покачал головой. "Нет, пан Веренич. Пусть иные предают свои могилы - я этого не сделаю. Сын мой Иван, наперекор моему слову, принял католический обряд, и католическое же вероисповедание хотят принять многие магнаты русские, коих ранее народ посполитый знал, как надежду православия. В такое время живём, пане Славомиру..." Его Милость тяжело вздохнул и продолжил: "Мне уже не долго осталось, и на мой век хватит всего - и золота, и серебра, и каменьев драгоценных, и всего, чего ни пожелаю. Но душа моя неспокойна и тревожна. Душа моя мечется, не видя выхода - и задумал я дело важное, для коего нужны мне будут верные люди, такие, каким я мог бы доверить и душу свою, и жизнь. Вы, пан Веренич, шляхтич достойный, честь выше всякого дохода ставящий - на вас я могу рассчитывать. Ведь могу?" Что я мог на это ответить? Только утвердить князя в его мыслях. Его Милость продолжил: "Рокош Косинского показал нам, что король Жигимонт Ваза нам не опора - видит он в православии некую угрозу для Короны. Видит Бог, он ошибается, но сделать мы тут ничего не в силах. А это означает, что нам надлежит показать Его Милости королю, что сгибать клинок можно лишь до поры. В какой-то момент он либо резко выпрямится, калеча сгибающего, либо сломается - но мёртвые, как говорил князь Святослав, сраму не имут. Вы понимаете, о чём я говорю?" Разумеется, я понял Его Милость. И ответил прямо, как надлежало говорить в такой ситуации: "Да, Ваша Милость. Я готов стать таким клинком".
Князь удовлетворенно кивнул. "Что ж, я этого ожидал. Благодарю тебя, пан Веренич. Сейчас ступай к себе, отдыхай. Когда настанет время тебе и многим иным православным стать клинком - я тебе о том поведаю". На этом наша беседа завершилась.