Надо мною я видел, поднимая голову, матовый шар, полный света
(как я думаю, это шар у М.А.Булгакова должен обозначать искусственный свет, отражённый, как у луны, чтобы дополнительно выделить бесовское, нечестивое содержание советского театра; снова проба писателя на живых слушателях производимого впечатления его аллегории),
сбоку серебряный колоссальных размеров венок в стеклянном шкафу с лентами и надписью: "ЛЮБИМОМУ НЕЗАВИСИМОМУ ТЕАТРУ ОТ МОСКОВСКИХ ПРИСЯЖНЫХ..." (одно слово загнулось), перед собою я видел улыбающиеся актерские лица, по большей
части меняющиеся
Примечание.
Многократно применённая многозначность предметов - это излюбленный форма выражения М.А.Булгакова, которая позволяла ему скрывать явно крамольное содержание.
Понятно, что венок или венец - это одновременно символ посмертного признания и победы, то есть автор выражает почтение перед замечательным театром после его похорон от имени упразднённой советской властью службы присяжных поверенных. Они указывают читателям время реальной жизни Независимого театра.
Издалека доносилась тишина, а изредка какое-то дружное тоскливое пение, потом какой-то шум, как в бане
(идея характеризовать советский театр, как баню, найдёт своё продолжение в главе 10, где Поликсена Васильевна Торопецкая будет печатать пьесу Максудова под диктовку в, так называемом, предбаннике; шум, о котором пишет автор, - это аплодисменты; вероятно, М.А.Булгаков, сравнивая театр с баней, подразумевал чистилище души).
Там шел спектакль, пока я читал свою пьесу.
Лоб я постоянно вытирал платком и видел перед собою коренастого плотного человека, гладко выбритого, с густыми волосами на голове. Он стоял
в дверях и не спускал с меня глаз, как будто что-то обдумывая
(непонятно кого указывает здесь Булгаков, быть может, ещё один неиспользованный позднее вариант характеристики И.В.Сталина?).
Он только и запомнился, все остальное прыгало, светилось и менялось; неизменен был, кроме того, венок. Он резче всего помнится. Таково было чтение, но уже не на Учебной сцене, а на Главной
(по тексту получается, что спектакль идёт на Учебной сцене, а читка пьесы Максудова на Главной - настолько значима новая постановка).
Уходя ночью, я, обернувшись, посмотрел, где я был. В центре города, там, где рядом с театром гастрономический магазин, а напротив "Бандажи и корсеты", стояло ничем не примечательное здание, похожее на черепаху и с матовыми, кубической формы, фонарями
(трудно отвязаться от мысли, что знатоки Москвы должны легко опознать по приметам этот район города; у меня есть устойчивое предположение, что М.А.Булгаков аллегорически изображает здесь Красную площадь с Мавзолеем В.И.Ленина, быть может, просто так, для смеха?).
На следующий день это здание предстало передо мною в осенних сумерках внутри
(это очевидно не помещение Независимого театра, а "здание похожее на черепаху").
Я, помнится, шел по мягкому ковру солдатского сукна вокруг чего-то, что, как мне казалось, было внутренней стеной зрительного зала, и очень много народу мимо меня сновало. Начинался сезон
(это напоминает внутреннее помещения Мавзолея с двигающейся толпой советского народа; впрочем, с тем же успехом это может быть каким-то строением в Кремле).
И я шел по беззвучному сукну и пришел в кабинет, чрезвычайно приятно обставленный, где застал пожилого, приятного же человека с бритым лицом и
веселыми глазами. Это и был заведующий приемом пьес Антон Антонович Княжевич
(неужели М.А.Булгаков сатирически пробует изобразить здесь образ ожившего во многом показного "киношного" В.И.Ленина или это главный актёр и по совместительству исполнитель образа вождя?).
Над письменным столом Княжевича висела яркая радостная картинка... помнится, занавес на ней был с пунцовыми кистями, а за занавесом бледно-зеленый веселый сад...
(что-то легко узнаваемое описывает автор)
- А, товарищ Максудов, - приветливо вскричал Княжевич, склоняя голову набок, - а мы уж вас поджидаем, поджидаем! Прошу покорнейше, садитесь, садитесь!
И я сел в приятнейшее кожаное кресло.
- Слышал, слышал, слышал вашу пиэсу
(три раза повторяет Княжевич слово "слышал", естественно, вкладывая в него дополнительное значение, которое чрезвычайно настораживает Максудова),
- говорил, улыбаясь, Княжевич и почему-то развел руками, - прекрасная пьеса! Правда, таких пьес мы никогда не ставили, ну, а эту вдруг возьмем да и поставим, да и поставим...
Чем больше говорил Княжевич, тем веселее становились его глаза.
- ...и разбогатеете до ужаса, - продолжал Княжевич, - в каретах будете ездить! Да-с, в каретах!
(очевидная неприкрытая ложь и циничная ирония относительно возможных "карет")
"Однако, - думалось мне, - он сложный человек, этот Княжевич... очень сложный..."
(сложный, как синоним слова подлый)
И чем больше веселился Княжевич, я становился, к удивлению моему, всё
напряженнее
(от таких ухмылок, полунамёков Максудов должен напрячься).
Поговорив еще со мною, Княжевич позвонил.
- Мы вас сейчас отправим к Гавриилу Степановичу, прямо ему, так сказать, в руки передадим, в руки! Чудеснейший человек Гавриил-то наш Степанович... Мухи не обидит! Мухи!
(все слова Княжевича и жесты надо понимать от противного, поэтому Гавриил Степанович представляет собой некий карательный орган, контролирующий лояльность начальству, то есть советской власти)
Но вошедший на звонок
(разве кабинет рядового сотрудника театра оборудуют звонком и утверждают в штат личного секретаря с петлицами, то есть военного?)
человек в зеленых петлицах выразился так:
- Гавриил Степанович еще не прибыли в театр.
Примечание.
Ещё один символичный христианский образ вплетается М.А.Булгаковым в сюжет.
Образ Архангела Гавриила.
Несомненно, что автор хочет этим указать роль своего персонажа во всей этой истории. Гавриил Степанович является благим вестником, глашатаем явления миру нового мессии с великой проповедью о жизни - романом С.Л.Максудова "Чёрный снег". Естественно, что речь идёт о "закатном" романе писателя.
В такой ранг его возводит должность, вменяющая ему в обязанность доложить о нём самому Ивану Васильевичу.
- А не прибыл, так прибудет, - радостно, как и раньше, отозвался Княжевич, - не пройдет и получасу, как прибудет! А вы, пока суд да дело, погуляйте по театру, полюбуйтесь, повеселитесь, попейте чаю в буфете да бутербродов-то, бутербродов-то не жалейте, не обижайте нашего буфетчика Ермолая Ивановича!
(странный заведующий приёмом пьес Антон Антонович Княжевич, сладко стелет, много обещает, но сам ничего не решает, даже после состоявшейся общественной читки работы Максудова; словно грубой лестью и подачками с барского стола покупает он талант автора для служебного пользования)
И я пошел гулять по театру. Хождение по сукну доставляло мне физическое удовольствие, и еще радовала таинственная полутьма повсюду и тишина
(отчего какая-то таинственная тишина в театре в дневное время, быть может, это приёмная в Кремле).
В полутьме я сделал еще одно знакомство. Человек моих примерно лет, худой, высокий, подошел ко мне и назвал себя:
- Петр Бомбардов.
Бомбардов был актером Независимого Театра, сказал, что слышал мою пьесу и что, по его мнению, это хорошая пьеса.
С первого же момента я почему-то подружился с Бомбардовым. Он произвел на меня впечатление очень умного, наблюдательного человека.
Примечание.
Бомбардов представляется сам. Это значит, что он ищет встречи с Максудовым. Естественно подобное любопытство не может быть случайным и Сергей Леонтьевич обязан дружить с новым знакомым, который явно исполняет определённую штатную функцию в театре.
Очевидно, что прямой аналогией образа Бомбардова служит Апостол Пётр, едва ли не самый продвинутый из учеников Иисуса, первый Папа Римский.
- Не хотите ли посмотреть нашу галерею портретов в фойе? - спросил вежливо Бомбардов.
Я поблагодарил его за предложение, и мы вошли в громадное фойе, также устланное серым сукном. Простенки фойе в несколько рядов были увешаны портретами и увеличенными фотографиями в золоченых овальных рамах.
Примечание.
Галерея портретов в театре выглядит странно с точки зрения нормального человека, но в СССР подобный винегрет назывался повсюду "досками почёта". И на них среди выдающихся представителей театральной профессии всегда стояли народные представители и целесообразные с точки зрения начальства исторические персонажи.
Сара Бернар, Мольер, Грибоедов, Шекспир, Живокини, Гольдони, Бомарше, Стасов, Щепкин, Каратыгин, Тальони, Карузо, Баттистини, Эврипид - это, безусловно, люди, в той или иной степени связанные с театром.
Людмила Сильвестровна Пряхина - прима театра и в прошлом пользовавшаяся благосклонностью Ивана Васильевича, в связи с чем она единственная, которая представляет в галерее современную труппу.
Император Нерон - любимый исторический персонаж Ивана Васильевича. Здесь он присутствует ещё и потому, что М.А.Булгаков его образом характеризует портрет самого главного своего героя - Ивана Васильевича.
Екатерина Вторая - это едва ли не самая прозападная просвещённая российская Императрица, времена её правления большинство историков считают золотым веком Российской Империи. М.А.Булгаков выставил её здесь в знак благодарности за её любовь к искусствам и ради незаметного восхваления монархизма в деле просвещения народа.
Феофан Прокопович - это представитель реформаторов-священников, проповедника просвещённого деспотизма, основоположника российской сатирической литературы, к которой относил себя М.А.Булгаков.
Игорь Северянин - поэт-эммигрант, определённо сознательно введённый в список автором ради воспевания литераторов Серебряного века, своих современников.
Севастьянов Андрей Пахомович, заведующий осветительными приборами театра - это один из таких же, как Княжевич, администраторов-цензоров, которые отвечают за должное необходимое советской власти, освещение действительности.
Плисов, заведующий поворотным кругом в театре - это непосредственный исполнитель распоряжений начальства по шантажу и рэкету, то есть по возврату (развороту) заблудших душ людей искусства в лоно социалистического реализма. Позже именно он вернёт в СССР больного саркомой лёгкого актёра Горностаева Герасима Николаевича.
Заведующая женским пошивочным цехом Бобылёва - это сатирический образ заслуженной потомственной кухарки, как обычно в СССР, выставленный для показухи и демонстрации равноправия людей всех сословий.
Генерал-майор Клавдий Александрович Комаровский-Эшаппар де Бионкур - прототипом этого персонажа был, по воспоминаниям Елены Сергеевны Булгаковой, Алексей Александрович Стахович. Марина Цветаева посчитала необходимым посвятить ему в определённом смысле некролог. Это был человек, отказавшийся от светской власти, блестящей военной карьеры, капитала, ради служения театру. М.А.Булгаков, упоминая здесь его, отдаёт дань памяти замечательному человеку, а заодно воспевает чистое, свободное искусство без советской цензуры.
Из первой рамы на нас глянула писанная маслом женщина лет тридцати, с экстатическими глазами, во взбитой крутой челке, декольтированная.
- Сара Бернар, - объяснил Бомбардов.
Рядом с прославленной актрисой в раме помещалось фотографическое изображение человека с усами.
- Севастьянов Андрей Пахомович, заведующий осветительными приборами театра, - вежливо сказал Бомбардов.
Соседа Севастьянова я узнал сам, это был Мольер. За Мольером помещалась дама в крошечной, набок надетой шляпке блюдечком, в косынке, застегнутой стрелой на груди, и с кружевным платочком, который дама держала в руке, оттопырив мизинец.
- Людмила Сильвестровна Пряхина
(совершенно незаметным символом мелькает в тексте имя современника царя Ивана Грозного Сильвестра, писателя, автора "Домостроя", политического деятеля, иерея, в последствии постриженного царём в монахи и сосланного в Соловецкий монастырь; здесь он присутствует в качестве аллегорического отца легкомысленной актрисы, в которую определил её Иван Васильевич),
артистка нашего театра, - сказал Бомбардов, причем какой-то огонек сверкнул у него в глазах. Но, покосившись на меня, Бомбардов ничего не прибавил
(Бомбардов знает какое-то нехорошее известие об актрисе, но обсуждать это открыто со случайным человеком, считает пока преждевременным).
- Виноват, а это кто же? - удивился я, глядя на жесткое лицо человека с лавровыми листьями в кудрявой голове. Человек был в тоге и в руке держал
пятиструнную лиру.
- Император Нерон, - сказал Бомбардов, и опять глаз его сверкнул и погас.
- А почему?..
- По приказу Ивана Васильевича, - сказал Бомбардов, сохраняя
неподвижность лица. - Нерон был певец и артист
(император Нерон - это из истории пример подлости и коварства человека, случайно попавшего во власть из рода плебеев).
- Так, так, так.
За Нероном помещался Грибоедов, за Грибоедовым - Шекспир в отложном крахмальном воротничке, за ним - неизвестный, оказавшийся Плисовым, заведующим поворотным кругом в театре в течение сорока лет.
Далее шли Живокини, Гольдони, Бомарше, Стасов, Щепкин. А потом из рамы глянул на меня лихо заломленный уланский кивер, под ним барское лицо, нафиксатуаренные усы, генеральские кавалерийские эполеты, красный лацкан, лядунка.
- Покойный генерал-майор Клавдий Александрович Комаровский-Эшаппар де Бионкур, командир лейб-гвардии уланского его величества полка. - И тут же, видя мой интерес, Бомбардов рассказал: - История его совершенно необыкновенная. Как-то приехал он на два дня из Питера в Москву, пообедал у
Тестова, а вечером попал в наш театр. Ну, натурально, сел в первом ряду, смотрит... Не помню, какую пьесу играли, но очевидцы рассказывали, что во время картины, где был изображен лес, с генералом что-то сделалось. Лес в закате, птицы перед сном засвистели, за сценой благовест к вечерне в селенье
дальнем... Смотрят, генерал сидит и батистовым платком утирает глаза. После спектакля пошел в кабинет к Аристарху Платоновичу. Капельдинер потом рассказывал, что, входя в кабинет, генерал сказал глухо и страшно: "Научите,
что делать?!"
Ну, тут они затворились с Аристархом Платоновичем...
(подчёркивая близкие отношения генерала с Аристархом Платоновичем, М.А.Булгаков выделяет романтические мечты о будущей справедливости старых революционеров, декабристов, народовольцев, ленинских соратников, в отличие от сталинского набора в коммунистическую партию и НКВД)
- Виноват, а кто это Аристарх Платонович? - спросил я.
Бомбардов удивленно поглядел на меня, но стер удивление с лица тотчас же и объяснил:
- Во главе нашего театра стоят двое директоров - Иван Васильевич и Аристарх Платонович. Вы, простите, не москвич?
Примечание.
Выставляя Максудова ограниченным провинциалом, М.А.Булгаков ставит читателей как бы над ним, аккуратно невербально вкладывая в их головы напрашивающуюся мысль об образах К.С.Станиславского и В.И.Немировича-Данченко. Можно подумать, что в 1920-ые годы в СССР среди самых отсталых драматургов могли найтись такие, которые бы не знали этих господ.
Безусловно, писатель льстиво и сознательно провоцирует читателей на ложный путь, чтобы отвлечь до лучших времён от сложных, но заметных, аналогий с Советским Правительством.
Сама вставка в текст вопроса: "Кто это Аристарх Платонович?" - должна подсказать пытливому читателю, что здесь скрыто нечто большее, чем очевидный явно напрашивающийся факт.
- Нет, я - нет... Продолжайте, пожалуйста.
- ...заперлись, и о чем говорили, неизвестно, но известно, что ночью же генерал послал в Петербург телеграмму такого содержания: "Петербург. Его величеству. Почувствовав призвание быть актером вашего величества Независимого Театра, всеподданнейше прошу об отставке. Комаровский-Бионкур".
Я ахнул и спросил:
- И что же было?!
- Компот такой получился
(слово "компот" автор явно относит ко всей выставленной в этой главе галерее персон и употребляет для пояснения),
что просто прелесть, - ответил Бомбардов. Александру Третьему телеграмму подали в два часа ночи. Специально разбудили. Тот в одном белье, борода, крестик... говорит: "Давайте сюда! Что там с моим Эшаппаром?" Прочитал и две минуты не мог ничего сказать, только побагровел и сопел, потом говорит: "Дайте карандаш!" - и тут же начертал резолюцию на телеграмме: "Чтоб духу его в Петербурге не было. Александр". И лег спать
(то есть никаких последствий это своеволие за собой не повлекло, кроме частной обиды государя; Стахович вышел в отставку в 1907-ом году при правлении Николая Второго).
А генерал на другой день в визитке, в брюках пришел прямо на репетицию.
Резолюцию покрыли лаком, а после революции телеграмму передали в театр. Вы можете видеть ее в нашем музее редкостей
(редкость - это поступок генерала, а сама бумажка никакой ценности не представляет, подобных резолюций каждый монарх писал тысячи).
- Какие же роли он играл? - спросил я.
- Царей, полководцев и камердинеров в богатых домах, - ответил Бомбардов, - у нас, знаете ли, все больше насчет Островского, купцы там... А потом долго играли "Власть тьмы"...
(это пьеса о зажиточном мужике и его окружении, никакого знания светских манер для лицедейства в нём не нужно - необходим талант)
Ну, натурально, манеры у нас, сами понимаете... А он все насквозь знал, даме ли платок, налить ли вина, по-французски говорил идеально, лучше французов... И была у него еще страсть: до ужаса любил изображать птиц за сценой. Когда шли пьесы, где действие весной в деревне, он всегда сидел в кулисах на стремянке и свистел соловьем
(Бомбардов насколько возможно принижает способности генерала, выдумывая ему совершенно абсурдные роли для иллюстрации).
Вот какая странная история!
- Нет! Я не согласен с вами!
(Максудов, как и М.А.Булгаков, не согласен с оценкой таланта Клавдия Александровича)
- воскликнул я горячо. - У вас так хорошо в театре, что, будь я на месте генерала, я поступил бы точно так же...
- Каратыгин, Тальони, - перечислял Бомбардов, ведя меня от портрета к портрету, - Екатерина Вторая, Карузо, Феофан Прокопович, Игорь Северянин, Баттистини, Эврипид, заведующая женским пошивочным цехом Бобылева.
Но тут беззвучной рысью вбежал в фойе один из тех, что были в зеленых петлицах
(несколько людей с петлицами стоят на постах в здании, так называемого, театра),
и шепотом доложил, что Гавриил Степанович в театр прибыли. Бомбардов прервал себя на полуслове, крепко пожал мне руку, причем произнес
загадочные слова тихо:
- Будьте тверды... - И его размыло где-то в полумраке.
Я же двинулся вслед за человеком в петлицах, который иноходью шел впереди меня, изредка подманивая меня пальцем и улыбаясь болезненной улыбкой
(словом "болезненный" автор определяет испуг служивого сотрудника заведения).
На стенах широкого коридора, по которому двигались мы, через каждые десять шагов встречались огненные электрические надписи: "ТИШИНА! РЯДОМ РЕПЕТИРУЮТ!"
(М.А.Булгаков экспериментирует с отображением помещений на Лубянке, ясно, что надписи гласят о каких-то приказах перед дверью дознавателя; в настоящих театрах подобные надписи горят возле сцен, а не в коридоре, и звучат несколько иначе)
Человек в золотом пенсне и тоже в зеленых петлицах
(тут в стиле автора раскрывается окончательно образ людей с зелёнными петлицами, очевидно по команде, что это военный персонал, который приветствует согласно устава друг друга),
сидевший в конце этого идущего по кругу коридора в кресле, увидев, что меня ведут
(стоит обратить внимание на то, что не провожают, а "ведут"!),
вскочил, шепотом гаркнул: "Здравия желаю!" - и распахнул тяжелую портьеру с золотым вышитым вензелем театра "НТ"
(в романе "Мастер и Маргарита" такую же функцию, как и вышитый вензель театра, будет выполнять голова пуделя, подразумевая герб Советского Союза).
Тут я оказался в шатре. Зеленый шелк затягивал потолок, радиусами расходясь от центра, в котором горел хрустальный фонарь. Стояла тут мягкая шелковая мебель. Еще портьера, а за нею застекленная матовым стеклом дверь
(М.А.Булгаков как-то хитро описывает некий приёмный кабинет в Кремле со сложным входом, вероятно, это был какой-то близкий по должности к И.В.Сталину чиновник; пока у меня нет конкретного ответа на вопрос о том, что может означать шёлковая комната с хрустальным фонарём).
Мой новый проводник в пенсне
(понятно, что автор имеет ввиду какого-то реально существовавшего человека из числа высокопоставленных сотрудников, обслуживавших вождя, но трудно назвать точно, ориентируясь лишь на пенсне; со временем это смогут уточнить знатоки истории того периода)
к ней не приблизился, а сделал жест, означавший "постучите-с!", и тотчас пропал
(так, служивый сотрудник указывает Максудову его положение в данном заведении, позже сюда зайдёт без стука Августа Менажраки).
Я стукнул тихо, взялся за ручку, сделанную в виде головы посеребренного орла
(очевидно, что такого рода ручки на дверях в официальных учреждениях СССР существовали какое-то время; ясно, что это символическое изображение головы с герба Российской Империи; М.А.Булгаков вставляет здесь некоторый опознавательный знак помещения верховной государственной власти),
засипела пневматическая пружина
(подобная автоматика в то время нечто из фантастического фильма о будущем благоденствии),
и дверь впустила меня. Я лицом ткнулся в портьеру, запутался, откинул ее...
Меня не будет, меня не будет очень скоро! Я решился, но все же это страшновато... Но, умирая, я буду вспоминать кабинет, в котором меня принял управляющий материальным фондом театра Гавриил Степанович.
Примечание.
Отчего С.Л.Максудов, который удостоен внимания влиятельных в театре господ, говорит о своём решении покончить собой в связи с видом кабинета управляющего? Конечно, это значит только то, что писатель здесь совершил последнее окончательно обесчестившее его действие. Проступок, за который человек обязан карать себя смертью.
Лишь только я вошел, нежно прозвенели и заиграли менуэт громадные часы в левом углу. В глаза мне бросились разные огни. Зеленый с письменного стола, то есть, вернее, не стола, а бюро, то есть не бюро, а какого-то очень сложного сооружения с десятками ящиков, с вертикальными отделениями для писем, с другою лампою на гнущейся серебристой ноге, с электрической зажигалкой для сигар