Торопецкая идеально владела искусством писать на машинке. Никогда я ничего подобного не видел. Ей не нужно было ни диктовать знаков препинания, ни повторять указаний, кто говорит. Я дошел до того, что, расхаживая по предбаннику
(много раз повторит автор не самое удачное для театральной среды обозначение кабинета Поликсены Васильевны, очевидно для выделения ступеней лестницы, по которой подымается Максудов, то есть баня для него ещё впереди)
взад и вперед и диктуя, останавливался, задумывался, потом говорил: "Нет, погодите..." - менял написанное, совсем перестал упоминать, кто говорит, бормотал и говорил громко, но, что бы я ни делал, из-под руки Торопецкой шла почти без подчисток идеально ровная страница пьесы, без единой грамматической ошибки - хоть сейчас отдавай в типографию
(людская молва приписывала Н.К.Крупской выдающиеся способности при печатании на пишущей машинке, которых у неё не было; просто рассказ о том, что супруга В.И.Ленина писала под диктовку вождя, автоматически наделила её несуществующими талантами, которые были популярны и имели хождение среди народа при её жизни).
Вообще Торопецкая свое дело знала и справлялась с ним хорошо. Писали мы под аккомпанемент телефонных звонков. Первоначально они мне мешали, но потом я к ним так привык, что они мне нравились. Поликсена расправлялась со звонящими с необыкновенной ловкостью. Она сразу кричала:
- Да? Говорите, товарищ, скорее, я занята! Да?
От такого приема товарищ, находящийся на другом конце проволоки,
терялся и начинал лепетать всякий вздор и был мгновенно приводим в порядок
(какую знакомую для любого советского человека телефонную ситуацию, описывает М.А.Булгаков, множество несчастных просителей, с дрожью в руках и испугом в голосе от безысходности набравшие номер высокого начальства, от такого ответа могли просто потерять дар речи).
Круг деятельности Торопецкой был чрезвычайно обширен. В этом я убедился по телефонным звонкам
(вся широта деятельности Торопецкой заключается в элементарной реализации театральных билетов и общении от имени Аристарха Платоновича).
- Да, - говорила Торопецкая, - нет, вы не сюда звоните. Никаких билетов у меня нет... Я застрелю тебя! (Это - мне, повторяя уже записанную фразу.)
Опять звонок.
- Все билеты уже проданы, - говорила Торопецкая, - у меня нет контрамарок... Этим ты ничего не докажешь. (Мне.)
"Теперь начинаю понимать, - думал я, - какое количество охотников ходить даром в театр в Москве. И вот странно: никто из них не пытается проехать даром в трамвае. Опять-таки никто из них не придет в магазин и не попросит, чтобы ему бесплатно отпустили коробку килек. Почему они считают, что в театре не нужно платить?"
Примечание.
Эта фраза относится отнюдь не к одному театру, а ко всей ужасно популярной в российском (и не только) народе логике, что на свете могут быть вещи, услуги, которые должны доставаться людям бесплатно.
- Да! Да! - кричала Торопецкая в телефон. - Калькутта (город на востоке Индии), Пенджаб (город на западе близко к границе с Пакистаном), Мадрас (с 1996-го года Ченнаи, город-порт на юге на берегу Бенгальского залива), Аллогобад (город в самом центре Индии)...
(среди известных городов Индии выделяется упоминание последнего мало популярного в общественном сознании россиян города, который обозначает буквально "Дом Господа", что дополнительно подчёркивает местопребывание Аристарха Платоновича; к тому же перемещения, упоминаемые Поликсеной Васильевной как бы согласно путешествию своего руководителя, носят явно беспорядочный характер)
Нет, адрес не даем!
(какой может быть адрес на том свете?)
Да? - говорила она мне.
- Я не позволю, чтобы он распевал испанские серенады под окном у моей невесты, - с жаром говорил я, бегая по предбаннику.
(пишущая машинка звякает при каждом очередном переходе на новую строку, это означает, что они набирают текст пьесы очень медленно, потому что печать одной строки в минуту - это для опытной машинистки чрезвычайно низкая скорость).
Опять гремел телефон.
- Да! Независимый Театр! Нет у меня никаких билетов! Невесты...
- Невесты!.. - говорил я. - Ермаков бросает гитару на пол и выбегает на балкон.
- Да? Независимый! У меня никаких билетов нет!.. Балкон.
- Анна устремляется... нет, просто уходит за ним.
- Уходит... да? Ах да. Товарищ Бутович, вам будут оставлены билеты у Фили
(М.А.Булгаков обыгрывает название исторического района Москвы и обращения к Филиппу Филипповичу Тулумбасову)
в конторе. Всего доброго.
"А н н а. Он застрелится!
Б а х т и н. Не застрелится!"
(М.А.Булгаков, вставляя отрывки своей пьесы, иронично демонстрирует читателям, как из философского исторического романа, адепты социалистического реализма, советские цензоры вынуждают авторов создавать тупые мелодрамы с элементами боевика и детектива; как хорошо знакома такая ситуация современному человеку, когда вкус непритязательного обывателя под давлением свободного рынка диктует то же самое литераторам; никаких героев названных здесь Ермаковым, Бахтиным и Анной в закатном романе нет, разве что кроме Аннушки, которая разобьёт бутылку с подсолнечным маслом на вертушку возле трамвайной остановки)
- Да! Здравствуйте. Да, с нею. Потом Андамонские острова
(снова М.А.Булгаков находит подсказывающую метафору, так как название островов предположительно происходит от малайского Handuman, то есть божественное имя; также известно, что с 1858-го года по 1952-ой сюда ссылались осуждённые в Индии преступники, что делать среди них российскому театральному деятелю девяноста лет от роду, более того, эти острова находятся в восточной части Индийского океана, уже в Юго-Восточной Азии).
К сожалению, адрес дать не могу, Альберт Альбертович... Не застрелится!..
Надо отдать справедливость Поликсене Торопецкой: дело свое она знала
(М.А.Булгаков ясно и чётко называет дело Поликсены Васильевны Торопецкой - она служит здесь секретарём-машинисткой).
Она писала десятью пальцами - обеими руками; как только телефон давал сигнал, писала одной рукой, другой снимала трубку, кричала: "Калькутта не понравилась! Самочувствие хорошее..."
(типичный бессодержательный ответ на дежурные ничего незначащие вопросы, заданные для проформы; несомненно, что город чудес Калькутта в любом человеке, а не только в творческой натуре, не может не пробуждать множества противоречивых впечатлений)
Демьян Кузьмич входил часто, подбегал к конторке, подавал какие-то бумажки. Торопецкая правым глазом читала их, ставила печати, левой писала на машинке: "Гармоника играет весело, но от этого..."
(картина самой обыденной деятельности любой профессиональной секретарши представлена тут)
- Нет, погодите, погодите! - вскрикивал я. - Нет, не весело, а что-то бравурное... Или нет... погодите, - я дико смотрел в стену, не зная, как гармоника играет.
Примечание.
Разве найдётся в России человек, который не знает, не слышал, как играет гармонь?!.
Конечно, нет!
И ясно, что имеет здесь ввиду автор совсем не немецкую губную гармонику.
Словом "дико" и взглядом "в стену" М.А.Булгаков подсказывает читателю, что от насильственных изменений в пьесе, интеллект Максудова дичает и заводит развитие сюжета в тупик.
Ничем не отличаются по содержанию слова "весёлый" и "бравурный" в контексте игры на гармошке.
Торопецкая в это время пудрилась, говорила в телефон какой-то Мисси
(по всей видимости, она жена Михаила Панина или прямого непосредственного руководителя Поликсены Васильевны, чуть позже автор ненароком добавит черт в её образ),
что планшетки для корсета захватит в Вене Альберт Альбертович. Разные люди появлялись в предбаннике, и первоначально мне было стыдно диктовать при них, казалось, что я голый один среди одетых, но я быстро привык
(стыдно Максудову за сильно исправленный текст пьесы, которую он диктует Торопецкой, потому что в "предбаннике" ходят в основном знакомые люди из мира культуры).
Показывался Миша Панин и каждый раз
(только непосредственный начальник и его заместитель в учреждении постоянно проходят через приёмную, в которой обитает секретарша; отсюда следует, что Михаил Панин - это, вероятно, министр просвещения РСФСР Андрей Сергеевич Бубнов, а Иван Александрович Полторацкий - это руководитель Кинокомитета СССР в начале 1930-ых годов Ян Эрнестович Рудзутак),
проходя, для поощрения меня, жал мне предплечье и проходил к себе в дверь, за которой, как я уже узнал, помещался его аналитический кабинет
(очевидно, что никакого специального кабинета для анализа и другого для синтеза у административного работника никогда не предусматривается; М.А.Булгаков изощряется в игре слов, чтобы путать читателей; конечно, это кабинет директора, позже автор ещё раз уточнит эту деталь).
Приходил гладко выбритый, с римским упадочным профилем, капризно выпяченной нижней губой, председатель режиссерской корпорации
(председатель Комитета по делам кинематографии и фотографии при Совете Народных Комиссаров СССР, будущее Союзкино)
Иван Александрович Полторацкий.
- Миль пардон. Второй акт уже пишете? Грандиозно! - восклицал он и проходил в другую дверь, комически поднимая ноги, чтобы показать, что он старается не шуметь
(подымают ноги, когда переступают через чужие в узком пространстве, чтобы показать, что вы стараетесь не шуметь, люди идут на цыпочках; автор косвенно демонстрирует читателю, в какой тесноте обитает Поликсена Васильевна Торопецкая, тем самым указывая значимость людей, обитающих в предбаннике и соседних кабинетах).
Если дверь приоткрывалась, слышно было, как он говорил по телефону:
- Мне все равно... я человек без предрассудков... Это даже оригинально - приехали на бега в подштанниках. Но Индия не примет... Всем сшил одинаково - и князю, и мужу, и барону... Совершенные подштанники и по цвету и по фасону!.. А вы скажите, что нужны брюки. Мне нет дела! Пусть переделывают. А гоните вы его к чертям! Что он врет! Петя Дитрих не может такие костюмы рисовать! Он брюки нарисовал. Эскизы у меня на столе! Петя... Утонченный или неутонченный, он сам в брюках ходит! Опытный человек!
Примечание.
М.А.Булгаков использует прямую аналогию со своей пьесой "Бег" и её персонажем генералом Григорием Лукьяновичем Чарнотой для иллюстрации поведения советских чиновников за границей. Как бы в дополнение рассказам Измаила Александровича Бондаревского о Франции.
Здесь автор высмеивает попытки новоявленных дипломатов СССР соблюдать индийские традиции в одежде для демонстрации своего расположения и демократичности местному населению. Популярное в народной среде России отношение к парадной одежде многих знатных жителей Индии, как к нижнему белью европейцев, вырядило наших посланцев на бегах в подштанники.
Желание выглядеть за рубежом по последней моде доводит требования людей до абсурда, когда портной Петя, в прошлом участвовавший в разработке костюмов Марлен Дитрих, изображает для них новый фасон брюк.
Полторацкий занимается вопросами того, как обязаны выглядеть командированные кинематографисты в Индии.
В разгар дня, когда я, хватаясь за волосы, пытался представить себе, как выразить поточнее, что вот... человек падает... роняет револьвер... кровь течет или не течет?..
(разве можно себе представить автора, который мучается медицинским криминальным вопросом вытечения крови из пулевого отверстия; понятно, что Максудов сходит с ума от переделки своей пьесы)
- вошла в предбанник молодая, скромно одетая актриса и воскликнула:
- Здравствуйте, душечка, Поликсена Васильевна! Я вам цветочков принесла!
Она расцеловала Поликсену и положила на конторку четыре желтоватые астры
(известно большинству граждан в СССР, что чётное количество цветов традиционно несут покойнику, значит, Вешнякова принесла цветы в память Аристарха Платоновича, больше никого она здесь не поминает, чью волю в Независимом Театре отражает Поликсена Васильевна).
- Обо мне нет ли чего из Индии?
Поликсена ответила, что есть, и вынула из конторки пухленький конверт.
Актриса взволновалась.
- "Скажите Вешняковой, - прочитала Торопецкая, - что я решил загадку
роли Ксении..."
(М.А.Булгаков имеет ввиду пьесу А.Н.Островского "Не от мира сего", которая была представлена в репертуаре на афише Независимого Театра и в которой есть героиня по имени Ксения)
- Ах, ну, ну!.. - вскричала Вешнякова.
- "Я был с Прасковьей Федоровной на берегу Ганга, и там меня осенило
(очередное свидетельство потустороннего обитания Аристарха Платоновича; самая известная в России Прасковья Фёдоровна Салтыкова (1664-1723) - это последняя российская царица, супруга царя Иоанна Алексеевича; в романе "Мастер и Маргарита" Прасковья Фёдоровна будет изображена М.А.Булгаковым в качестве "добродушной фельдшерицы" в клинике профессора Стравинского).
Дело в том, что Вешнякова не должна выходить из средних дверей, а сбоку, там, где пианино. Пусть не забывает, что она недавно лишилась мужа и из средних дверей не решится выйти ни за что. Она идет монашеской походкой, опустив глаза долу, держа в руках букетик полевой ромашки, что типично для всякой вдовы..."
(пьеса А.Н.Островского "Не от мира сего" никогда не ставилась на советской сцене; Ксения Васильевна Кочуева, героиня драмы, в конце погибает сама на руках мужа Виталия Петровича Кочуева; М.А.Булгаков устами путающейся в содержании произведения Поликсены Васильевны Торопецкой иронизирует над современными ему домыслами о суждениях В.И.Ленина по всякому поводу)
- Боже! Как верно! Как глубоко! - вскричала Вешнякова. - Верно! То-то мне было неудобно в средних дверях.
- Погодите, - продолжала Торопецкая, - тут есть еще, - и прочитала: - "А впрочем, пусть Вешнякова выходит, откуда хочет! Я приеду, тогда все станет ясно. Ганг мне не понравился, по-моему, этой реке чего-то не хватает..."
(чего может не хватать великой священной индийской реке для российского человека - только того, что она не Волга; для того, чтобы сказать эту фразу не нужно ехать за тридевять земель)
Ну, это к вам не относится, - заметила Поликсена.
- Поликсена Васильевна, - заговорила Вешнякова, - напишите Аристарху Платоновичу, что я безумно, безумно ему благодарна!
- Хорошо.
- А мне нельзя ему написать самой?
- Нет, - ответила Поликсена, - он изъявил желание, чтобы ему никто не писал, кроме меня. Это его утомляло бы во время его раздумий.
- Понимаю, понимаю! - вскричала Вешнякова и, расцеловав Торопецкую, удалилась
(сарказм М.А.Булгакова звучит в стремлении Вешняковой написать лично Аристарху Платоновичу, он иронически отображает мистическую связь с потусторонним миром советских литераторов, специализирующихся на трактовке ленинских произведений).
Вошел полный, средних лет энергичный человек и еще в дверях, сияя, воскликнул:
- Новый анекдот слышали? Ах, вы пишете?
- Ничего, у нас антракт, - сказала Торопецкая, и полный человек, видимо распираемый анекдотом, сверкая от радости, наклонился к Торопецкой. Руками он в это время сзывал народ. Явился на анекдот Миша Панин и Полторацкий и еще кто-то
(это опять некий неизвестный Вася, "характер" которого "очерчен недостаточно выпукло", как утверждали первые слушатели романа Максудова в главе 2; тот самый деверь Агапёнова, от которого он не мог никак избавиться; для вдумчивых читателей должно быть понятно, что автор пишет здесь о наличии в "предбаннике" при Поликсене Васильевне секретного сотрудника НКВД, специально приставленного соглядатая над неблагонадёжными сотрудниками Наркомата Просвещения РСФСР, сосланными сюда с более ответственных постов, а в будущем репрессированных).
Головы наклонились над конторкой. Я слышал: "И в это время муж возвращается в гостиную..."
Примечание.
Традиционно, в анекдотах муж возвращается домой или нежданно входит в спальню жены.
Но в истории с гостиной комнатой муж такой же гость, как и любой другой человек, а значит, сам по себе факт возврата мужа в это помещение смеха вызвать не может. М.А.Булгаков пишет тут о каких-то придворных сплетнях советского правительства, от выслушивания которых хочет уклониться пресловутый Вася.
За конторкой засмеялись. Полный пошептал еще немного, после чего Мишу Панина охватил его припадок смеха "ах, ах, ах", Полторацкий вскричал: "Грандиозно!" - а полный захохотал счастливым смехом и тотчас кинулся вон, крича:
- Вася! Вася! Стой! Слышал? Новый анекдот продам!
(часто в интеллектуальной среде было в ходу лёгкое безобидное подтрунивание над штатными "стукачами" в советских административных учреждениях, которое позволяло сохранять уважение к себе многим представителям российской интеллигенции)
Но ему не удалось Васе продать анекдот, потому что его вернула Торопецкая.
Оказалось, что Аристарх Платонович писал и о полном.
- "Передайте Елагину, - читала Торопецкая, - что он более всего должен бояться сыграть результат, к чему его всегда очень тянет"
(в записях явно звучит угроза, требующая от Елагина опасаться следствий, которые могут повлечь за собой якобы его фривольные анекдоты; именно эти интонации в речи Поликсены Васильевны заставляют меняться в лице полного артиста).
Елагин изменился в лице и заглянул в письмо.
- "Скажите ему, - продолжала Торопецкая, - что в сцене вечеринки у генерала он не должен сразу здороваться с женою полковника, а предварительно обойти стол кругом, улыбаясь растерянно. У него винокуренный завод, и он ни за что не поздоровается сразу, а..."
(Торопецкая предлагает Елагину быть более гибким, стараясь произвести впечатление на неё, потому что у него есть, что можно отнять, например, непыльную службу в Наркомате Просвещения и свободу; аллегорически Торопецкая называет здесь иерархию исторических персон советской власти: генерал - это Иван Васильевич, полковник - Аристарх Платонович)
- Не понимаю! - заговорил Елагин, - простите, не понимаю, - Елагин сделал круг по комнате, как бы обходя что-то, - нет, не чувствую я этого. Мне неудобно!.. Жена полковника перед ним, а он чего-то пойдет... Не чувствую!
(для того, чтобы как-то скрасить свои неудачные остроты, он выражает косвенный комплимент неотразимости Поликсены Васильевны)
- Вы хотите сказать, что вы лучше понимаете эту сцену, чем Аристарх Платонович? - ледяным голосом спросила Торопецкая.
Этот вопрос смутил Елагина.
- Нет, я этого не говорю... - Он покраснел. - Но, посудите... - И он опять сделал круг по комнате
(прямо упрекает его Торопецкая в измене ленинским принципам, то есть по тем временам самому страшному преступлению).
- Я думаю, что в ножки следовало бы поклониться Аристарху Платоновичу
за то, что он из Индии...
- Что это у нас все в ножки да в ножки, - вдруг пробурчал Елагин
(разговор идёт о верности, так называемым, заветам Ильича, клясться в которой в СССР было необходимо при свидетелях каждую минуту по любому поводу).
"Э, да он молодец", - подумал я
(Максудов, как и множество представителей интеллигенции в СССР, молча симпатизировали смелости отказа от ортодоксального обряда бесконечно выражать слова благодарности В.И.Ленину редких индивидов из своих рядов, считая это неслыханной отвагой).
- Вы лучше выслушайте, что дальше пишет Аристарх Платонович, - и прочитала: - "А впрочем, пусть он делает, как хочет. Я приеду, и пьеса станет всем ясна"
(Поликсена Васильевна, для порядку попугав своих посетителей, дав прочувствовать им, кто здесь хозяин, меняет гнев на милость, впрочем, как и в случае с Вешняковой, которую она раньше строила на будущее, на всякий случай).
Елагин повеселел и отколол такую штуку. Он махнул рукой у щеки, потом у другой, и мне показалось, что у него на моих глазах выросли бакенбарды. Затем он стал меньше ростом, надменно раздул ноздри и сквозь зубы, при этом выщипывая волоски из воображаемых бакенбард, проговорил все, что было написано о нем в письме
(пожалуй, ношение бакенбард - это скорее мода начала 19-го века, а не 1870-ых годов, и внешне шарж Елагина скорее напоминает портрет А.С.Пушкина, то есть он сатирически уподобляет внешне образ Аристарха Платоновича классику российской литературы, оставляя прежним пророчество о своём будущем воскрешении, тем самым сравнивая Аристарха Платоновича с Иисусом).
"Какой актер!" - подумал я. Я понял, что он изображает Аристарха Платоновича.
Кровь прилила к лицу Торопецкой, она тяжело задышала
(её правоверную коммунистическую совесть оскорбляет любое несерьёзное, карикатурное отношение к святому образу вождя мирового пролетариата).
- Я попросила бы вас!..
- А впрочем, - сквозь зубы говорил Елагин, пожал плечами, своим обыкновенным голосом сказал: - Не понимаю! - и вышел. Я видел, как он в сенях сделал еще один круг в передней, недоуменно пожал плечами и скрылся.
- Ох, уж эти середняки! - заговорила Поликсена. - Ничего святого. Вы слышали, как они разговаривают?
- Кхм, - ответил я, не зная, что сказать
(это избранный автором приём, когда междометием и паузой заполняется ответ, который может выдать говорящий персонаж либо как врага, либо как сочувствующего советской власти; точно также будут неопределённо мычать и кряхтеть герои романа "Мастер и Маргарита"),
и, главное, не понимая, что означает слово "середняки"
(конечно, в России того времени не найти человека, который не понимает термина "середняк", все средства массовой информации и правоохранительные органы втянуты в обсуждение классовой борьбы в деревне; но здесь речь идёт о людях из интеллигентной среды, которые пытаются выжить при советской власти без фанатичного поклонения образу и идеологии В.И.Ленина).
К концу первого дня стало ясно, что в предбаннике пьесу писать нельзя
(М.А.Булгаков здесь прямо утверждает, что Максудов вместе с Поликсеной, уже называемой автором по-простецки без отчества, пишут пьесу заново, что, конечно, невозможно делать впопыхах, попутно исполняя обязанности секретарши)
Поликсеной. Поликсену освободили на два дня от ее непосредственных обязанностей, и нас с ней перевели в одну из женских уборных
(насколько важна и ценна роль и персона Поликсены Васильевны в иерархии Независимого Театра или роль Н.К.Крупской в правительстве СССР можно судить по тому месту, которое выделяют им для творческой работы).
Демьян Кузьмич, пыхтя, приволок туда машинку
(роль Демьяна Кузьмича при Торопецкой напоминает труд специального "мальчика на побегушках", который должен выполнять любую мелкую работу для своей хозяйки; в его образе можно усмотреть иронию М.А.Булгакова над отставными пожилыми революционерами ещё ленинского дореволюционного призыва, которых при И.В.Сталине превратили в прислугу).
Бабье лето сдалось и уступило место мокрой осени
(традиционно бабьим летом называют в России последнее в году тёплое время, случающееся сезонно в октябре)
Я сидел на кушеточке, отражаясь в зеркальном шкафу, а Поликсена на табуреточке
(они пристроились в какой-то махонькой каморке, предназначенной для нанесения лёгкого грима людям из массовки).