В вышине, на террасе самого красивого здания в Москве, построенного очень давно, на пустынной террасе, на балюстраде которой возвышались гипсовые вазы, на складной табуретке сидел чёрный Воланд неподвижно и смотрел на лежащий внизу город.
Его длинная и широкая шпага была воткнута между двумя рассохшимися плитами террасы, так что получались солнечные часы. Тень шпаги медленно, но неуклонно удлинялись, концом подползали к ногам
(в романе тут состоится визит Левия Матвея, который принесёт ему как бы распоряжения Иешуа).
Свита Воланда ещё была в городе, и одна Гелла в чёрном плаще почтительно стояла в некотором отдалении от Воланда, молчаливая, смотрящая на радугу
(в романе в качестве нового первого помощника Воланда тут предстанет Азазелло, а тут роль Геллы неопределённа, понятно, что ведьме ни к чему любоваться радугой).
Раздался голос Воланда:
- Что же они задерживаются? Где эта неразлучная пара - Коровьёв и Бегемот?..
Гелла шевельнулась, прикрыла ладонью от солнца глаза, всмотрелась в даль, ответила почтительно:
- Они будут тотчас, мессир. Я чую их. Да, вот они.
И точно, послышались лёгкие шаги на каменных плитах, и перед Воландом предстали Коровьёв и Бегемот, второй всё в виде того же толстяка
(это мистическое утверждение о способности Бегемота по своему желанию изменять свой вид, в романе автор вычеркнет).
Но теперь примуса при нём не было, а нагружен он был другими предметами. Так, под мышкой у него был небольшой ландшафтик в золотой раме, на руке поварский халат, а в [другой] руке цельная сёмга в шкуре и с хвостом.
От Коровьёва и Бегемота несло гарью, рожа Бегемота была в саже, а кепка наполовину обгорела.
- Салют, сир!
(в романе к Воланду обращение будет "мессир")
- прокричал Коровьёв, а Бегемот выложил на террасу своё имущество и, отдуваясь, с восторгом вскричал:
- Сир, мне сейчас по морде дали!
Гелла в сторонке хихикнула хрипло, а Воланд сказал:
- Это бывает...
- Клянусь всем, что есть дорогого у этой развратницы, - Бегемот ткнул лапой в сторону Геллы, - а нетрудно догадаться, что именно у неё самое дорогое, - впервые в жизни! Я так хохотал! Чистое недоразумение легло в основу этого происшествия - меня за мародёра приняли.
- Судя по принесённым тобою предметам, - заговорил Воланд и выразительно указал на ландшафтик и сёмгу.
- Верите ли, мессир... - начал задушевным голосом Бегемот.
- Нет, не верю, - коротко ответил Воланд.
- Мессир, клянусь, я делал героические попытки, - кричал Бегемот, - спасти всё, что было можно... И вот всё, что удалось отстоять!
- Что горело-то? - спросил Воланд.
- Грибоедов! - ответил Бегемот и всхлипнул.
- Прекрати этот плач, - спокойно посоветовал Воланд, - и лучше скажи, отчего это он загорелся?
Бегемот развёл руками, возвёл глаза к небу, так что на опалённой чёрной роже сверкнули белые белки, и вскричал:
- Не постигаю! Сидели, мирно закусывали... Вдруг трах, трах... трах... выстрелы! Обезумев от страха, мы с Коровьёвым кинулись бежать на бульвар, преследователи за нами. Им померещилось, что мы бежим к памятнику Тимирязева... Но чувство долга победило в нас страх, и мы вернулись...
- А вы вернулись? - сказал Воланд. - Ну, конечно, здание сгорело дотла.
- Дотла, - подтвердил Коровьёв, - то есть буквально, мессир, дотла. Одни головёшки.
- Я первым долгом кинулся в зал... - рассказывал Бегемот. - Что спасать? Как спасать? Натурально, к этой картине, и тут один человек врывается и кричит: "Мародёр!" - и, не успел я оглянуться, он съездил меня по морде! Я, натурально, его! Спрашиваю его, как ваша фамилия? Из любопытства!
(это натуралистичное описание грабежа в Доме Грибоедова в романе автор выправит, чтобы не заострять внимание читателей на подробностях легко узнаваемой современниками акции, устроенной нашей "парочкой")
Но тут на нём задымилась гимнастёрка, и ему пришлось выскочить вон. С ландшафтом я бросился вниз, спас в кухне халат и рыбу в кладовке.
- Коровьёв что делал в это время? - спросил Воланд.
- Я помогал пожарным, мессир! - ответил Коровьёв.
- Ах, так, так. Больше можете ничего не рассказывать, - сказал Воланд.
Тут в воздухе послышался шум как бы крыльев, прекратился внезапно, сменился звоном шпор и шагами, и на террасу вышли откуда-то Азазелло, а за ним амазонка Маргарита и мастер в плаще
(этот эпизод в романе открывает главу 31 "На Воробьёвых горах").
Воланд сделал повелительный жест, и свита отошла.
- Ну что же, - спросил Воланд у мастера, вы всё ещё продолжаете считать меня гипнотизёром, а себя жертвой галлюцинаций?
- О, нет, - ответил мастер.
- Так в путь! - негромко сказал Воланд.
И тогда чёрные кони обрушились на террасу, ломая копытами плиты.
Воланд вскочил первый.
Тут Геллу обдало гипсовой пылью. Отскочил верх ручки у белой вазы. Другие пули стали хлестать по балюстраде...
Семь чёрных лошадей взвились в воздух и понеслись над крышами города, которые заструились и понеслись назад.
Маргарита и мастер закрыли глаза, отдавшись бешеной скачке, но через секунду почувствовали, что воздух не рвёт волос. Не слепит их.
Кони стояли на холме Воробьёвых гор. У ног лежала река, за рекой пряничные башни монастыря, а дальше - бесконечный, невероятный город, скопление кирпичных глыб, без конца, без краю, испещрённых ослепительными пятнами, осколками солнца, низко сидящего на западе, выжигающими окна в верхних этажах.
- Хотите взглянуть в последний раз? - спросил Воланд у мастера.
- Да, да, непременно, - ответил тот, соскочил, бренча шпорами, с коня, подбежал к обрыву, стал смотреть, и щемящая грусть на мгновение охватила сердце, но быстро сменилась сладостной тревогой, бродячим цыганским волнением. В мозгу мелькнуло слово "навсегда"... Волнение перешло в чувство обиды, но и она угасла и сменилась горделивым равнодушием, а оно - предчувствием вечного покоя.
Небо было чисто, радуга исчезла.
В то время как мастер смотрел на город, группа всадников дожидалась его молча.
Прервано оно было Бегемотом, как раз тогда, когда мастер повернулся от обрыва и пошёл к всадникам.
- Разрешите, мессир, свистнуть перед скачкой, - обратился Бегемот к Воланду.
- Ты можешь испугать даму, - ответил Воланд, - и кроме того, без членовредительства. Все ваши безобразия кончены.
- Пошутить, немного пошутить.
- Нет, нет, - отозвалась Маргарита, - пусть он свистнет... Меня охватила грусть перед дальней дорогой. Слёзы подступают к глазам...
Бегемот оживился, слез с коня, вложил пальцы в рот, надул щёки и свистнул. У Маргариты зазвенело в ушах, конь её поднялся на дыбы, в роще посыпались сухие сучья с деревьев, взлетели вороны и воробьи, столб пыли понесло к реке, и видно было, как в речном трамвае, шедшем мимо пристани, снесло у пассажиров кепки и шляпы в воду.
Бегемот горделиво поглядел вокруг.
- Свистнуто, не скрою, - снисходительно заметил Коровьёв, - действительно, но, если строго говорить, свистнуто средне!
- Я ведь не регент, - обиженно ответил Бегемот и подмигнул Маргарите.
- А дай-ка я попробую. - сказал Коровьёв и вдруг вытянулся вверх, как резинка, из пальцев устроил какую-то хитрую фигуру, сунул её в рот, завился, как винт, и, внезапно раскрутившись, свистнул.
Свиста этого Маргарита не услыхала, но она его увидела, в то время как её с горячим конём бросило в сторону.
С корнем вырвало крайнее дерево в роще, ближайшее к Коровьёву. Земля покрылась трещинами до самой реки. Огромный пласт берега вместе с пристанью и ресторанчиком высадило в реку. Она вскипела, взметнулась, и её выплеснуло на противоположный берег, а вместе с нею высадило на зелёный берег, на траву речной трамвай с невредимыми пассажирами.
К ногам коны Маргариты швырнуло убитую свистом Фагота галку. И тогда над горами прокатился, как трубный голос, страшный голос Воланда:
- Пора! - И резкий свист, и хохот Бегемота.
Кони рванулись, и пятеро всадников и две всадницы поднялись вверх и поскакали. Маргарита чувствовала, как её конь грызёт мундштук и тянет его. Она неслась в бешеном карьере рядом с мастером, шпорящим жеребца, с одной стороны, и Воландом - с другой. Плащ того несло над головами кавалькады, закрывая небосвод.
Маргарита на скаку обернулась и увидела, как город уходит в землю, одеваясь в туман и дым.