Еще минуту назад на террасе шумел праздник, странный, зловещий карнавал ярких венецианских масок, а теперь все ушли, оставив после столь внезапно стихшего веселья столы, заставленные грязной посудой и объедками. Ярко-красные цветы в огромных вазах, только что благоухавшие неведомым терпким ароматом, теперь явно источали сладковатый запах разложения. От речной воды потянуло холодом, где-то в ветвях окружавших террасу деревьев закаркала ворона. И эти разительные перемены еще более подчеркнули неестественность царившего тут гуляния, словно то был пир во время чумы, словно в складках пестрых домино скрывались отравленные кинжалы. Или же веселящиеся в маскарадных костюмах были и не людьми вовсе, а демонами, видениями, лишь пытавшимися изобразить праздничное застолье. Теперь же они все ушли, исчезли, спустились к воде по шатким ступеням деревянной лестницы, и словно растворились в холодной глади реки. Я же осталась стоять посреди террасы, лишь плотнее кутаясь в бархатный плащ. Рядом стоял мой друг, Чародей, он, в отличие от меня был весел и беспечен, он приобнял меня за плечи, улыбнулся на прощание, и тоже сбежал вниз, к реке, напоследок обернувшись и махнув рукой. Затем раздался всплеск весел, и от невидимой с моего места пристани отчалила маленькая лодочка. Я следила за тем, как удаляется фонарь, стоящий на ее корме, как его скрывают склоняющиеся к самой воде ветви плакучих ив, и не сразу заметила пожилую высокую женщину, которая явно ждала меня. Увидев, что я, наконец, обратила на нее внимание, она кивнула мне, и жестом пригласила следовать за ней в дом.
Высокие потолки, белые стены. Это была самая неуютная комната, из всех, что мне доводилось видеть. Да и комната ли? Яркие светильники на стенах разгоняли тьму, лившуюся из узких стрельчатых окон без стекол, а из того, что можно было назвать мебелью, были лишь два высоких постамента, один из белого мрамора, другой - из черного гранита посреди помещения. Рядом с ними стояли двое мужчин.
С легким равнодушием в голубых льдистых глазах, один из них поправлял белоснежные манжеты своей рубашки, и не менее белоснежные короткие пряди волос, которые упрямо спадали ему на лицо. Он расправлял и кружева, и волосы так, как делал бы это дорогой нарядной кукле. Заботливо, бережно, но с отстраненностью, как будто все это происходит не с ним. При этом он остро шутил, отказываясь понимать, почему у меня столь грустны глаза, и пальцы нервно комкают край плаща. Второй был сумрачен и молчалив, нездешняя печаль уже бросила тень на его лицо, темные локоны вились, как змеи, по обтянутой черной рубашкой спине. Его карие глаза наполняла безысходная тоска и молчаливая обреченность, но даже в скованных его движениях угадывались та звериная грация и сила, которыми он обладал. Я смотрела на него, а он, казалось, не замечал меня. Мне же хотелось коснуться этих точеных черт, шепнуть на прощание пару слов, сорвать последний страшный поцелуй с уже начинающих леденеть губ... Но рядом был первый, он постоянно отвлекал меня разговорами, и, когда я оглянулась на его собрата - соперника? - в очередной раз, то увидела его уже лежащим на спине на гранитном столе, и черты лица его обращались в недвижный камень.
В последний раз поправив свой наряд, прилег, почти кокетливо, на белый мрамор своего стола голубоглазый ледяной принц, отпустил еще пару шуток, и сомкнул свои снежные веки. Миг, и он уже слился со своим жутким ложем, и навеки застыли кружева безукоризненных манжет.
Я осталась одна, в глубокой скорби. Вошла приведшая меня сюда матрона. Она пыталась утешить меня, говоря то, что я и так знала - о том, что это не навсегда, что так надо, но по моим щекам все равно катились горькие слезы. Не навсегда, но не окажется ли срок длиннее моей жизни?..
Поддерживая меня за локоть, женщина вывела меня на террасу. У пристани меня уже ожидала маленькая лодка с мрачным перевозчиком, такая же, как та, что увезла Чародея, ее кормовой фонарь дрожал на ветру, и я уверенно сделала свой первый шаг по скрипучим ступеням. Они уснули. Не умерли. А спящего можно разбудить, осталось лишь узнать - как.