Сегодня мой день рождения... Я сижу за огромным столом с белой скатертью, заваленным недоеденными бутербродами, сжимаю авторучку и пишу эти строки, потому что я живу, и пока я реален... Пока я чувствую в своей замёрзшей руке авторучку, пока я слышу, как царапает она скатерть на столе, и ещё я вижу буквы, я умею писать буквы. Никогда не думал, что это так трудно...
Нет, нет, не торопитесь морщиться и кривить губы, презрительно фыркая: Ну, вот, опять нас пичкают второсортной психоделической литературой. Нам бы чего-нибудь весёленького... Будет вам весёленькое...
Так вот, накануне, то есть, это даже было вчера, я по почте получил странное приглашение, приглашение на свой собственный день рождения. Да вот, эта открытка сейчас передо мной.
Уважаемый господин, Umnov, приглашаю Вас принять мои самые искренние поздравления с предстоящим вашим юбилеем завтра в моём загородном доме. Нахожу Ваши произведения весьма занимательными и надеюсь лично познакомиться со столь талантливым человеком.
Заранее благодарен за согласие.
Dr. Hoffman
На обратной стороне открытки прилагался адрес.
Здесь необходимо сделать одну маленькую оговорку. Не судите меня строго за подобного рода лирические отступления. Я понимаю, что вам на них наплевать, но для меня сейчас это важно, я тяну время...
Дело в том, что мой день рождения - это самый отвратительный день в году. В этот день я всегда один на один с собой. В этот день мой ближайший союзник существования, а я имею ввиду одиночество, становится моим самым злейшим врагом или, если хотите, палачом. Тоска накатывает, и я захлёбываюсь от недостатка близких людей. Мне хочется кричать: Помогите! Я не могу ничего делать, даже не так, я не хочу ничего не делать! Это день моей слабости, меня тянет к людям, как самца запах самки в период спаривания. Но я терплю, я знаю, кто такие люди, я знаю, что ничего всё равно из этого не выйдет. Я столько пытался - всё напрасно. Мне гораздо проще их ненавидеть и презирать, чем любить. И ещё самое главное, пережить этот день...
Но таинственный Dr. Hoffman одной только короткой запиской смог расположить меня к себе. Во-первых, он был учтив и вежлив. Во-вторых, он упомянул о моих произведениях, что для начинающего литератора весьма лестно. В-третьих, он назвал мои произведения занимательными. В этом определении я услышал скрытое покровительство моему творчеству. Меня откровенно заинтересовал этот человек. Льстило и то, что он знал день моего рождения.
Всё утро во мне не угасали интерес к ожидаемому мероприятию и надежда на какое-то изменение традиций в проведении моих праздников.
До адресата я добрался на такси. Подозрения появились ещё во дворе обширного особняка(возле парадного подъезда с белыми античными колоннами расположились несколько десятков автомобилей).
В дверях я показал своё приглашение и попал в просторный зал, полный гостей и шведских столов. Все они в смокингах и вечерних платьях, многие с бокалами, беззаботно прогуливались от одного портрета на стене к другому, от одной колоны к другой, от одного стола к другому. Мои самые наихудшие подозрения подтвердились, я попал на светский раут, где не знал ни одного человека. Я наивно предполагал, что я один такой с кем гостеприимный хозяин, Dr. Hoffman жаждет побеседовать. Однако, попал на обыкновенную литературную тусовку. По крайней мере, я так думал по началу...
Какая-то глупость помешала мне уйти! Хотя, собственно, идти мне особо было некуда, и чтобы не скучать, я принялся опустошать бокалы с шампанским.
Мне уже было хорошо, когда я наткнулся на любимые в писательской среде разговоры о поисках жанра.
- Да, как Вы, не понимаете? - удивлялся джентльмен лет тридцати в очках и оболочке самоуверенности. - Без читателя ничего не получится, без читателя литература невозможна. И я считаю, даже, что это наш долг и хлеб, не побоюсь этого сравнения, оперативно реагировать на желания публики. Общество формирует вопросы, мы же, писатели, предлагаем в набор готовые ответы.
- Молодой человек, - его собеседник смотрел прямо перед собой. Он был старше, а потому снисходителен. - Я не против того, что читателю глубоко наплевать на мои сочинения, ибо они того, по всей видимости, и достойны...
В этот момент писатель в очках попытался что-то возразить, вроде: Многие в наше время склонны к самокритике, но я попросил его заткнуться. Он обиделся и ушёл, а я, скорее всего, именно в тот момент, остался.
- ... глубоко наплевать на мои сочинения, ибо они того, по всей видимости, и достойны. Мои книги выходят огромными тиражами, мои агенты утверждают, что они отлично раскупаются, критики строчат многочисленные рецензии... Но всё это обман!
- Обман? - переспросил я.
- Иллюзия!
- Как Вам пришло такое в голову? - попытался сострить я.
Но говоривший господин никак не отреагировал на мою иронию. Он продолжал всё тем же монотонным голосом свою речь:
- Много лет я сидел в комнате и только и делал, что писал, пока однажды, мне не понадобилось по какой-то причине обратиться к своим ранним сочинениям. Неожиданно я зачитался тем, что когда-то написал. Мне захотелось ещё и ещё. И дело даже не в том, что ранние вещи оказались лучше всего последующего. Здесь нет никакой тайны. Я был молод, и произведения того периода были полны энергии, бесстрашия, поражали неожиданностью, непредсказуемостью. Я старел, и вместе со мною старели мои повести и романы. Они стали натужны, я начал уставать от своей работы, а они стали уставать от меня.
Я задумался о другом. Несмотря ни на что, все мои книги оставались полны идей и планов, в них я стремился изменить мир. Время шло, слов становилось всё больше, но мир оставался прежним, люди ничуть не менялись. Даже те, кто читал мои книги! Менялись книги, но люди оставались прежними! Новые поколения становились моими читателями, но как и все остальные куда-то бесследно исчезали в серой толпе моих так называемых поклонников.
И тогда я понял, как страшно был наивен. Я полагал, что, сидя за письменным столом, можно что-то изменить. Глупец! Всё оказалось бессмысленным!
Теперь, когда мне говорят, что у меня миллионы почитателей во всём мире, я просто не верю. Это такая игра, игра в поклонников. Все носятся с моими книгами, начиная от издателей, через критиков, заканчивая потребителями. Мусолятся сюжетные линии, характеры героев, спрашивают, будет ли продолжение? Открываются сайты в итернете для интеллектуальных прений. Наконец, кому-то в голову приходит снять ещё и кино по моим сюжетам, но...- от монотонной речи говоривший почувствовал сухость во рту.
- Но? - Я предложил ему свой бокал. Он сделал глоток и продолжал.
- ...но всё это в пределах игры. В реальности же книги превращаются в послушный инструмент для щекотания отдельных частей головного мозга. Сами же по себе они не имеют статуса реальности.
- Но мне кажется, что это воображение писателя не имеет статуса реальности, а книга, как раз наоборот, вот она. Её можно пощупать, разорвать, сжечь в камине или подарить нужным людям.
- Вы, ошибаетесь, молодой человек, - в этот момент я понял, что он даже не заметил подмены в споре своего оппонента. Он говорил только для себя, и только спустя несколько часов я понял почему. - Представьте себе на минутку, что Вы писатель...
- Мне это вряд ли удастся, - я снова попытался быть ироничным.
- ...когда вдохновение находится внутри тебя, тело бьёт самая натуральная дрожь. Ты боишься, как бы все эти мысли-стрекозы не исчезли бесследно в глубинах памяти, а заняли своё место на бумаге. Ведь ты знаешь, ты уверен, что они(эти мысли) соизмеримы по значимости, по крайней мере, со всей историей литературы, а может быть даже всей историей человеческой. Ты сгораешь от нетерпения, ибо скорость мысли несравнима со скоростью её реализации. В твоём воображении уже всё давно произошло, а на бумаге ты продолжаешь спотыкаться о корявые слова. Разве можно в этот момент отложить или отстраниться от своих героев! Они, всюду, словно маньяки преследует тебя, до тех пор, пока ты не закончишь их историю.
В момент произнесения этого монолога, казалось, что внутри него действительно находилось вдохновение. Глаза светились словно неоновые рекламы, руки поднялись в воздух, слюни летели во все стороны... Но вдруг вдохновение иссякло, и он обречёно опустив руки, добавил:
- А наличие книги лишь доказывает реальность воображения автора. Сама же по себе она слаба. Её можно читать, но если хочешь спать, можно отложить. Если у тебя неподходящее настроение, её банально можно не увидеть. Или наоборот, в книгу можно свято верить, но пройдёт какое-то время, и она неизбежно принесёт разочарование.
- Но вы не будете отрицать, что книге вполне под силу оказывать влияние на своих читателей? - Мне просто хотелось упрямо возражать.
- Скажите, какая книга оказала на Вас влияние? - наконец-то разговор свёлся к конкретной теме.
Я отпил глоток шампанского и на мгновение задумался, перебирая все литературные труды в мягкой и жёсткой обложке, которые я когда-то читал.
- Ну, вот, хотя бы последняя, - название вертелось на языке, но никак не озвучивалось, - то ли исландца, то ли датчанина, кажется, Гудьойнсона. На обложке ещё было, что он Нобелевский лауреат за какой-то там год. Но это не важно. Там сцена такая, даже сейчас в голове сидит. Он её...
Здесь я осёкся, мне хотелось сказать трахает, но я подумал, что для моего собеседника это будет слишком резким.
-... в общем, он, то есть герой, занимается с женщиной сексом, но при этом не испытывает никакого удовольствия. Он знает, что её не любит, но ничего не может поделать с собой. В нём только и осталось, что презрение к самому себе и осознание бессмысленности происходящего. Но он не останавливается. С одной стороны, он как запрограммированная машина движение за движением, операция за операцией делает свой дело, а с другой, призывает всю свою животную сущность, в надежде отыскать в себе утраченные чувства... Не читали?
- Читал я или не читал, это не важно. Книг написано предостаточно, чтобы хотя бы одну не прочесть. Но Вы так и не ответили, что Вы сделали после прочтения книги?
- Что сделал? - Я снова задумался. - Если быть совсем откровенным, наверное, пошёл есть или в туалет.
Мой собеседник удовлетворительно усмехнулся.
- Между прочим правильно сделали, - неожиданно заключил он. - Как правило, все попытки по претворению гениальных идей в жизнь заканчивались катастрофой. Необходимо всегда помнить, что реально лишь воображение, всё остальное только мёртвое пространство...
...реально лишь воображение, всё остальное только мёртвое пространство...
Свен Гудьойнсон.
Не успел мой собеседник закончить последнюю фразу, как все присутствующие дружно зааплодировали. Как оказалось, оживление было вызвано появлением гостеприимного и таинственного хозяина.
Доктор Хоффман, небольшого роста, в очках и аккуратном немецком костюме бодро появился перед публикой. В руке он нёс несколько листов. Расположившись за кафедрой, он, по всей видимости приготовился к докладу, но посмотрев на присутствующих, улыбнулся:
- Господа, я буду краток. Во-первых, я хочу поздравить всех присутствующих с днём рождения, - гости оживились, обмениваясь многозначительными взглядами. - Да-да, господа, сегодня в этом зале собрались только именинники, не исключая меня.
Зал вновь зааплодировал.
- Благодарю вас, - продолжал доктор Хоффман. - Но я намерен не только ограничиться, так сказать, устными поздравлениями, но и преподнести всем вам вполне реальный подарок.
Он сделал многозначительную паузу, в зале вновь зааплодировали.
- Я хочу подарить вам сегодня мою машину желания, - доктор Хоффман подал знак. Рядом с ним раздвинулась стена, и перед нами предстала странная конструкция блестящего металла. Большую её часть составляли огромные трансформаторы. Стройные витки толстой проволоки завораживали взгляд.
- Вчера я долго готовился к докладу, - доктор потряс в воздухе своими исписанными листками, - я хотел рассказать об устройстве машины, но сейчас решил, что лучше всех объяснений будет её демонстрация. И пусть сегодня исполнится всё то, что мы сами себе пожелаем!
И пусть сегодня исполнится всё то, что мы сами себе пожелаем!
Доктор Хоффман.
- Машина работает очень просто, как всё гениальное, - хвалился доктор. - Вот, эти два электрода, он указал на два тонких провода, прикрепляются к височным долям головы, затем субъекту необходимо всё своё внимание сосредоточить на собственном желании, я нажимаю Пуск и ваше желание становится реальностью.
В принципе, назвать всё это бредом сумасшедшего было не интересно.
Но доктор как ни в чём не бывало продолжал:
- Среди нас сейчас присутствует, нобелевский лауреат в области литературы, я уверен всем хорошо известный, Свен Гудьйонсон. И мне было бы очень приятно, если бы именно он протестировал мою машину.
Зал в который раз уже хлопал в ладоши, напоминая дешёвое шоу. Но к кафедре вдруг вышел тот самый человек, с которым я только что беседовал. Боже, это был сам Свен Гудьйонсон!
- Я очень благодарен доктору Хоффману за оказанную мне честь, - в этот момент они пожали друг другу руки. - Но честно говоря, я немного боюсь...
В зале все как один поддержали шутку.
- Здесь я где-то видел замечательную детскую писательницу, Инес Арто, - неожиданно нашёлся Гудьйонсон, - мы давно с ней знакомы, она бесстрашный человек. Может быть?
- Я не возражаю, - улыбнулся доктор Хоффман.
Инес Арто, дама лет сорока пяти, буквально выпорхнула к ожидавшим её мужчинам. Она поцеловалась с Гудьйонсоном, пожала руку доктору Хоффману.
- Итак, Вы готовы? - спросил доктор.
- Да, - твёрдо ответила Инес Арто.
Гости ещё продолжали хлопать, когда доктор Хоффман проворно прикрепил электроды к вискам детской писательницы и нажал Пуск.
После того, как трансформаторы протяжно загудели, я стал ощущать тошноту. Меня мутило от избытка шампанского и бутербродов. Постоянно натыкаясь на пялившихся по сторонам людей, я интуитивно брёл, как мне тогда казалось, к спасению.
Помню, кто-то выдохнул: Сейчас начнётся.
И я, склонившись над унитазом, тоже подумал: Сейчас начнётся.
Жёлтая блевотина непредсказуемо разбрызгалась по белой поверхности. Я с трудом разобрал своё бледное лицо в зеркале и открыл холодную воду. От прикосновения влаги мне стало легче. Я попытался напиться, но меня опять вырвало. В тот момент больше всего на свете мне хотелось принять горизонтальное положение. Но я как мог держался.
На ватных ногах я вернулся, чтобы увидеть... гигантский по масштабам галографический порнофильм. Множество обнажённых и полуобнажённых людей коллективно удовлетворяли свои самые низменные желания.
Там, откуда всё это началось, диким голосом ревела Инес Арто, удовлетворяемая маленькими мальчиками с огромными фаллическими предметами в руках. Они, сверкая своими маленькими гладкими задиками, буквально истыкали её тело искусственными членами.
Только потом, когда я стал понемногу понимать происходящее, я догадался по её отрешённым глазам, что это и есть, пусть нескромное, но бесспорно огромное желание самой известной детской писательницы.
В какую бы сторону я не отводил свой блевотный взгляд, всюду интимные человеческие органы, обрамлённые чёрными кудрявыми волосками, рвались навстречу друг другу.
Глаза буквально измылились от однообразия половых актов, и только тут я обратил внимание на лица. Они были знакомы, очень многие! Я ничего не мог понять, ведь из присутствующих я почти никого не знал. Приглядевшись, я понял в чём дело.
Повсюду меня окружали звёзды политики и кино, отчаянно потворствующие сексуальным желаниям присутствующих.
Вот вам, пожалуйста Шэрон Стоун, зажавшая между своих раздвинутых ног чью-то голову. Сразу три Памеллы Андерсон подставляли свои силиконовые груди под потные руки какого-то пожилого господина.
Женскую часть населения удовлетворяли Ричард Гир, Том Круз, смазливый Леонардо.
Какой-то английский прозаик, по видимому, тайный поклонник Маргарет Тетчер, в исступлении рвал элегантный костюм на теле уже не молодой железной леди. Он исцеловал ей весь низ живота, а она отвечала ему улыбкой с ленты новостей Би-Би-Си.
Нужно отдать должное собравшимся, все они оказались людьми с фантазией. Были и те, кто страстно увлекался историей, и обнажённая Клеопатра с телом Джейн Фонды, танцевала такой египетский танец, что он вполне бы мог заинтересовать любого историка-аналлиста.
Всё это могло сойти за кино или оптический обман, если бы один белоснежный жеребец, по воле желания, вступивший в невероятнейшую половую связь с женщиной, не отдавил мне ногу. Больно было по настоящему.
Впрочем, как ни заразительно оказалось для всех желание Инес Арто, нашёлся человек, помимо меня, неуязвимый для чар машины доктора Хоффмана. И если я, не был подвержен никаким желаниям только потому, что тело моё испытывало последствия алкогольного отравления, то у Свена Гудьйонсона были на то свои причины...
- Вы, я вижу, не участвуете в общем веселье? - с улыбкой спросил он.
Я устало опустился на стул, и вытер рот салфеткой. Гудьойнсон посмотрел на мою рубашку, забрызганную не переваренными остатками салатов и колбасы.
- А, - одобрительно закивал он, - Вам сейчас не до этого. Вот, выпейте стакан минеральной воды.
- Вы очень любезны, - отблагодарил я.
- Похоже, мы с Вами, молодой человек... Простите не знаю вашего имени?
- Ингвар Umnov.
- Свен Гудьойнсон, - мы пожали друг другу руки.
- Похоже, мы с Вами, Ингвар, единственные кто, так сказать, находятся по другую сторону экрана. - Я заметил, что он с интересом наблюдал за всем происходящим.
- На самом деле, здесь нет никаких сторон. Все эти люди вполне реальны, - ответил я. - Пока я шёл к Вам, я перешагивал через них, я чувствовал запах их пота и всевозможных выделений, я касался их, они хватали меня за ноги...
- Но чувства, мой дорогой Ингвар, могут ошибаться...
- Простите, господин Гудьойнсон, Вы не могли бы сказать, что делает тот молодой человек в очках, прямо перед нами?
- Он занимается оральным сексом с Николь Кидман.
- Извините, но я уточню, кто кого?
- Она его.
- Отлично. А вон та пожилая дама, - я указал пальцем.
- Она делает это с Томом Крузом.
- Как?
- В общем-то, всё это банально.
- Я не об этом, господин Гудьйонсон. Что Вы видите?
- Том Круз... Боже, он же сейчас захлебнётся у неё во влагалище.
- Вот именно! - я торжествовал. - Я вижу тоже самое, господин Гудьйонсон. Одни и те же галлюцинации невозможны у двух разных людей. Вы согласны?
- Да, Вы правы, молодой человек, это не галлюцинации. Это всего лишь наши желания, - спокойно ответил Гудьойнсон.
- Всего лишь? - возмутился я. - Вы, что не понимаете, что доктор Хоффман изобрёл что-то невероятное! Не знаю ещё, приведёт ли это к раю на земле или катастрофе, но теперь стоит лишь чего-нибудь захотеть...
- Или кого-нибудь, - вставил Гудьойнсон, цинично наблюдая за тем, как белокурая Мэрэлин Монро захлёбывается спермой очередного литературного критика.
- Это не важно, - продолжал я. - Главное, это полная, абсолютная, самая что ни на есть, абсолютная свобода.
- К стати о свободе, Ингвар. Вы, никогда не задумывались, почему Рембо наплевал на свою сюрреалистическую поэзию и стал заниматься коммерцией?
- Не понимаю, при чём здесь Рембо? - возмутился я.
- Рембо был сюрреалист, и сейчас для нас это важно, - спокойно ответил Гудьойнсон.
- Почему именно сейчас? - Я никак не мог понять к чему он клонит.
- Когда Рембо понял, что его бунт против реальности всего лишь его маленькое желание, абсолютное маленькое желание, до которого никому нет никакого дела, он, раскаявшись, наконец-то, стал существовать, а не грезить. Понимаете?
- Не совсем.
- Он уехал туда, где его никто не знал, где никакая иллюзия его уже не могла соблазнить, в Африку. Он быстро разбогател, и когда ночью он ощущал металлическую монету в руке под подушкой, и одновременно свой член в теле малолетней мулатки, он был твёрдо уверен, что всё происходящее с ним - реальность.
- Но, ведь, в его сердце не было любви, в нём не было никаких чувств! - я продолжал возражать откровенно сентиментально, можно сказать по инерции.
- Совсем наоборот, в нём было главное чувство, чувство уверенности в том, что всем своим касанием он трахает её, а если есть оно(а), значит, и он тоже где-то поблизости.
- Значит, Вы хотите сказать, что, несмотря на всё это, - я указал на окружающие ярко выраженные половые признаки, - реальности ничего не угрожает?
- Совершенно верно, - ответил Гудьойнсон, - и мы с вами лишнее тому подтверждение. Желание живёт до момента своего удовлетворения, дальше только реальность...
Желание живёт до момента своего удовлетворения, дальше только реальность...
Свен Гудьойнсон.
Одно за другим, даже самые изощрённые, желания удовлетворялись. Нобелевский лауреат был прав, реальность возвращала людей на свои места. И вот, они уже смущённо прятали глаза друг от друга, потому как им вдруг стало стыдно. Никогда не думали они, что их самым грязным мыслям, до этого лишь, может быть, воплощённым на бумаге, суждено будет материализоваться, да ещё публично.
Инес Арто просила у всех подряд прощения:
- Я и не думала, что всё это может оказаться таким... реальным что ли?
Однако, постепенно наступило осознание всего происшедшего. Все вокруг заговорили о революции в области физики и о гении доктора Хоффмана. Стыд сменился неописуемым восторгом и нелепейшими предложениями о возможности применения адской машины.
Наконец, появившегося доктора Хоффмана присутствующие встретили оглушительными аплодисментами. Маленький человек раскланивался и удовлетворённо улыбался. Я ещё помню подумал тогда: Вот так, Бог и явился во второй раз на грешную землю!
И именно в этот момент, когда будущая райская жизнь уже ни у кого не вызывала сомнения, в происходящие вмешался нобелевский лауреат, Свен Гудьйонсон. Пожимая руку доктору Хоффману, он спросил:
- Разрешите мне?
- С удовольствием, - ответил ничего не подозревающий учёный.
Он аккуратно присоединил электроды к седой скандинавской голове и назидательно добавил:
- Помните, господин Гудьйонсон, необходимо лишь чего-то очень сильно захотеть...
- Да, я всё понимаю, - вежливо перебил Гудьйонсон.
Доктору Хофману осталось только пожать плечами и нажать на кнопку Пуск.
Как и несколькими часами ранее машина вздрогнула, трансформаторы монотонно загудели.
Заворожённая публика наблюдала за Гудьйонсоном, предвкушая очередное живое кино. Чего же ещё может хотеть нобелевский лауреат?
На этот раз я уже никуда не отлучался. Я хорошо помню, всё началось с жуткого холода, как будто арктический ветер заполнил всё пространство, и потом жуткий страх, неведомый и таинственный. Все оглядывались по сторонам, словно боялись нападения.
Потом резко погас свет, и только свечи горели вокруг гроба, в котором, скрести руки на животе, лежал Свен Гудьонсон. Бледный доктор Хоффман, напуганный не меньше остальных, вдруг закричал:
- Боже мой! Это же Смерть! Он умер, он просто захотел умереть!
Доктор даже не заметил, как пламя погребальной свечи схватило его за рукав, и через секунду он вспыхнул ярко жёлтым факелом.
Началась самая настоящая паника. Люди бросались в разные стороны в поисках выхода, не понимая, что нельзя убежать от собственного страха.
Только что почивший доктор Хоффман, как и все гениальные люди никогда не обращал внимание на мелочи. А мелочь заключалась в том, что его машина материализовала не только желания, но и страхи людей. Ведь, что такое страх, как ни то же желание только со знаком минус. К сожалению, все машины, какими бы гениальными они не были, так и не научались анализировать происходящие с точки зрения оценки плохо - хорошо. Или как с той же физической точки зрения отличить я хочу от я не хочу.
И смерть правила свой бал. Обезумевшие, люди то и дело натыкались на неё в темноте. Оглушительные предсмертные крики, сменяя друг друга, превратились в один протяжный вой. То тут, то там ослепительно сверкало лезвие, и в его блеске красные брызги вздымались над обречёнными головами.
Меня спасло(пока) только то, что я не совсем верил в происходящее. Я не участвовал в первом эксперименте, и с самого начала смотрел на всё это со стороны. Гудьйонсон заставил меня рассуждать над этим, и после его смерти я один остался, как он говорил, по другую сторону экрана.
Поэтому прежде чем полностью сосредоточиться на своём страхе, я бросился к тому месту, где стояли свечи, схватил одну из них и вернулся к столу. В нагрудном кармане я нашёл авторучку. Вот только ни блокнота, ни какого клочка бумаги! Тогда я столкнул все тарелки на пол и стал записывать всё происшедшее сегодня со мной благодаря гениальному доктору Хоффману и не менее гениальному нобелевскому лауреату Свену Гудьйонсону.
Сейчас перед собой я вижу лишь исписанную скатерть. Я не отрываю головы, чтобы не смотреть по сторонам. С одной стороны я не слышу никаких душераздирающих звуков, но с другой... трансформаторы машины продолжают гудеть. Но я гоню эти мысли прочь. Дело осложняется тем, что вспоминая слова Гудьйонсона, я никак на могу прийти к однозначному выводу. Только одному ему, гениальному писателю и нобелевскому лауреату, известным способом он убедительно излагал диаметрально противоположные друг другу идеи. Сейчас, записав наш с ним диалог, его легко можно было бы обвинить в эклектицизме. Вначале он говорил, что реально лишь воображение, затем, когда доктор Хоффман вроде бы наглядно подтвердил этот тезис, Гудьйонсон заговорил всего лишь о временности желания и реальности существования позднего Рембо. Но что ему теперь, лежащему в гробу, до этих обвинений...
И тем не менее, мне необходимо что-то решить. Я чувствую как моя жизнь висит на волоске, я даже знаю, что смерть стоит за моей спиной и ждёт, когда я начну думать только о ней... Нет, нет ещё рано... Я хочу сказать ещё вот что. Если реально лишь воображение, а всё остальноё мёртвое пространство, то это плохой вывод для меня. Это значит, что воображаемая смерть за моей спиной действительно существует... Но нет, нет! Есть ещё второе утверждение господина Гудьйонсона - Желание живёт до момента своего удовлетворения, дальше только реальность... Это значит, что необходимо перестать желать или воображать, и тогда останется лишь спасительная реальность! Но как, как это сделать!?... когда трансформаторы монотонно гудят...
P.S. Вот ещё один писатель, вслед за А. Картер, выдумав меня, гениального создателя машины желания, решил тут же отправить на тот свет. Но я не обижаюсь... Мы, повелители точных наук, всегда снисходительно относились к бездельникам-гуманитариям. Всё зло в этом мире совершается от безделия, поэтому я уверен, что среди них найдётся ещё кто-то, кому неизбежно придётся снова вообразить меня.