Это было, кажется, году в 191...-ом, на одной из Ивановских сред в его квартире с выступом у Таврического сада (за выступ прозванной "башней"). Присутствовал весь цвет литературной эпохи, позднее именованной "Серебряным веком": сам Вячеслав Иванов, Валерий Брюсов, Константин Бальмонт (впрочем, друзья его звали просто - Монт), Марина Цветаева, Николай Гумилёв со своей "Гумильвицей", Анной Ахматовой, Сергей Есенин, Владимир Маяковский в непременном жёлтом свитере, Андрей Белый (Бугаев), Александр Блок, Игорь Северянин.
Заседание началось ровно в полночь, так что правильнее всё-таки говорить об Ивановских четвергах; Брюсов выступил с докладом о символизме и театре, после чего на стол была поставлена большая бутыль белого вина. Часам к двум ночи гости переместились в большую залу, задрапированную чёрным крепом; в больших зеркалах, стоявших по стенам друг против друга, отражались тусклые свечи, словно пылающие рельсы, сходящиеся в неких запредельных точках. На покрытом красном сукном столе (тогда в моду стало входить всё пролетарское) лежало орудие оккультиста - спиритическая планшетка.
Перечисленные нами лица расселись вокруг стола на одиннадцати стульях (ещё два стула остались свободными) и стали испытывать своё будущее: литературное и житейское.
Как водится в таких случаях, был нагадан полный вздор; и тогда Ахматова вдруг сказала, обращаясь к Брюсову:
- Валерий Яковлевич, может, вы вмешаетесь? В вашем "Огненном ангеле" демонов больше, чем людей.
- Что ж, господа... Если нет возражений, я попробую вызвать Люцифера.
Возражений не последовало и Брюсов, одев перстень Иванова с пентаграммой и пробормотав какие-то заклинания, стал напряжённо всматриваться в западную стену комнаты... прошло минут тридцать, но никого не было. Гости уже собрались расходиться, как вдруг в комнату неторопливо вошел незнакомец в длинном сине-чёрном плаще (такой цвет бывает у вороньих крыл); из-за темноты лица его было не разобрать и только перстень на указательном пальце левой руки блестел потусторонним огнём.
- Вы вызывали меня и я пришёл, - произнес он, усевшись на тринадцатый стул (рядом с ним оставалось пустое место). - Слушаю вас.
Воцарилась гнетущая тишина.
- Мы хотели узнать наше будущее, - наконец сказал Вячеслав Иванов.
- Через год вы создадите масонскую ложу во имя меня. В неё, кроме вас, войдут: Брюсов, Белый, Блок. В 24-ом году вы покинете Россию, примете католичество и умрёте в безвестности.
- А как же наше движение? - спросил Брюсов.
- Вы о символизме? Он умрёт вместе с вами. Кстати, ваш мозг перед погребением будет набит самой что ни на есть реалистической литературой: большевистской газетой "Правда".
- Ну это уже слишком... - не выдержал Белый.
- Вы умрёте после Брюсова. Не сразу. Свой мозг вы подарите науке, результаты исследования будут засекречены; но я вас уверяю, ничего учёные в ваших извилинах не найдут.
- Это он из зависти говорит... - отозвалась Цветаева.
- А что, из зависти нельзя сказать правду? Вы, Марина Ивановна, неудачно выйдете замуж, и в 41-ом году покончите с собой. Ваш сын погибнет вскоре после вашей смерти.
- Грязный сифилитик! - мимо незнакомца пролетела спиритическая планшетка и, попав в стену, бесшумно упала на пол. То был Маяковский.
- А вы, господин Маяковский, скоро будет стрелять в себя из револьвера. Не бойтесь. Всё удастся. Но во второй раз.
- А что же я? - спросил Есенин.
- Вы покончите с собой раньше Маяковского. Всему виной - роковая хрупкость вашей шеи - вы умрете не от удушья, а от разрыва хрящей.
- Я вас вызову на дуэль! - дрожащим голосом произнёс Гумилёв.
- Не спешите. Пуля для вашего затылка уже отлита. Ваши отношения с Ахматовой не сложатся.
- А что будет со мной? - срывающимся голосом спросила Ахматова.
- Вы умрёте своей смертью. Но, кроме поэзии, у вас ничего не будет. Ни-че-го.
- Скажите, вы ангел света? - спросил Блок.
- Разумеется, - нимало не смутившись, отвечал незнакомец. - Кстати, перед смертью вашей вас не будут волновать никакие вопросы.
- Почему?
- Потому что вы сойдёте с ума.
- Как же я? - спросил Северянин.
- Вы будете признаны королём поэтов, через несколько лет о вас все забудут. Перед смертью будете продавать свои стихи в харчевнях... но их никто не будет покупать.
- Что же будет со мной? - вопросил Бальмонт.
- Вы, назвавшие Христа лакеем, в конце жизни придёте к Нему. Это всё, что я могу вам сказать.
Опять воцарилась гнетущая тишина, тягостнее прежней.
Незнакомец собрался было уходить, как его кто-то спросил:
- И всё-таки скажите: кто вы?
Не сказав ни слова, тайный посетитель удалился, обронив на стол записку.
- Что в ней? - опять спросил кто-то. - Анна Андреевна, прочтите.
Ахматова, сидевшая к записке ближе всех, вышла на середину залы и стала читать:
И странный спутник был мне послан адом,
Гость из невероятной пустоты,
Казалось, под его недвижным взглядом
Замолкли птицы, умерли цветы.
В нём смерть жила какой-то жизнью чёрной,
Безумие и мудрость были в нём,
И на руке печатию тлетворной
Греховный перстень ослеплял огнём.
- Но чьи это стихи? - раздались голоса.
- Под ними стоит моя подпись... - с недоумением ответила Ахматова.
- А год?
- Тысяча девятьсот шестьдесят шестой.
Опять воцарилось тяжкое молчание.
- И всё же, - произнес с усилием кто-то, - для кого здесь стоял двенадцатый стул?