Вот что мне снилось: я шёл по улице старого города и на одном из пеpекpёстков увидел большую яму возле канализационного люка. Асфальт провалился, яма росла и заполнялась нечистотами. С соседнего проулка вывернуло такси. Hе доехав метра два до ямы, таксист попытался повернуть, но асфальт надломился ещё, и машина угодила в провал. Уровень нечистот оказался таким, что такси скрылось из виду. Я помню, в салоне был ещё кто-то, кажется, не один. Прохожие обступили яму и минуту молча наблюдали за выходящими пузырями. Hо воздух вышел, а пассажиры и водитель не показывались. Все подумали об их спасении. В образовавшемся круге стояло несколько мужчин, которые по долгу своему должны были это сделать, но почему-то не решались. Я понял почему: "Пойми, дорогая, я бы кинулся не задумываясь в провал теплотрассы, пусть даже сварился б там. Полез в люк с холодной водой в сорокаградусный мороз, но здесь меня тошнит, я не могу, извини." Известное дело: предстать на снимке в какой-нибудь газете со спасённым пассажиром на руках и при этом быть обильно политым фекалиями. Хотя, конечно же, никакой прессы не будет. Hо очевидцы, вспоминая происшедшее, с идиотским смехом расскажут как вы, морща нос, доставали куски дерьма из-за шиворота и карманов. Hо вот ропот в толпе утих, и все посмотрели на меня. Я сжался и понял, что нужно лезть в яму или что-то говорить, что-то подобное, что уже было здесь сказано. Я открыл рот, но рядом прогрохотал большой кран. Hе доехав метра два до ямы он попытался свернуть, но асфальт надломился, и кран сполз в провал до половины кабины. Я ничего не успел сказать. Всем стало ясно: те, кто сидел в такси, даже если и не захлебнулись каким-то чудом, то теперь точно были раздавлены этой махиной. Всеобщее безмолвие, pождённое от безысходности и осознания того, что уже ничего не исправишь, объединяло всех и освобождало от действий и объяснений. В это безмолвие медленно вплывал звон. Он нарастал. Я силился понять откуда. Тогда шофёp крана, видя моё беспокойство, сказал мне: "Hе спрашивай по ком звонит колокол..."
Я вскочил и выключил будильник.
* * *
Вот мой сон: я шёл по стройплощадке, где возводили каркас высотного здания. На перекрытиях возились монтажники, рядом ходил башенный кран жёлто-выгоревшего цвета. Послышались крики, и я увидел как каркас здания просел, накренился и стал заваливаться. Рабочие прыгали с него, пытались спуститься по тросам и доскам, но поздно: каркас заваливался на башенный кран, и тот наклонялся в мою сторону. Я спросил у пробегавшего мимо прораба о высоте крана, он выругался, но цифру назвал. Я отмерил на глаз это расстояние с тем, чтобы при падении крана не попасть под него, но в то же время быть неподалёку. Вот каркас рухнул и увлёк за собой кран. Его стрела, описав дугу, упала вблизи моих ног, и я остался доволен расчётами. Но тут случилось непредвиденное: от крана оторвалась кабина и полетела на меня. Я бросился бежать. Скорее это были гигантские прыжки, благодаря которым я и спасся. Кабина встряла в землю за моей спиной. Я обернулся и упёрся взглядом в груду покорёженного железа. То, что раньше называлось входом было обращено ко мне, и сквозь этот проём виднелись погнутые рычаги и застрявшая в них крановщица. Кабина лежала на расстоянии вытянутой руки, и я разглядывал её не сходя с места. Это было даже не оцепенение, а завороженное созерцание чего-то необычного, что не так часто увидишь и не сразу находишь как поступить. Очевидно, помогать крановщице было делом бесполезным, но и просто вытаскивать её из этого металлолома я не решался. Меня поразила метаморфоза, происшедшая с тем, что ещё недавно двигалось, имея свой смысл, но так и не смогло завершиться задуманным. И лишь желток разбитых яиц, входивших в обед крановщицы, вытекал из кулька, обволакивая спецовку и рычаги, словно насмехаясь над всем когда-то действующим: "Смотрите! я единственное, что ещё движется в этих безжизненных руинах, но и меня вам уже не использовать." Я не сразу уделил должного внимания крановщице. Теперь же, оценивая её неестественную позу, я нагнулся и заглянул в её лицо, обращённое вниз. Я не заметил в нём ожидаемого испуга или мучительного напряжения. Оно выглядело слишком спокойным, настолько, что передавало это состояние мне. Я расслаблялся, одновременно отстраняясь от остальной части крушения. Меня не интересовали выбирающиеся из-под обломков мужики в разбитых касках. Я продолжал смотреть на крановщицу, захваченный чудовищным несоответствием между выражением её лица - этого абсолюта спокойствия, и вывернутым телом - символом безразличной, и потому непредсказуемой мощи. Желток продолжал вытекать из кулька, подбираясь к карману спецовки, откуда виднелась большая расчёска - единственная не испорченная деталь. Осторожно, двумя пальцами я извлёк расчёску из кармана и бережно переложил её повыше, остерегаясь яичных потёков. Я стал раздражаться. Я поймал себя на мысли, что эта желточная слизь режет глаз и угрожает состоянию покоя. Будь поблизости вода, я бы смыл её шлангом. К тому же налетели осы и с омерзительным жужжанием закружили над крановщицей, придавая вязкой желтизне летучий характер. Я попытался отогнать их руками, но они едва не ужалили мою ладонь. Я разозлился и найденным неподалёку куском рубероида всё же разогнал жёлто-жужжащих налётчиков. Я успокаивался, и если бы не упрямое стекание желточной субстанции, я бы полностью вернул утраченное спокойствие. Я вновь нагнулся к лицу крановщицы, как будто засомневавшись в увиденном прежде, но его выражение осталось неизменным: всё тот же покоящийся рельеф и расслабляющее воздействие. Это придало мне душевного равновесия. Но противоестественное положение тела едва уловимым чувством тревоги заражало воздух, нашёптывая приближение краха. Так и случилось. Я ещё продолжал созерцать, когда из-за кабины выскочил прораб, крича и размахивая руками. Он требовал, чтобы я ушёл. С какой стати, - думал я, - Кому, как не мне, открывшему величие покоя среди безжизненного железа, оберегать эту хрупкую гармонию спокойствия. Но прораб настаивал и становился неприятен. Я только сейчас заметил его выцветшую жёлтую рубашку со следами пыли и пота. Он оттолкнул меня и втиснулся внутрь кабины, влезая повсюду в растекающийся желток, чем вызвал во мне сильное отвращение. Его движения внутри кабины становились грубыми и резкими. Он задел переложенную мной расчёску, и та упала, погрузившись в желточную слизь. Единственная уцелевшая вещь крановщицы была осквернена. Я в ярости выволок прораба за волосы из кабины и принялся хлестать по его лицу куском рубероида, уже изрядно измазанным желтком. Чувство брезгливости к яичной массе улетучилось, и я схватил прораба за склизкую пожелтевшую голову и затряс с неимоверной силой. Он что-то кричал, хрипя мне в лицо, потом вдруг заорал пронзительно-звонким голосом... Я вскочил и выпустил из рук большой старенький будильник, покрытый светло-жёлтой эмалью.