Ёб твою мать, читатель! Ты опять здесь. Учти, я выебу мозги и сделаю извилистым путь твоих пресных помыслов. Ты навязчив, но сейчас я не могу сказать тебе НЕТ.
Знай же, в ту ночь, когда русские лелеяли комплекс неполноценности, в небе болталась половина луны, а созвездия восставали ко мне раком, - в ту ночь я возненавидел свою работу, но прежде - себя. Я половых дел мастер: стелю паркет, линолеум, доски, всякий там ламинат, тупею и злюсь на мир. Я вынужден этим заниматься ради денег, но для меня это сплошное блядство. Я часто работаю с людьми, с которыми не должен быть рядом - они пьют, сквернословят, они чувствуют, что я чужак и занимаю не своё место. Я не люблю их, и они меня не любят. А их жёны! Не пойму, как их можно ебать? Сегодня один работяга восторженно рассказывал, как он нажрался в бане и забыл там все шмотки. Но, по-видимому, он и желал этого достигнуть. Быдло! Забытое вонючее шмотьё - это всё, что останется после него на Земле. Когда у меня ещё была цела магнитола, я брал её на работу, ставил Баха, Моцарта, падал на пол и работал. Это отчасти спасало меня. Работяги, заслышав что-то неладное, заходили поглазеть на мой просветлённый лик и ощущали моё превосходство над ними. Да, я был выше них, но их было больше. Их магнитолы могли проигрывать только блатняк. Всё это вонзалось в меня инородным телом, нарывало, и я страдал. "Это твой народ, - сказали бы какие нибудь разночинцы-ителлигенты, - Его надо любить или, хотя бы принимать, как есть". На хер мне нужен такой народ! Сами б разночинцы поняли бы это, если б выжили. Я понял это при жизни, и может быть поэтому, пукая в трамвае, я не испытываю угрызений совести.
В ту ночь я задумал казнить быдло. Казнить так: я решил заманить их в концертный зал, разумеется, не на симфонический концерт, а на вечер блатной песни. Они бы пришли, заняли свои места, и действительно, поначалу на сцене выступали бы блатнючие барды в белых или чёрных рубахах. Но вот поочерёдно барды уходят, а их заменяют музыканты симфонического оркестра. Они усаживаются со своими инструментами, заполняют всю сцену и начинают с "Турецкого марша" Моцарта. До быдла постепенно доходит, что его наебали. Его, действительно легко наебать. Я думаю, все мировые революции происходили оттого, что наёбывали быдло и тем самым высвобождали страшную цепную реакцию каннибализма. Итак, быдло наёбано. Оно жаждет мести. Звучит скерцо си минор Баха. Быдло срывается с места, но все выходы закрыты коваными дверями. Перед сценой, за оркестровой ямой опускается изящная готическая решётка. В неё гармонично вплетена колючая проволока. Быдло воет. Звучит седьмой вальс Шопена. Задняя стена зрительского зала начинает смещаться в зал, будто нож бульдозера. Быдло устремляется к оркестровой яме под "Оду радости" Бетховена. Задняя стена обрушивает быдло вместе с креслами в оркестровую яму. Там нет ничего. Она пуста, ибо НИЧТО и есть тот живительный бульон, где зарождается протобыдло. Быдло уподобляется амёбе и плавает в яме под "Зарождение жизни" Стравинского. Я покидаю зал с прелюдией Баха и иду к людям. Сажусь в такси, и молодой таксист, перед тем как спросить "Куда ехать?", ставит кассету с блатняком. Быдлу свойственно самовоспроизведение методом бесконечного деления, и здесь я бессилен.
Я не пойму, читатель, какого хуя тебе от меня надо? Брось эту книгу! Возьми Пушкина! Ты помнишь, что Пушкина убили? Когда он умирал, ему ставили пиявки, как будто пиявка может высосать пулю. Один священник, только что выдержавший Великий пост, подъехал ко мне в кадиллаке и, размахивая кадилом, утверждал, что все ураганы, дефолты и маньяки - это плата за грехи людские. Я ударил его по щеке. Он хотел подставить другую, но его хвост запутался в рясе, и он едва не свалился с копыт. А его руки показались мне слишком волосатыми. Почему дьявол так часто рассуждает о боге, а тот о дьяволе? Я же, когда листаю порножурналы, всегда помню, что бог есть любовь.
Твою мать, букваёб, ты ещё не отвалил? Пойми, читатель, ты мне на хуй не нужен, но твои деньги, деньги, деньги... Когда же я завяжу со своим проклятым ремеслом!? Ах, скотство, скотство, скотство... А ведь нет ни одной стоящей причины, чтобы ни дать мне хотя бы сотню просто так. Ох, жлобство, жлобство, жлобство...
В ту ночь, когда русские рассуждали о русском рае, млечный путь сворачивался петлёй Мёбиуса, а чёрные дыры раздвигали ноги - в ту быструю южную ночь я стоял у окна и смотрел на жёлтые кошачьи огни фонарей Ворошиловского моста. От этого мост искривился и устремился ко мне. Он вошёл в меня, в мою плоть, и я стал с ним заодно. Его фонарные столбы были мне рёбра, а сам он врос на уровне колен. Машины пересекали мост, проезжали у меня между ног в мой коридор и исчезали за входной дверью. Какие степные ветра, какая речная прохлада сделали своё дело, но член мой встал, увеличился неимоверно и угрожающе завис над мостом. Машины гудели, а водители пялились в испуге на инфернально подсвеченный член, заслонявший от них звёздное небо. Так случилось, что в эту ночь все возвращались с моря через Ворошиловский мост. Какие-то неведанные знаки предписывали им двигаться именно по Ворошиловскому мосту. Сначала все пугались моего члена, но вскоре даже стало смешно, и гудки машин были уже не тревожные, а, скорей, игривые. Но вот член мой устал, стал слабеть, опускаться, и клаксоны машин наполнились тревогой, даже отчаяньем. Я сам испугался, ведь мой орган мог обрушить мост, а машины не могли никуда свернуть или объехать, повинуясь тем же неведанным знакам, обязывающих их двигаться только по Ворошиловскому мосту. Но член мой угрожающе падал. Тогда все женщины, превозмогая стыд и срам, выскочили из машин и стали раздеваться. А, раздевшись, влазили на перила моста, обхватывали столбы и извивались, подобно стриптизёршам у стойки стриптизбара. На какое-то время орган мой приподнялся, но не надолго, ведь они принуждали себя и очень боялись, а это передавалось мне. Член мой снова стал снижаться, коснулся крыш самых высоких автомобилей и помял их. Гудки машин, визг, паника. Водители бросались с моста. Вдруг кто-то с мегафоном подбежал к моим ногам и закричал: "Мы вызвали плавучий кран! Продержись ещё немного!" Самое страшное, что я не мог отвести свой член от моста или поддержать его руками - он был в сотни раз длиннее рук. Я впал в отчаянье. А на мосту уже образовалась пробка. Я понял, что если я не изменю своего эмоционального внутреннего настроя, то произойдёт непоправимое. Я закрыл глаза и стал лихорадочно фантазировать на эротические темы. Я потребовал тишины и попросил женщин на мосту стонать и кричать, имитируя акт совокупления. Чайки шарахались от этих звуков, стремясь быстрее миновать воздушное пространство над мостом, а баржи, проходившие под ним, напротив, замедляли ход. Образовался затор. Мой член то поднимался, то опускался, но это позволило автомобильной пробке рассосаться в сторону города. Видимо, рулевой одной из барж слишком заслушался или засмотрелся, так что баржа бортом зацепила опору моста. Мост сотрясся, а вместе с ним и я. На мосту завизжали. Мои фантазии поблекли. Не знаю, чем бы всё кончилось, если б из города на грузовике не доставили огромный телевизор, вроде уличного монитора, и пару десятков кассет с порнухой. Кроме того, срочно увеличили снимки из порножурналов, смонтировали их на рекламных щитах и разместили с подсветкой вдоль перил моста. Женщинам раздали мегафоны, и те продолжали стонать без устали. Я возбудился, даже пустил слюну, но вскоре мелькнула мысль об оргазме. Тогда точно - конец! Струя спермы, подобно гигантскому бранстбойту, смыла бы сотни машин, а рухнувший член проломил бы мост и потопил баржи. Я попросил выключить телевизор и погасить подсветку щитов. Возбуждение слабело, но ослаб и член. Как только он стал опускаться, я закричал: "Включите всё!" Вновь заработала порнопродукция. Но такие чередования продолжались недолго. Организм не обманешь, пичкая его однообразным пайком фантазий. Он требовал плоти. А где такую взять? Да где же этот чёртов кран? Член падал, сминая крыши машин. Скрежет зубов и металла понёсся над водой. "Господи, помоги мне спасти этих людей!" - кричал я, не сознавая, к кому и с чем обращаюсь в этой ситуации. Вот уже вдали показался плавучий кран, но он явно не успевал, да и баржи мешали подойти. Вот треснул гигантский телевизор, прерывая крутое порно. И лишь глянцевые бляди с щитов сочно улыбались, до конца отрабатывая ночь. Я предвещал худшее, но этому миру не быть без героев. Кто-то из матросов баржи - простой русский парень в засаленном тельнике взобрался на мост, железными тросами опоясал мой член и крикнул вниз: "Давай!" Вдруг вспомнилось гагаринское "Поехали!" И баржи действительно поехали, на полном ходу оттаскивая тросами мой падший член от моста. "Спасибо, красотки, - подумал я, сметая своим органом щиты, - Вы послужили на благо". Они дружно падали с моим членом в реку, напоследок как бы стремясь ухватиться за него. Огромная волна перевернула несколько барж, но это мало кто заметил - на мосту велось поголовное ликование. Что ж... привет тебе, спасённый люд! Мост вернулся к своим берегам, а я упал измождённый у окна и уснул. В ту ночь, настоебенивший читатель, мне снился нетронутый луг в предрассветной росе и пизда любимой женщины.