Угренинов Сергей Александрович : другие произведения.

Дневник путешествия Плененные Далью

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    В книге "Плененные далью" рассказывается о скитаниях двух молодых искателей приключений по степным просторам Тургая. Суровые пейзажи северных степей Азии под пером автора высвечивают неповторимые проявления живой природы, ее неброской красоты. Любители путешествий и приключений получат массу впечатлений от тех интересных, а самое главное - реальных событий, которые разворачиваются на страницах этой занимательной книги. В интернет-магазине электронных книг автора данная книга продается с иллюстрациями.

Сергей Угренинов

ПЛЕНЕННЫЕ ДАЛЬЮ

Дневник путешествия

г. Костанай

2000 г.

  
  
  
  
   В книге "Плененные далью" Сергея Александровича Угренинова рассказывается о скитаниях двух молодых искателей приключений по степным просторам Тургая. Суровые пейзажи северных степей Азии под пером автора высвечивают неповторимые проявления живой природы, ее неброской красоты.
   Любители путешествий и приключений получат массу впечатлений от тех интересных, а самое главное - реальных событий, которые разворачиваются на страницах этой занимательной книги.
  
  
   ISBN 9965-535-00-0
   ПРЕДИСЛОВИЕ
   Через минут десять после вылета самолета "Ан-24" из Аркалыка в Кустанай я посмотрел в иллюминатор. Земля, словно гигантский барельеф, выразительно оттеняла свои углубления и расщелины, высвечивая блестящими обледенелыми поверхностями сопки и возвышения. Пересыхающие степные реки обнаженными глиняными и каменными берегами обнаруживали с высоты все подробности своих древних русел. И - вот они: сначала Тасты, а спустя несколько минут Карынсалды, реки, забравшие маленькую, но лучшую часть моей жизни, а точнее подарившие мне ее - эту лучшую часть, о которой я и хочу рассказать тем, кто выбирает дороги, на которых нет опознавательных знаков, нет отелей и закусочных, телефонов и медпунктов, а есть страсть к неизведанному, неутолимая жажда познания бесконечного и вечная печаль по несбыточному. Тем, у кого атрофировано чувство единения с природой, кто годами прозябает (да, да: прозябает) в уюте благоустроенного жилья и загородный мир видит только в окна автомобилей, тот может сразу закрыть эту книгу, потому что в ней нет для них ничего, в ней - голод и жажда, холод и зной, страдания, терпение и воля, с которыми не бывает дорога легка, но без которых и нет восхождения духа.
   Тасты и Карынсалды - я их сразу узнал, они лежали под крылом самолета, как на карте, которая была неизменной спутницей моих скитаний по этим местам. И вот с огромной высоты я увидел, что пройденный моими ногами путь на фоне равнины и горизонтов ничтожно мал, хотя я и мой друг Юрий Ткачев отдали много сил для преодоления внизу лежащего участка. И поняв бессилие свое перед желанием обойти все вокруг, что раскинулось под самолетом, я чуть не заплакал. Боже мой! Что за страсть в человеке смертном - пройти все дороги, лежащие под крыльями самолета, все дороги необозримой Земли! И человек этот знает, что ему не хватит сил и десятки жизней, чтобы увидеть каждый ее уголок! И не знает он предназначение этого нескончаемого странствия и его конечный смысл! Но все же завораживающая даль не отпускает его запредельностью и мечтой. У мечты этой нет ясных контуров, она не уловима, и все-таки она свершается с каждым шагом и делает человека счастливым. Счастье - состояние, в котором страстный путешественник находится непрерывно. Может быть, это состояние - смысл даже самых с виду бессмысленных и опасных переходов. Видимо Творец вселенной создал ее бесконечною для тех, кто хочет вечно и непрерывно познавать новое, и самое такое стремление поощрил бесконечным состоянием счастья. Он одарил тех счастьем, кто стремится к новому, неизведанному и сам подражает Творцу. Одни идут земными дорогами мира и пишут прекрасную песнь увиденного в своем сердце, другие идут дорогами духа, и мысль их оставляет следы-слова, по которым лучшая часть человечества устремляется в Будущее. Именно поэтому даже малоимущие и неимущие поэты, художники, музыканты и путешественники за редким исключением - счастливые люди. Нет, внизу под самолетом лежали отнюдь не труднопроходимые места, и нога человека ступает по ним тысячи лет, но есть обстоятельства, которые иной раз делают их для путешествия интереснее, опаснее и труднее, чем восхождения на горные пики или сплав по быстрым рекам. И об одном из таких путешествий я расскажу в этой книге, верным спутником в котором, как и в других скитаниях по просторам Тургая, был для меня вышеупомянутый Юрий Ткачев, ушедший из жизни, прожив меньше четверти века.
   Юра относился к категории людей самых заурядных, если говорить об общем впечатлении окружающего его заурядного большинства, да и человек высокого интеллекта вряд ли бы заметил в нем искры талантливости и высокой духовности, о которых он знал только сам, да которые вдруг иногда светили и мне, потрясенному их чистым мерцанием и с трудом соединявшему виденное и слышанное с его внешним образом довольно примитивного "дяди" (он был высок и широк в плечах), наивного, стеснительного и в то же время грубоватого, без внешних проблесков сильного ума, без претензий на заметное положение в обществе.
   Позицию официального общества к Юре частично отражала и школа. Юра был типичным двоечником и после семи классов его "турнули" из школы, как человека не наделенного природой в достаточной степени умственными способностями. У подростка Юры было три пути: в ПТУ, работать или бездельничать. Юра выбрал второе и иногда перемежал его третьим. Конечно, работать он пошел в геологоразведочную экспедицию, где трудились его мать и отец. Там семнадцатилетний я и познакомился с пятнадцатилетним Юрой. Началась наша дружба, сделавшая нас братьями. Там же, в геологии, за недолгие, но насыщенные событиями три-четыре годы мы и наполнили судьбы тем содержанием, которое потом всю жизнь неустанно следует за вами как свет той далекой планеты, где вы однажды побывали с чудесной помощью свыше, и куда теперь никогда, никогда не можете возвратиться даже за все богатства мира.
   Юра был слишком прост и малоинтересен для окружающих, чтобы запоминать его после смерти хотя бы на короткое время. Но он - неоткрытый великий мир, чтобы я мог промолчать о нем. Я расскажу только об одном путешествии, где он был тем, чем есть - Человеком. И он был им там - на трудных степных дорогах, а не в обществе - унифицированном идеологией и нравственно больном, где слишком мало места неординарным людям, чтобы они долго в нем смели жить.
  

* * *

   Прошло около пятнадцати лет, как состоялось путешествие, о котором я хочу поведать. Поначалу в своем рассказе я собирался следовать точным записям дневника, но как только сел за рукопись, понял, что без существенных дополнений к этим записям не обойтись. Дневник кратко излагал хронику событий, фиксировал лишь новое для автора и, естественно, молчал о том, что давно было автору известно и не требовало повторений. Читателям же, чтобы понять суть наших отдельных поступков и более ясно представить ту или иную ситуацию, нужны опущенные в дневнике подробности и разъяснения. Поразмыслив над формой произведения, я остановился на варианте, где записям похода будут сопутствовать выдержки из других дневников и записей автора, а также более поздние размышления.

1993

ДНЕВНИК ПУТЕШЕСТВИЯ

  
  

30 августа

   Сейчас я приехал с другом Юриком Ткачевым в Тасты-Талды ко мне домой. Полмесяца я бурил скважины в геологоразведочной партии, и вот наконец - долгожданный отдых. Да, открылся охотничий сезон!
  

31 августа

   Утром я долго изучал старый атлас Кустанайской области, а потом предложил Юрику прямо сегодня отправиться в путешествие по реке Тасты Тургайского бассейна. Юра привык к моим неожиданным предложениям и мгновенно согласился. К его согласиям без вопросов я тоже давно привык.
   Сразу же занялись подготовкой к походу. В магазине купили несколько булок хлеба, пару килограммов кускового сахара, четыре пачки чаю, килограмм конфет, бутылку Казахстанского портвейна, спички и пять пачек "Примы" для Юры. Все это положили в рюкзак, а к нему добавили картофель, лук, порох, дробь, патроны, теплую одежду, атлас, кастрюлю, рыболовные снасти, фотоаппарат, два ножа и куртки. Рюкзак был тяжелый и предстояло его нести нам по очереди. Тот, кто шел без рюкзака, нес ружье. Ходить с одним рюкзаком без ничего лишнего - было нашим правилом. Тот, кто идет с ружьем, должен быть не скован вещами и успеть выстрелить по, например, взлетающей утке. Основное пропитание мы добывали в пути и поэтому брали с собой минимум пищи. Нашим законом было - не заходить в населенные пункты и по возможности не вступать в контакт с людьми: этакое своеобразное автономное существование. И оно было оправданным, как позже увидит читатель.
   Вышли из дома ровно в два часа дня. Направление: юг - вдоль железной дороги до совхоза "Восточный". Расстояние: 22 километра. Именно у совхоза "Восточный" находятся верховья реки Тасты, по которой мы собирались спуститься вниз.
   День был жаркий, но мы, глупо подумав, что на дворе почти осень, а не середина лета и, следовательно, от жажды не помрем, взяли всего лишь одну бутылку холодной колодезной воды. 22 километра для нас, имевших большой опыт переходов, были не столь серьезным расстоянием, чтобы нагружаться водой.
   Первым рюкзак нес Юрик, я - ружье. На свежие силы было легко идти. Через сорок минут ходьбы делали десятиминутные передышки и менялись вещами.
   После середины пути жара стала сказываться. Кругом вдоль железной дороги простиралась голая сухая степь и пахота, да зеленели небольшие лесопосадки с деревцами, не превышающими 2-2,5 метра высоты. Про воду нечего было и говорить. К этому отрезку пути вода из бутылки небольшими дозами уже была выпита. Но, к счастью, совсем без глотка воды нам пришлось идти не долго. Где-то на пятнадцатом километре пути мы наткнулись на заросшую камышом и травой лужу, глубина которой не превышала тридцати сантиметров. Терпеть жажду до подхода к реке не было ни сил, ни желания. Решили пить из лужи. Открыв рюкзак, мы обнаружили, что забыли кружки дома, и из емкостей у нас была только кастрюля. Этой кастрюлей набрали воды из лужи. В воде - кошмар какой-то - плавало на литр воды более полусотни различных насекомых, и вся лужа кишела ими! Но жажда, как и голод, - не тетка. Я снял с себя кофту, наложил ее край на кастрюлю и через матерчатый фильтр стал глотками цедить теплую, пахнущую болотом воду в рот. Пил до тошноты. Потом пил Юра таким же способом. Минут двадцать мы отдыхали у лужи. Тронулись дальше. В сотне метров от этой лужи оказалась еще одна, только поглубже - где-то по пояс, и почище. Из нее мы, конечно, попили с большим удовольствием.
   Наполнив желудки водой сомнительных свойств, мы продолжили путь. Долго шагали вдоль железнодорожной линии. Впереди уже виднелся поселок Восточный, а вдали - западнее - поселок Уштобе, который нам тоже предстояло пройти. Когда подошли на километр к Восточному, свернули вправо и по степи зашагали к предполагаемому руслу. По карте где-то рядом, в километре от нас должна протекать речка Тасты. Но впереди кроме голого поля до горизонта не было видно никакой речки, не было видно ни ложбины, ни зелени, указывающих на наличие воды в этих местах. Уже Восточный удалялся от нас, оставаясь почти за спиной, а речки все не было. Мы отчаялись. "Неужели карта врет?" - думали мы, одновременно понимая, что такого быть не может. У Юрки на правой ноге ботинок каким-то образом натер пальцы, и Юрка, сняв его, шел одной босой ногой. Сначала мой друг жаловался на боль, но потом ему стало легче. Мы уже замучились, а реки все не было. Мне показалось, что мы так будем идти до самого Аркалыка и ни черта не найдем никакой речки.
   Но вдруг впереди на расстоянии выстрела пулей показался какой-то овраг. Его на плоском столе степи и рядом почти невозможно было заметить, казалось, что здесь простирается ровная безводная степь. Мы прибавили шагу. Какова была наша радость, когда подошли к краю оврага. Он оказался руслом реки, и внизу прекрасно голубела (для измученного степью и солнцем человека она голубеет именно так) долгожданная вода. Сразу же недалеко на плесе зашумел табунок уток. Юра присел, чтобы его не было видно, а я с ружьем спустился вниз к реке и стал, пригибаясь, красться по берегу в надежде застрелить утку на ужин. Но утки со свойственной им резвостью попрятались на противоположном берегу, оставив меня, что называется, с носом. После неудачного скрада мы попили речной воды, отдохнули. Часы показывали около 21 часа, значит шли мы из поселка Тасты-Талды не менее шести с половиной часов.
   - Слушай, по-моему мы прошли не двадцать два километра, а все тридцать, - сказал Юра, развалившись на траве и перебирая своими измученными ботинком пальцами правой ноги, - скорость ходьбы у нас высокая - не менее пяти километров в час.
   - Да, - согласился я, - двадцать два километра мы шли бы минимум час меньше.
   У нас были основания так говорить. Нам пришлось работать в топографическом отряде и на магниторазведке. А работа с топографической лентой и магнитометром сопряжена с многочасовой ходьбой на точные расстояния, которая, во-первых, тренирует в человеке чувство дистанции, а во-вторых, делает его почти марафонцем в темпе ходьбы.
   - Наверное мы попали в изгиб реки, потому так долго и шли, - предположил Юра.
   Мы раскрыли атлас, так и было.
   Отдохнув, потихоньку пошли по берегу вниз, осматривая места. Чувство радостного удовлетворения, что мы уже на Тасты, не покидало нас. Шли долго по течению в направлении Уштобе. О течении приходится говорить, конечно же, условно. Никакого течения в пересыхающей речке в это время года нет.
   Перешли в сухом месте на другую сторону реки и через некоторое время наткнулись на обрамленный сочной зеленью глубокий ручей. Вода в нем была холодная и приятная на вкус, значит где-то рядом били родники. Ручей впадал в Тасты почти перпендикулярно и пришлось затратить время на его обход. Передохнув ближе к истокам ручья, снова вышли к реке и стали присматривать место для ночевки.
   Солнце уже опустилось в степь у нас на пути. Мы проходили все новые и новые плесы. И только когда стемнело остановились в кустах у небольшого живописного круглого плесика. Сразу же занялись обустройством лагеря.
   Разложили у воды вещи. Насобирали кизяку для костра. Когда начали разжигать костер, уже ничего не было видно. Под рукой не оказалось растопки - мелких сухих веточек или сухой травы, а шарить в потемках по кустам не хотелось.
   - Давай бумагой разожжем, кизяк сухой - быстро разгорится, - предложил Юра.
   - Бумаги не хватит, - отвечаю.
   - Хватит, - Юрка вытащил из кармана рюкзака несколько газет.
   Жгли-жгли бумагу, не хочет кизяк гореть. Кое-как мы все же разожгли его, но пламя слабенькое, жидкое. Поставили на костер кастрюлю с водой, совсем тухнет.
   - Может хватит экспериментировать, - говорю, - давай поищем дровишек и разожжем.
   - Ничего, - успокаивает Юрка, - разгорится. Мы его на измор возьмем. Давай с двух сторон дуть - разгорится.
   Не спрашиваю: кого на измор? Наверное, кизяк.
   Как два дурня, которым больше нечего делать, лежим у костра и дуем в него с двух сторон, чтобы он горел. Дым в глаза, пепел вовсе стороны, и частицы кизяка в наш будущий чай падают. А вода так и не хочет закипать.
   Тогда по оригинальному по глупости предложению Юры мы стали держать кастрюлю на весу в перчатках, а под ней жечь бумагу. Ей богу, никогда мы еще до такого идиотизма не доходили. И, естественно, руки даже в перчатках долго не выдерживали, огонь обжигал их даже через толстую кожу. Смех и горе. Так мы мучились долго, чтобы удовлетворить Юркины самолюбие и принципиальность, и когда вода уже все-таки закипела у нас в руках, Юра обжег пальцы и выронил кастрюлю. Вода вся вылилась и потушила огонь. Все наши мучения оказались напрасными. Кизяк и кастрюля взяли на измор нас. Плюнул я с досады и полез в темноту собирать сушняк. Юрка за мной...
   И через полчаса мы уже вскипятили чай на хорошем костре. Пили чай деревянными ложками, так как кружки забыли. Но ничего, неплохо. В честь первой ночевки нового путешествия мы выпили понемногу вина. Бокалом служила нам коробка из-под капсюлей. У костра под звездным небом было чудесно, и мы не скоро легли спать.
  

1 сентября

  
   Спали всего часа два. Дрова кончились, и лежать мерзнуть не хотелось. Вытаскиваю из кармана куртки круглые часы на цепочке. Они стоят. "Наверное, сейчас чуть больше двух", - сориентировался я по своим внутренним биологическим часам. За годы тренировок биологических часов я до того наловчился определять время в любое время суток, что никогда не ошибался более чем на пять-десять минут.
   - Сейчас проверим, - сказал Юра, уставился в звездное небо и замолчал. Скоро он подтвердил мое время: минут пятнадцать-двадцать третьего.
   - Как ты определил? - спрашиваю.
   - По Большой медведице.
   - Научи.
   - Ну, вот смотри, - показал он на Полярную звезду, - представь себе, что она - центр гигантского циферблата от горизонта до горизонта, и цифры на нем располагаются как и на твоих часах: вверху двенадцать, а все остальные по часовой стрелке. Чтобы определить время, нужно через две звезды Большого ковша (не те, что составляют ручку ковша, а звезды другого края) провести прямую линию к Полярной звезде. Эта линия будет означать часовую стрелку. Теперь смотри на мысленный циферблат: на какую примерно цифру указывает предполагаемая стрелка?
   - Наверное, часов пять, или четыре, - пожал я плечами.
   - Вот-вот, - обрадовался друг моей понятливости, - стрелка примерно показывает четыре с половиной часа. Теперь к найденному часу (четыре с половиной) прибавь число месяца. На стыке месяцев берется число предыдущего месяца, значит прибавь восемь.
   - Двенадцать с половиной, - говорю.
   - Теперь сегодняшнее число, а мы таковым сейчас считаем тридцать первое августа, раздели на тридцать.
   - Примерно единица.
   - Единицу тоже прибавь к числу.
   - Тринадцать с половиной.
   - Это число умножай на два.
   - Двадцать семь.
   - Двадцать семь отними от числа пятьдесят три целых, три десятых.
   - Ты издеваешься надо мной! - воскликнул я, ожидая какого-то подвоха.
   - Отнимай, отнимай, - серьезно настаивал Юра.
   - Ну-у,... двадцать шесть целых три десятых, - вычислил я.
   - Если цифра получилась больше двадцати четырех, то от нее необходимо отнять двадцать четыре.
   - Две целых три десятых, - сказал я.
   - Вот тебе время по звездным часам, - подытожил Юра. - Два часа двадцать минут.
   - Что ты наплел такое?! - с недоверием выслушал я его. - Разыгрываешь?
   - Ничего не разыгрываю, этот подсчет времени знают некоторые профессиональные путешественники.
   - Тогда, если многие цифры можно объяснить, откуда они взялись, почему вдруг нужно отнимать от пятидесяти трех целых трех десятых?
   - Этого я не знаю, эта цифра постоянная, и она не изменяется.
   -Но откуда ты это взял? И как запомнил все эти подсчеты? - продолжал удивляться я.
   - Один геолог в Агадыри научил.
   Я с сомнением покачал головой:
   - Может, это так - розыгрыш какой-то?
   - А ты заведи часы и в разное время ночи, когда будут звезды, проверь. Проверь завтра, послезавтра, через неделю, месяц, и убедишься, что это довольно точное определение времени.
   - Днем я запишу все, что ты здесь насочинял, - чуть с иронией сказал я.
   Будущее показало, что мой друг был действительно знаком с механизмом довольно точного исчисления времени по Большой медведице и Полярной звезде. И, что интересно, в силу своей крайней скромности он никогда никому не демонстрировал своих возможностей, а сделал это один раз, потому что у меня остановились часы.
   Мы еще некоторое время сидели у кучки пепла костра. Километрах в двух от нас светились огни поселки Уштобе.
   - Давай пройдем мимо поселка ночью, - предложил я, - чтобы утром не маячить на глазах людей.
   Юра принял предложение. Мы взяли рюкзак и ружье, и пошли. Степь была ровной и шагать по ней даже в черноте ночи было не трудно. Когда уставали, ложились прямо на покрытую сухими травами землю, разговаривали и смотрели на звезды.
   В один из кратковременных отдыхов Юра вдруг сказал:
   - Это не правда, что ночь создана только для дьявольских дел, я уверен, что ночь это то, чем Бог укрывает своих любимых от желающих зла.
   Я открыл рот и удивленно уставился на него. Некоторое время осмысливал, что он такое сказал, потому что это было так необычно в устах, как мне известно, человека никакого отношения к религии не имеющего и чрезвычайно далекого от вопросов веры, как и подавляющее большинство нашего поколения, воспитанного при социализме, в государстве воинствующего атеизма.
   Несколько придя в себя я сказал:
   - Вот если бы тебя услышали сейчас твои родные, или Сактаган с Ильдаром (наши друзья). Они бы на уши встали!
   Юрка молчал и смотрел в небо. Подумав, я решил возразить на его высказывание:
   - Но ведь благодаря ночи злодей тоже становится незаметным.
   - Тем не менее, чтобы избежать зла, мы идем ночью. Ты чувствуешь, что днем было бы труднее идти открыто по степи мимо села.
   - Может быть, - я неопределенно пожал плечами.
   Мы минут пять не разговаривали, наслаждаясь ночной тишиной и свежестью, и теплой матушкой-землей под нашими боками, на которой так хорошо было лежать, схороненными среди широкого ковыльно-типчакового поля.
   - А образок-то забыли, - вспомнил я.
   Юрка вытащил из кармана что-то блеснувшее под светом звезд желтизной и показал мне.
   Я изумленно посмотрел на медную, величиной с сигаретную пачку, иконку с изображением Преподобного Сергия Радонежского, а потом на Юрку:
   - Откуда ты ее взял?!
   - Со стены, разумеется. Я был уверен, что мы куда-нибудь пойдем.
   - Молодец! - обрадовался я. Эта иконка была нашим талисманом, и мы суеверно надеялись на ее помощь в наших путях-дорогах. Как-то я привез ее из Кустаная к Юрке домой. В то время я жил у Ткачевых на квартире, и мы с Юркой имели свою комнату, вернее, часть веранды переделанную под комнату. В этой комнате стояла большая железная кровать, а вокруг нее вдоль стен лежали, стояли и висели магнитофоны, радиоприемники, усилители, электрогитары, цветомузыка, в углах и под кроватью пылились кучи радиодеталей, мотки разного сечения проволоки и еще много всякого, из чего Юрка мастерил всевозможные радиотехнические устройства, вплоть до радиостанции. И вот в этом самобытном пейзаже он нашел место и привезенной мною иконке. Юрка аккуратно повесил ее на простом тонком ковре над кроватью. Любопытно, что это вполне согласовывалось с моими чувствами. Я полушутя предложил ему иногда молиться и просить святого Сергия помощи нашим делам. Юрка к моему удивлению охотно согласился. С тех пор мы не только дома стали обращаться к имени святого (чаще всего по вечерам), но и брать иконку с собой в различные совместные предприятия. Как-то я сказал другу, что мне приятны его поддержка и предугадывание тех моих предложений и желаний, которые не состыковываются с рациональным и скептическим мышлением общества, в котором мы живем, и тем более со взглядами наших многочисленных сверстников. "Да и бог с ними со всеми, - неожиданно ответил мне на это Юрка, затягиваясь сигаретным дымом, - у каждого человека, как у каждой птицы, своя высота полета". "А почему ты, в принципе неверующий, вдруг поступаешь по отношению к иконе как верующий?" - спрашиваю. "Ну, как? - задумался Юрка. - Это дань православной традиции нашего народа, а мы, хочешь-нехочешь, принадлежим ему. В нашей крови есть что-то такое, что не объяснить логически, оно сидит в нас и прорывается в сознание каким-то необъяснимым щемящим чувством. Стоять перед иконой в молитве - это чувство не поддается определению... Наверное, через этот христианский акт ты подключаешься к чему-то вечному, непреходящему".
   Государственная идеология коммунизма играла с нами злую шутку. Мы не верили в бога, потому что школы, средства массовой информации и различные просветительные учреждения представляли нам людей верующих - совершенно темными и невежественными, а самого бога изображали в карикатурном виде - этаким царьком-старичком, восседающим где-то на облаках. Всей этой массированной антирелигиозной пропаганде не могло противостоять наше неразвитое сознание, и мы не могли даже допустить существования чего-то такого, что скрыто от наших органов чувств, мы слепо и безнадежно верили в материализм, а значит и в бренность своего бытия. Но загнанное в тесные рамки идеологии наше сознание где-то в глуби помимо внедренных в нас атеистических установок не соглашалось в один из дней навсегда расстаться с осязаемым миром и провалиться в безбрежную бездну несуществования и незримо для нас самих искало ту связь во Вселенной, которая дала бы нам надежду не уйти навсегда в ничто. Первой ступенью к нашей мечте было осознание человека, как существа эволюционизирующего, а значит, не самого совершенного в космосе, то есть этот же человек через н-ное количество лет станет выше по своему психофизическому потенциалу. Было совершенно ясно, что в Бесконечности много миров и, следовательно, есть уже подобные нам во всех сферах жизнедеятельности могущественнее нас. Вторая ступень - это признание существования суперразумных существ, способных влиять на нашу жизнь, как мы можем в той или иной степени корректировать жизнь окружающих нас низших организмов. Само собой разумеется, что суперразумные глубже проникают в тайну жизни и смерти и, может быть, владеют секретом бесконечного продления жизни путем биологической замены отмирающих клеток новыми и умением синтезировать таковые из неживых элементов. Третья ступень - осознание, что высшие формы жизни владеют куда совершеннее нас психическими проявлениями (гипнозом, экстрасенсорикой и т.д.) и значит могут влиять на нас не соприкасаясь с нами, и возможно влияние со стороны на судьбу человека. Четвертая ступень - убеждение, что мир пронизан живой субстанцией, как и материей, и каждое живое существо может находиться под контролем более совершенного существа, способного играть в жизни первого судьбоносное значение и, может быть, даже умеющего сотворить живое существо через синтез. Такова была вкратце эволюция наших спонтанно оформлявшихся взглядов за долгие ночные путешествия по дорогам и бездорожью Тургая. Интересно, что мы, считая себя атеистами, смеясь над внушаемым нам образом бога и верующего, не признавая существования Творца, осуждая верующих за их фанатичное убеждение в том, чего нет и быть не может, и даже богохульствуя, практически сами пришли к осознанию космической Иерархии и даже возможности Творца. Злая шутка идеологии коммунизма заключалась в том, что я только через много лет понял, как много нас связывало с критикуемыми нами верующими.
   Итак, иконка Сергия Радонежского была с нами.
   Поселок Уштобе оказался больше, чем мы предполагали. Обходили его по степи и полем часа два. Когда, казалось, мы уже миновали его, перед нами в темноте выросли ряды техники машинного двора совхоза. Долго брели по машдвору среди комбайнов и другого сельхозинвентаря. Когда выбрались из него, вздохнули с облегчением: впереди больше не сияло ни одного огонька. В темноте свернули вправо к предполагаемому руслу реки. Вскоре наткнулись на него. Отошли пару километров от поселка и на каком-то заросшем бурьяном полуострове устроили ночлег, чтобы переждать до рассвета.
   Спали не больше часа. Замерзли. Встали, начало светать. Погрелись у костерка из сухой травы, и когда совсем рассвело, двинулись дальше навстречу неизвестности. Шли по берегу. Сначала попадались хорошие плесы, правда, уток совсем не было. По гладкой степи идти было не сложно, но через некоторое время ландшафт стал меняться, местность становилась все более пересеченной. На пути нашем поднимались сопки, и каждая из них была выше предшествующей. Через пару часов утомительной ходьбы вверх-вниз мы забрались в скалы. Зеркала воды вообще стали попадаться редко, и были маленькими и мелкими - по колено. Мы шли то понизу, то поверху, наслаждаясь красотами окружающих видов. В степи, похожей своей однообразностью на стол, покрытый выцветшей старой, желтой скатертью, уголки природы со скалистыми берегами и сопками, разрезанными синей прозрачной речушкой и изумрудно оттененными зеленью ив и молодого камыша, кажутся нам райски прекрасными местами. Конечно, если человека, живущего в окрестностях Иссык-Куля, Байкала, Балатона или Севана привезти сюда, он бы не понял нашего восторга. Помню, однажды в Орловской геологоразведочной партии я тщетно пытался обратить внимание Лены Тимофеевой, студентки-геолога из Мурманска, знающей в полной мере красоту Хиббин, на чудо вечерней зари у реки Моилды, но из этого мало вышло толку.
   Так мы шли продолжительное время вдоль почти безводного русла. В одном месте срезали большой изгиб реки по степи. Подошли опять к руслу, и с высокого берега нам открылся самый крупный из встреченных на Тасты плесов. Среди выжженных солнцем сопок он лежал этаким зелено-голубым оазисом. Долина реки здесь благоухала пышными зарослями ивы, шиповника, камыша и рогоза. Охотничий инстинкт подсказывал нам не маячить на сопке, любуясь красотами долины, а сразу присесть, чтобы нас не было заметно с плеса. Юрка остался наверху, а я осторожно спустился к стене кустарников, за которыми по какой-то причине плескалась вода. Может быть, рыба, а может - и утки. Я подкрался вдоль кустов к чистому месту. Но незаметно не получилось. С воды слетело пять-шесть чирков. Я затаился, наблюдая за их полетом. Чирки дали круг над плесом и полетели через меня вдоль реки. Было высоко: метров девяносто. Я выстрелил один раз, но безрезультатно - на такой высоте дробь утку не берет.
   Несмотря на соблазнительное для стоянки место, мы двинулись по сопкам дальше. Карта показывала, что эта местность - самая пересеченная в области. И мы убедились, что карта не шутила, собственными ногами. Нам пришлось без конца спускаться в глубокие сухие русла притоков и выбираться из них, то и дело подниматься на сопки или обходить их. С места первой стоянки мы уже ушли километров на двадцать. Очень устали, но терпеливо лезли в овраги и взбирались по кручам. Еще через три-четыре километра мы, покачиваясь и обливаясь потом, подошли к одному очень глубокому плесу. Мелкая рыба так и сновала в его чистой воде.
   Около десяти часов утра мы остановились здесь на дневку и отдыхали почти четыре часа. Сначала развели костер, вскипятили чай и покушали. Затем срезали две длинные ивовые ветви и смастерили удочки. Рыбачили на хлеб. Клевала мелочь, и не очень хорошо. Одного чебака я насадил на крючок и пустил в реку. К нашей радости чебаком решила полакомиться небольшая щука и за это была вынута мною на берег. Щука украсила наш очень скромный улов. После щуки у меня не клевало, и я, взяв двустволку, пошел вдоль плеса в поисках дичи. Но он пустовал. Оставалось посмотреть только самый узкий и мелкий, заросший рыжим камышом и рогозом закуток плеса. Полез по камышам и не напрасно. Из них шумно поднялась на крыло крупная кряква. Я вскинул ружье, прицелился. Бац! Кряква комом плюхнулась в воду. Перевернулась со спины на брюхо и в камыш. Я выстрелил со второго, нижнего ствола. Есть! Лежит у кромки камыша. Делать нечего, я разделся и полез по пояс в холодную воду. И, странное дело, не нашел убитую утку. Пришел Юра. Битый час мы лазили по камышам и искали ее, но так и не нашли. Видимо, кряква оказалась раненой и притаилась где-то в зарослях. Обидно было, что первая утка в этом охотничьем сезоне оказалась не добытой. Подранки, которых не удается взять на охоте, всегда психологически тяготят меня. Загублено живое создание, которое по моей воле прекратило свое существование, и где-то в кустах теперь бессмысленно сдохнет, не принеся никакой пользы ни нам, как пища, ни живой природе, как украшение ее и воспроизводитель жизни.
   Около двух часов дня двинулись дальше по реке вниз. Здесь долина была шире, но русло до сих пор большей частью сухое. Через часа полтора наш путь преградили нагромождения и россыпи больших камней, справа опять выросли голые скалы. По камням было тяжело передвигаться и обойти их было невозможно: они покрывали все пространство между стеной кустарников и скалистым берегом. Будто в незапамятные времена какие-то гиганты огромными кувалдами неизвестно зачем дробили каменистые берега Тасты. Среди этого каменного хаоса мы наткнулись на одинокий длинный плес. Каменистое дно его сквозь толщу чистейшей воды видно было во всех подробностях. Мы зачерпнули и попили хрустальной чистой воды. Она была очень холодной, словно ее достали из глубокого колодца, а не из обжигаемой солнцем речной поверхности. Плес дышал и жил подземной артерией.
   Мы сфотографировались и продолжили путь. Километрах в двух от родникового плеса нас ждал еще один, подобный. Но он был побольше и выглядел очень живописно. Состоял плес из двух озерец, соединяемых узкой лентой воды. Оба озерка отделялись проходом из гладких каменных плит. Верхнее, глубиной не выше колена, было выложено, словно человеческими руками, отшлифованными водой, удивительно подогнанными друг к другу серыми камнями. Нам с Юрой пришлось только цокать языками и качать головами в изумлении перед мастерством природы, сумевшей соорудить этот замечательный по искусности бассейн. В нем, словно в большом аквариуме, плавало множество мелкой рыбы.
   Нижнее озерко было больше, с темным непроницаемым дном. И над ним природа потрудилась с человеческим умением. Сторона плеса, соседствующая с "бассейном", была сооружена, другое слово трудно подобрать, из крупных, тяжелых каменных плит. Они гладко и отвесно полукругом спускались в водную глубь, восторгая нас рукотворной законченностью форм. Казалось, что перед нами миниатюрный морской причал. Берега этого плеса прятались в буйных кустарниковых зарослях. Отдохнув у "причала", мы снова зашагали вниз по реке в надежде, что дальше места будут еще интереснее и краше.
   Но, странное дело, чем ниже мы спускались по реке, тем реже встречали в ней лужи воды. Местность резко понизилась и стала малоинтересной. По пути я обшаривал с ружьем наперевес все встречаемые плесики, но дичи не было. Через пару часов ходьбы перед нами выросли изгороди скотских загонов поселка Мирное. Мы по кустам подошли поближе к ним и измученные упали на траву. По нашим подсчетам чуть больше, чем за сутки мы прошли шестьдесят километров, больше половины которых не по дороге, а по сложной для переходов местности. Сильно болели ноги, и ничего не хотелось, кроме как лежать неподвижно в забытьи. И подольше.
   Но дело шло к вечеру, здесь оставаться не было смысла, нужно было что-то предпринимать. Я вытащил из рюкзака атлас, и мы, лежа на траве, стали его изучать и прикидывать дальнейший маршрут. Карты показывали, что самые привлекательные и незаселенные места Тасты мы уже прошли, а дальше нас ждут пологие, глиняные берега и скучная, однообразная местность. Нам же хотелось подольше побыть и заночевать там, где больше приглянулось. А это - оставленные позади Каменный, Сбитой Кряквы и Большой, как мы их окрестили, плесы.
   Итак, мы решили идти опять вверх по Тасты, затем вернуться на базу (домой в Тасты-Талды), а оттуда через день-два предпринять многодневный поход, скорее всего, в северо-западном направлении.
   В девять часов вечера вернулись к Каменному плесу и остановились на ночевку. По нашим прикидкам поселок Мирное находился отсюда недалеко - километрах в пяти-шести. На другой стороне реки поверху проходила полевая дорога, и по ней проехал грузовик. Шофер увидел нас на берегу и нам это не понравилось. Но уходить отсюда было уже поздно. Мы натаскали к стоянке сушняка и кизяка. Развели костер. Порыбачили, клевала мелкая плотва. Когда стало темнеть, на противоположном берегу что-то зашуршало и затрещало в кустах. Я зарядил ружье и не снимал его с плеча. Звуки в зарослях не прекращались, было такое впечатление, что в нашу строну кто-то потихоньку крадется. Чем больше угасал день, тем тревожнее нам становилось. Скоро все эти загадочные звуки вывели нас из себя. Может быть, это крупные птицы, располагающиеся на ночлег в ивняке? Может, какой-нибудь зверь? А может быть - люди? Меньше всего нам хотелось, чтобы это были наши двуногие собратья. Если от зверья мы знаем, что можно ожидать, то каковы намерения нам подобных предсказать невозможно, тем более, если они крадутся к нам, а не идут в открытую.
   Я с ружьем в руках и Юра с полуметровым ножом, которым рубят керн (добытую породу из скважин) геологи, пошли по камням на тот берег, туда, где шуршало, чтобы разрядить обстановку. Когда приблизились к источнику звуков, они прекратились. Мы взобрались на высокий берег, осмотрели кусты и местность сверху - ничего не видать. Вернулись на стоянку. Сварили уху, попили чаю, выпили вина из стрелянных папковых патронов, как из рюмок. Ночь поглотила все пространство вокруг, нас освещал и согревал яркий костер, пугающие звуки не возобновлялись, и мы почувствовали себя уютно и хорошо. Но ружье я из рук все же не выпускал. Заснули поздно. Спали и всю ночь по очереди в огонь подкидывали топливо, так как ночи на рубеже лета и осени уже прохладные.
  
  

2 сентября

   Выспались без приключений, хотя чувство опасности всю ночь полностью так и не покидало нас. Вскипятили чаю, поели и двинулись вверх по руслу. На этот раз мы не шли по его извилинам, а изгибы срезали по степи. И это значительно ускорило наше движение. Через пару часов мы были у плеса Сбитой Кряквы. На нем решили отдохнуть до завтра: порыбачить, поохотиться. Устроили лагерь, и Юра принялся удить рыбу. Я же взял двустволку и пошел осматривать окрестности. Поблизости дичью и не пахло. Решил тогда прогуляться на Большой плес, где вчера вспугнул чирков. Прогулочка была что надо: кустарники, камни, овраги без конца преграждали мой путь. К Большому плесу я прибрел, как говорится, с языком на плече. Но у воды собрался и по берегу пошел тихо и осторожно, превратившись весь в зрение и слух. Уток с краю не было видно, но где-то на воде, как и вчера, что-то плескалось и булькало. В просветах между зарослями я осторожно осматривал водную поверхность, но никого на ней не заметил. Тогда решил посмотреть заливчики верховьев плеса. А для того, чтобы случайно дичь не вспугнуть, взобрался на высокий берег и пошел вокруг крупной сопки параллельно берегу. За крупной бугрилось множество мелких сопок. Я закинул ружье за спину и запетлял между ними. На пути в небольшой ямке валялись желтые кости каких-то животных. "Может здесь есть сайга?" - подумал я и вскинул глаза на самую ближнюю сопочку... Через нее от меня удирал здоровенный сивый волк. Два десятка шагов отделяло меня от хищника. От неожиданности я замер. Волк за секунды перевалил через вершину и скрылся. Я стряхнул с себя оцепенение, резко снял со спины ружье и во всю прыть побежал на сопку за волком. Но могучий степной красавец исчез в лабиринте мелкосопочника. Я постоял-постоял, водя стволами по сторонам, но бесполезно. Как и до встречи со зверем ничто не нарушало покоя этих полутаинственных и малохоженных мест, где, оказывается, хозяйничают только волки. Мне стало понятно откуда это множество костей в яме. Волчья столовая.
   Я повернул к реке. На ее довольно крутом берегу наткнулся на какую-то странную кость. Изрядно повертел ее в руках, но так и не понял кому она принадлежала и какое место могла занимать в теле того или иного животного. Больше всего у кости было сходство с верхней частью черепа очень большого оленя. По крайней мере об этом говорили обломанные лопатообразные отростки в предполагаемом месте расположения рогов. Бросив кость возле кустов и запомнив место, я полез по ивняку к верхнему концу Большого плеса. Но вышел дальше его, на сухое, песчаное дно русла. В полусотне шагов от меня выше по реке тянулся еще один плес - длинный, глубиной не выше пояса человека. Мне здесь очень приглянулось место для стоянки.
   По естественным проходам в кустах я вышел на противоположный берег и пошел вдоль Большого плеса вниз. Издалека вспугнул два чирка и все. Уток не было. Побродив некоторое время в окрестностях Большого, зашагал на стоянку.
   Юра рыбачил. Я присоединился к нему. Поймал несколько небольших окуней. Рыба ходила, но клевала плохо. Солнце палило, словно в середине лета.
   Рассказав другу о своей прогулке на Большой, я предложил сменить место стоянки. Собрали вещи в рюкзак и через час с небольшим пришли к Большому. Лагерь устроили на сухом песчаном дне реки между Большим и Длинным плесами. Первым делом насобирали сушняку и кизяку. Кизяк принесли с противоположного берега, предварительно нагрузив его в наши куртки. Когда все было приготовлено для ночлега, пошли обследовать местность. Первым делом разделись до плавок и залезли в воду Длинного плеса. Хотя вода была и холодная, мы излазали все его закутки. Ровное, желтое дно его прекрасно просматривалось. Стайками гуляли в чистой толще воды мелкие плотвички и окуньки, но ни одной мало-мальски крупной рыбы не заметили.
   Сфотографировавшись, мы перешли к Большому плесу. Нас в первую очередь интересовала его верхняя, глухая часть, куда я до обеда так и не смог добраться. Минут пятнадцать проблуждав в ивовых дебрях по звериным тропинкам, мы все-таки вышли к верхнему концу плеса и оказались на очень живописном песчаном пятачке труднодоступного берега. С северной стороны его омывали прогретые солнцем воды неглубокого залива, с трех других сторон стоял дремучий кустарник. Мы, восхищенные этим диким уголком, где, возможно, до нас были только звери, сели на чистый, теплый, сыпучий песок. Такого песка нет ни на одном пляже, им можно, как песками пустынь, омывать лицо и руки. Когда в горсть такого песка опускаешь лицо, кажется, с его прикосновением с тебя счищается скверна и грязь цивилизации. Недаром мудрецы былых времен предпочитали уходить от человеческой суеты в песчаные пустыни, где меньше влияние человека, ближе вечность и первозданность мира.
   Мы долго в молчании наслаждались тишиной и покоем хранимого Богом места. Дно плеса, песчаное и покрытое мелкой галькой, с берега ровно и плавно набирало глубину. Мелкие лазурные волны катили к нам разноцветные камушки. Возле берега серебрились стрелками мальки. Этот кусочек реки Тасты был похож на берег теплого южного моря. И мы с удовольствием отдыхали на его приветливом берегу.
   Время шло к вечерней зорьке. Мы вброд вышли из плеса. Я заметил, что Юрка нес в руке окурок выкуренной на золотистом берегу сигареты. На мой вопрос, что он с ним таскается, Юрка ответил, что не хочет осквернять места, где, вероятно, живут ангелы.
   В лагере я взял ружье, а друг мой - удочки, и пошли встречать зорьку. Юрка полез по зарослям на берег "моря", я же зашел к воде с нижнего края плеса. Здесь он был совсем мелким, а значит и подходящим для кормежки водоплавающих. Я забрался в низкорослый камыш, вытоптал место, чтобы было удобно стрелять, и стал наблюдать за открытым мне пространством воды и неба. Казалось, вот-вот засвистят утиные крылья, но нет, шли минуты, прошел час, а стрелять было не в кого.
   Вдруг на противоположной стороне реки за сопкой загудела машина, она подъезжала к нашему плесу. Я выскочил из своего укрытия, забежал в кусты, а по ним к лагерю. Вскоре был у наших вещей. Юры не было видно.
   Машина остановилась на сопке. Из нее вышли двое мужчин. У одного в руках был десятизарядный мелкокалиберный карабин, у другого - гладкоствольное ружье. Мне были неизвестны намерения этих людей, тем более так нешуточно вооруженных, и я решил от греха подальше спрятать наши вещи в зарослях ивы. Быстро все собрал и потащил в непролазные кусты.
   Пока я бежал под прикрытие кустов, обладатели винтовки и ружья начали "веселиться". Сверху, с сопки они открыли беспорядочную стрельбу по кустам и плесу из карабина. Вдруг я ощутил во время бега к укрытию, как пули целенаправленно полетели в меня. Воздух вокруг зажужжал от свинца. "Во дают!" - подивился я, подбегая к кустам, наглости и бесцеремонности творимого действа простыми советскими людьми на сопке. С колотящимся сердцем в груди от близкой смертельной опасности я забился в ивняк, где свинец меня не должен был достать. Пули какое-то время сшибали ветки над головой. Затем к винтовке присоединилось гладкоствольное ружье. Все вокруг засвистело. Листья на кустах зашевелились и затряслись от падавшего на меня дождя дроби. Я понимал, что выстрелы все-таки здесь не достанут меня, но боялся за Юрку. Как бы его не зацепило, ведь он такой олух! Не трусливый и физически сильный с одной стороны, доверчивый к людям и беззащитный против их коварства и подлости с другой.
   Обстрел сместился с моего места нахождения в другую сторону, и я вздохнул с облегчением. И откуда у них столько патронов?! Через неопределенное время выстрелы прекратились, и голос одного "охотника" воскликнул:
   - Ловко ты ему удилище перебил!
   - Вон, вон там он, за кочкой, стреляй туда! - азартно крикнул другой.
   У меня волосы зашевелились на голове. Они стреляли в Юрку! И даже дело не в том, что они стреляли в конкретного Юрку, а в том, что они определили в мишени живого человека. Состояние ужаса на короткое время овладело мною. Я не мог поверить, что вот так вот просто, без всякой цели, а всего лишь из развлечения, одни разумные существа могли убить другое. Когда они стреляли в меня, я считал, что это всего лишь дурная шутка, желание попугать меня и ни в коем случае не лишить меня жизни. Но теперь все происходящее представало в более зловещем свете.
   Живо мне представилась картина, как после уезда "охотников" я нахожу труп семнадцатилетнего Юрки и в надвигающемся сумраке ночи остаюсь с ним один на один в степи, далеко от населенных пунктов. А потом представилась Юркина мать, тетя Нина, над телом сына и ее глаза с бесконечною болью потери единственного своего мальчика. И я перед ней с безграничной, вечной виной за то, что не уберег от несчастья ее сына, не уберег там, куда он доверчиво и с желанием пошел за мной.
   И гнев и решимость подняли меня из укрытия. Я вставил в патронник стволов пулевые заряды и побежал по зарослям к сопке. Наверное, если бы кто видел мое лицо в этот момент, ни грамма не усомнился бы в том, что этот человек (я) бежит убивать. Приблизившись к краю зарослей и в открывшуюся брешь в кустах увидев стрелков на сопке, я залег за какой-то кочкой и направил стволы в их сторону. Расстояние до цели было чуть меньше ста метров. Тщательно прицелился в голову подонка с карабином и уже собирался нажать на курок, но тут мне пришло на ум, что и этот дрянной человечек с оружием тоже чей-то сын, и скорей всего - муж, и что вероятно - чей-то отец. И если он сейчас падет от моей пули, а стреляю я метко, то горе придет в дом его родных и близких. И тогда я решил дать им шанс уйти.
   Опустив ружье, я крикнул:
   - Э! Прекратите стрелять!
   Ожидая от подлецов и подлого поступка, я тут же по кустам пробежал метров десять влево и залег. Я не ошибся: сверху началась пальба по месту, из которого донесся мой голос. Больше не размышляя, я вскинул ружье и для острастки саданул пулей в кузов машины. Доска борта в его центре расщепилась. Наши противники залегли. Судя по всему они не ожидали, что их мишени вооружены, и теперь валялись на сопке в нерешительности. Мое положение для перестрелки было выгоднее и они, видимо, это поняли. Тем не менее раздалось несколько выстрелов в мою сторону.
   - Э! Идиоты! - закричал я. - Еще раз стрельните, и тогда ловите мою пулю в бензобаке своей машины!
   Это было суровым предупреждением, и "горячие головы" вместе со своим оружием заскочили в кабину автомобиля и... через пару минут их на сопке как и не бывало.
   - Юрка-а! - крикнул я, тревожно прислушиваясь к вечереющим далям. И, о Боже, какое счастье я испытал, когда мне откликнулся спокойный голос друга!
   - Тебя не задели?! - громко спросил я его с замиранием сердца от мысли, что он может быть ранен. И услышал в ответ:
   - Все в порядке.
   Скоро Юрка выбрался из зарослей. Он, оказывается, весь обстрел сидел у "моря", а вернее - лежал в кустах. Мы забрали вещи из моего убежища и пошли к стоянке. Но на ней решили не оставаться, а найти более скрытое от глаз место для ночевки. Таких укромных пятачков в сухом русле можно было найти сколько угодно. И вскоре в одном потаенном уголке речной долины весело затрещал наш костер. Мы вскипятили чай, зажарили на прутиках две щуки и окуней, пойманных Юркой до инцидента, и славно поужинали, с удовольствием выпив вина. Интересно, что в отличие от предыдущей ночи наше настроение отличалось какой-то умиротворенностью, психической и физической расслабленностью, мы совершенно не воспринимали возможность повторного на нас нападения. Долго у костра говорили о случившемся и не могли поверить в очевидное. Так казалось нам невероятным, что люди, советские люди, воспитанные на идеалах коммунизма, поехав охотиться на дичь (уж не могли же они всерьез рассчитывать, что будут стрелять в людей), решили пострелять в нас, как стреляют в уток или зайцев. Чертовщина какая-то!
   - Слушай, - говорил Юрка, - ты слышал о том, что в наших степях существует рабство?
   - В каком смысле - рабство? - спрашивал я.
   - Ну, определенные люди набирают бичей в бригады для работы где-нибудь в сельской глубинке, а там делают из них настоящих рабов, пользуясь тем, что они преследуются законом как бродяги, и их не любит и не защищает общество. Эти бесправные бичи вкалывают как лошади целыми днями, получают за это скудный паек и выпить. И если кто-нибудь из них начинает протестовать против "хозяев", их жестоко избивают, а то и просто расстреливают. Убитых бунтарей заставляют закапывать их же товарищей по бригаде.
   Это было мне известно, хотя, также как и Юрке, только из непроверенных источников.
   - Так, может быть, эти люди, которые стреляли в нас, и есть хозяева подобной бригады? - высказал предположение Юрка. - Заметь, как они были вооружены, и как они без минуты раздумья стали палить в нас, словно мы не люди, равные им, а собаки или рабы, чья жизнь ничего не стоит.
   - Резонно, - согласился я.
   - Видимо, они думали, что мы - слоняющиеся по степи бичи. А когда ты ответил им тем же языком оружия, они малость струхнули, и видимо, поняли, что встретили людей, которые не дадут себя в обиду.
   Мы полночи пили чай, то разговаривая, то надолго замолкая, каждый со своей мыслью глядя в теплое, шипящее в сырых веточках пламя костра. "Почему люди называют себе подобных, отличающихся жестокостью к другим, зверями? - думал я. - Ни один зверь не убивает только ради того, чтобы убить. Сытый хищник не будет преследовать и умерщвлять жертву. А те, кто сегодня стрелял в нас, делал это без всякой необходимости. И как мы можем назвать их зверями, если зверям не свойственно такое, необъяснимое с точки зрения законов природы, поведение. Как это ни страшно, но нужно признать, что такое поведение свойственно только существам, способным мыслить. Это как ужасно, так и алогично, но это так. Зверь более предсказуем, а значит и менее опасен, чем человек, а если следовать логике дальше, то он много лучше и совершеннее своего разумного собрата в этом мире. Но что делать нам, придерживающимся человеческих норм в этой жизни, если нам угрожают попирающие эти нормы? От меня сегодня убегал волк, и я мог безнаказанно и даже с чувством нужности этого действия убить не желающего на меня напасть зверя. Но какая внутренняя борьба шла в моем сознании, когда я держал на прицеле голову нападавшего на меня мне подобного. И я не решился осуществить по отношению к нему то, что легко осуществил бы по отношению к совершенно невинному зверю - волку. Зверство присуще не зверю, а человеку, но без суда и следствия можно лишить жизни первого и ни в коем случае второго. Даже если за вторым будет признана законом самая чудовищная вина, и если он лишит запросто жизни всех вам дорогих людей, то и тогда вы не вправе прикоснуться к нему пальцем. И вполне возможно, что он избежит наказания в нашем справедливом на бумаге и в словах обществе. В этом, видимо, заключена неправда нашего земного бытия".
   - Юрик, - повернулся я к другу, - как ты думаешь: если бы кого из нас убили эти подонки, они бы ответили перед законом за преступление?
   - Каким образом? - засмеялся Юрка наивности моего вопроса. - Кто бы с них спросил?
   - Значит раз закон бессилен был нас сегодня защитить, мы должны были защищаться сами. Не так ли?
   - Ясное дело.
   - Но, как мы видели, защититься от этих шакалов мы смогли только силой оружия. Ты согласен?
   - Да, другого способа не было.
   - Тогда я должен тебе задать очень серьезный вопрос. Даешь ли ты согласие на то, чтобы я стрелял на поражение, если у нас не будет другого выхода защитить свою жизнь?
   - Да, - вздохнул Юра.
   - Все ясно. Это я от тебя и хотел услышать, - сказал я с внутренней мольбой к небу, чтобы этого никогда не случилось.
   Ночь стояла тихая, и когда мы забылись во сне, костер еще долго освещал нашу поляну и питал теплом наши уставшие от нервного и физического перенапряжения тела.
  

3 сентября

   До двух часов дня отдыхали на берегу нашего "моря". Утром на зорьке я охотился, но не сделал ни одного выстрела, так как дичи не было. Днем было на редкость для начала осени жарко. И мы с Юрой валялись на песке у "моря" и загорали. Правда, надоедали мухи.
   Я, лежа на животе, подставив солнцу спину, вяло копался в песке. Меня заинтересовала выуженная из его золотистой глубины какая-то черная продолговатая деревяшка. Но когда я ее внимательно осмотрел, то к своему восторгу обнаружил, что это не какая-то там деревяшка, а обломок окаменелой кости неведомого животного. Не буду говорить, как этот обломок меня заинтересовал, ведь он был частью исчезнувшего ящера, мамонта или еще кого. Сразу вспомнился и тот подозрительный череп, вернее, часть черепа, которую я нашел под сопкой, и над которым я и Юра долго ломали голову. Воодушевленный находкой, я ивовой веткой перекопал весь песчаный берег в надежде найти еще что-нибудь любопытное, но больше ничего не обнаружил. Косточку припрятал поглубже в карман, а череп позже забросил в примеченные кусты, чтобы была возможность его когда-нибудь найти, потому что нести его с собой было тяжело и неудобно.
   Нас, конечно, палеонтологические находки очень порадовали, но не сказать, что очень удивили. Высокие берега реки, часто обрывистые и глинистые, и песчаное русло, в котором после каждого паводка происходят изменения глубин и отмелей, несомненно, содержали в себе древние тайны, которые могла неожиданно открыть весенняя вода и также скрыть их на следующий год. Мы это прекрасно понимали и в душе надеялись, что может когда-нибудь вернемся сюда в качестве самодеятельных археологов. Не привелось. К сожалению, косточка, которую я так берег, была утрачена. Ее в стареньком рюкзаке, где хранились также атлас области, некоторые походные записи и другие самобытные находки сожгла хозяйка дома моего отца, когда я учился в университете в Алма-Ате, как ненужный хлам. Поистине, посредственности иногда вершат если не судьбы мира, то судьбу ценных вещей, цену которых им, увы, не дано определить.
   В третьем часу мы свернули свой лагерь и двинулись дальше вверх, по реке. Но теперь мы шли не по руслу, а прямо по дороге, которая иногда значительно удалялась от реки.
   По пути нам встретились какие-то люди. Их было трое и они шли не по дороге, а ближе к реке в противоположную нам сторону. Чтобы близко с ними не сходиться, мы свернули в степь и продолжили свой путь. Прошли их стороной, через минут десять оглянулись и неприятно удивились: те трое тоже свернули в степь и шли за нами. Постепенно они догоняли нас. Мы шли быстро, но спокойно до тех пор, пока преследующих нас нельзя было толком рассмотреть. Но вот настал момент, когда наши глаза стали способны различать некоторые особенности преследователей, а эти особенности сулили мало приятного - у каждого из троицы было по длинноствольному оружию. Я передал рюкзак Юрке, взял у него ружье, зарядил его пулями. Черт его знает, что на уме у людей зачем-то стремящихся нас догнать!
   - Ну что, посоревнуемся! - весело сказал Юрка, обращаясь ко мне и накидывая лямки рюкзака на плечи. Я понял: в чем и с кем он предлагал соревноваться, и также браво ему ответил:
   - Давай покажем этим дохлякам как надо ходить!
   Мы прибавили шагу и, что нам было не привыкать, задали такой темп ходьбы, что разрыв между нами и преследователями стал быстро возрастать. Одно время нам показалось, что трое, не в силах удержать тем ходьбы, пытаются бегом сократить разрыв между нами. Но мы только смеялись их попыткам и увеличивали расстояние между нами, все наращивая скорость ходьбы. Сознание своей силы и высочайшая уверенность в себе и своих физических возможностях в то время были присущи нам. И, конечно же, у нас было основание для такого сознания.
   Преследователи безнадежно отставали, мы свернули к реке и скрылись там в скалистых ущельях. Теперь нас было трудно не только догнать, но и найти. Да и искать нас здесь было опасно. Если ты преследуешь человека с оружием в руках, и этот человек тоже вооружен, то сильно рискуешь получить пулю или заряд картечи из-за любого валуна или куста. Может быть, те трое поняли это, а может быть, просто не в силах были больше гнаться за нами, но их мы больше не увидели.
   Мы долго петляли по речному руслу среди скал и сопок. Когда стало ясно, что мы в безопасности, остановились у чистого холодного ручейка, который в этом месте был ни много, ни мало, рекой Тасты, так как ничто больше здесь по руслу не текло. Напились, посидели в тени большой ольхи, Юрка выкурил сигарету.
   - Наверное, эти трое имеют отношение к двоим вчерашним, - высказал предположение Юрка.
   - Ты думаешь: они решили свести с нами счеты?
   - Возможно. Мне кажется, они и сегодня приехали к Большому на машине. Ведь если они из Уштобе, то идти пешком несколько часов до Большого вряд ли бы им захотелось. Они, видимо, машину оставили где-нибудь в стороне за сопкой, чтобы ты ее совсем не изуродовал, и пошли разбираться с нами. Но увидели нас и решили догнать, понадеявшись на свои слабенькие ноги, - с последними слова Юрка криво усмехнулся.
   - Но они могли бы догнать нас на машине.
   -Догнали бы. Но кто-то из них за это мог бы и поплатиться. Ведь попасть в водителя за рулем не так уж сложно. А им, я думаю, этого не хотелось.
   - Да, конечно, - согласился.
   - Если это не тек, как я предполагаю, то трудно найти объяснение - что эти люди с оружием здесь делали, - сказал Юрка, - а еще труднее - зачем они гнались за нами.
   Отдохнув мы пошли дальше, постепенно приближаясь к Уштобе.
   Возле одного плеса, на дугой стороне реки из овражка выбежала к воде лисица, но заметив нас, быстро скрылась там, откуда пришла. Уже вечерело, как подошли к поселку. До него оставалось километра два и мы остановились на ночлег у маленького плеса, рядом с тем местом, где ждали рассвета в начале второго дня своего путешествия. Ночь спали неважно. Костер горел хорошо, но земля под нашими боками была вся в мелких кочках, и мы никак не могли на ней удобно устроиться.

4 сентября

   Весь день рыбачили недалеко от села. Утром мне посчастливилось подстрелить в лет чирка. Стайка этих маленьких уток пролетела над водой, и одна из них упала в воду после моего выстрела. Было безветренно, и чирок долго неподвижно лежал посредине плеса. Купаться нам совсем не хотелось и мы соображали, как можно, не заходя в воду, вытащить из нее нашу добычу. Юрка придумал бросать в плес камни за чирка, чтобы волнообразные круги прибили его к нашему берегу. Так и сделали. Вернее, бросал камни Юрка, а я стоял поодаль с ружьем в камышах в надежде, что еще что-нибудь на нас надлетит. Когда чирок переместился к нашему берегу, Юрка зацепил его концом удилища и вытащил из реки. Также сегодня наловили почти полный целлофановый мешочек рыбы, из части ее сделали уху, а остальную, большую часть, выпотрошили и засолили в этом же мешочке.
   Вечером, когда солнце уже село, мы, поев ухи и попив чаю, двинулись на Тасты-Талды. До поселка от этих мест было приблизительно километров сорок.
   Где-то до часу ночи мы шли в полной темноте между полей по дорогам. Временами грелись у костров из соломы, которая тут и там лежала в оставленных комбайнами копешках. В одной из таких копешек мы с часик поспали и пошли дальше. Тьма была непроглядная, видимо, небо затянуло облаками. Через пару часов ходьбы практически без помощи глаз, а только по наитию, нам показалось, что мы забрели бог весть куда. Но я верил в свои способности интуитивного ориентирования, так как еще никогда меня не подводило чувство точного направления, а Юра верил в меня, и мы продолжали ходьбу вслепую. Отшагав много километров, мы, наконец, увидели, как вдали наш путь пересек свет прожектора товарного поезда. Значит наш курс был верен. Вскоре мы вышли к железной дороге и подошли к едва различимой в темноте куче соломы. Это была именно та куча, которую мы заприметили еще в первый день похода, и в которой прошедшим вечером на берегу реки договорились провести остаток ночи, чтобы поутру до Тасты-Талды прошагать последние полтора десятка километров. И то, что мы вышли в кромешной темноте именно к этой, затерянной в огромном пространстве равнины, куче, привело нас в полный восторг. Я был чрезвычайно горд своим чутьем, а Юрка польстил мне, назвав его феноменальным.
   Мы сразу наверху кучи сделали удобную постель, спрятали вещи и залезли в свою нору. В соломе было тепло, и сон наш был, хотя и сравнительно коротким, но чудесным.
  

5 сентября

   Я проснулся около шести и выбрался из кучи. Сразу же развел костер, так как было прохладно. Юра спал, и я взобрался на кучу, чтобы разбудить его. Вид на моего друга открылся своеобразный. Все его тело по горло покоилось в соломе, и только голова, почему-то обмотанная штанами (видимо из-за холода), торчала из нее. Рот был широко разинут, и из него вылетали хрипяще-булькающие звуки. Я расхохотался. Потом, чтобы не разбудить Юрика, неслышно и быстро спустился вниз, вынул из рюкзака фотоаппарат, забрался на солому и щелкнул спящего красавца в его постели. Затем разбудил его. Юра тоже меня сфотографировал. Вид у меня был шутовской: весь в пыли, соломенной трухе, грязный, под носом усы из сажи, а в подшлемнике на голове торчит какое-то рыжее в крапинку перо, подобранное мною еще в сумерках по дороге и воткнутое зачем-то в головной убор. К тому же я дрожал от свежего утреннего ветерка и постукивал зубами. Последнее, конечно, на фотоснимке не отразилось.
   Отогревшись у костра и попив чаю с сахаром и хлебом, мы двинулись в последние километры до дома вдоль железнодорожной линии. Когда пришли в Тасты-Талды, сначала зашли в магазин, где купили бутылку вина и огромный арбуз. С ними мы и появились в доме моего отца. Дома помылись, сытно поели и на весь день легли спать. Кто участвовал в подобных нашим переходах, с их трудностями и дискомфортом, знает, какое великое наслаждение - отдыхать, возвратившись домой, в теплой, уютной комнате, в тишине и покое, утонув усталым, перенапряженным телом в мягкой, чистой постели. Под мерное, успокаивающее тиканье часов тебя ласковой, всепроникающей волной окутывает такой бездонной глубины сон, что, кажется, земная жизнь уходит от тебя, и ничто не в силах в течение ряда часов вернуть тебя к ней, даже извержение вулкана в твоем дворе ил ракетно-ядерный удар по твоему поселку.
  

7 сентября

   Купил четырехкратный бинокль за 34 рубля. Мы с Юрой не могли налюбоваться на нашу новую вещь, о которой часто мечтали в походах. Бинокль нам очень даже пригодится.
   Эти дни я пытался взять отпуск без содержания на месяц, но начальник экспедиции мне заявление на него не подписал. Тогда я в частном порядке поговорил со своим старшим буровым мастером Толиком Дмитриенко, и он меня отпустил гулять до начала октября.
   Взяв с собой Юру, я поехал из Аркалыка в Тасты-Талды. Отца дома не было, и мы весь вечер занимались ремонтом бытовой техники. Вернее, занимался Юра, я же подавал, подносил, придерживал, приподнимал и так далее. Этот двоечник (Юра) сумел наладить стиральную машину, две электроплитки, утюг, проигрыватель и радиоприемник.

8 сентября

   Днем встретились с отцом на подстанции, где находился его кабинет начальника районных электрических сетей. Посидели у него, поговорили. Мы сказали ему, что собираемся отправиться в длительный поход по тургайским рекам.
   После обеда обсуждали план предстоящего путешествия. На картах атласа нас заинтересовала река Карынсалды, истоки которой находились в двадцати километрах от Тасты-Талды. Идти к ним нужно было по степи к полям, где мы еще ни разу не были. Я высчитал, что необходимо двигаться примерно под углом в 30 градусов от железной дороги, чтобы попасть в самые верховья одного из трех русел, образующих Карынсалды. После обсуждения пошли закупать продукты.
   Вечером, когда питание, охотничье снаряжение, одежда и другая походная мелочь были уложены в рюкзак, плотно поужинали и в 23.00 вышли по заданному маршруту. Ночь для начала путешествия нами опять же была выбрана не случайно: в это время суток мы себя чувствовали в безопасности и не было знойного солнца, которое и в середине сентября здесь светит не всегда милосердно.
   И, о проклятье, мы опять шли без воды, потому что забыли фляжку с нею дома!
   Всю ночь мы шагали по степи и скошенным полям, а то даже и по пашне. В двух местах по полчаса спали в соломе. Мучила жажда. Мы съели три взятых с собой яблока, но они мало чем помогли нашим, терявшим воду организмам.
   Несмотря на полную луну, в пути мало что было видно. Пашня та м и тут сливалась с чернотой неба, и мы брели в этих чернилах, то и дело высыпая из обуви набившуюся сухую землю. Можно было идти между полями по дорогам, но тогда наш путь к Карынсалды мог стать в полтора-два раза длиннее - не 20, а все 30-35 километров. Я вел Юру по своему чутью, изредка посматривая на Малую медведицу.
   Ближе к утру жажда нас замучила, и мы вслух обращались к святому Сергию, чтобы он быстрее вывел нас к руслу реки, где нас ждали не от что литры, а кубометры, и, может быть, кубокилометры воды, которую мы намеревались поглотить в неизвестных доселе людям количествах.
   Даже ночи ранней осени в зоне сухих степей и полупустынь, как мы в очередной раз убеждались, были не просты для многокилометровых переходов. Физическая нагрузка и отсутствие воды быстро приводили к дегидратации организма. В свое время нам пришлось побродить по полупустыне юга Тургая и предгорий Улутау, где мы намного осмотрительнее относились к мерам по нормальному водно-солевому обмену наших организмов. Сейчас же мы чувствовали себя в относительно благоприятных климатических условиях, и поэтому отнеслись к своему водообеспечению не то что безответственно, но более самонадеянно и безалаберно.
   Но... что только не бывает в пути, да еще ночью! Впереди нас, метрах в двадцати-тридцати неожиданно выросло что-то огромное и уродливое, темнеющее на скошенном поле. Мы направились к нему. Перед нами вырисовывались контуры зерноуборочного комбайна.
   Осторожно приблизились к нему, полагая, что здесь есть люди. Но тишину ничто не нарушило. Сбросив рюкзак, взяв в руки только ружье, мы подошли к лестнице, ведущей вверх, в кабину комбайнера. Я только поднялся на пару ступенек, как на одной из них наткнулся на какой-то крупный белый предмет. Он оказался пятилитровой канистрой и был тяжелым. Я открыл канистру, понюхал - вроде бы не солярка и не масло. Глотнул - вода! Естественно, что я ни секунды не медля стал жадно пить. Пил долго. Юра стоял ниже и не мог понять, что это я там делаю. Напившись и крякнув от удовольствия, скорее даже от счастья, я повернулся к нему и подал канистру. Юра даже поднесенную к его носу емкость с водой в темноте не мог рассмотреть и стоял, не понимая в чем дело.
   - Пей! - наконец сказал я, внутренне радуясь и переживая те ощущения, которые он сейчас совершенно неожиданно получит, как я минуту назад.
   Юра бережно взял канистру, опрокинул ее горлышком себе в рот и стал пить большими глотками. Он издавал такие звуки, как будто вот-вот захлебнется, и я посоветовал ему быть осторожным, чтобы он не проглотил вместе с водой и канистру.
   После праздника водонасыщения и пошедшего на убыль взрыва эмоций, мы полезли дальше - в будку рулевого управления. Я на всякий случай проверил бункер, так как бывает, что комбайнеры остаются спать в его наполненном теплым зерном нутре. Но в нем никого не было. Тогда мы разместились в кабине среди рычагов и датчиков, решив дождаться здесь рассвета. Было тепло, и мы с наслаждением отдыхали. За сиденьем висели вещи комбайнера. Я сунул руку в карман спецовки и вытащил какие-то бумажки. Нас заинтересовала одна из них - письмо, адресованное, видимо, водителю, этого комбайна, а именно то, что он жил в селе Карынсалды. Значит мы находились уже в угодьях Карынсалдинского совхоза и, наверное, совсем чуть-чуть осталось до речки, давшей название этому совхозу.
  

9 сентября

   На рассвете мы покинули свое непредвиденное убежище. Попили еще из канистры. Потом несколько минут стояли у комбайна и шевелили мозгами: брать нам с собой канистру или нет. Самый большой аргумент против того, чтобы брать, заключался в том, что она не наша, а мы не привыкли брать чужое. Другой аргумент, тоже большой, в пользу присвоения канистры, заключался в неизвестности когда мы выйдем к реке и найдем воду. А вновь страдать от жажды очень не хотелось. Юра еще предложил, правда, налить воды в кастрюлю и нести ее в руке, но это малоумное предложение было быстро им же и отвергнуто. Другой посудины ни у нас, ни в комбайне не было. В конце концов, первый аргумент перевесил другие, и мы, оставив канистру на две трети выпитой там, где она и была, отправились в путь.
   Настроение было хорошее, и восходящее солнце мы встретили любимой песней из мультфильма о бременских музыкантах.
   Ничего на свете лучше нету,
   Чем шагать друзьям по белу свету.
   Тем, кто любит, не страшны тревоги,
   Нам любые дороги дороги... -
   горланили мы на всю округу, с удовольствием шагая по дышащей утренней свежестью степи и вздыхая запахи ее увядающих трав и цветов. Иногда останавливались на каком-нибудь бугорке и в бинокль осматривали окрестности.
   Довольно скоро вышли к предполагаемому руслу Карынсалды. Это был широкий, но не глубокий овраг с отсутствием малейших намеков на воду, поросший высокой травой и мелким кустарником. Мы, конечно, были готовы к тому, что начало реки будет почти безводным, но все же рассчитывали на мелкие впадины с водой и соответствующую им зелень. Эта же большая канава с совершенно сухой землей, с отсутствием всякой тени, однообразно тянущаяся вдаль и теряющаяся на горизонте, нас отчасти озадачила и вернула с оптимистической волны на берег трезвости. Мы еще раз осмотрели окрестности в бинокль. Вокруг расстилались хлебные поля, по ним, в стороне от нас, ездили комбайны, тракторы и грузовые автомобили. Уборка.
   Мы пошли по руслу реки, то есть по сухому оврагу. Он тянулся с юга на север, а может - с севера на юг, и это обстоятельство совершенно сбивало меня с толку, так как речка -должна была течь с востока на запад. Мы остановились и стали разбираться с картами. Изучив по ним местность, сделали вывод, что находимся на среднем из трех притоков, образующих Карынсалды. И этот приток является самым извилистым, а отсюда и такие резкие изменения направления течения (весеннего, конечно, течения). Но это еще не все. В месте нашего выхода к реке русло ее на местности имело как бы М-образный характер, и невозможно было определить, на каком из отрезков этого "М", где несколько направлений "юг-север", мы находимся. Мы могли пойти на север и прийти не к воде, что должна быть ниже по руслу, а к началу, как говорится, начал, где не то что воды, а и оврага не будет, с тем же успехом мы могли прийти к началу начал и двигаясь на юг. Ситуацию усугубляла однообразность русла: полное отсутствие воды и, естественно, течения, по которому можно было бы легко определить направление, одинаковая низкая растительность и незаметность того, чтобы дно этой злополучной реки сзади или спереди нас становилось глубже.
   С мысленными терзаниями - не идем ли вверх, вместо того, чтобы идти вниз, - мы двинулись, как и с самого начала, на север. Интуиция подсказывала мне этот путь.
   Наступил день, и солнце стало печь. Через часа три жара нас совершенно уморила, мы прошли около десятка километров, не встретив ни лужицы воды. Теперь нам казалось, что Юркина мысль о том, чтобы взять с собой воду в кастрюле, была самой ценной мыслью с момента выхода из Тасты-Талды. Единственное, что могло нас успокаивать, это все-таки верно выбранное направление. Овраг углубился. Стали встречаться заросли ивы. Юрка предложил копать где-нибудь в ложбине, в тени кустов ямку, так как водоносный горизонт в таких местах залегает не глубоко. Я согласен был с его предположением, но предложил все-таки еще продвинуться вперед. Ведь все говорило о том, что первые плесики или лужицы могли оказаться за любым поворотом, в любом углублении.
   Еще пару километров брели мы, неприятно ощущая во рту иссохшие язык и нёбо. Юрка все больше настаивал на рытье ямы и угрожал мне, что через пять минут сядет под куст и никуда не пойдет, а будет рыть землю до самой воды, если даже она находится на двухметровой глубине. Я настаивал на продолжении ходьбы, и даже согласился тащить рюкзак без отдыха, чтобы Юрка налегке следовал за мной. Ему ничего не оставалось, как плестись следом, что-то бурча недовольное себе под нос.
   Но вот Карынсалды сдалась нашему упорству! В одной из глубоких ям мы наткнулись на лужу мутной воды площадью не более пяти квадратных метров и обалдели от счастья. Знаешь ли ты, живущий у воды, что такое вода?! Нет, не знаешь, если не брел в условиях жарких сухих степей многие километры, мучимый иссушающим солнцем и ветром, без глотка ее, со съежившейся, как вяленая рыба, глоткой, с одним словом-мечтой на потрескавшихся губах - "вода", с одним образом ее в голове - ласковой, прохладной, невыразимой, чарующей, могущественной эссенцией жизни. И вот она перед нами! Кровь земли, святой эликсир! Мы не думаем о том, что она может нести несчастье в виде какого-либо вируса или паразита, таящегося в ней. Мы верим в нее безоглядно, потому что мы измучены и очень хотим пить, мы не помним о мерах по ее дезинфекции, мы падаем у лужи на животы, и погружаем в нее наши рты, мы пьем, как голуби, не отрываясь, долго-долго, и ничего кроме нее для нас в этот момент не существует.
   Вода в лужице была на удивление холодной, видимо, ее питал родничок.
   Конечно, мы сразу же устроили длительный отдых с обедом и лежанием на траве рядом с нашей спасительницей-лужей. Было знойно и на редкость для степи тихо. Уже давно до нас не доносился рев работающих двигателей сельскохозяйственной техники, так далеко мы ушли от совхозных полей, не слышно было ни свиста сусликов или сурков, месяц как залегших в спячку, ни пения птиц, ни ветра, шелестящего степным ковылем и пыреем.
   Правила выживания в сухих степях и пустынях запрещают путнику в дневное время из-за высоких температур и солнечной радиации большую физическую активность и тем более тяжелые многокилометровые переходы, и позволяют активно двигаться только ночью, в ранние и поздние вечерние часы. Нам это было хорошо известно, но ведь мы находились в русле реки и были, как считали, с нахождением этой лужи защищены от дегидратации. Чем дальше вниз, тем больше воды, логично рассуждали мы, и после обеда собрались в дорогу. Рассуждая таким образом, мы не стали пытаться набрать во что-либо воды, чтобы вязь ее с собой. И, казалось, были правы. Уже через двести метров мы подошли к следующей луже, раза в два больше предыдущей. Мы не стали пить из нее, решив, что теперь вода будет постоянно.
   Но... удивительно доверчивое существо - человек! Оно, это существо, привыкло некритично принимать то, что общество называет аксиомами, и даже личный опыт часто мало учит его. Да, мы знали из школьной географии, что чем ниже по реке, тем больше воды, как, чем дальше в лес, тем больше дров, но наш собственный опыт нам показал, что реки пустынь и сухих степей не вписываются в известное правило, и все же сейчас мы шли по руслу Карынсалды, отдав предпочтение знанию общепринятому и проигнорировав собственное, специфическое, более точное в конкретном времени и месте.
   Надо ли говорить, что наши мучения из-за жажды продолжились. Пятнадцать километров прошли мы без глотка воды, не встретив ни козьего копытца, наполненного драгоценной влагой!
   Уже по руслу встречались мощные заросли ивы и шиповника, мы с отчаянным упорством обшаривали на пути все ямки и впадины, но воды не было.
   - Давай рыть яму, - опять пристал Юрка.
   - Зачем мы будем тратить на это энергию, когда через километр-два, ну, может, три, мы все равно придем к воде, - отвечал я.
   - А если не придем?
   - Слушай, ты прекрасно знаешь, - стал напоминать я ему о наших возможностях, - что человек при температуре воздуха примерно 35 градусов тепла теряет в час двести граммов воды. Опасность теплового удара увеличивается при потере более пяти процентов жидкости организмом. А мы вряд ли потеряли более двух процентов.
   - Но ведь при тяжелой физической нагрузке в дневное время организм теряет до полулитра воды в час, - заметил Юрка.
   - Путь даже и так, - согласился я, - но давай подсчитаем. Мы с места последней стоянки идем часа три. Значит, моя водопотеря - полтора литра, но ведь я столь и выпил на стоянке. Значит, обезвоживание моего организма только начинается. Если определять мои возможности теперь по таблице Брауна, которую ты мне показывал, то в этих условиях я могу активно бороться за свою жизнь еще минимум сутки, а может быть, и двое. За это время я могу дойти не то что до ближайшей лужи, а даже вернуться в Тасты-Талды или дойти до поселки Карансалды. Так?
   - В общем-то так, - согласился Юра.
   - Ну так давай еще потерпим. Если через час не выйдем к воде, тогда командуй ты: копать яму или собирать влагу с кустов, целлофановый мешочек для этого у нас, слава богу, есть.
   Короче, уговорил я друга следовать дальше.
   Скоро мы забрели в какие-то мелкие сопки. Здесь даже растительность встречалась редко - настоящий остров пустыни в степи. Увидев этот лунный, не то что безводный, а вообще безжизненный пейзаж, мы отчаялись и поднялись из русла на очень старую дорогу, по которой последний раз машины проезжали, видимо, несколько лет назад. Пошли по ней на запад среди миниатюрных, мертвых сопок. Они были белые и желтые, и совершенно голые солнце, несмотря на осень, палило нещадно, отражаясь ярким светом от блестящей, гладкой поверхности сопок и такого же свойства и цвета земли. Поднялся ветер, захватывая с ее поверхности пыль и обдувая нас своим далеко не освежающим дыханием. Его солоноватое эфирное тело обжигало наши иссохшие губы.
   Дорога повела нас опять к руслу. Мы подошли к краю обрывистого берега. Внизу блеснула вода! Я и Юра вскрикнули от неожиданности, или от восторга, или от измученности. Наверное, и от того, и от другого, и от третьего. Мы были в третий раз сегодня счастливы так, как иногда не бываешь счастлив и многие годы. Поистине, день счастья. Как странен этот мир, в котором счастье так близко и даже неразрывно связано со своим антиподом - страданием. Сегодня мы получили дозу страдания с лихвой, но сегодня же мы были и счастливы не в меньшей степени.
   Внизу под обрывом была лужа наподобие самой первой. Мы сломя голову кинулись к ней. Из нее веером с кряканьем и хлопаньем крыльев вылетело более десятка уток. Пока я сдергивал с оторопевшего друга двустволку, они улетели. Об охотничьей неудаче мы жалели не более секунды, ведь самое главное для нас сейчас это - вода. Пили долго и много. А потом около часа отдыхали, развалившись на траве под ивами.
   Солнце на небосводе заняло то положение, при котором время суток можно определить как поздний день или ранний вечер. Оставаться на ночь в этой пустынной местности у одинокой маленькой лужи нам не хотелось, ведь до следующего утра еще было как минимум полсуток. Решили двигаться дальше. В этот раз мы не стали надеяться на скорую встречу с очередной лужей и решили набрать воды в целлофановый мешочек. Но не тут-то было. Мешочек из-под кускового сахара оказался дырявым. Юрка предложил подняться на высокую часть берега и осмотреть русло в бинокль. Может быть, дальше просматриваются плесики. Так и сделали. И действительно, где-то за километр от нас синела полоска воды. Значит, до нее можно было не задумываться о том, чем утолять жажду.
   Усталые, но повеселевшие мы пошли дальше.
   Минут через пятнадцать осторожно, пригибаясь, подошли к луже. Вдруг и на ней утки. Но нет. Уток не было. Зато возле нее на берегу лежали пять мертвых грачей. Мы вопросительно посмотрели друг на друга. Что бы это значило?
   - Наверное, вода отравленная, - предположил я, - или содержит в себе какие-нибудь опасные для жизни свойства.
   - Наверное, - задумчиво сказал Юрка.
   - Что будем делать?
   - Не знаю, - пожал плечами друг, - во всяком случае пить отсюда нельзя. Хотя бы потому, что вода может быть заражена от этой дохлятины, - он перевернул носком ботинка одну из черных птиц.
   - Ну а что, возвращаться за водой к той луже? - я посмотрел назад без желания возвращаться обратно.
   Юрке, видимо, тоже не хотелось тратить время и силы на хождение взад-вперед. Он с мученическим видом вздохнул и махнул рукой вперед:
   - Пошли.
   Некоторое время шагали молча. Я вспомнил о том, как пару лет назад совершал пешее путешествие с ребятами, студентами-бурильщиками из Киргизии, Николаем Кочергиным и Мусой (фамилию не помню), по одной из степных речушек, и как мы у одного маленького изолированного плеса обнаружили несколько погибших по неизвестной причине грачей. Тогда мы тоже ломали голову над ними и в конце концов решили, что вода в плесике была каким-то образом отравлена. я рассказал об этом Юрке.
   Юра хлопнул себя по лбу и остановился. Я, естественно, тоже.
   - Ты знаешь, почему грачи мертвые? - почему-то с удовольствием сказал он. Это удовольствие на его лице, видимо, выражало найденную разгадку мертвых грачей.
   - Почему?
   - Потому что у этой лужи живут змеи. Щитомордники, а может быть - гадюки.
   - С чего ты взял?
   - Есть такая примета в маловодных сухих районах. Птицы прилетают пить, а змеи лежат на берегу. Птицы не замечают их и садятся рядом. Потревоженные змеи, обороняясь, наносят им свой смертельный укус. Хотя, конечно, птицы и не думают нападать на них. Но змее это откуда знать.
   - Логично, - согласился я.
   - Это не только логично, это - одна из примет пустынь и сухих степей.
   - Ну, и что теперь нам делать? - я смотрел то на Юрку, то вниз по руслу, то вверх. Он понял мой вопрос и сказал:
   - Ладно, пошли дальше, не возвращаться же назад. Там вода все равно может быть заразной.
   Мы опять зашагали навстречу неизвестности.
   И... провалиться этой речек сквозь землю!... еще километров десять русло было совершенно безводным. Кое-как мы добрели до четырех каких-то разваленных домиков. Видимо, лет пятнадцать-двадцать назад здесь было отделение Карынсалдинского совхоза, но по какой-то причине люди оставили эти места. Мы решили осмотреть развалины: вдруг встретится что-нибудь любопытное. Из-под стены одного бывшего строения выскочил заяц и помчался в степь. По недоказанному, но часто отражающему реальность закону, который люди называют законом подлости, ружье опять висело на Юркином плече, а он, открыв рот, пялил глаза на сверкающего пятками косого. Я быстро сорвал с Юрки ружье, но заяц был быстрее моих поспешных движений и успел скрыться в степи невредимым.
   - Олух! - с досадой сказал я Юрке, он промолчал, видимо, согласившись. Мы снова занялись осмотром поросших бурьяном останков человеческого жилья, в которых когда-то теплилась жизнь. Ни среди них, ни вокруг не было ни одной бутылки, ни одной банки, которые могли бы нам сослужить службу в походе. Единственное, что обнаружил Юрка в щели между одной из стен и грудой кирпича - это часть какой-то книги с сотней желтых, хрупких листов. У нее не было ни начала, ни конца, ни корешка. Текст шел примерно с восьмидесятой страницы, у разделяющих его глав не было заголовков, а отмечались они только римскими цифрами. Многие листы были порваны. Я повертел книгу, или часть книги, в руках и хотел выбросить, но Юрка положил ее в рюкзак, сказав, что сгодится для растопки.
   В трехстах шагах от мертвого поселка лежало русло Карынсалды. Здесь оно было довольно глубоким, в отдельных местах его глубина достигала десяти метров. Спустившись в него мы быстро обнаружили небольшой плесик мутной воды. Не удивились и не ахнули, как прошлые разы, перед долгожданной водой. Все-таки мы были в месте обитания людей, хотя и бывшего. Должен же быть рядом с человеческим поселением водоисточник.
   Мы напились и снова взобрались на берег. Осмотрели окрестности в бинокль. Вдали, на западе, в нескольких километрах от нас тянулся еще один приток Карынсалды. Это был один из трех притоков, обозначенных на карте, самый северный. Соединение южного притока с нашим, средним мы прошли часа полтора назад. На северо-западе блестела вода. Я указал Юре на нее. Юра тоже посмотрел в бинокль.
   - Что-то наподобие озерца, - сказал он.
   Мы перешли на другую сторону нашего русла и направились к озеру. Какое-то время шли, напряженно всматриваясь в даль. Что-то тут не так - было мое ощущение. Я остановил Юрку и сказал, что, вероятно, это не озеро, а мираж. Юрка указал на солнце, которое уже закатывалось за горизонт и резонно ответил, что уже не время для миражей, да и температура воздуха понизилась и его прозрачность стала довольно высокой, что исключало оптические обманы.
   Мы сделали еще две-три сотни шагов. Я опять остановил друга, вытащил из рюкзака бинокль. Теперь через увеличение стало ясно видно, что нас звала к себе отнюдь не вода, а блестящая на солнце глина. Сколько раз мы встречали миражи, а видели их самыми схожими с реальностью - с лесом, домиками, чайками, островами, зарослями тростника, - но ни разу они не могли нас обмануть, потому что мы, изучив местность, наверняка знали, что на месте манящих, красивых оазисов, ничего нет, кроме знойной, выжженной степи. А тут впервые нас обманула глина. Хороший, полезный урок. Степи мы поставили пятерку за ее оригинальную, интересную выдумку.
   Так как приближалась ночь, мы повернули обратно, чтобы переночевать у плеса возле развалин. Здесь русло реки, хотя и безводное, имело весьма обширную долину, богатую кустарниковыми зарослями. Долина приятно удивляла нас своим диким, необжитым видом. Приятно, потому что девственная красота влекла нас гораздо больше, чем очеловеченные, так сказать, облагороженные ландшафты. И еще мы поразились большому количеству волчьих следов на дне русла. Можно было подумать, что здесь их царство, и никто кроме них не смеет жить в этих местах.
   Стоянку решили устроить на высоком крутом берегу, прямо над плесиком, из которого мы набрали воды для чая.
   Багровое солнце, раскидав свои последние лучи по кудрявым облакам, ушло за далекий бугристый горизонт. Темно-синее небо востока вот-вот должно было рассыпаться искрами звезд. Сумерки густели с каждой минутой. Мы, оставив рюкзак и ружье на траве, пошли за дровами. Когда вернулись, было уже темно и взошла луна. Бросив дрова на землю, стали ломать сухие ветки. Вдруг я от неожиданности присел: в кустах, близко от нас, кто-то громко и протяжно завыл. Вой окончился грубым, звериным рыком, от которого мороз пробежал по коже. Моя рука самопроизвольно потянулась к ружью.
   - Волки! - сказал взволнованно Юрка, перестав ломать сушняк.
   - Юрик, костер! - торопливо подтолкнул я его, моментом собрав дрова в кучу. Зачиркали спичи, и пламя быстро охватило сухие ветки, отбросив бледный свет на несколько метров берега вокруг нас. С черного неба улыбалась нам полная луна. "Волчье солнце", - подумал я на нее, услышав, как дальше жутко завывал другой волк. Ему откликнулся тот, что был рядом, а затем еще два в другой стороне и еще три. Мы были как в полукольце их очаровывающего своей страшной, тоскливой силой пения.
   - Сколько их здесь?! - с ужасом и восторгом спросил я. Юра молчал и смотрел в черноту степи тоже взволнованный этим небывалым в нашей жизни концертом. Да, мы встречались с хищниками и слышали их вой ранее, но не в таком количестве. Сейчас мы ощущали опасность, но нам противостояла первозданная природа, а не человек с оружием, и потому была как это ни странно, нам желанной и приводила нас в восторг и трепет своим древним, здоровым естеством.
   Концерт певцов привольных степных просторов длился не долго. Но мы после него еще час сидели у яркого костра и озирались по сторонам. Я не выпускал из рук ружье. Небо грустно помигивало своими глазами - далекими звездами. Грустно, наверное, потому, что таких мест на Земле, где природа не испорчена вмешательством человека, где животные чувствуют себя так, как и должны чувствовать себя живые существа - хозяевами в своем родном доме, таких мест на Земле остается все меньше. Человек грубо уничтожает места обитания своих собратьев, и собратьев тоже. Да что говорить о собратьях, когда и братья-человеки беспощадно расправляются друг с другом и со своим домом - родной природой.
   Покушав и попив чай, мы легли спать, договорившись, что по очереди будем подбрасывать в огонь дрова, чтобы волки не подошли к нам. Но какой там! Уснули и проспали до утра мертвым сном, ни разу не проснувшись. Ночь была для середины сентября потрясающе теплой. Мы проспали до восхода солнца под открытым небом в одних рубашках.
  

10 сентября

   Поели, попили чаю и двинулись дальше прямо по руслу. Дно его было твердое, песчаное, практически без травяного покрова, но с обширными ивовыми зарослями. Среди них петляли проходы, которым не давали зарасти весенние водотоки. Эти проходы с открытыми голыми участками (весенними плесами) создавали в русле сложные лабиринты. Часто то тут, то там сияли на солнце кварцевым отливом горы речного песка, очень похожие совей волнистой поверхностью на барханы. Идти по диким местам, испещренным звериными (большей частью волчьими) следами, доставляло большое удовольствие. Воды опять не было, но что поделаешь: если бы была вода, то были бы и люди, и не было бы волков и этой первозданной долины, живущей древней, раскрепощенной жизнью.
   Пройдя много километров дальше вниз по сухому дну, мы поняли, почему люди оставили маленький поселок у Волчьей балки (так вполне заслуженно окрестили мы это место). Видимо, когда-то река здесь была сравнительно многоводной и вполне удовлетворяла хозяйственные нужды живущих у ее берегов, но наступили засушливые годы, выпадало мало осадков, река превратилась просто в сухой овраг, и люди покинули опустыненную долину.
   И все-таки не далеко от места ночевки мы наткнулись еще на одну лужицу. В бинокль я увидел копошащихся в ней уток. Стали подкрадываться, утки заметили нас и слетели. Но не все. Две продолжали сидеть. Правда, и они нас на расстояние выстрела на подпустили, поднявшись на крыло. К счастью, полетели в нашу сторону. Я сдуплетил. Первая утка благополучно унесла от нас свои ноги и крылья, а вот вторая получила заряд. Комом плюхнулась она на землю к нашему восторгу. Мы долго любовались добытой кряквой. Затем я в пылу азарта пальнул по уткам, летящим почти на стометровой высоте. Выстрел, конечно, оказался безрезультатным. Но разве мог он нам испортить настроение, когда в нашем рюкзаке уже покоилась осчастливившая нас крупная, тяжелая кряква. "Прости нас за то, что мы убили тебя, - сказал я птице, - мы съедим тебя, и ты принесешь нам силы, необходимые нам для продолжения жизни". Эту просьбу прощения у убитого живого существа я вычитал когда-то в детстве в книге о североамериканских индейцах. Тогда она мне показалась единственно возможным, хоть каким-то оправданием убийства человеком своих младших собратьев, живущих рядом с ним на планете. И позже я стал по примеру народной мудрости индейцев просить прощения у убитых мною на охоте птиц и зверей. Юра знал об этом, никогда не иронизировал над моими словами и воспринимал их с редкой для его сверстников серьезностью.
   Около двух часов шли мы дальше по сухому. Но вот чаще и чаще стали встречаться лужи, и скоро Карынсалды уже можно было назвать рекой. Это обстоятельство, конечно же, нас обрадовало, но одновременно сделало и более осторожными: у воды в степи часто встречается скот, а значит и люди. На одном плесе мы опять заметили уток и в этот раз мне удалось подкрасться к ним метров на двадцать пять. С полной уверенностью в успехе я произвел выстрел по сидячим на берегу кряквам. И... невероятно, но промазал! Юра и я не могли поверить, когда утки слетели и были таковы, что на зеркале воды и рядом с ней не осталось ни перышка. Мы подошли к луже. На песчаном берегу было отчетливо видно, что сноп дроби накрыл то место, где сидели птицы. Но в чем же тогда дело?!
   Я вынул из патронника стрелянную латунную гильзу. Прошлый раз я стрелял влет папковым патроном. Может быть, в металлических патронах порох с истекшим сроком хранения? Все-таки заряжены они были несколько лет назад. Мы нашли поблизости несколько крупных коровьих копешек, поставили их на ребро в песок в ряд. Я от них отсчитал двадцать пять метров, встал на колено, прицелился и выстрелил один за одним девять оставшихся металлических патронов: пять с дробью и четыре с пулями. Если пули разбивали лепешки, то дробовые заряды не сумели даже повалить ни одной из них. Последний выстрел для сравнения я сделал новым папковым патроном и, убаюканный предыдущими выстрелами, от отдачи сел на зад. Все стало ясно. Заряды пороха в металлических патронах настолько ослабли, что ружье дробью не стреляло, а буквально плевалось. Вот и утки: стряхнули дробь с себя и полетели.
   В обеденное время Юра в маленьком плесе на удочку выловил одного окунька и пять штук крупной плотвы. Мы их зажарили и с удовольствием съели. После небольшого отдыха потихоньку пошли дальше, внимательно осматривая все увеличивающиеся в размерах плесы. Но уток до конца дня больше не встретили.
   Вечером мы остановились на ночевку у крупного плеса. Поселок Карынсалды был уже хорошо виден нам. До него оставалось не более трех километров.
   Спали ночью нормально, но перед сном прошел дождь и нам пришлось сушиться.

11 сентября

   С утра принялись рыбачить. Рыба не клевала. Поймали за пару часов всего лишь шесть маленьких плотвичек. Но у нас была вчера добытая кряква, и мы не боялись остаться без хорошего обеда.
   К часам одиннадцати принялись готовить наше любимое в походных условиях блюдо. Я ощипывал и потрошил утку, а Юрка пошел на поиски съедобной зелени. Скоро он принес несколько крупных листьев лопуха и его корневищ, несколько стеблей рогоза и пучок мяты для чая. Затем мы выкопали ямку и разожгли в ней костер. Пока дрова превращались в кучу тлеющих углей, мы очистили корни лопуха и вынули из стеблей рогоза белые сердцевины, мелко покрошили их, также мелко нарезали лук и поместили все это внутрь утки. Посолив утку, завернули ее в листья лопуха и сверху обмазали слоем глины. По форме наша кулинарная заготовка получилась этаким яйцеобразным пирогом. Дрова в ямке прогорели, мы раздвинули угли и в центр положили замурованную в глину крякву. Затем сверху наложили сухие дрова, которые быстро охватились пламенем.
   Разомлев от ласкового тепла костра и приятных мыслей о предстоящем обеде, мы улеглись рядом с огнем, по-кошачьи сладко и мечтательно глядя на языки пламени. Я взглянул на Юрку: на его лице блуждала глупая, добрая улыбка умиротворенного человека. Тут же заметил, что и мои губы растянуты в подобной улыбке. Я посмотрел вокруг.
   Над нами раскинула плакучие ветви старая одинокая ива, какие любят изображать художники-пейзажисты. Рядом синела прохладной сентябрьской водой речка, окаймленная клубящейся зеленью густых кустарников. Небольшой луг с еще достаточно яркой зеленью разнотравья тянулся вдоль берега. Солнышко с почти безоблачного неба мягко и ласково касалось всего своими теплыми невидимыми руками. И дымок мутно-белым джином вился из нашего костра, растворяясь в ветвях старушки-ивы. Тихо было вокруг. Ощущение домашнего уюта и детской радости пронизывало нас. И мы чувствовали, что Земля под нами, несущая на себе всю окружающую нас невыразимую красоту, не может быть мертвой космической глыбой, мы явно ощущали в ней небезразличное отношение к нам, какую-то родительскую любовь, которую трудно постигнуть нашему человеческому уму.
   На траве лежала книга, найденная в брошенном поселении. Чуть ранее Юрка разжигал ее листами костер. Сейчас он взял ее остатки в руки и сказал:
   - Слушай, что здесь написано.
   Он нашел нужную страницу и стал читать. Я не могу воспроизвести точно текст, потому что эта книга (вернее, часть книги) была сожжена в рюкзаке вместе с другими бесценными для нас вещами. О том, кто и как это сделал, я упоминал выше. Я воспроизведу этот текст из памяти.
   Юра читал: "Жизнь. Есть ли она без сознания? Например, планета населена зверями, птицами, насекомыми, а разумных существ на ней нет. Спрашивается: не все ли равно - есть ли эта жизнь или нет ее, если ее никто не может осознать? Можно считать, что ее нет".
   - Каково?! - сказал он, глядя на меня.
   - Любопытно, - согласился я. - Это что же, если бы нас не было сейчас на этом месте, и никто не мог бы созерцать эту роскошную иву, этот мохнатый луг, эту тихую речку с синей водой, эти заросли кустарников и камыша, то можно было бы считать все это несуществующим?
   - Выходит, что так.
   - В этом что-то есть. Но все же, мне кажется, не может живое существовать бессмысленно. Кому-то, кто в состоянии постигать этот живой мир, все эти неразумные кусты, травы, насекомые, птицы нужны. Все-таки их кто-то должен увидеть, оценить и что-то получить от общения с ними. Вот мы, например, прошли маршрутом, которым люди не ходят, и увидели те уголки природы, которые, наверное, ждали этого часа и специально для этого момента там выросла трава, кусты, поселились жуки, комары, птицы, звери...
   Я сказал это, но не очень-то поверил своим словам.
   - Наверное, кому-то нужно, чтобы живое было там, где даже нет разума, - продолжил разговор Юра. - Но твоя привязка существования живых организмов к человеку не удовлетворительна. Потому что тогда невозможно объяснить для чего живут мелкие растения, пауки, муравьи где-нибудь в дремучей тайге или джунглях, или растения, кораллы, моллюски на дне океана, которые наверняка жизнь свою начинают и заканчивают безо всякой надежды на встречу с человеком. Но с другой стороны вся эта мелочь, я думаю, существует не только для того, чтобы их поедали крупные животные, которые могут попасться нам на глаза, но и для осознания их разумом.
   - Но каким? Вернее, чьим? Только Бог мог бы увидеть всех и вся. Но Бога то не существует, - сказал я про бога и почувствовал, что мои слова не имеют достаточной силы, потому что они основаны на малоубедительных посылках, принятых за истинные в нашем обществе. Я чувствовал, что есть какая-то ложь в отрицании Высшего Разума - Бога, но власть общественного сознания тяготела надо мной и решала спор в пользу материализма. Материализм же не давал мне возможность серьезно размышлять над тем, что не укладывалось в его схему. Итак, Бога нет, был смысл моих слов, а значит все эти жуки, травинки, рыбешки, птички живут совершенно бесцельно и безмозгло, и никому они в принципе не нужны, и не известно для чего они появились, а завянут и подохнут, так и делов то, все равно их никто не знает и не видит.
   Но смысл моих слов о бессмысленности неосознанной человеком жизни совсем не совпадал с внутренним ощущением неизбежности этого смысла. Это ощущение обязательного высшего смысла существования каждой живой клетки бессознательно боролось с материалистическим постулатом, что все живое случайно произошло из неживого и превратится через время снова в мертвое без всякой надежды на вечное бытие в биологическом теле и в духе. Я, как старательно взращенный плод на ниве тотального атеизма и воинствующего дарвинизма, просто отмахивался от назойливых подсознательных импульсов и иногда подкреплял эти отмашки богохульными остротами и цитатами из классиков коммунизма, типа "Религия есть опиум народа".
   - Да если Бог есть, то он всего лишь напоминающее нас разумное существо, только во сто крат умнее и сильнее нас. Конечно, он может влиять на нас и, наверное, самым счастливым или роковым образом, но все-таки это разве Бог?! Ведь над ним может стоять существо опять же во сто крат умнее и сильнее! - поддержал Юра мое богоотрицание.
   Так мы говорили, пока не подошло время вытаскивать из костра наш обед.
   Мы разгребли золу и вынули из кострища окаменевшее глиняное яйцо с уткой. Юра разбил его кернодробильным ножом. Куски глины развалились, и на нас пахнуло горячим запахом завернутого в лопухи печеного мяса. Мы проглотили слюну в предвкушении сказочного, по нашим представлениям, обеда. Пока Юра ставил чай, я собрал на стол, которым нам обычно служил подручный материал: газета, тряпка, фанера, доска, рюкзак, целлофан и так далее.
   Бесполезно описывать вкус вкусной пищи, его все равно не передать, нужно пробовать самому. В отличие от вкусной плохую пищу описать можно, для нее в русском языке полно подходящих определений. Но в этот раз утка была сготовлена что надо, и мне нечего сказать кроме того, что мы ее съели, почти не оставив костей, и съели бы еще несколько уток запеченных подобным образом.
   После обеда я отдыхал на траве у воды, а Юрка сидел рядом, забросив в речку удочку и смотрел на бездыханный поплавок. Я давно подметил, что он мог так сидеть час и больше без поклевок, не вынимая леску из воды, не проверяя крючок, и почти не двигаясь. Глаза его были устремлены на поплавок, но я сомневаюсь, что он его отчетливо видел, потому что редкие поклевки Юра зевал. Он о чем-то постоянно думал. Мне кажется, он и рыбалку больше любил не из-за рыбы, или процесса ловли, азарта, а из-за того, что он мог на ней спокойно сосредоточиться в глубине себя на интересующем его предмете. Об этом говорит хотя бы такой факт, что время на ужение он тратил всегда больше меня, а ловил почти всегда меньше.
   Вот и сейчас поплавок дернулся и поплыл в сторону. Юрка безучастно проводил его взглядом.
   - Клюет, - сказал я ему, - спишь что ли?
   Юрка дернул удочкой. На крючке не было ни насадки, ни рыбы. Он нацепил на крючок какую-то муху и опять закинул снасть.
   - О чем думаешь? - поинтересовался я.
   - Да о том же, - отозвался друг. - Думаю: может ли существовать живое если оно не может осознать себя или не может быть осознанным кем-либо?
   - Ну и как?
   - Думаю, что не может быть жизни никем не постигнутой.
   - Значит каждый живой организм наблюдаем и контролируем?
   - Насчет контроля не знаю, но что наблюдаем - это наверняка.
   - Но мы ведь говорили, что это под силу только богу, а бога, насколько мы можем судить, нет.
   - Дело в другом. Я пришел к выводу, что как вселенная наполнена материальными частицами, также она наполнена и сознанием.
   Я недоверчиво посмотрел на Юру.
   - Ну, вот слушай, - сказал он, совсем забыв про удочку, - давай начнем с того, что мир бесконечен как вовне, так и внутрь. Мы можем двигаться по условной прямой в пространстве и не достигнем конца, и также мы можем нескончаемыми миллиардами лет дробить элементарные частицы, и вещество, казалось бы, исчезая, будет все дробиться без конца и никогда не станет нулем. Так?
   - Так, - подтвердил я, напрягая свои мозги и одновременно поражаясь, что Юра в школе и в кругу знакомых прослыл человеком недалекого ума.
   - Тебе также известно, что движение более мелких частиц внутри более крупных напоминает движение планет нашей системы вокруг солнца или движение астероидов вокруг планет, движение нашей солнечной системы внутри галактики, галактики внутри вселенной и так далее. Например, атомы составляют молекулу, и сами в свою очередь состоят из ядра и движущихся вокруг него электронов, ядро тоже состоит из движущихся протонов и нейтронов и так далее.
   - Да, - сказал я, хотя ничего не понимал в физике и не был уверен в правоте Юркиных слов. Но ощущение мое было такое, что Юрка знает, что говорит.
   - Так вот, - продолжал Юра, - в этом бесконечном мире вовне и вовнутрь почему бы не представить, что мы живем на одной из частиц атома, вращающейся с другими частицами вокруг ядра-солнца? И с другой стороны: почему бы не представить, что есть во вселенной невероятных размеров частицы, вмещающие в себя сонм таких галактик, как наша, и на них живут существа, у которых один волосок в миллионы раз толще Млечного пути?
   - Ты хочешь сказать, что мы вроде бы микробов по отношению к ним, и в то же время гиганты по отношению к тем, кто живет на мельчайших частицах?
   - Да. Только микробы слишком крупны в этом сравнении, все во много степеней меньше.
   - Представить это почти невозможно, но если брать во внимание бесконечность, то, видимо, в этом что-то есть, - сказал я. - Хотя в голове не укладывается: как, например, на каком-нибудь атоме или еще более мелкой частице могут быть горы, леса, моря, животные, короче, жизнь со всеми мелкими подробностями, которые есть на Земле.
   - То же самое скажет и человек размером с нашу вселенную: как на этой пыли, а одна из пылинок - наша Земля, может умещаться жизнь во всей ее разнообразии? Ведь каждый предмет, а тем более объект природы на его планете такой же величины, как и для нас на нашей планете, и у него не хватит воображения поместить все, что его окружает, на пылинку.
   - Но если есть такие исполинские исполины, почему мы их не видим? - задал я, как сразу понял, довольно глупый вопрос.
   Но Юрка тут же с желанием стал мне разжевывать, что, как говорится, лицом к лицу лица не увидать. То есть, если ты будешь смотреть на свою матушку-землю не из космоса, а с высоты своего тела, то увидишь ли ты, что такое она? А если она живое существо? Тогда ты сможешь самое многое увидеть какую-то мизерную частичку ее тела, по которому не сможешь сделать никакого вывода о том, частью чего эта частичка является. То есть, как не сможешь ты стоя на земле увидеть Землю, так тем более не сможешь увидеть в почти бесконечное количество раз предмет больший ее. Это было убедительно и я согласился с Юрой.
   - Вот и представь, - сказал Юра, - что мы являемся такими же супергигантами по отношению к тем, кто живет на мельчайших частицах, и одновременно суперкарликами по отношению к тем, кто живет на чудовищных по размерам планетах. И если мы будем бесконечно двигаться во вселенной по прямой, мы когда-нибудь все равно достигнем небесного тела, на котором живут разумные существа, то же самое произойдет если бесконечно углубляться внутрь какой-либо точки, то есть - в молекулу, в атом, в протон и так далее.
   - Ты говоришь удивительные вещи, - привела в восторг меня логика друга, - но человеческий разум не в силах представить бесконечность, как говорится, устремляя взгляд и мысль вдаль, а уж уместить бесконечность в песчинке - это вообще любое воображение ставит в тупик.
   - Но тем не менее, это можно представить. Возьмем микроскоп и будем смотреть на песчинку. Чем больше разрешающая способность микроскопа, тем больше мы увидим деталей этой песчинки. Теоретически можно создать такой микроскоп, который покажет нам песчинку размером с нашу планету. И тогда! Бог его знает, что увидим мы на ней тогда. Может быть, что она будет населена разумными существами.
   - Но почему же тогда до сих пор никто из исследователей ничего не обнаружил?
   - А смотрящие в телескопы что-нибудь обнаружили в космосе?
   - Нет.
   - А почему ты думаешь, что на какой-нибудь пылинке легче обнаружить жизнь, чем в космосе? Хотя жизнь и есть в каждой песчинке и пылинке, потому что каждая из них бесконечна, но жизнь эту в них также трудно обнаружить, потому что она может находиться в миллионной частичке, составляющей эту песчинку или пылинку. Теперь ты понимаешь, наверное, почему я сказал, что вселенная наполнена сознанием, как материей.
   - Потрясающе, - согласно покачал головой я, - как ты до этого додумался?!
   Мы некоторое время помолчали. Гипотеза Юры, что разумную жизнь можно найти не только на расстоянии многих световых лет от Земли, но и здесь, в буквальном смысле под нашим носом, будоражила мой ум. Но какую из этого можно извлечь практическую пользу? Как можно связаться с этими невозможными с точки зрения нормальной психики мирами? Я спросил об этом друга.
   - Думаю, искать их в микроскопы, как и телескопами в космосе, почти безнадежное дело, нужно посылать сигналы в пространство, может быть, радиосигналы, которые могут расшифровать разумные существа, - ответил Юра. Он стал объяснять в каких частотах должны звучать эти сигналы, сыпал какими-то специальными терминами из радиотехники, чертил что-то на земле. Но его технические соображения я не понимал и потому не в силах был записать что-либо из его, может быть, не менее оригинальных идей в этом плане, чем идеи, доступные моему гуманитарного склада уму. Практическая польза от контакта с этими миницивилизациями, как сказал Юра, могла быть колоссальной. Потому что вокруг нас есть неисчислимое количество цивилизаций как ниже нас по развитию, так и во много степеней выше. И эти высокоразвитые цивилизации могут дать нам такую информацию, которая поможет землянам эффективней осваивать мир.
   - Но есть большая трудность в контакте с минимирами, - продолжал Юра, - и она заключается в том, что жизнь в них, по нашим меркам, необычайно коротка. То есть, если ты прожил минуту в нашем мире, то за это же время на крохотных пылинках жизнь в целом могла зародиться, пройти всю эволюцию и погибнуть, жизнь же отдельных существ, скорее всего, там укладывается в миллионную долю нашей секунды. Такой же пример можно привести и по отношению нашей жизни к жизни супергигантов. Эти люди-колоссы пока пошевелят одним пальцем, на Земле человечество успеет прожить жизнь от изобретения каменного топора до полета на космическом корабле вокруг планеты.
   - Ну а как же тогда контачить с этими минимирами? - спросил я с ощущением неразрешимости этого вопроса.
   - Для этого нужно напрягать мозги, - задумчиво глядел на поплавок Юра, - может быть, среди окружающих нас миров есть достигшие больших успехов в продлении жизни, и тогда контакт возможен прямой, а может быть, они накапливают информацию в виде культурных и научных достижений, концентрируют и хранят ее в своеобразных банках данных, к которым можно подключиться. Трудно сказать, но я верю, что можно найти способ контакта.
   - Юрка, - сказал я, - мне поначалу хотелось сказать, что ты большой утопист или фантаст, но сейчас мне кажется, что ты говоришь правду. Ведь если взять во внимание бесконечность, то просто не может быть, чтобы твои идеи были бредовыми. Их можно опровергать существующими научными средствами, но невозможно опровергнуть до конца, а вот доказать их истинность легче, хотя чрезвычайно трудно и, наверное, невозможно при нынешнем состоянии науки и техники.
   В это время поплавок исчез под водой. Юрка выдернул из реки плотвичку. За ней клюнула еще одна, и Юра тоже ее подсек. Я смотрел на зашевелившегося с удочкой друга и думал: почему же этот семнадцатилетний парнишка живет какой-то странной, замкнутой интеллектуальной жизнью? Я не мог припомнить ни одного человека похожего на него ни в жизни, ни в художественной литературе, ни в кинофильмах, чтобы этот человек был до невероятности другим, чем его представляют не только учителя и одноклассники в школе, сверстники на улице и коллеги по работе, но и даже его родители и сестры. И действительно, как можно представить себе юношу, который скверно учился в школе и так и не доучился, который нередко злоупотреблял алкогольными напитками в компаниях, который с окружающими его людьми не говорил ни о чем, кроме как о бытовых мелочах и малозначимых делах, который, как и его окружающие молодые люди, в каждую фразу вставлял нецензурное слово, и вообще был сполна наделен негативными чертами, характерными обществу, в коем он варился, который никогда ни с кем даже попытки не делал говорить о высоких и утонченных предметах, как можно представить его тем, кем он был только здесь, у этой безлюдной речки - человеком утонченного чувства, высокого ума, проникающего в недоступную для многих бездну нескончаемого знания. И я был счастлив, что мне открывалась его истинная неординарная натура, так долго скрытая под маской умственной и нравственной посредственности, подходящей для жизни в окружающем обществе.
   Я думаю, проблески сильного мышления у Юры замечали и другие, но вряд ли на общем видимом фоне отсутствия каких-либо достоинств кто-то обращал на них внимание. А они, эти проблески, выражались хотя бы в уникально быстром решении сложнейших задач. Всякого рода головоломки, ребусы он разгадывал без особого напряжения ума. И в то время, пока я или кто-то другой с трудом управлялся с одним интеллектуальным заданием из журнала "Наука и жизнь", Юра свободно управлялся с десятью такими заданиями. Я помню, что часто даже не осмеливался браться за решение какой-нибудь головоломки, на разгадку которой Юра тратил считанные минуты или даже секунды.
   Ближе к вечеру на небе собрались дождевые облака, помочили землю и нас дождем, и убрались восвояси. После дождя мы вышли в путь вниз по реке. Всю ночь шагали. Прошли поселок Карынсалды и подошли к поселку Горняк. Недалеко от него остановились на стоянку.
  

12 сентября

   До обеда наудили плотвы: я - десять штук, и Юра - четыре. На обед сварили уху и с удовольствием поели. До вечера опять рыбачили и снова небезрезультатно: на моем счету - семь плотвы, на Юрином - пять плотвы и два окуня. Вечером также сидели с удочками, и вдруг откуда ни возьмись вылетел чирок и с ходу плюх на плес шагах в тридцати от нас. Сел и уставился в нашу сторону. Я боком, боком - шмыг за кусты. Беру ружье и из-за кустов - бац! Чирок кувыркнулся и поплыл кверху ногами. Что и говорить - мы были довольны добычей. Вечером ели печеную рыбу, вареного чирка, пили с него горячую, жирную сурпу, а затем сидели у костра и тихонько попивали чаек. Ну и славно же мы сегодня поели.
  

13 сентября

   Где-то в двенадцать часов ночи собрались в дорогу. В наших планах было за ночь обойти Горняк и уйти от него по возможности дальше.
   Когда мы поравнялись с Горняком, наш путь пересек высокий грейдер с мостом через реку. По ним то и дело проезжали машины, освещая фарами дорогу, мост и прилегающий к ним участок степи. Мы переждали интенсивное движение и во время затишья броском, по-партизански, чтобы никто не заметил, форсировали грейдер.
   Обогнув поселок и выйдя снова к реке, посмотрели назад. Огни Горняка и далекого Карансалды, едущего по ночным дорогам автотранспорта оставались позади. Впереди же тускло блестела река, темнело ровное полотно степи и - ни одного огонька. На радостях, что мы наконец оставили за спиной цивилизацию с ее сиянием электрических ламп, ревом моторов и не всегда благосклонными к нам ее представителями, мы поздравили друг друга рукопожатием.
   С волнительным ощущением радости ожидания новых приключений мы зашагали по уходящей в неизвестность дороге. Дорога вилась по высокому и крутому берегу Карынсалды. Внизу лежали зеркала крупных речных плесов, обросших со всех сторон пышной зеленью кустарников. Луна, окрасив долину голубоватым огнем, сделала все видимое нам на редкость живописным, таинственным и чуточку пугающим. Тихая без шорохов и шелеста ночь, разрываемая только трещанием цикад, серебряный диск волчьего солнца - луны и ни одного огонька вокруг создавали тот психологический настрой, при котором мы, будучи достаточно смелыми людьми и осознавая себя хозяевами положения в этом мире ночной природы, тем не менее отчасти поддались чувству какого-то суеверного страха перед маловероятной возможностью серьезной опасности. Мы с Юрой шагали в ночную мглу, навострив, как говорится, и глаза и уши. Ружье в моих руках все время было готово к выстрелу. Так мы двигались по степи до тех пор, пока река резко, под углом 90 градусов, не повернула на север. Мы ткнулись в излом русла и остановились.
   - Что это такое? - спросил я сам себя и ткнул пальцем в сторону лежащего на высоком обрывистом берегу какого-то белесого крупного предмета. Юра стал вглядываться по направлению указывающего пальца. Подошли. Освещенный холодным светом луны на земле лежал большой, седой мертвый волк. Пасть его с отливающими звездным блеском клыками была жутко оскалена. Складывалось впечатление, что этот мощный зверь погиб в момент смертельной схватки. Мы во все глаза смотрели на хищника, на его могучие лапы и грудь, на громадную, лобастую, ощерившуюся голову. Мы оторвали взгляд от зверя и стали озираться по сторонам. Также ничто не нарушало тишину. Бесшумно лился лунный свет с неба, и таинственно мерцали воды остекленевшей в штиле Карынсалды. Подошли к краю обрывистого берега. На той стороне круглого плеса в черноте зарослей раздался звериный рык, и что-то тяжелое зашуршало в кустах.
   - Волки! - тихо сказал я и взял ружье наперевес. Плеснула крупная рыба, и лунный желтый столб закачался на речной глади. Снова стало тихо и жутковато. Дальше углубляться в степь теперь мы и не помышляли. Неизвестность обретала, как нам казалось, черты реальной опасности, и надо было дождаться утра.
   - Юра, собирай сушняк, а я буду сторожить тебя, - сказал я. Для этого необходимо было спуститься вниз к кустам. Я понимал, что лезть в полной темноте туда, где могут находиться волки и страшно и рискованно, но посылая вниз Юру, мне также однозначно было понятно, что только он мог это сделать, потому что только я мог стрелять наверняка быстро и прицельно, а значит спасти одного из нас от возможного нападения хищников.
   Юра спустился к воде и стал лазить по кустам, на ощупь собирая сухие ветви. Я ходил над ним сверху, вертел головой во все стороны, готовый выпустить заряд картечи в любой куст, если там что-нибудь шевельнется. Прошло, как мне показалось, полчаса, прежде чем сушняк был собран, и Юра на берегу у воды развел костер. Я спустился вниз. Мы расположились у огня и стали ждать рассвета. Юра через некоторое время признался, что очень боялся лезть в кромешную черноту кустов, но в то же время понимал, что другого варианта не было.
   Утром еще раз посмотрели на мертвого волка, а затем на пройденный ночью путь. В чистом воздухе достаточно хорошо просматривались горизонты. Вдали, на западе матово голубели очертания поселка Горняк, примерно десять километров пути отделяло нас от него.
   Юра закинул на плечи рюкзак, я взял ружье, и мы пошли туда, куда вело нас русло реки.
   До обеда двигались почти без остановок, меняясь вещами. Река все также тянулась цепочкой изолированных друг от друга озерец, но отдельные плесы были довольно крупные и, судя по цвету воды и крутизне берега, глубокие. Заросли по руслу теперь почти отсутствовали, все реже попадались жидкие кустарники и камышовые островки. В полдень остановились в невысоком, исхоженном домашним скотом, продуваемом ветром ивняке. Решили стоять здесь до завтра, так как не было уверенности, что не окажемся вечером в таком месте, где ни дров, ни укрытия не будет на ночь. "Отдохнем, порыбачим, поохотимся, - рассуждали мы, - а завтра с утра совершим рывок до амантогайской трассы, по которой в случае неблагоприятных условий похода можем на попутной машине переехать в другое место". Под неблагоприятными условиями мы подразумевали отсутствие на реке естественных укрытий от непогоды и посторонних взглядов, а также отсутствие в открытой степи топлива для обогрева и приготовления пищи.
   День был на редкость для сентября жаркий. Мы разделись до плавок, оставили вещи под кустом на берегу и пошли обследовать округу. Местность для отдыха нам понравилась: в реке плескалась рыба, из небольшого заливчика слетело несколько уток.
   Вернулись на стоянку, немного полежали на траве, расслабив мышцы, и только начали собирать дрова, как вдруг к нашим кустам подъехала грузовая машина. Она остановилась в полста шагах от нас, из нее вышли четыре человека. Убегать было поздно и мы сели на видном месте с удочками. Я предупредил Юру, чтобы с его стороны не было никакой самодеятельности, и чтобы он во всем слушался меня.
   Долго мы сидели, мужчины-казахи что-то быстро говорили по своему, лазили зачем-то в кустах рядом с машиной, но нас к нашему удивлению не замечали. Скоро, напротив, на другой стороне плеса появилось стадо коров, погоняемое двумя пастухами на лошадях. Они проехали по берегу также не далее полусотни метров от нас, и, хотя мы и сидели совершенно открыто, также нас не заметили. Мы все больше изумлялись непонятной слепоте пастухов и людей из машины. Ждали-ждали, когда они нас заметят, но так и не дождались. Наши нервы были на пределе, хотелось куда-нибудь скрыться, но мы всюду были на виду. Конечно, нам было неизвестно, что это за люди, и, может быть, они нам ничем не навредили бы, но в глухой степи можно встретить и таких "товарищей", от которых можно ожидать чего угодно. И чтобы не экспериментировать - добрые перед нами люди или злые - мы предпочитали не встречаться ни с какими. Сейчас же нам деваться было некуда, и мы с некоторым страхом ждали хорошей ли, плохой ли развязки событий. А страх был не в том, что я и Юра боялись людей, превосходящих нас физической силой, а в том, чтобы не пришлось применить против этих людей оружие, потому что в обиду мы себя не собирались давать никому.
   Приехавшие в машине люди, как мы поняли, решили устроить на свежем воздухе пирушку. Они с пастухами стали гонять стадо, отбивая одного телка на убой. Сначала пастухи на лошадях скакали за коровами где-то за кустами на открытом пространстве. Они что-то кричали, перемежая казахские фразы русскими ругательствами. Затем коровы устремились в кустарник в нашу сторону. Что тут началось! Испуганные действиями своих хозяев животные, сминая все на своем пути, мчались прямо на нас. Я и Юра в ожидании худшего стали в кустах у вещей, вооружившись удочками.
   Коровы ошалевшей лавиной с треском пронеслись вокруг, развернулись и стали с мычанием бегать вокруг нас. Пастухи с гиканьем скакали, сломя голову, по кустам. Мы думали: вот-вот нас кто-нибудь затопчет. Один всадник - ну и страсти! - промчался буквально в двух метрах от меня, чуть не зацепив мою голову ремнем кнута. Юра вовсе растерялся и стоял бледный, опустив руки. Тех коров, которые ломились прямо на нас, я бил удочкой по мордам и кричал: "Пошли вон!" Хотя вряд ли они понимали по-русски, но встреченные хлесткими ударами останавливались, секунды очумело смотрели на наши не менее обалдевшие физиономии, сворачивали и продолжали бежать в обход.
   Вскоре любители молодой говядины кучей завалили большого красного теленка метрах в пятнадцати от нас. Они что-то кричали, навалившись на бившееся в ужасе под ними животное. Потом подняли его и повели резать к машине.
   Мы были ошарашены, просто сражены слепостью пастухов и тех четверых, стояли, открыв рот, и не могли поверить, что они, бегая вокруг, чуть не смяв нас, так нас и не увидели. Единственное объяснение всему этому, которое приходит в голову, это то, что мы каким-то образом стали невидимыми. "Но это же чушь!" - справедливо воскликнет человек с реальным взглядом на вещи. И будет прав, и мы с ним согласимся. Но... это не дает объяснения удивительному факту.
   "Это уже чересчур!" - такой фразой оценил я то, что нас до сих пор не обнаружили копошащиеся теперь рядом с машиной люди, и стал лихорадочно сбрасывать вещи в рюкзак. Взяв ранее снятую с себя одежду в охапку, с рюкзаком, ружьем и удочками, сперва Юра, а за ним и я с быстротой, которую позволяли наши ноги, помчались из кустов по открытому месту в ближайший овраг, с большим риском оказаться замеченными. Вскоре были вне видимости увлеченных разделкой зарезанного бычка людей.
   В овраге мы дрожащими руками натягивали на себя штаны, рубашки и то и дело трясли изумленно головами и восклицали: "Ну и чудеса!... Вот это да!... Да такого быть не может!..." Я сказал Юре, что это тот случай, о котором рассказывать кому-либо бесполезно, все равно не поверят.
   Наведя порядок в нашем нехитром хозяйстве и успокоившись, вышли по оврагу к реке на несколько сот метров ниже места "скотских страстей" и зашагали снова по руслу.
   До вечера двигались вдоль чистых речных берегов по однообразной сухой степи. Чего опасались - то и получилось: вечер застал нас у большого чистого плеса, вокруг которого совершенно отсутствовала растительность. Запад горел в лучах закатившегося солнца, позади нас было десятка два пройденных километров, а впереди - такая же гладкая без единого кустика степь. Дальше было идти сегодня бессмысленно и мы остановились на ночевку.
   За оставшееся до темноты время Юра поймал рыбы, в том числе и хорошую, более килограмма, щуку. Я собрал горку кизяка на песчаном берегу, нашел сухих веточек для растопки и развел костер. Юра после рыбалки занялся приготовлением пищи. Когда ужинали, ночь уже поглотила все вокруг. Луны не было, темень и тишина облекли нас со всех сторон, и казалось, что кроме этого живого пламени и нас, усталых и молчаливых рядом с ним, больше за сотни верст отсюда нет ничего напоминающего о жизни.
   Юра скоро заснул, а для меня началась тяжелая, мучительная ночь. То ли от того, что Юра не дожарил щуку, то ли по какой иной причине, но у меня скоро начались резкие боли в животе. Стала кружиться голова, навалилась слабость, подскочила температура, начался сильный озноб. Я всю ночь то корчась лежал у костра, то ходил вокруг. Силы с каждым часом все больше покидали меня. Но Юру я не будил, потому что чувствовал, что во мне еще есть тот запас жизненной энергии, который способен преодолеть болезнь. Хотя уже всякие тревожные мысли посещали меня.
   Ближе к утру вверх по руслу завыли волки. Я разбудил Юру. Где-то далеко-далеко залаяли собаки и замычали коровы, встревоженные зверьем. Через некоторое время у реки появились два автомобиля с фароискателями, они зигзагообразно ездили по степи. Видимо, искали волков. Когда машины приблизились к нашему плесу, мы затушили костер, чтобы не возбуждать внимание тех, кто в машинах.
   Какое-то время сидели в темноте. Я сказал другу о своем резко ухудшившемся здоровье и дал ему некоторые рекомендации как поступать в случае, если я буду, как говорится, в неподъемном состоянии. В то же время я высказал уверенность, что переборю болезнь, и предложил прямо сейчас по темну выйти в путь. Юрка ничего не говорил, только слушал.
   В пятом часу я собрался с силами и налегке вышел в путь, Юра, нагруженный рюкзаком и ружьем, зашагал за мной.
  

14 сентября

   Шли почти до рассвета. По пути в темноте тихо прошмыгнули мимо двух юрт. Чабаны спали и нас никто не заметил. Единственное, боялись собак, как бы пастушеские волкодавы не учуяли нас и не подняли на ноги своих хозяев, которым было бы сложно объяснять, что мы делаем с оружием возле их жилья и скотских загонов. Отшагав километров пять, остановились у большого чистого плеса, окруженного с берега камышами. Здесь решили встретить зорьку.
   Встали на берегу в зарослях в нижнем конце плеса. Начало светать. Замершие камыши черными силуэтами стеблей и своих мохнатых головок скрывали от нас часть горизонта и водного зеркала. Я с ружьем наготове пристально вглядывался в еще темное небо над зарослями. Вокруг не было ни звука, ни движения, и я отчетливо чувствовал болезненную дрожь в своем измученном недугом теле. Но вот из-за пушистых султанов камышей вылетел силуэт утки и помчался над рекой мимо нас. Я вскинул ружье, выцелил ее и выстрелил. Утка с перебитыми крыльями замертво упала в воду у того берега. Все произошло так быстро - и появление утки, и вскидка ружья, и выстрел, и шлепок сбитой птицы о воду, что Юра и я были в экстазе от удачной стрельбы и сопровождали ее эмоциональными восклицаниями, типа "Ух, ты!" "Во мы даем!!" Радость наша станет вполне понятной, если сказать, что мы использовали этим утром единственный шанс иметь хороший обед, потому что в остаток утра и до вечера нам больше не встретилось ни одной утки, и помимо этого совершенно не клевала рыба.
   После охоты прошли километра три и, наконец-то, на нашем пути снова раскинулись кустарниковые заросли, которые сулили нам укрытие и тепло в виде топлива для костра. В них-то мы и остановились на дневку. Я все еще сильно болел, был очень слаб и поднявшаяся ночью температура тела, похоже, не снижалась.
   Юра все заботы по лагерю взял на себя. Пока я, постанывая и кряхтя, лежал на растленной на траве Юркиной куртке, сам Юрка разводил костер, жарил на вертеле утку, кипятил чай. В чай он добавил несколько горстей шиповника, чтобы, как он сказал, глюкозой победить мою болезнь. Я в свою очередь назвал его легкомысленным идиотом за то, что он вчера не дожарил щуку, и я теперь должен страдать.
   Юрка, исправляя свою ошибку с щукой, так поджарил дичь, что она сверху обуглилась. Но нет худа без добра: мы ее съели с костями, до того они были хрупкими и податливы зубам от чрезмерного воздействия на них огнем. После утки долго пили чай, а затем под пригревшим солнышком легли спать. Когда проснулись, я почувствовал себя намного лучше, чему был Юрка как-то загадочно до неестественности сильно рад. Я, тоже довольный улучшением здоровья, тем не менее спросил: чего это он так развеселился?
   - Знаешь, кто тебе помог выздороветь? - таинственно спросил друг.
   - Знаю, - хмуро, но не сердито сказал я, подозрительно глядя на его улыбающуюся физиономию, - ты. Но ты помог мне не только выздороветь, но и заболеть. А сейчас, слава богу, исправил свою ошибку.
   - Так вот, - пропустил все это мимо ушей Юра, - тебе помог Сергий Радонежский.
   - Ты что, молился что ли за меня? - иронично улыбнулся я.
   - Нет. Я, когда варил чай, положил туда на время иконку, - торжественно, словно речь шла о крупном открытии в медицине, объявил Юрка, - и она спасла тебя!
   - Ну ты и выдумщик! - рассмеялся я. - Тебе бы алхимиком или колдуном быть!
   Мы вместе почему-то долго и весело хохотали над выдуманным Юркой рецептом целительного отвара. Видимо, наш смех был разрядкой мучительного ожидания развязки моей болезни.
   Над нами, высоко в небе, пролетел табун гусей. Гуси нас раззадорили. Теперь мы просто рвались вперед, чтобы достигнуть долгожданных богатых охотой мест.
   Во второй половине дня двинулись дальше. Теперь на пути без конца стали попадаться юрты, пастухи со стадами и отарами. Русло реки снова тянулось в коридоре зелени кустарников. Мы шли вплотную к зарослям, чтобы быть менее заметными. И каково было наше изумление, когда увидели на горизонте трассу Аркалык-Кустанай и мост через Карынсалды, за которым река впадала в Жалдаму. Мы думали, что до трассы еще достаточно далеко, а оказалось, что уже пришли.
   К мосту подошли вечером. Недалеко от него у маленького плеса решили ночевать. Устроились на ночлег очень хорошо. Единственное, что не доставало, это хорошего ужина, так как кроме чая, сухарей, лука, небольшого запаса картошки на долгий поход и ста граммов сухого красного вина в бутылке больше ничего не было. Обошлись чаепитием.
   На закате в стороне от нашей стоянки по полевой дороге проехала грузовая автомашина. В четверти километра от нас остановилась. Из кабины вышел шофер, открыл капот и стал возиться с двигателем, посматривая в нашу сторону. Мы забеспокоились. Я решил подойти к нему якобы за куревом, чтобы прояснить ситуацию. Юрка остался у костра.
   Шофер, казах лет тридцати, прохладно ответил на мое приветствие и дал мне пару сигарет. Он ни о чем не спрашивал, а только с подозрительностью мельком осмотрел меня. В кабине сидел еще один мужчина. Я поблагодарил за курево и пошел на стоянку. Шофер тут же захлопнул капот, сел в машину, развернулся и поехал туда, откуда приехал. Действия его были подозрительными.
   - На разведку приезжал, - сделал вывод Юра, - решил посмотреть: кто мы такие.
   Мы были в замешательстве. Что делать? Уходить на другое место? Но уже темнеет. И мы так хорошо устроились на ночь: насобирали кучу дров, нашли охапку сухой травы для постели, вскипятили чай. Рядом с нами мост, под которым можно укрыться в случае ненастья. Вообщем, очень не хотелось уходить с обустроенного места. Тем более, что за мостом у реки располагались сразу три селения подряд: аулы Каражар, Жалдама и районный центр Амантогай. Их мы никак не могли пройти за ночь, да и в наши планы это не входило, как не думали и о том, чтобы возвращаться назад.
   Взвесили все обстоятельства и решили остаться на месте.
   Авось пронесет и все будет нормально. Но не пронесло.
   Через час в темноте безлунной ночи мы были разбужены ревом автодвигателей. Я поднял голову с травяного ложа и увидел, как к нам быстро двигаются шесть огней автомобильных фар. Юра тоже проснулся и, моргая глазами и открыв рот, смотрел на приближающиеся электрические огни. Первый раз в своей походной жизни я почувствовал бессилие перед обстоятельствами. Через десять секунд машины будут здесь, мы не можем за это время собраться и убежать, в то же время сопротивляться намного превосходящим силам было бы безумием. Особо размышлять или даже перекинуться ободряющими фразами у нас не осталось времени.
   Три автомобиля стремительно полукольцом подъехали вплотную к нашей стоянке, ослепив нас дальним светом. Водителями транспорта было сделано все, чтобы ошеломить нас, подавить психологически, дать нам понять, что сопротивляться бессмысленно и бежать нам некуда. Из машин - жутко представить! - повыскакивало человек пятнадцать-двадцать с ружьями, монтировками, палками! Они тут же окружили меня и Юру, а один наставил дуло ружья прямо мне в лицо. Что-то в разнобой крича, видимо, подбадривая самих себя и запугивая нас, они приказали нам быстро грузиться в машину. Мы с нервной дрожью в руках стали собираться.
   Пока мы собирались, приехавшие люди обыскивали наши вещи, рюкзак, некоторые лазили в поисках чего-то вокруг по кустам и возле воды. Ружье с патронами сразу же отобрали. Но не обнаружив того, что им было нужно, они принялись трясти нас за грудки и кричать: "Где вы спрятали теленка?!" Стало понятно: нас принимают не за тех. "Сейчас мы вас увезем в Амантогай и сдадим в райотдел милиции", - сказал один из приехавших, видимо, инициатор пленения нас. Я пришел в уныние, Юра вообще молчал.
   Надо было как-то выкручиваться из положения. Но как? Я, особо не надеясь на удачу, принялся объяснять возбужденным людям, кто мы такие. Вынул из кармана охотничий билет и разрешение на пользование охотничьим оружием. Сказал, что мы никакие не бичи, живущие воровством скота, а занимаемся охотничьим и рыболовным туризмом в свободное от работы время. Показал штампики в билете и разрешении, указывающие на законность нашей охоты в этом сезоне. Сказал, что они могут проверить, где я работаю и живу, позвонив в отдел кадров Тургайской геологоразведочной экспедиции и в Жанадалинские районные электрические сети, начальником которых является мой отец. Они спросили: и много мы убиваем дичи? "Нет, - ответил я, - чаще не более одной утки в день". Людям, живущим далеко от мест, где развит туризм, где любители природы и путешествий бродят с рюкзаками не с целью наживы, а чтобы отдохнуть и познать свои возможности в противостоянии стихийным силам, было трудно понять нас. Они представляют себе охоту или рыбалку, результатом которых должны быть пуды рыбы и битой дичи, и совсем не представляют, как можно так просто, бесцельно, по их понятиям, бродить по степи по многу дней. И не было никакой возможности объяснить им то, что их жизни было чуждо и в чем они видели только бессмыслицу.
   Полчаса я тыкал им в физиономии документы, удостоверяющие мою личность, и объяснял как мог, что мы безобидные туристы. Они с недоверием слушали мои, как им казалось, неубедительные аргументы в нашу защиту. Но... один аргумент, кажется, подействовал. И тут свою роль сыграло чинопочитание в обществе, боязнь власть имущих: всякого рода директоров, начальников, секретарей и т.п. Когда я сказал, что мой отец является руководителем организации, это сразу не подействовало на внешнее поведение приехавшей толпы, но, я заметил, что стало внутренне подтачивать и разлагать ее самоуверенность и чувство безнаказанности. Агрессивность толпы как-то постепенно пошла на убыль. Кончилось тем, что люди, перевернувшие наш лагерь кверху дном, вернули мне ружье и боеприпасы, допили наше вино и оставили нас в покое. Перед уездом, правда, сказали, чтобы утром нас здесь не было, если мы не хотим неприятностей.
   Машины уехали, а мы с Юрой, подавленные и эмоционально опустошенные, еще долго шарахались в темноте среди разбросанных, истоптанных вещей.
   Не успели мы лечь спать, как опять подъехала автомашина. В ней было четыре молодых человека и пятый - милиционер. Все пошло по второму кругу, только в более спокойной обстановке. Милиционер попросил нас показать вещи, ружье, охотбилет, разрешение на пользование оружием. Дотошно рассматривал в документах штампики и подписи, сличал изображение на фотографии с моим лицом, номер ружья с номерами в билете и разрешении. Также нудно расспрашивал о том, кто мы такие и чем занимаемся. Целый час я внушал ему, что мы не бандиты и не враги какие-нибудь местным жителям, уговаривал его не увозить нас на разбирательство в амантогайскую милицию. Один парень - казах лет двадцати пяти, коренастый с усиками, миролюбиво спросил: не знаю ли такого-то в экспедиции? Я знал того человека и сказал об этом. На всякий случай описал его, чтобы у коренастого не возникало сомнений в моем знакомстве с его земляком. Это обстоятельство сразу расположило и без того добродушного парня к нам.
   - Да ладно, мужики, - сказал он своим дружкам и милиционеру, - видно же, нормальные ребята. Пускай остаются. Поехали.
   Милиционер, так и не обнаружив криминала в нашем поведении, в конце концов сказал:
   - Извините за беспокойство. - И пошел к машине.
   Но один человек явно хотел чем-нибудь поживиться и довольно развязно спросил: есть ли у нас деньги.
   Милиционер остановился, обернулся и строго что-то сказал ему по-казахски. Коренастый тоже по-казахски стал сердито что-то ему объяснять. Наконец они сели в машину и укатили в сторону Каражара.
   И вот мы, слава богу, остались одни. Долго не могли заснуть, то и дело поглядывая в степь -не едет ли кто еще. После такой встряски наша нервозность, эмоциональная взвинченность были понятны. Мы полночи ворочались с боку на бок.
   - Вот пристали с теленком! - то и дело говорил в темноту Юра.
   - Слушай, - вдруг пришла мне догадка, - а может быть они имеют в виду теленка, которого вчера эти четверо с пастухами завалили?
   - А может, - сказал Юра, как бы поражаясь этой догадке. - Мы же думали они пирушку собираются устроить. Вот шакалы, - возмущенно продолжал он, - не просто воруют, а с помощью самих же пастухов!
   - А что им, этим пастухам, плохо что ли? - сказал я. - Поди эти на машине часть теленка пастухам прямо на дом и увезли.
   - Сами, наверное, пропажу на воров или волков сваливают, - зло заметил Юрка.
   - Конечно. Вот мы, например, очень удобный объект для них, чтобы отвести внимание от себя.
   - Точно, это они теленка украли, - продолжал друг вспоминать вчерашнюю историю, - ведь что за нужда была резать его прямо в кустах, подальше от глаз.
   - Барымтачи, -вспомнил я определение у казахов людей, совершающих разбойничьи набеги на чужие стада и угоняющих скот.
   - А пастухов кем назвать?
   - Они тоже - барымтачи. Ведь стадо государственное.
   Так мы долго разговаривали, но в конце концов усталые от редкого по накалу страстей дня уснули.
   И, удивительное дело, спали очень хорошо, не проснувшись до позднего утра на разу.
  

15 сентября

   Утром, памятуя о вчерашнем нам предупреждении, наскоро перекусили, собрали вещи, разобранное ружье спрятали в рюкзак и вышли на асфальт трассы. Во время завтрака и сборов у нас созрел план ехать на реку Моилды, до которой отсюда около ста километров. В прошлом году я путешествовал по этой реке со студентом-геологом Василием Четвериковым. Тогда мы провели чудесную неделю в долине Моилды, и теперь мне хотелось пройти по тем же местам, показать их Юрке.
   Машину долго ждать не пришлось. ЗИЛ-130 довез нас до Амантогая. Но зато на его окраине в ожидании попутного транспорта мы провели около шести часов. На трассе познакомились с попутчиком, улыбчивым казахом лет тридцати. Разговорились. Он ехал в нашу сторону, но ближе - до поселка Степняк.
   День стоял жаркий и душный. Уже прошло время обеда, а попутных машин практически не было. Те, которые проезжали мимо, большей частью не имели свободных мест. Хотелось есть и, в особенности, пить. Попутчик предложил прогуляться в поселок, купить там еды и вина. Оставив Юрку на обочине сторожить вещи, я и наш новый знакомый пошли в Амантогай. В магазинах был обеденный перерыв, и нам пришлось бесцельно бродить по улицам, прежде чем мы попали в продуктовый магазин. Купив рыбных консервов, хлеба и пару бутылок портвейна вернулись на дорогу к уже соскучившемуся в одиночестве Юрке. С удовольствием принялись за еду и выпивку. Все как-никак какое-то развлечение на этой пыльной дороге в голой, высохшей от солнца и ветра степи.
   Нашему попутчику повезло. Сразу после застолья возле нас остановился грузовик с одним свободным местом. Долго после отъезда разговорчивого и улыбчивого сотрапезника мы молча и вяло сидели на краю дороги вдвоем, распаренные и разомлевшие от жары и вина.
   Но вот настала и наша очередь продолжить путь. Подъехал ГАЗ-53, водитель сказал, что если нас устроит, он довезет нас до Степняка, но в кузове. Еще бы, конечно устроит. Мы быстренько забрались в кузов.
   Проехав пятьдесят семь километров, к вечеру были у Степняка. Сошли в версте от поселка у моста через реку Сарыозен. До заката солнца дежурили на трассе в надежде поймать попутный транспорт, чтобы проехать последние тридцать шесть километров до Моилды. Но бесполезно, дорога пустовала. Что делать? Решили ночевать под мостом и утром попытаться уехать. Возле моста в высохшем русле у небольших луж наткнулись на заросли паслен. С удовольствием наелись сладких черных ягод. Попили чай и перекусили хлебом и чесноком. Две купленные в Амантогае булки свежего хлеба разрезали на двадцать долей, а те в свою очередь на четвертинки, и положили их сушиться в укромном месте на бетонную плиту. Так будет легче контролировать расход продуктов. Кстати, в походах мы всегда ведем строгий учет продовольствия, заранее прикидываем число предполагаемых дней путешествия, и делим все продукты на их количество. Кусковый сахар, лук, чеснок, чай, сухари, картофелины - все четко распределяется и потребляется строго норме. Это позволяет нам не оставаться совсем без питания в случае неудачной охоты или рыбалки.
   После скромного ужина принялись за устройство ночлега. Вверху, под самым полотном моста на мощных бетонных опорах мы обнаружили углубления, в которых можно провести ночь без всякой боязни, что нас кто-то заметит. Натаскали туда дров, разожгли костер, а когда дрова в основном прогорели, затушили их, разгребли в сторону золу, присыпали бетонную плиту землей и завалились спать на теплое место. Тепла нагретой плиты хватило, чтобы мы могли сладко, как на натопленной печке, проспать на ней до утра.
  

16 сентября

   Весь день сторожили машины у моста и не было толку. Только в пять часов вечера нас подобрал один личный "Москвич". Он то и довез нас до самой Моилды. Сколько радости было, когда мы очутились у этой долгожданной речки. Правда, нас смутил плакат перед мостом у дороги, на котором крупными черными буквами было выведено: "Карантин. СИБИРСКАЯ ЯЗВА". Что мы знали о сибирской язве? Что это опасная болезнь, которая может привести к летальному исходу. Что ее возбудители могут находиться в мясе животных, в водоемах, в почве, а точнее, в любом месте зоны распространения эпидемии. Мы в раздумье потоптались у плаката. Но столько физических и моральных сил было отдано, чтобы попасть сюда - за двести километров от Аркалыка, столько пешком пройдено и невзгод перетерпето, чтобы сейчас стоять у этой речки, что мы, добравшись до заветной цели, никак не могли повернуть назад. И мы пошли дальше, навстречу новым приключениям и испытаниям. И ощущение счастья свободы в этом мире, свободы выбора пути - сидеть дома, шататься по пыльному городу, ходить на танцульки и пить водку со сверстниками, а потом драться в подворотнях, или идти опасности и неизвестности навстречу с рюкзаком за плечами - ликовало в нас, потому что ложному существованию во имя удовлетворения телесных потребностей мы предпочитали жизнь высокого духовного и физического накала, жизнь в царстве божественной природы, где нет лжи и подлости так называемых общественных отношений, а есть борьба со своей слабостью и силами стихии, преодоление их и победа над ними.
   "Что впереди?" - вот вопрос, который бесконечно вставал перед нами и был главной движущей силой нашего непреодолимого стремления за черту горизонта, несмотря на стерегущие на пути серьезные препятствия. Иной раз нужны большие усилия, чтобы их преодолеть, но сложность обстоятельств нас только раззадоривала. "Мы не сдаемся трудностям, - как-то верно выразил Юрка суть наших отношений с природными силами, - но и не рискуем по глупости, не ведем себя запанибратски с природой, но все время помним о ее любви к нам". И это говорил Юрка! Господи, прости этому обществу, за то что часто оно в мудрых видит глупцов, а в глупцах - своих кумиров!
   Мы отошли с полкилометра от моста вниз по реке и устроили до темноты привал на берегу. Все небо затянуло серыми грязными тучами. Как бы что не выпало нам на голову! Мы покушали, отдохнули и в быстро наступавших сумерках двинулись на юго-запад по течению реки. Сейчас главной целью было - достигнуть плотины у аула Норулген. Двадцать километров до цели рассчитывали за ночь преодолеть и с утра начать охоту на водохранилище, образованном плотиной.
   Отшагав впотьмах километров шесть, остановились на отдых у ивовых кустов на берегу. Посидели. Юрка выкурил сигарету, и снова в путь. Преодолев около половины расстояния до плотины, снова сделали короткий привал. И каков был мой ужас, когда я обнаружил пропажу бинокля! Оказывается, я его оставил на предыдущем месте отдыха. Так хотели мы иметь эту вещь, наконец-то купили, но не прошло и месяца - потеряли! Я был крайне огорчен и не мог смириться с потерей. Мы, даже не обсуждая - нужно ли искать бинокль и возможно ли это безлунной непроглядной ночью в дикой, заросшей буйной растительностью долине Моилды, оставили рюкзак в стороне от дороги в какой-то ямке и ринулись назад, хотя шансы найти пропажу были не то что минимальные, а практически нулевые.
   Прошли на всякий случай километров пять, развернулись и - обратно. Обшаривали все похожие места на то злополучное место отдыха. Нам казалось, что мы помним общие черты берега, где потеряли бинокль, но в темноте таких мест было сотни. Казалось, вот-вот будем у цели, но шло время, а место не находилось, и мы начали думать, что прошли его. Но все-таки, после долгих и упорных лазаний на ощупь по кустам, обрывам берега и оврагов наткнулись на пропажу. Я протянул руку к какому-то едва чернеющему в траве предмету и нащупал футляр бинокля! Его находка была отнесена нами в разряд чудес, случившихся в наших путешествиях. И мы опять испытали состояние истинного счастья.
   Теперь я запрятал бинокль глубоко во внутренний грудной карман куртки и через каждые пять минут дальнейшего пути проверял его наличие в этом кармане.
   Бинокль нашли, но теперь Юрку стал обуревать страх, что потерялся рюкзак. То ему казалось, что мы прошли яму с рюкзаком, то, что мы идем совсем по другой дороге.
   - Мы рюкзак не теряли, а прятали, - сказал я на его страхи, - и в этом большая разница. Спрятанную своими руками вещь я никогда не потеряю, - уверил я его, нисколько не сомневаясь в своих способностях запоминать и ориентироваться. И действительно, по своим малозаметным приметам я привел его и себя точно к ямке с рюкзаком. Теперь было все в порядке и можно было со спокойной душой продолжать утомивший нас непредвиденными обстоятельствами переход.
   Юра предложил сделать часовой привал, вскипятить чай, перекусить. Я вспомнил по прошлогоднему путешествию, что где-то между нами и плотиной на берегу стоит одинокий нежилой домик - старая пастушеская зимовка. Возле него можно без особого труда даже в темноте насобирать кизяка и дров для костра и там же устроить отдых с чаепитием. В связи с этим я на юркино предложение ответил своим - дойти до домика и там отдохнуть. Он его принял.
   Через час с лишним мы были у зимовки на берегу реки. Когда приблизились к одинокому домику с выбитыми окнами и дверями метров на сорок, в нем вдруг что-то треснуло, зашуршало, а затем едва звякнуло. В беспросветной мгле и глубокой тишине ночи эти звуки в заброшенном, удаленном от селений строении были более чем неожиданными и подозрительными. Мы дружно, как по команде, встали и замерли. Значит каждому из нас эти звуки не показались.
   - Ты слышал? - тихо спросил я, вглядываясь в черноту оконных проемов.
   - Да, - почти шепотом отозвался Юрка.
   Я на всякий случай снял с плеча ружье. Тишина была гнетущей, стало жутковато. В домике, видимо, кто-то был. Но кто? Зверь? Вряд ли. Это не характерно - крупным степным животным посещать человеческие постройки, а мелкое зверье, как нам думалось, не могло произвести такие звуки. Человек? Но кому что надо в пустом доме, затерянном в глухой осенней степи? Таким же как мы путешественникам? Это вообще маловероятно на удаленном от районов развитого туризма Тургайском плато. С какой же целью здесь мог находиться человек? Мы знали, что в долинах таких речушек, как Моилды, нередко скрываются бежавшие из мест заключения осужденные. И, легко понять, какую опасность могут представлять преследуемые законом люди, затравленные органами правопорядка, измотанные своей суровой, малоосмысленной жизнью, голодные и озверевшие от непрестанных лишений. Не нам их судить, но и, как говорится, дай бог с ними не встречаться. Присутствие по какой-то причине скрывающихся людей или человека в мертвом доме, как мне казалось, было более вероятным, чем присутствие в нем, например, рыбаков, охотников и тем более волка, лисы или домашних животных.
   Из-за сильной темноты и неимения фонаря риск входа в дом был очевидным, тем более, что обстановка была незнакомой.
   С минуту мы постояли на месте, всматриваясь в таинственно-зловеще зияющие проемы окон и вслушиваясь в гнетущую, мрачную тишину, исходящую из утробы матово белеющего стенами дома.
   - Рисковать не будем, - вполголоса сказал я, на всякий случай снимая ружейные курки с предохранителя, - пошли.
   И мы двинулись дальше вниз по реке. Старались идти по открытым местам, чтобы в случае попытки преследования нас или тем более нападения, заметить противника как можно раньше.
   Через полчаса у воды на чистом месте с хорошим круговым обзором устроили привал. На ощупь насобирали сушняка и развели костер. Один из нас постоянно был на дозоре с ружьем.
   Поставили на костер кастрюлю с водой и сели у теплого яркого пламени. Его свет сделал окружающую нас тьму вовсе непроницаемой. Время от времени мы смотрели по сторонам, но глаза были не в силах что-либо различить и за несколько шагов. Ружье лежало у меня под рукой со взведенными курками.
   У костра появились несколько мокриц. Они, привлеченные светом, смело бежали к его источнику. Несколько секунд, и вот уже обожженные раскаленными угольями насекомые скрутившись копошились в горячей золе. За ними появился еще десяток мокриц, некоторые взбирались по нашим ногам. Мы, отряхиваясь, стали искать место, откуда пожаловали наши нежданные "гости". В двух шагах от костра лежал старый поваленный камыш. Из-под его прелой толщи и бежали на огонь насекомые. И бежали уже не по одному, не группами, а десятками.
   - Кошмар, сколько их здесь! - воскликнул Юрка. И действительно, макрушек все прибывало и прибывало. Скоро они потекли настоящим потоком! Они, как безумные, серой, сотнями особей исчисляемой массой стали переливаться из-под гнилого камышового пласта в наш поистине адский для них огонь. Остановить их было невозможно и мы дали им дорогу, сев с другой стороны костра. Мокрицы бежали и бежали, обжигались, отбегали на несколько сантиметров от костра в сторону, опять устремлялись в пламя и так до тех пор, пока огонь не уничтожал их. Костер трещал и шипел от сотней лопающихся в его пышущем жаром чреве насекомых.
   Мы попили чай и молча стали наблюдать за этим нескончаемым и бессмысленным самоубийством мокриц. В часов пять, устав от этого зрелища, я предложил Юрке выйти в путь, не дожидаясь рассвета. Он охотно согласился, видимо, и ему изрядно надоело то же, что и мне.
   Утро долго не наступало, так как небо было сплошь затянуто тучами. К шести часам подошли к водохранилищу. Где-то за дремучими зарослями тростника, кустарников и лугового бурьяна загагакали гуси. Битый час мы блуждали в предрассветных сумерках в зарослях поймы, среди проток и заболоченных впадин и только с рассветом выбрались на земляной вал плотины.
  

17 сентября

   К моему удовольствию, Юрка отметил, что здесь очень красиво, и что он благодарен мне за "экскурсию" в столь незаурядное в наших степях место. В сущности на просторах Тургая много мест не хуже этого и, конечно же, есть и получше. Но, когда среди бескрайних, выжженных солнцем равнин встречаешь живописные, благоухающие пышной растительностью уголки, всегда кажется, что каждый из них уникален, каждый из них - самый лучший из всех, потому что он - вот здесь, перед тобой, а не где-то там, где тебя сейчас нет. Не избалованному ландшафтным разнообразием жителю сухих степей и пустынь часто знакомо это чувство единичности и необыкновенной красоты контрастного голой, плоской равнине объекта природы. Встречаешь где-нибудь далеко от лесов в щебнисто-глинистой жаркой местности маленькую рощицу низкорослых узловатых берез, входишь в ее бело-зеленый тенистый мир с сочной, густой травой, вдыхаешь прохладный запах грибов и прелых листьев, и, кажется, что ты никогда не встречал на земле подобного, очаровательного места. Ложишься на травяной ковер, смотришь сквозь сплетения березовых ветвей и листьев в синее небо, и тебе становится настолько покойно, легко и сладко среди этой древней тишины, и настолько становится отчетливым ощущение нескончаемости потока времени, действительности духовного блаженства и бренности всего материального, из-за чего так суетятся люди, что хочется навсегда остаться в этом райском уголке и провести остаток жизни в размышлении о непреходящем и созерцании. "У нас вся местность состоит из таких рощиц, - резонно ответят многие северяне степняку, - и ничего в них нет необычного. Березы как березы, трава как трава. Первые срубим на дрова, вторую скосим на сено". И будут правы. По-своему. И житель степи не будет с ними спорить, потому что один вполне справедливо в роще видит средство обогрева своего жилья и пропитания своего домашнего скота, другой - место поддержания душевного уюта и равновесия.
   И сейчас мы, стоя на валу плотины, с радостью осматривали окрестности, где нам предстояло провести, как мы надеялись, хорошие дни.
   Пребывание у водохранилища начали с охоты. Полдня бродили по берегу в надежде подстрелить утку на обед, но нам это не удалось. Утки и лысухи сидели в недоступных для пешего охотника местах. Мы облазили все закутки правого берега и кругом видели дичь. Я щелкал курками. Стрелял в уток голодными глазами и, может быть, с досады скрежетал зубами, что не могу добраться до водоплавающих, но, так или иначе, я не сделал сегодня ни одного выстрела, потому что обилие дичи было вне пределов убойности ружья, и ни одного завалящего маленького чирка в его пределах.
   Скромно пообедав чаем и сухарями, принялись из подручного материала сооружать плот, чтобы на нем добраться до беспечных уток и лысух. Благо, недалеко от водоема был старый скотский загон, и мы в постройке использовали его жерди и доски. Но как только с радостными воплями спустили наше плавсредство на воду, и моя нога ступила на него, как оно сразу же затонуло. У нас не было навыков строительства плотов, и мы не рассчитали грузоподъемность нашего сооружения. Что делать? Плюнули мы на такую охоту и пошли устраивать лагерь.
   В ивняке сделали замечательный шалаш. Сверху покрыли его валявшейся неподалеку толью, а нутро набили старой соломой, найденной также у скотского загона.
   К вечеру распогодилось, и мы пошли на вал плотины удить рыбу. Вода кишела мальками, окуньки и плотвички величиной с мизинец цеплялись на крючки один за другим. Как мы не меняли места, номера крючков и величину насадки, всюду нашей наживке не давала покоя рыбья молодь. Ни одна мало-мальски крупная рыба в этот вечер не клюнула.
   - Давай ловить тогда мелочь, - махнул Юрка рукой с досады, что нормальная рыбалка не получается, - на уху пойдет.
   И конечно же, нам не составило большого труда в короткое время выловить из реки более сотни окуньков и плотвичек, которые были настолько не велики, что все вместе заполнили не больше половины нашей двухлитровой кастрюли.
   На противоположном берегу водохранилища появились какие-то горе-охотники в лодке. Стреляли они стреляли, всех уток и лысух пораспугали, но так ничего и не убили. С тем и уехали восвояси.
   Вечером мы сварили жирную, вкусную уху. Еще бы, ведь она состояла наполовину из рыбы! Попили сладкого чаю и, сытые и умиротворенные, разлеглись у потрескивающего костра, поглядывая то в его желто-малиновое пламя, то в глубокое, звездное небо. Звезды сегодня были как-то по особенному серебристы и ярки, их крохотные огоньки помигивали и трепетали в черной невесомости космоса.
   - Во-он, видишь ту звезду? - спросил Юрка, показывая на восток.
   - Да, - кивнул я, хотя там было много звезд, и я не затруднял себя отыскивать ту, на которую указывал друг.
   - Как ты думаешь: за сколько лет свет достигнет Земли, наших глаз?
   - Трудно сказать, - пожал я плечами, - может за тысячу лет, а может - за миллион.
   - И может быть, этой звезды уже не существует, - добавил Юра, - так?
   - Возможно.
   - А мы до сих пор видим ее сияние. И если ее уже в действительности нет, то значит мы видим прошлое этой звезды. Ты согласен?
   - Получается так, - согласился я, предчувствуя, что двоечник и нелюбимец учителей Юрка, снова выдаст что-нибудь оригинальное.
   - В связи с этим мне пришло в голову, что мы можем видеть прошлое и своей планеты, своей страны, города и даже можем видеть самих себя в младенчестве, в школьные годы, можем видеть многие исторические события и выдающихся личностей прошлого.
   - Каким образом?
   - Представь себе, ты на космическом корабле со скоростью выше скорости света удаляешься в космос от Земли. В мощнейший телескоп, установленный на корабле, ты наблюдаешь за своей родной планетой, в частности, за своим городом и даже за своим домом. Раз ты двигаешься со сверхсветовой скоростью, значит с каждым мгновением полета ты оказываешься в той световой волне, которая содержит в себе все более раннюю по времени изобразительную информацию с Земли. То есть, обгоняя световую волну и наблюдая за удаляющимся объектом, ты в телескоп как бы видишь кадры кинохроники, прокручиваемых назад. Телескоп ты можешь нацелить не любой земной объект и даже на самого себя, ведь если ты сейчас летишь в корабле, то н-ное время назад ты был на Земле и что-то там делал.
   - Это интересно, - задумался я над Юркиной идеей, - но что же получается, мы прошлое будем смотреть как бы в вывернутом варианте?
   - Да нет же, - горячо продолжал Юра, - зачем в вывернутом? Допустим, ты хочешь увидеть Куликовскую битву. Ты обгоняешь свет с Земли до тех пор, пока не достигнешь световой волны, покинувшей Землю в 1380 году, а точнее утром 8 сентября. На этой волне ты притормаживаешь и регулируешь скорость в соответствии скорости света. То есть, теперь ты летишь в пространстве с такой скоростью, которая позволяет тебе наблюдать разворачивающиеся события на Куликовом поле в нормальном течении времени. Ты можешь как бы остановить кадр, точно выдерживая скорость света, можешь что-то просмотреть замедленно, что-то наоборот в убыстренном темпе. И таким образом ты можешь увидеть любое событие, любое лицо прошлых эпох.
   - Мне кажется, - сказал я, - что если бы эту идею можно было осуществить на практике, то можно было бы раскрыть массу преступлений, совершенных под открытым небом, выявить историческую правду многих событий.
   - Да, это точно, - задумчиво подтвердил Юра, - но, пока, это возможно только теоретически.
   - Но уже многое из ранее казавшегося невозможным, - заметил я, - нашло практическое применение.
   - Наверное, - невпопад сказал Юрка. И я заметил, что он уже не слышал моей последней фразы. А сосредоточившись в себе, углублял свою мысль.
   Дивясь силе юркиных мозгов, упрятанных с виду в такую ни чем не примечательную упаковку с физиономией простачка, я некоторое время помолчал.
   - О чем теперь думаешь? - спросил я его попозже.
   - А? - очнулся он.
   - О чем думаешь?
   - Да думаю, каким образом можно увидеть будущее, - ответил мой друг.
   В одиннадцать часов мы забрались в шалаш, зарылись в солому и быстро уснули.
  

18 сентября

   В полночь подул резкий леденящий северный ветер, который не утихал более суток. Мы как могли зарывались в солому, но все-таки это не спасало нас от холода. Особенно сильно мерзли ноги. Мы ворочались с боку на бок и с нетерпением ждали утра. С его наступлением выбрались из шалаша и сразу развели костер, чтобы согреться. Позавтракав, опять стали шататься по правой стороне водоема в надежде на охотничье счастье. Но утки вели себя точно так же как и вчера.
   Погода окончательно испортилась. Все небо затянуло косматыми тучами, потихоньку накрапывал дождь. После бесплодных усилий вчерашнего и сегодняшнего дней пополнить провиант мясом водоплавающих, мы, что называется, несолоно хлебавши решили трогаться в обратный путь. На этом богатом дичью месте без лодки нечего было делать.
   Где-то в час дня свернули в лагерь и двинулись назад. Решили идти по левому берегу, чтобы обшаривать мелководья на другой стороне разливов. Перейдя по плотине на ту сторону, долго лазили по заросшим мелким заливам водохранилища, в общем-то уже не надеясь на удачу. Но к нашему удовольствию фортуна совсем не оставила нас. В одной заросшей низким камышом и осокой протоке я заметил стайку кормящихся уток. Они, ничего не подозревая, беззаботно бороздили укрытую зарослями от ветра заводь, бултыхались в ней и покрякивали. Мы подкрались к ним на верный выстрел. Одна утка сидела ближе к берегу, в нее-то я и ударил из верхнего ствола. После выстрела с ближайших плесов поднялось до сотни уток, но ни одна из них не полетела в нашу сторону. А та, в которую я стрелял, осталась лежать неподвижным комком на воде. Но убить - мало, теперь ее надо было как-то достать из обжигающей холодом воды. Я с надеждой посмотрел на Юрку, ожидая, что он, как более молодой, разденется до пояса и достанет дичь. Юра отвел глаза в сторону. Я стал журить его за желание вкусно и хорошо кушать и в то же время нежелание сейчас приложить усилия для обеспечения пищей своего же желудка. На друга и это не подействовало. Как и мне, ему очень не хотелось раздеваться на пронизывающем, злющем ветру и лезть почти в ледяную воду. Теперь уже вслух, во весь голос браня Юрку за то, в чем он был и не был виноват, я неохотно разулся, снял носки, брюки и пошел по топкому илистому берегу в студеную воду. Чтобы достать утку (она оказалась крупным красноголовым нырком), пришлось войти в воду почти по бедра. После того, как я вынес птицу на берег, наше размолвка прекратилась. Уж слишком довольны мы были, что возвращаемся с водохранилища не с пустыми руками, чтобы продолжать ругаться.
   Теперь с уткой в рюкзаке зашагали к мосту, от которого и начинали наше путешествие по Моилды. Попутно просматривали плесы. С одного слетел крупный кряковый селезень, я с очень хорошей позиции выстрелил в угон, но - вот досада! - промазал. Обычно таких уток бью без проблем, а тут сплоховал. Пока смотрел вослед селезню, перезаряжал ружье и чертыхался, неожиданно из-за ближайших кутов ивы выехал всадник, и его лошадь рысцой потрусила к нам.
   Всадником оказался местный чабан лет пятидесяти. В полушубке, ватных брюках и малахае, он этаким неуклюжим здоровячком восседал на спине своего мерина. Его темно-коричневое лицо с узкими разрезами почти скрытых под веками глаз приветливо улыбалось нам, и мы, видя это, охотно протянули ему руки и поздоровались. Минут пять стояли. Говорили о том, о чем обычно говорят люди, пути которых перекрестились в безлюдном месте и через короткое время вновь разойдутся, чтобы больше не сойтись никогда. Общие вопросы, общие ответы. К концу беседы я спросил у чабана, не знает ли он сколько сейчас времени, чтобы завести наши, забывшие заводку часы.
   Когда я вынул из кармана большие, круглой формы, карманные часы на цепочке, купленные год назад в Кустанае за двадцать рублей, наш новый знакомый, увидев их, пришел в неописуемый восторг.
   Он сказал, что иметь такие часы - его давняя мечта, и стал просить меня обменяться с ним часами. На его руке были часы на ремешке, как он подчеркнул, очень хорошие и в два раза дороже моих, а точнее - стоимостью сорок четыре рубля. Но я тоже хотел иметь карманные, долго искал их по магазинам и теперь, естественно, совсем не желал с ними расставаться. Чабан настойчиво упрашивал меня, объяснял, как ему в шубе неудобно закатывать рукава, чтобы посмотреть время, и как легко это будет делать если у него будут за пазухой в карманчике часы на цепочке. Я и рад был бы ему оказать услугу, если бы особо не дорожил этими часами. Как не хотелось отказывать, но все же я не согласился на обмен. Тогда чабан предложил нам пойти к его юрте, расположенной в трех километрах ниже по руслу, и там он даст мне в придачу к своим часам еще пятьдесят рублей. Мне не хотелось ни возвращаться назад, ни расставаться с часами, и я опять отказал назойливому чабану.
   Тот грустно вздохнул, уныло помолчал с минуту, потом говорит: "Ну, дай я их хоть посмотрю хорошо, а то и в руках такие часы не держал". Я положил часы на его смуглую ладонь. И тут наш занудливый собеседник проявил норов. Он сунул часы себе в карман под шубу, снял со свей руки свои и подал мне. Мы опешили от такой наглости, я грозным голосом стал требовать возврата нашей вещи и в горячке даже назвал его лживым вымогателем.
   Но чабан решил бороться за свою "мечту" до конца. Он сказал: "Слушай, друг, ну не обижайся на старика. Ты - молодой, бываешь в городе, еще купишь себе такие часы. А я все время пасу овец в степи, где я их достану? Я вам правду говорю: пойдемте со мной ко мне в юрту, там я зарежу барана, накормлю вас досыта, араком напою, денег дам, лишь бы вы уважили старика и не отнимали часы. Если договоримся, то вы мне - друзья на всю жизнь. Приезжайте в любое время, живите у меня, рыбачьте, охотьтесь. Всегда буду рад вам. Короче, мой дом - ваш дом!"
   Его приглашение гостить в летне-осеннее время у него на джайляу нам пришлось по душе, и я с некоторой грустью, что пришлось расстаться с часами, уступил их чабану.
   Мы пообещали ему однажды приехать и пожить в его юрте, где он проводил теплое время года со своей семьей, отдохнуть с удочками и ружьем на берегах Моилды. Расстались друзьями. Пожилой чабан потихоньку поехал к своей отаре,он через каждые пять метров оглядывался и кричал: "Друг!", "Жду в гости!", "Спасибо за часы!", "Рахмет!" Мы в ответ махали ему рукой.
   - Заманчивая идея - погостить у него! - с удовольствием сказал Юрка. Он, видимо, мысленно уже был у чабана в гостях, кушал жирный бешбармак, пил крепкий, пахучий кумыс и сидел с удочкой у речки, наслаждаясь первозданной прелестью удаленной от городов долины Моилды.
   - Да, - охотно согласился я, - может, когда и получится.
   К мосту пришли уже в кромешной темноте. Северный ветер усилился, температура воздуха была вряд ли выше пяти градусов тепла, снова пошел мелкий дождь. Спать под открытым небом - нечего было и думать. Надо было искать укрытие. Не далеко от трассы на берегу обнаружили белеющую бетонную опору для строительства моста, видимо, в свое время она оказалась лишней и ее, после ввода моста в эксплуатацию, оставили лежать в степи. Опора длиной около десяти метров имела в поперечнике овальную форму и лежала полукольцом вниз, образуя под собой своеобразное туннельное укрытие. Мы на четвереньках залезли в центр нашего нового временного пристанища и, положив рюкзак под головы, улеглись на земле. К несчастью, опора располагалась таким образом, что ветер дул прямехонько в нашу рукотворную пещеру. Найти в темноте более подходящее место для ночлега мы сейчас не могли, а повернуть многотонную опору поперек ветра было не по силам не то что нам, но и не каждому трактору. Мы пытались усилием воли игнорировать поток холодного воздуха и заснуть, прижавшись спинами друг к другу. Но не смогли. Как выразился Юра: "Очень холодно и паршиво". Постукивая зубами, выбрались из-под опоры на уж слишком свежий воздух и стали шарить в ближайших кустах, отыскивая сухие ветви. Дождик продолжал моросить, и лазить во тьме по влажной растительности было крайне неприятно. Из наших ртов шел пар. Значит температура воздуха была близкой к нулю. Сила ветра достигала по нашим прикидкам более десяти метров в секунду.
   - По таблице Сайпла, - услышал я Юркин голос в темноте, - охлаждающая сила воздействия ветра на организм человека, если скорость ветра десять метров в секунду, при температуре воздуха около 0 градусов равна примерно 15 градусам мороза.
   - Да ты что? - неприятно поразился я, чувствуя шкурой истину юркиных слов. - Так мы и замерзнуть можем!
   - Может... пойти к чабану? - неуверенно сказал Юрка.
   - К нему мы будем идти до рассвета, - не согласился я.
   Дальше, под впечатлением цифры 15 градусов мороза, которая не сулила нам ничего хорошего, мы стали более активны в поисках дров, понимая, что от них зависит благополучный исход ночи для нашего здоровья. Насобирав кучу влажного сушняка, мы весь его на четвереньках перетащили в бетонное укрытие.
   Через некоторое время в нашей норе загорелся костер. Мы расположились по разные стороны его и сразу с первыми языками пламени почти заснули в них окоченевшие лица и руки. Бетонный туннель не успевал наполняться дымом, резкие потоки ветра быстро выталкивали его вон. И, хотя дым мешал нам, его можно было терпеть.
   Мы у костра немного разогрели кровь в своих конечностях и легли спать. Побороть стужу в целом нам не удалось, всю ночь мы, измученные усталостью и злой погодой, дремали и подбрасывали в костер дрова. Кое-как в конце ночи все же уснули.
   Утром я открыл глаза. Юрина голова в кроличьей шапке лежала в центре прогоревшего костра. Его измазанный сажей нос тихо посапывал. "Бедолага, - мысленно пожалел я его, - натерпелся ты со мной лишений. Хорошо еще не на раскаленные угли положил голову".
  

19 сентября

   Попив чаю, пошли охотиться на плесах близ трассы. Но охота не получилась. Берега Моилды здесь большей частью малопроходимы из-за буйной растительности и к воде подойти не просто. Один раз, услышав плескание и постанывание лысух, я продрался сквозь ивняк и выстрелил в ближайшую к берегу, вороную, белолобую птицу. Но она, получив заряд дроби, все же нашла в себе силы пробежать десяток метров и юркнуть в недоступные для меня заросли. "Ничего не получится, - с досадой подумал я, - надо сворачивать охоту, здесь не только подранка, но и убитую птицу не достать".
   Закинув ружье за спину, выбрался на открытое место. Юрка стоял в кустах шиповника, увешанных пунцовыми крупными ягодами, меланхолично срывал самые большие из них, отправлял себе в рот и выплевывал ершистые комочки семян. Я присоединился к нему.
   Чуть дальше, южнее нас, в лощине над посеревшей зеленью осенних зарослей возвышалось деревце с красными мелкими плодами.
   - Что это? - показал я Юрке.
   Юрка пожал плечами:
   - Яблоня-дичка, наверное.
   - Странно, - задумался я, - в городах-то их сколько угодно, но что-то не припоминаю, чтобы такие яблони росли сами по себе где-нибудь в степи, в поймах рек или в березовых и осиновых колках, хотя они и дички.
   - Пошли посмотрим, - предложил Юра, - если правда дичка, пожуем яблочек. Они, хотя мелкие как горох, но кисленькие, приятные.
   Мы пробрались сквозь колючие кусты шиповника к деревцу. По его зубчатым листьям сразу стало видно, что это никакая не яблоня. Но что же тогда? Такое дерево на Тургайском плато мы никогда не встречали. На его ветках висело множество пурпурных ягод размером крупнее горошины. Они напоминали плоды яблони-дички, но в то же время имели на противоположном черешку конце бахромку, наподобие увянувшего соцветия на ягоде шиповника, только совсем куцую.
   - Что же это такое? - ломали мы голову, ходя вокруг дерева.
   - Давай попробуем ягоды, - предложил я.
   - А вдруг они ядовиты? - засомневался Юрка.
   - Да не похоже.
   Я сорвал ягоду и стал жевать. Она оказалась приятного, слабого, сладковатого вкуса. Внутри ее, как и у шиповника, были твердые семена и их пришлось выплюнуть. Юра последовал моему примеру, и скоро мы вовсю поедали, как нам казалось, совсем незнакомые нам ягоды.
   - Смею предположить, - сказал я, - что мы с тобой обнаружили уникальное дерево.
   - Почему ты так думаешь, - спросил Юра, увлеченно щипая с веток незнакомые плоды.
   - Мне кажется, что это - гибрид яблони-дички и шиповника. Посмотри: величина дерева, характер расположения плодов, их цвет и размер говорят в пользу дички, а бахромка на ягодах, опять же цвет и комочек семян внутри них указывают на родство с шиповником. Видимо, это дерево, как и шиповник, принадлежит к семейству розоцветных. И вполне вероятно, что оно является гибридом.
   - Может быть, - сказал Юра, - действительно, другого объяснения мы появлению этого дерева здесь дать пока не можем. А чтобы кто-нибудь привез сюда издалека неизвестное дерево, забрался сюда, в чащу, и посадил его здесь - это вообще невообразимо.
   Я согласился с ним, и мы закончили наши дилетантские рассуждения о появлении здесь этого полуяблони-полушиповника. Многие, кто знает это таинственное в данное время для нас, а на самом деле широко распространенное дерево, посмеялись бы над нашим умствованием по поводу него. Тем более, что и мне оно было отчасти известно. Я встречал его в Сибири и ел его ягоды. Но сухие степи Тургая далеки от мест его распространения, мне и в голову не могло прийти встретить его в пойме Моилды, и я думал по поводу его все что угодно, но только совсем не то, чем оно на самом деле является. Если верить популярной литературе, ареал его распространения: леса и лесостепи Западной и Восточной Сибири, Европейской части СССР и Восточного Казахстана. То есть далековато от того места, где мы находились. А имя этого загадочного дерева - боярышник. И целый год истина не открывалась нам, пока я не побывал вновь в Сибири и не встретил опять его там. Видимо, птицы на осенних пролетах занесли его семена на тихую Моилды, и выросло дерево. И нигде больше в бассейне Тургая мы боярышник не встречали.
   Но... Но отгадка пришла потом, а сейчас мы, наевшись яблоко-шиповника, выбрались на ведущую вдоль реки тропу и пошли к трассе.
   Часа два стояли у моста на дороге в ожидании попутного транспорта. Сильно мерзли - ветер без труда пронизывал одежду и обжигал холодом наши тела. Мы до того были измучены недостатком тепла за эти дни, что решили в случае, если нас подберет машина, идущая в Аркалык, ехать до конца и тем самым поставить точку в нашем путешествии.
   Наконец на трассе показалась колонна КАМАЗов. Один из них затормозил возле нас. Девяносто три километра мы ехали как в легковой, восторгаясь удобствами нового грузовика. Мы впервые сидели в КАМАЗе, и шофер из Кустаная, общительный мужчина лет тридцати семи, охотно отвечал на все наши вопросы, не скупился на рассказы о себе и своей машине. От него мы узнали, что колонну КАМАЗов, в которой идет его автомобиль, называют "колонной Бородина" (по фамилии первого секретаря Кустанайского обкома партии). Колонна - ударная сила в уборочную страду. Ее посылают туда, где нужно расчищать "завалы", где хозяйства не справляются с уборкой и вывозом хлеба своими силами. "КАМАЗам по силам за пару дней сделать то, что другим не сделать и за полмесяца!" - с гордостью говорил водитель. И мы видели, что он очень доволен своей колонной, своей машиной, своей работой и самим собой. И мы почему-то искренне радовались вместе с ним и его машине, и его колонне, и его такой важной и ответственной работе. "Колонна Бородина - это сила!" - восторженно повторял он. "Да - сила!" - охотно вторили мы ему, и нам хотелось ехать и ехать в этой колонне дни и ночи напролет, тем более, что в КАМАЗе было так уютно и хорошо.
   Но, как говорят, все хорошее когда-нибудь кончается. И мы возле Амантогая вылезли из теплой кабины КАМАЗа под открытое, моросящее дождем, холодное небо на грязную дорогу. "Что делать? Идти до Карынсалды, а по ней вверх в сторону Тасты-Талды? - размышляли мы. - Или же поймать машину на Аркалык и этим закончить путешествие?"
   Только в сумерках возле нас остановился ЗИЛ-130. Он и определил окончательный наш путь. Его водитель ехал не в Аркалык, а гораздо ближе, и, следовательно, мог нас подбросить только до моста через Карынсалды.
   Проехав с десяток километров, мы сошли у моста. Воды Карынсалды были черны и неприветливы, как и вся посеревшая округа под толщей грязно белесых облаков, из которых мелко сыпался водяной бисер. Благо прекратился ветер, и это нас успокоило: без ветра холод не так страшен.
   Недалеко от трассы на берегу насобирали кучу сушняка, чтобы хватило на ночь на хороший костер, разожгли его и занялись приготовлением супа из чернети. Сейчас мы не заботились о том, чтобы нас кто-нибудь не обнаружил, в такую погоду ночью найдется мало людей, охочих до приключений на свежем воздухе.
   Покушали очень хорошо, долго пили чай, а потом дремали у жаркого пламени часов до трех. И так как спать от сырости мы толком не могли, то ближе к утру, попив горячего чаю, вышли в дорогу вверх по реке.
  

20 сентября

   На рассвете остановились у маленького, но глубокого плеса. Юра сел в кустах с удочкой, а я встал недалеко с ружьем в надежде, что налетят утки. Дичи не было, а Юра поймал только одну рыбу. Но зато какую! Хорошего язя. Из него, запеченного в глине, мы сделали превосходный завтрак.
   Только покушали, как на берегу появилась автомашина. Не доехав до нас полсотни метров, остановилась. Из нее вышли два человека. Постояли на берегу, потом тот, что помоложе, подошел к нам и попросил закурить. Юра угостил его сигаретой.
   Незнакомец сказал, что в этих местах пропали шесть баранов, и он с зоотехником совхоза "Горняк" ищут животных.
   - Вы не видели их? - спросил он.
   - Нет, - ответили мы.
   - Сообщите пастухам, если увидите, - попросил он.
   - Хорошо, - согласились мы.
   Переговорив с нами, водитель автомашины с зоотехником уехали, а мы пошли своей дорогой. На приглянувшемся длинном плесе остановились порыбачить. Мне повезло: очень быстро на живца поймал полукилограммовую щуку. Она и послужила нам обедом. Управившись со щукой и попив чаю, собрались в дорогу. Но Юрке вдруг вздумалось умываться, и он спустился к воде.
   - Да брось ты из себя чистюлю изображать. Кто тебя здесь видит в степи! - раздраженно говорил я ему, дожидаясь с рюкзаком на плечах у догоравшего костра. - В такую холодину и - умываться!
   Но Юра привел себя в порядок, и мы тронулись вверх по реке. Не отошли от стоянки и полкилометра, как подъезжают к нам два автомобиля: машина зоотехника "Горняка" и... милицейский воронок. Из них высыпают два человека в милицейской форме и пять гражданских. Подзывают нас к себе. Я им - охотбилет. А они нам - где паспорта? Паспортов у нас нет. Тогда они обшарили все наши вещи, даже перелистали мой дневник. Больше всех старался уже знакомый нам молодой шофер зоотехника. Обнаружив бинокль в кармане рюкзака, он вынул его и стал осматривать окрестности, забыв о нас. Милиционеры сказали, раз мы не имеем паспортов, то поедем с ними в райотдел МВД. Забрали рюкзак и ружье в кабину, нас посадили в будку и повезли в Амантогай. Что и говорить, настроение наше было неважным. Не тот раз, так в этот, с третьего захода нас все-таки прибрали к рукам карательные органы. Не мытьем, так катаньем. И наплевать им было, что мы имеем законное право заниматься осенней охотой и находиться с оружием там, где нам заблагорассудится, кроме заповедных территорий и населенных пунктов. Как мы поняли: только на основании безосновательных домыслов отъевшего на баранине морду зоотехника и его молодого выскочки, услужливого водителя, что мы стреляем совхозных баранов, с нами и поступили совершенно незаконно.
   В дежурной части амантогайского райотдела милиции нас обступило с десяток милиционеров. Они грубо обыскали нас как преступников. Был среди них и один лейтенант внутренних войск с жезлом в руке. Низколобый, с черным коротким ежиком волос на голове, со свирепыми, безжалостными глазками на туповатой бурой физиономии, он только и ждал конца обыска, чтобы поизмываться над нами. И как только ему представилась возможность, коршуном налетел на меня. Первым делом этот краснопогонник что было силы ткнул жезлом мне в живот. Я успел напрячь пресс и благодаря этому перенес боль и сохранил дыхание. Следом за тычком в живот последовал удар кулаком в лицо. И тут мне повезло: я своевременно блокировал удар правой рукой и отскочил в сторону. Низколобый прыгнул за мной и пнул меня в бедро. Я перепугался, но не столько этого звероподобного лейтенанта, сколько того, что сейчас на меня и Юрку навалится пока еще спокойная группа милиционеров, и тогда, почувствовав нас совершенно беззащитными, а себя в состоянии вседозволенности и безнаказанности, они изувечат нас, а потом, чтобы оправдать свое грязное развлечение, состряпают на нас какое-нибудь дело, в котором будет присутствовать сопротивление органам правопорядка. Но... не все низколобым праздник. Молодой лейтенант-казах, приятной интеллигентной внешности, решительно остановил "гориллу" в офицерской форме. Интересно, что краснопогонник моментально успокоился, как пес после отданной команды "сидеть", и через полминуты в здании его уже не было.
   После этого веселенького знакомства с амантогайской милицией Юру упрятали в следственную камеру, а меня в камеру пятнадцатисуточников. Помещение, в котором оказался я, было совершенно пустым. С северной стороны из-под потолка сквозь зарешеченное, но не застекленное окно струился, казалось, с самого неба голубоватый свет со свежим осенним воздухом. Под окном вдоль стены тянулась чугунная батарея водяного отопления. Она была столь горяча, что прохладный воздух из окна не успевал охлаждать камеру, и в ней было тепло и сухо. Я настолько разомлел в тишине и тепле после многодневного испытания холодом в степи, что тут же лег на пол и сладко уснул. Скоро меня разбудили: принесли обед - большую металлическую чашку горячего жидкого супа без ложки и внушительный ломоть хлеба. Я с огромным удовольствием буквально проглотил еду и опять завалился на пол спать. Мне было так хорошо, что я чувствовал, как улыбаюсь во сне.
   Вечером с работы привели шесть человек - пятнадцатисуточников. Все были местными казахами среднего возраста. Пришли они с пакетами и сумками, наполненными домашней едой. Спросили меня кто я такой и как сюда попал, и сразу же приняли меня в свою дружелюбную компанию. Узнав, что я голодный, тут же развернули свои авоськи, стали кормить меня мясом, хлебом, баурсаками, колбасой... Затем расстелили газеты, выложили на них все свои съестные припасы, уселись вокруг и принялись за долгую трапезу с бесчисленными анекдотами, рассказами из личной жизни, шутками, остротами. Да и что еще было делать в камере! Ко мне все относились снисходительно-дружески, так как я был моложе всех значительно. К ночи в камеру привели еще трех человек. Один из них был очень старым - белобородый аксакал лет восьмидесяти. Мне почему-то стало смешно, моей фантазии не хватало, чтобы придумать причину, по которой старик мог угодить в камеру пятнадцатисуточников. То я представлял, как он, напившись, буянит дома, то хулиганит на улице или еще что-нибудь в том же роде, и от выдуманных сцен с участием древнего старика я то и дело вслух похахатывал, благо, сам аксакал не обращал на меня внимание.
   Милиционеры принесли каждому по большой чашке чаю, в которой на обед приносили суп. В десять часов выключили свет. Мои товарищи по камере продолжали разговор и в темноте, а я, разморенный теплом, едой и сладким чаем, лег на растленную куртку и заснул опять с блаженной улыбкой на устах.
  

21 сентября

   Утром нас по очереди повели на улицу в туалет. К туалету вел узкий проход с паутиной колючей проволоки над заграждением. Но не это было самым интересным, а то, что напротив туалета сидела на привязи свирепая овчарка. Вернее, она не сидела, а с истеричным лаем бесилась на цепи, стараясь достать своими челюстями входящего и выходящего из туалета человека. Злющая псина иногда даже жалобно повизгивала от того, что ей не удается вцепиться в чей-нибудь зад. Еще бы! Ведь до него было не более метра! Прямо скажу, мне доставило мало удовольствия сидеть перед ней, чувствуя на лице ее горячее дыхание и видя перед собой злобные, зверские глаза. После того, как все обитатели камер "поздоровались" с собакой, прозвучала команда "руки за спину!", и нас вывели во внутренний двор здания райотдела милиции на построение. Наряду с уже знакомыми нам милиционерами во дворе перед шеренгой содержащихся под стражей появился и сам начальник райотдела, майор Джамалов - среднего роста коренастый человек с волевым лицом, решительной жестикуляцией, не терпящим возражений голосом. Указывая то на одного, то на другого из шеренги, он что-то спрашивал по-казахски, ему тут же по-казахски отвечали подчиненные. Наконец он вперил жесткий, холодный взгляд в мое и Юркино лица. Кстати, с Юрой во время построения мы кроме радостного приветствия еще друг другу ничего не успели сказать.
   - А это кто такие? - строго спросил майор Джамалов по-русски. Вчера он, оказывается, был в командировке и не знал по какой причине нас "взяли". Другой милиционер стал ему что-то объяснять по-казахски, в то время как сам начальник райотдела не сводил нахмуренного взгляда с наших обветренных, медных физиономий.
   - У них охотбилет есть? - опять по-русски спросил майор.
   Подчиненный вместо однозначного "есть" стал опять что-то объяснять.
   - Какого черта вы тащите в отделение всех подряд! - вдруг сердито выкрикнул Джамалов, не дослушав младшего по званию коллегу. - Сейчас же отпустите! Я вас строго спрошу за такие штучки! - гневно повернулся он к сослуживцу.
   К нам подошел лейтенант Тайшетов (тот самый, что не дал вчера низколобому довершить над нами расправу) и пригласил нас следовать за ним. Мы поднялись на второй этаж в его кабинет. Тайшетов сказал, что отпускает меня, а Юрку пока нет. У него нет документов и надо установить его личность.
   - Каким образом? - спросил я.
   - Ты съездишь в Аркалык и привезешь его паспорт, - ответил лейтенант.
   - Да вы что! -оторопел я. - Как я к его матери, - я указал на Юру, - заявлюсь без него и буду требовать паспорт! Что я ей скажу? Что ваш сын сидит за решеткой?! Ему только семнадцать лет исполнилось, и мать отпускает его со мной под мою ответственность (тут я сгустил краски), а я, значит, заявлюсь один и "обрадую" родителей, что сумел выбраться из камеры, а их сыну, может быть, дадут срок... ни за что. Так что ли?
   Тайшетов выслушал мой эмоциональный монолог. Взглянул на Юрку и усмехнулся. Я тоже посмотрел на своего друга и понял причину усмешки милиционера: Юра был такой, как говорят на больших людей, бугай, с такими крупными ручищами, смуглой, стриженной пару месяцев назад налысо головой и выражением далеко не подросткового лица, что скорее я годился на его место несовершеннолетнего, а он вполне подходил на роль если не моего старшего брата, то во всяком случае моего далеко не юного друга. "Подумает, что врем, - расстроился я юркиной внешностью, теперь уныло глядя на Тайшетова, -и не выпустит".
   - Вы не смотрите, что он так выглядит, - с жаром стал объяснять я за Юрку, - ему правда только семнадцать стукнуло, я не могу его здесь оставить одного, тем более, вы знаете, что он, как и я, ни в чем не провинился. Лучше тогда меня оставьте в камере, а его отпустите, пусть он сам привезет документы.
   - Ладно, - нашел компромиссный вариант Тайшетов, - езжайте вдвоем. И как привезете паспорт, получите рюкзак и ружье.
   На это мы охотно согласились.
   Только в одиннадцать часов ночи добрались на попутных до Аркалыка. Родным Юры сказали, что приехали день отдохнуть и завтра вновь уезжаем на охоту. Семья Ткачевых до того привыкла к нашим неожиданным появлениям и исчезновениям из дома в любое время суток и на любой срок, что не удивилась ни нашему ночному стуку в дверь, ни завтрашнему скорому отбытию в только нам известном направлении.
  

22 сентября

   К концу рабочего дня приехали на рейсовом автобусе в Амантогай. В дежурной части райотдела милиции встретили лейтенанта Тайшетова. Он проверил Юркин паспорт и повел нас к себе в кабинет, где хранился наш рюкзак. Рюкзак лежал в сейфе. Я, наслышанный о произволе милиции и сам убедившийся в нем двое суток назад, тихо сказал Юрке, когда лейтенант открывал сейф, что если сейчас нам вернут хотя бы пятую часть боеприпасов, можно будет считать, что нам повезло. Тайшетов услышал это, нахмурил брови, обернулся ко мне и гневно заговорил:
   - Слушай, ты за кого нас принимаешь?! Ты где находишься?! Смотри, за эти слова мы с тебя спросим так, что ты и не рад будешь!
   "Вот влип! - тоскливо подумал я. - Черт меня дернул за язык!" Но надо как-то выкручиваться, и я стал оправдываться. Сказал, что не сомневаюсь в порядочности Тайшетова, но сейчас время охоты, боеприпасы дорогие и в дефиците, и кто-то из тех, кто обследовал наш рюкзак, мог воспользоваться толкотней вокруг него и присвоить себе две-три пачки патронов.
   Лейтенант сердито поставил рюкзак на стол, раскрыл его и сказал:
   - Считай свои патроны. Другие вещи смотри.
   Я робко оглядел содержимое рюкзака и приятно удивился: дневник, атлас, кернодробильный нож, посуда, рыболовные снасти, продукты и все до одного патрона были на месте. Не было только бинокля в боковом кармане. Я понял, что мы остались без наших суперглаз и обиженно воскликнул:
   - А где бинокль?!
   - Бинокля в рюкзаке не было, - сказал Тайшетов.
   - Как не было! В боковом кармане лежал.
   - Его, наверное, стащил шофер зоотехника. Ты же видел, как он по вашему рюкзаку шарил? И, по-моему, бинокль был у него в руках.
   - Вот скотина...! - эмоционально выругался я в адрес шофера.
   Тайшетов промолчал. Он, видимо, не возражал, что молодой, пронырливый водитель машины зоотехника заслуживал сказанных мною слов.
   Когда мы собирались с вещами покинуть кабинет, лейтенант остановил нас и уже дружелюбно обратился ко мне:
   - Слушай, ты нас не справедливо заподозрил в жульничестве. Как видишь, все боеприпасы на месте. После твоих плохих слов я к тебе не отнесся плохо. В связи с этим может и ты окажешь мне кой-какую услугу?
   - Какую? - остановился я.
   - Если можешь, подари десять-пятнадцать патронов. Мы скоро на охоту на гусей едем, а боеприпасов нет.
   Я, чувствуя себя виноватым перед Тайшетовым за то негативное предположение в адрес милиции которую здесь олицетворял порядочный офицер Тайшетов, охотно пошел навстречу его просьбе - дал ему пятнадцать папковых патронов.
   Когда отсчитывал патроны, в кабинет вошел еще один милиционер старше Тайшетова по возрасту, но младше по званию. Он увидел, чем мы занимаемся, и радостно улыбаясь, как будто он тоже сейчас получит свою долю патронов, попросил:
   - И мне дайте штук десять, а?
   Тайшетов нахмурился и строго сказал сослуживцу:
   - Кончай...
   А дальше по-казахски. Мы ничего не поняли. Младший по званию быстро ретировался из кабинета.
   Итак, рюкзак получили. Оставалось получить ружье, которое, оказывается хранилось в кабинете старшего лейтенанта Мукушева. И вот тут нас ждала еще одна неприятность: Мукушев уехал в командировку и должен был вернуться завтра или послезавтра, а без него никто не мог отдать нам мою двустволку. Расстроенные вышли мы из здания райотдела. Что делать? Через пару часов уже стемнеет, а мы не знаем ни куда нам идти, ни чем заниматься сутки или двое в ожидании милиционера Мукушева.
   Поразмыслив, направились в продуктовый магазин, купили хлеба, консервов и пошли искать место ночевки. Слонялись по закоулкам и пустырям Амантогая до темна, пока не наткнулись на брошенную на окраине поселка, поржавевшую будку бывшей автолавки. В ней и разместились на ночлег. Было холодно, а костер мы не осмеливались разводить - слишком близко от людей, среди которых не мало имеющих нездоровое любопытство. Ночью спали крайне плохо, большую ее часть просидели в будке, прижавшись друг к другу в ожидании рассвета.
  

23 сентября

   Весь день провели возле здания райотдела милиции, а старший лейтенант Мукушев так и не появился. К концу рабочего дня к нам подошел одетый в гражданское парень нашего возраста и представился Болатом. Он сказал, что работает в милиции дежурным, но сегодня не его смена и поэтому он не в форме. Мы в свою очередь стали ему объяснять, что здесь делаем и кто мы такие.
   - Я знаю, почему вы здесь, - заметил он, - и знаю, что вы работаете в геологоразведочной экспедиции. Так?
   - Так, - ответили мы.
   - Мукушев скорее всего приедет завтра, - с сочувствием сказал он, - что делать будете?
   - Не знаем, - я передернул плечами, вспоминая прошлую ночь в холодной будке, - наверное, пойдем на речку, разожжем костер и будем до утра сидеть.
   При упоминании костра глаза Болата заблестели, и он оживленно заговорил:
   - Я слышал, что многие работники геологических экспедиций хорошо играют на гитаре и знают много хороших песен. Это правда?
   - Правда, - засмеялись мы. Нам лестно было это услышать.
   - Много не только хороших, но и плохих, в смысле вульгарных, - весело добавил я.
   - Вот он, - Юрка ткнул в меня пальцем, - кроме как у костра еще и в ансамбле на гитаре играет.
   Видно было, что Болат был очень доволен знакомством с нами. Он с некоторой торопливостью, как будто опасаясь, что мы возьмем и куда-нибудь уйдем, стал предлагать нам:
   - Мужики, давайте сделаем так. Я сейчас сбегаю домой, возьму гитару, захвачу бутылку водки и закуски, и приду сюда, а потом вместе пойдем на речку. Я вам составлю до утра компанию. Как?
   Мы с Юрой переглянулись. Нам предложение Болата тоже было по душе и мы согласились.
   Болат как сказал, так и сделал. И мы втроем где-то в половине восьмого уже сидели у яркого пламени на берегу Жалдамы. После ряда спетых натощак песен решили отложить гитару и заняться едой и выпивкой. Болат стал рассказывать любопытные случаи из своего пока еще небогатого милицейского опыта, а мы из своего - более солидного, геологического.
   - Слушай, так почему этот черт в военной форме начал лупить меня, а не Юрку? - будучи под хмелем спросил я Болата, вспомнив наше "знакомство" с местными органами правопорядка.
   - У тебя лицо было грязное, а у него - чистое, - смеясь, Болат указал на Юрку.
   - Предатель! - погрозил я Юрке кулаком. - Говорил тебе: не умывайся! Так хотя бы поровну досталось. Тоже мне, друг!
   Юрка ничего не сказал, а только похахатывал, вспоминая события того дня.
   - Болат, мы были крайне удивлены, что все наши боеприпасы нам вернули, не пропало ни одного патрона, хотя с нами в первый день обращались как с преступниками, - высказал я свое изумление и по поводу другого известного события, - мы ожидали, что нас здесь грабанут.
   Болат сделал насколько это возможно выпившему человеку серьезную физиономию и покачал в стороны указательным пальцем:
   - При этом начальнике милиции - Джамалове, ни один сотрудник не рискнет себе что-либо присвоить из вещей человека, доставленного в участок.
   - А что, хороший мужик - Джамалов?
   - Кому - хороший, а кому - плохой. Он очень суровый и требовательный к подчиненным, и очень справедливый по отношению ко всем. Вы помните, как он не доволен был, когда увидел вас на построении?
   - Нами?
   - Да не вами, а теми, кто вас привез.
   - Да.
   - Если бы он не был днем раньше в командировке, а был бы в отделении, то вас и полчаса не продержали бы там. Да и этот, кретин-лейтенант, не посмел бы вас и пальцем тронуть.
   Допив бутылку, мы занялись музыкой. Я играл на гитаре и пел, а Юрка с Болатом время от времени нестройно мне подпевали. В моем репертуаре было около сотни разнообразных песен, и большую часть из них, пожалуй, я к полуночи исполнил. Потом некоторое время мы просто сидели у потрескивающего костра и смотрели на языки пламени, думая каждый о своем. До утра оставалось еще так много времени, а делать было уже совершенно нечего, что мы предложили Болату идти домой, а не мучиться с нами в ожидании восхода солнца. Нашему новому товарищу было неловко оставлять нас и в то же время заметно было, что его тяготит обещание провести с нами всю ночь в бездеятельности. В час ночи он предложил нам пойти в райотдел милиции и там переночевать. Мы восприняли это как шутку. Но Болат стал настаивать, сказал, что сегодня дежурит Тайшетов, а он не будет протестовать против нашего ночного визита, тем более, что с нами будет сам Болат.
   Во втором часу мы во хмелю с гитарой заявились в дежурную часть амантогайской милиции. Нас действительно встретили Тайшетов и еще один милиционер. Лейтенант сначала смотрел на нас с недоумением, но когда Болат объяснил, что я - великолепный игрок на гитаре (это далекое от реальности высказывание на совести Болата, и я тут ни причем), знаю массу песен и пришел доставить ему, Тайшетову, удовольствие в эту длинную, скучную ночь, лейтенант заулыбался и пригласил нас в один из кабинетов на первом этаже. Пару часов я снова гремел струнами и надрывал голосовые связки. Между пением Тайшетов угощал нас чаем и уже по-свойски, без всякой официальности разговаривал с нами о житье-бытье. У меня с ним нашелся даже общий знакомый - Валерий, муж сестры жены моего двоюродного брата Бориса. Оказывается, Тайшетов вместе с ним учился в Карагандинской высшей милицейской школе.
   Где-то в четыре часа Болат попросил Тайшетова устроить нас куда-нибудь поспать до утра, а сам с нашего согласия пошел отдыхать домой. Тайшетов открыл свободную камеру, впустил нас и сказал, что перед началом рабочего дня разбудит. В камере, как и в первую ночь здесь, было тепло, сухо и уютно, и мы, нетерпеливо повалившись на пол, тут же счастливо погрузились в глубокий сон. Еще бы! Полторы ночи бодрствования на холоде и пол тюремной камеры превратят в самое желанное и мягкое ложе.
  

24 сентября

   Только к вечеру Мукушев появился в райотделе и вернул нам ружье. Мы в магазине купили несколько консервов, чай и мандариновое повидло к чаю. Хлеба, к сожалению, не было, и нам пришлось рассчитывать только на оставшийся в рюкзаке небольшой запас сухарей.
   В сумерках вышли к Жалдаме и по ее берегу направились вверх. Небо было сплошь затянуто дождевыми облаками, и чернота ночи быстро и густо разлилась вокруг нас. Со всех сторон засияли огни близлежащих селений. Чтобы выйти к карынсалдинскому мосту нужно было миновать стоящие на берегу реки аулы Жалдама и Каражар, и еще какие-то разбросанные тут и там по степи группы огней. Я предложил Юре не жаться к руслу, а попробовать в темноте по незнакомой местности совершить своеобразный слалом между огнями, и тогда к середине ночи мы, может быть, выскочим к мосту трассы Аркалык-Кустанай. Юра, естественно, согласился, и мы пошли.
   Любопытно, что затруднения в пути у нас возникли не от того, что ночь была слишком темная без луны и звезд, а от того, что вокруг было много ярких огней, которые мешали нам не только ориентироваться, но и хоть в малой степени видеть местность: мы то и дело неожиданно для себя спускались куда-то в лога, натыкались на кустарниковые заросли, брели в высоком бурьяне и валились в какую-то яму. Мы словно играли с нашей целью - мостом в жмурки. Нужно было найти этот мост на ощупь, интуитивно, благополучно минуя препятствия, не разбив себе лоб и не поломав ноги. За полночь нам это удалось: прошли мост и вышли в уже знакомую нам чистую степь без каких-либо признаков жилья. Это была уже наша стихия, и мы зашагали веселее. Но начался дождь - долгий и нудный. Свернули к берегу в поисках укрытия и наткнулись на два стоящих рядышком гусеничных трактора. Откуда они здесь - нам было все равно, главное, что они оказались здесь очень кстати. Мы забрались в кабину одного из них и достаточно комфортно по нашим неприхотливым меркам заночевали.
  

25 сентября

   На рассвете проснулись, перекусили в кабине. За окнами продолжался моросящий дождь. До восьми часов ждали - может утихнет. Сидеть в тракторе уже было рискованно - в любое время мог заявиться его хозяин, и мы выбрались наружу, в водянистую муть серого утра. Взяли курс на большой плес, где я пятнадцатого сентября подстрелил утку.
   В обед подошли к цели. Плес был длинный, широкий, с заливчиками, камышовыми островками. Все говорило о том, что лучшего места для охоты на водоплавающих по Карынсалды нам не найти. В укромном, скрытом от посторонних глаз месте устроили стоянку в расчете пробыть здесь до следующего утра. Развели костер, попили чай, и я пошел с ружьем по берегу, а Юра сел с удочкой у небольшой заводи. Но надежды на охоту не оправдались. Лишь раз мимо меня над черной водой стремительно пронеслись чирки, и лишь раз мое ружье глухим хлопком разорвало тишину сонного, дождливого дня. Мимо. И все. И до темна больше ни одной утки в поле зрения. Благо, выручил рыбак Юра. Когда я вернулся в лагерь, на его кукане сидело полтора десятка серебристой плотвы и полосатых окуней, и один приличный подъязок. Мой друг был доволен, и мне передалось его хорошее настроение. Единственное, что не давало нам чувствовать себя вполне удовлетворенными, это замучивший нас дождь и следствие его - наша отсыревшая одежда. Ходили как мокрые куры, ссутулившись и смешно расставив руки в стороны.
   В конце дня дождь неожиданно прекратился, хотя небо казалось еще более черным и тяжелым. И, надо же, до утра на нас больше не упало ни одной капли. "Чудеса", - сказал я. "Милость Бога", - поправил чудак Юрка. Зная, каков мой друг в обществе, я никак не мог привыкнуть к его вот этим религиозно-мистическим "штучкам".
   Уже в темноте мы развели большой, теплый костер. "Теплый?! - воскликнет иронично читатель. - Так о костре не говорят, потому что высокая температура - главное и само собой подразумевающееся свойство огня!" "Это вы так не говорите, - возразим я и Юра, - а мы говорим! Потому что понятие "теплый" для мокрых, продрогших людей в стынущей осенней степи - самое важное и желанное понятие. И для нас костер именно теплый! И сидя у костра мы без конца думаем именно об этом его качестве, без конца восхищаемся этим качеством и с улыбкой подставляем к теплым языкам пламени наши руки, лица, влажные, парящие спины и ноги. И когда тепло костра проникает в наши тела, мы снова чувствуем себя счастливыми, как вряд ли чувствует себя сидящий у камина в удобном кресле с бокалом хорошего вина мужчина с прекрасной женщиной на коленях.
   Большой, теплый костер сушил нас, полусонных и ослабевших, прикорнувших у его золотистого ласкающего пламени до очередного нашего походного рассвета.
  

26 сентября

   С наступлением дня опять заморосил дождь, подул северный ветер. Я решил еще раз попытаться добыть пропитание с помощью ружья. "Не может быть, чтобы на такой хороший плес вообще не прилетели утки", - думалось мне. Но они не прилетели. Хотя я терпеливо мок и мерз в камышах несколько часов. А вот плотва и окуни опять не подвели! Вопреки нашему мнению, что погода стоит утиная, но никак не рыбья, водные жители плеса вполне охотно цеплялись на крючок юркиной удочки. И опять мы были обеспечены на ужин рыбой.
   Попив чаю, после обеда покинули большой плес.
   Шли неторопливо вверх по руслу, осматривая с ружьем наперевес ямы с водой, плесики. С одного шумно слетел крупный селезень серой утки уже в зимнем оперении. Я ударил с нижнего ствола: селезень, не складывая крыльев, нырнул в высокую траву. Мы побежали к месту его падения. К нашему восторгу светлобрюхий и коричневогрудый красавец с желтым крапчатым носом лежал мертвым в небольшом углублении среди травы. Юра аккуратно положил его в рюкзак, и мы, воодушевленные удачей, скоро зашагали дальше, как дети радуясь мрачному, сырому дню, принесшему нам пищу и отличное расположение духа.
   Ближе к вечеру подошли к зарослям ивы у маленького глубокого плеса, возле которого неделю назад мы на свою голову познакомились с нечистым на руку шоферишкой зоотехника из "Горняка". Постояли некоторое время в раздумье. Идти дальше? Но там впереди голые берега, чистая степь, нет ни укрытий от непогоды и посторонних взглядов, ни топлива для костра. В сухую погоду можно поддерживать огонь кизяком, но сейчас он, размокший, и близко не годится для этой цели. Значит нужно рассчитывать только на дрова, а их до местечка Мертвого волка в пойме нет. До него же нам засветло не прийти. А по темну шариться в мокрых кустах и месить грязь тоже не хотелось. Это же место, в целом не плохое, а самое главное - единственное в радиусе нескольких километров удобное для ночлега, беспокоило нас неприятными воспоминаниями. Но было и светлое пятнышко в этих воспоминаниях - пойманный Юрой в заросшей по берегу яме с водой добрых размеров язь. Потоптались мы, потоптались, да и сбросили рюкзак с плеч. Остаемся. Не будут же наши неприятели и по такой волчьей погоде колесить по грязи в поисках баранов! Поди сидят где-нибудь в тепле на подушках и едят бешбармак из совхозных овец, и дела им нет до общественного стада, когда вокруг такая слякоть и пронизывающий северный ветер.
   До темна я собирал в кучу влажный хворост, а Юра "колдовал" рыболовными снастями у плесика. Убедившись, что язям сегодня не хочется его угощений, он занялся чисткой утром пойманной рыбы и потрошением утки.
   Весь день то накрапывал, то моросил дождь, а с наступлением темноты его капли более часто застучали по сырой земле, водная гладь покрылась пузырящейся рябью.
   - Этого еще не хватало, - ежась, сказал я сам себе, разжигая костер из мокрых дров первой же спичкой. Кстати, в разведении костров мы достигли впечатляющего мастерства. Нам достаточно было иметь только одну спичку, даже без коробка, нож и любые, пусть влажные, дрова, и в любую погоду - в сильный ветер, снег, дождь, мы этой одной спичкой разжигали костер. Это было настоящим искусством, которым мы овладели не за один месяц, и которое могло стать таковым только в противостоянии стихии, и мы очень гордились этим искусством, как и способностью интуитивно ориентироваться в пространстве, определять время и совершать марш-броски на многие десятки километров.
   Из рыбы мы сварили уху, а утку зажарили на вертеле, вскипятили также чай. Ужин удался на славу. Жаль только, что хлеба осталось очень мало. Съели по паре сухариков. Дождь, временами ослабевая, временами усиливаясь, не прекращался всю ночь. И все это время мы одновременно мокли и сушились у огня, садясь к нему то лицом, то спиной, то левым, то правым боком. Подшлемник - мой головной убор, совсем промок и стал тяжелым, я его подвесил у самого пламени, прикрыв голову неудобным тоненьким капюшоном своей японской куртки. У Юры на голове была кроличья шапка, хорошо укрытая капюшоном брезентовой штормовки.
   - А что ты не носишь голубую штормовку? - спросил меня Юра. - У тебя же есть.
   - Была да сплыла, - хмыкнул я, болезненно вспоминая случай с упомянутой другом штормовкой.
   -А что случилось?
   - Кошкарбаев (фамилия изменена) забрал.
   - Кошкарбаев, геолог из Маятасской партии?
   - Ну да.
   - Так он же сам ее отдал вам!
   - Ну вот видишь: отдал, а потом забрал так, будто у него ее украли.
   - Как это?
   - Да неприятно даже рассказывать. Но ладно, до утра далеко, делать все равно нечего. Ты же помнишь, что я в Маятасе у Кошкарбаева работал. Нас было той осенью там пять человек: я, Кошкарбаев, техник-геолог, шофер и студент-геолог из Ташкента Абай. Ну и не секрет, что мои старшие товарищи, как и все работники экспедиций, не редко выпивали. Как-то то ли под "мухой", то ли при трезвом уме Кошкарбаев перебирал свои вещи, что-то искал. Я и Абай сидели на раскладушке и рассматривали какие-то образцы пород. Кошкарбаеву попалась под руку голубая штормовка, он бросил ее нам, говорит: "Забирайте себе, носите, у вас же нет штормовок. Тебе, Абай, будет как раз". Закончился полевой сезон. Перед отъездом в Ташкент Абай складывал свой чемодан, а штормовку положил мне на рюкзак. Я говорю: "Кошкарбаев отдал ее тебе. Ты и носи". А он: "Мне она в Ташкенте не нужна. И давали нам с тобой ее. Тебе она здесь больше пригодится". Ну и все. Меня после Маятаса отправили в Орловскую партию, а Кошкарбаев занимался на базе камеральными работами. И вот однажды уже весной я иду по коридору конторы в этой самой штормовке, а навстречу мне Кошкарбаев. Поздоровались. Через время стою с друзьями, разговариваю, подходит Кошкарбаев с газетой в руках и говорит: "Идем, поговорить надо". Отходим в сторонку. Он мне строго так, как провинившемуся юнцу: "Вот тебе газета. Сними штормовку, заверни в газету и занеси мне в кабинет". Подает газету, тут же оборачивается и уходит. Я изумленно открываю рот, но вижу, что со мной разговаривать не будут. Жар приливает к моему лицу при мысли, что он не помнит, как отдал штормовку и считает, что я украл ее. Различные эмоции обуревают меня. Мне хочется, то побежать следом и объясниться, то врезать ему за оскорбление, то сорвать с себя штормовку, бросить ему в лицо и выругать его за короткую память и несправедливое действие по отношению ко мне. Я снимаю штормовку, заворачиваю ее в газету и твердо иду к нему в кабинет, еще не зная, как поступлю. Гнев и обида не давали мне сразу принять верное решение. Я вошел в кабинет. Человек пять геологов, и среди них Кошкарбаев, что-то обсуждали. Они повернулись к двери. "Принес? - сказал Кошкарбаев. - Положи на мой стол". И он опять повернулся к собеседникам. Ну, какой бы я горячий не был, но я же не базарная баба, чтобы перед людьми устраивать концерты. Скрепя сердце, положил сверток на стол и вышел. Вот такая некрасивая история получилась с этой штормовкой, - грустно усмехнулся я, - самое неприятное в ней это то, что один человек считает меня тем, кем я не являюсь - способным "свистнуть" чужое. И этот человек, насколько я его знаю, не будет слушать оправдания мальчишки, будучи до идиотизма уверенным в своей неправой правоте.
   - Да, есть люди, которые считают, что на них свет клином сошелся, - заметил Юра, - и что вынесенный ими вердикт - чуть ли не эталон истинности. Я слышал про Кошкарбаева, что ему свойственна эта мания правоты, особенно по отношению к младшим по должности. Помнишь хотя бы случай, когда он плеснул одному рабочему остатками пищи из чашки в лицо?
   - Что-то такое говорили.
   - Тот рабочий за это ударил Кошкарбаева и - угодил в тюрьму. А Кошкарбаев вроде здесь и не причем остался.
   - Я не знаю, как это произошло, но я к Кошкарбаеву всегда хорошо относился, да и он меня, как своего подчиненного, не обижал. Вот только с этой штормовкой нелепо получилось.
   Мы еще долго говорили с Юрой о сложности отношений между людьми, о противоречивой натуре человека, о трудных ситуациях в общении.
   До пяти часов утра под не утихающим дождем мы то дремали, то разговаривали, поддерживая в костре такой огонь, чтобы дождь не успевал загасить языки его пламени.
  

27 сентября

   Ближе к пяти утра покидали в костер все оставшиеся дрова, посушились и хорошо обогрелись у большого огня, и задолго до рассвета выбрались из кустов на высокий берег. Пожелав себе удачи, двинулись в беспросветную, наполненную влажной мутью, мглу. Наш курс лежал на северо-восток, к плесам у Мертвого волка.
   К девяти часам подходили к ним, и из травы неожиданно, шумно вылетели семь куропаток. Ружье было за плечами, и они улетели от нас без выстрела. Я взял двустволку наизготовку и осторожно пошел дальше, внимательно вглядываясь в мелкие кустики и пучки тут и там торчащей на поляне высокой травы. Юра за мной. "Фр-р-р", - вылетела куропатка слева чуть сзади. Я, насколько мог, быстро развернулся и вскинул ружье. Но птица была уже вне досягаемости выстрела. Не успел я опустить ружье, как за моей спиной опять: "Фр-р, Фр-р, Фр-р!" Пока я повернулся и поймал ближнюю куропатку на мушку, стрелять снова было бесполезно.
   - Издеваются! - воскликнул я, чувствуя, как быстро стучит мое сердце.
   - Может на несколько часов останемся здесь. Проучим их, - предложил Юра, тоже возбужденно смотря вслед одурачившим нас птицам.
   - Пожалуй, ты прав, - согласился я. - Тем более, что и на обед у нас ничего нет.
   Но, как оказалось, грош цена была нашим заверениям, что проучим этих диких куриц. Долгое и бестолковое лазание по мокрым зарослям, овражкам, ложбинкам и полянкам не принесло успеха. Куропатки не давали повода усомниться в их природном мастерстве прятаться, врасплох заставать охотника своим суматошным, феерическим взлетом из травы и улетать столь стремительно, что их домашним сородичам и не снилось. Еще пару раз они шумно и неожиданно выпархивали словно из-под земли и оба раза делали это так неудобно для меня и опять же так быстро покидали зону поражения дробовым зарядом, что мне ничего не оставалось, как беспомощно водить стволами вслед им и сдерживать себя от бесполезных выстрелов. Итак, куропатки оставили самолюбивых охотников с носом.
   Нам надоела такая охота, и мы пошли выбирать место для дневки. И труда это не составило, так как берега Карынсалды у Мертвого волка окаймлены мощным, рослым ивняком. На удобном пятачке среди полуголых мокрых кустов я занялся разведением огня и кипячением воды, а Юра пошел к реке с удочкой. Через полчаса он вернулся ни с чем, и пришлось мне вместо ожидаемой рыбы бросить в кастрюлю с закипевшей водой заварку чая. Ухи в этот раз не получилось, довольствовались чаем с сухарями и мандариновым повидлом. Сухарей осталось очень мало, и если охота и рыбалка в оставшиеся несколько дней похода будут непродуктивными, то нам придется голодать. Такая нерадостная перспектива нас очень беспокоила. Организм при физических перегрузках, которые мы испытываем, холоде, сырости, бессоннице требовал усиленного, калорийного питания, и только благодаря возрасту и тренировке мы более менее еще восстанавливались физически в часы отдыха, но делать это без относительно полноценного питания становилось все труднее и труднее.
   Как назло дождь из накрапывающего превратился в достаточно сильный. Опять подул резкий холодный ветер, и мы стали мерзнуть даже у костра, который дымил от сырых дров и заливавшего его дождя как паровоз. Клубящийся из кустов густой дым и выдал нас.
   Неожиданно за полосой высокого берега с нашей стороны раздался звук подъезжающей автомашины, и к реке вырулил ЗИЛ-157. В трех десятках метров от нас остановился. Мы присели. Но что толку, водитель нас успел заметить, и костер ясно указывал на наше присутствие. Воздух сейчас был настолько трудно проницаем для звуков, что машина застала нас врасплох. Скрываться было некуда и мы встали во весь рост. В кабине ЗИЛа сидел один человек.
   Я хотел послать Юрку, чтобы узнать, что ему нужно, но, посмотрев на его физиономию, отказался от этой затеи. Лицо Юры от долгого сидения у чадящего костра было черное, как у негра. Мое же было побелее. С того памятного дня, как нас увезли в милицию, я стал даже в самую скверную погоду следить за чистотой лица, а Юрка, странное дело, после выхода из Амантогая вообще не умывался, словно интуиция ему подсказывала, что мы больше не попадем в руки милиции.
   Тем не менее его чумазой физиономией я не стал пугать человека в автомобиле и сам подошел к нему. Русоволосый, симпатичный мужчина лет двадцати семи-восьми открыл дверцу и, непонятно по какой причине улыбаясь, пригласил меня сесть в кабину рядом с ним. Мне уже давно надоело мокнуть под дождем и я охотно залез в теплую кабину ЗИЛа.
   Шофер с минуту продолжал молча таинственно улыбаться. Мне стало неловко под его пристальным взглядом, и я первым прервал молчание. Сказал, что мы с другом сейчас находимся в отпуске и решили часть его посвятить охоте и рыбалке, вот и отдыхаем на речке, то утку убьем - зажарим, то рыбы поймаем - уху сварим. Правда, пришлось солгать, что на днях нас сюда привез отец на машине из Тасты-Талды, а то все равно бы не поверил, что пешком бродим уже не одну неделю. Но, судя по улыбке шофера, и этот сюжет для него казался фантастическим. "В такую погоду! Несколько дней под открытым небом! Рассказывайте сказки!" - читалось в его смеющихся глазах.
   - Слушай, - вдруг сказал он заговорщически, - скажи правду, а я никому не настучу: вы из-под следствия сбежали или из зоны?
   Наступила пора улыбнуться и мне:
   - Да ниоткуда мы не сбежали! Охотники мы. Туристы.
   И еще раз рассказал то же, что и пять минут назад. Но похоже, что действительно только сумасшедшие и скрывающиеся преступники бродят в эту пору по степи, раз к нам такое отношение встречающих нас людей.
   - Ну ладно, - сказал мужчина, - не хочешь - не рассказывай. Я понимаю. Но не бойтесь, я никому не скажу, что вас видел. Грохнули, наверное, кого-нибудь?
   - Я же говорю, - уже грустно ответил я.
   - Ладно, ладно, - махнул рукой водитель, - больше не спрашиваю. А я вот сети хотел посмотреть, здесь не далеко стоят. Но по такому дождю не хочу, поеду назад. Когда ехал сюда - чуть-чуть моросил, думал проверю.
   Собираясь покинуть кабину, я набрался смелости и спросил:
   - Извините, у вас не будет хлеба? А то у нас кончился.
   Мой новый знакомый снова расплылся в таинственной улыбке, теперь, видимо, он уже не сомневался, что мы принадлежали к криминальному миру.
   Он с готовностью открыл бардачок, вынул из него полбулки хлеба, подал мне и сказал:
   - Вам повезло, хлеб у меня есть. Забирай. Все-таки кусок хлеба на воле вкуснее хорошего обеда в тюряге. Правда?
   - Наверное, - засмеялся я. Ну что еще можно было сказать!
   Я вышел из кабины, а мужчина мне вослед:
   - Слышь, парень. Если вы будете здесь, я могу привезти вам чего-нибудь пожрать: мяса, хлеба, выпить.
   - Спасибо, не надо, - махнул я рукой и пошел в кусты. ЗИЛ загудел и скрылся в мареве ненастья.
   Юрка, как и я, был страшно рад хлебу. Полбулки должны были чуть-чуть поддержать нас в последние дни нашего продвижения к дому. Мы тут же разрезали хлеб на пять частей, затем их на четвертинки, получилось двадцать кусочков. В целлофановом мешке у нас было еще восемь четвертинок, значит всего стало двадцать восемь - по четырнадцать на каждого. Идти еще нужно было три дня, следовательно в среднем каждый из нас мог съесть не более пяти кусочков в день. Решили так: по одному на завтрак и по два на обед и ужин. Остальное питание зависит от охоты и рыбной ловли.
   Пока занимались хлебом я рассказывал другу о разговоре с водителем ЗИЛа. Юрка посмеивался.
   - Они (люди) скорее поверят, что группа туристов взбирается на Эверест, идет полярной ночью по арктической пустыне, или пересекает жаркие Каракумы, чем то, что двое таких как мы в грязь, дождь и холод налегке, без палаток, без спальных мешков несколько недель путешествуют по тургайским рекам, - заметил он по поводу реакции шофера на мой короткий рассказ о наших туристических делах, - с их (людей) точки зрения такой "отдых" с риском для здоровья, а то и для жизни, невозможен, это не отдых - а самоистязание какое-то, похожее на медленное самоубийство.
   - Ты прав, - согласился я, - большей части людей трудно понять, что толкает нас терпеть холод, голод и другие неприятности, когда можно сидеть дома в тепле, а если и ехать на охоту и рыбалку, то в машине, с кучей еды и шмоток. И, правду сказать, если бы не я сейчас здесь бродил, то и сам бы ни за что не поверил, чтобы в такую гиблую погоду, в таких условиях, с таким снаряжением, как у нас, можно совершать многодневные походы.
   Я сказал это и лишний раз почувствовал, как промокла моя одежда, как продрогло на ледяном ветру измученное тело, как урчало в пустом животе и как раскраснелись от холода и влаги загрубевшие руки.
   - Я то же самое хотел сказать, - поежился Юрка, кривя в улыбке посиневшие губы.
   Мы некоторое время помолчали, прикладываясь ртами к кружкам с горячим чаем.
   - Хорошо этим "смельчакам" из организованных туристских групп, - снова заговорил Юра, - идут себе по Каракумам или по льдам Северного Ледовитого в отличной экипировке, с хорошо отлаженным питанием, со средствами радиосвязи, за ними следят с самолетов, с Большой земли, снимают их телекамерами. Чуть что - как ребята здоровье? Чем помочь? Короче, умереть не дадут. Ни с голоду не опухнут, не замерзнут, ни милиция их не изобьет, и стрелять в них никто не будет. Попробовали бы они здесь!
   - Ты, пожалуй, не совсем справедлив, - сказал я, - им тоже достается. У них другие трудности.
   - Ну пусть так, - стал немного кипятиться Юрка, - но у них нет самого серьезного препятствия - двуного врага! А его самое трудно преодолеть, потому что при встрече со злонамеренными людьми путешествие местами превращается в маленькие войны. И если бы нам дали кругом зеленый свет и поддержку людей вместо их противодействия, то и мы бы с тобой прошли по самым трудным дорогам мира. Разве не так?! - эмоционально закончил Юра.
   - Так, - искренне ответил я.
   После чаепития мы покинули плесы у Мертвого волка. До захода солнца, подстегиваемые дождем и температурой воздуха близкой к нулю, отмахали километров двадцать пять. Пару раз в пути стрелял по уткам, но оба раза промазал. Пройдя стороной поселок Карынсалды, стали на ночевку у маленького, заросшего по краям рогозом и осокой, плеса, похожего на болотце. Вокруг него теснились ивы, и валежника на ночь было достаточно. Дождь, к счастью, перестал, но сырость, казалось, насквозь пропитала всю округу, и воздух просто убивал нас своей изуверской промозглостью. "Как бы не пошел снег и не ударил мороз", - то и дело говорили мы друг другу одну и ту же фразу.
   До темноты оставалось не более получаса, и мы закинули удочки в "болотце". А вдруг что-нибудь поймается, и мы хотя бы на ужин побалуемся рыбкой. И что же? На крючки то и дело стали цепляться гольяны. И к наступлению ночи в нашей кастрюле, куда мы бросали пойманных гольянов, плавало сорок семь рыбешек. Но тот, кто знает их размеры, конечно же, не обманется цифрой и ясно себе представит, что все эти гольяны весят меньше одного средних размеров карася. Так что говорить о том, что мы сварили шикарную уху и вдоволь наелись рыбы не приходится. Хотя в такую погоду поздним осенним вечером, когда, казалось, у нас уже не оставалось шансов что-то добыть на ужин и похоже было, что мы как минимум до утра будем довольствоваться двумя сухариками и чаем, эти гольяны нам показались манной небесной, ниспосланной свыше для поддержания наших сил.
   После скромного, но все же ужина можно было и пошутить. Я высказал предположение, что гольяны ловились в такую дурную погоду потому, что Юрка, должно быть, над крючком к леске вместо свинцового грузила прицепил иконку Сергия Радонежского. Друг мой посмеялся, а потом сказал: "Ну это уж слишком".
   После ужина мы передвинули костер на другое место, а через час переместили в третью точку - между вторым и первым его местом. Теперь у нас было два теплых сухих кусочка земли у костра, на которых мы и улеглись спать. Но наш сон уже много ночей в степи нельзя назвать в полном смысле сном, скорее это полусон-полубдение.
  

28 сентября

   Сейчас находимся километрах в десяти от поселка Карынсалды вверх по реке. Сделали привал до завтра. Надо хорошо отдохнуть, ведь меньше чем за сутки нами пройдено не менее сорока километров по разбухшей от дождей равнине. На наше счастье погода наконец-то наладилась. Выглянуло из поредевших облаков солнце, утих ветер и в куртках стало даже жарко. За много дней пребывания в степи мы впервые сняли с себя верхнюю одежду, головные уборы. Пока шли к месту своей будущей стоянки, видели пролетевшего стороной одного чернетя. И все. Уток совсем нет. И еще: в кустах мелькнул заяц, но я даже не успел поднять ружье, как он исчез.
   На обед мы попили чаю с сахаром (повидло кончилось). Съели по паре сухарей. А всего с начала дня мы довольствовались на двоих только шестью сухарями. Конечно же, такая пища голод почти не утоляла, и все наши мысли сосредоточились на еде. Мы так были измучены недоеданием, что часто вслух представляли, как обожремся (более точное слово и не подберешь), когда придем домой. И вообще, просто до ужаса хотелось в родительский дом: хорошо поесть, выспаться, вымыться, приласкаться возле матери, и несколько дней, не ударяя палец о палец, только отдыхать в тепле и покое.
   Над нами на высоте трех сотен метров пролетели пять больших партий гусей. Они громко галдели, направляясь куда-то на запад. Может быть, на озеро Сарыкопу. Гуси недосягаемы для нас, и мы спокойно проводили их взглядами.
   Юра попытался рыбачить, но совершенно не клевало, и он оставил эту затею. К тому же в банке предыдущей холодной ночью сдохли последние черви.
   Я предложил убить сороку. Не умирать же с голоду. Мой друг в принципе согласился. Но потом, посовещавшись, мы решили не трогать сорок еще сутки. До завтра потерпим, и если во второй половине дня так ничего и не добудем, то тогда одной из обитательниц речной поймы, увы, придется пожертвовать жизнь ради сохранения нашей.
   Когда Юра рыскал где-то по берегу в поисках съедобных растений, я произвел ревизию нашего жалкого провианта. Пересчитывая сухари, я с недоумением и возмущением обнаружил, что в мешочке их осталось не четырнадцать, а тринадцать. Я точно знал, что кусочков хлеба должно оставаться четырнадцать. Я слишком щепетилен и точен в распределении продуктов, особенно когда их крохи, чтобы ошибиться на целый сухарь. И факт, что сухарь пропал, а точнее был съеден одним из нас исподтишка, вызвал во мне бурю негодования. Я сидел над мешочком и думал: что же делать? Обвинить Юрку открыто в воровстве? Это вызовет конфликт, а конфликты в походе с единственным напарником ни к чему. Поход мы все равно завершим вместе, но отношения в случае моего прямого обвинения Юрки останутся натянутыми. Ведь даже если он по слабости воли вытащил сухарь и незаметно съел его, то все равно болезненно воспримет мои слова осуждения в свой адрес. Но и оставлять это происшествие так, будто ничего не произошло, тоже негоже. В конце концов я все же решил ничего не говорить ему, а восстановить справедливость по другому - съесть мой законный, тринадцатый сухарь без Юрки и мешочек с остатками сухарей больше не выпускать из виду, чтобы не провоцировать голодного друга на еще одну кражу. Решено - сделано. Сухарей осталось двенадцать.
   Но такой выход из ситуации, как оказалось, не решил проблему психологически. Я постоянно размышлял: правильно ли поступил? А вдруг каким-то труднопостижимым образом в подсчет сухарей вкралась ошибка, и их действительно должно остаться нечетное число? Но нет, слишком мало их было, слишком голодными мы были и слишком высоко ценили каждую хлебную крошку, чтобы говорить, что мы могли обсчитаться. Но если посмотреть на проблему не со стороны равных отношений между нами, а со стороны старшего и младшего, лидера и ведомого, сильного и слабого, вернее сильного и менее сильного, тогда насколько прав я? И насколько нужно быть жестким к Юре, который кругом занимает вторую позицию: младшего, ведомого и менее сильного? Ведь, в конце концов, это я его пригласил в путешествие и отчасти по моей воле он терпит лишения. А разве не должен я, как более выносливый и сильный, уступить Юрке часть своего пайка, как бы не хотелось мне есть?
   Юрка пришел на стоянку ни с чем. Вечером во время чаепития я перед собой положил два сухаря, а перед другом - три.
   - Почему? - удивленно посмотрел на меня Юра.
   - Потому что я без тебя съел один, - ответил я, -так что кушай!
   Мы молча пили чай. Когда Юра добрался до третьего сухарика, разделил его и половину положил мне.
   - Я же тебе сказал, что съел один сам, - сказал я.
   - Все равно, я хочу поделиться с тобой, - настоял Юрка на том, чтобы я съел половинку его сухаря.
   "Значит, все правильно. Четырнадцатый сухарь был, - понял я, - и Юра теперь восстанавливает справедливость". Мне стало легко на душе и я благодарно принял от друга кусочек хлеба. Похоже, и он с себя снял гнет моральных угрызений.
   Переспали мы эту ночь нормально, она была самой теплой за последние полторы недели.
  

29 сентября

   Встали. Пока Юра кипятил чай, я обошел с ружьем близлежащие плесики. Но уток не было и сегодня. Поражает в этих местах обилие звериных следов на песке. Все русло испещрено следами волка, лисы, хоря, зайца. Но так просто обладатели этих следов на глаза не попадутся, на них нужно специально охотиться.
   Попили чай, свернули лагерь, пожелали себе удачи и тронулись в путь - к Волчьей балке. До нее был длинный, безводный отрезок Карынсалды, и чтобы не петлять по сухому оврагу мы выбрались на высокий берег и пошли к нашей цели степью. Через час ходьбы поравнялись с одним ракитовым кустиком, и из-под него выскочил здоровенный заяц-русак. Ситуация сложилась до неприличия (ну сколько можно!) знакомая: заяц в десяти метрах от нас, ружье висит за юркиной спиной, а сам Юра, открыв рот и вытаращив глаза, обалдело смотрит на косого. Дальше все по наезженному сценарию: пока я срываю с друга двустволку, заяц дает стрекача и покидает опасную для себя зону поражения дробовым зарядом.
   Несколько минут я, крайне раздраженный отсутствием всякой реакции у друга и его преступным ротозейством (ведь заяц мог спасти нас от голода), эмоционально ругал его самыми нехорошими словами. Когда малость остыл, напомнил ему, что приближается время стрелять сорок, а мясо семейства врановых, надо полагать, далеко по качеству не зайчатина.
   Обеденный привал сделали в Волчьей балке. Без разговоров разожгли костер, вскипятили и попили чай с сухарями. Да и о чем было говорить, когда ускользнувшая почти из рук пара килограммов заячьего мяса на редкость расстроила нас.
   Поспав часок у костра, двинулись к Белым сопкам. В этом пустынном местечке должна пройти наша последняя ночевка в затянувшемся путешествии перед завтрашним заключительным маршем до Тасты-Талды.
   Отшагав километра три, наткнулись на обширные заросли шиповника. Очень долго стояли у них, жевали пунцовые ягоды, нарвали с собой.
   Дальше путь лежал среди скучного степного ландшафта. Здесь в русле не было не только воды, но и кустарниковой растительности, и чтобы не идти по знакомому, ничем не примечательному южному берегу, мы перешли на другую сторону русла. С километр и на этом берегу не попадалось ничего любопытного. А вот дальше наше беспрепятственное продвижение закончилось. Дорогу преградил многосотметровый участок глинистой рыхлой почвы совершенно без растительности, сплошь изрезанный двух-четырехметровой глубины щелями-канавами, которые тянулись откуда-то из-за северного горизонта и заканчивались выходом в русло Карынсалды. Эти щели - временные, сейчас абсолютно сухие водотоки, на обширном пространстве образовали мощный лабиринт. Видимо, если сложить длину всех щелей, то общая протяженность их составит десятки и десятки километров. Первое, что пришло нам в голову, это то, что здесь можно спрятать целую кавалерийскую армию, и человек, стоящий в нескольких сотнях метров от лабиринта вряд ли визуально сможет ее обнаружить.
   Мы сразу поняли, что бесполезно пытаться пересечь созданный природой огромный глиняный лабиринт. Нет, конечно, если у тебя полно времени и сил, и их некуда девать, то можно, часами спускаясь в карликовые каньоны и вскарабкиваясь на их стены, преодолеть его. Но мы не располагали ни тем, ни другим. И даже если бы у нас было и того и другого предостаточно, вряд ли бы согласились на такое бестолковое времяпровождение.
   Но попробовать, что значит пересекать сверхпересеченную местность, нам хотелось. Не без труда преодолев метров пятнадцать-двадцать похожего на меха огромной гармошки участка, мы по одной из глиняных щелей направились вниз и скоро вышли в русло Карынсалды, а из него на южный, уже знакомый нам берег.
   Не прошли по нему и сотни метров, как у Юры из-под ног шмыгнул в сторону перепел, взмахнул крылышками и полетел в обратном нам направлении. Я разворачиваюсь и с ружья в лет - бам! Мимо. Но перепел, несмотря на выстрел, далеко не полетел, а уселся на виду не далее пятидесяти метров. Я прицеливаюсь и со второго ствола - бам! Есть! Первый раз в жизни подстрелил перепела. Мы, счастливые, конечно же его в рюкзак. Будет ужин! И не из сороки, а из настоящей, пусть и скромных размеров, но дичи.
   Довольные собой, мы так весело шагали к Белым сопкам, что каким-то образом прошли ту одинокую лужу в пустынных сопках, где собирались ночевать. Принялись искать ее, но никак не могли найти. Опускающийся на равнину вечер тревожил нас. Если не найдем лужу, то минимум до утра останемся без воды. Но наконец я узнал одно место, где мы в начале нашего путешествия останавливались на короткий отдых. Значит, лужа осталась у нас за спиной. Теперь мы имели ориентир и уже уверенно зашагали назад. И точно - вскоре подошли к обрыву, из-под которого в свое время вспугнули благополучно улетевших от нас уток. Я, пригибаясь, тихонько приблизился к краю высокого берега и осторожно выглянул из-за него. Смотрю: на воде сидит чирок. Прицелился, и с нижнего ствола - хлоп! Чирок перевернулся и закачался на воде кверху брюхом. Но это еще не все. Из-под самого, невидимого мне склона с шумом и кряканьем поднялись на крыло четыре кряквы. Я готов и ко второму выстрелу, и поэтому после него одна из крякуш "консервной банкой", как мы любили выражаться, валится на сухое, чистое дно русла. Мы в восторге, мы чуть-чуть даже в шоке от столь удачной концовки дня, да и по сути всего путешествия, ведь завтра уже будем спать дома.
   В первую очередь подошли к матерой крякве. Она неподвижно покоилась на земле брюхом вниз. Я протянул руку, чтобы ее поднять. Но... на то и существует ложка дегтя, чтобы ею портить бочку меда! Кряква вдруг дернулась, встрепенулась, замахала крыльями и полетела. И сделала это так быстро, что я, оцепеневший от неожиданности, не успел ее схватить. Ружье после стрельбы было разряжено и поэтому нечем было добивать таким для нас неожиданным образом агонизирующую птицу.
   Перезарядил ружье я быстро, но не настолько, чтобы успеть выстрелить по улетающей утке. Юрка хотел побежать за ней, но я его остановил и сказал, чтобы он внимательно смотрел, куда она опустится. Пролетев метров двести, утка упала в траву за кустами. Дав указание другу идти к месту падения птицы, не на секунду не выпуская это место из поля зрения, чтобы не сбиться, сам я со взведенными курками (лучше подстраховаться!) подошел к совершенно бездыханному чирку. Положив его в рюкзак, направился помогать другу искать крякву.
   Не меньше часа мы прочесывали заросли довольно высокой травы и кустарники, но так и не нашли огорчившую нас крякву. Уже в сумерках вернулись к луже, успокаиваясь только тем, что кряква послужит пищей лисице, корсаку, хорю или какой-нибудь хищной птице. Настроение в целом у нас было хорошее, все-таки в рюкзаке лежали перепел и чирок.
   Быстро насобирали хвороста и в укромном местечке под ивами расположились на ночлег. С наступлением темноты в нашем доме без стен и потолка загорелся трескучий костер. Ночь стояла тихая и сравнительно не холодная, и нам было вдвойне приятно заниматься приготовлением настоящего ужина под ее бархатным покровом.
   Встал вопрос о том, что готовить на ужин. Юра совсем ошалел с голодухи и требовал, чтобы сварить суп из перепела, зажарить чирка и проглотить все сразу одним махом. Но я настоял, чтобы чирок был оставлен на завтра. "Завтра в обед мы подкрепим им наши силы, - объяснял я свое решение, - и мы совершим наш последний рывок до Тасты-Талды". Мое мнение было весомее, и оно победило.
   Занялись приготовлением супа из дикой курочки. Я вытащил из бокового кармана рюкзака НЗ. Наверное, это многим будет забавно, но наш неприкосновенный запас состоял из одной крупной картофелины! Его было запрещено есть пока нам мог угрожать голод, но теперь, когда на последний день похода у нас оставалась утка, мы могли использовать его. Итак, ужин получился, если судить по нашему праздничному, восторженному настроению, - царским: тут тебе и жирный, как поросенок, перепел, и на удивление наваристый (с одного-то перепела!) бульон с картошкой, и пара сухариков и чай с шиповником и кусковым сахаром! Никогда ни в каких лучших ресторанах нельзя осчастливиться таким фантастическим ужином! Здесь, у походного костра, под суровым осенним небом, далеко от людей и городов, усталые и истощенные за месяц скитаний, мы ели лучший в своей жизни суп и пили самый вкусный в мире чай. Видимо, не стоит и говорить, что от перепела остались голые, облизанные и обсосанные косточки. "Жаль, что у нас не собачьи челюсти и желудки, - почти серьезно посетовал Юрка, вспоминая нежное, приятное мясо перепелки, - а то и костями бы похрумкали". Я улыбнулся, глядя на его довольную физиономию с лоснящимися жирными губами и подбородком.
   После сытного (если сравнивать с предыдущими днями) ужина и осенняя ночь казалась приветливой и ласковой. Но она была такой и в действительности. Звездочки таинственно искрились над нами, и небесный светильник луны окрашивал округу своим бледно-голубым сиянием. Я отошел от костра и посмотрел вокруг. То, что предстало моим глазам, изумило меня сюрреалистической игрой света небесных светил на изломанных линиях миниатюрных пустынных сопок. Их плотные, белые бока, подножия и верхушки мерцали разноцветными огоньками, словно невидимый волшебник посыпал их мелкими, как бисер, драгоценными камешками. А покрытая солоноватой пылью равнина под тем же неземным светом превратилась в застывшее серебряное озеро со сказочно искрящимися островками-сопками.
   Юра подошел ко мне и тоже оторопел от сиявшего восточнее нас диковинного пейзажа. Казалось, луч какой-то далекой планеты занес в этот уголок вселенной изображение своей поверхности и как на экране отразил ее на пустынном клочке в центре нашего материка, превратив этот клочок в дивное озеро со сверкающими островами. Тишина и дикость этих мест усиливали впечатление от наблюдаемой картины, она приводила нас в трепет каким-то колдовским очарованием, непознаваемой великой силой, скрытой в казалось бы чисто материальных явлениях, но которая так воздействовала на нашу психику, что мы чувствовали ее живой и разумной.
   Мы молча, торжественно и даже робко стояли и смотрели, как величественная природа игралась сама с собой, мы - случайные зрители на этом удивительном празднике ночных огней.
   А за спиной у нас была совсем другая картина: тонущая в мутной мгле степная равнина и ни огонька, непроницаемая, как топи болот, вязкая черная зыбь. И вот оттуда раздался мрачный и жалобный стон. Мы тревожно обернулись. Звук повторился, но теперь он более походил на плач ребенка. Он был протяжен и заунывен, словно кому-то маленькому и беззащитному было одиноко, страшно и тоскливо в бездонных, пустых и неприветливых далях ночной осенней степи. Мы пошли к костру. Нет, мы не испугались малоприятного голоса неведомого существа, уж слишком хорошо знали степь и ее обитателей, и кто нам может угрожать, а кто нет, но все же предпочли быть у огня рядом с оружием, чтобы не чувствовать себя беззащитными перед неизвестностью. У трескучего, шипящего пламени с его живыми, весело танцующими золотистыми змеями было спокойней и уютнее.
   Неизвестный нам зверина (ну не ребенок же и вправду!) какое-то время еще тонко голосил в черной пучине, словно какие-то адские силы мучили в жутких подземельях чью-то заплутавшую и невесть как попавшую туда душу.
   - Кто это может быть? - подумал вслух Юра, с вытянувшимся лицом вслушиваясь в завывания.
   - Тоже не могу понять, - искал и я ответ на этот вопрос, - это не волк, не лиса и тем более не кто-то из грызунов, куньих или птиц. Более всего похоже на шакала. И говорят, что гиены еще так воют.
   - Но гиены здесь не водятся.
   - Это однозначно. Самое близко от этих степей они живут на юге Средней Азии, но это очень далеко отсюда, - сказал я.
   - А шакалы?
   - Шакалы есть и на юге Казахстана, но я никогда не слышал и не читал, чтобы их встречали в Тургае.
   - Так кто же тогда?
   - ???
   Мы подогрели чай и стали потихоньку цедить его, сидя у огня, отрешенно глядя в его прозрачное нутро и слушая молчаливые, хранящие столько таинственного, нескончаемые дали.
   - У меня такое впечатление, - прервал я первым молчание, - что мы находимся где-то на краю мироздания, на границе бытия и небытия. Там, на востоке, блистает изумительный, жизнерадостный мир, а на западе - черная, непроницаемая бездна, наполненная ничем и внушающая только ужас гробовым молчанием, а иногда душераздирающим жалобным воем. Наверное, конец вселенной такой и есть в действительности.
   Юра внимательно выслушал меня и сказал:
   - У меня похожие ощущения. Но хотя конца-то вселенной нет. Бездна, как ты сказал, наполненная ничем, тоже часть вселенной. Эти черные пустоты в пространстве, все равно что пустыни на лице Земли, страшные своей суровой, жестокой реальностью, но все же не бесконечные.
   - Да, конечно, же, - согласился я, - конца у вселенной нет. Но есть ли у нее центр, как ты думаешь?
   - Есть, - уверенно махнул головой Юра, - мозг каждого мыслящего существа может быть центром вселенной.
   - Как это? - оживился я, чувствуя, что друг и по этому поводу что-то придумал.
   - Потому что если, к примеру, человек захочет представить размеры вселенной, то он пошлет свою мысль в разные стороны и постарается ею достигнуть, как говорится, всей глубины или потолка пространства. Мозг, как солнце излучает свет, будет похожим образом излучать мысль, но ее лучи, стремясь достигнуть своей цели - понять конец вселенной - будут бесконечно нестись в пространство, заполняя его стремлением охватить это пространство. И вот во время действия этой мысли мозг станет центром вселенной, потому что теоретически вечно достигая он достигнет недостигаемое. Понятно?
   Я не везде поняв связь его слов, все же суть уловил и заметил на это:
   - Здорово! Но значит центром вселенной может быть мозг только того человека, который будет пытаться представить себе ее конец, так?
   - Правильно. Мозг, скажем, какого-нибудь малоразвитого человека, который всю жизнь жил ради материального достатка и животных наслаждений и ни разу не думал о возвышенном и вечном, никогда не являлся и не будет являться центром вселенной. Можно даже привести такое сравнение: мозг человека, который излучает утонченную мысль, похож на рубин или сапфир, который светится в груде серых, бесцветных булыжников, олицетворяющих мозги его окружающих. Сколько людей жило на земле! Сколько миллиардов их кануло в лету! И только редкие из них - топазы, алмазы, рубины, изумруды Аристотеля, Пифагора, Ломоносова, Ньютона и других продолжают также сверкать своей мыслью сквозь время и пространство.
   - Но ведь тогда получается, что центров много!
   - Да. И в этом феномен вселенной и уникальная ценность каждого разумного индивида. Он - один, он - неповторим, и вселенная, оцениваемая через призму его взглядов, - это его вселенная, центром коей он и является...
   Юрка еще что-то вдохновенно говорил, но я его уже не слышал, потому что диалог с ним как-то незаметно перешел в диалог внутренний и поглотил меня конструированием ответов на затронутые нами вечные вопросы.
   Потом я обнаружил, что Юрка тихо похрапывает, лежа у костра, и глазные яблоки его под опущенными веками скачут туда-сюда. Мой друг смотрел уже какой-то только ему одному ведомый сон. Я подбросил дров в костер, лег и закрыл глаза.
  

30 сентября

   Утром я сидел в мелком камышке и караулил уток. За пару часов только раз надлетела стая чирков, но я их прозевал. Стрельнул без подготовки в угон и промазал. Когда стало ясно, что ждать больше нечего, выбрался из укрытия. Юра вскипятил чай, мы попили его с сухарями, собрались и вышли в дорогу.
   Решили не брести по уже знакомому, давно осточертевшему сухому дну Карынсалды, а сразу через пустынный мелкосопочник выйти к тем последним и единственным пятачкам воды в самом верховье реки, из которых мы впервые попробовали карынсалдинскую воду несколько недель назад. Именно у них мы и собрались устроить заключительный большой привал в этом походе, зажарить чирка и последний раз попить горячего чая, хорошо отдохнуть и затем пройти последний, самый трудный и неинтересный отрезок пути по скошенным, сырым, голым полям до Тасты-Талды длиною примерно в двадцать пять километров.
   Прошло не больше часа, как мы появились на возвышенности, под которой лежал участок речного русла с вожделенными для нас лужицами. Мы и не ожидали, что путь через белые сопки окажется в три раза короче, чем если шагать по всем изгибам русла. Приятная неожиданность.
   Стали спускаться в лощину. Под ногами Юры что-то зашуршало и поползло прочь. Юра отпрыгнул в сторону. Крупная гадюка старалась быстрее уползти от нас.
   - О, черт! - воскликнул мой друг. - Чуть не наступил. Я думал, что они уже спят.
   Стали подходить к нижней луже. Маленькая, не более десяти метров в квадрате, она тем не менее имела вокруг обрывистые стены высотой в пару метров, и поэтому воду нельзя было увидеть, не приблизившись к ней вплотную. Я на всякий случай взял наизготовку ружье. И не зря. Из ямы шумно вылетела кряква. Не дав ей пролететь и пятнадцати метров, я сшиб ее хлестким выстрелом в угон. Она замертво упала на чистом месте. На радостях мы вприпрыжку помчались к ней. Нам в этом путешествии был дан последний шанс вернуться домой с добычей, и мы его не упустили!
   У второй лужи сделали заключительный большой привал. Зажарили на вертеле чирка и вскипятили чай, вытащили из рюкзака оставшиеся два сухарика и несколько кусочков сахара. После застолья у нас из съестного ничего не осталось, разве что полпачки соли. Теперь еда нас ждала за двадцать пять километров и их надо было сегодня преодолеть.
   С часок подремав, собрали вещи, наполнили бутылки чаем и, попрощавшись с Карынсалды, покинули ее русло. Теперь наш путь лежал по степи и по полям прямо на юго-восток.
   Но по полям было идти невозможно. В первой половине сентября мы начали свое путешествие, двигаясь по скошенным сухим полям. А теперь они были большей частью распаханы. По пашне-то и сухой не очень пойдешь, а по размокшей от дождей - тем более. Пришлось двигаться зигзагами по дорогам между полей. И наш путь стал казаться нам почти бесконечным. К вечеру мы выпили воду, а в сумерках наткнулись на стерне у одной из многочисленных клеток (клетками здесь называют совхозные поля с посевами зерновых) на гусеничный трактор, рядом с которым покуривал средних лет мужичок. Он дал нам напиться холодной воды, наполнил ею наши бутылки и угостил нас пачкой "Примы". От него, к нашей досаде, мы узнали, что до Тасты-Талды еще топать и топать. Петляние между полей как минимум в полтора раза удлиняло наш путь. Но если пойти напрямую по пашне, то свалишься через пару километров - это было очевидно.
   Поблагодарив тракториста, зашагали дальше. Наступила ночь, беззвездная и безлунная, так как небо с вечера затянуло серой пеленою облаков. Мало того, часам к десяти пошел дождь. И дождь нешуточный. Накрапывание порой сменялось такими извержениями воды с небес, что за ее стеной не просматривались и уже недалекие огни Тасты-Талды. Мы совсем промокли, а укрыться на голой равнине было негде. Ладно, если бы сейчас был июнь или июль, а то ведь октябрь на носу, итак холодно, а тут тебе еще ледяной душ с неба! Но нам ничего не оставалось, кроме как упорно шлепать сквозь тьму и холод по грязи и лужам вперед.
   В полночь мы подошли к железнодорожному полотну, а в полпервого усталые, мокрые, грязные и голодные переступили порог моего дома. О, какое путешествие закончилось! Мы были счастливы, мы чуть не прослезились от восторга, что оказались сильнее самых различных невзгод и вот теперь - дома, в тепле и уюте, и можно расслабиться и не думать о том, как добыть пропитание, где укрыться от стихии и от недоброго брата-человека, ничем не тревожиться, а отдаться во власть цивилизации с ее комфортом: трехразовым стабильным питанием, полноценным сном на мягкой, теплой постели, ванной с горячей водой, развлечениями - просмотром телевизора, слушанием музыки, чтением книжек и так далее и далее. "Нельзя оценить по-настоящему блага цивилизации, не пожив в условиях пещерного человека", - так верно однажды подметил мой друг Юра Ткачев. О, как он был прав!
   Умывшись теплой водой, мы накинулись на еду. С азартом ошалевших от голода волков мы поедом поедали (простите за каламбур) все, что ставилось супругой моего отца на стол. Мы ели до тех пор, пока нас не начало тошнить. Моя грудная клетка под напором поглощенной пищи раздвинулась так, что мне стало трудно дышать. Примерно то же самое происходило и с моим другом. Мы знали, что в нормальный режим питания после длительного недоедания нужно входить постепенно, но наш возраст и здоровье позволяли игнорировать всякого рода медицинские рекомендации, что мы и делали. Пока не испугались, что задохнемся от обжорства. Мы вышли из-за стола, а есть хотелось еще и еще.
   Потом легли спать. На чистой постели, под пуховым одеялом! Как мы спали? А вы проведите одну ночь в холодной, сырой осенней степи без палаток, спальных мешков, одеял и шуб, на следующую ночь заберитесь в свою теплую домашнюю кровать и тогда отчасти представите, как мы спали. Но для полного представления нужно будет умножить ваши ощущения во столько раз, сколько ночей мы провели под открытым небом. Спали ли мы эту ночь, я не знаю, наверное, мы просто умерли до середины следующего дня.
  

1 октября

   Встали в третьем часу пополудни. Помылись в ванной и принялись за еду. До конца дня с небольшими передышками утоляли голод. Ели, ели и ели. И это сумасшествие продолжалось до тех пор, пока нас опять не стало тошнить. Только тогда мы с набитыми животами уселись на диван перед телевизором, чтобы узнать последние новости и посмотреть какой-то скучный фильм.
   Перед сном открыли наш истрепанный атлас Кустанайской области и стали прикидывать маршруты будущих путешествий. Нам ужасно не хотелось откладывать их на будущий год, и мы принялись обсуждать возможность зимних походов. Без сомнения, такие походы в условиях североказахстанской степи чрезвычайно опасны: температура воздуха порой достигает минус сорока градусов, дуют почти непрекращающиеся жгучие ветры, противостоять которым человеку на заснеженной равнине очень трудно, свирепствуют метели, а самую большую опасность представляют многодневные бураны, которые не только с легкостью превращают одинокого путника в ледышку, но часто отнимают жизнь целых групп людей в автотранспорте, оказавшихся заметенными пургой на степной дороге. Степь - это не лес, не горы, здесь нет укрытий от разбушевавшейся стихии, здесь нет дров, чтобы разжечь костер. И чтобы выйти в снежную, неприветливую пустыню, чтобы провести в ней много дней, одного мужества и упрямства недостаточно, здесь нужна какая-то особая подготовка, продуманность во всем, точный расчет. Такими расчетами мы занялись с Юрой на ночь глядя. Стало ясно, что без легкого миниатюрного укрытия, вероятно, брезентового, на полозьях, утепленного изнутри, в зимнюю степь выходить нельзя, что в этом укрытии должен быть примус с достаточным количеством жидкого топлива и с продуманной системой вентиляции, в этом же укрытии должны быть продукты на весь срок путешествия, так как нельзя рассчитывать на дичь, рыбу и подножный корм, как это было в теплое время года. Вообщем, много что надо было учесть, много мелочей предусмотреть, которые зимой приобретали для путешественника жизненное значение.
   Мы горячо обсуждали предстоящий зимний поход, чертили на карте маршруты, делали на бумажке подсчеты. Легли спать заполночь с радостной мыслью о новых приключениях и долго еще полушепотом говорили о предстоящем в тишине уснувшего дома.
  

2 октября

   Сегодня идея зимнего путешествия окончательно дозрела в наших головах. Для ее детального обсуждения мы решили, взяв атлас, прогуляться в степь и в окрестностях поселка среди привычного ландшафта более наглядно представить ожидающие нас трудности. Мы бродили по лощинам, овражкам, у ракитников и лесопосадок, иногда сидели на первом подвернувшемся предмете и изучали ландшафтные, гидрологические, биологические карты районов, по которым должен был пролечь наш путь.
   Прохождение зимних маршрутов должно было стать главной репетицией нашего суперпутешествия, намеченного на начало восьмидесятых годов, о котором мы мечтали уже давно. Его линия пролегала от Тургайского прогиба до крайней точки на северо-востоке нашей страны - городка Уэлен, расположенного на Чукотском полуострове. По прямой это составляло около 6500 км. Безумцы, мы вполне знали, что ждет нас впереди - знаменитые, непроходимые Васюганские болота, раскинувшиеся без конца и без края на западносибирской низменности, сотни холодных быстрых рек, не знающие конца таежные дебри, населенные далеко не безобидным зверьем, горные хребты Восточной Сибири, сырая и неприветливая летом, более злая, чем наши степи, зимой, тундра, наконец полюса холода с семидесятиградусными морозами. Мы знали, что если пойдем не торенными дорогами, то может так случиться, что никогда не достигнем Уэлена и не вернемся домой, но наша тяга к приключениям и жажда открытия нового влекли нас в неизвестность во что бы то ни стало, потому что надежда на лучший исход и вера в силу жизни в наших сердцах брали верх над трезвой мыслью о реальных опасностях.
   Мы взошли на какой-то пригорок и стали осматривать дали. Свежий ветерок обвевал наши темные, загрубевшие в походах лица. Юрка слегка улыбнулся чему-то и сказал:
   - Нам надо так много пройти, испытать и познать, что, кажется, мы никогда, никогда не умрем!
  

ПОСЛЕСЛОВИЕ

   Случилось так, что через пару дней после этой прогулки меня совершенно неожиданно пригласили работать корреспондентом в редакцию районной газеты. Причиной тому были мои литературные способности, которым уже пора было воплощаться в конкретных печатных формах. Через время я поступил на факультет журналистики Казахского государственного университета. Я не собирался отказываться от планов совместных путешествий с Юрой, но временно их пришлось отсрочить, ведь образование и специальность в жизни тоже кое-что значат. Но Юра, милый Юра! Нелепое сочетание выдающихся качеств с недостатком волевых устремлений, глубиной душевности с внешней грубостью и показным примитивизмом, какая-то патологическая способность быть втянутым негативной центробежной силой в низы общества сыграли с ним роковую роль.
   После окончания полевого сезона в геологоразведочной экспедиции Юра устроился в котельную кочегаром. Зная его безотказность, к нему на работу ночами зачастили друзья и знакомые с водкой и вином. В котельной зимой тепло и поэтому гостей со спиртным было хоть отбавляй. Гости пили, веселились, а иногда между ними, как часто бывает меж пьяными людьми, возникали ссоры, кончавшиеся потасовкой. Однажды компанию гулявших в котельной парней, что называется, замели милиционеры во время групповой драки (а может быть, после нее). Как одного из участников пьяной драки увезли в следственный изолятор и Юру. Молчун Юра, руководимый понятием нелепого долга разделить все беды со своими товарищами, которые совсем не думали о нем, когда пили на его рабочем месте и устраивали шумные разбирательства, сел с компанией на скамью подсудимых, получил два года общего режима, и опять же в отличие от своих более проворных и приспособленных к жизни товарищей в условиях лживого общества скоро закончил свое существование на этой истинно грешной земле. И, конечно, нашим путешествиям не суждено было сбыться.
   Однажды мать Юры получила известие из места заключения, в котором говорилось, что ее сын умер от двухсторонней пневмонии, и если она не заберет тело, то его похоронят как безродного. Надо ли требовать от бюрократов социалистического правопорядка более человеческого отношения к умершему и к его матери? Вряд ли. Потому что бесполезно. Тем более, что тот, кто видел покойного Юру с синяками и ссадинами на теле не поверил, что он умер своей смертью. Теперь уже не узнать всей правды. Те серые, бесцветные люди, которые позаботились, чтобы на Земле стало одним неординарным, странно скрывающим свои лучшие черты (видимо, в целях самосохранения), духовным и чистым человеком, никогда не найдут в себе мужества и потребности разоблачить свои преступления перед личностью.
   Но прошел рядом с Юрой по этой земле и я. И как бы не хотела серость, как бы не скрывал от общества сам Юра свои высокие устремления, этим своим небольшим произведением я поднимаю на флагшток справедливости его имя, а в этом имени и тем неизвестным высокодуховным людям, которые покинули нас в глубокой печали, никого не осуждая и не кляня, непонятыми и непризнанными.
  

7.02. 1995 г.

  

СОДЕРЖАНИЕ

стр.

  
   Предисловие .......................................................... 3
   ДНЕВНИК ПУТЕШЕСТВИЯ .................................... 8
   Послесловие ......................................................... 160
   Содержание ......................................................... 162
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   162
  
  
  
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"