Для многих и многих жителей Эсадеро пределом мечтаний было приблизиться к одному из семи "колосков мятлика" - древнейшим родам, еще до Нового времени прибравших к рукам земли и золотые шахты. В королевстве Олеант милости и привилегии зарабатывались и того легче - всего-то и требовалось, что угодить королю или его ближайшему окружению. Кринийский правители ждали от своих подданных подвигов и свершений. На землях Броконтского Союза царила приятная простота и ясность: все, от мала до велика, от Президента до последнего нищего, жаждали разбогатеть, и легко отдавали свои жизни этой благой цели.
Для очень многих жителей Ниана пределом мечтаний было приобрести статус и обязанности эльда. Или хотя бы его ближайшего помощника - будем честны, в большинстве случаев эльдиат веками оставался привилегией богатого на таланты и достижения семейства.
Гликерии Мидоуз повезло родиться в семье, которая как-то раз на целые сутки получила вожделенный статус эльда и все прилагающиеся бонусы.
Генри Мидоуз любил вспоминать о дне, круто изменившим его жизнь. Как минимум двадцать семь лет он приходил в пивную "Сумеречная Кошка" и охотно рассказывал всем желающим подробности того события. Завсегдатаи, конечно же, знали историю в мельчайших подробностях, но все равно каждый раз с удовольствием слушали повесть Мидоуза - о том, как тот служил в Департаменте транспорта, как их старшой, эльд Крайг, однажды споткнулся на ступеньках и сломал ногу, и как сам Мидоуз, тогда еще относительно молодой и относительно стройный клерк, вызывал для травмированного эльда лекарей. И - самое важное! - как глава Департамента пожал ему руку, сказав: "На вас вся надежда, Генри! Присмотрите здесь, пока меня нет, ладушки?" Целые сутки молодой Мидоуз держал Департамент транспорта в ежовых рукавицах. Ну, или держал бы, не случись несчастье с эльдом Крайгом накануне дня солнца[1].
Оставшуюся часть жизни - те самые двадцать семь лет, - Генри Мидоуз прожил, стараясь вести себя достойно и значительно. Даже двигался медленно и степенно, дабы случайно не расплескать снизошедшую на него благодать. Никакими особыми талантами он не блистал, но по службе продвигался весьма успешно, зря, что ли, он всем и каждому при любом удобном случае рассказывал, как эльд Крайг однажды поручил ему целый Департамент Транспорта!
Четверо детей Генри Мидоуза воспитывались в строгости и с полным осознанием того, что принадлежат к элите Асканора. Да, не потомственные эльды, и богатств не нажили, но сердце-то верное! Работники надежные! Сам эльд Крайг однажды...
Ничего удивительного, что трое из младшего поколения Мидоузов так и не нашли себе спутников жизни. Мало, крайне мало найдется в Асканоре, да и всем Ниане, людей, которых эльды облекают своим доверием. А разменивать свое достоинство на общение с кем-то второсортным? Увольте, но только не Мидоузы! Нет, нет, и еще раз нет!
Так и получилось, что малышку Гликерию воспитывали две тетки, чопорные старые девы, точно знающие статусы, ранги и жизненную ценность всех окружающих, и дядюшка, коротавший дни в "Сумеречной Кошке" за столиком, закрепленным за семейством Мидоуз еще при жизни самопрославленного Генри.
Гликерия очень точно знала, чего хочет в жизни. Слава и шумиха ее не прельщали. Богатство? Возможно, но чтобы его добыть, пришлось бы поступиться въевшимися под кожу и кружева семейными принципами. Любовь? Безумство чувств превратило Гликерию Мидоуз в госпожу Саммерс, потом, очень быстро, в госпожу Бинне, затем, чуть погодя - в госпожу Эрдбьер, и лишь потом, после долгого осмысливания и тщательного выбора - в госпожу Блюменфилд. Посчитав, что ее четыре брака в общем и целом компенсируют неудачи на любовном фронте, пережитые предшествующим поколением, Гликерия решила, что в жизни может найтись и что-нибудь другое, получше, чем миф о семейном счастье...
Именно это и стало ее главной жизненной страстью. Поиск совершенства. Она хотела быть идеальной во всем, или, как вариант, сделать идеальными окружающих.
Будучи женщиной практической и трезвомыслящей, Гликерия Блюменфилд не сразу отыскала способ воплотить свое жизненное кредо на практике. Воспитывать детей? Сын с семейством уехал в Дуллун, дочь рано умерла. Воспитывать чужих детей? В бытность госпожой Бинне Гликерия служила классной наставницей в Преслендской школе для девочек. Школьницы ей не понравились: да, среди них попадались и тихие, и покладистые, и добронравные, и совестливые, и аккуратные... Вот только, к сожалению, все перечисленные качества никогда не могли собраться в одной и той же девочке. В общей массе школьницы превращались в нечто непокорное, громкое и настолько шустрое, что разрушали концепт поиска идеала до основания.
К пятидесяти годам результат получился... хм... неоднозначным. С одной стороны, ей удалось построить идеальный брак, идеальный уют и соблюдать в нем идеальный же порядок. С другой, брак был счастливым в основном благодаря глухоте господина Блюменфилда и небольшому состоянию, которое он скопил на торговле заанским листом[2], а чистота и вкусности в доме появлялись заботами приходящей прислуги. Сама Гликерия, как ни старалась, не сумела освоить не то, чтобы какое-то рукоделие или основы кулинарии, она даже банты летнего капора не умела толком завязывать.
Ну и что. Зато она точно знала, как это следует делать другим! Большинству людей повезло в жизни меньше, чем потомкам Генри Мидоуза, которому как-то раз выпала честь замещать эльда. Спасти их от несовершенства, вот что стало девизом Гликерии Блюменфилд!
Когда дочь лучшей подруги, Фаинии Оутс, собралась выходить замуж, Гликерия со свойственным ей радушием, заботой и... назовем из дипломатических соображений следующее качество "настойчивостью", - оказала всевозможное содействие, дабы событие прошло "как подобает". Она морально разгромила буфетчика, осмелившегося предложить для закусок окорок, закопченный с тмином, а не с ягодами можжевельника. Высмеяла цветочника, приславшего тюльпаны не той степени алости. Прислугу, начищающую медь и серебро, она довела до легкого сердечного приступа. Зато проследила за всем.
(Чуть позже в романе Фаинии Оутс появилась сцена, где гости дружно, по команде, в одном направлении и с тщательно выверенной скоростью размешивают ложечками чай. Некоторые читательницы смеялись. Дамы, которым выпало счастье участвовать в организованных Гликерией репетициях предсвадебных приемов и торжественного обеда, нервно вздрагивали и на всякий случай проверяли, не затаилось ли в углах древнее первобытное зло...)
Подруга невесты Томазин, сама год назад вышедшая замуж, наблюдала за хлопотами Гликерии сначала с настороженностью и свойственной большинству женщин в интересном положении раздражительностью, затем - с заинтересованностью, и, наконец, с восторгом. Чуть позже она, посмеиваясь, поведала госпоже Блюменфилд несколько анекдотов про должника своего мужа: горе-предприниматель, совершенно лишенный практической сметки и чувства прекрасного, держал мастерскую по изготовлению вывесок. Его актив составляли банки с краской, то ли доставшиеся от предыдущего владельца мастерской, то ли вовсе краденные, щиты, сколоченные из корявых досок, и художница. "Рисует она и правда отменно," - задумчиво добавила Томазин. - "Вот только никакого прока не будет, пока не появится человек, который придал бы ее таланту некоторой... осмысленности, что ли?"
Так Гликерия Блюменфилд нашла, наконец, идеальную для себя работу.
Под ее чутким руководством, которое, по просьбе Томазин, Гликерия не слишком выпячивала, "Мастерская Пекльтини" расцвела, опушилась, расправила крылышки и пустилась во все тяжкие. Девица-художник, Ирэна Клауд, с удовольствием перенесла свое вдохновение с размалевки щитов на более тонкие материи. Ее тайной страстью оказались акварели, что Гликерия не одобряла (слишком мокро!), но терпела, поскольку художница умела работать и тушью, и карандашами, и прочими аккуратными средствами.
Томазин пригласила Фаинию Оутс (разумеется, после того, как Гликерия ей это посоветовала), и та вдохновенно сочиняла маленькие заметки о том, что модно, о том, что правильно, кого современная женщина может принимать в будуаре, а кого - в пеньюаре, и тому подобное. Разумеется, будучи романисткой, Фаиния периодически выпадала из реальности, и только вдумчивое руководство Гликерии возвращало ее на путь истинный. Госпожа Блюменфилд хорошо знала, что правильно, и никому, даже этой зазнайке Тольгер, в один ненастный день вдруг объявившейся в "Мастерской Пекльтини" так же необъяснимо, как пятно плесени на потолке, - не давала сбить себя с толку.
Помощницу в "Мастерскую" Гликерия нашла сама. Суоннифер Кери пришла по объявлению, в котором указывался совершенно другой адрес и другой работодатель, но госпожа Блюменфилд была достаточно проницательна, чтобы с первого же взгляда разглядеть в женщине задатки хорошего работника. В конце концов, Суоннифер нанимали не как навигатора, а для того, чтобы следить за порядком, вовремя топить камин, подшивать газеты, поливать фикус и убирать в шкаф верхнюю одежду.
Против кандидатуры Вуо Гликерия сначала была настроена отрицательно. Уж слишком та была экзотична. Глазам больно от всех этих блестящих украшений, нелепого сочетания цветов, а уж платье, под которым, кроме рубашки да пары юбок, кажется, вообще ничего нет, госпожа Блюменфилд порицала, порицает и собиралась порицать до самой смерти. Но Вуо так искренне восторгалась работой их "Мастерской", с таким энтузиазмом предложила сразу пять возможных проектов... Одним словом, Гликерия не возражала, когда Томазин пригласила Вуо работать у них. К тому же новенькая отлично разбиралась в цифрах и смогла взять на себя контроль за счетами, а то этот Пекльтини вечно путался в приходно-расходных книгах...
Дела шли отлично. Пять дней недели Гликерия приходила в "Мастерскую" и поучала с помощью нее весь Асканор, в чем состоит миссия и цель жизни женщины в современном мире. День дерева[3] проводила с господином Блюменфилдом и его коллекцией насекомых; работала еще четыре дня, и наслаждалась заслуженными выходными в дни пепла и солнца.
"Я нашла для нашей "Мастерской" замечательного сотрудника," - сказала как-то раз Томазин. "И кто же она?" - степенно поинтересовалась Гликерия. Суоннифер с выпученными от усердия глазами подавала дамам чай.
"Молодая женщина, которая умеет продавать нужные сведения," - ответила Томазин. Гликерия тут же почувствовала себя неуютно. Что, милая Томазин хочет сказать, что госпожа Блюменфилд уже выдохлась? Что она слишком стара, чтобы нести в мир правильные идеи? Томазин безмятежно продолжила, отпивая чай мелкими глоточками: "Ида Червуд - весьма предприимчивая особа. Конечно, ей не достает вашего вкуса и вашего тонкого понимая границ приличий, моя дорогая госпожа Блюменфилд. Так что я очень надеюсь, что вы присмотрите за ней и не позволите уронить высокую репутацию "Мастерской Пекльтини"?"
"Можете не сомневаться, дорогая Томазин", - с достоинством, как старший помощник - капитану, пообещала Гликерия.
"Придушить бы тебя," - думала она чуть позже. Ида Червуд только-только переступила порог "Мастерской", и коротышка Пекльтини прыгал вокруг нее, восторгаясь и облизываясь.
- Не желаете ли чашечку чая, госпожа Червуд? Суоннифер, я же просила не звенеть чашками. Вуо, я уже повторяла, и не раз: четыре ложки сахара на чашку дурно скажутся на вашей фигуре. Фаиния, дорогая, не надо так склоняться над столом, помните об осанке. Тольгер, ваш чай готов. Господин Пекльтини, возьмите бутерброд. Он питательный и позволит вам утолить голод. Мой супруг всегда берет с собой бутерброды, когда я собираю его на прогулку. Не стоит звенеть ложечкой, дорогая Ида, вы же позволите так себя называть? Ложка должна размешивать содержимое, при этом не касаясь стенок стакана или чашки. Позвольте, я научу вас, как правильно...
[1] Выходной. Последний, двенадцатый день недели
[2] То есть чаем.
[3] Шестой день недели, в большинстве контор и мастерских считающихся выходным. Или почти выходным.