Edgar Allan Poe
 
THE RAVEN



Как-то скучной, темной ночью, размышлял лениво очень,
Я над книгой любопытной, древних знаний, позабытых.
И забылся сном тревожным - слышу: в двери осторожно
Постучался кто-то тихо ... нет поскребся, словно лихо
В дверь мою проникнуть хочет. Проворчал я:"Hужно очень
Мне гостей сейчас, незванных..." 

Накануне день ненастный был - декабрьский,ужасный.
Да и ночь была не лучше. Ждал я утра, тени гуще 
Подступали из углов, привиденьями, без слов,
Блики пламени метались по полу, как я, старались
Отыскать следы Линор в книгах - ангелов с тех пор 
Так в Раю зовут, наверно...

Пурпур занавес качнулся, и крылом меня коснулся ужас,
Прежде незнакомый, в душу вполз змеей, влекомый
Страхом, сердце сжал рукою, и, его чтоб успокоить,
Повторял я вновь беззвучно: "Путник то стучит, что ж лучше...
Он устал и заблудился, шорох тот мне лишь приснился...
Путник, больше никого..."

Успокоившись немного, понял я, что слишком долго
Ждать заставил, там за дверью, путника, что мне поверив,
Постучался в дверь, средь ночи. "Сэр,сказал я, жаль мне очень...
Иль Мадам, прошу прощенья, - задремал я, снисхожденья попрошу,
Не слышал стука..." Отворилась дверь без звука -
Никого, лишь темнота...

Долго, вглядываясь в ночь, страх стараясь превозмочь,
Ждал я, грезя как во сне, знака, слова, только мне
Тишина была ответом, лишь вдали шепнуло эхо
Имя чудное Линор, повторив мне, как укор, 
Имя милой, что в надежде, безответной, как и прежде,
Произнес я в темноту...

В дом вернулся я в тиши, не унять огонь души...
Только громче, вновь, за дверью, стук раздался. Не поверив,
Сам себе сказал:"Конечно, кто-то есть во тьме кромешной;
Вот уймется сердца стук - посмотрю, откуда, вдруг,
Эта тайна там, за дверью... я сейчас опять проверю -  
Ветер - больше ничего..."

Храбро распахнул я ставни и за ними, вдруг, предстал мне
Черный Ворон величавый - бед предвестник, изначальный.
Он прошествовал спесиво, будто Лорд. Затем, лениво
Вверх взлетел на бюст Паллады, что над входом, словно надо
Место там, для наблюденья, приготовить. Без сомнений 
Сел - и больше ничего.

Я невольно улыбнулся, прежний мир ко мне вернулся,
Столь нелеп и мрачен был, вид той птицы, из могил.
"Что ж, плюмаж потрепан пусть, зато видно - ты не трус,
так скажи, зловещий Ворон, там, где мрака ночи полон
Мир Плутона навсегда, как зовут тебя?" Тогда
Каркнул Ворон "Никогда!"

Удивился я немало - речь нелепо прозвучала
В тот момент, и я не понял, слишком смысл ее был вздорен.
Да и кто из нас, признаться, мог бы сразу догадаться,
Или даже, предположим, допустить, что птица может,
Сидя над твоею дверью, утверждать, чтоб ты поверил:
Имя ей есть - "Никогда". 
 
Но, сидящий одиноко, Ворон, будто бы с упреком,
Говорил одно лишь слово, душу вкладывая словно,
В слово то. Не шелохнувшись, он сидел. Тогда, очнувшись,
Я промолвил: "Как другие, утром ты меня покинешь.
Так покинули надежды и друзья, что были прежде."
Каркнул Ворон :"Никогда!"

Вздрогнул я, услышав этот возглас, ставший мне ответом.
"Быть не может, то лишь было повтореньем, не забыла
Птица чУдная, ночная, слов, что слышал, повторяя. 
БEды, как рекой бурлящей, унесли надежду, счастье,   
Кто-то и твердил, невольно, заклиная, меланхольно,
Случай, словом: Никогда".

Тем не менее, очнулся я от дум, и улыбнулся
Ворону,затем придвинул кресло к двери, сел пред ними -
Птицей, бюстом, дверью темной. Погрузился в думы, словно
Разгадать старался снова, что же движет птицей оной,
Визитером тем зловещим, что сказать мне хочет вестник
Хриплым криком:"Никогда!" 


Долго я гадал и думал молча. Птицы взор угрюмый
Жег мне грудь. Немой укор был в нем скрыт, как приговор.
Голова моя клонилась на подушку, что светилась, 
Здесь под лампой, обещая мне покой, и сном прельщала.
Но, вдруг понял, что меня, ее бархат в свете дня,
Не коснется никогда!

Показалось мне, что воздух стал плотнее. Слышу отзвук
За спиною, Серафима легких стоп, и запах дивный. 
И тогда я крикнул:"Боже, избавленье шлешь мне все же! 
Мне, ничтожному, послал ангелов. Мой час настал.
Залппом чашу и  - забвенье...память о Линор - мученье..."
Каркнул Ворон:"Никогда!"

"Дьявол ты, иль злая птица," я сказал, "то мне не снится,
Бурей занесен, иль послан ты пророчить там, где звезды
Смотрят на пустую землю, я пророчество приемлю. 
В этом доме, страхом полном, просьбу ты мою исполни: 
Есть ли где-то исцеленье, мне скажи, за все мученья?"
Каркнул Ворон "Никогда!"

"Что ж, пророк ты, или дьявол," - я сказал, - "мне дела мало.
Только Богом, что над нами, и святыми Небесами
Заклинаю, знать я должен, ты скажи мне, ведь возможно,
Там, вдали, в пределах Рая, встретить мне Линор - святая,
Лучезарна, как звезда, там, средь ангелов всегда... "
Каркнул Ворон "Никогда!"

Я вскочил:"Отсюда прочь, кто б ты ни был, лети в ночь - 
Птица, дьявол, возвращайся в бурю, прочь, и не прощайся,
Не оставь здесь и пера, черного как ложь сама, 
Твое место в царстве Тьмы, на Плутоне, средь зимы.
Вынь из сердца клюв жестокий, лучше быть мне одиноким!"
Каркнул Ворон:"Никогда!"

Много дней прошло с тех пор, Ворон там же, и убор,
Черных перьев, над Паллады бюстом, словно так и надо.
Взгляд его следит за мною, будто Демон с дремотою
Борется над моей дверью. Тень струится вниз и верю,
Что душе моей из тени, стерегущей день весенний,
Не взлететь уж никогда!

___________________________________________________________



The Raven 
   Once upon a midnight dreary, while I pondered, weak and weary, 
   Over many a quaint and curious volume of forgotten lore-- 
   While I nodded, nearly napping, suddenly there came a tapping, 
   As of some one gently rapping, rapping at my chamber door. 
   "'Tis some visitor," I muttered, "tapping at my chamber door-- 
   Only this, and nothing more." 
   
   Ah, distinctly I remember it was in the bleak December; 
   And each separate dying ember wrought its ghost upon the floor. 
   Eagerly I wished the morrow;-- vainly I had sought to borrow 
   From my books surcease of sorrow-- sorrow for the lost Lenore-- 
   For the rare and radiant maiden whom the angels name Lenore-- 
   Nameless here for evermore. 
   
   And the silken, sad, uncertain rustling of each purple curtain 
   Thrilled me-- filled me with fantastic terrors never felt before; 
   So that now, to still the beating of my heart, I stood repeating, 
   "'Tis some visitor entreating entrance at my chamber door-- 
   Some late visitor entreating entrance at my chamber door;-- 
   This it is, and nothing more." 
   
   Presently my soul grew stronger; hesitating then no longer, 
   "Sir," said I, "or Madam, truly your forgiveness I implore; 
   But the fact is I was napping, and so gently you came rapping, 
   And so faintly you came tapping, tapping at my chamber door, 
   That I scarce was sure I heard you"-- here I opened wide the door;-- 
   Darkness there, and nothing more. 
   
   Deep into that darkness peering, long I stood there wondering, fearing, 
   Doubting, dreaming dreams no mortals ever dared to dream before; 
   But the silence was unbroken, and the stillness gave no token, 
   And the only word there spoken was the whispered word, "Lenore!" 
   This I whispered, and an echo murmured back the word, "Lenore!"-- 
   Merely this, and nothing more. 
   
   Back into the chamber turning, all my soul within me burning, 
   Soon again I heard a tapping somewhat louder than before. 
   "Surely," said I, "surely that is something at my window lattice: 
   Let me see, then, what thereat is, and this mystery explore-- 
   Let my heart be still a moment and this mystery explore;-- 
   'Tis the wind and nothing more." 
   
   Open here I flung the shutter, when, with many a flirt and flutter, 
   In there stepped a stately raven of the saintly days of yore; 
   Not the least obeisance made he; not a minute stopped or stayed he; 
   But, with mien of lord or lady, perched above my chamber door-- 
   Perched upon a bust of Pallas just above my chamber door-- 
   Perched, and sat, and nothing more. 
   
   Then this ebony bird beguiling my sad fancy into smiling, 
   By the grave and stern decorum of the countenance it wore, 
   "Though thy crest be shorn and shaven, thou," I said, "art sure no craven, 
   Ghastly grim and ancient Raven wandering from the Nightly shore-- 
   Tell me what thy lordly name is on the Night's Plutonian shore!" 
   Quoth the Raven, "Nevermore." 
   
   Much I marvelled this ungainly fowl to hear discourse so plainly, 
   Though its answer little meaning-- little relevancy bore; 
   For we cannot help agreeing that no living human being 
   Ever yet was blest with seeing bird above his chamber door-- 
   Bird or beast upon the sculptured bust above his chamber door, 
   With such name as "Nevermore." 
   
   But the Raven, sitting lonely on the placid bust, spoke only 
   That one word, as if his soul in that one word he did outpour. 
   Nothing further then he uttered-- not a feather then he fluttered-- 
   Till I scarcely more than muttered, "Other friends have flown before-- 
   On the morrow he will leave me, as my Hopes have flown before." 
   Then the bird said, "Nevermore." 
   
   Startled at the stillness broken by reply so aptly spoken, 
   "Doubtless," said I, "what it utters is its only stock and store, 
   Caught from some unhappy master whom unmerciful Disaster 
   Followed fast and followed faster till his songs one burden bore-- 
   Till the dirges of his Hope that melancholy burden bore 
   Of 'Never-- nevermore'." 
   
   But the Raven still beguiling my sad fancy into smiling, 
   Straight I wheeled a cushioned seat in front of bird, and bust and door; 
   Then upon the velvet sinking, I betook myself to linking 
   Fancy unto fancy, thinking what this ominous bird of yore-- 
   What this grim, ungainly, ghastly, gaunt and ominous bird of yore 
   Meant in croaking "Nevermore." 
   
   This I sat engaged in guessing, but no syllable expressing 
   To the fowl whose fiery eyes now burned into my bosom's core; 
   This and more I sat divining, with my head at ease reclining 
   On the cushion's velvet lining that the lamplight gloated o'er, 
   But whose velvet-violet lining with the lamplight gloating o'er, 
   She shall press, ah, nevermore! 
   
   Then, methought, the air grew denser, perfumed from an unseen censer 
   Swung by seraphim whose footfalls tinkled on the tufted floor. 
   "Wretch," I cried, "thy God hath lent thee-- by these angels he hath sent thee 
   Respite-- respite and nepenthe, from thy memories of Lenore; 
   Quaff, oh quaff this kind nepenthe and forget this lost Lenore!" 
   Quoth the Raven, "Nevermore." 
   
   "Prophet!" said I, "thing of evil!-- prophet still, if bird or devil!-- 
   Whether Tempter sent, or whether tempest tossed thee here ashore, 
   Desolate yet all undaunted, on this desert land enchanted-- 
   On this home by Horror haunted-- tell me truly, I implore-- 
   Is there-- is there balm in Gilead?-- tell me-- tell me, I implore!" 
   Quoth the Raven, "Nevermore." 
   
   "Prophet!" said I, "thing of evil-- prophet still, if bird or devil! 
   By that Heaven that bends above us-- by that God we both adore-- 
   Tell this soul with sorrow laden if, within the distant Aidenn, 
   It shall clasp a sainted maiden whom the angels name Lenore-- 
   Clasp a rare and radiant maiden whom the angels name Lenore." 
   Quoth the Raven, "Nevermore." 
   
   "Be that word our sign in parting, bird or fiend," I shrieked, upstarting-- 
   "Get thee back into the tempest and the Night's Plutonian shore! 
   Leave no black plume as a token of that lie thy soul hath spoken! 
   Leave my loneliness unbroken!-- quit the bust above my door! 
   Take thy beak from out my heart, and take thy form from off my door!" 
   Quoth the Raven, "Nevermore." 
   
   And the Raven, never flitting, still is sitting, still is sitting 
   On the pallid bust of Pallas just above my chamber door; 
   And his eyes have all the seeming of a demon's that is dreaming, 
   And the lamp-light o'er him streaming throws his shadow on the floor; 
   And my soul from out that shadow that lies floating on the floor 
   Shall be lifted-- nevermore!