БОРТ ЛЕДОКОЛА "И. СТАЛИН"(Радио ТАСС). За последние три дня в положении "Седова" произошли некоторые изменения. С 30 декабря дрейф "Седова" значительно усилился под влиянием западных - северо-западных ветров. Его координаты 81 градус 21 минута северной широты, 4 градуса 30 минут восточной долготы. Битый лед с одной стороны корабля отнесло. С левого борта - вода на расстоянии в 500 метров. Правый борт припаян к корме сплошного льда.
Седовцы стараются к нашему приходу привести ледокол в плавучеесостояние. Они добыли воду для котлов. Вероятно, им удастся сегодня же поднять в котлах пар.
Ледокол "Иосиф Сталин" 31 декабря прекратил бункеровку угля и вышел навстречу "Седову".
Газета "Правда", январь 1940
***
1940 год, июнь
...зеленое марево Карпат подпирало горизонт - спокойно и величественно, как и положено горам.
Ну и что, что не самые высокие в мире - для Ники, никогда ранее никаких гор не видевшей, это зрелище было подобно самому настоящему чуду. Затаив дыхание, она осторожно положила голову на руки, скрещенные на раме вагонного окна. Теплый летний ветер взъерошил каштановую челку, но сдался, дотронувшись тяжелых кос, обнявших друг друга на затылке.
Поезд фыркал, не торопясь, извлекая иногда из недр своей топки невнятное бормотание, переходящее в жизнерадостный гудок.
- Степан Афанасьевич, чаю не желаете? - покачиваясь в такт мерному колыханию вагона, в дверях возникла пухлая приветливая проводница в украинской вышиванке.
В руке ее так же плавно покачивались два стакана в серебряных затейливых подстаканниках.
Отец рассеянно оторвался от газеты, несколько секунд, сосредотачиваясь, глядел на улыбающуюся проводницу:
- Да, спасибо - и для дочери тоже, будьте добры. С сахаром, - он снова вернулся к газете, встряхнув ее, подняв повыше и отгораживаясь от хлопотания над столиком купе.
Ника села, подперев подбородок рукой и завороженно глядя на чай цвета темного янтаря, льющийся за серебряную филигрань.
- Скажите, пожалуйста, долго еще ехать? - этот вопрос хотелось задавать чуть не каждую минуту.
Проводница даже не повела соболиной бровью, опять улыбнувшись:
- К вечеру будем.
Ника радостно вздохнула в ответ, вновь переводя мечтательный взгляд на Карпаты.
Жизнь представлялась яркой и звонкой, как петушок-леденец на палочке.
***
- От сюды, проходьте, - размеренный негромкий голос хозяина был под стать его внешнему облику: худощав, сутул, невысок.
Одет он был в меховую, не по сезону, безрукавку, а простая полотняная рубаха навыпуск, казалось, принадлежала кому-то чуть не вдвое выше его. Но производил он, тем не менее, впечатление крупного человека из-за воистину внушительного размера стоп и кистей рук. Да и передвигался плавно и медлительно - так что, невзирая на угловатое сложение, рождалась невольная ассоциация со степенно ползущей садовой улиткой.
Ника так про себя его сразу и окрестила: Улит. Однако хозяйские глаза, прячущиеся под седыми густыми бровями, были живыми и хваткими. Цвет их определить было почти невозможно - покалывали, оценивая, только черные зрачки.
Закрытый фонарь в большепалой узловатой руке слегка колыхался от шагов, тени обеспокоенно бегали в ответ по стенам, не находя себе удобного места. Ника шла вслед за отцом со своим новеньким синим чемоданчиком, купленным по случаю столь ответственной поездки - первой, вообще-то, в ее жизни - и чуть не жмурилась от восторга: наконец-то они доехали!
Ей предстояло прожить в этом замечательном селе, среди таких чудесных гор, целых два месяца - до начала вступительных экзаменов в институт, которые она сдаст непременно на все пятерки, как и выпускные.
Хозяин, зайдя в комнату, посторонился, пропуская Нику: узкая кровать, застеленная вышитой капой, спрятавшиеся под капу от глаз подальше подушки; грубый, но добротный деревянный стул подле кровати. В углу пристроился небольшой комод, явно не сельского происхождения, с почерневшим от времени зеркалом. Темный квадрат окна смущенно наполовину прикрывался двумя белыми занавесками с вышивкой ришелье по канве.
Ника быстро огляделась, поставив чемодан на пол, восхищенно вздохнула и повернувшись к Улиту, схватила его за руку с намерением пожать:
- Спасибо, спасибо вам огромное! - она никак не могла вспомнить имя-отчество хозяина, уж очень они были замысловатые.
Улит что-то буркнул в ответ, опустив глаза, извлек свою лапищу из никиных ручек и пошел показывать комнату ее отцу.
***
"...Открывающий торжественное траурное заседание председатель городского совета тов. Шевцов предлагает почтить память В. И. Ленина вставанием. По залу несутся траурные звуки марша Шопена. Слово для доклада предоставляется заместителю заведующего отделом пропаганды и агитации ЦК КП(б)У тов. Лысенко. О гигантском пути, пройденном за 15 лет советским народом по ленинскому пути под руководством товарища Сталина, о всемирно-исторических победах социализма в нашей стране докладывает он собравшимся. И каждый раз, когда докладчик упоминает имя товарища Сталина, победоносно ведущего народы Советского Союза к сияющим вершинам коммунизма, в зале гремят овации".
Газета "Труд", 22 января 1940
***
Ах, какое было утро! Яркое, росяное, солнечными суматошными зайчиками дразнившее сначала в воде умывальника, потом в кадке с дождевой водой, потом в стеклах хозяйского дома - самого красивого дома, между прочим, на всю округу!
Ника засмеялась сама себе, доплетая вторую косу, привычно укладывая ее на затылке. Ей не терпелось поскорее посмотреть село, лежащее перед домом как на ладони. Наскоро проглотив сдобный калач с парным молоком - немудреный завтрак, приготовленный для нее молчаливой и незаметной хозяйкой маетка - Ника оделась: тщательно отутюженное платье, белые носочки, новые лаковые туфли. И отправилась в долину.
Идя вниз по тропинке, петляющей среди тенистых высоких деревьев, она даже радовалась, что отца не послали строить новую ветку Магнитки, как ей бы того хотелось: ведь в казахских степях никогда не отыщется такой красоты. К тому же Западной Украине просто необходимы новые железные дороги, соединяющие ее теперь со всей страной. А главное - с Москвой!
Вспомнив Москву, Ника улыбнулась, перепрыгивая через корневище здоровенного дерева: вот подруги будут завидовать, когда она расскажет о своих приключениях! Правда, что за приключения и когда они намерены состояться, Ника толком не знала, но была твердо уверена, что такое чудесное лето просто не может пойти насмарку. К тому же отец будет чаще всего на cтройке - и ее свободу ничто стеснять не станет.
Село лежало, как спящий гуцул, разбросав руки-дороги в Карпаты.
Свежее в утренней яркости, как надоенное молоко в глиняной крынке; говорливое, с куриным всполошенным клекотом, собачьим зычным брехом, с пряным духом хлевов и комор, напевами речки снизу, с удивленно разинувшими рты мальвами возле парканов.
На майдане указующе уперлась крестом в небо толстостенная церковь с непривычно крутоскатной крышей - смотревшаяся в селе одновременно и чужой, и хозяйкой.
Ника слегка придержала бодрый шаг: в таком темпе село она бы прошла насквозь и за полчаса - а дальше что? В некоторой нерешительности она остановилась возле пятерых молодух, судачивших неподалеку на майдане.
- Доброе утро, - Ника улыбнулась как можно более приветливо, подходя поближе, отчего молодухи слегка подались в стороны, как куры на насесте.
- Чому ж - оно й добре, то так, - неуверенно отзвалась одна из них, в красном платке и с карими быстрыми глазами. Остальные глядели без особого интереса, но и без неприязни.
Ника воодушевилась:
- Я тут решила пройтись... познакомиться. Мы с отцом вчера приехали - из Москвы, - она втайне ожидала, что упоминание столицы произведет магическое действие, но брови востроглазой молодухи лишь дернулись, слегка сойдясь к переносице. Остальные перестали шептаться.
- Ой, я столько болтаю, а совсем неучтиво с моей стороны было не представиться! Меня зовут Ника, - тут она порывисто протянула ладонь кареглазой.
Та оторопело глядела несколько мгновений на предложенную руку, потом оглянулась на товарок - те неотрывно смотрели на лаковые туфли, - несмело дотронулась кончиками пальцев:
- Мене Оленою.
- Алена? Какое красивое имя! Здесь вообще все такое... такое... - Ника не знала, как выразить толком переполнявшие ее чувства, разведя руками и улыбнувшись, - В общем, я тут два месяца буду жить. Вооон там, на горе, - тут она указала вбок и вверх, на улитовский дом.
Молодухи переглянулись, быстро позабирали ведра с водой и начали расходиться.
Ника растерялась:
- Что?... Отчего?... Алена, погодите, - догнав, она дотронулась осторожно до рукава кареглазой. - Я разве что-то не так сказала?
- То прощавайте, паненка, мени додому... - уводя взгляд, Олена приостановилась, но снова направилась прочь.
- Кто?... Что вы, вы не так поняли! - облегченно рассмеялась Ника. - Мы же живем в советской стране - какие тут могут быть паны и паненки? Теперь все равны!
Олена вдруг остановилась, посмотрела Нике в лицо, собираясь что-то сказать, но резко повернулась и, опустив голову, быстро пошла вверх по улице.
***
Ну вот - кто их поймет, этих местных? Ведь ничего дурного не хотела, только познакомиться, а они разбежались, как младшеклассники перед школьным хулиганом. Вспомнив школу, Ника снова повеселела: как все-таки хорошо, что выпускные уже позади.
Она сидела, забравшись с ногами на стул, в своей комнате - упершись локтями в подоконник. Окно было распахнуто, приглашая вовнутрь медвяные и резкие запахи леса. Карпатами, как морем, можно было любоваться бесконечно.
Ну что ж - не вышло со светскими знакомствами, так можно пойти на разведку окрестностей. Ника переоделась в свое старенькое домашнее платье, обула сандалии и выскользнула за ворота, покуда хозяйка задавала корм бессчисленному цыплячьему выводку в глубине маетка.
Побагровевшее солнце уже опрокидывалось за высокую линию горизонта, обещая скорые лиловые сумерки.
Ника решила идти вверх по тропке, скользившей среди громадных деревьев. В прошлом году они ходили в поход всем классом и она помнила, как нужно правильно подниматься вгору.
Обещанная лиловость сползала с крон, занавешивая воздух.
Два шага - вдох, три шага - выдох...
Все выше, и выше - и выше стремим - мы полет - наших птиц...
Два шага - вдох, три шага...
...От неожиданности Ника ухватилась за ветки какого-то куста, предательски растущего аккурат на повороте и закрывавющего собой срывающуюся вниз каменную слоистую стену.
Стараясь унять скачущее сердце, она осторожно отошла от края ущелья, прислонившись спиной к стволу раскидистого дерева и замерла, глядя на книгой распахнувшийся во все стороны горизонт.
Закат степенно догорал на вершинах гор, подпаливая лес своим цветом; в глубине долины огоньки в хатах прокалывали одеяло темноты. Вечерний воздух тихо оседал легкими складками, предполагая открыть вскоре праздник звездного небосвода.
И тут вдруг - совсем неподалеку - послышались негромкие звуки то ли флейты, то ли свирели. От неожиданности Ника непроизвольно вжалась в узловатую кору дерева. Невидимый музыкант находился тоже наверху и, видимо, правее - и было немного странно, кто же из села может в такой час бродить по этим кручам.
Ника стояла, затаив дыхание - никогда ничего подобного ей слышать не доводилось. Конечно, она нередко ходила с отцом на концерты в филармонию или на театральные премьеры - но все же там обстановка была иная, под стать тяжелому бархату занавеса: помпезна, нерадушна, с шуршанием программок, деликатным покашливанием, поблескиванием театральных биноклей и антрактными бутербродами.
Теперь же эта музыка жила просто потому, что не могла не существовать здесь и сию минуту. И мелодия была настолько естественна среди этих гор и в этом просторе, что, казалось, сами Карпаты пели себе колыбельную - расчесывая сумерки серебряным гребнем, убаюкиваясь, печалясь...
Когда последние звуки рассыпались в прохладный воздух, Ника спохватилась: в долине было совсем темно, а ведь надо было еще добираться до дому по тропинке... которую теперь уже почти нельзя было различить.
Мысленно выругав себя за проявленную безответственность, она заторопилась обратно. В темноте, то и дело спотыкаясь, инстинктивно выставив вперед руки, она старалась идти как можно быстрее, но ей все более становилось не по себе. Упала, больно ссаднив коленку, но времени и света на поиски подорожника не было - и через десяток минут Ника поймала себя на желании всхлипнуть.
...Нет, этого быть не может - она встряхнула головой, отгоняя наваждение, но не так уж далеко впереди на тропинке мелькал за деревьями огонек. Ника прибавила шагу, радуясь так вовремя нашедшемуся попутчику. Но тот, скорее всего, не торопился встретиться с нею: огонек прыгал все так же впереди, не приближаясь, но и не удаляясь.
- Эй! - не выдержала Ника. - Погодите, пожалуйста! Я не успеваю так быстро!
Как бы в ответ на это огонек замер.
Приободрившись, она добралась наконец до источника света - громоздкого чугунного фонаря с желтоватыми от времени стеклами. Владельца было не видать: фонарь одиноко цеплялся за толстый надломленный сук дерева.
- Эй!... - вновь в нерешительности позвала Ника, - Тут есть кто-нибудь?...
Окружающий лес сонно безмолствовал.
- Ну... я... я заберу ваш фонарь!... Можно?...Я потом верну, честное слово! - подождав в еще большей неуверенности, она сняла с ветки тяжеленный фонарь, оттягивающий руку, и направилась вниз по тропке.
К тому времени, когда она наконец появилась в воротах усадьбы, небо было сплошь забрызгано звездами. Молчаливая хозяйка забрала фонарь и провела разминающую кисть Нику ужинать.
Когда пирог с курятиной был съеден, а прохладный узвар допит - Ника вдруг вспомнила, где же она ранее видела этого раритетного чугунного монстра: в руке Улита вчера вечером.
***
"В официальной сводке испанского министерства обороны сообщается, что 20 января войска интервентов и мятежников продолжали яростные атаки на восточном (каталонском) фронте при поддержке многочисленной авиации и артиллерии. Врагу удалось продвинуть свои линии в секторе Калаф, Понтос (провинция Барселоны) и Вендрель (провинция Таррагоны). Республиканские самолеты успешно бомбардировали неприятельские колонны грузовиков. В воздушном бою республиканские самолеты сбили германский самолет "Мессершмидт", который упал, загоревшись в воздухе. На других фронтах - без перемен. Фашистские самолеты подвергли бомбардировке Вильянуэва-и-Хельтру, а также Вильяфранка де Панадес (юго-западнее Барселоны), Манльеу, Вич (провинция Барселоны) и Валенсию. Среди гражданского населения много убитых и раненых женщин и детей."
Газета "Труд", январь 1940
***
Нику всегда интересовало значение выражения "базарный день". В Москве на рынке она не бывала - закупками занималась домработница, а из книг понять что-то можно было лишь весьма смутно. Поэтому, когда отец, приехав в пятницу, сообщил, что завтра базарный день и они поедут в соседний городок, Ника очень воодушевилась: еще одно новое понятие в ее жизненном опыте. Что ни день, то открытие здесь!
Пестрое мельтешение толпы вначале закружило ей голову. Казалось, все двигаются одновременно во всех направлениях, говорят тоже одновременно, и - запахи!... Запахи было совершенно необычны для ее столичного носа, смешиваясь в удивительную, щекочущую ноздри смесь.
Ника шла вслед за отцом, время от времени взглядывая на его спину в городском парусиновом пиджаке и думала, что за те две недели, которые они провели вдали друг от друга, она мало о нем вспоминала. Не потому, что слишком много впечатлений, а потому, что разделить их с отцом в той же мере казалось почему-то чересчур сложным. И почему часто люди кажутся такими родными, а потом вдруг что-то происходит и - раз! - их вдруг разводит по разные стороны и осознаешь, что понимание другого - ничуть не меньшая работа, чем понимание самого себя.
Отец наконец остановился возле ряда с кованой домашней утварью, заинтересованно разглядывая какие-то крюки и петли, а Ника поспешила в сторону шумного участка с домашней птицей и животными.
Видевшая поросят лишь на картинках и в фильме "Веселые ребята", она никак не могла поверить, что видит их вживую, а невесомые желтые шарики цыплят привели ее просто в восторг.
Ника, испросив разрешения, осторожно усадила одного нахохлившегося птенца себе в сложенные ладони, приблизив поближе к глазам - и так увлеклась разглядыванием сияющего на солнце желтого пуха, что не сразу обратила внимание на притихший гомон вокруг. Когда она подняла взгляд, - по символическому проходу, образованному толпой, шли странно одетые люди. По крайней мере, Ника, уже вполне привыкнувшая к местным плахтам, чичкам и кептурам, такой одежды еще не видала.
Впереди с достоинством шагал седоусый высокий старик. Был он крепок, длинноволос, в малиновой рубахе с широкими рукавами, кожаном жилете и с большой золотой серьгой в ухе. В руке у него так же степенно дымилась короткая трубка, украшенная затейливой резьбой и красной лентой.
Чуть поотстав, настороженно, хотя и с некоторым вызовом глядя на селян, шли еще пятеро: трое молодых мужчин, одетых почти как старик, но попроще - и две пожилые женщины, босиком, в широких оборчатых юбках, с платками на головах и большим количеством блестящих монист на шее.
"Кэлдэрары" - прошелестело над толпой непонятное Нике слово.
- Поприходили, - неодобрительно прошептала стоявшая неподалеку селянка другой. - Знову повыкрадають ото усе...
Та, которой адресовано было сообщение, согласно закивала, придвигаясь поближе к товарке и что-то быстро шепча ей на ухо.
Неожиданно Ника ойкнула: цыпленок, почуяв ослабевшие путы ладоней, выпорхнул, плюхнулся на землю и помчался, подскакивая, как мячик, прочь. Хозяйка запричитала, толпа отвлеклась от цыган, смеясь, а Ника, чуть не падая, пыталась догнать мечущегося среди людских ног беглеца, с ужасом представляя, что же будет, если кто-то наступит на него.
Вдруг цыпленок взвился в воздух - и остановился прямо перед ее носом. Недовольно сверкающий глазами неудавшийся беглец сидел, нахохлившись, в чьих-то ладонях. Ника была так рада, что даже не обратила внимания на спасителя, осторожно пытаясь забрать цыпленка.
- Держи крепче, а то этот незадачливый Монте-Кристо снова упорхнет, - сказал слегка нараспев чей-то молодой звонкий голос: будто искры взлетели над костором.
Ника подняла глаза на говорящего и застыла, округлив глаза и непроизвольно приоткрыв рот.
Парень был рыж - огненно рыж: как смешливый апельсин на полуденном блюде жары, как притаившаяся на солнцепеке спелая тыква, как зазевавшийся одуванчик в венке пастушки; его вихры в полном беспорядке вызывающе щетинились в разные стороны, рождая сходство с молодым подсолнухом. И подо всем этим бушующим огненным великолепием - неожиданно серые глаза, смеющиеся и умные.
Долговязая его фигура, обнаруживавшая неожиданную ловкость и законченность каждого движения, была облачена в обычный гуцульский костюм: вышитую рубаху, узкие белые штаны, постолы и отделанный вышивкой же кептур. Короткополой шляпы, по местным обычаям, рыжий незнакомец не носил.
Парень прикусил крепкими белыми зубами невесть откуда взявшуюся травинку, засмеялся, глядя на Нику и, развернувшись, неспешно углубился в толпу.
Цыпленок беспокойно завозился в ладонях, и Ника, опомнившись, поспешила передать его недовольно ворчащей под нос хозяйке.
Рыжая голова странного гуцула мелькала где-то впереди, и Ника упорно протискивалась между продавцами и торгующимися, вызывая недоуменные взгляды и сердитые замечания.
- Погодите, пожалуйста! - догнал рыжего ее окрик.
Тот неторопливо повернулся, положив ладони на широкий пояс и слегка склонив набок голову, улыбаясь. Приветливо и выжидающе.
Подбежав, Ника смешалась, не зная, как начать разговор.
- Вы... Вы откуда про Монте-Кристо знаете? - задала она первый пришедший в голову вопрос.
Рыжий от души расхохотался:
- А я-то, наивная душа, ожидал, что столь импозантная девица в лаковых туфлях бежит за мной, не опасаясь шлепнуться в какую-нибудь корзину с яйцами, с единственно благородной целью: восторженно сообщить о моем неотразимом обаянии! - тут он ослепительно улыбнулся и потрепал ошеломленную Нику по плечу, - Да не переживай ты так, я просто шучу.
Ника резко вздохнула-выдохнула:
- Вы... кто?
- Меня звать Миояш, - просто сообщил рыжий и добавил доверительным шепотом, слегка наклонившись и подняв бровь, - А как зовут очаровательную столичную барышню?
--
Я... я не барышня, я... - тут Ника смутилась.
Назвать себя "девушка" было как-то не по-советски, "комсомолка" - выглядело странно в этих местах, к тому же, гуцулы еще наверняка не очень знали, что такое Союз Молодежи.
- Я Ника, - наконец она решительно протянула ладошку Миояшу.
Тот почтительно, без тени издевки, пожал ее обеими руками. Пальцы у него оказались тонкими - и твердыми, как гранит.
***
"Перед от'ездом из Москвы министр иностранных дел Германии г. фон-Риббентроп сделал сотруднику ТАСС следующее заявление: "Мое пребывание и Москве опять было кратким, к сожалению, слишком кратким. В следующий раз я надеюсь пробыть здесь больше. Тем не менее мы хорошо использовали эти два дня. Было выяснено следующее: 1. Германо-советская дружба теперь установлена окончательно. 2. Обе страны никогда не допустят вмешательства третьих держав в восточноевропейские вопросы. 3. Оба государства желают, чтобы мир был восстановлен и чтобы Англия и Франция прекратили абсолютно бессмысленную и бесперспективную борьбу против Германии. 4. Если однако в этих странах возьмут верх поджигатели войны, то Германия и СССР будут знать, как ответить на это. В заключение г. фон-Риббентроп заявил: "Переговоры происходили в особенно дружественной и великолепной атмосфере. Однако прежде всего я хотел бы отметить исключительно сердечный прием, оказанный мне Советским Правительством и в особенности г.г. Сталиным и Молотовым". (ТАСС)".
Газета "Пионерская правда", сентябрь 1939
***
- А это что? - Ника осторожно потрогала пальчиком гладкую, как атлас, серую кору.
- А это - бук, - в который раз терпеливо пояснил Миояш, концом посоха разрыхляя прошлогоднюю листву вокруг молоденького побега и открывая его свету. - А вот этот вот зеленый упрямец - будущий тёрен.
Ника послушно рассматривала росток, но он для нее ровным счетом ничем не отличался от травы. Она вздохнула:
- Все-таки удивительно, как я получала пятерки по ботанике. Я совсем ничегошеньки не могу запомнить.
Миояш рассмеялся, разворачивая ее за плечи и легонько подталкивая дальше по тропинке:
- А ты не смотри на все, как на ботанику. Смотри - как на жизнь.
Недоуменно нахмурившись, Ника послушно зашагала по едва заметной тропке вслед за Миояшем.
Ей не стоило особых усилий улизнуть сегодня из маетка еще до зари: Улит был только рад, когда пришлые не мелькали перед его хозяйским цепким взором.
Накануне Миояш обещал показать ей необычную то ли церковь, то ли часовню в горах. Поначалу Ника возмутилась: зачем ей эти поповские штучки? Но любопытство пересилило: раз Миояш сказал - необычная, значит, так оно и есть.
Уже две недели кряду они с ним были не разлей вода: с той встречи в субботней толчее базарного дня. Но дружба их носила характер странный, самой Нике не совсем понятный: иногда ей казалось, что Миояш ее ровесник, хотя и выглядел явно старше, иногда - что ему лет эдак триста с гаком.
Когда он говорил, она нередко ловила себя на том, что слушает с полуоткрытым ртом. Слова сплетались, сплавлялись, взрывались, как рыжие протуберанцы на голове их обладателя - рождая нечто неожиданное, как цокающий по крыше град в жаркий июльский полдень или взгляд мавки во время грибной охоты.
Миояш охотно шутил, заставляя Нику сгибаться в три погибели от смеха; мог быть язвительным, как уксусная примочка - и в той же мере лиричным, как красный клёст, задумчиво сидящий на зимней шишке.
Его рассуждения были необычны, странны, хотя ни неправильными, ни какими-то мракобесно-религиозными их назвать было нельзя.
Казалось, он знал все на свете - во всяком случае, на бесконечные и сыпящиеся горохом ее вопросы он отвечал неизменно обстоятельно, терпеливо и с улыбкой, не забывая подтрунивать над нею. Впрочем, Ника ничуть не обижалась.
Миояш появлялся всегда неожиданно - но лишь тогда, когда Ника заканчивала свою утреннюю учебу, распорядка которой она придерживалась неукоснительно. Обычно он догонял ее на тропинке, ведущей в горы - или к селу, смотря куда она направлялась в тот день. И так проводили время до сумерек: разговаривая на все в мире темы или просто весело болтая.
При этом Миояш мог, не прерывая разговора, помогать подтолкнуть увязший в колее крестьянский воз, давать легкий подзатыльник одному из дерущихся сельских мальчишек, кланяться встречным селянам и подмигивать молодухам, не забывая при этом скупой, но энергичной жестикуляцией вырисовывать свои фразы в воздухе.
Ника отметила, что местные на Миояша смотрят как-то странно: без боязни или враждебности, но будто есть какая-то невидимая полупрозрачная стена, что отгораживает его от них и долговязый силуэт с рыжей макушкой становится малопонятен и столь же малоразличим за радужным преломлением стекла.
На нее смотрели совсем иначе.
Он отказывался обсуждать свое прошлое и свое происхождение, всегда незаметно и ловко уходя в сторону от прямых ответов - и Ника оставила эти попытки. Для себя она решила, что Миояш, видимо, какой-то скрывающийся от властей аристократ. И, хотя дружить с человеком такого происхождения было не по-комсомольски и даже не по-советски - она, неожиданно для себя самой, научилась не обращать внимания на эту досадную помеху его биографии.
В конце концов - он же не виноват, что так неудачно родился в такой семье.
А дети за родителей не отвечают.
- Почти пришли, - тропинка вымахнула их на открытый участок и Ника посмотрела в ту сторону, куда указывал Миояш.
Из-под густого темно-зеленого одеяла леса выглядывала светлая головешка храма. Но ходу до него еще было немало, к тому же - вверх: здание лепилось над самым ущельем. Представив, сколько еще предстоит карабкаться, Ника тихо заныла.
- Ну-ну, столичная красавица, - Миояш подтянул свою холщовую котомку, подхватил посох одной рукой. - У тебя сейчас только два варианта: либо ты стоишь здесь и продолжаешь подвывать, глядя на вполне доступные высоты, которые твоя лень делает недосягаемыми, либо по примеру славного барона Мюнхгаузена хватаешь себя за косички и тащишь вгору. И скажи спасибо, что ты не верхом, и что у тебя не парик, - Миояш подмигнул, взъерошивая пятерней буйство рыжей шевелюры.
Сбитая с толку, Ника удивилась:
- А почему хорошо, что не верхом? Лошадь бы нам не помешала, наверное.
Миояш расхохотался - как брызги в кузнице разлетелись:
- В таком случае, тебе пришлось бы втаскивать на эту Джомолунгму еще и вполне стопудового коня.
Про Джомолунгму Ника учила в школе, но про какого-то барона слыхала впервые. Видимо, Миояш ненароком проговорился про одного из своих аристократичных знакомых. Поэтому переспрашивать она на всякий случай не стала, лишь подтянула такую же котомку, подаренную ей Миояшем, и скорбно вздохнула.
- Я бы хотела тогда хотя бы иметь крылья, чтобы взлететь туда, - проворчала она, продолжая путь.
Миояш удивленно обернулся:
- Почему ты решила, что летать - занятие попроще?
***
- Тшшшш... не шуми, нельзя так сразу врываться, - Миояш придержал за плечо устремившуюся было вовнутрь храма спутницу.
Ника возмутилась:
- Мы что же - пришли только снаружи на это посмотреть?
- Нет, - Миояш улыбнулся и, отойдя на несколько шагов в тень деревьев, комфортно уселся под одним из них, оперевшись спиной о бугристую кору и скрестив на груди руки. - Просто заходить нужно все же правильно, - и тут он блаженно зажмурился, откинув голову на ствол дерева и улыбнувшись.
Ника оторопело посмотрела на него, но ничего другого ей делать не оставалось - и она устроилась под соседним... грабом, наверное. Старательно разгладив платье, чтобы не помять.
Спустя несколько минут она подозрительно покосилась на Миояша: тот молчал, закрыв глаза, улыбаясь одними уголками губ, и Нике показалось, что он просто подсматривает за ней исподтишка, посмеиваясь. Но наверняка она того сказать не могла, а потому махнула рукой и тоже закрыла глаза, осторожно опершись о спину дерева.
...И сразу мир наполнился звуками и запахами: ветер пробежался по свободно вздохнувшим кронам, стряхивая запах теплой листвы; а вот он спрыгнул вниз и перебирал травинки длинными пальцами, разнося аромат щедро цветущего клевера; вот принес тяжелого шмеля, прогудевшего где-то неподалеку; а вот откуда-то совсем снизу подает свой зыбкий голос всегда торопящаяся речка; посвистывает в лесу заинтересованно какая-то птица, ей ласково вторит другая; солнце светит куда-то в макушку тяжелым зеленым грабам, проскальзывая сквозь листву и вспыхивая безудрежно алым и теплым под сомкнутыми веками... и совсем-совсем не хочется открывать глаза...
- Пойдем, - Миояш присел рядом, легко дотронулся ее плеча, улыбаясь.
![phoenix []](/img/t/turandot/via/phoenix.jpg)