Туненко Анастасия Борисовна : другие произведения.

Дежурный по апрелю

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Посвящается Весне и ощущению свободы, которое бывает только в этот период года. А так же тем, кто устал верить и ждать в свою судьбу, с пожеланием счастья и терпения.
  

А день-то был волшебный. Снег только начал таять, но весной уже пахло пронзительно, а сумрак сарая, где в теплой соломе угнездилась счастливая кошачья мать, был весь пронизан золотыми стрелами.

  Неизвестный автор.
  
  

Пролог.

  
  Темнота начала потихоньку искрится - реальный мир взывал к царству сна. Я подняла глаза и, не веря скорому расставанию, замотала головой.
  
  - Мы еще обязательно встретимся...
  
  Он шутливо отдал мне честь и растворился, оставив один на один с противным весенним рассветом - почему-то до жути не любила апрельские утра. Я облизнула губы и откинула одеяло в сторону, окончательно собираясь вставать и заваривать кофе с противным вкусом жженной бумаги, после которого вопреки всему хотелось жить.
  
  Сон не шел из головы - даже когда она освежалась под струями ледяной воды - для улучшения кровообращения. Он сказал, что найдет мне, чтобы не случилось. Он сказал, что мы будем вместе...
  
  - Что за бред?
  
  Я посмотрела в зеркало, по достоинству оценила сонные глаза и принялась наводить видимость того, что вчера, как послушная девочка, легла в постель до полуночи. Тушь противно цеплялась за ресницы, оставляя после себя маленькие точки на веке, и почему-то вновь обращала все мысли к сну.
  
  Мы даже не назвали своих имен... Боже, как глупо. Найти незнакомого человека в огромном городе, каждое утро гудящем сотнями толстенных труб, можно, только если ты жуткий счастливчик или ясновидящий на худой конец. За мной ни того ни другого упорно не наблюдалось...
  
  Я улыбнулась симпатичной девушке в зеркале и, забрав волосы в хвост, направилась завтракать - Савва Борисович клятвенно обещал убить, если будет хотя бы еще опоздание...
  
  

1.

  
  Оставшиеся пять минут из десяти ушли на ступеньки - я стояла, прикрыв глаза, и вдыхала волшебство, что витало в воздухе, - моя маленькая слабость вновь побеждала инстинкт самосохранения. Дорога извивалась и визжала, меняя цвета машин, а птицы пронзительно пели, сидя на еще голых деревьях. И, все-таки, это была весна... и стрелка часов медленно подбиралась к заветной цифре девять... Я силой воли заставила себя очнуться и бегом направиться к редакции - время не ждало.
  
  Мой топот как всегда был слышен на весь коридор: каблуки, острые, тоненькие, но подбитые отнюдь не железом, создавали впечатление стада слонов, шурующее в джунглях. Сквозь полуоткрытые двери время от времени мелькали улыбки и руки - как всегда, все сотрудники были уже на местах, и я улыбалась в ответ, стараясь не пропустить никого. И, как всегда, привычно перебрасывала пальто через руку, минуя еще один поворот. И, как всегда, до красной линии на циферблате часов оставалась минута, но я уже сидела в удобном кресле, поправляя галстук и обретая серьезный вид.
  
  Дверь в кабинет, опять же обыкновению, распахнулась ровно в девять: наступало "время Ч". Савва Борисович остановился перед моим столом, попыхивая трубкой, наткнулся на абсолютно независимый взгляд и, довольно погрозив пальцем, растворился в коридоре с несметным множеством дверей. Это было нечестно - проверять наличие исключительно меня на рабочем месте, - но долгие разговоры за бутылкой коньяка так ни к чему и не привели.
  
  Я перевела дух, распахнула форточку - чтобы чувствовать запах шагающей по городу весны вперемешку со смогом - и, провертевшись пару раз в кресле вокруг своей оси, взялась править материал - чутье подсказывало, что что-то было не так.
  
  Лена (или как ее любовно звали всем отделом, Ленусик) отчаянно где-то шаталась, оставив сумку прямо на столе, - наверняка опять приехал кто-то важный из другого журнала и жутко захотел выпить кружку горячего кофе. Впрочем, это было к лучшему - я поудобнее перевязала волосы резинкой и еще раз глубоко вдохнула весну. Потом заправила непослушную прядь за ухо и, прислушавшись к почти рабочей тишине, достала из стола пачку отточенных карандашей и задумчиво покусала колпачок ручки, - день начался.
  
  Отдел тихонько жужжал за закрытой дверью - слышались чьи-то голоса, стук клавиатуры и хлопанье дверей, а породистый зеленый попугай Мефистофель бродил из одного угла клетки в другой, пытаясь хоть как-то привлечь к своей важной персоне внимание. Но я по обыкновению его игнорировала, полностью погрузившись в мир типографии и рисуя в голове образ нового номера. И он в который раз обиделся, выдал стандартно-скрипучее "Ну-ну!" и, как жертва ужасного склероза, принялся мерить жердочку, так как каждое утро забывал эту важную длину в его жизни. Я отстукивала ритм какой-то слащавой песенки (и привязалась же у входа в метро!) и волнистой линией подчеркивала спорные моменты, в тайне желая просто расписать новую ручку.
  
  - Ваш кофе, мадам...
  
  Ленусик впорхнула в кабинет и торжественно водрузила кружку на стол. Я, не глядя, наощупь, отработанным жестом, поднесла ее ко рту, сделала глоток и...
  
  Первым желанием было заорать - по возможности громко и дико. Вторым - выплюнуть все на паркет, после чего полдня протирать полы. Третьим, и самым разумным, - открыть ошпаренный рот и начать яростно махать руками, создавая естественную вентиляцию. А Ленусик, не прекращая что-то говорить, перебирала бумаги, стоя спиной и не видя моих отчаянных жестов.
  
  - Ну-ну!
  
  Фисто мстительно склонил голову на бок и проклокотал нечто непонятное. Я закончила охлаждение языка и собралась бурно поделиться кое с кем всеми прелестями нахождения кипятка во рту, но Ленусик уже исчезла. Или вылетела, не выдержав напора легкого апрельского ветра. Сегодня явно был не тот день...
  
  Я поправила галстук и, вспомнив, что намека на заголовок нет и в помине, твердо взялась за карандаш, отложив ручку, хоть работать совсем не хотелось, - Савва Борисович обещал заглянуть в обед...
  
  --
  
  Половина отдела носилась по коридору - оттуда периодически доносились спешащие шаги и шум автомата с водой, - исправляя недочеты, неточности и прочие капризы сегодняшнего утра. Донельзя привычная рабочая атмосфера навевала зевоту, но зевающий главный редактор был непозволительной роскошью этой газеты.
  
  Валерка задумчиво щелкал мышкой, делая еще один мучительный выбор в своей жизни: поместить фотографию забавной старушенции с транспарантом: "До каких пор мы будем терпеть?!" на первую страницу или нет. Я стояла у него за спиной, полуприсев на чей-то стол, и тоже решала: стукнуть Валерку или все же нет, ибо любимый график упорно не хотел ничего решать. Словно прочтя мои мысли, он почесал затылок и обернулся в смутной надежде: я устало махнула рукой, соглашаясь, и бабулька задорно перекочевала на главную полосу.
  
  - Всегда бы так!
  - Заканчивай, гений! Мне нужно остальные правки включать...
  
  Долгожданный, еще теплый, лист бумаги выполз из принтера спустя минуту - я завладела им первой и направилась в кабинет под вопли: "Ну дай взглянуть!" гундосым голосом. По дороге один из редакторов пристроился рядом и, всучив кипу правленого материала, принялся что-то объяснять, - я понимающе кивнула и подумала, что разберусь с этим позже.
  
  Ленусика в кабинете по-прежнему не наблюдалось - я плотно притворила дверь и, сладко потянувшись, расположилась в кресле, закинув ноги на стол. Вдумчиво пролистала будущую газету, мельком пробежав по всем спорным местам глазами, и решила, что до обеда с работой вполне предостаточно. Савва Борисович ждал меня ровно в двенадцать с набросками, и пока можно было дремать, вдыхая пропитанный весною воздух, вспоминая сон...
  
  А, после часу меня ждал личный Апокалипсис - наступала очередь начинающих авторов. Статьи приносились, статьи читались, статьи обсуждались на планерке в пять часов. Статьи резались, статьи вставлялись, статьи разрывались и находили последний приют в мусоре для набросков. Это было до жути привычным, но все равно навевало смешанный с тоской ужас очередной битвы с ямбами и хореями. Тем более, сегодня обещал прийти Гоблин... И опять с колоритной информацией "из уст самых первых источников", половина которой переделывалась под шумное сопение с его стороны и тихие вопли отчаяния - с моей...
  
  --
  
  "Мы торгуем жареным!" значилось на плакате большими желтыми буквами по черному фону. Гоблин, подыскивая аргументы, неизменно обращался к этому творению нашего графика Валерки и вновь принимался ожесточенно спорить, пока я выжидающе крутила карандаш в руке.
  
  - Да вы ничего не понимаете в политике!
  - Возможно. Но, в таком виде, ваш материал в номер пускать нельзя!
  
  Гоблин отчаянно вздохнул и согласился. Согласился, как обычно, не сдвинув меня ни на шаг с принятой точки зрения. И я довольно вычеркнула целый абзац под немым укором, хотя не видела в своем действии ничего предосудительного, - в нем в который раз разоблачался Жириновский. А, так как иметь дело с разгоряченным политиком хотелось ничуть не больше, чем получить подзатыльник от Саввы Борисовича, то я была непоколебима.
  
  - Теперь смотри сюда: что это за оборот, а?! Ну кто так пишет?!
  - А это-то чем вам не понравилось? На мой взгляд, очень даже прилично.
  - Ничего подобного. "В связи с подорожанием тарифов на любовь и резким обвалом цен на резиновую продукцию..."
  - Вам, кажется, нужны сенсации.
  - Но не лишние проблемы. Вырезаем!
  
  Гоблин издал воинственный клич, полный ненависти, и, закрыв лицо руками, затрясся мелкой дрожью. Я поставила перед ним кружку с кофе и принялась править дальше - нервы были измотаны, а оставалась целая треть опуса. На вопль измученного паренька тут же сбежалась половина отдела и, столпившись у полуоткрытой двери, принялась шепотом обсуждать мою бессердечность. "Опять птичий базар", - пронеслось в голове, но вставать не хотелось, и я просто погрозила кулаком в их сторону. Гоблин сделал большой глоток, шмыгнул носом и морально приготовился к дальнейшим унижениям. Но в памяти еще была жива фраза "Политика кнута и пряника", и я молчаливо подчеркивала некоторые предложения волнистой линией, не подавая абсолютно никакого виду.
  
  Отдел вновь зашептался, делая ставки, будет еще хоть одна поправка или же сегодня Гоблину повезет. Тот сидел и терпеливо ждал своей участи, смиряясь, смиряясь, смиряясь. Оставался единственный малюсенький абзац...
  
  - Перепишешь исправленное, заменишь вот это и все.
  
  Он радостно вскочил на ноги, бережно взял у меня из рук истерзанную статью, будто это было его родное дите, и, полный счастья и желания жить, побежал в коридор - очередное крещение огнем прошло вполне мирно. Я тяжело вздохнула и ожесточенно содрала резинку с волос, выпуская их на волю.
  
  - Ну-ну!
  
  На попугая кто-то шикнул - отдел знал, что после разговора с Гоблином мне требовалась передышка и, желательно, в полной тишине. Сотрудники по-прежнему толпились у двери, вися друг на друге и внимательно наблюдая за своей Железной Леди, - эта кличка родилась мгновенно, когда только стало известно мое имя. Я внимательно посмотрела на кружку и, поправив галстук, отправилась за стаканом холодной воды.
  
  Под пристальными взглядами подошла к автомату, бросила монетку и терпеливо принялась ждать исполнения своей маленькой мечты. Пара кубиков льда самодовольно упали в пластиковый стаканчик, но тут за спиной кто-то кашлянул и поинтересовался срывающимся голосом:
  
  - Простите, а где я могу найти главного редактора?
  - А ее сегодня увезли в психушку - до ручки дошла...
  
  И на глазах у ошарашенной половины отдела, никак не ожидавшей такого заявления, не спеша зашагала к выходу на огромный витой балкон, - единственную достопримечательность этажа, - на свежий апрельский воздух, подальше от этого дурдома с множеством прыгающих букв.
  
  Валерка как обычно почесал затылок, что-то для себя понимая, и нерешительно взглянул на коллег:
  
  - А, может, и правда уже?...
  
  Ему не ответили, все еще переваривая увиденное и оплетая его новыми и новыми подробностями. И только техник Пашка дал подзатыльник - уж он-то никому не позволял меня обижать...
  
  --
  
  Юпитер сидел и вдумчиво смотрел на мой жующий рот - я то и дело откусывала от бутерброда с огурцом и зеленью и подмигивала псу. А он стоически переносил издевательства, хотя не хуже меня знал, как относится к не-колбасе. Вот так мы и сидели на кухне, ужиная и размышляя о бренном.
  
  Женьке все же удалось впихнуть мне Пита и на этот раз - хоть я после каждого клялась, что больше никогда в жизни ни за какие сокровища и блага не решусь приютить этого жуткого хулигана, безобразника и собственника, который нагло и нетерпеливо молотил хвостом в ожидании прогулки. Но, имея довольно странный характер, он любил меня даже больше хозяина и жутко тосковал в квартире Юлианы Сергеевны, если не встречался с предметом своего обожания хотя бы раз в неделю. А, когда его все-таки приводили ко мне... начинался самый настоящий бедлам.
  
  Он пытался сбить меня с ног, поделиться всеми новостями, начиная вкусной косточкой и заканчивая соседским дворнягой, бегал кругами, жутко лаял, если я не обращала внимания, и пытался поцеловать в нос горячим шершавым языком. Я настойчиво отбивалась от такого ярого поклонника, но не могла устоять перед обаянием этого лопоухого бандита, который протяжно зевал, произнося слово "ага" с жутким акцентом. И потому, если Женька куда-то уезжал вместе с Оксаной, Юпитер радостно бился в машине, ожидая нашей встречи и вызывая смутное чувство ревности у моего бывшего супруга.
  
  Кажется, им вздумалось провести недельку на даче - Женька благополучно взял отпуск и увез жену подальше от города, тем более, что через несколько месяцев собирался стать счастливым папочкой. Юпитер этого события тоже ждал с нетерпением и смутной надеждой, что тогда сможет поселиться у меня навсегда, - Оксана его не жаловала, а Юлиана Сергеевна пыталась зачем-то превратить в ручную собаку. И свободными вечерами я раздумывала, куда же поставить на кухне собачью миску так, что не запинаться каждый раз, на ходу спеша к телефону...
  
  - Питер, мы гулять пойдем?
  
  При слове "гулять" пес радостно вскочил с пола, забыв про обиду с бутербродом, и принялся носиться по гостиной, путаясь в разбросанных им же на полу подушках с дивана и нетерпеливо поглядывая в мою сторону. А я мыла кружку - нарочно медленно, чтобы позлить этого безобразника, который вновь устроил жуткий беспорядок в единственной прилично убранной комнате квартиры.
  
  - Ага...
  
  Он забежал на кухню, держа в зубах поводок (и ведь успел же уже в шкафу порыться) и зовя на волю, в апрель, в солнечный вечер, на любимую набережную. Я сделала вид, что уже иду, и принялась собирать подушки с пола. Хотя, как показывало время, эта процедура была до ужаса бесполезной, - он их потом вновь разбрасывал и спотыкался, спотыкался, спотыкался. Наконец пес потерял терпение, выплюнул проводок и бросился ко мне - целовать в нос и щеки, - я подхватила его на руки и понесла в прихожую, несмотря на возражения в виде облизанной шеи.
  
  - Иду уже, иду...
  
  Я покрепче пристегнула поводок, проверила его на прочность и, поплотнее застегнув пальто и закутавшись в шарф, открыла дверь. И Питер понесся вперед, не различая ступеней и тяня за собой... Мешать ему было бесполезно, пытаться удержаться - нелепо, и я с сожалением подумала, что зря одела сапоги с каблуками...
  
  --
  
  Питер гонял голубей, весело лая и, видимо, пытаясь чем-то их припугнуть - ровно настолько, насколько ему позволял поводок. Я ежилась на зябком ветру, все-таки еще слишком прохладном, и мечтала побыстрее вернуться домой, налить в чашку какао и, естественно, с лохматым чудом на коленях, усесться дочитывать жутко интересную книгу, которая вот уже месяц валялась на тумбочке.
  
  - Питер, ты домой собираешься?
  
  Он замолк, призадумавшись, и вновь залаял, показывая, что совсем не намерен довольствоваться столь малой прогулкой. Но пальто продувалось насквозь, а пушистый шарф не спасал... И, с грехом пополам, я пошла по тротуару, таща за собой огрызающегося и недовольного пса, стремящегося вырваться каждую минуту. Поводок был крепким - мы с Женькой специально консультировались с одним хорошим кинологом, который с самого начала ловко раскусил этого, казалось бы, обаяшку-пса. И мы медленно возвращались домой...
  
  Какой-то абсолютно наглый голубь вспорхнул вверх прямо перед носом Питера и... правильно, началось. Пес счел это за самое страшное из всех оскорблений и, круто развернувшись, бросился за птицей, напрочь разбивая мои мечты о спокойной дороге до квартиры. Прохожие оборачивались на гневные возгласы и принимались нас обсуждать, пока я пыталась хоть как-то совладать с псом, крепко обмотав поводок вокруг руки и удерживая его из последних сил.
  
  Набережная давно кончилась, пошла оживленная улица, - и не заметить нас стало просто невозможно. Я кляла Женьку, вздумавшего укатить на свою чертову дачу и, как всегда, оставить отдуваться за все меня, пока не заметила знакомый профиль краем глаза. Там, на перекрестке, дожидаясь нужного света, стоял парень из сна, крепко сжимая в объятиях коричневый бумажный пакет, в котором легко угадывались продукты. От неожиданности я даже перестала тянуть поводок на себя... Питер почуял свободу просто мгновенно и, собрав все силы, сделал рекордный рывок вперед, увлекая меня за собой.
  
  - Да стой же! Пит!
  
  Он бежал, все дальше уводя меня от незнакомца, - уже не за голубем, а просто так. Все-таки он был жутким ревнивцем - этот бешенный, но до дрожи в коленях обаятельный пес.
  
  - Пит, я тебя разлюблю!
  
  Питер послушно остановился, заслышав знакомое слово, которое я произносила только в крайние минуты, и внимательно заглянул в глаза. Отлично понимая, что не простить его мне не удастся, - это был старый, проверенный взгляд. Я шумно вздохнула, переводя дух, и строго погрозила пальцем, показывая, как рассержена на этот раз.
  
  - Ага...
  
  Он протяжно зевнул и уже не спеша направился к пешеходному переходу - на сегодня пробежек было достаточно. Я еще с минуту постояла, вглядываясь в толпу, но так и не нашла того, кого искала... Сегодня явно был не мой день.
  
  

2.

  
  Я ушла из дома, едва закончив институт. Получила новенький, еще пахнущий типографией, красный диплом и, устав от бесконечных упреков родителей на тему 'семьи-мужа-внуков' и собрав одну единственную сумку, укатила к человеку, которого любила тогда. Он жил в другом городе, безумно любил аудиокниги и пустые осенние парки, а так же мечтал устроиться работать в туристическую фирму.
  
  Я помню то смешанное ощущение дикого восторга от свободы и неописуемого страха от наконец-то наступившей самостоятельности, которое что-то весело танцевало внутри, пока я разглядывала стены своей новой квартиры. Стены были белые и беззащитно пустые. С беспорядочными заплатками обоев, основная масса которых раздражающе шуршала на полу. 'Вот здесь ты и будешь тлеть', - сказал кто-то, сидящий в голове, пока я осматривала звенящие комнаты, изредка соскребая известку пальцем. 'Вот здесь ты и будешь жить', - радостно заявил будущий муж, отбирая у меня сумку.
  
  Кухня была просто огромной - ее планировалось совместить с гостиной, - а под самым потолком слишком ярко, и оттого нелепо, горела одинокая лампочка Ильича. Неподалеку стоял относительно благополучного вида диван, а в самом углу - две табуретки. Настил из газет заменял кухонный стол - с хлебными крошками и ошметками бумаги. И, засыпая поздней ночью под храп любимого человека, я искренне верила, что сбегу из этого кошмара, сразу же открыв глаза.
  
  Однако утром все оказалось совсем уже не таким страшным, и мы зажили душу в душу, клея обои в забавный персик и жуя капустные пирожки, которые Женькина бабушка (а мой избранник гордо именовался Евгением) неизменно пересаливала. Я устроилась работать редактором в один из модных еженедельников, и по вечерам пила чая из походной кружки, сидя на коленях у супруга, - одна из ножек табуретки постоянно отваливалась в самый неожиданный момент, и почему-то именно подо мной. И мы каждый раз дружно падали на пол под мою тихую, но цветастую брань.
  
  Ужинать приходилось либо бутербродами, либо супами из термосов, - Женька с завидным упорством притаскивал их после встречи с бабушкой, тем более, она шикарно готовила и не только сдобу. И то, что валики и кисточки соседствовали с аккуратной стопкой словарей и увеличивающейся с каждой неделей кипой газет, совсем никого не удивляло. Я штукатурила стены и вслух размышляла, что же пустить в следующий номер - муж внимательно слушал, изредка вставляя веские замечания вроде 'угум', 'не знаю', 'может быть'. Ему была искренне интересна моя работа: все эти правки, кричащие заголовки в виде лозунгов и бесконечные споры авторов, которые имели только две концовки: плачевную 'Режем!' или гуманную 'Оставляем'. Я же устало закалывала волосы и с почти привычным усилием вспоминала очередную стычку с Гоблином (на самом деле этот юноша носил вполне достойное имя), что вел одну из самых интересных колонок и каждый раз поражал весь отдел разносторонностью взглядом. Кстати, это прозвище он получил именно с моей легкой руки, когда после нашего первого скандала я устало перевела дух и выдохнула: 'Ну и гоблин!', заставив Савву Борисовича хохотать весь остаток рабочего дня.
  
  С тех пор никто Степку иначе как Гоблином не называл... да Бог с ним, со Степкой, он вполне мирно жил, даже ничего не подозревая.
  
  Спустя каких-то два месяца наших 'советских вечеров' квартира напоминала вполне милое гнездышко, и Женька насвистывал что-то из западной электроники (или хотя бы пытался это сделать), вешая новенькие ситцевые занавески. А я сидела на табуретке, закинув одну ногу на другую, и думала, куда же впихнуть этот огромный шкаф с кучей барахла, если в спальне крайне мало места. В итоге он был вытащен в коридор, - благо, пространство позволяло - и, оглядев квартиру, наконец-то заполненную мебелью, я довольно сказала мужу: 'Вот здесь я и буду жить'.
  
  А потом пошли вполне счастливые дни - мы смотрели футбол, поедая пиццу, гуляли в парках и долго разговаривали перед сном о всяких мелочах. Я по-прежнему работала редактором, а Женька умудрился-таки устроиться переводчиком в одну развивающуюся туристическую фирмы и со страшно гордым видом собирал чемодан в свою первую командировку в Европу. И все бы ничего, да только...
  
  ... все же это до ужаса банальная история. Фирма развивалась, развивалась, развивалась. Женьки не было дома под полмесяца: он возвращался домой, громко рассказывал об очередных достопримечательностях Праги, Парижа или Вены, совал под нос фотографии - я кисло улыбалась и провожала его в путь уже на следующий день. Совместные вечера на кухне стали почти пережитком эпохи - я пила чай в полном одиночестве и уходила гулять, звеня ключами. Руководство, словно бы в насмешку, решило сделать из меня главного редактора - Савва Борисович радостно улыбнулся и потер руки, что могло означать только одно. Я прочитала приказ о повышении, залпом выпил кружку горького кофе и, на глазах у ошарашенного отдела, выкурила первую в жизни в сигарету, нервно теребя галстук.
  
  Это был закат моей семейной жизни - с пальмами, парусиновыми креслами и одиноким коктейлем 'Тропикана' на столике. Я ходила и тихо, но по-прежнему затейливо ругалась, пока не подумала, что Женька и так ничего не заметит, и не смирилась. Окончательно и бесповоротно: главный редактор так главный редактор - сами напросились. С тех пор на моем столе, в понедельник утром, обнаруживалась стопка статей в номер, которые нужно было по возможности одобрить и отправить на верстку, несмотря на то, что это был сбор бредней, составленных полупьяными от жизни людьми в состоянии полной эйфории. Единственное, что значительно ухудшилось в жизни, так это качество кофе - видимо, сотрудники наивно полагали, что при творческом порыве вкусовые рецепторы теряют бдительность. И однажды на планерке, где собрался весь отдел, я потрясла в воздухе только что купленной упаковкой отборного молотого кофе и, возопив страшным шепотом: 'Если я еще хоть раз почувствую пыль бразильских дорог на зубах...', показала кулак. Впечатление этот маленький трагифарс произвел просто неизгладимое, и уже через пять минут на моем столе стояла ароматно дымящаяся кружка с надписью на боку 'Шеф'.
  
  Ну так вернемся от будней отдела к закату семейной жизни, который был окончательным. После одной из командировок мы с мужем сели, все хорошенько обдумали и решили разбежаться, пока не начались скандалы, упреки и крики под звон посуды. Женька добродушно оставил мне квартиру и переселился к бабушке, обзаведясь через три месяца новой супругой. Ее звали Оксаной, и она ничуть не смущалась того факта, что Женька считал меня своим закадычным другом и смотрел матчи по воскресеньям под хруст чипсов и попкорна. Да и сказать, что я перестала быть частью семьи, совсем неправильно: бабушка, непревзойденная Юлиана Сергеевна, с хронометрической периодичностью приглашала меня на чай с плюшками и обсуждала особенности черно-белых картин конца пятидесятых годов. Бывший муж редкое воскресенье не забегал посмотреть футбол и выпить бутылочку пива, а так же притаскивал с собой Юпитера, который тут же принимался меня ревновать и отбивать у Женьки, хотя тот абсолютно ни на что не претендовал. С Оксаной мы были знакомы поверхностно: дальше женских разговоров за праздничным столом дело не заходило, хотя она казалась вполне приятным и милым человеком.
  
  В общем, я породнилась с этой семьей просто навеки, и Юлиана Сергеевна хоть раз в месяц, да предлагала кандидата на мою руку и сердце, уверяя, что 'такая прекрасная женщина не должна быть одна'. Я отмазывалась, придумывая самые невероятные предлоги и факты, призывая Женьку на помощь, и вполне неплохо чувствовала себя в одиночестве. Но Юлиана Сергеевна не успокаивалась... и я по-прежнему задумчиво жевала пересоленный капустный пирожок, правя дома очередной опус одного из авторов...
  
  Еще абсолютно не зная, с чем меня столкнет судьба в скором времени...
  
  

3.

  
   Из-за солидной дубовой двери раздавался хохот абсолютно невменяемых людей - он разносился по всему отделу, упрямо заглядывая в кабинеты и приводя сотрудников в недоумение и легкое замешательство. Такого в издательстве еще не было, и Ленусик нерешительно поглядывала на дверь, серьезно раздумывая, нести кофе или все же подождать.
  
   Мы с Саввой Борисовичем смеялись. Точнее, хохотали, если быть предельно честной, уже в течение часа и не думали прекращать. Если бы даже мне кто-нибудь утром сказал, как все будет, я бы не поверила и покрутила пальцем у виска. И очень зря, между прочим.
  
   Все началось с того, что бледный Вовчик робко постучался в кабинет и сказал, что шеф желает видеть меня просто немедленно для обсуждения крайне важного вопроса. Я удивилась, но все же поправила галстук и направилась к Савве Борисовичу, дабы выяснить, что же еще такого экстренного произошло.
  
   Шеф сидел за столом и стирал слезы, периодически поднимая очки. На мой непонимающий взгляд он протянул стопку листов, скрепленных скрепкой и больше всего напоминающих очередную рукопись. 'Приключения мальчика-киборга и его верного пса' гласила надпись. Я перечитала это название еще пару раз, с сомнением взглянула на шефа, чтобы удостовериться, что это - не розыгрыш, и перелистнула страницу с заголовком.
  
   Смех нахлынул неожиданно... и все же я сдалась уже на втором абзаце, дико захохотав и рухнув на стул без приглашения. По идее, за этим следовал выговор...
  
   - Мальчик-киборг и его верный пес...
  
   Под конец фразы шеф взвизгнул и тоже захохотал, пару раз стукнув кулаком по столу. Это была сенсация чистой воды - такого материала больше не было ни у кого. Автор явно считал свое творение до жути литературным, но мы сошлись во мнении, что поместим 'это' в юмористическую колонку, так как осваивать такую откровенную дурь с серьезным лицом было просто невозможно. В шутку, мы читали ее по ролям и вслух друг другу, но самое большее, на что нас хватало - это страница. Далее раздавался тот же абсолютно дикий хохот, смешанный с нервными стонами и хлопками в ладоши.
  
   Отдел шептался, прислушиваясь к этой внезапной истерике, и делал самые смелые предположения, но никто не решался тревожить наше уединение. Готова поспорить, что никто даже близко не придвинулся к разгадке, однако...
   Однако это было до жути смешно - и мы с нетерпением приближались к концу шедевра, продолжая читать по ролям, и гадая, чем же все это закончится...
  
   --
  
   Когда я ворвалась в душный коридор, на ходу поправляя галстук и стирая слезы, зажав копию заветного произведения в руках, весь отдел высунулся из кабинетов и смерил долгим ничего не понимающим взглядом. Я подошла к автомату с водой, дождалась, пока мой стаканчик наполнится, и скрылась в коридоре, абсолютно проигнорировал Лену, по-прежнему держащую в руках поднос с двумя чашками уже остывшего кофе.
  
   - Кажется, и правда уже...
  
   Валерка тяжело вздохнул, сочувствуя моему психическому состоянию, и поплелся за свой любимый компьютер, который капризничал с утра, самодовольно закрывая текстовые документы и выключаясь, никому ничего не сказав.
  
   Священное действо закончилось и, редакция, обмениваясь впечатлениями и бурно обсуждая мой внешний вид, вернулась к привычным делам - Савва Борисович в хорошем расположении духа пребывал крайне редко. И крайне непродолжительно, особенно, завидев, что никого и подавно нет на местах...
  
   --
  
   Варвара Петровна, бывший главный редактор, обладала просто фотографической памятью и вследствие этого помнила все. От номеров телефонов до исторических дат. Когда телефонный справочник был погребен под материалами, все бросались к Варваре Петровне, которая небрежно, с абсолютно безразличным видом и, что поразительно, просто мгновенно называла заветные семь цифр. В очередной раз повергая сослуживцев в шок. Достаточно было один раз прочесть нужный номер - и все, он застревал в ее памяти, словно доисторическая мошка в смоле.
  
   Стоит ли говорить, что ее безумно ценили и иногда выстраивались в очереди? А она сидела в кабинете, через один от меня, читала опусы, приходящие на обычный почтовый ящик и всегда что-то вязала. В зависимости от времени года это 'что-то' приобретало форму либо шарфика, либо толстовки, либо шапки. Кому было предназначено ее рукоделие оставалось загадкой - предмет исчезал, но уже на следующее утро Варвара Петровна с новым клубком сидела за столом и, сдвинув очки на кончик носа, читала почту.
  
   Наши с ней отношения были не то, что бы натянутыми, но недоверчивыми. Она все еще дулась на то, что Савва Борисович поставил на ее место меня, я - все время ожидала подвоха и старалась по возможности избегать столкновений. Тем более, весь отдел уверял, что я на роль главреда гожусь гораздо больше, чем еще сильнее сыпал соль на ее незаживающую рану. И, ловко перекидывая петли, Варвара Борисовна представляла, как расправляется со мной на шпагах. Или на мечах, или на спицах... оружие сути не меняло.
  
   И я помнила об этом, каждый раз вежливо стучась в кабинет и интересуясь, не пришло ли что-нибудь интересное. Данный ритуал происходил во вторник - самый спокойный день всей недели, когда утром развозчики доставляли свежие пачки еженедельника в киоски, а мы могли мирно существовать еще до следующего понедельника, считавшегося ссудным днем, обсуждая будущий номер. Прикидывая, что куда вставим. Отбирая самые интересные подробности из светской жизни и политики, прикрепляя к ним фотографии. Бурно дискутируя над статьями молодых авторов, которые писали жутко неграмотно, но интересно.
  
   - Варвара Петровна, есть что-нибудь интересное?
  
   Редактор оторвалась от своего чертовски увлекательного чтения, посмотрела на меня поверх очков и даже не подумала прекратить вязать. Иногда Пашка и Валерка спорили, спит ли она со спицами и как питается, намертво зажав их в руках, но так ни к чему и не приходили - дополнительных улик не было. Я слабо улыбнулась, вспомнив их последний спор, и выжидающе посмотрела на Варвару Петровну, которая, в принципе, вряд ли собралась хоть что-нибудь говорить.
  
   - Я все понимаю, но сегодня еще куча дел, так что не могли бы вы...
   - Ничего интересного, милочка.
  
   Да... все было как всегда. Да и подразумевают ли все время повторяющие ритуалы малые изменения? Даже 'милочка', слово, от которого меня уже буквально тошнило, вылетело из ее круглого ротика знакомо небрежно. Можно подумать, я когда-то пыталась подмазаться...
  
   - Маргарита Альбертовна, там Анюта такой материал нашла - просит вас просмотреть для одобрения...
  
   Ленусик вклинилась между нами как раз вовремя - я как обычно рассуждала, сказать что-нибудь теплое и ласковое нашему любимому бывшему главреду или все же вновь промолчать. Будучи секретарем и самым универсальным заменителем кофеварки, Лена успевала всегда и везде и тоже являлась частью неизменного ритуала по вторникам. Я поправила галстук и с абсолютно безразличным видом вышла из кабинета под стук собственных каблуков - смотреть, что же там такого сенсационного нашла Анюта. Душа пела, а непослушные волосы то и дело выбивались из тугого хвоста, - начинался апрель.
  
   --
  
   Эта история была известна как одна из самых ярких за всю жизнь издательства и отдела - ее пересказывали любому новому сотруднику, если такой появлялся, и каждый раз добавляли все новые и новые детали. В итоге из обычной ссоры двух упрямых женщин она превратилась в продолжение бессмертного произведения - 'Как поссорились Варвара Петровна и Маргарита Альбертовна'.
  
   Если бы я тогда знала, чем все обернется, я бы трижды подумала прежде, чем просто открыть рот. Но нет же - наполовину южный темперамент не дал смолчать в самый отчаянный момент и заполучил для своей хозяйки новую язву на одном очень пикантном месте. В тот день вообще ничего не предвещало скандала - партия газеты на верстку была отправлена, все расслабленно пили кофе и делились впечатлениями от прошедших выходных. А я билась с Гоблином - ожесточенно и до полусмерти, так как он вновь принес нечто несусветное и, как всегда 'ужасно сенсационное!', - крики методично разлетались по всему отделу, заставляя прислушиваться к нашему разговору.
  
  И вот, одержав победу и переправив почти все это безобразие, я с гордостью водрузила очередной шедевр на стол Варвары Петровны и принялась ждать если хотя бы не похвалы, то сухого 'спасибо'. Но, то ли клубок порвался за час до этого, то ли спицы затупились, главред была в бешенстве и жаждала его на кого-то перенести. И с улыбочкой потерла руки, увидев на пороге кабинета меня.
  
  Первый абзац был вырезан просто с неимоверной жестокостью - я даже не успела ничего возразить, как карандаш быстро перечеркнул и два последующих. Те самые, за которые мы со Степкой бились, словно ненормальные, доказывая друг другу свою правоту. Но, судя по выражению лица, Варваре Петровне было далеко параллельно, сколько слез выплакано над этой статье, - ей просто хотелось кого-то убить. И я воспротивилась. Всем своим характером. Выхватила полумертвую, переделанную на пятый раз, статью и сказала, что ничего править не дам. Ни в коем случае. Чем вызвала тихий восторг и медленно надвигающийся шторм в свою сторону.
  
  Как мне потом рассказывали очевидцы, коими являлась половина отдела, так Варвара Петровна не орала еще ни на кого. Раньше мне казалось абсурдным, что за пять минут можно узнать о себе столько всего, но на шестой минуте пришло осознание, что если сейчас что-то не возразить, придется узнать еще больше. И я не осталась в долгу... Назвав ее старой мымрой и кем-то еще в отместку за младшую сестру пуделя. Это оскорбление было обидным вдвойне, так как вьющиеся и ужасно объемные волосы, норовящиеся при любом удобном случае выбиться из прически, считались и гордостью, и главным несчастьем всей моей жизни. Проще говоря, это был удар ниже пояса... и я с несказанным удовольствием выкинула клубок с почти законченным шарфом в раскрытое окно.
  
  Что было дальше, не трудно догадаться. Сказать, что Варвара Петровна позеленела от злости, значит не сказать ничего ровным счетом. Пока обеспокоенный Савва Борисович, попыхивая трубкой, бежал в сторону воинственных кличей, с коими главред бросалась в меня всевозможными словарями русского языка, я старательно уворачивалась и прижимала к себе статью, подбадриваемая сослуживцами. Отдел был в восторге. Отдел скандировал мое имя на все лады и предупреждал, куда нужно уворачиваться. Но, когда на арену нашей дуэли ворвался Савва Борисович и, быстро оценив наметанным глазом ситуацию, бросился скручивать брызжущую слюной Варвару Петровну, отдел искупал его в овациях, которые не снились даже Кобзону в расцвет творчества. Как слегка позабылось, наш шеф всю жизнь посвятил армии, поэтому сопротивление его умелым действиям представлялось крайне бесполезным...
  
  Происшествие было из ряда вон выходящее. Ленусик сочувственно отпаивала меня кофе, Пашка хлопал по плечу, успокаивая, а я собирала вещи в коробку, так как очень сомневалась, что буду здесь работать и дальше после случившегося. Савва Борисович задумчиво мерил балкон шагами, то хмуря брови, то довольно крякая, вспоминая особо удачные моменты боя. Но, самое главное, статья так и осталась нетронутой - это был мой личный триумф... и триумфатора попросили со сцены.
  
  Придя на следующее утро в издательство, я обнаружила, что коробка с вещами просто бесследно исчезла со стола - худшие предположения начинали оправдываться. Весь отдел толпился в кабинете, сопел, шмыгал носом и отчаянно прятал глаза, а на столе одиноко лежал белый конверт... Я дрожащими руками развернула сложенный пополам лист бумаги и, зажмурившись на мгновение, быстро пробежала по тексту глазами. Отдел замер, ожидая моей реакции или хоть чего-то подобного. Я, абсолютно ничего не понимая, пробежалась глазами по тексту еще раз, и еще, и еще...
  
  Это был не приказ об увольнении - наоборот, меня повысили. На должность главного редактора, которую до этого занимала Варвара Петровна. Как сказал потом Савва Борисович: 'Вот такой человек точно отстоит нашу газету!' и принялся бдительно следить за тем, как я исполняю обязанности. На свою седую голову, кстати.
  
  --
  
  Я искренне любила людей, напоминающих собою ураган, - когда с их появлением чашки летали в такт рукам, хрусталь в баре звенел, соседи прибегали на топот, а слово 'спокойствие' упорно забывалось. И, тем не менее, я их искренне любила. Первые пять минут. Затем любовь куда-то странно девалась, уступая место раздражению, и все-таки ими нельзя было не восхищаться - за такое короткое время устроить циклон в закрытом пространстве.
  
  Соседка Катерина, пухленькая дама лет тридцати, была именно таким человеком и умела врываться в жизнь абсолютно внезапно. А, так как я, по ее же мнению, считала ее закадычной подругой (при этом являясь чуть ли не членом их сумасшедшего семейства), то не попить чай с булочками вечерком хоть раз в неделю было просто кощунством.
  
  Ни мне, ни Женьке с самого начала было абсолютно непонятно, каким местом своей жизни я понравилась Кате настолько, что она решила принять живое участие в ней, даже не спросив разрешения. Муж громко хохотал от моих животрепещущих рассказов и подбивал написать юмористические мемуары, явно издеваясь на нелегкой долей жены. Катя приглашала меня на все Дни Рождения, что только справляло их огромное семейство, - я приходила, дарила какую-нибудь безделушку и после часа безумного застолья убегала, сославшись на планерку и другие дела. Она яростно звонила в дверь, перекинув полотенце через плечо и улыбаясь во все тридцать два зуба, - когда наставало время чая по, опять же, ее собственному мнению. Правда, я договорилась, что данная процедура будет проходить исключительно у нее, так как 'портить рабочую атмосферу' (если бы кто знал, с каким благоговением она произносила эту фразу!) в моей кухне было просто категорически нельзя. Поэтому, засев за очередной правкой, я вздрагивала и наскоро давилась соленым огурцом под непрекращающиеся трели. И спешила открывать, так как, не дождавшись ответа, Катя начинала молотить в дверь руками и орать: 'Марго! Марго, ты что, спишь?', приводя в тихий ужас всех остальных соседей. Которые, кстати, втайне сочувствовали мне и порой проводили разъяснительные беседы с неуемной соседкой.
  
  Но на ее это, судя по всему, никак не действовало. Однажды, когда у меня случился грипп, а ей опять вздумалось почаевничать, Женька распахнул дверь и не своим голосом заорал что-то про страшную болезнь и скорую кончину от ее, Катерины, безумства, а так же про милицию и старое охотничье ружье деда. Соседка, явно стушевавшись, не стала ничего возражать и спокойно вернулась к себе. Сначала мы думали, что это действительно подействовало, но, как оказалось на следующее утро, она просто разрабатывала тщательный план моего спасения от смертельного недуга. Тот день я до сих пор вспоминаю как один из самых ужасных в моей жизни - и именно с того дня терпеть не могу какое-либо варенье.
  
  Когда я застыла на пороге в одной пижаме, с обмотанным вокруг головы полотенцем, купившись на вежливый стук в дверь, Катерина испуганно ойкнула, побелела, сгребла меня в охапку и, уложив на кровать под целых три одеяла, принялась потчевать малиновым вареньем. Женька, случайно забывший портфель с документами на очередную поездку, вернулся через час и застал поражающую нелепостью картину: я лежала в полуобморочном состоянии, вся перемазанная вареньем, и с лютой ненавистью смотрела на очередную протянутую мне ложку, не в силах хоть что-нибудь вымолвить по причине отсутствия голоса. Супруг минут пять любовался на живую экранизацию Репина 'Приплыли', тихо закипая, а потом коротко, но крайне понятно, рявкнул: 'Вон из квартиры!'. Естественно, не мне. И со всех размаху разбил об пол свою любимую хрустальную пепельницу.
  
  С тех пор Катерина знала, чем было чревато слишком активное участие в моей жизни, и, завидев в дверном проеме вопросительное Женькино лицо, еле слышно говорила: 'Потом зайду' и быстрыми перебежками скрывалась в своей квартире. Так что, за бедлам Юпитера в виде раскиданных по залу подушек, его хозяин платил жестокую дань - защищал меня от набегов соседей. Но только по воскресеньям...
  
  Теперь же в дверь опять настойчиво звонили - я с сожалением отложила книгу, которой в последнее время судьба не улыбалась совсем, и направилась открывать, пока дело не дошло до истязательства двери. Только один человек мог звонить ТАК, улыбаясь во все тридцать два...
  
  - Маргоша... Маргоша, а я булочек напекла!
  
  Я поморщилась от собственного извращенного в конец имени и сделала вид, что не понимаю, о чем речь, - уж слишком хотелось побыть сегодня дома, посидеть на любимом мягком подоконнике и спокойно лечь спать, заведя будильник.
  
  - Ну чего ты стоишь?! Чай же стынет - твой любимый, на смородиновых листах!
  
  Тяжелый вздох, казалось бы, услышала вся округа - смородиновые листы были моей тайной слабостью. И самым страшным оружием в борьбе с нежеланием в который раз поглощать сладкую сдобу. И Катя, невесть откуда узнавшая такую подробность, чуть ли не шантажировала меня этим божественным чаем.
  
  - Хорошо, я только тапочки одену и вернусь...
  
  Но тапочки были лишь предлогом - я пошла за Юпитером, который нагло спал в кресле, в обнимку с моей старой шалью, и еще не подозревал, какая участь его ожидает. Просто не хотелось слишком засиживаться... а пес терпеть не мог, когда кто-то на его же глазах завладевал моим вниманием. Особенно, против моей воли.
  
  --
  
  Пит сидел около моих ног, по-хозяйски, гордо выпрямив спину, и лаял, как только Катерина пыталась хоть как-то меня коснуться. Вследствие чего соседка пугалась, нервно прихлебывала чай и вновь принималась трещать без умолку - я то и дело терла виски, вспоминая несбывшиеся мечты о домашнем вечере.
  
  Тема разговора была давным-давно забыта - теперь он тек плавно, неторопливо и вальяжно. И булочки, булочки с корицей и с творогом, это сочетание несочитаемого, то таяли, то вновь заполняли огромное блюдо. Сколько их было, в принципе, никто не решился бы сосчитать - по меньше мере, бидон. Юпитер изредка зевал своим знаменитым 'Ага..' и получал от меня очередной маленький кусок запекшегося творога. Часы, как назло, висели за моей спиной, и, посмотреть время не представлялось возможным...
  
  - А это статья про коррупцию - она просто прелесть!
  
  Катерина, размахивая газетой, восхваляла Степкин опус и зачитывала самые удачные, как ей казалось, моменты. Я с безнадегой в глазах пила чай маленькими глотками, делая про себя ехидные замечания и придумывая план отступления. Уходить нужно было немедленно, иначе, как показывал опыт, наше чаепитие плавно переходило в ночные посиделки и я возвращалась домой только под утро.
  
  Но перебить соседку было просто невозможно... В подтверждении моих невеселых мыслей Питер покорно зевнул 'Ага!' и гавкнул, чтобы хоть как-то разбавить атмосферу. Я подперла щеку рукой и принялась рассматривать вид из окна под методичное стрекотание Катерины. Она, заметив это, решила что-то про себя и усилила словесный поток... хотя, казалось бы, куда уж больше?
  
  И вдруг, в одном из окон напротив мелькнуло знакомое лицо, - я встрепенулась, словно от выстрела и слегка подалась вперед, чтобы все досконально рассмотреть. Пес запрыгнул на колени, оперся лапами на подоконник и принялся оглушительно лаять на конкурента. Да, это был он, парень из сна! И он самозабвенно выбирал из длинного стеллажа какие-то книги, улыбаясь и перекидываясь фразами, очевидно, со своим другом. Это была трагедия... вернее, первое ее действие, так как что-то внутри противным голосом подсказывало дальнейший разворот событий.
  
  - В общем, мне пора. И так уже у тебя засиделась - а еще столько дел...
  
  Я сгребла все еще лающего Юпитера в охапку и, резко развернувшись, твердым шагом пошла к двери, пытаясь перекричать лай пса. Остановить меня сейчас мог только танк, и Катерина, еще ничего не понимая, по-прежнему сидела на стуле и смотрела вслед моей спине. Я впервые в жизни уходила сама, не мямля оправдания и не делая серьезный вид. А парень из сна задумчиво перебирал выбранные книги и тоже прощался - с другом, в отличие от меня...
  
  

4.

  
   В пятницу я специально приехала в офис пораньше - и, под удивленными взглядами коллег, никуда не спеша, прогулочным шагом, направилась к себе в кабинет. По пути постучала в дубовую дверь, дождалась строгого 'Войдите' и, заглянув внутрь, улыбнулась: 'Доброе утро, Савва Борисович!'. Шеф ошарашено поднял руку в знак ответного приветствия, но так не вымолвил ни слова, - такой случай был впервые за всю нашу совместную деятельность.
  
   А я с абсолютно счастливым видом возвращалась к себе - открыть форточку, просмотреть все предложенные статьи в номер, раскритиковать их, перессориться с десятком авторов и вечером, в полутомной солнечной неге, выпить чашечку мягкого кофе и отправиться неспешно гулять по мостовой.
  
   --
  
   По-правде говоря, Савва Борисович был очень хорошим человеком и образцом дедушки, по моему мнению (по крайней мере, я в детстве мечтала, чтобы у меня был такой). Старый вояка, он полностью прошел несколько войн, участвовал в энном количестве военных конфликтов и был полковником в отставке - мы частенько слушали вкрадчивые истории о том или ином бое, начинавшиеся с неизменного 'А вот сидели мы однажды под...'. Привыкнув к уставу и распорядку, он и от сотрудников издательства требовал дисциплины и безукоризненного исполнения обязанностей. Абсолютно искренне не понимая, почему они все так этому противятся.
  
   За любой проступок следовал штраф из зарплаты или выговор, если происшествие было несерьезным. Спорить по поводу своей вины было бесполезно, оправдываться - опасно, поэтому народ в отделе был научен ловить вазы, листы и принтеры буквально на лету, а так же тщательно проверять готовые статьи на наличие каких бы там ни было ошибок.
  
   Да что там говорить - его уважали и частенько побаивались. Все, кроме меня. Так уж сложилось с самого начала, как только я пришла устраиваться в эту газету. И после нашего первого разговора, всем стало понятно, что мы еще поборемся, у кого своенравия больше. И не один раз.
  
   Сотрудники втайне завидовали, так как Савва Борисович меня все же любил за строптивый нрав и порой просто ослиное упрямство, и откровенно сочувствовали, так как его любовь неукоснительно сосуществовала с жуткой требовательностью опять же именно к моей персоне. Мне запрещалось опаздывать и совершать промахи. Просчитываться в расчетах и упускать из внимания ошибки своей команды. Если говорить проще, мне вообще запрещались шаги в любую сторону, кроме как вперед. Иначе следовала нешуточная битва темпераментов, которую неизменно выигрывала я, но так как шефом был все же он, я за свою победу расплачивалась кровью и нервами.
  
   Мне всегда доставалась самая тяжелая работа... Да, собственно, и назначение на должность главного редактора было наказанием за то, что я ввязалась в драку, не закончив все миром. Самым изощренным из тех, что можно было придумать, - я бы даже увольнению радовалась больше, но шеф посчитал, что такой щелчок по носу будет для меня крайней полезен.
  
   И на все мои вздохи следовало ласковое: 'Терпи, солдат, генералом будешь'. Я честно старалась следовать этому совету, но порой все же врывалась в кабинет, словно разъяренная фурия, с заявлением на уход по собственному желанию, натыкалась на беспристрастный взгляд из-под нахмуренных бровей и, выпив под давлением пару бокалов коньяку напополам с шефом, молча уходила, оставив ошметки заявления в корзине для мусора. А уж если дело доходило до серьезных стычек... на нас делали ставки. За нами наблюдали. И отдел обменивался последними новостями, полушепотом, попивая чай на обеденном перерыве.
  
   В последнюю из таких историй я лишилась премии на три месяца. Опять же из-за своего ослиного упрямства, хотя оно было полностью оправдано и окуплено, - просто шефу что-то не понравилось в моих аргументах. Тогда мы весь вечер, сорвав голоса, спорили о том, что же запускать в номер для большей выгоды. Поняв на четвертом часу, что без подкрепления ему явно не справиться, а подкрепления так же явно не будет, Савва Борисович усмехнулся и сказал: 'Ладно, будь по-твоему. Но, если мы пролетим...', на что получил мое: 'Не пролетим'. К слову, мы тогда действительно не пролетели, правда, шеф вызвал меня в кабинет, отечески похлопал по плечу и отозвался: 'Пусть даже ты и права, но негоже солдату спорить с генералом'. И лишил меня премий на три месяца.
  
   Ту неделю отдел до сих пор вспоминает как одну из самых темных в своей истории: я ходила мрачнее тучи, на всех огрызаясь холодным официальным тоном, а Савву Борисовича вообще не замечала и отказывалась заходить в его кабинет на приватные беседы. Это было дело принципа, и обидно было вдвойне - за то, что я пострадала из-за какой-то военной традиции, которая не имела никакого отношения к издательскому делу. В конце концов, на пятый день, он решился поговорить, но вновь наткнулся на полное отсутствие желания хоть как-то общаться. Далее шли ругательства яростным шепотом с его стороны и протянутое заявление с моей - 'Может, тогда распишитесь и закончим?'. Я не шутила, всерьез решив бороться за свою эмансипацию, и готова была идти до конца. И он испугался - впервые в жизни, как признался после, - что я и впрямь соберу вещи и уйду насовсем. И потому на следующее утро на моем столе возвышался просто огромный букет дубков и стояла белая кружка с черной надписью: 'Шеф'. Савва Борисович капитулировал - первый раз в жизни - и решил откупиться, чем смог.
  
   Позже, в вечер того же дня, я без стука заглянула в кабинет и улыбнулась - первый раз за всю неделю. И вновь получила подзатыльник - на этот раз бережный, в знак примирения. И обещание видеть во мне личность...
  
   --
  
   Анюта сидела за компьютером - в самом дальнем углу кабинета - и изучала последние новости Сети. В ее ушах звучал все тот же российский рок, и иногда она что-то отстукивала в такт карандашом по клавиатуре, жуя жвачку и надувая огромные пузыри. Люди, приходившие в офис, прельщались слегка детской внешностью и принимали Анюту за подростка, которого какая-то нерадивая мамаша взяла с собой на работу и, чтобы не мешал, усадила за тетрис. А потом, когда Анюта отрывалась от монитора, услышав-таки сквозь вопли бас-гитары незнакомый голос, и страшным голосом гаркала: 'Добрый день!', люди каждый раз впадали в прострацию и старались как можно быстрее покинуть стены издательства. Так и не сказав, чего же им было нужно.
  
   Шеф тоже прибегал на эти крики каждый раз и опять-таки каждый раз грозился ее уволить, хотя отлично понимал, что другого такого 'ходока по Сети' найти будет сложно - Анюта жила Интернетом. Она им дышала, питалась и, по самым смелым предположениям Валерки, даже спала. Правда, исключительно на работе, так как дома имелась семья из мужа, такого же компьютерщика, и маленького сына, что все время норовился изрисовать обои цветными карандашами. Мы втайне подозревали, что говорит эта семейка на непонятном простому человеку языке, так как однажды были свидетелями жаркого спора Анюты и администратора Леши: 'Да метры - это фигня! Ты качаешь, что сейчас - эра гигов? Поэтому быстрый пинг и удачный коннект решают все - тебя же любой ламер или, того хуже, чайник обойти может, если ты сидишь на тройке, а он - на втором персике!'. Причем, более продвинутая часть мужского населения относительно вникла в суть вопроса, а остальные, включая меня, до сих пор не понимали, при чем там были чайники и, невесть откуда взявшие, персики с метрами.
  
   Анюту, судя по всему, этот факт ничуть не смущал - она сутки напролет гуляла по просторам Интернета, вытаскивая самые интересные новости, анекдоты, гороскопы и кучу других вещей, которые потом включались в газету, отшлифованные одним из редакторов, и занимали свои места на первой и последней страницах. Конечно, наша доблестная компьютерщица качала не только нужную информацию, но и последние фильмы, которые потом смотрел весь отдел, упорно отнекиваясь от столь позорного факта. И вообще, любой знал, что, если нужно что-то достать, заявки принимаются с девяти до девяти тридцати - с указанием адреса и подкупом в виде большой-большой молочной шоколадки.
  
   Лично мне, как главному редактору были позволены запросы на последние новинки западной литературы, - и после каждой тайной пересылки в условленный час, в пятницу, я проверяла специальную папочку, которая пополнялась еще на пару книг. Об этом не знал никто, даже Ленусик, и кодовой фразой было: 'Анюта, можете передавать информацию на рассмотрение', после чего Анюта кивала и по терминалу сбрасывала мне очередные сокровища. Вот и сейчас, в пятницу, во время обеда, я заглянула в компьютерную и сказала наш тайный пароль:
  
   - Уже можете передавать информацию на рассмотрение.
  
   И, быстрым шагом, заварив какой-то непонятный быстросуп в своей знаменитой кружке, направилась в кабинет, стараясь случайно не выдать радость. Осторожно притворила дверь, открыла кучу других документов для создания видимости крайней поглощенности работой и нырнула в заветную папку - меня ждал 'Код Да Винчи' Дэна Брауна и что-то японское. Конспирация была излишней - весь отдел и так собирался в комнате для гостей, обсуждая последние сплетни и делясь рецептами пирожков с клюквой. А, значит можно было, никуда не спеша, с толком и расстановкой наслаждаться литературой, на время забыв о делах...
  
   --
  
   Женька стоял на пороге квартиру, держа в руках букет подснежников, которые добыл непонятно где, и корзинку с пирожками от Юлианы Сергеевны. Я непонимающе вытирала руки полотенцем, припоминая, договаривались ли мы встретиться в пятницу вечером, или все-таки вышел экспромт. По всему получалось, что он должен был быть сейчас на даче с Оксаной, в своем рабочем комбинезоне и замызганных синих штанах, которые я когда-то изувечила шпатлевкой.
  
   - Я за Питом. На минутку. С гостинцами.
  
   Он торжественно вручил мне цветы и сдобу, а сам принялся разуваться, на ходу рассказывая, почему же они вернулись раньше, чем планировалось, и как все прошло. Эта история повторялась раз за разом - Оксана не любила природу. Вернее, любила, но не в огромных количествах и, желательно, со всеми городскими удобствами, потому вытащить ее в походы с палаткой было просто невозможно. Однажды мы попробовали, но пожалели о своей идее уже на вторые сутки, устав слушать бесконечно повторяющееся нытье про комаров, палящее солнце, холодную воду в реке и неуемных цикад. Стоит ли говорить, что мы в тот же вечер быстро свернули лагерь и уехали в город, дабы не заполучить нервоз и не сесть за преднамеренное убийство?
  
   Вот и на этот раз она послонялась по даче четыре дня, немножко погуляла в саду по талому снегу и заявила, что больше не останется здесь не минуты. И Женька, тяжело вздохнув, пошел прогревать машину, так как знал, чем все обернется, если хотя бы попробовать возразить.
  
   - Ты собирал для меня подснежники?
  
   Бывший муж улыбнулся, кивнул, повесил шарф на вешалку и привычно направился на поиски Юпитера. Но пес был далеко не глуп - едва послышался голос хозяина, он юркнул в одно из своих укромных мест в надежде, что тот его не достанет и уйдет ни с чем. Женька тоже умом отличался - он отлично знал все эти 'тайники' и теперь методично проверял один за другим, ласково зовя пса. Я, оставив их разбираться наедине, занималась подснежниками, решая, куда же их лучше поставить - на кухонный стол и на подоконник.
  
   Наконец, проблема была решена, и из зала, как по заказу послышался жалобный визг и борьба двух мужчин, хотя и так было ясно, кто победит. Этот поединок проводился каждое воскресенье, когда заканчивался футбол и наставало время уходить, и неизменно Женька оказывался сильнее.
  
   - Может, оставишь его до воскресенья?
   - Еще чего! Чтобы он потом избаловался и устраивал мне истерики каждый день? Аж два раза! Подержи-ка лучше этого партизана, пока я оденусь.
  
   Юпитер перекочевал ко мне на руки и принялся яростно целовать в нос, умоляя вступиться. Он терпеть не мог эти минуты - он боялся их больше всего и больше всего ненавидел, - когда я прижимала его к себе, а Женька укутывался в шарф, поглядывая на нас с некоторой ревностью. И потому каждый раз Пит жалобно скулил, вцеплялся в меня мертвой хваткой, пытался достать до губ и бросался на Женьку с угрозами растерзать все его носки, если он сейчас же не переменит своего решения.
  
   - Да что ты переживаешь? В воскресенье все равно увидитесь...
   - А мы не хотим в воскресенье - мы хотим сейчас.
   - Марго, это чей пес - мой или твой?
  
   Юпитер оскорблено приподнял левое ухо и начал лаять на Женьку, всем своим видом показывая, кого бы хотел видеть своим хозяином. Я засмеялась, ласково потрепала пса по голове и поцеловала в лохматый загривок, после чего протянула бывшему мужу.
  
   - Только чтобы послезавтра обязательно.
   - Куда я денусь? Он же мне жизни не даст... Ладно, удачи.
  
   Женька подмигнул, взял из моих рук вырывающегося Пита, который не переставал оглушительно возмущаться нашим расставанием, и вышел на лестничную площадку. Пес скулил, пытаясь освободиться от Женькиных рук, выглядывал из-за плеча и смотрел жалобными глазами. Он отлично знал, как я ненавидела этот взгляд, в котором читалась тоска и безнадега... Но Женька был прав - Юпитер по-прежнему принадлежал ему, а, значит, у меня было никаких прав не. И, громко хлопнув дверью квартиры, ставшей внезапно пугающе тихой, я со злостью швырнула полотенце подальше и направилась на кухню - пробовать пирожки...
  
  

5.

   Мне не здоровилось с самого утра - горло нещадно болело и отказывалось производить нормальный голос без предсмертных хрипов, нос шмыгал, а в голове словно устроилась банда с баранами, непрестанно отбивающая какой-то нелепый ритм. Я долго и мрачно смотрела на свое отражение в зеркале, пытаясь справиться с ознобом и нормально накрасить глаза, но, поняв, что это - бесполезно, ограничилась одной пудрой.
  
   Аспирина в доме не наблюдалось. Малинового варенья - тоже. Оставались только молоко и мед. И я насильно давилась этим ненавистным еще с детства напитком, поглядывая на часы, - пора было ехать в редакцию.
  
   --
  
   Никакие вранье насчет сорванного из-за футбольного матча голоса и уловки не помогли - Савва Борисович, почувствовав неладное, заглянул в кабинет и сразу все понял. Первые пять минут я честно пыталась отнекиваться от предъявленных обвинений в простуде, - на что шеф протянул градусник и тоном, не терпящим возражений, рявкнул: 'Мерь!'. Отдел толпился у двери, шептался и обсуждал, что же делать с еще неотредактированным выпуском. Температура была 38,1RС. И, несмотря на все возражения, под сочувствующими взглядами сотрудников, шеф замотал меня в шарф по самые уши и, взяв за руку, повел вниз - чтобы лично доставить домой.
  
   --
  
   Спустя какой-то час гостиная уже напоминала малую базу разведчиков - я обнаруживалась на диване, по-прежнему с шарфом на шее, под одеялом, в махровой пижаме и шерстяных носках. На столе, что шеф приволок из другого угла комнаты, возвышались кружка с горячим чаем, целая гора лекарств, сканер, принтер, набор карандашей, кипа рабочего материала, ноутбук, недочитанная мною книгу, телефон, стакан с обычной кипяченой водой, телефонный справочник, словарь дат и имен, ластик и точилка. Приказ был жесткий: работать дома и даже не думать вставать с постели.
  
   Я полулежала на горе подушек, закрепив один из карандашей за ухо, и читала материал, который должен был уже вечером отправиться на верстку. Читала и подчеркивала, подчеркивала, подчеркивала непонятное волнистой линией. Иногда обращалась к словарю, чтобы удостовериться в правильности ссылки, прихлебывала чая и перелистывала новую страницу. Савва Борисович звонил через каждый час и интересовался у Юлианы Сергеевны, как мое здоровье, - он довел меня до квартиры, силой добился телефона моей бывшей свекрови, страшным голосом сообщил ей, что любимая невестка ужасно больна и даже пытается сопротивляться лечению...
  
   В общем, несравненная Женькина мама прихватила несколько литров варенья, все лекарства, имеющиеся в доме, обеспокоенного Юпитера и помчалась спасать меня от смертельного недуга, словно на крыльях.
  
   И ведь шеф дождался-таки ее приезда, описал ситуацию, одобрил немедленно принятые меры и мой облик в пижаме и носках, а потом вручил работу и уехал, пообещав прислать к обеду курьера Рафика. А мы с Юлианой Сергеевной остались... Она мгновенно расположилась на кухне - замесила тесто и, отыскав в моей библиотеке 'Шагреневую кожу', решила насладиться Бальзаком. Я тихо ворчала время от времени на Савву Борисовича и вообще чрезмерную заботу о моей персоне, откладывая очередную статью в большой бумажный конверт.
  
   Случившемуся был рад только один Пит - он устроился грелкой в ногах, зарывшись в одеяло носом и изредка проверяя, все ли со мной в порядке. А так же огрызаясь, если Юлиана Сергеевна пичкала меня новой порцией варенья.
  
   --
  
   Рафик был обычным кавказским юношей шестнадцати лет - с курчавыми, черными, как смоль, волосами и пристальным взглядом. Иногда я мысленно добавляла его образу резак в виде полумесяца и гурку, - выходило довольно забавно. А он смущался и усиленно прятал глаза, сталкиваясь со мной в редакции. Как полагал Савва Борисович, я ему нравилась, но он ужасно стеснялся об этом сказать, а уж о том, чтобы увидеть меня в пижаме, и помыслить не мог.
  
   Но приказ был уже отдан и Рафик прибыл ровно в двенадцать - с трехлитровой банкой варенья и увесистым мешочком сухофруктов. Ломающим басом сказал: 'Это от мамы', забрал пакет с правками, в очередной смутился от моей улыбки и поспешил покинуть квартиру - ему явно было не по себе, - пообещав завести переделанный материал ближе к вечеру. Юлиана Сергеевна умудрилась дать ему в дорогу несколько свежеиспеченных пирожков с капустой, по фирменному рецепту, чем ввела парня в еще больший ступор - кажется, шеф вновь оказался прав.
  
   --
  
   Отдел шумел, словно улей летом, и старался найти выход из ситуации - Гоблин пришел с очередным опусом и сказал, что не даст его править никому, кроме меня. А, так как я болела, а Рафик выполнял приказания... В общем, Степка встал в позу и не собирался из нее выходить, не смотря даже на серьезный разговор с шефом. Надо было срочно что-то придумывать - сотрудники толпились в кабинете, наперебой обсуждая ситуацию и хором уговаривая Степку смилостивиться, раз уж так вышло. Но тот стоял насмерть и, шмыгая носом, мотал головой из стороны в сторону, не желая идти на компромисс.
  
   Наконец, администратор Леша, у которого от всего этого базара разболелась голова, вырвал у Степки статью, набрал мой номер и, срывающимся голосом, попросил принять факс. Я, плохо что понимая спросонок, согласилась и, прочтя заголовок, схватилась за голову, которая по-прежнему отказывалась соображать хорошо:
  
   - Но как же... позвольте... как же мы будем обсуждать правки?
   - По телефону. А потом вместе с Рафиком пришлете окончательный вариант.
   - По телефону?! Алексей, вы, простите, совсем там рехнулись?
   - Маргарита Альбертовна, он согласен только на вас!
  
   На фоне неимоверного шума раздался какой-то невнятный писк Гоблина, который требовал нормального разговора, и я смилостивилась. Вернее, обреченно махнула рукой и решила пустить все на самотек - выслушивать жалобные стоны отдела не было сил.
  
   - Степк, но если ты вставишь хоть слово, я направлю тебя...
   - Я буду нем, как рыба! Что угодно в обмен на ваши правки...
  
   Я тяжело вздохнула, попросила его включить громкую связь и рявкнула на жужжащий на все лады отдел: 'Быстро работать!', после чего поудобнее устроила на коленях статью, наслаждаясь восстановившейся тишиной. И все понеслось. Поехало, закрутилось, набирая обороты все больше и больше. Прямиком с заголовка, который на этот раз звучал: 'Никакой личной жизни!'...
  
   --
  
   Савва Борисович хохотал над анекдотом Рафика, доедая в ожидании материала уже третий по счету пирожок. Я проверяла исправленный материал, вспоминая свои придирки и косясь на время, - верстка всегда начиналась в семь. Юлиана Сергеевна поила гостей чаем и жаловалась шефу на мое поведение в течение дня - я пыталась ходить в комнате, разговаривая с Гоблином (так лучше правилось!), но была неимоверными усилиями с ее стороны уложена обратно.
  
   К 'Набору болеющего гриппом', на заваленный стол, была добавлена папочка с множественными записками от сотрудников, смешными и не очень, в коих обнаружилась куча пожеланий скорейшего выздоровления, а Пашка даже слегка освятил основные события 'этого ссудного дня' без меня. Я шмыгала носом, прихлебывала чай и, с замиранием сердца перелистывала предпоследнюю страницу, не веря, что ничего не нужно менять, - редакторы постарались на славу. Шеф изредка заглядывал в зал, чтобы проверить, как продвигаются дела, и довольно крякал, оценивая свою установку опытного разведчика.
  
   Наконец, я с облегчением пробежала глазами по последней странице с гороскопом и кроссвордом. Рафик долго и торжественно упаковывал все это в конверт, а затем, крепко зажав его в руках, быстрым шагом направился к двери - вечерние пробки были еще ужаснее утренних. Савва Борисович остался еще на часок - поболтать с моей бывшей свекровью, - они явно друг другу понравились, - чем вызвал ревность Пита, который крайне невежливо реагировал на все его замечания в мою сторону.
  
   Я с чувство выполненного долга читала 'Триумфальную Арку' Ремарка, когда часы пробили семь. Савва Борисович знакомо крякнул, встал из-за стола, заглянул в зал, чтобы дать указание завтра даже носа в редакции не показывать, и удалился. Юлиана Сергеевна проверила, хватит ли продуктов на несколько дней, и тоже убежала домой, поцеловав меня в нос и накормив вареньем напоследок. И в квартире воцарилась тишина, прерываемая шумом улицы за окном и шелестом перелистываемых страниц. Этот маленький отпуск был чересчур неожиданным и крайне удачным - и было решено использовать его на все сто процентов...
  
   И Юпитер с важным видом охранял мое спокойствие, изредка лая на голубей за окном на фоне заката...
  
  

Глава 6.

  
  Рафик завез свежий номер газеты в девять утра - я как раз завтракала, тайком сидя на мягком подоконнике и разглядывая вновь куда-то спешащий мир. И вспоминала те времена, когда только-только заехала в пустую квартиру и подолгу смотрела в окно на незнакомый город и черные точки людей в нем. Наткнувшись на махровую пижаму и ужасно лохматые носки, юноша вновь смутился от моего слишком домашнего вида, покраснел, спросил, как я себя чувствую, и, услышав, что хорошо, сослался на срочные дела.
  
   Убегал он по лестнице под мой озорной, чуть хрипловатый, смех; Юпитер задумчиво сидел у двери и смотрел на меня в ожидании прогулки. Но я потрепала его по загривку, кинула: 'Извини, старик, не сегодня', и направилась в постель - изучать газету. С профессиональной точки зрения.
  
   Дикий вопль ужаса пронзил квартиру спустя каких-то двадцать минут - пес прибежал с большими глазами, насупленный, готовый защитить меня от внезапно нахлынувших обидчиков, и удивленно остановился посреди комнаты, ничего не понимая. Я в пятый раз перечитывала заметку о заболевшем главном редакторе с пожеланиями скорого выздоровления в половину страницы, красным шрифтом... Отдел решил устроить сюрприз. Отдел ничего не знал о Катерине и ее методах лечения, и потому попросил Валерку подчеркнуть 'Маргариту Альбертовну' двумя жирными линиями снизу...
  
   Я вспоминала телефон бывшего мужа на ходу, судорожно поглядывая на часы и ослабляя шарф, - соседка обычно покупала прессу в десять часов...
  
  --
  
   Женька в галстуке, со сковородкой наперевес, занимал оборонительную позицию прямиком у дверей. Савва Борисович просто мерил прихожую шагами, раскуривая трубку и продумывая план действий и захват налетчика. Я лежала в постели, крепко прижав к себе пса, и ежеминутно прокручивала в голове предыдущую пытку вареньем. Юпитер тоже чего-то ждал, время от времени поглядывая на дверь и тихо рыча.
  
   Часы показывали половину одиннадцатого - мы все заметно нервничали. И Женька, напуганный моим сбивающимся голосом из телефонной трубки и примчавшийся на помощь. И Савва Борисович, которому еще не приходилось спасать меня от нерадивых соседей из-за своей же собственной неосведомленности. И Питер, который чувствовал, что на предмет его обожания и любви кто-то вновь покушается. Бывший муж залихватски крутил сковородку в руках, прислушиваясь к шорохам на лестничной клетке. Я, поглядывая на эти кренделя, робко спрашивала: 'А, может, лучше без жертв?', на что получала твердое: 'Молчи, женщина' и упиралась взглядом в окно.
  
   И вот, когда минутная стрелка уже стала приближаться к восьми, послышался хлопок двери и осторожные, крадущиеся шаги в сторону моей квартиры. С секунду было тихо, а затем в пропитанный ожиданием воздух радостно ворвалась трель звонка. Пит вскочил, вырвавшись из моих объятий, спрыгнул на пол и кинулся в атаку на врага. Женька резким движением распахнул дверь, сдвинул брови и, словно бы невзначай, поигрывая сковородкой, грозно рыкнул:
  
   - До каких пор?!
  
   Катерина испуганно ойкнула, отступила на шаг назад, прижала к себе банку с вареньем и приготовилась к битве.
  
   - До каких пор, я вас спрашиваю?!
  
   Савва Борисович слегка отодвинул дверь в сторону и тоже появился в дверном проеме, недовольно попыхивая трубкой. Хотя, на самом деле, ему было жутко интересно посмотреть на человека, который так упорно портил мне жизнь, сам того не подозревая.
  
   - Я... просто... ну...
   - Вам же было ясно сказано больше здесь не появляться!
  
   Юпитер громко гавкнул в подтверждении слов своего хозяина и тоже протиснулся на лестничную клетку, миновав ноги мужчин. Это была война, и моя армия стояла просто насмерть - Женька раздраженно шмыгал носом, тихо багровея от злости, а шеф внимательно следил за развитием ситуации, прикрывая тыл и охраняя путь к отступлению в случае контратаки.
  
   - Просто в газете сегодня...
   - Каким боком моя жена касается вас?!
  - Скажите... но она хотя бы жива?...
  
   Женька слегка опешил от такого вопроса и мгновенно забыл о следующей заранее заготовленной угрозе. Савва Борисович расхохотался и мельком глянул на меня, удостоверившись, что я еще действительно дышу и даже что-то пытаюсь возразить яростной жестикуляцией, откинув в сторону одеяло.
  
   - О ней прекрасно заботятся, и огромная просьба не пытать ее своим вареньем, как это было в прошлый раз!
  
   Соседка поспешно закивала, протянула моему шефу литровую банку и быстро направилась в сторону распахнутой двери своей квартиры. Юпитер пристально следил за ее действиями, ожидая любого подвоха. Бывший муж все еще поигрывал сковородой, косясь на знакомую алую жижу, что вязко цеплялась за стеклянные стены. Но, неожиданно, в самых дверях. Катерина остановилась и с надеждой обернулась:
  
   - Может, небольшой сверток ватрушек? Я вчера напекла...
   - Никаких ватрушек! К чертовой матери ватрушки!
  
   Женька вновь завелся с пол оборота - соседка юркнула в спасительную квартиру и резко захлопнула дверь, испуганно наблюдая за сковородкой в его руках. В подъезде воцарилась тишина, прерываемая только ударами хвоста Пита, который все еще недоверчиво вглядывался в коричневый дерматин, о резиновый половик. Операция по спасению бывшей жены и главного редактора от настырных соседей была завершена - Женька показал мне кулак и направился на кухню, возвращать сковороду на ее законное место. А Савва Борисович что-то помечал в блокноте, ехидно улыбаясь и странно косясь на меня, - я с невозмутимым видом читала Ремарка. И вспоминала вопрос Катерины, которая воображала грипп уж слишком коварной болезнью для моего хрупкого организма...
  
   --
  
   Апрель весело шагал по тротуару, играя зайчиками в стеклах очков. Апрель радостно заглядывал в окна, улыбался и распахивал закрытые форточки, оставляя на всем свой незабываемый отпечаток с ароматом весны. Апрель рычал сотней автомобилей, стоящих в пробках, кричал на все лады и обещал быть особенно сумасшедшим в этом году.
  
   Я стояла у подоконника, прислонившись лбом к стеклу, и грустно смотрела на начинающийся вечер. Страшно хотелось прогуляться по набережной, но Савва Борисович договорился с милыми бабульками у подъезда - и они бдительно следили за тем, кто и куда выходил. Пит понимающе лизал мою руку время от времени и тоже грустил о такой несбыточной мечте, как набережная.
  
   А апрель стучался в окно - нетерпеливо, громко, зовя за собой, - и я пила очередную кружку чая с малиной, чтобы поскорее поправиться - это был единственный выход выбраться из квартиры, ставшей внезапно слишком душной для весны. Стекла были распахнуты - и по кухне гулял ветер. Тормоша Юпитера и все время пытаясь запутаться в копне моих волос. И я улыбалась - все-таки это было только моя весна - и прислушивалась к городу, перелистывая очередную страницу Ремарка...
  
  

Глава 7.

   Телефон был немилосердно выдернут из розетки - меня не было ни для кого. Одеяло, сдернутое Питом с дивана, валялось поперек гостиной и упрямо цеплялось за ноги, когда-то кто-то пытался через него переступить. Я рылась в огромном шкафу, в прихожей, стараясь отыскать теплый свитер с воротом, дабы устроить себе выход в парк. Без разрешения руководства, естественно.
  
   Питер нетерпеливо прыгал в кресле, наблюдая за моими действиями и с неимоверной скоростью маша хвостом. Побегать в парке за голубями ему хотелось еще больше, чем мне, и потому пес старался сохранять видимость хорошего поведения, дабы не лишиться такой возможности.
  
   Савва Борисович знал, что не застанет меня дома, - я соврала, что буду весь день бегать по врачам, тепло одевшись. Впрочем, это наполовину было правдой - справку я и впрямь уже взяла, благодаря одной старой знакомой, о которой шеф ровным счетом ничего не знал. А, значит, можно было сбежать на часок-другой из узкой квартиры - навстречу солнцу и пению птиц. В один из любимых парков, что находился в несколько кварталах от дома и был особенно прекрасен весной.
  
   --
  
   Люди направлялись по делам, засунув руки в карманы и покрепче надвинув всевозможные кепки на лбы. Люди бежали, шаркая, стуча каблуками и запинаясь за неровности асфальта. Люди спешили, не замечая ничего вокруг, и то и дело поглядывали на часы, проверяя, не опаздывают ли.
  
   Питер носился кругами по маленькой площадке с только-только оттаявшим фонтаном, пугая голубей и что-то радостно лая. Иногда останавливался, замирал на мгновение и оглядывался, чтобы удостовериться, что его любимица никуда не ушла. А я сидела на скамейке, закинув ногу на ногу, зажав карандаш в руке и просматривая порцию почты, которая выпала на мою участь на этот раз. Помечала понравившиеся статьи галочками, подчеркивала уж слишком очевидные ляпы и клише, и откладывала их в сторону, в правую стопку. В левой располагались совсем уж неудачные очерки, которые предполагалось отправить в мусор, - и черный мешок уже лежал рядом, ожидая своего часа.
  
   Солнце начинало робко припекать, и я время от времени ослабляла шарф, так как слишком тепло оделась для этого дня. Люди проходили мимо, скользя по мне сначала любопытными взглядами, которые становились абсолютно безразличными спустя пару мгновений. Иногда Питер подбегал к скамейке, лаял на прохожих, получал от меня очередной выговор и вновь уносился к своим любимым голубям. Пес наслаждался свободой, я - наслаждалась парком... и потому совсем не замечала незнакомца, который мчался по оживленной автостраде, плотно держа руль в руках...
  
   --
  
   Зинаида Петровна и Марфа Сергеевна сидели у подъезда и вновь что-то бурно обсуждали. Их дебаты всегда отличались крайней сумбурностью мнений и продолжительностью, поэтому были даже случаи, когда они переносились на другой день, а мнение участников записывались в тетрадку советских времен. Эти дамы знали все, что произошло в нашем дворе и ближайшей округе. Кто от кого ушел, кто с кем поссорился, кто за кого вышел замуж или женился, кто разбил стекло, кто получил двойку, кто кого не любит. На выходные они перемещались в беседку, пригласив таких же активисток из других дворов, дабы поделиться новостями, чем вызывали недовольство детворы, у которой тоже на эту самую беседку были глобальные планы.
  
   Я с абсолютно деловым видом направлялась к подъезду, так как сидеть в парке дальше было просто невозможно, надеясь, что все обойдется. У меня в сумочке лежали документы со справками, на случай проверки, а Пит гордо вышагивал рядом, подняв нос и нахмурившись под стать какому-нибудь породистому ретриверу. Зинаида Петровна, заметив мой силуэт, прекратила рассказывать свой метод засола огурцов и принялась судачить о Женьке. Почему-то мой бывший муж упорно не давал им покоя - он, видите ли, слишком часто ко мне наведывался, к тому же, с собакой, что навевало на ужасно абсурдные мысли. Конечно же, они не знали, что мы с Женькой просто смотрим футбол, так как ни Оксана, ни Юлиана Сергеевна данный вид спорта терпеть не могут, и поедаем пиццу. И бабульки придумывали непонятно что...
  
   - Добрый день.
   - В больнице была, Маргошенька?
  
   От такого обращения я скисла и с заверением кивнула - не хватало еще, чтобы Савва Борисович уличил меня в побеге. Марфа Сергеевна немедленно прищурила глаза и попыталась просканировать меня своим рентгеном на ложь, но мои доводы были глобальны - из сумочки торчала корочка медицинской карты, а шея была обмотана шарфом на три раза.
  
   - Просто ужасные очереди у этих терапевтов, а с талонами опять какая-то ерунда...
   - И правда что: мне однажды нужно было выписать лекарство, и вот...
  
   Новая тема для разговоров была подкинута, и они принялись делиться впечатлениями от походов по врачам, обсуждать ревматизм и ругать больничный сервис. Мое внезапное появление было столь же внезапно позабыто, и мы с Питом юркнули в спасительный подъезд - блок-пост был пройден. Осталось только преодолеть несколько этажей и можно было пить черт знает какую по счету чашку чая с малиновым вареньем - нужно было выходить на работу. В ближайшие дни.
  
   --
  
   Ключи упали на коврик, и пришлось наклоняться, чтобы все-таки попасть в родную квартиру. Пит как-то странно гавкнул и принялся яростно махать хвостом из стороны в сторону.
  
   - Ну что ты так переживаешь? Сейчас будет тебе ужин.
  
   Замок проворно щелкнул, и дверь отворилась: я подобрала брошенную сумку и уже занесла ногу, чтобы шагнуть в домашний уют, как услышала один из самых нелюбимых звуков в своей жизни. Юпитер громко лаял, заглушая собой все остальное, но не услышать это было невозможно.
  
   - Маргоша... Маргош, а я булочек напекла!
  
   Это было катастрофой - Женька уехал в командировку, а надеяться больше было не на кого. Я медленно повернулась к соседке, пытаясь сообразить, что бы такого ответить, дабы сразу стало понятно, что даже никаких намеков на булочки не может быть. Идея пришла неожиданно - самая спасительная из всех и самая возможная.
  
   - Я сейчас в редакцию - нужно лично поговорить с несколько авторами.
   - Но... ведь ты же болеешь! А я тут как раз булочки...
   - Катя, там газета загибается, а ты меня сдобой хочешь закормить!
  
   Питер гавкнул для поддержки и загородил мои ноги собой, не давая соседке пройти или предпринять хоть какой-нибудь из возможных захватов. Аргумент был веским - газета загибалась. Правда, только в моем воображении, но о данном факте не было сказано, поэтому Катерина побелела и несколько раз понимающе кивнула. Я поправила шарф, затащила возмущенного Юпитера в квартиру, наскоро покидала в рабочую сумку правленые статьи и быстрым шагом направилась к лестнице, сопровождаемая разочарованным взглядом. Остаток дня для Катерины был явно испорчен, а я пересчитывала ступеньки, тихо, но цветасто ругаясь, - теперь нужно было тащиться в редакцию. Объясняться с бабульками, выслушивать возражения Саввы Борисовича и ловить на себе удивленные взгляды сотрудников, которым Железная Леди ну никак не представлялась в свитере. А уж без своего знаменитого галстука - тем более...
  
   --
  
   Отдел находился на планерке - обычной пятничной планерке, на которой повесткой дня стоял свежий выпуск. Здесь хором обсуждались статьи, анекдоты, сплетни и новости из мира искусств. Здесь Варвара Петровна что-то кропотливо записывала в свой не заканчивающийся блокнот, - скорее по привычке, чем по надобности. Здесь Валерка задумчиво чесал затылок, изредка вставляя междометия и замечания, и морально готовился к очередному заголовку. Здесь Ленусик ощущала свою важность, как никогда, обеспечивая всех кофе, призывая к порядку и строго соблюдая регламент и дисциплину. Здесь Савва Борисович курил трубку, смотря на вечерние пробки, и прислушивался к оживленным спорам.
  
   Я ворвалась как раз в один из них - влетела в комнату с абсолютно независимым видом, по привычке потянулась, чтобы поправить галстук, но, вспомнив о свитере, лишь тихо чертыхнулась. Отдел мгновенно затих и устремил свои взгляды на возмутительницу спокойствия, потихоньку отождествляя ее с любимым главредом. Ленусик открыла рот, чтобы что-то сказать, но так и застыла, видимо, забыв формулировку. Пашка подмигнул мне, отчего я смутилась и постаралась разобраться с зачем-то распущенными волосами, что теперь торчали во все стороны от бега и апрельского ветра.
  
   Варвара Петровна прекратила вязать и сдвинула очки почти на самый кончик носа, дабы получше рассмотреть мой облик. Отдел был в шоке. Отдел привыкал к смене костюма и отсутствию галстука, наскоро забыв о надвигающемся выпуске. А Савва Борисович, настороженный столь внезапно восстановившейся тишиной, отвернулся от окна и нахмурил брови.
  
   - Я же сказал, чтобы до понедельника не появлялась!
  
   Хрустальные бокалы, припасенные на случай внезапного празднования непонятно чего, испуганно звякнули. Отдел замер, затаив дыхание, прекрасно понимая, что сейчас будет битва. Извечная битва двух главных упрямцев, которые все никак не могли выяснить, кто же из них сильнее. Но сегодня я не собиралась сдаваться. И потому, поудобнее перехватив сумочку со статьями, резким движением сняла шарф и тоже нахмурилась:
  
   - И вы полагали, что я буду лежать в постели, пока вы тут что-то планируете?!
   - Тебе был дан приказ, который предполагал неукоснительное исполнение!
   - Меня соседка опять пыталась закормить булочками, когда я вернулась из больницы! И я сбежала сюда от этого монстра!
  
   Отдел зашептался, получив новую информацию о какой-то соседке, и принялся многозначительно переглядываться и писать записки. Савва Борисович крякнул, вынул трубку изо рта и... захохотал во весь голос, чем вызвал абсолютное изумление у своих подчиненных. Ленусик залпом выпила кружку кофе, Анюта ущипнула себя за руку, а Валерка повернулся к Пашке и произнес порядком надоевшее: 'А, может, действительно, уже?', после чего получил стандартный подзатыльник.
  
   Я обиженно хмыкнула, водрузила отобранные статьи на стол и принялась заматываться в шарф. Шеф продолжал сотрясаться от теперь уже беззвучного хохота, вновь отвернувшись к окну и вспоминая самые удачные моменты моего спасения несколько дней назад.
  
   - Вот вам смешно, а она меня подкарауливает...
  
   Савва Борисович издал протестующий стон и разразился новым приступом дикого смеха, несколько раз хлопнув в ладоши. Варвара Петровна поправила очки и начала что-то быстро помечать в блокноте, а отдел перевел ничего непонимающий взгляд с внезапно обезумевшего шефа на меня. Соня, один из редакторов, мельком глянула в корявые строчки и с выражением прочла: 'Соседка-монстр. Плюшки. Подкарауливает и нападает. Кормит', после чего закрыла лицо руками и тоже затряслась. Вслед за отделом, который принялся веселиться на все лады.
  
   Это было издевательство в чистом виде, и я, гордо развернувшись на каблуках, вышла из кабинета.
  
   Вдогонку мне неслось: 'Да поговорю я с ней!', но было уже поздно, - я чеканила шаг, твердо решив собственноручно разобраться с Катериной сегодня же вечером. Желательно с большим количество крови, чтобы она стала обходить мою квартиру за метр в память об этом знаменательном бое. И я уже даже знала, что и как сделаю...
  
   --
  
   Катерина мялась за дверью - видимо, действительно высматривала меня в дверной глазок, - а я уже ждала, приготовившись, заранее отработав тон и выучив несложные слова. Наконец, раздался звонок... Юпитер бросился первый, в надежде поживиться, но я, несмотря ни на что, заперла пса на кухне и отправилась разбираться сама.
  
   - Маргош... Маргоша, ну может, все-таки булочек?
  
   Она стояла на пороге, вытирая руки о большой цветастый фартук, и ждала моего ответа. Конечно же, положительного, так как других я обычно не давала. Обычно. Но сегодня был совсем иной случай.
  
   Я захлопнула Ремарка, которого все еще держала в руках, и задумчиво взвесила его на ладони. Затем усмехнулась, выдерживая театральную паузу, и недобро взглянула на соседку.
  
   - Катя, может, хватит уже вмешиваться в мою жизнь?
   - Но ведь ты же друг семьи! Мы же булочки каждую неделю...
   - Я больше не питаю ни малейшего желания проводить вечера на твоей кухне, набивая свой живот давно надоевшей сдобой.
  
   Она побелела и обиженно поджала губы, вызвав тихое ликование с моей стороны. Она готова была отступить - мой маневр был слишком изящным, - но все еще пыталась уцепиться за какой-нибудь последний шанс.
  
   - А что, газета совсем загнулась?
  
   Я смерила ее абсолютно безумным взглядом и, пожав плечами, захлопнула дверь, оставив в недоумении. И побежала на кухню, закрыв рот рукой, чтобы сдержать возгласы счастья и приступ хохота, - уж глупые вопросы Катерина умела задавать просто мастерски...
  
   --
  
   Я улыбалась и танцевала вальс под музыку. Сама с собой. Периодически запинаясь о ничего не понимающего Юпитера и опять-таки раскиданные им подушки. В комнату медленно втекал закат, наполнял все живой, судорожно-теплой кровью воздуха, и оседал на мебели и моих волосах.
  
   А я улыбалась, отсчитывая бесконечные 'Раз, два, три' и крепко обнимая несуществующего партнера, который представлялся не иначе, как в смокинге и ботинках. И пес ревниво поглядывал в нашу сторону, думая, рычать на своего воображаемого конкурента или нет.
  
  

Глава 8.

   Автоответчик мигал красным, показывая, что кто-то желает поговорить со мной лично, но, по давно сложившейся традиции, звонки в воскресенье оставались неотвеченными. Женька возлеживал на любимом диване, устроив ноги на краешке кресла, поглощая попкорн и громко ругаясь по поводу игры нашей сборной по футболу. Это тоже было нашей маленькой традицией - я смотрела матчи молча, так как крайне не хотела быстро глотать куски пиццы, чтобы прокомментировать очередной неудавшийся гол.
  
   Но в этот раз все было совсем иначе - я дочитывала Ремарка, самый конец 'Триумфальной арки', и краем глаза поглядывала на футбольное поле с разноцветными шариками игроков на нем. Женька изредка удостаивал меня взгляда, в котором читалось: 'Совсем дожила', и вновь принимался что-то громко выкрикивать.
  
   Пит с абсолютно гордым видом устроился у меня на коленях, подперев собой книгу и поднимая уши на приступы буйства хозяина. Он не понимал, зачем так переживать из-за какого-то футбола, и всегда был самым разумным из нашей троицы по воскресеньям.
  
   - Нет, ну кто так подает?! Они там что, совсем разучились играть за неделю?!
  
   Женька выразительно махнул рукой, изрек традиционное 'Тьфу!' и вновь принялся за попкорн. Его досаду можно было понять - до конца матча оставалось всего пятнадцать минут, а наши даже не думали забивать голов. Юпитер задумчиво поднял ухо и зевнул 'Ага', лизнув меня за руку. Женька хмыкнул на пса и разразился новой тирадой по поводу стратегии игры.
  
   Так работать было просто невозможно. И я, как ни в чем не бывало, встала с дивана, прихватив с собой книгу, и направилась на кухню - к любимому мягкому подоконнику, дабы добиться тишины и уединения.
  
   --
  
   Книга устало лежала в стороне - она уже рассказала все, что могла, заполнила собой пустоту, и теперь была не у дел. Я сидела, прижавшись лбом к стеклу, упершись взглядом в голые ветки деревьев и изредка шмыгая носом, так как плакала от концовки. Ветер небрежно запутывался в темно-коричневых лабиринтах, но я не видела этого - перед глазами по-прежнему стояла Триумфальная арка, залитая закатом. И тишина умершего, смирившегося города... И в этой тишине робко щелкнул выключатель телевизора.
  
   - Марго... Ты чего здесь сидишь?
  
   Женька осторожно приблизился к окну и остановился - я выразительно посмотрела на него и подвинулась, позволяя присесть рядом.
  
   - Я понимаю, что это не мое дело, но... Ты какая-то не такая в последнее время...
  
   Я не ответила - слишком глупо бы получилось. Слишком нелепо было рассказывать пусть даже и лучшему другу о нескладывающейся личной жизни, которая при свете солнца казалась иллюзией и бредом невыспавшегося человека. Женька вздохнул и принялся накручивать прядь моих волос на палец - таким родным и знакомым жестом, вызвав улыбку.
  
   - Если тебя кто-то обидел, ты только скажи - я ему так сковородкой накостыляю!
  
   Мы рассмеялись, вспоминая бой с Катериной, уже успевший стать своеобразной легендой нашего узкого круга. Бывший муж скорчил смешную рожицу и принялся насвистывать Эдит Пяв - он отлично помнил, что я любила. Он вообще был замечательным человеком, с которым у нас просто-напросто не сложилось. Это доказывали все посиделки и споры о Юпитере. Просто когда-то давно мы перепутали любовь с дружбой, а потом одумались и расставили все по местам.
  
   И даже сейчас Женька умудрялся таскать меня всюду, где только было можно, хотя мы разошлись больше года назад. Он привозил всевозможные подарки из командировок, с прежним удовольствием слушал о буднях редактора и в шутку бился на подушках, хотя в жизни никому не давал меня обижать. Оксана иногда ревновала его, но, услышав коварное: 'Как можно?!', сменяла гнев на милость. Наша дружба была слишком очевидна... и большинство Женькиных знакомых втайне завидовали ему, так как любой футбольный матч им приходилось выбивать с боем.
  
   - Я действительно беспокоюсь, а ты...
   - Да все в порядке, Жень, просто...
   - Что 'просто'?
   - Просто я дежурный по апрелю...
  
   Бывший муж закатил глаза и, тяжело вздохнув, отвернулся в сторону - разглядывать кухонную утварь. Фразы, что я иногда произносила в состоянии задумчивости, повергали его в тихий ужас еще со времен совместной жизни. И, что самое удивительное, он никак не могу понять, шучу я или говорю серьезно.
   - Спасибо, но все, и в правду, в порядке...
   - Я уже говорил, что ты неисправима?...
  
   Мы одновременно показали друг другу языки, и я встала с подоконника, чтобы сварить кофе - обязательную деталь нашего воскресного ритуала. После окончания матча мы вместе, в турке, варили этот божественный напиток, а потом сидели за кухонным столом, говоря о сущей ерунде или обсуждая какое-нибудь событие. Послеобеденный кофе был жирной точкой воскресенья - после этого Женька и Юпитер уходили домой, оставляя меня один на один с вечером. И я выходила гулять - к небу в обнимку и какой-то непонятной грусти пустой квартиры.
  
   Вот и сейчас Женька бросился мне помогать - с готовностью пионера и радостью Пита, который наконец-то добился поцелуя в холодный нос. А я уже рылась в шкафу, в поисках турки, которую в прошлый раз засунула неизвестно куда, и потому совсем не видела, как парень из сна переходил улицу, зажав такую же книгу Ремарка в руках...
  
   --
  
   Небо было огромным и не по-апрельски голубым. Обычно оно приобретало такой цвет в конце сентября - насыщенный голубой, манящий и словно бы светящийся изнутри. И потому вечерами в конце осени я подолгу застывала у распахнутого настежь окна, представляя, как за спиной расправляются крылья и уносят меня далеко-далеко...
  
   Люди прогуливались с задумчивыми лицами и все, как один, обсуждали весну и грядущее лето. Кто-то уже строил планы на июль - и я с улыбкой ловила отрывки из разговора, смотря на темнеющий небосклон. Сегодня обещали дождь... первый дождь в этом апрель. И большой черный зонт с деревянным набалдашником был крепко зажат в руке - мне хотелось насладиться буйством в полную силу. Не смотря на предупреждения врачей и Саввы Борисовича.
  
   Скрипач, с которым мы были смутно знакомы, что-то выводил на скрипке - нежно и ничуть мне незнакомо. Возможно, представлял публике композицию собственного сочинения, выдавая ее за классику, или действительно играл что-нибудь из Листа или Вивальди. Когда-то давно, в самом начале моего пребывания в этом городе, мы с ним случайно столкнулись в этом самом парке да так и проговорили весь вечер - тогда я еще не знала, что он играл на скрипке. С тех пор он хитро подмигивал и, завидев мое плохое настроение, вспоминал знаменитое 'Танго Свободы' из одного кинофильма. А я в свою очередь улыбалась и благодарно кивала, осторожно кладя рядом с ним какой-нибудь хороший рассказ в синем конверте, и уходила домой.
  
   Но сегодня все было иначе - и апрель, и скрипка, и вечер. И я прислушивалась к весне, стараясь понять, что же в ней не так, но никак не могла ухватиться за нужную нить. Небо смотрело на меня с какой-то непонятной грустью - оно знало ответ, но не имело право произнести его вслух... И даже любимое танго не вызывало прежней радости - со мной и впрямь творилось что-то не то...
  
  

Глава 9.

   Савва Борисович сидел, сложив руки на груди, и пристально смотрел на меня. Этот взгляд отлично знали не только во всей редакции, но и во всем мире: так удав наблюдает за кроликом, которого должен съесть на обед.
  
   Я располагалась напротив него, с другой стороны стола, подперев правую щеку рукой и выжидающе склонив голову на бок, - я выражала полное спокойствие и желание узнать, в чем же провинилась на этот раз.
  
   - Я же сказал, что сам разберусь с Катей.
   - И именно поэтому вспомнили о ней только сегодня утром?
  
   Шеф хмыкнул и нахмурил брови, прекрасно понимая, что это был только его прокол. Что он не успел сдержать обещания просто потому, что промедлил. Потому что его опередили. Тем более, ему было стыдно вдвойне - оттого, что с соседкой разобралась я сама. Без помощи старого вояки.
  
   - Кажется, был приказ не заниматься самодеятельностью...
   - Был приказ лежать дома и не соваться в издательство. А приказа про самодеятельность я что-то никак не упомню!
  - Марго, негоже солдату спорить с генералом!
  
   Я гордо поправила галстук, заслышав старую и выученную за время работы песню про солдата и генерала назубок, собрала все статьи вместе, аккуратно положила их на стол и направилась к двери, так ничего и не ответив. Меня не то, что бы порой раздражали военные замашки шефа, но я искренне полагала, что за этот год дослужилась до офицера. По крайней мере.
  
   - Марго... Марго, я тебя наказываю! Ты сейчас же возьмешь и отвезешь эти статьи на другой конец города, в типографию, для архивов. Вместо Рафика!
   - Решили сэкономить на доставке?
  
   Савва Борисович резко поднялся и хлопнул кулаком по столу, заставив все предметы, стоящие на последнем, слегка вздрогнуть и подпрыгнуть в воздух. Это был ответный удар... Я могла наносить их в крайне развинченном состоянии и плохом настроении от хмурой погоды. Но сегодня светило солнце и пахло весной...
  
   И я, все с такой же гордостью, изящным жестом подхватила статьи и вышла, аккуратно притворив дверь. Чем еще больше поразила шефа, которому, как и всему отделу, было известно, как главный редактор хлопает дверью, когда не в себе.
  
   --
  
   Никогда не любила общественный транспорт в обеденный перерыв - не любила и обходила его стороной, так как однажды умудрилась попасть в пробку в разгар летнего полдня и еле выжить в этом пекле. Наверное, именно поэтому я и не ездила на обед, обходясь парой кружек какой-нибудь растворимой гадости, которая в рекламе почему-то имела куда более съедобный вид и вкус.
  
   Но эта ситуация была форс-мажорной... да и возразить было нечего. Собственно, и общественный транспорт не был единственной альтернативой - оставались такси и личная машина, но я выбрала исключительно первый вариант. И теперь отчаянно жалела о столь поспешном решении.
  
   Волосы с подчеркнутой важностью рассыпались по плечам, наконец-то освободившись от слишком тугой резинки. Она снималась только дома или в крайних случаях вне его, а сегодняшний понедельник был как раз одним из таких. Народ толпился, обсуждая цены на семгу, последние политические новости про газ и дисквалификацию кого-то на чемпионате Европы. Ехать в переполненном трамвае было жарко, и я заметно нервничала, время от времени раздраженно ослабляя галстук. И, словно в противовес строгому внешнему виду, жуя ярко-розовую вишневую жвачку.
  
   Эта обстановка ничуть не отличалась от привычной - люди так же мерно шумели, навевая тоску и зевоту. Моя рука плотно лежала на поручне, и я едва сдерживалась от того, чтобы прислониться к пыльному стеклу лбом. Город гудел и кричал, стараясь заполонить собой весь мир. Город торопливо пил экспрессо и листал газеты, жуя пирожок с непонятной начинкой. Город судорожно поглядывал на часы и отсчитывал минуты до начала второй половины дня. И я хмурила брови, разглядывая мелькающие улицы сквозь не совсем прозрачное стекло.
  
   Трамвай кому-то рассерженно прогудел, и напротив окна остановилась дорогая синяя машина непонятной марки. Я устало отвлеклась от созерцания пешеходов и мельком глянула на ее водителя. Глянула и посильнее ухватилась за поручень, подавшись вперед, - это вновь был незнакомец из сна. И он вновь совсем не замечал меня, смотря куда-то вперед и ожидая зеленого света.
  
   Это было безумием. Выпрыгнуть из трамвая и залезть в его машину. Все объяснить и спросить самое главное... да или нет? Но все было напрасно - я понимала, что не успею. Не успею пробиться сквозь людскую толпу и распахнуть скрипучую железную дверь - в весенний воздух города. Не успею добежать до его машины и вкратце пересказать сон... все было напрасно.
  
   Какой-то маленький мальчик удивленно поднял брови вверх, когда я тихо, но цветисто выругалась, раздраженно поправив галстук. Этот ребенок не знал, почему я с сожалением смотрю на окно. Он даже не догадывался, что в данный момент от меня вновь удалялась судьба... а я вновь не могла ее догнать.
  
   --
  
   Обычно Пашка в обеденный перерыв занимался упорядочиванием вещей на своем рабочем месте - собирал кучу проводков, рассовывал микросхемы по ящикам, складывал чертежи и инструкции в стопочку, а потом играл в любовь всей своей жизни - в 'Тетрис', закинув ноги на стол. Этот уклад, по словам очевидцев, не менялся с самого начала его работы в издательстве... да и не представлялось никому, что Пашка будет делать что-то другое.
  
   Он был техником по образованию и признанию. И мастерски разбирался во всем, в чем только можно было хоть как-то разбираться. Стоит ли говорить, что весь отдел злоупотреблял этим, как только было возможно? Ему неслось все - от испорченных плееров до ноутбуков, - его приглашали домой в воскресенье - посмотреть сломавшийся тостер или стиральную машину. И Пашка с азартом потирал руки, надевал рабочий знаменитый комбинезон с поясом, на котором болталось множество отверток самых разных калибров, и брался за работу. Просто потому, что ему было искренне интересно разобраться, в чем же, собственно дело.
  
   А еще он умел готовить мясные блюда с изяществом французских поваров - и наша женская команда нередко уговаривала Пашку пойти на кулинарные курсы. На что тот смущался, отчаянно махал руками и уходил убираться у себя на столе. Хотя там редко когда был беспорядок.
  
   Так уж получилось, что мы с ним были знакомы особо, так как Пашка и Женька некогда учились в одном университете и знали друг друга лично. И именно благодаря усилиям этой парочки я однажды постучалась в кабинет Саввы Борисовича, да так и осела в издательстве. Мы с Пашкой часто стояли на балконе, делясь новостями и обсуждая тот или иной сезон года, а так же пили кофе, чокаясь кружками. Да и подзатыльники график Валерка за замечания в мой адрес получал именно от Пашки...
  
   Поэтому я, уже слегка повеселевшая после парочки кружек чая с молоком в типографии, удивленно остановилась перед знакомой машиной, за рулем которой сидел такой же знакомый мне тип.
  
   - Ты так и будешь стоять или мы все же поедем на работу?
  
   Пашка вышел из кабины и многозначительно закурил, поправив твидовый плащ, чем вызвал новую волну неподдельного веселья с моей стороны, - я видела его в таком одеянии крайне редко и, как говорится, только по праздникам. А уж в то, что старый друг променял свое любимое время между двенадцатью и тринадцатью часами на доставку меня, поверить совсем не могла.
  
   - Я просто знаю, как ты переносишь давку в трамваях, и решил спасти редакцию от неминуемой гибели...
   - Чувствую, придется выбивать у шефа медаль за отвагу.
  
   Я вновь распустила волосы и закинула опустошенную сумку на заднее сиденье. Засунула руки в карманы, раздумывая, нырнуть ли в охлажденный кондиционером салон или постоять на свежем воздухе. Пашка молча курил, разглядывая здание типографии и изредка косясь на меня.
  
   - Паш, дай сигарету...
  
   Старый друг закашлялся и мгновенно повернулся - я не шутила. Я стояла с протянутой рукой и ждала тонкий цилиндр, что лениво тлел маленьким солнцем на своем кончике.
  
   - Я тебе сейчас подзатыльник дам! С каких это пор...
   - Я не курю... просто что-то захотелось.
  
   Это было чистой правдой - просто вдруг захотелось курить. Ни с того, ни с сего, хотя все окружающие люди знали, как я переношу сигаретный дым - с ненавистью и отвращением. Правда, однажды случился инцидент - и сигарета была выкурена мной лично, на глазах у изумленного отдела, который так до конца и не поверил в произошедшее. Тогда мне точно так же вдруг в голову пришла идея, которую я тут же и претворила в жизнь... и ничуть не пожалела.
  
   - Марго, с тобой все в порядке?
  
   Я усмехнулась и опустила глаза - уж слишком часто задавался этот вопрос в последнее время. Апрель что-то творил со мной - ломал, резал, перекраивал, выкладывал в новый орнамент... И, просыпаясь каждое утро, я понимала, что вчера была совсем иной... по крайней мере, мне так казалось. И чего-то не хватало - не хватало упорно, вот только вопросов было гораздо больше, чем ответов. И прошедший день в календаре вычеркивался с особой тщательностью... черным маркером. Черным, а не красным, как было прежде.
  
   - Марго, ты какая-то...
   - Не такая, уже говорили. Не беспокойся, это просто апрель.
  
   Пашка недоверчиво покачал головой и уже ухватился за ручку двери, как остановился и выжидающе посмотрел на меня.
  
   - Так нужна сигарета или нет?
   - Это был абсурд чистой воды. Поехали в издательство, а то Савва Борисович...
   - Кстати, именно он меня прислал. В знак глубокого раскаяния.
  
   Мы оба коротко рассмеялись - представить шефа раскаявшимся было почти невозможно. До тех пор, пока я однажды не постучала в большую дубовую дверь и не спросила: 'К вам можно?'. Пашка открыл окно и завел мотор - тот радостно зарычал, выражая крайнее желание умчать нас куда-нибудь подальше от этой странной весны.
  
   Я облокотилась на мягкую спинку и закрыла глаза - понедельник уже перевалил за свою половину. Свежий выпуск был почти полностью готов - по крайней мере, никаких видимых недочетов в нем не было. А, значит, можно было читать Дэна Брауна у себя в кабинете, поглядывая на часы и ожидая приход Степки. Как всегда, с абсолютно сенсационной статьей про Жириновского.
  
   --
  
   Гоблин стоял аккурат перед моим столом, причесанный, в белой рубашке и вязанном жакете, больше похожий на прилежного школьника, чем на начинающего писателя. Он протягивал мне увесистый на вид бумажный пакет и довольно улыбался - я сидела и раздумывала, принимать данный подарок судьбы или нет.
  
   Наконец, чувство долга взяло верх над инстинктом самосохранения. Пакет недовольно зашуршал, вскрываясь, и выплюнул на солнечный свет кипу печатных листов. Было жутко интересно, что же это такое... я пробежала глазами по названию и непонимающе посмотрела на Степку.
  
   - 'Ромео и Джульетта'?
   - Мой личный перевод Шекспира с поправкой на наши дни.
  
   Гоблин светился гордостью от проделанного, как ему казалось, грандиозного труда, и совсем не замечал, как я медленно, но решительно ослабляла галстук, пока тот не скользнул на пол с абсолютной беспомощностью. Это было катастрофой.
  
   - Степ... Степ, ты сдурел, да? Мы будем править это полгода!
   - Зачем это править? Там и так все удобоваримо.
  
   Я пробежала глазами по первому четверостишью и издала возмущенный вопль, который означал только одно - править было нужно и безжалостно, несмотря на все возражения и протесты. Ленусик ворвалась в кабинет и замерла, наткнувшись на новый живописный шедевр: я тихо свирепела, сжимая в одной руке галстук, а в другой перевод Шекспира, а Степка медленно пятился к двери, готовый к атаке в любую минуту.
  
   - Маргарита Альбертовна, но ведь...
  
   Я резко встала из-за стола и со всего размаху бросила Шекспира на стол. Ленусик ойкнула и в мгновение ока закрыла собой Степку.
  
   - Удобоваримо, говоришь?... А ну стоять!
  
   Но Степка уже ничего не слышал - он бежал. Бежал, спасаясь от моего праведного гнева, сталкиваясь с ничего не понимающими сотрудниками, которые выходили из кабинетов на крики, раздающиеся из моего кабинета. Бежал, пользуясь заминкой, в то время как Ленусик успокаивала меня и пыталась предложить чашечку кофе.
  
   Валерка удивленно оторвался от первой полосы на компьютере и выглянул в коридор - я чеканила шаги, надвигаясь на Степку и зажав многострадальный и уже полностью измятый галстук в руке, словно плеть. Пашка вертел отвертку в руках, слегка загораживая собой бедного паренька и готовясь к моей остановке. А Гоблин судорожно комкал воротник, ожидая скоро развязки.
  
   - Я же говорил, что уже!
  
   График как-то странно хохотнул, почесал затылок и вновь вернулся к первой полосе - через час нужно было отправлять факс в типографию. Ленусик выпорхнула откуда-то с боку и решительно протянула мне кружку, наполненную горячим кофе: я тяжело вздохнула, приняла дань, сделала глоток и, развернувшись на каблуках, направилась обратно к себе.
  
   Направилась, заставив всех остальных вздохнуть с облегчением: боя не состоялось. Степка перевел дух и, все еще не веря своему счастью, нерешительно поплелся следом - отстаивать своего Шекспира. По возможности шепотом и со всем соглашаясь, так как все еще боялся повторения гнева.
  
   --
  
   Ключи привычно звякнули и повернулись в замке, впуская меня в привычный вечерний плен. Но что-то заставило остановиться еще на самом пороге - что-то было не так. Юпитер лаял, сидя на тумбочке и смешно свесив голову на бок. Я помотала головой, думая, что это наваждение, но пес не исчез даже после пару сильных щипков за локоть. К тому же на вешалке обнаружилось пальто бывшего супруга, что хоть как-то проясняло сложившуюся ситуацию.
  
   - Ты чего так поздно?
   - Да Валерка отправил не ту первую полосу - пришлось все исправлять в последний момент.
  
   Я стащила с себя шарф и непонимающе посмотрела на Женьку, который обычно не заезжал по рабочим дням и, уж тем более, не открывал квартиру своими ключами, - всегда предпочитал дождаться моего прихода.
  
   Пит радостно прыгал у ног, показывая, как он рад нашей встрече, хотя мы расстались с ним только вчера вечером и вряд ли могли сильно друг по другу соскучиться. Пит пытался достать до носа, чтобы, как всегда, зацеловать до полусмерти, а потом унестись ронять подушки с дивана.
  
   - Он сегодня так лаял и просился к тебе, что я не выдержал и сдался.
  
   Я ласково усмехнулась и, взяв пса на руки, пошла на кухню, забыв снять длинный плащ, - жутко хотелось зефира в шоколаде. Юпитер целовал меня в шею и бешено молотил хвостом, попеременно лая на Женьку, который двинулся за нами следом.
  
   - Марго, ты жестокая женщина... ты отняла у меня пса!
   - Ничего подобного: он сам меня выбрал. С самого начала, между прочим.
  
   Я посадила Питера на подоконник и повернулась к бывшему мужу, который смотрел на нас с какой-то грустью в глазах. Он явно был сегодня не в себе... что-то случилось. Я потрогала чайник, чтобы проверить, горячий ли он и, налив чаю, протянула Женьке его любимую кружку.
  
   - Оксана не хочет, чтобы Пит жил вместе с нами после рождения малыша...
   - Передай своей жене, что она - дура и что я забираю Пита к себе.
  
   Пес замолк, вслушиваясь в наш диалог, - Женька потрепал его по длинной взъерошенной челке и слабо улыбнулся. Он знал, что я отношусь к Оксане не очень хорошо, хоть и тщательно это скрываю. И не потому, что она последовала за мной, просто... просто я искренне считала, что человек, не любящий природу, не может быть хорошим.
  
   - Прям так и передать?
   - Да. И поцелуй от меня Юлиану Сергеевну.
  
   Я рассмеялась, представив себе эту картину, и, помимо воли бывшего мужа, запихнула в его рот огромный кусок зефира. Пит оглушительно гавкнул и тут же начал проситься на колени - все-таки он был ужасным ревнивцем.
  
   - Марго... почему у нас все не сложилось, а?
   - Не знаю. Наверное, потому, что не должно было складываться.
   - А если серьезно?
   - Если у тебя проблемы с женой, можешь пожить у меня - я не буду против. Вот только Пит с ума сойдет - кровать-то в доме всего одна.
  - Марго, я люблю ее... но иногда она просто невыносима в своей правоте.
  
   Мы чокнулись кружками, шутливо сказали: 'За встречу!' и сделали по глотку горячего чая с бергамотом. Город медленно опоясывали сумерки, сковывая движение машин и жесты прохожих. Крадя предметы и лица, стирая имена и приметы. И тот нехотя зажигал огни, надеясь, что свет рекламы сможет заменить солнце.
  
   - Ладно, я пойду. Не засиживай на работе допоздна, ладно?
   - Ты же отлично знаешь, какая кутерьма стоит по понедельникам...
   - И найди себе хорошего парня - в конце-то концов!
  
   Он похлопал меня по плечу, залпом допил свою порцию, поставил кружку в раковину и направился в прихожую - одеваться. А я грустно прислонилась лбом к стеклу, не в силах признаться, что уже нашла... с начала этого месяца. Просто еще не смогла догнать и напомнить об обещании... пока не смогла.
  
  

Глава 10.

   Мы с Саввой Борисовичем сидели у него в кабинете, внимательно просматривая свежий номер и мимолетом обсуждая серию интервью, которые предполагалось включить в еженедельник в мае. На задней полосе виднелась жирная надпись: 'Сенсация! Приключения мальчика-киборга и его верного пса', - вызывающая неподдельное веселье с нашей стороны, - уж слишком нелепым был тот самый опус.
  
   На столе стояли кофе и коньяк, жалюзи были открыты наполовину, погружая комнату в совсем не рабочий полумрак. Шеф хмурился, вспоминая историю с Гоблином, в которой не участвовал, но которая уже успела достичь его ушей, и думал, как бы получше свернуть разговор в нужное русло.
  
   - Говорят, ты вчера ввергла Степана в шок?
   - Ему полезно, а то уже мнит себя новым Уильямом...
   - Но, может, его перевод действительно уникален!
   - Вы знаете, сколько с ним придется работать?
  
   Я свернула газету пополам и невозмутимо сделала глоток из большой белой кружки с надписью: 'Шеф'. Савва Борисович усмехнулся и хитро прищурил глаза.
  
   - Марго, а за что, интересно, я тебе плачу?
   - За ссоры, препирательства и мировые баталии на шпагах. За то, что я не даю вам скучать и составляю компанию редкими вечерами за коньяком.
   - Может, тебе в отпуск уйти недельки на две?
  
   Шеф залпом допил коньяк и убрал бутылку в стол, скрывая следы своего маленького преступления прямо на рабочем месте, - хотя отлично знал, что ему это было позволительно. Я постучала ногтем по столу, изображая раздумье, и яростно замотала головой.
  
   - Я отказываюсь от отпуска - я работать хочу! Мне и болезни хватило...
   - Но ты на пределе, уж не знаю, из-за чего... Поэтому я настаиваю.
   - Никакого отпуска - тут Степкино чудо надо править и серию интервью учреждать!
   - Хорошо... Тогда чтобы до завтрашнего обеда в редакции не появлялась!
   - Это что, приказ?
   - Именно. До обеда за порог ни ногой. Но чтобы ровно в двенадцать...
  
   Я пожала плечами и поднялась на ноги - до обеда так до обеда. Спорить с шефом не хотелось, тем более, это было бесполезно: бутылка коньяка опустела почти на треть. В такие минуты нужно было соглашаться со всем через силу, пусть даже идея и не вызывала особого восторга, - себе было дороже.
  
   Шеф принялся с гордым видом изучать новости первой полосы, коротко выглядывая из-за газеты, чтобы убедиться в правильности моего пути. А я улыбалась - до обеда так до обеда. Это значило, что можно будет выключить будильник, поваляться с Питом в постели, сварить кофе и неторопливо отправиться в парк, чтобы продолжить новую вечную битву - на этот раз с новоявленным Шекспиром и интерпретацией вечной истории любви со старым названием. Всего лишь полдня...
  
   Но никто, кроме меня не догадывался, что полдня в апреле были целой вечностью со своим маленьким летоисчислением.
  
   --
  
   Валерка увлеченно щелкал мышью, что-то творя с рисунком. Беспристрастно меняя то цвет, то размер, то контрастность. И фотография становилась то негативом, то достоянием довоенного времени, то акварелью, то графитным наброском. Анюта изредка отвлекалась от своего любимого русского рока и Интернета, заглядывала графику через плечо и с усмешкой возвращалась на место, искренне не понимая, зачем так мучить изображение.
  
   Валерка был художником по призванию, загнавшим свой талант куда-то глубоко в душу и работающим исключительно на компьютере. Но там он был Богом и мастером и постоянно ставил какие-то новые 'прогрессивные программы для графики', которые отстаивал у Леши с яростью разозленной пантеры. Леша, наш сетевой администратор, лишь закатывал глаза, завидев еще один диск с очередной версией 'ACD See' или 'ACD FotoAngelo', не сильно отличающей от всех предыдущих. И начинались споры.
  
   Валерка мгновенно принимался бурчать, прижимая к себе заветную пластмассовую коробочку, что 'эти люди совсем ничего не понимают в искусстве фотографий', и, в конце концов, вставал в одну из двух своих любимых поз: либо 'Не буду я больше ничего нормально делать!', либо 'Требую личный ноутбук на дому!'. Леша устало вздыхал про себя и пытался объяснить, что 'незачем иметь столько почти одинакового барахла на не слишком сильной машине', взывая к помощи извне, коей являлся Савва Борисович. Шеф появлялся в компьютерной аккурат к началу истерики графика и криков администратора, мгновенно во всем разбирался, критически оглядывал диск и соглашался. Соглашался, потому что просто не хотел ничего менять.
  
   Да и надо было ли? Как уже говорилось, Валерка был художником по призванию - он с легкостью вытаскивал из видеосъемок самые интересные кадры и умудрялся делать жуткое качество просто превосходным. В других издательствах давно ходили слухи, что мы пользуемся самыми передовыми новинками видеотехники, хотя наш корреспондент Надя, бойкая девчушка двадцати лет, снимала все исключительно на обычную камеру.
  
   В общем, Валерка был Богом и был им заслужено, и только у Пашки было разрешение давать ему подзатыльники - в целях профилактики и за едкие замечания в мой адрес. По просьбе Саввы Борисовича.
  
   - Софья! Софья, топай сюда - оценишь подборку!
  
   Это было привычным делом - подборка - множество фотографий, из которых выбиралась всего лишь парочка, что и входила в уже готовую статью. Софья, застывшая рядом со статьей, радостно отвлеклась от чтения и приникла к экрану, дабы получше все рассмотреть. Валерка с довольным видом принялся щелкать мышкой, демонстрируя свою работу, и потому совсем не заметил, как редактор странно открыла рот и покраснела.
  
   - Это... это что?!
   - Мне что Нюрка прислала, я то и расчленил.
   - Тогда, может, поведаешь, что это за писающий мальчик?!
  
   Валерка прищурил глаза, чтобы получше все рассмотреть, и ошарашено почесал затылок - как этот ребенок попал в подборку, не мог объяснить даже он.
  
   - А что? Хороший, между прочим, кадр. Повествующий о том, как подрастающее поколение...
   - Маргарита Альбертовна, подойдите сюда на минуточку!
  
   Софья кричала крайне редко, но сейчас ее голос просто был готов сорваться куда-то в пропасть, и я заспешила к графику, на ходу пытаясь понять, в чем же дело. Валерка, завидев мой силуэт, отодвинулся в сторону и потупил глаза, а редактор молча указала на экран с множеством пестрых квадратов. Я наклонилась и едва не ойкнула от неожиданности, тоже наткнувшись взглядом на малыша.
  
   - А... а это, позвольте, откуда?!
   - Вот и я пытаюсь добиться от него хоть чего-то вразумительного...
   - Гений... Гений, ты часом не извращенец?
  
   Валерка отчаянно замотал головой и смутился, громко шмыгнув носом. Я еще раз обратилась к экрану и помрачнела: ошибки быть не могло. Либо Надя что-то не то сняла, либо наш график что-то не так понял. В любом случае, исправлять ситуацию нужно было немедленно.
  
   - Где пакет, в котором лежала кассета? Только не говори, что ты его выбросил!
  
   Они открыли рты, когда я, тяжело вздохнув, опустилась на корточки и принялась ворошить мусор в корзине, ворча что-то про огрызки карандашей и всякую прочую ерунду. Пашка, зашедший за нужной отверткой, - в бухгалтерии вновь что-то сломалось, - тоже сначала не поверил. Он тщательно тер глаза примерно с минуту, но видение даже не подумало исчезнуть...
  
   А я уже нашла то, что мне было нужно, и теперь внимательно изучала записку с пояснениями, которые Надежда всегда оставляла на случай недоразумений, так как училась в университете и не могла появляться в издательстве слишком часто.
  
   И компьютерную сотряс хохот. Абсолютно дикого и невменяемого человека, который все это время скрывался под личиной главного редактора. Соня непонимающе щипала себя за мочку уха, как всегда забыв про карандаш, который обычно закрепляла чуть выше, и желала узнать, в чем там дело. Валерка часто моргал, надеясь, что это хоть как-то прояснит ситуацию, и настороженно смотрел на Пашку, стоящего в дверях, не решаясь спросить любимое: 'А, может, уже?'.
  
   А в записке значилось: '1 часть. Репортаж с места событий: отрывки интервью с главным директором, комментарии людей на улицах. 2 часть (начиная с 1:25). Мой младший брат, семейный архив - НЕ ТРОГАТЬ'. И я, все еще смеясь, летящей походкой направилась к себе в кабинет, по дороге отвесив Валерке легкий подзатыльник и показав кулак: 'Читай комментарии, гений!'.
  
   --
  
   Варвара Петровна вязала голубой шарф и читала почту, сдвинув очки на самый кончик носа. Ленусик перебирала бумаги, которыми, так уж получилось, были наполнены стеллажи этого кабинета, и изредка косилась на дверь - я весь день забывала про традицию вторника.
  
   И потому она совсем не замечала нескольких альбомных листов, исписанных почерком педанта и соединенных обычной канцелярской скрепкой, - маленькой мести за поступок прошлого. И за испорченную шапку, которую предполагалось подарить на День Рождения любимому внуку Петеньке, который втайне от бабушки уже не мог терпеть вязанные вещи.
  
   А я стояла в своем кабинете, у распахнутого настежь окна, и ожидала конца этого длинного и почти бесполезного рабочего дня - вторник никогда не отличался суматохой. И совсем не знала, что новый опус бывшего главного редактора носил название: 'И еще немного о плюшках', касаясь непосредственно меня...
  
   --
  
   Пашка стоял около своей машины и кого-то ждал - мы с Саввой Борисовичем обсуждали напоследок случай с семейными архивами, обмениваясь ценными комментариями по поводу нашего компьютерного гения.
  
   - Ты не забыла про наш уговор? Чтобы до обеда я тебя не видел.
   - Хорошо, я высплюсь и сварю кофе, если вам там хочется.
  
   Шеф крякнул, сдал ключи от издательства вахтеру и прочел краткую лекцию, начинающуюся со слов: 'Вам, верно, известно, сколько сейчас краж и взломов?', хотя я готова была поспорить на что угодно, что вахтер давно выучил эту торжественную речь наизусть. Но таков уж был характер старого вояки - и, словно бы, передавая вахту на важном карауле, шеф торжественно вверял ключи от своей судьбы этому человеку, хмуря брови.
  
   Пашка недовольно посмотрел на часы и вечерние пробки и пару раз посигналил - я удивленно обернулась и махнула рукой: мол, езжай один, - на что получила аналогичный жест: 'Ничего подобного'. Пришлось поспешно отсчитывать ступеньки и подходить к машине, подбирая слова и аргументы.
  
   - Давай в другой раз - сегодня просто обалденный вечер для прогулок.
   - Марго, расскажи это кому-нибудь другому: ты сейчас сядешь в метро и уедешь домой, а не пойдешь пешком.
   - Пашка... Паш, я серьезно - давай в другой раз.
  
   Он усмехнулся и покачал головой, нехотя соглашаясь, - он отлично знал, какой упертой я могу быть, если что-то решила.
  
   - Просто мне хочется побыть одной и кое-что обдумать.
   - Женька хоть знает о твоих новых странностях? Или ты ото всех бегаешь?
   - Не смешно. Но сегодня действительно нет настроения...
   - Марго... у тебя что, несчастная любовь имени этой весны?
  
   Я вздрогнула и криво усмехнулась, стараясь не показать, насколько старый друг точно поразил эту цель. Но Пашка меня раскусил - и, грустно улыбнувшись, кивнул и скрылся в салоне автомобиля.
  
   Апрель укоризненно покачал головой, кляня за вранье и неосознанную боль, и коротко щелкнул по носу, но я даже не подумала что-либо возразить. Все было бесполезно... бесполезно, пока тот незнакомец из сна ничего не помнил. И я стояла, обессилено сложа руки на груди, и глядя вслед удаляющейся машине, - я не знала, что ответить... да и надо ли отвечать на усмешки весны.
  
   --
  
   Это было какое-то старое кино - черно-белое, случайное взятое в прокате наугад, по названию, - в моей душе царило убеждение, что только так встречают самые лучшие фильмы. Главный герой все время нервно теребил бабочку, поглядывал на старинные часы и задавался философскими вопросами, - я честно зевала, развалившись поперек дивана и жуя попкорн. И повторяла его последний жест с точностью ювелира.
  
   Телефон был отключен за ненадобностью - я решила воспользоваться нежданным выходным в его полную силу. И потому даже не подумала выложить из сумки перевод Шекспира с кучей остального материала, требующего просмотра и работы, - сегодня был вечер Спокойствия имени меня. И Пит грустно зевал: 'Ага!', намекая на то, что неплохо было бы сводить его на прогулку.
  
   - Кто ты?
  
   Я отвлеклась от созерцания затухающего дня за окном, удивленно посмотрела на экран и отставила чашку с попкорном, надеясь на повтор вопроса. Главный герой вновь поправил многострадальную бабочку, придвинулся чуть ближе к зрителю в лице меня и нахмурил бровь.
  
   - Я знаю лишь одно: я есть. А кто ты?
  
   Запись резко прекратилась, заставив вздрогнуть и испуганно перевести дух, - уж слишком неожиданным оказался конец. Неожиданным и совсем нелогичным, хотя... если вдуматься, очень даже правильным.
  
   Пес радостно поднял голову, когда я встала с дивана, - он решил, что совесть у хозяйки вняла его молитвам и проснулась, но вновь жестоко ошибся. Сумерки за окном сгущались, превращаясь в вязкие чернила со вкусом жженной резины, и осторожно втекали в квартиру через открытую форточку. Я прислонилась к стеклу лбом, надеясь на прохладу, но поймала взгляд своего отражения и осеклась. Внимательно посмотрела на руки, слегка дрожащие даже в полутьме, и закрыла глаза.
  
   И правда: а что я? Кто я? Я...
  
  

Глава 11.

   Я с наслаждением зевала, сонно разглядывая окружающий мир и прислушиваясь к тихому шипению кофе в турке, - по кухне разносился сладостный аромат. Никогда не любила поздние пробуждения, но все же могла до конца от них отказаться, - и потому, проснувшись, кляла себя за то, что так долго валялась в постели.
  
   Питер самым наглым образом спал на кровати, под одеялом, зарывшись носом с кладки - он пользовался моим внезапным выходным и не чувствовал никаких угрызений совести. Я поправила ворот свитера, еще раз сладостно зевнула, наслаждаясь неторопливостью утра, и засунула руки в карманы тренировочных штанов. И только потом заметила в окне знакомую синюю иномарку и фигуру мужчины рядом с ней... и опрометью бросилась из квартиры, на ходу надевая пальто, - сегодня это должно было свершиться.
  
   --
  
   Светофор настойчиво мигал зеленым, но ни сил, ни желания останавливаться не было - повторяющиеся концовки успели донельзя приесться за это время. Я с легкостью преодолела барьер в виде витого ограждения и принялась считать полустертые полоски на 'зебре', не обращая внимания на злые гудки машин. Конечно же, они спешили по делам... конечно же. Но мне было простительно - я догоняла свою судьбу.
  
   Он закончил говорить по телефону и уже потянулся к двери машины - я успела ухватиться за рукав в самый последний момент и замерла в нерешительности. Он удивленно обернулся, снял модные солнечные очки и загадочно заглянул в глаза: я отшатнулась назад, так и не разжав пальцев.
  
   - Простите, мы с вами знакомы?
  
   В голове вертелось множество мыслей, большинство из которых носило ругательный характер в адрес своей же хозяйки. Я тяжело переводила дух и по-прежнему молчала, не зная, что же такого нормально придумать в ответ.
  
   - Это все глупо, но... понимаете, вы приснились мне еще в начале апреля и...
  
   Он изобразил крайнюю заинтересованность и насторожился, словно давно работающий телохранитель. Ему было до жути интересно, что же из всего этого следует, а я стояла и надеялась, что он тоже вспомнит наш общий сон.
  
   - Черт... вы должны меня помнить!
   - Простите, но мне не снятся сны.
   - Но, может, вы просто забыли... Знаете, бывает так, что сон вылетает из головы, как только открываешь глаза.
   - Но я бы запомнил сам факт.
  
   Я закусила губу, подбирая аргументы и отпуская смятый рукав безупречного делового костюма. Он уже садился в машину, недоуменно качая головой и подстраивая под себя зеркало заднего вида.
  
   - Но ведь было же обещание! Вы не можете просто так взять и уехать!
  
   Он опустил тонированное стекло машины, и я разочарованно посмотрела на протянутую визитку с адресом и номером телефона. Обиженно фыркнула и, развернувшись, побрела прочь - спешить было некуда, кофе выкипел без сожаления, пока я пыталась наладить свое счастье.
  
   Синяя дорогая машина, марка которой всегда забывалась, грациозно выехала со стоянки и встроилась в ряд так же - намечалась утренняя пробка. А я шла, звеня ключами в кармане тренировочных штанов и предвкушая день, который не заладился с самого утра.
  
   --
  
   Статья была написана и старательно отредактирована - придраться было не к чему. Статья была озаглавлена 'И еще немного о плюшках' и посвящена соседке Катерине, которая давно мечтала попасть на страницы периодики. Статья лежала на столе у Саввы Борисовича, поверх всех остальных, и крайне смущала моего шефа. Он понимал, что это - очень хороший материал, но еще больше то, что я уволюсь, если только он даст добро его напечатать.
  
   А Варвара Петровна с наслаждением поглядывала на часы, считая оставшиеся минуты до двенадцати ноль-ноль, моего сегодняшнего 'времени Ч' и предвкушая скорую победу. Она даже не подозревала, насколько не заладился мой день с самого утра и какое за этим следовало состояние души. И духа.
  
   --
  
   На столе у шефа стояла изящная кружка с каппучинно, с пенкой и самым сладостным ароматом из возможных. Я поправила съехавший на бок галстук, постучалась в дубовую дверь и, услышав великодушное: 'Войдите', заглянула в кабинет. Савва Борисович был в прекрасном настроении и просто лучился счастьем и добротой к миру. Что уже не могло не насторожить.
  
   - А, вот и ты! Присаживайся, надо кое-что обсудить.
  
   Я осторожно притворила дверь и покорно опустилась в кресло, настраиваясь на рабочий лад, хотя происшествие на стоянке по-прежнему не шло из головы. Все оказалось напрасным... Весь апрель, все попытки, вся жизнь... А на столе дымился каппучинно.
  
   - Не хочешь кофе? Специально попросил Елену сделать твой любимый...
   - Савва Борисович... а вы уверены, что с вами все в порядке?
  
   Шеф смутился, поудобнее перехватил трубку и быстро-быстро закивал головой, вызвав очередную порцию недоверия с моей стороны. Он еще никогда не вел себя так странно и ласково, даже когда извинялся за военную грубость и просил забыть все обиды. К тому же, рядом лежала непочатая коробка с зефиром в шоколаде, который я любила до дрожи в хвосте и потери разума...
  
   - Вы чего-то не договариваете. Что-то случилось?
   - Да все нормально! Я что, не могу побаловать любимую сотрудницу, которая в поте лица...
   - А это что?
  
   Я осторожно отхлебнула кофе, слизнула пенку с губ и с интересом взяла первую попавшую статью в руки. Заголовок гласил: 'И еще немного о плюшках' и предвещал новые истории о неугомонном Карлсоне, который... Строчки со скоростью ветра проносились перед глазами. И, чем больше я читала, тем сильнее хмурился шеф. Он уже поднялся и потихоньку стал обходить стол, придумывая операцию спасения бывшего главреда, как...
  
   - Кто написал эту статью?!
   - Марго, да не бери в голову! Мы же изменим имена и события, никто ведь даже ничего и не заподозрит...
   - Варвара Петровна, да? Угадала?!
   - Только спокойно и без рук - мне хватило первого раза! Марго. Марго, ты меня слышишь?! Марго... даже не вздумай!
  
   Но я уже не думала - я вскочила со стула, на ходу сдирая надоевший галстук, и опрометью бросилась в коридор. Чтобы кое в чем разобраться.
  
   --
  
   Она, конечно же, была у себя в кабинете. И, конечно же, вязала что-то очередное непонятное и на этот раз голубое. И, конечно, даже не подумала поднять глаз, когда я ворвалась в кабинет и зловеще заперла за собой дверь. Ленусик вздрогнула, едва не выронив бумаги на подпись, приготовленные с утра, и испуганно посмотрела на меня. А за дверью уже слышались крики Саввы Борисовича, который призывал меня сохранять спокойствие.
  
   - Что-то случилось, милочка?
  
   От такого обращения передернуло. Варвара Петровна отвлеклась от статьи, посмотрела на меня поверх очков и улыбнулась. Победно, надо заметить. Еще даже не подозревая, что ее ждет в наиближайшем будущем.
  
   - Какого, простите, черта вы лезете в мою жизнь и хотите раструбить о ней на весь город?!
   - А, по-моему, очень хороший сюжет для юмористический страницы. Я еще думаю приписать фразу 'Основано на реальных событиях'.
  
   Статья жалобно затрещала, сминаемая в кулаке. Значит, основано на реальных событиях, да?! Я недобро улыбнулась и на глазах у бывшего главреда разорвала несчастные листы бумаги в клочья, вызвав неподдельное раздражение с ее стороны. Ленусик на всякий случай заперла бумаги в сейф и постаралась вклиниться между нами - опять же, на всякий. В дверь постучали - сначала вежливо, потом нетерпеливо. Но ключ был предварительно вытащен из скважины и теперь покоился в верхнем кармане. Моего пиджака.
  
   - Марго, не сходи с ума! Я даже не думал пускать это в печать!
   - Я не собираюсь и впредь терпеть насмешек старых коммунисток, которые только и умеют, что петли перекидывать!
   - Павел! Павел... тащи отмычки! Будем ломать!
  
   Отдел одобряюще загудел, столпившись у двери, - обеденный перерыв обещал быть насыщенным и веселым. Слышались комментарии и обмен мнениями, о том, кто виноват и что делать. И твердые шаги Саввы Борисовича, который дожидался техника с отвертками. А Пашка уже бежал к злополучной двери, на ходу прикидывая, как ее открыть.
  
   - А вам не кажется, милочка, что вы не по праву занимаете это место?
   - По крайней мере, я разнообразила нашу газету, став печатать в ней не только отрывки из Онегина, но и современную литературу!
   - Простите, но что может девушка с торчащей во все стороны шевелюрой понимать в публицистике?
   - Маргарита Альбертовна, не берите в голову: вы очень хорошо разбираетесь в книгах и даже могли бы...
  
   Ленусик умокла, подбирая слова и отодвигаясь в сторону, так как надвигалась буря. Отдел умолк, вслушиваясь в наш диалог и гадая, что же мы там творим, раз восстановилась тишина. А я медленными, но уверенными шагами направлялась к бывшему главреду. Я по-прежнему не прощала колкостей по поводу моих волос, хоть и искренне считала их проклятием.
  
   - Марго! Марго, вы там живы? Почему такая тишина?!
  
   Савва Борисович нервно заталкивал новую порцию земляничного табака в трубку и поторапливал Пашку, который почти подобрал нужную отвертку, когда дверь распахнулась. Я стояла в дверном проеме, с абсолютно счастливой улыбкой и опять-таки измятым галстуком в руке, и совсем не смущалась от внимания двух десятков пар глаз.
  
   За моей спиной виднелось бледное лицо Лены, вцепившейся в поднос, словно в щит, и разъяренное - Варвары Петровны, которая проклинала меня всеми мыслимыми и немыслимыми словами. Валерка ошарашено почесал затылок, выдал: 'Ну нифига себе!' и с понимаем покачал головой. Хотя так же, как и остальные, ждал, когда же им хоть что-то объяснят.
  
   Живая стена расступилась, пропуская меня к себе в кабинет, - и я пошла, словно по воде, по залитому полуденным солнцем коридору, улыбаясь неизвестно чему. А отдел уже обступал Ленусика и требовал подробностей, подробностей, подробностей, - самых свежих и сочных, только что с места событий. А Савва Борисович курил трубку, смотря мне вслед. Я так и не услышала, как он с уважением пробормотал: 'Вот идет Мессия!', - мои мысли были заняты апрелем и чем-то еще.
  
   Новая легенда, продолжение знаменитой 'Как поссорились Варвара Петровна и Маргарита Альбертовна', только-только рождалась, собираясь из множества мнений и взглядов, споров и голосов. Ленусик, по-прежнему находясь в ступоре, смутно кивала на гору вопросов, которая грозила обрушиться на нее в любую минуту, и все еще не могла вымолвить ни слова - так потрясло ее сделанное мной. А где-то далеко улыбался внук Петенька - он почему-то только сейчас понял, что не получит в подарок от бабушки очередной злополучный вязанный шарф.
  
   --
  
   Трамваи пели что-то хором, скрипящими голосами давно не смазанных дверей, и их песня поднималась вверх, разносясь по всему городу. Это был гимн весне. Гимн, автором которой являлся непревзойденный апрель, усиленно разворачивающий первые почки на деревья.
  
   Солнце лениво зевало, играя в стеклах темных очков, и следило за обладателем синей иномарки. Он стоял и перед огромным окном во всю стену и задумчиво разглаживал измятый рукав. Этот случай на стоянке, сегодняшним утром, был из ряда вон выходящим. И все-таки он, как не старался, не мог вспомнить лицо девушки. Единственное, что навсегда застряло в памяти, так это шикарная копна вьющихся волос цвета темного меда...
  
   --
  
   Кофе успокаивающе кипел в турке - он уже получил свою щепотку соли и теперь больше не думал никуда убегать. На столе лежали сигареты - я купила их по дороге домой - дамские, тонкие, с запахом ментола. И теперь задумчиво курила одну из, запрокинув голову и рассматривая ровный белый потолок.
  
   Шефу отчаянно понравилась моя обеденная выходка, хоть он и погрозился наказать всех участников на целую пятницу - но мне было уже все равно. Апрель был провален... наказанием больше, наказанием меньше. Красная повязка дежурного по месяцу валялась где-то в стороне - я сняла ее, как только вернулась, и даже не думала надевать вновь.
  
   А до конца месяца оставалось ровно шесть дней. И он грустил, неприкаянно бродя в каком-то полупустом парке, с надеждой заглядывал в мои окна каждый час, но уходил ни с чем. Он не хуже Юпитера, грустно уткнувшего мокрый нос в мою опущенную руку, знал, что сегодня я не спущусь...
  
   И синяя иномарка одиноко стояла на стоянке, напротив моих окон. И ее хозяин, тот самый парень из сна, устав поглядывать на часы и ожидать кого-то, грустно направился домой, - сегодня тоже явно был не его день.
  
  

Глава 12.

  

Тебя с ним Бог навсегда связал. А его с тобой - не успел, не получилось... Из к/ф 'Ландыш серебристый'.

  
   Надя, как всегда, принесла с собой лето - ей почему-то удавалось создавать вокруг себя что-то праздничное и необыкновенное. И, как всегда, она появлялась в издательстве исключительно в пятницу утром, так как только в этот день занятия в университете начинались позже обычного. И сразу же направлялась ко мне в кабинет, чтобы получить новые указания насчет имен, адресов и репортажей.
  
   Для половины отдела, что не общалась с ней по роду деятельности, эта третьекурсница оставалась полной загадкой. Единственное, что они знали, так то, что юная особая любит носить расклешенные штаны, имеет три серьги в левом ухе и все время слушает плеер с чем-то непонятным и, страшно сказать, эзотерическим . Хотя, на самом деле, внешность была обманчива и скрывала под собой полиглота, который, к тому же, отлично делал репортажи и брал интервью.
  
   Мы с ней сдружились с самого начала - как-то удачно сошлись характерами, да так и порешили, что ее редактором буду я. Столкнувшись со мной впервые, в коридоре, она критически оглядела образ главреда сверху до низу и восхищенно заметила: 'Ух ты, какая прическа! Я тоже такую хочу!', после чего сфотографировала меня - на память.
  
   Ну да ладно об образах - вернемся к газете. В мае предполагалось запустить серию интервью, и Савва Борисович уже лично одобрил все кандидатуры и вопросы, а так же сроки сдачи работ. Хотя последнее было излишним - Надежда была до жути пунктуальным человеком и, если не получалось самой, засылала в издательство своего младшего брата, делового парня лет десяти, который всегда с гордостью за державу вручал сдерживающему смех Леше бумажный пакет с материалом.
  
   Потому день пятницы был благословлен с самого утра - после маленького желто-зеленого урагана и пары-другой чашек кофе. И, даже после ее ухода, в воздухе оставался витать запах грейпфрута, заманчиво-горький, и почему-то ассоциирующийся у меня исключительно с июнем. И Савва Борисович довольно крякал: 'Растет смена!', читая очередное интервью.
  
   Отдел мою радость не слишком разделял, предвкушая вечернюю планерку и ошалелый понедельник. Статьи дописывались, статьи редактировались, статьи приносились. Статьи откладывались на край стола, в порядке поступления, чтобы пройти мою личную проверку во второй половине дня.
  
   Вот и на этот раз все было так, как обычно, - я сидела за столом, распустив волосы, и правила Шекспира. Стопка статей росла и грозилась быть больше, чем обычно, - шеф настаивал на увеличении еженедельника на десять страниц, которые должны были содержать кучу информации, что все время оставалась за кадром. Хотя, как предполагала я, он все же решил напечатать Степкин перевод и довольно нехилыми темпами, а на это требовалось не меньше двух листов в одном выпуске.
  
   Оригинальный перевод Бориса Пастернака лежал на столе - я сверялась с ним каждое мгновение, стараясь не повторяться, когда меняла какой-нибудь Степкин ляп. Но Гоблин оказался честен - его перевод был иным. Иным настолько, что заслуживал уважения и... тихого ругательства с моей стороны, так как продвигался крайне медленно.
  
   Анюта уже скинула в специальную папку новинки из мира литературы, но почитать времени не было, - я еще даже не просматривала статьи. А Савва Борисович просил на обеде зайти в его кабинет: ожидалось наказание. Какое? - гадали мы все. Но мне почему-то казалось, что это будет что-то гораздо более ухищренное, чем отправка архивов в типографию вместо Рафика.
  
   --
  
   Фисто с наслаждением смотрел в окно, бурчал под нос что-то радостное и иногда оглядывался: дабы проверить, изменилось ли хоть что-нибудь. Но его попытки были тщетными: я стояла, облокотившись на собственный рабочий стол, заваленный бумагами, и пила из кружки быстросуп с непонятным названием и вкусом. Пашка убеждал, что он - с грибами, но мне казалось, что суп имеет вкус пережаренной курицы и чего-то еще. Но иного выбора не было - а планерка обещала быть жесткой.
  
   Савва Борисович придумал-таки публичную казнь - отдал распоряжение мне разговаривать с каким-то важным гостем, что прибудет после обеда, в то время как сам отправился на встречу однополчан, что неизменно проводилась в кафе с забавным названием 'Красная Армия'. Говоря масштабнее, на эти полдня труд с газетой радостно рухнул на мои плечи, что предполагались хрупкими. А Варвара Петровна была отправлена в ссылку в отдел первоначальных правок - 'за разжигание общественной розни в нашем славном коллективе'.
  
   Ленусик зашла в кабинет, поставила на мой стол кружку со свежим кофе и удалилась - я вообще производила на нее странное впечатление после случая в среду. Как, впрочем, и на весь отдел, за исключением нескольких человек. И потому люди были предельно вежливы, пугающе покорны и невероятно быстры в своих действиях.
  
   - Ну-ну!
  
   Фисто пропел счастливым голосом отрывок из старинного романса и как-то хитро на меня посмотрел: словно бы знал какую-то тайну, но собирался молчать. Я показала язык в ответ и заслужила еще один хитрый взгляд. После чего отправилась мыть кружку и перетаскивать рабочий материал в кабинет Саввы Борисовича - обеденный перерыв подходил к концу.
  
   Мой силуэт растворился в мерно гудящем воздухе полдня, и Фисто принялся исполнять танец безрассудной молодости - он с нетерпением прыгал по жердочке и кивал головой. Он уже знал, каким будет конец в этой истории, сговорившись с проказником апрелем с самого начала.
  
   --
  
   Молодой человек вошел в кабинет без стука - по-хозяйски, с абсолютно спокойным выражением лица, чем неимоверно меня смутил. Возможно, он уже был предупрежден Саввой Борисовичем, а, может, просто привык так заходить в силу своего общественного положения.
  
   - Добрый день.
   - Добрый день. Присаживайтесь, пожалуйста.
  
   Серый безупречный деловой костюм был крайне знакомым - я подняла глаза и едва не ойкнула от удивления. Парень из сна, казалось, был поражен не меньше меня и теперь колебался в выборе: занимать стул или нет.
  
   - Вы... вы меня преследовать решили?
   - Вообще-то я здесь работаю. Главным редактором. А сегодня еще и исполняю обязанности своего шефа.
   - Учтите, что Савва Борисович - мой дедушка и...
   - Да что вы так переживаете?!
  
   Эта фраза была буквально выкрикнута - настолько сильно кольнуло сердце от первого вопроса. Все было совпадением - все до единого. Одной большой, нелепой и ненужной ошибкой, которую теперь хотелось забыть. Раз и навсегда. Хотя я могла подписаться кровью, что тот сон все же существовал...
  
   - Простите за грубость... Я вам верю. Если уж дед уехал на встречу, оставив свое детище на вас, то...
   - Это не доверие, это наказание за недавний проступок.
   - Надеюсь, что мы больше никогда не вернемся к теме, затронутой на стоянке.
   - Полностью с вами согласна. А теперь давайте приступим к делу - сегодня еще планерка и правка статей. Хотите кофе?
  
   Парень понимающе кивнул, хотя даже не мог представить себе названные процедуры, и дежурно улыбнулся на протянутый материал. Я поправила галстук, тяжело вздохнула и сделала маленький глоток - слишком резко пересохло в горле.
  
   Повод для волнений отступил - теперь все было кончено. Определено, разорвано и забыто. Он был внуком моего шефа... наверняка женатым и с большими амбициями, так несовпадающими с моей привычкой гулять по вечерам. Даже если бы все и совпало, мы не смогли бы... Просто не смогли. А, значит, это была судьба. Вернее, ее прихоть - свести нас на несколько мгновений во сне. Причем, только в моем.
  
   И я с безразличным видом правила статью, пока незнакомец читал условия контракта. Я даже не знала его имени - протянутая на стоянке визитка так и осталась лежать в кармане штанов...
  
   --
  
   Савва Борисович на планерку не пришел - впервые в жизни, чем вызвал крайнее недоумение со стороны всего отдела. Ленусик задумчиво стучала длинным ногтем по подносу, рассчитывая, сколько кофе понадобиться. Варвара Петровна сидела в самом дальнем углу стола, по-прежнему что-то помечая в блокноте, без спиц и вязания, и испуганно поглядывала в мою сторону. А я стояла у окна, рассматривая окрестности, вслушиваясь в спор двух редакторов - Софьи и Аллы - и стараясь не думать о дневной встрече с незнакомцем из сна.
  
   Пашка изредка, но тяжко вздыхал, вертя ненужную отвертку в руках, и пытался разгадать тайну улыбки Джоконды, роль которой сегодня досталась главному редактору. Все было почти как обычно. И только планерка затягивалась, так как газета увеличилась на десять страниц.
  
   Это было событием - и, если не года, то месяца. И отдел с интересом ожидал скорого будущего, с жаром споря об его возможных исходах. Отдел не понимал, почему я сегодня как-то необычайно тиха и прохладна, под стать апрельскому утру. Отдел волновался по поводу дебюта Гоблина и рассуждал, стоит ли открывать его переводом литературную страницу в мае. Отдел пытался обрадовать меня усердием, и Ленусик бдительно следила за тем, чтобы на моем столе всегда стояла чашка любимого напитка.
  
   Совсем не подозревая, что мое счастье заключалось не в нем...
  
   --
  
   Женьки в квартире вопреки предыдущему разу не оказалось. Более того, он позвонил и пригласил меня на традиционное чаепитие, учрежденное Юлианой Сергеевной, - она соскучилась и потребовала внимания. С сожалением заметив, что футбол откладывается... ну и черт с ним, с футболом.
  
   Я выслушала всего его пожелания провести приятные выходные и еще долго смотрела на пищащую трубку, гадая, чем же займусь в эти два дня. Настроения не было совсем, желания работать - тоже... Депрессия была налицо.
  
   Юпитер прибежал из гостиной и пару раз покорно ткнулся носом в штанину, пахнущую вечерним городом, давая понять, что хочет провести этот вечер на пару со мной. Я слабо улыбнулась, сняла наконец-то пальто с шарфом, и отправилась на кухню - заваривать чай. Помнится, где-то в закромах оставалось несколько смородиновых листьев...
  
   --
  
   А Савва Борисович расхаживал по личному кабинету, заставленному книжными шкафами, что находился у него дома, и разрабатывал новый план действий, так как старый провалился с оглушительным треском. И, что самое обидное, внук так и не понял, за что получил подзатыльник, рассказав любимому деду об итоге наших с ним переговоров.
  
   Фисто, оставшийся как всегда охранять мой кабинет, чего-то ждал, вглядываясь в темнеющее окно и ежась от прохладной темноты. Он тоже был недоволен прошедшим днем и что-то нашептывал на ухо апрелю, что вновь стучался в мои окна, хоть и знал, что ответа не будет.
  
   И языки огня яростно целовали поленья, шепча какое-то заклятие, что должно было подействовать беспрекословно. А на последней странице кожаного ежедневника Саввы Борисовича аккуратным почерком были написаны всего лишь два слова: 'Это судьба!'...
  
  

Глава 13.

  

Лучший способ запомнить что-нибудь - постараться это забыть. Мишель Монтель.

  
   Несравненная Юлиана Сергеевна восседала в огромном, прямо-таки королевском кресле, с пенсне на носу и томиком Пушкина в руках. Она вообще любила причислять себя к древнему аристократическому роду и потому жаловала исключительно поэтов золотого и серебряного веков. Да и спальня ее, упорно именуемая кабинетом, была отделана под старину: кровать с балдахином, кружевные занавески и скатерть на изящном круглее столе с канделябрами.
  
   Входя сюда, я каждый раз чувствовала предательскую дрожь в коленях и зачем-то приникала к окну, надеясь увидеть заснеженную рощу и домики-конюшни. А на столе, в гостиной, где обычно принимались гости, уже был расставлен фарфоровый сервиз на две персоны - мы традиционно пили чай с молоком, рассматривая альбомы с репродукциями знаменитых картин. Женька в самом начале нашей с ним совместной жизни тоже старался участвовать в этих посиделках, но очень быстро сдался, признав, что ничего скучнее в жизни не видел.
  
   И, тем не менее, раз или два в месяц в моей квартире раздавался телефонный звонок и хорошо поставленный голос интересовался, не хочу ли я выпить пару чашечек чая в приятной женской компании, - я слабо улыбалась от неизменной формулировки и так же неизменно давала согласие.
  
   - Ты слышала, что Евгений и Оксана поссорились на этой неделе?
   - Из-за Юпитера? Слышала.
  
   По правде говоря, Оксана была первым и единственным человеком, кто хоть как-то невзлюбил этого обаятельного хулигана, который всегда и всех восхищал. Причем, невзлюбил ни за что. Может, оттого, что пес претендовал на внимание Женьки, а, может, она просто не жаловала собак.
  
   Как бы там ни было, Питер тоже в долгу не остался и принялся каждую неделю выкидывать что-нибудь эдакое, вызывающее у меня - неподдельный восторг, у Женьки - комичное выражение лица и сдавленный смех, а у Оксаны - тихую ярость и вопли на весь дом. А уж факт, что Пит из всей дружной братии Женькиных друзей выделил именно меня, было особым пунктом наших с ней отношений.
  
   - Мы с Женькой решили оставить пса у меня - все равно он сам этого хочет.
   - А твой будущий муж это одобрит?
  
   Сердце кольнуло недоброе предчувствие - я отлично знала такие моменты. Юлиана Сергеевна вообще крайне мастерски умела сводить разговор к теме отношений и как бы невзначай упоминать о новом претенденте на мои руку и сердце, что опять нашелся среди внуков ее подруг.
  
   - Юлиана Сергеевна, я не...
   - Не беспокойся, у меня на фронтах все тихо. Но я вчера раскинула карты и...
   - И знать ничего не хочу!
  
   Я сделала протестующий жест и замотала головой, обращаясь к событиям среды, - пятница не имела никакого значения. Вновь поднимать эту тему не хотелось - она и так жила со мной на протяжении всей недели, не давая нормально поспать или хоть как-то сосредоточиться на работе.
  
   Я и в правду ничего не хотела знать - абсолютно. Потому что сухо оброненная фраза: 'Я ничего не помню' слишком сильно кольнула сердце на стоянке. Потому что это действительно было нелепой случайностью. Потому что я старательно вычеркивала образ незнакомца из головы и забывала, забывала, забывала...
  
   А апрель клонился к концу - этот ненормальный, запутанный и крайне двуличный месяц - оставалось всего три дня до очередной смерти и сожжения на рассветном костре мая. За этот срок ничего было не успеть - ни встретиться, ни понять, ни поговорить... да и надо было ли? И ветер пел особенно грустную песню, жалобно стучась в стекла.
  
   - Рита, тебе разве ни капельки не интересно, что...
   - Мы с ним не будем вместе - мы уже разошлись...
  
   Юлиана Сергеевна поджала губы и принялась пристально рассматривать взятый с подноса кусок пастилы. Я знала, она хотела меня порадовать... только нечему было радоваться - наши судьбы разъединились. Уж не знаю, кто выступал их склейщиком, но руки у этого человека были явно не золотыми.
  
   И, чтобы хоть как-то замять возникшую по моей же вине неловкую паузу, я принялась за остывший чай изумительного светло-бежевого цвета. Мое сердце было свободно... почти. Ведь я уже не верила во сны и приметы и ждала начала следующего месяца, чтобы навсегда забыть о предрассудках.
  
   --
  
   Юпитер вальяжно бежал сбоку, не торопясь и всем гордым видом показывая, что сопровождает любимую женщину на прогулке и кинется на любого, кто посмеет нарушить наше уединение. Поводок легонько оттягивал руку - я грустно улыбалась и неспешно шла, стараясь ступать, как в балетной школе, по прямой, насколько это позволяли делать каблуки на шпильках. Я уже видела силуэт моего незнакомца из сна, который явно никогда не был моим, - он стоял у одной из скамеек и внимательно наблюдал за нами.
  
   Проклятое совпадение... сколько их уже было с тех пор? И каждый раз я не успевала его догнать, правда, в последнюю встречу все же сумела, но оказалось, что коварная амнезия решила не давать нам шанса. Чертовски нелепо. Как, впрочем, и сегодняшний вечер - ведь мы явно не заговорим вновь, потому что разговаривать не о чем - все было сном.
  
   - Девушка!
  
   Пит насторожился и поднял уши, давая понять, что дама сегодня с ним, - пес не видел в незнакомце соперника и потому просто нахмурил брови, ничуть не ускорив свой шаг. Я не обратила на реплику никакого внимания, спокойно пройдя мимо и переключив взгляд с кирпичиков мостовой под ногами на холодную воду реки.
  
   - Девушка, ну куда же вы? Неужели вы не помните? Мы встречались в редакции! И на стоянке - я тогда еще взял и уехал!
  
   Вот именно, подумала я, ты просто-напросто взял и уехал. Даже ничего не выслушав до конца и не попытавшись понять. Незнакомец проводил меня непонимающим взглядом, в котором сквозила надежда и что-то еще - рассмотреть так и не удалось. Юпитер пару раз оглушительно гавкнул, ругаясь на него из-за моего разбитого сердца, и потянул меня прочь - домой, - чтобы лизнуть в нос горячим языком, забраться на колени и выслушать очередную порцию отрывков из неудачной статьи.
  
   Я удалялась все больше и больше, не чувствуя угрызений совести, - в конце концов, это действительно было недоразумением. Как можно вспомнить то, чего не было? Чего не происходило в действительности?
  
   - Как тебе доказать, что я не шучу?
  
   Возможно там, за чертой реального, две души и переплелись на мгновение... только, одна, проснувшись, забыла, а другая - нет. И мне нужны были его собственные воспоминания, а не отрывки из моих же рассказов... хотя мы оба отлично понимали, что это маленькой мечте не суждено сбыться.
  
   - Мы еще обязательно встретимся!
  
   В этой фразе слышалось отчаяние. Мир глубоко вздохнул апрельским ветром и замер - я остановилась, удержав Пита, но не обернувшись, - лишь закрыла глаза, вспоминая тот неразборчивый, крайне сумбурный сон под утро. Пытаясь склеить его из кусочков, на которые он распался, едва заслышав звон будильника.
  
   - Я обещал найти тебя, чтобы не случилось! И я нашел...
  
   Пес сел на асфальт и склонил голову на бок - уши забавно свесились вниз, - внимательно прислушиваясь к словам и давящей тишине следом. Казалось, шум весенней набережной растворился в огромном голубом небе, придав ему слегка стальной оттенок. И я сжимала в руке поводок, пытаясь найти ответы... Пытаясь заставить себя повернуться и прошептать 'да'.
  
   Закат замедлился, словно выкраивая еще несколько минут для моего раздумья, и вопросительно прищурил глаза, ожидая исхода не меньше, чем мой незнакомец. А я стояла, закусив губу, и отчаянно считала кирпичики мостовой. Доходила до десяти, сбивалась и вновь принималась считать. Словно от этого зависела судьба мира. Или моя собственная жизнь...
  
   Кто-то подошел и мягко обнял сзади. Просто обнял, не сказав ни слова, - и так все было понятно. Он сдержал обещание... он вспомнил тот сон, после стольких наших несостоявшихся встреч, а я успела позабыть, что тоже дала такое же в ответ...
  
   Юпитер, наконец пришедший в себя и разобравшийся в обстановке, лаял на весь окружающий мир, на реку, на апрель и на непонятно откуда взявшегося парня, что сейчас обнимал его женщину. Он прыгал вокруг, грозился укусить за штанину и пытался хоть что-нибудь сделать. Не осознавая того, что уже нельзя было ничего изменить. А мы целовались... под огромным весенним небом, которое улыбалось и обнимало нас, бережно укрывая от прохладного ветра...
  
   -- Мы прощались уже полчаса, заранее подъехав к издательству. Стояли на главном входе в здание, прямо на ступенях, и строили планы на выходные, громко споря, размахивая руками и предлагая все новые и новые варианты. Нас слышала почти вся улица, гудящая машинами и сверкающая свежим, только что испеченным, солнцем на небосводе. А мы улыбались, - друг другу, миру и весне, - и держались за руки. И совсем не замечали взглядов со стороны.
  
   Отдел занимал наблюдательную позицию, прячась за жалюзи. Отдел ликовал, бросал в воздух шапки и поднимал за наше здоровье уже вторую рюмку коньяка по счету, - спонсором выступал шеф, внимательно следящий за временем, - опаздывать мне по-прежнему не разрешалось.
  
   И вот я глянула на часы в последний раз - оставалось пять минут - поцеловала уже знакомого незнакомца в нос, на прощанье, и, поправив шарф, быстро направилась к двери, вверх по ступенькам. А он остался стоять, улыбаясь и провожая меня взглядом, - ему тоже было пора на работу, но что-то не отпускало, и мы еще раз прошептали губами друг другу 'люблю' прежде, чем разлучиться на вечность длиной в день.
  
   Он уже садился в машину, а я с нетерпением жала на кнопку лифта... И потому не видела, как Савва Борисович радостно хохотнул, с гордостью крикнул: 'Я же говорил, что это - судьба!' и на глазах у изумленного отдела собственноручно остановил часы, висящие на самом входе в редакцию.
  
   Они так и остались показывать ровно девять ноль-ноль...
  
   --
  
   Окна редакции были распахнуты настежь, и ветер колыхал жалюзи, радостно играя с набросками статей. Отдел улыбался и таинственно перешептывался, косясь на меня, - я догадывалась об утреннем шпионаже, но все равно старалась не обращать на это внимания.
  
   Савва Борисович курил трубку, расхаживая по балкону, когда я ворвалась в надвигающийся вечер, на бегу поправляя шарф. Полы пальто весело летели рядом, не желая запахиваться... да и надо ли было? Он уже ждал меня на ступеньках - с ласковой улыбкой и букетом дубков, который явно подсказал купить любимый дедушка, - и весь отдел замер у окон, наблюдая за нами. Букет был незамедлительно вручен, поцелуй в ответ - подарен, и мы уже принялись спускаться вниз, как я прошептала: 'Подожди' и остановилась...
  
   Апрель замер, затаив дыхание, - а я подбросила букет в воздух, даря небу еще несколько новых маленьких солнц. Потом гордо поправила ярко-алую повязку дежурного на плече, счастливо подмигнула отделу и продолжила путь.
  
   А люди улыбались. Улыбались, спеша домой и покупая свежие газеты. Улыбались, садясь в трамваи и смотря на часы. Улыбался апрель, осторожно целуя ветки деревьев с уже набухшими почками. Улыбался, потому что сделал свое дело и теперь совсем не боялся уходить.
  
   А время бежало, все ярче и ярче разукрашивая просыпающийся город и прилагающийся к нему мир. Бежало, добавляя все новые и новые улыбки на уставшие от зимы лица людей. Бежало, не в силах завести остановленные Саввой Борисовичем часы, которые по-прежнему показывали девять ноль-ноль...
  
   А мы шли по оживленной улице, залитой светом множества солнц и планет, - крепко держась за руки и не отводя друг от друга глаз...
  
   Стоит ли говорить, что мы были счастливы?
  
   Да и правда... стоит ли говорить?...
  
  

Из конца в конец апреля путь держу я. Стали звезды и круглее и добрее... - Мама, мама, это я дежурю, Я - дежурный по апрелю! Булат Окуджава.

  
  

(с) Туненко Анастасия

 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"