Когда мой электронный носитель информации с двумя романами, двумястами рассказами и сотней осмысленных фраз сгорел, поскольку... Постольку. Потому что. Так как: впереди шла весна.
И Весна наступила
Она дёрнула на себя одеяло, рванула со всей силы, и те, которые дремали под ним, - дремали уже некрепко, уже пробуждаясь, но всё ещё частенько заныривая на самое дно снов, те, которые верили в несокрушимость покровов, - те и некоторые другие не успели схватить тёплый плат, не успели запечатать себя в него, не смогли каждый сантиметр свого тела слепить с одеялом, так чтобы если помирать - то вместе, подниматься - так навсегда. Они не успели, но в последний момент всё же хватанули цепкими лапами краешек - и снег не сошёл весь: мглистые сохранили его на себе в тёмных углах. Снега-одеяла испарились, но клочья их, почерневшие, истончённые, сбереглись.
В тот весенний солнечный день я нашёл две занятные вещицы. Первая - пуговица с надписью "Amnesia". Вторая - записная книжка.
Собственно, в то время, когда две находки с интервалом в двадцать-тридцать минут оказались в моих карманах, более всего меня тронула лирическая потенция события: явление этих предметов предстало необычным, и значит - по тогдашнему моему разумению - значимым.
Пуговка.
Пуговку я оглядел бегло, поскольку предвкушал знакомство с записной книжкой, таинственные страницы которой, возможно, таили какие-то новые знания, ощущения, а пуговица - вот она, вся передо мной - круглая пластина размером с современный рубль, с буквой "А" в центре и камушками, впаянными в основание буковки. Камушки - в пазах, некоторые пазы пусты. Выпали, видать, камни. Или хозяин выковырял... Выковырял да припрятал, а пуговичку выбросил в грязь, которая въелась в углубления.
"Amnesia". Подивился странному словечку. И какой, спрашивается, дизайнер, поместил такую надпись на этот предмет? Находку положил в коробку, где у нас хранятся всякого рода нитки, иголки, наперстки и прочие швейно-ремонтные предметы.
Записная книжка
Странная находка шевельнула ворох возможностей. Я запихнул разбухший томик в карман, мельком подумав - обложка в пыли. Автоматически оглянулся вокруг, словно надеясь встретить хозяина книжки, шарящего в своих карманах в поисках драгоценного хранилища телефонов, адресов, имён, набросков... Что ещё может ещё быть в записных книжках? Конечно, никого не увидел кроме группки из четырёх-пяти человек, обсуждающих что-то. Тронул странный предмет и вновь ощутил её физическую полноту: хозяина нет, вещица лежит уже давно, по крайней мере, настолько давно, что пропиталась влагой и потому разбухла; пальцы ощущают шероховатый налёт - пыль въелась и не стирается. Брезгливо шевельнул рукой, размышляя, сильно ли запылена находка и не будут ли деньги, лежащие в кармане с книжкой, грязными. Представил картинку: вытаскиваю в маршрутке из кармана запыленные монетки, бумажки... Впрочем, грязь того стоила. Ощутил себя Индианой Джонсом, в руки которого попал неведомый артефакт.
Хотя... Блокнот нашёлся рядом с автовокзалом, где полно людей, перебирающих в своих карманах денежки, достающих телефоны, сигареты. Случайно выронили. Скорее всего, ничего интересного в нём не будет. Но ожидание чего-то таинственного не проходило, хотя я достоверно знал - это просто телефонная книжка, в которой точно уж нет стихов, поскольку формат слишком мал для строчек (нормальный поэт скорее всего завёл бы блокнот покрупнее). Тем более, не подходит для набросков. Раз книга - телефонная, то, может, хоть знакомый номер увижу... Так, созерцая призрак неведомого, ехал, довольный, домой.
Ничего интересного. Мобильные и стационарные телефоны, прозвища, имена, фамилии, адреса, написанные строгим угловатым почерком; среди них нет ни одного знакомого. Цифры и буковки аккуратно вписывались в клетки (часть страничек - в клетку), слова и номера телефонов располагались строго по линиям (большая доля книжки - в линейку). Наверное, хозяин книжки - педант. Разочарованный, отложил томик.
Несмотря на обычность находки, понятность, очевидность, уместность, тривиальность, в голове бродило неясное беспокойство. В записной книжке скрывалась некая тайна, нечто не поддающееся пониманию несмотря на банальную простоту содержания, уместную очевидность находки - все что-нибудь теряют и потерянное кто-то, как правило, находит. В данном случае нашёл я.
Ну ладно. Вот возьму и позвоню по какому-нибудь номеру из книжки. И что? Да ничего. Состоится короткий бестолковый диалог типа:
- Здравствуйте, меня зовут Сергей. Это поликлиника?
- Это не поликлиника.
- Извините.
Гудки.
Или так:
- Здравствуйте, меня зовут Николай. Я нашёл записную книжку на автовокзале. Вы не знаете, чья она?
- Не знаю.
- Извините.
Гудки.
Последний диалог может дополниться подозрительностью или раздражением, удивлением или ещё чем... Нет. Секрет находки не в номерах, которые оставались просто номерами, если бы даже принадлежали Путину или певице Мадонне. И даже не в хозяине было дело, поскольку в мире живут миллиарды, и, верно, из этого несметного количества людей не меньше половины имеет записные книжки.
Находку я положил в ящик письменного стола и, всякий раз, когда она попадалась мне на глаза, появлялось необъяснимое беспокойство.
Я вертел её в руках, пытаясь разобраться в своих ощущениях и понимал, тревога - сугубо моя, а реальность проста до идиотизма: некто потерял блокнот, как мог потерять (да и терял скорее всего) монетки, зажигалки, ручки, а другой некто нашёл. Все что-то теряют и что-то находят. И тревога тут, скорее, всего ни к месту. Ладно: всё в этом мире значимо, не происходит просто так, или же ничего не имеет значения. Реальность переполнена всякого рода нулевыми событиями - находками вещиц, денег, пробками по утрам, счастливыми билетиками, красивым девчонками. Так мир устроен: в нём все что-нибудь теряют, находят; попадаются или нет счастливые билетики, пробки по утрам, девчонок красивых вокруг несметно, но все эти явления, события есть только фон, окружение моей реальности: они проходят мимо и мгновенно забываются, вспыхивая крохотным всполохом и мгновенно затухая. Не слово, даже не буковка, а лишь точка, микрозакорючка в тысячетомном тексте, который называется "Я".
Конечно, можно найти мешок с драгоценностями, потерять последние деньги, девчонка из "несметного множества" окажется той самой единственной и неповторимой, но это уже будет называться "Чудом" относительно всех случавшихся потерь, находок, пробок, девчонок и прочего всего, встречающегося на жизненном пути и почти не оставляющего следа.
Я предположил, что секрет книжки в идеальности. Она превратилась в абсолют, поскольку все записи находились на своих вечных местах, и появились они там словно бы из ньютоновской идеальной реальности, где всё обусловлено, и в свою очередь, тоже является причиной чего-то. Идеальный порядок, обусловленный абсолютно структурированной реальностью. Книжка принадлежала прошлому, захлопнувшись когда-то и так застыв. Так застыв, как когда-нибудь остыну в смерти я, став идеально читаемым, поскольку все связанные связи окончательно и бесповоротно свяжутся, несвязанные не свяжутся уже никогда, совокупность элементов преобразуется в идеальную композицию, где каждый кирпичик лежит там, где положено, поскольку держит на себе другой кирпичик.
... В детстве мне подарили набор из серии "Сделай сам". Предполагалось, что "сам" я должен смастерить самолёт, выпилив лобзиком разнообразные детали, которые полагалось затем соединить, чтобы в результате получить летательный аппарат. Операции я прилежно совершил: самолёт сделал. Закончил. И он стал летать. Крылья отваливались, я приделывал их, самолёт раскрашивался, дополнялся какими-то элементами и, в конце-концов, окончательно и бесповоротно был разрушен и с почётом сожжён. Самолёт торжественно горел, но даже в таком пылающем виде приносил пользу, обогревая меня и моих друзей. Книжка была закончена. Неведомый владелец вносил в неё телефоны разными ручками, его почерк менялся, но после того, как книжка вывалилась из его кармана, она всё равно что умерла. Она выпала из реального функционирования, прекратив служить своего рода площадкой памяти, вышла из круга предписаний и деклараций, статусов и предназначений, перестав услужливо предоставлять хозяину номера и фамилии. И стала чем-то вроде мумии, в тот момент когда я нашёл её и задумался о ней.
Идеальная композиция, идеальная структура, окончательная и бесповоротная обусловленность. Но рядом с книжкой находился некто "я". И тут и жило то ли противоречие, то ли нечто наоборот: она была мертвой, но, благодаря моим стараниям - ожившей, хотя... как называется оживший мертвец? Правильно - зомби. Разумеется, зомби из сферы телевизионной мифологии, поскольку настоящие фольклорные "народные" мертвецы назывались совсем иначе, например, "незалежными мертвецами". И с безмозглыми мозгоедами западной киноиндустрии имели общего достаточно мало.
Вот и восстал этакий зомби, мертвец, который лежит на столе, пыльный, потрёпанный... И я над ним, старающийся что-то понять или, скорее всего, просто-напросто, возводящий какие-то концептуальные замки, воображаемые структуры.
Ну хоть бы один стих имелся!!! Рисунок простецкий!! Какие-нибудь закорючки! В книжке бы что-то задвигалось, задышало, проявился бы неведомый владелец (бывший), но ничего подобного. Телефоны, клички, имена, отчества, краткие комментарии к именам, типа "Пётр. Каменская 12".
Находка была почти мёртвой. В ней ничего ни с чем не сцеплялось, не спорило, не воевало, словно не книжка записная лежала передо мной, но бухгалтерский гроссбух; и все мои старания дать ей жизнь, расшевелить, заплести какую-то мелодию связей, противоречий сводились к сухому пересчёту логических соотношений и следствий: эта фамилия и эта - написаны ручкой одинакового красного цвета, значит, сделаны примерно в одно время; много "шифрованных" пояснений с тюремной тематикой ("зона 1", "тройка", "следак" и пр.) - хозяин имеет отношение к тюремной и околотюремной жизни; все буковки писаны единым аккуратным почерком - владелец был, скорее всего, флегматичным педантом.
Ну а чего я хотел от телефонной книжки? Пожалуй, был бы не против, если, например, у имени какой-нибудь "Люси" стояла парочка восклицательных знаков. Чтобы список телефонов-имён взрывался стихотворной строчкой. Чтобы в промежутке между адресами стеснительно развёртывалась цитата. Чтобы какой-нибудь незатейливый рисуночек лёг поверх телефонного номера.
Воображать так воображать. И представил, как выглядел бы "идеальный" блокнот. Я хотел бы подобрать записную книжку сплошь исчерканную фразами, рассказами, диалогами, картинками, которые писаны чернилами разного цвета - чёрными, красными, синими; занятные стихи про святость и счастье раскрывали бы горизонт чей-то души, так что кто-то неведомый кристаллизовался бы передо мной, не боясь показаться или даже оказаться, при том позволяя вести диалог с собой потерянным, как будто с фотографией, рассыпавшейся от времени (смутный облик остался от человека - ничего более, но память словно фотоаппарат в потёмках фокусируется, пытаясь схватить черты); неведомый превратился бы в хрустальный шар без лика и тела, но хрупкий, нежный и хрусткий, словно первый снег во дворе детского сада в памяти, где игрушечно-живые медведи водят хороводы с похожими на цветастых сов рыбами, имена которых похожи на цветастых сов у ладной избушки где-нибудь на отшибе деревни. Я бы видел глазами неведомого автора, а не своими глазами, готовыми испепелить собеседника из-за неожиданного всплеска чего-то внутри меня - неважно на хорошее ли, на плохое ли, на доброе или злое. Глазами автора я увидел бы, словно в замочную скважину, явления и вещи из той сферы, которая имеет характер негативный, вернее сказать - низовой, а на деле - туалетный, то есть относящийся к вещам и явлениям, порождённым деструкцией, равно разрушением, деградацией, распадом и, как правило, отторгаемым туда - в сияющую бездну унитаза, вонючее жерло сортира. Ну да это необходимо, для того, чтобы быть собой: признать в себе помимо "этого" - "то", кроме светлого - тёмное, помимо творения - уничтожение. Да и так интереснее. Я надеюсь, что если бы вдруг я почувствовал отвращение к автору, то лишь улыбнулся, поскольку играл бы с иллюзиями автора, не боясь быть уничтоженным - насильно или своим желанием, понимая, что основание книжки, начало её, лежащее ниже во времени, там - в прошлом творения этой книжки, так же как я ждало лета, верило в священные реки, надеялось на ветер, который унесёт куда-нибудь, где правит единый для меня и для него коммунизм всемирной освященности правдой. И тогда бы записная книжка стала живой по-настоящему, реализовав и автора, и себя, и меня.
Я хотел бы найти книжку с таким началом:
-Вы столько много знаете... Не мешают вам эти многочисленные теории, интерпретации, видения, концепции?
-Нет. Потому что помню о первой звезде и последнем море.
Или так:
Рыба.
Рыба попыталась удрать.
"Стоять, рыба!"
Схватить за хвост зверя в человеческий рост, сжать серебристое чудовище, захватить коленями хвост, чтобы тот не набрал мощь для удара в жёстком рывке.
"Кто ты, рыба?"
Теперь это не рыба. Теперь - доспехи. Сияющие чешуйки не отпадают. Потому что связаны с кожей; череп её - крепче всякой стали, раздвоенный хвост как обувь. Надеть доспехи, кивнуть на прощание солнцу и прыгнуть в колодец, раздвигая черноту, серебрённую звёздами, туда - в бездонную тьму, где таинственные потоки стремятся из одной тьмы в другую, ещё темнее, ещё дальше, ещё, ещё...
"Стоять, рыба!"
Главное - чтобы не отобрали зверя. Он лёгкий. Донесу.
Ганга
Вода в Ганге прозрачна и холодна. Она протекает по широким долинам, разливаясь, будто море, сжимается скалами в горах, превращаясь в узкий бурный поток, неспешно струится в громадных пещерах, плотно заполняя все возможные полости. Во тьме Ганга не виден - только нечто прозрачное от своей заповедной призрачности точит мрак и сумрак.
Неизбывное удовольствие - обливаться тёплой водой из древнего водопровода, отведённого из Ганги в большой грот, - обливаться, пока вода из него не ушла в громадную пещеру, где она пополнится иными водами и превратится в могучий подземный ток! Так приятно подставлять своё тело под струи, мчащиеся по трубам оттуда - из летнего жара, властвующего за пределами грота сюда, в полумрак, куда доходят притухшие лучи солнца, не слепя и не обжигая.
Зашёл Дэн, с восхищением глянул на водоток, затем с недоумением на моё омовение: зачем купаться здесь, в полумраке, если можно там, под жарким солнцем в настоящем полноводном Ганге?
"Вода здесь теплее, - объяснил я. - Кажется, в реке вода холоднее, потому что плавая, погружаешь тело в глубину, где властвует лёд. Здесь неглубоко и нет льда на дне".
А почему полностью не заныриваешь?" - спросил Дэн.
"Боюсь. - Виновато ответил я. - Вдруг на дне там всё же лёд..."
Дэн что-то пробурчал и осторожно погрузил стопу в поток, затем быстро-быстро пошагал в воду. Зашёл по грудь и присел, полностью погрузившись. Неспешно вышел на берег. Удовлетворённо сказал: "Тепло там". Ушёл.
Пришла Маша, которая без лишних слов прыгнула в воду. С радостным смехом выбралась наружу, отряхнулась, пустив по телу быструю дрожь, словно собака. Ну если даже Маша... Я осторожно вошёл в поток и медленно присел, так чтобы снаружи не осталось ни одной части моего тела - даже случайного волоска на макушке, который всегда торчит будто перископ над водой. Я вслушался, как Ганга с едва заметным гулом бережно обтекает плоть. То ли река шумит, то ли моё тело отзывается на водоток. Хорошо. Выбрался наружу.
...Там, ниже, когда Ганга вырывается из Гималаев на равнины, он превращается в мутный бурый поток, куда люди бросают отбросы, пепел от сожжённых мертвецов и трупы животных. Но здесь, находясь у края гор, если внимательно всмотреться вверх, можно увидеть, как оттуда, из гигантской каверны в толще ледника под могучими пиками, вырывается чистейший поток, и вершины стекают вниз с потоком, - прозрачными тенями вечера и ночи или сияющим огнём утра и дня.
Рыба
Нет ни хаоса, ни противоположного ему. Если забыть слова, то можно увидеть нечто, в чём есть рыболовная сеть, шевелимая течением, подрагивающая, прозрачная. И разных рыб в сети. "Всё хорошо, - говорю себе, - всё просто замечательно, блядь. Ништяк всё: просто мысли-рыбы попались в ловушку, позарились на червячка, покусились на полости-проходы в еле видимой паутине".
Рыбы-мысли бестолковые раздулись от пищи, забыли опорожнить своё брюхо и зацепились уголками телец за нити. Рыбки сглотнули червячка, затрепыхались, забились в объятиях верёвочек; запаниковали, чувствуя, как губки прошивает сталь... А сколько рыб этих проскользнули сквозь ячейки, не говоря уж о тех, которые плавают и плавают в глубинных...
В том, что называется "хаос", само ловит и само ловится, само притягивается и само отталкивается, потому глупо в отсутствие рыболова рассуждать о строгих закономерностях. Нет, конечно, есть закономерности, правила, положения, только вот степень их весьма разнится, - и в этом мера того, что называю хаосом, большим или меньшим.
...Ещё хорошо бы выпить алкоголь, и тогда рыболов особенно рассеян и невменяем - рыбы ловятся, сходят с крючка, бесятся и такой хаос - никакой.
Но рыбарь может вглядываться в бездну, старательно следить за поплавком. Тогда рыбы, словно зачарованные, плывут в сети, - рыбы жирные, сочные, цветастые, из самых глубин, где нимфы да мамка-земля. Рыбак внимателен - и вода яснеет, и ветер взбивает волны, и если долго-долго ждать, появится возможность, что приплывёт самая гипер-пупер-вкусная огромная рыба, рыба-летун, рыба-ероплан, на которой можно улететь в удаленные местности... Такой хаос - порождающий.
Ещё можно самому попасть на удочку себя и рыбалить оттуда. Из бездны самого себя, периодически меняясь с тем, подводным, ну да это уже другая песня.
Счастье - это раскрытый горизонт, и - всё свято.
Килограмм стихов в бумажном эквиваленте и в гигабайтах - поэзии.
Можно ли сказать: постигнуть пустоту? - Можно. Можно ли сказать: нельзя постигнуть Пустоту? - Можно.
Как можно и как нельзя сказать - я стал человеком. Человеком я стал когда родился, потому неправильно говорить так, потому что я - уже человек, ибо иначе пребывал бы в числе зверей, птиц или растений, но у меня вполне человеческие нос, рот, глаза, душа, дух, и другие считают меня человеком, а не кем-то (чем-то) иным. Внешними предписаниями и соответствующим внутренним содержанием я отнесён к людям, и, значит, есть то что есть - человек. Но ворох значений, сокрытых в слове уводит от явной однозначности, победно провозглашая обратное: "Можно! Можно стать человеком!" "Наконец-то ты стал человеком!" - говорит отец сыну в совершеннолетие; "Ты не человек" - вопит кто-то злодею; "Человечек наш" - ласково шепчет мамаша ребёнку, нечаянным суффиксом превращая малыша в пока-не-человека. Язык подобен Пустоте и Сансаре: очевидное, однозначное разворачивается веером возможностей и двусмысленностей.
Кристаллизация
Смотря на соляной кристалл, выстраивающийся в густом растворе соли.
Ты думаешь о своём "я" как о камешке или тумбочке, тюбике или ножичке, трубочке или даже сигаретке - как о чём-то твёрдом, имеющем вид материальный, пусть наподобие переводной картинки, стеклышку в воде, но это так. Или это не так. Потому что нет "я", но есть постоянно кристаллизующееся, непрерывно кристаллизуемое, нечто как процесс, вектор, характеризуемый постоянством своего развёртывания, воспринятая форма которого позволяет сказать: "Ха! Это моё я!"
Любой камешек есть только форма кристаллизации, нечто воспринимаемое нами как неизменное, но таковым не являющееся, поскольку завтра оно распадётся.
Душа
В ручке - чернила, в них - человечки (не чёртики, не чёрточки - подхватил красные чернила и завешал неловкое покрывальцем красноты). Человечки словно чёрточки, они словно лестница, где резвится колокол, с небесами аукаясь, гомонится колокол звуком, шевелит пространство гулом, суета вибраций в чугуне.
Нарисовал красное.
Тумба - слово. В нём предложенья - исповедаться, покаяться. Предложенья без запятых и чёрточек - напоминания о продолжении. В тумбу слов-грехов складывают много всяких и раньше вроде запаивали в городов основание человечков, чтобы стал бетон да глина янтарём, где кузнечики, насекомые уже древние, но молодые такие, словно девочки нецелованные.
Вот те фокус - гроб ведь тоже тумбочка, и человечек готовится в янтарь обращать землицу. Вот тебе фокус: по копеечке - в свинку толсторылую трупики. Бомжиков замороженных и пирожных. Мороженных и пирожных, конфет и всякого магазинного - наберу копеечек, на миллион гремучих денежек. И куплю чего-нибудь да где-нибудь и когда-нибудь. Я куплю янтарную бусинку и закатаю в золото.
Говорят, будто в каждом колечке из золота есть немного древних золотых монеток.
Уютно высунув мордочку из-под одеяла, она спит.
- Никому не говори. Иначе придёт бес тщеславие, мокрый мечтательный бес.
И райские птицы клюют из ладоней зёрнышки мыслей. В рукавицы засыпался хрусткий снежок - тает, тает. Посмотри на пол - ты увидишь мириады птиц. В чугунке толпятся карандаши, словно ростки пшеницы продрались из чрева земляного, готовясь обратиться в рисунки. Поставлю чугунок в печку себя, испеку рисунки - синим станет небо, жёлтым - солнце, зелёным - листья, чёрной - ночь, серебряным - звёзды. Задорно. Темнота. Бордовые штаны. Забываю слова. Бордовая кофта. Обгоняю. Какой-то гул, словно рядом завод. Летят самолёты. Примерять на себя одёжки. Одна прилипла - продираюсь к своему телу. Холодок. Дымок. Лучше свихнуться, чем это. Квадратики. Узоры.
Промолчи мне, как тебя зовут, и я скажу, кто ты есть.
Кто есть
Вот человек, который настоящий, без приливающих-отливающих образов, рождённых чувствами, мотивами, амбициями, скорыми мыслишками. Человек, глядящий в темноту. Только человек и только темнота. И мост взгляда, по которому темнота проникла в мозг, зависла там, такая же как снаружи, но не совсем. Темнота стоит, сидит, лежит... Темнота просто пребывает, и человек спешно гонит образы, чувства, нарушающие абсолютное взаимопонимание равнодушного пребывания, состояния в-месте. Рядом, но не человек-в-темноте, не темнота-в-человеке, но только человек + темнота, как человек + бумага, нечто созерцающее темноту, которая наблюдает человека, два зеркала друг напротив друга, но не множа друг друга, а лишь равноценно отображая...
Выключили свет. Полдень. Привычка называть электричество "светом"... Так проще? Легче? Выделение ведущей функции?
Остаться один на один с тишиной, в которой невесть откуда появляются до этого не осознаваемые звуки - шум за окном, скрипы. Почерк становится экономичным - у буковок обрезаются размашистые закорючки, словно так маркируется сокращение от сумятицы, быстротока мыслей, неконтролируемого разброса эмоций к сосредоточенному вслушиванию; буковки становятся меленькими, словно сжимаясь перед тоталитаризмом листа, такого же голого, как эта тишина. И столь же помятого, оквадраченного, как тишина редкими звуками.
Кто ты? Один на один с тишиной, без ожидания света, электричества, неистовой суеты возможностей, порождённых информационными сетями. Телевизионными, интернетными. Кто ты? Один на один с собой - таким, каким пришёл в мир и таким, каким придётся умирать? У слова пропадает кривизна: по линиям листа, явным (клеточки, линеечки) или предполагаемым (условные линии на нелинованном листе), они строго развёртываются, отдельные буковки перестают подскакивать или западать.
Всё равно появится свет, включат электричество - такое понимание превращает писанину в игру, и предполагаю, что стану делать после, сворачивая тишину в промежуток"игривого" молчания, напоенного пафосным ожиданием. Тишина как извечное молчание превращается в неожиданное отключение электричества и теряет символьность всеобщего "Silentium".
И таки кто ты? Один на один. Хочется убрать бумагу, ручку и просто думать. Думать как видеть - кто ты, с электричеством или без, со светом и без Светы, со всем. Кто ты. Предложение стягивается к финальной точке. Поместил в неё, в точку, мажорный выклик, надеясь, что это отклик.
Отклик
Стараюсь не забыть, где у меня лежат свечи. А свечи лежат у меня везде. Я разложил их так, чтобы в случае необходимости сразу найти. При любом, самом непредсказуемом перемещении я всё таки наткнусь на свечу. Огарок, толстенная, длинная, церковная или из магазина бытовых товаров.
Две-три лежат в углу под письменным столом, одна закопана в цветочном горшке, парочка спрятана в красивом чайнике из меди. Шесть припрятаны за книгами в шкафах. Десяток - под матрасами в бельевом шкафу. Коробка из-под фотоаппарата приютила пять. В сломанном системном блоке - широкая и плоская.
Те, кто не любят огонёк, глупы. Они заставляют меня забыть, где я спрятал свечи, и направляют туда, где их точно быть не может - к шкафу для бытовой мелочи, к коробкам с канцелярией, в ванную к гигиеническим средствам. К полкам с обувью. К месту,где у всех нормальных людей обязательно лежит парочка свечей. Но я-то помню, что нужно искать не там, где вспомнилось, а там, где забылось. И когда предполагаю пойти к шкафу для бытовой мелочи, двигаюсь к цветочному горшку!
Свечки подобны минам, на которых подрываются те, кто не любит свет. Огонь свечи успокаивает. Свеча подсказывает, каким должно быть спокойствие, которое не затушить никакими ветрами.
Ветер
На железной дороге дует постоянно ветер То еле слышно, гоня призрачную позёмку, то гулко и тревожно, словно паровоз, так что сам паровоз, разрывающий ноздреватую звёздами тьму, кажется призрачным продолжением ветра - то взметнувшимся вихорьком, то глазастым циклоном, вдруг прильнувшим к земле и так мчащимся на меня. Паровоз дымит, и можно принять равномерные пыхи за сердцебиение. Пых-пых-пых - орошается воздух дымом; тук-тук-тук - гонит сердце кровь по телу. "У-у-у-у" - гудит чудовище. "А-а-а-а-а" - вторю я.
Не бойтесь. Я только кусаюсь - и всё
...Как всё, в чём заключено семя деления и, значит, суть разнообразия, можно предполагать, будто строишь величественный замок - вовсе не из песка, сооружаешь избушку - не для того, чтобы в ней жить, садишь дерево - не ради плодов. Срезая тонюсенькую шкурку с налитого яблочка, делишь мир на зимы и вёсны, лето да осени, запад и восток, там и здесь глядишь как обнажается некто в виде бога или бог в лице человека, снег во фрукте, пол в потолке, волосы в голове, гирька боли в кулаке, человек в отпечатке бога (ведь у бога есть пальцы? Не может быть, чтобы у Него не было пальцев, потому что у него есть всё). Всё! Всё - подобно зверю, копошащемуся в глазу человека, солнцу в рукаве мальчишки, луне в кармане девчонки. И насекомое, и птица, и даже как-то так.
И было трезвое понимание (трезвое - не значит, "непьяное") желтеющей листвы, хороводящей у ног земли-зимы старательный танец законченной тетради, в которой нет стихов, но есть немного ритма, запах пресыщенной почвы, натружено вздыхающей в ожидании семян, подобно хозяину в мельнице, поскольку главный жёрнов выглядит как мельник, и лопасти напоминают птичьи крылья (ведь у мельницы есть душа?).
Диалог
- Сын у неё погорел. - рассказывает полная и седая другой, худенькой и чёрненькой. - И сын сгорел, и муж. Одна осталась. Старая, но бодрая. Частный дом у неё, потому нужно дрова да уголь доставать надо, печку топить. Огород опять же. Даже на дедке каком-то подженилась!
- Не так скучно, - одобрительно кивает соседка. - Вдвоём оно проще...
- И умерла. Вчера хоронили.
- На Пасху врата открыты, - с прежней одобрительностью отзывается вторая. - Все в рай попадут, как бы ни грешили.
- Попадут. А вот если в неделю помрут, которая перед Пасхой, - то муки ждут на том свете.
- Какие муки?
- Ну... муки. Мучаются.
- Адские муки! - догадывается вторая.
- Именно.
Именно
Хорошо умирать в расцвет осени. И знать, что за спиной у тебя вся эта великолепная армия: могучие полки золотолистых деревьев, войско закатов, гаубицы восходов, клинки сухих трав.
И первый снег
Шелковистый бархат снежных конструкций на извивах ветвей
Прядение долгих нитей снега на кристаллических коготках ветвей
Парение снежных платов на нервных каркасах ветвей
Бархат снежный конструкций на извивах невесомых ветвей
В мороке замерших в небе снежинок
В призрачном тумане застывшего снегопада
Во дворе детского сада
Во дворе детского сада, где утопают в снегу металлические лесенки, петушки, жирафы, стоят крохотные деревянные домики, покрашенные в жёлтое, красное, синее, зелёное. Маленькие человечки заходят в домики и воображают, будто это большие дома; детишки лепят тарелки да кружки, хлебцы и кастрюльки, так вырабатывая навыки домоустройства, постигая таинство входов и выходов, учась творить уют в иллюзорной замкнутости.
Но потом они уходят в тёплые помещения, где дом - устроен на самом деле, входы и выходы - сильны утеплёнными дверями, уют - крепок силами министерства дошкольного образования. И тогда в игрушечные домики крадучись входит вор. Он зорко смотрит, нет ли рядом воспитателей, сторожей или нянечек, которые могут вызвать милицию-полицию. Затем, убедившись в собственной безопасности, ворует. Однажды он уволок три мешка!
Вор тащил в мешках посуду, булочки, стулья и столы, спешно превратив их в грязный снег, а дети укоризненно наблюдали за ним из окон.
Шар
Вначале мы даже подумали, что шар треснул: чёрные молнии зазмеились в некогда прозрачном и вдруг разом помутневшем нутре, перекрещиваясь и расходясь множеством тоненьких ответвлений, но потом мы поняли - поверхность шара осталась гладкой, без повреждений. Трещины-змейки расползлись внутри, и были они вовсе не трещинами, но затейливыми движениями чёрных линий, свивавшихся и разбегавшихся.
Мой фотоаппарат рассыпался.
Не так запросто, конечно, но - по причине. Славке стало плохо, даже не знаю почему. Он вдруг заболел, и мне пришлось тащить его на себе. Приятель оказался нетяжёлым, но даже самая лёгкая ноша, когда бредёшь по колено в сыпучем снегу, покажется тяжеленной. Тащил его я тащил, и провалился в трещину. Бывают такие во всём покрывающем - зазоры между плит в городе, дыры на леднике, щели в полу, норы в земле. Прикрытые толщей снега, они различимы только по небольшому углублению в ровном покрове. Ты наступаешь ногой - и проваливаешься. Обычно я легко их угадываю, но тут, когда всё внимание сосредоточено на драгоценной ноше, проворонил. Сверзился на полметра, однако завис на крохотной ступеньке. Славка застонал. Вниз уходил, расширяясь, провал с ажурными стенами, далеко уходил. Дна видно не было. Хорошо, что полочка нас задержала, так бы летели мы да летели... Как выбираться-то? И фотоаппарат мешает. Лежит где-то под пузом, не даёт развернуться. Тогда я сбросил фотик. Не в трещину, конечно. Аккуратно вытащил его из под одежды и бросил наружу из трещины. Он покатился по склону, кувыркаясь. Жалко. Вещица недешёвая. Но зато я смог выбраться и Славку вытащил. Осторожно спустился вниз по склону с дорогим грузом, внимательно разглядывая склон - вдруг ещё разломы? Подошёл к фотоаппарату, достал его из футляра. Ну конечно: объектив отломался, экранчик - разбит. "Матрица у него навернулась, - с сожалением сказали подошедшие. - Вряд ли кто чинить его возьмётся". А вот и машина, на которой они приехали. Хорошо: Славка спасён. Осторожно положили друга в машину, которая помчалась в больницу. А я остался с разбитым фотоаппаратом. Ну и ладно. Не сбрось его я, так не смогли бы мы выбраться. Новый куплю.
...Похоже на сову
Сидит себе, раззявив огромный рот под крючковатым клювом. Смотрю на неё. Оно разевает рот, всё шире, шире, так что передо мной только пасть - беззубая, но глубокая. В глубине появляется сияющее пятнышко. Всё ярче. Выход. То есть Жопа. Метафизическая бутылка Кляйна.
Они сходят со стен, разные, красивые, необычные. Я таких никогда не видел. Тянусь за фотоаппаратом - они скоренько сматываются на стены, поспешно превращаясь в привычных существ - слонов, медведей, незатейливые рисунки на обоях. Неожиданно понимаю: они живут, они есть, только в другом времени, в темпе более резвом, чем привычный нам. Они живут быстрее... Странное выражение, смысл которого расползается в поле многозначности: их жизнь продолжается, может, дольше нашей, но скорость их движений гораздо быстрее, оттого мы просто не можем их видеть.
...Это случилось после того, как увидел, как свет ползёт от лампочки забирается в тёмные места, кроет тусклое, пересвечивает без того яркое. На фотографиях именно это: до того как я РАЗЛИЧАЮ изображённое, вначале вижу нечто другое. Что?
Скоро лето
Город сделан человеком. Но - не для человека. Не для человека? Оглядываешься вокруг - и явленному очевидны причина и цель. Вот тротуар, выложенный сиреневой плиткой - его сосредоточенно, не обращая внимания на окружающих, мостили таджики. Сами плитки делались на цементно-бетонном заводе, для чего использовались специальные формы. Бетон могли делать здесь же, на заводе, а могли привезти откуда-нибудь. У домов история другая, дольше и сложнее - проекты, стены, конструкции слились в едином воплощении, вдоль которого бреду себе потихонечку. Машины, фонари, паутина электролиний, одежды, обувь. В городе всё создано человеком. Городская реальность налипает на человека одеждой, коренится обувью на ногах, вливается в лёгкие газами машин, впитывается в плоть разнообразными излучениями, исторгается из тела пищей, купленной в супермаркетах (интересно проследить жизненный путь кур и коров от скотофабрик), сигаретным дымом, потом, который в свою очередь пропитан минералками, кока-колами, бульонами... Можно проследить до самого истока, как создавался мир города. Но там, в начале, что есть? Я бы хотел, чтобы там пребывало дерево, зверь, трава, но вижу только соединения элементов, которые легко произвести в пробирках человеческого разума, разобравшего мир по кирпичикам и собравшего снова - уже по панелям и блокам. И дерева, зверя, травы там немного. Дерево как пришло живым, так и осталось - даже в виде дубовых/сосновых/берёзовых шкафов, редких деревянных домиков. Как отличить живой материал от неживого? А вот так: можно ли вернуть цемент в первозданное состояние разъединённого пребывания микроэлементов, которое для него будет началом, то есть чем-то таким, из чего можно создать нечто совершенно иное? Можно. Наверняка, посредством хитроумных опытов не исключено из цемента сотворить машину, добавив что-то и нечто убавив. А дерево не вернёшь к первоэлементу, потому что сущность дерева - это живое, и - как бы человек ни дёргался, как ни старался, - не заставишь цветок расти, питаться солнцем, поглощать минералы из почвы. А то если и заставишь, создав хитроумный агрегат, растущий, питающийся солнцем, поглощающий минералы из почвы, вправе ли назвать его живым? Нет. Так любой ответит. Живое хранит свою тайну, всегда отделяясь от неживого некой неперевариваемо тонкой стеной, которую ни один биолог не преодолел, поскольку так и не смог преобразовать неживую материю в живую. Шагаю вдоль тонкой стеночки между живым и неживым, отыскивая деревья, собачек, но вижу только людей, людей, людей, создавших всё городское вокруг, а деревьев мало - одно, второе, третье, на этом счёт заканчивается, потому что вот это дерево уже полумёртвое, то есть половина от живого... Дома, машины, заборы нельзя назвать ни живыми, ни мёртвыми, уж тем более - полумёртвыми, разве только ради образности.
Выйду в лес, лягу на снег, под которым дремлет трава, посмотрю на ветки, застилающие небо и подумаю: скоро лето!
-Не иллюзия ли вас уничтожает?
- Не совсем...
- Если совсем не иллюзия, тогда что?
Какой-то печальной она смотрелась. Ходила легко, мягко, словно кошка, иногда лишь сбиваясь с плавного хода, когда на минуты вешала длинноватый нос и, понурившись, принималась разглядывать окружающих - изнутри своего недоверия, каких-то невнятных мыслей - о чём? - о самокопании, самореализации, самоидентичности и прочих "само-", результатом имеющих "плохой конец". Постоянный плохой конец, регулярный, словно весна, зима, осень, лето. О покажите, покажите, - хотелось прилепить восклицательный знак, - хоть одну деву, которая бы не пребывала в состоянии повешенного носа, - свесившегося:
в некую печаль - осенью,
задумчивость - летом,
депрессию - зимой,
неясные надежды, которые подчас хуже, чем самая глухая депрессия, - весной.
Покажите!
И показывала. Когда вдруг сосредотачивалась, выбираясь из нутра, выступала словно кошка и, наконец, взглядывала, так что пространство начинало вибрировать вокруг, искриться по линии острого взгляда, властно произносила лёгкие глупости. Милый носик обращался кверху, с изящным вызовом отгибался ворот рубашки.
Она ушла в себя печальную. Но другая, которая была всегда осталась. И...
- Что с твоими глазами? - закричала она. Её руки тряслись.
- У меня нет глаз! - в ответ крикнул я. - Их вырвали вчера с корнями!!! Неужели ты забыла об этом???
- Но я помню твои глаза. - Её голос стал неожиданно нежным. - Их не вырвали.
Они сказали... Они показали!!! Из телевизора мчались необузданные лошади. Гривастые, длинноногие, с чрезмерно вытянутыми мордами, они выбирались из экрана и неслись по людям. Которые закрывались руками от диких тварей, но это не помогало - под копытами трещали кости, рвалась кожа. Потоки лошадей - каурых, в яблоках, гнедых, с багровыми бешеными глазами, со здоровенными некованными копытами, без узды и сёдел.
Телевизор показывал и показывал, говорило радио, пели мобильники, вопили всякого рода президенты, министры, депутаты. "Лошади! - кричали властьпридержащие, - в мир вторглись лошади!!! Берегитесь!!!"
Затем дали газ. Удушливый, вонючий, он туманил мозги, вызывал помешательство, истерию, ненависть, страх, заставлял забыть всё хорошее, светлое. Потом что-то ещё пришло извне - то ли вода, то ли огонь. Оно выжигало, вымывало из голов всё неугодное. Кому неудобное? Министры, депутаты, президенты расслаблялись в кулуарах, пересмеивались, глаголя теми же фразами, что и с трибун, но теперь означивая нечто другое, понятное только друг другу. В блогах, на форумах вопили красные, коричневые, чёрные, зелёные, голубые, розовые. Цветные.
Надо предупредить!!! Нужно сказать!!! Это туман!!! Их нет!!! Властьимущие забавляются!!! Нет ни лошадей, ни газа, ни того, что извне!!! Это просто туман! Иллюзия! Они не могут причинить вред, если им не верить!
У русского дома
У русского дома, в котором живёт настоящая русская бабушка, - у дома, заполненного соломенными куклами, вышитыми платочками, иконами, глиняными фигурками, картинками с Индриками, Георгиями Победоносцами, Гамаюнами да Сиринами, - у дома, где бабушка растит тесто, чтобы испечь куличи, пирожки, мы приостановились.
В конце улицы собралась толпа. Мы остановились, потому что их собралось слишком много - ещё кого собьёшь ненароком. А то наедешь нечаянно на их странные вещи, которыми оказалась завалена вся дорога. Вроде, и народа немного - человек тридцать, а шмоток на добрую сотню. Не нужно злить их, тем более бабуля в доме - моя родная тётка. Мстить начнут. Эти обязательно начнут - и сразу: пока они в куче и стая не рассеялась, пока находятся рядом и маски надеты на лица. Маски на лица, солдатские ботинки на ногах, чёрные кожаные куртки, дубинки, чёрные штаны. Смеются. Не над нами. Пересмеиваются. Мы для них - просто машина, которую не стоит пока трогать, потому что подошли они далеко не все, ведь самосуд лучше вершить всей стаей, чтобы никто не отбился, все в деле. Да и молоденькие - лет 13-16. Вот придёт какой-нибудь... командир, даст отмашку, и кинутся к нам. Может, выйти да предъявить свою маску - скуластую рожу с недобрыми хищными глазами, бритым наголо черепом, кривым носом и крестообразным шрамом? Не стоит... потому что в конце улицы показались другие. Старше, злее. Они тащили огромные флаги с серпами и молотами, хоругви. Красные знаки на чёрном фоне, такие родные серпы да молоты для меня - родом из СССР и коммунистических идеалов, знакомые христианские лики - для нас, выросших в стихийном христианстве СССР (бога нет - но почти в каждом доме иконка). Они возрадовались, пересмеиваться стали агрессивнее, поглядывая теперь на нашу машину. Вдруг там, в автомомбильном нутре, сидит "чёрный", "жёлтый"? Удача! Я успел заметить: кожаные куртки, на которых светились комсомольские значки, сверкнули застёгиваемыми замками, и в коротеньком просвете взвизгнувшей молнии скрылись свастики на футболках, крысоподобные мордочки Гитлера, фашистские кресты, руны "зиг", черепа да орлы.
Насильственная смерть
Насильственной смертью, наверное, легко умирать героям и сильным личностям - они уходят в смерть, поправ её, мужественно и геройски. Это - трагедия во всём величии, красоты победы в бою... Сильный люди ВСЕГДА умирают в бою, даже если происходит это в больнице или на домашнем ложе. Есть что-то божественное в смерти героев, какая-то глобальная реализация человеческого. Но насильственная смерть "маленьких людей" - это нечто иное, это человеческое страдание, человеческая боль. За ней отверзаются немыслимые бездны насильственных откровений, прорыв человеческого в трансцендентное, самое конечное решение о сущности мира, последнее и откровенное признание его.
Вопрос
Немеева стал мучить вопрос: какое событие произойдёт вперёд - он умрёт от какой-нибудь болезни или сойдёт с ума? Внутренний голос подумал-подумал и ответил: "Прежде ты умрёшь от болезни, затем сойдёшь с ума".
Немеева всколыхнуло. Ну как так, а? Нельзя так! На улице великолепная погода, весна царит во дворах, на площадях, коты бродят и голосят заливисто, не хуже, чем все эти птицы, которые также всем скопом взялись вопить как полумные...
Божья коровка поселилась в глазу. Вглядываешься и видишь, как маленькое пятнистое создание плывёт во влаге глаза...
Туалет
Скороговоркой, скороговоркой говорила она, переходя на шёпот - рядом с туалетом у забегаловки на улице, - близ синего биотуалета, вход куда стоит 15 рубликов и где всё такое пластиковое кроме неё, продающей билетики, да дерьма, колыхающегося в очке. Желающих посетить заведение вечером находилось много - и пластиковое неживое пространство разбавлялось на короткое время человеческим телом и пивным смрадным духом. Люди уходили, а она оставалась - с дерьмом да пивным запахом, грязью с подошвы ботинок, капельками мочи, туалетной бумагой. "Всё пропили, всё пропили, - говорила она, - и я с гавном работаю, гавно обслуживаю..."
Замочная скважина
Говорят, если долго смотреть в замочную скважину, можно что-нибудь увидеть.
Увидеть
...как вода. Зеленовато-коричневая вода болота. С легким серым оттенком, по которому только и скажешь, что это вода. Цвет непогоды, "свинцово-серого" моря. Вообще-то, определить воду коричнево-серой мне пришло в голову уже потом, когда я поднял глаза к небу, и та вода, увиденная глазами, стала другой - водой в моей голове, образом. Сказал "зеленовато-коричневая", чтобы утвердить "болотистость" этой воды, хотя таковой она вовсе не была. А может, и была, но в темноте сложно увидеть что-то достоверно, осталось только чувство, что вода была тяжёлой. То есть затягивающей.
Комната плыла, и в какой-то момент я, пребывая дома, вдруг понял, что дома не нахожусь. Так бывает, когда забываешь. Ты находишься где-то и вдруг забываешь значение этих предметов - стола, светильника на нём, коробки с нитками и прочих вещиц. Для того, чтобы вспомнить, начинаешь воссоздавать их применение, проговаривать названия - и всё становится на свои места. На месте моих вещей, находились чьи-то чужие, словно бы мои, но чтобы отъединить их от чужих, вытащить из не-моих, требовалось вспомнить. Я знал: можно разом назвать эту комнату моей комнатой, нашим жильём, и призрачный морок уйдёт. Но не хотелось. Потому что любопытство переполняло. И потому что ПОРА. Так и завис, глядя на низкую тёмную комнату с бревенчатыми стенами, на дощатую столешницу, на посуду на столе. И на пожилую высокую женщину с мужчиной. Поясок, охватывавший чёрное платье дамы, выдавал полноту женщину, - именно полноту, не "толстость". В общем: высокая, полная, пожилая. Мужчина, напротив, был невысоким, сухоньким. Странная пара переговаривалась. Я не слышал, о чём именно, однако понимал, они знают обо мне. И о Машеньке. Разговор их вёлся скорее всего о нас. Маша вскрикнула - я вздрогнул. Образ иного дома исчез, будто изображение в старых телевизорах, которое вдруг раздваивается, затем снова сходится в единое, но кадр уже сменился - вместо диктора появилась природа, балет или хоккей.
Я проглядел в памяти произошедшее. Пожалуй, воспоминания тоже предстали двойственно. Поскольку не так всё происходило. Мужчина и женщина, скорее, выглядели как плотные тени, и моё сознание быстро слепило из них нечто приемлемое в виде высокой, полной, в чёрном платье и маленького, сухенького. Помнится, я даже задумался, можно ли назвать женщину полноватой. Но у них точно был интерес к нам. И раздвоение комнаты... Состояние двух помещений здесь и сейчас, вместе, нераздельно и в то же время разъединено. Словно бы смотришь на отражение в окне, видишь свою комнату, в то же время мир за окном. Вдобавок наблюдаешь само стекло с крапинками, пылью. И подоконник.
Потом Машенька, когда я спросил, отчего она кричала, ответила, что вскрикнула из-за того, что в дом снова пришли тени, которые пытались утащить её. Именно бесформенные тени. Которых можно отпугнуть только громким криком.
Если вдруг
Если вдруг ни с того ни с сего, тебе станет холодно - в окно дохнёт ледяной ветер или внутри нальётся тяжёлым инистым мраком склизкий ком; если пустота, - та, которая не звенящая и прозрачная, но волглая и липкая - вдруг обволочет тебя со всех сторон, уподобив твоё тело, душу и прочее манекену в путах витрин или спичечному коробку, набитому перегоревшими спичками, то ложись и смотри в потолок. Пусть к тебе приходят мысли, слова и какие-то совсем уж иные, ты не обращай на них внимания, отпускай их, пусть плывут себе с богом, поскольку сейчас это - не твоё. Пусть потолок падает на тебя - не обращай внимания, ведь тебя нет. Пускай из провала в потолке на тебя пялятся соседи или чердачные - смотри на них и не видь. И тогда - пусть не с первого раза, может, даже не со второго и не с третьего, - ты увидишь что есть что и как есть как. Кто-нибудь добрый, настоящий, укажет тебе чёткое, явственное предназначение, следуя которым ты всегда станешь нести в себе себя.
Не присутствие отсутствия, но отсутствие присутствия.
Медведь
Около дома находится лес, небольшой, но чрезвычайно густой. Берёзы, осины. Я часто прогуливаюсь по нему, слушая говор листвы. В тот раз я также наблюдал мельтешение листов, слушал пение сока в деревьях. И тут - Медведь. Каким ветром занесло его в пригородную зону, как не застрелили - неизвестно мне, совсем неизвестно. Я увидел волосатую спину, - и сразу понял: медведь. Небольших размеров зверь. В зоопарке они больше, но медведь он и в Африке - медведь, животное силы непомерной, ведь может лосю хребет переломить одним ударом... Так что я, конечно попятился, намереваясь удрать, пока он не заметил меня.
Но медведь заметил. Искоса глянул - искра в чёрном глазу сверкнула в мою сторону - я замер. На дерево залезть, что ли? Почему зверь не бежит ко мне? Словно в ответ медведь тряхнул плечом. Этак пренебрежительно, типа человек какой-то ходит, шагай, парень, своей дорогой, нечего пялиться на медведей... Вдобавок махнул в мою сторону передней лапой, так же не оборачиваясь. Иди мол. Тихонько, тихонько, будто игра "медведь меня не увидел" ещё продолжается, я отошёл метров на десять и скоренько пошагал прочь. Но таки не удержался - оглянулся. Зверь повернувшись боком, искоса глядел на меня. Страшно. Я всё таки на Севере вырос, там байки про медведей жуткие ходят: как безжалостна к человеку медведица с детишками, как медведь коня догоняет запросто и хребет одним ударом ломает. В то же время этот ведёт себя... непонятно как-то ведёт.
Он шёл за мной. Не крался, но именно шёл.
У подъезда никого. Я прошёл мимо двери, типа, не моя это дверь, а мне - дальше идти (медведь-то за мной идёт) и нырнул за угол, наблюдая оттуда за зверем. Тот подошёл к двери подъезда, опять пренебрежительно дёрнув плечом. Дверь почему-то оказалась открыта. И какой балбес не запер её?!! Зверь зашёл в дом. Через какое-то время - я за ним. Выше себя на два пролёта я видел его тень, слышал сопение. Кажется, он знает, где живу. Ко мне идёт...
Я обитаю на самом верху. Там, на крыше, я и соседи сделали большой цветник, насадили маленькие деревья, для детей соорудили песочницу, повесили качели. Летом даже аквариум ставим. Одна из дверей моей квартиры выходит прямо на террасу. Соседи попадают через общую дверь на лестничной площадке. Поэтому я чаще всех бываю наверху, слежу за порядком, поливаю цветы, кормлю рыбок. Типа, заведующий по крыше. Общая дверь закрывается на замок редко, потому что лишние люди в подъезд так просто не попадут, а от своих-то зачем закрывать? Медведь словно знал это. Вышел на террасу, затем - ко мне в квартиру. Ну да, тоже редко запираю свою террасную дверь...
Я зашёл в квартиру через другой вход. Медведь находился в одной из комнат. Я слышал, как он фыркает и топает. Слышишь, медведь, зачем ты пришёл ко мне? Ты добрый или злой? Я вышел на террасу. Кажется, здесь мне придётся жить, поскольку медведь оккупировал квартиру.
Вечером пришла Машенька. Я не сказал ей, что в квартире находится зверь. Потому что понимал: медведь её не тронет. Раз он умудрился пробраться к нам, догадаться, что общая дверь на террасу не закрывается и что я дверь из своей квартиры на террасу не закрываю, значит, это умный медведь, который не станет устраивать переполох, грозящий ему смертью.
Машенька сготовила еду. Поужинали. Медведь где-то прятался. Вечером вышли на террасу. Пришли соседи. Расселись, созерцая закат и попивая вино. Вышел также здоровенный незнакомый мужик, который оказался борцом, приехавшим в гости к соседям. Через какое-то время остались только я, Машенька и борец. И моя жена занялась с красавцем-силачом борьбой в песочнице. Так вот сразу занялись. Машенька просто несколько лет занималась борьбой. Я сказал: "Мария, это выглядит странновато, больно уж на страстные игры похож ваш поединок". Но Машенька только засмеялась в ответ и провела какой-то хитрый залом. Чтобы не случилось прелюбодеяния, я остался с ними, сидя на скамеечке. Задремал. Сценки Борьбы во время коротеньких пробуждений всё больше напоминали любовную игру. Вот-вот... Зазвонил телефон."Тебе срочно надо на работу!" - провопил голос начальника. Я заметался. Вот уйду, и Машенька сразу же предастся греху. В то же время общественный долг, деньги... Что делать? Надо всё же на работу. Провопил Машеньке: "Хватит!". Она замерла. Затем выползла из-под огромного борцовского тела. Потная. В разорванной одежде мерцает раскрасневшееся тело. Сказала примирительно: "Да ладно тебе..."
Я побежал на работу. Освободился к вечеру. Пока шёл домой, размышлял, где может укрываться медведь. Под ванной? В шкафу?
В квартире застал изумительную картину. Медведь стоял посередине комнаты, вокруг толпились Машенька, сосед Никаноров и его пятилетняя дочка. "Он хочет поселиться у нас, - сказала Машенька. - Уникально умный медведь. Где ты нашёл его? Но чтобы переехать к нам, медведю нужно забрать свою тень из леса. В городе слишком много людей. Его могут убить или просто испугаться. Могут вызвать милицию, которая посадит его в тюрьму или сдаст в зоопарк. Мы решили одеть медведя по-человечески. Вернее, он сам решил"
Решил так решил. Зверь деловито прошёл к одежному шкафу. За ним - Машенька. Они вытащили платок и сарафан. Обвязали платком медвежью голову, как носят старушки - узелок под подбородком. Сарафан... Слишком уж здоровенная баба получилась. Тогда медведь придумал вот что. Он поджал коленки к груди, и в таком виде на него напялили сарафан, так что из-под него торчали две ноги, словно обрубки у калеки. Медведь неуклюже прошёлся по комнате. "Сойдёт. - довольно сказала Машенька. - Бабуля и бабуля..."
Коммунизм "Правда"
Коммунизм - это ПРАВДА. Об сказал мне приятель, влюблённый в идею равенства и братства, проникшийся возможностью единства живого и неживого, поражённый великолепием самых дальних миров и достижением их объединёнными силами людей, которые делают, знают, понимают и радуются. "Коммунизм - это ПРАВДА. - Сказал некто Иванов. И добавил: я пока не коммунист. Но стремлюсь".
Как-то утром, когда не били часы, потому что часов с боем у Иванова не было, только всякого рода электронные - в телефоне, в компьютере, стационарном ноутбуке, пластмассовые часы, работающие от батарейки, - как-то утром вся эта техника запищала, запела, запикала с разностью от минуты до 15 секунд, поскольку часы в каждом устройстве идут по-разному, говоря по-современному, "не синхронизированы", - как-то утром будильники подняли Иванова в 6-45 (утром, конечно, то есть "AM").
Он с удовольствием откликнулся на их призыв, ибо полюбил вставать рано: и сознание гораздо яснее, чем если проснуться в обед, и мозги остаются прозрачными весь день, хотя к вечеру тянет спать, но так ведь и должно быть: вечером полагается хотеть спать, чтобы спать крепко, и значит, высыпаться, - спать крепко, значит, погрузиться в такие дали сна, куда никто никого не гонял, но куда все, возможно, придут когда-нибудь. Иные там и останутся.
Иванов с удовольствием встал и понял, что ПРИНЯЛ РЕШЕНИЕ. Решение было такое: хотеть правды. На тот момент Иванов увидел такую правду: он не любит вставать рано утром, так как организм хочет дальше пребывать в состоянии расслабленном, спокойном. Но правда в том, что когда поднимаешься рано, мозги остаются прозрачными весь день, хотя к вечеру тянет спать, и правда здесь такая вот простецкая - вечером полагается хотеть спать, чтобы спать крепко, и значит, высыпаться.
Захотелось курить. И правду на это действие Иванов разглядел такую: наркомания. И состояние расслабления вызывается искусственным раздражителем. И не кури он, всё равно бы пребывал в состоянии расслабленном, но вызывалось оно бы стаканом крепкого чая, который не разрушает организм, но естественно взбадривает его. Вместо чая можно выпить травяной настой из ромашки, чабреца, мяты, крохотного ломтика аирного корня, чаги (для цвета), душицы, шиповника. Значит, права в том, что естественное - это правда. А неестественное - это искусственное. То есть неправда.
Захотелось нырнуть в Интернет. Правда: Иванов - интернетзависимый. Зачем, спрашивается, погружаться даже на минуту в безбрежные виртуальные просторы? Какая необходимость? Значит, Интернет - это неправда. И какова тогда правда Интернета? Она в гигантском обилии нужной информации, - нужной, то есть прилагаемой к необходимости что-то изучить, понять, открыть, сделать, осознать. А вовсе не к пустопорожнему сёрфингу по цифровым морям. Общение. "Пожалуй, - решил Иванов, - это главное достоинство Интернета: возможность поговорить с людьми, которые далеко-далеко, - с людьми, которые - пусть через цифры, электронику - дают возможность ощутить своё тепло, дружественность, дарят себя в текстах, картинках, фотографиях". Так и надо поступать. А не изливаю реки (и это неправда Интернета) тщеславия.
Первое, что увидел Иванов, когда вышел на улицу, был рекламный плакат. Он рассмеялся. Эту правду Иванов практиковал давно и, кажется, с ней проблем не было: вызывающая картинка со стенда истерично вопила о достоинствах новой модели телефона, фотоаппарата, стиральной машины, штанов и золотой брошки. Плакат недвусмысленно определял вещь в качестве необходимой, но Иванов старался всегда помнить, что цель его - продать. Поэтому никогда не покупал то, что размещено на стендах. Принцип у него такой... "Возможно, дурацкий" - усмехнулся Иванов.
Дорога, работа, обед, работа, дорога и снова - дома. Иванова вдруг озарил вопрос: а какая правда правды? Она только в желании правды, лютой, оголтелой, временами агрессивной жажды знать реальные причины, основания, свойства, а не подносимую вместо правды шкурку, - обойку от других, от себя, от близких и далёких, любимых и ненавидимых. Знать, когда лжёшь, когда смотришь в экран, куришь, пьёшь, общаешься. Просто знать, забыв о моральной оценке этой правды. "Пусть этика приходит потом, - заключил Иванов, - у неё будет своя правда, своя истина, может быть, вера".
О той, что лежит нигде
Часы остановились на без пяти шесть. Все часы пропали в доме! У меня нет часов. А у тебя? Что в карманах есть такого, чего бы. Исправно. Исчезли часы в квартире.
Кто знает, какие отдалённейшие места проходит рука, пока доносит до рта ложку с кашей. Кому ведом извилистый путь и руки, и ложки, и каши - как меняются они, может, старея, но не исключено, молодея, умирая и возрождаясь...
Когда смотришь на вещь, предавшись амнезии, лёгкой, щемящей, меланхоличной, то словно бы в первый раз встречаешь эту вещь. Стараешься не думать, что всего лишь забыл, запамятовал, и называется такое беспамятство амнезией. Вещь проступает в сознании как пузырёк в толще воды - откуда-то снизу куда-то вверх, и вот уже воздух слился с воздухом, предмет слился с представлением о предмете. Восстановилось единство. Амнезия прошла.
И в этот момент, пока шарик воздуха летит вверх, пока предмет всплывает из глубин памяти, пока предназначенное сливается с названным и вещь обретает себя, - живёт сомнение и незнание. Сомнение о мире, где всё такое, каким видится, слышится, осязается, обоняется; сомнение о мире, какой представлен в многочисленных отделах мозга, компьютеров, книг - и незнание. Незнание в качестве порога, перешагнув который
О пуговичке и записной книжке
Записную книжку я выкинул. На кой мне она? Ограниченная с одной стороны корешочком-закладкой "А", с другой - закладкой-корешочком "Я", с некоторым количеством других буковок-корешков, которые имели значение только для хозяина, служа для него своего рода путевыми обозначениями, которые вели к тому или иному человеку. Но для меня находка осталась вещицей без начала и конца, с неоправданно пустой сердцевиной. Филькиной грамотой. Периодически нужно выкидывать всякий хлам, лирический романтизм которого исчерпал себя. А вот пуговичку бережно храню и периодически разглядываю. Обнаружил, что не пуговичка это вовсе, а заклёпка от куртки. К тому же вкруг вписаны два слова "Амнезия". Может, я сразу это увидел, но забыл, а теперь вспомнил? Разглядываю "Амнезию", вписанную по кругу, даже иногда пробую на зуб. Твёрдая, холодная, металлический привкус. Впрочем, как ещё может быть вкус у металла? Почему-то частенько, когда смотрю на пуговицу-заклёпку, в голове появляется образ скальпеля. Холодный блестящий отсекатель - рассекатель,
Который отделяет, разделяет и таким образом выделяет.
Как например:
За словом "быть" есть забытие -
Как забывается пьяный в стельку, как забывается наркоман, как забывается влюблённый.
За словом помнить обнаруживается запоминание -
Как запоминает прилежный школьник, как запоминает мстительный обидчика, как запоминает взрослый своё детство.
Хотя, если покопаться, за пределами слова "быть" может быть только "не-быть"
Хотя, если подумать, за границей слова "помнить" может быть только "не-помнить".
"Амнезия" напоминает о забвении, но напоминание здесь как предостережение, но вовсе не диагноз.
...Вот, например, читывал я одно письмо дамы, которая забыла о своём месте. То есть страдала частичной амнезией.
Письмо в редакцию.
"Здравствуйте, уважаемая редакция. Пишу вам по такому поводу. Насчёт мужа моего пишу. Поскольку сил уже нет никаких!
Вчера он накричал на меня. Вопил ужасно! Затем совершил лиходейство: выкинул цветок в окно. Мой любимый цветок - прекрасную Монстеру! Выбросил и сказал, чтобы такого больше не было. Что не потерпит цветки в нашей однокомнатной квартире. В нашей однокомнатной квартире общей площадью 24 кв. м. Что у него аллергия от пыли... Сказал даже, что разведётся со мной! Я очень люблю цветы и животных - не могу жить без них! Он поставил меня перед выбором, или он, или домашние любимцы. Я не знаю, как мне быть теперь...
Поскольку муж попытался выкинуть в окно также мою кошечку Люсю, котёнка Жулика и маму этого самого котёнка - Нюру! Но я успела отобрать у него кошечек. Очень хорошо, что я увезла мою собачку Шара и её ребёнка Кузю к маме. Поскольку иначе бы не смогла отстоять кошек! И кто-нибудь из животных обязательно бы улетел в окно. А живём-то мы на четвёртом этаже! Кошки - ладно, они приземляться умеют, а вот собаки не умеют. Разбились бы или лапки сломали.
В окно также улетел мой цветок Гигант, растение Финик и небольшая секвойя! Хомячок уплыл в унитаз! Это вандал почти всё живое в квартире сгубил. У меня осталась, конечно, крохотная пальмочка - он не смог поднять кадку (Хорошо, что большую купила), хотя листья подрал... Без моих цветов, кошечек и собачек я не представляю себе жизни. Но и муж вроде бы нужен... Например, собак выгуливать. (Цветы поливать я ему не доверяю). Подскажите, что делать-то?"
С уважением - Анна Зверева.
Так и хочется назидательно воскликнуть в сторону этой особы: помнить нужно о забвении, а не о памяти! Или иначе: забывать необходимо про память, а не про забвение! Тогда и муж перестанет животину во всех её проявлениях губить!
Реализация
Помнить нужно, кто ТЫ есть а не то ЧТО есть в тебе! Тогда ЧТО есть появится само собой.
Как иной раз увидишь человека - почувствуешь что-то такое, будто бы понимание его, осознание, словно прозрачен он, как медуза. Познакомишься ближе, узнаешь интересы, настроения, интеллект и познания, но вдруг - потом уже, через год, через два - обнаружишь, что первое знакомство с ним, разом вспыхнувшее, на короткое время заполонившее, но ушедшее, и было правильным, истинным.
Как рельсы путешествуют по колёсам. Ветер отдыхает на лицах. Слова говорят человеком. Трава растёт моими ощущениями. Глаза катятся из слёз - туда, где свобода бодрого и сосредоточенного смеха! Дерево растит корни, исследуя внутриземляный мир. Земля поедает червей.
Время поедает детали
В перспективе памяти развёртываются события, предметы, люди. Произошедшее несколько минут вспоминается в деталях посекундно. Бывшее вчера можно разложить по минутам, но секунды потерялись. Прошедшее неделю назад вспоминается по часам. То, что творилось раньше, но не позже, чем месяц назад, распадается на утро, день, вечер, ночь, но по часам разложить почти невозможно. Творившееся год назад рассортировано по дням, и дни эти словно бы лишены секунд, минут и часов. Пятилетки, десятилетия, "пятнашки", "четвертаки"- время сворачивается туже и туже, и вот уже отдалённое прошлое предстаёт в виде или каких-то значимых событий, или чего-то донельзя свёрнутого, часто - лишь некого призрачного видения, образа, символа, знака.
Помнишь ли ты своё детство? - Луг, цветы, бесконечное небо.
Помнишь ли ты отрочество? - Библиотека, жаркое солнце на пляже у реки, противоположный берег которой еле виден.
Помнишь ли ты...
Словно цветами в поле, прошлое украшено какими-то значимыми воспоминаниями: беседа с матерью, когда случайно вдвоём встали ночью - встретились на кухне - сели и стали говорить, говорить...; уникально розовый закат над городом и радуга, и мы, пацанва, орущие от радости при виде такого великолепия. Первая женщина. Первый кошмар. Дорогая для души работа, закончив которую вдруг понял - всё, готово...
Время съедает детали, но даёт взамен нечто законченное, цельное, не поддающееся изменению; нечто сшивает реальность прошлого, застёгивает мир до конца выраженными, абсолютно точными, идеально выполненными союзами являемого и являющегося в знаках, образах, символах.