Трофимова Елена В. : другие произведения.

Евангелие от Марии

Итак, свершилось.

Теперь Господь снял печать с уст моих и памяти моей и позволил открыть то, что бережно слагала и сберегала в сердце своем. И воспламенилось сердце мое, в мыслях моих возгорелся огонь, и стала я говорить языком моим. Скажи мне, Господи, кончину мою и число дней моих, какое оно, дабы я знала какой век мой и без суеты, но в благоговении смогла поведать о том, ради чего Ты создал меня, мой Творец.

Я желаю исполнить волю Твою, мой Боже. Дай мне смиренную мудрость пред Тобой. Вложи в мои уста Твои мысли, руководи мною.

Славлю и величаю Тебя, мой Отец!

Предаю Господу труд сей, уповаю на Бога, и Он совершит и выведет, как свет, правду мою.

И вот мое слово.

Часть первая.

Родилась я в маленьком еврейском селении. Для меня детство - это постоянное ощущение радости, счастья и любви. Любовь и счастье потоками лились с ярко-голубого неба, от теплого ласкового солнца и от любимых мною родителей. Мне казалось, что все люди любят друг друга, потому что их наполняет Божия любовь. Божия любовь была незаметно разлита повсюду вместе с воздухом. Птичьи голоса, шелест трав, спокойный шорох листвы - все сливалось в один огромный оркестр, славящий Создателя.

Наше местечко называли цветком Галилеи. Пятнадцать невысоких холмов, возвышаясь и плавно переходя один в другой, образовывали лепестки, которые бережно охраняли сердцевину цветка - селение Назарет. Защищенное со всех сторон от жестоких ветров жизни и непогоды, оно покоилось в заботливых ладонях Создателя. Финиковые пальмы, гранатовые, апельсиновые, лимонные, оливковые, миндальные и грушевые деревья, цветущие виноградники и смоковницы, разнообразные по богатству красок цветы - все радовало и наполняло душу любовью к Творцу. С холмов были видны плодородные поля пшеницы, ячменя, риса. А если взбежать на самый высокий холм, то чудилось, что вот-вот на горизонте увидишь Геннисаретское озеро, а с другой стороны - огромное далекое море.

В торговой части селения толпилось много разнообразного люда. Женщины шли по своим делам, неся на головах корзины с провизией. По узким, мощеным камнем, улицам, казалось, сами по себе задумчиво семенили ослы. Уличные торговцы зазывали покупателей. Но нас, детей, туда не пускали. Мы играли в тихих двориках между светло-коричневыми глиняными или желтовато-белыми, построенными из известняка, домами с плоскими крышами.

В наших играх мы шли с Авраамом и Саррой между Тигром и Евфратом в Землю Обетованную, скитались по пустыне с Моисеем, Гедеон и Самсон были нашими героями, Давид и Соломон - нашими царями. Не помню, когда мне впервые сказали о Божиих заповедях. Я знала их всегда, они были высечены, как на камне, в моем сердце Самим Богом при моем рождении. Наверное, то же самое испытывал каждый ребенок. Мы соревновались друг с другом в благочестии. Девочки мнили себя Руфью или Есфирью, мальчики - Гедеоном или Иисусом Навиным.

Но была одна игра, в которую мы играли тайно и тщательно скрывали ее от взрослых - игра Машиах. Чаще всего мы разыгрывали сцены рождения Мессии в богатом роскошном дворце среди золота и шелка. Мы играли с Ним, как с ровесником, но никто из мальчиков не смел, не решался играть Его роль. Он был незримо с нами, и мы чувствовали Его присутствие. Девочки покрасивее и поумнее без смущения спрашивали: Не я ли будущая матерь Машиах? Я на эту роль никак не подходила - слишком тихая и скромная, как такая может воспитать Царя царей, ведь Он должен явиться во славе и богатстве большем, чем у Соломона. Я не завидовала подругам, слишком я любила их всех, но глубоко-глубоко в тайниках своей души тоже вопрошала: Господи! Не я ли?

Мне было двенадцать лет, когда умерли мои родители, и я стала жить в нагорной стране с тетей Елисаветой и дядей Захарием. Они любили меня как родную дочь. Елисавета была очень доброй и ласковой. Она славилась в селении и далеко за его пределами тем, что помогала беременным, принимала роды, нянчилась с новорожденными, поэтому многие дети в селении называли ее мамой Елисаветой и бежали к ней со своими радостями и горестями. Для каждого ребенка у нее было особое слово, особый взгляд, особое прикосновение. Бог дал ей необычайно мудрую любовь к детям, которую она так и не смогла проявить к собственным сыновьям и дочерям: Елисавета была бездетной. С ранней юности она молила Бога, чтобы Он даровал ей дочь и сына. Во мне она нашла дочь и каждый день возносила хвалу благодарности Богу за то, что Он услышал ее молитву.

- А как же сын? - спросила я ее однажды. - Ведь ты уже стара.

- Для Бога нет ничего невозможного, знай это, Мария. Он дал мне тебя - мою дочь. Он даст мне и сына, если будет на то Его воля. Не выпрашивать Бога исполнить наше желание, а узнать и выполнить Его волю - вот в чем наше предназначение.

Дядя Захарий был священником. Вся его жизнь была посвящена служению Богу. Даже руки и лицо он мыл как-то особенно благоговейно религиозно. Никакая работа не начиналась и никакая пища не принималась без чтения молитвы. Постепенно это стало и моей привычкой: каждое утро после омовения рук и лица я вставала на колени перед Всевышним. Днем я благодарила Создателя за то, что хранит и благословляет меня, перед сном воздавала хвалу за прожитый день.

Дядя Захарий часто читал вслух Брейшит и другие книги Торы. После чтения мы подолгу разговаривали с ним. Он учил меня как славить Бога, ходить перед Ним, искать лица Его, служить Ему.

- Человек по своей сути связан с бесконечным Святым Творцом, благословен Он, - говорил дядя, никогда не произнося имя Иеговы. - Вечно Сущий ежесекундно обновляет Свое творение, не только образовывая материю, но и излучая свет откровения на избранных Своих.

- А кто становится Его избранным? На кого Всесильный изливает Свой Божественный свет святости? - спрашивала я

- Мы говорим, что святость навеки связана с землей Израиля.

- Значит, я от рождения избранная?

- Да, это так. Но способность ощутить святость, которая, конечно, от Всевышнего, дана тому, кто духовно восприимчив и подготовлен быть проводником Его Божественного света, кто освободился от своих собственных желаний и полностью открылся Божественному свету. Чтобы быть в состоянии воспринимать святость, человек должен достичь высокой степени духовной чистоты.

- А зависит ли это от меня, дядя? Могу ли я своими силами достичь святости и духовной чистоты?

- Без встречных усилий разума и Духа человеческая святость проявится лишь в очень слабой, неотчетливой форме. Человек может достигнуть духовного совершенства не своими силами, а силой Всевышнего, зачеркнув себя, растворившись в Творце, предоставив себя Ему. Такой человек станет орудием в руках Высшей Воли, и тогда каждое его действие будет частью Божественного плана. Правда, совершенства добились немногие, это наши праотцы Авраам, Ицхак, Иаков, наши пророки Исаия, Иезекииль, Даниил. Они поднялись на духовные высоты. Но ты задаешь хорошие и серьезные вопросы, девочка.

- Мне нравится узнавать все больше и больше нового о Боге, дядя.

- Это хорошее свойство, но главное - это не узнать новое о Боге, а исполнить то, что уже знаешь, и тогда Бог Сам поднимет тебя на следующую ступеньку, Он пошлет тебе людей, которые научат тебя тому, чему Он захочет тебя научить.

Мне очень нравились эти беседы. Иногда они длились так долго, что тетя Елисавета ласково ворчала.

- Равви! Ты обращаешься с Марией и воспитываешь ее как мальчика. Это мальчики должны быть наполнены Торой как быки сеном, а ее предназначение - быть помощницей мужу и хозяйкой в доме.

- Жено, - примирительно отвечал дядя Захарий, - лишь Всевышний знает предназначение Марии. Я учу ее святости - это единственное, что я могу оставить ей в наследство.

Каждый год на праздник Песах мы отправлялись в Иерусалим. Задолго до праздника начинались сборы, и все мое существо трепетало, испытывая восторг от предстоящего путешествия. Толпы радостных людей, ослы и верблюды, несущие все необходимое для дальнего пути, возбужденные дети, любопытные незнакомцы - все это создавало атмосферу необычайного предчувствия счастья. По пути следования от селения к селению, как в реку вливаются новые ручейки, так к каравану присоединялись все новые и новые путники. Родственники и друзья вновь встречали друг друга, а пришельцы очень скоро чувствовали себя не чужими в этой радостной дружелюбной толпе. Мое сердце ликовало, когда я присоединяла свой тонкий голосок к хору взрослых, славящих Бога в псалмах. Последние звуки одного песнопения плавно переливались в начальные звуки другого, поднимающегося выше холмов. Под аккомпанемент флейт и тамбуринов псалом сменялся песней, а песня псалмом. Эхо вторило и множило звуки на всем протяжении этого чудесного похода так мощно, что казалось, будто вся природа вокруг славит Создателя за исход евреев из Египта.

Для нас, детей, это путешествие было нескончаемой радостью. Мы не замечали, что дорога была пыльной - для нас она была мягким ковром. Мы не горевали, что спать приходилось не дома, а с восторгом помогали устраивать лагерь под открытым небом и натягивать палатки. А общие трапезы! Никогда простые огурцы, дыни и финики не были такими вкусными, как на привале во время этого путешествия. Особым достижением для каждого ребенка (и не только ребенка) во время похода было - найти источник воды. К источнику направлялись взрослые, наполняя водой большие и маленькие мешки, сделанные из кожи животных. Потом поили скот и только после этого пили сами и устраивались на ночлег. Несмотря на усталость, долго не спалось. Я мысленно перелистывала впечатления дня. Иногда западала в душу печальная история какого-нибудь пришельца, и то, что его все обласкали и приняли как своего соплеменника. Иногда это была веселая история, рассказанная на привале. Вспоминался дикий, еще никем не пуганый заяц, прискакавший к нам во время трапезы. Он недоуменно смотрел на нас, застыв на месте, как будто спрашивал: А что это вы тут делаете? Кто-то сказал: Вот еще один пришелец, а другой добавил: Хорошо, что не пантера или дикая кошка. Многие усмехнулись, а заяц, обидевшись, сорвался с места и ускакал. Эти впечатления плавно переходили в дремоту, а затем и в глубокий сон, да такой глубокий, что ни дальний, ни ближний лай шакалов не тревожил мой сон. А утром - новые впечатления, новые рассказы, новые встречи, новая жизнь.

Когда путешествие близилось к завершению, возбуждение детей передавалось и взрослым: все ждали чуда. Но чудо всегда является неожиданно. Казалось бы, все как обычно: извилистая серая дорога, скудная растительность, холмы и ...вдруг, за очередным поворотом дороги, открывался вид на великолепный каменный цветок - Храм Господень! Громкие возгласы ликования волной прокатывались по счастливым путникам. Все говорили о чудном Храме из белого камня. Восточная часть Храма была облицована золотыми пластинами, отражающими лучи солнца, поэтому каждую минуту вид здания менялся, удивляя и поражая даже тех, кто видел его не первый раз - к чуду нельзя привыкнуть. Невозможно перечислить разнообразие оттенков и цветов, которые он являл: от нежно-желтого, сверкающего и сияющего в лучах восходящего солнца, до горящего, яркого, пламенеющего красного в полдень; от розовато-оранжевого, окрашенного утренней зарей, до темно-бордового, нанесенного небрежными мазками заходящим солнцем.

Храм легко просматривался с далекого расстояния потому, что был построен на горе, хорошо видной с разных сторон при подходе к городу. Главное здание Храма окружало большое количество стен и дворцов, которые поднимались к Храму ярусами - один выше другого. Сверкая золотом и белоснежным мрамором, по-разному преломляя солнечные лучи и поэтому, создавая великолепие, превосходящее самое богатое человеческое воображение, ансамбль дворцов Храма был воплощенной в камне хвалой Господу. Храм был символом величия и святости Иеговы. Храм возвышался там, где ему надлежало быть - это было особое место на земле: именно его избрал для Себя Всевышний, именно на него указал Он Своим пророкам.

Огромные величественные стены с массивными тяжелыми воротами отделяли путников от двойной колоннады, ведущей к Храму, но народу на праздник Песах приходило так много, что некоторым приходилось устраиваться за воротами святого города. Для каждого еврея было большим счастьем и необходимостью побывать в славном Иерусалиме на праздник. И я очень опечалилась, когда однажды перед праздником тетя Елисавета заболела, и дядя Захария пошел в Иерусалим один. Конечно, он пошел не один, а вместе со многими счастливыми соплеменниками. Одни остались мы с тетей, но нашими душами и нашим еврейским духом мы были едины со всеми теми, кто шел к святому городу, осознавая себя необходимой частью Кнесет Исраэль.

Вернулся Захария не один. Дядя давно мечтал обновить здание храма, в котором служил. Будучи в Иерусалиме, он принес эту нужду перед Господом и священник из Вифлеема посоветовал Захарии искусного работника из Назарета. Звали его Иосиф. Он прожил в доме Захарии несколько месяцев. У него были золотые руки и доброе сердце. Это был правоверный еврей, находящийся в состоянии бааль тшува. Он строил и перестраивал не только здания храмов, но и собственную жизнь, очищая путь божественной искре, которая горит в каждой еврейской душе. Он с радостью и смирением проходил свой тикун (процесс исправления). Много молился, постился, читал Священные книги, строго исполнял Закон. Освобождая себя от греха, он готовил свою душу для святости, которая начинала светиться в нем желанием исправить грешный мир. Он безропотно выполнял все, о чем его просил Захария.

Мы подружились с Иосифом. Мне приходилось готовить для него пищу, приносить ему воду, чтобы он утолил жажду во время работы. Сначала наше общение было бессловесным. Девушке неприлично разговаривать с незнакомыми мужчинами и уж тем более первой заговаривать с ним, а Иосиф тоже молчал, долго приглядываясь и изучая меня. Потом он стал просить меня выполнить легкие поручения - что-то подать, что-то принести, что-то убрать. Я беззвучно все выполняла. Затем Иосиф стал задавать мне разные вопросы, сначала очень простые и примитивные. Я без утайки, откровенно отвечала на них. Потом он стал задавать мне более сложные вопросы, требующие пространных ответов. И мы стали подолгу разговаривать с Иосифом.

- Мария, я радуюсь, когда ты приходишь, - как-то сказал он мне.

- Наверное, потому, что я приношу тебе пить, помогаю тебе.

- Нет, ты сама источник радости. Ты чистая и светлая. Когда человек движется в кромешной тьме, он рад даже маленькой звездочке, которая осветит ему дорогу и поможет идти. Ты для меня - необходимая маленькая звездочка в жизни.

- Иосиф, ты же бааль тшува, а я всего лишь обыкновенная, простая, еврейская девушка. Дядя Захария говорит, что ты успешно освобождаешь искры святости, захваченные в плен силами зла.

- Да, Мария, я очень стараюсь. Но все, чего я достиг тяжелым трудом над собой и своей жизнью, изменяя в себе все, что неугодно Всевышнему, Благословен Он, воспитывая и наблюдая за собой непрерывно, молясь и стремясь к Богу всем своим сознанием, все, чего я достиг кропотливым трудом на пути к святости, ты получила по благословению от рождения: ты от рождения обладаешь святостью. Если ты пойдешь рядом, ты не дашь мне сбиться с верного направления, а я буду стараться, чтобы твоя природная чистота небесной звезды не затмилась черными тучами греха.

Так я узнала, что Иосиф относится ко мне по-особому. До тех пор я любила Иосифа ровной любовью, какой люблю каждую душу, отмеченную печатью еврейства. После этого разговора многое изменилось: Иосиф стал для меня старшим любимым братом. Ему я могла рассказать обо всем.

Чем ближе работа по восстановлению храма подходила к концу, тем чаще Иосиф говорил о Назарете и о своем родном доме.

- Для меня лучшее место на земле - мой родной Назарет. Там по-особому поют птицы, по-особому пахнут травы, только там необыкновенно голубое небо и самое яркое в мире солнце. Все в Назарете напоминает мне счастливую пору детства. Только в Назарете находится единственный в мире дом, который я знаю до мелочей, хотя не строил его - это мой родной дом, дом моих предков. В нем все говорит о том, кто я есть пред Всевышним и кто я есть пред ближним. Блажен человек, имеющий такой дом. А ты помнишь Назарет и свой родной дом. Расскажи мне, что ты помнишь из своего детства?

- Да, Иосиф. Я помню это ярко-голубое небо и это постоянное ощущение радости, счастья и любви, постоянное присутствие праздника. Помню маму - тихую, ласковую, добрую. Помню папу. Я любила его бесконечно. До такой степени, что если бы он захотел принести меня в жертву Творцу, я бы с радостью послушалась, не задумываясь над тем, что у меня всего лишь одна жизнь.

- Но, я думаю, что он никогда бы не захотел принести тебя в жертву.

- Я говорю об этом, вспоминая свое детское чувство. Я помню, что постоянно думала, как мне выразить свою любовь к папе и вот придумала, что, если папа поведет меня, как Авраам Исаака, на жертвоприношение, то я с радостью пойду на это.

- Ты, наверное, разыгрывала в своем воображении, как вы идете, о чем говорите, как отец страдает от мысли, что ему предстоит совершить, а ты успокаиваешь его.

- Да, да, да. Откуда ты знаешь?

- Мария, нам читали в детстве одну и ту же Книгу. Что-то подобное испытывал и я.

- На самом деле именно папа постоянно жертвовал собою ради нас с мамой. У мамы было больное сердце, ей было трудно поднять с земли и принести домой даже небольшой кувшин с водой. И вот папа приносил домой воду, вставая очень рано, чтобы никто не видел, что мужчина выполняет женскую работу.

- Значит, он был смелым человеком, готовым нарушить традиции ради любви к ближнему. Он очень любил свою жену?

- Видимо, да.

- Почему ты так неопределенно говоришь?

- Я была ребенком, многого не понимала, принимала все как должное. Папа редко бывал дома, по крайней мере, мне так казалось. Он уходил, когда я еще спала, а приходил, когда я уже спала. На праздники, когда он оставался дома, приходили родственники, друзья или мы уходили в гости, и я играла с ровесниками. Мы редко были вместе. Такое случалось, когда маме было совсем плохо, и она лежала. В такие дни папа, сделав всю работу по дому, сажал меня на колени, и мы разговаривали. Он рассказывал мне Брейшит. Как я любила его огромные, мягкие, но не вялые, а крепкие и сильные ладони. Он был большим, сильным, мудрым. Ты знаешь, когда я стала жить с тетей Елисаветой и дядей Захарией, я продолжала мысленно разговаривать с папой и делиться с ним своим сокровенным. А потом ... Прости меня, может быть я скажу глупость, я этого еще никому не говорила, но ты ведь не расскажешь дяде Захарию, правда? Ты знаешь, я его немного побаиваюсь. Нет, ты мог меня неправильно понять. Я очень уважаю и люблю Захарию, но он такой... такой... как бы это сказать... Он очень правильный.

- Ты хочешь сказать, что он бы не пошел вместо женщины за водой.

- Да, да, да. Ты это точно сказал. Он все делает так, как установлено и принято, поэтому я иногда боюсь ему в чем-то признаться, а вдруг то, что я скажу, неправильно.

- Мария, я очень дорожу твоим мнением, я не хочу, чтобы ты меня боялась, я буду держать твои секреты лучше, чем свои.

Мне было одновременно и страшновато раскрывать свой секрет, и хотелось поделиться с Иосифом. Я закрыла глаза и шепотом сказала:

- Я стала так же, как раньше с папой, разговаривать с Небесным Отцом, - я с опаской открыла глаза и взглянула на Иосифа. Он смотрел на меня ласково, без осуждения. И я продолжала:

- Конечно, умом я понимала, что Сущий на небесах - бесконечный, могущественный, непостижимый и страшный! Но перед сном, закрыв глаза, я как будто уносилась блистающим серпантином на Его всесильные ласковые ладони и рассказывала Ему обо всем, что случилось со мной за день, доверяла Ему все свои тайные мысли и мечты.

- Да, Мария, ты возлюбила нашего Небесного Отца необычной живой любовью. Я бы хотел испытать подобное чувство. Но я задал тебе вопрос о твоих родителях. Они любили друг друга?

- Иосиф, наверное, мне трудно ответить на твой вопрос. Я никогда об этом не думала. Когда папа внезапно погиб, мама, узнав об этом, в тот же день умерла от сердечного приступа. Я не знаю, что такое любовь, но я помню, как по-особому папа смотрел на маму. На меня он никогда так не смотрел.

- А кто-нибудь другой смотрел на тебя так?

- Я живу в этом доме изолированно и не общаюсь с ровесниками. Кроме того ...

- Почему ты замолчала? Это опять секрет? Ты знаешь, Мария, как я отношусь к тебе, и ты можешь сказать мне все, о чем думаешь. Ну, что тебя беспокоит?

- Я стараюсь об этом не думать, но... Я никуда не хожу... Я не хочу, чтобы надо мной смеялись из-за моего длинного носа и маленьких глаз... Я некрасивая. Меня никто не сможет полюбить, - произнося это, я опустила голову пониже, чтобы не показать слезы, выступившие у меня на глазах. На самом деле я так хотела быть любимой.

- Ну, теперь пришла моя очередь раскрывать секреты. А ты знаешь, что к тебе уже сватались?

- Ко мне?! - изумленно воскликнула я, - когда, кто? Я же никого здесь не знаю.

- А вот пойди к Захарию. Он не решается даже заговорить с тобой об этом, считая тебя ребенком.

- Иосиф, ты такой добрый. Скажи, ты знаешь этого человека?

- Можно сказать, что знаю.

- О чем они с дядей Захарией договорились?

- А я и не знал, Мария, что ты такая нетерпеливая. Скоро все узнаешь.

- Иосиф, ну пожалуйста, расскажи. Что ты знаешь?

- Мария, это же обязанность свата - рассказать невесте все, что ей следует знать. Или ты хочешь, чтобы я начал нарушать еврейские обычаи?

- Прости, Иосиф, но ты для меня словно брат. А потом..., - я замолчала, но через минуту тихо и робко добавила:

- Я подумала, что ты бы тоже понес кувшин воды вместо женщины.

- Уловила ты меня, Мария. Ну, слушай. Я знаю лишь то, что Захария согласился быть сватом, но поставил условие: восстановить дом твоих родителей в Назарете так, чтобы вы с мужем жили в этом доме. За это время ты привыкнешь к жениху, а Захария с Елисаветой приготовят все к свадьбе.

- Наверное, мой жених - богатый человек, раз берется восстановить дом моих родителей. Послушай, Иосиф, ты же кончаешь работу здесь и тоже отправляешься в Назарет. Ты бы мог взяться за это дело! - обрадовалась я

- Да, мог бы, - спокойно отвечал Иосиф.

- А... я все поняла! Наверное, мой жених уже предложил тебе это, поэтому ты все знаешь и о помолвке, и об условии, поэтому ты все время говоришь о Назарете. Да? Ведь я правильно догадалась? Правда?

Во все время разговора Иосиф продолжал работать и только изредка делал перерывы. Теперь он отложил инструмент и внимательно, грустно посмотрел на меня.

- Иди, поговори с Захарией, Мария, - бесстрастно сказал он.

- А что же я ему скажу?

- Так и скажи, что Иосиф сказал мне о помолвке.

- Иосиф, ты на меня обиделся? Почему ты говоришь так безразлично? Ты ведь для меня как самый близкий родной. И мне так радостно от того, что ты сказал. Я уже заранее люблю своего жениха. Это мой Небесный Отец заботится обо мне. Слава Ему! Иосиф, не сердись на меня. Порадуйся вместе со мной.

- Мария, иди, поговори с Захарией, - повторил Иосиф, внимательно и серьезно глядя на меня.

- Хорошо, Иосиф. Благодарю тебя, - сказала я как можно сдержанней, и тотчас же поспешила к Захарии.

Моя помолвка, мой брак, моя свадьба! Конечно, я мечтала обо всем этом, но думала, что никогда не произнесу эти слова. Как же мне хотелось поскорее поговорить с Захарией? Но как мне начать разговор? Впрочем, Иосиф прав, я так и скажу, что знаю о помолвке от него. Бедный Иосиф. Ему, наверное, уже тридцать, а может быть, и сорок лет, а он все еще одинок. Я обидела его своей радостью. Надо его пригласить на свадьбу, ведь он для меня как старший любимый брат. С ним почти так же хорошо, как было с папой. Он добрый и умный. Интересно, а кто мой жених? С такими мыслями я пришла к Захарии.

- Захария, Иосиф сказал мне о помолвке, - с трепетом в голосе начала я.

- Он сам тебе это сказал? - удивленно спросил Захария.

- Да, - не понимая его удивления, отвечала я.

- И ты согласна?

- Да, - не поднимая глаз и сдерживая радость, тихо сказала я.

Захария надолго замолчал. Я не понимала причину его молчания. Почему он ничего не говорит мне об условии? Почему ни о чем не спрашивает и ничего не объясняет? О чем он думает так долго?

- Хорошо, - наконец медленно произнес Захария. - Мы с Елисаветой начнем готовиться к свадьбе. Пройдет не меньше года, прежде чем вы восстановите дом. К тому времени тебе уже исполнится 14 лет, и ты будешь готова к браку. Но тебе придется пойти с Иосифом в Назарет и помогать ему восстанавливать дом.

- А как же мой жених отнесется к этому, ведь я должна привыкнуть к нему. Или он пойдет с нами?

- Разве Иосиф не сказал тебе, кто твой жених?

- Нет, это же обязанность свата, он сказал, что сватом будешь ты.

- Так слушай: твой жених - Иосиф.

- Но, ... - я не знала, что сказать.

- Мария, не спеши так же быстро отказываться, как быстро ты согласилась. Я думал, что ты слишком молода, чтобы говорить с тобой о помолвке. Но теперь я вижу, что Иосиф знает тебя лучше, чем я. Ты ему нужна, это правда, но сейчас я вижу, что он нужен тебе больше, чем ты ему. Он старше тебя, но ты об этом забудешь, когда станешь его женой.

Я молчала. Что я могла сказать? Разве об этом я мечтала? А о чем я мечтала? О ком я мечтала? Слезы стояли в моих глазах, и я не знала, то ли это слезы радости, то ли разочарования. Я боялась смотреть на Захарию, но еще больше я боялась встретиться с Иосифом. Как мне смотреть на него, что сказать ему?

В тот вечер я молилась дольше обычного. И вот я снова блистающим серпантином уношусь куда-то далеко-далеко. И снится мне сон. Будто я на ладонях Вседержителя. Запрокинуть голову и посмотреть наверх я не могу потому, что там яркий обжигающий свет, а вот по сторонам я могу смотреть безбоязненно. И вот я замечаю Того, чей лик мне очень знаком, хотя я никогда Его не видела. И Он смотрит на меня, как на старую знакомую, ласково и грустно.

- Кто это? - спрашиваю я.

- Сей есть Сын Мой возлюбленный!

- На кого Он похож? Эти глаза, этот нос, овал лица - как это все знакомо. Где я это видела?

- Спроси у Иосифа.

- А где он?

- Ты у него на руках.

Я оглядываюсь и вижу, что уже не на ладонях Всевышнего, что все это время Иосиф держит меня на руках.

Проснувшись, я знала ответ на мой вопрос. Я не все поняла в том сне, но точно помнила, что Иосиф держал меня на руках пред престолом Создателя.

Вскоре Иосиф завершил свою работу в храме, Захария благословил нас и я вернулась в Назарет как обрученная с Иосифом.

Иосиф стал жить со своими родителями, но первое время после возвращения целые дни напролет проводил в доме моих родителей, где стала жить я. Захария был прав - дом следовало привести в порядок, мы поняли это, как только увидели его издали. На всем лежала печать ветхости, запущенности, не ухоженности. Некоторые камни в стенах настолько разрушились и обветшали, что их можно было вынуть рукой. Окно в стене облюбовала для себя парочка диких голубей. Увидев нас, они ничуть не испугались, а лишь растревожились и начали громко ворковать, что-то серьезно обсуждая, как будто обменивались мнениями: Кто это такие, и что нам теперь делать?

- Ну вот, а мне говорили, что тут никто не живет, - с улыбкой сказал Иосиф.

- Всем хватит места. Пусть живут. И мне не будет одиноко вместе с ними.

Внутри дома посреди небольшой комнаты (в детстве она казалась мне такой огромной) между трещинами в полу рос побег граната. Как могло случиться, что семя или росток попали сюда и имели достаточно жизненной силы и влаги, чтобы прорасти? Позже мы узнали, что крыша дома протекает - так Бог питал Свой росток. Иосиф хотел выдернуть деревце, но я предложила сохранить его. Мы осторожно разобрали пол вокруг деревца, выкопали наш саженец и посадили его прямо около дома.

Работы было очень много и хотелось сделать все сразу. В первый день мы проработали до глубокой ночи. Я просто валилась с ног от усталости, а глаза сами собой закрывались. Иосиф же, казалось, мог работать без устали и без сна.

- Иосиф, разве ты не хочешь спать? Мы сегодня так рано встали, полдня провели в дороге и, не покладая рук, трудились весь день. Кроме того, ты в посте. Неужели ты не устал?

- Ну, прежде всего, я мужчина. На мне лежит ответственность за семью, которую мы с тобой строим. А потом, я привык молиться по ночам и мне не трудно провести всю ночь без сна.

- А зачем ты так часто постишься?

- Бог не любит, когда Его смешивают или делят с чем-нибудь другим. Ты когда-нибудь замечала, что, если есть хлеб с молоком, то не почувствуешь подлинный вкус хлеба, потому что к нему примешивается вкус молока. Бог говорит: Вкусите, как Я благ. И вкусить Его по-настоящему, истинно почувствовать Его можно только тогда, когда, кроме Него, ничего другого не вкушаешь, но только Он - твой голод и твоя пища, твоя жажда и твоя живая вода. Я пощусь, то есть я не ем никакой пищи, но при этом я вкушаю Бога, и я познаю Его без примесей плотского. Я пощусь, чтобы познать Бога, познать Его волю, а молюсь, чтобы Бог дал мне силы исполнить Его волю. Благословенно Его святое имя!

- Прости, Иосиф, но я так хочу спать, что не вполне понимаю, о чем ты говоришь. Вообще-то без еды я могла бы обойтись некоторое время, но вот без сна... Не представляю... Как ты так можешь...

- Я к этому пришел не сразу. Человек сытый, обильно напитавший свою плоть, хочет спать. Однажды я подумал, что для человека, который крепко спит в своей уютной кровати, яркий свет является причиной для недовольства; а для человека, который идет в темноте, яркий свет - это надежда, радость и спасение. Мы все идем по жизни на ощупь, как потерянные овцы, и чтобы яркий свет истины не вызывал недовольства, надо просто бодрствовать. Вот тогда я и понял: чтобы не отвергнуть свет Божественной истины, мешающий пребывать в темноте и разрушающий темноту, надо бодрствовать и не дать темноте захватить мой разум спячкой небытия. Но ты еще слабенькая, ложись спать, а я этой ночью помолюсь за этот дом и за нас с тобой.

- Спасибо тебе, Иосиф, что ты все понимаешь. Я уже наполовину сплю. Храни тебя Господь.

Какими наполненными и чудесными были эти первые дни в Назарете. Мы вместе работали, молились и много-много разговаривали. Но Иосиф больше никогда не оставался на ночь, а уходил затемно к родителям, и очень скоро многие прослышали, что он вернулся в Назарет. В селении и за его пределами знали о старательности и тщательности Иосифа в работе, и его стали приглашать в окрестные селения с ночевкой. Иногда он отсутствовал неделю, иногда месяц, а то и дольше, поэтому восстановление нашего дома шло медленнее, чем я предполагала. Если раньше я думала, что за год можно и новый дом построить, то теперь, видя, что Иосиф строит прежде всего другим, думала, что и после свадьбы мы будем заниматься нашим домом.

И вот однажды, когда Иосифа не было в Назарете, Ангел Господень явился мне во сне. Ты! - произнес Ангел. В следующую ночь Ангел повторил свое слово: Ты! И на третью ночь тоже. Тогда я стала молить Всевышнего.

Великий и Всемогущий Творец! Бог Авраама, Ицхака и Иакова! Всем сердцем, всем разумением я люблю Тебя, принадлежу Тебе каждой частицей своего бренного тела, славлю Тебя каждым своим дыханием! Укажи мне, Господи, пути Твои и научи меня стезям Твоим. Направь меня на истину Твою и научи меня, ибо Ты - Бог спасенья моего, на Тебя надеюсь всякий день. Не скрой от меня лица Твоего, не отринь во гневе рабу Твою. Ты был защитником моим, не отвергни меня и не оставь меня, Боже, Спаситель мой! Ибо отец мой и мать моя оставили меня, но Господь - крепость моя и щит мой. На Тебя уповаю, услышь голос молений моих и прости мне ропот мой. Не будь безмолвен для меня. Сердце мое трепещет перед тем, как произнести просьбу мою, мой Боже, но и воздыхание мое не сокрыто от Тебя, и все желания мои пред Тобою: если от Тебя та весть, что слышала я во сне, то яви это среди бела дня, когда разум мой не спит, а бодрствует, и да будет это знамением моего безропотного послушания Тебе, мой Отче!

Бог услышал мою молитву. Ангел явился днем и изрек:

- Господь Бог ничего не делает, не открыв Своей тайны рабам Своим, ибо Господь любит правду и не оставляет святых Своих. Уповай на Господа и держись пути Его, и Он вознесет тебя. Ты, Мария, обрела благодать у Бога, Ты родишь Сына и наречешь Ему имя: Иисус. Он будет велик и даст Ему Господь Бог престол Давида.

Испытывая духовную нищету и телесный страх, я все же пролепетала:

- Вот я - прах и пепел и решаюсь говорить с Ангелом Господним! Кто я, что Господь призрел на меня - неприметную еврейскую Деву? Как я смогу? Как будет это, ведь я мужа не знаю?

- Не бойся, Мария, - сказал Ангел. - Дух Святой сойдет на тебя и сила Всевышнего осенит тебя. Он отверзнет ум твой к разумению, но запечатает память твою до срока, дабы Ты не впадала в искушение, и не хвалилась тем, что в тебе, но не твое. Не заботься, как и что делать или что говорить, ибо Дух Святой научит тебя в каждый час, что говорить и что должно делать. Живи в благочестии и непорочности, как ты жила до сего дня, а Бог никогда не покинет тебя. Вот и Елисавета, называемая неплодною, зачала сына в старости своей и ей уже шестой месяц.

Сказав сие, Ангел отошел от меня.

Сначала я оцепенела, а затем слезы радости залили мое лицо, невысказанный восторг и радость переполняли мою душу. Конечно, я знала, что каждой еврейской душе Господь уготовал великое призвание, ради которого Он и создал эту душу. Но в чем оно - мое великое призвание - я не знала. И вот наступил этот миг откровения для меня! Осознавала ли я то, что произошло? Да, в полной мере. Не было ни малейшего сомнения: я избранная Богом! Слава великому Творцу неба и земли! Не переставая благодарить и славить Создателя, я пала на колени перед Ним.

Немного успокоившись, я захотела поделиться с кем-нибудь этой благой вестью. Жаль, что Иосифа не было рядом... А как же Иосиф? А как же свадьба? Надо предупредить Захарию, что свадьбы не будет, надо рассказать ему обо всем... Ангел сказал, что Елисавета беременна. Какое благословение! Значит, и она узнала о своем великом призвании, ради которого она в благоговении и послушании вела всю свою долгую жизнь. И я поспешила к своей маме Елисавете. По дороге я вспоминала все наши с ней разговоры и удивлялась ее непоколебимой вере. Она была для меня примером, и мне не терпелось поскорее обнять и поцеловать ее.

Я вошла в знакомый и ставший мне родным дом. Когда Елисавета услышала мою благую весть, то воскликнула громким голосом: Благословенна ты, Мария, и благословен плод чрева Твоего. И мы вместе с Елисаветой прославили Создателя. Бог отверз наши уста для славословия, ибо сотворил величие Сильный! Свято имя Его! Он явил силу мышцы Своей, воспринял Израиля - отрока Своего, вспомянув милость Свою, как говорил отцам нашим, к Аврааму и семени его до века.

Елисавета рассказала мне, как Ангел явился Захарии в храме и сказал о скором рождении сына Иоанна.

- Помнишь, Мария, свой вопрос о том, что Бог не дал мне сына?

- Да, Елисавета, прости меня.

- Тебе не за что извиняться. Ты увидела славу Господа и Его могущество. Он Сам создает и укрепляет твою веру. Радуйся, благодатная!

Около трех месяцев пробыла я с Елисаветой. Мы приготовили все необходимое для рождения Иоанна. Я старательно училась у Елисаветы всему, что она мне показывала. Я училась у нее новым для меня и самым значительным на земле навыкам - быть матерью Человека.

И вот путник из Назарета, идущий в Иерусалим и остановившийся в доме Захарии, сообщил мне, что Иосиф опять вернулся и работает в доме моих родителей. Как я соскучилась по Иосифу, как мне хотелось снова его увидеть, все рассказать! И хотя до рождения Иоанна оставалось совсем немного, я решила возвратиться домой. Тетя предложила мне провожатого, но я отказалась: с того памятного дня благой вести я постоянно чувствовала присутствие Всемогущего Творца. Не было ни страха, ни одиночества, ни скуки на пустынной дороге.

Проходя мимо горы, я решила взобраться по валунам на ее вершину. Конечно, это было ребячеством, ведь я могла сорваться и никто бы не смог помочь мне. Но что-то говорило мне, что я должна быть на вершине. Я долго карабкалась и, наконец, достигла вершины. Посмотрев вниз, я испугалась: я почувствовала себя маленькой, еле заметной, слегка приподнятой над землей точкой, над которой простиралось ярко-голубое огромнейшее и непостижимое небо вверху и необъятные просторы холмистой, желтовато-серой, пустынной земли внизу. Казалось, что на земле не было никого, кроме меня, что сейчас произойдет нечто очень значительное. Небо было бесконечно далеко от меня, и в то же время я была мельчайшей капелькой в нем. Дыхание мое перехватило, сердце забилось часто и так громко, как будто звало на помощь кого-то. И в этот момент в самой сердцевине моего существа во мне прозвучали слова: Я возведу тебя на скалу для тебя недосягаемую! Я научу тебя страху Господнему! Я тебя никогда не покину! На мгновение мне открылась сокровенная тайна, что небо начинается с земли, что я живу потому, что верю. Так вот в чем смысл жизни: я верю, и потому я существую!

Прозвучавшие во мне слова и страшили и успокаивали одновременно. Но это был иной страх и иной покой, неведомые мне доселе.

В Назарет я добралась благополучно. Меня смущал будущий разговор с Иосифом. Что я скажу ему? Хотя, что говорить, ведь он сразу заметит, что я стала покрывать голову так, как это делают замужние женщины. Но Иосиф мудры, и он любит меня, он все поймет.

Подходя к дому, я услышала стук молотка - это работал Иосиф. Вот стук прекратился. Неужели он слышит или чувствует, что иду я? Мы встретились на пороге.

- Ма... рия, - с придыханием произнес Иосиф.

Первую половину имени произнес жених, с нетерпением ожидающий любимую невесту, вторую - недоумевающий, растерянный, застигнутый врасплох человек. Он с удивлением смотрел на мой платок.

- Иосиф, я беременна, - слова прозвучали просто и спокойно, как будто их сказала не я.

Иосиф был человеком необычайной силы воли, и все же в этот момент буря чувств отразилась на его лице: недоверие и беспредельная преданность, надежда на счастье и крушение всех надежд, боль, обида, разочарование. Но было в его взгляде еще что-то, мне незнакомое, враждебное, чего я не могла понять, но что смутило меня. Теперь, после стольких лет замужества и вдовства, я понимаю то, что промелькнуло во взгляде Иосифа: так враждебно, хищнически оценивая, мужчины смотрят на падших женщин. Иосиф быстро справился со своими чувствами.

- Иди, - тихо, но твердо сказал он.

Я не поняла, что он хотел сказать этим иди, но переспросить не решилась - Иосиф опять стал тем же непреступным, молчаливым бааль тшува, с которым я познакомилась в доме Захарии. Я стояла в нерешительности. Куда идти? Опять к Елисавете? Куда и к кому я вообще могла бы пойти? Что имел в виду Иосиф? Почему он не захотел поговорить со мной? Я стала подыскивать слова для Иосифа, но в этот момент дверь дома открылась, и Иосиф с набором своих инструментов быстро прошел мимо меня.

До этого момента я и не предполагала, как привыкла к Иосифу, как необходим он мне, как важно для меня заботиться о нем, разговаривать с ним, делиться с ним своими мыслями и чувствами. Я вдруг осознала, как дорог мне Иосиф. Куда он пошел? Ушел ли он от меня навсегда? Значит, я осталась одна? Как же я буду жить? Что мне делать?

Остаток дня я провела в смятении, а ночью взмолилась со слезами: Услышь, Господи, плач мой! Внемли воплю сердца моего, прими мольбу уст моих. Отчего, Господи, стоишь вдали, скрываешь Себя во время моей скорби? Ты держишь жребий мой. Ты не оставишь души моей в отчаянии, Ты укажешь мне путь жизни, Господи! Что совершила я не по Твоей воле? Зачем Ты оставил меня?

Сказав это, я ощутила великий Господний страх и услышала слова, которые как будто огненным перстом писались на моем трепещущем от страха сердце: Сама не знаешь, о чем просишь! Ты избрана и освящена от века, ты навеки обручена Мне в верности, благости и милосердии. И да будет так! Но святость требует полного и постоянного освящения, как свет будет светом доколе светит, а погаснувший свет - тьма. Ты избираешь земное счастье - да будет тебе по слову твоему! Ты будешь счастлива в земном браке и земном материнстве, что явится преткновением для многих. Отныне Я не буду более свидетельствовать тебе, но господину твоему, который над тобой.

Что это? Как это понять? Исчерпала ли я чашу терпения моего Создателя? Я не вполне поняла, что же произошло, и что я вымолила. Мне говорилось о счастье, но говорилось так, будто я потеряла что-то несравнимо лучшее. А что может быть лучше счастья на земле? Не знаю. Как это все вместить в мой человеческий разум? Я долго не могла уснуть и, наконец, забылась глубоким долгим сном.

Иосиф в это время пришел в дом Захарии. Елисавете же наступило время родить, и родила сына. На восьмой день пришли обрезать младенца и хотели назвать его по имени отца Захарией. Иосиф был удивлен, узнав, что мать решила назвать сына Иоанном. Но еще большее удивление и страх Господний испытал Иосиф и все, живущие вокруг, когда Захария, молчавший девять месяцев, заговорил тотчас после того, как написал: Иоанн - имя ему. Это было ярким Божественным знамением.

Иосиф до тех пор еще не говорил о причине своего визита - обстоятельства все время складывались так, что не было времени, чтобы Иосиф и Захария смогли уединиться и поговорить. И вот, наконец, они остались вдвоем. Захария подробно рассказал Иосифу, что случилось с ним до рождения сына, о своем сомнении в истинности слов Ангела и о наказании безмолвием. Они много молились, благодарили Бога за милость, просили Господа помочь им жить в постоянном доверии и послушании к Всевышнему. Иосиф в сердце своем уже решил не оглашать меня, а тайно отпустить, но не знал, как сказать об этом Захарии, поэтому Иосиф молился о мудрости свыше, чтобы Господь дал ему нужные слова и научил его, как поступать дальше. В ту же ночь Ангел Господень повелел Иосифу принять меня как жену, а рожденного от Духа Святого Младенца назвать Иисусом.

Поведав Захарии о воле Божией, Иосиф вернулся в Назарет. На прощание Захария и Елисавета подарили Иосифу маленького ослика - это был их подарок к нашей несостоявшейся свадьбе.

Я не знаю, кто из нас был более счастлив, когда мы снова увидели друг друга. Мы не могли наговориться. Наша жизнь наполнилась новым содержанием: мы прошли через испытание и стали лучше понимать и доверять друг другу.

Иосиф по-прежнему много молился и работал, но теперь он больше времени, чем раньше, уделял восстановлению дома моих родителей, ведь скоро нам предстояло жить там втроем. Конечно, я старалась помогать Иосифу, но многого я делать уже не могла. Иосиф все понимал и относился ко мне бережно. Я много времени проводила с осликом. Он рос буквально на глазах. Я его кормила, гладила и трепала по жесткой шерстке, ходила с ним за водой. Это было преданное и ласковое животное, и я полюбила его всем сердцем. Иногда он смотрел на меня такими понимающими глазами, что мне казалось, что он вот-вот заговорит, как ослица Валаама.

Чувствовала я себя прекрасно. Но у меня появилось какое-то странное чувство к себе и к своему телу, как к чему-то постороннему: как будто я вообще бестелесна, а на свое тело смотрю со стороны как на хрупкий глиняный сосуд, в котором содержится что-то необычайно драгоценное, и хозяин этого сокровища специально выбрал невзрачный сосуд, чтобы лучше сохранить и обезопасить содержимое. Прежде, чем есть, пить или что-то делать, я молилась и вопрошала у Всевышнего, благоволит ли Он ко мне. О, какое это блаженное состояние - постоянно быть в послушании у Творца!

Время шло. Иосиф восстановил дом, а я приготовила все необходимое для Младенца. Но нас ждала неожиданность. От кесаря Августа вышло повеление сделать перепись населения. И нам с Иосифом надлежало идти в город Вифлеем, потому что Иосиф был из дома и рода Давидова. Мы взяли все, что нам могло пригодиться в дороге, но я с удивлением заметила, что Иосиф собирает свои инструменты. Зачем они ему понадобятся в дороге? Ведь мы не собираемся надолго оставаться в Вифлееме.

- Иосиф, зачем ты берешь с собой инструменты? - спросила я.

- Мария, нам предстоит долгий путь. Мы с тобой не богаты, а с моими инструментами мы никогда не будем голодать. Ведь очень скоро нас будет трое.

Как мудро поступил Иосиф. Как часто его инструменты и его золотые руки давали нам жилье и пропитание!

Мы пришли в Вифлеем днем, прошли регистрацию и стали искать гостиницу. На улицах Вифлеема было столько народа, как на первый день праздника Песах в Иерусалиме. И все же я была уверена, что Бог поможет нам устроиться в самом лучшем месте, ведь Младенец должен родиться со дня на день и, конечно, в хороших условиях. Я не поверила собственным ушам, когда хозяин гостиницы, той, что находилась в центре города, отказал нам. Но на период переписи постояльцев пускали многие, и мы надеялись, что к вечеру найдем ночлег. Когда же нам стали отказывать в приюте и другие хозяева, которые пускали прибывших на перепись людей, мы приуныли. Я уже не думала о лучшем месте, а была бы рада любому пристанищу. И вот мы на окраине города. Хозяин маленькой гостиницы уже собирался захлопнуть перед нами дверь, но Иосиф вдруг сказал:

- Я плотник и строитель. У меня есть с собой инструменты. Если вы пустите нас на ночлег, то мы задержимся в Вифлееме до тех пор, пока я вам буду нужен.

Хозяин ненадолго задумался.

- Мне очень нужен работник, - медленно проговорил он. - И я бы вам хорошо платил, но мне действительно негде вас разместить. Разве что..., но мне даже неловко сказать вам об этом.

- Скажите, может быть, это нам подойдет, - спокойно и, казалось, без волнения произнес Иосиф, но я знала, что он уже начал волноваться. Он видел, что я устала. Наш ослик выбился из сил. Время было позднее. Многие жители уже стали закрывать двери на ночь, поэтому вероятность найти ночлег с каждой минутой становилась все меньше.

- Если вы согласитесь, то это будет только на эту ночь, всего лишь на одну ночь! - успокоил нас хозяин. - Вы видите, сколько народу сегодня в Вифлееме. И старикам не доводилось видеть такого скопления народу в нашем городе. Ведь не Иерусалим же, хе-хе... Да... А работник мне действительно очень нужен. Что же мне с вами делать? - по всему было видно, что хозяин гостиницы любил поговорить, но нам не терпелось узнать, что же он хочет нам предложить.

- Что же вы нам предлагаете? - Иосиф задал вопрос напрямик.

- Хлев, - решился, наконец, сказать хозяин. - Но он просторный и чистый, - затараторил он, - там много сена, и ослик ваш будет с вами. Я заметил, как он вас любит, а то еще кричать будет всю ночь без вас. И потом, ведь это всего на одну-единственную ночь, уверяю вас.

Мы с Иосифом с удивлением посмотрели друг на друга. Мы не сказали ни слова, но думали об одном и том же: может быть то, чего мы ждем, произойдет не этой единственной ночью? Но в этот момент то великое, что жило во мне, заявило о себе со всей решимостью. Держа руки на животе, я вдруг ощутила маленькую пяточку, которая уперлась в мою руку - так пловец упирается о край бассейна, готовясь к заплыву. Я поняла, что ЭТО произойдет очень скор, и надо успеть приготовиться.

- Иосиф, прошу тебя, давай остановимся здесь, я очень устала, - сказала я дрожащим голосом, и Иосиф понял все.

Хозяин гостиницы повел нас в хлев. По дороге он без умолку говорил, опасаясь, что мы передумаем, и все время извинялся.

- Такие достойные люди и вдруг - ночевать в хлеву рядом с ослом. Но ведь это только на одну ночь! Вот такая будет у вас исключительная ночь! (Он и не предполагал, что ночь будет действительно исключительная, и не только для нас.) Уже завтра освободятся очень хорошие комнаты, и я вам предоставлю лучшую из них. Сейчас я принесу вам много теплой воды, чтобы помыть ноги - это снимет усталость. А завтра... О, завтра я вам дам лучшую комнату. Как мне нужен был работник, и Господь послал мне плотника, Святой Творец, Бесконечный, Благословен Он! Он посылает нам все, что нам нужно. И вам Он послал это пристанище, все-таки это лучше, чем оставаться под открытым небом. Я буду молиться, чтобы у вас здесь все было хорошо. Все будет замечательно. Вы еще долго будете вспоминать эту особую ночь...

Он долго еще говорил, но, заметив, что мы в разговор не включаемся, замолчал и ушел, но вскоре вернулся с большим кувшином воды.

А я все больше и больше прислушивалась к тому, что происходило во мне. Что-то значительное совершалось во мне без моего участия. Тому Великому, Кто жил в моем бренном сосуде, стало тесно, и Он готовился покинуть Свое временное обитание. Я почувствовала тяжесть внизу живота и болезненные толчки.

- Иосиф, Он хочет расколоть меня, чтобы выйти. Я ему уже не нужна.

- Мария, ты очень нужна и Ему, и мне. Пожалуйста, помоги Ему.

- Как, Иосиф? Я не знаю, что мне делать.

- Вспомни все, что тебе говорила Елисавета. Воззови к помощи Бога. Сейчас приготовлю все необходимое. Не волнуйся, расслабься. Вот и молодец! Запомни: с нами Бог! И я буду молиться.

Иосиф встал на колени, закрыл глаза и, слегка покачиваясь, начал напевно вполголоса молиться.

Болезненные толчки возобновились, но то ли под действием плавной напевной молитвы, то ли под действием силы свыше я вдруг обрела силу и уверенность. Я вдруг поняла, что, если кто-то сильный настойчиво стучится в дверь, то самое простое - это открыть эту дверь, чтобы стучащий не сломал ее. Я изо всех сил постаралась открыть двери своего чрева, чтобы выпустить Младенца на свет. Я почувствовала непонятное облегчение и необъятную радость, счастье и покой. Где-то заплакал ребенок.

- Мария, открой глаза. Как ты себя чувствуешь? Посмотри на Младенца!

Я открыла глаза и с удивлением увидела на руках у Иосифа ребенка.

- Как, уже все? Но...

- Не удивляйся, Мария. Свершилось реченное пророком Исаией: Еще не мучилась родами, а родила; прежде, нежели наступили боли ее, разрешилась сыном.

- Значит, уже все кончилось? - никак не могла понять я.

- Что-то кончилось, а что-то началось. Намерение Господнее не может быть остановлено. Исполнится то, чему суждено быть. И да прославятся дела и помыслы нашего Господа, и да благословит Создатель Божественного Младенца, и да воссияет Его слава над всем Израилем.

Часть вторая

Хорошо, что Иосиф все приготовил заранее. Не вставая, я взяла пеленку и расстелила ее на коленях, а Иосиф бережно и осторожно положил на нее Младенца. Три месяца, проведенные с Елисаветой, когда я училась у нее навыкам обращения с новорожденными, не прошли даром: я смело и ловко спеленала Сына и приложила Его к груди. Елисавета говорила, что это надо обязательно сделать в самые первые часы после рождения ребенка. Помню, что она очень долго объясняла мне, почему это так важно для матери и почему это так необходимо для ребенка, что это очень значимо как для матери и ребенка в отдельности, так и для их общего продолжающегося единства, целостности и взаимопонимания. Но в тот момент, когда я прикладывала Младенца к груди, я забыла о пользе и необходимости того, что делаю. Мною руководила не человеческая мудрость, а Высшая сила, а я лишь была послушна ее воле. (Как часто позже я убеждалась в том, что совершенно необходимо послушаться и исполнить Слово Божие, даже если совсем не понимаешь, зачем это надо.) Конечно, молока у меня еще не было, но Младенец тут же начал учиться сосать. Его сосание напоминало беспрерывное чистое целование. Это целование наполняло сердце мое бесконечной любовью не только к Сыну, но ко всему сущему на земле. Я чувствовала себя уже не тихой, незаметной, некрасивой девочкой из Назарета, а матерью всего, только что рожденного, обновленного человечества. И в то же время в этой огромной любви я была лишь маленькой частицей. Эта любовь покрывала и обнимала весь мир, приподнимая его над всем обыденным, суетным и земным, возвышая и приближая земной мир к небесному. Никогда больше я не испытывала такого бездонного счастья и радости, как в том хлеву на соломе!

Я блаженно закрыла глаза. Слезы радости омывали мое лицо. Великий и Всемогущий Отец! Люблю и благодарю Тебя бесконечно! - продолжала повторять я много-много раз.

Младенец, устав сосать, уснул. Я поняла это потому, что целование прекратилось. Я открыла глаза и стала внимательно разглядывать Его. Черные, как воронье крыло, длинноватые для младенца, редкие волосы, розоватая нежнейшая кожа, маленькие глазки, носик и ярко красные губки рта - словом, ничего исключительного - все, как у обыкновенного здорового ребенка. Он лежал на моих руках беспомощный и безмолвный, но почему же в сердце моем, кроме беспредельной любви к Нему, было еще и беспредельное почитание этого маленького беспомощного существа, которого доверил моим слабым рукам Всемогущий Творец?! Это почитание, смешанное с преклонением, обожанием и готовностью во всем подчиняться, казалось мне, было совершенно неоправданным, так как относилось к новорожденному, ничего не умеющему, ничего не знающему и ничего не могущему сделать ребенку, но чувство это было настолько сильно, что оно врезалось в мою память, оставив в ней след, словно шрам на теле. (Почему-то по мере возрастания Иисуса это чувство все более и более слабело.)

- Мария, - позвал меня Иосиф, видя, что я открыла глаза. - Посмотри, что я нашел. Сюда можно положить Младенца, чтобы ты немного отдохнула и не держала Его все время на руках. Не беспокойся, я тщательно все промыл теплой водой и почистил ножом. Вниз я положил немного соломы, а сверху свою верхнюю одежду и пеленку.

Я взглянула на то, что показывал Иосиф, и грустно улыбнулась, вспомнив наши детские игры о рождении Машиах в царских покоях.

Это была старая кормушка для скота. Иосиф тщательно выскоблил ее, так что старое дерево, из которого некогда были сделаны ясли, показало свой природный рисунок.

Младенец спокойно спал. Руки у меня затекли от неподвижности, и, когда я захотела приподняться, то не смогла: руки и ноги были словно ватными и не подчинялись. Иосиф помог мне подняться и положить наше сокровище в ясли.

И вот тогда я поняла, как сильно устала: ноги у меня подкашивались от усталости, не было сил поднять руку и поправить выбившиеся из-под платка волосы. Я чувствовала расслабленность и беспомощность. Я чувствовала, что состою из разных частей, которые не находят связи друг с другом. В голове у меня помутилось, как будто я постепенно разделяюсь сама в себе: тело принадлежит одному миру, а душа - другому. Я не могла и двух шагов пройти до постели, устроенной из сена и старых ковриков, и беспомощно посмотрела на Иосифа. Он взял меня на руки, как маленькую девочку. Мне было спокойно и надежно в этих крепких земных руках. Какой он сильный, - подумала я. Испытывая признательность и благодарность, я нежно прижалась к Иосифу и вдруг почувствовала, что его руки задрожали. Я с беспокойством посмотрела на него, но он отвел взгляд и бережно опустил меня на постель.

- Иосиф, не уходи, посиди со мной, прошу тебя.

- Не надо, Мария. Ты устала. Тебе надо как следует отдохнуть и выспаться. У нас впереди еще много бессонных ночей. Мы успеем обо всем поговорить. А сейчас усни.

- Спасибо тебе, дорогой, - впервые произнесла я с нежностью жены, благодарящей мужа. Но разве могли эти короткие, серые, много раз звучавшие в этом мире, слова выразить всю ту благодарность к Иосифу, которой все больше и больше наполнялась моя душа? Да, слова эти были не новы, но я их произнесла впервые, и для Иосифа они прозвучали в первый раз. Они исходили из глубин женского любящего сердца, хотя я этого не осознавала. Иосиф все понял. Для него эти незатейливые простые слова признательности прозвучали признанием в любви. Он стоял надо мной и пристально смотрел на меня. Глаза его наполнились слезами и невыразимой тоской.

- Иосиф, что с тобой? - с тревогой спросила я. - Почему ты так смотришь на меня?

- Я смотрю на самую красивую деву в мире, - тихо произнес Иосиф.

- Иосиф, что ты говоришь? Я никогда не была красивой!

- Ты самая прекрасная избранница на земле. Я хочу, чтобы ты родила мне сыновей, которых я буду любить не меньше, чем этого Младенца.

Что-то во мне заныло и затрепетало внутри. На память пришли огненные слова: Сама не знаешь о чем просишь... Ты будешь счастлива в земном браке и земном материнстве. С этими словами, звучащими во мне и с внутренним трепетом я вдруг по-новому взглянула и совсем по-иному увидела Иосифа.

У него было узкое лицо с высоким лбом и прямым без горбинки носом. Его губы были ярко-алыми и красивыми, как у женщины, но темно-русые, слегка рыжие, вьющиеся волосы усов и бороды скрывали красоту губ. Большими и выразительными были его глубоко посаженные карие глаза. Когда он внимательно смотрел, то казалось, что эти глаза проникают прямо в душу. Иосиф строго соблюдал закон Моисея: он не стриг волосы на голове и даже не подравнивал края своей бороды, поэтому красивые волнистые волосы головы, сливаясь с завитками волос бороды, обрамляли все лицо, и я вдруг увидела все его лицо, наверное, из-за рыжины волос, в оранжево-розовом ореоле.

Мы очень долго смотрели друг на друга, как будто впервые увидели друг друга или как будто впервые позволили себе посмотреть друг на друга вот так пристально.

До сих пор я видела в Иосифе надежного друга, которого дал мне Господь, чтобы охранять меня и помогать мне. Теперь я видела в нем своего господина. В этот момент зажегся во мне огонек моей земной любви к Иосифу. Этот еще не сильный огонек стал согревать меня изнутри тихим земным покоем. Рядом в яслях беззвучно спал Младенец. Иосиф продолжал смотреть на меня взглядом, полным надежды на счастье. Я ласково улыбнулась ему, закрыла глаза и тут же уснула счастливым безмятежным сном.

Проснулась я от тихого, но настойчивого стука в дверь. Наверное, я очень долго спала, потому что очень хорошо выспалась и не чувствовала никакой усталости. Я на секунду открыла глаза и взглянула на ясли - Младенец продолжал спокойно спать.

В хлеву стало светлее, видимо наступило уже утро, и пришел хозяин гостиницы.

Тем временем Иосиф подошел к двери и стал шепотом с кем-то разговаривать. Голосов было несколько, но ни один не напоминал голоса хозяина гостиницы. Может быть, кто-то еще не нашел пристанища и этот хлев - их последняя надежда? Здесь действительно просторно, места хватит всем.

Потом я услышала шаги, приближающиеся к месту, где лежал Младенец.

- Смотрите, - прошептал Иосиф, - только прошу вас, потише. Его мать совсем недавно уснула.

- Иосиф, я не сплю. Я прекрасно выспалась, - открыв глаза, спокойно сказала я.

- Простите, это мы разбудили вас, - сказали незнакомцы.

- Нет, нет, нет, я подумала, что уже утро и что я сплю уже очень давно.

- Ты спишь не более трех часов, а светло оттого, что сегодня полнолуние и какая-то яркая звезда светит в окно. Сегодня вообще необычная ночь. Смотри, кто к нам пришел. Это пастухи. Они рассказывают удивительную историю. Вот послушай.

Теперь и я увидела, что пришедшие были пастухами. Их было трое: совсем седой старик, маленький мальчик, вероятно не внук, а правнук старика, и мужчина средних лет. Они были одеты в длинные до земли шерстяные хитоны, препоясанные кожаными ремнями. Поверх хитонов с широкими рукавами был накинут шерстяной плащ. У маленького пастушонка плащ был соткан из цветных полосок. Наверное, любимец, - подумала я, глядя на мальчика и его халат.

Мальчик с любопытством разглядывал и высматривал все вокруг, как все двенадцать соглядатаев вместе взятых. Его смышленые черные, как сливы, глаза внимательным взглядом останавливались на каждом предмете, как бы делая с него слепок для потомков. Видимо, он был очень резвым. Он всеми силами старался вести себя хорошо и спокойно стоять на месте, хотя по всему было видно, каких трудов ему это стоит, и с каким удовольствием он облазил бы весь этот хлев со всеми его закоулками. Пастух средних лет всячески оказывал почтение и непритворное уважение старику, хотя и сам уже наверняка имел внуков. А седой старик, отрешенный от всего мирского, на пороге перехода к вечности и встречи с Всевышним, казался воскресшим патриархом.

- Слова мои - прах и пепел, как и я сам, Благословенный Владыко! - начал старик. Несмотря на старость, голос его звучал твердо и четко. - Ради этого мгновения стоило родиться и жить всю мою долгую жизнь. Говори, Шемайя, что случилось там на Давидовом поле, а я помолюсь Благословенному.

Старик молча подошел к яслям, встал на колени и, слегка раскачиваясь, беззвучно зашевелил губами. Весь его вид являл полную отрешенность от окружающей действительности. Он не замечал ни убогости хлева, ни необычности места, куда мы положили Младенца, ни всей обстановки, мало подходящей для новорожденного. Казалось, что весь он воплотился в молитву и молитвой вознесся к Всевышнему. Через некоторое время он протяжно и красиво запел. Мелодия лилась тихо и спокойно, и была в ней и радость и печаль одновременно. Голос звучал настолько чисто и молодо, что я невольно повернула голову, чтобы убедиться: поет ли это древний старик или кто-то другой.

Шемайя - пастух средних лет с прямыми волосами и светлыми проницательными глазами, стал тихо, но четко, хотя и с трепетом в голосе, спокойно рассказывать.

- Сегодня мы пасли свое стадо на Давидовом поле. Говорят, что некогда и Давид на том же поле пас стада своего отца, поэтому и называется поле Давидовым. Все поначалу было как обычно. И вдруг, словно молния осветила небо от одного края до другого. Но молния сверкнет и погаснет, а это сияние длилось не одно мгновение. Сначала оно ослепило нас, мы убоялись страхом великим и от страха замерли, закрывшись плащами. Потом мы услышали напевный голос, каждому показавшийся родным. Этот голос возвещал...

На этом месте рассказа маленький пастушок со всей своей силой дернул Шемайю за плащ. Пастух строго посмотрел на мальчика, увидел умоляющие глаза ребенка и услышал громкий шепот его просьбы: Разреши сказать мне. Я точно помню, что сказал Ангел!

- Говори, - коротко разрешил пастух.

Видимо, мальчик совсем не был уверен в том, что ему разрешат. Щеки его покраснели от смущения, а глаза вспыхнули от радости. Он отошел на шаг от пастуха, торжественно поднял руку, видимо подражая Ангелу, и с достоинством произнес:

- Не бойтесь! Я возвещаю вам великую радость, которая будет всем людям: ибо ныне родился вам в городе Давидовом Спаситель, Который есть Христос Господь, и вот вам знак: вы найдете Младенца в пеленах, лежащего в яслях.

Очевидно мальчику очень хорошо удалось воспроизвести интонацию и голос Ангела, потому что молящийся старик на мгновение прервал свое общение с Всевышним и, открыв глаза, с некоторым испугом посмотрел в сторону мальчика. Поняв, в чем дело, старик чуть заметно улыбнулся и продолжал молиться.

Шемайя продолжал.

- При первых словах Ангела мы начали выглядывать из-под своих плащей и увидели разверстые небеса и многочисленное воинство небесное, славящее Творца небес и земли.

Пастух взглянул на мальчика и задал риторический вопрос: Хочешь спеть? Мальчуган, не ожидавший такой милости, беззвучно закивал головой, всем своим существом выражая согласие. Ну, пой! - поощрил его Шемайя.

Пастушок запел тонким нежным голосом.

- Слава в вышних Богу, и на земле мир, в человеках благоволение.

- Спой еще раз, - попросил старик. И мальчик спел еще.

Тем временем старик поднялся с колен и подошел к моей постели.

- Как тебя зовут, Дева? - неожиданно обратился он ко мне.

- Мария, - просто ответила я.

- Мария, мы проделали недолгий путь, но для такого старика, как я, и он тяжел. Вы же, по всему видно, пришли издалека. Господин твой устал от бессонной и трудной ночи. Разреши нам устроить здесь нашу пастушью трапезу и раздели ее с нами.

Я поискала глазами Иосифа и увидела, что он дремлет, сидя на соломе. Так вот почему старик обратился ко мне - он не хотел будить Иосифа.

- Равуни, мне неловко, что я не смогу прислуживать тебе, - ответила я.

- Не называй меня так, Мария. Вся моя ученость - это мои седые волосы. Я просто очень старый пастух. Скоро я явлюсь перед Создателем и буду Ему рассказывать, как прислуживал матери Спасителя. Не лишай меня такой благодати.

Пастухи привычными движениями ловко, быстро и аккуратно устроили место для трапезы и разложили принесенную с собой провизию: сыр, масло, лепешки.

- А это мы принесли специально для тебя, - Шемайя протянул мне небольшой кувшин с молоком. - Это козье молоко. Завтра, а точнее, сегодня попозже, Нафанаил, - он кивнул на мальчика, - принесет тебе еще молока.

- А теперь давай потревожим твоего хозяина и начнем, - произнес старик.

Они осторожно разбудили Иосифа и пригласили его к трапезе. Иосиф с удивлением и благодарностью принял приглашение.

Старик возвысил голос в благодарственной молитве, но и каждому из нас хотелось благодарить и славить Творца за великую милость, которою Он явил нам. Мы спокойно поели, и пастухи, тщательно все убрав, ушли.

Пастухи ушли, но остался в сердце и памяти певучий и чистый голос мальчика и сказанные им ангельские слова: Ибо ныне родился вам в городе Давидовом Спаситель, Который есть Христос Господь, и вот вам знак: вы найдете Младенца в пеленах, лежащего в яслях.

Великий Боже! Ты все знаешь! Ты все знал! И когда мы ходили по Вифлеему в поисках ночлега, Ты уже приготовил и этот хлев, и эти ясли. Я посмотрела в сторону яслей. Мне показалось, что Младенец не спит. Я перепеленала Его и снова приложила к груди. Он опять начал старательно сосать пустую грудь и, устав, спокойно уснул. Я осторожно положила его в ясли.

Приближался рассвет. Иосиф спал. Я старалась двигаться почти бесшумно, чтобы не разбудить его, ведь его сон был очень чутким, несмотря на усталость. Потом я легла на устроенную соломенную постель и не заметила, как уснула.

Проснулась я снова от стука в дверь. На этот раз стук был не робким, а твердым и решительным. Это пришел хозяин гостиницы. Иосиф был уже на ногах.

- Ваша жена еще спит? - как-то лукаво спросил он.

- Да, она очень устала.

- Ай-ай-ай, да у вас же на руках маленький ребеночек, - запричитал хозяин гостиницы. - Вчера в темноте мне показалось, что ваша жена немного полновата, хе-хе-хе, а это она, оказывается, держала младенчика? Что же вы не сказали? Мы бы с женой сами пошли спать на сено, а вам дали бы нашу комнату.

- Вчера еще Младенца не было. Он родился этой ночью.

- Родился.. этой... ночью, - хозяин гостиницы медленно, с остановкой на каждом слове, повторил услышанное, пытаясь понять его смысл, - родился... этой... ночью, - еще раз повторил он, - здесь, в хлеву? Невероятно! Так вот почему ваша жена еще спит.

- Да, она должна восстановить свои силы.

- Я сейчас же скажу жене, чтобы она начала готовить для вас комнату, - засуетился хозяин. - Люди уже разъезжаются. Благословенно имя Великого Творца! Мы говорим о чудесах во времена Моисея. А разве это не чудо?! Подумать только, еврейский мальчик родился в хлеву, и колыбелью ему служат ясли для скота. Как любит меня Господь! В моем хлеву родился потомок Давида! И ведь какой послушный: еще до рождения пришел на перепись! Слава Всевышнему! О, это знак благодати! Я всегда говорил жене: Знаешь, Мара (Мара - это моя жена), знаешь, Мара, - говорил я ей, - я чувствую, что Господь любит меня больше, чем других. А знаешь почему? А потому, что я добрый! Вот вчера, например, никто вас не пустил, а я пустил, правда, в хлев, но пустил же! Младенец в моем хлеву! Подумать только: в моем хлеву родился еврейский Младенец!

- Я нашел здесь кормушку для скота и использовал ее, - как бы извиняясь, произнес Иосиф.

- Обижаете, обижаете. Эти ясли никогда не были кормушкой для скота. Пастухи обычно выдалбливают кормушки для скота в глыбе камня. Каменная кормушка и надежна и долговечна. А сюда клали жертвенных ягнят, чтобы они не успели запачкаться перед тем, как их отнесут в храм. Если бы это было кормушкой, вы бы до сих пор мыли и скребли ее, чтобы положить туда своего ягненочка, хе-хе-хе ...

- Мойша, Мойша, - донесся до нас крик женщины.

- О, это жена зовет меня. А вы ведь еще и не знаете, что меня зовут Мойша. Мойша всем нужен. Видимо, кто-то из постояльцев съезжает и надо рассчитаться.

- Сейчас приду, - крикнул он и спокойно продолжил, - ничего, подождут минутку. Знаете, что я вам скажу, - перейдя на шепот, заговорил он. - Этот Младенец особый. Вчера ночью, когда я молился (не подумайте, что я такой благочестивый еврей, что молюсь по ночам: я молил у Всевышнего прощение за то, что пустил беременную ночевать в хлев, а сам сплю в комнате), так вот, когда я молился, я увидел, что на небе вспыхнула яркая звезда. Великий Творец, - подумал я. - Тот, Кто родится сейчас под этой яркой звездой, осветит Израиль Твоим светом. Так подумал я ночью, когда молился. Вот что, я ничего не возьму с вас за эту ночь, - безо всякого перехода вдруг заявил он. - Будем считать, что вы пришли только сегодня. Вы ведь плотник, я не ошибаюсь? - задал он очевидный вопрос и, не дожидаясь ответа, как будто разговаривал сам с собой, добавил, - да-да, именно сегодня на этом месте мы начнем строить новый дом, новую гостиницу. Кто знает, может быть, переписи возобновятся, хе-хе-хе, и рожденный здесь Младенец - это знак того, что здесь должны жить люди, а не скот. Кстати, а где ваш осел?

- Он слишком близко подошел к Младенцу, я отогнал его и привязал в конце хлева, - ответил Иосиф.

- Мойша, гости торопятся, - опять раздался женский крик.

- Бегу, - закричал он. - Без Мойши ничего не может совершиться, - заворчал он. - А вы готовьтесь! - и он поспешил на зов жены, что-то бормоча себе под нос.

Часть третья

Иосиф прикрыл за хозяином дверь хлева и посмотрел на меня. Мы встретились глазами и улыбнулись друг другу. Он понял, что я слышала содержание только что состоявшегося разговора.

Я хотела встать, но Иосиф остановил меня.

- Я хорошо выспался и могу заняться Ребенком, а тебе, Мария, надо поесть и отдохнуть.

- Иосиф, но я еще не проголодалась.

- Мария, ты сейчас должна думать не о себе, а о Младенце. Он пока довольствуется только сосанием, но скоро Он захочет есть. Только ты можешь быть Его кормилицей. Поэтому я говорю тебе: Поешь и отдыхай!

Так я и сделала.

Снова раздался стук в дверь.

- У нас сегодня много гостей, Мария, - улыбаясь, произнес Иосиф. - Впрочем, мы и сами здесь гости, - добавил он. Это был черноглазый пастушок Нафанаил. Он принес молоко.

- Дада сказал, что его надо пить сразу, пока оно парное, - сказал мальчик, вынимая кувшин из пастушьей сумки.

Я хотела сказать, что недавно поела и не хочу пить молоко, но, посмотрев на Иосифа, покорно приняла кувшин. Иосиф одобрительно покивал головой.

- И еще дада просил передать вот это, - пастушок передал Иосифу что-то завернутое в чистую льняную тряпочку.

Иосиф развернул тряпочку. Там была искусно связанная небольшая льняная веревочка, один конец которой был вывязан в форме петли, а другой представлял собой нитяную кисточку туго закрепленную так, чтобы веревка не расплеталась.