Трещев Юрий Александрович : другие произведения.

Трилистник

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:

Ю. Трещев

Трилистник

роман

"Мы сотканы из той же ткани, что и сны..."

Просперо.

"Буря". Шекспир.

  
  
  
   1.
  
  
  
   Еще в плену сонного оцепенения Иосиф Сумароков, привстал и огляделся.
   На море царил штиль. В воде залива как в зеркале, отражалась Козья гора, похожая на греческую вазу, расписанную облаками.
   Блуждающий взгляд Иосифа упал на книгу, украшенную трилистником. Он нашел ее на чердаке, копаясь в соре забытых вещей.
   Повествование иногда сворачивало в сторону, следуя за тем или иным персонажем, иногда останавливалось, словно наткнувшись на какое-то невидимое препятствие. Были в повествовании и лакуны. Кто-то намеренно из предосторожности или случайно вырвал несколько страниц в начале и в конце книги, что отнюдь не облегчало ее понимание.
   "Странная книга... без начала и конца, как вечность... И кто ее автор?.." - Иосиф допил остывший чай и задумался...
  
   В роду Иосифа все отличались склонностью к сочинительству.
   Дед по отцовской линии приобрел известность как историк, правда, написал он только одну книгу, за которую был осужден и отправлен в ссылку на остров, приподнятый со дна моря чудом огня из некоего потопленного мира. Там он писал картины. Он называл их окнами, в которые можно было заглянуть и увидеть невидимое. Умер он от старости. Он долго подготавливался к смерти, запасался реквизитом, крыльями и всем прочим, однако умер неожиданно, не успев дописать завещание, больше похожее на некролог.
   У деда по отцовской линии было три сына: Егор, Роман и Михаил.
   Егор жил жизнью монаха, не стриг волос как назареи, и мог летать как Симон волхв, простирая руки к небу. Человек он был невидный, скитающийся. Не было у него ни друга, ни супруги. Все эти роли достались ему одному. Ночью он молился, отчего кожа на его коленях стала как у верблюда, а днем проповедал, где открыто, а где тайно, прикрыв лицо, как Моисей, первый пророк Господа. Проповеди его напоминали пение. Люди вслушивались и повсюду находили отзвуки. Спасаясь от преследования властей, он бежал из города, переправившись по удобному проходу через узкое место моря. Он шел, вопреки всем сомнениям, оцениваемым им как искушения, и море отступало перед ним. Шел он ночью. В небе висела луна, точно лампада, и тень указывала ему путь. Тень была его богом, но когда ее поглотили пески, он усомнился, бог ли это был? Под утро он забрел в сухой мертвый лес, ожидающий лишь молнии с неба. Он лег и заснул среди химер и паутины. Около полудня он проснулся. Вокруг все пылало огнем. Деревья обрушивались с треском и опрокидывались. Спасшись чудом от огня, он перешел Геенну, долину к югу от Иерусалима, возле Солнечных ворот, место проклятое, ставшее свалкой для мусора, обошел стороной таможню, и его взору открылась цветущая земля, где он и поселился. Умер он перед самой войной, насытившись днями. Место его погребения осталось неизвестным...
   Роман сочинял одноактные пьески и подавал надежды, но, увы. Причиной его бед стал случившийся в театре пожар, из-за которого он попал на каторгу, где потерял зубы и почти все волосы.
   В тот злосчастный день Роман должен был встретиться в театре с Норой, матерью Иосифа. Она попала на сцену еще девочкой и сразу имела успех, хотя другие бьются годами, чтобы отделаться от неловких движений, недостатков фигуры или голоса, существующих только в их воображении.
   За окном пели цикады. Прислушиваясь к песнопениям, Роман заснул и проснулся среди ночи, переживая впечатление скрытой и непонятной угрозы, которое вдруг охватило его и вызвало невольную дрожь.
   В извилистых коридорах театра было темно от дыма. Прикрыв лицо платком, Роман выбежал на сцену и замер, ослепленный светом от горящего задника.
   Пламя подступало все ближе.
   Он попытался сбить, затоптать огонь, но лишь раздул пламя.
   Пятясь, он отступил и полетел куда-то в кромешный мрак...
   Роман еще долго не мог смотреть на огонь, и когда на каторге загорелся один из бараков, повел себя довольно странно. Вытянув руки, он стал ловить огонь. Ему казалось, что огонь изливается с неба, как дождь.
   Пожар потушили, а Романа заперли в камере такой тесной и низкой, что он не мог ни прямо стоять, ни лежать, вытянув ноги.
   Он сидел, прижав колени к груди, и дрожал. Было холодно и темно. Около полуночи его ложе опутали виноградные лозы, стены покрылись цветами, и в узкую щель окна протиснулось видение. Оно выросло перед ним как дерево. Роман разделся и, стыдясь своей сморщенной, жалкой наготы, обнял видение. Видение сделало вид, что противится натиску, однако затем уступило, но он отстранился, прошептал: "Нора, я не могу..." - и очнулся, пытаясь вспомнить, что ему пригрезилось. Сердце его колотилось, дыхание перехватывало.
   Через неделю Романа перевели в больничный барак, откуда он бежал, спустившись по стене в корзине. Ему пришлось подниматься в гору, потом спускаться под гору, перейти вброд реку, пробираться через заросли колючего кустарника и пески под палящим солнцем. Он шел, одним глазом взирая на свою тень под ногами, а другим - на небо.
   Когда небо начало меркнуть, донесся смутный гул моря.
   Ночевал он на зубе утеса, откуда высматривал преследователей. Люди из тюрьмы искали его, разделившись на два отряда. Те, кто был на холме, видели его в долине, а те, кто был в долине, видели его на холме.
   Утром у барки без мачты и снастей, с которой давно бежали крысы, Роман нашел лодку. Вычерпав воду, он лег на дно.
   Солнце встало из волн слева, проплыло над мачтой и ушло под воду с правой стороны. Ночь окружила лодку безмолвием и мраком. Роман лежал на дне лодки, смотрел на блудящие вокруг мачты огни и вздыхал. Вздохи едва умещались в его груди.
   Уже светало, когда из облаков вышел месяц, мусульманская луна, и несколько огней запутались в ее рогах.
   Ночь ушла. Поднялось солнце, бросило косой взгляд на скитальца и скрылось в облаках.
   Три дня длилось путешествие Романа через пучину, которое напоминало плавание спящего. Лодка плыла сама по себе. Волны были и гребцами, и кормчими.
   На исходе третьего дня лодка пристала к берегу одного из западных островов. Роман очнулся от толчка и увидел дома, прилепившиеся к скалам, точно птичьи гнезда.
   Почти год Роман провел на этом острове.
   Потом была война.
   В город Роман вернулся весь в рубцах ран, яснее всяких слов рассказывающих о его подвигах. Он вошел в ворота, украшенные саламандрами, и увидел дом, в котором когда-то жил, как обман зрения, видение того, чего нет в воздухе. В этом доме он прожил еще несколько лет, но к своей славе ничего не прибавил...
   Михаил недурно играл на скрипке и писал романы, хотя к сочинительству не имел ни склонности, ни способностей. Писал он туманно, темновато, выспренно и говорил не лучше. Отстаивая идеи, которые, как ему казалось, у него были, он попал в число подозрительных людей и приобрел сомнительную славу и известность.
   В детстве Иосиф провел в доме дяди Михаила один день, который тянулся как вечность, и ночь без сна. От этой ночи в памяти осталась керосиновая лампа, которая летала по комнате и говорила голосом дяди, повторяя уже сказанное. Дядя что-то искал, рылся в ящиках комода, от которого остался лишь след на полу. Комод он продал после смерти жены, которую любил больше жизни. С ней он знал радость...
   Дед по материнской линии был опутан слухами и не без основания. Он увлекался театром, не прятал себя от женщин и много странствовал.
   У него было два сына. Егор, отец Иосифа, и Марк, которого в семье вспоминали, а иногда и видели. Он пас коз в горах, а по ночам читал книгу, открытую для всех и почти никем не видимую. Был он среднего роста, лысый, лицо в веснушках...
  
   Размышляя, Иосиф лег на кушетку и не заметил, как заснул.
   Во сне он плавал и летал, как рыбы или птицы. Протиснувшись между круто поднимающимися к небу скалами Козьей горы, он замер в восхищение, увидев два города. Один город был над ним, а другой под ним.
  -- Иосиф... - окликнула его жена, и он очнулся.
   Он лежал и в замешательстве разглядывал потолок, как просторы вечности, вытягивал шею и тянулся взглядом туда, где царили тишина и безмолвие. Взгляд его спустился с потолка по стене вниз. Какое-то время он разглядывал портрет Пушкина, вышитый женой нитками мулине, потом перевел взгляд на окно, из которого открывался вид на картины сада.
   В траве под яблоней в блаженной летней лени дремали черные ирисы и пионы, пели цикады.
   Взгляд Иосифа поднялся выше.
   На яблоне сидела ворона. Она каркала и гадила.
   Еще пьяный сном, Иосиф встал и, накинув на плечи плед, вышел на крыльцо.
   Над поселком висело летнее небо. Оно морщилось по краям бледными складками облаков, напоминающими отроги гор, которые спускались в воду залива откуда-то сверху.
   Иосиф нашел среди скал башню маяка, людей, занятых каким-то своим делом, и вернулся в сад. Листья подрагивали и поблескивали в лучах солнца. Они были похожи на маленьких крылатых существ.
  -- Все светится, дышит и благодарит... - пробормотал Иосиф голосом дяди Романа.
   По улице пробежала стайка детей с флажками и шарами в руках, белыми, красными и синими. Они направлялись к дому с высокими и тонкими башенками по углам, который когда-то был помещичьей усадьбой. Теперь там размещалась школа.
   Проводив детей взглядом, Иосиф вернулся в комнату, достал все необходимое для писательского труда и с ревностью и усердием принялся за дело. Он решил дописать книгу.
   До полуночи в комнате Иосифа царила тишина, не доносилось ни звука, кроме скрипа пера и тиканья стенных часов.
   Иосиф то морщился, то улыбался, выводя на бумаге строчки. Перо двигалось неловко, судорожно. Иногда перо замирало или слова выходили из-под пера не одно за другим, а все сразу...
  
   * * *
  
   Стоял полуденный зной, когда женщины распутны, а мужчины бессильны.
   Рая, жена Иосифа, покачивалась в гамаке под яблоней.
   Глянув на заметно округлившийся живот жены (она была беременна), Иосиф сел на камень и стал читать ей книгу.
   Рая слушала его, закрыв глаза, увлекаемая изгибами ветвей сюжета в ту или иную сторону. Неожиданно все ее мысли поглотили странные ощущения внизу живота. Там что-то разыгрывалось. Ощущения вызвали у нее улыбку, которую Иосиф не совсем правильно понял.
  -- Тебе не нравится эта история?.. - спросил он.
  -- Я думаю, кто там, девочка или мальчик?.. - отозвалась Рая и погладила живот.
  -- Девочка... - Иосиф сунул книгу под мышку и направился к лысому Карлу, своему кузену.
   Заглянув в сумерки сарая, Иосиф увидел танцующего в воздухе Карла.
   Карл запутался в свисающих веревках.
   Чуть поодаль стояла рыжая кобыла.
   Иосиф помог Карлу выпутаться из веревок.
  -- Черт бы побрал эту старую клячу... - пробормотал Карл, успевший побывать на небе, где не нашел ни рая, ни воскресения. - Несчастный день... Утром ведро в колодец уронил, почти час потратил, чтобы его выловить... и зацепил не одно, а сразу три ведра... Едва грыжу себе не нажил... В запальчивости наговорил лишнего жене двоюродного брата... Ей не понравилось, состроила кислую рожу и пошла жаловаться тетке...
  -- Ну и как там?.. - спросил Иосиф.
  -- Где?..
  -- На небе...
  -- Что здесь, что там... одно сумасшествие и водевиль... - подвел итог своим впечатлениям Карл и ощерился уголками губ, деланно, как бы от блаженства.
  -- Стоит ли удивляться, один и тот же бог сотворил и небо, и землю... - Иосиф открыл книгу.
   Иосиф читал, а Карл слушал его с ироническим вниманием, как философ.
   Когда Иосиф закончил чтение, уже смеркалось.
   Небо над заливом пылало, свиваясь огненными складками.
  -- Ну, что скажешь?.. - спросил Иосиф.
   Карл измерил взглядом небо, перевел взгляд на Иосифа и сказал:
  -- Удивительная книга... и с виду, и даже на ощупь... и написана хорошо, красиво... тебе надо почитать ее моей тетке... она любит всякие запутанные истории...
   Небо погасло. Мрачно, неприветливо стало вдруг.
  -- Ну, что ты стоишь?.. пошли в дом...
   Помедлив, Иосиф вошел в комнату.
   У окна сидела рыжеволосая женщина в черном платье далеко не первой молодости. Лицо вытянутое, все в морщинах.
  -- Это ты Карл?.. - спросила женщина и сощурилась. Ее окружала реальность, которой она не совсем доверяла.
  -- Вроде я...
  -- Зажги лампу, а то я уже не знаю, на каком я свете...
   Карл зажег керосиновую лампу.
   Женщина прикрыла глаза рукой, будто задремала, вдруг спросила прищурившись:
  -- Какой сегодня день?..
  -- Суббота, а что?..
  -- Так, ничего...
  -- Тетя, я не один... Вот, познакомься, это Иосиф...
  -- Карл говорил мне, что вы писатель... - Женщина с любопытством взглянула на Иосифа. - Что вы пишите?.. Мне нравятся новеллы, а Карл любит романы с приключениями...
  -- Это нечто похожее на греческий роман... - Иосиф раскрыл книгу.
  -- Глаза слипаются... вы не против, если я прилягу... - Карл принужденно зевнул и ушел в темную комнату...
  
   Было уже далеко за полночь, когда Иосиф покинул дом тети Карла.
   Карл вышел на крыльцо его проводить.
  -- Странная у тебя тетя... - заговорил Иосиф.
  -- Одно время она блистала на сцене... Кстати, она ничего не говорила обо мне?..
  -- Говорила, что ты не плохой человек, и не так глуп, как выглядишь... - Иосиф улыбнулся. - Должен тебе сказать, что она меня удивила...
  -- Чем же она тебя удивила?..
  -- Она дала мне понять, что начало романа не соответствует действительности...
  -- И что в этом странного?..
  -- Какая-то бессмыслица...
  
   * * *
  
   День Иосиф провел в клубе, писал справки для отчета и выдавал книги в библиотеке.
   Над заливом уже догорал закат, превращающий угрюмые отроги Козьей горы в готические фасады.
   Иосиф сложил бумаги в ящик стола и вышел на улицу, спускающуюся к заливу.
   День погас.
   Вода залива стала похожа на мрамор с прожилками.
   Иосиф лег на песок и задумался.
   Услышав смех, он привстал.
   Нимфы, танцующие как хариты в говорящих одеждах, скрылись в зыби вод или обратились в камень.
   "Кажется я не совсем в своем уме..." - подумал Иосиф и потер глаза.
   Начался прилив. У его ног плескалась вода. Чуть поодаль поблескивали рыбацкие сети, темнели дома, в которых было больше вдов, чем жен. В этом виновато было море.
   Домой Иосиф пришел около полуночи. Жена уже спала.
   Всю ночь он правил рукопись. Под утро лампа стала двоиться в глазах, а стол пошел кругом. Не дописав фразу, он уронил голову на рукопись и заснул.
   Вечером того же дня он отправил рукопись в редакцию журнала.
   По какой-то счастливой случайности книга Иосифа попала на рецензию к сочувствующему человеку и вернулась не с казенным отказом, а с деликатными и дельными замечаниями.
   Несколько дней, отгоняя от себя сон, Иосиф вносил в книгу исправления и добавления, после чего отправился на почту.
   На улице было холодно, сыро, самое начало осени. Все вокруг затопила морось. Даже колокол потерял голос. Люди напоминали призраков. Они шли куда-то точно сомнамбулы. Иногда они останавливались, словно наталкиваясь на стену, которую нельзя было обойти.
   Впереди смутно обрисовались очертания церкви и сада, не огороженного и никем не охраняемого. В глубине сада темнел дом. В этом доме прежде жил отец Яков, и сад принадлежал ему. Когда отца Якова арестовали, в заброшенном саду поселились вороны, а в доме разместилась почта.
   На почте было многолюдно. Старики получали пенсию...
  
   Деревья и дома все еще тонули в тумане.
   Иосиф блуждал по комнате, а Рая лежала на кровати, кутаясь в лоскутное одеяло. Ее знобило, и она жила как бы про себя, цеплялась за какие-то дальние мысли.
   Иосиф сел в кресло и стал читать жене письмо из города от сочувствующего человека.
   Рая рассеянно слушала. Ее взгляд блуждал по потолку.
   Иосиф умолк. Он задремал, и письмо с легким шелестом упало на пол.
   Рая подобрала письмо и глянула на мужа. Впервые за долгие годы замужества она вдруг увидела его лицо так близко, и то, что она успела увидеть, удивило и испугало ее. Перед ней был совершенно незнакомый человек.
   Глаза Иосифа вдруг приоткрылись. Он глянул на жену из сна и отвернулся лицом к стене.
   Во сне Иосиф блуждал по лабиринту коридоров, с ужасом осознавая, что не может найти выход. Наткнувшись на железную дверь с глазком, неизвестно куда ведущую, он остановился, помедлил и осторожно толкнул дверь.
   Дверь с жутким скрежетом приоткрылась, и его окутал туман.
   Донесся глухой звон колокола.
   Вместе со звоном из тумана выплыла Рая. Но это была не Рая, а Лия, сестра Раи. Ее выдавал едва заметный шрам на подбородке.
   Иосиф ощутил прикосновение ее волос, губ, вздрогнул и очнулся, все еще переживая это прикосновение...
  
   К полудню туман рассеялся.
   Иосиф сидел в сквере и смотрел на воду, которая выливалась из чаши фонтана. Плеск воды напоминал голос дяди Романа. Он невольно вздохнул. Ему вспомнилось детство.
   Дядя Роман сидел в кресле под яблоней и читал, а Иосиф строил замки из песка. Ему было 7 лет, может быть чуть больше.
  -- Вначале Бог сотворил бездну, небо всех небес, и землю, нечто рассеянное и расплывчатое, как вода, почти ничто... Земля же была безвидна и пуста, и дух Божий носился над водою... Писание больше ничего не рассказывает о начале... Потом это нечто рассеянное и расплывчатое, как вода, собралось в сушу наподобие яйца, повисшего в бездне ни на чем... И тьма высиживала это яйцо, пока Бог не сказал: да будет свет...
  -- И стал свет, и вышли из темноты все уже как-то жившие там... - голосом дяди Романа произнес Иосиф.
   Он вошел в ворота, украшенные саламандрами, пересек двор, по скрипящей лестнице поднялся на террасу и оказался в комнате, оклеенной обоями с желтыми цветами. Вечером от них веяло призрачностью, меланхолией. Вся обстановка отличалась изяществом и утонченностью. На столике из красного дерева стояло круглое блюдо из серебра с изображением знаков зодиака. В блюде лежали бананы, синие сливы и гранатовые зерна. Все это великолепие освещалось хрустальной люстрой, сосульки которой едва слышно позванивали.
   Из окна был виден город. Крыши теснились внизу, потом начинали карабкаться вверх по склону горы к форту и сливались с небом.
   Под окном поблескивала лужа, в которой Иосиф видел проходящих людей как деревья. Они шли вниз головой, ногами вверх.
   Иосиф поднял голову и глянул на окна дома, фасад которого украшали двуликие химеры. Иосиф вздохнул. Он был безнадежно влюблен в некую молодую особу.
   В первый раз Иосиф увидел девочку в сквере у театра. День был жаркий. На девочке было короткое кисейное платьице с открытой шеей. Она сидела в траве, склонив голову, подобно анемоне, и, по-детски шепелявя, будила спящих цикад.
   Спустя несколько дней он увидел девочку на кладбище.
   Иосиф шел по аллее рядом с матерью, пугаясь крестов. Казалось, они вырастали из-под его ног.
   Каркали вороны надтреснутыми голосами, похожими на голос священника, который пел, путая псалмы.
   Ночью Иосиф долго не мог заснуть, ворочался, вздыхал. Заснул он уже под утро. Во сне он вздрагивал, его пугали кошмары.
   Через неделю тетка увезла его шепелявую мадонну на юг. Взобравшись на тощие колени тетки, она помахала Иосифу рукой из окна лимузина.
   Лимузин исчез в облаке пыли, но Иосиф все еще брел по дороге как лунатик.
   У причала он остановился и сел на сваю, опустив голову. Он сидел и прислушивался к плеску воды в камнях.
   На склоне горы лежали коровы точно стадо сфинксов. Вдали смутно синели острова, наполовину скрытые облаками, похожими на свисающий занавес с огненными кистями.
   На город опускался вечер, двоясь в воде залива.
   Лето кончилось. Пришла знобкая осень, потом зима. Темень. Уныло. Голо.
   Всю зиму Иосиф как гусеница гнул спину, писал письма своей шепелявой мадонне...
  
   Небо потемнело. Погода угрожающе портилась.
   "Когда-нибудь эта темнота накатит как прилив и унесет все, и небо, и всех нас, лепечущих свои жалкие роли вместо молчаливого благоговейного поклонения и удивления перед этой бездной..." - подумал Иосиф.
   Из глубины аллеи вышел человек в милицейской шинели. Лицо его было темное от солнца, а глаза тусклые от старости.
   Иосиф с любопытством посмотрел на незнакомца.
   Иногда этот человек подходил к людям, заглядывал им в лицо и уходил.
   Жил он на Козьей горе у маяка.
   Заглянув в лицо Иосифа, человек в милицейской шинели сел рядом с ним, угрюмо сдвинув брови.
  -- Избавься от этой книги, она приносит несчастья... - вдруг сказал он.
  -- Что?.. - переспросил Иосиф. Сглотнув слюну, он закашлялся. От кашля выступили слезы. Пока он протирал глаза, человек в милицейской шинели пропал среди деревьев, на которых качались вороны, растопырив хвосты.
   "Он явно не в своем уме... ну и играл бы уж свою роль до конца... однако, откуда все они знают об этой книге?.. и тетя Карла, и этот сумасшедший?.." - Иосиф хотел рассмеяться, но не смог, получилась лишь вымученная гримаса.
   Начался дождь. Иосиф встал и пошел по аллее. Он шел и разговаривал сам с собой с обычным своим красноречием. У обрыва он остановился и замолчал, не смея вслух выговорить свои мысли.
   Дождь угасал и небо менялось. Оно пожелтело, стало розовым, потом лиловым.
   Вокруг уже царили ночь и тишина.
   Звезды горели зыбкими зелеными огнями, точно глаза, поочередно гаснущие и снова вспыхивающие.
   Иосиф стоял и вслушивался в дыхание тьмы...
  
   * * *
  
   Утром другого дня Иосиф нашел в почтовом ящике Иосиф письмо от сочувствующего человека и повестку, в которой ему предлагалось явиться к участковому.
   Прочитав повестку, Иосиф положил ее на комод и вскрыл письмо. Почерк был незнакомый с завитушками.
   "Аркадия арестовали. Не пишите ему больше.
   С уважением. Флора..."
   Иосиф смял письмо и подошел к окну.
   Сначала расплывчато, как в тумане, а потом ясно и отчетливо он увидел в отражении стекол фигуру и лицо сочувствующего человека. Ему было 27 лет, невысокого роста, волосы рыжие, лицо вытянутое.
   В створке окна отразилась и тетки сочувствующего человека, Флора и Фауна. Старые девы воспитывали Аркадия, пока он дорастал до школьного знания, а когда он учился в университете и забывал, то, что знал, они спасали его от голода.
   Из окна дома напротив донесся назойливый голос радио, и видение померкло.
   Иосиф прислушался. Передавали последние известия. На середине фразы возвышенный голос диктора оборвался. Соседка выкрутила громкость...
  
   В комнате, кроме участкового был невысокий человек в штатском.
   Он представился и, заглянув в раскрытую папку, задал Иосифу несколько вопросов, касающихся сочувствующего человека.
   В кабинете постепенно сгущались сумерки, и человек в штатском включил настольную лампу.
   Иосиф зажмурился. Резкий свет ослепил его.
   Допрос продолжался около часа. К концу допроса Иосиф привык и к лицу человека в штатском, и к его сиплому голосу. Он и дышал, и утирал пот, и ерзал по облезлому стулу, отрывая брюки от взмокшего тела, как человек в штатском.
   Уже утратив интерес к писателю, человек в штатском встал и открыл окно.
   В прокуренную, душную комнату влетела какая-то сентиментальная, глупая мелодия.
   Человек в штатском невольно подумал о вдове, у которой он остановился. Вдова была приятной наружности.
   Человек в штатском был закоренелым холостяком. У него были свои радости, переживания и причуды, которые с годами могли перейти в помешательство. День он проводил на службе, а ночью его ждала холодная постель и кошмары, которые он иногда сочинял сам и даже пытался записать их на бумаге, но не знал как. В первый раз это случилось в ненастную погоду, когда машина пробиралась в темноте по ухабистой проселочной дороге. Видение в виде белокурой женщины выплыло из темноты, точно рыба из воды. Когда машина выехала на шоссе, женщина, с которой он был связан нитью какого-то запутанного повествования, исчезла...
  
   Допрос продолжился уже в доме Иосифа.
   Человек в штатском, молча, листал переписку Иосифа с сочувствующим человеком.
  -- А он умеет рассказывать истории... - заговорил человек в штатском. - Знает с чего надо начинать и чем кончить... и какие слова находит искусные, скользкие, гладкие, но было бы лучше ему хранить свои истории про себя... Скажу тебе по секрету, против всяких правил, твой благодетель впутался в неприятную историю... - Человек в штатском посмотрел на часы. На какое-то время его воображением завладела вдова. Перед глазами мелькнула ее стройная фигура, улыбчивое лицо.
   Иосиф закрыл лицо руками и тут же отвел руки, показалось, будто он летит в какую-то пропасть.
  -- Впрочем, весь этот заговор какой-то сомнительный... слишком легкомысленный... и время они выбрали неудачное... - Человек в штатском расстегнул воротник рубашки. - Не хочу ни тебя, ни себя расстраивать неприятными и грустными вещами, так что задернем занавес этой сцены...
   Взяв у Иосифа подписку о невыезде, незваный гость ушел.
   Жена приоткрыла дверь и спросила Иосифа:
  -- Все обошлось?..
   Иосиф не отозвался.
   Он стоял у окна. За окном осень срывала, торопясь, листья.
  -- Ты меня слышишь?..
  -- Что?.. - Иосиф обернулся, тупо посмотрел на жену. Вымученная улыбка скользнула по его лицу. Сказав что-то невнятное, он вышел на веранду.
   Иосиф курил и пытался вспомнить, что он говорил человеку в штатском.
   "Правый глаз задергался, наверное, снова увижу его..." - подумал он.
   Ему, вдруг, стало страшно. По коже пробежала рябь озноба.
   Показалось, что в двери открылся глазок. Пучок света ощупал чьи-то посторонние лица, скользнул по стенам, покрытым скользкой слизью, и уперся в лицо Иосифа. Он невольно зажмурился и услышал за спиной чей-то шепот: "Иуда..."
   Сумерки сгустились, обесцветили и скрыли все, что было сделано людьми за день...
  
   Ночью Иосифа мучили кошмары.
   Уже под утро из мути сна всплыло лицо человека в штатском и задышало на месте жены. Когда Иосиф обвил его шею веревкой и затянул петлю, человек в штатском вдруг открыл глаза и, запрокинув голову, спросил задушенным, стертым голосом: "Ты что это... зачем?.." - Близко посаженные глаза его слились в один налившийся кровью глаз.
   Иосиф почувствовал, что сам начинает задыхаться, словно у него с человеком в штатском было одно общее тело. Ослабив петлю, он задышал, глубоко заглатывая воздух, и очнулся, все еще сжимая в руках веревку.
   Бросив веревку на пол, точно змею, он подошел к окну и увидел небо будничного дня почти без движения, застывшее, серое.
   Мимо дома проехала полуторка в облаках сизого дыма и пыли.
   Иосиф проводил полуторку взглядом и лег на продавленную кушетку. Он лежал, прислушиваясь к звукам дневной жизни, и наблюдал за тем, как пыль засыпала комнату...
  
   * * *
  
   Длился день.
   Дети терпели школьное время, а взрослые были заняты своей обычной работой.
   Иосиф сидел в библиотеке и писал справки для отчета.
   Уборщица, уже не молодая женщина елозила шваброй по полу.
   Других людей в общественном здании не было.
   Взгляд женщины покружил по потолку, разрисованному плесенью, потом спустился вниз по стене и остановился, наткнувшись на Иосифа.
  -- Смотрю я на тебя и удивляюсь... - заговорила женщина. - Ты только посмотри на себя, на кого ты стал похож... ни богу свечка - ни черту кочерга... как тебя такого жена терпит...
   Иосиф листал бумаги и слушал. Голос женщины напоминал ему ворчание старой суки, сдохшей в прошлом году от кожной язвы. Суку он любил, лечил ее травами и притираниями. Когда он накладывал повязки на ее худой бок, из которого уже вылезали кишки, сука ворчала.
   Женщина вымела ненужный для жизни сор и остановилась у зеркала.
  -- Не знаю, то ли я брюхата, то ли живот пучит... сама себе устроила наказание... съела у соседки винограда, штук шесть ягод...
   Иосиф посмотрел на женщину и улыбнулся. Она стояла у зеркала, опираясь на швабру, на которой, по всей видимости, по ночам летала на Козью гору.
   Женщина ушла.
   Иосиф глянул в окно.
   Женщина шла по улице, спускающейся к заливу, за которым смутно синели хребты Козьей горы, точно занавес, скрывающий вянущий вечер и его бледное отражение в водной глади залива.
   Дверь приоткрылась.
   Иосиф обернулся.
   В комнату вошел Карл, звеня медалями. Где бы он ни воевал, он повсюду собирал награды и наслаждения, как жалованье.
  -- Ты не вовремя... - пробормотал Иосиф и уткнулся в бумаги.
  -- Перестань, я пришел по делу...
  -- Знаю я все твои дела...
  -- Я не шучу...
  -- Ну, хорошо... - Иосиф собрал бумаги в папку. - Что за дело?..
  -- Дело довольно деликатное...
  -- Понимаю... - Порывшись в карманах, Иосиф высыпал на стол мелочь. - Вот все, чем я могу тебе помочь...
  -- Ты меня не понял, у Клары неприятности... я не знаю, что мне делать?..
  -- Иногда лучше ничего не делать... - пробормотал Иосиф.
  -- Что?.. - переспросил Карл.
  -- Я говорю, погода меняется...
  -- Причем тут погода...
  -- Женщины, как погода...
  -- Это точно... - Карл подошел к окну. - Я ведь женился сразу же после достижения нужного возраста... и это был брак по любви, по крайней мере, с моей стороны... Ее звали Лиза... Увы, через год Лиза умерла... Потом были Марина, Лена, Вика... всех не перечислить... Заинтересовавшись одной, я забывал другую, в качестве трофея оставляя у нее прядку своих волос... - Карл усмехнулся и погладил лысину. - В 27 лет я познакомился с Ниной... Я увидел ее на мосту, подумал, уж не собралась ли она прыгнуть в воду, чтобы поглядеть, как живется рыбам и составить им компанию... И вдруг она исчезла... Не раздумывая, я прыгнул в воду вниз головой, едва дно не пробил... Когда я всплыл на поверхность, она сидела на свае как лягушка и смеялась... По всей видимости, она составила обо мне хорошее мнение, вскоре превратившееся в благосклонность и даже в нечто большее... Весной мы обвенчались... Медовый месяц подошел к концу, и я в весьма унылом настроении вернулся к своим козам... Я был пастухом, пас коз в горах... День выдался ненастный, небо было мрачное, холодное, и пейзаж не радовал глаз, вокруг зловеще высились утесы, стеной обступали... Я ехал на лошади по старой дороге к перевалу, которой уже давно никто не пользовался. За все время мне не встретился ни один человек. Дорога поднималась в гору. "Похоже, что эта дорога ведет на небо..." - подумал я, как вдруг лошадь поскользнулась, и я свалился с нее, полетел вниз с обрыва. Если бы не дерево, за которое зацепился мой плащ, я был бы уже в могиле или близко от нее... Час или два я висел на дереве, дрожа всем телом от пронизывающего ветра... Чтобы согреться, я танцевал, изгибался как коза, когда она рожает... Донесся гудок парома. Издали он был похож на катафалк... Постепенно темнело. Небо как в загробном кинематографе показывало мне видения, и вдруг я увидел дядю. Я чуть не заплакал от радости... Еще час или два и дядя нашел бы меня мертвым, но вороны нашли бы меня раньше... Не знаю, где его носило. Он пропал сразу же после свадьбы... Изобразив на лице подобие улыбки, дядя спросил, что я делаю на дереве?.. Я поведал ему обо всем случившемся во всех подробностях, ничего не прибавив от себя. Выслушав меня, он только и сказал: "Ну и ну..." - и бросил мне конец веревки... Вся эта картина и сейчас стоит у меня перед глазами... Вскоре я узнал, что Нина изменяет мне с дядей... Кузина донесла мне эти слухи, возможно из мести... Надо сказать, что в молодости дядя питал слабость к прекрасному полу... женился он в 40 лет на женщине, которая наставила ему рога и родила ему такого же с рогами... Мальчик был копией дяди... Ходить он начал в 7 месяцев, а с 3 лет уже занимался рукоделием, но это другая история... Не доверяя кузине, я спросил Нину: "Что за отношения у тебя с дядей?.." - "Он дьявол!.." - прошептала она и боязливо покосилась на окно... По невежеству и отсутствию воображения я не совсем правильно понял ее восклицание, сказал: "Это смешно..." - Не понимаю, как можно верить в то, чего нельзя видеть. Насколько мне известно, эта личность существует только в воображении... Ближе к осени дядя опять исчез, а у Нины случился припадок, вызвавший преждевременные роды. Она родила мертвого ребенка. Мальчик оказался незваным... После похорон мальчика Нину стали мучить кошмары... и я бежал от нее босиком, не нашел своих сапог... Около недели мы избегали друг друга, потом снова сошлись, но ненадолго... она пыталась покончить с собой, правда, неудачно, веревка оказалась подгнившей в нескольких местах и порвалась... я нашел ее в луже мочи на полу... от страха она обмочилась и потеряла сознание...
   Карл умолк.
  -- Мне кажется, он нас подслушивает... - прошептал он.
  -- Кто?..
  -- Видишь, вон того типа в кожаной фуражке и в очках?..
  -- Вижу, ну и что?..
  -- Ты его знаешь?..
  -- Нет... наверное, журналист из города... видно по глазам и манерам...
  -- Все что-то пишут... одни - доносы, другие - допросы...
  -- Ты на что намекаешь?..
  -- Ни на что я не намекаю... пожалуй, я пойду, не буду тебя отвлекать...
  -- А как же твое деликатное дело?..
  -- Поговорим об этом после в более подходящее время...
   Карл ушел.
   Вскоре ушел и журналист.
   В комнате потемнело. Опять начался дождь, обращающий пыль в грязь.
   Прислушиваясь к невнятному шуму дождя, Иосиф погрузился в какую-то неопределенную задумчивость. Иногда он вдруг всхлипывал, замечая, что из уголка рта ползет тонкой струйкой слюна. Он был переполнен странными мыслями и подозрениями, которые собирались в нечто похожее на продуманный план...
  
   Погасли последние отблески дня.
   Иосиф сложил бумаги в ящик стола и вышел на улицу.
   Обвисшие флаги на фасаде здания клуба напомнили ему о приближении праздника. Утром он тоже вывесил флаг, очистив его от паутины. Привычка вывешивать флаг перешла к нему от отца.
   У магазина Иосиф наткнулся на человека в милицейской шинели, который заступил ему дорогу, и странно, в упор посмотрел на него.
  -- Ты, я вижу, вовсе и не предполагал такой развязки... - сказал он и пошел прочь.
   Иосиф устремился за ним.
  -- Постойте, я хочу спросить вас...
   Иосиф уже бежал, но не мог его догнать.
   Наткнувшись на забор, он остановился. Человек в милицейской шинели исчез.
   "Проскользнул в какую-то щель в заборе... или крылья надел на плечи..." - подумал Иосиф и побрел назад. За спиной он слышал карканье ворон и смех жителей потемок.
   У дома Иосифа ждала жена. Она куталась в платок из козьего пуха.
  -- Где тебя черти носят... кажется, у меня схватки начались... надо ехать в райцентр...
  -- Мне же нельзя... я под подпиской...
   Они вошли в дом.
   Жена прилегла на кровать, а Иосиф вышел на веранду, закурил. Человек в милицейской шинели не выходили у него из головы.
   "Явно сумасшедший... воображает, будто что-то знает..." - Загасив окурок, Иосиф вернулся в дом и лег на продавленную кушетку. Постепенно мысли рассеялись и он покорился сну.
   Во сне Иосиф был не Иосифом, а кем-то другим. Он блуждал по дому, недоумевая и удивляясь. В доме царило запустение. Он остановился посреди комнаты, потом подошел к разбитому окну и заткнул его подушкой.
   Вдруг кто-то с силой вытолкнул подушку из окна. Она плюхнулась на пол, подняв рой пыли.
   Иосиф выглянул в окно и увидел тележку, в которой жена возила навоз и танцующего у тележки человека в милицейской шинели. Он повторял судорожные движения языков пламени, которые лизали страницы какой-то книги.
  -- Проклятая книга, проклятая... - бормотал он.
   Иосиф очнулся и пепел, летающий точно рой огненных пчел, застыл в воздухе.
   Опасливо глянув по сторонам, Иосиф встал. Он испытывал недоверие к вещам, которые его окружали.
   "Это всего лишь сон..." - успокоил он себя и пригладил рога из волос.
   Сон подействовал на него, но не вполне покорил.
   Светало. Было свежо, почти холодно. Птицы царапали голое небо.
   Иосиф зябко повел плечами и прикрыл створку окна.
   Послышался странный шум.
   Он пугливо оглянулся.
   Из темноты вышла жена, неестественно широко расставляя ноги. Хватаясь за стены, она подошла к Иосифу.
  -- Ты что это?.. - прошептал Иосиф и, заглянув в ее глаза, опустевшие, потерявшие всякое выражение, все понял.
   Через полчаса жена Иосифа уже ехала в кабине полуторки в районную больницу.
   Шофер выглядел усталым. Усталость собиралась в нем от одиночества труда и накапливалась где-то внутри.
   Иногда шофер отвлекался от дороги и смотрел на женщину.
   От толчков женщина морщилась, стонала или вскрикивала и хваталась за живот.
  -- Ничего, милая, потерпи, скоро будем на месте... - шептал он, вспоминая свою жену. Она умерла прошлой весной от родовой горячки. Он любил жену, но жили они не очень счастливо из-за ее мнительного и болезненного характера...
  
   * * *
  
   Полуторка скрылась в сизой дымке осени.
   Ни в этот день, ни в последующие дни Иосиф не смог дозвониться до районной больницы. Женский голос спрашивал его: "Вам какой номер?.. Соединяю..." - после чего в трубке хрипело, свистело, щелкало. В хор потусторонних звуков вдруг врывалась музыка.
   Лишь спустя месяц Иосиф получил письмо от жены.
   Почерк был неразборчивый с наклоном то в одну сторону, то в другую, как будто жена писала с закрытыми глазами. В одном месте чернила расплылись.
   "Машина сломалась на полпути и до города я добиралась водой.
   Роды были тяжелые. Я родила девочку и назвала ее Анной.
   Живем мы в доме на набережной, окна смотрят в воду.
   Писать в сущности больше нечего.
   Мне нужно твое согласие на развод..."
   P. S.
   "Читала о тебе в газете. Весьма сожалею..."
   Иосиф читал и шевелил губами, как если бы произносил слова вслух.
   Прочитав письмо, он задумался.
   "Странное письмо... и что она могла прочитать обо мне в газете?.."
  
   В доме на набережной жила Кира, жена брата Иосифа.
   Весной Кира была проездом в поселке. А потом появился Глеб. Худой, бледный, к тому же простуженный, он напоминал охрипшее приведение.
   Иосиф показал ему свой дом, сад и разные усовершенствования.
   Ужин прошел на веранде довольно уныло.
   "Как же, помню... - Иосиф провел рукой по лицу, как будто паутину смахнул. - Рая приготовила мясо, которое и собаке было бы не по зубам, а после ужина Глеб рассказывал о своих подвигах... был и автором, и актером, и зрителем в одном лице... врал, без сомнения... наговорил такого, что едва не довел Раю до слез... Я ушел в дом, намереваясь ответить на письмо дяди, но тем все и кончилось... Я написал всего каких-нибудь жалких пять-шесть строчек... Перо начало спотыкаться, строчки покосились... Я что-то вычеркнул уже с закрытыми глазами и заснул, уткнувшись лицом в бумагу... Утром я ушел на службу... До полудня я писал справки для отчета, потом пришел Карл... Домой я вернулся в самом жалком виде и узнал, что Глеб уехал... неожиданно появился и так же неожиданно исчез... а Рая покраснела, сообщив мне эту новость..."
   Послонявшись по комнате, Иосиф вышел в сад в самом подавленном и меланхоличном настроении.
   Он блуждал по саду, разговаривая сам с собой обрывистыми фразами. Одну из фраз он повторил несколько раз и остановился, наткнувшись на тележку, в которой жена возила навоз.
   Вернувшись в дом, Иосиф сел писать письмо жене.
   "Рая, привет. Прости, что взял на себя смелость побеспокоить тебя своим письмом.
   Как малышка? Ей уже месяц и два дня.
   У нас опять лето. Погода стоит жаркая. Чувствую себя прескверно. Не выношу жары. Ночью не могу заснуть, лежу, укрывшись одной простыней и высунув ноги наружу.
   Начал накрапывать дождь, но он только чуть-чуть прибил пыль.
   Карл болеет, говорит, что кто-то напустил на него порчу.
   Директор клуба пишет очередной сценарий,
   Все как обычно. Радостей мало, да и откуда им быть? Один день похож на другой. Что-то читаю, иногда с пользой.
   Ну вот, кажется всё, весь лист исписал. Больше писать нечего.
   Поцелуй за меня малышку..."
   Перечитав письмо, Иосиф подошел к окну.
   Дети играли в войну, прыгали, кричали как воробьи.
   Иосиф невольно улыбнулся и лег на продавленную кушетку.
   Мысли отгоняли сон.
   "Почему Рая решила развестись?.. Может быть не я отец ребенка?.. А если не я, то кто?.." - В поисках доказательств, предоставив некоторую работу и воображению, Иосиф истощил все свои силы и заснул.
   Сон дал его мыслям совсем другое направление...
  
   Во сне Иосиф пережил давний роман с одной чувствительной особой, в котором действие топталось на месте и все больше запутывалось. Эту чувствительную особу звали Света. Она была кузиной его шепелявой мадонны, чуть ли не падала в обморок от охватывающих ее смутных чувств и готова была отдаться Иосифу, даже не узаконивая отношений.
   Все происходило в сумерках угловой комнаты дома с химерами. Света плохо видела в темноте и отдалась не Иосифу, а Глебу.
   Зазвонил будильник и Иосиф стал собираться на работу, чувствуя себя преступником.
   День он провел в клубе.
   Посетителей в библиотеке было не много. Всего две женщина.
   Запел ветер, легонько прошелся по веткам, украшенным гагатами и перлами, как по струнам. Зазвучали гаммы.
   Женщины ушли. Иосиф прилег на диван и его окружили воспоминания.
   Он не заметил, как заснул.
   Во сне ему привиделся Карл. Весь облепленный медалями, он кружил в толпе женщин. Одна из женщин прижалась к нему, потерлась раздвинутыми бедрами. Движимый желанием, Карл обнял женщину, но она вдруг оттолкнула его, расхохоталась и вонзила в него нож. Брызги крови разлетелись во все стороны.
   Иосиф проснулся и спас жизнь Карлу...
  
   Карл привстал, озираясь. Никого, только тени на потолке и стенах.
  -- Слава богу, это был всего лишь сон... - прошептал он с дрожью в голосе и перекрестился, хотя обходился без бога и молитв.
   Сон Иосифа странным образом проник в сон Карла и привел его в смущение.
   Рассказывая Иосифу свою историю, Карл умолчал о том, как Нина пыталась его убить.
   В ту душную августовскую ночь он проснулся, почувствовав острую боль в шее.
   На полу валялась забрызганное кровью одеяло.
   Обмотав рану полотенцем, он подошел к окну.
   Солнце еще золотило хребты Козьей горы. Он стоял и смотрел на залив. И вдруг он увидел Нину. Она стояла на мосту через залив в одной ночной рубашке и взмахивала руками, как будто пыталась взлететь, но кто-то удерживал ее.
   Взмахи рук становились все слабее и реже. Она покачнулась и исчезла.
   Тело утопленницы всплыло уже за мостом. Течение увлекало ее все дальше от берега.
   Утром другого дня прилив вернул тело утопленницы к тому же месту. Оно ныряло и всплывало, грациозно покачиваясь.
   Спасатели выловили тело утопленницы багром и подтащили к берегу.
   Карл стоял в толпе зевак и не сводил с нее глаз. Их разделяло всего несколько метров.
   Утопленница выглядела как живая. Глаза ее были открыты, губы улыбались. В уголках губ пузырилась вода, словно она дышала водой.
   Карл невольно всхлипнул, и сцена утонула в слезах запоздалого раскаяния.
   Уткнувшись лицом в подушку, Карл вдруг почувствовал, как руки Нины, превратившиеся в плавники, страстно обняли его и потянули на дно...
  
   * * *
  
   Смеркалось. На море царил штиль. Поблескивая золотом, пурпуром и лазурью, облака стекали в воду у границы двух царств, небесного и земного.
   Иосиф стоял у окна, кутаясь в лоскутное одеяло, и смотрел на дом, украшенный химерами. Ему было около 7 лет. Он стоял в толпе за спиной шепелявой мадонны, которая неожиданно обернулась. Заглянув в фиалковые глаза девочки, позволяющие читать все ее не вполне невинные мысли, он вдруг почувствовал, что под ногами нет опоры. Невольно взмахнув руками, он полетел. Город превратился в светящуюся точку и погас. Открылась луна, промелькнули звезды и остались далеко позади. Иосиф даже не успел прикрыть глаза рукой. Он уже приближался к раю, когда в дверь кто-то постучал.
   Еще в плену сонного оцепенения, он приоткрыл веки.
   Дверь скрипнула, приоткрылась.
  -- Можно войти?..
  -- Да, конечно... - Иосиф привстал.
   В комнату вошел господин в очках. В поселке его звали Историком. Он преподавал историю в школе.
  -- Соседка сказала, что вы приходили ко мне по делу... сожалею, но я вынужден был уехать...
  -- Я нашел одну странную книгу без начала и конца и мне нужен был ваш совет... Где же она?.. - Иосиф порылся в бумагах...
  
   В роду Историка все отличались склонностью к возвышенному. Его прадед увлекался поэзией, но не приобрел известности, причиной тому была краткость его жизни, а дед прославился, хотя и написал всего одну книгу. Он имел дело с такими явлениями, причина которых казалась необъяснимой.
   И отец Историка увлекался историей.
   Вышло так, что однажды отец Историка исчез. Он отправился искать лоно Авраамово, некое чрево, куда отлетает расставшаяся с телом душа. Расположено оно где-то на севере неподалеку от преисподней, но где именно едва ли можно сказать определенно. Блуждая среди островов, отец историка наткнулся на одноглазого рыбака и спросил, какой дорогой ему плыть дальше. Рыбак сказал: "Не знаю, но не этой... мой брат уплыл этой дорогой и до сих пор не вернулся... оставил жену вдовой, а она у него сущий ангел..." - Мысленно представив себе, как ангел ласкает дьявола, отец Историка простился с рыбаком и поплыл дальше. Ближе к вечеру ему встретилась стая сирен. До пупа эти существа похожи на женщин с еще не набухшими грудями, прочее же у них заканчивалось как у рыб. Отец Историка знал, что услышав их пение, люди начинают смеяться и, смеясь, сходят с ума от зуда в ушах или умирают. Он заткнул уши и не услышал, как к барке подкрался смерч, взбаламутил воду и поднял ил столбом.
   Барка попала в водоворот, который поглотила ее словно пропасть, не оставив никакой надежды на спасение.
   Мать Историка звали Кларисса. Она была блудлива с детства и доступна каждому, как театр, открытый для зрителей, но ее любовники не оправдывали доверия, предавали и обманывали ее, а дети рождались уродами.
   У Историка было три брата, и все они довольно плохо кончили.
   После исчезновения мужа, терзаемая стыдом и раскаянием, Кларисса написала письмо в газету с просьбой к мужу вернуться, и неожиданно для себя получила ответ. Она приготовила ложе, оделась как невеста и стала ждать мужа, опасаясь не узнать его.
   Вечером другого дня в дверь постучали.
   Она невольно вздрогнула. Она стояла посреди комнаты, элегантно одетая с золотой цикадой в кудрях.
   Дверь была не заперта.
  -- Можно войти?..
   В сумерки комнаты вошел незнакомец.
   Увидев Клариссу, он как-то странно всхлипнул и сполз по стене на пол. По всему его телу прошла судорога, глаза остекленели, челюсть отвалилась, а кожа сделалась холодной и липкой.
   Преисполненная страха, Кларисса зажгла лампу и узнала в незнакомце отца, хотя в результате инсульта у него искривилось лицо...
   Отец Клариссы от рождения был отравлен поэзией. Еще не умея ходить, он описывал то, что воображал. Он верил только воображению и на все остальное смотрел сквозь пальцы.
   В 27 лет он женился и вскоре исчез. Случилось это в ночь под рождество. Муза, так звали его жену, спала и проснулась как от толчка. В комнате царила тишина. На комоде у зеркала она нашла письмо:
  
   Ночь. Тишина.
   Плеск вина,
   Обрывки разговора
   Сверканье глаз, фарфора.
   Рокот рояля.
   Из-за дали
   слов не разобрать.
   Пора спать.
   Тишина мешает, окликает, зовет,
   то назад, то вперед,
   не дает спать,
   витает кругами.
   Жизнь, как и сон, нельзя исчерпать
   и измерить шагами.
   Можно лишь вспоминать
   объятия, мать...
  
   О себе я знаю не более,
   нежели жена.
   Знаю лишь о боли,
   и той жизни, что сожжена.
   Знаю, как меня в детстве звали,
   все остальное едва ли.
   Жил я в доме с аптекой,
   окруженный опекой,
   все стояли на страже,
   и ангелы даже.
   Я окончил школу и на всякий случай
   смешал себя с кучей,
   говорил, переходя на шепот.
   Все это опыт.
   Говорить мы не могли иначе.
   Я мечтал об удаче,
   рассказывал о Союзе
   басни и хуже,
   и держался подальше от власти и веры,
   меня волновали сферы.
   Там нет ни грязи, ни суеты,
   и ощущения тесноты
   с галлюцинациями слуха,
   так вредными для уха.
   Жил я скромно,
   как все, но ровно,
   даже в рваной пижаме
   я принадлежал к сверхдержаве,
   но порой,
   прятал под веком слезу,
   как смолу под корой
   прячет сосна в лесу.
   Видел я и свет, и тени,
   и не без лени,
   стремился за раму продлить картину,
   пока все не ушло в тину.
   Дом превратился в почтовый адрес,
   а страна изменила абрис.
   В Риме у меня была диета,
   как у поэта,
   полгода я жил, и ни с места,
   проверяли меня или издевались, неизвестно.
   Даже пророка
   сводит с ума ожидание срока,
   меня уверяли - все принадлежит завтра,
   и день я засчитывал за два.
   Наконец, с дрожью в теле
   я вцепился в перила, как в край постели.
   С палубы я увидел Понт,
   и Рима горизонт.
   Все темнее свет,
   все больше фальши.
   Вода затягивала след,
   я уплывал все дальше.
   Ночь уже стояла во весь рост,
   разостлала покрывало звезд.
   Ничего не увидеть, даже силясь,
   и чайки скрылись.
   Лишь волны бормотали смутно
   мое имя и возраст как будто.
   Я стоял, устремив взор за борт
   на Вест или на Норд
   и жил в былом,
   где-то между Добром и Злом...
  
   Где я только не обитал,
   что-то дарил, продавал,
   пел в хоре, подражая птицам,
   играл, верил лицам,
   сочувствовал тому, что бывает с другими.
   Назовем это делами благими,
   о которых вспоминают после
   не важно, кто, Магомет, Христос ли...
  
   Улыбка мой рот кривит.
   И снова сумрачный вид.
   Кутаясь в складки тоги,
   я подвожу итоги.
   Как хорошо, когда некого винить
   и некого благодарить...
  
   На столе чернеет виноград.
   Не стоит смотреть ни вперед, ни назад...
  
   Длилась ночь.
   Вся ночь Кларисса сидела и смотрела на тело отца, которое уже покинула блудная душа.
   Утром она вышла на середину моста через залив и бросилась в воду. Утопая и тяжелея, она опускалась все ниже и ниже. Достигнув дна, она почувствовала прикосновение водорослей и пришла в себя. Изогнувшись как змея, она попыталась вырваться из объятий воды, но, увы...
  
   Историк любил мать.
   В детстве он среди ночи вставал, подкрадывался на цыпочках и целовал ее.
   Умудренный пагубным опытом отца, Историк выбрал себе другую судьбу, однако и он попал под власть муз. Несколько лет он писал книгу, думая, что он писатель. Он создавал действительность, которой без него вовсе не было бы, страдая то манией величия, то чувством неполноценности.
   Увлечение Историка сочинительством не осталось без последствий. Его арестовали. Власти увидели в его романе то, что он сам не заметил.
   Свой срок Историк отбывал на островах.
   День он проводил в библиотеке, выдавал книги, а вечером возвращался в камеру.
   Солнце ушло за море, кутаясь в огненные ризы.
   Появилась луна. Лунный луч проник в камеру, тронул лежавшие вдоль и поперек тела арестантов и, блеснув в глазах Историка, исчез среди нагромождения туч, похожих на валуны. Ветер катил их к горизонту, громоздя горы на горы.
   Кутаясь в телогрейку, Историк стоял у окна. Он был похож на облинявшего ангела, проскользнувшего сквозь решетки. В туманной неясности рисовались зеленеющие виноградники, оливковые деревья, доносились звуки музыки, женский смех.
   Все это существовало только в воображении Историка.
  -- Ну и компания подобралась... - заговорил незнакомец. Он стоял у двери. - Один за химерами гоняется, летает ногами вверх, спускаться ему некогда, у другого не все дома... - Незнакомец почесал спину, зевнул. - Что смотришь?..
  -- Так, вообще... - пробормотал Историк и лег на нары.
   Длилась ночь. Арестанты спали кто подбородком вверх с раскрытым ртом, кто ничком или на боку.
   Вдруг лязгнули запоры. Дверь со скрипом приоткрылась.
  -- Историк... на выход с вещами... и поторопись...
   Историк выделялся среди окружающих и Вагнер, начальник тюрьмы, назначил его воспитателем своей дочери. Ее звали Сара. Мать Сары умерла на сцене провинциального театра. Она не смогла выйти из роли Иокасты в "Царе Эдипе". Когда Эдип выколол булавкой себе глаза, она покончила с собой на глазах у зрителей.
   Днем Иосиф был учителем истории и географии. Девочка не сводила с него глаз. Слова казались ей маленькими крылатыми существами, вылетающими из его рта. А вечером они сочиняли трагедии и комедии и ставили их на сцене, для которой приспособили кровать с балдахином. С разрисованными охрой бровями и губами они доводили себя до слез или умирали от смеха.
   Сара все больше привязывалась к Историку. Симпатия была взаимной. Девочка была очаровательна, вся в мать.
   Когда Историк вернулся в город, между ними завязался роман в письмах, о чем Вагнер узнал слишком поздно. Он почувствовал себя ограбленным. Он сжег кровать с балдахином и все писания Историка с непонятной ему игрой интриг. Он сжег бы и их автора, и саму реальность. И все же он сдался, сказал "да", правда, при условии, чтобы Историк не появлялся ему на глаза.
   Сара приехала в город, но Историк уклонился от встречи с ней. Привязав себя к стулу, он писал книгу и обретал уверенность в себе. Жил он как монах в угловой комнате коммунального дома с соседями, отставным полковником, далеким от поэзии и философии, и вдовой, окружившей себя кошками и собаками. Обстановка убогая. С потолка свисала латунная разветвленная люстра. У окна стоял стол для писаний, на котором лежали книги. В нише стены пряталась кушетка, обитая серой тканью. Под кушеткой поблескивал эмалью ночной горшок. Ни штор на окнах, ни зеркала. Они казались Историку излишней роскошью.
   Прошел год или два, а может быть целая вечность. Книга росла медленно. Иногда перо само скребло бумагу. Это случалось, когда Историк видел меж строчек Сару.
   Ночью Историка ждал сон, в который он входил как в холодную воду.
   Как-то Историка разбудил стук в дверь. Он привстал и увидел в проеме двери полковника в орденах как в латах.
  -- Чем обязан?.. - спросил Историк и отвел взгляд. Визит полковника удивил его.
  -- Оденься поприличней и приходи... У меня юбилей... Собрал всех, кого знал когда-то... Думал, что жизнь их исправит, а она их только испортила... все те же дураки, только под другими колпаками... - Полковник глянул на стол, заваленный бумагами. - Писать я не умею, но иногда так и тянет написать роман ужасов...
   Полковник ушел.
   На юбилее полковника Историк совершенно случайно узнал, что Сара покончила с собой на сцене театра под аплодисменты зрителей. Как и ее мать она стала жертвой одного и того же миража, не смогла выйти из роли Иокасты.
   Историк нашел этот театр среди холмов и петляющих лестниц.
   Стены и карнизы здания обвивали виноградные лозы. Из листьев и гроздей выглядывали гарпии. У портика входа сидели львы. Солнце уже зашло, но они все еще щурились. Перед зданием театра был разбит сквер. В фонтане плескалась вода.
   Историк постоял, прислушиваясь к невнятному смеху воды, и направился к портику входа.
   В вестибюле было темно. Вахтер дремал за столиком.
   Историк вошел в пустой зал. Он стоял и смотрел. По его лицу скользили слезы.
   Вдруг он услышал голос Сары.
   "Не тревожься обо мне
   И слов пустых не слушай... позабудь..."
   Озноб пробежал по коже.
   Закрыв лицо руками, Историк ушел...
  
   Историк читал книгу, а Иосиф стоял у окна и смотрел на Козью гору, которую скорее можно было угадывать, чем видеть. Она тонула в тумане.
  -- Даже не знаю, что сказать... книга так необычна... - заговорил Историк. - Есть в ней своя философия... правда, иногда теряется нить повествования... и персонажи... впрочем, все как в жизни...
   После довольно продолжительного и путаного монолога Историк ушел. На стуле осталась его шляпа и газета.
   Туман рассеялся.
   Иосиф рассеянно полистал газету. Бегло читая заголовки, он наткнулся на статью, которая привлекла его внимание:
   "В последнее время участились поджоги библиотек.
   Преступник сжигает книги, иной раз вместе с их авторами, и исчезает, не оставляя никаких улик. Следствие питалось лишь слухами и догадками, пока некий Сумароков не написал донос на самого себя.
   Есть все основания полагать, что донос написан не сумасшедшим, выдающим свой вымысел за исповедь, так как к письму прилагается список жертв..."
   Прочитав имя автора статьи, Иосиф смял газету.
  -- Мог бы и себя занести в этот список... - пробормотал он. Губы его кривились, а плечи вздрагивали, сотрясаемые беззвучным смехом. - По всей видимости, это очередная мистификация Глеба... и вряд ли я заблуждаюсь...
   Через неделю после визита человека в штатском, Иосиф получил письмо от дяди, из которого узнал, что Глеба арестовали, по подозрению в заговоре. Заговор окончился неудачей и повлек за собой множество неприятных последствий. Глеба арестовали, но он бежал, переодевшись в женское платье, и поселился на одном из островов, из тех, которые меняют свое местонахождение. Их еще называют плавающими.
   Впрочем, вся эта история от начала до конца вполне могла быть заимствована Глебом из какой-либо забытой книги или выдумана им самим и не без умысла.
   После некоторого раздумья Иосиф написал письмо жене.
   "Рая, привет!
   Я прочитал статью в газете о маньяке, который сжигает книги иногда вместе с их авторами.
   Успокойся, это не я и не Глеб, хотя он вполне мог быть этим маньяком.
   Дядя пишет, что он скрывается на островах, пьет вино и выщипывает у себя седые волосы.
   За окном уже вечер. Тени растут, становятся все длиннее и боязливее. Что-то их пугает и влечет.
   Больше писать нечего и глаза устали от этих стен.
   Поцелуй за меня малышку..."
  
   Над поселком уже царила ночь, когда Иосиф пришел домой. В комнате было темно и тихо. Он разделся в темноте и лег на кровать. Сон не приходил. Мешало ощущение холодной пустоты на месте жены. Кутаясь в лоскутное одеяло, он перебрался на продавленную кушетку и заснул.
   Во сне Иосиф жил в раю, куда он посадил себя как дерево.
   Проснулся он как от толчка. События сна забылись, остались только цветы, разбросанные по полу и смутно напоминающие запах жены.
   По всей видимости, ночью была гроза.
   Иосиф встал и подошел к окну.
   Небо посветлело, стало просторней и выше, а гром едва грохотал, чуть слышалось эхо.
   Кто-то постучал в дверь.
   Иосиф невольно вздрогнул и обернулся.
   В комнату вошел директор клуба вместе со своим запахом и тоской. С рождения он был худым, вертким подростком, с вечно забинтованной от ангины шеей. До десяти лет он мочился в постель. В тринадцать лет он узнал другие запахи жизни, переспал с родной теткой, женщиной, старше его на пятнадцать лет, и стал задумываться. Когда подошла война, он удачно избежал призыва. Мать выправила в его бумагах год рождения с 1923 на 1928 и услала к дальней родне. В 30 лет он женился. Работал он шофером на автобазе. Как-то он вернулся из командировки раньше времени.
   И кто потянул его заглянуть в окно соседа по бараку?
   Увидев в щель между занавесками жену и оседлавшего ее соседа, он замер. Он стоял и смотрел даже и против желания, потом поднялся по гнилым ступенькам крыльца, прошел по коридору, заставленному общим хламом и скрылся в своей комнате.
   Вскоре пришла жена. Он исподлобья глянул на нее и наотмашь ударил по лицу. Голова ее мотнулась назад, задела абажур, низко свисающий с потолка над столом. Лампочка моргнула и погасла.
   Собрав в чемодан вещи, попавшиеся под руку, он мучительно улыбнулся своему отражению в зеркале. Улыбка разорвала его на две части. Одна часть его лица была уже далеко от жены, а вторая прислонилась к ней.
   С тех пор он смотрел на женщин, как на добавочное тепло в постели.
   Минуту или две директор рассматривал ногти на своих растопыренных пальцах, потом посмотрел на Иосифа что-то знающим взглядом.
  -- Конечно, все это одни только предположения и догадки, но... одним словом, завтра с утра я жду тебя в клубе...
  -- А в чем собственно дело?..
  -- Ты знаешь, в чем дело... и не улыбайся...
  
   Утром другого дня Иосиф написал заявление об увольнении по собственному желанию и пошел в клуб. Около часа он ждал директора в приемной.
   Дверь приоткрылась и в комнату вошла уборщица.
   Увидел вместо директора уборщицу, Иосиф нервно мигнул глазами, скомкал заявление и целый день бродил неизвестно где. К вечеру он появился у магазина. Его знобило. Вино натощак подействовало приятно. Стало чуть-чуть теплее и отошло, отвалилось что-то от сердца.
   Он допил вино и пошел. Дорога привела его на кладбище. Около часа он лежал под соснами на усыпанном хвойными иглами песке. Над ним шумели сосны. Что-то неизъяснимое и мудрое было в этом шуме.
   Иосиф не заметил, как заснул, и ночь провел среди призраков. Они вырастали из земли как деревья в рост человека. Явились все его дядья и тетки, со своими мужьями и детьми. Пришел и дед с кадильницей. Он, спустился по лестнице с третьего неба.
   Родственники с сочувствием и с сожалением смотрели на Иосифа, пока выходивший из кадильницы дым не скрыл всю эту сцену...
  
   Утром Иосиф вернулся в поселок.
   Рабочие капитально ремонтировали крышу храма, гремели железом. Женщины ковырялись в огородах. Дети играли в войну. Бог созерцал. Все делали свое дело.
   На паперти у храма Иосиф увидел старика. Он был похож на обрубленное топором дерево. Между остатками ног лежала шляпа.
   Иосиф бросил в шляпу несколько монет и вошел в храм.
   В храме было душно и темно. Шла служба.
   Блуждающий взгляд Иосифа скользнул по стенам. Ряды икон в предельно убедительном виде изъясняли все религиозные истины тем людям, которым слова и книги ничего не говорили. Это был язык для глаз со своим запасом форм, условных правил, с мучительно приобретенным стилем и манерой речи.
   Не дождавшись конца службы, Иосиф вышел из храма и пошел вниз по улице. Он шел и вспоминал детство. Бабушка, от которой он получил первые знания о боге, шла рядом с ним. Маленького роста, ничтожного вида, она семенила ногами, едва поспевая за его шагом.
   У своего дома Иосиф остановился, как у чужого. Калитка была открыта. Она покачивалась и всхлипывала. Иосиф торопливо подумал о жене и посмотрел на окна.
   Окна были темные. В доме копилось молчание.
   До крыльца Иосиф не дошел, упал на колени у пустой собачьей конуры, шумно выпустив из себя воздух. Его стошнило. Озябший, опустошенный, он вполз по ступенькам крыльца в дом и повалился на кровать. Кровать ходила под ним ходуном, двигалась, переезжала с места на место. Ему снилась жена, одетая словно птица, одеждой крыльев. Она вошла в дом около полуночи и не вышла...
  
   * * *
  
   Легкий туман поднялся от реки и, передвигаясь по низине, затопил поселок.
   Запели петухи.
   Иосиф приоткрыл глаза и зябко поежился. За ночь он отвык от себя. В полутьме вдруг открылись бледно-карие, птичьи глаза жены. Вспомнился вкус ее губ.
   Всхлипывая и вытягивая губы, он допил чай, закутался в одеяло и снова задремал от теплоты ощущений.
   Осень была облачная, скучная. Иосиф привыкал к одиночеству. Лампу он не зажигал, жил в сумерках. Иногда он выходил в сад. В фуфайке, натянутой на голое тело, он слонялся между стволами деревьев, нервно позевывая, или сидел на веранде, тупо рассматривая собственные руки и вздрагивая от случайного шороха.
   Было уже далеко за полночь.
   Кутаясь в лоскутное одеяло, Иосиф лег на продавленную кушетку и очутился на небе. Час или два он кружил и петлял среди светил в местах, где легче встретить бога, чем человека. Очнулся он уже без крыльев. Среди поросли дрока и чертополоха цвел душистый левкой, приятный своей окраской и запахом.
   Он увидел все это на голой стене в подтеках и пятнах и понял, что пришло пробуждение.
   "Цветы завяли... что же осталось?.." - сумрачный и хмурый он оделся и вышел из дома. Он шел и шел, но не нашел ни края земли, ни бога, и вернулся, но не один. Он привел в дом лишних для жизни людей. Ступая гуськом, они вошли в сумерки дома, нагруженные тоской вина.
   Все они были местными знаменитостями. Кто был прославлен, кто ославлен. Среди них были и уже осужденные на небесах, и те, кто спасал отечество, а потом спасался от отечества.
   С этого дня дом Иосифа светился всеми окнами и скрипел всеми дверями.
   Всю зиму одни люди приходили, другие уходили. Были среди них и образованные с утонченным вкусов, и даже философы, больше опирающиеся на наглядную убедительность, чем на принудительную силу доказательств.
   Иосиф был их хронистом.
   История не слишком приспособленного к жизни Бориса заняла в книге всего несколько строчек. Его оставила жена, но иногда она являлась ему во сне, пряча хвост как у рыбы за гибкой спиной. И история страдающего слепотой Григория, видящего все смутно, словно в тумане, не различающего, что от мира сего, а что от лукавого, нашла свое место в книге. Дом напоминал ему видение, не обладающее достаточной убедительностью, а его обитатели казались призраками, которые говорили о том, к чему он привык относиться с недоверием.
   Попал в книгу и Афанасий, исполняющий арии Вагнера не своим голосом, и Фома неверующий, он проткнул себе уши шилом, чтобы не слышать нашептывания змея искусителя, и Валерий, который на ночь переодевался в женскую одежду.
   Нашлось в книге место и Филарету, который пьяный был несносен, а трезвый скучен, и Лаврентию, обычно он молчал, соблюдал осмотрительность и проявлял понимание обстановки, но вино развязывало ему язык, и он болтал, о чем не следовало.
   Несколько страниц в книге досталось Петру. Он лишился ноги в последней войне и знал такие истории, которые лучше сберечь про себя. Проснувшись утром и приладив себе деревянную ногу, он уходил побираться. Возвращался он ближе к ночи и не всегда с пустыми руками.
   Одному из гостей Иосиф посвятил целую главу. Его звали Семен. Мать родила его, когда кончается обыкновенное у женщин. В 7 лет он потерял свои первые зубы, а еще через 7 лет - невинность и начались его скитания. Он прошел войну, тюрьму и всевозможные унижения, прежде чем приобрел скандальную славу и известность как писатель, которая не принесла ему ни каких-либо особых официальных наград, ни материальных благ.
   Попал в книгу и грек Феофан. Он был художником. Днем он рисовал, добавляя от себя недостающие краски, а по вечерам развлекал гостей дома разными историями. Говорил он просто и без прикрас, не дорожил ни правдоподобием, ни убедительностью. Гости слушали Феофана, изумляясь более его лицу, исполненному беспорядочной изменчивости, чем историям, которые он рассказывал.
   Смех гостей разбудил Иосифа. Он очнулся и нашел все тоже, что видел во сне, только наяву.
   Иннокентий изображал шута.
   В комнату вошел Павел весь в синяках и ссадинах с фонариком в руке. Мурлыча что-то в нос, он занял место Иннокентия на сцене.
  -- Опять он на своего осла забрался... - заговорил Валерий.
  -- Не на осла, а на Пегаса... - поправил его Феофан.
  -- Глаза выпучил и вышагивает точно цапля... счастливый, а во сне лязгает и скрипит зубами...
  -- Он же беззубый...
  -- Наверное, из Венеции вернулся...
  -- Не из Венеции, а из Византии...
  -- Чудной он...
  -- Он не совсем в своем уме... говорят, он почти пять лет провел в доме на песчаном берегу... там все такие...
  -- Интересно, как он выпутается из этой истории... А ты из города?..
  -- Нет, город я не люблю, людей там как мошкары у нас на болоте...
  -- А отчего он весь в синяках и ссадинах?..
  -- Вчера он приволок откуда-то лестницу, приставил ее к осине и полез на небо к богу...
  -- Еще что выдумал...
  -- Лестница поехала, и он свалился...
  -- А фонарик ему зачем?..
   В комнату вошел Семен.
  -- Ку-ку-куда ты пропал?.. - обратился к нему Валерий, заикаясь от волнения.
  -- Беседовал кое с кем... родственники они мне по крови, а по замыслам враги... что придумали... пришли спасать меня... - пробормотав какие-то невнятные слова, Семен стал собирать свои вещи.
  -- Что ты делаешь?..
  -- Собираю вещи... ухожу я от вас... здесь мне больше нечего делать...
  -- Ну, если так, то и я уйду...
   Иосиф зажег лампу. Час или два он что-то писал темно, путано, пока не уснул.
   Туман, слякоть. Он кружил босой по переулкам, дрожа и озираясь направо, налево, пока не опомнился на краю обрыва. Внизу шумел прибой. Взгляд его протянулся до неба и соединил его с последней сферой звезд, называемых неподвижными. Он невольно вздохнул и, побежденный усталостью, опустился на песок, лег на спину. Какое-то время он жил жизнью песка, потом перевернулся на живот и заснул, обнимая свою тень как жену...
  
   Тьма потеснилась и отступила.
   Иосиф приоткрыл веки. Гости спали вповалку, дыша воздухом, пропитанным вином и давно не стираной одеждой.
   "Что за лица?.. - Взгляд Иосифа переместился на пограничную реальность. - Если я не сумасшедший, тогда что я здесь делаю?.." - Он перевел взгляд на окно. Облака медленно ползли по блеклому небу и дом, казалось, плыл среди них.
   Качаясь как в гамаке, Иосиф летал вместе с птицами и с облаками, похожими на птиц.
  -- Скоро весна... - заговорил Петр. - Я весну как женщину всем телом чувствую... она приближается... - Окинув взглядом лежащие на полу тела, он вздохнул. - Спят без просыпа и поют горлом или задницей... глаза бы на них не смотрели... гореть им всем в огне... - Приладив деревянную ногу, Петр встал, накинул на плечи телогрейку, обмотал шею шарфом и вышел в сад.
   Иосиф последовал за ним.
   Час или два они ходили по скрипучему снегу и говорили о жизни, скрытой от глаз.
   Уже светало, когда они вернулись в дом.
   Иосиф лег на кушетку и задремал.
  -- Иосиф... - окликнул его Петр.
  -- Да...
  -- Ты не спишь?..
  -- Нет...
  -- И я не сплю...
  -- Почему?..
  -- Нога чешется, но я не могу ее почесать...
  -- Тише вы, сон отогнали... - попросил Афанасий и, кутаясь в поношенное драповое пальто, отвернулся к стене. Иногда он из сна приводил своих сыновей и дочерей, ощупывал их, ласкал, любуясь.
   Один из гостей встал. Это был Иннокентия. Он прошел мимо как лунатик.
   Иосиф закрыл глаза и заснул. Ему снилось, что он счастлив. Его окружали женщины, среди которых была и его шепелявая мадонна. С замутненными страстью глазами и со змеиной грацией женщины кружились вокруг него в пленительном танце. Но, увы. Это был только сон и он не продлился до утра.
   Иосифа разбудили вопли Валерия.
  -- В чем дело?..
  -- Там, там...
  -- Что там?.. Что ты увидел?..
  -- Не знаю, кто он... я только увидел, что он с крыльями...
   Иосиф оделся наспех, впотьмах и выбежал в сад.
   Иннокентий висел в петле на осине, уставившись в небо глазами мертвой рыбы. Волосы его были вздыблены, рот приоткрыт, на губах застывшая пена. Он как будто хотел заговорить с богом, но не знал как.
   Ветер раскачивал, вращал тело самоубийцы и хлопал полами плаща, точно обвисшими крыльями...
  
   В тот же день по настоянию участкового дом опустел, и Иосиф снова почувствовал знакомую тишину одиночества, которую одушевляли лишь беснующиеся сверчки. Он никак не мог привыкнуть к пустоте вокруг себя и большую часть светлого времени дня бесцельно бродил по поселку, прокладывая извилистый путь в узких переулках, и присваивая себе все то, что видел. Путевые наблюдения он переносил на бумагу, не всегда достаточно ясно и не всегда с симпатией.
   Ночью записанные истории просачивался в его сны.
   Как-то Иосиф шел по поселку и вдруг услышал легкий хруст шагов за спиной.
   Он остановился и неуверенно оглянулся.
   Его догонял Историк. К груди он прижимал папку с рукописью своей книги, в которой искал смысл жизни и ее богов.
  -- Рад вас видеть... - Историк пожал Иосифу руку. - Как продвигается ваша книга?..
  -- Никак...
  -- Ну, мне пора... извините, опаздываю на урок...
   Иосиф проводил Историка взглядом.
   В темноте сознания прозвенел звонок. Историк, чуть картавя, сказал: "Здравствуйте дети... садитесь... сегодня мы поговорим об истории фактов, противоположных басне..."
   Иосиф стоял и запутанно и тускло думал о прошлом, вспоминал детство, когда он жил, даже не зная, что живет. Он представил себя грудным младенцем, потом подросшим до опасного возраста подростком.
   "Где они теперь?.. куда ушли?.." - Он стоял и строил догадки.
   Донеслись голоса детей, и он очнулся. Дети играли в войну, одну завершили, другую начали...
  
   * * *
  
   После долгих дней ненастья, наконец, пришла теплая погода. Солнце высушило остатки грязных луж.
   Отрешившись от неотвязных мыслей, Иосиф потянулся, приоткрыл створку окна и выглянул наружу. Глаза овеяло свежестью.
  -- Благодать... - прошептал он.
   Уже без слов со слезами на глазах он стоял и смотрел на залив, на отроги Козьей горы, на летние облака, лениво ползущие за горизонт. Облака отражались и в воде, и в стеклах приоткрытой створки окна, и мерцали в сосульках свисающей с потолка люстры.
   Вобрал всей грудью воздух, Иосиф взмыл над полом и полетел. Он парил кругами над заливом, созерцая себя в глубине вод, среди рыб и водорослей, похожих на несмело ласкающие, льнущие руки.
   День погас.
   Вокруг дома Иосифа сомкнулась тьма.
   Иосиф поежился от прикосновений тьмы и очнулся, думая, что все еще спит.
   Ему показалось, дом стоит над пропастью...
  
   В последнюю пятницу августа месяца в поселок на рейсовом автобусе приехала жена Иосифа, чтобы решить затянувшееся дело с разводом.
   У дома она увидела стайку детей, которые играли в войну.
   Дверь была не заперта. Она толкнула дверь. Пахнуло нежилым духом. Сквозняк тронул шевелящийся на полу мусор.
   Рая невольно подобрала юбку и переступила порог.
   Иосиф стоял у окна, оглохший от стрекота цикад.
   Рая окликнула его.
   Он неуверенно обернулся.
   Рая рассмеялась, потом оглядела стены, и вдруг, обвилась вокруг Иосифа точно лоза, потерлась раздвинутыми бедрами...
  
   Утром Иосифа разбудила странная музыка.
   За окном еще густела зеленоватая мгла.
   В аквариуме среди водорослей плавали рыбки: голубые, серебристые и красные с крылышками как у бабочек.
   Иосиф смочил пальцы в воде, вытер соль в уголках глаз и вышел на улицу, уже освещенную солнцем.
   У дома на лавочке сидел босой старик. Обломком камня он вбивал в подошву сапог гвозди. Рядом со стариком стоял бритоголовый мальчик. Он играл на крошечной флейте мелодию, которая и разбудила Иосифа.
   Старик обулся, представился почтальоном и протянул Иосифу заказное письмо.
   В письме сообщалось, что дело Иосифа Сумарокова прекращено без последствий.
   Письмо добиралось до поселка почти год.
   Может быть от невнятного, чужеземного говора флейты или от известия письма, дух в Иосифе стеснился, зазвенело в ушах, и он потерял сознание, успев подумать: "Неужели так легко и просто можно умереть?.."
   Очнулся Иосиф ближе к вечеру другого дня.
   На полу поблескивали лужицы воды, которой жена уже обмыла его...
  
  
   * * *
  
   Несколько лет семья Иосифа ни в чем не терпела недостатка. Дочь их, Анна, постепенно дорастала до школьного знания. Но, увы, счастье не долговечно.
   В тот год деревья, хотя и хорошо цвели, однако принесли мало плодов, к тому же совсем мелких и червивых из-за зноя, гусениц и тли. Потом напала стужа. Деревья промерзли до корней, а птицы до хрупкости костей. Они падали с неба как камни.
   У жены Иосифа от холода открылась застарелая грудная болезнь.
  -- Весной я умру и попаду в рай... - сказала Рая, кутаясь в лоскутное одеяло.
  -- Почему ты так думаешь?.. - спросил Иосиф.
  -- Потому что я Рая...
  -- Никто не знает, что нас ждет после смерти, если что-то ждет...
   Пришла весна. За зиму деревья в саду стали старыми, ветви их засохли, лишь внизу вокруг стволов и на корне отросли зеленые листья.
   Рая умерла перед майскими праздниками. Людей на похоронах было немного. Женщины плакали, мужчины, молча, сосали папиросы. Слез у них не было запасено. Гроб из сухой сосны, крашеный морилкой, был заранее выставлен на улице на двух солдатских табуретках с прорезью в месте сидения. После отпевания гроб легко подняли на руки и понесли к кладбищу.
   Мальчик, внук старика почтальона, играл на флейте.
   На кладбище Аннушка прижалась к Иосифу. Лишь один раз она пугливо посмотрела в лицо матери и больше не подходила к гробу. Иосиф погладил ее плечи, сказал:
  -- Не бойся матери, она не умерла, она стала ангелом...
  -- А зачем они связали ей ноги?..
  -- Так надо...
   Гроб опустили в яму и засыпали песком.
   После похорон были поминки.
   Когда стемнело, люди разошлись.
   Иосиф вышел проводить старика почтальона.
  -- Сколько вам лет?.. - спросил Иосиф.
  -- Восьмой десяток пошел... чувствую, я здесь уже лишний... болезни замучили... сплошь ревматизм, лихорадка, кашель и прочие гадости, о которых не принято говорить вслух... пора мне собираться на тот свет, правда, не знаю, если там свет вообще... - Старик поправил свою, с позволения сказать шляпу и воротник рубашки такого же сомнительного вида. - Может быть, хоть там мои дела окажутся в полном порядке... не надо будет ни о чем думать... там есть, кому думать за нас...
   Иосиф молча слушал старика. Голос его доносился к нему точно с облаков.
   Старик не получал пенсии и кормил себя и внука работой на почте. Часть денег он откладывал на черный день и одежду для загробной жизни.
   О своей жизни старик говорил скупо.
  -- Рассказывать мне нечего... все мы дети случая и нужды...
   В голод старик выжил в полуденной земле у жителей востока, собирая крошки с пола. Не умер он и в пасмурном климате, сосланный туда по ошибке писаря из Учреждения. Он пропустил одну букву в его фамилии в списке для ареста. В северных землях он отморозил большие пальцы на ногах и женился без росписи в брачной книге. Там же у него родился сын и внук. Сына унесла подлая и грубая работа на рудниках, а невестку увели другие обстоятельства, разными способами внушающие к себе уважение. Старик отказался от всех благ, за которые нужно было бороться, и отдал себя целиком внуку и размышлениям. Он умел скрывать свои ощущения и смотрел на мир без хитрости, но с осторожностью, заменяя измышления наблюдениями...
  
   Ночь была ветреная. Ветер рыскал, кружил вокруг дома, то выл уныло и жутко, то причитал, испуская жалобные стоны, то разражался жутким хохотом, дергал ставни и двери так, что дрожь пробирала, и гремел ржавым железом на крыше.
   Иосиф встал и растерянным взглядом обвел комнату, словно видел сон наяву. В доме царило запустение. Пауки лениво покачивались в своих гамаках.
   Он шел из комнаты в комнату, собирая пыль и паутину, и толкал двери, которые никуда не открывались. Иногда он оглядывался и прислушивался. Казалось, кто-то шел позади седой от пыли, позвякивая ключами от дверей.
   Узкий коридор затягивал Иосифа в самую глубь темноты, как в воронку.
   Сон постепенно превращался в кошмар.
   Стало трудно дышать.
   Нелепо всхлипнув, Иосиф очнулся.
   Аннушка металась, разбрасывала ручки, плакала во сне.
   За ночь Иосиф несколько раз вставал, чтобы укрыть ее, и каждый раз подолгу задерживался, стоял над ней в оцепенении.
   Через три дня по дороге в больницу Аннушка умерла.
   После похорон дочери Иосиф покинул деревню, отправился, по мнению соседей, в изгнание на край света...
  
   * * *
  
   Около года Иосиф жил в одном из городов изгнания.
   Это был город-морок, которому сочувствующий человек посвятил свою жизнь, а, может быть, и пожертвовал ею.
   Он снимал комнату у старой девы, смирившейся со своими привычками и маниями.
   Дом был окружен кованой оградой. Ворота украшали саламандры.
   Город теснился вокруг, кутаясь в туман Каиновых болот. Он почти не обладал реальностью и само его смутное, нечистое возникновение можно было отнести лишь к видениям воображения.
   День Иосиф проводил на службе, а вечером писал или бродил по бесполезно извилистым улицам, чувствуя себя подавленным от множества людей и вещей. Он искал сочувствующего человека.
   Среди обыкновенных грубых физиономий с неприглядными чертами, которых не грешно было испугаться, ему встречались и ангельские лица.
   Устав от блужданий, Иосиф сел на скамейку в сквере на набережной, на которой уже сидели старик, лицо которого было сплошь покрыто бородавками, и девочка 7 лет, может быть чуть больше.
   Девочка боязливо посмотрела на Иосифа и отвела взгляд. Она многого боялась, чего и выговорить сама не умела.
   "Просто вылитая Аннушка..." - подумал Иосиф. Он все еще томился и вздыхал по жене и дочери.
   Мысленно Иосиф поднялся на высоту неба и застыл, ослепленный. Мысли его смешались. Он видел только тьму из того, что там было. Все остальное было закрыто от него.
   Услышав голоса, Иосиф пришел в себя.
   Старик и девочка ушли, а их место заняли две рыжеволосые женщины, одна молодая, другая в возрасте.
   Иосиф невольно стал свидетелем их разговора.
  -- Народу-то собралось... присесть некуда... видела я там и твоего мужа... худой, бледный... ни богу свечка, ни черту кочерга... видно не хорошо ему живется...
  -- Совсем извел себя своими писания... душа у него осталась только на губах...
  -- Не на губах, а в чернильнице... У него и отец был писателем, писал романы и драмы, а дед вывел какую-то породу собак... он был аристократом, с ним даже рот раскрыть было совестно... А мой дед грамоте никогда не обучался... с книгами он познакомился, когда у него ноги отнялись... днями сидел у окна, кресло грел... Только представь, каково мне было видеть все это... смотрю на него и плачу... и не столько его самого было жалко, сколько за себя обидно...
  -- Что поделаешь, такая судьба...
  -- Ну да, судьба, одним все, и слава и зрелища, а другим - ничего или почти ничего...
   Мимо проехал трамвай, и Иосиф не расслышал окончания фразы.
  -- Ну что ты рот раскрыла?.. ты меня слышишь?.. - воскликнула женщина в возрасте.
  -- Не знаю, что тебе сказать?.. - отозвалась ее молодая собеседница, как бы очнувшись.
  -- Брось его... у меня и жених на примете есть... Он художник, рисует всякие картины... может и бога изобразить...
  -- Не могу я уйти от него...
  -- Что ты там бормочешь?.. не слышу...
   Между тем народ все прибывал.
   В толпе Иосиф увидел рыжеволосого господина в шляпе и с тростью. Он подумал с сомнением: "А не обманываюсь ли я?.." - и все же обратился к нему по имени.
  -- Вы Аркадий?.. - спросил он.
  -- Что?.. - переспросил незнакомец. С затаенным страхом он посмотрел на Иосифа и скрылся в толпе.
   Иосиф постоял у витрины, неуверенно вглядываясь в свое отражение.
  -- Неужели я такой страшный?.. - пробормотал он...
  
   Несколько дней Иосиф не выходил из дома и не читал газет, но каждый день был чем-нибудь занят или казался занятым.
   Как-то он проснулся среди ночи весь в копоти и пыли. Он странствовал во сне.
   Глянув по сторонам невидящим взглядом, он закричал истошным голосом:
  -- Ау!..
   Ему показалось, что он заблудился.
  -- Ау... - угрюмо откликнулось эхо.
   В смятении, задыхаясь от слез и страха, он встал на ноги и пошел, сам не зная, куда идет. Перед ним реяло и светилось нечто, проглядывающее сквозь слезы.
   Споткнувшись о половик, он упал без чувств...
  
   * * *
  
   Ночь ушла. Пришел день.
   Весь день Иосиф правил рукопись, страницы которой собирали шум, гам улиц и лица людей, на улыбки которых он отвечал улыбкой.
   В комнате было душно.
   Он потянулся и открыл окно, чтобы вздохнуть.
   На море царил штиль и в воде отражались два города. Один город вверху, а другой внизу.
   "И какой из них божий?.." - подумал Иосиф, разглядывая свое отражение в створке окна.
   Лицо бледное, глаза уставшего человека, окруженные паутиной морщиной.
   "Жил, жил и вдруг устал... что же дальше?"
   Весь следующий день Иосиф блуждал по городу. Он все еще искал сочувствующего человека, а на самом деле избегал встречи с ним, даже не догадываясь об этом.
   Около полуночи Иосиф вернулся домой.
   Час или два он писал, потом погасил лампу и лег на кровать.
   Лунный луч проскользнул сквозь заросли домов и встал перед ним, явив себя в облике Раи с Аннушкой на руках.
   Иосиф лежал и, молча, слушал бессвязные речи Аннушки, похожие на пение, или смех.
   Очнувшись, он попытался записать речь Аннушки, от которой в памяти осталось всего несколько фраз, засыпанных сверху посторонними звуками и стрекотом сверчков.
   Смяв лист бумаги, он глянул в окно на город, неясно видный в голубоватой дымке. Предрассветные сумерки придавали ему какой-то фальшивый, умышленный вид.
   По всей видимости, ночью прошел дождь. Капли дождя сверкали как смарагды на листьях травы и деревьев. Волнуемые ветром деревья покачивались как опахала бога, а отроги Козьей горы были его троном, к которому припадал город...
  
   Блуждания Иосифа в поисках сочувствующего человека вылились в роман, который принес ему славу и известность, хотя многие скорее слышали о нем, чем читали его книгу.
   Как-то к нему с визитом явился Глеб. Обычно он говорил без умолку, а Иосиф лишь поддерживал видимость диалога.
   После довольно длинного монолога Глеба, возникла пауза.
   Иосиф спросил:
  -- Что это за история с доносом на самого себя.
   Глеб задумался. Он как будто что-то вспоминал, добавляя с помощью воображения то, чего не мог вспомнить. Как бы наяву он увидел место преступления, нарисовал лестницу, коридор, фигуру старика в инвалидной коляске. Его лицо и голос память не сохранила, ведь Глеб его никогда не видел, но воображение делало эту сцену со случайным свидетелем преступления еще более реальной, чем сама реальность.
  -- Не успел я выпутаться из одной темной истории, как попал в другую... - пробормотал Глеб и снова задумался.
   Все происходило так, как будто он случайно оказался на месте преступления. Сдвигая стулья, попавшиеся на пути, он прошел читальный зал и остановился у стеллажа. В щель между книгами он следил за женщиной и оценивал рискованность своей затеи. Женщина выдвигала и задвигала ящики каталожной стойки. Она что-то искала. На миг она застыла у зеркала, мимолетным движением поправила прическу, как будто догадываясь, что на нее смотрят. В этой позе Глеб и застал ее, неожиданно появившись в зеркале. Она в замешательстве отстранилась, но он уже сдавил ей горло.
   В комнате воцарилась тишина.
   Нервно хохотнув, Глеб раскрыл какую-то книгу и чиркнул спичкой. Пламя лизнуло страницу, обожгло пальцы. Он вдруг пришел в себя и испугался, что зашел слишком далеко. Растерянно взглянув на труп женщины, которая лежала, раскрыв рот в немом крике, он отвел взгляд. И снова в страхе и сомнении он взглянул на нее и устремился прочь.
   В коридоре он наткнулся на старика в инвалидной коляске, каким он был, а возможно никогда и не был. Старик с испугом взглянул на Глеба и дрожащей рукой поправил сползший с плеч плед. Он еще не сознавал опасности, которую навлекал на себя, запоминая приметы преступника. Ему нужно было бы прикусить язык, но он заговорил, и, задохнувшись, умолк. Он переживал то, что ему вдруг открылось. Перед ним стоял преступник, играющий свою немую роль. Теряя самообладание, старик попытался закричать...
  -- Что с тобой... ты не болен?.. - спросил Иосиф.
  -- Почему ты спрашиваешь?.. Я так скверно выгляжу?..
  -- Нет, но...
  -- Успокойся, всего лишь минутная слабость...
   Пауза.
   Пауза затягивалась. Глеб стоял у окна и мысленно дорисовывал развязку сцены со стариком, которая все еще держала его в своей власти. Неожиданно из его губ вырвалась реплика, совершенно бессмысленная, не имеющая никакого отношения к реальности, в которой прозвучали страх и сомнение, словно перед ним открылась пропасть.
   Он отступил от окна, провел рукой по лицу и громко рассмеялся.
  -- Что тебя рассмешило?
  -- Ты знаешь, я иногда как будто вижу видения... скверная привычка... - рассеянно ответил Глеб и подошел к двери. - Мне кажется, там кто-то есть... нас подслушивают...
  -- Этого не может быть...
  -- Ты уверен?.. - Глеб приоткрыл дверь. - Никого... странно... наверное, это сквозняк. - Он пробежал взглядом по книгам. - Что это за книга?.. - спросил он, листая книгу, украшенную трилистником. - Странная книга, без начала и конца как вечность...
   Иосиф отозвался сухим смешком, но неожиданно смутился и отвел взгляд.
  -- Не знаю, кто и с какой целью придумал всю эту историю с моим доносом на самого себя... - Глеб искривил губы почти правдоподобной улыбкой недоумения. Взглянув в зеркало, он слегка подправил улыбку и обернулся лицом к Иосифу.
  -- По всей видимости, листок с моими записями попал в руки автору этой статьи в газете... - сказал Иосиф. - И он нашел там все то, что ожидал найти, намеренно добавив к этой истории свои фантазии... хотя вряд ли он разобрал мои каракули...
  -- Ситуация проясняется...
  -- А мне кажется, еще больше запутывается, так что, будь осторожен...
  
   Ночью Глеб не спал.
   "Кто эта несчастная женщина?.. - думал он. - Между нами нет даже отдаленной связи..."
   Не раз он пытался рассказать о своих видениях, но никто не мог его понять. Все это не поддавалось разумному объяснению. Потом случайно или намеренно его втянули в заговор. После неудавшегося покушения он бежал из города. Кого бог проклинает, он на одном и том же дыхании его благословляет. Видения оставили его. Почти год он провел на острове, жил так, как будто уже все получил, или от всего отказался. Осенью он вернулся в город и снова стал видеть все эти ужасы, подобные тем, что случались в действительности. Подозревая себя, он засыпал в туго затянутой смирительной рубашке, но это не помогало. Даже если он вмешивался, предпринимал попытку спасти жертву, он только все запутывал.
   Выражение лица Глеба стало еще несчастнее.
   "Такое впечатление, что зло питается моими мыслями, которые, впрочем, таятся в каждом и выманиваются наружу влечениями... Нет, я не убийца, я режиссер этих ужасов... своими мыслями я создаю ситуацию и слежу, чтобы все совершалось надлежащим образом... Я пытаюсь изгнать дьявола силой дьявола, а актеры исполняют мою волю, плодят трупы, через которые я перешагиваю..."
  
   Утром Глеб исчез, а вечером другого дня Иосиф увидел его в толпе, собравшейся у театра. Он что-то выкрикивал и размахивал небольшой афишкой.
   Неожиданно из переулка выехали несколько крытых брезентом машин, из которых как зеленый горох посыпались солдаты.
   Иосифа арестовали вместе с кучкой подозрительных людей и после обыска и допроса заперли в камере.
   Иосиф нашел себе место на нарах и лег.
   У окна стояли двое и разговаривали. Иосиф прислушался.
  -- Ничем утешить вас не могу, увы, такие времена... И Бог далеко, до него не достучаться...
  -- А ты не стучи, а молись... - вмешался в разговор незнакомец в очках.
   Иосиф отвернулся к стене и заснул. Во сне он вскрикивал и просыпался в поту. Духота была нестерпимая, и ему виделись страхи, какие только можно представить...
  
   На другой день Иосифа освободили. Ворота с ржавым скрипом захлопнулась за его спиной.
   Глянув по сторонам, он пошел по направлению к дому. Он шел и не узнавал город. За ночь его как будто подменили.
   Под дверью своей комнаты Иосиф нашел письмо от Карла.
   "Привет, Иосиф.
   Прочитал про твою славу в газете и позволил себе быть писателем.
   У меня все хорошо.
   Неделю назад умерла тетя, легкая икота и все, как будто уснула.
   Все заканчивается сном.
   Вчера я ее похоронил.
   На кладбище было грязно, темно и полно призраком.
   Я любил тетю. Она могла рассказать о многом, чего уже никто не помнит, но, увы.
   В общем, жизнь продолжается, хотя что-то внушает мне сомнение, что все это не совсем так..."
   Читая письмо, Иосиф подошел к окну. Из окна был виден город, но он видел поселок. Крыши теснились внизу, потом начинали карабкаться вверх по склону Козьей горы к маяку и сливались с небом.
   Приседая на стыках рельс, из переулка выполз трамвай и вернул Иосифа в город. Трамвай остановился у аптеки. Из трамвая вышла рыжеволосая женщина и следом за ней девочка семи лет. Девочка что-то лепетала, а женщина смеялась, зажимая рот платком.
   Женщину звали Ада. Иосиф давно испытывал к ней тайную симпатию.
   Ада отличалась улыбчивым лицом и походкой. Она словно парила без крыльев. Жила она с тетей, уже пожилой женщиной с манерами и маниями. Ее муж работал главным врачом в доме на песчаном берегу, жил без скуки и даже с удовольствием.
   Иосиф закрыл глаза.
   Глаза его раскрылись, когда уже не на что было смотреть...
  
   * * *
  
   Автобус сломался на полпути к поселку, и Иосифу пришлось продолжить путь водой.
   Море было пустынно и печально. Среди вод одиноко плавали острова. Волны бились об их дикие скалы, заросшие терниями и колючками. Над рифами с тревожными криками метались чайки, пророча бурю.
   Иосиф стоял на корме парома, устремив свой взгляд на ускользающий горизонт, на порфирные и черные облака. Они громоздились, словно летящие горы.
   День погас, словно его кто-то потушил, и Иосиф ушел в каюту.
   Час или два он правил рукопись, потом закутался в одеяло и заснул, убаюканный качкой и завыванием ветра.
   Во сне он вздыхал и вздохами помогал ветру.
   Среди ночи он проснулся. Полистав рукопись, он вышел на палубу парома.
   Рев ветра оглушил его. Дождь лил со всех сторон, и сверху и снизу. Тьму освещали ослепительные вспышки молний. Волны были высотой с гору.
   Паром взмыл, чуть ли не до небес и низвергнулся вниз, едва ли не на самое дно. От очередного удара волны палуба парома резко наклонилась. Иосиф пошатнулся и лишился опоры. Его смыло волной.
   На какое-то время он потерял сознание. Уже захлебываясь, он очнулся, понял, что тонет, и вынырнул на поверхность.
   Парома не было видно.
   Он уцепился за обломок доски и поплыл.
   Постепенно волны смирило затишье. Море стало гладким и прозрачным как стекло, так что он мог видеть все, что происходило внизу. Там плавали рыбы. Казалось, что до них можно дотронуться рукой.
   Иногда на горизонте появлялись острова. Они были похожи на облака.
  -- Нет больше сил... - прошептал Иосиф и вдруг почувствовал под ногами дно.
   По песчаной косе он выполз на берег.
   Какое-то время он лежал ничком, чувствуя, как волны то поднимали его вверх до небес, то опускали вниз на самое дно, а солнце жгло спину.
   Услышав крики чаек, похожие на крики людей, зовущих на помощь, он встал на ноги и огляделся.
   "Куда я попал?.."
   Вокруг только море и скалы, похожие на готический фасад замка, к которому как на шумный бал, стекались волны прилива, чтобы забыться в бредовом кружении.
   Увидев на песке следы ног, почти стертые волнами и бурунами в кружевах пены, Иосиф пошел по следам.
   Он был похож на ангела, потерявшего крылья, шел, оступаясь и оглядываясь.
   Устав идти, он опустился на песок, и солнце послало ему видение. Он увидел жену. Она сидела на скале точно птица и разглядывала что-то невидимое ему. Из одежды на ней были только ее рыжие волосы, которые горели как терновый куст, но не сгорали.
   Солнце скрылось в песках и видение исчезло. Иосифа окружала ночь, в лоне своем таящая плоды любви, из которых появились на свет и это небо, и море, и ангелы.
   Утром Иосиф встал на ноги и пошел, сам не зная, куда идет.
   Обогнув скалу, он остановился и потер глаза. Он увидел море, из которого вышел, и людей. Они лежали на песке как лежат каменные статуи.
   Это были рыбаки. Буря разбила их барку о скалы.
   Несколько рыбаков встали на ноги. Молча, словно опасаясь тревожить зловещее безмолвие здешних мест, они оттащили мертвых подальше от воды, прикрыли песком, чтобы птицы их не нашли и пошли вдоль берега.
   Опустив голову, Иосиф побрел за рыбаками. Ноги его заплетались.
   Откуда-то донеслись крики и эхо криков.
   Иосиф поднял голову и увидел дома, прилепившиеся к скалам, точно птичьи гнезда. В глазах все поплыло, помутилось, и он рухнул на песок...
  
  
   2.
  
   Случилось так, что, заснув писателем, Иосиф Сумароков очнулся несведущим. Поняв, что у него нет памяти, как нет ее у зеркала, он успокоился, женился и стал приобретать индивидуальность.
   Жил он сносно, иногда даже был счастлив.
   Свой день он начинал на машинном дворе, не имея твердого отношения к внешнему устройству мира. Горизонт его ограничивался линией, которую он видел зрением из кабины полуторки, толчками продвигающейся по ухабистой дороге. Оглушенный шумом машины, он возвращался домой, большими, выпуклыми глазами рассматривая дорогу, чтобы обойти лужи и сор от человеческой жизни. Дома он, молча, мыл руки и садился за стол. Он слушал ненужные слова, которыми его, прежде ужина, кормила жена, долго и сосредоточенно жевал пищу, не запоминая ее вкуса. Иногда усталое лицо его менялось. Он улыбался большим, подвижным ртом. После ужина он шел спать. Перед сном он думал о машине, и если оставались силы, поворачивался к жене, чтобы почувствовать привычный запах и тепло ее тела. Торопливо и безрадостно они мяли простыни и отодвигались. Ощущения смущали Иосифа, и он заговаривал о машине и погоде. Жена соглашалась со всяким его словом. Она слушала его, приоткрыв для воздуха рот, и незаметно для себя засыпала.
   Тусклый свет от уличного фонаря падал на постель, на которой они лежали, не касаясь друг друга, как два острова.
   По воскресным дням Иосиф находил в себе какое-то беспокойство, ощущение скуки. Он лежал, уставившись в потолок, не чувствуя силы и власти над тяжестью тела. Пустоты его тела как будто наливались свинцом. Чтобы не успеть испугаться и не умереть он напивался и пел песни, индивидуально надсаживая горло, или ласкал прохожую собаку. Детей он старался обходить стороной, не трогал. Они казались ему смутно знакомыми людьми, и он слегка побаивался их всезнайства и решительности. Утром он не помнил всего, рылся в подробностях, оставшихся в соре памяти с прошлого дня, стесняясь, расспрашивал жену и, получив не совсем правдивые сведения, уходил разговаривать с машиной. Привычный шум машины возобновлял его силы, и он жил дальше.
   Так без всякого интереса и внимания Иосиф прожил несколько лет.
   После привычной усталости труда он из обыкновенного любопытства читал местную газетку или сидел у окна, смотрел на теряющуюся в пыли горизонта дорогу
   По дороге шли нищие люди, ожидая внимания к себе, куска хлеба или какой-нибудь одежды.
   Иосиф закрыл глаза, прислушиваясь к себе. Шум личной жизни был ему понятен, как шум изношенной трудом машины.
   Неожиданно из темноты выплыло светлое пятно. Пятно росло и приближалось, а шум в ушах усиливался. Ему стало страшно. Он открыл глаза, чтобы узнать окружающие его вещи.
   В окно был виден двор. Соседка вешала во дворе белье. Квохтали куры, разыскивая в уличном соре остаточную пищу. Привычный вид вещей успокоил его, и, забыв остроту страха, он снова закрыл глаза. Он увидел в темноте светлое пятно, с неясными, размытыми краями и каким-то странным движением внутри.
   Жена окликнула его, и он очнулся. Голос у нее был как у сирены.
   Однажды Иосиф вернулся из командировки и узнал, что жена умерла. Как птица она спела свою последнюю песню и переселилась на небо.
   После похорон жены он трогал рукой то место на кровати, которое она продавливала своим телом и вздыхал.
   По воскресным дням, чтобы не удавиться от тоски он напивался или перекапывал землю в запущенном саду, а вечером перебирал старые вещи, в которых еще сохранился запах жены и забота ее рук. Когда отвлечься не удавалось, он набирал полную грудь воздуха и начинал выть.
   Как-то он пришел на кладбище и долго сидел на могиле жены с непокрытой головой. Он крошил пальцами хлеб для птиц и думал лечь живым в могилу.
   Когда Иосиф думал об этом, с середины неба слетел воробей. Иосиф протянул руку с крошками хлеба и воробей, раскрыв клюв, безбоязненно вспрыгнул на ладонь.
   Иосиф невольно улыбнулся поступку воробья.
   Около полуночи Иосиф вернулся в пустой дом, не раздеваясь, лег на кровать и заснул.
   В темноте сна он услышал собственные судорожные хрипы, стоны, которые испугали его, и он очнулся, открыл глаза. В доме было тихо. Тени беззвучно шевелились на потолке. Он закрыл глаза и как будто задремал. Вдруг он увидел светлое пятно в темноте. Оно расширилось, и в нем он увидел какие-то картины, воссоздающие то, что он уже отчаялся увидеть в реальности. Картины выплывали из пустого пространства одна за другой и изменялись. Матовые, лощеные поверхности становились бугристыми. Фигуры вязли в них и исчезали.
   Видение испугало и удивило Иосифа...
  
   Было воскресенье.
   Иосиф стоял у окна и смотрел на соседку, которая пыталась открыть покосившуюся калитку.
   Соседка пришла к нему вместе с подругой, одинокой женщиной.
  -- Зачем пожаловали?.. - неприветливо спросил Иосиф.
  -- Перемени тон... мы к тебе по делу...
   Женщины вошли в дом и сели за стол.
   Иосиф вышел во двор и через некоторое время вернулся с пучком зелени, вымытой в кадушке с дождевой водой. Он бросил зелень на стол и разлил вино низкого происхождения.
  -- Так что у вас за дело ко мне?.. - спросил он.
   Отвыкая от вкуса вина, соседка сказала:
  -- Ты мужчина одинокий... - Она замялась, скомкала слова в горле.
  -- Одинокий... ну и что?.. - подтолкнул ее Иосиф.
  -- Хозяйка тебе нужна...
   Лицо Иосифа неожиданно заострилось, замерзло.
   Именно в эту минуту Иосифу открылась картина, которая прежде лишь смутно угадывалась. Он увидел деревья, похожие на подсвечники с горящей как свечи листвой, купол храма с ржавой крышей, старика на паперти, похожего на обрубленное топором дерево. Из храма доносились вечерние молитвы. Точно птицы, они поднимались ввысь...
  
   Женщины ушли, оставив Иосифу свой запах.
   На поселок опускался вечер. По шероховатой спине гор скатывались пурпурные облака.
   Иосиф лег на кровать. Тело его отяжелело.
   Во сне над ним кружили птицы и покачивались деревья, узловатые, скрученные с каким-то сладострастием, о чем-то шептались листья травы, в складках которых дремали мошки, рыжеватые и черные.
   Странное безумие овладело им. Танцующие стебли травы представились ему женщинами. Целый лес необыкновенно изящных женщин. Он пожимал им руки, обнимал их, выдавая свои желания и вызывая в них дрожь.
   Всхлипнув, Иосиф очнулся. Он лежал и смотрел на спящие вещи и тени, позирующие у него на глазах, обретающие историю своей интимной жизни, которую они рассказывали ему, повинуясь воображению. Иногда это были покаянные истории.
   Не все тени двигались. Некоторые тени напоминали деревья или окаменевшие утесы с расселинами. Были среди них и тени, маскирующиеся себя, как бы теряющие свою форму, и тени, которые казались враждебными, хотя таковыми не являлись. Они демонстрировали лицемерную враждебность и дразнящее, завуалированное приглашение.
   Некоторые тени сходили со стен, на которые проецировались. Они были вполне ощутимые, теплые и мягкие.
   В отдалении появилась еще одна тень. Она шла как бы пятясь, и формы ее были чуть тяжеловесней, чем у других теней. Если их движение вызывали ощущения полета, то движение незнакомки напоминало о падении.
   Иосиф потер глаза, встал, зачем-то вырвал из тетрадки в косую линейку лист бумаги, смял его, потом разгладил.
   Из складок бумаги выглянуло лицо незнакомки, ее руки, с пальцев которых свисали грозди потемневшего винограда.
   Цепляясь за случайно открывающиеся черты и используя существующие линии, пятна, Иосиф попытался дорисовать всю ее фигуру.
   Уже светало. Иосиф откинулся на спинку стула. Он переживал иллюзию всемогущества. Ему удалось извлечь незнакомку, скрывающуюся в глубинах бумаги, и осветить ее лицо существованием.
   Так Иосиф обрел дело, которое не давало ему чувствовать одиночество...
  
   По поселку поползли слухи.
   Когда слухи сползлись в одно место и поутихли, выяснилось, что Иосиф стал художником. В какие-нибудь несколько месяцев его искусство выросло и достигло совершенства. Когда это произошло, Иосиф собрал на стены все то, что было спрятано по углам, и позвал людей для суда.
   С тех пор в доме Иосифа стало тесно. Посетители топтались в комнате, подолгу рассматривали картины. Они пытались найти себя среди населения картин, и если это им удавалось, были чрезвычайно довольны.
   Больше всего посетителей привлекал портрет старика на фоне каменных склонов. И лицо у него было каменное, изрытое морщинами. Все это в серых пепельных тонах. Рядом с портретом старика висел портрет девочки с волосами огненного цвета и фиалковыми глазами. Ноги ее тонули в палой листве. Опадающие листья были похожи на желтых птиц. Как-то Иосифу удалось передать даже шелест листьев. Чуть дальше висел портрет музыкантов, повернувшихся к зрителям спиной. На скрученных трубах играло солнце, которое просвечивалось сквозь сеть, сотканную ласточками.
   Одна из посетительниц, молодая еще женщина, долго стояла у картины, на которой были изображены несколько женщин, довольно бедно одетых и, кажется, похожих друг на друга, на фоне города, взбирающегося по уступам горы к небу.
  -- Он просто гений... - сказала она, обращаясь к старику, который разглядывал картину, замаскированную чрезмерной абстрактностью. Он что искал под формами и цветом.
  -- Не пойму, в чем здесь красота?.. и зачем эти рыбы на деревьях?.. - заговорил старик.
  -- Дед, ты ничего не понимаешь... это не деревья, а подводная трава... картина называется "Птицы вод"... - отозвалась девочка 13 лет, которая сопровождала старика.
  -- Не понимаю... ничего подобного в жизни не видел... чтобы птицы плавали, а рыбы летали...
  -- А мне вспоминается детство, когда я смотрю на эти картины...
  -- И что?.. - Старик умолк, оказавшись лицом к лицу со своим отражением. Он был изображен на фоне морщинистой скалу тускловатого пепельно-серого цвета.
   Девочка и старик ушли в другую комнату.
   Иосиф проводил их взглядом.
   "Вылитая мать..." - подумал он. Он знал мать девочки. Она принимала роды и обмывала покойников.
   В комнату вошел человек с испитым лицом. В поселке его побаивались. Он отличался насмешливым и злобным нравом. Человек огляделся и остановился у одной из картин, на которой было изображено поле одуванчиков и множество птиц. Картина напомнила ему что-то давно забытое. Он хмуро улыбнулся и, с трудом справляясь со своими ногами, ушел жить иначе...
  
   Весь день Иосиф проводил в машине, а ночью он создавал красоту из двух, трех обычных предметов с помощью приглушенной палитры.
   Чтобы отвыкнуть от вида картин, он выходил на крыльцо, зябко кутаясь в тулуп, и смотрел в подвижную темноту неба, пока тишина не наполняла уши знакомым шумом одиночества. Он возвращался в дом и рисовал все увиденное в себе.
   Светало. Иосиф лежал в постели, расходуя остаточное тепло сна, и рассматривая свой ночной труд утренним взглядом. От странного мерцания картин им овладевало беспокойство. Неведомые птицы, нахохлившись, смотрели на него со стен. Причудливые деревья наполнялись воздухом, движением, музыкой. Эти деревья он видел на стеклах зимой.
   Он встал, оделся. Впереди был воскресный день.
   Весь день Иосиф был на ногах. Он бродил по поселку, собирал красоту и переносил ее на картон. От долгой работы немели, стыли пальцы, глаза ослепляло мерцание красок.
   Накопившаяся за день усталость и раздражение каждый раз проходили, если удавалось перенести на картину красоту. Он царапал в углу картона несколько размашистых каракуль, отставлял его в угол и забывал день. Когда возбуждение дня не удавалось забыть, Иосиф отвлекал себя пустой болтовней, уродливо и страшно подмигивал кому-то, хихикал, грозил пальцем или пел, каким-то каркающим голосом. Бессмысленные, нелепые позы утомляли его и теснили видения в пространстве ума.
   Устав изображать клоуна, Иосиф забывался смутным сном.
   Сон его был короток. Запахи и звуки деревенской жизни будили его чуть свет.
   В этот день Иосиф проснулся поздно. Он лежал, кутаясь в ватное одеяло, и обдумывал что-то в себе. Вдруг ему вспомнилось лицо человека в штатском. Он появился после полудня, тихо вошел в прохладный воздух дома и остановился у картины, изображающей дом существования. На крыше дома сидела женщина в окружении стаи кошек.
   Человек в штатском посмотрел по сторонам и спросил рядом стоявшую девочку:
  -- Кто автор?.. - Девочка кивнула головой в сторону Иосифа.
   Человек в штатском как-то странно взглянул на Иосифа и ушел.
   "Где-то я уже видел его..." - Иосиф встал с постели, ощупал пол босыми ногами и задумчиво потер выпирающие кости груди. От лица человека в штатском в памяти осталось какое-то смутное беспокойство.
   Человек в штатском проник и в сон Иосифа вместе с лаем собак и криками жаб в пруду.
   Вскоре по поселку прошел слух, что Иосиф перестал писать картины, которые исправляли людей без помощи исправительного учреждения. А еще через несколько дней он забил все входные отверстия дома досками и ушел...
  
   Несколько дней Иосиф шел по суше, потом плыл по морю и очутился на острове, изрытом пещерами.
   Одно время на этом острове обитали монахи. Еще раньше здесь, как говорят, располагалось чистилище.
   По лестнице, вырубленной в скале, он поднялся к полуразрушенной церкви с заросшей сорной травой папертью и колокольней, которую использовали как маяк. На краю обрыва он остановился. Он стоял и смотрел. Вокруг царила спокойная и равнодушная красота.
   Почти год Иосиф жил на этом острове, потом перебрался на материк и продолжил странствие по разным землям. Он как будто искал себе могилу и не мог найти.
   Как-то он оказался у церкви, затянутой лесами. Окна ее были заколочены, ступени заросли травой. Поодаль маячили кресты кладбища. Над крестами летали вороны, точно призраки.
   Иосиф заглянул в гулкую полутьму церкви и увидел человека, который ходил вдоль стены и хмурился. Это был художник. Он делал списки образов и был не совсем доволен своим трудом.
   Прислужница, скрытая под черной одеждой, следила за поведением Иосифа. Когда она увидела, что Иосиф перекрестился на образ, то склонила голову на грудь и задремала.
   Иосиф смотрел на вытянутые фигуры праведников, пребывающие в особом пространстве и ему чудился шелест складок одежды от их движения.
   Подошло время вечерней службы.
   Художник собрал свое имущество и вышел, раскланиваясь с прихожанами.
   Помедлив, Иосиф пошел за художником и когда он скрылся в доме учителя истории, постучал и вошел в комнату.
   Художника в комнате не было.
   Иосиф огляделся.
   Обстановка убогая. Узкая кровать, стол и одностворчатый книжный шкаф, в котором теснились книги, изъеденные бумажными червями. Стены были завешаны эскизами картин.
   Услышав кашель, Иосиф обернулся.
  -- Кто вы?..
  -- Я Иосиф...
  -- А я Аркадий... И что вам нужно?..
  -- Хочу научиться писать образы...
  -- В заповеди сказано: не делай себе кумира и никакого изображения того, что на небе вверху и что на земле внизу, и что в воде ниже земли...
  -- Да, но...
  -- Хочешь сказать, почему я пишу образы?.. Нет, я не подменяю реальность иллюзией... Все творение, ставшее видимым, это не иллюзия, а икона, и Христос - это икона сына Бога... Когда я изображаю святых, суть остается той же самой... они иконы божественной благодати, ставшей видимой и ощутимой, которая только и может спасти мир...
   Аркадию незваный гость понравился, и он согласился помочь собрать разбросанное в его уме знание.
   Большую часть времени они рисовали, за весь день обменивались всего несколькими словами и этого им хватало.
   Прошло лето, осень, зима.
   Весной Аркадий получил письмо, которое вызвало у него слезы.
   Утром другого дня он собрал свои вещи.
  -- Куда вы собрались идти?.. - спросил Иосиф.
  -- В город... - отозвался Аркадий после довольно продолжительного молчания. - Тетки пишут, что все объяснилось и оказалось досадной ошибкой... впрочем, не важно, что они пишут...
   Иосиф проводил Аркадия до моста.
   Фигура Аркадия уже почти слилась с облаками, когда он вдруг остановился и оглянулся. Иосиф помахал рукой, и Аркадий исчез в облаках...
  
   Вечером того же дня Иосиф прогуливался по поселку в сопровождении пса. У газетного киоска он остановился, увидев человека в штатском, который покупал газеты и разговаривал с рыжеволосой женщиной.
   "Опять он..." - Иосиф отвел взгляд. Перед глазами вдруг всплыл силуэт Козьей горы, похожий на греческую вазу, расписанную облаками. Взгляд Иосифа нашел среди скал башню маяка, людей, занятых каким-то своим делом.
   Подобные просветления случались с Иосифом и раньше, но не становились понятными.
   Среди ночи Иосиф проснулся в мокрых простынях, точно его облили водой. Он лежал, уставившись в потолок, и пытался вернуть себе сон.
   От сна остались лишь обрывки, эпизоды и фраза, произнесенная человеком в штатском: "Он сжигает книги иногда вместе с их авторами..."
  -- Где я мог его видеть?.. - пробормотал Иосиф.
   Отогнав сонливость, он встал.
   Час или два он ходил из угла в угол и распутывал свои воспоминания, запутанные видениями и снами.
   Створка окна качнулась и в ней отразилась фигура человека в штатском. Он плыл в толпе женщин с акульей грацией.
   Вечером Иосиф навел справки. Он узнал, что человек в штатском появился в поселке неделю назад, снял номер в гостинице и уже успел обзавестись дурной славой.
   Горничная рассказала Иосифу, что он оклеил все стены в номере газетными вырезками.
  -- Полоумный, каких поискать...
  -- Ночью разгуливает по коридорам гостиницы почти голый... - вмешался в разговор портье.
   На другой день Иосиф ушел из поселка. Вид у него был мрачный. Он шел, опустив голову, и о чем-то размышлял. За ним, не осмеливаясь нарушить его молчания, шел пес. Он уважал задумчивых людей, считал, что размышление ценное человеческое свойство, но все же огорчался от долгого невнимания к себе.
   Поглядывая на Иосифа, пес бессознательно кланялся земле. Достоинства пространства его мало волновали. Его больше заботил частный интерес к жизни приземных существ. При каком-нибудь шуме, он вытягивал шею, напрягался, готовясь к неожиданности, или фыркал.
   По дороге шли люди из тех, кто лишь для числа. На вид, словно ограбленные, но грабителей пес не видел.
   Иосиф рисовал их портреты
   Ближе к полудню Иосиф и его спутники остановились для отдыха у дикорастущей яблони. Иосиф прислонился к стволу дерева, ощупал пальцем выпуклые бугорки почек, покрытых свежей пылью, от которой пес невольно раздул ноздри и чихнул.
   Мимо прошла женщина. Пес проводил ее глазами и зевнул. Красотой она не блистала.
  -- Что зубы скалишь?.. - спросил Иосиф и увидел двух незнакомцев. Один слепой вел другого. Двигались они на ощупь, на каждом шагу спотыкаясь и обмениваясь толчками и пинками. У развилки они остановились. Они стояли и спорили, куда идти? налево или направо. Лица у них менялись при каждом слове.
  -- Какая разница, куда идти... всюду один обман...
  -- Кто он такой и где он?.. нет его, нигде не видно... люди сами себя обманывают...
   "Ну да, уйдешь от Харибды, наткнешься на Сциллу..." - подумал Иосиф. Он встал и направился к ручью, чтобы смыть с лица слепящую пыль и пот.
   Почти весь день Иосиф и его спутники провели в дороге, привыкая к ее извивам. Заночевали они в забытой богом деревне у старика, немного помешанного от старости и одиночества. Дом его стоял среди заросшего бурьяном вишневого сада. Пес поужинал и временно занял место крыс под сгнившим крыльцом. До полуночи он прислушивался к домовому шуму и тихо скулил. Ему снились сны, но просыпаясь, он их забывал.
   Старик был разговорчив. Ровным, без волнения голосом, он объяснял поступки давно умерших людей и в подтверждении показывал их полуистлевшие фотографии и желтые письма. Он скучал без человека и когда Иосиф заснул, он половину ночи ходил, чтобы устать для сна. От его шагов скрипели все скелетные кости дома.
   Во сне старик скрипел зубами и говорил бессвязно. Слова он произносил гулко, как в кувшин.
   Иосиф спал, укрывшись полой плаща. Во сне ему виделись женщины, похожие на птиц. Глаза у них были зеленовато-черные или карие.
   Чуть свет пес проснулся и разбудил Иосифа. Вскоре они смешались с пылью и пешими людьми, засоряющими дороги. Люди искали в пространстве свое место.
   Отирая пыль с лица, Иосиф и пес проходили деревни одну за другой.
   Иосиф шел и рассказывал псу о происходящем.
   Пес слушал его рассеянно.
   Иосиф умолк. Глаза его изменили цвет, а лицо посерело от пыли, заострилось и стало чужим. Пес уже привык к тому, что иногда лицо Иосифа приобретало такое странное выражение, и помалкивал.
   Неожиданно Иосиф остановился. Он вспомнил дядю Романа, который взял его на воспитание из детского дома, где он оказался после смерти родителей и едва не умер от поноса. Дядя вел уединенную жизнь там, где поселился, когда ушел от жены и сына, чтобы записывать свои мысли. Сын благополучно вырос, жена умерла, а мысли разошлись по книжкам, которые никто не читал. Ему же осталась одна горечь от прожитой жизни и одиночество. Одиночество сторожило каждый его шаг.
   Увидев слезы на глазах Иосифа, пес поднял морду к небу как к высшему судье и завыл.
   Насильственно улыбнувшись, Иосиф потрепал загривок пса, и они пошли дальше.
   Так они шли по привычке к движению час или два.
   Вместо пыли Иосиф видел воду залива, в которой отражалась Козья гора, похожая на греческую вазу. Вода дошла ему до шеи, поднялась еще выше. Ноги его уже не могли нащупать дно. Он нелепо всхлипнул и очнулся.
   Солнце уже перешло середину неба.
   От разнообразных чувств Иосиф вздохнул. Но вздох не убавил горечи от каких-то уклончивых мыслей и воспоминаний, которых он не мог узнать до конца. Пытаясь проследить за ними, он попал в совершенно забытые области памяти.
   Без видимой связи с воспоминаниями в воздухе обрисовалась фигура рыжеволосой женщины. Иосиф встряхнулся и смущенно посмотрел на пса, словно он мог угадать его мысли.
   До вечера они шли по ровной, как стол дороге. Облако пыли сопровождало их.
   Впереди, куда ни посмотри, был пустой горизонт, однообразная земля, на которой не было ни деревьев, ни селений.
   Неожиданно дорога круто свернула к востоку земли, и перед путниками вырос дом, который представлял собой четыре глиняные стены, перекрытые ржавым железом, с пустыми глазницами окон.
   Пыль вокруг дома была вытоптана следами птичьих ног.
   Помедлив, Иосиф вошел в дом. На подоконнике сохли полевые травы. В углу комнаты стояла ржавая кровать, на которой сидел слепой старик в плаще и в калошах на босую ногу. Он перебирал траву. Почувствовав присутствие чужого человека, старик поднял голову. На его впалой груди глухо звякнули медали. Тронув кривыми, испорченными подагрой пальцами бельма на глазах, старик спросил:
  -- Кто здесь?.. Это ты, сынок?.. Это ты... я знал, что ты вернешься... - Уронив траву, старик расплакался.
   Иосиф стоял и молча смотрел на старика, догадываясь о его человеческих переживаниях.
  -- Мне так не хватало тебя... - Старик поднял прыгающую руку, и пес ткнулся носом в его ладонь. Старик ощупал морду пса, встал и ощупью, широко расставляя ноги, пошел по направлению к двери, чтобы перейти страшную, бездушную пустоту и скорее прикоснуться к тому, кого он звал по ночам.
   Иосиф заговорил, и старик понял свою ошибку.
   Он закурил, сплюнул в темноту вкус табака, сказал:
  -- Нынче моему мальчику исполнилось бы 35 лет, а этот дом я нашел, когда ему было 10 лет... Нужно было как-то пережить зиму... Только одну зиму мы и прожили вместе... Помню, утром я сидел у окна... Он был где-то рядом, что-то строил из песка... По дороге проехала машина, полуторка... Я позвал его, но он не откликнулся... После полудня он обычно ложился куда-нибудь в прохладу, чтобы заснуть от жизни и питаться сном, как это делают младенцы... Я поискал его и вдруг понял, что его нет нигде... не было слышно мух, которые липнут к спящему человеку...
   Старик облизнул языком черные, запекшиеся губы и погрузился в привычное размышление.
   День погас.
   Холодная, толкающая сила человеческой отдельности развела их по углам комнаты для смутного и темного волнения сна.
   Прочитав молитву, всплывшую в памяти, старик заснул.
   Иосиф лежал на полу на охапке сена и смотрел в потолок. Луна в одиночестве пробиралась через паутину, затянувшую окно. В паутине сохли трупы летающих насекомых. Путь луны пересекла птица. Это была малоразличимая в темноте бессемейная галка. Птица имела тело обычных размеров, но когда ее силуэт наискось перечеркнул путь луны, она представилась Иосифу огромным, летящим призраком.
   Раздвигая крыльями загустелую мглу, птица перелетала на другую половину ночи, из пыльной глубины которой вышла рыжеволосая женщина, прекрасная в своем существовании. Иосиф разветвился, как дерево, и потянулся к женщине, чтобы почувствовать шелковистую прохладу ее кожи. От внезапных ощущений разлилась невыносимая тупая боль внизу живота.
   На мгновение Иосиф очнулся. Боль, как заноза, шевельнулась в средоточии его природы и вышла наружу. Иосиф повернулся набок, сунул ладони между колен и заснул птичьим сном...
  
   В окно заглянуло бледное лицо рассвета. Тени поднялись с пола, укрытого толстым слоем пыли, и обрели смысл и существование.
   Иосиф приоткрыл веки. Он увидел на кончике носа муху, которой не было одиноко и страшно жить. Муха шевелила липкими лапами, отыскивая в порах кожи пищу. Иосиф сдул ее воздухом. Муха отлетела к окну и запуталась в едва читаемом рисунке паутины.
   Переждав боль внизу живота, Иосиф потянулся, встал на ноги и вышел наружу.
   Небо постепенно светлело.
   В траве пели цикады, помахивая своими прозрачными крылышками.
   От внешнего вида утра боль несколько притупилась.
   Иосиф вернулся в дом.
   Старик лежал на кровати и вздыхал. Он не смог быть необходимым и полезным ни жене, ни сыну, десятилетнему мальчику, ростом с семилетнего ребенка, которого он случайно встретил на дороге и узнал на ощупь.
   В 18 лет его призвали на срочную службу в армию. Однажды на учениях он заблудился. Продираясь сквозь чащу, он неожиданно выскочил на поляну, и замер, увидев в траве спящую девочку.
   Девочка улыбнулась ему из сна и раздвинула ноги.
   Он почувствовал, как пот заливает глаза. Лихорадочно и поспешно он прижался к еще не проснувшемуся телу девочки.
   Девочка успела ощутить табачную затхлость его рта, прежде чем перестала существовать в ней невинность и начала накапливаться женщина.
   Сотрясаемая нетерпеливой собачьей страстью, она открыла глаза, и тут же зажмурилась. Глаза залил едкий, как моча, мужской пот. Придавленная точно камнем, она застонала от боли, ненависти, и затихла, ощущая в себе незнакомую чуждую твердость.
   Странно волнующее тепло разлилось в ней.
   Она уже не отталкивала, а прижимала к себе незнакомца, ставшего ей вдруг бесконечно близким.
   Незнакомец сполз с нее.
   Девочка привстала, опухшая от муравьиных укусов, растерзанная и, увидев спину удаляющегося незнакомца, вдруг завыла, каким-то тонким, тесным воем.
   У старика было много случайных женщин, терпеливо отдающих себя, которых он никогда не вспоминал. Эту же девочку он помнил всегда и приметы ее нашел ощупью в десятилетнем мальчике, который спал на обочине дороги.
   Старик услышал возвращающиеся шаги Иосифа и попытался приподняться, но у него не осталось сил. Он равнодушно прислушался к вялому постукиванию сердца. По одиночке стали пропадать слова, отнялся голос.
   Старик понял, что умирает.
   Иосиф, не мог ему помочь. Сжав остывающее запястье старика, он неотрывно смотрел на его изменяющийся облик.
   Тепло постепенно уходило из старика.
   Когда старик остыл, Иосиф зачерпнул чистой, прозрачной воды из колодца, омыл ему лицо и кожу на ногах и руках, после чего передал его тело земле.
   Душа старика поднялась выше облаков и скрылась в водянистом свете дня.
   Иосиф вернулся в дом.
   Пока он хоронил старика, глинобитная стена дома в одном месте разрушилась, и в углублении выросло и разветвилось дерево, три тонких ствола от одного корня.
   Собрав свои вещи, Иосиф вышел на дорогу.
   Он шел, а в его ушах звучал голос старика.
  -- Ее звали Вика... припадки у нее были... помрачение ума... мнила себя Церерой... В лунные ночи ее влекло влюбляться и любить... могла обниматься с первым встречным... а днем она была похожа на монашку, на лице ни румян, ни пудры и глаза на мокром месте... Как-то ночью она нашла меня, повисла на шее, глаза закрыты, вся дрожит, целует, трется набухшими сосками... Не выпуская моей шеи, она упала навзничь... Она подо мной, а я на ней... Я говорю: "Ну, все, хватит, пусти, оставь, обслюнявила всего..." - Она отстранилась в недоумении... Глаза ее уже раскрылись, и она видела то, что видел и я... Так мне казалось, но на самом деле у нее все двоилось перед глазами, и видела она не одно лицо, а два... Не зная, в чьи глаза глядеть, кого ласкать, она встала и ушла в темноту... Я побрел за ней, иду, оглядываюсь... любая тень меня пугала, каждый шорох... Зимой она родила, а спустя неделю колыбель превратилась в гроб...
  
   Час или два Иосиф шел, не останавливаясь.
   Вокруг одни пески. Ни живой души, ни голоса.
   К полудню пески отступили.
   На горизонте показались казарменного вида постройки. От духоты и тепла они колебались. Это был поселок с одной центральной улицей. К тонкому металлическому шесту рядом с домом местной власти была привязана коза. Коза щипала вырастающую из мертвой пыли траву. Жила она просто. Без всякого вреда и убытка она производила в себе молоко, нужное для силы и продолжения жизни человека.
   Коза подняла голову, посмотрела на пса, который ничего не производил, потом на Иосифа. Он стоял и рассматривал общественное здание, населенного женщинами, которые терпели плен и неудобство службы и ждали вечера, когда посторонний глаз мог заметить их красоту.
   Из недр здания доносился шум. Женщины высказывали вслух свои мысли, говорили о насущном и исполнимом. Их не нужно было ничему обучать. Все ухищрения жизни они постигали сами собой.
   У пристройки к зданию Иосиф увидел сгорбленную фигуру пожилой женщины. Она рылась в куче мусора. Мусорный запах не был ей противен. Она получала от него доход.
   Пожилая женщина подняла голову для заинтересованного осмотра прохожего.
   Иосиф рассматривал пожилую женщину, а коза, наклонив голову, наблюдала за ним.
   Иосиф успел рассмотреть волны морщин, присохшие к костям черепа, узкое лицо с редкими белесыми волосками на подбородке, воспаленные глаза, прежде чем почувствовал удар и упал лицом вниз. На мгновение он увидел силуэт Козьей горы, похожий на греческую вазу, расписанную облаками, мост над заливом, песчаный берег. Он ясно увидел каждую песчинку.
   Вдруг его подхватил восходящий воздух. Мимо с пронзительным криком пронеслись ласточки, и он очнулся, сел на камень у изгороди.
   В ушах шумело. Шум смешивался с бешеным лаем пса и смехом женщин, появившихся в открытых для воздуха окнах общественного здания.
   Блуждающий взгляд Иосифа остановился на козе, которая стояла, опустив голову, и не знала, что ей делать: драться с псом или бежать. Она решила бежать, но была остановлена длиной веревки и вновь отброшена к своему врагу.
   Побуждаемый страстью и инстинктом пес наступал, скалился.
   Иосиф прикрикнул на пса. Пес выплюнул козий пух изо рта, лизнул руку Иосифа и сел рядом, смущенный и озадаченный.
   Маленькая собачка с болезнью кожи, виляя хвостом, подбежала к псу, обошла его вокруг, подлезла под брюхо, понюхала ноги Иосифа, фыркнула и вернулась к пожилой женщине, которая держала в руке клетку с птицей.
   Пожилая женщина жила приобретениями чужой жизни. Она просыпалась чуть свет. Через стекла окна она смотрела на засыпаемые пылью дома, на прохожих в стесняющих их одеждах, или сидела на железной кровати, сложив маленькие, сухенькие руки на коленях и думала о смерти, как об особой жизни. Лицо ее делалось растроганным и даже красивым, почти без следов разрушения и старости, таким, каким оно было в дни юности, когда она жила общим счастьем, в эпоху пониженного значения людей. Сколько она не спрашивала, так и не смогла узнать, зачем потратили столько людей на разные нужды. Как женщина она заполняла убыль, родила семь человек разного пола, не приученных к совместной жизни, случайно и беспорядочно воспитанных, некоторые из которых все же достигли высоты положения. Их разослали туда, где они требовалось, а она перестала чувствовать себя нужной.
   Услышав за спиной кашель, Иосиф обернулся.
  -- Купи у меня птицу... - Пожилая женщина протянула Иосифу клетку с птицей и улыбнулась. Густая масса лишних морщин произвела все, что нужно для впечатления улыбки и вернулась к прежнему существованию.
   Птица, склонив голову к плечу, выслушала просьбу пожилой женщины, недовольно пискнула что-то и закрыла глаза. Она не боялась темноты и одиночества.
  -- Сколько она стоит?.. - спросил Иосиф, роясь в карманах.
  -- Три рубля...
  
   Насколько пес был молчалив, настолько птица оказалась болтлива и словоохотлива. Ловя своим птичьим ртом воздух и случайных насекомых, она расхаживала по клетке и со вкусом рассказывала о невидимых человеческим зрением событиях, которые ее окружали с рождения. Пес изумлялся ее образованности и ловкой речи, хотя много не понимал.
   Солнце скрылось за тучами, и птица замолчала. Зябко и сердито кутаясь в перья, она предупредила о скорых переменах в погоде и закрыла глаза. Она умела предчувствовать будущее, которое угрожало.
   Ночь путешественники провели в сенном сарае, отвоевав место для сна у крыс.
   Ближе к полуночи зашумели, заволновались окрестности.
   Поднялась пыль.
   Тучи приблизились к земле, и начался дождь.
   Склонив голову к плечу, птица прислушивалась к шуму дождя и тускло думала о своем дальнейшем существовании.
   Пес дремал. Иногда он просыпался, чесал задней ногой за ухом. Почтенный возраст оправдывал его равнодушие к происходящему и к тому, кто создал этот ночной мрак и ощупывал небо молниями.
   Гроза ушла.
   Иосиф выбрался наружу из темноты сарая, кашляя, выплюнул скопившуюся в горле сенную пыль и огляделся.
   Высушенная солнцем земля преобразилась. Деревья, которые кутались в пыль, как старики в тряпье, выпрямились и сбросили с себя все лишнее. Омытые и освеженные, блистая гладкой кожей листьев, они совершенно одинаковым образом раскачивались и изгибались, как в каком-то вакхическом танце.
   В груди Иосифа постепенно теплело от красоты. Красота втекала в него через глаза.
   Отмахиваясь от комаров, Иосиф вернулся в сарай и лег. Он лежал и невнятно думал о человеке в штатском и рыжеволосой женщине.
   Остаток ночи Иосиф спал. От полетов во сне осталось ощущение сухости во рту и ломота в спине. Приросший к спине груз крыльев был не привычен и Иосиф несколько раз свел и развел лопатки.
   До полудня Иосиф рисовал прохожих.
   Птица рылась в перьях или рассказывала небылицы, а пес, удобно и приятно устроившись у ног Иосифа, думал о том, что нужно предпринять, чтобы чувствовать себя еще лучше. Птицу он не слушал. Он видел в ней существо, совершенно лишенное ума и дельных качеств. К тому же его отвлекали посторонние звуки в животе. Там что-то урчало и мучилось. Он подумал о том, давно утраченном времени, когда он жил хорошо и сытно, и вздохнул. Это было в детстве. Как все дети, он жил в долг и был счастлив.
   Птица умолкла, заскучала. Она лениво поискала что-то в соре, потом оглядела всего пса, от стертых подушечек лап, с желтыми как у стариков когтями, до ушей, с неровными, обкусанными краями, и зевнула с криком.
   Пес без симпатии посмотрел на нее и отвернулся. Он наблюдала за Иосифом, который собирал вещи.
   Закончил сборы, Иосиф оглядел обжитое место и, взлохматив шерсть на загривке пса, порадовал его новостью о возвращении в город.
   Пес уклонился от ласки. Новость его не обрадовала. Он беспокойно глянул на небо, черное от снующих без видимой цели птиц, оскалился и зарычал.
   Вдруг с середины неба под ноги Иосифа упала галка. Клюв галки был приоткрыт. Иосиф смочил его слюной изо рта, думая вернуть ей ощущения, но птица уже околела. Он нашел место на обочине дороги для умершей галки, душа которой осталась в стае, положил туловище боком в углубление и присыпал его пылью.
   Весь остаток дня они шли по следам других людей.
   К вечеру пейзаж изменился. Их окружили холмы. Среди холмов Иосиф увидел дом, который светился всеми окнами. В этом доме жила семья: муж, жена и девочка лет десяти.
   Женщина была на сносях. Покормив мелкую живность, она направилась доить корову, но корова молока не дала. Без злобы она развернулась и уперлась мордой в живот женщины.
   Женщина коротко вскрикнула.
   Услышав крик, Иосиф втиснулся в полутьму сарая, освещенного тусклым светом керосиновой лампы. Он схватил корову за уши и освободил прижатую к стене сарая женщину, которая сползла вниз по стене на солому и начала рожать. Она долго не могла освободиться от боли, захлебывалась каким-то многослойным рычанием. Наконец она раздвоилась. Родился мальчик. В сарае стало светлее.
   Женщина шевельнула губами для улыбки и затихла, глядя то на Иосифа, то на мужа, который, подняв в воздух сморщенного родами мальчика, выбирал ему имя и жизнь.
   В двери сарая заглянула девочка, увидела мать, ее потное, красное лицо, впалые глаза, крутые, раздвинутые бедра и отвернулась. Кое-что о таинстве рождения она уже слышала. Соседский мальчик, приезжающий на лето в деревню, в немногих словах и жестах изложил ей, что нужно сделать, чтобы произвести на свет человека. Они лежали в кустах за сараями. Было жарко. Слепни липли к потной коже. Из любопытства она выслушала весь рассказ мальчика, стерпела и его ощупывающие руки под платьем.
   Только что родившийся мальчик открыл глазенки, бессмысленно поискал кого-то среди перевернутых детским зрением людей и зачмокал розовыми губами. Мать потянулась к нему всем туловищем, торопливо расстегнула кофточку и надавила на взбухший сосок.
   Пока шло кормление младенца, корова волновалась, скалила желтые от сока травы зубы и мычала. Иосиф догадался о причинах ее беспокойства, подсел под ее крутой бок и нацедил полное ведерко теплой, пенящейся влаги.
   Спал Иосиф в сарае на сеновале.
   Утром он заглянул в дом, чтобы проститься с хозяевами. Женщина пеленала младенца, а хозяин вышел во двор. Его звали Илья. Несколько минут они постояли у калитки, помолчали и разошлись.
   Илья сел на завалинку. Сердце его вдруг задрожало от какого-то глубокого, скрытого чувства и он едва расслышал голос дочки:
  -- Пап, а куда пошел дядя?..
   Илья рассеяно посмотрел на удаляющуюся фигуру Иосифа и, почесав спину по местному обычаю, сказал с дрожью в голосе:
  -- На Кудыкину горы... принеси-ка мне воды попить...
   Девочка принесла воды. Илья пил и рассматривал девочку, как будто хотел увидеть в ней что-то неразличимое.
   Девочка отвернулась от отца и пошла к забору. За забором ей делал знаки мальчик, с которым она делилась вырастающими в ней желаниями.
  -- Чего тебе?.. - спросила она его шепотом.
  -- А зачем ты шепчешь?
   Девочка рассмеялась, весело сказала:
  -- У нас мальчик родился...
   От дерева забора пахло сыростью. Девочка сдвинула доску, боком протиснулась в щель и они побежали к реке, не чувствуя земной тяжести...
  
   Весь день Иосиф и его спутники шли по дороге, петляющей между холмами.
   Заночевал они у реки. Пес нехотя заворчал, когда какой-то человек приблизился и стал различим в темноте. Иосиф поднял голову от огня, в который влеклись и сгорали несчетные летающие насекомые, и, не понимая причину беспокойства пса, спросил:
  -- Кто там?
   Человек выступил из темноты.
   Иосиф подвинулся, освобождаю удобное место у огня.
  -- Откуда вы и куда?.. - спросил он.
  -- Оттуда и туда... если получится... хм... - Человек кивком голову указал сначала на землю, потом на небо, по которому медленно ползла луна.
   Они помолчали.
   Увидев рисунки в руках Иосифа, человек спросил:
  -- Рисуете, угадываете нас?..
   Иосиф молча кивнул головой.
   После ужина человек откашлял пыль и лег.
   Стало тихо. Откуда-то с неба упала капля влаги, прошуршала в траве, как ящерица.
   Человек, молча, посмотрел в темноту на звезды, скрытые и немыслимые потом встал, качаясь, шагнул в сторону от костра, помочился. Спать ему не хотелось. Ему хотелось поговорить с Иосифом. Кашлянув в кулак, он заговорил. Голос у него был неровный, потрескивающий.
   Звали человека Фома. В свое время он был способным к общему делу, ожидал от себя много. Он занимался практическим делом при театре, жил как все образованные и воспитанные для наемного труда люди, пока имя его не сносилось и не выцвело на афишах. Год от года он кормил в себе некое существо. Существо звало его по ночам уйти куда-нибудь. Но уйти было некуда. Сдвинул порядок и смысл его жизни один эпизод. В театре случился пожар, и его закрыли на ремонт. Вынужденное безделье томило Фому. Как-то вечером, чтобы не смотреть в одну точку стены, он вышел в сгустившиеся, затхлые от сырости сумерки улицы. Луна показалась и скрылась за тучами. Из-за угла дома неожиданно вышла женщина. Она играла в театре роли второго плана. Ломким голосом он сказал ей: "Здравствуйте..." - и качнул головой. Женщина не смогла вытерпеть молчания и отозвалась. Они шли и разговаривали.
   Фома проводил женщину до ее дома и в тесноте подъезда прижался к ней, захватывая отстраняющие его руки.
   Женщина позвала его в дом.
   Тусклый свет прихожей осветил лицо женщины, и он потерял связную речь, когда сопоставил ее с другими.
  -- Что, не нравлюсь... - женщина улыбнулась обожженной половиной лица.
   Однако и в другой и последующие дни Фома стал приходить к женщине, но даже в минуты ласковости и близости, был далеко от нее и в то же самое время чувствовал себя привязанным к ней веревками. Почти с ненавистью он смотрел в ее двоящееся смеющееся лицо. Она смеялась беспрерывно. Смех казался ему нарочитым. Однажды он подвинулся к ней, когда она лежала и смеялась своим захлебывающимся смехом, склонился над ней и вдруг почувствовал, как его пальцы сомкнулись на тонкой шее женщины. Он не смог себе объяснить, кто толкнул его сжать пальцами горло женщины. Женщина удавлено, душно закричала остатком воздуха, замахала руками, и неожиданно ослабла и затихла, выпучив и моргая глазами. Может быть, эта ее странная покорность и спасла ее. Он разжал пальцы.
   Медленно прошла минута, словно кто-то удерживал движение времени. Фома встал. Голова кружилась. Тошнота подступала к горлу. Всхлипывая и кутаясь в простыню, женщина сползла на пол. Со странным любопытством он посмотрел на ее желтые пятки. Женщина поймала его взгляд, вздрогнула, дернулась всем телом и боязливо прижалась к спинке кровати.
   С тех пор минуло десять лет, но в темноте ночи ему все еще мерещились ее выпученные, моргающие глаза. Однажды он не выдержал, пришел к ее дому, не зная зачем, может быть для нечаянной встречи. В толпе он бы не узнал ее. Она сильно сдала, постарела, но обрадовалась ему, рассмеялась и испуганно закрыла рот ладонью. Не умея ясно сказать всего, что передумал за время своего бродяжничество, Фома встал на колени перед ней, поцеловал ее руку и ушел с простыми мыслями и слезами на глазах.
   Без цели и умысла Фома взлохматил загривок псу, который как существо иного мира не думал о разных вещах, а дремал. Пес встал, потянулся с хрустом в скелетных костях, зевнул. Дикая трава, угнетенная его тяжестью и примятая, упруго качнулась вслед за ним и не сразу, но поднялась во весь свой рост.
   Между тем на небо взошла полная луна. Темный и унылый пейзаж преобразился.
   Фома спустился к реке выпить глоток воды и вернулся к догорающему костру, лег, укрылся плащом. Постепенно в нем угасли все воспоминания.
   Прошла первая половина ночи. Край неба посветлел и стали различимы бесчисленные снующие существа, населяющие воздух. Две-три вороны пролетели мимо, неторопливо раздвигая крыльями порхающую мелкоту.
   Иосиф проснулся, обошел лагерь, собирая разбросанные сном мысли.
   Фома спал. Лицо его было спокойно. Вдруг птица молча забила крыльями, заметалась по клетке, а пес приподнялся на передних лапах и взвыл.
   Фома проснулся, открыл глаза, прошептал молитву. Пес снова взвыл на какой-то странной и жалкой ноте. По воде прошла рябь.
  -- Такое впечатление, что земля трясется... - сказал Фома, задыхаясь, впрочем, с каким-то даже восторгом. - Одна тяжесть земле от человека, вот она взбрыкивает, как лошадь...
  
   Фома ушел на запад. У него не было трудной и полезной работы. Лишь события дороги, вытоптанной с пчелиным трудолюбием, выпрямляли его утром и утомляли для ночи.
   Проводив Фому взглядом, Иосиф собрал свои вещи и пошел дальше.
   Дорога привела его в небольшой городок с узкими, извилистыми улицами и переулками. В одном из переулков на пути к железнодорожной станции Иосиф увидел людное скопление и искривил путь, чтобы узнать причину собрания. В середине толпы стоял одноногий Петр. Роняя слюну по сторонам, он кричал как одержимый:
  -- Посмотрите на себя, на кого вы похожи... все ждете помощи... ждите и дождетесь, прибудет она от предупреждения трубы...
   Петр замолчал, а толпа зашумела. Заговорили все сразу. Каждый представил себя погибшим человеком и заспешил освободиться от нахлынувшего чувства.
   Пока все это происходило, Петр незаметно выскользнул из толпы и, прихрамывая, двинулся в глубь переулка.
   За ним, как тень, шел человек в штатском.
   Неожиданно Петр исчез, будто вошел в какую-то неразличимую дверь.
   Человек в штатском поджал губы и холодно улыбнулся. Его взгляд скользнул по отрогам Козьей горы, спускающимся к Каинову болоту.
   День клонился к вечеру. Над Козьей горой висели облака. На фоне пламенеющего неба они напоминали всадников Апокалипсиса...
  
   Сыщик был обычным человеком с невыразительной внешностью и любопытным хобби. Он коллекционировал необычные преступления. В напрасные дни, отмеченные в календаре тягостным красным цветом, сыщик поддерживал интерес к жизни чтением газет, из которых делал вырезки и развешивал их на стенах, пришпиливая булавками, как бабочек.
   Жил сыщик в доме, украшенном химерами. Его соседями были две старые девы, маленькие, сухонькие, точно бабочки. Он называл их божьими одуванчиками, прикидывающимися живыми людьми. Рыжие, украшенные веснушками они были не дурны собой, пожалуй, их можно было назвать даже красивыми, но им не хватало женственности. Девы были одержимы театром. Нередко развязка пьесы заставляла их трепетать. Обычно они сидели в первом ряду партера, а сыщик за их спинами. Он тоже любил театр, но не всегда довольствовался только ролью зрителя. Вся его жизнь напоминала игру и таила в себе немало соблазнов.
   Девы давно заметили его некую странность и смотрели на него с опаской. Вечно мрачный, он точно ждал какой-нибудь плохой вести, а может быть, и замышлял что-нибудь дурное.
   В свою комнату сыщик никого не пускал и запирал ее на семь замков.
   Однажды в щель двери девы увидели его комнату и ужаснулись ее виду и поведению сыщика. Почти голый, он бродил по комнате, пол которой был усеян вырезками из газет.
   Сквозняк захлопнул дверь.
   Уже несколько лет сыщик расследовал одно запутанное дело. Он прочитал о нем в газете. Неуловимый преступник сжигал книги иногда вместе с их авторами. Герой этой заметки стал для него реальным лицом и втянул сыщика в свою игру. Сыщик оклеил всю комнату газетными сообщениями о его преступлениях с комментариями психологов, ни разу не задавшись вопросом, существует ли он на самом деле. Шаг за шагом сыщик распутывал это безнадежно запутанное дело. Преступник хорошо массировался, но иногда он снимал маску, словно для того, чтобы посмеяться над сыщиком или теми, кого он избрал жертвами. Кто же он? Маньяк, безумец, чье поведение не поддается никакому логическому объяснению? Он появлялся как бы из иной реальности, в которую препровождал свои жертвы, точно Харон-перевозчик, и исчезал.
   Сыщик вел дело самостоятельно.
   Пытаясь понять мотивы преступника, он сделал его бюст из крашеного алебастра и проводил бессонные ночи в беседах с ним, постепенно проникаясь к нему уважением.
   Однажды, блуждая по улицам старого города, сыщик заглянул в окно библиотеки и невольно отступил в тень, увидев рыжеволосую женщину. В руках она держала две книги. Одна была закрытой, другая открытой. За ее спиной цвели белые астры. Он стоял и смотрел на незнакомку, пытаясь понять, что испугало его, выражение ее лица в ореоле отчуждения и одиночества или странное чувство, вдруг овладевшее им.
   Сыщик вошел в ворота, украшенные саламандрами, живущими в огне и питающимися огнем, поднялся по лестнице на террасу и скрылся в портике входа, охраняемом львами.
   Когда сыщик обнял женщину, она вскрикнула, пошатнулась и увлекла его в своем падении.
   Очнулся сыщик от холода. Он обнимал мертвое тело женщины. Она умерла от страха.
   В зеркале он увидел незнакомца. Фигуру незнакомца скрывала темнота. Было ясно видно только его лицо, которое время от времени искажала странная судорога.
   Сыщик пугливо оглянулся. Он не узнал себя.
   Глянув еще раз на свое отражение, он перевел взгляд на женщину.
   Зазвонил телефон.
   Сыщик вздрогнул и устремился прочь.
   На улице было безлюдно, но он шел и оглядывался. Он не мог отделаться от смутного ощущения, что преступник идет за ним и смеется.
   У обрыва сыщик остановился.
   Внизу плескалась вода.
   Ощутив холод воды, сыщик невольно повел плечами и пошел прочь, ощущая себя утопленником в прилипшей к телу мокрой одежде...
  
   В этом забытом богом городке сыщик появился отнюдь не случайно. Он прочитал в газете сообщение о преступнике, который поджег библиотеку и, воспользовавшись паникой, бежал из тюрьмы. Сыщик хорошо знал Вагнера, начальника тюрьмы, и его жену. Она играла на сцене местного театра роли второго плана, всего лишь подавала реплики, но в итоге драма представала в совершенно неожиданном свете.
   Сыщик встретился с Вагнером на другой день после своего приезда. Садясь в плюшевое кресло, он обратил внимание на портрет жены Вагнера, взирающей на него со стены. В нескольких местах портрет был пробит пулями. Отверстия напоминали рисунок диадемы с двенадцатью звездами. Вагнер стрелял в портрет жены в минуты тоски. Она уехала на гастроли и не вернулась.
  -- Прочитал в газете о пожаре в тюрьме и приехал... - заговорил сыщик.
  -- Сгорела библиотека, но никто не пострадал... - отозвался Вагнер и умолк. В присутствии сыщика он всегда испытывал какую-то странную неловкость.
  -- Однако в статье...
  -- Все это преступление было задумано и исполнено в уме журналиста, который написал эту статью... Я посадил его в камеру, чтобы он не путался под ногами... Все они смотрят через стекло, которое приукрашивает или искажает... Они могут даже из покойников делать живых людей, чтобы привлечь публику... или отвлечь...
  -- Мне нужна достоверная информация, пусть даже не до конца понятная... - сыщик рассеянно глянул в окно, из которого открывался вид на залив и отроги Козьей горы.
  -- Не знаю, сочинил он эту статью из мести или из ревности... он был влюблен в мою жену...
  -- Вот как... - сыщик хмуро улыбнулся и вскользь глянул на портрет жены Вагнера. - Я смотрю, твои отношения с женой оставляют желать лучшего...
  -- Я любил ее, а она предала меня...
  -- А где Сара?..
  -- Она уехала в город... у нее там роман...
   Упомянув о жене и дочери, Вагнер больше ни разу вспомнил о них.
   Час или два они пили вино и вели разговоры определенного свойства.
   Когда сыщик ушел, Вагнер запер дверь на задвижку и вернулся к своей скрипке, на которой научился играть, хотя музыкального слуха у него не было.
   Он отдавался игре, как счастью. Других радостей у него не было.
   Отложив скрипку, он зябко повел плечами. В комнате было холодно и сыро.
   Какое-то время он бродил по комнате, кутаясь в халат жены, еще сохраняющий ее запах, потом лег на кровать лицом к стене, на которой висел ковер. Он лежал и думал о жене и дочери.
   Орнаменты ковра принимали то черты жены, то дочери.
   Он потер глаза и после минутного колебания с опаской снова взглянул на ковер, но не увидел ничего необычного.
  -- Кажется, я схожу с ума... - прошептал он и рассмеялся. Чтобы направить свои мысли на что-либо другое, он встал, порылся в бумагах, лежавших на столе.
   Откуда-то донеслись неясные звуки, смех, пение.
   Звуки постепенно затихли.
   Длилась ночь.
   Спал Вагнер беспокойно. Выныривая из одного кошмара, он погружался в другой кошмар.
   Когда он проснулся, в комнате было темно. Он ощупью добрался до окна.
   Стекло заиндевело.
   Он подышал на стекло, потер его рукой.
   Город тонул в тумане.
   Он снова улегся на кровать. Он лежал, уставившись на картину с поблекшим от времени пейзажем.
   Почувствовав чье-то присутствие, он привстал.
   Дочь стояла у изголовья в театральном костюме и гриме, уронив руки, в позе безнадежного отчаяния.
   Вдыхая едва слышный аромат, всегда исходивший от нее, он спросил хриплым шепотом:
  -- Сара, это ты?..
   Она не отозвалась.
   В тот же день Вагнер получил извещение о смерти дочери. Через неделю он подал в отставку и исчез.
   Говорили, что он покончил с собой. Одни говорили одно, другие - другое. Кто-то видел его в городе в театре на холмах. Он сидел в пустом зале и смеялся, воображая, будто видит комедию. Он почти не изменился, лишь поседел и черты его лица стали резче...
  
   * * *
  
   Толпа, окружавшая оратора, который предвещал конец света, разошлась, и Иосиф направился к железнодорожному вокзалу.
   В зале ожидания было душно и темно.
   Иосиф купил билет и вышел на перрон к своим спутникам, собаке и птице.
   День угасал. Солнце погружалось в море, словно совершая омовение.
   Вдоль перрона с неясной целью ходил милиционер средних лет. Прохожие раскланивались с ним и называли его по имени и отчеству.
   Иосиф достал из носильных вещей тетрадь и стал срисовывать то, что увидел в быстро сгущающихся сумерках.
  -- Вы это зачем... не положено здесь рисовать... ваши документы. - Милиционер с каким-то особенным достоинством поднес руку к козырьку фуражки.
   Осмотрев бумаги Иосифа, он отошел в сторону. Что-то убедило его в безвредности Иосифа для общественной жизни.
  -- Подайте, Христа ради... - пропел старик в валенках.
   Иосиф сунул в его трясущуюся ладонь несколько монет.
  -- У вас выпало... вот... возьмите.
   Иосиф обернулся и увидел молодую женщину в соломенной шляпке с тонкими чертами лица, которая протягивала ему выпавший из альбома лист бумаги. Одета она была искусно и обдуманно и производила впечатление. Иосиф поблагодарил ее и оставшееся до прибытия поезда время отвлекался к ней беглыми и беспокойными взглядами.
   Женщина видела его взгляды.
  -- Ненавижу вокзалы и поезда... - заговори пожилой человек в очках.
   Иосиф, молча, посмотрел на него. Настроение его окончательно испортилось.
   К платформе подполз поезд, дыша паром и копотью.
   После минутного раздумья поезд отправился дальше.
   Иосиф ехал в одном купе с женщиной в соломенной шляпке и пожилым человеком в очках. Женщина читала какую-то книгу, а пожилой человек развлекал Иосифа историями из своей жизни.
   Не дождавшись окончания очередной истории, Иосиф вышел в прокуренный тамбур.
   Женщина проводила его взглядом и снова уткнулась в книгу.
   Когда Иосиф вернулся на свое место, женщина смотрела в окно.
   Пожилой человек в очках перешел в другое купе.
   Иосиф прислушался к речи офицера в форме внутренних войск. Речь шла о каких-то беспорядках в городе. Пожилой человек убеждал офицера в том, что порядок одной силой не удержать. Нужна либеральная идея. Офицер, склонив голову набок, слушал его и соглашался, однако сказал нечто совершенно противоположное и как-то невпопад, зло:
  -- От ваших идей один только звон в ушах...
   Тонкий, острый голос пожилого человека оборвался. Он неловко кашлянул в ладонь и скрыл себя за чтением газеты.
   Иосиф не заметил, как задремал. Во сне он летал, носился из конца в конец ночи.
   В начале следующего дня за окном вдруг выросли дома города.
   Поезд остановился.
   Иосиф вышел из вагона и пошел по перрону.
   Он шел, опустив голову, и улыбался каким-то своим мыслям.
   Все еще улыбаясь, он вошел в ворота, украшенные саламандрами...
  
   * * *
  
   Прошел год.
   Иосиф работал над картиной, в которой он пытался изобразить все свои блуждания.
   Иногда он отвлекался, кружил по комнате или сидела у мольберта, поджав ноги, с уснувшими глазами.
   Картина росла медленно, как человек.
   День угас.
   Иосиф отошел от холста, заполз под ватное тепло одеяла и заснул.
   Спал он без сновидений.
   Когда за окном рассвело, Иосиф проснулся. Еще в плену сонного оцепенения он полистал книгу, украшенную трилистником, которую нашел в ящике стола.
   Повествование иногда сворачивало в сторону, следуя за тем или иным персонажем, иногда останавливалось, словно наткнувшись на какое-то невидимое препятствие. Были в повествовании и лакуны. Кто-то намеренно из предосторожности или случайно вырвал несколько страниц в начале и в конце книги, что отнюдь не облегчало ее понимание.
   "Странная книга... без начала и конца, как вечность... И кто ее автор?.." - Иосиф допил остывший чай и задумался.
   Пес, свернувшись в клубок, дремал на коврике у входной двери. Во сне он прядал ушами и вздрагивал. Может быть, он вспоминал бесчисленное число жизней, мимо которых прошел, не задумываясь.
   Зазвонил будильник. Приоткрыв глаза, пес глянул на Иосифа и встал. Горло его пересохло, и он решил напиться.
   В алюминиевой чашке он увидел мышь. Она захлебнулась и издохла.
   Брезгливо, лапой пес вытянул дохлую мышь из чашки, выпил теплой воды.
   На подоконнике, рядом с клеткой, в которой дремала птица, стояли цветы. Они издавали едкий запах. Пес чихнул и посмотрел в окно.
   На подоконнике сидела чужая птица. Сквозь стекло она с любопытством смотрела на обитателей комнаты.
   Пес глухо зарычал.
   Иосиф услышал рычание пса, захотел сдвинуться с места, пошевелиться, но не смог.
   Вдруг открылась дверь и в комнату вошла рыжеволосая женщина.
  -- Боже мой, Иосиф, ты вернулся!.. - воскликнула она.
   Иосиф не пошевелился.
   Женщина включила свет, села на стул у картины и огляделась.
   В комнате было тихо. Лишь уличный шум, приглушенный сопротивление стекол, проникал в комнату.
   Иосиф промычал что-то невнятное, сглотнул воздух в горле. Шея его дернулась от глотательного движения, кадык остро качнулся, а запавшие в лунки глаза приоткрылись, моргнули. В крайнем изумлении он смотрел на женщину. Только что он видел ее в другом месте. Он незаметно ущипнул себя.
   С лязгом дверь захлопнулась. Рыжеволосая женщина ушла, оставив записку на столе...
  
   Вечером Иосиф отправился с визитом к Аде, так звали рыжеволосую женщину.
   Ада открыла дверь и отошла в глубь прихожей, загораживая свет.
   Иосиф вошел. В сумерках прихожей Ада обняла похудевшее тело Иосифа и прислонилась горячей щекой к его колючему лицу.
   Иосиф почему-то смутился, переступил с ноги на ногу и сел на стул, неловко выставив ногу. Заметив, что нога стала непотребно расти, он поджал ногу. Взгляд его скользнул по стенам и остановился в изумлении. Он увидел кровать и спящего мальчика 7 лет, едва прикрытого простыней.
  -- Это мой сын... - сказала Ада.
   Неожиданно створка окна качнулась, заскрипела. Пахнуло запахом цветущей акации.
   Мальчик приоткрыл глаза, нехотя, равнодушно взглянул на Иосифа и отвернулся к стене. Он привык к визитам незнакомых мужчин.
   Иосиф встал, подошел к окну. Какое-то время взгляд его блуждал по небу, на котором сгорал день. Сети проволок опутывали дома и воздух улицы.
   Мальчик спал, а Иосиф рассказывал Аде о своей одиссее.
   Ада слушала его и улыбалась. Руки ее вязали.
   Весь день постепенно перешел в вечер.
   Иосиф умолк и исподлобья глянул на Аду. Он привыкал к ее облику...
  
   Отец Ады был учителем истории в деревенской школе и отличался умением превращать мечты в воспоминания. В возрасте, когда вырастает душа и начинают накапливаться воспоминания, Ада лишилась матери, которая умерла от природной нервности. Она не существовала, а всегда беспокоилась, раздражалась и оборонялась от противников, видимых только ей, пока паралич не разбил ее окончательные силы.
   Ада почти не вспоминала мать. Ее лицо, с уродливо прыгающим ртом было неприятно вспоминать.
   Отца она боготворила.
   До восемнадцати лет интимная жизнь дочери оставалась загадкой для отца. Однажды он увидел то, что стало видно отчетливо, и обеспокоился холодностью и замкнутостью дочери.
   "Одиночество ее убьет..." - подумал он и нашел в своих кругах подходящего для нее человека.
   Несколько дней этот человек ухаживал за Адой. Влюбленность обессиливала и искажала его лицо и мысли.
   Однажды они остались одни.
   Человек обнял ее, притянул к себе. Ада увидела его потный, шишковатый череп с торчащими между каплями влаги волосками и, почувствовав прикосновение мокрых губ, слегка отстранилась и рассмеялась. Ее душил смех, почти неудержимый...
   Утром, не стыдясь своей наготы, она встала, оделась, нервно отгоняя мошкару от липкой кожи, и ушла.
   Сколько отец не расспрашивал Аду, он так и не смог допытаться у нее о том, что случилось между ними.
   Через девять месяцев Ада родила мальчика, и полезность мужской половины человека стала казаться ей вовсе сомнительной.
   Вскоре после родов отец Ады умер.
   Смерть отца вызвала перемены в жизни Ады. Чтобы спастись от наплывающего временами отчаяния, она поехала в город к тете, единственной живой родственнице.
   Как-то, перебирая вывезенные из деревни вещи, Ада нашла рукопись без начала и конца, около сотни страниц, сложенных в серую канцелярскую папку довоенного образца. Несколько дней она читала и перечитывала повествование. Она мало что смогла понять из прочитанного. Еще меньше она понимала настойчивость тети, замыслившей опубликовать это повествование. Она даже впала в подозрительность и обидчивость от поведения тети, впрочем, ненадолго.
   В один из рабочих дней Вера, так звали тетю Ады, попросила редактора принять ее по неотложному делу.
   Редактор был стар, но еще не отвык от вида женщин. После некоторого раздумья он согласился принять Веру, но когда она положила перед ним папку с бумагами, несколько растерялся. Однако привычка чувствовать себя на своем месте вернула ему нужные ощущения. Он закурил и углубился в чтение.
   День уже клонился к вечеру. Небо приобрело цвет апельсина или лимона.
   Редактор глянул на небо, хмыкнул, задумчиво листнул несколько страниц.
   Между стеклами окна зажужжала муха.
  -- Мне кажется, я уже читал что-то подобное... - Он исподлобья глянул на Веру, неожиданно улыбнулся. - Оставь рукопись... я посмотрю...
   Вера вышла из кабинета.
   Муха перестала жужжать, легла на спину и вытянула ноги.
   Редактор рассеянно глянул на рукопись, вдруг проговорил вслух:
  -- Чушь какая-то... и без начала и конца, как вечность... однако... хм... - Он пошевелил покатыми плечами, как бы стряхивая с себя нечто обманчивое, неприятное.
   Ощущение не проходило.
   В комнату заглянул помощник редактора.
   Редактор покосился на рукопись, хотел что-то сказать ему, но горло свела судорога...
  
   * * *
  
   Город тонул в тумане. Прохожие казались призраками.
   Иосиф шел по улице и вспоминал свою прошлую жизнь как кошмарный сон, от которого он во время очнулся.
   На углу улицы он остановился. Он увидел багрово-красные отсветы в стеклах витрины.
   Горел дом известного писателя.
   Иосиф потер глаза.
   В толпе зевак мелькнула фигура Вагнера, за которым как тень шел человек в штатском.
   Пожар не располагал к веселью и, тем не менее, Вагнер шел и смеялся.
   Когда Вагнер и человек в штатском исчезли в пепельно-грязной мгле, в которой тонул город, Иосиф устремился за ними.
   Вскоре он оказался на Каиновом болоте, которое сковал лед. Вокруг высились скалы. На фоне неба они были похожи на идолов, обступивших Иосифа со всех сторон.
   Переходя от одного идола к другому, Иосиф вышел к морю. Его оглушил прибой и пронзительные крики чаек, которые кружили над Вагнером. Он стоял на краю обрывистого берега.
  -- Что это вы надумали... - закричал Иосиф и попытался удержать Вагнера, но он оттолкнул его...
  
   Домой Иосиф вернулся под утро. Взглянув на свое отражение в зеркале, он заметил, что волосы его поседели, и на лице у глаз и рта прибавилось морщин.
   Почти месяц Иосиф не выходил из мастерской, он работал над картиной.
   Уже который день шел дождь. Водостоки давились и захлебывались, улицы и переулки превратились в каналы, а площади в болота.
   С палитрой в руке Иосиф подошел к окну. Его лицо помрачнело и вытянулось.
  -- Опять дождь... - пробормотал он.
   Какое-то время он стоял у окна, погруженный в свои мысли и разговаривая сам с собой или со своим отражением в стекле.
   Вдруг он прошептал:
  -- Рая...
   Ему показалось, что он стоит и смотрит в ее фиалковые глаза, глубокие как небо, в которое сколько ни смотри, дна не увидишь.
   Он громко рассмеялся, понизив голос, сказал что-то ласковое и подошел к мольберту.
   Минуту или две он рассматривал картину, потом втиснул в толпу лиц и лицо Раи, каким он его помнил.
  -- Ты не меняешься, а я меняюсь, старею и седею... - сказал он и после минутного колебания поправил кистью ее рыжие волосы, кольцами вьющиеся у висков...
  
   Наконец тучи обсохли.
   Иосиф стоял у окна и думал о мальчике и Аде. В ней было что-то греющее, та теплота, в которой ему всегда хотелось раствориться.
   Он оделся и вышел из мастерской, забыв повесить замок на дверь.
   Спустя час или два в мастерскую пришла Ада.
   В комнате было тихо, царило запустение.
   Она села на стул с продавленным сидением, который стоял перед картиной. Забывчиво теребя тонкими пальцами прядку волос, она смотрела на картину, которая называлась "Дорога в сад Гесперид".
   На подоконнике стояла пустая птичья клетка и ржавая банка. В банке вырастала зеленая трава.
   Мохнатая гусеница медленно переползала через край банки.
   Ада тупо посмотрела на гусеницу.
   В комнате потемнело.
   Ада сморгнула. Ей показалось, что люди, населявшие картину, ожили, столь правдоподобно и искусно они были нарисованы.
   Внимание Ады привлекла рыжеволосая женщина. Изысканная, исполненная прелести, она стояла среди цветов, соперничая с ними грацией и красотой.
   Услышав рычание, Ада пугливо обернулась.
   В проеме двери стоял пес странной масти. Он переступил с ноги на ногу, как бы не решаясь на что-то важное и окончательное. Мотнув головой, пес исчез. На полу остались лишь следы его ног.
   Ада поглядела через плечо на картину, как-то по-собачьи чихнула, встала и ушла, хлопнув дверью.
   В комнате стало еще темнее от пыли.
   Когда-нибудь пыль возьмет всю нашу жизнь целиком, и будет жить за всех...
  
   * * *
  
   Зима кончилась.
   Иосиф сидел на лавочке в сквере.
   За его спиной в призрачной безбрежности угадывались очертания города.
   Огрызком цветного карандаша Иосиф наметил небо, облака.
   Его отвлек посторонний шум. Он оглянулся.
  -- Ах... - воскликнула большеглазая, полная женщина. Она оступилась, обходя лужу.
   Иосиф сочувственно улыбнулся ей, вспомнил, что за глаза ее звали "соломенной вдовой". Ее муж, художник, год назад ушел из дома за какой-то надобностью и не вернулся.
   Женщина села на край лавочки и заговорила. Она любила себя послушать.
   Иосиф посмотрел на нее и вдруг тихо и задумчиво сказал:
  -- Марина, выходите за меня замуж...
  -- Иосиф, вы с ума сошли... а как же Ада, ваша жена?..
  -- Наверное, это звучит смешно, даже нелепо, но я не знаю ее...
   Марина встала и пошла прочь, оглядываясь.
   Иосиф проводил ее взглядом, хмуро улыбнулся своим мыслям и направился к стеклянному павильону.
   В павильоне было шумно.
   Иосиф сидел за столиком, подперев голову кулаком, и рассеянно осматривался. Он уже выпил несколько рюмок водки.
   За соседним столиком скучала молодая женщина. На вид стройная, на голове соломенная шляпка, на ногах сандалии.
   Влетела бабочка, покружилась у лица молодой женщины и перелетела к Иосифу.
   Их взгляды встретились, сплелись.
   Молодая женщина потупила взгляд, и тут же, как будто даже с вызовом, вскинула голову. Уголки ее губ приподнялись и опустились.
   Иосиф улыбнулся. Черты лица женщины были приятные и взгляд из какой-то другой жизни, в которую хотелось войти, чтобы понять ее счастье.
   Спустя час Иосиф и Рита, так звали молодую женщину, вышли из павильона.
   В мастерской было душно от запаха красок и пыли.
   Рита обнажилась. Она стояла у стены тонкая, стройная, стыдящаяся своей наготы и своего желания. Ее небольшие груди подрагивали.
   Около часа Иосиф делал наброски.
   Устав позировать, Рита села на край кровати. Взгляд ее блуждал по стенам, завешанным картинами.
  -- Вас они удивляют?.. - спросил Иосиф.
  -- Нет, но... - Рита смущенно улыбнулась.
   Иосиф сел рядом с ней.
   Тени что-то рисовали на стенах и потолке.
   Им овладевало тоскливое предчувствие, что повторится то, что уже не раз было у него с другими женщинами, когда сразу же после близости он чувствовал к ним отвращение.
  -- Прости... - пролепетал он, не узнавая свой голос. Сдавило горло.
   Накинув на плечи плащ, он вышел из комнаты.
   Узкая неудобная лестница, жуткий скрип двери подъезда, ворота, украшенные саламандрами, темный сквер.
   Иосиф все дальше удалялся от мастерской.
   У обрыва он остановился.
   По какой-то неожиданной случайности выглянуло солнце. Предзакатный свет залил все вокруг золотом, даже грязные лужи.
   Солнце скрылось, и город растворился в меланхоличной мгле сумерек...
  
   * * *
  
   В город пришла осень.
   В лужах, по краям подернутых ледком, желтело, остывало солнце. Палые листья, шурша, прокатывались по нему и тонули, ложились темными пятнами на его лицо.
   Человек, который лежал на скамейке, прикрытый газетами и всем тем, чем он мог распорядиться, хрипло вскрикнул, закашлялся и сел. Газеты осыпались с него.
   Он сидел, потягиваясь и согреваясь скупым теплом солнца.
   Это был Глеб, брат Иосифа.
   Иосиф с изумлением воззрился на незнакомца, когда он заговорил сиплым голосом:
  -- Не называй меня по имени... Я сейчас тебе все объясню... - Опасливо оглядываясь, Глеб увлек Иосифа в переулок.
   Иосиф не сопротивлялся, но и не скрывал своего удивления.
  -- Чувствую себя неважно... Не могу избавиться от ощущения, что за мной все время кто-то наблюдает, хотя, вполне возможно, это лишь мои фантазии...
   Проглотив комок, подступивший к горлу, Глеб продолжил свой монолог. Он говорил без умолку, путаясь, захлебываясь в словах.
   Иосиф молча слушал его. Иногда он заставлял себя сказать несколько слов.
  -- Что ты на меня так смотришь?.. Тебя удивляет этот маскарад?..
  -- Нет, но...
  -- Ты же знаешь, что я вынужден скрываться с тех пор, как кто-то написал за меня донос, как будто я сжигаю книги, иногда вместе с их авторами... Я все потерял... все... даже свое имя... Я исчез... не знаю, существую ли я вообще...
   Пауза.
  -- А ведь передо мной маячила если не слава, то известность...
   Довольно продолжительная пауза.
  -- Нет, я ни на кого не в обиде...
   Из павильона вышла женщина неопределенного возраста.
  -- Это моя муза... я живу у нее... - Глеб растянул губы в улыбке, больше похожей на гримасу и прошептал на ухо Иосифу адрес, где его можно было найти.
   Глеб и женщина неопределенного возраста скрылись в темноте арки проходного двора. Иосиф проводил их взглядом и невольно провел рукой по лицу. Реальность не внушала ему доверия...
  
   Прошло несколько дней, а, может быть, целая вечность.
   Неловко сгорбившись, Иосиф сидел у окна и листал газету.
   По стеклу ползла муха. Она спустилась на подоконник, где лежало подгнившее яблоко.
   Над яблоком вились мошки.
   "Пострадавший от пожара в библиотеке был признан преступником..." - прочитал он и задумался. Он пытался вспомнить лицо незнакомца, которого встретил в сквере.
   Показалось, что кто-то постучал в дверь.
   Открыв дверь, Иосиф сделал шаг назад, чтобы пропустить посетителя, но в коридоре никого не было.
   Он закрыл дверь и зябко повел плечами. В комнате было холодно.
   Взгляд его остановился на картине, изображающей человека в штатском.
   Зимой Иосиф наводил о нем справки, и не раз попадал в довольно щекотливые ситуации, прежде чем узнал его адрес. Две старые девы сообщили ему, что в силу каких-то обстоятельств он уехал из города.
   Смеркалось.
   Иосиф включил свет.
   Час или два он работал над портретом, потом заполз под ватное тепло одеяла и уснул.
   По комнате ходили тени из угла в угол. Сквозняки листали страницы книги, украшенной трилистником. Где-то под крышами мяукали коты.
   Сон и явь играли с Иосифом, то обольщали его, рисуя небесные радости, то погружали в отчаяние.
   Проснулся Иосиф как от толчка.
   Перед ним стояла рыжеволосая девушка в лиловом платье.
   Иосиф познакомился с ней неделю назад в полупустом выставочном зале и нашел повод рассказать о себе удивительные вещи.
   Девушку звали Катя. Она была не дурна собой, лицо матовой белизны, улыбчиво-простодушное, руки полные, с тонкими пальцами.
  -- Я стучала, но... - Катя приникла к Иосифу как плющ к кипарису.
   Утром другого дня Катя принесла из общежития перину с подушками, все свое богатство, и они стала жить как муж и жена.
   Вскоре у них родилась дочка. Ее назвали Анна...
  
   * * *
  
   Весь день Иосиф работал над картиной, пытался придать видимость своим воспоминаниям.
   На переднем плане были изображены женщина и девочка 7 лет. Женщина была похожа на лозу. С ее пальцев как с веток свисали виноградные гроздья. А девочка напоминала пчелу. Она перелетала от цветка к цветку, привыкая к тяжести крыльев и соперничая с цветами красотой и грацией.
   Задний план картины тонул в тумане.
   Ближе к вечеру Иосиф укрыл картину обрывком простыни и ушел.
   Час или два он где-то пропадал.
   Измученная ожиданием, Катя приоткрыла картину. Увидев лицо незнакомой женщины, она замерла, потом в каком-то лихорадочном возбуждении проткнула холст мастихином в нескольких местах и расплакалась.
   Хлопнула дверь.
   В комнату вошел Иосиф.
   Увидев дыры в картине, он взглянул на Катю.
  -- Может быть, можно заклеить?.. - спросила она.
   Дочка проснулась, встала в кроватке, заплакала. От крика у нее вздулась грыжа в паху.
   Катя вправила грыжу.
  -- Спи...
  -- Муравьи кусают...
  -- Нет здесь никаких муравьев...
   Катя перенесла дочку на свою кровать и прилегла рядом с ней.
   Когда дочка уснула, Катя ушла к подруге, которая жила этажом ниже в угловой комнате.
   В комнате воцарилась тишина.
   Иосиф пил вино и смотрел на дыры в картине, пока весь день не погас.
   Было уже за полночь.
   В темноте поблескивали зеркала, фарфоровые статуэтки.
   Иосиф зажег свечу.
   Юркая змейка выскользнула из его рук, тронула безглазое лицо рыжеволосой женщины, ее руки, грудь, поползла вниз, вбок и вверх. Зеленые, фиолетовые, красно-голубые языки пламени поднимались все выше. Лица коробились, изменялись.
   Иосиф залил пламя водой и, задыхаясь от слез, как сомнамбула, вышел из комнаты...
  
   Когда Иосиф пришел домой, Катя и дочка еще спали.
   Не раздеваясь, Иосиф лег на продавленную кушетку и заснул.
   Его разбудил стук в дверь.
   Он приоткрыл дверь.
   Внушительного вида господин протиснулся в щель двери, представился.
  -- Вот, ознакомьтесь... - Он помахал перед лицом Иосифа какой-то бумагой.
  -- Что это?..
  -- Ордер на обыск...
   Из-за спины следователя выглянули бледные лица соседей.
  -- А это понятые...
   Иосиф опустился в кресло. Он ничего не понимал.
   Выполнив необходимые формальности, гости откланялись.
   Скрипнула створка окна, качнулась, бросая блики.
  -- Что за нелепость... - заговорил Иосиф, как только гости ушли.
   Заплакала дочка, и он остановил себя, замолчал надолго.
  -- Тебе нужно во всем сознаться...
  -- В чем сознаться?.. ты что, издеваешься?.. - с дрожью в голосе выговорил Иосиф.
   "Все это странно... - Он закрыл окно. - Они меня с кем-то перепутали... ну, конечно, перепутали..." - Иосиф вспомнил незнакомца, которого встретил в сквере, и беззвучно рассмеялся...
  
   На допросе у следователя Иосиф вел себя необдуманно.
   Катя действовала иначе. В ходе допроса она без всякой надобности зачем-то вспоминала о прическе и улыбалась, вовсе не сомневаясь в хорошем от нее впечатлении.
  -- Мне все ясно, можете идти... вы свободны... - сказал следователь, не поднимая головы.
   Когда Катя ушла, он подошел к окну, расстегнул галстук и вздохнул.
   За окном цвела черемуха.
   Следователь догнал Катю на углу улицы и сделал ей предложение встретиться в более удобной обстановке.
   Катя, молча, кивнула головой.
   Следователь назвал адрес квартиры, где он встречался от случая к случаю со своими осведомителями, и быстро отошел, вдруг захромав на ровной дороге.
   Хмурое лицо его постепенно посветлело. Уже он шел и напевал под нос какой-то мотив.
   Заметим, что мотив этот следователь сочинил сам. Днем он всякую свободную минуту прислушивался к странному шуму в себе, а вечером воспроизводил этот шум, играя на дешевенькой скрипке. В меланхолических мелодиях было что-то, что возбуждало нервы и позволяло угадывать в нем композитора.
   Около полудня следующего дня следователь вышел из кабинета и направился на конспиративную квартиру. По пути он зашел в ювелирную лавку. Рассмотрев и раскритиковав выставленные в витрине украшения, он вышел, так ничего и не купив.
   На конспиративную квартиру он явился за час до назначенного времени.
   Катя опаздывала.
   В ожидании Кати следователь подошел к окну, которое выходило на залив. Вечернее небо низко нависало над водой с красным оттенком. В воде плескались дети.
   Глянув на часы, следователь направился к двери.
   Появление Кати испугало его. Он даже отшатнулся.
   Все дело заняло не больше пяти минут, и следователь исчез.
   Катя даже не сразу поняла, что его уже нет.
   Она привела в порядок свой туалет, прическу, в которой недоставало половины шпилек, и удалилась.
   Через неделю Катя перенесла свое имущество на конспиративную квартиру, оставив Иосифу записанный дочкой матрац и красный патефон.
   Иосиф не удивился исчезновению Кати. Он удивился разгрому, который она учинила в комнате.
   Сквозняк приоткрыл створку окна. В комнату роем влетела мошкара.
   Он закрыл окно, завел патефон и прилег на матрац.
   Он лежал и смотрел на пустой холст, стоящий на мольберте, на котором сумерки рисовали портрет Раи с Аннушкой на руках...
  
  
   3.
  
  
   За окном царила ночь позднего лета.
   Ночь была светлая. Все три неба отгоняли тьму звездами.
   Ослепленный множеством звезд, Иосиф стоял у окна и думал. Он пытался проникнуть в божественный порядок мироздания.
   Темная глубина, открывшаяся ему, проникла в него и наполнила страхом.
   Он повел плечами как от озноба, задернул гардины и лег на кровать.
   Уже в плену сонного оцепенения Иосиф привстал и прислушался. Под дверью мяукала кошка с надорванным ухом из бестиария вдовы.
   Узнав все блудные искусства, начиная от раскрашивания лица до вытравливания плода, и пережив пятерых мужей, вдова жила в окружении кошек и маленьких собачек. Была у нее и щипаная галка. Жила она счастливо, вязала кружева, и все же нет-нет, но случалось ей заплакать, то песик околеет или кошку прибьют. Не всех в коммунальном доме радовала вонь от ее зверинца.
   Иосиф откинулся на подушку и заснул.
   Утром он проснулся, испытывая страх и недоумение от сна. Во сне его окружали ангелы бездны.
   Некоторое время он лежал, скрестив руки на груди, потом встал и подошел к окну.
   Низкое серое небо укрывало голые деревья и дома, похожие на склепы.
   Он невольно вздохнул и, накинув на плечи плед, вышел в коридор, развлекая себя словами без смысла.
   Свернув за угол, он наткнулся на полковника в отставке.
  -- Как ты?.. - спросил полковник. Он кормил болонку.
  -- Все хорошо...
  -- По твоему виду не скажешь, что у тебя все хорошо...
   Прихрамывая, полковник пошел по коридору.
   Днем полковник писал мемуары, украшал, преувеличивал и очищал свои воспоминания, вечером прогуливался по скверу в шинели, не важно, стояла жара или намело сугробы, а на ночь прятался в сон как в раковину.
   Как-то он шел по скверу, не обращая внимания на прохожих, молчаливо идущих одной с ним дорогой к могиле. Он думал о вдове. Он прославил себя победами на войне, но перед вдовой робел.
   "Почему бы мне не жениться на ней?.. - подумал он и остановился. - Нет, только не это... И потом эти ее кошки, манеры... - Смутно улыбнувшись соблазняющим видимостям и прелестям, он пошел дальше.
   Полковник был холост. Ему некогда искать жену. Он воевал. Где он только не был. Был он и в пустыне, куда выгоняли обреченного Азазелю козла отпущения, и откуда он уплыл морем на западные острова, даже и против воли. Он бежал от иноземки Варвары. Женщин он избегал. Они объясняли это его холодностью и бессилием. Он отшучивался, говорил, что все наслаждения обещаны ему в будущей жизни, и извлекал удовольствия из того, что предлагало ему воображение.
   Спустя час полковник вернулся домой. Путаясь в ключах, он открыл дверь и увидел в темноте коридора лицо вдовы, качающееся точно бутон на ветке.
   "Кажется, я схожу с ума..." - Он покачал головой.
   Ночь полковник провел в обычном месте, но проснулся не там, где заснул.
   За окном царили сумерки. Не было видно ни города, ни стрельчатой колокольни, осипшие колокола которой будили его или отрывали от рукописи.
   Он выглянул в окно. Город тонул в тумане. Дома плавали как по морю.
   Полковник стоял у окна и думал о том, о чем думают все старики.
   Туман постепенно рассеивался. Из облаков медленно выплыла луна, посеребрила кроны деревьев и наполнила комнату смутными тенями.
   Накинув на плечи халат, полковник вышел в коридор, чем-то похожий на лабиринт. Дом был старый и мрачный.
   В коридоре царила тишина, как будто кроме полковника в нем никто не жил.
   Он остановился у двери в комнату вдовы и замер в каком-то боязливом предчувствии, потом осторожно толкнул дверь.
   Обычно запертая на задвижку дверь отворилась, и полковник вошел в комнату, стены которой были обтянуты шелком цвета старого золота и украшены камеями и эмалями. В нише стены стояла кровать с балдахином, на полу у кровати лежала шкура медведя. На столике из красного дерева стоял инкрустированный перламутром ночник под колпаком из богемского стекла. В чашке из японского фарфора ржаво поблескивал остывший чай.
   Вдова лежала, сдвинув в сторону одеяло, под которым ей было слишком жарко. Сорочка распахнулась, выпростав ее округлую грудь.
   Полковник склонился и легко губами коснулся ее груди.
   Веки вдовы задрожали. У нее вырвался негромкий стон и невнятный возглас, вызвавший панику у ощипанной галки, которая дремала на комоде среди ваз, расписанных цветами и птицами, и всяких безделушек из черного серебра.
  -- Что такое?.. Что вы здесь делаете?.. - привстав, воскликнула вдова.
   Ответа не последовало.
  -- Я вас спрашиваю?..
  -- Извините, ошибся дверью, бес попутал... - невнятно пробормотал полковник. Проникнув взглядом под сорочку и увидев обнаженную грудь вдовы, живот, бедра, он обнял ее.
   Вдова вся напряглась.
  -- Вы решили меня задушить?.. - пролепетала она. Руки ее бессильно упали, голова запрокинулась.
   Полковник осыпал ее поцелуями, от которых она вздрагивала как от укусов змеи и лепетала:
  -- Нет, это невозможно... это безумие... вы с ума сошли... мне больно... - Она трепетала в судорогах, сотрясаемая волнами желания и наслаждения.
   Спустя час полковник покинул вдову.
   Все случившееся казалось ему сном, но вдохнув запах миндаля и амбровой воды, исходивший от его одежды и рук, он тихо рассмеялся и пробормотал:
  -- Это сновидение слишком похоже на правду...
   Остаток дня полковник был не в настроении и лишь ближе к вечеру он повеселел. Он бродил по комнате и напевал в нос неизвестно откуда взявшуюся мелодию, как будто получил удовольствие, которого вовсе не ожидал. Иногда он останавливался у зеркала и что-то бормотал, словно репетировал роль.
   В этой женщине в пеньюаре из батиста, пытавшейся изображать Клеопатру и отличающуюся презрением к окружающим (она брезгливо поджимала губы при встрече с полковником), он к своему изумлению обнаружил робкую девочку 13 лет с грацией кошки, чудом сохранившуюся в ее теле и скрытую от посторонних глаз...
  
   Проводив полковника взглядом, Иосиф глянул на свое отражение в зеркале.
   Его лицо в ореоле рыжих волос на самом деле можно было вообразить разбитым горшком или плачущим кувшином.
   Уже который день его мучили воспоминания, похожие на сны. Он видел Раю то в сквере у клуба, то на берегу залива, одетую рыбьей чешуей, а иногда и крылатой.
   "Все это вздор... нечистая мечтательность..."
   Как-то Иосиф наткнулся на нее в выставочном зале. Он обнял ее, и холодный гипс стал трепетной теплой плотью. Он так явственно ощутил упругость ее груди, бедер, вкус слюны.
   В тот же день Иосиф собрал все то, что было под рукой, и вышел из дома.
   Он направился к железнодорожному вокзалу.
   Почти всю ночь Иосиф ехал на поезде, прислушиваясь к шуму в вагоне, напоминающему нескончаемые литания. Иногда в этот шум вмешивался проводник, который голосом сивиллы объявлял названия станций.
   Поезд остановился у приземистого здания вокзала. Вскользь глянув в окно, Иосиф вышел из вагона, обогнул водонапорную башню и направился к дому, окруженному зарослями жимолости, как оградой.
   Ворота, украшенные саламандрами, были открыты.
   Иосиф прошел в сад и лег на камень под смоковницей. В детстве он лежал на этом камне и видел видения.
   Начался дождь.
   Иосиф закутался в плащ и заснул, убаюканный шумом дождя.
   Спал он беспокойно.
   Под утро случилось наводнение, но он спал и ласкающие прикосновения воды, принял за руки Раи.
   Услышав глухое громыхание грома, он приоткрыл веки и увидел в разрыве туч землю. Она удалялась. Мимо проплыл диск луны, царицы ночи. Иосиф проводил ее взглядом и понял, что возносится.
   Открылось небо небес, одетое молчанием, и все то, что обычно скрыто от людей.
   Ощутив весь ужас этой бездны, в глубине которой кто-то дышал, Иосиф очнулся, сохранив в памяти все подробности, имена, события, пейзажи тех мест, где он побывал.
   Тусклый, съеденный облаками свет сочился сквозь листья смоковницы.
   Вокруг камня плескалась вода.
   Он вполне разумно удивился и озадачился.
  -- Где я?.. - спросил он.
   Увидев в этом вопросе осторожность, он улыбнулся и назвал себя по имени, чтобы разрушить все ложные догадки и подготовиться к тому, что с ним случилось.
   Когда он вышел на улицу, одни люди приняли его за садовника, на других людей напал страх и изумление. Не утопленник ли он?
   Случившееся наводнение затопило дом, из ворот которого он вышел, и всех спящих в нем.
   Так Иосиф узнал о своей смерти еще до того, как был взят на небо.
   Люди ждали объяснений. Некоторые, не дожидаясь объяснений, ощупывали его съежившееся, но вполне живое тело.
   Как можно разумнее Иосиф описал им свое путешествие, сообщив по ходу рассказа о сущности души, ее изначальном состоянии, о вхождении ее в земные тела, а также о разделении душ по отдельным жизням и удалении их из обителей этого мира. Рассказал он и о Боге, впрочем, малоубедительно. Он видел его смутно, как сквозь закопченное стекло.
   Худой человек с вытянутым лицом, который был нравом подобен змею искусителю и имел яд ехидны под своим языком, спросил Иосифа:
  -- Так ты был на солнце?..
  -- И на солнце, и выше...
   Иосиф нарисовал на песке круг с солнцем посередине.
  -- Это наше небо и его Бог, Солнце...
   Круг на песке он обвел еще одним кругом.
  -- Это небо нашей галактики Млечный путь, имеющей обличье змеи, с Черной Дырой посредине, ее Богом...
   Все это он объял еще одним кругом.
  -- А это небо всей нашей вселенной, так называемое небо небес, вместилище и кладовая Бога всех небес...
  -- Все не совсем так... - заговорил человек в очках, по всей видимости, учитель, доживший до возраста философа. - Рай вверху, ад внизу, а мы посередине и нет никакой черной дыры...
  -- Не посередине, а на задворках... - перебил его худой человек. - У небожителей земля вроде сумасшедшего дома...
  -- А что такое черная дыра?.. - спросил старик в валенках.
  -- Мир круг, а черная дыра в нем точка, масса которой огромна... - продолжил свою речь Иосиф. - Она и внешний мрак, и темница, и печь, "огнь поядающая", и прочее подобное этому... нечто такое, чего ужасаются даже ангелы... Она заставляет звезды вращаться и затягивает их в себя как водоворот...
  -- А Бога ты видел?..
  -- Голос Его слышал, но Лица не видел...
  -- И что он там делает?.. блаженствует?..
  -- Хотя и дерзость открывать вам эту тайну, но блаженным блаженство неведомо...
  -- Расскажи, что ты еще там видел...
  -- Глаза у меня были, но не на что было смотреть, одна темнота, в которой все гадательно и двусмысленно... - Иосиф умолк.
  -- Рассказывай дальше...
  -- Какое-то время я, заблуждаясь, искал путь в потемках, и вдруг с ужасом почувствовал пустоту под ногами. Нелепо взмахнув руками, я полетел куда-то вниз... хотя нет там ни верха, ни низа, иначе все давно бы лежало кучей...
   В состоянии вдохновения Иосиф говорил много и громко, прикрыв лицо, как Моисей или Авраам, сын ваятеля идолов.
  -- И все же не для нас создан этот мир, и нет в нем ни цели, ни смысла... - глянув на небо, заговорил человек в очках, который не ожидал никакой ответной любви для себя из этих глубин. - И никакого того света нет, и смерти нет, пока мы живы, а когда она есть, нас уже нет... Знание это, может быть, не очень утешительное, однако нужное для жизни, так что, живите и радуйтесь... Предлагаю вам из возможных удовольствий выбрать те, которые может представить нам Природа, они всего приятнее... Смотрите, солнце светит, море улыбается, трава зеленеет, птицы щебечут, все опьяняются любовью... Природа не убивает и не рождает нас, она нас создает, как художник, который занят больше воплощением замысла, чем хрупкостью своих созданий...
  -- Может быть, вы и правы... - пробормотал Иосиф. Глянув по сторонам, он обратил внимание на человека в штатском, который стоял, сложив ладони и прижав их к губам. Солнце уже совершило свой путь по небу, и день уступил место ночной тьме, но незнакомца окутывало сияние, и лицо, и одежды его рдели, как будто вокруг горели свечи.
   Внезапно сияние поглотила тьма.
   Незнакомец исчез.
   Вскоре и толпа рассеялась, по мнению многих очевидцев, подгоняемая эфиопами.
   Ночь была темная, темнее гагата.
   Иосиф стоял и смотрел на звезды, как на письмена, содержащие некое послание, которое еще никому не удалось прочитать...
  
   * * *
  
   Вечером другого дня Иосиф вернулся в город.
   Не раздеваясь, он лег на кровать.
   Во сне он был не Иосифом, а кем-то другим.
   Проснулся он как от толчка.
  -- И все же, кто я?.. - спросил он, обращаясь к своему отражению в зеркале.
   На какое-то время он снова покорился сну, но сон его вскоре был прерван. Он услышал какой-то странный шум, похожий на птичий щебет и очнулся.
   В коридоре что-то происходило. Доносились голоса полковника и вдовы.
   Взгляд Иосифа скользнул по стенам, завешанным картинами, и остановился на портрете Раи с Аннушкой на руках, залитом каким-то подводным светом.
   Вспотевшая и растрепанная Рая перебежала комнату, и остановилась у кровати, сверкая аметистовой чешуей и распугивая стайки золотых рыбок.
  -- Ау, а вот и я... - слегка картавя, пролепетала она и улыбнулась неопределенно и нежно. Обозначились ямочки на ее щеках. - О чем ты думаешь?.. Глаза у тебя как у какого-нибудь сумасшедшего... Опять ты на луне... Проснись же, наконец... - Она подняла руки. Обнажилась округлость ее плеч, соблазнительно-нежная белизна груди.
   Все это было только сном. Реальность лишь подражала его воображению.
   Иосиф встал и подошел к окну.
   В городе царила осень. В такие дни Иосиф чувствовал себя не на месте. Скука душила его. Город казался ему каменным мешком, где воняли помойки, среди куч мусора бродили собаки в лишаях и коросте, прыгали одноногие голуби и визжали дети, будто их резали чем-то тупым.
   Не зная чем себя занять, Иосиф чиркнул спичкой. В зыби чего-то неопределенного и ускользающего увиделась фигура брата. Он стоял у двери, переминаясь с ноги на ногу. Ему было 7 лет. К груди он прижимал высокую стеклянную банку, в которой плескалась вода. Он разводил пиявок.
   Из-за спины брата выглянул Виктор. Он был местной знаменитостью, ходил по двору на ходулях. За ним на своих ногах ходили восхищенные малыши. В нужную минуту он отбрасывал жерди, повисал на ветках яблони, на которой у него было гнездо. Он боялся змей и собак.
   Мать Виктора была актрисой, играла в детском театре. Жили они в цокольном этаже, комнатка почти пустая, перегороженная деревянным шкафом. За шкафом стоял стол и венская этажерка с книгами. Это был кабинет отца. Отца Виктор побаивался и старался не попадаться ему на глаза. Он был писателем. Склонив голову набок, он сидел с утра до вечера, грыз карандаш и ждал вдохновения. Вдохновение редко водило его рукой. Когда Виктор был в нежном возрасте, отец рассказывал ему разные истории из своих книжек. Был он косноязычный от рождения, как Моисей. Слова терлись, свистели в его пересохшем горле змеиным свистом. Виктор ерзал, злился и, стараясь помочь отцу договорить, сочинял про себя концы фраз, как нужно. Он быстро перерос отца. Уже в девять лет он легко сочинял стихи, писал повести. Одну из повестей учительница литературы послала на конкурс и ее опубликовали в журнале.
   Иногда Виктор читал Иосифу свои стихи измененным голосом.
   Услышав свой голос, Иосиф очнулся, приоткрыл веки.
   На голой стене он увидел силуэт Козьей горы, напоминающий греческую вазу, расписанную облаками, башню маяка и людей, занятых каким-то делом.
   Он невольно вздохнул, лег на кровать и закрыл глаза.
   Длилась ночь, и длился сон, описывающий Иосифу мир, существующий лишь в воображении ума и в игре представлений...
  
   Встал новый день, но ничего не изменилось.
   На улице снова был потоп, по радио передавали о войне евреев и арабов, а следователь изводил соседей по двору своей плачущей музыкой.
   Блуждающий взгляд Иосифа остановился на книге, украшенной трилистником. Он полистал ее, закрыл глаза и заснул.
   Во сне веки его подрагивали.
  -- Ага, вот ты где... - Рая обсыпала его мелкими желтыми цветами.
   Иосиф отстранился и хмуро улыбнулся.
  -- Что-то случилось?.. - спросила Рая и откинула волосы за спину.
   Рая не была красавицей, но в ней было столько очарования, что он невольно залюбовался. Тонко очерченное лицо, нос с горбинкой, слегка припухлые губы, золотистые волосы.
  -- Рая?..
  -- Да...
  -- Это сон?..
  -- Сон?.. Какой еще сон?.. - Она покраснела, заслонила лицо ладонями, и слегка отступила, как будто прочитала его не вполне невинные мысли.
  -- Рая, я люблю тебя... - Иосиф взял ее за руку. Щеки его пылали, в глазах блестели слезы.
  -- У тебя глаза косят...
  -- Ты уже уходишь?..
  -- Да, мне пора...
  -- Не уходи... - Иосиф порывисто сжал ее тонкие пальчики.
  -- Отпусти, мне больно...
   Звякнуло ботало.
   Кто-то вошел в дом.
   Иосиф привстал и огляделся. Комната была узкая и тесная, перегороженная книжным шкафом. Из окна открывался вид на небольшой провинциальный город, прилепившийся к склонам Козьей горы.
   Шлепая босыми ногами, Иосиф вышел в коридор.
  -- Уже проснулся?.. - спросил дядя Роман.
  -- Проснулся... - отозвался Иосиф, разглядывая себя в зеркало. - Дядя, а ты всегда жил один?.. - Голос его дрогнул. Он невольно поежился, почудилось, что кто-то другой глянул на него из мутного стекла.
  -- Человек не должен жить один, это неправильно... - сказал Роман.
  -- Почему же ты живешь один?..
  -- Хм... Почему?.. Почему?.. - Лицо старика загорелось. Уже он рылся в бумагах на столе. Все свободное время он тратил на роман. - Где же очки?.. Если бы не этот роман... вся наша жизнь соткана из этих, если бы... - бормотал старик, продолжая поиски. - Куда провалились эти проклятые очки... - Неожиданно он громко зевнул.
   Иосиф лег на продавленную кушетку.
   В памяти всплыл тесный двор, кирпичная труба, какие-то сараи.
   В узком переулке между сараями старухи проигрывали свою пенсию в лото. У трубы старый еврей, скорчившись, чертил какие-то круги на песке и путь к месту тьмы.
   Еврей поднял голову. Взгляд его скользнул куда-то вверх, вернулся. Одурманенный вином и сумерками он рассказывал детям, населявшим двор, свои еврейские истории. Он был полон историями.
   Проходивший мимо фотограф, приостановился, перекинулся со стариком несколькими словами. Мягкий, весь какой-то утонченный в драповом пальто и фетровой шляпе он производил впечатление.
   Из беседки выбежали две девочки. Птичий шум, трепыханье, смех.
   Это были Лия и Рая...
  
   Во сне или наяву Иосиф услышал тихое пение. Звуки как будто плыли по воздуху, то отдаляясь, то приближаясь. Он потер глаза. Над ним нависала бахрома веток, белые гроздья сирени. Он лизнул запотевшую травинку, потер затекшее плечо.
   В кустах сирени мелькнула фигура девушки.
   Он невольно вздрогнул.
  -- Не бойся, дурачок, это я... - Рая взяла его за руку и повела вглубь коридоров. Ее рука была влажная и холодная. Дверь захлопнулась. - Дурачок, милый мой дурачок, иди ко мне.
   Шторы были задернуты, все лампы погашены, кроме одной. Сквозь шторы просвечивалась как будто другая реальность.
   Он беспокойно оглянулся. Рая лежала на спине с закрытыми глазами, губы сухие и бледные, на груди и шее пятна, как сыпь.
  -- Как же здесь душно, открой окно... - Кровать заскрипела. Рая встала, собрала волосы на затылке в хвост у зеркала.
   Приоткрыв окно, Иосиф увидел множество женщин, снующих взад и вперед. Он потер глаза. Это были чайки. Они смеялись и разговаривали.
  -- Я прочитал твой дневник... - пробормотал Иосиф.
  -- Да... - Рая следила за ним с любопытством, вдруг улыбнулась, приоткрывая свои еще дремлющие желания, тайны и свое обаяние.
  -- Не знаю, что сказать... - Иосиф смотрел на нее и не мог отличить ее от Лии. Они были так похожи. Тот же изгиб плеч, движение рук, и манера держаться и походка, и те же ямочки на щеках, которые были особенно дороги ему.
   Иосиф тронул губами мочку ее уха.
  -- Ах, оставь... - Рая отстранилась, как-то по-детски. - Щекотно...
  -- Рая я люблю тебя...
  -- Я не Рая, я Лия... Мы с Раей очень похожи... У нас даже почерк один и тот же... Чему ты смеешься?..
   Иосиф ушел, оглядываясь...
  
   * * *
  
   Всю ночь Иосиф перекатывался с края на край постели. Проснулся он чуть свет, оделся и вышел на улицу, купить газету.
   У афишной тумбы он увидел человека в штатском.
   Он купил в киоске газету. Прячась за газету, он следил за незнакомцем.
   Из переулка вышел Глеб, брат Иосифа. Он косо глянул на незнакомца в штатском, потом на детей, которые катались по двору на ржавом велосипеде, и подошел к Иосифу.
  -- Мне надо поговорить с тобой... дело есть...
   Иосиф невольно оглянулся на человека в штатском. Ему показалось, что человек в штатском раздвоился. Брат был его копией.
  -- Ну что ты стоишь, как пень... пошли...
   Иосиф не шелохнулся.
   Глеб потянул его в темноту арки...
  
   Вечер Иосиф читал книгу, украшенную трилистником, и без видимого усилия и ощутимого перемещения в пространстве оказывался то в одном месте, то в другом.
   Странная это была книга. Повествование воссоздавало то, что он уже отчаялся увидеть в реальности, правда, иногда оно топталось на месте или сворачивало в сторону, следуя за тем или иным персонажем.
   Ночью Иосифа преследовали кошмары. Успев бежать из одного кошмара, он погружался в другой. В конце концов, он очутился в комнате со спертым воздухом, среди плохо узнаваемых родственников. Ни дверей, ни окон в комнате не было.
   Утром с книгой под мышкой Иосиф направился в редакцию журнала.
   Редактором журнала была старая дева, которая иногда снисходила к нему, чтобы он мог немного заработать своими рисунками. Ее звали Фауна.
   Иосиф произнес все то, что обычно произносил в подобных случаях, и улыбнулся.
  -- Не знаю, почему вы вздумали запереть себя в четырех стенах и предаваться унынию... Вы решительно нигде не появляетесь...
   Превратно поняв одни слова и забыв остальные, Иосиф истолковал эту фразу по-своему.
  -- Вы ангел, посланный мне небом... я даже не знаю, как мне вас благодарить...
  -- Благодарить меня вовсе незачем, тем более, если вы не знаете как... - Дева хмуро улыбнулась.
  -- И все же... - Иосиф попытался обнять деву, но споткнулся, не удержался на ногах и учинил разгром.
  -- Вы меня напугали... возьмите себя в руки...
  -- Да, конечно... сам не знаю, что со мной...
  -- Кстати, как поживает ваша жена?..
  -- Никак... мы разошлись...
  -- Сочувствую вашему горю... некому будет наставлять вам рога...
  -- Это уже ни на что не похоже... - вмешалась в разговор женщина, которая сидела у окна и вязала.
  -- Флора, помолчи... - Фауна, косо взглянула Иосифа. - Прошу меня извинить, возможно, я недолжна была это говорить... Впрочем, речь не о вашей жене... - Фауна полистала книгу.
  -- Вам нужны деньги?..
  -- Нет, я зарабатываю больше, чем могу потратить...
   Зазвонил телефон.
   Помедлив, Фауна подняла трубку.
  -- Да... я знаю... я буду там, когда буду...
   Не скрывая раздражения, Фауна положили трубку.
  -- Так что вы хотите от меня?..
  -- Помогите напечатать эту книгу...
  -- Ну, не знаю... Я могу найти редактора, но...
  -- Готов признать все недостатки, однако если взглянуть на эту историю с другой стороны...
  -- С какой еще другой стороны?.. - Дева перевернула книгу. - И на что я должна смотреть?..
  -- Не следует понимать эту фразу буквально... Я хочу сказать, что возможны разные прочтения этой книги...
  -- Конечно, я стара, но поскольку еще не умерла, вот что хочу вам сказать...
   Снова зазвонил телефон...
  
   Домой Иосиф вернулся поздно.
   В комнате было темно и тихо.
   На стене подрагивали тени.
   Не зажигая света и не раздеваясь, Иосиф лег и заснул.
   Во сне он похрапывал. Рано или поздно все кончается сном.
   Иосиф спал, когда к нему подкрался незнакомец в милицейской шинели.
  -- Твоему делу опять дали ход, так что жди гостей после полуночи... - сказал он.
  -- Какому делу?.. - воскликнул Иосиф и очнулся, мигая и щурясь. В глазах рябило, веки слипались. Взгляд его остановился на рисунке рыжеволосого мальчика и девочки, в которой проглядывала еще не подлинная, осторожная красота. Рисунок был пришпилен булавкой к стене.
   Увиделась желтая кайма берега, силуэт детского дома на фоне низкого неба, по которому летела стайка ангелов.
   Иосиф вздохнул и подошел к окну. На душе было мутно и неспокойно.
   Окно было распахнуто, и в комнату вливалась ночь.
   В болоте за железнодорожной насыпью пели жабы.
   Иосиф стоял и слушал. Звуки уводили его все дальше, дальше. Вдруг он схватился за сердце. Голова пошла кругом. В проеме двери обрисовалась фигура брата.
   Иосиф его побаивался. Они были близнецами, и еще в чреве матери Глеб пинал его.
   Знакомой отцовской походкой Глеб пересек комнату.
   Совсем близко Иосиф услышал его прерывистое дыхание. Как и отец, Глеб страдал астмой.
   Иосиф нащупал выключатель, вспомнил, что лампочка давно перегорела, и зажег спичку. Шатающийся свет на миг выхватил из темноты картину, на которой были изображены все его родственники. Среди них был и Глеб, повернутый в профиль, как изображали бесов, чтобы зритель не встретился с ними взглядом.
   Спичка погасла.
   "Слава Богу, показалось..." - Иосиф облегченно вздохнул, заполз под одеяло, сжался в комок и покорился сну.
   Среди ночи, не понимая, что делает, Иосиф встал, оделся и вышел на улицу.
   Он не мог вспомнить, как очутился в сквере у детского дома, в котором он едва не умер от поноса.
   В темноте поскрипывали качели.
   Промокший до нитки Иосиф вернулся домой. Вполголоса нашептывая что-то, он нацепил дымчатые очки, сел за стол и что-то написал на листке бумаги в косую линейку, задумался, с брезгливым отвращением стряхнул со стола рыжих муравьев. Рука его бессильно упала, свесилась. Уже он спал, полулежа в кресле, открыв рот.
   В комнате разгуливали сквозняки, рылись в бумагах на столе...
  
   Весь следующий день Иосиф читал книгу, украшенную трилистником. Книга переносила его с места на место. То он оказывался в затхлых переулках старого города, то среди топей Каинова болота, то среди скал Козьей горы, заросших чертополохом, то на берегу лагуны, зажатой кольцом коралловых рифов.
   Через неделю эти приблизительные, неверные, ускользающие впечатления собрались в некий танец слов.
  -- Никогда не думал, что буду писать словами... - говорил Иосиф вдове, которая за свою не слишком длинную жизнь успела прочитать все плохие романы.
   Он писал ее портрет, а вдова читала его вирши.
   Написав несколько поэм со своей реальностью, Иосиф имел смелость взяться за пьесу.
   Всего он написал одиннадцать пьес.
   Пьесы Иосифа имели успех. Это были комедии, постепенно приобретающие драматическую окраску и превращающиеся в трагедии, а сумеречный свет, царивший на сцене, придавал им черты мистерий.
   Одна из пьес Иосифа начиналась с неудавшегося самоубийства главного героя. Причиной самоубийства была несчастная любовь. Спасенный помимо своей воли Марк, так звали героя пьесы, одно время торговал одеждой на вес, потом книгами, сухими и подмоченными, а по ночам писал трактат, в котором утверждал, что женщина - это посредник между мужчиной и богом преисподней. Случилось так, что отец Марка, известный писатель, уже в годах вдруг женился на молодой женщине, не лишенной приятности. Спустя неделю после свадьбы случился пожар, и писатель сгорел вместе со своими книгами. Вскоре погибла и вдова. Марка арестовали, предъявив ему обвинение в предумышленном убийстве...
  
   В пьесе участвовали три актера и декорации. Занавеса не было. Не было и антрактов. Задник изображал горы, ушедшие в небо. Некоторые вершины были белы, некоторые плешивы.
   Зал был полон зрителей, сохранивших способность обманывать самих себя.
   На пустой сцене играли зыбкие тени, топчущиеся на месте, пугающие зрителей обманчивым сходством с привидениями.
   Сцена осветилась каким-то подводным светом.
   Из кулис вышли судья, прокурор и адвокат, все в мантиях.
   Преступник присутствовал на скамье подсудимых в виде бутафорской фигуры. Живого актера на эту роль без слов найти не удалось.
   Судья на вид был невзрачен, среднего роста, худой телом, с несколько пухлым лицом, волосы с проседью. Заняв свое место, он полистал бумаги, потом глянул на задник.
   "Пейзаж, пожалуй, слишком мрачен... и висит косо..." - подумал он и дал слово прокурору.
   Прокурор привстал. Стоя, он пытался что-то записать на полях обвинительного заключения, но только заляпал кляксами бумагу. Вскользь глянув на подсудимого, он заговорил:
  -- Ваша милость, не начать обвинение кажется мне трудным, а закончить речь, так многочисленны преступления этого человека...
   Речь прокурора длилась довольно долго. Помимо доказательств виновности обвиняемого, основанных на правдоподобии, он привел и свидетельские показания, из-за которых у него возник спор с адвокатом о значении слов.
  -- Прекратите спор... надо спорить не о словах, но о значении слов на суть дела... - Блуждающий взгляд судьи остановился, наткнувшись на человека в штатском, который путался в свисающих веревках за кулисами. Что-то в поведении незнакомца настораживало, беспокоило. Судья порылся в бумагах и снова взглянул на незнакомца, который повторял движения веревок, подражая им и даже соперничая с ними в гибкости и грации.
  -- Ваша милость, я полагаю, что сказанного мною в обвинение достаточно... У вас не должно быть места в душе снисхождению и состраданию... не давайте чувствам уговорить себя...
  -- О чем это вы?.. - Судья изобразил недоумение и посмотрел на прокурора.
   Прокурор обращал на себя внимание своей мрачностью, походкой и необычной худобой.
   Ослабив петлю галстука, который, по всей видимости, его очень стеснял, судья сказал:
  -- Говорите по делу... закон не разрешает говорить о том, что не относится к делу...
  -- Обвиняемый заслуживает смертной казни...
   Прокурор сел, и судья дал слово адвокату.
  -- Прокурор много сказал случайного и несущественного и многое пропустил... Я изложу вам события, которые помогут объяснить и понять все обстоятельства этого дела с самого начала... Предваряя свидетельство фактов, хочу сказать несколько слов о моем подзащитном. Было у него и безоблачное детство, и школа, и учителя, которые притворялись знающими, и работа... Ограничусь только этим, так как излагать все в подробностях было бы слишком утомительно... Его отец, известный писатель, был вполне обеспеченным человеком, так что мой подзащитный жил без нужды и скуки, иногда даже с удовольствием... В 27 лет он написал свой первый роман в стихах, представляющий собой повествование о жизни в чистилище в круге одного дня... Роман принес ему славу и известность, но многое отнял... Это только кажется, что к счастью ведет множество дорог... Все это мираж... В действительности туда ведет лишь одна дорога, по сторонам которой соблазны, прельщения и обольщения... Шаг в сторону и...
  -- Ближе к делу...
  -- Прошу меня извинить... Так вот, отец моего подзащитного, человек уже в годах, женился на молодой женщине, не лишенной приятности, и это событие сделалось причиной всех несчастий моего подзащитного... Несчастья затопили его, не вынырнуть, то одно, то другое... Писатель не слишком много давал воли своей жене, смотрел за ней по мере возможности и приучал, чтобы она ничего не скрывала от него, как делают другие, но когда у них родился ребенок, он стал доверять ей... Казалось, что на старости лет ему улыбнулось счастье, но, увы... Он был убит ужасно, безвинно... Все, совершенное ночью, открылось его жене днем... Преступника не нашли, как это обычно случается... Прокурор изобразил все дело так, как будто писатель свое право мужа уступил сыну...
  -- За что и поплатился...
  -- Все это слухи и нелепые предположения...
  -- Старик спятил, он должен был предвидеть такой исход... Все открылось вот и пришлось сыну его убить... тем более, что он ему приемный сын...
  -- Ну да, конечно... Он же и развязал язык слухам, как будто она забеременела от него...
  -- Согласен с вами...
  -- У него сердце не выдержало, когда он узнал эту новость... падая, он уронил лампу, от чего и возник пожар...
  -- Не стану спорить...
  -- Держите себя в руках... - вмешался в диалог судья. - Все эти подозрения, наваждения, только заморочили мне голову...
  -- Ваша милость, позвольте я продолжу... Подозрения прокурора неразумны и бессмысленно... С чего ему так себя вести, если только он не сошел с ума...
  -- Вполне может быть...
  -- Прокурор в своей речи вопрошал как в трагедии: "Чем она заслужила быть преданной и с таким коварством?.." - У меня другой вопрос: "Что привело моего подзащитного на место преступления?.."
  -- Вопрос ваш неуместен... - сказал прокурор и принужденно улыбнулся.
  -- Мой подзащитный не случайно оказался на месте преступления, он следил за преступником, убившим его отца...
  -- Невероятно...
  -- Разбирая бумаги отца, он нашел странные письма, некоторые из которых представляли собой клочки, обрывки, исписанные каракулями... Это были послания убийцы... Заснул он только под утро и проснулся с чувством, о котором еще ничего не знал... ни откуда оно пришло, ни куда оно могло его завести... Он стоял у окна и смотрел на город, над которым робко и трепетно разливалась заря... Можно представить его удивление и недоумение, когда он увидел у афишной тумбы незнакомца, который нанес визит отцу за несколько дней до убийства... Путаясь в рукавах плаща, он выбежал на улицу... Незнакомец все еще стоял у афишной тумбы... "Что же мне делать?.. - думал он. - Может быть, подойти к нему?.. Нет, стой спокойно... и не надо озираться..." - Между тем незнакомец поднялся по лестнице на террасу и скрылся за дверью библиотеки... Мой подзащитный последовал за ним... У двери он остановился в нерешительности... Все было под сомнением. "Ну, смелее, открой же дверь..." - подтолкнул он себя... Открыв дверь, он увидел преступника. Одежда его была в беспорядке, а на лице написано умственное расстройство. "Кто вы?.. И зачем вы здесь?.." - дрожа и запинаясь, спросил мой подзащитный. Невольно отступив в сторону, он споткнулся о тело вдовы. Она лежала на полу. Зрелище лишило его и сил, и сознания... Между тем преступник вынул из ушей женщины золотые серьги, сунул их в его карман, чтобы запутать следствие, и бежал с места преступления... Он был знаком с расположением дома и знал, что библиотека имеет два выхода... Двери, через которые он прошел, оказались не заперты и сквозняк раздул пламя... Мой подзащитный чудом остался жив. Глаза его раскрылись, когда пламя уже стояло стеной. Плащом он попытался сбить огонь, затоптать, но лишь сильнее раздул его... Ваша милость, прокурор уверяет, что будто бы мой подзащитный убил жену отца из ревности, и это было заранее обдуманное преступление, но это чужое преступление... Не требуйте у меня других доказательств... К сожалению, обгоревшие стены не могут говорить... пожар лишил нас всех улик, оставив только догадки...
  -- И превратил комедию в драму... - пробормотал незнакомец в штатском, все еще путаясь в зарослях веревок. Адвокат посмотрел на него не без некоторого беспокойства.
  -- Все это только ваши фантазии... Всем известна ваша склонность недооценивать или же преувеличивать значение фактов... - воскликнул прокурор.
  -- Успокойтесь и сядьте... - сказал судья.
   Прокурор сел, и адвокат продолжил свою речь.
  -- Ваша милость, вы должны оправдать моего подзащитного... Не верьте ложному доносу... Таких людей, которые, давая показания о других, сами получают от этого выгоду, не следует считать заслуживающими доверия ни в качестве обвинителей, ни в качестве свидетелей... - Адвокат умолк, устремив взгляд на судью.
   Надо сказать, что эту роль исполнял судья в отставке, посадивший в тюрьму почти половину населения города. Он вынужден был уйти в отставку. Семь лет назад сразу после полуночи судья вдруг услышал грохот. Выглянув в окно, он увидел, как земля разверзлась с мычанием, обдав его смрадным запахом. В небе отдалось эхо, и дом суда провалился в яму. Со временем эта яма заросла деревьями вроде фиговых, на ветвях которых свили себе гнезда птицы с красными перьями. Ночью они светились, будто горящие угли, либо фонари, и пели почти человеческими голосами.
  -- У сторон есть, что сказать по существу дела?.. - спросил судья.
  -- Позвольте мне изложить эту историю насколько я смог ее понять... - Прокурор встал, порылся в бумагах. - Мне стало известно, что обвиняемый был приемным сыном и с отцом не жил... что-то писал, торговал чем попало, только зря старался, все впустую, и когда узнал о том, что отец женился на старости лет, был возмущен, даже предпринял попытку расторгнуть этот брак под предлогом безумия отца... Вот вам и мотив преступления... Писатель сам виноват в своей смерти... мнил себя счастливым, а жизнь - дело серьезное и надо было предвидеть многое, чтобы избежать беды от такого брака, однако перевернем страницу... В тот день писатель стоял на балконе, а женщины внизу болтали обычное... Писатель подслушал и угадал, иными словами вообразил, что речь идет о его жене... Он спустился вниз, произнес торопливо несколько отвечающих случаю слов и показал женщинам фотографию своей жены... Все три женщины подтвердили: "Это она... Она и есть... Уж очень он ей приятен был..." - Писатель показал фотографию и старику, который сидел чуть поодаль. - "Сказать доподлинно, вот это она, я не могу... Для меня все шлюхи на одно лицо, вполне понятно могу и обознаться... грезят только об одном, как кого-нибудь, кто при деньгах, к рукам прибрать..." - Старик рассказал писателю, свою версию событий. "Да кто она тебе?.. - спросил он и, увидев, что писатель переменился в лице, догадался. - Тьфу, пропади ты пропадом, так ты ее муж... разве нет?.. однако все, иди, свободен, без меня свои дела распутывай..." - Писатель вернулся в дом, поняв, что жена куда хитрее и бесстыднее, чем он предполагал... Лучше бы он закрыл на все глаза... В ожидании жены, писатель листал газету и наткнулся на статью, в которой сообщалось о преступнике, который сжигал книги иногда вместе с их авторами... Статья поразила его, не столько описанием преступления, сколько изображением убийцы. Он как две капли воды был похож на его сына... Человек впечатлительный, полагающийся на ощущения, но не лишенный и воображения, он уже не мог думать ни о чем другом... Чтобы рассеять болезненную мрачность, овладевшую им, он попытался ободрить себя вином... Около полуночи пришла жена... Под тонкой тканью платья она была голая... От вида жены в нем разлилась желчь или что-то в этом роде... Он ударил ее... Она упала... Спустя какое-то время она пришла в себя... Все на ней было изорвано и платье, и чулки висели клочьями... В зеркале она увидела и уже остывшее тело мужа... Она пришла в ужас и бежала, оставив дверь открытой...
  -- Это было не совсем так, вернее совсем не так... - заговорил адвокат.
  -- Но было... - прервал его прокурор и улыбнулся, но мрачность его нисколько не рассеялась.
  -- Ни слова больше... - воскликнул судья. - И не возражать... не знаю, про что вы говорили и кто кого совратил, но к делу это не относится...
  -- Мне кажется ужасным то, что вы сказали...
  -- Что?.. - Судья воззрился на незнакомца в штатском, который, наконец, выпутался из свисающих веревок и вышел из кулис на сцену. - Кто вы такой?..
  -- Я свидетель... У меня есть доказательства невиновности обвиняемого... - Незнакомец в штатском сел на скамью подсудимых. - О боже!.. Так это кукла... А издали совсем как человек, хотя и довольно странный обликом...
  -- Вы не свидетель, вы... - Прокурор привстал, хватая ртом воздух, и снова сел. Лицо его осунулось, черты заострились, губы стали свинцово-серыми.
   Возникла пауза, которая была красноречивее всяких слов.
  -- Этого нет в тексте... - прошептала женщина, игравшая роль суфлера. Иногда она выходила на сцену из своей будки по размерам не больше собачьей конуры. - И, мне кажется, прокурору нужен врач...
   За кулисами глухо звякнул колокол.
  -- К чему этот похоронный звон... - заговорил адвокат. - Он уже три раза умирал...
  -- Но теперь он, в самом деле, умер...
  -- Да уж, скажем прямо, выглядит покойником, кожа как у мертвого и пена на губах...
   Глянув на искаженное смертью лицо прокурора, женщина-суфлер невольно попятилась и наткнулась на адвоката, который отступил и толкнул судью. Пытаясь удержаться на ногах, судья обнял колонну в виде кариатиды. Кариатида покачнулась, и он очутился на полу, увлекая за собой и кариатиду и женщину-суфлера, которая, падая, выронила рукопись пьесы. Листки с текстом пьесы рассыпались по полу, а сквозняк поднял их в воздух вместе с пылью.
   Встав со своих мест, зрители стали ловить листки...
  
   Прокурор умер не сразу. 9 дней он лежал как мертвый на ложе в окружении родственников, от слез и воплей которых гасли свечи, зажженные в его руках.
   На десятый день прокурор пришел в себя. Он лежал и вспоминал, как лаял собачьим лаем и тонул в смрадной топи первого круга ада, самого населенного, как потом попал на террасу у верха горы, с которой ему открылись видения рая. Он вспомнил и о том, как приблизился к Богу на третьем небе, от которого его отдалила ложная философия и дурные привязанности, и как снова сошел в жизнь. Помогая словам жестами, а иногда и гримасами, он рассказал обо всем увиденном родственникам, собравшимся вокруг его ложа.
  -- А как ты туда попал, где ты был?.. - спросила его девочка 7 лет.
  -- Это не трудно... нужно только идти и идти, пока не дойдешь... - Глянув в окно на залив, по которому плыл паром, чем-то похожий на катафалк, прокурор невольно вздохнул.
   Прокурор прожил еще несколько дней, молча. Правда, порой сиделке чудилось, что в темноте раздавались его вздохи и беззвучные рыдания, хотя, вполне возможно, эти звуки были плодом ее воображения.
   Восток подернулся пурпурным светом. Из расступившихся облаков вышла луна.
   "Точно лицо женщины, а облака как откинутые назад кудри..." - подумал прокурор. Он лежал и думал о смерти как о чем-то неизбежном, не вызывающем сожаления. Иногда он вспоминал третье небо и звезды, свивающиеся в кружева и фестоны.
   Луна поднималась все выше и выше.
   Прокурор пошевелил рукой. Тело показалось ему лишенным тяжести. Возникло смутное желание подняться в воздух, которое вызвало движение всех чувств, и он взмыл в воздух.
   На ложе осталось лишь очертание его тела, которое пересекла медленно летящая тень, скользнувшая в окно...
  
   * * *
  
   События на сцене и за кулисами привлекла внимание властей, и театр Иосифа закрыли.
   Мучаясь бездельем, Иосиф стоял у окна гримерной комнаты, из которого открывался вид на город, и разглядывал прохожих.
   Его внимание привлек человек в заляпанной грязью милицейской шинели. Он шел по улице и бормотал что-то невнятное. Его башмак увяз и остался в топкой грязи, он и не заметил.
   Спустя час или два человек в милицейской шинели вернулся в сон Иосифа.
   Иосифу было 7 лет, может быть, чуть больше. Превратившись в бабочку, он кружил над черными ирисами и ярко-красными пионами, среди которых нежно белело лицо его шепелявой мадонны.
  -- Не стоило тебе дописывать эту книгу... - пробормотал человек в милицейской шинели и, потрепав щеки Иосифа, украшенные нежным румянцем и персиковым пухом, ушел, растворился в свете рампы и отвлеченной геометрии орнаментов задника.
   Иосиф проснулся. Выпутавшись из свисающих веревок, в которых он барахтался как запутавшийся рогами в зарослях баран, он ушел в гримерную комнату.
   Весь день он лежал на продавленной кушетке, уставившись в потолок, что-то воображал или вспоминал, и тихо сходил с ума.
   Вечером, заглянув в обычно пустой почтовый ящик, он нашел там письмо от Карла.
   "Иосиф, привет.
   Прочитал о тебе в газете и решил написать. Я опять живу один. Прихожу домой и иду из комнаты в комнату, наконец, нахожу свою комнату, сажусь на стул, а не мимо, и вспоминаю тебя, каким ты был.
   Иногда я вспоминаю и своих жен..."
   Несколько страниц в письме занимало повествование о том, как Карл спасался от бродячих собак.
   Бегство привело Карла к актрисе, лишенной талии и какой-либо привлекательности. Она рассматривала в бинокль окрестности, случайно увидела всю эту сцену и открыла Карлу дверь. Он вошел в дом, выразив сожаление, что их встреча произошла при столь неподобающих обстоятельствах, и вышел спустя неделю. Он не вернулся, и актриса впала в меланхолию.
   Иосиф видел эту актрису на сцене в пьесе Шекспира "Сон в летнюю ночь". Она играла роль Ипполиты, царицы амазонок.
   Глядя на игру теней, Иосиф погрузился в размышления. Он пытался понять, кто ими руководит.
   Стенные часы захрипели.
   Иосиф встал и подтянул гирю.
   Не зная, куда себя деть и о чем думать, он некоторое время наблюдал в бинокль за соседями в окнах дома напротив.
   Окна слепли одно за другим.
   Кутаясь в плед, Иосиф лег на продавленную кушетку.
   Он лежал, закрыв глаза, и вспоминал.
   Перешагнув порог сна, он забарахтался в пустоте и очнулся, мокрый, как мышь, услышав смех человека в штатском, который все еще следил за его жизнью, мерещился в темных аллеях сквера, выглядывал из-за деревьев, из стекол витрин, мелькал среди прохожих, маячил за афишными тумбами, прятался в струях фонтана.
   Иосиф встал и подошел к окну.
   Из-за угла дома, дыша вонью, выехал воронок, ослепил его светом фар.
   Пятясь, Иосиф отступил от окна, накинул на плечи плащ и по черной лестнице спустился вниз.
   Час или два он блуждал неизвестно где.
   Светало. Город просыпался.
   Устав от блужданий, Иосиф прилег на отмели. Он лежал и чертил на песке круги, спирали, порталы. Прохожие почтительно проходили мимо, предполагая в нем математика...
  
   Вечером Иосиф вернулся в театр.
   На сцене было пусто, мертво, все поглотила пыль.
   Какое-то время Иосиф бродил по сцене, меланхолично рассуждая, потом сел на суфлерскую будку. Он сидел и созерцал голые стены зала, сохранившие в себе как заигранная пластинка голоса актеров, смех и аплодисменты зрителей.
   Он очнулся, с некоторым испугом услышав свое имя, поднял голову и увидел человека со странной походкой. Лицом он был повернут к двери, а шел, по направлению к сцене.
   Это был Карл.
  -- Как ты здесь очутился?.. - спросил Иосиф, не скрывая изумления.
  -- Шел мимо и увидел тебя на афише... - Карл обнял Иосифа. - Как тебя угораздило стать артистом?..
  -- Сам не знаю... - Иосиф вытер рукой невольные слезы.
  -- Люди говорят, и я им верю, что ты был и на Огненной земле, и у пигмеев, и у амазонок, и у людей без головы...
  -- И даже на небе... Не был только на Атлантиде, не нашел, хотя меня уверяли, что она не так далеко...
  -- И что ты искал, меня, или самого себя?..
  -- Я искал книгу, которую можно читать без конца... - Иосиф взглянул на Карла. Одна половина лица у него улыбалась, другая - хмурилась. - Что у тебя с лицом?..
  -- А что с ним?.. - Карл подошел к бутафорскому зеркалу. - В городе с одним лицом не проживешь... - Он огляделся. - Не понимаю, зачем нужен театр и все эти страсти, если все происходит не на сцене, а за кулисами... - Заглянув за кулисы, он сел и задумался.
  -- О чем задумался?..
  -- Думаю, где оно, то доброе старок время, когда дома были домами, а люди - людьми... Ты знаешь, я опять женился... Что ты на меня смотришь?.. Да, я женился... Ты ее не знаешь... Она моложе меня почти на 30 лет... Не знаю, белены ли я объелся или замечтался, только так вышло... Я увидел ее на похоронах тети... Все собрались, фурии, сирены, гарпии, цирцеи... Одна из сирен, увидев меня, раскрыла руки полумесяцем... Я был смущен и удивлен, подумал, что она спутала меня с кем-то другим, более счастливым?.. Да нет, конечно же, нет... Как она была хороша и несчастлива... Слова лились из нее как вода, стоило ей только открыть рот... Через неделю я сбежал от нее и с тех пор обнимаюсь только с подушкой... и вою по ночам, хотя не волк и с виду похож на человека... Перевернем страницу... И все же наибольшую радость мне доставляли женщины... Даже Нину я не в силах ненавидеть или забыть...
   Около часа Иосиф и Карл пили вино и рассказывали друг другу истории.
   Одна история эхом отзывалась в другой.
   Когда Карл ушел, Иосиф заперся в гримерной комнате...
  
   Ночью в театре случился пожар, беда, трагедия, какой город еще не видел.
   Пожар начался где-то вверху, потом спустился вниз.
   Пока все это происходило, Иосиф лежал на продавленной кушетке и разглядывал портрет Раи с Аннушкой на руках.
   Почувствовав запах дыма, он вышел в коридор. Дым морочил, сбивал его с пути, манил не туда.
   Очнулся Иосиф в оркестровой яме.
   Зрелище пожара заслонял кусок обгоревшего занавеса. Иногда сквозняк отводил его в сторону, а иногда хлестал по глазам и лицу с радостью и завываниями.
   Иосиф встал на ноги, толкнул низкую дверь и очутился в узком и сыром коридоре.
   Гнетущая гробовая тишина царила под сводами, и страхом веяло оттуда, куда он шел.
   Что ждало его впереди? Может быть, он на пороге Дантова ада, радушно принимающего своих посетителей?
   Коридор становился все уже, а свод ниже.
   Иосиф уже полз как змея.
   Донесся уличный шум и вскоре он увидел свет, первое творение божье.
   Выпростав наружу две руки, жмурясь с непривычки и с недоверием косясь вокруг, Иосиф выполз на асфальт.
   Его окружила толпа изумленных зевак.
   Иосиф обернулся.
   Театр извергал пламя до самого неба и снова вдыхал его обратно...
  
   В тот же день Иосифа арестовали по подозрению в поджоге.
  -- Это какая-то путаница... - бормотал он по дороге в тюрьму.
   Заскрипели ворота и его повели каким-то запутанным путем.
   Лестницы, стены промозглых коридоров, звяканье ключей, лязганье замков.
   Дверь с жутким скрипом захлопнулась за его спиной.
   В камере было душно и сумрачно.
   Иосиф нашел себе место и лег.
   Сырые стены отсвечивали. В их глубине появлялись и исчезали отражения всевозможных вещей, которые они успели поглотить за день, и нечто ускользающее от восприятия, но чье скрытое присутствие ощущалось во всем.
   Вглядываясь в однообразное мерцание, Иосиф не заметил, как заснул. Во сне он улыбался. Он был на небе и нашел там свое существование и радости.
   Его разбудили странные голоса.
   Он приоткрыл веки.
   Камера была залита каким-то подводным светом.
  -- Читал о тебе в газетах... - заговорил незнакомец. Он сидел у стены. - Мой тебе совет, не отчаивайся, а скорее радуйся... как знать, может быть, именно тюрьма для всех нас спасение...
   Иосиф невольно улыбнулся, узнав директора клуба, и спросил:
  -- Вас-то за что сюда?..
  -- Ты не поверишь, из-за женщины... Ты ее не знаешь... Она приехала в поселок год назад, вдова, далеко не красавица, но голос у нее как у сирены... После концерта я устроил банкет... Музыка, танцы, вино, нескромные разговоры... я совершенно опьянел и очутился в ее постели... Обо всем остальном, я думаю, ты можешь догадаться сам... Через неделю наши отношения вполне прояснились... Я уже подумывал о разводе...
   Пауза.
  -- Как-то, разбирая почту, я наткнулся на письмо, из которого узнал, что она вовсе не вдова... Я потребовал объяснений... Она молола всякий вздор, все, что в таких случаях принято говорить... Не стану утомлять тебя подробностями... Не помню, что я ей сказал и произнес ли я вообще что-либо... кровь бросилась мне в голову, кажется, я ударил ее и потерял сознание...
   Пауза.
  -- Очнулся я в луже крови... Мне сказали, что я исполосовал ее ножом, но я не убивал ее... я изрезал ножом афишу с ее изображением...
   Пауза.
  -- Не знаю, кто ее убил, может быть, ее муж, подозрительность которого граничила с бредом... впрочем, это уже не имеет значения... - Директор подошел к двери и глянул в глазок. - Дело мое застряло в суде, а следователь, который вел мое дело, умер... У него своя история с чудесами и тайнами... Ты только представь себе, тюрьму он называл храмом...
  -- А заключенных - прихожанами... - вмешался в разговор человек в очках. - Он читал нам лекции на тему "Убийство как одно из видов изящных искусств"...
  -- И развешивал в коридорах картины...
  -- Ну да, собрал целую галерею убийц, начиная от Каина... А иногда устраивал представления, как Шекспир разыгрывал трагедии внутри трагедии и не раз был освистан зрителями, у которых эти действа возбуждали лишь обманутые ожидания... Как-то он явился среди ночи... волосы дыбом, одежда измята, глаза косят как у задушенного...
  -- И что же произошло?..
  -- Произошло прискорбное событие, весьма прискорбное с моральной точки зрения... его дочь сбежала с иудеем...
  -- Помню этого типа... был непоседлив как гиена...
  -- Говорят, у них своя школа убийц...
  -- В газетах писали, что следователь умер своей смертью... возможно, это и так и, тем не менее, я уверен, что его убили...
   Речь господина в очках сделалась невнятной. Задыхаясь, он лег на нары.
  -- Что это с ним?.. - спросил Иосиф.
  -- Астма его душит... - отозвался директор.
   День погас. В камере воцарилась ночь.
   В кромешной тьме светился лишь подглядывающий глазок...
  
   Утром другого дня Иосифа вызвали на допрос.
   Следователь намеренно запутывал Иосифа. Он раздваивался, превращался в преступника с навязчивой мыслью о поджоге, предстоящем или уже совершенном, находил себе временное алиби и свидетелей, его опровергающих, строил лабиринты, подкопы, в которые сам же и проваливался, возвращался вспять, вносил поправки в сценарий, варианты, лишь для того, чтобы их отвергнуть, но не мог найти мотива.
  -- Говорят, что вы убили брата... - неожиданно сказал следователь, роясь в бумагах на столе.
  -- Но... - Иосиф умолк. Новость привела его в замешательство.
   Пауза.
  -- И это лишь звено в цепи убийств и поджогов...
  -- Но причем здесь я?..
  -- Нужны факты?.. - Следователь положил на стол письмо.
  -- Что это?.. - Иосиф неуверенно взглянул на следователя.
  -- Это факты... - Следователь приоткрыл дверь и вышел на балкон, оставив письмо на столе.
   "Дорогой Иосиф.
   Надеюсь, Вы еще помните меня. Я Кира, жена Глеба. Не хочу утомлять Вас подробностями и коснусь только обстоятельств, которые привели к ужасной развязке..."
   Иосиф читал и все больше хмурился.
   "В письме явно не хватает нескольких страниц... кто-то нашел эти странички излишними..." - Иосиф задумался. Он и не подозревал, сколько всевозможных мельчайших подробностей теснилось в его памяти.
   Какое-то время перед ним разыгрывались сценки из прошлого.
   Киру, жену брата он впервые увидел на вокзале. Она только что вернулась с гастролей, выглядела исхудавшей, бледной. Глеб вел себя с ней холодно, сдержанно, оставаясь лишь в границах, которые предписывают правила приличий.
   Позднее Иосиф случайно встретился с Кирой в театре. Она была неотразима...
  
   В комнату вошел следователь.
  -- Ну, что скажете?.. - заговорил следователь.
   Иосиф промолчал.
   "Странно, зачем он дал мне это письмо?.. - думал он. - Чтобы смутить и добиться признания, но в чем?.."
  -- Будете и дальше молчать?.. - Следователь включил настольную лампу.
  -- Что я должен говорить?..
  -- Можете ничего не говорить... подпишите эти бумаги и возвращайтесь в камеру... я уверен, что суд вас оправдает... - Следователь положил перед Иосифом протокол допроса.
  -- Должен вас разочаровать, я ничего подписывать не буду...
   Ночью Иосиф долго не мог заснуть.
   Мысли о смерти брата не давали ему покоя.
   Эти же мысли преследовали его и во сне.
   Иосифу приснился кошмар, в котором мертвый брат обнял его, как это не раз было в детстве, когда они спали в одной постели и видели одни и те же сны.
   Утром Иосиф получил письмо от брата, доставленное тюремной почтой.
   "Дорогой Иосиф.
   Не знаю, сумеешь ли ты разобрать эти каракули. Бумага скверная, перо не лучше, да и пишу я, не совсем сознавая, что делаю.
   Полковник сообщил мне о том, что ты под следствием, и находишься в таком месте, воспоминания о котором никому не могут доставить удовольствие.
   Сознаюсь, я выслушал его с сомнением.
   Я провел ужасную ночь и проснулся, не зная, на каком я свете.
   Обещаю навестить тебя через день или два.
   До встречи. Твой Глеб..."
   Иосиф без сил опустился на нары.
  -- Что с тобой?.. ты плохо выглядишь... - Директор клуба склонился к нему. Лицо его выражало сочувствие.
  -- Ничего... ничего особенного, просто я получил письмо от брата с того света...
  -- Все шутишь...
  -- Вовсе нет... - Иосиф беззвучно рассмеялся...
  
   * * *
  
   Через неделю Иосиф понял, что надеяться он может только на небо, в чертогах которого он блуждал по ночам как по лабиринту. Иногда он натыкался на следователя. Он был прохожим в этом лабиринте. Костюм на нем сидел скверно и лишь стеснял его.
   Иосиф рассказал ему свою историю.
  -- Я Иосиф из Армении. Это имя мне дали после крещения. Прежде меня звали Картафил, я был ключником Понтия Пилата, который отпустил иудеям Варавву, как они того просили, и передал им Иисуса на распятие. Иисус нес крест и остановился. Я ударил его кулаком по спине и, насмехаясь, сказал: "Иди быстрее, иди, чего медлишь?.." - Он строго посмотрел на меня и ответил: "Я пойду, а ты будешь ждать, пока я не вернусь..." - Мне было тогда около 30 лет, и я знал Иуду, который выпустил кишки и засунул голову в петлю. Когда мне исполнится 100 лет я вновь стану таким, каким был тогда, когда Иисус принял мучение... Я встретился с ним в Гефсиманском саду после его воскресения...
   Иосиф нарисовал следователю этот сад с тисами и кипарисами в виде обелисков, которые отражались в сумеречных зеркалах водяных аллей, заросших трилистником с белыми кистями соцветий, видными даже в темноте. Между длинными, толстыми стеблями плавали медленные, томные рыбы, похожие на растения. Водяные аллеи упирались в галерею с угрюмыми гипсовыми бюстами.
  -- Ты не в себе... - попытался остановить его следователь.
  -- Нет, просто я плохой актер... - Губы Иосифа искривились в попытке улыбнуться, как будто он находил в этом удовольствие и был счастлив своими несчастьями.
   Красноречие Иосифа удивило следователя. Он уже смотрел на него не как на преступника, а как на помешанного, и вскоре Иосиф очутился в обители Бедлама, которое служило убежищем для людей, у которых воображение преобладало над наблюдением. Здесь они обретали вторую жизнь благодаря усилиям Главного Врача и персонала...
  
   Главный Врач был неплохо образован и поощрял всякого рода искусства. Он отдавал предпочтение поэзии и театру. При нем желтый дом на песчаном берегу приобрел пышность и блеск.
   Несколько раз в году Главный Врач устраивал праздники с карнавалами и маскарадами, на которых даже охранники, читали сонеты и ловили сетями облака.
   Обитатели желтого дома любили Главного Врача, правда, когда он умер, многие вздохнули с облегчением.
   После смерти Главного Врача на трон взошел его ученик, деспот и Синяя Борода (так его звали за глаза), испортивший и извративший все труды своего учителя.
   Сонетная лихорадка пошла на убыль, а куртуазные игры сменились шествиями, вокруг тирана на троне под двумя лавровыми деревьями в кадках. Он был скромно-величественен и рассеян.
   Надо сказать, что в свое время Синяя Борода тоже писал стихи, порой шероховатые, однако не лишенные интриги. Кроме того, он пел и легко и непринужденно говорил на нескольких языках. В детстве он много путешествовал с отцом, занимающим высокую должность в министерстве иностранных дел, был он и в стране могил, Египте, и в городах Мертвого моря, откуда и привез свое увлечение психологией.
   Стройный, с приятным голосом и манерами он производил впечатление.
   В 27 лет он женился, ожидая любви и тихой славы, но, увы. Брак оказался неудачным и к нему вернулись тревоги, сомнения и смятения. Через год он попал в Бедлам, где написал пьесу в стихах сомнительного содержания. Пьеса, которую поставили на сцене желтого дома уже после смерти Главного Врача, называлась "Темный ангел". Она имела оглушительный успех...
  
   В палате желтого дома, куда поместили Иосифа, было десять человек со своими странностями и маниями.
  -- Кто ты и откуда?.. - спросил Иосифа один из обитателей палаты.
  -- Я Иосиф...
  -- Иосиф Обручник, мнимый муж девы Марии, или сын Иакова от Рахили, которого продали за 20 серебряников Измаильскому купцу, везшему бальзам и ладан для продажи в Египет?..
  -- Нет, я Иосиф из Армении... я был ключником у Понтия Пилата...
  -- А здесь ты что делаешь?..
  -- Жду второго пришествия Иисуса Христа...
  -- Знаю такого, одно время он мнил себя сыном Бога и лишь на кресте понял, кто он... - Незнакомец попытался изобразить улыбку.
   Незнакомец носил крест на шее и на спине. В доме на песчаном берегу он играл роль летописца. Он описывал историю желтого дома и отнюдь не казенным языком, за что ему прощали дурные манеры и мелкие слабости.
  -- Что ты молчишь?.. расскажи еще что-нибудь о себе... - попросил летописец.
   Иосиф рассказал свою историю, изменяя имена персонажей и дополняя сюжет, иногда против собственной воли, ненавязчивыми преувеличениями.
   Обитатели палаты слушали его историю, раскрыв рты, а летописец торопливо записывал ее, ощупывал сморщенную шею, как смертник перед повешением.
   Ночью Иосиф был самим собой. Он спал, когда гром бесцеремонно нарушил его сон. Над домом разразилась гроза. В окна хлестала вода. Кругом потоп. От свиста, рева и грохота заложило уши.
   Иосиф встал и попытался закрыть окно, но что мешало.
   Выглянув в окно, он увидел летописца, который барахтался среди лоз винограда, оплетавших стену.
   "Как ему удалось выбраться наружу?.." - подумал Иосиф и засмотрелся. Двор, заросший розами и лилиями, переходила рыжеволосая девушка, высокая, стройная.
  -- Вылитая Рая... - прошептал Иосиф.
   Подняв голову, девушка посмотрела на окна желтого дома, увидела летописца и исчезла в портике входа.
   С помощью пожарной лестницы летописца сняли со стены.
   В желтом доме воцарилась тишина, но Иосиф не мог заснуть. Он смотрел на тень решетки и представляя себя в сумрачном лесу.
   Прошел час или два.
   Обитатели палаты спали, а Иосиф рисовал профиль Раи.
   Где-то в коридорах хлопнула дверь.
   Погруженный в какое-то сладостное оцепенение, Иосиф вздрогнул, неловко повернулся, и чернила разлились по лицу Раи.
   Он встал и, путаясь в полах халата, вышел в коридор.
   Рыжеволосая незнакомка шла ему навстречу, зябко вздрагивая. Шел дождь, и она вымокла до нитки.
   Иосиф вжался в нишу стены.
   Незнакомка прошла мимо. Он устремился за ней, шел, опасливо озираясь. Ему чудилось, что кто-то крадется и за ним.
   Странно, но обычно запертые на ночь двери были открыты настежь.
   Незнакомка склонилась над дежурным столиком, рассеянно зашелестела бумагами, села, порылась в ящиках, испуганно подняла голову. Ей показалось, что кто-то смотрит на нее из темноты.
   "Померещилось..." - подумала она. В коридоре царил полумрак. Она торопливо закрыла одну, другую дверь, остановилась у кабинета Главного Врача. Оттуда доносились голоса.
  -- Этот льстец, пушинки снимал и смеялся в ладошку... Этот пустослов... Этого даже вспоминать не хочется, скупой, похотливый старик, соперничающий с сыном... А это кто?.. Господи, это же я... - Врач отодвинул от себя альбом с фотографиями, оттененными узорчатой каймой. Опираясь на трость, чем-то напоминающую жезл, он встал. Некоторое время он ходил по комнате, слегка подволакивая ногу и пил белое вино.
   Внезапный звук заставил его присесть. Как будто хрустнула ветка. Он медленно выпрямился и, опираясь на трость, подошел к двери, выходившей на балкон. Она была приоткрыта.
   Пахнуло болотом. Каиново болото начиналось сразу за железнодорожной насыпью.
   Врач закрыл дверь, рассеянно порылся в бумагах на столе, нашел альбом и, испытывая какое-то странное облегчение, бросил его в камин.
   Фотографии вспыхнули.
   Врач стоял и смотрел, как изменялись лица на фотографиях, потом пошевелил заостренным концом трости остывающий пепел.
   Полы скрипнули.
   Врач обернулся. Смутно словно в раме окна с наледью он увидел рыжеволосую девушку. Ни ног, ни туловища у нее не было, белело лишь ее лицо в мелких крапинках перламутра, обведенное рыжей каймой, и руки, колеблющиеся, как пламя свечи. Было что-то странное и даже жуткое в этом зрелище.
  -- Ты кто?.. - спросил врач и поморщился от боли в паху.
   Боль съежилась внутри, улеглась.
   Девушка приблизилась, медленно, как во сне.
  -- Тебя, наверное, жена подослала?.. - Тревожно и бегло врач глянул на люстру. Она свисала с потолка причудливыми сталактитами и тихонько позванивала. Тонкий, мерный и медленно изменяющийся разлив звуков. - Прелестно, прелестно... И как поживает моя жена?.. - Он резко обернулся. - У тебя траурный вид... она что, умерла?..
  -- Кто?.. - с дрожью в голосе спросила девушка. Ей стало не по себе.
  -- Ну, даже если это и так, то это не самая печальная новость...
   Снова начался дождь.
  -- Как душно... - Волоча свои длинные ноги и обвиняя женщин в падении ангелов и во всех смертных грехах, врач покружил по комнате и подошел к окну.
   В тесноте между домами был виден силуэт колокольни, тонкий и розовый, как будто прочерченный ногтем на затянутом инеем стекле.
   Силуэт колокольни постепенно растаял в наступающих сумерках, и ее место заняла фигура рыжеволосой девушки. Днем врач обходил ее стороной, а ночью подкрадывался к ней робкими шагами, чтобы коснуться губами ее шеи, груди, бедер. Утром он просыпался с улыбкой. Он верил ее игривым, ночным улыбкам и темным обещаниям.
   Как-то ему удалось обнять ее во сне. Это было его первое объятие, но она исчезала в темноте сна, из которого возникала, и он проснулся в холодном поту.
   Внезапно врач побледнел, закусил губу, чтобы не застонать.
  -- Ключи у вас?.. - спросила девушка. Пытаясь улыбнуться, она провела языком по пересохшим губам.
  -- Ключи?.. - переспросил врач и взглянул на девушку. Глаза его странно блеснули. - Какие ключи?.. Ах, ключи, ну конечно, ключи... Где же они?.. Здесь просто пропасть всяких ненужных вещей... Ерунда, пустое, выброси это из головы... - Он втянул голову в плечи. Он все еще не мог решить, что раздражает его больше, нестерпимая боль в паху или это бледное, расплывчатое лицо в ореоле. Оно колыхалось, приобретало прозрачность, расцветало изменчивым блеском.
   Пережидая боль, врач закрыл глаза.
   Ожидание затягивалось, превращалось в пытку.
   Стараясь не смотреть на врача, девушка направилась к двери.
  -- Куда ты?.. - Врач приоткрыл глаза. Лицо его заметно оживилось.
  -- Мне нужно закрыть решетку... - пролепетала девушка. Она вела себя скованно, как будто каждое движение было ей в тягость, да и врач вел себя точно марионетка.
  -- Ты даже не представляешь, кто ты для меня... - пробормотал врач.
   Лицо девушки вспыхнуло, но она не проронила ни слова, лишь украдкой взглянула на врача. Стоило их взглядам встретиться, как она тут же опустила голову.
  -- Ты мой ангел искуситель... и глаза у тебя точно вход в рай... - Врач коснулся губами шеи девушки.
   Девушка напряглась, как будто почувствовала, что ее ждет, обернулась, совсем близко увидела искаженное болью лицо врача, искусанные в кровь и сведенные судорогой губы. Она коротко вскрикнула и отчаянным рывком попыталась вырваться из опутывающих ее рук, но тщетно...
  
   Некоторое время врач стоял посреди комнаты, усеянной шпильками, потом склонился и положил медяки на глаза девушки.
   Лицо врача было бледным. Казалось, он вот-вот потеряет сознание. Однако этого не случилось.
   Постепенно к нему вернулся прежний цвет лица.
   Он настороженно обернулся. В складках гардин ему померещилось движение. Он подошел к окну, выглянул наружу. В траве блеснул ободок черепахового гребня. Прикрыв створки, он как-то хитро усмехнулся и на цыпочках, приседая, направился к двери, выходившей на балкон. Два или три раза он ткнул в гардины заостренным концом трости, на миг опомнился, прошептал:
  -- Боже мой, что я делаю...
   Трость выскользнула из его рук. Он с отвращением пнул ее ногой.
   Когда врач вышел из комнаты, Иосиф с трудом выпутался из складок гардин и подполз к телу мертвой девушки. В каком-то опьянении от страха и боли, он провел рукой по ее лицу и пополз дальше. В коридоре он ткнулся лицом в чьи-то босые ноги, и остался лежать ненужной кучкой окровавленного тряпья...
  
   Врач шел, постепенно ускоряя шаг. Нечто против чего он был бессилен, увлекало его в темноту коридоров.
   Уже он бежал, точно преследуемый стаей псов.
   Вдруг он остановился.
   Псы отстали, дали ему время опомниться, но охватившее безумие не оставило его.
   Коридоры привели его на сцену.
   Вздрагивая всем телом, как от холода, он огляделся.
   Все пусто, мертво вокруг.
   Порывшись в карманах плаща, он достал спички и поджег занавес.
   Когда по занавесу забегали огненные змейки, он закричал: "Горю..." - Он смеялся и раздувал пламя полами плаща, как крыльями.
   Оставив занавес добычей огня, врач вышел на улицу.
   Над морем вставал рассвет розовей розы...
  
   * * *
  
   Случившиеся события в доме на песчаном берегу не остались без последствий.
   В ходе обыска в кабинете главного врача был найден трактат, написанный в эпистолярном жанре, и адресованный к некой даме. Следствие заинтересовалось этой бессмыслицей, достойной умалишенного, и вскоре запутанное дело о поджогах и убийствах было раскрыто.
   Дело Иосифа было закрыто в виду отсутствия состава преступления и его освободили с клеймом умалишенного.
   Первое время, очутившись на свободе, Иосиф не знал, что с ней делать. Утром, проснувшись, он лежал, уставившись в потолок, потом вставал, переводил стрелки давно сломанных стенных часов и шел к окну. Отогнув край гардин, почти не пропускающих свет, он смотрел на город. Город лежал перед ним, как на ладони, отделенный от неба узкой лентой тумана. Весь в паутине улиц, он представлялся ему мертвым, не было видно ни людей, ни какого-нибудь движения. Совсем закоченев, он возвращался в постель. Спал он, лежа на спине, как покойник.
   Легкий, порхающий смех разбудил Иосифа.
   Рая вбежала в его сон вместе с солнцем.
  -- Наконец-то я тебя нашла... - прошептал она, блеснула глазами, прижалась животом, бедрами. - У тебя лицо обветренное... ты где был?.. - Боком она скользнула в полутьму зеркала, как будто это была дверь, увлекая его сквозь беззвучный, неподвижный холод стекла в какие-то коридоры, срастающиеся друг с другом. Он шел, спотыкаясь, свернул налево, направо, снова направо. Коридор стал уже и ниже. Шершавые стены царапали плечи. Пахнуло сыростью и еще чем-то знакомым, горьковато-сладким. Сдвинув проволочную петлю, он толкнул дверь и прерывисто съехал на животе вниз по перилам в невидимую слякоть. Ноги сразу же промокли и замерзли. Он поджал пальцы.
  -- Рая... - прошептал он, озираясь. В небе как под сборчатым абажуром висела луна. Сквозь сеть сизых ветвей просвечивался стройный силуэт часовенки, окруженной оградой. Обычная кладбищенская теснота. Чьи-то бюсты, почерневшие, снизу обмокшие, могилы, придавленные камнями, засыпанные листьями. Дальше низкая, глухая стена в струпьях и лишаях, нигде не кончающаяся.
  -- Иосиф, иди сюда...
   Рая стояла у оградки в лиловом плаще и в ботиках со змейками на подъеме. Иосиф неопределенно улыбнулся. Смутно и непонятно было у него на душе...
  
   Длилась ночь. По радио передавали последние известия.
   "Все, как и тогда..." - подумал Иосиф.
   Он не спал, ждал ареста. Бледный, плохо выбритый он лежал на обветшалом плюшевом диванчике. Он пытался собрать свои мысли. Взгляд его наткнулся на чемодан, стоящий у зеркала в прихожей. Там были бумаги дяди Романа. Невыносимо было думать, что они будут рыться и в его вещах. Он встал, открыл чемодан. Какие-то письма, нечистые в рыжих пятнах фотографии, неведомо как сохранившийся оловянный солдатик, холодный, как ледышка. Он сжал его в кулаке.
   Вспомнилось детство, как сон, с каждым годом все более выцветающий. Иосиф был похож на дядю и часто узнавал его в себе, иногда в тоне голоса, в интонациях, иногда в случайных жестах, в позах. Судорожно вздохнув, он встал и подошел к окну. За стеклами чернела ночь, промозглая, сырая.
  -- Бежать, бежать... но куда?..
   Уже он брел по бульвару по направлению к дому с химерами, вошел в темь подъезда, приостановился у двери, торопливо и беспокойно порылся в карманах, нащупал ключи.
   В комнате царил полумрак. Шторы были задернуты. Рая любила сумерки.
  -- Это ты?.. Ты знаешь, сегодня играли Брехта, и я половину текста забыла... - еще купаясь в своих теплых снах, она протянула к нему руки, как дитя из колыбели. - Закрывай, закрывай дверь, напустишь холода...
  -- Я тебя не разбудил?..
  -- Нет... - Она рассмеялась тем особенным смехом, который так волновал его. - Что-то случилось?.. На тебе лица нет...
   Иосиф молча следил за ней. Рая одевалась и преображала комнату.
   Комната наполнилась влажным запахом ириса. Цветы вырастали в прозрачной и водянистой пустоте, наслаивались, изменчиво ветвились, окутывали ее колышущейся туманной синью...
  -- Ау, не спи, замерзнешь... - Рая отбросила рыжие локоны, и, шурша шелком, впорхнула в затянутое мутью зеркало, как будто это была дверь.
  -- Рая, мне нужно где-то спрятать этот чемодан...
  -- А что там?..
  -- Бумаги дяди...
  -- Отнеси его на чердак...
   По приставной лестнице, Иосиф поднялся на чердак.
  -- Так мы идем или не идем?.. - услышал он голос Раи.
   Иосиф торопливо спустился вниз, и они вышли на улицу.
   У пруда Рая остановилась. В синих проталинах плавали зимующие здесь птицы.
  -- Смотри, смотри, птицы... - Рая побежала по прогибающемуся льду, увлекая его за собой.
   Лед треснул и...
  -- Эй... - Незнакомец потряс Иосифа за плечо, и он проснулся в ознобе, уверенный, что уже утонул.
  -- Что это вы так дрожите?.. - спросил незнакомец.
  -- Мне холодно... - пробормотал Иосиф.
  -- С вами все в порядке?..
  -- Да...
  -- Мне кажется, вы чем-то расстроены?..
  -- Нет, нисколько, как раз наоборот...
   Иосиф долго путался в ключах, прежде чем открыл дверь мастерской.
   В подвале царили сумерки.
   Он постоял у тусклого зеркала, бросил взгляд на кровать, на вещи, к которым привык, на порыжелые фотографии в рамках, висевшие на глухой стене. Он давно смирился со своим одиночеством и многим другим.
   Час или два он лежал на продавленной кушетке и разглядывал потолок. Что-то грезилось ему там восхитительное, юное. Столько нежности и безумия скопилось в нем за годы одиночества, что он невольно всхлипнул. Утерев ладонью слезы, он встал, разжег газ, приготовил нехитрый ужин, поел, листая газету, не зная, что делать еще, он разложил пасьянс, после чего улегся на кушетку. Час или два он ворочался и вздыхал, подобно другим старикам. Заснул он под утро, как в яму провалился и вдруг очнулся, судорожно всхлипнув, испуганно привстал и снова упал на ложе. Ему почудилось, что он умирает.
   "Надо с этим кончать..." - Он закрыл дверь на задвижку и открыл газ. Некоторое время с какой-то странной покорностью он прислушивался к змеиному шипу.
   Представилось, как его повезут в морг, как соседа, пианиста, в куске обвисшего брезента.
   "Нет, только не это..."
   Он выключил газ, открыл окно и лег на кушетку.
   Его обступили воспоминания...
  
   Родители Иосифа умерли, когда ему исполнилось 10 лет. Подолгу не задерживаясь в каком-нибудь месте, он с братом странствовал из одного детского дома в другой, пока его не взял на воспитание дядя Роман.
   В полусвете сумерек Иосиф увидел старика в качающемся кресле под яблоней с книгой на коленях. Смеясь и играя, меж яблонь бегали рыжий, веснушчатый мальчик и пегий пес. Мальчик упал.
   Зная, что так и будет, Иосиф из-под очков следил за ним. Лежа, мальчик размахнулся и бросил огрызок яблока в воду.
   В воде шевельнулось что-то, всплыло.
   Это была девочка 13 лет, стройная, грациозная. Каждое ее движение подсказывалось и объяснялось ее природой непринужденностью, изяществом.
   Увидев Иосифа, она вдруг вспыхнула, торопливо оделась и превратилась в испанку.
  -- Тебя как зовут?..
  -- Лия...
  -- Погадай мне... - сказал Иосиф, зачем-то порылся в карманах и медленно отступил.
  -- Подожди, ну подожди же, дай мне руку... Ты очень впечатлительный и влюбчивый... А что если... если бы я влюбилась в тебя?.. - Дрожь ресниц, быстрое, мокрое и терпкое прикосновение губ, еще и еще... - Она отстранилась... - Нет, нет, я не могу, я не должна этого делать... нет, нет, все кончено, кончено... - она оттолкнула Иосифа и убежала.
   Спустя несколько дней Иосиф узнал, что Лия вместе с матерью уехала в Среднюю Азию. Вечером он уже сидел в тряском и темном вагоне поезда. Железной дорогой он добрался до пустыни. Дальше был тупик. Рельсы утонули в песках, и он пошел пешком.
   Он шел, как идут во сне. Протиснувшись через теснины, он наткнулся на чью-то тень, вздрогнул и остановился. Какое-то время он беспомощно путался в тяжелой, черной завесе, тщетно пытаясь найти выход,
   Одеяло упало на пол, и он очнулся.
   За окном выл ветер. Хлестал дождь. Ветки раскачивались, скреблись, стучали в окна.
   Кровать заскрипела. Он встал и, отогнав темные мысли, пошел, близоруко всматриваясь в барачную темноту и вздрагивая при малейшем шорохе.
  -- Тебе кто нужен?.. - Женщина зажгла лампу. Это была мать Раи. Она как будто была смущена его неожиданным появлением, поправила бретельки ночной рубашки, пригладила волосы.
   В сырой темноте изменчиво и призрачно качались отблески, отражения.
   В темноте кто-то умывался. Слышен был плеск воды.
   Иосиф вернулся в комнату, лег и накрылся с головой темным и шероховатым, как песок, одеялом.
   Что-то ему снилось.
   Улыбнувшись, он открыл глаза.
   Из темноты вырастали переливы трепещущих звуков, кружились над ним, отступали куда-то в ломкие заросли и возвращались обратно. В игру звуков вмешивались чьи-то голоса.
   Иосиф потер глаза. У окна стояла Лия.
  -- Лия... - прошептал Иосиф одними губами и потянулся к ней.
  -- Ты опять обознался, я не Лия, я Рая...
   Что-то упало, разбилось.
   Рая оглянулась и рассмеялась...
  
   * * *
  
   Еще в плену сонного оцепенения, Иосиф приоткрыл веки.
   В комнате царили сумерки.
   Блуждающий взгляд Иосифа задержался на рисунке рыжеволосого мальчика и девочки, пришпиленном булавкой к стене.
   "Что это со мной?.. Подумать только, на меня это не похоже, еще немного и я расплачусь... Черт, опять эти шорохи в ушах, как будто там муравьи завелись..."
   Кто-то поскребся в стекло, рассмеялся странным, порхающим смехом.
   Иосиф встал и, вытянув руки, медленно и осторожно вышел куда-то наружу и снова вошел в уже другую комнату с одним окном, длинную как коридор.
   В зеркале вспыхнуло и погасло чье-то лицо, пробежала прозрачно-серая рябь, проплыла наискось в аркаду арок, трогая спинки пустых стульев.
   Иосиф ничком упал на кушетку. Пуговица ткнулась ему в щеку.
   Дверь приоткрылась. Скрипнули полы.
   Он повернулся на бок и привстал.
   Среди темных и бледных пятен он вдруг увидел с поразительной отчетливостью волнисто-зеленоватый силуэт мужчины с рыжим венцом вокруг головы.
   Незнакомец курил в форточку.
   Это был Глеб, брат Иосифа.
  -- Ты как всегда неожиданно... Что-то случилось?.. - спросил Иосиф, отметив его поразительное сходство с дядей Михаилом.
  -- Все хорошо, не волнуйся... как Рая?..
  -- Разве ты не знаешь?.. Она умерла... - Иосиф встал и, кутаясь в плед, подошел к окну.
   Все это было лишь игрой теней на занавесках.
  -- Ну да, у него как всегда все хорошо... - прошептал Иосиф. - А я опять опаздываю...
   Уже он бежал вниз по крутым, осыпающимся ступеням в своем сером плаще, изрядно помятом.
   Он решил вернуться в поселок...
  
   * * *
  
   Автобус сломался на полпути к поселку.
   Иосиф вышел из автобуса и пошел пешком.
   Вдоль дороги стояли угрюмые вязы и тополя, вытянувшиеся в ряд.
   Дорога привела Иосифа на кладбище.
   Некоторые кресты плавали в ржавой воде.
   Положив на могилу Раи и Аннушки цветы, он направился к выходу.
   День догорал. В мареве заката всплывали лица близких и чужих людей, успевших измениться.
   Иосиф остановился у здания клуба.
   Клуб потускнел, стал прибежищем стариков и крыс.
   Акации увяли.
   Лишь отроги Козьей горы остались прежними. Как мираж они вырастали из зыби воздуха.
   В портике входа лежала собака в струпьях при последнем издыхании. Она встала на ноги и, обессилев, упала.
   Стон, хрип, потом душераздирающий визг двери, вызвавший приступ тоскливого страха, и Иосиф очутился в темном вестибюле, который оживляли лишь тени от пальм и огромное мутное зеркало.
   В зале и на сцене царило запустение. Пыль и паутина изменили привычный облик вещей.
   Услышав чье-то бормотание, Иосиф сдвинул кулисы и застыл с бессмысленной улыбкой на лице.
   На полу сидел одноногий Петр.
   Приладив себе деревянную ногу, он встал и вышел на сцену. Он стоял на фоне задника, устремив свой мрачный взгляд в пустоту, как положено богу в почти человеческом облике, проснувшемуся в раздражении. На заднике кисть неизвестного художника изобразила холмистый рай с кипарисами и олеандрами,
  -- Драма почти сыграна, остался лишь еще один эпизод, пришествие Антихриста... - заговорил Петр. - Будут пожары то там, то тут, чтобы по ночам было виднее... и пламя будет гулять, пока не испустит дух от усталости...
  -- Ну вот, опять затянул свою колыбельную песню... - сказал незнакомец в дырявом плаще. Его ложе скрыли складки пыльного занавеса.
  -- Которой он сам себя убаюкивает... - дополнил фразу пожилой господин, чем-то похожий на сатира в очках.
   Петр говорил путано и непонятно, и не столько с теми, кто его слушал, сколько сам с собой.
   Окончив свой монолог, напоминающий кружева, Петр спустился в зал и пошел к выходу.
   Никто не решился его остановить.
   Он шел как слепой в пустыне, осторожно ощупывая пустоту с ее миражами и видениями, которые никто не видел.
   Лишь немногие люди догадываются об их существовании. Они, как дети, живут в цветах радуги, питаются испарениями роз и жасмина и умирают как птицы.
  -- Вы знаете его?.. - спросил Иосиф, косясь на плащ незнакомца, в котором было больше дыр, чем пуговиц.
  -- Кто же его не знает... это Петр... говорят, он побывал на небе... и чего ради нелегкая его сюда занесла...
  -- А где директор?..
  -- Сплетничать не буду, но говорят, он пишет очередной сценарий для вдовы...
  -- Я тоже когда-то писал сценарии, далекие от жизни как всякий бред... и притворству учился, хотел стать актером... А его заместитель жив еще?..
  -- Нет, он умер, со сцены прямо в ад угодил... упал в оркестровую яму...
  -- Вот как...
  -- А что стало с Историком?..
  -- Говорят, он утонул, а его жена все еще жива... пережила и мужа и детей...
   "Значит, не нашлось Историку места на земле среди могил... и отпевали его дельфины и сирены, а надгробной плитой ему стало море, которое в штиль роскошней мрамора..." - Вскользь глянув на манерно изогнувшуюся и бесстыдно обнаженную Еву, скрытую в яблочно-зеленой вязи нарисованных веток, Иосиф ушел. Он понял, что его присутствие стесняет незнакомцев...
  
   Иосиф вышел из клуба, полный каких-то фальшивых воспоминаний с неожиданными картинами, сценами.
   У колодца он наткнулся в темноте на Карла. Он был уже в летах, лицо худое, окаймленное порослью седых волос. В складках его плаща пряталась девочка 7 лет. Она была похожа на стебелек, опушенный рыжей паутиной. Завязав под подбородком ленточки своей шляпки, она робко взглянула на Иосифа.
  -- Вода как нектар... - заговорил Карл.
  -- Ты меня не узнаешь?.. - спросил Иосиф.
   Карл долго всматривался в его лицо.
  -- Нет, не узнаю... хотя... - Карл близоруко сощурился. - Ты похож на одного писателя... вот кто умел врать изящно и интересно... ложь ему была даже к лицу... Говорят, его арестовали... он сжигал книги иногда вместе с их авторами... Темное это дело, уголовное... Я в это не верю... скорее всего, это был его брат... - Карл взглянул на девочку. - Это моя дочь, забрал ее из детского дома, она там едва не умерла от поноса... Ну, мы пойдем... погода меняется... - Карл обнял девочку, и они пошли вниз по улице.
   Карл шел, сгорбившись, как будто его сгибала ноша. На мгновение ноша стала ему не по силам, колени его подогнулись, и он едва не упал.
   Из переулка вышла рыжеволосая женщина в лиловом плаще. Ее волосы были собраны на затылке.
   "Точно корона..." - подумал Иосиф.
   Ему показалось, что в складках ее плаща пряталась Аннушка. Прикусив нижнюю губу, она пыталась показать матери то, что ее пугало.
   Дома, в котором Иосиф жил, не было, лишь по заросшим бурьяном руинам можно было догадаться, где он стоял.
   Иосиф сел на камень. Час или два он сидел и заглядывал в свое прошлое, похожее на сон. Он никак не мог расположить события своей прошлой жизни в одном порядке от появления на свет. Робко, неуверенно проступали картины одна за другой и люди, жившие в них. Вспомнился дед. В детстве он испытывал страх от его сходства с богом. Ему было 90 лет, может быть чуть больше. Он готовился покинуть этот мир, обзаводился реквизитом, крыльями и всем прочим.
   Взгляды деда и его ласки настораживали и пугали Иосифа.
   Сумерки сгустились.
   Невольно вздохнув, он провел рукой по лицу, сомневаясь, хватит ли ему жизни досмотреть этот сон до конца.
  
   * * *
  
   За окном гостиничного номера выл ветер. Небо было затянуто облаками.
  -- Погода хуже некуда... - Накинув на плечи плед, Иосиф какое-то время ходил по комнате. Он был похож на унылое привидение.
   Ближе к вечеру облака рассеялись. Открылось темно-голубое небо.
   Иосиф вышел из гостиницы и направился к заливу.
   На берегу было безлюдно.
   В воде залива отражались черные утесы и небо.
   Песок был усеян ракушками. Иосиф шел, и они отвечали на каждый шаг потрескиванием и стонами.
   У камней Иосиф разделся и погрузился в воду.
   Выйдя из воды, он увидел или ему показалось, что он увидел человека в штатском. Одни говорили, что он погиб, выполняя какое-то частное поручение, другие - что он умер от старости, листая вырезки из газет, как роман о себе.
   Иосиф торопливо оделся и вернулся в гостиницу. Он шел, оглядываясь.
   Ночью он боролся со временем и страхом и ждал утра.
   Утро пришло вместе с похоронным звоном колокола, собирающего выживших в эту ночь стариков и старух на утреннюю молитву.
   Иосиф вскользь глянул на портрет Раи с Аннушкой на руках, который он повесил на стене, подошел к окну и приоткрыл ставни.
   К церкви шли люди, вереница скорбных фигур, все в черном.
   "Сколько людей, столько и представлений, открытых взгляду и скрытых... лишь интонации, мимика и жесты выдают, разоблачают их, а не слова... слова никогда меня не удовлетворяли... они как лабиринт, лишь вводят в заблуждение..."
   Досмотрев представление до конца, Иосиф закрыл ставни и потянулся.
   И снова взгляд его остановился на портрете Раи. Появилось что-то новое в ее улыбке, обращенной к нему.
  -- Но это же не Рая... - воскликнул он, увидев едва заметный шрам у нее на подбородке.
   Он потер слезящиеся глаза и вместо одного лица увидел целую галерею лиц, искаженных перспективой, которым он верил и обольщался. Они превращались одна в другую.
   За окном послышался шум.
   Иосиф приоткрыл ставни и увидел толпу под зонтиками.
   Приняв надлежащий случаю вид, некто с тростью, напоминающей жезл, рассказывал собравшимся, как он шел по суше и плыл на лодке по воде, пытаясь достичь блаженных островов, а когда его лодку разбили волны, расстелил свой плащ на водной глади.
   Говорил он, моргая глазами, иногда слишком громко, напрягая лицо и шею. Некоторые слова вызывали удушье и заставляли его гримасничать.
   Это было представление скорее для глаз, чем для ушей.
   "Все это уже было, только немного иначе..." - Иосиф отошел от окна и, помедлив, раскрыл книгу, украшенную трилистником.
   "Он ушел из дома по воде, а вернулся пыльной дорогой.
   7 лет он странствовал и не всегда ногами с одной земли на другую. Где он только не был, был и на севере и на юге, и в стране могил, Египте, и в городах Мертвого моря Содоме и Гоморре..."
   Иосиф пропустил несколько страниц.
   "Волны смеялись и играли вокруг него, точно дельфины.
   Наконец на горизонте появились горы. Они были похожи на окаменевшую зыбь, убаюкивающую некоего бога.
   Пристав к берегу, он проник через узкий проход в пещеру.
   Длилась ночь. Ветер свистел, завывал гортанными голосами, словно тысяча фаготов. Ему отзывались духи под сводами пещеры и камни.
   Звуки вихрились, обволакивали его.
   Вспышка молнии на миг осветила кромешную тьму пещеры, заполненную людьми, которые меланхолично спускались вниз и карабкались вверх по лестнице.
   Видение погасло. Он видел только тьму, хотя тьму и нельзя увидеть.
   Что это было? Галлюцинация или реальность, ставшая видимой, внушающая ужас и отвращение?
   Он встал и пошел, продвигаясь на ощупь, и вдруг с ужасом почувствовал пустоту под ногами. Нелепо взмахнув руками, он полетел вниз, в темноту.
   Постепенно темнота приобрела темно-лиловый оттенок, а испуг падения сменился упоением полета. Он плыл по небу, как по морю, и греб крыльями, точно веслами..."
  -- Увы и ах... - Иосиф закрыл книгу, шумно вздохнул и увидел конверт, выпавший из книги.
   В конверте лежали сухие листья.
   Он почувствовал запах клевера, голова закружилась.
   Закрыв лицо руками, он, не раздеваясь, лег на кровать и погрузился в сон как в воду со своими выдуманными воспоминаниями и прельщениями.
   Во сне он вернулся в город.
   Его шепелявая мадонна спала, чуть приоткрыв рот. Он стоял и смотрел на ее увядшее тело, и видел ее тонкой и стройной, стыдящейся своей наготы и своего желания.
   Мадонна испустила глубокий вздох, заставивший его опасливо отступить в тень, и тяжело перевернулась на спину. Ее небольшие груди подрагивали.
   Он неуклюже лег рядом с ней и, торопясь, прерывисто дыша, овладел ею.
   Какое-то время он лежал, вытянув руки вдоль тела.
   Занималось утро из золота, пурпура и лазури.
   По зеркалу, как озноб, пробежала рябь, отблески.
   Оглядываясь на зеркало, он оделся. Зеркало было все в рыжих пятнах.
   "Такое зеркало лучше разбить вдребезги..." - подумал он.
   Пятясь, он отступил к двери и вышел в коридор.
   В коридоре было темно. Он шел, боязливо оглядываясь, испытывая чувство стыда.
   Из темноты всплывали какие-то вещи, вспоминаемые или воображаемые.
   За шкафом Иосиф увидел прорванный скелет змея, которого он клеил из географической карты, а потом запускал на склоне Козьей горы.
   Он замер, услышав знакомые голоса. На занавеске, перегораживающей комнату, обрисовалась фигура рыжеволосой девочки. Она была похожа на цветок, которому кланялись другие цветы...
  
   Сон Иосифа прервался.
   Под окном все еще толпились люди, похожие и на здешних жителей, и на заблудившихся ангелов. Они слушали оратора, который опирался на трость, напоминающую жезл.
   Обилие деталей, имен свидетелей делало правдоподобной его невероятную историю.
   В толпе мелькнула фигура рыжеволосой девочки в лиловом плаще. Иосиф почти узнал ее, но сквозняк захлопнул ставни.
   Иосиф вздрогнул. Показалось, что кто-то вошел в комнату. Его охватило беспокойство, предчувствие беды. Он обернулся и увидел человека в штатском.
   Ставни снова приоткрылись.
   Иосиф глянул в окно.
   Дом со всех сторон окружал туман. Со стороны моря доносились гудки парома.
  -- Я смотрю, ты все пишешь... - заговорил человек в штатском, щурясь, как будто он стоял перед костром.
  -- Нет, уже не пишу... - отозвался Иосиф. Беспокойство улеглось, но осталось недоумение. Дверь была заперта на задвижку, и Иосиф не мог понять, как он вошел.
   Человек в штатском стоял у стены, кутаясь в складки мокрого плаща и пугая своим видом.
   Иосиф закрыл глаза.
   Когда он открыл глаза и пришел в себя, то никого не увидел в комнате. Человек в штатском исчез, что вызвало у него удивление, а, может быть, и разочарование...
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  

Ю.Трещев "Трилистник"

____

  

-80-

  

-1-

  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"