Дед Иван стоял на трамвайной остановке и ждал трамвая, чтобы двигаться в поликлинику. Предстоящую беседу с врачом он себе прекрасно представлял, ему было ясно, что доктор не скажет ему ничего нового - та же гипертоническая болезнь, начальная стадия тугоухости, катаракта. радикулит и бронхит курильщика, что были и десять лет назад, те же лекарства, тот же совет о бросании курить, на который дед послушно кивнет головой, но курить все равно не бросит. Единственная цель сегодняшней поездки - поговорить с живым человеком, что в последнее время деду Иван удается крайне редко. Внуки навещают его один-два раза в год, дети - и того реже, у всех дела, занятия. Поэтому чаще всего старику приходится разговаривать со своей супругой, которая умерла два года назад и которую для беседы воскрешает стариковское воображение. Можно предположить, что эти беседы переполнены метафизикой, обсуждением проблем жизни и смерти, однако такое предположение не будет верным ибо от таких тем деда уже давно тошнит. С умершей женой он обсуждает восновном бытовые темы и даже ругает ее за пересоленный обед и длительную болтовню с соседкой. В том, что бабка продолжает где-то существовать у деда не возникает ни малейших сомнений, она просто невидима для него, но сколько раз за свою длинную жизнь он расставался с ней, отправляясь в длительные командировки и на заработки в районы Крайнего Севера! Иначе сейчас жить было нельзя, иначе черная глухая пустота наваливалась на Ивана со всех сторон, сдавливала его горло, и ему казалось, что он уже лежит в могиле погребенным заживо.
Работ за свою долгую жизнь он сменил множество, освоил более десятка разнообразных профессий - от повара до сварщика. Однако интереса ни в одной из них он не нашел, осваивал поверхностно и кое-как, чтобы сразу же бросить и перейти к новой. Как специалист он никогда и нигде не ценился, не говоря уже о том, что ни одна из его специальностей не наполняла его жизнь смыслом, не срасталась с ней в единое целое, а всегда была чем-то отчужденным, оставляемым за дверями дома.
В своем нынешнем существовании старик перестал даже искать какой-нибудь смысл, оно превратилось в пустую, ничего не содержащую оболочку, в набор пустых дней-фантиков, которые дед один за другим бросает в мусорное ведро небытия. Сегодняшний поход в поликлинику - жалкая попытка дать жизни хоть какое-то содержание, завернуть в пустой фантик хоть какое-то событие.
С мыслями про случившееся полгода назад хамство в собесе (надо же чем-то заполнить свою голову, тем более что в старческий маразм дед почему-то не впадал) старик принялся ждать трамвая. Внезапно его взгляд упал на доску объявлений, на приколотый к ней маленький бумажный листок. "Профессор консерватории, заслуженный народный артист Н. Забияков набирает учеников в класс вокала. Проводится прослушивание. Без возрастных ограничений", - гласили жирные печатные буквы. Дед Иван тут же сообразил, что прослушивание у профессора консерватории будет для него гораздо более значимым событием, чем все походы в поликлинику вместе взятые. Почему бы не съездить?
Старик направился в указанный дворец культуры. Ехать было далеко, а транспорт был до предела набит народом, поэтому дорога изрядно утомила старика, вызвав нытье его больных суставов. Так далеко он уже давно не отправлялся.
По дороге дедушка вспоминал все события своей жизни, которые хоть как-то были связаны с пением. Уроки пения в школе, которые ученики воспринимали как вариант перемены, и поэтому вели себя на них в высшей степени не серьезно. Учитель смотрел на это сквозь пальцы потому что не без оснований предполагал, что мало кто из его учеников захочет стать певцом, а кто захочет - пойдет в музыкальную школу. Песни на праздниках и пьянках, когда все поют в меру своих сил и возможностей, и для стороннего наблюдателя такое хоровое упражнение может показаться чем-то вроде кошачьего концерта. И все! Одним словом, не густо. Просто так, за работой или за домашними делами дедушка никогда не пел ибо не видел в этом ни малейшей необходимости. Он даже в оперный театр не ходил, считая что это искусство необходимо только для тех, кто "в нем понимает", себя же он относил к людям не понимающим и потому для музыки совершенно посторонним, которые своим присутствием только все осквернят. От страха нечаянно осквернить высокое искусство он даже выключал телевизор, когда по нему передавали оперу или балет.
Наконец путешествие подошло к своей цели - дед входил в огромный зал с большим белым роялем на сцене. За роялем восседал солидный человек во фраке и с большими залихватскими усами - профессор вокала Николай Сергеевич Забияков.
Профессор стал наигрывать ноты, потом сыграл несколько вокальных упражнений, и наконец - "Светит месяц". Дедушка в меру данных ему способностей и с огромным старанием выводил своим прокуренным голосом все предложенное профессором, от небывалой натуги он даже вспотел. Так тяжело ему не было даже при работе сварщиком, ведь те мышцы, которые он напрягал сейчас, ему не практически никогда не приходилось использовать. Наконец прослушивание завершилось и профессор дружески пожал ему руку.
Педагогическая деятельность приучила профессора быть тонким психологом. Голос старика был, разумеется, ниже среднего, а слуха у него не было вовсе. Но зачем обижать старика, зачем лишать его быть может последнего счастья в этой жизни?! Ведь ясно же, что ни в какую консерваторию он поступать не будет, да и сюда он приехал первый и последний раз в жизни - у него уже не те годы, когда человек с радостью и азартом берется за новое дело. Забияков понял, что единственное чего хочет дед - это услышать похвалу в адрес своих способностей и на этом успокоиться, глаза старика полностью выдавали это подспудное желание.
- Гениально! - сказал он, - Такой баритон! В Вас заложены величайшие способности, из Вас мог бы получиться второй Шаляпин!
Дедушка скромно кивнул головой, но все его нутро заплясало от радости. Второй Шаляпин! Огромный нераскрытый талант!
Старик горячо поблагодарил профессора и долго жал ему руку. Обратной дороги он почти не заметил ибо вся его плоть была пронизана лучами радости, даже суставы не болели, как будто радость их смазала.
Придя домой дед принялся усердно петь. Пел он без акомпонемента - музыкальных инструментов в его доме не было от роду, и играть ни на одном из них он не умел. Оценить его певческих упражнений не мог никто ибо квартира была абсолютно пустой. Дедушка по три раза исполнил все известные ему русские народные песни, после чего с чувством глубочайшего удовлетворения лег спать. Он по-новому взглянул на свое морщинистое старое тело, уже как будто приготовившееся к могильному гниению - ведь оно несло в себе гигантский нераскрытый талант. Впервые при взгляде на себя в зеркало Иван не испытал отвращения к собственной одряхлевшей плоти, и это его немало удивило.
На следующий день приехал внук.
- Дед, я тут тебе еды привез, грибов соленых, - начал он прямо с порога.
- Послушай, внучек, у меня, оказывается, есть нераскрытый вокальный талант! Профессор консерватории это определил!
- Какой талант? - скептически поинтересовался внук.
- Вокальный! Певец значит из меня мог выйти, не хуже самого Шаляпина! Хочешь я что-нибудь спою?!
- Знаешь, сейчас некогда, я очень тороплюсь. Давай как-нибудь в другой раз, - тоном, выражающим полное отсутствие интереса сказал внук. Было ясно, что и в другой раз у него будут какие-то дела и слушать дедово пение он не будет. "- Вот и маразм у старика начался, говорил же я, что от этого не уйдешь!" - подумал тот не без доли внутренней радости от сбывания собственных прогнозов.
Когда за внучком захлопнулась дверь и дедушка опять погрузился в свое одиночество, он принялся напевать свои любимые песенки и получал от этого громадное удовольствие. Он перестал узнавать сам себя - совершенно другой человек!
С песнями он пожарил себе яичницу и уселся есть. "- Эх, лет бы пятьдесят назад это открылось!" - с сожалением думал он и представлял себя на театральных сценах, гром под аплодисментов зрителей. "Бис!", "Браво!" Потом ему начинают вручать гигантские охапки цветов, такие большие что они уже не помещаются в руках. А на каждом столбе сияет цветастый лист афиши с его фамилией, написанной огромными черными буквами. Гастроли, поездки по заграничным странам (в этой жизни дед Иван дальше Киева никуда не выбирался), ослепительные дамы (которые теперь все равно бы превратились в старух, пусть и сохранивших себе остатки былой экстравагантности, что делало бы их только более жалкими), куча поклонниц и поклонников (все равно ставших бы покойниками), шикарная жизнь (все равно дошедшая бы до своей старости). Можно было бы посмотреть самого себя по телевизору (хотя что в этом хорошего - красоваться там же, где красуются и политические свиные рыла, единственный талант которых заключается в более-менее умелом чтении шпаргалок с текстом?). Весь этот набор цветастых, как будто вырезанных из какого-то яркого журнала картинок имел огромный недостаток - при любом раскладе он заканчивался.
Нет, не получилось, мимо него прошло все это. Но может и к лучшему. В чем-то же должен быть смысл сокрытого таланта? Зачем-то он ведь нужен! Может быть у человека ни одна, а множество жизней, и тогда в следующей его талант расцветет пышным цветом?! А может талант этот нужен на Том Свете, может он что-то изменит в его судьбе уже после смерти? А может...
Скрытость огромных вокальных способностей создает вокруг них таинственный ореол, которого они были бы лишены при своей проявленности, ведь все нереализованное всегда больше осуществленного, где что-то неизбежно получается не так, а что-то и совсем наоборот. Поэтому вскоре дед перестал жалеть о том, что не стал вторым Шаляпиным - он, быть может, во много раз его превосходит, ибо тот был явным, а дед Иван - тайный, сокрытый, ждущий часа своего проявления, который придет уже наверное и не в этой жизни. Во что же выльется этот скрытый от посторонних ушей и глаз талант? Не иначе как в Великую Песню, которая сильнее могилы, которая по ту сторону деления мира на Тот Свет и Этот.
Старик стал по много раз в день любоваться на себя и предаваться певческим упражнениям. Каждый звук, покинувший его прокуренное горло, нес в себе искорку глубоко спрятанного и так и не раскрытого в этой жизни таланта, он словно бы был предтечей той Великой Песни, которую Иван когда-нибудь да споет, споет на слова, которые сами в нужный момент появятся в его голове. С каждой минутой жизни, большая часть которой уже была безвозвратно прожита, деду становилось все веселее и веселее, он уже даже стал понемногу забывать о том, что в его будущем есть такой неприятный факт, как главная роль в похоронной процессии. Смерть стала чем-то отвлеченным, относящимся к совсем другому измерению, которое проходило где-то в стороне от деда. Ему было совершенно все равно, споет ли он свою Великую Песню до этого события или уже после него, ведь вряд ли заупокойные речи родственников и грустные марши заставят деда Ивана забыть о его великом Предназначении.
Когда к старику пришло осознание всего этого, бытие стало для него прозрачным как слеза ребенка. Такого ощущения ясности окружающего мира у него не было ни разу в жизни. Теперь все прошлое, все годы, когда-то казавшиеся ему золотыми, стали выглядеть пустыми потоками мутной воды. Ведь если подумать, то за все прожитое время он ни разу не чувствовал себя счастливым (просто человек так устроен, что не способен вбирать в себя счастье здесь и сейчас, он неизбежно проецирует его то в прошлое, то в будущее), зато многократно пережил горе. Цели в своей жизни он также никогда не видел - то работал чтобы прокормить семью, то растил детей, которых теперь он почти и не видит, то стоял на очереди на квартиру, сразу после получения которой у него умерла жена. Зато теперь...
Дед Иван залез в дальний ящик шкафа, куда с каждой пенсии он откладывал немножко денег, рублей по десять на гроб. Средства эти неоднократно обесценивались и ему приходилось копить с самого начала. Накопление это было связано с непонятно откуда взявшимся убеждением, что гроб он должен обязательно купить сам себе. В это время зазвонил телефон.
- Да, слушаю...
- Ну как ты, папа, поживаешь? Прости, что давно не звонил, все некогда было, - сказал свою "дежурную" фразу дедов сын.
- Вот, сынок, пианино покупаю.
- Зачем оно тебе, ты же играть на нем не умеешь?
- Надо. У меня, может быть, вокальные способности открылись! - с молодецкой удалью в голосе объявил старик.
Сын с трудом сдержал хохот и отодвинул трубку от рта. Откуда-то сбоку послышался шепот внука:
- Ну я же тебе говорил! Говорил!
- Ладно, папа, - закончил разговор сын, - Мы на неделе тебя проведаем.
- Буду ждать, - ответил дед Иван. Он знал, что это "на неделе" может растянуться и на пару месяцев.
"Гробовых" денег на музыкальный инструмент не хватило, пришлось обратиться к коллекции золотых и серебряных ложек, припрятанных на самый черный день. Через пару дней музыкальный инструмент стоял у стенки в его комнате.
Теперь дед днями и ночами сидел за клавишами и издавал совершенно непонятную какофонию, под которую с большим старанием что-то напевал. Этому делу он предавался столь самозабвенно, что не замечал перехода дня в ночь и обратно, забывал о сне и еде. Наверное мало кто из композиторов придается музыке с такой всепоглощающей страстью.
Совершенно немыслимые комбинации звуков и хриплого стариковского голоса пронзали подступившую со всех сторон звенящую пустоту и уносились куда-то за нее, в совершенно иной мир. Из этого мира к деду приходили все новые и новые силы, наполняя живительным соком его увядшее дряблое тело. Сила эта переходила и в его голос, отчего он звучал все громче и увереннее, все настойчивее и настойчивее разрушал могильные плиты тишины, еще совсем недавно подступавшие к самому горлу Ивана. Вскоре дед переставал ощущать самого себя, целиком превратившись в летящий от него звук, слившись с ним в единое целое и потеряв всякую возможность остановиться. И не было в этом звуке ни рождения ни смерти, ни молодости ни старости, ни зимы ни лета, ни дня ни ночи.
Но однажды все-таки пришлось остановиться, ибо дед пока еще продолжал большей своей частью пребывать на Земле и в нем еще сохранялись кое-какие естественные потребности, например - поесть. Необходимый перерыв дед воспринял с огромной душевной болью, он едва не заплакал, но все-таки ему пришлось одеться и отправиться в булочную. "- Ничего, идти, слава Богу, близко. Куплю хлеб, вернусь домой - и продолжу!" - думал он. От предвкушения нового погружения в растворяющий мир звука у дедушки даже закружилась голова и он поспешил одеться и направиться в магазин как можно скорее, чтобы так же быстро оттуда вернуться. Не видя себя он молодецкой рысью выпорхнул из дома и уже через несколько секунд оказался в другом мире - мире хлебного запаха и аппетитных буханок, пышных как женские груди. Впрочем деду сейчас было не до этого, схватив товар он стрелой понесся к дому, где его ждал ставший таким родным музыкальный инструмент и новое погружение в то, чему даже трудно найти определение.
- Здравствуйте, Иван Сергеевич! - услышал он прямо над собой визгливый бабский голос. Он невольно поднял глаза - перед ним стояла соседка Людмила Петровна, тетка поразительнейшей стервозности, которую назвать женщиной даже не поворачивается язык. Была она как всегда - в драной шубенке, с кое-как намалеванной на морщинистое лицо косметикой.
Самым большим желанием Ивана Сергеевича было пройти мимо даже не оборачиваясь, но он все-таки остановился и растерянно пробормотал:
- Здрасьте...
- Совсем молодежь распустилась, жизни никакой нет, хоть в милицию жалуйся, - Понесла она с такой скоростью, что дед не успел даже и опомниться, - Год назад ниже этажом паренек жил, каждую ночь в барабаны бил, я чуть в больницу с сердцем не попала. Теперь он, слава Богу, уехал. Ну, думаю - вздохну спокойно. И что же Вы думаете? Шиш с маслом! Теперь какой-то псих вздумал сутки напролет бить по пианинным клавишам и что-то орать. Наркоман, не иначе, небось уколется своей дрянью - и давай молотить, а то что кроме него есть еще и другие люди - ему насрать. И голос у него такой мерзкий-мерзкий, не иначе как травой его прокурил или порошком каким пронюхал. И откуда такие берутся? Кого мы вырастили? При Сталине таких бы сразу - в Воркуту или на Соловки, а нынче с ними цацкаются. Я вот что думаю - давайте мы коллективную жалобу участковому напишем, Вы, я думаю, меня поддержите. У Вас же, поди, тоже эти художества слышны?!
Невидимая рука пустоты сжалась в гигантский кулак невиданной плотности и со всей силой треснула деда по спине и по затылку. Он даже не смог до конца осознать всего случившегося. Единственное, что он еще смог сделать - это пройти несколько шагов, после чего стариковское тело растянулось на холодном бетоне лестничной площадки. Где-то сквозь спустившуюся на него пелену тишины доносилось:
- Ой, Иван Сергеевич, что с Вами! Ой! Ай! Да помогите же, кто- нибудь! Вызовите скорую!
Потом стихли и они. Но потом пропала и ватная пелена безмолвия, обратившись в нескончаемый поток звука, частью которого стал и Иван Сергеевич, теперь уже навсегда.
На похороны деда Ивана родственники явились в полном составе, среди них были даже такие, которых никто из дедовых потомков ни разу в жизни не видел. Хоронить старались как можно быстрее - на улице было весьма холодно, а дома ждала водка и щедрая закуска.
- Прощай, дед, - сказал напоследок внук и собрался отходить от свежего могильного холмика.
И тут с Небес грянула Великая Песня, захватив Землю и всех на ней живущих в нежные, но цепкие объятия.