Аннотация: Самый первый мой рассказ. Что называется, он мне дорог как память. История дает ответ на вопрос: кто она, эта кровожадная ламия, жутковатая персоналия древнегреческой мифологии.
Ужас. Страх. Опустошенность. Все эти чувства терзают мою душу.
Странно. Как переменчив мир вокруг нас. Раньше я не верила, что мертвые способны что-то чувствовать. В той, другой жизни. Благоухание цветов, ласковое щебетание птиц, веселые песни, детский смех - все это осталось по ту сторону мрачного Ахеронта. Впереди лишь забвение.
И эти тени, тени кругом...
- Ты признаешь свою вину?! - каркающий голос, наполненный ненавистью и колдовской силой, вырвал мое сознание из уютного и тихого мира грез.
Вздохнув, я подняла глаза (хотя о каких глазах может идти речь, когда твое тело уже давно склевали вороны) на своих мучителей. Взгляд уткнулся в огромный золотой трон, богато инкрустированный драгоценными камнями. В неярком свете чадящих факелов золото тускло блестело, и этот мертвенный свет отнюдь не грел, а лишь делал атмосферу зала еще более зловещей.
Сидящий на троне мужчина испытующе смотрел на меня. Его бездонные глаза, казалось, пронизывали насквозь, извлекая из самых потаенных уголков разума все сокровенные мысли и желания. Нахмуренные брови, грозно изогнувшиеся к переносице, недвусмысленно указывали на то, что владыка подземного царства очень недоволен.
Однако жуткий голос принадлежит не ему.
Чуть поодаль от трона сидят те, кому доверил великий Аид считать грехи человеческие. Минос и Радамант, неумолимые судьи царства мертвых. Чужды им жалость и сострадание. Я невольно содрогаюсь, когда паутину тишины вновь разрывает громыхающий глас Радаманта:
- Ты признаешься?!
- Нет! - мне кажется, будто я кричу, но на деле только тихий стон, что сродни плеску волн, ровно накатывающихся на берег, слетает с моих, отмеченных печатью смерти, губ.
И меня снова подхватывает водоворот горьких воспоминаний...
* * *
Я отчетливо помню тот день, когда великая Гера послала мне и моему ненаглядному Атрею, любимцу отважной Афины-Паллады, Эсхила.
Рождение сына, казалось, вознесло наши души на Олимп - так велико было счастье молодых родителей. Дом Фидия, отца Атрея, погрузился в атмосферу любви и благополучия. Сам Фидий словно светился изнутри, ведь тогда же дочь его Медея одарила древний афинский род еще одним наследником. Мальчик получил имя Фрасий - в честь великого предка.
Однако счастье смертных подчас вызывает жгучую зависть всесильных Богов. В этот раз злой жребий выпал мне.
Впрочем, узнала правду я далеко не сразу...
* * *
Пить...
Как же хочется пить. Глоток холодной ключевой воды... всего глоток. Ручей журчит где-то рядом, смеясь над моими страданиями.
Тугие веревки больно впиваются в тело, которое... Ох, как же больно. Тело словно одна большая рана, все в кровоподтеках и ссадинах. Скоро рассвет. Мой последний рассвет...
Слышу чьи-то шаги. Пытаюсь открыть глаза, разлепить веки, но все напрасно. Лицо залито кровью, волосы спутаны. Лишь потрескавшиеся губы беззвучно молят о помощи... или смерти. Вдруг голос, такой знакомый старческий голос с издевкой шепчет мне:
- О, дочь прекрасной Афродиты и Леарха, близится твой последний час. Скоро сойдешь ты в царство великого Аида. Оттуда нет возврата в этот мир света и радости. И повелитель мой, муж твоей матери, могущественный Арес желает, чтобы перед смертью ты узнала...хе-хе, правду.
Как же колотится сердце. Словно готовится выскочить из груди. О, Боги, почему вы так жестоки со мной? Нет, совсем нет сил...
С трудом поднимаю голову. А вот и проклятая старуха, собственной персоной: довольная тем, что ей оказали внимание, прыгает вокруг столба, визжа и злобно смеясь. А слова ее жгут мое сердце каленым железом:
- О, дочь Афродиты, не простил Арес своей жене того, что она предпочла ему, бессмертному Богу, простого юношу из рода человеческого. Дикой ненавистью воспылал он к тебе. И хмурился мой господин, когда видел счастливую улыбку на лице твоем. Знай же, что это Арес вдохнул безумие в того раба...
Первые лучи солнца прорезали утренний воздух. Неподалеку послышались голоса горожан, спешивших к месту казни.
- И Арес рад, что ты его не разочаровала. Прощай, дорогая, - прошипела богиня раздора Эрида и исчезла.
Афиняне, жаждавшие крови преступницы, приговоренной вчера Ареопагом к смерти, должны были забить ее камнями. Но когда они почти добрались до позорного столба, раздался страшный, полный нечеловеческой боли крик.
Сердце остановилось.
Навсегда.
* * *
Никто с уверенностью не мог сказать, когда старая нищенка появилась в доме Фидия.
Я из того времени мало, что помню - слишком уж было тяжело. Возможно, Атрей, отчаявшийся поднять меня с постели, решил прибегнуть к услугам уличной знахарки. Или оборванка сама увидела страдания юноши и предложила ему помощь. Не знаю... Да и не важно это.
Лекарем бабка оказалась отменным. И отварами колдовскими поила меня, и речами участливыми успокаивала. Я очень сильно переживала смерть сына. И все же понемногу боль отступала. Старуха постоянно вертелась рядом со мной. Все выпытывала и выспрашивала:
- Как же горе-то такое случилось, благородная госпожа? Кто посмел поднять руку на невинное дитя?
- Раб моего свекра Фидия... он просто обезумел, - слова давались с трудом, рот словно был набит землей. Я всхлипнула. - Он вонзил кинжал в сердце моего мальчика. Да низвергнет его в Тартар венценосный Зевс...
Старуха с сожалением смахнула слезу с моей щеки и вдруг задала вопрос, застигнувший меня врасплох:
- Скажи, госпожа, неужели никто не мог защитить твоего сына?
Я не сразу нашлась, что ответить. А знахарка между тем вонзила еще одну отравленную иглу сомнений мне в сердце:
- Ведь госпожа Медея также была там. Отчего же она не вступилась за несчастное дитя?
Я подняла на старуху заплаканные глаза. Она вся подобралась, сжалась подобно тигру перед прыжком, устремив на меня укоризненный взгляд.
- Откуда ты знаешь про Медею? - прошептала я.
- О, в большом доме не бывает секретов, госпожа. Особенно от такого старого человека как я, - засмеялась знахарка.
Смех этот мне очень не понравился.
А старуха требовательно смотрела на меня своими необыкновенно большими глазами. На мгновение мне даже показалось, что демонический огонь пляшет в них. Потом наваждение прошло. И я, собравшись с мыслями, ответила:
- Медея играла со своим сыном. Когда раб ворвался в спальню с кинжалом, она, прежде всего, спасала Фрасия. Да и что могла сделать безоружная женщина против безумного убийцы.
- Не смогла? Или... не захотела? О, госпожа, вы слишком наивны. Чужое счастье нередко вызывает зависть. Я уверена, Медея желала смерти вашему сыну, - вкрадчиво нашептывала мне знахарка.
- Да что ты такое говоришь! Медея мне как сестра. Эсхил для нее был словно родной, - привстав с постели, искренне возмутилась я.
- Все матери эгоистичны. Медея страдала от того, что любовь Фидия к Эсхилу сильнее, нежели к ее Фрасию. А ведь один из них должен был унаследовать богатства этого дома, - шепот старухи стал подобен шипению ядовитой змеи. - Может, это Медея подговорила того раба? Но в таком случае ей и ее сыну пора готовиться к встрече с Аидом, не так ли?
С ужасом я смотрела на нищенку, не в силах что-то сказать. А она, недобро усмехаясь, развернулась и вышла из спальни.
Больше ее не видели...
* * *
Я поправлялась. Болезнь выпустила меня из своих цепких когтей. Возможно, не обошлось здесь без стараний нищей старухи. Она сделала многое доля моего выздоровления.
И дала мне пищу для размышлений.
Почти все свое время я провожу с племянником. Наблюдаю за тем, как он играет с матерью, ходит, смеется.
Ночью кошмары истязают мою истекающую кровью душу. Я вижу тень сына в царстве Аида. Бродит он по пустынным полям, заросшим унылым асфоделом. Ужас и растерянность написаны на его бледном лице. В отчаянии тянет Эсхил ко мне свои тонкие ручки. А потом вдруг исчезает, будто унесенный порывом ветра цветок. И напрасно я зову его и молю Зевса вернуть мне моего мальчика. Но безмолвно царство Аида.
И только тени, тени кругом...
Иногда я вижу другой сон. Медея с кинжалом в руках презрительно смеется надо мной. Этот злобный смех... где-то я его слышала... Нет, не могу вспомнить.
А Фрасий все растет. Медея говорит, что он будет великим воином. Может быть, затмит даже легендарного Ахилла. Очень уж лихо машет малыш деревянным мечом, выструганным его отцом, Эвритом. Я лишь грустно вздыхаю в ответ. Счастье Медеи острой занозой все глубже впивается в сердце. Будь проклята эта старуха и ее речи...
* * *
Медленно, на цыпочках, крадусь по темному коридору. Весь дом погружен в тишину. А вот и дверь. Осторожно открываю ее и проскальзываю в спальню. Холодная рукоять кинжала жжет мне руку словно раскаленная докрасна кочерга.
Может, остановиться, уйти пока не поздно? Я замираю, услышав скрип половицы. Какая-то часть меня желает, чтобы Медея проснулась и не позволила мне свершить задуманное. Но лишь ровное дыхание доносится со стороны просторного ложа.
И вот я уже склоняюсь над спящей Медеей. На лице ее играет счастливая улыбка. Рядом безмятежно сопит, утомленный дневными забавами, Фрасий. Мальчик сегодня катался со своим отцом на коне. О, как же звонко и радостно он смеялся, размахивая этим несуразным мечом. Наверное, представлял, что разит карающей рукой непокорных троянцев...
Кинжал взмывает над постелью. О, Боги, что же я делаю... Медея, словно почуяв неладное, начинает открывать глаза. Быть может, сама Афина кричит ей тревожные слова предостережения. По мере того, как сон покидает юную красавицу, ее глаза расширяются все больше. Недоумение вижу я в них. И страх...
Кинжал падает вниз подобно сверкающей молнии Зевса.
Все кончено.
* * *
- ...после чего вонзила стилет в спящего мальчика. Обезумев, припала она к ранам умирающего ребенка и стала жадно пить его кровь - квинтэссенцию человеческой сущности. Ужасное преступление, но эта женщина не остановилась. Несколько месяцев она держала в страхе жителей родного города, каждую ночь забираясь в дома своих соплеменников и посягая на самое дорогое из принадлежащего им. Лишь смертью был разорван этот порочный круг... И я спрашиваю тебя последний раз, Ламия, дочь Леарха, признаешься ли ты в содеянном? - взревел Радамант.
Испуганно вереща, сорвалась с потолка стайка летучих мышей и поспешила покинуть зал, атмосфера в котором стремительно накалялась.
- Ламия!
Молчание.
- Ламия!
...Лицо мальчика. Оно изменилось. Изменилось после того злополучного удара. Там, в спальне Медеи, я убила своего сына. Эсхил, неподвижный и холодный, с упреком смотрящий на меня... Я целовала его, скованного ледяными объятиями смерти. Целовала, целовала... Лишь очутившись на улице, поняла, что я вся в крови. О, как же ее много. Гонимая животным ужасом, я бросилась бежать. Прочь, прочь отсюда. Без сил падаю на траву, проваливаясь в спасительное забытье...
- Ламия, ты испытываешь мое терпение! Отвечай немедленно!
...Каждую ночь я возвращалась в город. Возвращалась, чтобы еще раз увидеть сына. И потерять его вновь... Замкнутый круг, ловушка коварной Эриды.
- Ламия! - казалось, стены содрогнулись от крика.
Дрожащие губы негромко, но достаточно отчетливо произносят всего одно слово:
- Да.
Легкая усмешка промелькнула на лице Радаманта:
- Хорошо. Ну, а теперь, дочь Леарха, выслушай приговор. Итак...
* * *
- Спи, милое дитя, спи. Ты меня совсем измучил.
- Не хочу. Расскажи мне что-нибудь.
- Ох, уморил ты меня сегодня! - ни на шутку рассердилась старая няня на своего неугомонного подопечного. Мальчик никак не желал засыпать. - Если будешь капризничать, ужасная Ламия придет за тобой.
- Ламия? - удивленно моргнул озорник. - Кто это?
- Все-то тебе надо знать, - вздохнула няня и, поняв, что от настырного мальца так просто не избавиться, продолжила. - Есть страшное чудовище в царстве Аида. Часто посещает оно мир живых, охотясь за маленькими детьми. Кровь - вот, что привлекает ее. Крики несчастных матерей услаждают слух Ламии. Поговаривают, что в жертвах своих видит она загубленного сына... Ну что рот раскрыл, сорванец? Быстро спать.
Няня погасила светильник и вышла из комнаты. А мальчик еще долго не мог заснуть, беспокойно ворочаясь в ставшей неуютной постели...