Аннотация: Опубликован 1) в журнале "Реальность фантастики", июнь 2007, 2) сборнике "Аэлита -004", 2007
Из ванной его вытащил Жила. Как только сил хватило. Выгибая острым горбом костлявую спину, Жила кряхтел, бормотал задушено: "ну ты тяжелый, дядя... большой, а дурной..." - и тянул. Потом туго и ловко перемотал запястья. Серегин пытался было отбиваться, но сил не было, алая муть плавала перед глазами - как будто теплая вода, вдоволь напившаяся крови, теперь залилась под веки и мешала смотреть.
Потом Жила поил его горячим вином, настойчиво стукал краем фаянсовой чашки о сжатые зубы.
-Пей, дядя, не чинись. Вино-то у тебя - роскошь. Я тебе туда и гвоздички и корицы... пей.
Вино было как жидкий огонь. Серегин закашлялся, открыл глаза. Прищурился, разглядывая своего незваного спасителя. Сальные волосы на глаза нечесаными патлами падают. Долговязый, узкоплечий; одежонка драная и вроде как, не по росту. Глаза - беспокойные, заботливые, как у мамаши, дитятко от простуды выхаживающей.
-Ты кто? - спросил Серегин.
-Жила я, - лучезарно улыбаясь, представился оборвыш: - Не потому что длинный, а потому что хош ломай меня, хош - гни, а я все такой, как есть. Или еще - что зашить могу или связать... Крепко будет. У тебя чего рваное есть?
Серегин некоторое время смотрел хмуро, не понимая - то ли паренек паясничает, то ли всерьез. А потом глухо ответил:
-Все.
Улыбка исчезла с лица Жилы - как и не было; он посмотрел на Серегина по-другому - неожиданно строгим взглядом, склонив голову. Пробормотал раздумчиво и непонятно:
-Во как. Вляпался-то.
Вздохнул - и опять затараторил, раздвигая широкий рот в улыбке до ушей; как будто эта улыбка и веселый говор были у него вроде кепки - то в карман спрятал, то опять на голову напялил.
-Ты, дядя, вино давай хлещи, пока не остыло. Оно у тебя теперь как бы заместо кровушки, которой ты сточные трубы вымыл. Ага. Авось повеселеешь малость. Ну и я и себе бокальчик- того...
-Ты откуда здесь взялся? - вяло спросил Серегин, чувствуя, что начинает засыпать, согретый вином и убаюканный болтовней своей новоявленной сиделки.
-Так дверь-то надо закрывать, дядя. Ага. Так и домушников ждать недолго. У тебя вон ковры тут, и хрусталь, и вино...
-Ты домушник, что ли?
-Обижаешь, дядя! - слишком искренне возмутился Жила. - Музыкант я. Гитару вон у двери видишь? Песни там какие, или байки сбрехать... Белым стихом могу. Прямо счас - хош? Ну ладно, после... у тебя, небось, поужинать чего есть? К вину-то сыра бы или мяса хорошо... А то уже так кушать хочется, что переночевать негде... а я без претензий, и на полу могу - вон ковер у тебя мягкий... Не домушник я, дядя... мне бы перекусить, да пожить где пару дней... а я зашить чего могу, если рваное, ага...
Серегин уснул.
*
Утром Жилы уже не было. Забытая гитара стояла в углу возле двери. "А говорил - не домушник", - усмехнулся Серегин, решив, что гитара мешала нести украденное. И устыдился, вспомнив, как Жила вчера возился с ним. Проверять, взял ли спаситель что-то из вещей или денег, не хотелось.
Голова кружилась. Серегин казался себе странно легким, вроде как - пустым, будто кто-то вычерпал из него все - мысли, воспоминания, эмоции. А теперь нужно только вздохнуть поглубже, наполняясь серебристым воздухом, и как-нибудь, по-особенному взмахнуть руками - и полетишь...
А потом он наткнулся на Ленкину фотографию в спальне. Долго смотрел, как Ленка, улыбаясь, поправляет растрепанную ветром прядь волос. И снова укладывал рядком в своей памяти черные гулкие кирпичи воспоминаний - один к другому. Потому что со вчерашнего вечера ничего не изменилось. Ничего.
*
-Да ты упертый, дядя, - задыхаясь, просипел Жила, разжимая хватку похожих на клещи костлявых пальцев и выпуская лодыжку Серегина: - Еле успел...
Серегин, сдернутый с подоконника и очутившийся - вместо асфальта семью этажами ниже - на ковре гостиной, растеряно смотрел на своего не в меру ретивого ангела-хранителя.
-Фуу, - огорченно вздохнул ангел, отбрасывая с лица сальные космы: - пакет-то порвался, глянь. Барахло, а не пакет. Теперь апельсины от мяса отскребать... Я тебе счас такого мяса, дядя, зажарю, в гранатовом соке, с апельсинами, пальчики оближешь... Я тут денег маленько на продукты взял. Ты чего в тумбочке деньги-то хранишь, а? Воров не боишься?
Серегин бессильно привалился спиной к спинке дивана. Прикрыл глаза. Голос Жилы будто плел вокруг мягкую сеть, вязал руки-ноги, не давал шевельнуться; придавливал легонько веки и опять вытягивал изнутри - память, боль, отчаяние...
*
Он не заметил, как рассказал Жиле все. А потом удивился, что опять чувствует вкус еды - сладость апельсинов, пропитавших сочную мякоть между поджаристыми корочками, и горьковатую терпкость вина. Ленкина фотография стояла на столе, будто Ленка была тут с ними - сидела рядышком, подперев кулаком подбородок, и слушала болтовню Жилы. Ей бы понравилось - и мясо, и вино, и балагур-Жила...
- Красивая, - сказал Жила, кивнув на Ленку.
- Красивая, - подтвердил Серегин. Поморщился: - Только это не важно.
- Ага. Верно, дядя. Неважно.
- Она ко мне шла. Навстречу. Понимаешь? - Серегин подумал, что повторяется, но уже не мог остановиться. - Когда ее камаз сшиб, она еще улыбалась - мне. Так и умерла - с этой улыбкой, в одну секунду...
- Слушай, дядя, - Жила наклонился, и Серегин разглядел, что глаза у него вовсе даже не светлые, а темные - густые и глубокие, как ночное небо. Только без звезд. - Ты что, думаешь, она тебя там ждет - с букетиком асфоделей, на берегу реки, которой клянутся боги? Да?
"Ты кто такой, Жила?" - захотелось спросить Серегину.
- Если бы, - пробормотал он, смутно представляя живую Ленку на берегу реки с тягучей смоляной водой. А потом вспомнил, как комочки земли сухо стукались о крышку гроба. - Может, тогда и мне было чего ждать...
-А ты поверь, - предложил Жила. Серегин усмехнулся. Попросил:
-Не спасай меня больше, Жила, а?
-А ты ведь у нас материалист, дядя, ага, - тускло и надтреснуто отозвался тот, пристально разглядывая Серегина. - Ты думаешь, что шагом с подоконника для тебя все закончится - и все равно хочешь туда, ага? Ой, как скверно-то...
Жила вскочил. Стряхнул с серебряного подноса хлеб и зелень, отер поднос драным рукавом - до блеска, вывернул на стол пакет с остатками продуктов.
-Так, а яблочка-то наливного и нету, ага. Ну, и апельсин сойдет... А если я тебе скажу, дядя, - наклонился он к Серегину, и теперь в сумерках его глаз мерцали звезды. - Если я скажу, что ОНА ждет тебя?
-Где?
-В тридесятом царстве, в тридевятом времени...
-Ты ведь вроде музыкант, а не сказочник, а?
Апельсин, выскользнул из длинных пальцев Жилы, покатился по подносу... быстрее, быстрее, превращаясь в комету с ярко-рыжим хвостом, в огненный шар... металлическое зеркало подноса дрогнуло, поплыло, потекло серебряными каплями. "Так не бывает", - удивился Серегин.
*
Рыжее солнце катилось в серебряном небе. Пахло дождем и цветами. Пламенели густые кусты шиповника и роз - багровых, белых, огненно-желтых; сквозь кружево яркой зелени светился золотистый бок дома и перила веранды; бормотал невидимый ручей. Изгибы узкой дорожки манили идти вперед, обещая волшебство. Серегин растеряно переступил с ноги на ногу; скрипнул песок, несколько бордовых лепестков слетело на ботинок.
За поворотом дорожки, над розовым кустом, осторожно раздвигая высокие стебли, наклонялась женщина. Светлый шелк длинного платья, темный водопад волос, небрежно подхваченных на висках. У ног - корзинка с парой десятков срезанных пламенно-алых бутонов.
Замерев и не смея дышать, Серегин смотрел, как женщина оборачивается к нему. Плещет по плечам черная волна волос; выскользнув из дрогнувшей руки, садовые ножницы вонзаются в песок возле ног; так и не раскрывшись, прихваченным изморозью бутоном застывает улыбка на губах; изумленно расширяются темные, с золотистыми проблесками, глаза.
- Ленка, - хрипло, почти беззвучно, сказал Серегин. Рука, потянувшая слепо - ухватиться, удержаться - наткнулась на колючие стебли; пальцы смяли влажную нежность цветка. - Это ведь не сон? Нет?!
- Ну, поглядел - и будет, - пробурчал невесть откуда взявшийся Жила, цепко хватая Серегина за локоть. - Пора нам уже, ага.
- Пусти! Пусти меня - к ней!
Руки Жилы были как клещи.
В доме за завесой зелени хлопнула дверь. Зазвенели колокольчики, заскрипели ступени под неторопливыми тяжелыми шагами.
- Пора, пора, - бормотал Жила, утаскивая Серегина - в кружевные тени, в колючие и душные сумерки высоких кустов.
Взгляд Ленки растерянно метался от Серегина к мужчине, который спускался по ступенькам веранды. Перед тем, как рыжее солнце ослепило его, Серегин разглядел - свое отражение среди зеленых пятен розовых кустов, в белом, уже затекающем серебряными каплями, небе. Чуть выше и стройнее, с более худощавым лицом и белой нитью шрама на загорелой щеке. Отражение, которому улыбалась Ленка в незнакомом сияющем платье.
*
Потом, дома, Серегин долго смотрел в пыльное зеркало, не узнавая себя. Растерянно щупал лицо, ожидая найти на щеке тонкий, в нить, извилистый шрам. Бормотал тихо:
- Это я? Это я был - ТАМ?
Горсть розовых лепестков, рассыпанная на столе, пахла ярко и пряно - свежестью покинутого сада и медовой сладостью Ленкиных волос.
Жила усмехнулся, подхватил гитару, уложил ее тонкой талией на свое костлявое колено, тронул струны:
- В тридесятом царстве, в тридевятом времени...
*
Прежние воспоминания остались - стопкой черных гулких кирпичей - первые мгновения и дни с момента Ленкиной смерти. Только теперь их темнота и тяжесть не была уже такой невыносимой. Может, потому, что теперь Серегин чаще вспоминал не застывшие Ленкины глаза, а ту, самую последнюю ее улыбку - совершенно такую, как при жизни. Ту, которой она улыбалась в саду, срезая розы. А может, потому, что на вершине башни из черных кирпичей, которую Серегин выстроил в своей памяти, сиял ярко-оранжевый апельсин. Невозможно рыжее солнце в серебряном небе. Его свет был так ярок, что смотреть долго было невозможно, и Серегин никак не мог разглядеть и понять, что тогда собственно, произошло.
А еще он часто вспоминал самый последний разговор с Жилой.
Они сидели рядом на подоконнике, свесив ноги в окно. Бездна, холодившая дыханием босые ступни, почему-то казалась темнее и глубже, чем семиэтажный провал до асфальтового дна улицы.
- Не ты решал, когда сюда прийти, - говорил Жила, и гитара на его коленях согласно переливалась тихой музыкой: - и не тебе решать, когда уходить. А уйдешь сам - заблудишься, и может, никогда не найдешь дороги в тот свой сад...
- Что ж, я должен еще заслужить его? - усмехнулся Серегин.
- Если тебе проще понять это так... - Жила пожал плечами. - Только в этом тебе не перед кем служить, кроме самого себя. Себя-того, кем ты хочешь быть. И только это не служба - а поиск дороги, которая приведет тебя-сейчас к тебе-тому.
- В тридесятом царстве, в тридевятом времени?
- Ага. Так, дядя, верно, - Жила широко улыбнулся - прежней своей глуповатой, но заразительной улыбкой: - И дорога эта не ведет через твой подоконник, уж поверь мне... В тридесятое царство, в тридевятое время, ага...
"Ты кто такой Жила?", - опять захотел спросить Серегин, и опять не спросил. А потом уже спросить было не у кого, потому что на следующий день Жила пропал, и больше никогда не появился в жизни Серегина. Может, решил навестить его уже там - в тридесятом царстве, в тридевятом времени...