Аннотация: Начал сводить, в очередной раз убрал часть ляпов :)
Предисловие к заключительной редакции
В ходе войны вышло шестнадцать изданий данной работы, и я надеюсь, что каждое последующее, хотя бы в малой степени, дополняло и уточняло предыдущее. Я могу со всей ответственностью заявить, что действительно грубых ошибок в суждениях или фактах выявилось совсем немного, и я не менял ранее сделанные выводы, а лишь иногда уточнял их. В заключительной редакции все ранние тексты тщательно проверены и добавлены свежие сведения, которые удалось вместить в ограничения однотомного издания. Из-за обилия новой информации о заключительной стадии войны, не вошедшей в книгу, работа не претендует на звание полной и окончательной хроники. Однако, стремясь к этому и опираясь на официальные донесения, сообщения прессы и большой объем приватных сообщений, я сделал все, что в моих силах для вразумительного и объективного освещения вопроса. Мое изложение иногда может показаться слишком кратким, но необходимо учитывать масштабы событий, соотнося сражения 1899-1900 годов со стычками второй фазы войны (1901-1902).
Мои приватные информаторы столь многочисленны, что я с трудом мог бы упомянуть все имена, даже если бы в этом возникла необходимость. Из корреспондентов, чьи материалы я использовал в работе, считаю своим долгом выразить признательность господам Берли, Невинсону, Бетесби, Стюарту, Эмери, Эткинсу, Бейли, Кинею, Черчиллю, Джеймсу, Ральфу, Бернесу, Максвеллу, Перси, Гамильтону и другим. Отдельного упоминания достоин джентльмен, представлявший "Стандарт" в последний год войны, чьи сообщения о Флакфонтейне, Конвое Ван Допса и Твибоше были единственными, заслуживающими доверия, из всех ставших достоянием читающей публики.
Артур Конан Дойл
Андершоу, Найндхед
сентябрь 1902.
Глава 1 БУРЫ КАК НАЦИЯ
Возьмите голландцев - народ, пятьдесят лет противостоявший госпоже мира, Испании, и добавьте ему упорство несгибаемых французских гугенотов, бросивших домашний очаг, свое достояние и навсегда покинувших родную землю после отмены Нантского Эдикта. Очевидным результатом такого смешения станет самая стойкая, мужественная и непокорная раса, когда-либо существовавшая на Земле. Воспитывайте семь поколений этих людей в постоянной борьбе с туземцами и дикими животными, в обстоятельствах, не дающих шанса выжить слабому. Обучите их мастерскому обращению с ружьем и лошадью, а затем дайте страну, в высшей степени подходящую для охотников, метких стрелков и искусных наездников. Наконец, закалите железный характер и отменные воинские качества в суровом огне Ветхого Завета и всепоглощающего патриотизма. Соединив эти качества и импульсы в одном человеке, вы получите современного бура - самого серьезного противника, с которым когда-либо сталкивалась Британская Империя. Наша военная история большей частью сводится к войнам с Францией, но Наполеон со всеми своими ветеранами никогда не задавал нам такую трепку, как эти твердолобые фермеры с их архаичной теологией и современными ружьями.
Взгляните на карту Южной Африки, там, в самом центре британских владений, словно косточка в персике, на огромном пространстве расположились две республики. Громадная территория, населенная горсткой людей. Как они там оказались? Кто эти представители тевтонского племени, так глубоко внедрившиеся в тело Африки? Это старая история, но ее придется напомнить, хотя бы в общих чертах. Никто не узнает и не оценит бура по достоинству, игнорируя его прошлое - ведь он создан этим прошлым.
Первое жилище на мысе Доброй Надежды голландцы построили во времена наивысшей славы Оливера Кромвеля, чтобы быть совершенно точным - в 1652 году. Хотя португальцы появились здесь раньше, суровый климат этих мест оттолкнул их, а соблазнительные слухи о золоте увлекли дальше, на восточное побережье, где они и расселились, просмотрев действительно достойное место для основания империи. Кое-какое золото они, конечно, нашли, но не в таком количестве, чтобы португальские поселения стали источником богатства для страны. Не стали и никогда не станут, пока Великая Британия не выпишет чек за залив Делагоа (Delagoa Bay). Побережье, на котором обосновались португальцы, буквально пропитано малярией, а сотни миль ядовитых болот отрезали их от здорового климата плоскогорий внутренней части страны. Столетиями эти пионеры Южной Африки пытались продвинуться в глубь континента, но добились успеха лишь в освоении речных долин. Свирепые дикари и нездоровый климат преградили им путь.
У голландцев дело обернулось иначе. Суровость климата, оттолкнувшая португальских искателей приключений, стала источником их силы. Холод, скудость природы и постоянные штормы выпестовали качества, необходимые строителям империи. Унылые и бесплодные пустоши обучили своих детей добывать свет и тепло. Голландцы на Капе росли и крепли в суровом, но здоровом климате, не пытаясь проникнуть в глубь страны, поскольку их было мало, а все необходимое для жизни можно было найти вблизи побережья. Они строили дома, снабжали Голландскую Восточно-Индийскую Компанию припасами и водой, постепенно обрастали маленькими городками, подобными Винбергу (Wynberg), Стеленбошу (Stellenbosch), расселялись вдоль склонов, ведущих к центральному плоскогорью, раскинувшемуся на пятнадцать сотен миль от края Кару до долины Замбези. Три сотни гугенотских эмигрантов - лучшая кровь Франции, словно пригоршня отборных семян, внесли утонченность и духовность в твердый тевтонский характер. Пристально всматриваясь в историю норманнов и гугенотов, мы замечаем, как Божественная рука неутомимо черпает из их кладовых и орошает иные нации этими великолепными зернами. Франция не основала других стран, как ее великая соперница, зато обогатила каждую из них лучшим и отборнейшим, что у нее было. Rouxs, Du Toits, Jouberts, Du Plessis, Villiers и множество других французских имен можно запросто встретить в Южной Африке.
Более сотни лет документированной истории колонии увековечили неторопливое расселение африканеров по бесконечным пространствам вельда, лежащим к северу. Разведение скота превратилось в индустрию, но в стране, где одной овце необходимо шесть акров пастбищ, даже маленькому стаду требуется большая ферма. Шесть тысяч акров стали обычным размером, за который правительству выплачивалась ежегодная рента в пять фунтов. Болезни, пришедшие в Африку вместе с белым человеком, так же как в Америке или Австралии, оказались роковыми для коренных жителей, и эпидемии оспы расчистили страну для новых хозяев. Со временем колонисты продвигались на север все дальше и дальше, то там, то здесь основывая небольшие городки, подобные Грааф-Рейнету (Graaf-Reinet) и Свеллендаму (Swellendam), в которых голландская реформистская церковь и лавка по продаже самого необходимого являлись культурным ядром для немногих рассеянных по округе ферм. Уже первые поколения колонистов проявили то неприятие контроля и отчужденность от Европы, которые в дальнейшем стали наиболее яркой чертой буров. Даже влияние Голландской Компании (старшего, но менее значительного брата индийской "Джон Компани") вызывало их протест. Однако местные волнения были едва заметны на фоне всемирных катаклизмов, последовавших за Французской Революцией. В 1814 году, после двадцати лет титанической борьбы между Англией и Францией, сотрясавшей весь мир, при подведении итогов игры и вручении призов, Капская Колония досталась Британской Империи.
Во всей нашей обширной коллекции владений, возможно, нет другого, право собственности на которое было бы бесспорнее. Мы получили его по праву завоевателя и по праву покупателя. В 1806 году наши войска высадились на Капе, разбили местные силы самообороны и захватили Кейптаун. В 1814 году мы заплатили огромную сумму в шесть миллионов фунтов капскому штатгальтеру за уступку этой и некоторых других Южно-Африканских земель. Возможно, в ходе начавшегося всеобщего передела, эта сделка была совершена слишком поспешно и, как следствие, небрежно. В качестве перевалочного пункта на пути в Индию, место выглядело ценным, но сама страна производила впечатление малоприбыльной и пустынной. Что бы подумали в Каслри (Castlereagh) или Ливерпуле, взгляни они сейчас на список приобретенного за шесть миллионов. В этом перечне благо смешалось с проклятием; девять жестоких Кафрских войн, величайшие в мире алмазные копи, богатейшие золотые шахты, две дорогостоящие бесславные кампании с людьми, которых мы уважаем, и, в конце концов, надеемся, мирная и процветающая Южная Африка, с равными правами и равными обязанностями для всех. Будущее этих земель многообещающе, и если мы справедливо оценим случившееся, то увидим, что стали сильнее, богаче и уважаемее, поскольку в прошлом, наши владения здесь никогда не простирались дальше выстрела корабельных орудий. Несомненно, самые трудные деяния и есть самые выдающиеся, и, оглянувшись назад, наши потомки увидят, что долгий путь борьбы, с его бедствиями и успехами, потоками крови и золота, всегда вел к великой и бессмертной цели.
Документы, подтверждающие право собственности на территорию - вещь неоспоримая, но в условиях договора было одно значительное и угрожающее упущение. Океан отмечал границу с трех сторон, оставляя четвертую неопределенной. Нидерланды не сказали ни слова: ни границы, ни предложения обсудить вопрос. Приобрела ли Великобритания те обширные территории, что раскинулись за цепочкой поселений, или недовольные поворотом событий голландцы вольны двинуться дальше и основать новое государство, которое станет преградой на пути англо-кельтских колонистов. В этом вопросе прятался росток всех будущих проблем. Американцы могут понять суть вопроса, представив, что после основания Соединенных Штатов голландцы, проживающие в штате Нью-Йорк, погрузились в фургоны и переселились западнее, основав новое государство под новым флагом. Затем, когда американцы достигли бы этих новых западных штатов, они бы столкнулись с той же проблемой, которая встала перед нами. Если бы они обнаружили, что эти новые Штаты непримиримо антиамериканские и чрезвычайно консервативны, они прочувствовали бы все те трудности, с которыми столкнулись наши политики.
Ко времени перехода под британский флаг на Капе насчитывалось около тридцати тысяч колонистов - голландцев, французов и немцев. Все они были рабовладельцами, и число рабов было почти равным. Полное слияние британцев и поселенцев, казалось, имело хорошие перспективы, принимая во внимание общие корни и то, что их религиозные убеждения разнились лишь степенью фанатизма и нетерпимости. Пять тысяч британских эмигрантов, прибывших в 1820 году, поселились на восточной границе колонии, и с этого времени начался медленный, но постоянный приток англоязычных иммигрантов. Новой администрация колонии были свойственны как все достоинства, так и все недостатки британского владычества: снисходительность, справедливость, честность наряду с бестактностью и непоследовательностью. В целом, возможно, она поступило бы правильно, оставив все как есть. Попытка изменить привычки наиболее консервативных представителей тевтонской расы оказалась рискованным предприятием и привела к длинной цепи осложнений. Имперскому Правительству всегда были свойственны благородный и филантропический взгляд на права коренных народов и требование к соблюдению закона. Мы, не без оснований, считаем, что британская юстиция если и не совсем слепа, то, по крайней мере, безразлична к цвету кожи. Точка зрения великолепно аргументированная и теоретически безупречная, но способная вызвать раздражение, будучи навязанной бостонскими моралистами или лондонскими филантропами людям, чье общество целиком построено на посылке о неполноценности черной расы. Такие люди сами для себя определяют законы морали и не желают, чтобы кто-то, живущий в совершенно иных условиях, предписывал им нормы поведения. Они чувствовали, и не без основания, всю убогость той дешевой нравственности, которую безмятежные, добропорядочные обитатели Бейкон-Стрит (Beacon Street) или Белгрейв-Сквер (Belgrave Square) предписывали в отношениях между белым хозяином и его слугой - то ли дикарем, то ли ребенком. Две ветви англо-кельтской расы споткнулись об одну проблему, и каждую ожидали неприятности.
Британское правительство в Южной Африке всегда играло непопулярную роль друга и защитника слуг-туземцев. Именно на этой почве возникли первые трения между старыми поселенцами и новой администрацией. Выступление, сопровождавшееся кровопролитием, последовало за арестом голландского фермера, дурно обращавшегося со своими рабами. Оно было подавлено, а пять участников повешены. Это наказание было незаслуженно суровым и в высшей степени неблагоразумным. Храбрая раса может простить жертвы на поле боя, но ни когда не простит погибших на эшафоте. Создание политических мучеников - пример крайнего безрассудства в государственных делах. По правде говоря, арест производили два голландца, голландцем был и судья, вынесший приговор, правда и то, что британский губернатор был на стороне милосердия, но все это забыли в стремлении создать из инцидента политический и расовый капитал. Стойкое чувство обиды особенно окрепло после "рейда Джеймсона", когда казалось, что лидерам этого злосчастного предприятия не миновать виселицы. Какая разница между фермой на Кукхауз Дрифт (Cookhouse Drift) и Преторией? Англичанина должны повесить, как повесили датчанина в 1816. Слейтерс Нек (Slagter's Nek) - вот развилка, где разошлись дороги британского правительства и африканеров.
В скором времени раскол стал еще глубже. Британцами проводились неблагоразумные легкомысленные эксперименты с местным управлением и местными обычаями, а также с заменой голландского языка английским в судах. С излишним великодушием британское правительство отнеслось к Кафрским племенам, совершившим в 1834 году набеги на приграничных фермеров. И, наконец, отмена рабства по всей Британской империи, осуществленная в том же году, раздула слабо тлеющее недовольство в живое пламя.
Надо отметить, что в данном случае Британские филантропы собирались заплатить за то, что они считали правильным. Это была благородная общенациональная, акция моральный аспект которой явно опережал свое время. Британский парламент должен был проголосовать выделение огромной суммы в двадцать миллионов фунтов на выплату компенсации рабовладельцам, и таким образом устранить зло, к которому метрополия не имела прямого отношения. Было ясно, что действовать необходимо быстро, пока колонии не обзавелись собственными правительствами, заинтересованными в сохранении текущего положения дел. С ворчанием и стонами добропорядочный британский домовладелец извлек кошелек из кармана и заплатил за то, что он считал правильным. Если особая милость Господняя отмечает добродетельные деяния, не приносящие в этот мир ничего, кроме невзгод, то мы, несомненно, ее заслужили. Мы лишились денег, мы разрушили наши Вест-Индийские колонии, мы посеяли неприязнь в Южной Африке, конца которой не видно. При всем этом, если бы пришлось все повторить сначала, несомненно, мы поступили бы также. Следование соображениям наивысшей морали может оказаться наивысшей мудростью, когда наполовину рассказанная история, наконец, подойдет к концу.
Но методы осуществления задуманного по благородству сильно уступали принципам. Выяснилось, что страна не успела подготовиться к новым условиям. На Южную Африку отводилось три миллиона фунтов, что означало 16-17 фунтов за раба - сумму, значительно меньше стоимости на местных рынках. К тому же компенсация выплачивалась в Лондоне, и фермеры, вынужденно имя дело с посредниками, теряли в цене еще больше. По всему Кару, в каждом городке, в каждом кемпе, вспыхивали стихийные собрания исполненных негодования африканеров. В них загорелся старый голландский дух - дух людей, ломающих любые преграды. В сложившихся условиях восстание не имело перспектив, зато на севере простирались обширные свободные земли. Жизнь странников не пугала этих людей, а запряженные быками огромные повозки служили им и средством передвижения, и домом, и крепостью - точно в таких фургонах их предки когда-то прибыли в Галлию. Они погрузили свой скарб, заложили гигантские упряжки, женщины забрались внутрь, мужчины, с длинноствольными ружьями, пошли рядом, и Великий Исход начался. Свои стада и отары, за которыми присматривали дети, голландцы забрали с собой. Вот маленький десятилетний оборванец, подгоняя волов, щелкает бичом из кожи носорога, являя собой крохотную песчинку в гигантском потоке, но приглядитесь к нему повнимательнее, ведь его имя - Поль Стефанус Крюгер.
Это необычное для нашего времени переселение, сравнимо разве что с исходом мормонов из Нову в поисках благословенной Юты. В северном направлении, до самой Оранжевой Реки, местность была исследована и, хотя редко, но заселена, зато дальше раскинулись земли, куда не проникал никто, кроме отважных охотников и искателей приключений. По случайности, если в людских делах, в самом деле, имеет место случай, зулусы завоевали эти места, но не стали их заселять. Здесь обитали лишь карликовые бушмены - отвратительные дикари, низшая из человеческих рас. Отличные пастбища и богатые почвы нравились эмигрантам. Они двигались обособленными мелкими партиями, но их общее число, как свидетельствуют историки, было довольно значительно, составляя от шести до десяти тысяч, или около четверти всего населения Колонии. Многие выбрали местом сбора высокий пик на восток от Блумфонтейна, там, где позже возникла Оранжевая Республика. Некоторых постигла горькая судьба. Отряд переселенцев был вырезан грозными матабеле - одним из зулусских племен. Оставшиеся в живых объявили аборигенам войну, и проявили в этой первой кампании необычайную изобретательность, изобретательность, ставшую в дальнейшем их наиболее отличительной воинской чертой. Отряд, вышедший на битву, насчитывал сто тридцать пять фермеров. Зулусы выставили двенадцать тысяч бойцов, вооруженных копьями. Противоборствующие стороны сошлись на реке Марико близ Мафекинга. Буры так искусно комбинировали использование лошадей и ружей, что, без потерь со своей стороны, вывели из строя до трети чернокожих воинов. Они, выдерживая дистанцию, и, оставаясь вне досягаемости вражеских ассегаев, открывали беглый огонь, затем садились на коней и занимали новую позицию. Когда дикари пускались в погоню, буры отъезжали, когда преследователи останавливались, они также останавливались, и вновь пускали в дело ружья. Простая, но эффективная тактика. Если вспомнить, сколько раз с того времени наша собственная кавалерия противостояла дикарям во всех частях света, то можно только горько сожалеть, что нашей наиболее отличительной чертой является игнорирование чужих боевых традиций.
Победа "вуртреккеров" (первопроходцев) очистила всю территорию между Оранжевой Рекой и Лимпопо, известную теперь как Трансвааль и Оранжевая Республика. Тем временем другой отряд эмигрантов вторгся в места, известные как Наталь, и нанес поражение Дингаану - великому вождю зулусов. Не имея возможности воспользоваться эффективной тактикой, примененной в битве с матабеле, ввиду присутствия семей, буры вновь проявили присущую им сообразительность, и встретили зулусских воинов из-за кольца повозок, образовавших крепость. Мужчины вели огонь, в то время как женщины заряжали ружья. Погибло шесть бюргеров и три тысячи зулусов. Будь этот прием использован сорок лет спустя, против тех же самых зулусов, нам не пришлось бы скорбеть о несчастии Исандхлаваны.
И вот в конце великого похода, после преодоления многочисленных трудностей, бесконечных пространств, борьбы с суровой природой, стычек с дикарями буры увидели то, что они менее всего желали бы видеть, то, от чего они забрались в такую даль - флаг Великой Британии. Буры заняли Наталь изнутри, а англичане, опередив их, сделали то же самое с моря. Маленькая колония британцев обосновалась в Порт-Натале, известном нынче, как Дурбан. Британское Правительство находилось в нерешительности относительно дальнейшей судьбы колонии, и только завоевание бурами Наталя, подтолкнуло его к провозглашению этих мест британской территорией. Одновременно Правительство приняло новую недружелюбную по отношению к бурам доктрину, гласившую, что британские подданные не могут отказаться от своего гражданства, и что куда бы ни направились, бродящие по африканским просторам фермеры они считались всего лишь британскими пионерами. Чтобы закрепить свои притязания, в 1842 году на сторожевой пост, к нынешнему Дурбану, с которого Великая Британия начала строить новую колонию, были отправлены три роты. Буры подстерегли эту горстку солдат и частично уничтожили, с тех пор не раз повторяя подобный фокус с приемниками несчастных. Выжившие в перестрелке построили форт и держали оборону (как многократно поступали англичане и в будущем), пока прибывшее подкрепление не разогнало фермеров. Удивительно, как в истории одна и та же исходная посылка всегда ведет к одинаковому результату. Эта первая стычка - символ всех наших последующих военных столкновений с бурами. Наша неуклюжая прямолинейная атака, поражение, бессилие фермеров перед простейшими укреплениями - одна и та же история повторялась вновь и вновь, различаясь лишь масштабами. Наталь стал британской колонией, и большинство буров, с горечью в сердце, побрели на север и восток, делясь своими обидами с братьями в Оранжевой Республике и Трансваале.
Было ли у них право говорить о несправедливости? Трудно оставаться на высоте философской беспристрастности, позволяющей историку объективно судить о событиях, в которых его страна выступает одной из участниц конфликта. Но, по крайней мере в данном случае, мы можем признать - справедливость была не на нашей стороне. Наше присоединение Наталя не было определенным, и именно буры, а не мы сломили кровожадных зулусов, бросавших тень на всю страну. Трудно, после подобных испытаний и подвигов, повернуться спиной к только что завоеванной изобильной территории и уйти на голые пастбища Верхнего Вельда. Буры вынесли из Наталя тяжелое чувство оскорбленного достоинства, которое добавило свою порцию яда в наши отношения. Но, в конечном итоге, эта мелкая стычка солдат с эмигрантами оказалась значительным событием, отбросив буров от моря и ограничив их амбиции сушей. Если бы дела приняли иной оборот, к морским нациям добавился бы новый и, возможно, грозный флаг.
Силы эмигрантов, расселившихся на огромном пространстве между Оранжевой Рекой на юге и Лимпопо на севере, постоянно пополнялись за счет соплеменников, прибывавших из Капской Колонии, пока их общее число не достигло приблизительно пятнадцати тысяч. Это население проживало на территории размером с Германию, что больше чем Пенсильвания, Нью-Йорк и Новая Англия. Их, в высшей степени демократичная, форма государственного управления, опиралась на исключительный индивидуализм, и не подразумевала высокой степени сплоченности. Войны с кафрами, страх и неприятие британского правительства - вот узда, держащая их вместе. Они плодились и разрастались, словно неудержимая поросль, попавшая в благодатную почву. Трансвааль наполнился маленькими процветающими сплоченными общинами, постоянно грызущимися между собой, точно так же, как они ссорились с властями на Капе. Лиденбург, Зоутпансберг и Потчефструм не раз были готовы направить ружья друг против друга. На юге, между Оранжевой Рекой и Ваалем, вообще не было правительства, винегрет из голландских фермеров, басуто, готтентотов и полукровок находился в состоянии постоянного брожения, не признавая авторитет ни Британии, ни Трансваальской Республики. Наконец этот хаос стал нестерпимым, и в 1848 году мы разместили в Блоумфонтейне гарнизон, присоединив данный район к Британской Империи. Буры предприняли тщетную попытку сопротивления у Бумплатса, но, после единственного поражения, вынуждены были принять размеренный порядок цивилизованного правления.
В этот период Трансвааль, где осело большинство буров, потребовал от Британского Правительства твердого и окончательного признания своей независимости. Большая пустынная страна, мало что родящая, кроме отличных стрелков, не прельщала Колониальный Департамент, и последний согласился на ограничение своих полномочий. Две стороны подписали конвенцию, известную как "Сенд-Риверская Конвенция", ставшую поворотным пунктом истории Южной Африки. Таким образом, Британское Правительство гарантировало бурским фермерам право самим решать свои проблемы, жить по собственным законам, без какого либо вмешательства со стороны Британии. Особым пунктом оговаривалось уничтожение рабства и, довольствуясь этой оговоркой, англичане умыли руки, полагая, что вопрос, наконец, решен. Так Южно-Африканская Республика начала свое формальное существование.
В тот же год образовалось второе государство - Свободная Оранжевая Республика, при этом Великую Британию вытеснили с территории, которую она оккупировала восемь лет. К этому моменту в Европе обострился Восточный Вопрос, и над миром сгустились тучи большой войны. Британские политики чувствовали, что их обязательства обременительны в любой части света, а аннексия Южной Африки, в частности, всегда выглядела приобретением сомнительной ценности, сопровождаемым верными проблемами. Против воли значительной части жителей, сейчас трудно сказать, большинства или меньшинства, мы полюбовно вывели свои войска в точности, как Римляне вывели армию из Британии, и новая республика получила абсолютную независимость. В ответ на петицию, поданную противниками отвода войск, Домашнее Правительство выделило сорок восемь тысяч фунтов компенсаций пострадавшим от перемен. Какие бы исторические обиды не имел Трансвааль на Великую Британию, мы можем, по крайней мере в одном случае, заявить - в отношении Оранжевой Республики наша совесть чиста. Так в 1852 и в 1854 родились эти крепкие государственные образования, способные держать в постоянном напряжении вооруженные силы империи.
Тем временем Капская Колония, несмотря на случившийся раскол, благоденствовала, и число ее обитателей (англичан, немцев, голландцев), превысило двести тысяч человек, при незначительном доминировании голландцев. В соответствии с либеральной колониальной политикой, пришло время обрезать пуповину и разрешить молодой нации самой определять собственную судьбу. В 1872 году колония получила полное самоуправление, а Губернатор, как представитель Королевы, сохранил лишь право вето на законодательные решения, на деле никогда не применявшееся. В соответствии с этой системой, голландское большинство колонии имело шанс привести к власти своих представителей и склонить правительство на про-голландский путь, что оно и сделало. Были восстановлены голландские законы, и голландский язык, наравне с английским, стал официальным. Чрезвычайное великодушие законов и бескомпромиссность, с которой они выполнялись, контрастировали с оскорбляющим английский дух неравноправным положением британских поселенцев в Трансваале, вызывавшем крайнее негодование на Мысе. Голландское правительство правило британцами в британской колонии, в то время как буры не давали англичанам права голоса в муниципальном совете города, англичанами же построенном. К несчастью "зло, сотворенное человеком, остается и после его смерти" - невежественный бурский фермер продолжал воображать, что его южные родственники все еще находятся в кабале, подобно тому, как ирландский эмигрант до сих пор рисует в своем воображении Ирландию под гнетом чужеземной церкви и "антипапских" законов.
Двадцать пять лет после Сенд-Риверской Конвенции бюргеры Южной Африки продолжали свое беспокойное, требующее постоянного напряжения существование, неутомимо сражаясь, то с дикарями, то между собой, время от времени пиная маленькую голландскую республику на юге. Полутропическое солнце пробудило необычные ферменты во флегматичной крови бывших жителей "Страны Сардин", и произвело расу, соединившую в себе буйство и неугомонность юга с непреодолимым упорством севера. Чрезвычайная жизнеспособность и неукротимые амбиции породили распри и соперничество, достойные средневековой Италии, а летопись междоусобиц этого маленького сообщества подобна главе из "Истории Флоренции" Гвиччардини. Следствием всего этого явился полный беспорядок. Бюргеры не платили налоги, казна пустовала, свирепые кафрские племена угрожали с севера, а зулусы с востока. Утверждение сторонников Англии, что наша интервенция спасла бюргеров - несомненное преувеличение, поскольку любой человек, читавший военную историю буров, не может не признать, что они вполне могли противостоять и зулусами и секукуни. Но вторжение дикарей бесспорно ожидалось, и разбросанные фермы бесспорно были открыты для нападения кафров, точь-в-точь, как усадьбы американских колонистов, когда индейцы выходили на "тропу войны". Сэр Теофил Шепстоун, британский комиссар, после трехмесячного изучения вопроса решил все проблемы простой аннексией страны. Факт, что он вступил во владение территорией, опираясь на взвод солдат, подтвердил правильность расчетов на отсутствие вооруженного сопротивления. Таким образом, в 1877 году произошло полное аннулирование Сенд-Риверской Конвенции, и началась новая глава в истории Южной Африки.
Похоже, во время аннексии особых вспышек страстей не наблюдалось. Людей, явно уставших от распрей, более занимали собственные проблемы. Президент выразил формальный протест и переехал в Капскую Колонию, где получил пенсию от Британского Правительства. Хотя большинство буров подписало меморандум против аннексии, было немало и приверженцев иной точки зрения. Сам Крюгер принял должность от Правительства. Все говорило о том, что люди, если ими благоразумно управлять, будут селиться под британским флагом, и казалось, задержись Шепстоун с аннексией, буры сами попросили бы присоединения. Возможно, имей они право непосредственно избирать правительство, даже самые отъявленные бунтари предпочли бы бросать свои протесты в урны для голосования, а не всаживать их в головы наших солдат.
Однако Империи всегда не везло в Южной Африке, а в данном случае - особенно. Не по злой воле, а лишь из-за большого количества проблем, задержек и проволочек, обещанное не выполнялось. Буры, с их здравым взглядом на жизнь, не понимали многословного тягучего стиля работы наших государственных учреждений и считали двуличием то, что на самом деле являлось бюрократической волокитой и тупостью. Если бы трансваалеры подождали еще, они получили бы свой Фольксрад и все, что хотели. Но Британское Правительство, до того как исполнить обещания, хотело уладить другие местные проблемы - избавится от секукуни и сломить зулусов. Задержку восприняли с негодованием. Не повезло нам и с губернатором. Бюргеры - простой народ, и они любят время от времени выпить чашку кофе с человеком, пытающимся ими управлять. Триста фунтов в год выделял Трансвааль своему Президенту на кофе, это говорит о многом. Мудрый администратор всегда поддержит человечные и демократичные обычаи своих подданных. Сэр Теофил Шепстоун так и делал. Сэр Оуэн Ленион - нет. Итак, бюргеры не получили ни Фольксраада, ни кофе, и закономерным итогом подобной политики стал быстрый рост общественного недовольства. Хотя за три года британцы дважды разбили орды дикарей, угрожавшие колонии, и восстановили финансы, политическая власть, в интересах которой было важно подчеркивать выгоды аннексии в глазах буров, сама ослабляла свои позиции.
Стоит лишний раз подчеркнуть, что мотивы данной аннексии - исходной точки наших проблем, до сих пор толкуются превратно. В то время в действиях Британии не было эгоистичных интересов. Еще не было копей Ранда, и ничто не соблазняло алчных. Пустая казна и две войны с дикарями - таково полученное нами наследство. Будет честно признать, что страна, находясь в расстроенном состоянии, была не способна к самоуправлению и являлась источником постоянных неприятностей и угроз для соседей. Наши действия не содержали ничего постыдного, хотя выглядят своевольными и неблагоразумными.
В декабре 1880 буры восстали. Каждая ферма снарядила своих стрелков, избравших местом встречи окрестности ближайшего британского форта. По всей стране небольшие британские отряды оказались окружены и блокированы фермерами. Стандертон, Претория, Потчефстроом, Лиденбург, Ваккерстроом, Рустенберг и Марабастад выдержали осаду до конца войны. На открытых просторах нам повезло меньше. У Бронкхорст-Спруйт неприятель, не понеся потерь, расстрелял из засады небольшой британский отряд. Хирург, оказывавший помощь, в своих записях отметил, что в среднем на человека приходилось пять ран. У Лейнгс-Нэк британцы пытались атаковать высоту, удерживаемую бурскими стрелками. Половина наших людей была убита или ранена. Ингого может быть названо схваткой с неясным исходом, хотя наши потери превосходили потери противника. Наконец, последовал разгром у Манджубы, где четыре сотни пехотинцев удерживавших высоту были разбиты и рассеяны роем метких стрелков, наступавших под прикрытием валунов. На деле эти бои представляли собой лишь небольшие стычки, и последуй за ними победа британцев, о них бы вряд ли сегодня вспоминали. Но выигранные столкновения помогли бурам достичь своей цели, что и придало им явно завышенное значение. Кроме всего прочего эти бои явили начало новой эры в военном деле, преподав нам главный, но плохо усвоенный урок: солдата делает солдатом ружьё, а не муштра. Вызывает недоумение тот факт, что британские высокопоставленные военные, несмотря на горький опыт, продолжали выделять для обучения стрельбе лишь три сотни патронов в год. Они оставались приверженцами системы залпового огня, не подразумевающего индивидуальный выбор цели стрелком. Имея за плечами опыт Первой Бурской войны, они ничего не изменили ни в тактике, ни в стрелковой подготовке, чтобы подготовить солдат ко Второй. Ценность конных стрелков, меткая стрельба на любой дистанции, искусство маскировки игнорировалось в равной степени.
За поражением у Маджубы последовала полная капитуляция правительства Гладстона - акт, не имеющий аналогов в современной истории - то ли проявление высшей степени трусости, то ли безмерного великодушия. Недостойно великану убегать от карлика до начала драки, но еще недостойнее сдаваться, будучи трижды сбитым с ног. Имея количественное превосходство британских сил на военном театре, Генерал заявил, что держит противника в руках. В своих расчетах мы были введены фермерами в заблуждение, и, возможно, задача Вуда и Робертса была тяжелее, чем они себе представляли, но, по крайней мере на бумаге, противника можно было сокрушить без особого труда. Таково было мнение общества, когда оно благородно согласилось остановить занесенный меч. Его мотивы, в отличие от действий политиков, несомненно, определялись принципами морали и христианской добродетели. Общество считало, что аннексия Трансвааля будет вопиющей несправедливостью, что фермеры имеют право на свободу, за которую они сражались, и что недостойно великой нации продолжать неправую войну ради мести. Это был верх идеализма, в конечном счете спровоцировавший повторение конфликта.
Перемирие, заключенное 5 марта 1881 года, закончилось подписанием мира 23 числа того же месяца. Правительство, неоднократно отвергавшее мирное решение в прошлом, под давлением силы пошло на неуклюжий компромисс. Но политику возвышенного идеализма и христианской морали надо проводить последовательно, в противном случае не стоит и пытаться. Очевидно, если считать аннексию несправедливой, Трансваалю следовало вернуть положение, определенное Сенд-Риверской Конвенцией. Но Правительство, по ряду соображений, не могло пойти столь далеко. Оно изворачивалось, торговалось, увиливало от прямого ответа, пока Трансвааль не оказался курьезным гибридом, какого не видел мир. Республика в системе монархии, прислушивающаяся к Колониальному Офису и упоминаемая в новостных заголовках "Таймс" под заголовком "Колонии", автономия, объект неопределенного сюзеренитета, пределы которого не брался объяснить никто. В общем, утвердив все эти оплошности и недочеты, Преторианская Конвенция продемонстрировала, что в злополучном 1881 году наши политические и военные предприятия велись одинаково плохо.
С самого начало было очевидно, что подобное нелогичное и спорное соглашение не имело шансов стать окончательным. И действительно, не успели высохнуть чернила на бумаге, как началась агитация за его пересмотр. Буры, справедливо считая себя победителями в войне, желали собрать все плоды победы. С другой стороны, лояльность англоговорящих колонистов подверглась тяжелому испытанию. Представители гордой англо-кельтской расы не привыкли к унижению, а тут, благодаря поведению Домашнего Правительства, они внезапно оказались в роли мальчиков для битья. Конечно, жители Лондона могли утешать уязвленную гордость мыслью о своем великодушии, но каково было британскому колонисту в Дурбане или Кейп-Тауне, не по своей воле, не имея никакого голоса при заключении соглашения, вдруг обнаружить себя человеком второго сорта в сравнении с соседом-голландцем. Соблюдай Трансвааль дух конвенции, болезненное чувство досады, возможно, со временем исчезло бы, но вместо этого, за последующие восемнадцать лет оно разрослось до чудовищных размеров. Все эти годы наши люди видели, или думали, что видят, как за очередной уступкой следует новое требование, и были уверены, что голландские республики хотят в Южной Африке не равенства, но господства. Профессор Брюс, доброжелательный критик, лично изучивший страну и вопрос, в своих записках отметил, что буры видят в нашем поведении не великодушие и гуманность, а лишь слабость и страх, поскольку будучи прямодушной расой, они без задней мысли приписывают свои чувства соседям. Можно ли удивляться, что с тех пор Южная Африка постоянно находилась в состоянии брожения, а британские африканеры, с неведомой в Англии страстью, ждали часа мести.
После войны управление Трансваалем попало в руки триумвирата, но уже через год Крюгер стал президентом, и оставался на этой должности восемнадцать лет. Его карьера правителя подтверждает мудрость неписаного положения американской конституции, ограничивающего срок пребывания на подобной должности. Правление, длящееся в течение половины жизни поколения, неминуемо превратит человека в диктатора. Однажды Старый Президент, с присущей ему простоватостью и хитрецой, сказал, что хорошего быка, ведущего упряжку, жалко менять. Однако если животному позволяют самому выбирать путь, даже хороший бык затащит фургон в болото.
Три года республика бурлила. Зная, что при площади, равной Франции, её населяло всего 50 000 человек, любой предположит, что в этой стране каждому найдется уединенное местечко. Но бюргеры продолжали расползаться через границы во всех направлениях. Президент кричал, что его заперли в краале, и настойчиво пытался выбраться наружу. Планировался большой поход на север, к счастью не состоявшийся. На востоке буры совершили успешный набег на Зулуленд. Не обращая внимания на британцев, оторвали от страны одну треть и присоединили к Трансваалю. К западу, они вторглись в Бечуаналенд, и, наплевав на соглашение трехлетней давности, основали две новые республики: Гошен и Стелланд. В 1884 году столь вызывающее поведение принудило Великую Британию организовать новую экспедицию под командованием сера Чарльза Уорена. Перед ним поставили задачу вышвырнуть флибустьеров из страны. Возникает закономерный вопрос, почему буров обзывают разбойниками, а основателей Родезии пионерами? Можно попытаться ответить следующим образом: соглашение определило Трансваалю границы, которые он нарушил, в то время как Британия, продвигаясь на север, не нарушала никаких обязательств. Отдаленным результатом этих неурядиц явилось событие, перед которым померкли все предыдущие драмы Южной Африки.
В очередной раз ворчащие налогоплательщики извлекли из карманов кошельки и отдали около миллиона фунтов на поддержку полицейских сил, необходимых для призвания нарушителей договора к порядку. Об этих фактах стоит помнить, когда мы оцениваем моральный и материальный урон, понесенный Трансваалем в результате непродуманного и глупого предприятия, именуемого "Рейдом Джеймсона".
В 1884 году трансваальская депутация посетила Англию, где, благодаря своей настойчивости, превратили неуклюжую Преторианскую Конвенцию в еще более несуразную Лондонскую. Все изменения в договоре касались усиления позиции буров, и даже повторная успешная война не дала бы им столько, сколько подарил Лорд Дерби в мирное время. По предложению буров Трансвааль переименовали в Южно-Африканскую Республику - акт, зловеще предвещавший расширение ее территории в будущем. Одновременно ослаблялся контроль Великой Британии за внешней политикой буров, хотя право вето сохранялось. Но самый большой и неиссякаемый источник будущих проблем лежал в одной допущенной оплошности. Сюзеренитет - расплывчатый термин, а в политике, как и в теологии, чем туманнее предмет, тем более он волнует страсти и воображение человека. Сюзеренитет был провозглашен в преамбуле первого договора, в то время как во втором ни разу не упоминался. Был ли он отменен? Англичане считали, что изменились лишь статьи договора, а преамбула оставалась годной для обоих соглашений. Они указывали, что в этой же преамбуле был провозглашен не только сюзеренитет, но и независимость Трансвааля, следовательно, если теряет силу одно, то должно терять и другое. Буры возражали, указывая, что вторая Конвенция имела собственную преамбулу, которая заменила первую. Этот вопрос настолько специфический и в то же время важный, что в высшей степени достоин рассмотрения третейским судом, возможно, Высшим Судом Соединенных Штатов, и если решение будет вынесено против Великой Британии, мы должны его принять смиренно, как достойное наказание за небрежность чиновников, не удосужившихся вразумительно отразить нашу точку зрения. Керлейл говорил, что политические ошибки всегда заканчиваются разбиванием чьей-то головы, в большинстве случаев совершенно невинной. Мы закончили историю политических ошибок и переходим к разбитым головам.
Таков краткий обзор событий, имевших место до подписания Конвенции, определившей, или, вернее, не сумевшей определить статус Южно-Африканской Республики. Теперь мы должны оставить вопросы большой политики и взглянуть на внутренние дела этого государства, и в особенности на цепь событий, более других волновавших умы наших соотечественников со времен Индийского Мятежа.
Глава 2 ПРИЧИНА ССОРЫ
Видимо, существует какая-то тонкая связь между пустынностью и бесплодностью ландшафта и ценностью минералов, залегающих под ней. Скалистые горы Американского Запада, иссушенные равнины Западной Австралии, скованные льдом ущелья Клондайка и голые склоны Витватерсрандского вельда - крышки сундуков хранящих величайшие сокровища мира.
О существовании золота в Трансваале было известно и раньше, но только в 1886 году стало ясно, что месторождения, находящиеся в тридцати милях южнее столицы, необычайно богаты. Содержание золота в местном кварце не особенно высоко, нет и жил значительной толщины. Особенность шахт Ранда состоит в равномерном распределении металла по всей толще формации, что позволяет наверняка намечать участок под разработку. Такая безрисковость необычна для добычи золота. Это в большей степени карьеры, чем шахты. Добавьте сюда факт, что рудные жилы, обычно находимые случайно, в данном случае прослеживаются на громадную глубину, сохраняя на всем протяжении то же содержание золота, что и у поверхности. Заниженные оценки определяют ценность золотых запасов в семьсот миллионов фунтов.
Ясно, какой эффект произвело подобное открытие. В страну повалили толпы искателей приключений, часть из них была востребована, часть нежеланна. Определенные обстоятельства отталкивали от этих мест буянов и всякого рода сорвиголов, обычно стремящихся на вновь открытые золотые поля. Здесь не было шурфов, способных привлечь к себе авантюристов-одиночек, не было самородков, сверкающих сквозь муть промывочных ковшей, как в Балларате, возмещавших калифорнийским золотоискателям "сорок девятого года" все невзгоды пути и изнурительный труд. Нет, в этих местах успех могло принести только тщательно продуманное использование машин, что было под силу лишь капиталу. Менеджеры, инженеры, шахтеры, технические эксперты, торговцы и посредники, наживающиеся на них - в этой массе пришельцев-"уитлендеров", представленных всеми расами мира, несомненно, преобладала англо-кельтская кровь. Лучшими инженерами были американцы, лучшими шахтерами - корнуэльцы, лучшими управляющими - англичане. Деньги на основание шахт в большинстве случаев шли из Англии, однако со временем проявились и германо-французские интересы, и в настоящий момент эти совместные предприятия по мощности сравнимы с английскими. Вскоре численность населения центров горнодобычи, состоявшее преимущественно из молодых людей выдающихся умственных способностей и энергии, превысило численность всей бурской общины.
Ситуация была исключительной. Я уже предлагал рассмотреть ситуацию на примере Америки, представив, что голландцы Нью-Йорка переселились на запад и основали в высшей степени ретроградное антиамериканское государство. Продолжим аналогию, допустив, что новое государство расположено в Калифорнии, чье золото вызвало громадный наплыв американских граждан, превосходящих по численности коренных обитателей. Представим, что этих граждан обложили тяжелыми налогами и обходятся с ними несправедливо, услышим, как они своими жалобами на притеснения оглушают Вашингтон. Представив все это, мы получим картину отношений между Трансваалем, уитлендерами и Британским Правительством.
То, что уитлендеры действительно подвергались безосновательным притеснениям, никто не может отрицать. Перечислить последние просто невозможно, поскольку беззаконие омрачало всю их жизнь. Не было ни одной обиды, принудившей Бура покинуть Капскую Колонию, которую он не нанес бы теперь уитлендерам. Желание господствовать над другими - грех простительный в 1835, разросся 1895 в до чудовищных размеров. Простые жизненные ценности, присущие фермеру, пали перед искушением золотом. Даже часть провинциальных буров, пусть и в малой степени, оказалась поражена этой болезнью, правительство же Претории превратилось в коррумпированную олигархию, корыстную и некомпетентную. Чиновник и привилегированный Голландец распоряжались потоком золота, лившимся из шахт, в то время как горемыку Уитлендера, обеспечивающего почти все налоговые поступления в казну, обирали на каждом шагу. Над ним потешались, смеясь его попытками добиться права голоса, и мирно устранить беззаконие и страдания, отравлявшие ему жизнь. Он не был безрассудной личностью. Напротив, подобно городу, осажденному неприятелем, он был терпелив до неприличия. Но его положение стало несносным, и после неоднократных попыток мирно договориться, после многочисленных раболепных обращений в Фольксраад, он, наконец, осознал, что добровольно никаких прав ему не дадут, если он сам эти права не отвоюет.
Не берясь перечислить все обиды и притеснения, испытываемые уитлендерами, напомним здесь лишь наиболее серьезные.
1. Высокие налоги, обеспечивающие семь восьмых общих сборов в казну государства. Налоговые поступления, составлявшие 154 000 фунтов в 1886 году (когда были открыты золотоносные поля), выросли до 4 миллионов фунтов, и страна, благодаря индустрии, созданной уитлендерами, из беднейшей, стала одной из самых богатых в мире на душу населения.
2. Несмотря на процветание, принесенное с собой, уитлендеры, составляя большинство обитателей страны, были лишены права голоса, и не могли влиять на распределение огромных сумм, ими же обеспечиваемых. Такого налогообложения, без представительства в органах власти, нет нигде в мире.
3. У них не было права выбирать официальных лиц или назначать им плату. Люди, обладающие наихудшими чертами характера, могли быть назначены на должности, дающие им абсолютную власть в сфере имущественных интересов. При возможности, даже Министр Горноразработок пытался присвоить себе шахту, найдя формально уязвимые места в документах на право собственности. Общая зарплата официальных лиц в 1899 году достигла размеров, достаточных для выплаты по 40 фунтов всем бурам мужского пола.
4. Они не контролировали процесс образования. Генеральный директор Йоханнесбургского Совета по Образованию, мистер Джон Робинсон высчитал, что на школы уитлендеров тратится 650 фунтов из 63 000 выделенных на образование, что составляет шиллинг десять пенсов ежегодно на ребенка-уитлендера и восемь фунтов шесть шиллингов на ребенка-бура. Уитлендеры, как всегда, оплачивали семь восьмых всех расходов.
5. Никакой власти в органах самоуправления. Бочка водовоза вместо водопровода, выгребные ямы взамен канализации, коррумпированная и своевольная полиция, высокая смертность при здоровом климате - все это в городах, которые они сами же построили.
6. Деспотизм в вопросах свободы печати и собраний.
7. Отсутствие права избираться в жюри присяжных.
8. Постоянное моральное напряжение из-за обременительных законов в области горноразработок.
Все это вызывало поток жалоб, касавшихся как шахт, так и общего положения уитлендеров. Монополия на динамит, дополнительно стоившая шахтерам 600 000 фунтов в год за взрывчатку худшего качества; законы о спиртных напитках, позволявшие трети кафиров постоянно шататься пьяными; некомпетентность и вымогательство на государственных железных дорогах; многочисленные статьи и оговорки при выделении концессий, вызывающие дополнительные затраты и способствующие поддержанию высоких цен; обложение Йоханнесбурга пошлинами, от которых город не имел никакой выгоды - вот примеры проблем, и значительных, и мелких, затруднявших нормальную жизнь.
Добавьте к этому постоянное раздражение любого, рожденного свободным, американца или британца, вынужденного беспрекословно подчинятся собранию двадцати пяти человек, из которых двадцать один оказался замешан в деле "Селати Рейлвей Компани", будучи публично и обстоятельно обвиненными во взяточничестве, с раскрытием всех деталей получения взяток. Продажность официальных лиц сочеталась с их полнейшим невежеством, что подтверждают публикации о дебатах в Фолксрааде. Они утверждали, что использование динамитных бомб для вызова дождя - это стрельба по Господу, что уничтожение саранчи - нечестивое деяние, что использование слова "участвовать" недопустимо, поскольку его нет в Библии, а почтовые ящики на столбах экстравагантны и женоподобны. Такие obiter dicta (частное определение, юр.) выглядят смешными издалека, но они менее забавны, когда исходят из уст диктатора, имеющего абсолютную власть над условиями вашей жизни.
Уитлендеры, занятые бизнесом не были помешаны на политике. Их желание принимать участие в управлении государством объяснялось необходимостью обеспечить сносные условия деятельности в собственной отрасли и собственной повседневной жизни. Насколько было необходимо такое участие, может судить каждый беспристрастный человек, прочитавший список жалоб. Поверхностному наблюдателю буры кажутся борцами за свободу, но тот, кто заглянет глубже, неминуемо увидит, что в действительности (как свидетельствуют их же правила голосования), они были стороной уверенной в собственной исключительности, присвоившей себе право угнетать. Их понятие свободы оказалось слишком эгоистичным, и сообразно этому понятию они подвергали других притеснениям более тяжелым, чем те, против которых восстали сами.
По мере того, как росло значение шахт и число шахтеров, оказалось, что в этой космополитичной массе политическое бесправие сильно задевало одних, оставляя других совершенно равнодушными. Пропорция определялась тем количеством свободы, к которому они привыкли дома. Уитлендеры с континента с большим терпением относились к явлениям, неприемлемым для американца или британца. Однако американцы были в меньшинстве, и основная тяжесть борьбы за свободу пала на уроженцев Британии. Кроме того, что британцы превосходили по численности всех остальных уитлендеров, вместе взятых, были особые причины, заставлявшие их переживать свое унижение острее, чем представителей других рас. Во-первых, многие из них были уроженцами Британской Южной Африки, где родственники тех самых буров, которые здесь отказывали им в праве распоряжаться и водой, и собственной канализацией, пользовались самыми широкими правами. Опять же, каждый британец знал, что Великая Британия провозгласила себя доминирующей силой в Южной Африке, и ему казалось, что родина, у которой он искал защиту, попустительствовала злу и молчаливо соглашалась с его бедственным положением. Как граждане великой державы, они испытывали особенное раздражение от своего политического порабощения. Поэтому именно британцы оказались самыми настойчивыми и энергичными подстрекателями.
Но в глазах оппонентов такие доводы, по чести говоря, не выглядит достаточно убедительным. Буры затратили громадные усилия на создание собственного государства. Они совершали дальние переходы, упорно трудились и храбро сражались чтобы после всех затраченных усилий столкнуться с толпой чужаков буквально затопивших страну, и, зачастую, обладавших манерами, не внушающими доверия? Если гарантировать уитлендерам право голоса, то, рано или поздно, пришельцы станут доминировать в Рааде и выберут собственного президента, который будет проводить политику, неприемлемую для изначальных хозяев страны. Выбросят ли буры победу, завоеванную оружием, в урны для голосования? Честно ли требовать этого от них? Чужаки пришли за золотом. Они его имеют. Их компании получают прибыль. Этого мало? Если им не нравится страна, почему они не уезжают? Здесь их никто не держит. Но если они остались, пусть будут благодарны, что их вообще терпят, и пусть не докучают какими-то требованиями тем, кто великодушно впустил их в свой дом.
Такова позиция буров, и непредвзятому наблюдателю есть что сказать в ее защиту. Но более тщательное рассмотрение показывает, что, не смотря на теоретическую справедливость, на практике проведение в жизнь подобных принципов невозможно.
В современном многолюдном мире политика Тибета допустима в каком-либо темном закоулке, но непозволительна на огромной территории, в стране, идущей по пути промышленного прогресса. Совершенно противоестественная позиция - горстка людей, по праву завоевания владеющая гигантской территорией, где они рассеяны так редко, что, по собственной поговорке, с одной фермы нельзя увидеть дым соседа, несмотря на малонаселенность, не соглашаются принять новых поселенцев на равных условиях, но провозглашают себя привилегированным классом, полностью доминирующим над вновь прибывшими. Более образованные, прогрессивные и более многочисленные иммигранты находятся в угнетенном состоянии, аналога которому не найти на всем земном шаре. На чем основано право буров? На праве завоевания. Тогда такое же право справедливо применить для разрешения нетерпимой ситуации. Они должны признать это. "Вставай и воюй! Давай!", - кричал член Фольксрада, в ответ на представление петиции о праве голосования уитлендеров. "Протест! Протест! Какой смысл протестовать? - говорил Крюгер мистеру Кемпбелу, - у вас нет пушек, а у меня есть". Вот Высший Апелляционный Суд бура. За президентом всегда стояли Судья "Крезо" и Судья "Маузер".
Опять же, аргументы буров имели бы больший вес, не извлекай они выгоду из присутствия иммигрантов. Игнорируя чужаков, они имели бы право заявить, что не нуждаются в их присутствии. Но, отвергая уитлендеров, буры одновременно на них наживались. Такое двуличие недопустимо. Препятствуйте и не эксплуатируйте, или обеспечьте комфортные условия жизни и стройте государство на их деньги. Но дурно обращаться с людьми одновременно увеличивая свое могущество за счет взимаемых с них налогов - определенно верх двуличия.
Аргументы буров, в целом, исходили из узко расового предположения, что каждый получивший гражданство, не будучи буром, неизбежно не будет и патриотом. Этот тезис не находит подтверждения в истории. На деле новые граждане обычно гордятся своей страной и оберегают ее свободу не менее ревностно, чем старые. Даруй президент Крюгер уитлендерам право голоса - пирамида его власти покоилась бы на устойчивом основании, а не балансировала на вершине. Коррумпированной олигархии пришлось бы уйти, и дух терпимости и свободы проник бы в систему управления республики. Страна стала бы сильнее и стабильнее, с населением, возможно по-разному смотрящем на частные вопросы, но сплоченным в главном. Было бы такое решение выгодным для британской политики в Южной Африке - другой вопрос. На деле, упорствуя, президент Крюгер оказался настоящим другом Империи.
Этапы долгой борьбы между добивающимися избирательных прав уитлендерами и бурами, упорно им в этом отказывающими, можно набросать несколькими штрихами, но, необходимо помнить, что данный спор лежит в основе великого противостояния, и ни один человек, желающий понять историю вопроса, не может игнорировать эту борьбу.
До Преторианской Конвенции (1881 год) права бюргерства могли быть получены после годичного пребывания в стране. В 1882 срок увеличили до пяти лет - разумный барьер, которого придерживаются и Великая Британия и Соединенные Штаты. Оставайся он таким, и можно с уверенностью сказать, что не было бы ни вопроса уитлендеров, ни Великой Бурской войны. Все обиды и недовольства могли быть исправлены силами самого государства, без внешнего вмешательства.
В 1890 году наплыв чужаков встревожил буров, и они подняли порог, обусловив получение права голоса четырнадцатью годами проживания в стране. Число уитлендеров быстро росло, и они все больше страдали от уже упоминавшихся притеснений. Считая, что претерпеваемые ущемления слишком многочисленны, а удовлетворение их пункт за пунктом - дело безнадежное, они решили, сдвинуть непосильно тяжелый груз обид и унижений рычагом избирательных прав. В 1893 году в Раад была подана петиция, изложенная самым уважительным образом, и подписанная 13 000 уитлендерами, но к этому обращению отнеслись с пренебрежительным безразличием. Не сдавшись, Союз Национальных Реформ - организация, проводящая агитацию, в 1894 году возобновила давление. На этот раз была представлена петиция, подписанная 35 000 взрослыми уитлендерами мужского пола - число, превышающее численность мужчин-буров. Незначительная либеральная часть Раада поддержала этот документ и предприняла тщетную попытку добиться справедливости для приезжих. Глашатаем этой группы выступил мистер Джеппе. "Они владеют половиной земли, они обеспечивают, по меньшей мере, три четверти налогов,- говорил он, - это люди по богатству, энергии и образованию, по меньшей мере, равные нам. Что будет с нами, или нашими детьми, в тот день, когда мы обнаружим себя в меньшинстве, один к двадцати, без друзей, среди тех, кто напомнит нам, что они хотели стать братьями, а мы сами сделали их чужаками в республике?"
Такое разумное, непредвзятое мнение члены Раада встретили в штыки, заявив, что подписи принадлежат не законопослушным гражданам, а мятежникам, поскольку подстрекают к изменению закона о праве голоса. Другие, более горячие головы, раздраженные брошенным им вызовом, требовали от уитлендеров выходить и сражаться. Сторонники исключительности и расовой ненависти в тот день одержали победу. Меморандум отвергли шестнадцатью голосами против восьми, а избирательный закон, по инициативе Президента, еще более ужесточили. Теперь он трактовался таким образом, что в течение четырнадцати лет испытательного срока, кандидат обязан был отказаться от своего предыдущего гражданства, следовательно весь этот период оставался без гражданства какой-либо станы.
Надежды, что твердая позиция Президента и его бюргеров в отношении уитлендеров смягчится, не оставалось. Одного из протестующих Президент вывел из здания Раада и указал ему на национальный флаг. "Вы видите этот флаг? - спросил он, - если я гарантирую им избирательные права, я могу его тут же спустить ". Его неприятие иммигрантов было очень резким. "Бюргеры, друзья, чужаки, воры, убийцы, и прочие..." - таким было начало одного из публичных обращений. Хотя Йоханнесбург находился всего в тридцати двух милях от Претории, а государство, которое он возглавлял, зависело от доходов с золотых месторождений, за девять лет Президент удостоил город всего тремя посещениями.
Столь незыблемая враждебность достойна сожаления, но вполне объяснима. От человека, пропитанного идеей избранного народа, человека, для которого единственной книгой является та, в которой эта идея культивируется, нельзя ожидать усвоения исторических уроков и осознания преимуществ, извлекаемых государством от проведения либеральной политики. Для Крюгера это выглядело, словно Аммониты и Моавиты требовали принятия их в двенадцать колен Израилевых. Он считал агитацию против политики исключительности в своем государстве, агитацией против собственно государства. На деле, широкие избирательные права могли бы обеспечить его республике надежное и долгое существование, поскольку лишь незначительное количество уитлендеров стремилось войти в британскую политическую систему. В своей сути они были космополитичной толпой, попросту жаждущей справедливости. Но когда все способы добиться равенства потерпели неудачу, а петицию с требованием прав, достойных свободного человека, швырнули им в лицо, естественно, многие из уитлендеров стали с надеждой смотреть на флаг, развевающийся на севере, востоке и западе - на флаг, символизирующий беспристрастное правительство, равные права и равные обязанности для всех. Легальная агитация была отброшена, начался контрабандный ввоз оружия и подготовка к организованному восстанию.
О событиях, начала1896 года, уже говорилось столько, что мы, возможно, не сумеем добавить ничего нового, кроме правды. Настолько, насколько дело касается собственно уитлендеров, их действия закономерны и справедливы, и им нет нужды каяться за восстание против тирании, какой не подвергался ни один человек нашей расы. Опирайся они лишь на свои силы и руководствуйся лишь своими интересами, их моральная, и даже фактическая позиция были бы бесконечно сильнее. Но, к несчастью, за ними стояли силы, репутация которых не внушает доверия, и чья природа и степень влияния не раскрыты до сих пор, несмотря на работу двух комиссий. Попытки направить расследование по ложному пути и изъятие документов, изобличающих участие отдельных лиц, достойны всяческого сожаления. В результате этих действий у публики сложилось впечатление, надеюсь, не соответствующее действительности, что Британское Правительство попустительствовало экспедиции в равной степени самоубийственной и аморальной.
Ночью в городе планировалось поднять восстание, атаковать Преторию, захватить форт, а добытые таким образом ружья и патроны раздать уитлендерам - план вполне осуществимый, хотя на взгляд людей, имевших представление о воинских качествах бюргеров, довольно рискованный. Возможно, восставшие и смогли бы удержать Йоханнесбург до тех пор, пока всеобщие симпатии к их делу, распространившись по Южной Африке, не вынудили бы Великую Британию вмешаться. К несчастью, они осложнили дело, обратясь за помощью извне, к м-ру Сесилю Родесу, премьер-министру Капской Колонии, человеку беспредельной энергии, оказавшему большие услуги империи. Мотивы его действий неясны, но мы, определенно, не можем назвать их низкими -этот человек известен величием своих замыслов и прямотой поступков. Но каковы бы они ни были: страстное ли желание объединить Южную Африку под британским правлением, искренние ли симпатии к уитлендерам в их борьбе с несправедливостью, но факт остается фактом - он позволил своему помощнику, д-ру Джеймсону, воспользоваться конной полицией "Чартерд Компани", (основанной и возглавляемой мистером Родесом), для совместных действий с Йоханнесбургскими повстанцами. Более того, когда, из-за разногласий, чей флаг будет поднят, восстание в Йоханнесбурге отложили, оказалось, что д-р. Джеймсон (с или без ведома Родеса) попытался принудить заговорщиков к действию, вторгшись в страну с силами, до абсурда неадекватными стоявшей перед ними задаче. Тем не менее пять сотен полицейских с тремя полевыми пушками предприняли безнадежную попытку. Выступив от Мафекинга, перейдя границу Трансвааля 29-го декабря 1895 года, уже 2-го января они были окружены бурами среди холмов, вблизи Дорнкопа. Потеряв многих убитыми и ранеными, оставшись без пищи и лошадей, рейдеры сложили оружие. Со стороны буров в этой стычке погибли шесть бюргеров.
Впоследствии уитлендеров сурово критиковали за отказ отправить отряд на выручку Джеймсона, но, на наш взгляд, в тот момент они и не могли действовать иначе. Уитлендеры сделали все возможное для предотвращения "освободительного" похода Джеймсона, и было бы неразумно требовать от них отправляться спасать собственного освободителя. Они имели чрезмерно преувеличенное мнение о силе отряда, который тот с собой вел, и восприняли новость о пленении рейдеров с большим недоверием. Когда же сведения подтвердились, уитлендеры, наконец, восстали, но как-то нерешительно, что объясняется не отсутствием храбрости, а скорее неопределенностью ситуации. С одной стороны, Британское Правительство совершенно отреклось от Джеймсона, таким образом, лишив повстанцев моральной поддержки; с другой стороны Президент держал участников набега в Претории и намекал, что их судьба зависит от дальнейших действий уитлендеров. Восставшим дали понять, что Джеймсон будет расстрелян, если они не сложат оружие, хотя, в действительности, Джеймсон и его люди сдались под обещание сохранения жизни. Крюгер мастерски использовал заложников, и с помощью британского представителя смог убедить тысячи раздраженных йоханнесбургцев сложить оружие без кровопролития. Совершенно сбитые с толку хитроумным старым Президентом, лидеры движения за реформы употребили все свое влияние для достижения мира. Они надеялись, что последует всеобщая амнистия, но лишь только они и их люди оказались беззащитными, детективы и вооруженные бюргеры заняли город, а шестьдесят активистов бросили в тюрьму Претории.
Что касается собственно участников набега, то Президент обошелся с ними в высшей степени великодушно. Возможно, он не мог питать искренней злобы к людям, умудрившимся помочь ему завоевать симпатии всего мира. Перед лицом этого противоправного рейда было забыто его собственное нетерпимое и бессердечное отношение к уитлендерам. Вторжение исказило саму суть вопроса, и пройдут годы, пока о нем начнут судить верно, а возможно, объективно его больше не рассмотрят никогда. Все забыли, что истинной причиной злосчастного рейда была несправедливость правительства страны. С тех пор позиция буров становилась все жестче и жестче, ведь они всегда могли сослаться на рейд, как на обстоятельство извиняющее все. Должны ли уитлендеры иметь право голоса? Смеют ли они надеяться на это право после рейда? Британия возражает против огромного импорта вооружения и явной подготовки к войне? Но это лишь предосторожность против повторного рейда. Рейд встал на пути не только общего прогресса, но и любого выражения протеста. Из-за акции, которую Британское Правительство не контролировало и которую изо всех сил пыталось предотвратить, оно попало в неловкое положение, к тому же утратив часть морального авторитета.
Рейдеров вернули домой, где рядовых справедливо отпустили, а старших офицеров, не прибегая к чрезмерной строгости, приговорили к незначительным срокам заключения. Сесиль Родес остался безнаказанным, сохранив свое место в Тайном Совете, а его "Чартерд Компани" продолжила существование. Все это выглядело нелогично и неубедительно. Как сказал Крюгер: "Надо бить не собаку, а человека, который ее на меня натравил ". Общественное мнение, вопреки, или благодаря толпе свидетелей, было плохо информировано о сути вопроса. К тому же, стало очевидно, что ввиду растущей враждебности проживавших на Капе голландцев не стоит отталкивать от себя британских африканеров, превращая их любимого лидера в мученика. Но какие бы аргументы не приводились в качестве практической целесообразности, совершенно ясно, что буры с крайним, причем совершенно справедливым негодованием, отнеслись к неприкосновенности Родеса.
В то же время президент Крюгер, и его бюргеры обошлись с политическими узниками Йоханнесбурга гораздо строже, чем с вооруженным соратникам Джеймсона. Национальный состав арестованных наводит на размышления. Среди них было двадцать три англичанина, шестнадцать южноафриканцев, девять шотландцев, шесть американцев, два валлийца, ирландец, австралиец, голландец, баварец, канадец, швейцарец и турок. Они были арестованы в январе, но суд состоялся лишь в конце апреля. Все были признаны виновными в государственной измене. Мистер Лайонел Филлипс, полковник Родес (брат Сесиля Родеса), Джордж Феррер и мистер Хеммонд (американский инженер) были приговорены к смертной казни, впоследствии замененной огромным штрафом. Остальных арестованных приговорили к двум годам заключения и штрафу в 2000 фунтов каждого. Условия заключения, тяжелейшие сами по себе, еще более ужесточались суровостью тюремного надзирателя Дю Плесси. Пища и санитарные условия были одинаково нездоровыми, один из несчастных перерезал себе горло, несколько серьезно заболели. Наконец, в конце мая, всех заключенных, кроме шести, освободили. Вскоре отпустили еще четверых, но самые стойкие - Семпсон и Девис отказались подписывать какие-либо петиции и оставались в тюрьме до 1897 года. В совокупности Трансваальское Правительство получило с заключенных в качестве штрафов громадную сумму - 212 000 фунтов. Некоторый комизм этому печальному событию придал предъявленный Великой Британии иск на сумму 1 677 938 фунтов, большая часть которого приходилась на моральный ущерб.
Рейд остался в прошлом, там же осталось и движение за реформы, но причины, породившие их, не исчезли. Трудно понять, почему правительственные деятели, любившие свою страну, продолжали игнорировать проблемы, однажды уже имевшие опасные последствия. Как они могли не замечать, что ситуация обостряется с каждым годом. Но Пауль Крюгер ожесточился, и переубедить его было невозможно. Уитлендеров притесняли все жестче. Единственной силой, к которой они еще могли обращаться за защитой от угнетения, оставались суды. Но теперь было объявлено, что суды зависят от Фолксраада. Верховный Судья протестовал против подобного вырождения его ведомства, и в ответ был уволен без права на пенсию. На его место назначили судью, испытывавшего антипатию к реформаторам, и уитлендеры лишились защиты беспристрастного закона.
Для изучения положения дел в горной индустрии и притеснений, которым подвергались уитлендеры, государством была назначена комиссия. Ее председателем назначили мистера Схалка Бургера, одного из самых либерально настроенных бюргеров. Работа комиссии отличалась тщательностью и беспристрастностью и в результате появился отчет, полностью оправдывавший требования реформаторов и предлагавший пути постепенного удовлетворения требований уитлендеров. Изложенное легитимным способом, их требование права голоса выглядело не таким категоричным. Но Президент и его Раад не принял ни одну из рекомендаций комиссии. Неотесанный старый автократ объявил, что Схалк Бургер, подписав подобный документ, предал свою страну, и для анализа отчета учредили новый, более реакционный, комитет. В итоге единственным результатом работы комиссии стали слова и бумаги, а положение уитлендеров не улучшилось ни на йоту.
Но они в очередной раз сумели публично изложить свои требования на бумаге, в документе подписанном самыми уважаемыми бюргерами. В газетах англоязычных стран рейд постепенно перестал заслонять суть вопроса. Все яснее проявлялось осознание невозможности жить с уверенностью за свое будущее в стране, где большинство населения угнетается меньшинством. Переселенцы пробовали добиться уважения мирным путем, и потерпели неудачу, пытались действовать с оружием в руках, и опять проиграли. Что им оставалось делать? Их родина - ведущая сила в Южной Африке, никогда им не помогала. Возможно, они должны были прямо попросить об этом? Неужели, хотя бы ради поддержания собственного имперского престижа, Британия не могла защитить собственных детей, находящихся на положении изгоев. Уитлендеры решились на прямое обращение к Королеве, и, поступив таким образом, они превратили свои жалобы из объекта внутренней дискуссии в предмет международной политики. Великая Британия стала перед дилеммой или защитить их, или продемонстрировать, что такая защита выше ее сил. Прямая петиция к Королеве, с мольбой о защите, была подписана двадцать одной тысячей уитлендеров в апреле 1899 года. С этого момента поток событий устремился к закономерному финалу. Иногда поверхность этого потока бурлила, иногда оставалась гладкой, но всех участников будущей драмы неумолимым течением несло к водопаду, чей рев звучал в ушах все громче.
Глава 3 ПЕРЕГОВОРЫ
Британское Правительство, как и собственно британцы, не испытывает нужду в каком либо виде прямого правления в Южной Африке. Его высший интерес состоит в том, чтобы государства, расположенные здесь, жили в согласии и процветании, и чтобы в пределах всего огромного полуострова не возникало необходимости в присутствии британских "красных мундиров". Наши зарубежные критики, с их непониманием британской колониальной системы, никак не уяснят, что какой бы флаг, то ли четырехцветный Трансвааля, то ли Юнион Джек самоуправляющейся колонии, ни развевался над золотыми шахтами, доход Великой Британии не изменится ни на шиллинг. Трансвааль, став британской провинцией, получит свою собственную законодательную власть, свои собственные доходы и расходы и свой собственный таможенный тариф, как для Британии, так и для остального мира и Англия от этого не станет богаче. Это настолько ясно для британца, что он не считает нужным что-либо разъяснять, и, возможно, подобной снобистской позицией объясняется традиционное непонимание нашей политики иностранцами. Одновременно, не получая явной финансовой выгоды от перемен, метрополия несет на себе большую часть расходов: и кровью солдат, и деньгами. Принимая это во внимание, Великая Британия имела все основания уклонятся от такой сложной задачи, как завоевание Южно-Африканской Республики. В лучшем случае мы ничего не выигрывали, в худшем - многое теряли. Здесь не было места амбициям или агрессии, перед нами стояла альтернатива: или мы исполняем свой долг, или пренебрегаем им.
Не может быть и речи об организации заговора с целью захвата Трансвааля. В свободной стране правительство не может идти против общественного мнения, а общественное мнение формируется и отражается прессой. Любой интересующийся вопросом может изучить многомесячные подшивки газет, выходивших в период переговоров, и не найдет ни одного авторитетного мнения в поддержку курса на аннексию, более того, общество не оправдывало подобных мер. Для устранения несправедливости в отношениях между бурами и уитлендерами требовались минимальные усилия, восстанавливающие равенство между белыми расами в Африке. "Достаточно Крюгеру либеральнее взглянуть на расширение избирательных прав, - писала наиболее представительная газета, отражавшая мнение здравомыслящих британцев, - и он обнаружит, что сила республики не ослабнет, а бесконечно возрастет. Дай он полноценное право голоса большинству совершеннолетних мужчин, проживающих в стране, и он получит стабильность и силу, которой никогда ранее не обладал. Если же он отвергнет очевидные выгоды подобного образа действий и будет настаивать на проводимой политике, то, возможно, сможет отдалить черный день и сохранить милую его сердцу олигархию еще несколько лет, но конец все равно будет единым". Таков был общий тон британской прессы, за исключением пары газет, полагавших, что даже продолжение ущемления прав наших граждан в этом государстве и факт, что мы в высшей степени ответственны за них, не оправдает нашего вмешательства во внутренние дела республики.
Нельзя отрицать, что рейд Джеймсона и половинчатость, с которой расследовались сопутствовавшие ему обстоятельства, ослабили влияние сил, желавших энергичного вмешательства Британии в интересах ее подданных. Существовало туманное, но широко распространенное чувство, что капиталисты искусственно создали ситуацию ради достижения собственных целей. Однако трудно вообразить, что общественные волнения и отсутствие гарантий безопасности, не говоря уже о состоянии войны, создают преимущества капиталу, и уж очевидно, что если какой-то супермахинатор использовал недовольство уитлендеров в своих планах, то лучший способ разрушить подобные планы - устранить основную причину недовольства. Но подозрения существовали, особенно среди тех, кто любит игнорировать очевидное и преувеличивать мелкое. В ходе переговоров позиция Великой Британии была ослаблена, поскольку ее оппоненты не допускали ни тени сомнения в наличии заговора. Идеализм и неутомимая болезненная добросовестность - два самых страшных демона, терзающих современное либеральное государство.
В апреле 1899 года британские уитлендеры направили прошение, в котором умоляли Ее Величество о защите. Между доктором Лейдсом, Государственным Секретарем Южно-Африканской Республики и Секретарем по Колониям - мистером Чемберленом завязалась интенсивная переписка по вопросу: существует, все-таки, сюзеренитет, или нет. Одна сторона утверждала, что с принятием второй конвенции первая всецело аннулируется, другая настаивала, что преамбула к первому документу относится и ко второму. Если признать правоту позиции Трансвааля, то выходило, что со второй конвенцией Великую Британию, обвели вокруг пальца, поскольку даже от самого легкомысленного Секретаря по Колониям вряд ли стоило ожидать легкого отказа от существенных привилегий, которыми обладала Британия, без каких-либо компенсаций. Но эти препирательства отбрасывали конфликтующие стороны назад, к разбору академического вопроса, что же такое сюзеренитет. Трансвааль все эти годы признавал право вето на свою внешнюю политику, а подобное признание само по себе, если бюргеры открыто не разрывают конвенцию, лишает их права называться суверенной державой. В целом необходимо признать, что вопрос следовало вынести на суд независимого, заслуживающего доверие, третейского суда.
Вернемся к спору, в котором было так мало страсти, что прошло целых семь месяцев между подачей прошения и ответом на жизненно-важный вопрос, касающийся жалоб уитлендеров на несправедливость и притеснения. Британский комиссар в Южной Африке сэр Алфред Милнер - человек с либеральными взглядами, назначенный правительством консерваторов, пользовался уважением и доверием всех партий. Он обладал репутацией компетентного, трезво мыслящего человека, слишком честного, чтобы быть на стороне несправедливости, и именно ему поручили изучение проблемы. Была подготовлена встреча сэра Милнера и президента Крюгера, состоявшаяся 30-го мая в Блумфонтейне, столице Оранжевой Республики. Крюгер заявил о готовности обсуждать любые вопросы, кроме независимости Трансвааля. "Все, все, все!" - произнес он с особым ударением. Но на деле оказалось, что участники встречи не могут определиться, что угрожает этой независимости, а что нет. Требования, жизненно важные для одной стороны, оказались совершенно неприемлемыми для другой. Милнер настаивал на законе о пятилетнем избирательном цензе, имеющем обратную силу, с обеспечением гарантированного адекватного представительства в горнодобывающих районах. Крюгер предлагал семилетний ценз, с многочисленными оговорками, сводящими на нет его значение, гарантировал пять из тридцати одного места для представителей большинства, и добавил положение, что спорные вопросы будут решаться при посредничестве третьей стороны - условие, несовместимое с наличием сюзеренитета. Предложения одного не устраивали другого, и в начале июня, так ни о чем и не договорившись, сэр Алфред Милнер уехал в Кейп-Таун, а президент Крюгер в Преторию. Поток понесся стремительнее, а грохот приближающегося водопада теперь был явно слышен каждому.
12-го июня сэр Алфред Милнер принял в Кейп-Тауне депутацию и разъяснил положение дел. "Принцип равенства рас, - сказал он - обязателен для Южной Африки. Одно государство, нарушая этот принцип, держит в напряжении другие. Наша политика не агрессивна, исполнена терпения, не переходящего, однако, в безразличие". Двумя днями позже Крюгер обратился к Рааду: "Противная сторона не сделала ни шага навстречу, а я не мог предложить большего. Господь всегда стоял на нашей стороне. Я не хочу войны, но не могу больше идти на уступки. Однажды у нас уже отбирали независимость, но Господь восстановил ее". Несомненно, он говорил искренне, но странно слышать заявления, что Бог поддерживает систему, одобряющую спаивание дикарей и порождающую самых коррумпированных чиновников во всем современном мире.
Отчет сэра Алфреда Милнера разъясняя его точку зрения, показал британской публике, насколько серьезно обстоят дела, насколько тревожна сложившаяся ситуация, и как важно направить объединенные усилия всей нации на ее исправление. Он говорил:
"Доводов в пользу интервенции более чем достаточно. Остается ответить на вопрос, исправится ли положение дел, если мы оставим все как есть. Политика невмешательства проводилась годами, и привела к тому, что неудовлетворительное положение дел стало еще хуже. Неправда, что всему виной рейд. Все катилось к худшему и до рейда. До рейда мы находились на грани войны, а Трансвааль на грани революции. Эффект, произведенный рейдом, позволил правительству оставить все без изменений, породив новые надежды, лопнувшие, словно мыльный пузырь.
Зрелище тысяч британских подданных, содержащихся на положении рабов, находящихся под гнетом постоянных притеснений и тщетно взывающих к Правительству Ее Величества с мольбой о восстановлении справедливости, подрывает влияние и репутацию Великой Британии в доминионах Королевы. Часть прессы, и не только в Трансваале, открыто и настойчиво проповедует доктрину объединения всей Южной Африки под республиканским флагом, подкрепляя эту идею угрозами и ссылками на вооруженные силы Трансвааля, его союз с Оранжевой Республикой, и активную симпатию, которая, в случае войны, будет проявлена частью подданных Ее Величества. Я с сожалением должен признать, что эта доктрина, поддерживаемая потоком самой злобной и безответственной лжи о намерениях Правительства Ее Величества, находит живое сочувствие у большого количества колонистов-голландцев. Часто используются выражения, намекающие, что даже в Капской колонии голландцы обладают какими-то дополнительными правами по отношению к их согражданам британского происхождения.
Я не вижу иного способа остановить эту злостную пропаганду, кроме как твердо продемонстрировать намерение Правительства Ее Величества не сдавать своих позиций в Южной Африке".
Таковы были серьезные и взвешенные слова, которыми британский проконсул предупреждал своих соотечественников о грядущих событиях. Он видел грозовые тучи, сгущавшиеся на севере, но даже его глаза не различали, насколько близок и свиреп приближавшийся ураган.
Весь конец июня и начало июля много надежд возлагалось на посредничество руководства Союза Африканеров - политического объединения голландцев Капской колонии. С одной стороны они были соплеменниками буров, с другой - британскими подданными, и наслаждались благоденствием либеральных законов, подобие которых мы страстно желали бы видеть в Трансваале. "Обращайтесь с нашим народом, как мы обращаемся с вами!" - суть наших раздоров сконцентрирована в этом заклинании. Но миссия закончилась безрезультатно, хотя проект, подписанный мистером Хофмейером и мистером Херхолдтом со стороны Союза, и мистером Фишером со стороны Оранжевой Республики, был представлен в Раад и одобрен мистером Шрайнером - главой африканеров Капской Колонии. В первоначальном виде основные положения были запутанны и сложны для понимания, право голоса определялось сроком от девяти до семи лет, в зависимости от условий. Однако, в ходе дебатов, после неоднократных поправок, необходимый срок проживания был снижен до семи лет, а представители золотопромышленников получали пять гарантированны мест. Уступка была небольшой и не слишком увеличивала представительство уитлендеров, но в Англии с нетерпением ожидали снижение срока пребывания, как знака, что компромисс может быть достигнут. Страна вздохнула с облегчением. "Если, - говорил Секретарь по Колониям, - сообщение подтвердится, то это важное изменение в позиции президента Крюгера, вместе с предыдущими поправками, дает Правительству надежду, что новый закон послужит основой соглашения, над которым работал сэр Алфред Милнер на Блумфонтейнской Конференции". Он добавил, что есть кое-какие мелкие оговорки, но закончил словами: "Правительство Ее Величества уверено, что Президент, приняв принципы, на которых они настаивают, будет готов пересмотреть детали своей позиции, могущие явиться препятствием в достижении конечной цели, и не позволит, чтобы договоренности были сведены на нет, или обесценены какими-либо последующими изменениями закона, или действиями администрации". В то же время "Таймс" заявила, что кризис заканчивается. "Если голландские политики на Капе побудят своих Трансваальских соотечественников провести такой законопроект, они заслужат искреннюю признательность не только своих соплеменников и английских колонистов в Южной Африке, но Британской Империи и всего цивилизованного мира".
Но эту безоблачную перспективу вскоре затянуло тучами. То, что выглядело деталями, при ближайшем изучении оказалось предметом исключительной важности. Уитлендеры и британские южноафриканцы, в прошлом не однажды убеждавшиеся, насколько иллюзорными могут быть обещания Президента, теперь настаивали на гарантиях. Предложенные семь лет на два года удлиняли срок, провозглашенным сэром Алфредом Милнером крайним. Разница в два года, даже принимая во внимание своего рода унижение наших делегатов, не являлась большим препятствием, но оставались условия, вызывавшие недоверие, будучи выдвинуты такими лукавыми дипломатами, как соратники Крюгера. Одно из них гласило, что чужак, претендующий на бюргерство, должен подтвердить срок своего пребывания предъявлением удостоверения о длительной регистрации. На деле положение о регистрации в Трансваале практически не использовалось, и, следовательно, это условие искажало значение всего закона. А поскольку на сохранении этого пункта упорно настаивали, очевидно, им рассчитывали пользоваться. Замок на двери открыли, но саму дверь заклинили камнем. И еще, срок непрерывного пребывания уитлендера ставили в зависимость от решения предыдущего Раада, таким образом заранее закладывая мину под реформы. Хотя теперь представители горной промышленности могли предлагать любые законопроекты, не только их бумаги, но их самих бурское большинство по-прежнему могло вышвырнуть из зала заседаний. На что было надеяться оппозиции, если правительство своим решением по первой прихоти могло высадить ее из седла. Очевидно, что закон, содержавший такие подводные камни, перед тем как британское правительство примет его в качестве окончательного документа, требовал тщательного изучения. С другой стороны чувствовалось нежелание отвергать документ, предполагавший, при некоторой доработке, улучшение жизни уитлендеров. Стороны договорились, что каждое правительство назначит делегатов в объединенную комиссию для окончательной доработки законопроекта. 7-го августа предложения внесли на рассмотрение в Раад, с примечанием, что после их утверждения сэр Алфред Милнер готов обсуждать любые другие вопросы, включая арбитраж без иностранного вмешательства.
Работа объединенной комиссии подверглась критике, как недопустимое вмешательство во внутренние дела другого государства. Но тогда необходимо признать, что весь вопрос с самого начала касался внутреннего дела другого государства, поскольку именно равенство белого населения было условием, на котором основывалось самоуправление Трансвааля. Бессмысленно проводить аналогии, что бы предприняла Франция, посмей Германия вмешаться в вопрос французского избирательного права. Если бы во Франции проживало столько же немцев, сколько французов, и если бы их ущемляли в правах, Германия вмешалась бы достаточно быстро, и продолжала бы вмешиваться до установления справедливого modus vivendi (образа жизни). Дело в том, что случай с Трансваалем стоит особняком, не имея аналогий, и невозможно применить соответствующий прецедент, соблюдая при этом главное правило - белое меньшинство не может неограниченно управлять и облагать налогами белое большинство. Симпатии мира оказались на стороне меньшей нации, но здравый смысл и высшая справедливость остались за Англией.
За предложениями Секретаря по Колониям последовала долгая пауза. Из Претории не доносилось даже намека на ответ. Зато в избытке приходили свидетельства, что приготовления к войне, тихо начатые еще накануне рейда Джеймсона, теперь торопливо завершаются. На вооружение тратились непропорционально огромные, для такого маленького государства, суммы. Ящики с ружьями и патронами текли в арсенал не только через Делагоа-Бей но, даже, к негодованию английских колонистов, через Кейп-Таун и Порт-Елизабет. Огромные контейнеры с надписями "Сельскохозяйственный инвентарь" и "Горные машины" прибывали из Германии и Франции, чтобы занять свое место в фортах Йоханнесбурга и Претории. Люди многих наций, но с общей, характерной для военных выправкой, наводнили бурские города. Наемники из Европы, как всегда, были готовы продать свою кровь за золото, и они превосходно выполнили свою часть сделки. Эти красноречивые приготовления продолжались более трех недель, в течение которых мистер Крюгер хранил молчание. Но был один фактор, доминирующий над остальными. Бюргеры не могут воевать без лошадей, лошади не могут без травы, трава не вырастет без дождей, а до дождей оставалось еще несколько недель. Следовательно, пока вельд представлял собой голую, выжженную, покрытую пылью равнину не стоило слишком торопиться с переговорами. Мистер Чемберлен и британская публика ожидали ответа несколько недель. Но всякому терпению есть предел, и он наступил 26-го августа, когда Секретарь по Колониям в резкой манере, не характерной для дипломатии, заявил, что вопрос не может вечно висеть в воздухе. "Песок в часах убегает, - сказал он, - и когда упадет последняя песчинка, мы будем считать себя свободными от ранее сделанных предложений, и, взяв инициативу в свои руки, не отступим, пока не обеспечим положение дел, раз и навсегда определяющее, кто является доминирующей силой в Южной Африке. Мы не отступим, пока не гарантируем нашим соотечественникам равные права и привилегии, обещанные им президентом Крюгером при пожаловании Королевой независимости Трансваалю - минимум того, что они справедливо заслуживают". Немного ранее лорд Солсбери выразился не менее эмоционально: "Никто в этой стране не желал нарушать конвенций, пока считал, что они, гарантируя независимость Трансвааля, гарантируют равные политические и гражданские права поселенцам всех национальностей. Эти конвенции вовсе не библейские "законы мидян и персов". Они порождены нами, и их можно разорвать, а будучи однажды разорваны, они никогда не возродятся в том же виде". Все чаще проявлялись признаки, что терпение Британии лопается.
Вскоре из Трансвааля прибыло послание, в котором на рассмотрение комиссии выдвигались альтернативные предложения: Правительство буров согласится с предложениями о праве голоса, выдвинутыми сэром Алфредом Милнером, при условии, что Великая Британия откажется от провозглашения своего сюзеренитета, согласится на арбитраж и пообещает, в будущем не вмешиваться во внутренние дела республики. На это Великая Британия ответила: она согласна на арбитраж, она надеется, что в будущем, не возникнет поводов для ее вмешательства с целью защиты своих граждан, и что с дарованием права голоса все поводы для такого вмешательства останутся в прошлом, и, наконец, что она никогда не откажется от позиции сюзерена. Официальное обращение мистера Чемберлена заканчивалось напоминанием правительству Трансвааля, что кроме вопроса о голосовании, между правительствами существуют и другие спорные вопросы, требующие своего решения. Он имел ввиду отношение к туземному населению и права англо-индийцев.
2-го сентября пришел ответ Правительства Трансвааля. Он был кратким и бескомпромиссным. Буры отзывали свои предложения по праву голоса. Они настаивали на отсутствии сюзеренитета. Переговоры зашли в тупик, и надежд на их возобновление не оставалось. В ответ на вооружение бюргеров, небольшой натальский гарнизон был выдвинут для прикрытия границы. Трансвааль запросил объяснений. Сэр Алфред Милнер ответил, что войска защищают британские интересы и готовятся к возможным непредвиденным обстоятельствам. Рев водопада звучал громко и совсем рядом.
8-го сентября состоялось заседание Кабинета - одно из самых важных за последние годы. В Преторию отправили послание, которое даже оппоненты Правительства признали достаточно сдержанным и все еще предлагающим основу для мирного урегулирования. Оно начиналось с категорического неприятия требований Трансвааля быть суверенным государством, подобно Оранжевой Республике. Любые предложения, связанные с суверенитетом, объявлялись неприемлемыми.
Однако британское правительство готово принять пятилетний ценз для права голоса в редакции, изложенной в ноте от 19-го августа, допуская, что в Рааде каждый депутат имеет право говорить на родном языке.
"Принятие этих условий Южно-Африканской Республикой сразу же снимет напряжение в отношениях между двумя Правительствами, и с высокой степенью вероятности предотвратит необходимость интервенции в будущем, обеспечив рассмотрение прошений, которые уитлендеры сами смогут вносить в Исполнительный Совет и Фольксраад."
"Правительство Ее Величества в высшей степени озабочено опасностью дальнейших задержек в устранении напряженности, уже причинившей столько вреда интересам Южной Африки, и оно со всей серьезностью настаивает на немедленном и определенном ответе на последнее предложение. Если Трансвааль согласен, то должен быть готов немедленно... урегулировать все нюансы деятельности предложенного третейского суда... Если, однако, хотя мы надеемся, что такого никогда не случится, ответ Южно-Африканской Республики будет отрицательным или неопределенным, Я заявляю, что Правительство Ее Величества, оставляет за собой право пересмотреть свою позицию DE NOVO и сформулировать собственные предложения для окончательного решения вопроса."
Таким было послание на которое с напряжением ждала ответа Великая Британия. Но вновь последовала задержка. Тем временем пошли дожди, вельд покрылся травой, и теперь мог прокормить лошадей. Буры не собирались разбрасываться уступками. Они знали свою силу, и справедливо заключили, что в настоящее время являются ведущей военной силой во всей Южной Африке. "Мы били Англию и раньше, но это пустяки по сравнению с трепкой, которую мы ей устроим теперь" - кричал один известный гражданин, и этими словами, он выражал мнение всей Республики. Империя ждала и спорила, но звуки горна уже прорывались сквозь гомон политиков и призывали нацию в очередной раз лечь под молот войны и страданий, с помощью которого Провидение выковывает нас для какой-то особенной и возвышенной цели.
ГЛАВА 4. КАНУН ВОЙНЫ
Послание, направленное Кабинетом Министров 8-го сентября, определяло будущее сотен тысяч людей. От ответа на него зависело быть миру или быть войне. Разразится ли туча нависшая над Африкой бурей или рассеется. Пока нация, затаив дыхание, ждала ответа, Правительство изучало и обсуждало неотложные мероприятия. Военное Министерство имело в своем распоряжении несколько месяцев для подготовки ко всяким непредвиденным обстоятельствам, в том числе для доставки и размещения дополнительных войск (в общем, для принятия на первый взгляд адекватных, но, как показало будущее, далеко не достаточных мер).
Занятно, листая подшивки газет вроде "Таймс", наблюдать, как одна-две небольшие заметки военной тематики на номер, поначалу едва заметные в массе бесконечных дипломатических и политических колонок, множатся и растут в размерах, пока, наконец, затмив собою другие темы, не загнали дипломатию в крошечные абзацы, заполонив войной весь журнал. Блеск штыков среди скучных дипломатических документов впервые мелькнул 7-го июля. Именно в этот день появилось сообщение об отправке двух рот Королевских Инженеров с подразделениями обеспечения, запасами снаряжения и боеприпасов. Две роты инженеров! Кто мог предвидеть, что это авангард величайшей в мировой истории армии, когда-либо пересекавшей океан, армии, численностью во много раз превышавшую любую, когда-либо находившуюся под командованием британских генералов. Под той же датой мы читаем: "Главнокомандующий в Южной Африке, уполномочен решать вопрос транспортировки подчиненных ему сил. С этой целью в Южную Африку отправились несколько специально подготовленных офицеров". Затем следуют ряд фамилий: Баден-Пауэлл. лорд Э.Сесил, Хенбури Трейси, Пламер, Дженнер, Пилсон, МкМикинг, Берд - они отплывали словно простые путешественники с будничными пледами и саквояжами, но никогда еще, даже в самые колоритные дни прошлого, на передний край битвы за Империю не отправлялась более рыцарская компания.
К 15-му августа, после провала Блумфонтейнской конференции и сообщения сэра Алфреда Милнера, к моменту когда переговоры достигли критической фазы, британские силы в Южной Африке были абсурдно неадекватны задачам обороны наших границ. Определенно, это должно открыть глаза тем, кто, вопреки очевидному, настаивает, что война была навязана Британией. Политики, навязывающие войну, обычно готовятся к ней, в точности как делал мистер Крюгер, чего не скажешь о британских высокопоставленных лицах. На тот момент сила, олицетворяющая властолюбивого сюзерена, состояла из двух кавалерийских полков, трех полевых батарей и шести с половиной батальонов пехоты - всего около шести тысяч человек, рассеянных по бесконечным пространствам. В ответ государство простодушных пастухов могло выставить сорок или пятьдесят тысяч стрелков, чья мобильность, по меньшей мере, удваивала их количество, плюс превосходную артиллерию, включая самые тяжелые орудия из когда-либо присутствовавших на поле боя. К тому времени стало понятно, что буры в состоянии легко двинуться как на Дурбан, так и на Кейп-Таун. Британские силы, вынужденные обороняться, могут быть легко изолированы и уничтожены, после чего основные силы захватчиков не встретят иного противника, кроме местного ополчения, к тому же в значительной степени нейтрализованного равнодушием, а то и враждебностью голландских колонистов. Выглядит невероятным, но британские военные, видимо, не допускали даже возможности инициативы со стороны буров, и не понимали, что наши запоздавшие подкрепления, возможно, не смогут ступить на сушу, не попав под огонь республиканских орудий.
В июле Наталь забил тревогу, и премьер министр колонии направил обращение к Губернатору, Сэру У.Хейли Хатчинсону, и к Колониальному Офису. "Общеизвестно, что Трансвааль вооружен до зубов, что Оранжевая Республика с радостью примкнет к нему, и что предпринимаются упорные попытки и непосредственно, и через прессу внести отчуждение в отношения между гражданами-голландцами и британскими колонистами. Кроме того, наблюдается много других зловещих признаков. Чтобы обеспечить быстрое появление травы после первых дождей необычайно рано выжигается вельд, собираются лошади, раздается оружие и боеприпасы. Фермеры Оранжевой Республики, в зимнее время пасущие своих овец и крупный рогатый скот на землях Наталя, увели их в безопасные места по ту сторону Дракенсберга. Все указывает на приближение войны, и Наталь отказывается удовлетвориться присылкой лишь одного дополнительного подразделения". 6-го сентября Колониальный Офис получил еще одно ясное и точное сообщение о состоянии дел в Натале.
"Премьер Министр, при единодушной поддержке министров, поручил мне настоятельно просить вас о немедленной отправке в Наталь достаточного количества войск, чтобы колония была в состоянии противостоять агрессии со стороны Трансвааля и Оранжевой Республики. Я поставлен в известность командующим войсками в Натале, что, не располагая достаточными силами, даже по прибытии батальона Манчестерцев, он сможет лишь занять Ньюкастл и прикрыть колонию по некоторому радиусу южнее него. Лейнгс-Нек, Ингого-Ривер и Зулуленд придется оставить без защиты. Мои министры говорят, что буры уверены в неизбежности войны, а, следовательно, считают необходимым нанести удар до того, как прибудут наши подкрепления. Получена информация, что вторжение начнется через Миддл-Дрифт и Грейтаун, и через Бондс-Дрифт и Стангар с целью выйти на железную дорогу между Питермаритцбургом и Дурбаном, чтобы перерезать линии сообщения войск и доставки припасов. Почти все фермеры Оранжевой Республики в районе Клип-Ривер, обычно остававшиеся на территории Колонии до октября, ушли, несмотря на большие потери скота. Их овцы окотились в дороге и почти все ягнята погибли. В округе Энтонйанани по крайней мере два фермера переселились в Трансвааль со всем своим имуществом, в одном случае предприняв попытку удержать в качестве заложников детей аборигенов, работавших на ферме. Получены заслуживающие доверия сообщения о попытке подстрекания лояльных туземцев и стравливания племени между собой с целью создания беспорядков и отвлечения сил, обороняющих колонию. В Фолксрусте, Фрайхейде и Стандертоне в больших количествах накапливаются продовольственные и военные припасы. Люди, с высокой степенью достоверности являющиеся шпионами, замечены за изучением мостов на Натальской Железной Дороге. Известно также, что шпионы есть во всех в главных центрах колонии. По мнению министров, катастрофы вроде захвата Лейнгс-Нек, разрушения северного участка железной дороги, успешного рейда или вторжения, которые противник наверняка планирует, произведут сильный деморализующий эффект как на туземцев, так и на лояльных европейских жителей колонии. Такое несчастье воодушевит буров и тех, кто им симпатизирует, тех, кто, будучи вооружен и готов воевать, возможно, сохранит нейтралитет, если бурам не удастся провести достаточно впечатляющих операций. Министры колонии согласны с политикой Правительства Ее Величества, направленной на использование всех возможностей для мирного устранения притеснений, испытываемых уитлендерами, и полностью солидарны с желанием Великой Британии избежать войны, но они обращают внимание, что речь идет об оборонительных мероприятиях, а не о развязывании войны".
В ответ на эти увещевания гарнизон Наталя постепенно усилили - частично войсками из Европы, частично отправкой пяти тысяч британских солдат из Индии. Один за другим прибыли 2-й батальон Беркширского полка, 1-й батальон Мюнстерских Фузилеров, 1-й батальон Манчестерского полка, 2-й батальон Дублинских Фузилеров усиленные артиллерией. Из Индии доставили 5-й Гвардейский Драгунский полк, 9-й Уланский, 19-й Гусарский, 1-й батальон Девонширцев, 1-й Глостерцев, 2-й батальон Королевских Стрелков и 2-й батальон Хайлендеров Гордона. Эти войска вместе с 21-й, 42-й и 53-й батареей составляли Индийский Контингент. С их прибытием в конце сентября общая численность наших солдат в Южной Африке достигла 22 000 человек - сила, совершенно недостаточная для борьбы с многочисленным, мобильным и отважным врагом в открытом поле, но, как мы убедились, способная противостоять неумолимо надвигающейся беде.
Правительство Наталя и военные не могли прийти к согласию относительно дислокации этих войск. Принц Крафт заявил: "И стратегия и тактика обязаны приносить плоды политике", но политические цели, оплаченные солдатской кровью, должны быть весьма важными и не вызывать сомнений. То ли из-за наших слабых умственных способностей, то ли из-за кастовых предрассудков наших военных, категорически не желавших (несмотря на горький опыт прошлых лет) признавать фермера на коне серьезным противником, газеты твердили, что наконец-то мы относимся к противнику без недооценки, в то время как мы недооценивали его самым серьезным образом. Взглянув на карту, легко убедиться, что северная треть Наталя, легко уязвимая в военном плане, являлась бы желанным объектом атаки даже для кадета, впервые принимающего участие в штабных учениях. Сужаясь, Наталь образует острый клин, вершина которого упирается в труднопреодолимый проход, зловещий Леингс-Нек, над которым господствует еще более зловещая глыба Манджубы. Обе стороны этого клина открыты для вторжения, с одного крыла - Трансвааль, с другого - Оранжевая Республика. Концентрировать силы в этом районе, означало добровольно отправлять их в идеальную ловушку. Мобильный противник, хлынув в страну, обойдет наши войска с юга, перережет линии снабжения и возведет серию укреплений, способных значительно затруднить отступление. В глубине территории, на таких позициях как Ледисмит или Данди, опасность окружения выглядела не столь неизбежной, разумеется, если обороняющаяся сторона достаточно сильна, чтобы принять бой на открытой местности, и достаточно мобильна, чтобы не позволить конникам противника обойти себя с флангов. Для нас, наделенных безбрежным океаном мудрости, берущим начало в знании дальнейшего хода событий, очевидно, что защитникам, не способным выставить в передовые линии более 12 000 человек, единственно возможной линией обороны следовало избрать Тугелу. Но в реальности эта роль досталась Ледисмиту - месту, абсолютно не приспособленному к обороне, поскольку по меньшей мере с двух сторон над ним господствуют высокие холмы.
Очевидно, что вопрос осады города не принимался во внимание, поскольку никто и не подумал отправить туда тяжелые полевые орудия. Напротив, на этом крохотном железнодорожном узле свалили горы всевозможных запасов, к слову сказать, на более чем миллион фунтов, срочная эвакуация которых, в случае опасности, сопровождалась бы катастрофическими потерями. Главная железнодорожная магистраль разделялась в этом городке на две ветки, одна из которых шла на Гарристмит (Оранжевая Республика), а другая через угольные поля Данди и Ньюкастл вела в Леингснекский туннель и Трансвааль. Мнение о важности сохранения контроля над угольными месторождениями, ныне выглядящее чрезмерно категоричным, определило твердое решение Правительства Наталя (согласное с мнением генерала Пенна Саймонса), о разделении имеющихся сил. Три или четыре тысячи человек отправили в Данди, за сорок миль от основных сил, остававшихся в Ледисмите с генералом сэром Джоржем Уайтом. Генерал Саймонс недооценил силы противника, но трудно критиковать ошибку, столь доблестно искупленную и столь трагически оплаченную. К моменту напряженного ожидания, последовавшему за заявлением Кабинета от 8-го сентября, наше военное положение уже не выглядело отчаянным, хотя по прежнему внушало опасение. Регулярная армия насчитывала двадцать две тысячи человек, на помощь которым можно было привлечь около десяти тысяч колонистов, но этими силами приходилось прикрывать границу огромной протяженности. Жители Капской Колонии симпатизировали противнику и могли занять открыто враждебную позицию, также не исключалась возможность вовлечения в борьбу с нами черного населения. Для защиты Наталя мы могли задействовать лишь половину регулярных войск, а подкрепление ожидалось не ранее чем через месяц после начала боевых действий. Если мистер Чемберлен блефовал, то следует признать, что он блефовал, имея на руках очень слабые карты.
Для сравнения дадим представление о силах, которые мистер Крюгер и мистер Штейн могли выставить против нас, поскольку к тому времени стало очевидным, что Оранжевая Республика, с которой у нас не было и тени непонимания, собралась бросить свой вес на противоположную чашу. Одни называли поступок фристейтеров беспричинно-преступным, другие - рыцарским. Республики призвали под ружье от 25 000 до 35 000 человек. Мистер Дж. Б. Робинсон, личный друг президента Крюгера и человек, проведший большую часть жизни среди буров, считал последнюю цифру чрезмерно завышенной. В любом случае эти оценки не имеют под собой надежного основания. Рассеянное по огромной территории и обособленно живущее население, как правило, очень большие семьи, все это трудно поддается учету. Некоторые исследователи руководствуются в расчетах естественным приростом населения за восемнадцать лет, но исходные цифры сами нуждаются в уточнении. Другие опираются на количество принимавших участие в последних президентских выборах: но никто не может сказать, сколько человек воздержалось от голосования. Кроме того, призывной возраст в республиках на пять лет меньше возрастного порога, дающего право голоса. Мы считаем, что все имеющиеся расчеты гораздо ниже настоящих цифр. Возможно, наиболее близка к реальности информация Британского Разведывательного Департамента, утверждавшего, что военный потенциал Трансвааля составлял 32 000 человек, а Оранжевой Республики - 22 000. Совместно с наемниками и повстанцами из колоний буры могли поставить под ружье до 60 000, а значительное восстание в Капской Колонии могло увеличить их число до 100 000. Артиллерия противника насчитывала до ста орудий, многие из которых (и этот факт требует разъяснений со стороны наших военных) оказались современнее и мощнее, чем наши. Нет необходимости распространяться о боевых качествах этой армии. Буры отличались храбростью, упорством и вдохновлялись чуждым нам религиозным энтузиазмом, более свойственным семнадцатому веку. Верхом на выносливых низкорослых пони они обладали подвижностью, практически удваивавшей их численность и не позволявшей обходить их фланги. Как снайперы, они не имели равных. Добавьте к этому преимущество действий на наших бесконечных внутренних линиях с коротких и безопасных коммуникаций, и станет понятно, насколько трудная задача стояла перед солдатами империи. Если от изучения возможностей противника мы вернемся к размышлению о возможностях разделенных на два отряда 12 000 британцев, защищавших Наталь, то должны поздравить себя с тем, что умудрились не утратить эту обширную провинцию, расположенную на полпути между Британией, Индией и Австралией, по праву считающуюся замковым камнем имперской дуги.
Необходимо сделать возможно скучное, но необходимое отступление, и упомянуть о мотивах, которыми руководствовались буры, в течение многих лет тайно готовясь к войне. Рейд Джеймсона, определенно, не был причиной этих приготовлений, хотя, несомненно, укрепил позиции бурского правительства и значительно ускорил ход дел. При наличии столь благовидного предлога то, что ранее делалось медленно и под покровом секретности, теперь могло совершаться быстро и открыто. На самом деле подготовка началась гораздо раньше. Строительство фортов в Претории и Йоханнесбурге развернули почти за два года до злополучного набега, одновременно ускорив импорт оружия. В том же 1895 году на военное снаряжение Республика потратила огромную сумму.
Зачем они вооружались до рейда, когда еще не было повода опасаться Британского Правительства, с которым Трансвааль мог поддерживать дружеские отношения, подобные тем, что в течение сорока лет поддерживала Оранжевая Республика? Трудный вопрос, ответ на который можно найти скорее в области догадок и предположений, чем среди твердо установленных фактов. Но беспристрастные и незаинтересованные историки должны признать наличие изрядного числа свидетельств о присутствии в головах некоторых голландских лидеров (как в республиках, так и в Капской Колонии) идеи создания единого голландского государства, протянувшегося от Капа до Замбези, государства, в котором флаг, язык и закон будут голландским. Именно в этом страстном желании многие проницательные и хорошо информированные эксперты видят истинный побудительный мотив упорного наращивания военной мощи, непрекращающейся враждебности и формирования тесных связей между двумя республиками (одна из которых обязана нам своим воссозданием и суверенитетом). Наконец, это же желание объясняет упорные попытки отравить отношения между нами и нашими колонистами-голландцами, которые никогда не испытывали политических притеснений. Подобные действия имели одну цель - изгнание Британии из Южной Африки и создание одной гигантской голландской республики. Трансвааль, пытаясь оказать тайное влияние на ход событий, под покровом секретности тратил гигантские суммы, я думаю большие, чем вся Британская Империя. Армия эмиссаров, агентов и шпионов со всевозможными заданиями расползлась по британским колониям. На подкуп французской и германской прессы тратились баснословные суммы.
По самой природе тщательно законспирированных операций стремление заменить британское правление в Южной Африке голландским не так легко доказать. Подобные вопросы не обсуждаются в открытых документах, а люди, посвященные в них, проходят тщательный отбор и умеют хранить тайны. Но параллельно существует множество свидетельств личной активности в этом направлении выдающихся и достаточно представительных людей, и с трудом верится, особенно сейчас, когда мы видим, каким образом развивались события, и каким оказался результат, что множество индивидуальных устремлений не определялись единым движущим импульсом. Мистер. Дж. Р. Фицпатрик, в "Трансваале изнутри" (книге, которой все пишущие о Южной Африке должны быть крайне признательны) рассказывает, как в 1896 году с проектом вытеснения Великой Британии из Южной Африки к нему обратились весьма известный африканерский деятель мистер Д. П. Грааф, бывший член Законодательного Совета Капской Колонии,. Этот же политик представлял подобный проект м-ру Бейту. Сравните с этим следующее заявление м-ра Теодора Шрейнера, брата премьер- министра Капской Колонии:
"Я встретил мистера Рейтца, в то время судью Оранжевой Республики, вскоре после возврата Трансваалю прав на территорию, когда этот господин занимался учреждением Союза Африканеров. В то время никто не сомневался, что Англия и ее правительство не имели намерений лишать Трансвааль независимости, поскольку только что "великодушно" ее пожаловали, не имели никаких намерений вести с республикой войну, поскольку только что был заключен мир, не стремились завладеть золотыми полями Ранда, так как они еще не были открыты. Именно в то время я повстречался с мистером Рейтцем, приложившем все усилия, чтобы вовлечь меня в Союз Африканеров. Изучив конституцию Союза и его программу, я отказался стать его членом. После моего отказа между нами состоялся разговор, суть которого навсегда запечатлелась в моей памяти:
Рейтц: Почему вы отказываетесь? Неужели стремление вовлечь людей в решение политических вопросов недостойная цель?
Я: Несомненно, это благородная цель, но меж строк этой конституции я замечаю другие, далеко идущие намерения.
Рейтц: Какие?
Я: Я совершенно ясно вижу, что конечной целью программы является уменьшение британского влияния и изгнание британского флага из Южной Африки.
Рейтц: (с приятной понимающей улыбкой, как человек, чьи тайные мысли и цели раскрыты и который вовсе этим не огорчен) Ну и что, если даже так?
Я: Вы же не допускаете мысли, что этот флаг исчезнет из Южной Африки без колоссального сопротивления и борьбы?
Рейтц: (с той же приятной, слегка смущенной, полуизвиняющейся улыбкой) Ну, я полагаю, нет. Но, даже если так, что из этого?
Я: Только то, что вы и я несомненно примем участие в этой борьбе, но по разные стороны. Более того, Бог, который в последней войне благословил Трансвааль, когда республика отстаивала правое дело, в будущей станет на сторону Англии, так как должен с отвращением взирать на любые планы подрыва ее сил и позиций в Южной Африке, которую он вручил ей.
Рейтц: Увидим.
На этом наш разговор закончился. С того времени пролетело семнадцать лет, и все эти годы я наблюдал, как непрерывная пропаганда, ратующая за уменьшение влияния Британии в Южной Африке, велась всеми возможными способами. Она звучала со страниц прессы, из уст проповедников, с трибун, в школах, в колледжах, в Законодательном Собрании - пока не вылилась в нынешнюю войну, родителями которой несомненно стали мистер Рейтц и его единомышленники. Поверьте мне, день, когда Ф. В. Рейтц сел писать ультиматум Великой Британии, был счастливейшим в его жизни. Этот момент он предвидел и страстно ждал многие годы".
Сравните с этими фразами высказывания голландских политиков Капской Колонии, голландских политиков Оранжевой Республики и следующий пассаж из речи, произнесенной Крюгером в Блумфонтейне в 1887 году: "Я считаю преждевременным говорить об Объединенной Южной Африке под одним флагом. Чей флаг? Королева Англии воспротивится, если ее флаг захотят спустить, а мы, бюргеры Трансвааля, не желаем спускать свой. Что же делать? Сейчас мы слишком малы и ничтожны, но мы растем и готовимся занять свое место среди великих народов мира". "Мечта нашей жизни, - говорил другой деятель, - Соединенные Штаты Южной Африки, и этот союз должен быть создан нами, а не внешними силами. Когда это произойдет, Южная Африка станет великой".
Эти слова, постоянно срывающиеся с уст голландцев, наряду с другими признаками подтверждают, что идея объединения давно готовилась к практическому воплощению. Я повторяю, что справедливый и непредубежденный историк не может отмахнуться от идеи существования заговора, как от мифа.
Мне могут возразить, почему они не скрывали своих замыслов? Неужели они не имели право на свою точку зрения, касательно будущего Южной Африки? Неужели они не имели права на общий флаг и общий язык? Почему бы им не одолеть наших колонистов и не столкнуть нас в море? Лично я не вижу, что им могло помешать предпринять попытку. Если они желали, то имели право предпринять попытку. Но мы имели не меньшее право защищаться. И прекратим разговоры о британской агрессии, о желании капиталистов завладеть золотыми месторождениями, об обидах, чинимых честным пастухам, и подобные стенания, предназначенные лишь для сокрытия сути проблемы. Пусть те, кто твердят о притязаниях Британии на республики, хоть на мгновенье обратят внимание на неоспоримые свидетельства притязаний республик на наши колонии. Пусть они задумаются над требованием равных прав для всех белых людей в одном государстве, пусть обратят внимание на то, как раса, находящаяся в меньшинстве, притесняет другую, составляющую большинство, пусть решат, на чьей стороне правда, кто выступает за всеобщую свободу, а кто за реакцию и расовую ненависть. Позвольте им все обдумать и взвесить перед тем, как ответить на вопрос, чья сторона достойна их симпатий.
На время оставим общеполитические проблемы и военные приготовления, которые вскоре станут жизненно важными. Вернемся к ходу дипломатической борьбы между Правительством Трансвааля и Колониальным Департаментом. Как уже говорилось, 8-го сентября в Преторию было направлено заключительное послание, определявшее минимальные сроки, которые Британское Правительство соглашалось принять как справедливые по отношению к своим подданным в Трансваале. Послание требовало определенного ответа, и вся нация ожидала его с мрачной решимостью.
В стране не питали иллюзий в отношении трудности войны с Трансваалем, предчувствуя, что она принесет мало чести и множество неприятностей. Нас все еще жгли воспоминания о Первой Бурской войне, и мы хорошо знали доблесть неукротимых бюргеров. Но общество, хотя и находилось в мрачном расположении духа, было настроено не менее решительно. Не мудрость государственных деятелей, а национальный инстинкт подсказал нам, что речь идет не о какой-то местной проблеме, люди ощущали - на карту поставлено само существование Империи. Великая Британия проходила проверку на сплоченность. Во времена мира мы с энтузиазмом осушали бокалы за свою страну. Было ли это бессмысленным расплескиванием вина, или в час войны мы готовы пролить за нее свою кровь. Основали ли мы ряд разобщенных наций, не связанных ни общими чувствами, ни общими интересами, или мы создали Империю как цельный организм, способный испытать единый душевный порыв, укрепиться в едином решении, как члены единого Союза? Вот основной вопрос, от ответа на который зависит многое в будущей истории мира.
К счастью колонии понимали, что настоящий раздор - дело не только метрополии. Британия отстаивала права империи, как целого, надеясь, что колонии в возможном раздоре станут на ее сторону. Уже 11-го сентября полутропический и пылкий Квинсленд предложил контингент конной пехоты с пулеметной командой; Новая Зеландия, Западная Австралия, Тасмания, Виктория, Новый Южный Уэльс и Южная Австралия в порядке упоминания сделали то же самое. Канада, с сильной, но осторожной северной душой, сказала свое слово последней, зато твердо. Ее жители затрагивались происходящим менее всего, поскольку, в отличие от Австралии, в Южной Африке проживало очень мало канадцев. Тем не менее, Канада с готовностью взяла свою часть общей ноши и несла ее тем бодрее, чем тяжелее она становилась. Предложения о службе поступали от людей всех оттенков кожи, обитавших в самых дальних уголках Британской Империи, от Индусских Раджей, от Африканских Хаусов (народ в Западном Судане), от Малайских полицейских, от Западных Индийцев. Но это была война белого человека, и если британцы не могли управиться с бурами сами, то империи лучше избавиться от подобной расы. Отличная Индийская армия численностью 150 000 солдат, многие из которых - закаленные ветераны, по тем же соображениям осталась нетронутой. Англия не требовала никаких компенсаций за подобное самоограничение, и беспристрастный писатель может спросить у тех зарубежных критиков, чье уважение к нашей общественной морали настолько же мизерно, как и их знание наших принципов и нашей истории: будут ли они призывать к такому же самоотречению, окажись их страны в аналогичном положении.
18-го сентября в Лондоне опубликовали официальный ответ Бурского Правительства на послание Кабинета Министров. Его стиль был недружественным и категоричным. По сути, в нем отвергались все требования Британии. Пятилетний ценз и другие меры, выполнение которых Правительство Ее Величества определяло как минимально справедливые в отношении уитлендеров объявлялись неприемлемым. Предложение вести дебаты в Рааде на двух языках, как это принято в Капской Колонии и Канаде, категорически отвергалось. Британское правительство в своем последнем обращении заявляло, что в случае негативного или неопределенного ответа оно оставляет за собой право "считать ситуацию DE NOVO и формулировать собственные предложения для конечного соглашения". Ответ оказался и негативным и неопределенным. 22-го числа состоялось заседание для подготовки следующего обращения. Оно было кратким и жестким, но не до такой степени, чтобы отрезать дорогу к миру. Оно демонстрировало, глубокое сожаление Британского Правительства, по поводу того что умеренные требования, предъявленные в предыдущем послании, были отвергнуты, и теперь, в соответствии со своим обещанием, Правительство собирается представить собственный план соглашения. Это послание не являясь ультиматумом, предвещало его в будущем.
Между тем, 21-го сентября состоялось собрание Раада Оранжевой Республики, и выяснилось, что те, к кому у нас не было ни малейших притязаний, а напротив, самые дружеские и теплые чувства, готовились выступить против Великой Британии. Немного ранее между двумя республикам был заключен оборонительный и наступательный альянс, который, пока не будет написана тайная история этого союза, выглядит крайне спешной и невыгодной сделкой для меньшего участника. У Оранжевой Республики не было повода опасаться Британии, поскольку именно последняя дала ей независимость и жила с ней в мире сорок лет. Законы в этой республике были такие же либеральные, как и наши собственные. Но этим самоубийственным договором она решилась разделить судьбу государства сознательно добивающегося войны своей последовательно недружественной позицией. Судьбу государства, чье реакционное и ограниченное законодательство, казалось, не могло не оскорблять чувств более прогрессивного соседа. Возможно, это объяснялось амбициями, о которых упоминал доктор Рейтц, возможно, присутствовала иллюзия относительно соотношения сил будущих противников и возможной судьбы Южной Африки; как бы то ни было, договор был подписан, и подходило время проверки, насколько он будет выполняться.
Тон президента Стейна в Рааде и поддержка, полученная от большинства бюргеров, ясно продемонстрировали, что республики будут действовать заодно. В своем откровенном выступлении Стейн бескомпромиссно осудил намерения Британии и заявил, что его государство связано с Трансваалем всем, что может быть близко и дорого.
Среди самых неотложных военных мер, которые Британское Правительство не могло более откладывать, была отправка небольшого отряда для защиты протяженной и открытой со стороны Трансвааля железнодорожной линии, тянущейся от Кимберли к Родезии. Сэр Алфред Милнер, поддерживавший контакт с президентом Стейном, заверил последнего, что это перемещение войск ни в коей мере не направлено против Оранжевой Республики. Сэр Алфред Милнер добавил, что Имперское Правительство все еще надеется на дружественное урегулирование спора с Трансваалем, но если этой надежде не суждено сбыться, оно ожидает от Оранжевой Республики сохранения строгого нейтралитета и воздержания ее граждан от участия в боевых действиях. При соблюдении этих требований гарантировалась абсолютная неприкосновенность границ Оранжевой Республики. Наконец он заявил, что для разрыва дружеских отношений между Оранжевой Республикой и Великой Британией нет абсолютно никаких причин, и что Британия всегда испытывала по отношению к этой республике самые теплые чувства. Президент довольно холодно ответил, что не одобряет наших действий в отношении Трансвааля, и сожалеет о перемещении войск, воспринимаемых бюргерами как непосредственная угроза. Последовавшая вскоре резолюция Раада Оранжевой Республики заканчивалась словами: "Что бы ни случилось, Оранжевая Республика честно и точно выполнит свои обязательства перед Трансваалем в силу политического союза, существующего между двумя республиками". Стало очевидным, что эту страну, нами же созданную, отношения с которой никогда не омрачались никакими ссорами, невозможно удержать от затягивания в водоворот грядущих бед. Со всех участков обеих границ приходили новости о военных приготовлениях. Уже к концу сентября, когда подразделения и отдельные вооруженные бюргеры собрались на границе, даже самые упорные скептики поверили, что на страну действительно пала тень большой войны. В Фолксрусте, на границе с Наталем накапливались артиллерия, военное имущество и всевозможные припасы, указывая, где разразится буря. В конце сентября из Претории и Йоханнесбурга туда прибыло двадцать шесть поездов с военными грузами. Сосредоточение буров у Малмани, на границе Бечуаналенда, угрожало железнодорожной линии и британскому городку Мафекинг, которому в будущем судилось долгое время занимать внимание всего мира.
3-го октября произошло событие, вполне заслуживающее трактовки "акт агрессии", хотя Британское Правительство, проявляя терпение граничащее со слабостью, отказалось считать его таковым, и продолжало изводить бумагу. У Веринигинга остановили почтовый поезд следовавший из Трансвааля в Кейп-Таун, и Правительство Трансвааля конфисковало недельный груз золота для Англии (около полумиллиона фунтов). В тот же самый день, на дебатах в Кейп-Тауне, Министр Внутренних Дел африканеров доложил, что через границу прошло 404, фургона из которых ни один не вернулся. В сочетании с поставками оружия и боеприпасов через Кап в Преторию и Блумфонтейн, данный инцидент возбудил глубокое негодование как английских колонистов, так и британской публики. Негодование усугублялось сообщениями о трудностях, испытываемых пограничными городами, такими, как Кимберли и Фрайбург, в получении орудий для собственной обороны. Оба Раада распустили, и последними словами старого Президента стало страстное воззвание к Господу, как последнему арбитру, и заявление, что война неминуема. Англия, в свою очередь, не менее горячо, хотя и не так бесцеремонно, выразила готовность предоставить решение вопроса тому же суровому Судье.
2-го октября президент Стейн проинформировал сэра Алфреда Милнера, что он считает необходимым объявить призыв бюргеров Оранжевой республики - другими словами, мобилизовать свои войска. Сэр А. Милнер выразил сожаление в связи с этими приготовлениями и заявил, что он все еще не отчаялся добиться мирного решения, поскольку уверен, что Правительство Ее Величества благосклонно рассмотрит любые разумные предложения. На что Стейн ответил, что, при продолжающемся подвозе британских подкреплений в Южную Африку, не видит смысла в дальнейших переговорах. Поскольку наши вооруженные силы все еще значительно уступали силам буров, приостановить подвоз войск было немыслимо, и переписка ни к чему не привела. 7-го октября Великая Британия объявила призыв резервистов для Первого Армейского Корпуса. Этот факт, наряду с другими, ясно демонстрировал наше твердое намерение направить в Южную Африку значительные силы. Для получения формального согласия на принятие неизбежных решительных мер был созван Парламент.
9-го октября традиционно неспешную работу Британского Колониального Департамента подстегнул неожиданный и дерзкий ультиматум Бурского Правительства. Если рассматривать остроумие как род оружия, то успех в этой борьбе обычно сопутствовал нашим простыми и пасторальным южно-африканским соседям. Настоящий случай не стал исключением из правил. Пока Правительство Ее Величества осторожно и терпеливо вело дело к предъявлению ультиматума, наши оппоненты разыграли ту же карту, какую мы готовились выложить на стол. Документ звучал твердо и недвусмысленно, а сроки, отводимые им, были нереальными, из чего следовало, что его создали с единственной и конкретной целью - провокацией немедленной войны. Буры требовали во-первых: немедленно отвести войска, стоящие на границе республики, во-вторых: убрать из Южной Африки все подразделения прибывшие в течение последнего года, в-третьих: отправить обратно, без высадки на берег войска, находящиеся в пути. Если в течение сорока восьми часов не последует удовлетворительный ответ, "Правительство Трансвааля с большим сожалением будет вынуждено считать действия Правительства Ее Величества формальным объявлением войны, за последствия которой Трансвааль не отвечает". По всей Империи это дерзкое послание встретили насмешками и возгласами возмущения. Ответ передали на следующий день через сэра Алфреда Милнера.
"10-го октября. Правительство Ее Величества с большим сожалением ознакомилось с категоричными требованиями Правительства Южно-Африканской Республики, переданных телеграммой от 9-го октября. В ответ проинформируйте Правительство Южно-Африканской Республики, что Правительство ее Величества не считает возможным даже обсуждать требования Южно-Африканской Республики".
Итак, пройдя длинный путь, пробиваясь сквозь частоколы перьев и словесные баталии, мы оказались перед третейским судом под председательством господ "Ли-Метфорда" и "Маузера". Горько осознавать, что дело обернулось именно так. Эти люди подобны нам, как ни одна раса в мире. Они имели тех же фризских прародителей, заселивших наши собственные берега. По складу ума, отношению к религии, уважению к закону меж нами трудно найти разницу. Они также отважны и также гостеприимны, к тому же обладают охотничьим инстинктом, милым сердцу любого англо-кельта. На свете нет народа, с большим набором качеств, способным вызвать наше восхищение, более любящим независимость, являющуюся предметом нашей гордости, которую мы лелеем в себе и уважаем в других. И какая злая ирония, что в обширнейшей Южной Африке нам с ними не хватило места. Мы не можем с чистым сердцем сказать, что вели себя безупречно. "Зло, сотворенное человеком, остается и после его смерти" - в небольшом экскурсе в прошлое я упоминал о наших прегрешениях в Южной Африке. На нас лежит ответственность за рейд Джеймсона, совершенный англичанами под командованием офицеров, имевших Королевские Патенты; мы же виновны в двуличии и подтасовке фактов при разборе этого, в высшей мере несправедливого, предприятия. Это были спички, от которых разгорелся гигантский пожар, и именно мы держали их в руках. Но вязанки хвороста, столь легко вспыхнувшие, натасканы не нами. Обиды и несправедливости, постоянно чинимые половине членов общины, твердая решимость меньшинства угнетать и унижать большинство, намерение людей, чья история на этой земле насчитывала лишь два поколения, провозгласить ее принадлежащей лишь им, и за всем этим амбиции голландцев на доминирование в Южной Африке. Британия сражалась не за какие-то мелочи. Когда нация безропотно, месяц за месяцем, переносит унижения и бедствия, кто посмеет отказать ей в праве добиваться справедливости. Голландская или английская идея управления должна превалировать во всей огромной стране? Первая означает свободу для одной расы, вторая - равные права и равная ответственность перед законом для всех белых. В отношении цветных нас рассудит история.
Вот главный вопрос, решавшийся в миг, когда часы пробили пять вечера, среды, одиннадцатого октября, одна тысяча восемьсот девяносто девятого года. Бой часов провозгласил начало войны, которой судилось определить судьбу Южной Африки, вызвать значительные перемены в Британской Империи, серьезно повлиять на мировую историю, и попутно многое изменить в нашей точке зрения на искусство войны. Историю этой войны, хотя на ограниченном материале, но с искренним стремлением к объективности, я и попытаюсь изложить.
ГЛАВА 5. ТАЛАНА ХИЛЛ
Утром 12 октября ожили окутанные холодом и туманом лагеря буров у Сандспруйта и Фолксруста. Бюргеры отправились на войну. Примерно двенадцать тысяч всадников, с двумя восьмиорудийными батареями "крупповских" орудий. Эти силы вторгались с севера, в надежде, что со стороны Оранжевой Республики совместно с отрядом германцев, их поддержат "оранжевые" буры - фристейтеры. Артиллерия тронулась в путь за час до рассвета, сразу же за передком последнего орудия двинулись стрелки, и едва родившаяся заря открыла взору бесконечную колону, черной змеей извивавшуюся меж холмов. Случайный очевидец рассказывал: "Я всматривался в лица бюргеров и видел лишь решительность и бульдожье упрямство. Ни следа страха, ни тени колебания. О буре можно говорить что угодно, но никто не имеет права утверждать, что он трус или человек, недостойный британской пули". Эти слова написаны в самом начале кампании, сегодня под ними может подписаться вся империя. Пожелай эти люди добровольно стать нашими согражданами - они были бы ценнее всех золотых шахт Трансвааля.
Основу трансваальского отряда составляло коммандо Претории, численностью 1 800 человек, вместе с ним действовали коммандо из Хейделберга, Мидделбурга, Крюгерсдорпа, Стандертона, Ваккерструма и Эрмело. Республиканская Артиллерия представляла собой великолепное, хорошо организованное подразделение, вооруженное лучшими орудиями из всех когда-либо присутствовавших на полях сражений. Кроме шестнадцати "крупповских" орудий, они смогли привезти с собой две тяжелые шестидюймовые пушки "Крезо", очень эффективно действовавших на начальной стадии кампании. Кроме этих, собственно трансваальских сил, в отряд входило некоторое число "помощников" из Европы: большая часть Германского корпуса находилась в составе сил Оранжевой Республики, но несколько сотен двигались с севера. Голландский корпус - около двух с половиной сотен, и такой же численности Ирландский, точнее Ирландо-Американский корпус, под зеленым флагом с арфой.
Буров, по большому счету, можно разделить на два сильно разнящихся типа. Первый - городской бур, человек расторопный, возможно, немного расслабленный богатством и цивилизацией, бизнесмен или обладатель какой либо профессии, более сметливый и быстрый, чем его сельский товарищ. Этот человек охотнее говорил на английском, чем на голландском, и нередко имел английские корни. Другой тип, вельдский бур - представлял собой внушительную силу, как ввиду своей многочисленности, так и благодаря сохранению первозданных качеств. Обитатель ферм: обожженный солнцем, длиннобородый, со спутанными волосами, человек Библии и ружья, пропитанный традициями партизанской войны, возможно, лучший прирожденный воин на земле. Снайпер, охотник, привычный к простой пище и твердой постели, угловатый в манерах и разговоре, вопреки клеветническим обвинениям и очень немногим неприятным случаям, в отношении гуманности и соблюдения правил войны стоящий в одном ряду с самой дисциплинированной армией мира.
Несколько слов о вожде этого необычного воинства. Пит Жубер, уроженец Капской Колонии, подобно Крюгеру принадлежал к людям, которым несправедливые законы их новой родины казались необходимым заградительным барьером. В его жилах текла кровь французских гугенотов, от которых он унаследовал благородство и великодушие, заслужив уважение и любовь не только друзей, но и противников. В многочисленных стычках с туземцами и в первой кампании против Британии (1881) Жубер проявил себя талантливым лидером. Он пользовался репутацией непреклонного борца за независимость Трансвааля, никогда не состоял на службе под началом британцев и, подобно Крюгеру, всегда находился к ним в непримиримой оппозиции. Высокий и плотный, с тяжелым взглядом серых глаз, решительно сомкнутыми губами, наполовину скрытыми густой бородой, он словно олицетворял шедших за ним людей. Ему уже исполнилось шестьдесят пять, но, не смотря на утверждение некоторых бюргеров, что жар его молодости давно угас, он оставался мудрым, хитрым, обладающим большим боевым опытом воином, спокойным, избегающим риска, неторопливым, упорным, и неумолимым противником.
Кроме этой северной армии, в Наталь вторглись еще два отряда бюргеров. Один, состоящий из коммандос Утрехта и Свазилендаа, сосредоточился возле Врихейда, угрожая флангу британцев позиций у Данди. Другой, гораздо больший, численностью не менее шести-семи тысяч, состоящий из фристейстеров, трансваалеров и германцев Шиля, проходами Тинтва-Пасс и Ван Ринен-Пасс преодолел мрачные хребты Дракенберга и вторгся в плодородные равнины Западного Наталя. Общие силы вторжения насчитывали где-то двадцать-тридцать тысяч человек. Эти люди легкомысленно уповая на легкую победу, считали, что никто, и ничто не преградит им путь к морю. Не только британские командиры недооценили своих оппонентов. Совершенно очевидно, что ошибка была взаимной.
Теперь в нескольких словах коснемся диспозиции британских сил, принимая во внимание, что командовавший ими сэр Джордж Уайт прибыл в страну лишь за несколько дней до начала войны, и вся подготовка легла на плечи генерала Саймона, действовавшего под влиянием местных политиков. Главные силы расположились возле Ледисмита, а передовой отряд закрепился у Гленко, в пяти милях от станции Данди и в сорока от Ледисмита. Смысл такого опасного разделения сил заключался в прикрытии Биггарсбергского участка железной дороги с обоих концов и защите главных угольных шахт этого района. Выбор позиции наводит на мысль, что британский командир не был осведомлен о силе бурской артиллерии. Позиция британцев позволяла успешно оборонятся под стрелковым огнем противника, но была весьма уязвима для его орудий. Случай с Гленко совершенно ясно демонстрирует, что орудия, расположенные на господствующих высотах, делают невозможной оборону местности, лежащей внизу. На этом удаленном посту расположились 1-й батальон Лестерского полка, 2-й Дублинских Фузилеров, 1-й батальон Стрелков, Гусары 18-го полка, три роты конной пехоты и три батареи полевой артиллерии (13-я, 67-я и 69-я). 1-й батальон Королевских Ирландских Фузилеров прибыл перед самым началом боя. В целом в лагере под Гленко находилось около четырех тысяч человек.
Главные силы армии оставались в Ледисмите. Они включали 1-й батальон Девонцев, 1-й Ливерпульцев, 2-й Хайлендеров Гордона. Кроме того пехоту представляли 1-й батальон Глостерцев, 2-й Королевских Стрелков, и 2-й Стрелковой Бригады, и прибывшие чуть позднее Манчестерцы. Кавалерия включала 5-й Гвардейский Драгунский, 5-й Уланский, часть 19-го Гусарского, Натальских Карабинеров, Натальскую Конную Полицию и Пограничных Конных Стрелков. Позднее к ним присоединилась Имперская Легкая Кавалерия - отличное подразделение, принципиально сформированная из рандских беженцев. Что касается артиллерии, то ее представляли 21-я, 42-я и 53-я батареи полевой артиллерии, 10-я Горная Батарея, Натальская Полевая Артиллерия со слишком легкими, чтобы оказаться полезными, орудиями, и 23-я Рота Королевских Инженеров. Эти силы, общей численностью около восьми-девяти тысяч людей, находились под командованием сэра Джорджа Уайта, сэра Арчибальда Хантера, только что прибывшего из Судана, генерала Френча и его заместителя генерала Яна Гамильтона.
Таким образом первый удар буров предназначался четырем тысячам британцев. Если они будут разбиты, оставалось справиться еще с восемью тысячами. Кто же тогда преградит им путь к морю? Несколько отрядов местных добровольцев, Дурбанская Легкая Пехота в Коленсо, и Натальские Королевские Стрелки с небольшим отрядом моряков-добровольцев у Эсткорта.
Учитывая силу буров и их мобильность, невозможно объяснить, каким чудом уцелела колония. Глядя на наши обоюдные неудачи и ошибки, лишь убеждаешься в единстве нашей крови. Наша самоуверенность дала бурам шанс, а их самоуверенность помешала немедля этим шансом воспользоваться. Подобной возможности им больше не представилось.
Война началась 11-го октября. 12-го силы буров пересекли границу на севере и западе. 13-го они оккупировали Чарлстаун (верхний угол Наталя). 15-го достигли Ньюкасла, более крупного городка, располагавшегося в пятнадцати милях от границы. Из окон домов его жители наблюдали, как шестимильная колонна крытых фургонов, влекомых воловьими упряжками, сползала с перевала. Это был не рейд, это было нашествие. В тот же день в британский штаб поступили новости о движении противника через западные проходы и со стороны Буффало-Ривер на востоке. 13-го сэр Джордж Уайт пытался провести разведку боем, но не смог войти в соприкосновение с противником. 15-го шесть Натальских Полицейских были окружены и взяты в плен на одном из бродов Буффало-Ривер. 18-го кавалерийский патруль столкнулся с разведчиками буров у Эктон Хоумс и Бестерс-Стейшен, это были воортреккеры Оранжевой Респулики. 18-го же сообщалось об отряде у Хаддерс-Спруйт, в семи милях севернее Гленкского лагеря.
Наконец ранним утром 20-го октября произошло столкновение. Утром, в половине третьего, перед самым рассветом, на перекрестке дорог из Лендманса и Вантс-Дрифта Доорнбергские коммандос обстреляли пикет конной пехоты, вынудив его отойти. На помощь отправили две роты Дублинских Фузилеров, и около пяти утра превосходного, хотя и туманного утра, все лагерь Саймонса находился под ружьем, зная, что к ним приближаются буры. Боевая линия цвета хаки замерла в растянутых тонких цепях. Солдаты до боли в глазах вглядывались в изгибы седловин меж холмами на севере и востоке, пытаясь заметить малейшие признаки приближения врага. Почему эти же самые холмы не были заняты нашими людьми, остается необъяснимой загадкой. В низине на одном фланге стояли Гусары 18-го полка и конная пехота. На другом замерли восемнадцать орудий, взятые на передки. Лошади возбужденно били копытами и всхрапывали в сыром утреннем воздухе.
И, вдруг, - неужели это они? Офицер, тщательно осматривающий местность, указал куда-то вдаль. Один за другим бинокли и подзорные трубы поворачивались в указанном направлении. Затем буров стало видно невооруженным глазом, и по шеренгам пробежал приглушенный шепот.
Перед фронтом британцев длинным покатым оливково-зеленым склоном возвышался холм - Талана-Хилл, увенчанный округлым скалистым гребнем. Туман рассеялся, и его изломы отчетливо выделялись на фоне бездонной синевы утреннего неба. На этом гребне, на расстоянии две с половиной - три мили, появились небольшие скопления черных точек. Еще недавно чистые контуры холма вдруг ощетинились силуэтами. Они собрались в единый сгусток, затем вновь рассеялись, а затем ...
Дыма от выстрела никто не увидел, но издалека донесся долгий нарастающий гул, перешедший в пронзительный вой. Снаряд прогудел над головами солдат, как гигантская пчела, и шлепнулся в мягкий грунт позади них. Затем еще один, и еще, и еще. На них не обращали внимания, впереди был склон, на котором находился противник. Значит, вперед! Как предписывает добрая старая убийственно-героическая британская традиция! Настал момент, когда вопреки науке и знаниям, почерпнутым из книг, план атаки тем лучше, чем он дерзновеннее, когда хочется устремиться прямо на врага и вцепится ему в глотку до того, как силы вас покинут. Кавалерия начала обходить противника слева. Артиллеристы устремились вперед, сняли орудия с передков и открыли огонь. Пехота развернулась в направлении Сандспруйта. Когда они проходили через крошечный Данди, изо всех распахнутых дверей и окон их радостно приветствовали женщины и дети. Считалось, что с этой стороны холм наиболее доступен. Лестерцев и 67-ю полевую батарею оставили прикрывать лагерь и наблюдать за ньюкаслской дорогой с запада. В семь утра все было готово к наступлению.
К этому времени выявились два важных факта: Первый - снаряды буров с трубками ударного действия в большинстве случаев не взрывались при ударе о мягкий грунт; второй - дальность стрельбы их орудий превышала дальность выстрела наших пятнадцатифунтовых пушек, хотя изо всей британской армии более всего мы были уверены именно в артиллерии. Две батареи, 13-я и 69-я подошли ближе, вначале на 3000, а затем на 2300 ярдов. С этой дистанции они быстро заставили замолчать пушки на холме. Орудия буров открыли огонь с гребня, расположенного к востоку от Таланы, но 13-я батарея подавила огнем и их. В 7.30 пехота получила приказ наступать. Она двинулась развернутым строем, с интервалом в десять шагов. В первой цепи шли Дублинские Фузилеры, во второй - Стрелки, в третьей - Ирландские Фузилеры.
Первую тысячу ярдов атакующие двигались по открытому пастбищу, едва заметные на фоне иссушенного вельда благодаря большой дистанции и желто-коричневой униформе. Они достигли леса, лежащего на половине пути, понеся совсем небольшие потери. Лес представлял собой плантацию лиственниц, шириной в несколько сотен ярдов и примерно такой же глубины. По левой опушке леса, те есть на левом фланге наступающих войск, перпендикулярно склону потянулся длинный овраг или лощина, более походивший на направляющую для пуль, чем на укрытие. Огонь был так силен, что войска, находившиеся в лесу и лощине, залегли. Офицер Ирландских Фузилеров рассказывал, что не мог срезать ремни с погибшего бойца, поскольку пули то и дело выбивали из его рук, одолженную у раненого сержанта бритву. Отважный Саймонс, отказавшийся спешиться, получил смертельную пулю в живот. С излишней храбростью он навлекал на себя огонь противника не только тем, что оставался в седле, но и тем, что сопровождался ординарцем, несшим красный флажок. "Они взяли холм? Они взяли холм?" - вот единственный вопрос, который задавал генерал, пока его, истекающего кровью, несли в тыл. На опушке этого же леса встретил свой конец и полковник Шерстон.
Этот бой, подобно Инкерману, был солдатским боем. Под прикрытием деревьев скопились три батальона, и опушка леса, обращенная к противнику, оказалась заполнена людьми. Батальоны, сбившись в кучу, перемешались, и было совершенно невозможно поддерживать хоть какой-то боевой порядок. Противник вел настолько сильный огонь, что наступление приостановилось, но 69-я батарея с дистанции 1400 ярдов подавила бурских стрелков шрапнелью, и около половины двенадцатого пехота смогла возобновить движение.
За лесом простиралось несколько сотен ярдов открытого пространства, отгороженного стеной, из дикого камня, ранее служившей оградой для скота. Другая ограда тянулась перпендикулярно первой в направлении леса. Противник, засевший на копи, имел возможность свободно простреливать этот участок, но за самой стеной его стрелков, похоже, не было. Чтобы не пересекать опасную зону, солдаты по одному двигались под прикрытием стенки, защищавшей их справа, а затем прятались за фронтально расположенной оградой. Здесь произошла вторая долгая заминка. Люди подходили с подножья холма тоненькой струйкой и отвечали на выстрелы противника через стену или щели в кладке. Дублинским Фузилерам пришлось тяжелее остальных, и они не могли двигаться с той же скоростью, что и другие. Поэтому большинство задыхающихся, возбужденных людей оказались Стрелками или Ирландскими Фузилерами. Воздух гудел от пуль, и казалось, что выжить по ту сторону стены невозможно. До гребня холма оставалось еще двести ярдов, но люди понимали: не очистив вершину, бой не выиграть.
Подавая пример бойцам, присевшим за камнями, первым через стену перепрыгнул офицер. Ободренные его примером, два десятка солдат перескочили ограду и бросились за ним. Это был капитан Коннор из Ирландских Фузилеров, но его личное обаяние увлекло за ним не только Ирландцев, но и некоторых Срелков. Увы, он и половина последовавших за ним отчаянных смельчаков, упали сраженные пулями (капитан скончался этой же ночью), но нашлись другие отважные командиры, занявшие его место. "Вперед, солдаты, вперед!", - призывал Нуджент (Стрелки). Получив три пули, он все еще полз по усыпанному валунами склону. За ними поднялись другие. Новые и новые бойцы бросались вперед, полусогнутые, заходящиеся в крике фигуры цвета хаки. С тыла спешило подкрепление. Неожиданно их накрыло огнем собственной шрапнели, это было просто невероятно, принимая во внимание, что дистанция стрельбы составляла не более 2000 ярдов. Именно здесь, между стеной и вершиной, нашли свой конец (кто от пули врага, кто от собственной шрапнели) полковник Ганнинг из Стрелков и много других храбрецов. Но ряды буров таяли, и вскоре взволнованные наблюдатели, остававшиеся на равнине, увидели на гребне людей, размахивающих шлемами. Это была победа.
Но, следует признать, что победа оказалась Пиррова. Мы заполучили холм, ну и что? Мы заставили замолчать орудия, стоявшие на копи, но буры их увезли. Холм занимало коммандо Лукаса Мейера, общей численностью около 4000 человек. В это число входят и люди под начальством Эразмуса, предпринимавшие нерешительные демонстрации против фланга британцев. Если вычесть бюргеров, отлынивавших от боя, холм защищали не более тысячи бойцов. Из них пятьдесят было убито и около сотни ранено. Потери британцев на Талана Хилл - 41 человек убит и 180 ранено. Но среди убитых было слишком много тех, кому нелегко найти замену. В этот день погибли: доблестный но чересчур оптимистичный Саймонс, Ганнинг из Стрелков, Шерстон, Коннор, Гамбро и многие другие храбрецы. Потери среди офицеров были непропорционально велики.
Инцидент, имевший место сразу же после завершения атаки, можно сказать, украл у британцев плоды победы. Как только холм оказался в наших руках, артиллерия двинулась вперед и заняла позиции в седловине Смитс-Нек, меж двух холмов, откуда был виден противник, быстро отступавший группами по 50-100 человек. О лучшей возможности использовать шрапнель нельзя было и мечтать. Но в эту минуту из примостившейся на обратном склоне холма старой каменной церкви, служившей бурам госпиталем, выбежал человек с белым флагом. Возможно, он сделал это с честными намерениями, прося защиты для следовавшего за ним медицинского отряда. Но чересчур доверчивый артиллерийский офицер, очевидно, подумал, что объявлено перемирие и потерял драгоценные минуты, способные превратить поражение противника в разгром. Двойная ошибка: вначале огонь по собственным наступающим войскам, а затем упущенная возможность нанести удар по отходящему противнику, не позволяют нам с удовлетворением отметить работу наших артиллеристов в этом бою (один из авторитетных источников, сообщил мне, что офицер, командовавший орудиями был остановлен письменным распоряжением полковника Юла).
Тем временем, в нескольких милях от Талана-Хилл, цепь событий неумолимо вела нашу кавалерию к катастрофе, лишившей пехоту плодов столь дорого купленной победы. Отдельно взятая атака Талана-Хилл - несомненно, победная акция, чего нельзя сказать об общем итоге дня. Веллингтон жаловался, что кавалерия вечно втягивает его в неприятности, и вся британская военная история пестрит доказательствами его правоты. В этот день наша кавалерия в очередной раз попала в беду. Для штатских достаточно отметить этот факт, оставив военным критикам право определять виновных.
Одна рота конной пехоты (из Стрелков) получила приказ сопровождать орудия. Оставшиеся конные пехотинцы вместе с частью Гусар 18-го полка (полковник Моллер) двинулись в обход правого фланга, пытаясь зайти бурам в тыл. Подобный маневр, будь Лукас Мейер единственным противником, не заслуживает критики; но, зная, подобно нам, что под Гленко сошлись несколько коммандо, было слишком рискованно позволить кавалерии удалиться на большое расстояние без дополнительной поддержки. Вскоре кавалеристы заблудились на сильно пересеченной местности и подверглись атаке превосходящих сил буров. У них был шанс, приложив усилия, существенно повлиять на ход боя, напав на пони противника, укрытых за холмом. К сожалению британцы упустили благоприятную возможность. Кавалеристы предприняли попытку вернуться к основным силам, прикрывая отступление серией заслонов, но огонь противника оказался слишком сильным и не позволил им отойти. Все пути, кроме одного, казавшегося безопасным, оказались заблокированы, и всадники двинулись по нему, попав, таким образом, в самое сердце второго коммандо буров. Обнаружив, что прорваться невозможно, отряд занял оборонительную позицию, частично на ферме, частично на копи, господствовавшим над ней.
Отряд состоял из двух эскадронов Гусар, роты конной пехоты Дублинских Фузилеров, взвода конной пехоты Стрелков, в целом около 200 человек. Несколько часов они находились под ожесточенным огнем противника, понеся большие потери убитыми и ранеными. Буры подтянули орудия и начали обстреливать ферму. В 4.30 отряд, оказавшись в совершенно безнадежной ситуации, сложил оружие. У них закончились боеприпасы, часть лошадей разбежалась, их окружали многократно превосходящие силы противника, поэтому решение сдаться не бросает ни малейшего пятна на их репутацию. Чего нельзя сказать о маневре, приведшем британцев в западню, и вполне заслуживающем критики. К сожалению эти солдаты оказались лишь авангардом униженных и несчастных, собранных в столице нашего отважного и коварного врага. Оставшиеся с главными силами Гусары 18-го полка под командованием майора Нокса, были направлены в тыл буров, получили что-то вроде опыта, и ухитрились выпутаться, потеряв лишь шесть человек убитыми и десять ранеными. Их усилия не пропали даром, поскольку они в течение длительного времени отвлекали внимание части большого отряда противника и смогли вернуться, к тому же приведя с собой нескольких пленных.
Бой у Талана-Хилл выглядит тактической победой, но является стратегическим поражением. Ни малейшей попытки нанести отвлекающий удар на флангах, примитивная фронтальная атака, и, как итог, победа, добытая не военным искусством, а беспримерной отвагой войск, от генерала до рядового. Наша позиция была настолько неудачна, что единственным плодом одержанной победы оказалась возможность прикрытия отступление. Коммандо буров подходили к Данди со всех сторон, а их орудия оказались мощнее орудий британцев. Последний факт прояснился 21-го октября, на следующий день после боя, когда наши войска, отошедшие ночью с только что захваченных, но совершенно бесполезных холмов, заняли новые позиции по другую сторону железной дороги. В четыре часа пополудни с дальних холмов, лежащих вне досягаемости нашей артиллерии, открыло огонь тяжелое орудие противника, впечатывая в наш лагерь снаряд за снарядом. Это была первая встреча с большим "Крезо". Офицера и нескольких рядовых из Лестерцев разорвало на куски. Та же участь постигла и часть нашей немногочисленной кавалерии. Стало ясно, что позицию удержать невозможно, и в 2 часа ночи 22-го числа наш отряд перешел на новое место, южнее Данди. В тот же день разведка обнаружила, что проходы в направлении станции Гленко перекрыты и надежно удерживаются противником. Маленькая армия вынужденно вернулась на исходную позицию. Командование перешло к полковнику Юлу, справедливо решившему, что его люди, находясь на открытой местности, подвергаются бессмысленному риску, и единственным выходом из создавшейся ситуации является отступление (если оно еще возможно) на соединение с основными силами у Ледисмита, даже при том, что в руках врага останутся две сотни больных и раненых в госпитале Данди, включая генерала Саймонса. Решение непростое, но никто из здраво оценивших сложившуюся ситуацию не усомнится в его мудрости. Отступление - трудная задача. Семидесятимильный переход по сильно пересеченной местности, находясь в окружении -успешное завершение подобного маневра, без потерь и деморализации войск, возможно, такой же воинский подвиг, как и любая из наших ранних побед. Благодаря энергичной помощи сэра Джоржа Уайта, обеспечившего отступление войск Юла отвлекающими действиями у Эландслаагте и Ритфонтейна и отличному знанию местности полковником Дартнеллом (Натальская Полиция), британцы сумели выпутаться из опасного положения. 23-го октября они были у Бейта, 24-го у Вашбанк-Спруйт, 25-го на Санди-Ривер, а на следующее утро, насквозь промокшие под дождем, покрытые грязью, смертельно уставшие, но в наилучшем расположении духа войска, под приветственные возгласы товарищей, уже маршировали по Ледисмиту. Бой, шесть дней без должного сна, четыре дня без нормальной пищи, тридцатидвухмильные переходы по тяжелой дороге, под проливным дождем - вот достижения колонны из Данди. Они сражались и победили, они голодали и переносили испытания, лежащие за пределами человеческих возможностей, и, в конце концов, вернулись туда, откуда могли не уходить. Но их стойкость и долготерпение не пропали даром, как не пропадает ничто из достойных свершений. Подобно Легкой Дивизии, преодолевшей пятьдесят тяжелейших миль, чтобы присутствовать в битве у Талаверы, они оставят после себя память и достойный пример, более ценный, чем успех. Воспоминания об их терпении и стойкости придаст мужество другим воинам, в другие дни.