Сопка опять задерживался. Остальные приглашенные медленно собирались в старом полусыром подвале и нервно оглядывались, подозрительно косясь на соседа и в сторону входа... патруль мог нагрянуть в любой момент. Я поискал глазами Траута и обнаружил его затертым в угол, где он удобно расположился на продавленном диване и что-то нашептывал на ушко очаровательной брюнеточке (по-моему, из десятого сектора), а его рука шаловливо поглаживала круглую коленку. Брюнеточка смеялась колокольчиком.
А Сопки все не было. Я скосил глаза на часы - Сопка задерживался уже на сорок пять минут. Ладно. Накину ему еще пятнадцать и закрываю дверь. Хотя на него это не похоже. Максимум, он опаздывает минут на десять. Видно, застрял на какой-нибудь девке, и разродиться не может.
Или случилось что-то совсем плохое. Например, не выдержал парень и вспыхнул ярким пламенем на улице. Прямо среди толпы, а патруль дождался конца приступа и повязал. Я весь содрогнулся. Попадаться патрулю не стоило. Говорят, что они-то ничего плохого не делают: не бьют, наркотиками не колют, девчонок не насилуют. Но зато всех высылают в Лес. Вроде как на трудотерапию.
Вот только никого из лечащихся уже не увидишь. А на их охранников смотреть страшно. Это уже не люди, а ходячее желе. Ходит как наркоман во время ломки и весь зеленый, что его форма. Видел я одного. Молодой, лопоухий, усики только-только наметились, а он уже развалина. И физически и морально. Весь мокрый, волосы всклокочены - жалкое зрелище.
Я снова посмотрел на часы. Еще пять минут в запасе есть. Народ нервничал все больше и мрачно поглядывал на меня. Я постарался принять спокойный вид и опять поискал глазами Траута. Он все еще что-то нашептывал брюнеточке, а вот рука уже скользила с аппетитной коленки по бедру. Видимо, эту ночь Траут собирается провести со вкусом.
М-да.
- Так всегда? - рядом остановился маленький пузатый человечек с большой залысиной. Он обильно потел и постоянно тер красноватые лапки с маленькими, аккуратными ноготками. От него пахло кислятиной. Я промолчал.
- Как шумно, и все напряжены. Люди в наше время перестали доверять друг другу, - не унимался пузанчик. Он довольно настойчиво дергал за мой ругав, пытаясь привлечь внимание. - Все боятся патруля. Как все-таки неприятно, когда все думают, что сосед справа, а может и слева окажется шпиком...
- Займите свое место, - не выдержал я, - и мы с вами поговорим после.
Человечек вспыхнул и залился огненно-бордовой краской по блестящую макушку. Торопливо извинился и, кивая головой, словно старый китайский болванчик, поспешил сгинуть в толпе, быстро переставляя маленькие ножки.
Впервые его вижу... впрочем... "монахи" стали появляться гораздо чаще, так что... ладно. Потом спрошу Траута. Он со своей феноменальной памятью вспомнит мне этого человечка.
Я покосился на часы. Ну, что же, Сопка сам виноват. Больше ждать его нет времени. В помещении чувствовался тяжелый смог напряжения. Казалось: еще секунда, и последует взрыв.
Киваю Трауту. Он понимает меня без лишних слов. Торопливо встает и спешно направляется к двери. Но у порога происходит заминка. Я вижу, как напряглись и закаменели плечи, как судорожно и осторожно Траут стал отодвигаться, словно в дверном проеме он увидел ядовитую змею.
Я понял, что произошло еще до того, как прозвучал истошный вопль:
- Подстава! Патруль!!!
Собравшиеся в тесной комнате люди почувствовали свою обреченность. Прозвучал оглушительный тоскливый вой. Так воют звери в смертельно-опасной ловушке. И точно так же они мечутся, почувствовав приближение охотника. А в двери тем временем врывались патрульные в ярких кожаных куртках с белыми повязками на руках.
Начался ад.
...люди метались в разные стороны, пытаясь найти выход, они сбивали друг друга с ног, падали, тянули за собой и пытались оказать сопротивление; патрульные работали молча - они валили на пол сдающихся и сковывали наручниками, тех, кто сопротивлялся - убивали без всяких выстрелов в воздух, которые предписывал закон... я видел, как согнулась, держась за живот, подружка Траута, на ее лице было изображено сильное удивление... как упал и моментально был затоптан молодой парень и его оранжевая с полосами рубаха пропиталась бурыми пятнами крови; раздался визг: одна из девушек сумела пробраться к двери, и сейчас ее волокли за волосы к толпе пленных... я сумел уклониться от цепких пальцев патрульного и поднырнуть под чью-то руку; мне нужно уйти отсюда... перед моим лицом возникает искаженное злобой лицо знакомого из соседнего сектора, его губы искажены и беззвучно шепчут: "Ты... один... новат... лят... скотина!"... я не успеваю оправдаться: он выпучивает глаза и хватается за горло, сквозь сцепленные пальцы просачивается струйка крови... я бью подбежавшего патрульного в крепкую, небритую челюсть, срывая кожу на костяшках; нет, нет! - Траут мертв - я натыкаюсь на его тело возле самого входа, он лежит с раздавленной грудной клеткой... "Су-у-уки!" - у одного из наших оружие патрульного, он, не глядя, стреляет во все стороны, пока его самого не подкашивает пуля... а вот и дверь...
...И в этот момент меня догоняет тьма.
* * *
- Может быть, вы все-таки будете кофе? У меня хороший, свежий кофе. Молотые зерна, а не та растворимая дрянь. А может быть, соку? Вы какой предпочитаете? Яблочный, апельсиновый, томатный... Вот незадача - у меня кончился томатный сок, но если вы хотите, я могу сбегать к соседу. У него всегда есть запасная пачка.
Я, совершенно опешив от такого напора, медленно покачал головой. Но, казалось, моего собеседника это не смутило ни на йоту. Он тут же поспешил на кухню, сказав, что у него там булькает чайник.
Его звали Сонник. Именно он каким-то чудом сумел вытащить меня из того капкана. Как этот маленький человечек доволок меня до своей квартиры прямо под носом у патрульных было загадкой. Но почему-то мне не хотелось ее решать. Ни сейчас, ни потом. Вытащил и доволок - значит, сумел вытащить и доволочь. Все. Вопрос закрыт.
В коридоре раздалось негромкое бормотание и Сонник, радостно поблескивая залысиной, появился в дверях комнаты. Он уже успел переодеться в теплый махровый халат и от этого потел еще больше. В руках он держал маленький круглый поднос с двумя чашечками и круглобоким, извергающим пар чайником.
- Зачем все это? - только и спросил я. Настойчивое радушие хозяина уже начало утомлять. - Я же сказал, что не буду кофе.
- А это не кофе, - радостно булькнул Сонник. - Это чай. Я его на особенных травах настаиваю. Специально, чтобы нервы успокоить. Честное слово, помогает.
- Ладно, - вяло согласился я, и Сонник, довольный, бросился сервировать низенький столик, который стоял рядом с моим креслом. Потом, утомленно отдуваясь, уселся напротив, на пододвинутый стул.
Он пристально осмотрел меня и радостно улыбнулся, показывая маленькие острые зубки. Все желтые от никотина. Внезапно он наклонился и схватил меня за верхнюю пуговицу.
- А что вы думаете насчет того, чтобы стать душой? - вдруг спросил он.
2.
Сверчок свернул за угол и остановился. Торопливый топот преследователей прогрохотал мимо и недоуменно затих. Видимо, парни, потеряв Сверчка из виду, растерялись и теперь решали - что делать.
- Да Хоббит тебя удавит. Говорил же: сразу его брать надо было, а ты: пусть свернет, пусть свернет. Вот тебе шею за это и свернут, - пробасил один из преследователей и гулко высморкался. Его напарник что-то визгливо возражал. Видно, он боялся неведомого Хоббита и теперь спорил, пытаясь спихнуть на партнера часть вины.
Сверчок скривил губы и прислонился к стене дома, из которой так и тянуло сыростью и тленом. Окно, выходившее на эту сторону, черной кляксой расплылось по кирпичам; оттуда доносилась ссора, слегка приглушенная музыкой.
Аккуратно протиснувшись мимо грузных, набитых до отказа мусорных баков, Сверчок, стараясь оставаться в тени дома, пробежал мимо преследователей. Какая-то перепуганная кошка шмыгнула в сторону прямо из-под его ног. Сверчок замер и прислушался - патрульные уже отспорили и теперь решали, что делать. Бас предлагал вернуться к Хоббиту, а визгливый - пошарить еще по дворам, надеясь, видимо, натолкнуться в темноте на беглеца. Бас же был настроен скептически.
- Да "монах" же он, - бурчал бас и гулко сморкался. - К тому же из светлых. Он сейчас хрен знает где и ищи его. Дай бог - другой патруль прихватит.
- Да у них руки из задниц растут, - кипятился визгливый.
- Как у тебя, - отрезал бас. - Такой случай был, блин, а из-за тебя упустили.
Сверчок вздрогнул. Случай у этих двоих правда был превосходный... он сам чуть не отдал себя им в руки. А ведь чувствовал приближающийся приступ. И, хотя последний был неделю назад, повторного можно было ждать в самое ближайшее время. Но с твердой уверенностью, что до него еще больше месяца, Сверчок вышел на улицу.
И вспыхнул прямо посреди проспекта. Засветился в толпе.
Сначала из его глаз полился мягкий, теплый свет. Закрывшись руками, Сверчок загнулся и упал на колени, стараясь сдерживать свечение изо всех сил, но свет постепенно пробивал себе дорогу. Он прорывался сквозь каждую пору на коже и вскоре окружил Сверчка ярким, непробиваемым панцирем.
В этот момент он понял все и все познал, для него почти не осталось тайн... новые знания аккуратно - по полочкам - разложились в его мозгу. Протяни только руку, и они упадут в ладонь переспелыми яблоками. Сила вокруг него, и он купается в ней, упиваясь своим всемогуществом.
Люди сначала не поняли, что происходит, и недоуменно смотрели на Сверчка, которого словно гнула и корежила чья-то гигантская рука. Так малолетний малыш играет с попавшим в его ручонки пластилином. Но затем охнула и заголосила толстенная бабища, уронив из красных ладоней неподъемные сумки. Захлебываясь, заревел чей-то перепуганный ребенок... Когда же Сверчок пришел в себя, людей вокруг него уже не было. Он сумел подняться и, очумело крутя головой, побрел вдоль стены, слегка касаясь ее пальцами и только оглянувшись увидел, как бежали к нему с другого конца улицы двое в ярких кожаных куртках. Патруль.
И Сверчок побежал, преодолевая боль и усталость. Запутать их во дворах, оторваться, а там - посмотрим...
Теперь визгливый громко ругался, понося начальство, темноту, дурацкие подворотни и самого Сверчка. Лови сейчас такого. Скорее шею себе свернешь, чем поймаешь. И выпало же ему сейчас дежурить, когда какому-то придурку приспичило вспыхнуть посреди города. И когда же? За два часа до окончания дежурства.
Голоса умолкли. Преследователи вышли из двора и торопливо удалялись в сторону оживленной магистрали, лениво переругиваясь пир этом.
Сверчок сосредоточился и вгляделся (после приступа это давалось с трудом): ругался, брызгая слюной, один визгливый (довольно крепкий парень с отсутствующей шеей), а бас - такой же крепкий парень, с абсолютно пустыми глазами - шел молча и не обращал на визгливого внимания. Почему-то Сверчку казалось, что когда эти двое явятся к Хоббиту, визгливый начнет себя выгораживать, слезливо оправдываться, в конце концов, свалит всю вину на напарника, а тот и слова поперек не скажет. Сверчок расслабился. А ведь Люмпен предупреждал, что высовываться не надо. Закон в последнее время ужесточили и, следовательно, патрули усилили...
Сверчок брезгливо поморщился и тихо выругался. Нестерпимо потянуло домой. Захотелось постоять под душем и смыть все волнение, как корку подсохшей грязи.
- Деньжат не найдется? - раздался над ухом простуженный голос. Сверчок вздрогнул и резко развернулся. На него пристально смотрели водянистые, слегка навыкате глаза из-под лохматых бровей.
Бомж.
Сверчок быстро огляделся. Подворотня была пуста, и кроме них рядом никого не было. Словно все вымерло вокруг.
- Вы ко мне? - улыбнулся Сверчок, чувствуя, как его отпускает внезапный испуг.
- Да, к тебе, - сказал бомж, шумно почесывая подмышку, и резонно заметил: - Ты же вроде тут.
Сверчок подошел к ближайшей стене. Ровная, гладкая - то, что нужно. От нее буквально веет теплом, а не пробирающим до костей холодным ветром. Он представил себе свою комнату, письменный стол, заваленный грудой бумаг, кровать с мятым постельным бельем, стеллажи с драгоценными книгами и широкое окно с наглухо задернутыми черными шторами, а в углу - пыльную электрогитару.
- Нет. Я не тут, - сказал он. - Я уже там.
Сверчок ласково, почти любя потянулся к стене. Кирпичи плавились, размягчались и расплывались перед его рукой. Казалось: брось сейчас в стену камень, и он спокойно пройдет сквозь нее, оставив после себя круги, как на воде. А рука Сверчка уже теряла очертания и текла туманом, проходя сквозь зыбь стены. Это походило на приступ - только без жуткой боли.
Последнее, что увидел Сверчок здесь - это круглые глаза перепуганного бомжа... а уже там, почти на другой стороне, в его собственные глаза ударила тугая струя газа...
3.
Холодный апрель, горячие сны,
И каждый на треть - патрон.
Иди и смотри, как ядерный принц
Несет свою плеть на трон.
А.Башлачев
Блаженный бесновался. Он плевался слюной, которая темной струйкой стекала из уголка рта, и бешено вращал выпученными, налитыми кровью, глазными яблоками. Они у него чуть ли не искрились. Руки и ноги постоянно дергались, изгибаясь под самыми неожиданными углами. От блаженного несло мочой и калом, однако собравшаяся толпа заворожено следила за бешеным танцем и возбужденно переговаривалась.
- Ты посмотри... во дает...
- "Монаха" чует, вот его и корежит, бедолагу.
- Эти блаженные... они все чувствуют.
- И куда патруль смотрит? Здесь где-то рядом "монах" ошивается, а они...
Патруль смотрел. Он наблюдал - очень внимательно, с пристрастием рассматривая собравшихся. Два соглядатая стояли чуть в сторонке от толпы и не сводили с нее заинтересованных взглядов. Видимо, ожидали того, что у какого-нибудь "монаха" начнется приступ.
Иногда танцы блаженных их провоцировали.
- ...и говорят: ты, мол, "монах". Я им толкую, что мол, какой я "монах". Каждый в нашем дворе подтвердит, что Сидр, мол, не "монах". А "монахов", мол, ищите в других секторах. Там их, мол, полно, а у нас нету, - рассказчик на мгновение замолчал, а потом осторожно продолжил: - И все из-за того, что я, мол, от блаженного отвернулся. Значит, мол, "монах".
Я развернулся и быстро нашел разговорчивого Сидра. Он стоял невдалеке от меня и громко жарко говорил стоящим рядом мужикам. Те сочувственно вздыхали. Я пригляделся и вздрогнул - Сидр действительно был "монахом". Спящим, закупоренным, не осознающим себя. И старательно заглушающим себя алкоголем. Когда у него, наконец, случится приступ, Сидр будет просто разрушен и поглощен. Алкоголики приступов не переживают. Я отвернулся. В конце концов, каждый из нас выбирает свою судьбу сам.
Блаженный успокаивался и затихал. Он упал на асфальт и слабо подергивался, напоминая кучу мусора, в которой копошатся крысы. Люди начали медленно расходиться, протирая покрасневшие глаза. Подъехала патрульная машина, отсверкивая фиолетовым светом, и патрульные, разочарованно посматривая на расходившихся, быстро затащили блаженного в фургон. Он слабо сопротивлялся и что-то невнятно мычал, а слюна пузырями лопалась у него на губах.
Я уходил...
- Дьявол! Держите "монаха"! Не дайте ему уйти!
Я услышал крики, когда подходил к набережной. Возле причала покачивалась хрупкая, одряхлевшая плоскодонка, и сидящий в ней рыбак резко подскочил на ноги, выронив свою дешевую бамбуковую удочку. Плоскодонка опасно покачнулась и зачерпнула краем немного воды. Рыбак глухо выругался и резво полез на берег. Видимо, ему очень хотелось посмотреть на "монаха". Я обернулся и увидел, как толпа догоняет и берет в кольцо невысокую девушку с растрепанными светлыми волосами. В толпе мелькали кожаные куртки патруля. Толпа глухо рычала, но кольцо сжимать не торопилась. Казалось, люди специально зверели, чтобы потом налететь - рвать и крушить.
- "Монах"!!! Смерть отродью! На костер...
Редко, очень редко обыватели решаются устроить самосуд. И патруль вроде как за этим следит, и закон запрещает.
Но сегодня обыватели словно с цепи сорвались.
Я протолкался в первый ряд и увидел запуганную девушку с довольно-таки симпатичной мордашкой. Она затравленно озиралась, словно надеялась отыскать щель, в которую можно выскользнуть и убежать. Неожиданно она посмотрела на меня, и в ее глазах вспыхнула надежда...
Я поспешил отвести взгляд.
Кольцо начало сжиматься.
Меня подпихивали в спину потной, жаркой ладонью. Давай, иди, шептали прямо в ухо, надо покончить с этой мразью. Да никуда она не уйдет, говорили в ответ, кольцо плотное. Куда она денется? Вы мне ногу отдавили, возмутился кто-то, могли бы и поосторожнее...
- Стойте! - сквозь толпу пробивался парень. - Люди вы или звери... Стойте!
Парень безнадежно опаздывал, и отчаяние исказило его лицо. Казалось, что он надел страшную маску. Его цветастая рубашка была разорвана и давно лишилась всех пуговиц, а на лице расплылся огромный кровавый подтек, но он словно этого не замечал. Метнувшегося к нему патрульного парень опрокинул точным ударом в лицо. Толпа на мгновение отвлеклась от своей жертвы и набросилась на новую. Но парень сумел пробиться к девушке и теперь прикрывал ее своим телом, отбивая удары...
- Стойте.. люди вы или звери... стойте, - шептал он, уклоняясь от удара и падая на колени.
Я обратил внимание на забытую всеми девушку. Она стояла, вытянутая, и - словно от струны - от нее исходил тихий звон. Ее начала бить мелкая дрожь и почти зримые волны ненависти расходились кругами. Я начал медленно пятиться, даже не ощущая тычки, которыми награждали меня мирные обыватели. Им явно не терпелось уничтожить того, кто встал у них на пути.
Я бросился бежать, как только выбрался из толпы. А за мной беззвучно возникал и поглощал всех яркий свет начавшегося приступа. Раздался и оборвался на высокой ноте резкий женский визг. Я запнулся и упал, обдирая локти. Резкая боль прокатилась по всему телу. Свет исчез так же внезапно, как и появился. Я лежал на асфальте еще некоторое время, прежде чем рискнул поднять голову и оглядеться.
Толпа исчезла... только девушка неуверенно поднималась с колен и испуганно озиралась. Она сделала несколько неуверенных шагов и вдруг брезгливо поморщилась. Я увидел черные кляксы, которые появились на асфальте, и содрогнулся. Еще недавно эти кляксы были живыми людьми, которых смела волна ненависти, что послала эта маленькая хрупкая девушка.
Я пригляделся и различил возле клякс остатки кожаных курток. Патрульные сопротивлялись как могли., но свет сломах их и поглотил, как остальных. Девушка в это время помогала подняться парню, который ошалело крутил головой, силясь разобраться в окружающем. Видимо, он не заметил и не почувствовал света, который уничтожил других.
* * *
...жарко! Приступ корежит тело, словно легкую податливую глину. Глину, из которой бог делал первого человека.
...свет! От него не скроешься, и даже закрытые глаза не помогут, ведь это ты - источник света.
...боль! Не та, что внушает страх, и ты боишься ее возвращения, а та, что отрезвляет и вносит внезапную ясность в мысли.
Приступ.
Ты горишь ярким светом.
- Вы постоянно уходите от ответа, - голос Сонника сух и бесцветен. Кажется, он доносится из какой-то невообразимой дали. Пытаюсь вглядеться, но вижу только большое темное пятно. - Я вам предлагаю редкую возможность, а вы хотите ее оттолкнуть, даже внимательно не рассмотрев и не взвесив решение. Вы странный человек.
- С самого детства. Никогда не был как все, - сухо улыбаюсь я, бросив бесплодную попытку разглядеть Сонника.
- А вы думаете, я пришел бы к обыкновенному человеку? Всегда решения должны принимать те, кто отличается от массы, кто поднялся на ступеньку выше своего поколения, - вздыхает тьма.
Пожимаю плечами.
- В каждом поколении бывали люди, которые брали на себя эту ответственность. И они меняли этот мир, вели его к счастью. И довольно часто это были удачные попытки, - словно говорит тьма, и мне кажется, что в ее голосе... нет, мне только кажется.
- То есть, вы предлагаете мне стать новым пророком или вождем новой партии... И я строевым шагом поведу всех к свету или тьме. На выбор, - говорю я.
Сонник долго, со вкусом, смеется.
- Думаете, что мир меняется с приходом нового пророка с его богом или вождем, который придумывает новые политические лозунги и орет их на каждом углу? - успокоившись, говорит тьма. - Нет... все совсем не так... я предлагаю вам стать душой этого времени. Болью этого мира... Его верой и надеждой. Вы должны стать душой для этого бездушного времени.
- Душой, - говорю я, - болью верой и надеждой... - и, помолчав, добавляю: - Зачем?
4.
- Паршивое это место. Нам-то с тобой ниче, а вот вертухаям местным, - говоривший шумно почесался под драным ватником, словно стремился что-то вычесать. - Жалко даже пацанов... им бы не с автоматами... "монахов" сторожить, а за девками ухлестывать, в кино водить и о семье думать.
Сверчок поворочался на жестком лежаке - кое-как сколоченные доски - и поморщился. Толстый сучок, который так и не удосужились стесать, больно упирался под лопатку. Не помогал даже матрас - единственная поблажка для заключенных. Сверчок снова поморщился. Его сосед не умолкал. Он долго и со смаком рассуждал о местных нравах. По его словам выходило, что стоило "монаху" сюда угодить, как он разительно менялся. Полностью исчезал человек, которого сюда привозил патруль, а вот на его месте появлялся новый. Этот новичок отличался своими манерами, а точнее - их отсутствием. Откуда-то появлялась блатная "феня" и почти зоновская иерархия. И, что самое удивительное, "монахи" почти полностью лишались своих сил. Приступы прекращались... очень многие воспринимали это как дар и даже не пробовали бежать. И правда - зачем бежать? Там ты никто, а здесь - в кругу своих... да и благодать в этом Лесу. Зря про него такие ужасы рассказывают. Вот охране - да, ей не везло, а бывшего "монаха" словно защищали остатки его силы. Сверчок отвернулся в другую сторону и прикрыл глаза. Соседу только дай заговорить - уже не остановишь. Даже поддерживать разговор не надо... Сверчок немного завидовал ему. За бесконечной занудной болтовней скрывался неисправимый оптимист, который еще во что-то верил и надеялся. Сверчок, как и многие другие, потерял веру и готовился к долгому прозябанию.
...взяли его по-глупому просто. Засада в комнате, струя сонного газа - и всего делов. Видимо, раскусили его дома и навели патруль...
- Шухер! - прошелестело в воздухе. Сверчок замер и плотно закрыл глаза. Сосед по инерции что-то сказал и, прикусив язык, затих. В бараке установилась мертвая тишина. Скрипнула дверь, и темноту вспорол тонкий, но яркий луч фонаря. Послышалось шумное дыхание и тяжелая поступь. Где-то завыла собака.
- Заключенный под номером 33-66-99R, - Сверчок вздрогнул. - Быстро поднялись и следуйте к начальству.
В голосе вертухая слышалась бесконечная усталость. Сверчок вздохнул и, быстро спрыгнув с койки, нащупал расхлябанные сапоги. Охранник терпеливо дождался, пока он обуется, и подтолкнул его к выходу. Вежливо так подтолкнул. Здесь все-таки санаторий и люди здесь "лечатся" от тяжких и опасных приступов.
М-да.
В домике начальства его уже ждали. Незнакомый человек сидел на стуле, а начальник в звании полковника мялся возле двери. Дождавшись, когда Сверчок войдет, он сбивчиво извинился и торопливо выскочил за дверь...
Незнакомец кивнул в сторону стула и погрузился в изучение какой-то папки. Сверчок присел и жадно посмотрел на распечатанную пачку сигарет, которая мирно покоилась возле пепельницы. Незнакомец, не отрываясь от чтения, протянул пачку, а когда Сверчок вытащил сигарету, вежливо щелкнул золотистой зажигалкой.
- Во, бла, - донеслось из-за двери. - А "монах"-то...
Незнакомец глянул на дверь и заговоривший словно поперхнулся. Послышался резкий звук удара и торопливое извинение полковника, приглушенное толстой дверью. Сверчок пожал плечами и затянулся. Табак был хорош... особенно после долгого перерыва.
- И как же вас называть? - незнакомец оторвался от бумаг и с интересом посмотрел на Сверчка. - Как батюшка с матушкой завещали или...
- Или, - улыбнулся Сверчок. И аккуратно затушил сигарету в чистой и абсолютно пустой пепельнице.
- Хорошо, - зубы у незнакомца были желтые, и тянуло гнилью чеснока. - А меня называйте просто Сонник. Хорошо? Сонник - это я.
Просто Сонник снова склонился над бумагами, а Сверчок поежился. От его собеседника тянуло пронизывающим холодом.
- Вы же хотите отсюда уйти, - внезапно сказал Сонник. Он не спрашивал, а утверждал. Сверчок судорожно вздохнул и быстро кивнул. Просто Сонник расплылся в улыбке. - Ну, так я могу вам помочь.
- Как? - Сверчок заставил себя успокоиться и глубоко вздохнуть.
- Просто. Все очень просто, - Сонник потер короткие лапки и в странном возбуждении вскочил на ноги. - Вам просто нужно довериться мне и вы будете на свободе в ближайшие двадцать четыре часа. Вы забудете об этой трудотерапии, как о страшном сне. Вы же светлый "монах"? Хорошо - значит, вам будет гораздо легче. Вы мне доверитесь?
Сверчок потянулся и достал новую сигарету. Старательно ее раскурил. То, что он срочно понадобился этому просто Соннику, Сверчок понял сразу. Просто так свободу не предлагают. И если ты хоть что-то внятно соображаешь, то предварительно просчитаешь свои шансы и тщательно взвесишь решение. Ведь бес платным сыром до отвала кормят только в мышеловке. Вот только потом мыши этому сыру не рады.
- Что вы думаете насчет того, чтобы стать душой? - спросил Сонник, когда Сверчок дал согласие.
5.
- Как зачем? - голос у Сонника странно булькнул, и я мгновенно увидел его растерянную физиономию. Глаза круглые от удивления, а подбородок покоится на груди. Затем снова пеленой расплылась тьма.
- Зачем этому времени душа? - тихо спросил я, тщательно подбирая слова. - Зачем людям душа мира, когда они так легко и просто забыли от своей?
- А вы не думали о том, почему они забыли? - кажется, что Сонник грозит мне пальцем, как добродушный учитель расшалившемуся ученику. - Ведь душа мира - это стержень. Скелет, на который потом наденут мясо и сухожилия, натянут кожу и обрядят в одежды. А что такое тело без скелета? Просто груда протухшего мяса.
- Может быть, - бормочу я, отводя глаза в сторону. Темнота вдруг начинает слепить - как самый яркий свет. - Но ведь скелет может быть испорчен. Переломы там или искривления. И человек превращается в посмешище, на которое будут смотреть с ухмылкой и тыкать в него пальцем.
- А вы уверены, что искривления будут? - тихо говорит тьма. - Вполне возможно, что с появлением нового стержня - души - все остальные будут подстраиваться под новые стандарты. Новую этику. И то, что недавно было искривлением и переломом, становится целым и прямым. Верным.
- Единственно правильным, - добавляю я. - А шаг влево и шаг вправо - считается попыткой к бегству и карается расстрелом. Без суда и следствия.
Тьма молчит.
- А сама душа-стержень... Ведь каждого человека обуревают чувства и желания. И не всегда они возвышенны и чисты. И пусть человек будет святым, да хоть самым святым, в нем всегда найдутся грязные и себялюбивые желаньица. Для себя любимого и ненаглядного. А вы такого человека - в стержень мира. В самую сердцевину мироздания. И дадите ему в руки и автомат и роту казарменных идиотов, и тонкий инструмент, который своей музыкой держит мир. А может, его руки не способны на нем играть. А каждая порванная струна - это миллионы жизней. Миллионы хрупких, ненастроенных душ.
Тьма молчала.
- Да и вы сами, - устало сказал я. - Распределитель стержней мироздания. Вы хоть когда-нибудь чувствовали ответственность или - сунули стерженек и уходите в свет, довольные своей работой, а потом оттуда, как из тени, наблюдаете за делом своих рук?
Вот только из света тени все может видеться в другом свете. В другом спектре и ракурсе.
- Так значит вы... - тьма рассеивается, и я вижу маленького, усталого человечка. Он кажется сломленным и растоптанным. Он даже говорит с трудом. - Так значит вы можете отказаться?
- Почему могу? - невесело усмехаюсь я, испытывая неловкое чувство жалости к Соннику. - Почему могу? Я отказываюсь. Ведь не дай бог оказаться на месте, которое вы предлагаете.
* * *
- Дьявол! Жги "монаха"! Смерть отродью!
Костер был большим. Казалось, что половина ближайшего леска была вырублена и принесена сюда. Шикарный погребальный обряд для полуживого "монаха".
Пара людей переносит избитое окровавленное тело к столбу и, с трудом подняв его на ноги, крепко привязывают веревками. Другие суетятся рядом, торопливо оплескивая дрова бензином, который слили из ближайших машин. Кто-то громко визгливо кричит, доказывая, что именно он должен поджечь костер. У него, видите ли, больше всего прав. Но крикуна мало кто слышит.
Наконец, кто-то достает коробок. Визгливый взрывается новым приступом брани, пока его не затыкают кулаком.
Обыденность. Как это все обыденно.
Я разлепляю глаза и сквозь багровый туман вижу толпу.
Скука. У всех скука в глазах. Даже кричат без былого задора, словно делают привычную - грязную, но нужную - работу.
- Вы... - пытаюсь прошептать я и чувствую, как раскаленная игла пронзает челюсть. - Вы...
Стена огня подступает ближе, и я вижу, как плывут, размягчаются лица людей. Как исчезает злоба, зависть... ненависть.
Я видел истинные лица людей, когда меня поглотил огонь.