Смерть вообще, когда по дороге в экипаже едет, в окошко смотрит, чтобы знать - что же там в это время происходит? Смотрит и запоминает, а вот уже потом - размышляет и прикидывает - у какого двора или замка остановиться, чтобы в гости наведаться, а какие и объехать пока можно и на потом оставить, потому что в них и без Смерти всё хорошо.
И видит, что по небу голубь почтовый летит. С важными новостями, очевидно, потому что иначе для чего же его отправлять? Не письмо же любовное, чтобы донёс до кого надо? Хотя, может, оно конечно и так бывает, но очень редко и вообще вряд ли.
И летит этот голубь явно не к ней, к Смерти, а к кому-то другому. Но мало ли что в этом письме оказаться может? Может быть что-то такое, что возьмёт да и нарушит полностью все её планы? Может, кто-то почувствовал её приближение (а такое бывает), да и отправил почтового голубя, чтобы предупредить кого-то, что Смерть к городу приближается. Что рано пока в этот город ехать, и лучше подождать некоторое время, посмотреть, как там всё сложится в нём, после визита Смерти. Может, проедет сквозь город спокойно, а может понравится в нём и задержаться вздумает.
А Смерть не любит, когда о её приближение на каждом углу кричат. Любит она путешествовать инкогнито и чтобы толпы для встречи ее не собирались - неважно какие. С цветами, с гробами, с масками, с чумными бараками. Это уже после ее визита - пожалуйста, любое из этого ко всеобщим услугам, но после визита, не раньше. Но и пропустить того, ради кого в город что может, и стоило вообще приезжать - не хочет.
А ведь может, что именно к такому кому-нибудь голубя почтового и отправили. Может, он эликсир бессмертия изобретает? А может, приучил весь город перчатки носить, или мыло там какое-нибудь изобрёл, или новое оружие массового поражения. И для того, чтобы в живых он остался со своим полезным для жизни секретом, тот кто почувствовал приближение к городу Смерти, стремится, чтобы человек этот оставался всё это время вне города. Потому что, считает он, что такой человек для Смерти представляет желанную самую цель и опасность. И захочет она первым делом такого вот именно человека взять да и уничтожить.
Но как же глупо и по человечески рассуждают такие вот предупреждальщики. И насколько же не понимают они и поступков причины, и самый характер Смерти! Для чего же ей брать и убивать такого вот изобретателя, если вместо него можно взять да и уничтожить весь остальной город? А изобретатель такой наоборот лишний раз почтением и уважением к Смерти проникнется. И поймёт, что каким бы не оказалось полезным и действующим его изобретение, но Смерть-то сильнее. И всегда сумеет не просто найти обходные лазейки и способы, чтобы остаться, где хочет, но и действует вполне избирательно - не всех забирает подряд безраздумно, а некоторых оставляет.
И вот тогда такой изобретатель, полезное что-то придумавший, начинает пытаться понять - а почему его-то в живых оставили? Вряд ли же исключительно потому, что Смерть его изобретением восхитилась? И начинает придумывать дальше, и всё чаще к чернокнижию обращается. Чтобы понять - что там у Смерти на уме? И как вообще появилась она в этом мире? Изначально-то ведь её не было. Или была Смерть всегда, но лишь называлась она по-другому. И именно по этой причине никто и не знал, когда вдруг умирал, что умирает. И не было тризн поминальных, и слёз в три ручья, и чёрного цвета в одежде. И поводов, чтобы собраться и песен протяжных попеть об усопшем в нетрезвом виде. И рисовать бы тогда приходилось художникам не мертвых людей, а пейзажи лесные и сельские, и городские, и натюрморты с корзинами фруктов и пиццей на тонком тесте с названием имени повара.
И вот, что однажды изобретатель такой понимает. Не о природе Смерти, здесь вряд ли что-то поймешь, пока Смерть сама не захочет. А о природе живущих. Что сиры они да убоги. И ничего-то они не могут, и ни за что не в ответе. И потому-то, самым любимым, и ценным, и важным, что есть в этом мире - считают часы, потому что на них заметно, сколько прошло уже жизни их и сколько еще осталось. Потому как становится видно на этих часах, что они вообще существуют. Потому что, к примеру, прошло уже два часа, а мы ещё живы. Или, к примеру, прошло уже три часа, а за это время я облегчился по большому и в окно посмотрел. А вот сосед мой с соседней улицы - дом свой забором обнёс и поставил на крышу флюгер железный, чтобы было понятно - выходить завтра утром на лодке в открытое море, чтобы сардин половить сетью, а серьёзную рыбу большую потом на сардин, или лучше не стоит, потому что флюгер как бешеный крутится, и скорей всего будет над морем большой ураган, а на море шторм.
И получается так, что сами люди всю жизнь свою Смерти и молятся. Потому что иначе неясна им собственной жизни цель, а если и ясно им это становится - то не ясно тем более, отчего достигать её не получается? И понимает (или скорее, смутно так чувствует), что всё это у людей оттого, что молиться Смерти они молятся, но молятся при этом совершенно неправильно. То есть с одной стороны очень желают, чтобы Смерть к ним совсем не пришла, а пришла к кому-нибудь совершенно другому - к тому же соседу с забором, флюгером, лодкой и сетью. И совершают при этом ежедневно огромное количество ритуалов и просьб, и примет исполняют много, и поговорки с потешками с детства учат. А вот с другой стороны обзывают её по всякому. И грубо, и необоснованно, и не за дело. И повторяют всё время, что это лишь Смерть одна во всём виновата. И в том, что часы на ратуше городской красивей, чем вбитая в землю палка. И в том, что за целых три часа всего-то и сделал - что облегчился по большому да в окно посмотрел, и кажешься сам себе полным бездельником и остолопом, и денег поэтому нету, и ишаки подыхают, скотины неблагодарные!
А для Смерти, положим, такой подход глубоко оскорбителен. Потому что с одной стороны она вроде как неотвратима и вообще на Земле главнее всех (про небо там разные споры у разных народов), а с другой стороны - чуть ли не какая-то обременительная, но при этом случайная вроде, обуза. Вроде как посадили на телегу случайного попутчика, чтобы подвезти, а тот всю дорогу и всем недоволен. И вроде - и высадить жалко, и ехать с таким целый день или даже всего два часа, но совсем неприятно, а надо. Но если попутчика можно ссадить (или попросту из телеги выкинуть), то от Смерти так просто избавиться - не получиться, а отношение при этом такое же.
И вот что же хорошего может от таких вот молитв ежедневных, обращенных к Смерти, в сочетании с таким вот отношением к ней же - получиться может? Да ничего!
Но даже не потому, что люди не знают - как им себя вести (да хоть бы и знали, все равно - не захотят или не сумеют), а потому что и Смерть во всё более неловкое положение каждый раз ставят. И даже, что Смерть и сама уже не всегда вроде как знает, кто она, что она и для чего она?
И вот таким образом - начинают Смерть воспринимать не как нечто серьезное, а по принципу антропоморфизма, наделяя её собственными человеческими слабостями и чертами, и привычками, и практически низводя до самих себя, сирых и убогих, и ни о чем кроме забора соседского, краской покрашенного, думать не могущих, не желающих и не стремящихся.
А Смерть не такая совсем. И обиды у неё, конечно, есть, но они далеки от человеческих. А какие они - известно лишь Смерти самой, но она об этом вряд ли расскажет людям. И не потому, что стесняется там или боится, что засмеют, а по причине того, что человеческий мозг (и даже душа) к пониманью подобного не предназначены и не готовы, и никогда готовы не будут. И поэтому всегда будут считать, что если Смерть и может на что обижаться - так только на то, что умирают мало. А единственный способ перехитрить Смерть - это не умереть. И при этом упорно и дальше повторять друг другу с важным и умным видом, что единственное, что обмануть нельзя в этом мире - так это Смерть.
Хотя, на самом деле, вся вот такая хитрость - это даже не хитрость, и даже не детский лепет. Потому что с точки зрения Смерти времени, про которое так много и так регулярно рассуждают люди, не существует вовсе. И поэтому все, абсолютно все (и те, кто вроде как жив еще и про забор рассуждает) на самом-то деле мертвы и находятся во власти Смерти. Хотя бы по причине того, что думают о ней беспрестанно, даже сами себе не всегда в этом признаваясь. И по этой причине у Смерти люди не вызывают ни интереса, ни сожаленья, ни раздраженья. За исключением некоторых, вроде того изобретателя и ему подобных, и то от случая к случаю. Приблизительно так как сейчас, когда Смерть экипаж останавливает. Потому что увидела в небе летящего почтового голубя, и задумалась - куда он летит и зачем, и почему так летит, что попался ей на глаза?
И тогда останавливает Смерть экипаж, открывает дверцу и поднимает руку в черной перчатке. И гипнотически действует Смерти рука на почтового голубя. И садится голубь на руки, а Смерть читает послание. И узнает про купца и приятелей всех его, и про кружок их, и про алхимика чернокнижного, кто является автором этого с голубем с неба послания прилетевшего.
И послание это не нравится ей, потому что о том, что грядёт что-то страшное, возвещает. И как бы понятно всем, кому надо, что речь о визите в тот город Смерти. А поскольку предпочитает Смерть путешествовать по городам инкогнито, то рвёт она это послание на мелкие части, а взамен пишет другое.
О том, что встретит богатый купец на дороге экипаж, а в нём знатную французскую даму. И вместе они въедут в тот город для того, чтобы всё показал ей купец. И особенно местное кладбище.
И вновь выпускает почтового голубя, чтобы летел он с посланием дальше. А сама закрывает дверцу и в тишине ожидает.