Когда случилась эта история, я ещё и не родился, где-то в первой половине шестидесятых. А поведал мне её мой крестный Вася, он в те годы лесником служил. Произошло это в глухих лесах Белозерского края, что на севере Вологодской области.
Была в те годы деревенька Конец Мондры, там и в самом деле конец всех дорог, а точнее -- единственного зимника. Деревня на три дома, только-только свет туда провели, связь только по коммутатору раз в неделю, когда телефонист приезжал, он же почтальон, он же и продавец, через болота в рюкзаке товары таскал, а по-другому -- никак: и трактор не пройдёт, и лошадь, только пешком, километров пятнадцать от центральной усадьбы колхоза. Две бабки старые и дед Савва жили там почти натуральным хозяйством, переезжать отказывались. Дед, как крестный говорил, ещё в первую мировую воевал, ранен был, с тех пор бобылём и коротал век свой. Крепкий был старичок: быка держал, корову с телёнком, десяток овец и поросёнка.
А сама история началась с того, что крестный Вася с напарником направились в Конец Мондры "гаки мерить", то есть делянки для лесорубов размечать. Тайга там знаменитая, сплошь "корабельные сосны", правда, рубить и вывозить только зимой можно. А "гак", надо вам заметить, у местных весьма странная мера длины. " Сколько идти? Да километр с гаком." А потом оказывается, что в "гаке" ещё пяток вёрст будет. Так вот. Дело своё сделали, у деда Саввы и останавливались на ночлег, гостеприимный он был. Зимой лесорубы поработали, за два сезона делянки вырубили, надо снова размечать. Приходят лесники к деду, а тот на них:
--
Вы что, ироды, со своими гаками учудили? И скотину чуть не загубили и меня порешить хотели?!
--
Савва, ты что, белены объелся? Мы дело своё делаем, тебе, вот, гостинцев принесли, а ты ругаешься... Да и люди мы подневольные: что начальство прикажет, то и выполняем.
--
Да тьфу на всё ваше начальство! Душегубы, прости Господи. А лесорубов ваших к избе и близко не пущу!
--
Толком-то расскажи.
* * *
Зима в тот год выдалась ранняя да лютая, в конце октября зимник встал уже, тут лесорубы и пожаловали. Когда на очередном "гаке" лес валили, медведя подняли из берлоги. Небольшого, трёхлетка, не старше. Пошумели ружьями, постреляли в воздух, тот и сбежал. Деду ничего не сказали, лесники жили в вагончике на полозьях, редко заходили к старикам.
А делянка-то была недалеко от деревни. Просыпается Савва посреди ночи от шума и рёва: скотина на дворе да в хлеву ревёт. Думает, опять волки. Взял ружьё, вышел в заулок и стрельнул в воздух для острастки. Не унимаются. Пошёл глянуть, а там картина: жердь, что подпирала ворота двора, сломана, коровы чуть в избу не лезут, овцы верещат и дверь хлева сломать норовят, подсвинок орёт, будто режут его.
--
Захожу я, стало быть, - дед прервался, чтобы скрутить "козью ножку" из куска газеты с добрым самосадом, и продолжил, - лампу зажёг керосиновую, электричества-то на дворе нету. А во хлеве, аккурат за яслями с сеном, где овцы-то, медведь лежит и рычит. Вот чего скотина-то шуганулась, оказывается. Мишка-то невелик был, не пестун, не зимуси родился, да только мне-то не легче. Хотел было шумнуть с ружья, прогнать. Да только как? У меня только дробь мелкая, я ведь на птицу да зайца ходок, пуль-то и не держу. А что косолапому дробинки? Разозлят только. Ворота-то одни из хлева, тут я и стою, стало быть. Побежит, да и заломает. Это в молодости я мог с вилами на медведя, а сейчас силушка-то уж не та. Да... Так вот. Все я думы передумал, мозговал, как быть и что делать. Всю ноченьку бродил я по двору да хлеву, скотину успокаивал, а мишке-то не нравится, что мешают спать. Под утро пойла я наварил, там в хлеву, у меня водогрейка стоит, ну, печка небольшая. Задал корма, а сам тут же чуть в штаны не наделал: косолапый учуял, заворочался, да к вёдрам-то и побежал. Опять перепугал овечек моих, налакался, рыкнул зло и вернулся за ясли.
--
Ну ты заливаешь, Савва, - крестный не поверил.
--
А ты, Васята, - ответил старик, - у вальщиков своих поспрашивай, я ведь утром к ним пошёл. Понятно мне стало, откуда тут зверь взялся, не первый год в тайге живу. А у тех нормы, выработки всякие, только через день пришли два дурака. Только что от них проку? Пуль у них тоже нету, а шугнуть боятся пуще моего.
--
А дальше?
--
А что дальше? Скотина и та умнее оказалась. Успокоилась, да я не раз видал, как из одного чана медведь с овцами пойло наворачивает. И животина утихомирилась и я. Привыкли. Косолапый не кидался, да и на меня не рычал. Вот так и зимовали. А от ваших вальщиков проку никакого, только вред один.
--
А вот, что я вам скажу. Врут сказки, что медведь лапу сосёт. Да он спит, как младенец, свернётся калачиком и посапывает. И не всю зиму, седьмицу, не дольше. Потом проснётся и поест, только после спать снова. Не дурак ведь он, коли обед на столе. Вот, думаю в милицию пойти, надо претензии выставить: одной муки да картошки мешков восемь израсходовал. А всё почему? Нечего было лес валить, где зверь дикий живёт. Вот так, леснички! А по весне, аккурат на майские, жилец мой ушёл, больше я его и не видал.
* * *
Крестный мой рассказчик был знатный, но только правду говорил. Может, конечно, приукрашивал, но проверить я не могу. Деда Савву я не видел, бывал в Конце Мондры, но там только скелеты домов, давно никто не живёт. А зверья разного там и сегодня много, медведей я тоже видел, правда, летом.