Флеминг М. : другие произведения.

Ужасная тайна

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Знакомимся с жанром викторианский роман. Любовь, преступление, ужасная тайна...

   A TERRIBLE SECRET. A Novel.
   MAY AGNES FLEMING

To

CHRISTIAN REID,

AUTHOR OF

"VALERIE AYLMER," ETC.,

AS A

TOKEN OF ADMIRATION AND ESTEEM,

THIS

STORY IS DEDICATED.

MAY AGNES FLEMING.

BROOKLYN,

September, 1874.

  

СОДЕРЖАНИЕ

ЧАСТЬ I

   ГЛАВА I. ЖЕНИХ И НЕВЕСТА
   ГЛАВА II. ЖЕНА И НАСЛЕДНИЦА
   ГЛАВА III. ПОЯВЛЕНИЕ ЛЕДИ КАТЕРОН
   ГЛАВА IV. "Я НЕ ВЕРЮ, НО ДЕЗДЕМОНА ЧЕСТНА"
   ГЛАВА V. В СУМЕРКАХ
   ГЛАВА VI. В ЛУННОМ СВЕТЕ
   ГЛАВА VII. В ДЕТСКОЙ
   ГЛАВА VIII. В ТЕМНОТЕ
   ГЛАВА IX. ИЗ "ЧЕСХОЛМСКОГО КУРЬЕРА"
   ГЛАВА X. ИЗ "ЧЕСХОЛМСКОГО КУРЬЕРА" - ПРОДОЛЖЕНИЕ
   ГЛАВА XI. "ЗВОНИТЕ В КОЛОКОЛА! ПУСТЬ ИЗВЕСТЯТ О ТРАУРЕ!"
   ГЛАВА XII. ПЕРВЫЙ ФИНАЛ ТРАГЕДИИ

ЧАСТЬ II

   ГЛАВА I. МИСС ДАРРЕЛЛ
   ГЛАВА II. НОЧЬ В СНЕГУ
   ГЛАВА III. ВЕЧЕРИНКА У ТРИКСИ
   ГЛАВА IV. "ПОД ГАЗОВЫМ ФОНАРЕМ"
   ГЛАВА V. СТАРЫЕ ЭКЗЕМПЛЯРЫ "КУРЬЕРА"
   ГЛАВА VI. ОДНА ЛУННАЯ НОЧЬ
   ГЛАВА VII. КОРОТКАЯ И СЕНТИМЕНТАЛЬНАЯ
   ГЛАВА VIII. В ДВУХ ЛОДКАХ
   ГЛАВА IX. УВЫ, ТРИКС!
   ГЛАВА X. КАК ТРИКС ВОСПРИНЯЛА ЭТО
   ГЛАВА XI. КАК ЛЕДИ ХЕЛЕНА ВОСПРИНЯЛА ЭТО
   ГЛАВА XII. В ДЕНЬ СВЯТОГО ПАРТРИДЖА
   ГЛАВА XIII. КАК ЧАРЛИ ВОСПРИНЯЛ ЭТО
   ГЛАВА XIV. НА СЛЕДУЮЩИЙ ДЕНЬ
   ГЛАВА XV. БАЛ У ЛЕДИ ХЕЛЕНЫ
   ГЛАВА XVI. "О МОЯ КУЗИНА С ПУСТЫМ СЕРДЦЕМ!"
   ГЛАВА XVII. "ВО ВЕКИ ВЕКОВ"
   ГЛАВА XVIII. ТЕЛЕГРАММА
   ГЛАВА XIX. В ПОПЛАР-ЛОДЖ
   ГЛАВА XX. КАК НАЧАЛСЯ ДЕНЬ СВАДЬБЫ
   ГЛАВА XXI. КАК ЗАКОНЧИЛСЯ ДЕНЬ СВАДЬБЫ
   ГЛАВА XXII. НА СЛЕДУЮЩИЙ ДЕНЬ
   ГЛАВА XXIII. ВТОРОЕ ОКОНЧАНИЕ ТРАГЕДИИ
  

ЧАСТЬ III

  
   ГЛАВА I. У МАДАМ МИРЕБО, ОКСФОРД-СТРИТ
   ГЛАВА II. ЭДИТ
   ГЛАВА III. КАК ОНИ ВСТРЕТИЛИСЬ
   ГЛАВА IV. КАК ОНИ РАССТАЛИСЬ
   ГЛАВА V. РАСКРЫТИЕ ТАЙНЫ
   ГЛАВА VI. ФИНАЛ ТРАГЕДИИ
   ГЛАВА VII. ДВА ГОДА СПУСТЯ
   ГЛАВА VIII. ПРОЩЕНА ИЛИ - ЗАБЫТА?
   ГЛАВА IX. ПРОЩАЯСЬ
   ГЛАВА X. ВТОРАЯ СВАДЬБА
   ГЛАВА XI. НОЧЬ
   ГЛАВА XII. УТРО
  
  

ЧАСТЬ I

ГЛАВА I. ЖЕНИХ И НЕВЕСТА

  
   Свет камина падал на мягкий бархатный ковер, на котором белые бутоны лилий тянулись по лазурной земле; на стулья из белого полированного дерева, которое блестит, как слоновая кость, с пышными сиденьями, обтянутыми голубым атласом; на голубые и позолоченные панели стен; на чудесный резной дубовый потолок; на широкие драпировки из того же голубого атласа и белого кружева; на полдюжины прекрасных картин; на открытое пианино; и, наконец, на красивое, сердитое лицо девушки, которая стояла перед ним - Инес Катерон.
   Месяц август, день 29-й, - у мисс Катерон есть веские причины запомнить его до последнего дня своей жизни. Но, независимо от того, светит ли августовское солнце или воют январские ветры, в больших комнатах "Катерон Роялз" всегда холодно. Итак, в этот летний вечер в выложенном белой плиткой камине голубой гостиной вспыхивает и гаснет огонь, хозяйка "Катерон Роялз" стоит перед ним, - сердитый румянец горит алым на темных щеках, - нахмурив прямые черные брови.
   Хозяйка "Катерон Роялз", - самого большого, старейшего, странного, величественного места во всем солнечном Чешире, - эта стройная, темноволосая девушка девятнадцати лет, в течение трех лет бывшая невестой сэра Виктора Катерона, баронета, последнего из его саксонского рода, лорда всех этих залитых солнцем акров, и улыбающейся деревни Катерон внизу. Хозяина величественного парка в Девоне, болота на высокогорье, виллы на Арно и коттеджа на острове Уайт. "Любимца богов", молодого, красивого, здорового и, что лучше всего, - имеющего доход двадцать тысяч в год.
   Она - его невеста. В своем роде, она очень красива. В начале следующего месяца она выходит замуж за сэра Виктора и влюблена в него так сильно, как только возможно. Несомненно, судьба справедлива. И все же, пока августовская ночь погружается в тишину, пока ветер свистит в деревьях, пока длинные ветви вяза, растущего за окном, постукивают по стеклу, она стоит в голубой гостиной, раскрасневшаяся, сердитая, нетерпеливая, и ее красивые губы сжаты в жесткую линию.
   У нее очень темная кожа. Ее кузен Виктор со смехом говорит ей, что она настоящая негритянка, что вызывает у нее безмолвные приступы ярости. У нее черные как смоль волосы и большие блестящие испанские глаза. Она испанка. Ее покойная мать была родом из Кастилии, и это она оставила ей свое испанское имя, свои прекрасные, страстные испанские глаза, свое горячее, страстное испанское сердце. Инес родилась в Старой Кастилии; и когда на десятом году жизни ее английский отец последовал за своей женой в могилу, Инес вернулась домой в "Катерон Роялз", чтобы править там маленькой, властной, вспыльчивой принцессой мориско.
   Она вернулась не одна. С ней вернулся большой мальчик лет двенадцати, с копной иссиня-черных волос, двумя дикими, блестящими черными глазами и дьявольски красивым лицом. Это был ее единственный брат Хуан, воплощенный бесенок с колыбели. Он пробыл здесь недолго. К невыразимому облегчению соседей на многие мили вокруг, он исчез так же внезапно, как и появился, и в течение многих лет его больше не видели.
   Мавританская принцесса! Так называет ее кузен и возлюбленный, и оно ей хорошо подходит. В ней есть какое-то варварское великолепие, когда она стоит здесь в свете камина, в своем развевающемся пурпурном шелке, с крестиком из рубинов и чистого золота, который горит у нее на груди, с желтой, ароматной розой в ее волосах, - она выглядит величественной, прекрасной и ужасно не в духе.
   В большом доме тихо, как в могиле. Снаружи поднимается ветер, раздается тяжелый стук, стук дождя, барабанящего по стеклу. Это, и легкое падение золы на каминную решетку - единственные звуки, которые можно услышать.
   Часы на каминной полке бьют семь. Она простояла неподвижно почти час, но сейчас поднимает глаза, ее черные глаза полны страстного гнева, страстного нетерпения.
   - Семь! - произносит она сдавленным голосом. - А он должен был быть здесь в шесть. Что, если он бросит мне вызов?.. Что, если он все-таки не придет?
   Она больше не может оставаться неподвижной. Она идет через комнату, так, как ходят только испанские женщины. Она отодвигает одну из оконных штор и смотрит в ночь. Сладость побитых дождем роз плывет к ней в мокрой темноте. Ничего не было видно, кроме едва шелестящих деревьев, ничего не было слышно, кроме завывания ветра, ничего не чувствовалось, кроме быстрого падения дождя.
   Она опускает занавеску и возвращается к огню.
   - Посмеет ли он бросить мне вызов? - шепчет она сама себе. - Осмелится ли он не прийти?
   Над каминной полкой висят две картины; задавая эти вопросы, она смотрит на них. На одном из портретов - милое, терпеливое лицо тридцатилетней женщины; на другом - улыбающееся лицо светловолосого, голубоглазого, симпатичного молодого человека. Это очень приятное лицо; голубые глаза смотрят на вас так ярко, так откровенно; мальчишеский рот так добродушно улыбается, что вы улыбаетесь в ответ и влюбляетесь в него с первого взгляда. Это сэр Виктор Катерон и его покойная мать.
   Мисс Инес Катерон во многих отношениях необыкновенная молодая леди - чеширское общество давно это решило. И эта убежденность еще более возросла бы, если бы кто-то увидел, как она сейчас повернулась к портрету леди Катерон и обратилась к нему вслух в страстных словах:
   - Когда вы умирали, и я стояла на коленях у вашей кровати, - он поклялся всегда любить меня и заботиться обо мне, повинусь вашей предсмертной воле. Пусть вспомнит о своей клятве - пусть вспомнит!
   Она угрожающе поднимает руку (на которой сверкают рубины и бриллианты), затем замирает. Сквозь шум бури, шум дождя доносится еще один звук - звук, который она жаждала услышать, о котором молилась, - быстрый стук колес кареты по подъездной дорожке. Сегодня ночью, в этот час и в такую бурю, в "Катерон Роялз" мог наведаться только один посетитель - его хозяин.
   Она стоит неподвижно, как камень, белая, как статуя, и ждет. Она любит его; она жаждала услышать звук его голоса, увидеть его лицо, ощутить пожатие его руки все эти утомительные, одинокие месяцы. В некотором роде, это ее жизнь или смерть, то, что она должна принять из его рук сегодня вечером. И вот он здесь.
   Она слышит, как с лязгом открывается и закрывается дверь большого холла; она слышит шаги хозяина - быстрые, уверенные шаги, которые она узнала бы среди тысячи; она слышит голос - сердечный, приятный, мужественный, английский голос; веселый смех, который она хорошо помнит.
   "Вождь Лары снова вернулся".
   Кровь устремляется от ее сердца к лицу розовым приливом, который делает ее прекрасной. Глаза загораются, губы приоткрываются - она делает шаг вперед, гнев, страх, пренебрежение забыты - влюбленная девушка идет на встречу со своим возлюбленным. Порывистая рука распахивает дверь настежь, и перед ней стоит мокрый, забрызганный, высокий, улыбающийся сэр Виктор Катерон.
   - Моя дорогая Инес!
   Он подходит, обнимает ее и прикасается своими светлыми усами к ее раскрасневшейся щеке.
   - Моя дорогая кузина, я ужасно рад снова вас видеть, и к тому же вы выглядите так необыкновенно хорошо.
   Он поднимает свой лорнет, чтобы убедиться в этом факте, затем опускает его.
   - Необычайно хорошо, - повторяет он. - Даю вам слово, я никогда в жизни не видел, чтобы вы выглядели и на полчетверти так красиво. Ах! почему мы все не можем быть мавританскими принцессами и носить пурпурные шелка и желтые розы?
   Он бросается в мягкое кресло перед камином, откидывает назад свою белокурую голову и вытягивает ноги в сапогах к огню.
   - Я опоздал на целый час, не так ли? Но вините железнодорожников - не вините меня. Отвратительная погода для последней недели августа - холодно, как в Исландии, и дождь льет как из ведра; могу вас заверить, снаружи самый настоящий шторм.
   Он помешивает угли, огонь вспыхивает и освещает его красивое лицо. Он очень похож на свой портрет - но немного старше, немного мужественней, с мужским "венцом славы", усами. Девушка слегка отодвинулась от него, румянец "яркого неземного сияния красоты" исчез с ее лица, - вернулся жесткий, сердитый взгляд. Этот небрежный поцелуй, это легкое, родственное объятие сказали многое. Мгновение назад ее сердце билось с надеждой - до самого дня ее смерти оно никогда больше так не билось.
   Он не смотрит на нее; вместо этого он смотрит на огонь и говорит с торопливостью нервного человека. Красивое лицо - очень женственное лицо, и даже светлые, тщательно подстриженные, тщательно навощенные усы не могут скрыть слабый, нерешительный рот, тонкий, бесхарактерный подбородок. Пока он говорит небрежно и быстро, пока его тонкие белые пальцы наматывают и расстегивают цепочку от часов, в голубых глазах, устремленных на огонь, читается тревожный страх. И на попечение этого человека девушка с темным властным лицом отдала свое сердце, свою судьбу!
   - Кажется, не так уж хорошо снова оказаться дома, - говорит сэр Виктор Катерон, словно боясь этой короткой паузы. - Вы даже не представляете, Инес, как необыкновенно знакомо и весело выглядела эта голубая комната, этот красный огонь минуту назад, когда я вошел сюда из темноты и дождя. Я словно вернулся в старые времена - это была ее любимая утренняя комната, - он взглянул на портрет матери, - и летом и зимой здесь всегда горел огонь, как и сейчас. И вы, Инес, cara mia, с вашим цыганским лицом, самым знакомым из всех.
   Она подходит к каминной полке. Та очень низкая; она опирается на нее одной рукой, пристально смотрит на него и, наконец, говорит.
   - Я рада, что сэр Виктор Катерон помнит старые времена, все еще помнит свою мать, питает некоторое уважение к "Катерон Роялз" и смиренно благодарна за то, что он помнит свою кузину-цыганку. Судя по его поведению в последнее время, этого едва ли можно было ожидать.
   "Он приближается, - думает сэр Виктор с внутренним стоном, - и, о Господи! какой это будет скандал. Когда Инес сжимает губы в жесткую линию и так неприятно смотрит своими черными глазами, я знаю, чего мне это будет стоить, это означает "война на ножах". Я буду разгромлен ужасным образом, а девизом Инес всегда было: "Горе побежденным!" Ну, вот и все!"
   Он смотрит на нее снизу вверх с добродушной улыбкой на красивом лице.
   - Смиренно благодарны за то, что я помню вас! Моя дорогая Инес, я не понимаю, что вы имеете в виду. Что касается моего отсутствия...
   - Что касается вашего отсутствия, - перебила она, - вы должны были быть здесь, если вам не изменяет память, первого июня. Сейчас конец августа. Каждый день этого отсутствия был для меня дополнительным оскорблением. Даже сейчас вас бы здесь не было, если бы я не написала вам письмо, которым вы не посмели пренебречь, - не послала приказ, которому вы не посмели не подчиниться. Вы сегодня здесь, потому что не посмели не прийти.
   В его жилах текла часть крови древней суровой и бесстрашной саксонской расы, из которой он происходил. Он смотрел на нее, все еще улыбаясь.
   - Не посмел! - повторил он. - Вы используете сильные выражения, Инес. Но, с другой стороны, у вас вспыльчивый характер, вы всегда были склонны к преувеличениям, а говорить - привилегия леди.
   - А мужчины - действовать. Но я начинаю думать, что сэр Виктор Катерон - нечто меньшее, чем мужчина. Кровь Катеронов породила много преступников, много озлобленных, плохих людей, но сегодня я начинаю думать, что она породила нечто бесконечно худшее - предателя и труса!
   Он привскочил, его глаза сверкнули, затем опустился обратно, снова посмотрел на огонь и рассмеялся.
   - Вы имеете в виду меня?
   - Я имею в виду вас.
   - Снова использовав сильное выражение; вы по-королевски заявляете о своей прерогативе, моя красивая кузина. Интересно, от кого вы унаследовали свой острый язычок, Инес? От вашей кастильской матери, конечно; женщины нашего дома никогда не были настолько язвительны. Но даже вы, моя дорогая, можете зайти немного слишком далеко. Может, вы оставите брань и объяснитесь? Как я могу быть предателем и трусом? Мы должны полностью понимать друг друга.
   Он побледнел, хотя говорил тихо, и его голубые глаза опасно блестели. Он всегда казался спокойным, когда сильно злился.
   - Вы правы. И мы полностью поймем друг друга, прежде чем расстанемся - будьте уверены. Вы узнаете, что я унаследовала от своей кастильской матери. Вы узнаете, можете ли играть с моими чувствами, как вам вздумается. Ваша прекрасная память все еще служит вам, или я должна напомнить, что за день - двадцать третье сентября?
   Он посмотрел на нее, все еще бледный, с той же улыбкой на губах, с тем же блеском в глазах.
   - Моя память мне прекрасно служит, - холодно ответил он, - это должен был быть день нашей свадьбы.
   Должно был быть. Когда он произносит эти слова - холодно, почти жестоко, когда она смотрит ему в лицо, последний след краски оставляет ее собственное. Горячий огонь в ее глазах гаснет, на его место приходит ужас. Всем сердцем, всеми силами души она любит человека, которого так горько упрекает. Ей кажется, что оглядываясь назад, она не может вспомнить времени, когда бы она не любила его.
   И вот теперь это должно было случиться!
   Она поворачивается так страшно, что он в тревоге вскакивает на ноги.
   - Боже мой, Инес! вы же не собираетесь упасть в обморок, правда? Не надо! Вот, садитесь в мое кресло, и, ради всего святого, не смотрите так. Я негодяй, скотина - что я такого сказал? Садитесь, пожалуйста.
   Он заключил ее в свои объятия. В минувшие дни он очень любил и немного боялся своей кузины-цыганки. И все еще боялся - ужасно боялся, если сказать правду, теперь, когда его минутный гнев прошел.
   Все презрение, весь вызов исчезли из ее голоса, когда она снова заговорила. Большие глаза пронзили его взглядом, с которым он не посмел встретиться.
   - Должен был быть, - повторяет она как бы шепотом, - должен был быть. Виктор, значит ли это, что этого не будет?
   Он отвернулся, на его лице стыд, раскаяние, страх. Он одной рукой держался за спинку кресла, она держалась за другую, как будто в ней заключена ее последняя надежда в жизни.
   - Не торопитесь, - произнесла она все тем же медленным шепотом. - Я могу подождать. Я ждала так долго, что разве имеют значение еще несколько минут? Но подумайте хорошенько, прежде чем ответить, - на карту поставлено больше, чем вы думаете. Вся моя будущая жизнь зависит от ваших слов. Жизнь женщины. Вы когда-нибудь задумывались, что это означает? "Должен был быть", - сказали вы. Значит ли это, что этому никогда не суждено случиться?
   По-прежнему никакого ответа. Он держался за спинку кресла, отвернув лицо, как преступник перед своим судьей.
   - И пока вы думаете, - продолжила она своим медленным, сладким голосом, - позвольте мне вспомнить прошлое. Вы помните, Виктор, тот день, когда мы с Хуаном приехали сюда из Испании? Вы помните меня? Я вспоминаю вас в тот момент так ясно, как будто это было только вчера - маленький, светловолосый, голубоглазый мальчик в фиолетовом бархате, не похожий ни на одного ребенка, какого я когда-либо видела раньше. Я увидела женщину с лицом ангела, которая обняла меня, поцеловала и заплакала, подумав о моем отце. Мы выросли вместе, Виктор, вы и я; это были счастливые годы, мне исполнилось шестнадцать, а вам - двадцать. И все это время вы владели всем моим сердцем. А потом пришло наше первое большое горе - смерть вашей матери.
   Она на мгновение замолчала. Он также стоял молча, его левая рука была поднята, скрывая лицо.
   - Вы помните ту последнюю ночь, Виктор - ночь, когда она умерла. Не нужно спрашивать вас; что бы вы ни забыли, вы вряд ли забудете это. Мы вместе опустились на колени у ее кровати. Была бурная летняя ночь. Снаружи хлестал дождь и бушевал ветер; внутри повсюду царила мертвая тишина. Мы стояли на коленях одни в тускло освещенной комнате, бок о бок, чтобы получить ее последнее благословение - услышать ее предсмертное желание. Виктор, мой кузен, вы помните, что это было за желание?
   Она протянула к нему руки, ее сердце разрывалось криком. Но он не взглянул на нее и не пошевелился.
   - Умирая, она своими руками соединила наши, ее глаза смотрели на вас. Она сказала вам: "Инес мне дороже всех на свете, Виктор, кроме тебя. Она никогда не должна остаться в этом мире одна. Сын мой, ты любишь ее - обещай мне, что всегда будешь лелеять и защищать ее. Она любит тебя так, как никто другой никогда не будет любить. Обещай мне, Виктор, что через три года, начиная с сегодняшнего вечера, ты сделаешь ее своей женой". Таковы были ее слова. Вы взяли ее за руку, покрыли ее слезами и поцелуями и пообещали.
   - Мы похоронили ее, - продолжала Инес, - и расстались. Вы учились в Оксфорде, я - в парижском пансионе. В час нашего расставания мы вместе, взявшись за руки, поднялись в ее комнату. Мы поцеловали подушку, на которой лежала ее голова; мы опустились на колени у ее постели, как в ту ночь. Вы надели это кольцо мне на палец; с тех пор оно ни во сне, ни наяву не покидало его, и вы повторили свою клятву, что три года спустя, двадцать третьего сентября, я стану вашей женой.
   Она поднесла обручальное кольцо к губам и поцеловала его.
   - Дорогое маленькое колечко, - тихо произнесла она, - оно было моим единственным утешением все эти годы. Несмотря на всю вашу холодность, все ваше пренебрежение в течение последних полутора лет, я смотрела на него и знала, что вы не нарушите своего обещания, данного живой и мертвой.
   - Я вернулась домой из пансиона год назад. Вас здесь не было, чтобы встретить и поприветствовать меня. Вы так и не пришли. Вы назначили свой приезд на первое июня и нарушили свое слово. Я утомляю вас всеми этими подробностями, Виктор? Но я должна сказать это сегодня вечером. Это будет в последний раз - вы больше никогда не дадите мне повода. О дошедших до меня клеветах я не говорю; я им не верю. Вы можете быть слабым, можете быть непостоянным, но вы джентльмен; вы сдержите свою клятву. О, простите меня, Виктор! Почему вы заставляете меня говорить вам такие вещи? Я ненавижу себя за них, но ваше пренебрежение почти свело меня с ума. Что я наделала? - Она снова простерла руки в красноречивой мольбе. - Я люблю вас. Что еще я могу сказать? Я прощаю прошлое; я не задаю вопросов. Я не верю ничему из тех ужасных историй, которые они пытаются мне рассказать. Только вернитесь ко мне. Если я потеряю вас, я умру.
   Ее лицо преобразилось, пока она говорила - по-прежнему с протянутыми руками.
   - О, Виктор, придите! - сказала она. - Пусть прошлое будет мертво и забыто. Мой дорогой, вернитесь!
   Но он отшатнулся, когда нежные руки коснулись его, и оттолкнул их.
   - Отпустите меня! - воскликнул он. - Не прикасайтесь ко мне, Инес! Этого не может быть. Вы не знаете, о чем просите!
   Он стоял перед ней, бледный, как и она сама, с горящими глазами. Она отшатнулась, как человек, получивший удар.
   - Этого не может быть? - повторила она.
   - Этого никогда не может быть! - ответил он. - Я тот, кем вы меня назвали, Инес, предатель и трус. Я стою здесь, лжесвидетельствуя перед Богом, и вами, и моей покойной матерью. Этого никогда не может быть. Я никогда не смогу жениться на вас. Я уже женат!
   Удар нанесен - ужасный, жестокий удар. Она стоит и смотрит на него - кажется, она едва ли понимает. Наступает пауза - мерцает свет огня, они слышат, как дождь хлещет по окнам, шум ветра в деревьях. Затем Виктор Катерон продолжает.
   - Я не прошу вас простить меня - все это в прошлом. Я не оправдываюсь; дело сделано. Я встретил ее и полюбил. Она была моей женой шестнадцать месяцев, и... у нее есть сын. Инес, не смотрите на меня так! Я негодяй, я знаю, но...
   Он срывается - вид ее лица выводит его из себя. Он отворачивается, его сердце готово выскочить из его груди. Как долго длится последовавшая за этим ужасная пауза, он никогда не узнает - столетие, если считать по тому, что он переживает. Однажды, во время этой паузы, он видит, как ее неподвижные глаза медленно поворачиваются к портрету его матери - он слышит, как с ее губ срываются тихие, странно звучащие слова:
   - Он поклялся у вашего смертного одра, и посмотрите, как он сдержал свою клятву!
   Затем жизнь, которая, кажется, умерла на ее лице, вспыхивает снова. Не говоря ему ни слова, не глядя на него, она поворачивается, чтобы выйти из комнаты. На пороге она останавливается и оглядывается.
   - Жена и сын, - произносит она медленно и отчетливо. - Сэр Виктор Катерон, приведите их в дом; я буду рад их видеть.
  

ГЛАВА II. ЖЕНА И НАСЛЕДНИЦА

   В очень приличном меблированном доме, в очень приличном районе Рассел-сквер, ранним сентябрьским днем, молодая девушка с нетерпением ждет возвращения сэра Виктора Катерона. Эта девушка - его жена.
   Сегодня яркий солнечный день, - по крайней мере, такой солнечный, каким может быть лондонский день, - и когда желтые косые лучи проникают сквозь муслиновые занавески прямо на ее лицо и фигуру, вы можете поискать и не найти ни в одном из них изъяна. Это очень милое личико, очень изящная, хотя и миниатюрная фигурка. Она блондинка самого светлого типа: ее волосы подобны золотым прядям, и, что удивительно, ни одна Желтая Помывка, ни одна Золотая жидкость никогда не касалась ее сияющего изобилия. Ее глаза голубее сентябрьского неба над дымоходами домов на Рассел-сквер; ее нос не орлиный и не греческий, но очень красивый; лоб низкий, губы и подбородок "лакомые кусочки для богов". Маленькая фигурка восхитительно округлая и зрелая; через двадцать лет она может стать грузной британской матроной с полутораметровой талией - но в восемнадцать лет она, одним словом, совершенство.
   Ее платье тоже совершенство. На ней белый индийский муслин, чудо изящной вышивки и изысканной фактуры, а также множество валансьенских украшений. На кружевном воротничке у нее жемчужно-бирюзовая звезда, в ушах жемчужно-бирюзовые капли, а на пухлых пальчиках полдюжины колец с бриллиантами. Голубая лента завязывает распущенные светлые волосы, и вы можете обыскать большой город из конца в конец и не найти никого прекраснее, свежее, милее Этель, леди Катерон.
   Если когда-либо у джентльмена и баронета было справедливое и достаточное оправдание глупости неравного брака, то, несомненно, сэр Виктор Катерон нашел его в этой жене-фее - ибо это "неравный брак" самого отвратительного типа. Всего семнадцать месяцев назад, лениво прогуливаясь по летнему пляжу, вяло глядя на летнее море, тоскливо думая о том, что в это время в следующем году его свобода закончится, а его кузина Инес станет его законной владелицей и обладательницей, он устремил свой взгляд на это прекрасное белокурое лицо - это богатство блестящих волос, и на все времена - да, на целую вечность - его судьба была решена. Темный образ Инес в роли его жены исчез из его сознания, чтобы никогда больше не возвращаться.
   Земное имя этого ослепительного божества со светлыми локонами и в розовом муслине было Этель Маргаретта - Добб!
   Добб! Это могло бы разочаровать менее восторженного поклонника - но было бессильно повлиять на влюбленного сэра Виктора Катерона.
   Именно в Маргейте состоялась эта встреча - самом популярном и самом вульгарном из всех английских водных курортов; чеширский баронет всего один раз взглянул на лицо цвета персика, голубые смеющиеся глаза, румяное, с ямочками, семнадцатилетнее лицо и влюбился сразу и навсегда.
   Он был очень импульсивным, очень эгоистичным и неуравновешенным молодым человеком, для которого всю жизнь мечтать - значило иметь. Он был избалован любящей матерью с колыбели, избалован подобострастными слугами, избалован безграничным поклонением Инес Катерон. И он пожелал этой "розы из сада девочек с бутонами роз" так, как никогда ничего не желал за все двадцать два года своей жизни. Как человек во сне, он прошел через эту волшебную церемонию: "Мисс Добб, позвольте мне представить вам моего друга, сэра Виктора Катерона", и они могли смотреть друг на друга, разговаривать друг с другом, влюбляться друг в друга столько, сколько им заблагорассудится. Как во сне, он задержался рядом с ней на три золотых часа, как во сне, он сказал: "Добрый день", и пошел обратно в свой отель, куря сигару, прославляя мир над собой и вокруг себя. Как во сне, он услышал, что она единственная дочь и наследница состоятельного лондонского мыловара, и - не проснулся.
   Она была дочерью мыловара. Отцовская мануфактура находилась в самой мрачной части грязного мегаполиса; но, что примечательно, в ней было столько врожденной гордости, самоуважения и деликатности, как будто "вся кровь всех Говардов" текла в этих голубых венах.
   Он был неплохим молодым человеком, какими бывают молодые люди, и безумно влюбленным. Всего через восемь дней после знакомства последовал вопрос: "Ты будешь моей женой?" - И, конечно, единственно возможный ответ - "Да".
   Единственный ответ? Конечно! Как могла дочь мыловара отказаться от баронета? И все же, его сердце билось от страха, от которого у него кружилась голова и ему стало дурно, когда он спросил об этом; потому что она на мгновение отпрянула, испуганная его пылким ухаживанием, и милое личико внезапно и поразительно побледнело. Разве это не правило, что все девушки должны краснеть, когда их возлюбленные задают вопрос вопросов?
   Румянец, улыбка, ямочки на щеках - все исчезло с этого лица, и на нем появилось выражение внезапного страха. Испуганные глаза оторвались от его возбужденного, раскрасневшегося лица и посмотрели на широкое море. Целых пять минут она не произносила ни слова и не шевелилась. До самого последнего дня эти мгновения были с ним - его страстная любовь, его болезненный, ужасный страх, его головокружительный восторг, когда она, наконец, произнесла только одно слово - "да". До самого своего смертного часа он видел ее такой, какой видел тогда, в летнем муслиновом платье, в цыганской шляпке, с бледным, встревоженным взглядом, изгнавшим румянец с побледневшего лица.
   Но ответ был "да". Разве он не был баронетом? Разве она не была хорошо воспитанной английской девушкой? И кто может описать экстаз гордости, радости семьи городского мыловара? "Разбудите мою музу" и - но, нет! даже она не способна помочь. Они склонились перед ним (фигурально выражаясь), этим добрым британским мыловаром и его толстой женой, и поклонялись ему. Они курили благовония в его святилище; они обожали землю, по которой он ходил; они презирали своих соседей и держали свои подбородки на высоте, какой никогда раньше не достигала семья Добба. А через шесть недель мисс Этель Добб стала леди Катерон.
   Это была самая тихая, самая скучная, самая тайная из свадеб - ни души не присутствовало, кроме папы и мамы Добб, друга со стороны сэра Виктора из гренадерского полка, священника и служки. Сэр Виктор был безумно влюблен, но ему было стыдно за мыловара, и он боялся своей кузины Инес.
   Он рассказал достаточно расплывчатую историю о семейных делах и т. д., что делало секретность на данный момент необходимой, и никто не задавал баронету перекрестных вопросов. Того, что пастор был пастором, брак - законным браком, его дочь становилась "миледи", а сам он - будущим дедушкой многих баронетов, было достаточно для честного мыловара.
   Что касается самой невесты, то она говорила мало, застенчиво, слегка запинаясь. Она очень любила своего лихого, высокородного, импульсивного возлюбленного и была очень довольна тем, что еще не вошла в полный блеск и ослепление светской жизни. Если какой-либо другой роман когда-либо и фигурировал в ее простой жизни, история была закончена, книга прочитана и отложена.
   Он повез ее в Швейцарию, в Германию, на юг Франции, стараясь держаться подальше от других туристов, и прошло десять месяцев - десять месяцев такого изысканного, чистого блаженства, какое редко выпадает смертному человеку. Чистого? Ну, не совсем, так как земля и небеса - это два разных места. В глухие бледные южные ночи, при свете луны на прекрасном спящем лице его жены; в жаркий, яркий полдень; в сладком, зеленом сумраке - черные глаза Инес Катерон угрожающе представали перед ним - единственная горькая капля в его чаше. Всю свою жизнь он немного боялся ее. Теперь он испытывал нечто большее, чем просто страх.
   Они вернулись. Его ждали просторные апартаменты на Рассел-сквер, и сэр Виктор "отправился" на семейное счастье в приход Блумсбери, "в тишину". Здесь не было ни театра, ни оперы, ни посетителей, и большой капитан Джек Эрролл из Второго гренадерского полка, в качестве его единственного гостя. Четыре месяца тихой жизни, а потом... а потом появился сын.
   Лежа в своей задрапированной кружевами, покрытой атласом кровати, глядя на маленькое пухлое, забавное личико малыша, Этель, леди Катерон, начала размышлять. У нее было время подумать в тишине и одиночестве. Ежемесячные сиделки и муж были по самой природе вещей антагонистичными; сиделка в настоящее время являлась правящей властительницей, муж был изгнан. И леди Катерон возмутилась тем, что наследник "Катерон Роялз" должен был родиться в лондонской квартире, а хозяйка "Катерон Роялз" живет взаперти, словно монахиня или прекрасная Розамонда в беседке.
   - У тебя нет живых родственников, кроме твоей кузины, Виктор, - сказала она ему так холодно, как никогда в жизни не говорила. - Ты хозяин в своем собственном доме или она? Ты боишься этой мисс Катерон, которая пишет тебе такие длинные письма (которых я никогда не вижу) настолько, что не осмеливаешься привести свою жену в дом?
   Он рассказал ей кое-что о другой истории - о своей прежней помолвке с кузиной Инес. Только кое-что - не голую уродливую правду о его собственном предательстве. Дочь мыловара была более благородной душой, чем баронет. Какой бы нежной она ни была, она глубоко презирала бы его, если бы узнала правду.
   - Эта тайна скрывалась достаточно долго, - сказала леди Катерон, решительное выражение появилось на ее красивых, мягко очерченных губах. - Пришло время, когда ты должен открыть ее. Не заставляй меня думать, что ты стыдишься меня или боишься ее. Введи меня в дом - это мое право; признай своего сына - это его право. Когда была только я, это не имело большого значения - сейчас все по-другому.
   Она подняла одну из маленьких маленьких ручек и поцеловала ее. И сэр Виктор, чье лицо было скрыто в тени занавесок, хриплым голосом ответил:
   - Ты права, Этель, ты всегда права. Как только вы оба сможете отправиться в дорогу, моя жена и ребенок вернутся со мной домой, в "Катерон Роялз".
   Всего три недели спустя, когда августовские дни подходили к концу, пришло последнее письмо от Инес, в котором она приказывала ему вернуться. Его час настал. Он сел на утренний поезд и отправился на встречу с женщиной, которую боялся и которой причинил зло.
  

* * * * *

   Послеполуденное солнце опускается все ниже. Если сэр Виктор вернется из Чешира сегодня, леди Катерон знает, что он будет здесь через несколько минут. Она немного устало посмотрела на часы. Дни без него очень долгие и одинокие. Она снова поднимает взгляд, ее глаза горят. К дверям подъезжает экипаж, и из него выскакивает ее муж. Полминуты, и он уже в комнате, а она заключена в его объятия.
   - Моя дорогая! - восклицает он, и вам нужно только услышать эти два слова, чтобы понять, как восторженно он любит свою жену. - Дай мне посмотреть на тебя. О, я вижу, ты такая же бледная, как всегда. Не обращай внимания! Чеширский воздух, солнечный свет, зеленые поля и свежее молоко вернут розы на твои щеки. А ваш сын и наследник, миледи, как он?
   Он склоняется над прелестной колыбелью с тем нелепым отеческим видом, с каким все очень молодые отцы смотрят на первое благословение, и его усы щекочут невинный носик младенца. На ее лице появляется румянец. Она жадно смотрит на него.
   - Наконец-то! О, Виктор, когда мы отправляемся?
   - Завтра, если вы сможете. Чем скорее, тем лучше.
   Он говорит это с довольно натянутым смехом. Ее лицо немного омрачается.
   - А твоя кузина? Она была очень рассержена? - спросила она задумчиво. - Очень удивлена?
   - Ну... да... Естественно, я боюсь, что она была и рассержена, и удивлена. Однако мы должны извлечь из этого максимум пользы. По правде говоря, у меня была с ней только одна беседа, причем настолько неприятного характера, что я уехал на следующее утро. Значит, мы отправляемся завтра? Я просто черкну строчку Эрроллу, чтобы известить его.
   Он хватается за письменный стол жены, чтобы подкатить его поближе. По какой-то неловкости его нога зацепляется за один из паучьих когтей, и столик с грохотом опрокидывается. На пол летит письменный шкафчик, распахиваясь и разбрасывая содержимое повсюду. Грохот потрясает нервы ребенка, он начинает плакать, и новоиспеченная мама летит к своему ангелу.
   - Ах! - восклицает сэр Виктор. - Что я наделал! Как это неловко с моей стороны. Письменный шкафчик тоже сломался. Не бери в голову, я все соберу.
   Он по-мальчишески опускается на колени и начинает собирать рассыпавшиеся принадлежности. Письма, конверты, воск, печати, ручки и карандаши. Он бросает все в кучу в разбитый шкафчик. Леди Катерон воркует с малышом, смотрит на него с улыбкой. Внезапно он замирает.
   Замирает и держит что-то перед собой, словно это змея. По-видимому, очень безобидная змея - фотография молодого и красивого мужчины. Целую минуту он смотрит на нее в полном ужасе. Его жена слышит, как он произносит: "Боже милостивый!"
   Держа малыша на руках, она смотрит на него. Обратная сторона фотографии обращена к ней, но она узнает ее. Ее лицо становится пепельно-серым - она отворачивается и наклоняется над ребенком.
   - Этель! - Сэр Виктор говорит строгим голосом: - Что это значит?
   - Что значит "что"? Тише, детка, дорогая. Не так громко, Виктор, пожалуйста. Я хочу, чтобы ребенок заснул.
   - Как здесь оказалась фотография Хуана Катерона?
   У нее перехватывает дыхание - тон, которым говорит сэр Виктор, неприятен для слуха. Она очень хорошая маленькая вещичка, но даже лучшие из маленьких вещичек (будучи женщинами), лицемеры. Секунду она не решается взглянуть ему в лицо, потом храбро подходит к нему и смотрит через его плечо.
   - Хуан Катерон! Да, это он. Значит, эта фотография еще здесь? - с легким смешком. - Я думала, что потеряла ее столетия назад.
   "Боже мой! - восклицает она про себя. - Как я могла быть такой дурой!"
   Сэр Виктор поднимается на ноги; на его лице - любопытное мимолетное сходство с его темноволосой кузиной Инес.
   - Значит, ты знаешь Хуана Катерона. Ты! И ты никогда не говорила мне об этом.
   - Мой дорогой сэр Виктор, - слегка надув губы, - не будьте неразумным. Что за нужда рассказывать тебе обо всех моих знакомых? Я знала мистера Катерона - немного, - со вздохом сказала она. - В этом есть какое-нибудь преступление?
   - Да! - Сэр Виктор отвечает таким голосом, что его жена вздрагивает, а сын плачет. - Да, есть. Я не взял бы в дом собаку, если бы Хуан Катерон владел ею до меня. Одного взгляда на него достаточно, чтобы понять: знакомство с ним - позор!
   - Виктор! Позор!
   - Да, Этель, позор! Он - один из самых подлых, самых распутных, самых неисправимых негодяев, какие когда-либо позорили доброе имя. Этель, я приказываю тебе сказать мне - был ли этот мужчина когда-нибудь для тебя кем-то... другом... любовником... кем?
   - А если он был... Что тогда? - Она встает и гордо смотрит на него. - Я должна отвечать за его грехи?
   - Да, мы все должны, в большей или меньшей степени, отвечать за тех, кто является нашими друзьями. Как получилось, что у тебя есть его фотография? Кем он был для тебя? Только не твоим любовником - ради всего святого, Этель!
   - Виктор! - Она вытягивает руки, словно защищаясь от удара, - не говори так... О, не говори так! И - и это неправда - он никогда не был моим любовником - никогда, никогда!
   Дрожа, она разражается страстным отрицанием. За всю свою супружескую жизнь она никогда не видела, чтобы он так смотрел, не слышала, чтобы он так говорил, хотя часто видела, как он ревнует - напрасно - часто.
   - Он никогда не был твоим любовником? Ты говоришь мне правду?
   - Нет, нет - никогда! никогда, Виктор, не смотри так! О, зачем ты только увидел эту злополучную фотографию! Я знала его немного - только и всего, - и он действительно дал мне свою фотографию. Откуда мне было знать, что он такой негодяй, как ты говоришь, - как я могла подумать, что в этой фотографии будет какой-то вред? Он показался мне милым, Виктор. Что он вообще сделал?
   - Он показался мне милым! - с горечью повторил сэр Виктор. - Что он вообще сделал? Спроси лучше, что он оставил незаконченным. Он нарушил все заповеди декалога - все человеческие и божественные законы. Он мертв для всех нас, включая его сестру, и мертв уже много лет. Этель, могу ли я поверить...
   - Я уже ответила тебе, сэр Виктор. Ты можешь верить, или нет, как тебе заблагорассудится, - немного угрюмо отвечает его жена, отворачиваясь от него.
   Она понимает его. Сама его ревность и гнев порождены его страстной любовью к ней. Огорчать ее - пытка для него, и все же он часто ее огорчает.
   Для дочери мыловара выйти замуж за баронета может показаться путем в рай. Но в Эдеме леди Катерон есть змея - самая уродливая и злобная из всех змей - ревность. Она никогда раньше так явно не показывала свои зеленые глаза и отвратительные когти, но когда сэр Виктор смотрит на нее, склонившуюся над ребенком, его яростный приступ ревности сменяется яростным приступом любви.
   - О, Этель, прости меня! - говорит он. - Я не хотел тебя обидеть, но мысль об этом человеке... фу! Я дурак, что ревную тебя, моя белая лилия. Поцелуй меня - прости меня - мы выбросим эту змею из окна и забудем об этом. Только... Я бы предпочел, чтобы ты мне об этом сказала.
   Он рвет эту жалкую маленькую озорную картинку и с отвращением выбрасывает ее в окно. Затем они "целуются и мирятся", но удар нанесен и рана будет терзать. Глупость ее прошлого делает свое дело, как, несомненно, делают все наши глупости, прошлые и настоящие.
  

ГЛАВА III. ПОЯВЛЕНИЕ ЛЕДИ КАТЕРОН

  
   Поздно вечером сентябрьского дня сэр Виктор Катерон из "Катерон Роялз" привел домой жену и сына.
   Его жена и сын! Округ пришел в изумление. Его женитьба была тайной. Ужасно! Инес Катерон была брошена? Шокирующе! Его жена была дочерью мыловара? Ужасно! И вот теперь, когда этот несчастный, оступившийся молодой человек больше не может скрывать свою глупость, он приводит домой жену и ребенка.
   Местные джентри были как громом пораженные. Неужели он ожидал, что они могут принять это? (Так считал нежный пол.) Плутократия может оттеснить аристократию на задний план, но всему есть предел, и дочь лондонского мыловара они не примут. Как он вообще посмел заключить такой брак? А бедняжка Инес Катерон! Ах, это было очень грустно - очень грустно. В семье Катеронов были случаи открытого безумия. Должно быть, это один из таких. Молодой человек, должно быть, просто сошел с ума.
   Тем не менее, зазвонили колокола, запылали костры, и все старые слуги (с миссис Марш, экономкой, и мистером Хупером, дворецким, во главе) выстроились внушительным строем, чтобы встретить их. И если и муж, и жена были очень бледны, очень молчаливы и очень нервничали, то кто сможет их обвинить? Сэр Виктор бросил вызов обществу; теперь настала очередь общества, и, потом, была Инес!
   Что касается леди Катерон, темная, угрожающая фигура кузины ее мужа тоже преследовала ее. Когда большая, увитая плющом груда камня и известкового раствора, называемая "Катерон Роялз", с развевающимся Юнион Джеком, среди громкого звона колоколов, предстала перед дочерью мыловара, она совершенно съежилась от страха.
   - Я боюсь! - сказала она. - О, Виктор, я боюсь!
   Он рассмеялся - хотя и не совсем естественно. Горькая правда заключалась в том, что сэр Виктор тоже боялся.
   - Боишься? - засмеялся он. - Чего, Этель? Призрака Серой Леди, который дважды в год является в Башне Руперта? Как и у всех старинных семей, у нас есть наш старый семейный призрак, и мы не расстанемся с ним ни за что на свете. Когда-нибудь я расскажу тебе эту легенду; пока же, наберись мужества, потому что мы прибыли.
   Он вышел из кареты и вошел в величественный холл, достаточно просторный, чтобы вместить сотню человек; его жена держала его под руку, голова ее была высоко поднята, а лицо - очень бледным. Она прильнула к нему, бедное дитя! и все же упорно старалась выглядеть с достоинством. Со шляпой в руке, улыбаясь направо и налево в старой приятной манере, он пожал руки миссис Марш и мистеру Хуперу, представил их миледи и храбро осведомился о мисс Инес. Мисс Инес была здорова и ждала его в кедровой гостиной.
   Они поднялись в кедровую гостиную, одну из самых величественных комнат в доме, всю в позолоте и бронзе, с великолепной обивкой - малыш хозяина следовал за ними на руках своей няни. Милое лицо и мягкие глаза леди Катерон уже оказали влияние на прислугу - им было бы легче служить новой хозяйке, чем мисс Инес.
   "Если она когда-нибудь станет хозяйкой в своем собственном доме, - подумала миссис Марш, которая была "компаньонкой" мисс Катерон, а также экономкой, - а хозяйкой она никогда не будет, пока мисс Катерон находится здесь".
   Гостиная была ярко освещена, и в ярком свете ламп стояла Инес. В этот вечер она была великолепна в маисовом шелке, который был словно соткан из солнечного света; в волосах у нее была белая камелия, бриллиантовый крест на груди, надушенные кружева вокруг нее, бриллианты на руках и в ушах. Она стояла, - великолепное видение, - и сэр Виктор снова увидел ее.
   Он на мгновение поднял руку, словно ослепленный, а затем повел свою жену вперед с безнадежным видом.
   - Моя кузина, - сказал он, - моя жена; Инес, это Этель.
   В простоте его слов, в тоне его голоса, во взгляде его глаз был определенный пафос. И как какая-нибудь гордая молодая императрица могла бы поклониться самой последней из своих служанок, мисс Катерон поклонилась леди Катерон.
   - Этель, - повторила она с улыбкой на губах, - красивое имя и красивое лицо. Я поздравляю тебя с твоим выбором, Виктор. А этот ребенок - я должна взглянуть на него.
   В улыбке была невыносимая наглость, в комплименте - невыносимая насмешка. Этель наполовину робко протянула руку - жест Виктора был умоляющим. Она не обратила ни малейшего внимания ни на тот, ни на другой. Она приподняла белую вуаль и посмотрела на спящего ребенка.
   - Наследник "Катерон Роялз", - сказала она, - и, без сомнения, прекрасный ребенок, как и положено младенцам. Я не претендую на роль судьи. Он очень лысый, очень дряблый и в настоящее время очень толстый. На кого он похож? Только не на тебя, Виктор. О, без сомнения, на свою мать. Как вы его назвали? Еще не крестили? О, конечно, наследника дома всегда крестят в "Катерон Роялз". Виктор, без сомнения, ты последуешь обычаю своих предков и дашь ему фамилию его матери. Твоя мать была дочерью маркиза, и ты - Виктор Сент-Олбанс Катерон. Хорошими обычаями не следует пренебрегать - пусть вашего сына зовут Виктор Добб Катерон.
   Она рассмеялась, опуская вуаль, смехом, от которого вся кровь в теле сэра Виктора прилила к его лицу. Но он стоял молча. И именно Этель, к удивлению всех, включая ее мужа, повернулась к мисс Катерон с горящими глазами и пылающими щеками.
   - Предположим, его окрестят Виктором Доббом Катероном, что тогда? Это честное английское имя, которого ни у кого из моей семьи никогда не было причин стыдиться. Мать моего мужа, возможно, была дочерью маркиза - мать моего сына - дочь мыловара - имя, которое было достаточно хорошо для меня, будет достаточно хорошо и для него. Мне еще предстоит узнать, есть ли в честном занятии что-то постыдное.
   Мисс Катерон улыбнулась еще раз, и улыбка была более жгучей, чем слова.
   - Без сомнения. Я совершенно уверена, что вам еще многому предстоит научиться. Виктор, скажи своей жене, что, каким бы нежным ни был ее голос, он звучал бы слаще, если бы она говорила на несколько тонов ниже. Конечно, этого следовало ожидать - бедное дитя не может быть лишено недостатков ее класса. Однако, я слышу звонок, ужин через час, а до тех пор - до свидания.
   Все с той же вызывающей улыбкой она еще раз низко поклонилась, и в своем золотом шелке, испанских кружевах, бриллиантах и великолепии выпорхнула из комнаты.
   Так встретил Этель долгожданный дом.
  

* * * * *

  
   Два часа спустя молодой человек быстро шел по длинной аллее, ведущей к главному входу в "Катерон Роялз". Ночь была темной, если не считать холодных белых звезд - но сюда, под кроны дубов и вязов, звездный свет не проникал. Ни темнота, ни уединенность, однако, не волновали молодого человека. Засунув руки в карманы, он шел размашистым шагом, весело насвистывая. Он был очень высок и имел важный вид. В темноте больше ничего нельзя было разглядеть.
   Огромный дом вырисовывался перед ним; огромный, черный, величественный, с рядом огней по всему первому этажу. Молодой человек перестал насвистывать и поднял глаза с улыбкой, которую было бы неприятно видеть.
   - Четыре года назад, - процедил он сквозь зубы, - вы вышвырнули меня за дверь, как собаку, благороднейший баронет, и поклялись посадить меня в Чесхолмскую тюрьму, если я когда-нибудь посмею вернуться. И я поклялся расплатиться с вами, если мне когда-нибудь представится шанс. И сегодня вечером такой шанс представился, благодаря девушке, которая бросила меня. Вы молодой человек с необычайно высоким самомнением, мой баронет, гордый, как черт, и ревнивый, как дьявол. Я позволю вашей гордости и вашей ревности проявить себя сегодня вечером.
   Он поднял массивный медный молоток и опустил его с грохотом, эхом разнесшимся по дому. Затем он снова начал насвистывать, наблюдая за этими освещенными, занавешенными кружевами окнами.
   - Подумать только, - говорил он про себя, - подумать только, что наша маленькая Этель будет здесь хозяйкой. Честное слово, это успех в жизни для хорошенькой дочери мыловара. Интересно, чем они там сейчас занимаются, и как Инес это воспринимает. Я бы подумал, что, когда она услышала это в первый раз, черту, должно быть, пришлось заплакать.
   Тяжелая дверь распахнулась, и показался представительный пожилой джентльмен в черном сукне и шелковых чулках, пристально глядя на незваного гостя. Молодой человек вышел из темноты в освещенный вестибюль, и пожилой джентльмен с криком отшатнулся.
   - Мастер Хуан!
   - Мистер Хуан, Хупер, пожалуйста, мистер Хуан. Как дела, Уильям, мой важный старичок, моя последняя роза лета?
   Он с веселым смехом схватил руку семейного дворецкого и потряс ее так, что на глазах ее владельца от боли выступили слезы. В свете люстры в холле перед ним предстал Хуан Картерон - крупный молодой человек с глазами и волосами цвета воронова крыла и бронзовым лицом.
   - Ах, Уильям! друг дней моего детства: "кто знал тебя, тот тебя полюбил, никто не отзывался о тебе, кроме как с похвалой" - ни слова приветствия? Онемел от изумления при виде блудного сына! Уильям, это же я! Где все? Баронет, моя сестра, его жена и ребенок? В столовой?
   - В столовой, - пробормотал мистер Хупер, и с ужасом на лице сделал шаг назад.
   - Тогда ладно. Не утомляйте свои почтенные голени, провожая меня. Дорогу я знаю. Благослови вас Господь, Уильям, благослови вас Господь и будьте счастливы!
   Он взлетел по лестнице, этот живой молодой человек, и в следующее мгновение, со шляпой в руке, предстал в большой, красивой, ярко освещенной столовой. Здесь только приступили к десерту, и с одновременным криком, словно движимые одним импульсом, все трое вскочили на ноги и застыли в замешательстве. Молодой человек ведет себя с трагической театральностью.
   Сцена - столовая нечестивого "Дон Жуана"; музыка - тремоло; свет - наполовину приглушен; входит статуя добродетельного дона Педро. Он разражается безудержным смехом и меняет свой тон на повседневный.
   - Не ожидали меня? - произносит он, обращаясь ко всем. - Приятный сюрприз, не так ли? Инес, как поживаешь? Баронет, ваш покорный слуга. Извините за вторжение, но мне сказали, что моя жена здесь, и я, естественно, пришел за ней. А, вот она. Этель, моя дорогая, кто бы мог подумать увидеть тебя в "Катерон Роялз" почетной гостьей? Поцелуй меня, мой ангел, и скажи, что ты рада видеть своего мужа-повесу снова.
   Он делает шаг вперед и заключает ее в объятия, прежде чем кто-либо успевает что-то сказать. Он наклоняет свое чернобородое лицо, чтобы поцеловать ее, как раз в тот момент, когда с судорожным всхлипом ее золотистая голова падает ему на плечо, а она - в обморок.
  

ГЛАВА IV. "Я НЕ ПОВЕРЮ, НО ДЕЗДЕМОНА ЧЕСТНА"

  
   С криком, не похожим на крик человеческого существа, сэр Виктор Катерон бросился вперед и вырвал свою падающую в обморок жену из рук загорелого, бородатого, похожего на пирата молодого человека.
   - Негодяй! - крикнул он, охрипший от изумления и ярости. - Отойди, или, клянусь живым Господом, я заберу твою жизнь! Негодяй, как ты посмел поднять руку на мою жену!
   - Твою жену! Твою! Мне это нравится! Между прочим, в этой стране закон запрещает женщине иметь двух мужей. Ты - судья и должен знать. Держи себя в руках - грубые выражения не подобают джентльмену и баронету. Инес, что он имеет в виду, называя Этель своей женой?
   - Она - его жена, - ответила Инес, и ее черные глаза блеснули.
   - Пусть меня повесят, если это так. Она моя - и это не подлежит никакому сомнению, черт побери. Здесь какое-то недоразумение. Держи себя в руках, баронет, и позволь мне все прояснить. Я женился на мисс Этель Добб в Глазго тринадцатого мая, два года назад. Итак, сэр Виктор Катерон, когда на ней женился ты?
   Сэр Виктор ничего не ответил; его лицо, когда он стоял, поддерживая жену, было искажено яростью и страхом. Этель в его руках выглядела мертвой; Хуан Катерон, все еще в высшей степени добродушный и сдержанный, повернулся к сестре.
   - Послушай, Инес, вот как обстоит дело: мисс Добб было всего пятнадцать, когда я впервые встретил ее. Это было в Шотландии. Мы влюбились друг в друга; это был самый неожиданный случай, о каком вы когда-либо слышали. Мы обменялись фотографиями, мы дали клятвы, мы "встречались при лунном свете" - впрочем, программа всем вам известна. Пришло время расстаться; Этель - возвращаться в школу, мне - отплыть в Китайское море; и в тот день, когда мы покидали Шотландию, мы пошли в церковь и поженились. Вот так! Я не отрицаю, что мы расстались у дверей церкви и с тех пор никогда не встречались, но она - моя жена; моя, баронет, ей-Богу! поскольку первый брак является законным. Вы же не хотите сказать, что женились на жене другого человека.
   - Этель приходит в себя, - сказала Инес.
   Она говорила тихо, но ее глаза сияли, словно черные звезды. Она знала, что ее брат в прошлом был лжецом, но что, если сказанное им было правдой? что, если ее месть свершится так скоро? Она поднесла бокал шампанского со льдом к побелевшим губам.
   - Пейте! - властно сказала она, и Этель машинально выпила. Затем голубые глаза открылись, и она выпрямилась в объятиях сэра Виктора.
   - О, что это? - спросила она. - Что случилось?
   Ее взгляд упал на незваного гостя; с криком страха, содрогнувшись от отвращения, она вскинула руки и закрыла лицо.
   - Не бойся, моя дорогая, - сказал сэр Виктор, прижимая ее к себе и вызывающе глядя сверкающими глазами на своего врага. - Этот трус сказал чудовищную ложь. Скажи, что он лжет, любовь моя, - я больше ничего не прошу, - и мои слуги вышвырнут его вон.
   - О, вышвырнут ли? - сказал мистер Катерон. - Посмотрим. А теперь, Этель, послушай меня. Я не понимаю, что происходит. Что сэр Виктор имеет в виду, называя тебя своей женой? Не может быть, чтобы ты совершила проступок двоемужия - тут, должно быть, какая-то ошибка. Ты - моя жена, и я заявляю на тебя свои права.
   - Этель, ты слышишь это, - воскликнул сэр Виктор голосом, полным муки, - ради Бога, говори! Вид этого наглеца, звук его голоса сводит меня с ума. Говори и отвергни это ужасное обвинение.
   - Она не может этого сделать, - сказал Хуан Катерон.
   - Я могу! Могу! - воскликнула Этель, вскакивая с покрасневшим лицом и горящими глазами. - Это чудовищная ложь. Виктор! О, Виктор, прогони его! Это неправда - это не так, не так!
   - Подожди, сэр Виктор, - вмешался мистер Катерон, - позволь мне задать этой молодой леди пару вопросов. Этель, ты помнишь май, два года назад в Шотландии? Посмотри на эту фотографию, она твоя, не так ли? Посмотри на это кольцо на моем мизинце; ты подарила его мне, не так ли? Вспомни о маленьком пресвитерианском доме в Глазго, где мы устроили церемонию, и отрицай, что я твой муж, если сможешь.
   В ее жилах текла кровь - нежная, уступчивая, робкая, но она все же обладала силой духа и долей британской "отваги".
   Она смотрела на своего обвинителя, как маленькая светловолосая львица, ее глаза сверкали голубым огнем.
   - Я отрицаю это! Негодяй, как ты посмел прийти сюда с такой ложью! - Она повернулась к нему спиной с презрением, от которого поморщился даже он. - Виктор! - воскликнула она, поднимая сцепленные руки к мужу, - выслушай меня и прости, если сможешь. Я поступила неправильно... неправильно... но я... я испугалась и думала, что он утонул. Я хотела рассказать тебе все - я действительно хотела, но папа и мама боялись... боялись потерять тебя, Виктор. Я солгала тебе насчет фотографии - он, этот негодяй, действительно дал ее мне, и... - ее лицо исказилось от горьких рыданий, - он был моим возлюбленным тогда, много лет назад, в Шотландии.
   - Ах! - процитировал мистер Катерон, - истина могущественна и восторжествует! Скажи это, Этель, правду, всю правду и ничего, кроме правды.
   - Молчите, сэр! - воскликнула леди Катерон. - И не смейте называть меня Этель. Мне было всего пятнадцать, Виктор - подумай об этом, пятнадцатилетний ребенок, проводивший каникулы в Глазго, когда я встретила его. И он осмелился играть со мной в любовь. Какое-то время это забавляло его - представлять себя кем-то вроде изгнанного принца, переодетого дворянина. На какое-то время он завладел моей глупой девичьей фантазией. Что я в пятнадцать лет знала о любви? В тот день, когда я должна была вернуться домой, мы обменялись фотографиями и кольцами, и он вывел меня на последнюю прогулку. Он привел меня в уединенную часовню, заставил взяться за руки и поклясться, что я стану его женой. В этом месте не было ни души, кроме нас самих. Когда мы выходили из часовни, то встретили папу. Мы пожали друг другу руки и расстались, и до этого часа я никогда с тех пор не видела его лица. Виктор, не вини меня слишком сильно - подумай, каким ребенком я была - помни, что я боялась его. В тот момент, когда он исчез из поля моего зрения, он мне не нравился. Он писал мне - я никогда не отвечала на его письма, кроме одного раза, только для того, чтобы он больше не беспокоил меня. Вот и все. О, Виктор! не смотри так! Мне очень жаль... Мне очень жаль. Прости меня, или я умру.
   Он был пепельно-белым, но в нем чувствовалось достоинство, которое заставляло Хуана Катерона молчать. Он наклонился и поцеловал мокрое от слез, страстное, умоляющее лицо.
   - Я верю тебе, - сказал он, - твоя единственная ошибка была в том, что ты не сказала мне об этом давным-давно. Не плачь и сядь.
   Он усадил ее в кресло, подошел и встал лицом к лицу со своим кузеном.
   - Хуан Катерон, - сказал он, - ты клеветник и негодяй, каким был всегда. Покинь этот дом и никогда, пока я жив, не переступай его порога. Пять лет назад ты подделал мою подпись на чеке в три тысячи фунтов. Я выгнал тебя из "Катерон Роялз" и не стал преследовать по суду. Этот чек с поддельной подписью все еще у меня. Войди в этот дом еще раз, повтори свою гнусную ложь, и ты сгниешь в Чесхолмской тюрьме! Я пощадил тебя тогда ради твоей сестры, - ради имени, которое ты носишь и позоришь, - но приди сюда снова и попробуй опорочить мою жену, и я отправлю тебя в тюрьму, хотя ты и был моим кузеном. А теперь уходи, и никогда не возвращайся.
   Он подошел к двери и широко распахнул ее. Хуан Катерон стоял и смотрел на него, на его лице читалось что-то похожее на искреннее восхищение.
   - Клянусь Юпитером! - воскликнул он. - Кто бы мог подумать! Каким молокососом он был раньше! Что ж, баронет, я не отрицаю, что ты взял верх надо мной в этом неприятном маленьком деле с подделкой документов, и острова Портленд с цепью на ноге и каторжными работами в течение двадцати лет я не особенно жажду. Конечно, если Этель не вернется, а она не вернется, но, - повторяю, - это чертовски скверное дело. Потому что, баронет, подобная церемония в Шотландии считается официальным браком, что бы ты там ни говорил. Я полагаю вполне естественным, что она предпочла владельца "Катерон Роялз" и двадцати тысяч годовых такому бедолаге-моряку, как я; но все равно, это некрасиво. Прощай, Инес, надеюсь, ты осталась моей сестрой, и придешь повидаться со своим братом. Я остановился в "Звоне колоколов" в Чисхолме. Прощай, Этель. "Ты научился любить другого, ты нарушила все обеты", но ты могла бы пожать мне руку, ради старых времен. Ты не станешь этого делать... ну, тогда прощай без этого. В следующий раз, когда я женюсь, я буду лучше заботиться о своей жене.
   Он с важным видом вышел из комнаты, дружески и снисходительно кивнув сэру Виктору, расправил свои черные кудри, шумно спустился по лестнице и вышел из дома.
   - Уильям, - сказал он дворецкому. - Как видишь, я снова ухожу. Самые негостеприимные люди, каких я когда-либо видел - даже не предложили мне бокал вина. Спокойной ночи, мой славный дворецкий. Oh river! как говорят по-французски. Oh river!
   Дверь за ним закрылась. Он оглянулся на освещенные окна и рассмеялся.
   - По крайней мере, я на редкость сильно напугал их. Она оцепенела при виде меня, а он - черт возьми! в конце концов, маленький светловолосый баронет отважен - такой баловень, каким он был раньше... Конечно, то, что она была моей женой, - полная чушь, но напугать ее было очень весело. Но на этом все не закончится - даю слово. Он такой же ревнивый, как Великий турок. Надеюсь, Инес придет навестить меня и даст мне немного денег. Если она этого не сделает, мне самому придется пойти и повидаться с ней.
   Он ушел - и на мгновение воцарилась тишина. Горели огни, цвели цветы, сияли хрусталь и серебро, на столе стояли редкие вина и богатые фрукты. На пиру, однако, сидел скелет. Хуан Катерон совершил много дурных поступков в своей жизни, но никогда прежде не совершал более подлого, чем сегодня вечером.
   В темных глазах Инес блестело торжество. Она ненавидела своего брата, но сейчас могла бы расцеловать его. Она потеряла все: богатство, положение и мужчину, которого любила, - эта девушка со спутанными светлыми волосами и бело-розовым лицом отняла у нее все, но ее путь не должен быть усыпан лепестками роз.
   Пепельно-бледный, пряча глаза, сэр Виктор вернулся и занял свое место за столом. Пепельно-бледная, дрожащая и испуганная, Этель сидела там, где он ее посадил. И никто не произнес ни слова - что тут можно было сказать?
   К счастью, как раз в этот момент малыш счел нужным проснуться и издать жалобный крик, такой пронзительный, что он донесся даже до дальней столовой. Леди Катерон поднялась на ноги, торопливо и бессвязно извинилась и выбежала из комнаты.
   Она не вернулась. Воцарился мир, малолетний наследник Катерона успокоился, но его мама в ту ночь больше не спускалась вниз. Она задержалась в детской дольше часа. Каким-то образом, рядом со своим ребенком она испытывала покой и безопасность. Она боялась встречи со своим мужем. Что он должен думать о ней? Она опустилась до скрытности, до лжи - будет ли он снова когда-нибудь доверять ей?
   Наконец, она отправилась в свои комнаты. На туалетном столике горели восковые лампы, но спальня была не освещена. Она села у окна и посмотрела на звездное небо, на темные колышущиеся деревья парка. "И это мой долгожданный дом, - подумала она, - найти в доме моего мужа соперника и врага, чей первый взгляд, чьи первые слова - оскорбления. Она здесь хозяйка, а не я. И эта роковая глупость моего детства вернулась. Этот ужасный человек!.." Она вздрогнула, сидя в одиночестве. "Ах, почему я не сказала, почему мама умоляла меня скрыть это от него? Она так боялась, что он уйдет, так боялась, что ее дочь упустит баронета, а я... я была слабой и трусливой. Нет, все кончено - он никогда не будет заботиться обо мне по-прежнему, никогда больше не будет доверять мне".
   Он вошел, когда она сидела там, печальная и одинокая. В полумраке комнаты его внимание привлекла маленькая неясная белая фигурка, золотистые волосы, мерцающие в сумерках.
   - Этель, - сказал он, - почему окно открыто? Отойди от него немедленно - ты простудишься на сквозняке.
   Он говорил мягко, но очень холодно, как никогда раньше не говорил с ней. Она повернулась к нему с громким рыданием.
   - О, Виктор, прости меня! - сказала она.
   Мгновение, он молчал. Он любил ее великой и страстной любовью; видеть, как она плачет, видеть ее страдания, - было пыткой. Она никогда не была так дорога ему, как в этот час. Он все еще стоял, раздираемый сомнениями, терзаемый ревностью.
   - Этель, - воскликнул он, - зачем ты обманула меня? Я думал... Я мог бы поклясться, что ты сама истина и невинность, безупречная, как лилия, чистая, как ангел. И подумать только, что другой мужчина... и из всех мужчин - Хуан Катерон. Нет. Я даже думать об этом не могу - этого достаточно, чтобы свести меня с ума!
   Она упала перед ним на колени и подняла вверх сцепленные руки.
   Раздался тихий всхлип,.
   - Я пыталась раз или два - я действительно пыталась, но ты же знаешь, какая я трусливая. И мама запретила мне говорить - это правда. Она сказала, что я была маленькой дурачкой, - с этим покончено, - не нужно быть большей дурочкой, рассказывая о своей собственной глупости. После того, как мы поженились, я видела, как ты ревновал меня к каждому мужчине, на которого я смотрела, - вы знаете, что ревновали, сэр!- и была напугана больше, чем когда-либо. Я думала, Хуан Катерон мертв. Я никогда ему не писала. Я вернула все его письма. Я думала, что уничтожила его фотографию, и не вспоминала о нем до того случая, на Рассел-сквер. Но Виктор - муж - прости меня только на этот раз, и у меня никогда, никогда больше не будет от тебя секретов, пока я жива.
   Она все еще оставалась ребенком - эта хорошенькая юная матрона и мать. И глядя на это милое, умоляющее лицо, с большими голубыми глазами, полными слез, дрожащими губами, слыша ее жалкий голосом, он сделал то, что вы, сэр, сделали бы на его месте - поцеловал и простил ее.
  

ГЛАВА V. В СУМЕРКАХ

  
   - Никакие слова не могут быть достаточно сильными, чтобы осудить ваше поведение, Виктор. Вы поступили недостойно; вы слышите, сэр, - недостойно, говорю я, по отношению к вашей кузине Инес. И вы первый в своем роду, кто запятнал фамильный герб. В качестве невест в "Катерон Роялз" вступали дочери герцогов. Вы женились на дочери мыловара!
   Это говорила леди Хелена Повисс из Повисс-Плейс, своему племяннику, сэру Виктору Катерону, всего через две недели после той памятной ночи, когда его жена и наследник вернулись домой. Молодой человек стоял и слушал в угрюмом гневе, кровь прилила к его вискам. Его кузина Инес умудрилась за последние две недели сделать его существование настолько некомфортным, насколько это вообще возможно для ревнивой и злобной женщины. Он отправился к своей тете за утешением, и вот как она его встретила.
   - Леди Хелена, - вырвалось у него, - это уже слишком! Я не потерплю этого даже от вас. Дочь мыловара, каковой является моя жена, - это единственное обвинение, которое может быть выдвинуто против нее. Но я женился, потому что люблю ее. Инес, - черт бы ее побрал! - и так достаточно изводит меня. Я не ожидал, тетя Хелена, что вы встанете на ее сторону.
   - У меня нет желания изводить вас. И я не выдвигаю никаких обвинений против вашей жены. Я видела ее всего один раз, и лично она мне чрезвычайно нравится. Я верю, что она так же хороша, как и красива. Но, при этом, я не одобряю ваше поведение. Вы жестоко, постыдно обидели свою кузину, - унизили ее сверх всякой меры. Я могу только удивляться, - да, Виктор, удивляться, - что с ее пылкой натурой она воспринимает это так спокойно, как она это делает.
   - Так же спокойно, как и она! Боже мой! - вырвалось у "затравленного" баронета. - Вы должны жить с ней в одном доме, чтобы видеть, насколько спокойно она это воспринимает. Женщины понимают толк в пытках - это они должны были бы быть великими инквизиторами испанской инквизиции, если бы такое оказалось возможно. Я боюсь встречаться с ней лицом к лицу. Она наносит уколы моей жене пятьюдесятью разными способами пятьдесят раз в день, а я... моя нечистая совесть не позволяет мне заставить ее замолчать. Этель не знала ни одного счастливого часа с тех пор, как оказалась под крышей "Катерон Роялз", и все это благодаря адскому змеиному языку Инес. Но ей следует осторегаться - даже будь она десять раз моей кузиной, ей не следует заходить слишком далеко.
   - Означает ли это, Виктор, что вы изгоните ее из "Катерон Роялз"?
   - Это может означать, что угодно. Инес - моя кузина, Этель - моя жена. Вы - ее подруга, тетя Хелена; вы совершите дружеский поступок, если намекнете ей. Я желаю вам доброго дня.
   Он взял шляпу и повернулся, чтобы уйти, его красивое лицо, обрамленное светлыми волосами, было угрюмым и застывшим.
   - Очень хорошо, - ответила леди Хелена, - я так и сделаю. Виноваты вы - но не этот бедный светловолосый ребенок. Я поговорю с Инес; и, Виктор, постараюсь простить вас ради вашей матери. Хотя вы разбили ей сердце, она бы простила вас. Я постараюсь сделать так, как сделала бы она. Вы не встретите меня в следующий четверг? Если я приму вашу жену, то это сделают все соседи, можете быть уверены.
   - Вряд ли они поступят иначе. Вы очень добры, тетя Хелена. Большое спасибо!
   Его недолгий гнев утих; он протянул руку тете. Она была единственной, кто обратил на его жену хоть малейшее внимание с момента ее приезда. Потому что местные джентри решили, что они не могут, - действительно не могут, - общаться с дочерью мыловара.
   Сэр Виктор Катерон шокировал общество так, как оно не было шокировано в течение полувека. Дочь банкира, дочь пивовара, они были готовы принять, - банковское дело и варение пива, - это благородные занятия. Но котел для мыла! - тайный брак! - ребенок, родившийся в съемной квартире! - хладнокровно брошенная мисс Катерон! - О, это было позором! позором! Нет, они не могли принять новую леди Катерон - по крайней мере, до тех пор, пока не увидят, собирается ли принять ее леди Хелена Повисс.
   Леди Хелена была единственной сестрой покойной матери молодого баронета, у нее не было собственных детей, и она была очень привязана как к сэру Виктору, так и к Инес. Предсмертным желанием его матери было, чтобы он женился на своей кузине. Он обещал, и самой большой надеждой леди Хелены в жизни было увидеть, как это обещание будет выполнено. Известие о его женитьбе обрушилось на нее, подобно удару молнии. Никогда прежде никто из Катеронов не позволял себе мезальянс! Нет, она не могла простить его - и никогда не смогла бы принять его жену.
   Но когда он пришел к ней, бледный, печальный, умоляя о прощении, она смягчилась. В груди леди Хелены билось нежное и женственное сердце, - несмотря на ее происхождение; к тому же, веселый сквайр Повисс, видевший Этель в "Катерон Роялз", принял сторону своего племянника.
   - Что сделано, то сделано, и не может быть отменено, моя дорогая, - философски сказал сквайр, - всегда разумно извлекать выгоду из плохой сделки; и, клянусь жизнью, любовь моя, это самое милое маленькое личико, на которое когда-либо светило солнце! Боже! Я бы поступил так же. Прости его, моя дорогая, - мальчики есть мальчики, - и поезжай к его жене.
   Леди Хелена уступила - любовь к ее мальчику была сильнее гордости или гнева. Она поехала; и когда в одну из сумеречных гостиных "Катерон Роялз" вошло маленькое белое видение со светлыми, развевающимися волосами и трогательными голубыми глазами - маленькое создание, так похожее на ребенка, - нежное, материнское сердце леди сразу же потянулось к ней.
   - Вы прелестная малышка! - сказала она, обнимая ее и целуя так, как будто ей было восемь, а не восемнадцать. - Вы сами всего лишь дитя, хотя мне говорят, что у вас есть ребенок. Отведите меня к нему, моя дорогая.
   С того самого часа они стали друзьями. Этель со слезами благодарности на глазах подвела ее к изящной колыбели, где спал наследник "Катерон Роялз", и, когда она поцеловала его в бархатную щечку и с жалостью перевела взгляд с младенца на мать, последние остатки гнева исчезли из ее сердца. Леди Хелена Повисс заставит общество принять леди Катерон.
   - Она хорошенькая, и нежная, и добрая, и леди, если мои глаза не обманывают меня, - сказала она Инес Катерон, - и она не выглядит слишком счастливой. Не будь к ней слишком строга, моя дорогая, - это не ее вина. Во всем виноват Виктор. Никто не чувствует этого больше, чем я. Но только не это голубоглазое дитя - постарайся простить ее, Инес, любовь моя. Немного доброты будет иметь большое значение.
   Инес Катерон, сидевшая у залитого солнцем окна своей роскошной комнаты, повернула лицо от розового закатного неба и взглянула на свою тетю.
   - Я знаю, чем обязана своему кузену Виктору и его жене, - твердо ответила она, - и однажды я верну свой долг.
   Большие, блестящие испанские глаза снова обратились к багровому свету на западе неба. Часть этого зловещего великолепия осветила ее темное лицо ярким сиянием. Леди Хелена с беспокойством посмотрела на нее, - здесь была какая-то глубина, которую она не могла постичь. Неужели Инес все-таки "не восприняла это так спокойно"?
   - Я... я не прошу тебя простить его, моя дорогая, - нервно сказала она, - по крайней мере, пока. Я не думаю, что смогла бы сделать это сама. И, конечно, нельзя ожидать, что ты будешь очень добра к той, кто узурпировал твое место. Но на твоем месте я бы оставила ее в покое. Хозяин здесь Виктор, и его жена должна быть хозяйкой; естественно, ему не нравится твое обращение с ней. Ты можешь зайти слишком далеко, и тогда...
   - Он может выгнать меня из "Катерон Роялз" - вы это пытаетесь сказать, тетя Хелена?
   - Ну, моя дорогая...
   - Виктор собирался встретиться с вами вчера. Это он вам сказал? Не нужно ничего скрывать - я вижу, он это сделал. Меня выгонят из "Катерон Роялз" ради дочери мыловара, если я не отойду в сторону и не позволю ей править. Спасибо, что предупредили, - я этого не забуду.
   Леди Хелена пришла в растерянность. Что она могла сказать? Что она могла сделать? Что-то в застывшем, напряженном лице девушки напугало ее - и напугало очень сильно. Она поспешно поднялась, собираясь уйти.
   - Ты наведаешься в Повисс-Плейс в следующий четверг? - спросила она. - Мне не хотелось бы давить на тебя, Инес, в данных обстоятельствах. Ради бедного Виктора я хочу извлечь из сложившейся ситуации максимум пользы. Как ты знаешь, я устраиваю званый обед; приглашаю всех наших друзей и собираюсь представить им леди Кэтрин. С этим ничего не поделаешь. Если я приму ее, местное общество также ее примет; но если ты предпочла бы не появляться, Инес...
   В черных глазах мелькнула резкая, быстрая, предупреждающая вспышка.
   - Почему я не должна появляться? Виктор может быть трусом, но я не такова. Я приеду. Я взгляну в лицо каждому из ваших гостей и брошу вызов их жалости ко мне. Примите наследницу мыловара, если хотите, но, как бы вы ни были влиятельны, сомневаюсь, что ваша поддержка поможет ей. Попробуйте провести эксперимент - дайте званый ужин - и я там буду.
   - Несомненно, для дочери мыловара богатый баронет - хорошая партия, - прокомментировала леди Хелена, когда ее везли домой, - но не с Инес в качестве соперницы. Надеюсь, однако, что, по крайней мере, ради меня, она оставит бедняжку в покое в следующий четверг.
   Действительно, "бедняжка"! Если жизнь сэра Виктора была тяжела в течение последних двух недель, то жизнь его жены стала почти невыносимой. Инес хорошо знала, как наносить удары, и никогда не упускала возможности уколоть. Это было чудесно; она снова и снова могла медленно повторять самые горькие и язвительные замечания. Она не знала пощады. Ее язык был обоюдоострым мечом, а черные насмешливые глаза безжалостно смотрели на корчащуюся и дрожащую жертву. Этель терпела. Она любила своего мужа; он боялся своей кузины; ради него она терпела. Только однажды, после какого-то втройне жестокого удара, она громко воскликнула, не в силах вытерпеть боль:
   - Я не могу этого вынести, Виктор, не могу! Она убьет меня. Отвези меня обратно в Лондон, на Рассел-сквер, куда угодно, подальше от твоей ужасной кузины!
   Он успокаивал ее, как мог, и, поехав на Повисс-плейс, предупредил свою тетю.
   - Это покажется ужасно жестоким и бесчеловечным поступком - выгнать ее из дома, где она так долго была хозяйкой, - сказал он. - Я никогда не смогу высоко держать голову в графстве после... Но она должна оставить Этель в покое. Мне все равно, как, но она должна это сделать.
   Наступил день званого обеда у леди Хелены Повисс - страшное испытание для Этель. Она ужасно нервничала, ибо последние две недели дались ней с трудом, - из-за непрекращающейся насмешки в мягком, презрительном тоне мисс Катерон и в ее жестких черных глазах. Что ей надеть? как ей следует себя вести? Что, если она совершит какую-нибудь нелепую ошибку, выдав свое плебейское происхождение и воспитание? Что, если она унизит своего благородного мужа? О! зачем вообще было ехать?
   - Мое дорогое дитя, - сказал ее муж, добродушно целуя ее, - не стоит так отчаиваться. Просто надень одно из своих красивых вечерних платьев, жемчуг, и приколи цветок к волосам. Будь собой, - простой, естественной, милой, и ни одна из леди у тети Хелены не будет способна тебя унизить.
   И когда час спустя она спустилась вниз в просторном серебристо-голубом одеянии, с белыми лилиями в золотых волосах и бледными жемчужинами, обхватывающими ее тонкую шею, она выглядела прекрасной, как мечта.
   Черные глаза Инес сердито сверкнули, когда она увидела ее. Она могла быть дочерью мыловара, в ее жилах текла кровь многих Доббов, но ни одна юная дочь пэра, рожденная в пурпуре, никогда не выглядела более грациозной, более утонченной.
   Что касается самой мисс Катерон, то она была совершенно ошеломляющей в платье из мертвенно-белого шелка, с мягкими кружевами и малиновыми вкраплениями, с рубинами, сверкающими тут и там. Она села в карету с надменно поднятой головой, с презрительной улыбкой на губах.
   Комнаты леди Хелены были заполнены, когда они вошли; ни одно приглашение не было отклонено. Общество собралось в полном составе, чтобы увидеть жену сэра Виктора Катерона - низкого происхождения; увидеть, как мисс Катерон переносила свое унижение. Как одна выдержит их пристальный взгляд, а другая - их жалость? Но мисс Катерон, красивая, улыбающаяся, блестящая, вошла с глазами, которые говорили: "Пожалейте меня, если посмеете!" А под руку с сэром Виктором следовала маленькая, изящная фигурка, с милым, светлым лицом девушки, которая не выглядела старше шестнадцати ни на один день - и, по всем признакам, была самой красивой девушкой из всех прибывших.
   Леди Хелена, - которая, если уж собиралась делать подобные вещи, то делала их, - сразу взяла маленькую жену под свое крыло. Люди десятками, как показалось ошеломленной Этель, были представлены ей, стереотипные комплименты общества лились ей в ухо. Сэра Виктора искренне поздравили мужчины, а женщины - с оттенком жалости и насмешки. Затем все они сели за ужин - Этель на почетном месте - под пристальным взглядом всех этих глаз, настороженно искавших нарушения общепринятых манер.
   Она прошла через все это, ее щеки пылали, глаза горели от возбуждения, становясь все красивее с каждым мгновением. Ее настроение поднялось - она позволит этим людям и Инес Катерон увидеть, что равна им во всем, кроме рождения. Она говорила, смеялась, пленила половину мужских сердец, и когда дамы, наконец, удалились в гостиную, леди Хелена наклонилась и поцеловала ее почти с материнской гордостью.
   - Моя дорогая, - прошептала она, - позволь мне поздравить тебя. Большего успеха невозможно было бы пожелать. Все мужчины влюблены в тебя - все женщины ревнуют. Поистине превосходное начало!
   Она приятно рассмеялась, эта добрая женщина, и прошла дальше. Для нее было невыразимым облегчением видеть, как жена ее племянника столь смело и достойно ведет себя перед обществом. И что еще важнее, Инес не выпустила ни одного отравленного дротика. Но вечер еще не закончился. Время Инес должно было прийти. Вскоре вошли джентльмены, и флирт и тет-а-тет в тихих уголках возобновились, разговор стал общим. Заиграла музыка. Некий лорд Веррикер, самый молодой из присутствующих мужчин и самый высокий по социальному статусу, монополизировал леди Катерон. Он отвел ее к пианино, чтобы она спела. Ее все еще испытывают, она прилагает все усилия, чтобы выдержать испытание, и выбирает самое лучшее - милую шотландскую балладу. Когда она поднимается, раздается гул аплодисментов, и сквозь него прорывается мягкий, саркастический смех мисс Катерон. Румянец на щеках Этель становится еще ярче - она смеется над ее пением.
   И вот настал час мести Инес. Молодой капитан Варден склонился над ее стулом; он влюблен в мисс Катерон и постоянно крутится вокруг нее. Он много говорит, хотя и не очень хорошо. Он вполголоса рассказывает ей, как Джек Синглтон из "наших" в последнее время выставил себя на посмешище перед богами и людьми и безвозвратно погубил себя на всю жизнь, женившись на младшей мисс Поттер из Поттер-Парка.
   - Вот как! - ответила мисс Катерон своим легким смехом и низким, чистым голосом, отчетливо слышным для всех. - Младшая мисс Поттер. Ах, да! Я слышала о них. Поттер по отцовской линии держал лавку в Честере, не так ли - бакалейщик или что-то в этом роде, и, заработав достаточно денег за прилавком, вышел на пенсию. А бедный лейтенант Синглтон женился на младшей мисс Поттер! "Кого боги хотят уничтожить, они сначала сводят с ума". Несомненно, очень очаровательная девушка, такая же сладкая, как отцовская патока, и такая же тающая, как масло ее отца. В некоторых семьях - например, в моей собственной - существует старинный обычай помещать герб невесты на фамильный щит. Как вы думаете, что это может быть за герб семьи Поттеров - белый фартук и пара весов?
   По всей комнате раздался ужасный сдавленный смех. Кровь огненным приливом бросилась к лицу сэра Виктора, лицо леди Хелены стало под цвет ее малинового бархатного платья. В Этель, рядом с которой все еще витает юный лорд Веррикер, просыпается дикий инстинкт - инстинкт бегства. О! подальше от этих безжалостных людей - от этой ожесточенной, острой на язык Инес Катерон! Она смотрит на своего мужа. Должна ли она это выносить? Но он стоит к ней спиной - он намеренно слеп и глух. Мужество устроить сцену, заставить замолчать свою кузину - это мужество, которым он не обладает.
   Под полуночными звездами гости леди Хелены возвращаются домой. В карете сэра Виктора Катерона царит мертвая тишина. Этель, отстранившись от мужа почти так же далеко, как и от его кузины, лежит в углу, бледная и немая. Черные бесстрашные глаза Инес Катерон смотрят на яркие бесчисленные звезды, когда она тихо напевает какую-то мелодию. Сэр Виктор сидит с закрытыми глазами, но он не спит. Он в ярости на самого себя, он ненавидит свою кузину, он боится взглянуть на свою жену. Так или иначе, он чувствует, что этому должен быть немедленно положен конец.
   Это первое отчуждение, которое разделило его и Этель. Он едва узнает ее сегодня вечером - ее холодные, краткие слова, ее лицо, повернутое в сторону, ее ощутимая дрожь, когда он приближается. Она презирает его, и не без оснований, мужчину, у которого не хватает смелости защитить свою жену от оскорблений.
   На следующий день леди Катерон отказывается появляться на завтрак и на ленч, и когда за пять минут до ужина сэр Виктор и мисс Катерон встречаются в столовой, она все еще отсутствует. Он сердито звонит в колокольчик и спрашивает, где она.
   - Миледи вышла, - отвечает лакей. - Она ушла полчаса назад. У нее была с собой книга, и она пошла в сторону лавровой аллеи.
   - Я отправлюсь на ее поиски, - говорит сэр Виктор, беря шляпу, - пусть ужин подождет до нашего возвращения.
   Этель ушла, потому что она не может снова встретиться с Инес Катерон, никогда больше не преломит хлеб за одним столом со своим безжалостным врагом. Прошлой ночью она тихо плакала, пока не уснула; сегодня ее мигрень сопровождалась тупой, тошнотворной болью. Снова оказаться дома - вернуться в уютное, обычное жилье на Рассел-сквер! Если бы не малыш, ей кажется, что она хотела бы убежать от сэра Виктора и всего остального, куда угодно, где она никогда не смогла бы увидеть черные глаза и насмешливую улыбку Инес Катерон.
   Сентябрьские сумерки, искрящиеся морозными звездами, опускаются на деревья. На фоне неба вырисовывается огромный дом, большой, мрачный, величественный, дом, которым можно гордиться, - и все же Этель вздрагивает, когда смотрит на него. Единственные несчастные дни в ее жизни прошли под его крышей; скоро она возненавидит его. Сама ее любовь к мужу, кажется, угасает в горьком презрении, когда она вспоминает о прошлой ночи, - когда он стоял рядом и слышал насмешливое оскорбление своей кузины. В сумерках холодно, она плотнее закутывается в шаль и медленно ходит взад и вперед. Медленные, жалкие слезы текут по ее щекам, когда она ходит. Она чувствует себя такой совершенно одинокой, такой совершенно покинутой, полностью отданной во власть этой безжалостной женщины.
   - О! - говорит она со страстным рыданием и бессознательно вслух. - Почему я вообще вышла за него замуж?
   - Если вы имеете в виду сэра Виктора Катерона, - отвечает голос, - я думаю, что могу вам ответить. Вы вышли замуж за сэра Виктора Катерона, потому что он - сэр Виктор Катерон. Но это не брак, моя дорогая, вы же знаете. У молодой леди не может быть двух мужей, а ваш законный супруг - я.
   Она вскрикивает - она отшатывается с выражением ужаса на лице, потому что там, в сумерках, перед ней, высокий, черный, зловещий, стоит Хуан Катерон.
   - Вы! - выдыхает она.
   - Я, моя дорогая... я, во плоти. Неужели вы думали, что я ушел? Моя дорогая Этель, так бы я и поступил, если бы Инес снизошла до меня, как подобает сестре. Но она этого не сделала. Даю вам честное слово, ее поведение было в высшей степени отвратительным. Несколько сотен - я больше не просил - и она не захотела. Она не захотела расстаться ни с одной драгоценностью - подарками сэра Виктора, без сомнения! И она влюблена в сэра Виктора, вы же знаете. Хотя, возможно, вы не знаете. Клянусь жизнью, это так, Этель, и она тоже хочет его заполучить. Она хочет этого, и она из тех, кто будет делать все, чтобы получить желаемое, - такова Инес. Вот почему я здесь сегодня вечером, моя дорогая. Я не могу пойти к сэру Виктору, вы понимаете, - из соображений деликатности и все такое, - поэтому я дождался своего шанса и пришел к вам. Может, вы и непостоянны, но я не думаю, что вы скупы. Дайте мне пятьсот фунтов, Этель, и будем считать это честной сделкой.
   Он подошел ближе, протягивая свою большую смуглую руку. Она отпрянула с ненавистью и отвращением на лице.
   - Отойдите! - сказала она. - Не подходите ко мне, Хуан Катерон! Как вы смеете вторгаться сюда! Как вы смеете говорить со мной!
   - Как я смею? О, да ладно вам. Если мужчина не может поговорить со своей собственной женой, то с кем он может поговорить? Если уж на то пошло, то как вы посмели бросить меня и выйти замуж за сэра Виктора Катерона? Вам бесполезно спорить со мной, Этель; вам лучше дать мне пятьсот фунтов, - я уверен, что эта сумма вполне умеренна, - и я уйду.
   - Я не дам вам ни фартинга, а если вы немедленно не покинете это место, я позову своего мужа. О! - в отчаянии воскликнула она. - Вы сводите меня с ума, вы и ваша сестра!
   - Вы дадите мне деньги? - спросил Хуан Катерон, складывая руки на груди и мрачнея.
   - У меня их нет. Откуда у меня есть деньги? Но если бы и были, я не дала бы вам ни фартинга. Убирайтесь! или...
   - У вас есть бриллианты. - Он указал на ее руки. - Они подойдут - их легко продать в Лондоне. Отдайте их, или, клянусь всеми богами, я разнесу историю о вашем двоемужии по всей Англии!
   - Вы не сделаете этого! - воскликнула она, ее глаза вспыхнули в сумерках. - Вы трус! вы не посмеете! Сэр Виктор держит вас в своей власти, и он исполнит свою угрозу. Скажите хоть слово этой гнусной лжи, и ваш язык замолчит в тюрьме Чисхолм. Оставьте меня! - Она страстно топнула ногой. - Я не боюсь вас, Хуан Катерон!
   - И вы не отдадите мне драгоценности?
   - Ни одной - не для того, чтобы помешать вам распространять вашу клевету из конца в конец Англии! Делайте, что считаете нужным! вы не можете сделать меня более несчастной, чем я есть. И уходите, или я позову на помощь и увидим, хватит ли у моего мужа смелости сдержать свое слово.
   - Вы не отдадите мне кольца?
   - Даже ради того, чтобы спасти вашу жизнь! Слушайте! кто-то идет! Теперь мы увидим, кто из нас больше боится другого!
   Он стоял и смотрел на нее, в его черных глазах был опасный блеск.
   - Очень хорошо! - сказал он. - Да будет так! Не утруждайте себя звать вашего героя-мужа - я ухожу. В конце концов, вы отважная малышка, Этель. Думаю, я восхищаюсь вами. Прощайте, моя дорогая, до новой встречи.
   Он развернулся и исчез среди деревьев. Он напевал, когда шел:
   "Сегодня для меня,
   Завтра для тебя -
   Но наступит ли когда-нибудь это завтра?"
   Шелест лавров затих; сумерки превратились в темноту, и Этель, содрогнувшись, повернулась, чтобы уйти.
   - Но наступит ли когда-нибудь это завтра? - припев песенки звенел у нее в ушах. - Неужели я никогда не освобожусь от этих брата и сестры? - Она плакала, приближаясь к дому. - Неужели я никогда не освобожусь от этого рабства?
   Когда последний взмах ее белого платья исчез, сэр Виктор Катерон вышел из тени деревьев, и лицо, которое освещала восходящая луна, было белым, как лицо смерти.
  

ГЛАВА VI. В ЛУННОМ СВЕТЕ

  
   Он не слышал ни слова, он не пытался подслушивать; но он видел их вместе - этого было достаточно. Он добрался до этого места всего за мгновение до их расставания и остановился в замешательстве, увидев свою жену наедине здесь, в сумерках, с Хуаном Катероном.
   Он видел, как они расстались, видел, как тот шел через лес, напевая на ходу, видел, как она отвернулась и быстро пошла к дому. Значит, она пришла сюда, чтобы встретиться с ним, своим бывшим любовником. Он не покинул Чесхолм; он скрывался по соседству с "Катерон Роялз", и она это знала. Она знала это. Сколько раз они встречались раньше - его жена и человек, которого он ненавидел, - человек, который называл ее своей женой. Что, если она была его женой? Что, если это обещание, данное в шотландской церкви, было обязательным? Она любила Хуана Катерона. Что, если она все еще любит его? Она скрывала это от него до тех пор, пока этого больше нельзя было скрывать - она обманывала его в прошлом, она обманывала его в настоящем. Такая честная - и такая лживая; такая невинная на первый взгляд, и все же потерянная для всякой правды и чести.
   Его затошнило, закружилась голова; он прислонился к дереву, чувствуя, что никогда больше не сможет взглянуть в ее фальшивое лицо. Но уже в следующее мгновение вскочил.
   "Я пойду к ней, - подумал он, - я выслушаю, что она скажет. Если она добровольно скажет мне, я должен, я поверю ей. Если она будет молчать, я приму это как доказательство ее вины".
   Он зашагал к дому. Когда он вошел, Эдвардс встретил его и вручил ему записку.
   - Привезена конюхом из Повисс-Плейс, сэр Виктор, - сказал он. - У сквайра Повисса случился удар.
   Баронет вскрыл записку - она была от леди Хелены.
   "У сквайра случился апоплексический удар. Ради всего святого, приезжайте немедленно".
   Он смял записку в ладони и пошел в столовую. Его жены там не было. Он отправился в детскую; он был почти уверен, что найдет ее там.
   Она была там, склонившись над своим ребенком, такая же красивая и милая, как сам младенец. Конечно, красивая и милая. И все же, почему она, будучи невинной, так нервничает при виде него - этот испуганный взгляд в голубых глазах. Нянька стояла поодаль, но он не обратил на нее внимания.
   - Меня вызывают в Повисс-Плейс, - сказал он, - у бедного старого сквайра случился апоплексический удар. Это уже второй случай за год, и он может оказаться фатальным. Я должен ехать немедленно. Вряд ли я вернусь сегодня вечером.
   Она посмотрела на него, пораженная его смертельной бледностью; но, возможно, это объяснялось внезапным вызовом. Она пробормотала свои сожаления, затем снова склонилась над ребенком.
   - Тебе нечего сказать мне, Этель, прежде чем я уйду? - спросил он, пристально глядя на нее.
   Она наполовину подняла голову, слова наполовину сорвались с ее губ. Она взглянула на няню, которая все еще была стояла в комнате, взглянула на бледное застывшее лицо мужа, и слова снова замерли. Зачем задерживать его сейчас, когда он встревожен и спешит? Зачем возбуждать его гнев против Хуана Катерона в такое неподходящее время? Нет, она подождет до завтра - сейчас ничего нельзя сделать; завтра она все ему расскажет.
   - Мне нечего сказать, кроме как до свидания. Надеюсь, бедный мистер Повисс не так болен, как ты опасаешься.
   Он отвернулся - в нем бушевала ярость ревности. Преднамеренная ложь, подумал он; никаких сомнений в ее вине не оставалось. И все же, каким бы безумно непоследовательным это ни казалось, он никогда не любил ее так страстно, как в то мгновение.
   Он повернулся, чтобы уйти, не сказав ни слова. Подошел к двери. Внезапно он вернулся, почти яростно заключил ее в объятия и поцеловал, снова и снова.
   - Прощай, - сказал он, - моя жена, моя любовь - прощай.
   Его горячность напугала ее. Она высвободилась и посмотрела на него, ее сердце затрепетало. Во второй раз он подошел к двери - во второй раз остановился. Что-то, казалось, удерживало его на пороге.
   - Ты сочтешь меня глупым, Этель, - сказал он с принужденным смехом, - но я, кажется, боюсь оставлять тебя сегодня вечером. Нервное безумие, я полагаю; но береги себя, моя дорогая, пока я не вернусь. Я вернусь как можно скорее.
   Затем он ушел.
   Она подошла к низкому французскому окну, широко открытому, и с тоской посмотрела ему вслед.
   "Мой дорогой Виктор, - подумала она, - как же он все-таки любит меня".
   Ярко светила луна. Она стояла и смотрела, как он скрывается из виду. Однажды, уезжая, он обернулся - она послала ему воздушный поцелуй и с улыбкой помахала ему рукой.
   "Бедный Виктор! - снова подумала она. - Он так сильно любит меня, что я должна простить ему все. Как бы мы были счастливы здесь вместе, если бы не эти ужасные брат и сестра. Я бы хотела... я бы хотела, чтобы он отослал ее прочь".
   Она задержалась у окна, очарованная блеском восходящей сентябрьской луны. Пока она стояла там, дверь детской открылась, и вошла мисс Катерон.
   - Вы здесь, - холодно сказала она, - я этого не знала. Я хотела увидеть Виктора. Мне показалось, что я слышала его голос. Как поживает наследник "Катерон Роялз"?
   Она склонилась со своей обычной легкой, холодной улыбкой над кроваткой молодого джентльмена и посмотрела на него, спящего. Няня, стоявшая в тени, ничего не заметила.
   - Кстати, мне интересно, является ли он "Катерон Роялз"? Я читаю шотландский закон о браке, и у меня возникли сомнения. Если вы жена Хуана, вы не можете быть женой сэра Виктора, следовательно, законность его сына все еще может быть...
   Она не закончила предложение. Это была последняя капля в наполненной до краев чаше - соломинка, которая сломала спину верблюду, - единственное оскорбление из всех остальных, которое нельзя было вынести. С горящими в сумерках глазами жена сэра Виктора повернулась к ней лицом.
   - Вы произнесли свое последнее оскорбление, Инес Катерон, - воскликнула она. - Вы больше никогда не произнесете ни слова под этой крышей. Завтра вы покинете ее! Я - жена сэра Виктора Катерона, хозяйка "Катерон Роялз", и это последняя ночь, когда он приютит вас. Уходите! - Она распахнула дверь детской. - Когда мой муж вернется, либо вы, либо я навсегда покинем этот дом!
   Няня была совершенно забыта. На секунду даже Инес Катерон дрогнула перед поднятой ею бурей; черные глаза встретились с голубыми с вызывающим презрением.
   - Даже все дочери мыловаров в Лондоне или Англии не изгонят меня из "Катерон Роялз"! Даже все мисс Доббс, которые когда-либо носили это выдающееся имя, не выгонят меня. Вы можете уйти завтра, если хотите. Я этого не сделаю.
   Она выскочила из комнаты с горящими глазами. Джейн Пул, няня, решив, что услышала слишком много, тихо открыла противоположную дверь и выскользнула наружу.
   "Боже мой! - подумала она. - Ну и дела! Мисс Инес не просто вспыльчива. Я бы не стала так обращаться с ней на месте моей леди, чтобы она так возненавидела меня; нет, ни за какие деньги. Мне лучше спуститься вниз и приготовить ужин".
   Миссис Пул спустилась в комнату для прислуги, чтобы рассказать, конечно, по секрету, своим самым близким друзьям о сцене, свидетельницей которой она только что стала. На ужин были валлийские кролики - няня особенно любила валлийских кроликов - и за обсуждением этого и ужасного характера мисс Инес прошли полчаса. Затем она снова встала, чтобы посмотреть, как там ее подопечный.
   "Которого я должна был раздеть и уложить на ночь полчаса назад, благослови его Господь, - заметила она, - но я не могла решиться встретиться с миледи после этого скандала. Бедняжка! Как это трудно, не быть хозяйкой в своем собственном доме. Жаль, что сэр Виктор не может стать турком и жениться на них обеих, так как он не может расстаться ни с одной из них".
   Миссис Пул вышла и направилась в детскую. Она постучала в дверь - ответа не последовало - она открыла ее и вошла - миледи, без сомнения, покинула ее.
   Нет - к ее удивлению, миледи все еще была там. Окно все еще было распахнуто настежь, в него лился белый, пронзительный лунный свет. У этого окна стояло кресло, а в кресле, откинувшись на спинку, крепко спала миледи.
   Крепко уснула. Джейн Пул на цыпочках подошла, чтобы убедиться. Она была бледна, как сам лунный свет. Ее губы дрожали, когда она спала, словно губы обиженного ребенка, ресницы все еще были мокрыми от слез. Сидя здесь, в одиночестве, она плакала, пока не уснула.
   "Бедняжка! - снова сказала Джейн Пул. Этель была так молода, так хороша собой, так нежна, что все домочадцы любили ее. - Бедняжка! Сэру Виктору, который тоже так ее любит, ужасно стыдно позволять мисс Инес мучить ее. Я бы не вынесла ее "благородства", ее характера и ее языка; нет, я бы ни за что не вышла замуж ни за баронета, ни за пэра!"
   В своем красивом голубом шелке, белых кружевах и резном гнездышке из розового дерева мастер Виктор лежал неподвижно и тоже спал. Миссис Пул мягко накинула шаль на плечо своей леди, подняла малыша, не разбудив его, и тихо выскользнула. Ночная детская была верхней комнатой. Джейн Пул поднялась, раздела, накормила и уложила малыша. Он снова заснул почти мгновенно. Она позвала младшую няню, чтобы та осталась с ним, и вернулась вниз. Прошло полчаса с тех пор, как она ушла; пробило половину девятого, когда она спустилась по лестнице.
   "Я очень боюсь, что моя леди простудится, заснув на ночном воздухе. Мне кажется, что теперь мне следует пойти и разбудить ее".
   Пока она стояла в нерешительности, дверь внезапно открылась и вышла мисс Катерон. Она была очень бледна. Джейн Пул была поражена этим, а алая шаль, которую та накинула на себя, придавала ее лицу почти ужасный вид в свете лампы.
   - Ты здесь? - спросила она в своей надменной манере. - Чего ты хочешь? Где малыш?
   - Малыш спит, мисс, - ответила Джейн, слегка присев в чопорном реверансе, - а я здесь для того, чтобы разбудить миледи. Сон на сквозняке никому не пойдет на пользу. Но, возможно, она уже проснулась.
   - Оставь миледи в покое, - резко сказала мисс Катерон, - и займись своей детской. Она все еще спит. Это не твое дело - беспокоить ее. Ступай!
   "Черт бы ее побрал! - воскликнула про себя няня, повинуясь. - Она такая высокомерная и заносчивая, что думает, - мы грязь у нее под ногами. Я только надеюсь, завтра ее отправят собирать вещи, но у меня есть сомнения. Сэр Виктор ее боится - это любому видно".
   Она снова спустилась в комнату для прислуги и столкнулась с Эллен, умной горничной леди Катерон, которая пила чай с экономкой. Им она и рассказала дополнение к своему предыдущему повествованию.
   - Что там делала мисс Инес? - спросила горничная. - Она ненавидит миледи; сэр Виктор бросил ее, вы знаете, но она все еще влюблена в него. Миледи нужно разбудить, несмотря ни на что; осмелюсь сказать, она хотела бы, чтобы миледи простудилась насмерть. У меня хорошее место, и я намерена его сохранить. Я не боюсь черных глаз и острого языка мисс Инес; я пойду и разбужу мою леди.
   Она допила свой чай и ушла. Подойдя к двери детской, она постучала, как это сделала сестра Пул. Ответа не последовало. Она тихо повернула ручку и вошла.
   Большая, кристально чистая луна теперь стояла высоко в небе; ее холодный свет наполнял комнату. Кресло все еще стояло под окном; маленькая фигурка миледи все еще неподвижно лежала в нем.
   - Миледи, - мягко сказала Эллен, подходя ближе, - пожалуйста, проснитесь.
   Не было ни ответа, ни движения. Она наклонилась над ней.
   - Пожалуйста, миледи, проснитесь, я боюсь, что вы умрете от...
   Слова закончились воплем, который пронесся по дому из конца в конец - пронзительным, оглушительным женским воплем. Она положила руку на грудь миледи, чтобы разбудить ее; она отдернула ее и в ужасе отпрянула. Спит! Да, сном, который не знает пробуждения. Хорошенькая молодая жена сэра Виктора Катерона лежала в лунном свете - мертвая.
   Мертва! На белом платье кровь, кровь на синей шали, кровь на руке Эллен, кровь тонкой красной струйкой сочится из-под левой груди. Этель, леди Катерон, лежит перед ней в залитом лунным светом камне мертвая - предательски убитая.


ГЛАВА VII. В ДЕТСКОЙ

  
   На мгновение она застыла, парализованная - онемевшая от ужаса, слишком сильного, чтобы говорить или плакать. Затем она бросилась к двери, по коридорам, в толпу испуганных домашних, словно обезумевшая, выкрикивая одно, самое ужасное слово: "Убийство!"
   Ее окружили, схватили и силой удержали на месте. Ей стали задавать вопросы, но она по-прежнему продолжала кричать это ужасное слово: "Убийство!"
   - Кто убит? Где... что вы имеете в виду? Боже милостивый! молодая женщина, - кричит мистер Хупер, дворецкий, встряхивая ее, - прекратите истерику, если можете, и говорите! Кто убит?
   - Миледи! Моя госпожа! миледи! моя госпожа!
   Она похожа на обезумевшую. На ее правой руке кровь; она видит ее и, задыхаясь, вскрикивает от ужасного зрелища, и прежде чем они понимают, что вот-вот произойдет, падает в обморок.
   Ее поднимают, смотрят на бледные лица друг друга.
   - Миледи! - повторяют они благоговейным шепотом. - Убита!
   - Воды! - восклицает мистер Хупер, его достоинство приходит ему на помощь, - нужно все проверить. Положите эту молодую женщину на пол, обрызгайте ее водой и приведите ее в себя. Я собираюсь выяснить, что она имеет в виду.
   Бедную Эллен уложили, как было сказано, кто-то плеснул ей в лицо водой, а затем, с мистером Хупером во главе, отправились проверять ее слова.
   - Она была в детской, - шепотом подсказывает няня Пул, и они идут в детскую.
   На пороге они на секунду или две останавливаются, их мужество иссякает. Но в комнате нет ничего очень страшного. Только торжественный лунный свет, только неподвижная маленькая фигурка в кресле. И все же, великий трепет удерживает их. Смерть... убийство?
   - Давайте войдем, во имя Провидения, - говорит мистер Хупер с дрожью в голосе, - это... это не может быть тем, что она говорит. О Господи, нет!
   Они идут вперед на цыпочках, словно боясь разбудить ту спящую, которую теперь разбудят только трубы Страшного суда. Они склоняются над ней, затаив дыхание. Да, вот она - кровь, которая пропитывает ее платье, ужасно капает на ковер - медленно сочится из жестокой раны.
   Задыхающийся, нечленораздельный стон тяжело срывается с губ каждого. Старый Хупер берет запястье леди своими дрожащими пальцами. Она успокоилась навсегда, объятая ужасным холодом смерти. В хрустальном свете луны милое юное лицо никогда не выглядело более прекрасным, спокойным, умиротворенным, чем сейчас.
   Старый дворецкий выпрямляется, пепельно-серый.
   - Это правда, - говорит он с каким-то рыданием. - Господи, помилуй нас - это правда! Она мертва! Она убита!
   Он опускает запястье, которое держит; маленькая, украшенная драгоценными камнями, мертвая рука вяло и тяжело падает. Он закрывает лицо руками и громко восклицает:
   - Кто скажет об этом сэру Виктору? О, мой хозяин! мой дорогой молодой хозяин!
   Никто не произносит ни слова - на всех пало заклятие великого ужаса. Убитая среди них, в их мирном доме - они не могут этого понять. Наконец:
   - Где мисс Катерон? - спрашивает мрачный голос.
   Никто не знает, кто спрашивает; кажется, никого это не волнует; никто не осмеливается ответить.
   - Где Инес Катерон? - снова спрашивает голос.
   Что-то в тоне, что-то в последовавшей за этим жуткой тишине, кажется, разбудило дворецкого. С десяти лет он служит у Катеронов - его отец был дворецким в этом доме до него. Их честь принадлежит ему.
   - Кто это? - спрашивает он. - Конечно, мисс Инес ничего об этом не знает.
   Никто не обвинял ее, но он уже бессознательно защищает ее.
   - Ей нужно сказать немедленно, - говорит он. - Я пойду и скажу ей сам. Эдвардс, задерни, пожалуйста, шторы и зажги свечи.
   Он выходит из комнаты. Камердинер машинально делает то, что ему велели - шторы задернуты, восковые светильники освещают комнату. Больше никто не шевелится. Мягкий свет падает на спокойное мраморное лицо - на ужасное пятно крови.
   Дворецкий идет прямо в комнату своей юной леди. Мисс Инес может быть своенравной, страстной, гордой, но она ему очень дорога. Он много раз носил ее на руках, маленького смеющегося черноглазого ребенка. Теперь его наполняет смутный, тошнотворный страх.
   "Она ненавидела миледи, - думает он ошеломленно, беспомощно, - все это знают. Что она скажет, когда услышит это?"
   Он стучит, ответа нет. Он снова стучит и хрипло зовет:
   - Мисс Инес, вы здесь? Ради всего святого, откройте дверь!
   - Войдите! - отвечает голос.
   Он не может сказать, мисс Инес это или нет. Он открывает дверь и входит.
   Комната также не освещена - ее наполняет лунный свет, как и ту, другую комнату внизу. Здесь тоже одинокая фигура сидит, вернее, скорчилась у окна в странной, словно искаженной от боли позе. Он знает эти струящиеся черные волосы, алую накидку - он не может видеть ее лица, она не оглядывается.
   - Мисс Инес! - Его голос дрожит. - Я принес вам плохие новости, ужасные новости. Не удивляйтесь, но... было совершено убийство.
   Ответа нет. Если она слышит его, то ей это не нужно. Она просто сидит неподвижно и смотрит в ночь.
   - Мисс Инес! вы меня слышите?
   Он подходит немного ближе - он пытается разглядеть ее лицо.
   - Вы меня слышите? - повторяет он.
   - Я слышу тебя.
   Слова слетают с ее губ, как лед. Одна рука сжимает подлокотник кресла - ее широко открытые черные глаза не отрываются от ночной сцены.
   - Миледи мертва - жестоко убита. О мисс Инес! вы слышите? - убита! Что делать?
   Она не отвечает. Ее губы шевелятся, но она не произносит ни слова. Ужасный страх начинает наполнять сердце верного слуги.
   - Мисс Инес! - кричит он, - вы должны прийти - вас ждут внизу. Здесь нет никого, кроме вас - сэр Виктор в отъезде. Сэр Виктор...
   Его голос срывается; он достает носовой платок и рыдает, как ребенок.
   - Мой дорогой молодой хозяин! Мой дорогой молодой хозяин! Он любил саму землю, по которой она ходила. О, кто должен сказать ему это?
   Теперь она медленно поднимается, как человек, которому тесно и холодно. Она смотрит на старика. В ее глазах - слепой, ошеломленный ужас, на ее лице - ужас, который невозможно описать словами.
   - Кто должен сказать сэру Виктору? - повторяет дворецкий. - Это убьет его - весь ужас этого. Такая красивая и такая молодая - такая милая и такая хорошая. О, как они могли это сделать - как они могли это сделать!
   Она снова пытается заговорить - кажется, ее белые губы не могут произнести ни слова. Старый Хупер жалобно смотрит на нее.
   - Скажите нам, что делать, мисс Инес, - умоляет он, - теперь вы здесь хозяйка.
   Она съеживается, как будто он ее ударил.
   - Может, пошлем за сэром Виктором?
   - Да, - говорит она почти шепотом, - пошлите за сэром Виктором.
   Голос, которым она говорит, не похож на голос Инес Катерон. Дворецкий смотрит на нее, и в его глазах читается огромный страх.
   - Вы ее не видели, мисс Инес, - говорит он. - Это ужасное зрелище... Но... вы спуститесь?
   Он почти боится отказа, но она не отказывается.
   - Я спущусь, - отвечает она и сразу же поворачивается, чтобы идти.
   Слуги стоят, сбившись в кучу, в центре комнаты. Она лежит там, в ужасной тишине, перед ними. Все взгляды мрачно устремляются на мисс Катерон, когда она входит.
   Она их не видит. Она движется, словно лунатик, в ее глазах все еще застыл ошеломленный, немой ужас, на лице - смертельная бледность. Она подходит и смотрит сверху вниз на мертвую хозяйку "Катерон Роялз". С ней не происходит никаких перемен - она не смягчается ни до жалости, ни до слез. Она стоит так долго, смотрит так напряженно, так угрожающе смотрят на нее глаза, что дородная фигура Хупера смещается так, чтобы встать между ей и ими.
   - Мисс Инес, - говорит он, - не могли бы вы, пожалуйста, отдать распоряжения? Мне немедленно послать за сэром Виктором или...
   - Да, немедленно пошлите за сэром Виктором. - Она пробуждается, чтобы сказать это. - И я думаю, вам лучше послать в Чесхолм за доктором и... и полицией.
   - Полиция!
   - Совершено убийство, - говорит она холодным, жестким голосом, - убийца должен быть найден.
   Что-то от ее прежнего спокойствия, величавой надменности возвращается, когда она говорит.
   - Всем следует выйти из комнаты. Пусть никто не прикасается к ней, - она вздрагивает и отводит взгляд, - пока не придет сэр Виктор. Эллен, Пул, Хупер, вам троим лучше остаться и понаблюдать. Эдвардс, садись на самую быструю лошадь в конюшне и скачи в Повисс-Плейс, как если бы от этого зависела твоя жизнь.
   - Да, мисс, - тихо отвечает Эдвардс, - и, пожалуйста, мисс, должен ли я сказать сэру Виктору?..
   Она на мгновение колеблется - ее лицо меняется, голос впервые слегка дрожит.
   - Да, - отвечает она слабым голосом, - скажи ему.
   Эдвардс выходит из комнаты. Она поворачивается к другому слуге.
   - Ты поедешь в Чесхолм и приведешь доктора Дейна. По дороге остановись в полицейском участке и оповести их. Остальные - уходите. Джейн Пул, где ребенок?
   - Наверху, в детской, - угрюмо отвечает Джейн Пул.
   - Он плачет - я слышу его. Ханна, - обратилась она к младшей няне, - поднимись наверх и останься с ним. Я иду в свою комнату. Когда, - она делает секундную паузу и говорит с усилием, - когда вернется сэр Виктор, вы получите от него дальнейшие распоряжения. Я больше ничего не могу сделать.
   Она вышла из комнаты. Джейн Пул зло посмотрела ей вслед.
   - Ну, - процедила она сквозь сжатые губы, - ты сделала достаточно.
   - О, Джейн, тише! - в ужасе шепчет Эллен.
   Прямых обвинений до сих пор не было, но они прекрасно понимают друг друга.
   - Когда придет время говорить, ты увидишь, буду ли я молчать, - парирует Джейн. - Что она делала в этой комнате за пятнадцать минут до того, как ты нашла миледи мертвой? Почему она не впустила меня? почему она солгала мне? что заставило ее сказать, что миледи все еще спит? Спит! О, бедняжка, подумать только, что ее убили здесь, в то время как мы все наслаждались внизу. И если бы я не забрала ребенка, то, по моему мнению...
   - О, Джейн!
   - О, Джейн!.. как бы тебе ни хотелось, это истинная правда. Тот, кто убил мать, ненавидел ребенка. Когда придет время, я скажу, будь она хоть два раза леди, Эллен!
   - Господи! - вскрикнула Эллен, нервно вздрогнув. - Не говорите так, миссис Пул. Моя кровь стынет в венах. Что такое?
   - Эллен, - торжественно произнесла Джейн Пул, - где кинжал?
   - Какой кинжал?
   - Кинжал с золотой рукоятью и большим рубином в оправе, который моя госпожа использовала как нож для бумаги. Я готова поклясться, что видела его лежащим там, на столе, сияющим в лунном свете, когда я забирала ребенка. Где он сейчас?
   Кинжал, о котором говорила няня, был привезен с Востока и принадлежал матери сэра Виктора. У него было длинное острое стальное лезвие и тонкая рукоятка из кованого золота, украшенная большим рубином. Жене сэра Виктора приглянулась симпатичная сирийская игрушка, и она превратила ее в нож для бумаги.
   - Я видела его на столе, когда забирала ребенка, - сказала Джейн, сжимая губы. - Где он сейчас?
   - Исчез, - ответила Эллен. - О, Джейн, ты думаешь...
   - Ее ударили кинжалом прямо в сердце, и крови почти нет. Этот дьявольский маленький сверкающий нож сделал свое дело. Он был готов к своей работе, как если бы сам сатана оставил его под рукой. О, бедная леди, бедная леди! подумать только, что эта игрушка однажды отнимет у нее жизнь!
   Пока они шептались в комнате смерти, наверху, в своей комнате, пока тянулись часы унылой ночи, Инес Катерон сидела, скорчившись, как ее нашел Хупер, закрыв лицо руками. Прошло два часа, ужасная тишина заполнила дом, а она сидела и не шевелилась. Когда часы на башне пробили одиннадцать, до нее донесся грохот лошадиных копыт. Сильная дрожь сотрясла ее с головы до ног - она подняла свое изможденное лицо. Затишье перед бурей закончилось - вернулся сэр Виктор Катерон.
  

ГЛАВА VIII. В ТЕМНОТЕ

  
   Полчаса быстрой скачки привели Эдвардса, камердинера, в Повисс-Плейс. Величественный особняк, парк, лужайка и террасы были залиты серебристым дождем лунного света. Из верхних окон, где лежал больной, струился свет; весь остальной дом был в глубокой тени.
   В одной из этих тускло освещенных комнат сэр Виктор Катерон лежал на кушетке и крепко спал. Он пробыл около двух часов у постели больного, а затем, по настоянию своей тети, пошел прилечь.
   - Ты сам выглядишь бледным и больным, - нежно сказала она, - приляг и отдохни немного. Если ты мне понадобишься, я сразу же позову тебя.
   Он подчинился и погрузился в тяжелый сон. Тупое угнетение сердца и души охватило его; он не собирался дремать - сон застал его врасплох. А потом его внезапно разбудил кто-то, окликнувший его по имени.
   - Виктор! Виктор! - позвал голос, - проснись!
   Он сел с озадаченным видом. Неужели это был голос его тети, такой хриплый, такой странный? Была ли это его тетя - с таким белым, искаженным ужасом лицом?
   - Виктор! - воскликнула она, и эти слова прозвучали очень жалобно. - О, мой мальчик! мой мальчик! как мне тебе сказать? О, зачем я послала за тобой в эту ужасную ночь? Этель... - Ее голос дрогнул.
   Он поднялся на ноги, тупо уставившись на нее.
   - Этель! - повторил он. - Этель...
   Она закрыла лицо руками и разразилась истерическим потоком слез. Эдвардс, стоявший позади нее в дверях, сделал шаг вперед.
   - Скажи ему, Эдвардс, - сказала леди Хелена. - Я не могу. Это кажется слишком ужасным, чтобы рассказывать или верить. О, мой бедный Виктор! мой бедный, бедный мальчик!
   Эдвардс неохотно вышел вперед, с очень бледным, испуганным лицом.
   - Это ужасные новости, сэр Виктор... я не знаю, как вам сказать, но, миледи, я боюсь, что она... она мертва.
   - Мертва!
   Он тупо повторил это слово, глупо уставившись на говорившего.
   - Мертва, сэр Виктор! - торжественно повторил мужчина. - Я очень боюсь, убита!
   Баронет стремительно бросился вон из комнаты; другого ответа не последовало. Словно молния, сэр Виктор пронесся мимо них обоих. Они слышали, как он сбежал по лестнице, промчался по нижнему коридору и выскочил из дома. В следующее мгновение камердинер и леди Хелена бросились за ним.
   Он вскочил на лошадь Эдвардса и яростно помчался прочь, прежде чем они добрались до внутреннего двора. Они звали его - он не слышал и не слушал. Он ударил шпорами в бока лошади и скрылся из виду.
   - Следуй за ним! - задыхаясь, крикнула леди Хелена груму. - Догони его, ради всего святого! О, кто мог совершить этот ужасный поступок? Эдвардс, вы уверены, что ошибки нет? Это кажется слишком неестественным, слишком невероятным, чтобы в это поверить.
   - Здесь нет никакой ошибки, миледи, - печально ответил мужчина. - Я сам видел ее, - кровь текла там, где ее ударили ножом, - холодную и мертвую.
   Леди Хелена заломила руки и отвернулась.
   - Скачи, как если бы от этого зависела твоя жизнь, за своим хозяином! - сказала она. - Я последую за тобой, как только смогу.
   Она вернулась к мужу. Ему не стало хуже - если уж на то пошло, он чувствовал себя даже лучше. Она могла оставить его на попечение своей экономки до утра.
   Она приказала подать экипаж и быстро переоделась. Было около часа ночи, когда она добралась до "Катерон Ройалз". Высокие башенки и окна серебрились в лунном свете. Сладкая красота и покой сентябрьской ночи лежали на земле, словно благословение. И среди всей этой тишины и сладости было совершено отвратительное, самое ужасное убийство.
   Она столкнулась с миссис Марш, экономкой, в холле, ее лицо было бледным, глаза покраснели от слез. Смутная надежда, до сих пор поддерживавшая ее, что, в конце концов, это могла быть какая-то ошибка, угасла.
   - О, Марш, - жалобно сказала она, - это правда?
   Ответом миссис Марш был новый взрыв слез. Как и всех остальных домочадцев, нежные манеры, милое лицо и мягкий голос жены сэра Виктора с самого начала покорили ее сердце.
   - Это правда, миледи, - да смилостивится Господь над всеми нами. Это кажется слишком ужасным, чтобы в это можно было поверить, но это правда. Когда она спала, четыре часа назад, в своем собственном доме, окруженная собственными слугами, какое-то чудовище в человеческом обличье поразило ее прямо в сердце - прямо в сердце, миледи - доктор Дейн говорит, что был нанесен один-единственный удар, и смерть, должно быть, последовала мгновенно. Такая юная, такая милая. О, как они могли это сделать - как кто-то мог это сделать?
   Рыдания миссис Марш стали истеричными. У леди Хелены также текли слезы.
   - Я чувствую себя так, словно сама в чем-то виновата, - продолжала экономка. - Если бы мы только разбудили ее, или закрыли окно, или что-нибудь еще! Я знаю, что монстр, кем бы он ни был, проник через окно. И, о, миледи! - миссис Марш вытерла глаза и понизила голос до взволнованного шепота. - Я бы хотела, чтобы вы поговорили с Джейн Пул, нянькой. Она не осмеливается сказать что-либо открыто, но взгляды и намеки, которые она бросает, почти хуже, чем само убийство. Вы можете видеть ясно как день, что она подозревает... мисс Инес.
   - Марш! Великие Небеса! - воскликнула леди Хелена, в ужасе отпрянув. - Мисс Инес!
   - О, миледи, я этого не говорю... Я не думаю... Боже упаси! - Это всего лишь злая, злобная нянька, Пул. Она ненавидит мисс Инес - она ненавидела ее с самого начала - и она любила миледи. Ах, кто мог не любить ее - бедную, милую юную леди! - с милой улыбкой и приятным словом для каждого в доме? И вы знаете, как высокомерна и надменна мисс Инес. Джейн Пул ненавидит ее и причинит ей вред, если сможет. Одно ваше слово может ее остановить. Никто не знает, какой вред может причинить болтливый язык.
   Леди Хелена гордо выпрямилась.
   - Я не скажу ей ни единого слова, Марш. Джейн Пул не может причинить моей племяннице никакого вреда. Мисс Катерон - неужели я должна говорить такое! - вне подозрений.
   - Миледи, я верю в это; и все же, если бы вы только поговорили с ней. Вы не знаете всего. Она видела, как мисс Инес выходила из детской за четверть часа до того, как мы нашли леди Катерон мертвой. Она хотела войти, но мисс Инес приказала ей удалиться. Она разговаривала с полицией, и я видела, как инспектор Дарвин наблюдал за мисс Инес так, что у меня кровь стыла в венах.
   Но леди Хелена надменно отказалась от продолжения этой темы.
   - Замолчи, Марш! Я больше не хочу слышать об этом - это слишком ужасно! Где мисс Инес?
   - В своей комнате, миледи. И, - прошу прощения, что снова намекаю на это, - но я думаю, она подозревает, что говорят у нее за спиной. Сначала она казалась ошеломленной; теперь она больше похожа на саму себя. Но не зайдете ли вы к ней, бедняжке, прежде чем пойдете к мисс Инес? О, моя госпожа, моя госпожа! у меня разрывается сердце, когда я смотрю на нее... когда я смотрю на сэра Виктора.
   На мгновение леди Хелена съежилась.
   - Сэр Виктор там... с ней? - запинаясь, спросила она.
   - Да, миледи. Мне страшно видеть его. Если бы он только заговорил, или заплакал, или бросился искать убийцу - но он просто сидит там, словно окаменев.
   Его тетя на мгновение закрыла лицо обеими руками, с болью в сердце от всех этих ужасов; затем отняла руки и пошла.
   - Где она? - спросила она. - В какой комнате?
   - В белой гостиной, миледи; доктора принесли ее туда. Сэр Виктор с ней, один.
   Леди Хелен медленно приблизилась. У двери она на мгновение остановилась, чтобы собраться с духом перед тем, что ей предстояло увидеть, затем повернула ручку и вошла.
   Это была одна из самых величественных комнат в доме - белая с золотом, сейчас тускло освещенная восковыми свечами. Леди Хелена увидела неподвижную фигуру, на которую было наброшено белое покрывало, лежащую на одном из белых бархатных диванов; золотистые волосы и светлое мраморное лицо сияли в свете восковых ламп так же красиво, как и при жизни.
   Он сидел рядом с мертвой - почти такой же неподвижный, почти такой же холодный, почти такой же белый. Он любил ее любовью, которая была сродни идолопоклонству, - он не хотел, чтобы взгляд человека останавливался на его сокровище, - и теперь сидел рядом с ней - мертвый рядом с мертвой.
   Если он и услышал, как открылась дверь, то не вздрогнул и не пошевелился. Он не поднял глаз, когда его тетя подошла; его глаза были прикованы к этому невыразимо спокойному лицу с пустым, незрячим взглядом, от которого у нее кровь застыла в венах.
   - Виктор! - воскликнула она испуганным голосом. - Виктор, поговори со мной. Ради всего святого, не смотри так!
   Тусклые, невидящие глаза смотрели на нее, полные бесконечного, невыразимого отчаяния.
   - Она мертва, - произнес он медленным, тягучим голосом. - Мертва! Прошлой ночью я оставил ее здоровой и счастливой... оставил ее на смерть... на... смерть.
   Медленные слова тяжело слетели с его губ - его глаза вернулись к ее лицу, его притупленный разум, казалось, погрузился в оцепенелый транс тишины. Тетя, все более и более встревоженная, пристально смотрела на него. Неужели смерть жены поставила его на грань безумия?
   - Виктор! - воскликнула она почти сердито. - Вы должны взять себя в руки. Вы не должны оставаться здесь. Будьте мужчиной! Очнитесь. Ваша жена была убита. Идите и найдите ее убийцу.
   - Ее убийца, - ответил он тем же медленным, неестественно спокойным тоном, - ее убийца. Кажется странным, тетя Хелена, не правда ли, что кто-то мог ее убить? "Я должен найти ее убийцу". О, - внезапно воскликнул он с болью в голосе, - какое это имеет значение для ее убийцы! Это не вернет ее к жизни. Она мертва, говорю вам, мертва!
   Он вскочил со стула и опустился на колени у дивана. Откинул белое атласное покрывало и указал на темное маленькое пятно с левой стороны.
   - Смотрите! - сказал он пронзительным, плачущим голосом, - прямо в сердце, прямо в сердце! Она не страдала - так говорят врачи. Прямо в сердце, пока она спала. О, моя любовь, моя дорогая, моя жена!
   Он поцеловал рану - он поцеловал руки, лицо, волосы. Затем с протяжным, низким стоном полного отчаяния он откинул одеяло и зарылся в него лицом.
   - Оставьте меня в покое, - сказал он в отчаянии, - я не уйду, я никогда больше не уйду от нее. Она была моей при жизни - только моей. Хуан Катерон солгал, она моя после смерти. Моя жена - моя Этель!
   Он вскочил так же внезапно, как прежде опустился на колени, его ужасное лицо вспыхнуло темно-красным.
   - Оставьте меня в покое, говорю вам! Почему вы все приходите сюда? Я не уйду! Оставьте меня, я приказываю вам - я здесь хозяин!
   Она в ужасе отпрянула от него. Она никогда не была чересчур сильной; ее худшие опасения оправдались, шок от трагической смерти жены поставил сэра Виктора на грань безумия. Ничего нельзя было сделать - ничего нельзя было сказать - ему нужно было повиноваться - его нужно было успокоить.
   - Дорогой Виктор, - сказала она, - я уйду. Но не будь суров с бедной тетей Хеленой. Во всем этом мире нет никого, кто бы так жалел тебя, как я. Только скажи мне вот что, прежде чем я покину тебя - не послать ли нам за ее отцом и матерью?
   - Нет, - ответил он тем же свирепым тоном, - они не могут вернуть ее к жизни - этого не может никто. Они мне не нужны. Мне никто не нужен. Этель моя, говорю вам, только моя!
   Он властным жестом велел ей оставить его - в его глазах вспыхнул огонь, на лице появился румянец, в котором нельзя было ошибиться. Она сразу же ушла. Как все это должно было закончиться, спрашивала она себя с болью в сердце - это таинственное убийство, это подозрение против Инес, это ужасное потрясение разума ее племянника?
   - Да поможет нам Небо! - воскликнула она. - Что мы такого сделали, что на нас обрушилась эта ужасная беда!
   - Тетя Хелена.
   Она оглянулась с легким вскриком, ее натянутые нервы дрожали. Инес стояла перед ней - Инес, с темными, решительными глазами и каменным лицом.
   - Я ждала вас - мне сказали, что вы там. - Она с содроганием указала на дверь. - Что нам делать?
   - Не спрашивай меня, - беспомощно ответила леди Хелена. - Я не знаю.
   - Полиция здесь, - продолжала мисс Катерон, - коронер проинформирован. Я полагаю, завтра они проведут дознание.
   Тетя удивленно посмотрела на нее. Спокойный, холодный тон голоса Инес задел ее больное сердце.
   - Ты его видела? - спросила она почти шепотом. - Инес... Я боюсь... Я боюсь, что это сводит его с ума.
   Верхняя губа мисс Катерон дрогнула в презрительной усмешке.
   - Ум Катерона никогда не отличался силой. Я нисколько не удивлена. Бедняга! - Она отвернулась и посмотрела в темноту. - Это действительно кажется тяжелым для него.
   "Кто мог это сделать?"
   Вопрос рвался с губ леди Хелены, но она почему-то не могла его задать. Знала ли Инес о темных, зловещих подозрениях против самой себя? Могла ли она знать и быть такой спокойной?
   - Я забыла спросить о дяде Годфри, - снова послышался тихий голос Инес. - Конечно, ему лучше, иначе даже в такое время, как сейчас, вас бы здесь не было?
   - Ему лучше, Инес, - вырвалось у нее сквозь отчаяние. - Кто мог это сделать? У нее не было ни одного врага на свете. Есть... есть ли кто-нибудь подозреваемый?
   - Есть, - ответила Инес, отворачиваясь от окна и поворачиваясь лицом к своей тете. - Слуги подозревают меня.
   - Инес!
   - Их подозрения оправданы, с их точки зрения, - хладнокровно продолжала мисс Катерон. - Между нами была дурная кровь. Бесполезно отрицать это. Я ненавидела ее всем сердцем. Я была последней, кого видели выходящей из комнаты, за пятнадцать минут до того, как ее нашли мертвой. Джейн Пул говорит, что я отказалась впустить ее - возможно, так и было. Это вполне вероятно. Примерно за час до этого у нас произошла жестокая ссора. Вездесущая миссис Пул тоже это слышала. Как видите, что ее доводы довольно убедительны.
   - Но... Инес!..
   - Я случайно подслушала это, - продолжала мисс Катерон, тихо, с блестящими глазами. - Джейн Пул что-то рассказывала инспектору полиции. Я подошла к ним, и они оба ускользнули, как побитые дворняги. Был отдан приказ, чтобы никто не выходил из дома. Завтра эти факты будут представлены присяжным коронера. Если они признают меня виновной - не плачьте, тетя Хелена - мне будет жаль вас - простите, что я опозорила доброе старое имя. В остальном, не так уж важно, что станет с такой женщиной, как я.
   Она снова повернулась к окну и посмотрела в темноту. В ее тоне была горечь отчаяния, которую леди Хелена не могла понять.
   - Боже мой! - вырвалось у нее. - Можно подумать, вы все в заговоре, чтобы свести меня с ума. Не имеет значения, что с тобой будет, не так ли? Говорю тебе, что если это последнее худшее несчастье обрушится на нас, оно убьет меня на месте; только это.
   Девушка вздохнула.
   - Убьет вас, тетя Хелена, - повторила она печально. - Нет, никто из нас не умрет так легко. Не бойтесь - я вряд ли стану говорить так перед кем-то, кроме вас. Я всего лишь говорю вам правду. Они проведут расследование, и все, что Джейн Пул может сказать против меня, будет сказано. Как вы думаете, Виктор сможет появиться на дознании?
   - Я не думаю, чтобы Виктор был в состоянии появиться на дознании или где-либо еще. Ах, бедный мальчик! он любил ее так нежно, что этого достаточно, чтобы потрясти разум более сильного мужчины.
   Но мисс Катерон хранила гробовое молчание, - было очевидно, что ее чувства остались прежними, - и даже трагическая смерть ее соперницы не смягчила ее.
   - Он переживет это, - ответила она тем же полувопросительным тоном. - Люди умирали, и черви съедали их, но не из-за любви.
   - Инес, - сказала ее тетя, внезапно подойдя на шаг ближе, - до меня дошел слух - это правда? - что Хуан вернулся - что он был здесь?
   - Это совершенная правда, - ответила ее племянница, не оборачиваясь, - он был здесь. Он был здесь в ту ночь, когда впервые появилась леди Катерон.
   - Ходит еще один слух, будто по этому поводу произошла жестокая ссора - он утверждал, что когда-то был возлюбленным Этель, - бедное дитя! - и что Виктор выгнал его. С тех пор, говорят, его не раз видели бродящим по территории "Катерон Ройалз". Ради всех я надеюсь, что это неправда.
   Инес внезапно обернулась - почти свирепо.
   - А если я скажу, что это правда во всех отношениях? Он действительно пришел - произошла ссора, и Виктор приказал ему уйти. С тех пор он был здесь - бродил, как вы это называете, - пытаясь увидеть меня, пытаясь заставить меня дать ему денег. Я, как обычно, была сурова и ничего ему не дала. Разве это преступление?
   - Он ушел? - спросила леди Хелена.
   - Я верю в это - я надеюсь на это. Ему не для чего было оставаться. Конечно, он ушел.
   - Что ж, я рада этому. А теперь, поскольку, похоже, в настоящее время я больше ничего не могу сделать, я вернусь домой. Следи за Виктором, Инес - ему это нужно, поверь мне. Я вернусь завтра как можно скорее.
   Итак, в холодном сером свете быстро наступающего утра леди Хелена с тяжелым сердцем вернулась в Повисс-Плейс к постели своего больного мужа.
   Тем временем дела для мисс Катерон действительно начинали принимать мрачный оборот. Управляющий округом мистер Феррик заполнял свою записную книжку зловещей информацией. Она любила сэра Виктора - она ненавидела жену сэра Виктора - они с самого начала жили как кошка с собакой - за час до убийства у них произошла жестокая ссора - леди Катерон пригрозила, что заставит мужа выгнать ее из дома на следующее утро. В восемь часов Джейн Пул вышла из детской с ребенком, миледи мирно спала в своем кресле - восточный кинжал лежал на столе. В половине девятого, возвращаясь, чтобы разбудить миледи, она столкнулась с мисс Инес, выходящей из детской, и мисс Инес резко приказала ей уйти, сказав, что миледи все еще спит. Без четверти девять Эллен, горничная, войдя в комнату, обнаружила миледи мертвой, пронзенной ножом в сердце. Мисс Инес, когда ее зовет Хупер, поначалу ужасно бледна и, кажется, едва понимает, что делает или говорит. Весьма обычная трагедия светской жизни, думает суперинтендант Феррик, поджимая губы с профессиональным рвением, и не первое убийство, которое ревность заставила совершить прекрасных дам. Хорошо было бы найти этот турецкий кинжал.
   Двое полицейских отправились на его поиски по территории. Маловероятно, что они его найдут, но все же попробовать стоит. Он выясняет, где находятся комнаты мисс Катерон, и присматривает за ними. Он ходит по дому бархатной кошачьей походкой. В ходе своих скитаний он вскоре попадает в конюшни и находит их пустыми, за исключением одного мальчика, который одиноко сидит на соломе. Это довольно скучный на вид юноша, с пустым, отсутствующим выражением на лице, но сейчас он выглядит ошеломленным и встревоженным. "У него что-то на уме", - думает суперинтендант и сразу же садится на ящик рядом с ним с дружелюбным видом.
   - Итак, мой друг, - любезно говорит мистер Феррик, - что вас беспокоит? Выкладывайте - в таком деле, как это, может помочь любая мелочь.
   Юноша - его зовут Джимми - не нуждается в давлении - его тайна тревожно давила на него в течение последнего часа или даже больше, на самом деле, с тех пор, как он услышал об убийстве, и он изливает свое откровение в нетерпеливое ухо суперинтенданта. Его откровение таково.
   Вчера вечером, как раз в сумерках, случайно прогуливаясь в направлении Лавровой аллеи, он услышал в аллее громкие и сердитые голоса - голоса мужчины и женщины. Он выглянул из-за ветвей и увидел миледи и очень высокого мужчину. Нет, это был не сэр Виктор - это был гораздо более крупный мужчина с длинными черными вьющимися волосами. Он не видел его лица. Там, среди деревьев, было темно. Он не был уверен, но ему пришло в голову, что это может быть высокий мужчина в черном, который приходил в ту ночь, когда сэр Виктор привел домой миледи, и которого с тех пор видели крадущимся в парке раз или два. Говорили, что этот человек был братом мисс Инес - он этого не знал. Все, что он знал, - миледи и мужчина ссорились в вечер убийства в Лавровой аллее. Из-за чего они ссорились? Ну, он не очень хорошо слышал их разговор - он думал, что речь шла о деньгах. Этот человек хотел денег и драгоценностей, а моя леди не дала бы их. Он угрожал что-то сделать или что-то сказать; она пригрозила, что посадит его в Чесхолмскую тюрьму, если он это сделает. Он, Джимми, хотя и был полон любопытства, боялся, что этот человек увидит поймает его, и поэтому в этот момент он ушел. Вот и все; если это принесло джентльмену какую-то пользу, он этому рад.
   Это пошло джентльмену на пользу - это все усложнило. Пять минут назад дело для мисс Катерон казалось темным, как ночь, - в ее небе образовалась светлая полоса. Кто был этот человек - был ли это брат мисс Катерон, негодяй? Джимми больше ничего не мог ему сказать. "Если вы хотите узнать о брате мисс Инес, - сказал Джимми, - идите к старому Хуперу. Он знает. Все, что знаю я, они говорят, он был необыкновенно плохим человеком; но старина Хупер знал его с тех пор, как он был молодым и жил здесь. Если старина Хупер говорит, что его не было здесь в ту ночь, когда сэр Виктор привез миледи домой, не верьте ему - он был, и с тех пор его время от времени видели на территории. Женщины в комнате для прислуги говорят, что он, должно быть, был старым возлюбленным миледи. Идите к старому Хуперу и вытрясите это из него".
   Мистер суперинтендант Феррик ушел. Как искусно он начал свою работу, как деликатно и умело он "выкачал" старого Хупера досуха, словами не передать. Мистер Хуан Катерон был "необыкновенно плохим человеком", он пришел в дом и силой проник в столовую в ночь приезда леди Катерон - произошла ссора, и он был вынужден уйти. Постепенно это было вытянуто из мистера Хупера. С тех пор Джексон, главный конюх, и Эдвардс, камердинер, видели, как он слонялся по территории, наблюдая за домом.
   Мистер Феррик размышляет об этих вещах и остается спокойным. Этот бродяга, Хуан Катерон, следует за миледи в "Катерон Ройалз", изгоняется, бродит по территории, и человек, соответствующий его описанию, обнаруживается ссорящимся с миледи, требующим денег и т. д. за два или три часа до убийства. Окно комнаты, в которой она спит роковым сном, выходит на лужайку; любой, кто сочтет нужным, может войти. Поблизости никого нет. Восточный кинжал удобно лежит на столе. "Итак, - говорит мистер Феррик мистеру Феррику, задумчиво нахмурившись. - Кто же виноват - брат или сестра?"
   Он идет и отдает приказ одному из своих людей, и тот отправляется на поиски мистера Хуана Катерона. Мистер Катерон должен быть найден, и он вызывает детективов Скотленд-Ярда, чтобы помочь их поискам.
   Скучные часы проходят - наступает новый день, солнечный и яркий. Белая гостиная затемнена - хозяин "Катерон Ройалз" сидит в ней наедине с мертвой. Приходит коронер и разговаривает с суперинтендантом, они тихо входят и смотрят на убитую леди. Коронер снова уходит - созывается жюри присяжных, дознание назначено на следующий день в полдень в таверне "Митра" в Чесхолме.
   Леди Хелена возвращается и сразу же идет к своему племяннику. Инес, несмотря на ее наказ, ни разу не была рядом с ним. Он сидит там все так же, как она оставила его много часов назад; с тех пор он ни разу не пошевелился и не заговорил. Предоставленный самому себе, он почти апатичен в своем спокойствии - он приходит в ярость, когда его пытаются увести. Когда опускаются сумерки, леди Хелена, проходя мимо двери, слышит, как он тихо разговаривает с мертвой, а однажды - о, жалкие Небеса! она слышит низкий, леденящий кровь смех. Она открывает дверь и входит. Он стоит на коленях рядом с диваном, держа на руках застывшую фигуру, призывая ее встать и одеться.
   - Сегодня прекрасная ночь, Этель, - говорит он, - светит луна, а ты любишь гулять лунными ночами. Ты помнишь, любимая, те ночи в Маргейте, когда мы впервые гуляли вместе по пескам? Ах! тогда ты никогда не лежала вот так, холодная и неподвижная. Вставай, Этель! - раздраженно сказал он. - Я устал сидеть здесь и ждать, когда ты проснешься. Ты спала достаточно долго. Вставай!
   Он пытается поднять ее. Пораженная ужасом, леди Хелена подходит вовремя, чтобы предотвратить это.
   - Виктор, Виктор! - кричит она. - Ради всего святого, отпусти ее. Уходи. Разве ты не знаешь, что она мертва?
   Он поднимает свои тусклые глаза на ее лицо, ослепленный страданием бессловесного животного.
   - Мертва! - шепчет он.
   Затем с тихим, стонущим вздохом он падает обратно в ее объятия, полностью теряя сознание.
   Она кричит, призывая на помощь - его поднимают и несут в его комнату, раздевают и укладывают в постель. Вызывают семейного врача - он щупает его пульс, выслушивает, что хочет сказать леди Хелена, и выглядит очень серьезным. Шок был слишком сильным для не слишком сильного тела и разума. Сэру Виктору грозит неминуемая лихорадка мозга.
   Наступает ночь. К леди Хелене приходит посыльный и говорит, что сквайру намного лучше, и она решает остаться на всю ночь. Приходит Инес, бледная и спокойная, и тоже занимает свое место у постели больного, на ее лице впервые появляется печаль и жалость. Белая комната заперта, - ключ у леди Хелены, - один бледный огонек тускло горит в ее сверкающих просторах. И когда ночь сгущается темнотой над обреченным домом, один из полицейских спешит к суперинтенданту Феррику с торжеством на лице. Он нашел кинжал.
   Мистер Феррик удивлен - это больше, чем он ожидал.
   - Растяпа, - бормочет он, - кто бы это ни сделал. Джонс, где ты это нашел?
   Джонс объясняет.
   Рядом с входными воротами есть заросли папоротника, высотой по пояс. Там Джонс и нашел кинжал. Это как если бы кто-то, проходя мимо, бросил его туда.
   - Растяпа, - снова говорит суперинтендант Феррик. - Достаточно плохо быть убийцей, будучи при этом дураком.
   Он берет кинжал. Нет сомнений, что это орудие убийства. Он покрыт коркой крови - сухой, темной и запекшейся по самую рукоять. Сильная, уверенная рука, несомненно, сделала свое дело. Впервые его поражает мысль - может ли женская рука нанести такой сильный, уверенный, смертельный удар? Мисс Катерон - хрупкая на вид юная леди, с талией, которую он мог бы обхватить, тонкими маленькими пальчиками и изящным запястьем. Могла ли она нанести этот удар - совершенно очевидно, что был нанесен только один.
   - И кроме того, - говорит суперинтендант Феррик, споря сам с собой, - от дома до ворот пятнадцать минут быстрой ходьбы. Между тем, как няня Пул видит ее выходящей из детской, и тем, как горничная Эллен находит свою хозяйку убитой, проходит всего пятнадцать минут. И я готов поклясться, что сегодня она не выходила из дома. Всю прошлую ночь, говорят, она сидела взаперти в своей комнате. Предположим, она не была... Предположим, она вышла прошлой ночью и попыталась это скрыть, это вероятно... Пойдем дальше! вероятно ли, что она взяла бы и бросила его прямо в то самое место, где его обязательно нашли бы? Я не сомневаюсь, что эта молодая женщина далеко не дура. Она может знать, кто совершил это убийство, но я готов поспорить на свою профессиональную репутацию, несмотря на миссис Пул, что она не совершала этого сама.
   С наступлением ночи начинается мелкий моросящий дождь, с деревьев капает, в голосе ветра слышится скорбное рыдание, становится очень темно. Около девяти часов мисс Катерон встает со своего места у постели больного и выходит из комнаты. В коридоре она на мгновение останавливается с видом человека, который смотрит и слушает. Она никого не видит. Темная фигура женщины, которая парит вдалеке и наблюдает за ней, присутствует, но стоит в темном углу; женщина, которая после убийства никогда полностью не теряла ее из виду. Мисс Катерон не видит ее, она берет шаль, накидывает ее на голову, быстро идет по коридору, спускается по задней лестнице, выходит через боковую дверь, которой мало пользуются, и выходит в темную, мокрую, вздыхающую ночь.
   В других местах на мокрой траве и гравии дежурит полиция Чесхолма - здесь их нет. Но тихая фигура Джейн Пул последовала за ней, как ее тень, и лицо Джейн Пул осторожно выглянуло из полуоткрытой двери.
   Она ждет всего лишь мгновение, но упускает свою добычу - она выходит, но в темноте ничего не видно и не слышно.
   Стоя в нерешительности, она внезапно слышит низкий, отчетливый свист слева. Это может быть крик ночной птицы - это может быть сигнал.
   Она скользит влево, напрягая зрение в полумраке. Проходит много минут, прежде чем она может разглядеть что-либо, кроме смутно колышущихся деревьев, - затем огненная искра, красный глаз светится в ночи. Она нашла свою добычу - это зажженный кончик сигары.
   Она приближается - ее сердце трепещет. Она смутно видит высокую фигуру мужчины; рядом с ним - стройную, более тонкую фигуру женщины. Они разговаривают шепотом, и она смертельно боится подойти слишком близко. Что помешает им убить и ее тоже?
   - Говорю тебе, ты должна уйти, и немедленно, - слышит она первые слова, произнесенные Инес Катерон страстным, напряженным шепотом. - Говорю тебе, что тебя уже подозревают; ты думаешь, что сможешь долго скрываться? Если у тебя есть хоть какие-то чувства к себе, ко мне, уходи, уходи, умоляю тебя, немедленно! Они ищут тебя сейчас, я предупреждаю тебя, и если они найдут тебя...
   - Если они найдут меня, - упрямо возражает мужчина, - это не может быть намного хуже, чем есть. В течение многих лет обстоятельства складывались против меня, так что мне вряд ли может быть хуже. Но я уйду. Видит Бог, я не слишком горю желанием остаться. Дай мне деньги, и я уйду.
   Она достает из-за пазухи сверток и протягивает ему; в свете красного кончика сигары Джейн видит ее.
   - Это все, что у меня есть - все, что я могу отдать тебе, драгоценности и все остальное, - говорит она. - Этого хватит тебе в течение многих лет. А теперь уходи и никогда не возвращайся - твой приход, несомненно, причинил достаточно зла.
   Джейн Пул улавливает слова - мужчина бормочет какой-то угрюмый, неслышный ответ. Инес Катерон снова произносит тем же страстным голосом.
   - Как ты смеешь так говорить? - кричит она, топая ногой. - Ты негодяй! которого мне больше всего стыдно называть братом. Если бы не ты, она была бы жива и здорова. Неужели ты думаешь, что я этого не знаю? Уходи - живой ты или мертвый, я больше никогда не хочу видеть твое лицо!
   Джейн Пул слышит эти ужасные слова и стоит, парализованная. Может ли быть, что мисс Инес все-таки не убийца? Мужчина снова возражает - она не слышит, что, - затем ныряет в лес и исчезает. Мгновение девушка стоит неподвижно, глядя ему вслед, затем поворачивается и быстро идет обратно в дом.
  

ГЛАВА IX. ИЗ "ЧЕСХОЛМСКОГО КУРЬЕРА"

   Утренний выпуск "Чесхолмского курьера" за понедельник, 19 сентября 18..., содержал следующее сообщение, с жадностью поглощенное каждым мужчиной и каждой женщиной в округе, способными читать.

"ТРАГЕДИЯ В "КАТЕРОН РОЙАЛЗ"

   "В анналах таинственных преступлений (начал редактор с явным наслаждением) не встречается ничего более таинственного и более ужасного, чем недавняя трагедия в "Катерон Ройалз". Относительно нашего города, нашего округа, нашего графства мы можем сказать, что оно не имеет себе равных по своей жестокости. Молодая и прекрасная леди, вышедшая замуж немногим больше года назад, занимавшая самое высокое положение в обществе, в священном уединении своего собственного дома, окруженная верными слугами, поражена кинжалом убийцы. Ее молодость, ее красота, святость сна - все было бессильно защитить ее. Полная жизни, надежды и счастья, она подло и отвратительно убита - ее ребенок остался без матери, ее молодой муж осиротел и опустошен. Если что-то и требовалось, чтобы сделать ужасную трагедию еще более ужасной, так это то, что сэр Виктор Катерон находится, как нам известно, между жизнью и смертью. Удар, который поразил ее, поразил и его тоже - уложил его на то, что может стать его смертным одром. В настоящее время он, к счастью, не сознает своей ужасной потери, сраженный сильной мозговой лихорадкой.
   Кто, мы спрашиваем, в безопасности после этого? Леди самого высокого ранга, в своем собственном доме, в окружении своих слуг, ясным днем, поражена ножом в сердце. Кто, снова спрашиваем мы, в безопасности после этого? Кто был убийцей - каков был мотив? Неужели этот убийца все еще скрывается среди нас? Пусть это будет работой коронера и его присяжных, - раскрыть страшную тайну, привлечь негодяя к ответственности. И долг каждого мужчины и женщины в Чесхолме - помочь этому, если они могут".


* * * * *

  
   Из номера, вышедшего во вторник.
   Дознание началось вчера в час дня в гостинице "Митра", где присутствовали леди Хелена Повисс из Повисс-Плейс и мисс Инес Катерон. Первым вызванным свидетелем была Эллен Баттерс.
   Эллен Баттерс показала. "Я была горничной леди Катерон; я была нанята в Лондоне и приехала с ней сюда; во второй половине дня в пятницу, 16-го, я в последний раз видела миледи живой, около половины седьмого пополудни; она оделась к ужину; время семейного ужина семь; не заметила в ней ничего необычного; ну да, она казалась немного не в духе, но была нежной и терпеливой, как обычно; когда я закончила одеваться, она накинула на себя шаль, взяла книгу и сказала, что выйдет на несколько минут подышать воздухом; она действительно вышла, и я пошла вниз, в комнату для прислуги; где-то после семи Джейн Пул, нянька, спустилась в большом волнении и сказала..."
   КОРОНЕР. - Мисс, мы не хотим слышать, что сказала и сделала Джейн Пул. Мы хотим знать, что видели вы сами.
   ЭЛЛЕН БАТТЕРС (мрачно). - Очень хорошо, именно это я и пытаюсь вам сказать. Если бы Джейн Пул не сказала, что сэр Виктор уехал в Повисс-Плейс, и что она не считает правильным беспокоить миледи именно сейчас, я бы поднялась к миледи за приказаниями. Джейн поужинала и поднялась в детскую за малышом. Через некоторое время она вернулась снова - было чуть больше восьми - в гневе, сказав, что оставила миледи спящей, когда забирала ребенка, и вернулась, чтобы разбудить ее. Она встретила мисс Инес, которая приказала ей уйти по своим делам, сказав, что миледи все еще спит. Джейн Пул сказала...
   КОРОНЕР. - Мисс, мы не хотим слышать, что сказала Джейн Пул. Джейн Пул скоро сама расскажет свою собственную историю. В котором часу вы сами поднялись в детскую?
   ЭЛЛЕН БАТТЕРС (еще более мрачно). - Я не помню; это было после восьми. Я могла бы рассказать все об этом лучше, если бы вы не перебивали и не выводили меня из себя. Это было примерно в четверть или двадцать минут девятого, я думаю...
   КОРОНЕР (спокойно). - То, что вы думаете, не важно. Будьте более точны, пожалуйста, и держите себя в руках. Я спрашиваю, в котором часу вы поднялись в детскую?
   ЭЛЛЕН БАТТЕРС (взволнованно). - Это было примерно в четверть или двадцать минут девятого - как я могу быть более уверенной, когда я не знаю? У меня нет часов, и я не смотрела на часы. Я не могла ожидать, что меня будут так изводить по этому поводу. Я сказала, что пойду разбужу миледи и не оставлю ее там, чтобы она умерла от простуды, и меня не остановят даже пятьдесят мисс Катерон. Я постучала в дверь и, не получив ответа, открыла ее и вошла. Света не было, но луна светила ярко и ясно, и я увидел миледи, сидящую в кресле, закутавшись в шаль. Я подумала, что она спит, и позвала ее - ответа не было. Я позвала снова и положила руку ей на грудь, чтобы разбудить ее. Что-то намочило мою руку - это была кровь. Я присмотрелась и увидела кровь на ее платье, которая тонкой струйкой сочилась из левой груди. Тогда я понял, что ее убили. Я с криком выбежала из комнаты и бросилась вниз, к остальным слугам. Я сказала им - не помню что. И я больше ничего не помню, потому что упала в обморок. Когда я пришла в себя, я была одна - остальные были наверху, в детской. Я встала и присоединился к ним - вот и все, что я знаю об этом.
   Эллен Баттерс ушла, был вызван Уильям Хупер. Вот свидетельство мистера Хупера.
   "Я был дворецким в семье сэра Виктора Катерона в течение двадцати лет. Вечером в прошлую пятницу, когда я сидел в комнате для прислуги после ужина, молодая женщина, Эллен Баттерс, лондонская горничная миледи, спустилась вниз с визгом, как обезумевшая, что миледи убита, и перепугала нас всех. Поскольку она всегда была взбалмошной молодой особой, я ей не поверил. Я приказал ей замолчать и объяснить нам, что она имела в виду. Вместо того чтобы сделать это, она издала что-то вроде вздоха и упала в обморок. Я заставил слуг уложить ее на пол, а затем следовать за мной в детскую. Мы шли один за другим - я во главе. В комнате не было никакого света, кроме лунного. Миледи откинулась в кресле, ее глаза были закрыты, она истекала кровью и была совершенно мертва. Я побежал в комнату мисс Инес и позвал ее. Моего хозяина не было дома, иначе я бы позвал его. Я думаю, что она, должно быть, была мертва несколько минут. Она уже остывала, когда я ее нашел".
   "Уильям Хупер, - продолжал "Чесхолмский курьер", - был подвергнут перекрестному допросу относительно точного времени обнаружения тела. Он сказал, что было около половины девятого, пробило полчаса, когда он поднялся в комнату мисс Инес".
   Следующим был вызван Джеймс Дикси. Джеймс Дикси, неуклюжий восемнадцатилетний молодой человек, занял свидетельское место, его глаза закатились в ужасе и под очевидным впечатлением, что его судят за его жизнь. Каждый ответ был выжат из этого испуганного юноши, словно раскаленными клещами, с величайшим трудом можно было вообще добиться от него чего-либо вразумительного.
   "Около половины седьмого вечера в пятницу мистер Дикси бродил по территории в направлении лавровой аллеи. На открытой местности было еще довольно светло, в лавровой аллее сгущались сумерки. Подойдя ближе, он услышал голоса - сердитые, хотя и не очень громкие - голоса мужчины и женщины. Заглянул и увидел миледи. Да, это была миледи - да, он был уверен. Мог ли он не узнать миледи? Мужчина был очень высоким, в меховой шапке, надвинутой на глаза, и стоял к нему спиной. Он не видел его лица. Они ссорились и... ну да, он действительно слушал. Слышал, как мужчина назвал ее "Этель" и попросил денег. Она не дала бы их ему. Затем он попросил драгоценности. Она снова отказалась и приказала ему уйти. Она была очень рассержена - один раз топнула ногой и сказала: "Если вы немедленно не уйдете, я позову своего мужа. Вы и ваша сестра сведете меня с ума". Когда она это сказала, он сразу догадался, кто был этот большой мужчина. Это был брат мисс Инес, мистер Хуан Катерон. Он часто слышал о нем и знал, что тот был в доме в ночь приезда миледи, и что там была ссора".
   Мистеру Дикси сделали резкий выговор, сообщив, что его подозрения и слухи не нужны, и попросили вернуться к изложению делу. Он вернулся.
   "Миледи ничего ему не дала, тогда он разозлился и сказал: (Джеймс Дикси был смутно впечатлен этими замечательными словами в то время, и с тех пор молча повторял их): "Отдай мне драгоценности, или, клянусь всеми богами, я разнесу историю о твоем браке со мной по всей Англии!""
   Молчание коронера, присяжных и зрителей в этот момент было чем-то неописуемым. В этой глубокой тишине Джеймс Дикси продолжал бессвязно говорить, что он может поклясться перед самой королевой в этих словах, что он обдумывал их с тех пор, как услышал их, и что он никак не мог понять их.
   КОРОНЕР (перебивая). - Что еще вы слышали? Будьте осторожны, помните, что вы под присягой.
   ДЖЕЙМС ДИКСИ. - Я слышал, что сказала миледи. Она была в ужасной ярости и говорила громко. Она сказала: "Вы не сделаете этого, вы не посмеете, вы трус; сэр Виктор держит вас в своей власти, и если вы скажете хоть слово, вас заставят замолчать в Чесхолмской тюрьме". Затем она снова топнула ногой и сказала: "Оставьте меня, Хуан Катерон; я вас не боюсь". Да; он был уверен в имени; она назвала его Хуан Катерон и выглядела так, как будто могла съесть его живьем. Больше он ничего не слышал; он боялся, что его поймают, и тихонько улизнул. Он вообще никому об этом не говорил, боялся, что это может дойти до ушей миледи и тогда он потеряет свое место за подслушивание. В десять часов того же вечера ему сообщили об убийстве, и он весь затрепетал. На следующий день он кое-что рассказал суперинтенданту Феррику об этом, но это было все - да поможет ему Бог, все, что он слышал, и так же, как он это слышал.
   Джеймса Дикси подвергли жесткому перекрестному допросу, но он цеплялся за свои показания с упорством, которое ничто не могло изменить или поколебать. Он мог бы поклясться относительно имени, которое она произнесла, слов, которые произнесли оба, даже на смертном одре. Трепет пробежал по залу, когда Джеймс Дикси сел - трепет невыразимого предчувствия и страха.
   Допрос этих трех свидетелей занял всю вторую половину дня. Суд объявил перерыв до десяти часов следующего утра.
   Во вторник утром, несмотря на плохую погоду (сообщил "Чесхолмский курьер" своим читателям), гостиная "Митры", залы, лестницы и даже двор были заполнены в девять часов. Волнение было сильным - вы могли бы услышать, как в тишине упала булавка, когда допрос свидетелей был возобновлен. Уильяма Хупера снова вызвали для дачи показаний.
   КОРОНЕР. - Вы, я полагаю, помните тот вечер, когда сэр Виктор привез леди Катерон домой?
   СВИДЕТЕЛЬ. - Да.
   КОРОНЕР. - В ту ночь у вас был посетитель. Вы впустили его, не так ли, мистер Хупер? Кто был этот посетитель?
   - Это был мистер Хуан Катерон.
   - Имел ли мистер Хуан Катерон обыкновение посещать "Катерон Ройалз"?
   - Нет.
   - Можете ли вы припомнить, сколько времени прошло с его предыдущего визита?
   - Мистер Катерон не был в "Катерон Ройалз" более четырех лет. Между ним и моим хозяином существовала неприязнь.
   - Между ним и его сестрой тоже?
   - Я не знаю. Я... полагаю, что да. - Здесь свидетель жалобно посмотрел на присяжных. - Я предпочел бы не отвечать на эти вопросы, джентльмены, если вы позволите. Я старый слуга семьи - какие бы семейные тайны ни были мне известны, я не имею права их раскрывать.
   КОРОНЕР (вежливо). - Еще немного, мистер Хупер. Мы хотим знать об отношениях семьи и Хуана Катерона. Он когда-нибудь приезжал в "Катерон Ройалз" навестить свою сестру?
   - Он никогда этого не делал.
   - Ему когда-нибудь запрещали входить в дом?
   - Я... полагаю, что да.
   - Значит, в тот вечер, когда прибыли сэр Виктор и леди Катерон, его визит был совершенно неожиданным?
   - Я не знаю.
   - Это вы впустили его?
   - Да.
   - Что он вам сказал?
   - Я не помню. Какая-то чушь - и ничего больше. Он всегда был сумасбродом. Он побежал наверх и в столовую, прежде чем я смог это предотвратить.
   - Как долго он оставался там?
   - Минут двадцать, не больше, я уверен. Потом он прибежал обратно, и я выпустил его.
   - Была ли ссора?
   - Я не знаю. - Упрямо. - Меня там не было. Мистер Хуан спустился, смеясь, я это видел. Я больше ничего об этом не знаю. С тех пор я его больше не видел.
  

ГЛАВА X. ИЗ "ЧЕСХОЛМСКОГО КУРЬЕРА" - ПРОДОЛЖЕНИЕ

  
   Была вызвана Джейн Пул. При имени этого свидетеля по залу пробежал подавленный ропот глубочайшего интереса. Было понятно, что ее показания будут иметь самое важное значение для дела. Миссис Пул заняла свидетельское место. "Порядочная, умная молодая женщина, - написал "Чесхолмский курьер", - которая дала свои показания ясно и прямо, убедительно каждого слушателя". "Я - Джейн Пул. Я няня маленького сына сэра Виктора Катерона. В начале августа я поступила на службу к покойной леди Катерон в Лондоне; в первую неделю сентября я сопровождала их сюда. В вечер убийства, около половины седьмого или, может быть, без четверти семь, когда я была занята в детской своими обязанностями, вошла миледи, как она часто делала, хотя и не в этот час. Она выглядела бледной и взволнованной и склонилась над малышом, который спал. Сэр Виктор вошел, когда она еще была там, и, не обращая на меня никакого внимания, сказал ей, что получил записку от леди Хелены Повисс, в которой говорилось, что у сквайра Повисса случился удар и что сэр Виктор должен немедленно отправиться в Повисс-Плейс. Он сказал, что, по его мнению, его не будет всю ночь, что он вернется, как только сможет, и что она должна позаботиться о себе. Он поцеловал ее на прощание и вышел из комнаты. Миледи подошла к окну, помахала ему рукой и посмотрела, как он скрылся из виду. Примерно через десять минут, когда она все еще стояла там, дверь открылась, вошла мисс Инес и спросила сэра Виктора; она сказала, что хочет его видеть. Затем она наклонилась и посмотрела на малыша, назвав его наследником "Катерон Ройалз". Затем она мягко рассмеялась и сказала: "Интересно, является ли он наследником "Катерон Ройалз"? Я читала шотландский закон о браке, и после того, что вы с моим братом сказали прошлой ночью". Если она еще что-то сказала, я этого не расслышала, - миледи обернулась в таком гневе, в каком я ее никогда раньше не видела, и говорит: "Вы произнесли свое последнее оскорбление, Инес Катерон, - вы никогда больше не произнесете такого под этой крышей. Завтра вы покинете дом. Я жена сэра Виктора Катерона и хозяйка "Катерон Ройалз" - это последняя ночь, когда он приютит вас". Затем она открывает дверь. - "Уходите! - сказала она. - Когда мой муж вернется, одна из нас уйдет отсюда навсегда". Ни одна из них не обратила на меня ни малейшего внимания; я боялась, что меня увидят, и старалась вести себя как можно тише. Я слышала, как мисс Инес ответила: "Все дочери мыловаров в Англии не выгонят меня из "Катерон Ройалз". Вы можете уйти завтра, если хотите, но я никогда не уйду, никогда!" С этими словами она ушла, и миледи закрыла за ней дверь. Я не хотела, чтобы она увидела меня, когда обернется, поэтому выскользнула через другую дверь и спустилась вниз. Я поужинала, задержавшись, осмелюсь сказать, на полчаса; не думаю, что было намного больше половины восьмого, когда я вернулась в детскую за малышом. Я нашла миледи спящей в кресле у открытого окна. Она плакала - слезы были на ее щеках и ресницах, когда она спала. Я не стала ее беспокоить. Я подняла малыша и отнесла его в детскую. Я оставила его на попечение младшей няни и вернулась в комнату, в которой находилась моя госпожа. Часы пробили восемь, когда я спустилась вниз. Я собиралась разбудить миледи, мне не нравилось, что она спит на ночном воздухе. Моя рука была на ручке, когда дверь открылась и вышла мисс Инес. Мне показалось, что она выглядела бледнее обычного, но говорила так же высокомерно и надменно, как обычно. Она спросила меня, что мне нужно; я сказала ей, что хочу разбудить миледи. Она посмотрела на меня так, словно хотела откусить мне голову - я видела, что она была охвачена приступом гнева. "Вам лучше оставить миледи в покое, - говорит она, - и заняться своей детской. Она все еще спит, и не ваше дело ее будить. Уходите". Я была в ярости; я не против признаться в этом, но я ничего не сказала и ушла. Когда мисс Инес так смотрела и говорила, каждая служанка в доме знала, что ослушание будет стоить места. Я вернулась и рассказала Эллен Баттерс. Эллен пила свой чай; она терпеть не могла мисс Инес, и как только она допила свою чашку, то сразу вскочила. "Я ее не боюсь, - говорит Эллен, - она не моя хозяйка; я пойду и разбужу миледи". Она ушла; мы остались внизу. Может быть, через пять минут она вернулась, крича так, что разбудила бы мертвого: "Убийство! убийство!" На одной из ее рук была кровь, и прежде чем мы смогли услышать от нее что-либо еще, кроме "Миледи! миледи!" - она упала в обморок. Мы оставили ее там и последовали за Хупером наверх. Там была миледи, лежащая в кресле перед окном, такой, какой я видела ее в последний раз, только мертвой. Мы все были так потрясены и напуганы, что какое-то время я с трудом понимала, что было сказано или сделано. Затем кто-то говорит - я до сих пор не знаю, кто: "Где мисс Катерон?" Никто не ответил. Человек снова спрашивает: "Где мисс Катерон?" Я думаю, это напугало Хупера. Он обернулся и сказал, что пойдет за ней. Он ушел - мы ждали. Через некоторое время он вернулся с ней, и мы все посмотрели на нее. Она была почти так же похожа на мертвую женщину, как и сама миледи. Я никогда раньше не видела такого выражения ни на одном лице - ее глаза казались затуманенными. Казалось, она почти не понимала, что говорит или делает, и, казалось, ничуть не удивилась. Хупер сказал ей: "Мне послать за сэром Виктором?" Она ответила все тем же ошеломленным тоном: "Да, пошлите за сэром Виктором, и за доктором, и за полицией немедленно". Она дрожала, как от озноба, когда говорила это. Она сказала, что больше ничего не может сделать, оставила нас и вернулась в свою комнату. Именно тогда я впервые вспомнила о кинжале. Могу поклясться, что он лежал на столе рядом с книгой, когда миледи заснула; когда я посмотрела, книга все еще была там, но кинжал исчез".
   Окровавленный кинжал, найденный полицейским, был предъявлен и сразу же опознан свидетелем.
   - Это он - я держала его в руке сто раз и видела его с ней. О, миледи... миледи... моя дорогая леди!
   Вид окровавленного оружия, казалось, совершенно выбил свидетеля из колеи. Она разразилась истерическими рыданиями, которые ничто не могло успокоить. Был уже полдень, и суд объявил перерыв до двух часов.
   Затем снова вызвали Джейн Пул, и она возобновила свое важное свидетельство в том же быстром, повествовательном, связном стиле, что и раньше.
   "Я ужасно переживала из-за убийства, и не против признаться, что у меня были свои подозрения. Я сказала себе: "Я буду присматривать за мисс Инес", и я делала это, как могла. Она оставалась в своей комнате почти весь следующий день. Ближе к ночи сэра Виктора свалила дикая лихорадка, похожая на бред, и мисс Инес пошла с леди Хеленой посидеть с ним и посмотреть. Я наблюдала за дверью комнаты сэра Виктора. Не знаю почему, но мне показалось, что я чего-то ждала. Около девяти или чуть позже, когда я стояла в одном конце коридора в тени, я увидела, как открылась дверь и вышла мисс Инес. Она огляделась по сторонам, чтобы убедиться, что путь свободен, затем накинула шаль на голову и очень быстро пошла в противоположный конец, спустилась вниз и вышла через боковую дверь. Я последовала за ней. Шел дождь, и было очень темно; сначала я потеряла ее среди деревьев. Затем я услышал свист и увидела высокого мужчину, курящего сигару, рядом с ней. Было слишком темно, чтобы разглядеть его лицо; я могла только разглядеть, что он был очень высоким. Они разговаривали шепотом, и из-за шума дождя и шелеста деревьев я сначала не могла разобрать, о чем они говорили".
   - На самом деле, миссис Пул, - заметил коронер в этот момент, - об этом можно только сожалеть. Похоже, подслушивание - ваша сильная сторона.
   - Не думаю, чтобы подслушивание в таком деле было вредно, - угрюмо возразила миссис Пул. - Если вы не хотите, чтобы я повторила то, что подслушала, я не буду этого делать.
   - Повторите то, что вы слышали, если это имеет отношение к этому делу.
   "Первые слова, которые я услышала, произнесла мисс Инес. Она дала ему что-то - деньги, подумала я, и она сказала: "Теперь уходи и никогда не возвращайся. Твой приход, несомненно, причинил достаточно зла". Я не смогла расслышать его ответ. Он взял то, что она ему дала, а мисс Инес, как всегда, разразилась страстными словами: "Как ты смеешь так говорить, негодяй, которого мне стыдно называть братом. Если бы не ты, она была бы жива и здорова - думаешь, я этого не знаю? Уходи! Живое или мертвое, я больше никогда не хочу видеть твое лицо".
   Сенсация в суде [писал "Чесхолмский курьер"], когда свидетель повторил эти слова, была чем-то неописуемым. Низкий, сердитый шепот пробежал от губ к губам; даже коронер побледнел.
   - Свидетель, - сказал он, - будьте осторожны! Вы под присягой, помните это. Как вы можете точно помнить то, что слышали, слово в слово?
   - Разве такие слова можно забыть? - возразила Джейн Пул. - Я знаю, что я под присягой; я принесу пятьсот клятв в этих словах, если хотите. Это - те самые слова, которые произнесла мисс Инес Катерон. Она называла его своим братом. Она сказала, что, если бы не он, она была бы жива сегодня ночью. Затем он нырнул в лес и исчез, а она вернулась в дом. С тех пор я ни с кем об этом не говорила. Я записала эти слова, когда вернулась. Вот запись.
   Она протянула коронеру листок бумаги, на котором было написано то, что она повторила.
   - Я знала, что мне придется поклясться в этом, поэтому записала их, чтобы не забыть. Но у меня хорошая память, и я бы их не забыла.
   Свидетельницу подвергли жесткому перекрестному допросу, но ничто не могло поколебать ее показаний.
   - Окно комнаты, где было совершено убийство, - сказала она, - выходило на лужайку и цветник - любой мог войти через него. Нож лежал на столе рядом.
   Затем был вызван доктор Дейн и дал свои медицинские показания. Предъявленный ему кинжал мог нанести рану, которая стала причиной смерти леди Катерон. По его мнению, был нанесен всего один удар, который пронзил сердце. Смерть, должно быть, наступила мгновенно. Должно быть, удар нанесла сильная, уверенная рука.
   Был вызван полицейский, нашедший кинжал, и он дал показания о том, что тот был обнаружен в зарослях вечером, последовавшим за убийством.
   Мисс Катерон была следующей и последней вызванной свидетельницей. При звуке ее имени послышалось низкое, зловещее шипение, сразу же было сурово пресеченное коронером.
   "Вошла мисс Катерон, - писал "Курьер", - бледная как мрамор и выглядящая такой же бесстрастной. Ее большие темные глаза оглядели переполненный зал, и воцарилась мертвая тишина. Молодая леди дала свои показания ясно и кратко - совершенно спокойным тоном.
   "В пятницу вечером, о котором идет речь, у нас с покойной леди Катерон произошло недоразумение. Это была моя вина. Я сделала замечание, которое ранило ее, и она ответила, сказав, что я должна покинуть "Катерон Ройалз" завтра. Я так же сердито ответила, что не стану этого делать, и вышла из комнаты. Оставшись одна, я начала сожалеть о своих поспешных словах. Я некоторое время обдумывала этот вопрос и, наконец, решила вернуться и извиниться. Я вернулась в детскую и обнаружила, что леди Катерон крепко спит. Я не стала ее беспокоить и сразу же вышла из комнаты. На пороге я столкнулась с нянькой Пул. Мне всегда не нравилась эта женщина, и я резко заговорила с ней, приказав ей уйти. Полчаса спустя, когда я сидела в своей комнате одна, Хупер, дворецкий, поднялся и сказал мне, что миледи убита. Я, естественно, была шокирована и напугана. Я спустилась вместе с ним и увидела ее. Я едва знала, что делать; я была ошеломлена и сбита с толку внезапностью столь ужасной катастрофы. Я велела дворецкому послать за сэром Виктором, за семейным врачом и полицией. Я не знала, что еще можно сделать. Я не могла оставаться в комнате, потому что вид крови всегда вызывает у меня слабость и тошноту. Я удалилась в свою собственную комнату и оставалась там до прибытия леди Хелены Повисс".


* * * * *

  
   Был один факт, который "Чесхолмский курьер" не зафиксировал, касающийся показаний мисс Катерон - формальная, сдержанная манера, в которой они были даны, как у человека, который повторяет хорошо выученный урок наизусть.


* * * * *

  
   Когда она закончила, коронер осмелился задать несколько вопросов.
   - В ночь, последовавшую за убийством, мисс Катерон, вы встретили в саду, после наступления сумерек, мужчину. Вы не возражаете против того, чтобы сказать нам, кем был этот человек?
   - Возражаю, - надменно ответила мисс Катерон. - Решительно возражаю. Я рассказала все, что должна была рассказать об этом убийстве. Что касается моих личных дел, я не буду отвечать ни на какие дерзкие вопросы ни сейчас, ни в будущем.
   Затем мисс Кэтрин разрешили удалиться. Присяжные провели совещание, и было предложено отложить расследование на несколько дней, пока не будет обнаружен Хуан Катерон.

*****

   В одной из комнат "Митры" мисс Катерон стояла с леди Хеленой, сэром Роджером Кендриком и несколькими другими сочувствующими и возмущенными друзьями. Было сказано очень мало - но сказать было особенно нечего. Все чувствовали, что над головой девушки собирается темная, ужасная туча. Она собралась раньше, чем они ожидали.
   Они задержались на несколько минут, ожидая результатов расследования, когда вошел констебль с ордером, подошел и легонько тронул мисс Катерон за плечо.
   Леди Хелена издала сдавленный крик; сэр Роджер шагнул вперед; молодая леди слегка отшатнулась. Констебль снял шляпу и заговорил:
   - Очень сожалею, мисс, но это мой болезненный долг. У меня ордер от сквайра Смайли, мирового судьи, на ваш арест по подозрению в умышленном убийстве.
  

ГЛАВА XI. "ЗВОНИТЕ В КОЛОКОЛА! ПУСТЬ ИЗВЕСТЯТ О ТРАУРЕ!"

  
   Три дня спустя длинная и величественная процессия медленно проследовала через большие ворота под высокой нормандской аркой, неся к сводам Катерона тело Этель, последней леди Катерон.
   Долгий и печальный церемониал! Только вчера, казалось, этот скорбный, колокол звенел приветственным звоном; только вчера, горели огни, в воздух взлетали шляпы, приветствуя галантного мужа и прекрасную жену. Арендаторы сэра Виктора никогда и вполовину так не гордились им, как тогда, когда он привел к ним свою жену низкого происхождения. Казалось, только вчера весь приход видел ее, идущую по этому самому проходу, в бледных струящихся шелках, с самым милым лицом, на какое когда-либо светило солнце, опирающуюся на руку своего счастливого молодого мужа; и вот теперь ее отнесли мертвую - предательски убитую - в открытый склеп Катерона и уложили ее спать вечным сном рядом с высокородными дамами семьи, которые уже упокоились там.
   "Все люди равны на поле и под ним", - сказал однажды один известный аристократ. Этель Добб, дочь лондонского мыловара, заняла свое место среди мертвых дочерей графов и маркизов, наконец-то равная им по божественному праву великого уравнителя, Смерти.
   Аристократы и люди низкого происхождения, все были едины в одном. Сраженная во сне, в своем собственном доме - глубокий ропот, похожий на ропот разгневанного моря, пробегал среди них, когда они говорили об этом.
   Кто совершил это деяние? - девушка, заключенная в Чесхолмскую тюрьму, или ее негодяй брат? Они хорошо его помнили - как Измаила в старину, он настроил против себя каждого, будучи зачинщиком каждой браконьерской драки или ограбления курятника, каждого злодеяния, совершенного в Чесхолме. И брат, и сестра ненавидели миледи - Инес Катерон за то, что она отняла у нее возлюбленного, Хуан Катерон за то, что он сам ее потерял. После сэра Виктора он был законным наследником. Если бы малыш умер или с ним что-нибудь случилось, он мог бы однажды подписаться "сэр Хуан".
   Это удача, утверждали чесхолмские сплетники, что медсестра Пул забрала ребенка, иначе кинжал, который пронзил мать, нашел бы свой путь к сердцу ребенка. Из толпы на кладбище к Небесам взмывал стон, проклинающий подлого убийцу спящих женщин, сотня разгневанных сердец клялась отомстить за это преступление, если этого не сделает закон.
   - Коронер позволил бы молодой леди сбежать, - сказал один из них. "Посмотрите, как пренебрежительно он обошелся с миссис Пул. Если бы Смайли не выдал ордер, она бы уехала на континент и скрылась.
   - Почему они не найдут Хуана Катерона? - спросил другой. - Они говорят, что ищут его - почему же тогда они его не находят? Убийцы в наши дни не убегают так легко - закон находит их, если хочет найти. Прошло семь дней с тех пор, как было совершено убийство, а о нем до сих пор нет ни слуху, ни духу.
   - Когда его найдут, ни он, ни его сестра не смогут сбежать. Если закон позволит им очиститься, этого не сделаем мы. Время, когда происхождение могло прикрывать преступление, слава Богу, прошло. Пусть они висят так же высоко, как Аман, - они этого заслуживают. Я буду первым, кто потянет за веревку.
   День ото дня это чувство становилось все сильнее и ожесточеннее по отношению к брату и сестре. Пресловутая любовь англичанина к "честной игре", казалось, на этот раз была забыта. Милосердные доводы закона, согласно которым каждый человек считается невиновным до тех пор, пока его вина не будет доказана, оказались слишком снисходительны, чтобы к ним прислушивались. Брат убил ее - сестра помогала и подстрекала. Пусть их обоих повесят - таков был народный глас Чесхолма - повешение было слишком хорошо для них.
   - Как она восприняла свой арест - она всегда была гордой, как Люцифер, и надменной, как дочь герцога? - спрашивали любопытные горожане.
   Она восприняла это очень спокойно, как будто ожидала этого. Когда леди Хелена и сэр Роджер пришли в ужасе при ее аресте, она сохраняла полное самообладание. На ее губах даже появилась легкая, грустная улыбка.
   - Дорогая тетя Хелена, дорогой сэр Роджер, - сказала она, - здесь нечему удивляться. Не мешайте этому человеку; он всего лишь выполняет свой долг. Я знала, что это произойдет. Я ожидала этого с самого начала. Это будет неприятно на время - результата я не боюсь. В наши дни, когда так много виновных сбегают, маловероятно, что невиновные будут наказаны. Позвольте мне спокойно уйти с этим человеком, тетя Хелена; я, - краска боли пробежала по ее лицу, - я не хочу, чтобы слуги... Я не хочу, чтобы чернь видела меня.
   Она протянула руку своей тете и старому другу своей тети.
   - До свидания, тетя Хелена, - сказала она задумчиво. - До свидания, сэр Роджер. Я знаю, ничто из того, что они могут выдвинуть против меня, не поколеблет вашей веры в меня. Надеюсь, вы оба будете часто навещать меня и сообщать мне новости о бедном Викторе. Только - я имею в виду, когда он поправится - не говорите ему об этом - не надо, я умоляю. Это не принесет пользы - это может причинить ему вред. Прощайте - передайте от меня привет дяде Годфри. Тетя Хелена, не расстраивайтесь так, я этого не вынесу.
   - Ты думаешь, я отпущу тебя одну? Нет, я пойду с тобой в тюрьму, если эти одурманенные негодяи будут упорствовать в том, чтобы отправить тебя туда. Но, о, здесь, должно быть, какая-то ошибка - это слишком ужасно. Сэр Роджер, вы можете что-нибудь сделать? Великие Небеса! мысль о том, что Инес Катерон будет помещена в Чесхолмскую тюрьму, как обычная преступница, невыносима!
   - Сэр Роджер ничего не может сделать, - ответила Инес, - закон должен действовать своим чередом. Давайте покончим с этой болезненной сценой - давайте прекратим ее немедленно. - Она невольно вздрогнула. - Чем скорее это закончится, тем лучше.
   Она снова пожала руку сэру Роджеру. У дверей стояла коляска - старый баронет подсадил дам внутрь и стоял с непокрытой головой, пока они не скрылись из виду. Они подъехали к квадратному, мрачному, черному зданию под названием тюрьма Чисхолм, стоявшему в центре мощеного четырехугольника. Мисс Катерон провели в камеру. Тюремщик когда-то был слугой в семье Повиссов, и он пообещал устроить мисс Инес настолько удобно, насколько это было допустимо в данных обстоятельствах.
   Оказавшись в унылой комнате за закрытой и запертой тяжелой дверью, леди Хелена внезапно упала на каменный пол перед своей племянницей и подняла руки.
   - Инес, - сказала она, - во имя Небес, услышь меня! Ты защищаешь кого-то - виновного - ты видела, как он совершил это деяние. Говори! Спаси себя - пусть страдают виновные. Кто он такой, чтобы ты погибла ради него? Он всегда был злым и виноватым - забудь, что в ваших венах течет одна кровь - говори и спасайся. Пусть тот, кто виновен, пострадает за свое собственное преступление!
   Мягкие сентябрьские сумерки проникали в комнату. Бледная вспышка заката косо пробилась сквозь зарешеченное окно и упала на лицо Инес Катерон. Она стояла посреди комнаты, ее сцепленные руки свободно свисали перед ней, на лице было неописуемое выражение.
   - Бедный Хуан, - устало сказала она, - не будь к нему слишком строга, тетя Хелена. Никто из нас никогда не был слишком мягок с ним, когда он поступал неправильно, хотя у него, возможно, не такое плохое сердце. Если от него придет какое-нибудь письмо к вам, для меня, ничего не говорите об этом - принесите его сюда. Я не думаю, что его схватят; он может петлять, как заяц, он привык к тому, что на него охотятся. Я надеюсь, он уже далеко в море. В остальном мне нечего сказать - нечего. Я могу жить опозоренной и умереть преступницей, если понадобится, но даже десять тысяч позорных смертей не могут заставить меня сказать хоть на одно слово больше, чем я решу произнести.
   Сдавленные рыдания леди Хелены наполнили комнату.
   - О, дитя мое! дитя мое! - воскликнула она. - Что это за безумие, выгораживать недостойного!
   - Никакого трагического конца не будет. Меня будут судить судом присяжных и оправдают. Они не могут привлечь меня к ответственности. Косвенные доказательства Джейн Пул могут показаться очень убедительными в ушах судьи Смайли, но они не могут служить основанием для сурового приговора большого жюри. Видите ли, этого недостаточно даже для коронера. Заключение будет худшим из возможных исходов, но вы облегчите это. Потом, когда все закончится, я покину Англию и вернусь в Испанию, к народу моей матери. Я знаю, они примут меня с радостью. Уже темнеет, тетя Хелена, прошу вас, не задерживайтесь здесь дольше.
   Леди Хелена встала, на ее лице застыло выражение спокойной, упрямой решимости.
   - Позаботьтесь о бедном Викторе и присматривайте за ребенком. Вы же знаете, он теперь последний из Катеронов. Не позволяйте никому приближаться к Виктору, кроме миссис Марш, и предупредите ее, чтобы она не говорила о моем аресте - шок может убить его. Я хотела бы... я хотела бы, чтобы в прошлом я относилась к ней более доброжелательно. Я чувствую, что теперь никогда не смогу простить себя.
   - Тебе лучше не говорить так много, Инес, - сказала ее тетя почти холодно. - Нас могут подслушать. Я не стану притворяться, будто понимаю тебя. Тебе лучше знать, заслуживает ли этого тот, ради кого ты идешь на эту жертву, или нет. Спокойной ночи, мое бедное дитя, увидимся завтра рано утром.
   Губы леди Хелены сжались в жесткую линию решимости, слезы высохли, и она поехала обратно в "Катерон Ройалз". К этому времени уже сгустилась тьма - сгустилась вместе с черными, быстро плывущими облаками и холодным свистящим ветром. Два или три огонька, тут и там, мерцали вдоль высокого фасада старого особняка, теперь действительно ставшего домом траура. Под его крышей было совершено отвратительное, загадочное убийство - под его крышей лежал его смертельно больной хозяин. А за виновного негодяя, который устроил это разрушение, Инес Катерон должна была страдать от тюремного заключения, подозрений и пожизненного позора.
   Ее первым действием было уволить Джейн Пул, медсестру.
   - В "Катерон Ройалз" мы держим слуг, а не шпионов и осведомителей, - властно сказала она. - Идите к миссис Марш - то, что вам причитается, она заплатит немедленно. Вы сразу же должны покинуть "Катерон Ройалз".
   - Я не боюсь, миледи, - заявила Джейн Пул, вскинув голову. - Люди узнают, почему мне отказали, и у меня будет много мест. Я знала, что потеряю свое положение из-за того, что скажу правду, но я не первая, кто пострадал за доброе дело.
   Леди Хелена унеслась прочь, пренебрегая любым ответом. Она поднялась в комнату сэра Виктора - ночник едва горел, ее заполняли скорбные тени. Верная сиделка терпеливо сидела у кровати.
   - Как он? - спросила его тетя, склонившись над ним.
   - Почти так же, ваша светлость - все время в каком-то оцепенении, мечется и непрерывно бормочет. Я не могу разобрать ничего из того, что он говорит, кроме имени Этель. Он повторяет его снова и снова так, что у меня разрывается сердце, когда я это слышу.
   Это имя, казалось, достигло притупленного слуха бредящего человека.
   - Этель, - сказал он устало. - Да-да, я должен пойти и забрать Этель домой. Я хочу, чтобы Инес ушла - ее черные глаза наводят страх - они следуют за мной повсюду. Этель - Этель - Этель! - Он пробормотал это имя мечтательно, нежно. Внезапно он приподнялся в постели и дико огляделся. - Что привело сюда Хуана Катерона? Этель! отойди от него. Как ты посмела встретиться с ним здесь одна? - Он схватил леди Хелену за запястье и посмотрел на нее измученными, налитыми кровью глазами. - Он когда-то был твоим возлюбленным - как он посмел прийти сюда? О, Этель, ты не бросишь меня ради него! Я люблю тебя - я не могу жить без тебя - не уходи. О, моя Этель! моя Этель! моя Этель!
   Он откинулся на кровать с каким-то всхлипывающим криком, от которого слезы потекли из глаз добросердечной сиделки.
   - Он продолжает в том же духе постоянно, миледи, - сказала она, - и это ужасно утомительно. Всегда Этель. Ах, это ужасно!
   - Хупер будет дежурить с тобой сегодня вечером, Марта, - сказала леди Хелена. - Миссис Марш сменит вас завтра. Никто посторонний не должен приближаться к нему. Я посмотрю на малыша, прежде чем вернуться домой. Я вернусь сюда завтра рано утром, и мне не нужно говорить вам, чтобы вы были очень бдительны! Я знаю, что вам не нужно напоминать об этом.
   - Вам действительно не нужно этого делать, миледи, - печально ответила женщина. - Я была горничной его матери и много раз нянчила его на руках, маленького беловолосого младенца. Я буду настороже, миледи.
   Леди Хелена оставила ее и поднялась в ночную детскую. Ей пришлось пройти мимо комнаты, где разыгралась трагедия. Она вздрогнула, проходя мимо. Она нашла маленького наследника "Катерон Ройалз" спящим в своей кроватке, охраняемого теперь младшей медсестрой - старшей нянькой, ставшей ею вместо уволенной миссис Пул.
   - Хорошо заботься о нем, няня, - было последним наказом леди Хелены, когда она наклонилась и поцеловала его со слезами на глазах, - бедный маленький ягненок остался без матери.
   - Я буду охранять его ценой своей жизни, миледи, - твердо ответила девушка. - Ему не причинят вреда.
   Леди Хелена вернулась в Повисс-Плейс к своему выздоравливающему мужу, и на сердце ее лежал тяжелый камень.
   "Если бы я не послала за Виктором той ночью - если бы я оставила его дома, чтобы защитить его жену, этого, возможно, никогда бы не случилось, - подумала она с раскаянием. - Он никогда бы не оставил ее одну и без защиты, спать у открытого окна на холодном ночном воздухе".
   Среди множества занятий, среди собственного огромного горя она нашла время написать мистеру Доббу и его жене трогательное письмо. Они приехали, чтобы увидеть свою мертвую дочь, и снова уехали. Она была вычеркнута из их жизни - поднята намного выше их, - и даже после смерти они не собирались претендовать на нее.
   Теперь, когда похороны закончились, Инес в тюрьме, суматохе и волнению пришел конец, - кто опишет ужасную тишину, воцарившуюся в старом доме. Воцарилась жуткая тишина - слуги говорили шепотом и крались из комнаты в комнату - красная тень Убийства лежала на всемо. А наверху, в темной комнате, лежал сэр Виктор, пребывая между жизнью и смертью.
  

ГЛАВА XII. ПЕРВЫЙ ФИНАЛ ТРАГЕДИИ

  
   Через восемь дней после похорон леди Катерон произошло несколько событий, которые довели бурлящее волнение Чесхолма до точки кипения - события, о которых говорили в течение многих последующих лет у камина коттеджа и у очага поместья.
   Первым из них был допрос мисс Катерон перед полицейским судьей и ее заключение в тюрьму до суда присяжных. Судья, перед которым предстала молодая леди, был тем же самым, кто выдал ордер на ее арест, - человеком, который, вероятно, окажет ей небольшую услугу из-за ее молодости, красоты или ее положения. На самом деле последнее делало его вдвойне ожесточенным; он был яростным ненавистником "надутой аристократии". Теперь, когда один из ее представителей оказался в его власти, он был полон решимости позволить миру в целом и Чесхолму в частности увидеть, что ни положение, ни богатство не могут стать защитой от преступлений.
   Она заняла свое место на скамье подсудимых, бледная, гордая, презрительная. Она окинула взглядом темное море угрожающих лиц, заполнивших зал суда, со спокойными надменными глазами - внешне невозмутимая. Ее немногие друзья тоже были там - действительно немногие, потому что почти все верили, что если и не ее рука нанесла удар, то, по крайней мере, она была пособницей своего брата. Были вызваны многие, кто мог поклясться, что она ненавидела миледи; как она использовала любую возможность, чтобы оскорблять и раздражать ее; как снова и снова миледи заставали плачущей, ибо у нее разрывалось сердце после удара хлыстом жгучего языка мисс Инес. Она любила сэра Виктора - она яростно ревновала его к жене - в ее жилах текла горячая испанская кровь, у нее был страстный нрав, который ни перед чем не останавливался. Джейн Пул была там, более ожесточенная, чем когда-либо, - более смертоносная в своих доказательствах. Хупер был там, и его неохотно вымогаемые показания свидетельствовали против нее. Разбирательство длилось два дня. Инес Катерон была вновь отправлена в тюрьму, чтобы предстать перед судом по обвинению в убийстве на следующих судебных заседаниях.
   Второй факт, заслуживающий внимания, заключался в том, что, несмотря на усилия чесхолмской полиции, несмотря на лондонских детективов, никаких сведений или вестей о Хуане Катероне найти не удалось. Он исчез, как если бы земля разверзлась и поглотила его.
   Третий факт заключался в том, что сэр Виктор Катерон достиг критической стадии своей болезни и благополучно ее преодолел. Лихорадка медленно, но неуклонно отступала. Сэру Виктору предстояло не умереть, а "снова взвалить на себя бремя жизни" - тяжкое бремя, в то время как его жена, которую он так нежно любил, спала в подвалах Чесхолмской церкви.
   Четвертый факт заключался в том, что малолетний наследник Катеронов был перевезен из "Катерон Ройалз" в Повисс-Плейс, чтобы воспитываться под бдительным присмотром и заботой своей двоюродной бабушки, леди Хелены.
   Вечером того дня, когда Инес Катерон была предана суду, почта принесла леди Хелене письмо. Почерк, явно измененный, был незнакомым, и все же что-то в нем заставило ее сердце затрепетать. Она разорвала конверт; в нем лежал другой. Для нее самой было всего три строчки.
  

* * * * *

  
"ДОРОГАЯ ЛЕДИ Х.,
   Если вы позволите негодяю такое фамильярное отношениях к вашему в высшей степени уважаемому именем, я обращаюсь к вам... под прикрытием, согласно приказу. Х. К."


* * * * *

  
   Конверт был запечатан. Леди Хелена уничтожила свой собственный, а на следующий день поехала в тюрьму вместе с другим. Она обнаружила, что ее племянница достаточно удобно устроилась в кресле, читая, и, если не считать того, что она похудела и побледнела, выглядела лишь немного хуже обычного. Все, что можно было сделать, чтобы ей было удобно, было сделано. Не говоря ни слова, старшая женщина протянула письмо - не говоря ни слова, младшая взяла его. Она повернулась к окну и прочитала его краткое содержание.
   "Слава Небесам!" - услышала ее тетя.
   - Могу я взглянуть, Инес? Что он говорит? Он придет сюда, чтобы...
   - Придет сюда! - Темные глаза девушки смотрели на нее с серьезным удивлением: - Конечно, нет. Я рада сообщить, что он в безопасности и находится вне их досягаемости.
   - Он оставляет тебя здесь страдать вместо себя, и ты благодаришь за это Небеса! Инес Катерон, ты самая вопиющая... Отдай мне эту записку!
   Инес улыбнулась, протягивая ее. Ее тетя подняла свой двойной монокль и прочитала:
   "НА БОРТУ "ТРЕХ КОЛОКОЛОВ", БЛИЗ ПЛИМУТА, окт.--.
   "ДОРОГАЯ И.: Как видишь, я ускользнул от сыщиков. Я замаскировался так, что поставил бы в тупик самого Фуше, и вот я здесь. Через двадцать минут мы снимемся с якоря и отправимся в Вест-Индию. Я читал газеты, и мне жаль видеть, что они взяли тебя под подозрение. Инес! Я больше ничего не могу сказать, но имей в виду, если бы я подумал, что они могут тебя арестовать, я бы вернулся и признался во всем. Я бы так и сделал, клянусь Небом. Может быть, я и негодяй, но я не такой негодяй, как обо мне думают.
   Я знаю, что баронет слег с мозговой лихорадкой. Если он сорвется с крючка, между мной и титулом останется только юноша. Предположим, он тоже сорвется с крючка, тогда я стану полноправным баронетом! Но, конечно, он этого не сделает. Я всегда останусь невезучим нищим. Ты можешь написать мне на борт "Трех колоколов" на Мартинике и сообщить, как идут дела в Англии. Х."
  

* * * * *

  
   Румянец - глубокий гневный румянец окрасил лицо леди Хелены Повисс, когда она закончила читать это холодное послание. Она смяла его в руке, как будто это была гадюка.
   - Трус! подлец! И все это ты терпишь из-за бессердечного автора этого наглого письма, Инес Катерон. Я приказываю тебе - говори. Расскажи, что ты знаешь. Пусть виновный негодяй, которого ты называешь братом, пострадает за свое собственное преступление.
   Инес посмотрела на нее тем суровым, надменным взглядом, который она бросала на толпу в зале суда.
   - Хватит, леди Хелена! Вы не знаете, о чем говорите. Я уже говорила вам раньше; все, что я должна была сказать, я сказала на дознании. Нет смысла повторять об этом. Будь что будет, я больше не скажу ни слова.
   И, глядя на ее строгое, решительное лицо, леди Хелена поняла, что она не изменит своего решения. Она разорвала письмо, которое держала в руках, на мельчайшие кусочки и завернула их в носовой платок.
   - Я сожгу их, когда вернусь домой, но я никогда больше не хочу слышать его имя. Ради тебя, - понизив голос, - мы должны спасти тебя вопреки твоей воле. Ты никогда не предстанешь перед судом присяжных.
   Мисс Катерон с тоской посмотрела на запертое на засов и зарешеченное окно.
   - Я хотела бы спастись, - устало сказала она, - любой другой ценой, кроме того, чтобы говорить. Когда-то я думала, что скорее умру, чем решусь сбежать, - двухнедельное заключение все меняет. Спасите меня, если сможете, тетя Хелена - я умру, если снова столкнусь с этой ужасной толпой.
   Ее голос замер в сдавленном рыдании. Она была очень храброй, но содрогнулась от тошнотворного страха и отвращения, вспомнив мрачные, мстительные лица, безжалостные глаза, которые смотрели на нее вчера со всех сторон.
   Два дня спустя леди Хелена и начальник Чесхолмской тюрьмы уединились и о чем-то беседовали. На столе между ними лежал подписанный чек на семь тысяч фунтов.
   Тюремщик сидел, нахмурив брови, с озабоченным, встревоженным лицом. Он много лет был слугой в семье леди Хелены. Ее влияние обеспечило ему его нынешнее положение. У него была больная жена и большая семья, и семь тысяч фунтов были огромным искушением.
   - Вы ничем не рискуете, - говорила леди Хелена взволнованным шепотом, - и вы получаете все. Вас обвинят не в чем ином, как в небрежности при исполнении вашего долга. Вы можете потерять свою должность. Очень хорошо, забудьте о ней. Вот вам семь тысяч фунтов. За всю свою жизнь, оставаясь в тюрьме, вы никогда не накопили бы половину или четверть этой суммы. Вы можете переехать в Лондон; положитесь на мое влияние, и я обеспечу вам там лучшее положение, чем здесь. И о, подумайте о ней - молодой, невинной - подумайте, какой была ее жизнь, подумайте, какой ей теперь суждено быть. Она невиновна - я клянусь в этом. У вас есть собственные дочери примерно ее возраста - подумайте о них и уступите!
   Он протянул руку и решительно ответил:
   - Не говорите больше ничего, миледи. Хорошо это или плохо - я сделаю это.
   В номере "Чесхолмского курьера", вышедшем четыре дня спустя, содержался абзац, вызвавший сильнейшее волнение во всем городе. Мы цитируем его:
  

* * * * *

   "ПОБЕГ МИСС ИНЕС КАТЕРОН ИЗ ЧЕСХОЛМСКОЙ ТЮРЬМЫ - НИКАКИХ СЛЕДОВ ЕЕ НЕ НАЙДЕНО - ПОДОЗРЕВАЕТСЯ В НЕЧЕСТНОЙ ИГРЕ - ТЮРЕМЩИКУ УГРОЖАЕТ ТОЛПА".


* * * * *

   "Рано утром во вторник младший тюремщик, войдя в камеру мисс Катерон с завтраком, обнаружил, к своему удивлению и ужасу, что она пуста, а его заключенная сбежала.
   Расследование показало, что решетки на окне были аккуратно пропилены и сняты. Веревочная лестница и друг, совершенно очевидно, сделали все остальное. Мужчина мгновенно поднял тревогу. Главный тюремщик, похоже, в такой же растерянности, как и его подчиненный, но подозревают именно его. В юности он жил в семье Повиссов, и его подозревали в сильной привязанности к заключенной. Он говорит, что вчера вечером, как обычно, навестил мисс Катерон во время своего обхода и не увидел ничего плохого или подозрительного ни в решетках, ни в молодой леди. Это была очень темная ночь, и, без сомнения, ее побег был осуществлен достаточно легко. Если и требовались какие-либо доказательства вины заключенной, то ее бегство от правосудия, несомненно, доказывает это. Друзьям мисс Катерон с самого начала было разрешено посещать ее и приносить ей то, что они выбрали, - результат можно увидеть сегодня. Полиция, как нашего города, так и мегаполиса, усердно работает. Есть надежда, что их труды будут более успешными в случае с сестрой, чем в случае с братом.
   Главный тюремщик, как говорят, будет уволен со своего поста. Без сомнения, в денежном отношении это сейчас ему безразлично. Сегодня утром он один раз появился на улице и чуть не подвергся нападению толпы. Пусть этот побег будет тщательно расследован, и пусть все причастные будут наказаны".
   Побег вызвал еще более сильное и гневное возбуждение, чем убийство. Чернь была в ярости. Не каждый день молодая леди из верхних десяти тысяч предстает перед нижними десятью миллионами в популярном образе убийцы. В последнее время они были удостоены таких богатых и сенсационных разоблачений светской жизни, любви, ревности, ссор, убийства. Их жертва была в безопасности в их руках; они будут судить ее, осудят, повесят и научат аристократию, закон - это игра, в которую могут играть двое. И вот! в час их триумфа она выскальзывает у них из рук и, подобно своему виноватому брату и пособнику, спасается бегством.
   Город Чесхолм был в ярости. Если бы тюремщик показал свое лицо, ему грозила опасность быть разорванным на куски. Все прекрасно понимали, что случилось - его подкупили. Глубокой ночью этот человек и его семья отряхнули пыль Чесхолма со своих ног и отправились прятаться в оживленном мире Лондона.
   Прошло три недели. Октябрь, с его теплыми днями и морозными ночами, прошел. По-прежнему не было найдено никаких следов беглянки. Все мастерство чиновников города и страны было поставлено в тупик хитростью женщины. Инес Катерон могла бы улететь вместе с ласточками умирающего лета.
   Первая неделя ноября принесла еще одно откровение. Сэр Виктор Катерон покинул "Катерон Ройалз", а также леди Хелена, сквайр, ребенок, няня, Повисс-Плейс. Все они направлялись на юг Франции за бодростью и здоровьем молодого баронета. "Катерон Ройалз", на попечении миссис Марш и мистера Хупера, а также двух слуг, получавших жалованье, остался в тишине и унынии, с крысами и дурной славой, под осенним дождем и ветром. Комната трагедии была заперта, обреченная остаться "под запретом" навсегда.
   Итак, на данный момент "трагедия "Катерон Ройалз"" закончилась. Брат и сестра бежали от своей вины, от правосудия, от мести. Этель, леди Катерон, лежала со сложенными руками и запечатанными губами в мрачном старом склепе, а на пергаменте и памятнике в Чесхолмской церкви были записаны ее имя и возраст - не более. Так что на данный момент все закончилось.
  

ЧАСТЬ II

ГЛАВА I. МИСС ДАРРЕЛЛ

   Это была неделя непрерывных дождей - вся сельская местность промокла насквозь. Стоял март месяц, после необычно суровых января и февраля наступило "мягкое время", дождь лил или непрерывно капал с неба дымчатого цвета, состояние земли можно было описать только одним словом - "слякоть". Весна была близка после ужасно суровой зимы - мокрая и грязная, с ужасными восточными ветрами и унылым моросящим дождем.
   Даже если бы вы обыскали всю береговую линию между Мэном и Флоридой, вы не смогли бы найти более унылого, грязного и скучного маленького городка, чем Сэндипойнт, штат Массачусетс. Это было неряшливое место, скорее деревня, чем город, состоящее в основном из одной длинной улицы, заполненной каркасными домами ослепительно белого цвета, с красными дверями и зелеными ставнями. Полдюжины претенциозных "магазинов", здание школы, одна или две церкви, ратуша и три гостиницы составляли общественные здания. За Сэндипойнтом простирался "первобытный лес"; перед Сэндипойнтом расстилалось его единственное украшение - яркое, широкое море.
   Сегодня оно не выглядело ни ярким, ни широким, - оно было размыто в сером влажном тумане; прибой обрушивался на берег с глухим рокотом; лес на заднем плане казался черным и унылым, а дороги - кто может описать состояние дорог в Сэндипойнте? Хуже всего было то, что погода не проявляла никаких признаков улучшения, никаких признаков прояснения. Новые часы, недавно установленные на ратуше Сэндипойнта, пробили десять утренних часов. Все население Сэндипойнта, возможно, было мертво и похоронено, потому что на улице Независимости не было заметно никаких признаков жизни. Все двери и окна были печально закрыты - бродячая, облезлая собака оказалась единственным живым существом, бродившим по улице.
   Или - нет! кроме собаки, там была девушка, почти такая же неуклюжая, как и ее четвероногий спутник. Девушка лет восемнадцати, шедшая под дождем и испытывавшая дискомфорт, не имея даже зонтика, чтобы защитить себя. Она вышла из самого уродливого из всех уродливых зданий, ближайших к морю, и шла небрежной походкой, не пытаясь избежать какой-нибудь необычно глубокой лужи. Она шла прямо - темноволосая, мрачного вида девушка в поношенном черном платье, красно-черной клетчатой шали, старой черной фетровой шляпке с тусклыми красными цветами, давно испорченной дождем или ветром.
   И все же, она была хорошенькой девушкой - очень хорошенькой девушкой. Возьмите Венеру Целестис, поставьте ее на грязную дорогу во время ливня, оденьте ее в потрепанную черную альпаку, выцветшую шаль и ужасную плохую шляпку, - и что тогда вы сможете сказать о своей богине, кроме того, что она не плохо выглядящая молодая женщина? Мисс Эдит Даррелл в настоящее время была именно такова. Более того - она выглядела мрачной и кислой; очевидно, ее внешний вид очень мало беспокоил ее этим унылым мартовским утром. И все же, если бы вы увидели ее, эти большие черные мрачные глаза, эти почти классически правильные черты лица, это неопрятное обилие черновато-каштановых волос, вы невольно подумали бы: "Какой красивой могла бы быть эта девушка, если бы она только причесалась, надела чистое платье и не была в плохом настроении!"
   Она высокая и стройная - даже сейчас в ней присутствует какая-то гибкая грация - у нее красивые ноги и руки. Она - брюнетка самого ярко выраженного типа, с кожей, похожей на кремовый бархат, чуть тронутой на обеих зрелых щеках персиковым румянцем, с губами, похожими на вишни. Вы знаете, - даже не видя, как она смеется, - что у нее очень белые зубы. Сегодня утром она ни в коей мере не склонна со смехом показывать свои белые зубы. Она неуклонно идет к месту назначения - одному из "магазинов", где продаются продукты. Лавочник с улыбкой приветствует ее бодрым: "Доброе утро, мисс Даррелл! Кто бы мог подумать, что я увижу вас в таком отвратительном настроении? Могу я что-нибудь сделать для вас сегодня?"
   - Если бы вы ничего не могли для меня сделать, мистер Вебстер, - отвечает мисс Даррелл не очень приветливым тоном, - вряд ли вы увидели бы меня в своем магазине сегодня утром. Дайте мне один фунт чая, один фунт кофе, три фунта коричневого сахара и четверть крахмала. Положите их в эту корзину, и я заберу ее, когда буду возвращаться домой.
   Она снова выходит под дождь и направляется в торговый центр, где продаются галантерейные товары, ботинки и туфли, шляпы и посуда. Молодой человек с песочного цвета волосами, с песочного цвета усами и склонностью краснеть, бросается вперед при виде нее, краснея до самых корней волос.
   - Мисс Даррелл! - восклицает он в каком-то восторге. - Кто бы мог подумать? Так рано утром и без зонтика! Как поживают ваши папа и мама, ваши братья и сестры?
   - Мои папа и мама, мои братья и сестры, конечно, здоровы, - нетерпеливо отвечает молодая леди, как будто это не в порядке вещей, чтобы что-то беспокоило ее семью. - Мистер Дулиттл, мне нужно шесть ярдов ткани для кухонных полотенец, три пары обуви для детей и два с половиной ярда ленты каменного цвета для шляпки миссис Даррелл. И побыстрее.
   Было совершенно очевидно, что румянец и волнение молодого мистера Дулиттла вызваны появлением мисс Даррелл. "Никаких объяснений", - было ясно написано на ее мрачном лице и нетерпеливых губах. Итак, мистер Дулитл отрезал шесть ярдов, были выбраны три пары обуви, самая каменная из каменных лент, покупка была перевязана и оплачена.
   - Мы не видели вас на вечеринке сквайра Уиппла вчера вечером, мисс Эдит, - робко рискнул мистер Дулитл с сильным "восточным" акцентом. - Мы отлично поужинали и хорошо провели время.
   - Вы не могли меня там видеть, мистер Дулитл, и я не думала, что вы окажетесь там. Убийственная живость вечеринок в Сэндипойнте, красота Сэндипойнта и его отвратительная погода примерно на одном уровне; но вечеринки, если уж на то пошло, самые мрачные из трех.
   С этими словами юная леди вышла, холодно кивнув на прощание. Оставалось выполнить еще одно поручение - на этот раз для нее самой. Она отправилась на почту, и даже старый почтмейстер расплылся в приветливой улыбке при виде своей посетительницы. Было очевидно, что в хорошем настроении, мисс Даррелл, несомненно, была любима в округе.
   - Письма для вас? Ну, да, мисс Эди, думаю, что есть. Посмотрим. Мисс Эдит С. Даррелл, Сэндипойнт, Массачусетс. Это для вас, и, как я вижу, снова из Нью-Йорка. Ах! Я надеюсь, что никто из этих парней из Йорка не приедет сюда, чтобы увезти самую красивую девушку в городе.
   Он протянул ей письмо. На мгновение ее смуглое лицо озарилось жадным румянцем; когда она взяла письмо, но он тут же исчез. Оно было надписано паутинным девичьим почерком, запечатано голубым воском и сентиментальной французской печатью с девизом.
   - От Трикси, - сказала она себе под нос, - я была уверена, что оно будет от... Вы уверены, что это все, мистер Мерривезер? Я ожидала другого.
   - Конечно, и несомненно, мисс Эди. Жаль вас разочаровывать, но это все. Не обращайте внимания, моя дорогая, он напишет со следующей почтой.
   Она быстро отвернулась, положив письмо в карман. На ее лице снова появилось то, что казалось обычным выражением мрачности и недовольства.
   "Он такой же, как и весь остальной мир, - с горечью подумала она, - с глаз долой, из сердца вон. Я была дурой, думая, что он будет помнить меня долго. Удивляюсь, что Беатрикс берет на себя труд писать в это умершее заживо место. Одно совершенно ясно - она не будет делать это долго".
   Она вернулась за своими свертками и отправилась в обратный путь. Мистер Дулитл вызвался проводить ее, но она отказалась от его услуг. Сквозь дождь, по грязи, мокрая, замерзшая, девушка оставила уродливый город позади и вышла на пустынную дорогу, которая вела к морю. Еще пять минут, и она увидела свой дом - заброшенный дом на утесе, унылый и голый. Одна тропинка вела к нему, другая - к пляжу внизу. В тот момент, когда ей нужно было повернуть на одну из них, мисс Даррелл остановилась и мрачно посмотрела на дом.
   - Если я пойду туда, - пробормотала она, - она заставит меня подшить полотенца, или подровнять шляпку, или приготовить пудинг на ужин. Сегодня день стирки, и я знаю, что это значит в нашем доме. Я не пойду - лучше остаться под дождем; полотенца и серая шляпка могут отправляться к черту, и моя благословенная мачеха вместе с ними, если до этого дойдет.
   Она резко повернула и пошла по тропинке направо. На полпути вниз она оказалась возле своего рода выступа в скале, частично защищенного от дождя зарослями елей. Усевшись на него, - серое море бросало брызги почти ей в лицо, - она вытащила письмо, сломала печать и прочитала:
   "НЬЮ-ЙОРК, 13 марта 18...
   ДОРОГАЯ ДИТИ: - Всего полчаса назад я вернулась домой с великолепного бала, самого великолепного за всю зиму, и прежде чем хоть один лучик его блеска исчезнет из моего легкомысленного ума, позвольте мне сесть и рассказать вам все о нем, если смогу.
   Бал состоялся в доме Де Ройтера, в честь их выдающихся английских гостей, леди Хелены Повисс из Повисс-Плейс, Чешир, и сэра Виктора Катерона из "Катерон Ройалз", Чешир. Как величественно звучат эти названия! Само мое перо дрожит, когда пишет эти патрицианские имена. Леди Хелена. О, Дити! как, должно быть, восхитительно быть "миледи"!
   Вы спрашиваете, что я надела? Ну, моя дорогая, я надела прекрасный зеленый шелк - газово-светло-зеленый, вы знаете, под белым тюлем, весь в петельках с длинными веточками ландышей и трав; то же самое - в моих волосах, и только одна розовая, наполовину распустившаяся роза. Костюм не очень оригинальный, скажете вы? Да, я знаю это, но, видите ли, единственная красота, на которую может претендовать бедняжка Трикси, - это сносный бело-розовый цвет лица и приличная копна светло-каштановых волос. Так что я справилась с этим - все говорят, что я действительно выглядела очень хорошо, и - не списывайте это на тщеславие, дорогая - глаза джентльменов это подтвердили. Я танцевала всю ночь, и, о, восторг! три раза с баронетом. Я не могу сказать много о его умении танцевать, но он восхитителен, очарователен. Может ли баронет быть другим? Он говорит с тем восхитительным английским акцентом, которому невозможно подражать или описать - он очень молод, я бы сказала, лет двадцати трех, и действительно (в этом светловолосом английском стиле) очень красив. У него очень светлые волосы, большие, красивые, близорукие голубые глаза, и он носит монокль. Так вот, я думаю, что монокль сам по себе выглядит красиво. Вы спрашиваете, почему они оказались в Нью-Йорке? Леди Хелене для ее здоровья было рекомендовано морское путешествие, и ее племянник сопровождает ее. Леди Хелена не молода и не красива, как вы можете себе представить, а светловолосая, толстая, шестидесятилетняя, я бы сказала, британская матрона. Она дочь покойного маркиза Сент-Олбанса и вдова, ее муж умер некоторое время назад. И они безмерно богаты. БЕЗМЕРНО, Дити! Столицы не могут воздать ей должное. И, конечно, все юные леди прошлой ночью были без ума от молодого баронета, О, Дити, если бы он только влюбился в меня - в МЕНЯ и сделал меня леди Катерон, думаю, я просто умерла бы от чистого экстаза (это слово правильно написано?) как невеста лорда Берли в той истории. Представьте, что вы читаете об этом в газетах:
   "... числа преподобным Неким Неким при содействии и т. д. и т. д. в резиденции отца невесты, сэра Виктора Катерона, баронета из "Катерон Ройалз", Чешир, Англия, Беатрикс Марии Стюарт, единственной дочери Джеймса Стюарта, эсквайра, банкира с Пятой авеню, Нью-Йорк..."
   Дити, подумайте об этом! От этого у меня кружится голова, и случаются более странные вещи. На следующей неделе мне исполняется двадцать лет, мама устраивает большую вечеринку, будут леди Х. и сэр В. Я собираюсь надеть розовый шелк, а папа вчера прислал домой набор жемчуга от Тиффани, за который он дал 1000 долларов. Если розовый шелк и жемчуг не привлекут его, то есть еще один проект. Дело в том, что леди Х. и сэр В. отправляются домой в первую неделю мая, и мы отправляемся с ними на одном корабле. Я говорю: мы - папа, мама, Чарли и я. Разве это не прекрасно? Если бы вы приехали, вы могли бы написать книгу о наших несчастьях и неудачах. Я думаю, это будет не хуже "Семье Додд за границей". Серьезно, Эдит, дорогая, я бы хотела, чтобы вы поехали с нами. Это жгучий позор, что вы должны быть похоронен заживо в этом убогом Сэндипойнте, с вашим умом, вашими достоинствами, красивой внешностью и всем остальным. Если я выйду замуж за баронета, Дит, я возьму вас с собой в Англию, и вы будете жить счастливо до самой смерти.
   Я намеревалась рассказать вам о бале Де Ройтера и - продолжаю. Весь Нью-Йорк был там - давка была ужасной, музыка - превосходной, ужин - божественным! Сэр Виктор так любит нас, американцев; но тогда кто может не любить нас? О, это была очаровательная зима - вечеринки где-нибудь каждый вечер. У меня был самый красивый костюм для катания на коньках, из фиолетового бархата, атласа и горностая - словами не передать.
   Звон! Часы внизу бьют пять, и "над пустынными городскими улицами загорается серый рассвет". Как говорит леди Макбет: "В постель - в постель!" С бесконечной любовью и бесконечными поцелуями, всегда ваша.
   БЕАТРИКС".
   Она закончила письмо - оно упало ей на колени, ее большие темные глаза безучастно смотрели на холодное, серое, избитое дождем море. Это была та жизнь, к которой она стремилась, о которой молилась, о которой мечтала, жизнь, за которую она бы отдала половину лет своей жизни. Балы, оперы, розовые шелка и жемчуга, киоски и карусели Ярмарки тщеславия. Она жаждала их, как слепой жаждет зрения. Она тосковала по "залам ослепительного света", изысканным блюдам, фиолетовому бархату и горностаям с тоской, которую невозможно описать словами. Она была молода и красива; она бы подошла к этой жизни так, как эта жизнь подходила ей. Природа создала ее для этого, а Судьба забросила ее сюда, в самый унылый из всех унылых прибрежных городов.
   Дождь хлестал по ее непокрытой голове, холодный ветер дул в лицо - она не чувствовала ни того, ни другого. Ее сердце было полно смятения, бунта, невыразимой горечи.
   Отец Беатрикс Стюарт был кузеном ее покойной матери. Почему Беатрикс была выбрана среди избранных Маммоны, а Эдит осталась влачить "жизнь среди низших"? Она сидела здесь, пока тянулись минуты, письмо лежало смятым у нее на коленях, губы были сжаты в линию от тупой боли. Слава мира, пурпур и тонкое полотно жизни, - ее сердце жаждало этого с необычайной тоской, но все, что дала ей жизнь, - это ужасная нищета, выполнение поручений в поношенных шляпках и галошах ее мачехи, сквозь дождь и грязь, и прислуживание таким людям, как Сэм Дулитл. Она смотрела глазами, полными страстного отчаяния, на темное, бурное море.
   - Если бы у меня только хватило смелости, - произнесла она сквозь стиснутые зубы, - прыгнуть туда и покончить с этим. Когда-нибудь я это сделаю - или убегу. Мне все равно, что со мной будет. Ничего не может быть хуже такой жизни - ничего.
   Она выглядела опасной, как ей и казалось, - опасной для себя и других и готовой на любой отчаянный поступок. Сидя там, она была так поглощена своими мрачными мыслями, что не услышала шагов, спускавшихся по каменистой тропинке позади нее. Внезапно две руки в перчатках закрыли ей глаза, и мягкий мужской голос пропел куплет:
   "Разбивайся, разбивайся, разбивайся
   О холодные серые камни, море!
   Хотел бы я, чтобы язык мой мог произнести
   Мысли, которые возникают в моей голове".
   - Хотел бы я, чтобы мой язык мог высказать мысли, которые возникают в моей голове, касающиеся молодых леди, которые сидят на камнях под дождем. Могу я спросить, мисс Даррелл, это ваше любимое развлечение - сидеть здесь и терпеть дождь? И разве в Сэндипойнте нет сумасшедших домов, если они позволяют таким людям, как вы, разгуливать на свободе?
   Она вскочила на ноги и встала перед ним, у нее перехватило дыхание, глаза расширились.
   - О! - воскликнула она, задыхаясь, - это Чарли!
   Она протянула обе руки, выражение ее лица изменилось - ее глаза сияли как звезды.
   - Чарли, мисс Даррелл, но если бы это был Человек с Луны, вы вряд ли выглядели бы более потрясенной. А теперь, - если я осмелюсь предложить столь деликатную головоломку, - сколько времени прошло с тех пор, как вы потеряли рассудок? Если вам когда-нибудь было что терять, потому что вы сидите здесь в такую ужасную погоду, промокнув до нитки?
   Он держал ее за обе руки и смотрел на нее, пока говорил - молодой человек лет двадцати пяти, с серыми глазами и каштановыми волосами, хорошо выглядящий и хорошо одетый, с той неописуемой непринужденностью и по моде, которая присуща "золотой молодежи" Нью-Йорка.
   - Вы не говорите, что рады меня видеть, Дити, и вы действительно выглядите необычайно озадаченной. Не могли бы вы положить конец моему мучительному ожиданию по этому поводу, мисс Даррелл, дружески поцеловав меня?
   Он сделал вид, что сам собирается поцеловать ее, но Эдит отстранилась, смеясь и слегка покраснев.
   - Вы знаете, что Гретхен говорит Фаусту: "Люби меня так сильно, как тебе нравится, но никаких поцелуев, это вульгарно". Я согласна с Гретхен - это вульгарно. О, мистер Стюарт, какой это сюрприз! Я только что читала письмо от вашей сестры, и она ни словом не обмолвилась о вашем приезде.
   - По той простой причине, что она ничего не знала об этом, когда было написано это письмо. Дайте мне взглянуть на вас, Дити. Что вы делали с собой с тех пор, как я ушел, если превратились в тень? Но, возможно, ваш вид - естественный и неизбежный результат моего ухода?
   - Без сомнения. Жизнь, естественно, была бы невыносимой без вас. Но что бы я ни потеряла, мистер Стюарт, совершенно очевидно, что вы не утратили самой поразительной черты вашего характера - вашего самомнения.
   - Нет, - ответил молодой человек, - мои добродетели столь же долговечны, сколь и многочисленны. Могу я спросить, как получилось, что я вдруг стал "мистером Стюартом", будучи последние два года "Чарли" и "дорогой кузен Чарли"?
   Мисс Даррелл слегка рассмеялась и снова слегка покраснела.
   - Я читала письмо Трикси, и оно наполняет меня ужасным почтением к вам и всей семье Стюартов. Как я могу осмелиться обращаться просто Чарли, к кому-то столь удачливому, как закадычный друг баронета?
   - Ах! - безмятежно заметил мистер Стюарт. - Трикси прислала вам целую груду исписанных листов, не так ли? Вы действительно от первой до последней буквы читаете бесконечные послания этого бедного ребенка? Я даже не знаю, чем восхищаться больше: гением, который может написать двадцать страниц - пустых - или терпением, которое читает каждое слово. Клянусь, это письмо посвящено сэру Виктору - от даты до подписи. Ну да, мисс Даррелл, я знаю баронета, и он очень большой молодец и голубой бриллиант чистой воды. Кстати о родословной, если хотите. Катерон из Катерона был при Альфреде Великом. Он очень удачливый молодой человек, и почему боги выбрали его в качестве получателя своих милостей, а меня оставили в покое, - это проблема, которую я не могу решить. Он баронет, у него больше тысяч в год и больше домов в большем количестве округов, чем вы, с вашими ограниченными знаниями арифметики, могли бы сосчитать. У него светлая кожа, в этом отношении он являет собой печальный контраст с вами, моя бедная Эдит; у него зарождающиеся бледно-рыжие бакенбарды, у него английский акцент, и он идет по жизни в оксфордском костюме и круглой фетровой шляпе. Он очень хороший парень, и он мне нравится. Нужно ли мне сказать больше?
   - Больше было бы излишним. Если он вам нравится, милорд, этим все сказано. А леди Хелена?
   - Леди Хелена - тяжеловесная и почтенная матрона в черных шелках, кружевах Шантильи и перьях марабу, которая отягощала бы шестнадцать вас и шестнадцать меня, и которая поклоняется земле, по которой ходит ее племянник. Она - дочь маркиза и сама по себе пэрисса. Подумайте об этом, бедная, маленькая, полуцивилизованная девочка-янки, и покраснейте, вспомнив, что у вас нет предков. Но зачем я трачу свое дыхание и время на эти подробности, когда Трикс уже изложила их, потратив кубический фут бумаги. Мисс Даррелл, вы можете быть русалкой или келпи, - я верю, что такие молодые люди существуют в вечной ванне с душем, но я с сожалением сообщаю вам, что я смертен, - очень смертен, - подвержен простудам и удручающим приступам гриппа. В настоящий момент мои лакированные ботинки протекают; одежда, которую я ношу под этим серым пальто, пропитана влагой, и маленькие струйки дождевой воды стекают по пояснице. Вы ухаживали за мной во время одной длительной осады лихорадки и озноба - если вы не особенно хотите ухаживать за мной во время другой, возможно, нам лучше выбираться отсюда. Хотя, конечно, вы можете оставить это предложение без внимания - мне это безразлично.
   Эдит рассмеялась и повернулась, чтобы уйти.
   - Поскольку для меня это ни в коем случае не безразлично, я переношу заседание в палату представителей. Нет, спасибо, мне не нужна ваша рука. Это не фешенебельная сторона Бродвея, в четыре часа летнего дня. Я говорю об этом так, как будто я тама была - я, которая никогда в жизни не была дальше Бостона и, судя по нынешнему состоянию дел, никогда не будет.
   - В таком случае, - сказал мистер Стюарт, - очень опрометчиво и преждевременно судить по нынешним обстоятельствам; причина моего визита сюда заключается в том, чтобы... Мисс Даррелл, вам не приходит в голову спросить, в чем может заключаться причина моего визита?
   - Охота, - быстро ответила мисс Даррелл.
   - Охота в марте. Святые Небеса, нет!
   - Тогда - рыбалка.
   - Рыбалка - это восхитительный отдых у журчащего ручья, в жаркий августовский день, но в этом месяце и в такую погоду! Для юной леди из Массачусетса, Дити, я должен сказать, что ваше образование в области догадок позорно забыто. Нет, я пришел в поисках чего-то лучшего, чем рыбалка или охота - я пришел за вами.
   - Чарли!
   - У меня где-то есть ее записка, - сказал Чарли, шаря по карманам, пока они шли, - если она не растаяла под дождем. Нет, вот она. Трикс, случайно, не упоминала о планируемой поездке отца и матери в Европу?
   - Да. - Ее глаза были жадно прикованы к его лицу, губы приоткрыты; она затаила дыхание. - О, Чарли! что вы имеете в виду?
   Под наплывом эмоций, она забывает о формальности и снова становится естественной и дружелюбной.
   - Ах! Я снова Чарли. Вот записка. Поскольку это ваш здоровый и освежающий обычай читать письма под дождем, мне вряд ли нужно предлагать вам вскрыть и прочесть это письмо.
   Вряд ли! Она вскрыла его и быстро прочитала, с пылающими щеками и быстро бьющимся сердцем.
  

* * * * *

  
   "МОЯ ДОРОГАЯ ЭДИТ, мистер Стюарт и я, Чарльз и Беатрикс, предполагаем посетить Европу в мае. От моего сына я узнала, что вы хорошо владеете французским и немецким языками и были бы бесценны для нас в путешествии, помимо удовольствия, которое доставит нам всем ваше общество. Если вы считаете, что шестьсот долларов в год достаточная компенсация за ваши услуги, плюс оплата всех ваших расходов, мы будем рады, если вы прибудете (под надлежащим женским надзором) с Чарли. Я надеюсь, что это окажется приемлемым для вас, и что ваш отец позволит вам приехать. Преимущества зарубежной поездки принесут неоценимую пользу такой образованной и талантливой молодой леди, как вы. Беатрикс просит меня добавить, что она никогда не простит вас, если вы не согласитесь.
   С наилучшими пожеланиями мистеру и миссис Даррелл,
   Остаюсь, моя дорогая Эдит,
   Искренне вашей,
   ШАРЛОТТА СТЮАРТ".
  

* * * * *

  
   Она остановилась посреди грязной дороги, в совершенном восторге. Подняла глаза, ее лицо преобразилось - просияло. Поездка в Европу! Франция, Италия, Германия, Швейцария! жизнь в сияющем мире ее грез! Она повернулась к Чарли и, к невыразимому удивлению этого молодого джентльмена, крепко его обняла.
   - Чарли! Чарли! О, Чарли! - это было все, что она могла сказать.
   Мистер Стюарт ответил на это импульсивное объятие с быстротой и теплотой, которые делали ему честь.
   - Я никогда раньше не видел, чтобы письмо моей матери производило такой эффект. Как, должно быть, приятно быть почтальоном. Значит, это "да", Эдит?
   - О, Чарли! как будто это может быть что-то еще? Я в долгу перед вами - я знаю, что это так. Как мне вас отблагодарить?
   - Повторением вашего маленького представления. Нет? Что ж, поскольку ваша мачеха смотрит на нас из окна с выражением искреннего удивления на лице, возможно, это и к лучшему. Вы уверены, что милый старый папочка не откажет?
   - Бедный папа! - Ее сияющее лицо немного омрачилось, - он будет скучать по мне, но нет - он ни в чем не смог бы мне отказать, даже если бы попытался - и меньше всего в этом. Чарли, я благодарю вас - дорогой, лучший кузен, который когда-либо существовал на свете - от всего сердца!
   Она протянула обе руки, ее сердце трепетало от восторга, а в черных глазах стояли слезы. Впервые в жизни Чарли Стюарт забыл о своем легкомыслии и цинизме. Он нежно держал ее за руки и смотрел наполовину с улыбкой, наполовину с состраданием в раскрасневшееся, серьезное лицо.
   - Бедное дитя! - сказал он. - Вы думаете, что мир за пределами этого моря и этих песчаных холмов - это солнечный свет и цвет розы. Что ж, думайте так - это безобидное заблуждение, и оно не продлится долго. Но что бы ни случилось, - сказал он серьезно, - что бы ни принесла эта новая жизнь, вы никогда не будете винить меня, Эдит, за то, что я оторвал вас от старой?
   - Никогда! - ответила она. И она сдержала свое слово. Несмотря на всю печаль - стыд, боль прошедшего времени, она никогда не вернулась бы к прошлой жизни, даже если бы могла, - и она никогда не винила его.
   Они шли дальше в молчании, пока не остановились у дверей уродливого унылого дома, который Эдит Даррелл в течение восемнадцати лет называла домом, но который ей больше никогда не суждено было так назвать. Вы вряд ли узнали бы ее - такую яркую, такую красивую в то мгновение, когда Надежда окрылила ее - улыбка на ее губах, ее глаза, как темные бриллианты. Что касается Чарли, то он наблюдал за ней с каким-то естественным любопытством.
   - Когда я должна быть готова? - тихо спросила она его у двери.
   - Чем скорее, тем лучше, - ответил он.
   Затем она открыла дверь и вошла.

ГЛАВА II. НОЧЬ В СНЕГУ

   Однажды снежной февральской ночью, всего два года назад, Эдит Даррелл и Чарльз Стюарт встретились впервые - встретились очень странно и романтично.
   Прежде чем рассказать об этой необычной первой встрече, позвольте мне сообщить, что мать Эдит Даррелл была урожденной мисс Элеонорой Стюарт, дочерью богатого нью-йоркского торговца, которая в начале своей карьеры влюбилась в красивого бухгалтера своего отца Фредерика Даррелла, сбежала с ним и с тех пор была отвергнута своей семьей навсегда. За этим последовали десять лет тяжелой борьбы с нищетой и слабым здоровьем, а затем однажды она в последний раз поцеловала мужа и маленькую дочь, и устало вышла из борьбы. Конечно, мистер Даррелл через год или два снова женился, чтобы иметь кого-то, кто присматривал бы за его домом и маленькой Эдит, а также за всем остальным. Миссис Даррелл N 2 во всех отношениях была полной противоположностью миссис Даррелл N 1. Она была бойкой маленькой женщиной с пронзительными черными глазами, острым носом, шафрановым цветом лица и языком, похожим на разделочный нож. Фредерик Даррелл по натуре был слабым, беспомощным человеком, но она заставила даже его вести судорожный образ жизни. Он владел тремя живыми языками и двумя мертвыми.
   - Если вы не можете поддержать свою семью своими руками, мистер Даррелл, - огрызнулась его жена, - поддержите ее своей головой. В мире есть много молодых людей, готовых изучать французский и немецкий, греческий и латынь, если они смогут изучать их с разумной скоростью. Дайте объявление для этих молодых людей, а я позабочусь о них, когда они придут.
   Он подчинился, идея оказалась удачной, молодые люди пришли, миссис Даррелл поселила их и ухаживала за ними, мистер Даррелл обучал их классике и языкам. Эдит росла, точно виноградная лоза. Со временем добавилось еще пять маленьких Дарреллов, и старая проблема, которую вся математика, которую он знал, не могла когда-либо решить, - как свести концы с концами, - оказалась такой же сложной, как и прежде. Относительно своей дочери он чувствовал это больше всего. На пятерых шумных мальчиков, которые называли миссис Даррелл "ма", он смотрел сквозь очки со страхом и дрожью. Свою красивую дочь он любил всем сердцем. Родственники ее покойной матери принадлежали к плутократии Нью-Йорка, но даже память о покойной Элеоноре, казалось, совершенно стерлась из их памяти.
   Однажды сырым февральским днем, за два года до этого мартовского утра, Эдит Даррелл отправилась пешком из Милфилда, большого промышленного города, расположенного в пяти милях от Сэндипойнта, домой. Утром ее отвезла соседка, чтобы купить новое платье; в полдень она пообедала со знакомой и, когда часы Милфилда пробили пять, отправилась домой пешком. Она была отличным ходоком; она хорошо знала дорогу; она крепко сжимала в руках талисман от холода или усталости, - новое платье, - и, думая о том, как хорошо будет выглядеть в нем в следующий четверг на вечеринке, беспечно шла вперед. Дул резкий ветер, темное небо низко нависло над черной замерзшей землей, и не успела мисс Даррелл пройти первую милю, как начали кружиться огромные пушистые снежные хлопья. Она в смятении подняла глаза - снег! Она не рассчитывала на это. Ее путь лежал по холмам и вниз по долинам, тропинка была отличной, твердой и протоптанной, но шел снег - а ночь быстро приближалась. Что ей делать? Благоразумие шептало: "Поверни назад"; нетерпение и уверенность юности в себе кричали: "Иди вперед", - и Эдит шла вперед.
   Это была самая одинокая пятимильная прогулка, какую вы могли бы совершить в августовский полдень. Но подумайте, что это должно было случиться ненастным февральским вечером. Она была не совсем одна. Дон Сезар, домашняя собака, большой английский мастиф, трусил рядом с ней. Через большие промежутки времени, по проселочным дорогам и через поля, между Милфилдом и Сэндипойнтом стояли около полудюжины жилых домов - но и все. Быстрее, быстрее летели белые кружащиеся хлопья; началась настоящая февральская снежная буря.
   Опять же - должна ли она повернуть назад? Она сделала паузу на полминуты, чтобы обдумать этот вопрос. Если бы она это сделала, ее отца ждала бы бессонная ночь ужаса. Страха она не испытывала; она была очень храброй маленькой женщиной, а в том, чтобы бросить вызов буре и идти дальше, была какая-то изюминка приключения. Она откинула назад свои вьющиеся кудри, чуть плотнее завязала капюшон, поплотнее закуталась в плащ, весело свистнула Дон Сезару и пошла дальше.
   - В лексиконе молодежи нет такого слова, как "отступить", - весело сказала она, поглаживая лохматую голову Дона. - Вперед, дон Сезар, мой храбрый и верный пес! - Дон понимал по-французски; он лизнул руку своей хозяйки и потрусил впереди.
   "Разве я могу сбиться с пути, когда меня сопровождает Дон? - подумала она. - Какая же я дура. Я заставлю маму Даррелл приготовить мое новое платье и примерю его сегодня вечером, прежде чем лягу спать".
   Она шла смело и бодро, время от времени насвистывая и разговаривая с Доном Сезаром. Еще одна миля осталась позади, спустилась ночь, белая от кружащихся снежинок. Все, что она могла сейчас сделать, это пробиваться сквозь шторм, но с каждым мгновением ситуация становилась все хуже. Три мили из пяти еще лежали перед ней. В ее сердце понемногу стала проникать тревога; тропинка затерялась в снегу, и даже Дон вел себя не так, как ей хотелось бы. Летящий снег почти ослепил ее, брести по сугробам было невыразимо утомительно. В ее пользу было только одно обстоятельство - ночь для февраля выдалась мягкой. Она вся светилась теплом, но что, если она заблудится, и будет бродить до утра? Что об ее отсутствии подумал бы папа?
   Она снова резко остановилась. Если бы она могла увидеть свет, то направилась бы к нему, подумала она, и укрылась бы от ночи и бури. Но в белом вихре не было видно никакого света. Правильно это или нет, но ей ничего не оставалось, как идти дальше.
   Что это было? Она снова остановилась - Дон навострил уши. Несомненно, это был крик - крик отчаяния.
   Снова раздался звук, слева, слабый и далекий. Да - без сомнения, это крик о помощи.
   Она не колебалась ни мгновения. Те, кто не знал дороги, и пробовал пройти по этой горной тропинке, на следующий день обычно бывали найдены совершенно замерзшими.
   - Ищи, Дон... ищи, умница! - сказала она и сразу же повернулась в направлении, откуда раздавался крик.
   - Я иду к вам! - громко крикнула она. - Где вы? Отзовитесь.
   - Здесь, - слабо донеслось из-за сугробов. - Здесь, слева.
   Она прокричала в ответ. Снова раздался слабый крик - и все стихло.
   Внезапно Дон остановился. Невозможно было сказать, где они были, но перед ними, распростертая в пушистом сугробе, лежала темная фигура мужчины. Девушка наклонилась в темноте и коснулась холодного лица рукой.
   - Что случилось? - спросила она. - Как вы оказались здесь? Почемы вы лежите?
   В нем оставалось ровно столько жизни, чтобы слабо ответить.
   - Я был на пути в Сэндипойнт - ночь и шторм настигли меня. Я сбился с пути и не удержался на ногах; я поскользнулся и, боюсь, сломал ногу. Я услышал, как вы свистели своей собаке, и попытался позвать вас. Я не думал, что вы - женщина, и сожалею, что из-за меня вы сошли с дороги. Тем не менее, поскольку вы здесь, если вы скажете в ближайшем доме, что... - Он замолчал; в его голосе звучали сонные интонации замерзающего человека.
   Ближайший дом - но где был этот ближайший дом? Этот бедняга замерзнет насмерть за полчаса, если его оставить одного. Что же ей делать? Она на мгновение задумалась. Быстрая и изобретательная, она решила, что делать, - у нее в кармане был маленький блокнот и карандаш. В темноте она вырвала листок - в темноте она написала: "Следуйте за Доном. Торопитесь". Она приколола записку к своему носовому платку, надежно обвязала платок вокруг шеи собаки и обняла ее черную голову.
   - Домой, Дон, домой, - сказала она, - и приведи сюда папу.
   Большие, почти человеческие глаза смотрели на нее снизу вверх. Она оттолкнула его обеими руками, и он с низким рычанием двинулся в путь. В море снега, затерянная в ночи, Эдит Даррелл осталась наедине с замерзающим мужчиной.
   В ее сумке, среди прочих покупок, лежали спички на несколько центов для домашнего потребления. С девичьим любопытством, даже в этот час, желая посмотреть, каков этот мужчина, она чиркнула спичкой и взглянула на него. Спичка вспыхнула в белой темноте на секунду или две, а затем погасла. Но за эти мгновения она увидела лицо, белое, как сам снег, - глаза закрыты, губы сжаты. Она увидела лохматую шубу, меховую шапку и, несомненно, джентльмена.
   - Вы не должны засыпать, - сказала она, встряхивая его. - Вы слышите меня, сэр? Вы не должны засыпать.
   - Да... разве я не должен? - очень сонно спросил он.
   - Вы замерзнете до смерти, если сделаете это. - Она снова встряхнула его. - О, проснитесь, будьте хорошим мальчиком, и постарайтесь не заснуть. Я послала свою собаку за помощью и намерена оставаться с вами, пока она не придет. У вас сильно болит нога?
   - Не очень. Сначала так и было, но мне... хочется спать, и...
   - Говорю вам, вы не должны засыпать! - На этот раз она встряхнула его так сильно, что он все-таки проснулся. - Вы хотите замерзнуть до смерти? Говорю вам, сэр, вы должны проснуться и поговорить со мной.
   - Поговорить с вами? Прошу прощения - это ужасно мило с вашей стороны, что вы остались со мной, но я не могу этого допустить. Вы замерзнете сами.
   - Нет, не замерзну. Со мной все в порядке. Сегодня ночью не так уж и холодно, и если бы вы не сломали ногу, вы бы тоже не замерзли. Хотела бы я что-нибудь для вас сделать. Позвольте мне растереть вам руки - это может помочь вам не заснуть. И, смотрите, я оберну это вокруг ваших ног, чтобы они не соприкасались со снегом.
   А потом - кто сказал, что героическое самопожертвование вышло из моды? - она развернула новое платье и обернула его светящиеся складки вокруг сапог лежавшего человека.
   - Это ужасно мило с вашей стороны, - только и смог повторить он. - Если я выживу, то буду обязан вам жизнью. Я думаю, судя по вашему голосу, вы молодая леди. Скажите мне ваше имя.
   - Эдит.
   - Красивое имя и приятный голос. Не могли бы вы растереть мне и другую руку? Как восхитительно тепло! Я уже начинаю чувствовать себя лучше. Если мы не замерзнем насмерть, меня не будет сильно волновать, как долго это будет продолжаться. Нас найдут, как младенцев в лесу, завтра под сугробами.
   Мисс Даррелл слушала это, произносимое самым сонным, самым мягким тоном, ее карие глаза были широко открыты. Что это был за молодой человек, который делал комплименты, замерзая со сломанной ногой? Для нее это был совершенно новый опыт, и он ее позабавил. Это было приключение, и оно пробудило всю романтику, дремавшую в ее натуре.
   - Вы не из этих мест? - предположила она.
   - Да, я чужак, и, на мой взгляд, совершенно безрассудный, иначе я никогда бы не попытался найти Сэндипойнт в этой проклятой буре. Эдит - вы извините, что я вас так называю, меня зовут Чарли - не было бы лучше, если бы вы оставили меня здесь и ушли за кем-нибудь. Я ужасно боюсь, что вы замерзнете.
   Его забота о ней очень тронула мисс Эдит. Она склонилась над ним с материнской нежностью.
   - За меня бояться нечего. Мне тепло, как я вам уже говорила, и мне нетрудно поддерживать себя в таком состоянии. И если вы думаете, что я могла бы оставить вас или кого-то еще со сломанной ногой умирать, вы сильно ошибаетесь. Я останусь с вами, даже если это продлится до утра.
   Он слабо сжал одну из ее рук в знак благодарности. Это было последнее усилие. Его онемевшая и сломанная конечность ужасно болела, раздался слабый вздох, а затем молодой человек потерял сознание.
   Она в отчаянии склонилась над ним. Ее охватил сильный страх - неужели он мертв, этот незнакомец, который уже заинтересовал ее? Она положила его голову себе на колени, она растирала его лицо и руки в агонии жалости и ужаса.
   - Чарли! - позвала она с чем-то похожим на рыдание. - О Чарли, не умирайте! Проснитесь - поговорите со мной.
   Но холодный и белый, как сам снег, Чарли лежал, немой и безучастный.
   Так прошел час.
   Какой это был час - больше похожий на вечность. Во всей ее последующей жизни - ее гордости и славе, ее падении и позоре - та ночь ярко запечатлелась в ее памяти.
   Она просыпалась много и много раз ночью, в своей теплой постели, от какого-то поразительного сна, в котором она возвращалась в ту ночь, к заблудившемуся в снегопаде Чарли, безжизненно лежащиму у нее на коленях.
   Но помощь была недалеко. Было около девяти часов, когда сквозь мертвенно-белую тишину донесся звук множества голосов. Над холодным блеском зимней ночи вспыхнул красный свет фонарей, Дон Сезар бросился сломя голову через сугробы к своей маленькой хозяйке, с громким и радостным лаем, облизывая ее лицо, руки, ноги. Они были спасены.
   Она откинулась назад, чувствуя тошноту и головокружение, в объятиях отца. На мгновение земля покачнулась, и небо закружилось - затем снова выпрямилась, став прежней. Там были ее отец и трое молодых людей, постояльцев. Они подняли неподвижное тело незнакомца и каким-то образом перенесли его в дом мистера Даррелла.
   Его ступни были слегка обморожены, нога все-таки не сломана, только вывихнута и опухла, и, к облегчению Эдит, он оказался в обмороке, а не мертвым.
   - Не смотри так испуганно, дитя, - раздраженно сказала мачеха своей падчерице, - он не умрет, и в течение следующих трех недель станет мне изрядной обузой. Иди спать - иди - а то ты тоже сляжешь. Одного пациента вполне достаточно.
   - Да, Дити, дорогая, иди, - сказал отец, нежно целуя ее. - Ты храбрая маленькая женщина, ты спасла ему жизнь. Я всегда гордился тобой, но никогда так, как сегодня вечером.
   Выздоровление заняло больше пары недель. Прошло целых пять до того момента, как "мистер Чарли", - они называли его так, - смог передвигаться хотя бы на костылях. Ибо начиналась лихорадка, а иногда и бред; Чарли бредил и метался, и кричал, и говорил, и доводил миссис Фредерик Даррелл почти до безумия своими выходками. Обязанность ухаживать за больными в значительной степени легла на Эдит. Казалось, она восприняла это совершенно естественно. В его "худшие моменты" звук ее мягкого голоса, прикосновение ее прохладной руки могли успокоить его, как ничто другое. Иногда он пел так громко, как только позволяло его ослабленное состояние: "Мы не вернемся домой до утра!" Иногда он звал свою мать; очень часто - "Трикси".
   Кто такая Трикси, думала Эдит, ощущая внутри укол, не поддающийся объяснению; его сестра или...
   В те дни он был очень красив - его большие серые глаза лихорадочно блестели, щеки пылали, каштановые волосы влажно и тяжело падали со лба. Какое это было приключение в целом, думала Эдит, как в романе. Кто он такой? Джентльмен "по манерам и милости Божьей", без сомнения. Его одежда, его белье - все было очень тонким. На одном пальце у него был бриллиант, заставлявший всех видевших его подмигивать, а на заколке рубашки - еще один. Его бумажник был набит зелеными банкнотами, его часы и цепочка, по утверждению мистера Даррелла стоили тысячу долларов. При нем не нашли ни бумаг, ни писем, ни визиток. На его белье имелась надпись "К.С.", свитая монограммой. Они должны подождать, пока он сам не сможет рассказать им остальное.
   Мягкое апрельское солнце заливало его комнату, и, греясь в его лучах, в гостиной или в кресле-качалке сидел "мистер Чарли", бледный и истощенный до самой крайней степени. Он сидел, смотрел на мисс Эдит, усердно копавшуюся в своем цветнике с одним из жильцов, выполнявшим обязанности младшего садовника, и слушал, как мистер Даррелл предлагает ему назвать им свое имя, чтобы они могли написать его друзьям. Молодой человек перевел свои большие томные глаза с дочери снаружи на отца перед собой.
   - Мои друзья? О! в этом нет необходимости. Это очень мило с вашей стороны и все такое, но мои друзья не будут волноваться из-за моего отсутствия и молчания. Они привыкли и к тому, и к другому. На следующей неделе или через неделю я сам им напишу. Я знаю, что, должно быть, ужасно досаждаю миссис Даррелл, но если бы я мог воспользоваться вашей великой добротой и остаться здесь, пока...
   - Мой дорогой юный друг, - тепло ответил мистер Даррелл, - вы, безусловно, останетесь здесь. Что касается миссис Даррелл, вы не доставляете ей никаких хлопот - это Дити, благослови ее Господь, ухаживает за вами.
   Серые мечтательные глаза снова переместились с мистера Даррелла на деловитую фигуру в саду. С раскрасневшимися щеками, сияющими карими глазами, приоткрытыми розовыми губами и смехом, когда она спорила с жильцом на тему цветоводства, она выглядела самой опасной сиделкой для любого молодого человека двадцати трех лет.
   - Я обязан мисс Даррелл и вам всем больше, чем когда-либо смогу отплатить, - тихо сказал он, - это понятно. Я никогда не пытался поблагодарить ее, да и вас тоже - в таких случаях слов недостаточно. Но поверьте мне, я не неблагодарный.
   - Не говорите больше ничего, - поспешно вмешался мистер Даррелл, - только скажите нам, как мы должны обращаться к вам, пока вы остаетесь. "Мистер Чарли" - это не очень удобно.
   - Меня зовут Стюарт; но, в качестве одолжения, могу я попросить вас продолжать называть меня Чарли?
   - Стюарт! - воскликнул его собеседник. - Один из Стюартов, банкиров Нью-Йорка?
   - Да. Моего отца зовут Джеймс Стюарт; вы, наверное, его знаете?
   Лицо Фредерика Даррелла потемнело и стало почти суровым.
   - Ваш отец был кузеном моей жены - матерью Эдит. Вы никогда не слышали, чтобы он говорил об Элеоноре Стюарт?
   - Которая вышла замуж за Фредерика Даррела? Часто. Мой дорогой мистер Даррелл, возможно ли, что вы... что я имею счастье быть вашим родственником?
   - Моей дочери, если хотите - ее троюродной сестре; мне - нет, - сказал мистер Даррелл, наполовину с улыбкой, наполовину с грустью. - Ваш отец и его семья давным-давно отказались от всех моих притязаний - я не собираюсь навязываться им сейчас. Иди... Иди, любовь моя, иди сюда и выслушай кое-какие странные новости.
   Она бросила лопату и вошла, смеясь и сияя, ее волосы растрепались, воротник сбился набок, платье испачкалось, руки не были чистыми, но выглядела, о! такой неописуемо свежей, и светлой, и здоровой, и красивой.
   - Что случилось? - спросила она. - Мистер Чарли пошел и растянул другую лодыжку?
   - Не все так плохо.
   И ее отец рассказал об открытии, которое они сделали вместе. Мисс Дити широко открыла свои яркие карие глаза.
   - Как глава из романа, где каждый оказывается кем-то другим. "Это... это... это... мой собственный, мой давно потерянный сын!" Значит, мы троюродные родственники, а вы - Чарли Стюарт; а Трикси - кто такая Трикси?
   - Трикси - моя сестра. Как случилось, что вы что-то о ней знаете?
   Эдит скорчила гримаску.
   - Ночи, которые я провела - дни, которые я пережила, пытки, которым я подверглась, слушая, как вы кричите "Трикси", свели бы любой менее уравновешенный мозг с ума! Могу я присесть? Копать на солнце и сажать с Джонни Эллисом - это ужасно!
   - Копать на солнце вредно для цвета лица, а сажать с Джонни Эллисом вредно для характера. Я возражаю против обоих этих занятий.
   - Правда? - сказала мисс Даррелл. - Это ведь так важно, возражаете вы или нет. Джонни Эллис полезен, а иногда и приятен. Чарли Стюарт - ни то, ни другое. Если я не могу копать и ссориться с ним, есть ли что-нибудь, что ваша светлость хотела бы, чтобы я делала?
   - Вы можете сесть на эту скамеечку у моих ног - подходящее место для женщины - и почитать мне перед сном. Та книга, которую вы вчера читали вслух, - что это было? О, "Пенденнис"! было довольно забавно - то, что я о ней слышал.
   - Что вы об этом слышали! - возмущенно парировала мисс Даррелл. - Вы правильно сделали, что добавили это. Человек, который мог заснуть, слушая Теккерея, - достоин только презрения! Меня зовет мистер Эллис - мне нужно идти.
   Мисс Даррелл и мистер Стюарт, в его нынешнем состоянии выздоровления, редко встречались, разве что ссорились. Они высказывали друг другу свои мысли с удивительной для слуха освежающей откровенностью.
   - Вы напоминаете мне ту, кого я когда-то очень сильно любил, Дити, - грустно сказал ей Чарли однажды, после необычайно бурной словесной баталии. - На самом деле, единственную, кого я когда-либо любил. Вы тоже похожи на нее - те же волосы и цвет лица, и точно такой же... ах - характер! Ее звали Фидо - она была черно-подпалым терьером - очень похожа на вас, моя дорогая, очень похожа. Ах, эти случайные сходства - жестокие вещи: они вскрывают наполовину зажившие раны и заставляют их снова кровоточить. Фидо встретила безвременный конец - однажды темной ночью она утонула в пруду. Я думал, что пережил это горе, но когда я смотрю на вас...
   Звучная пощечина, от всей души, прервала скорбные воспоминания и вызвала слезы на глазах мистера Стюарта, которые не были слезами скорби по Фидо.
   - Ах вы, негодяй! - воскликнула мисс Даррелл, сверкая глазами. - У меня цвет лица черно-коричневый, не так ли, и характер под стать! Единственное, о чем я сожалею в вашей истории, так это о том, что в пруд упал не хозяин Фидо, а Фидо. Подумать только, я должна дожить до того, чтобы меня называли черно-коричневой!
   Они встречались только для того, чтобы поссориться. Вспыльчивый нрав Эдит постоянно был на взводе. Они поддерживали дом в необычайно оживленном состоянии. Казалось, это вполне устраивало Чарли. Его вывихнутая лодыжка быстро окрепла, плоть и цвет вернулись, мир пока еще не должен был лишиться одного из своих самых ярких украшений. Он изо дня в день откладывал письма своим друзьям, к большому неодобрению мистера Даррелла, который несколько отстал в своих представлениях о сыновнем долге.
   - Нет смысла беспокоиться, - ответил мистер Стюарт с легкой беззаботностью по отношению ко всему земному, которая выглядела для него так естественно. - Плохие шиллинги всегда возвращаются - пусть эта правдивая старая пословица утешит их. Почему я должен беспокоиться о них? Поверьте мне на слово, они не беспокоятся обо мне. Отец поглощен ростом и падением акций, мать по уши погружена в последние вечеринки сезона, а моя сестра только что вышла и поглощена телом и душой в украшениях и нарядах. Они нисколько не ждут меня.
   Примерно в конце апреля мистер Стюарт и мисс Даррелл провели свою последнюю битву и расстались. Он вернулся в Нью-Йорк, в свой собственный мир, и жизнь, застойная и однообразная, вернулась для Эдит Даррелл на прежний уровень.
   Она всегда была застойной и однообразной, но никогда и вполовину не была такой унылой, как сейчас. Что-то вошло в ее жизнь и ушло из нее, что-то яркое, новое и удивительно приятное. Там, где было красивое лицо Чарли, осталась огромная пустота, и внезапно жизнь, казалось, потеряла для шестнадцатилетней девушки свою прелесть. Ею овладело беспокойство. Сэндипойнт и все, что к нему принадлежало, вызывало отвращение. Она хотела перемен, волнения - возможно, Чарли Стюарта, - чего-то определенно отличного от того, к чему она привыкла или, скорее всего, получит.
   Чарли, вернувшись домой, рассказал отцу, и матери, и Трикси о своем приключении, и о девушке, которая спасла ему жизнь. Мисс Беатрикс слушала, сияя от восхищения.
   - Она хорошенькая, Чарли? - задала она, конечно, первый неизбежный женский вопрос.
   - Хорошенькая? - задумчиво ответил Чарли, как будто эта идея пришла ему в голову впервые. - Ну, да-а-а. В каком-то смысле Эдит не так уж плохо выглядит. Было бы очень мило с твоей стороны, Трикс, написать ей письмо, учитывая, что она спасла мне жизнь, и ухаживала за мной, является твоей троюродной сестрой, и все такое.
   Беатрикс не нуждалась в уговорах. Она была порывистой, восторженной молодой женщиной восемнадцати лет, страшно и чудесно пристрастившейся к переписке. Она села и написала длинное, страстное письмо своей кузине. Миссис Стюарт тоже написала ей строчку благодарности, и Чарли, конечно же, написал, и на этом приключение, казалось, подошло к концу. Письма мисс Стюарт были длинными и частыми. Бессвязное послание мистера Стюарта попеременно заставляло ее смеяться и выходить из себя, что было ежедневной потерей для бедной, недовольной Эдит. С тонкой проницательностью, присущей большинству мужчин, он послал ей на ее семнадцатый день рождения набор бирюзы и жемчуга, который сделал ее желтоватый цвет лица отвратительным, или, по крайней мере, настолько отвратительным, насколько что-либо может сделать красивую девушку. Тем летом он на две недели прибыл порыбачить в Сэндипойнт, и в пустыне жизни Эдит внезапно возник оазис. Она и Чарли все еще могли ссориться, и я обязан сказать, что они ссорились при каждом возможном случае и по каждому возможному поводу, но они никогда не были удовлетворены расставанием друг с другом.
   Две недели закончились, рыба была поймана, он вернулся, скучные дни и долгие ночи, готовка, штопка, починка начались снова и продолжались до тех пор, пока безумие не стало бы облегчением. Это была старая история о Спящей красавице, ожидающей принца, который придет и пробудит ее к жизни и любви своим поцелуем. Только в этом случае принц пришел и ушел, оставив Красавицу в дурном настроении.
   Ей было восемнадцать лет, и она устала от своей жизни. И как раз в тот момент, когда отвращение и недовольство приняли ощутимую форму, и она раздумывала между прыжком в залив Сэндипойнт и побегом, пришел Чарли с письмом своей матери. С этого часа началась история жизни Эдит Даррелл.
  

ГЛАВА III. ВЕЧЕРИНКА У ТРИКСИ

   Двух недель хватило для подготовки мисс Даррелл. Запас нового белья, три новых платья, одна шляпка, один весенний саквояж - вот и все.
   Мистер Даррелл согласился - в чем он мог отказать своей любимой? Он согласился, скрывая горькую боль, которой это ему стоило, глубоко в своем спокойном сердце. Это снова была потеря ее матери; нежная страсть и нынешняя миссис Даррелл были двумя фактами, совершенно несовместимыми.
   Миссис Даррелл оживленно помогала в подготовке - по правде говоря, ей не было жаль избавиться от падчерицы, между которой и ей самой шла вечная война. Эдит была плохой работницей; она ходила по грязному дому в своих грязных платьях с видом герцогини. Она оскорбляла жильцов, она надрала уши малолетнему Дарреллу, она дерзила хозяйке дома.
   - Это красноречиво говорит о твоей любезности, Дити, - заметил Чарли, - то сильное рвение и восторг, с которыми все в этом заведении приветствуют твой отъезд. Четыре грязных маленьких Даррелла бегают по коридорам со своим боевым кличем: "Дити уезжает - ура! Теперь мы повеселимся!" Суровое и желтое лицо вашей мачехи сияет блаженством; даже молодые джентльмены, которые здесь живут, учатся греческому и латыни, имеют на лицах выражение сдержанного облегчения, которое рассказывает свою собственную историю изучающему человеческую природу. Ваше благополучие, должно быть, невыразимо дорого для них, Дити, если они так хорошо переносят приближающуюся тяжелую утрату.
   Он сделал паузу. Речь была длинной, а длинные речи в основном утомляли мистера Стюарта. Он откинулся на спину, наблюдая за своей прекрасной родственницей, которая сидела рядом и шила, лениво полузакрыв глаза.
   Ее работа упала ей на колени, слабый румянец выступил на ее смуглом лице.
   - Чарли, - серьезно ответила она, - я не удивляюсь, что вы так говорите - это правда, и никто не чувствует этого больше, чем я. Я - неприятное существо, досаждающая всем эгоистка, праздная, вечно недовольная, убийца радости. Я только удивляюсь, что вы совсем не боитесь брать меня с собой.
   Мистер Стюарт выпрямился, несколько удивленный.
   - Моя дорогая кузина, не будьте такой чрезмерно серьезной. Если бы я думал, что вы отнесетесь к этому серьезно...
   - Давайте хоть раз будем серьезны - у нас впереди вся жизнь для ссор, - сказала мисс Даррелл, как будто ссоры были приятным развлечением. - Иногда я пытаюсь понять, почему я так несчастна - так несчастна в своей нынешней жизни; почему я с таким восторгом приветствую перспективу новой. Я вижу других девушек - во всех отношениях более милых, умных девушек, чем я, и их жизни для них достаточно - повседневная домашняя рутина, которая для меня является самой ужасной тяжелой работой, радует и удовлетворяет их. Должно быть, у меня нет способности к жизни. Осмелюсь сказать, что когда новизна и блеск исчезнут, я в равной степени устану от той жизни, к которой готовлюсь. Для девушек, о которых я говорю, достаточно нового платья, танцев, кавалера и надежды на будущего мужа. Для меня, - никаких ваших саркастических улыбок, сэр - мысль о будущем муже...
   - Только тщеславие и томление духа. Но есть будущий муж. Вы вынуждены признать это, Дити. Интересно, каким он должен быть? Современный сэр Ланселот, обладающий красотой всех богов, храбростью Львиного сердца, луком Честерфилда и кошельком Фортуната. Я попал в точку, не так ли?
   - Нет, сэр, совсем не похоже. Кошелек Фортуната, если хотите - я больше ничего не прошу. Сэры Ланселоты, если они вообще существуют, в основном бедняки, а я не хочу иметь ничего общего с бедняками. Мой брак должен быть чисто деловой сделкой - я давно это решила. У него может быть форма и лицо сатира; ему может быть семьдесят лет, но если он будет стоить миллион или около того, я отброшу свою лучшую вежливость, когда он спросит, и скажу: "Да, и спасибо, сэр". Если бы сам Аполлон опустился передо мной на колени с пустым кошельком, я бы отвернулась от него с жалостью и презрением.
   - Это предназначено для меня, Дити? - спросил мистер Стюарт, приподнимаясь на локте и восхищенно глядя на свое красивое лицо в зеркале. - Потому что, если это так, не волнуйтесь. Предупрежден - значит, вооружен; я не собираюсь делать вам предложение.
   - Я никогда не думала, что вы такой, - сказала Эдит, смеясь. - Я никогда не стремилась так высоко. А также любить какую-нибудь яркую конкретную звезду и так далее, и тому подобное, вроде единственного сына Джеймса Стюарта, эсквайра, прямого потомка принцев Шотландии и банкира с Уолл-стрит. Нет, Чарли, я знаю, что вы сделаете. Вы будете плыть по жизни в течение следующих трех или четырех лет, как вы плыли до настоящего времени, хорошо выглядящим, хорошо одетым, хорошо воспитанным, а затем однажды ваш отец придет к вам и грубо скажет: "Чарльз! (Эдит становится драматичной, и произносит эти слова хриплым мужским голосом.) Вот отец мисс Петролеум, у него полтора миллиона - единственный ребенок - закажи новый костюм, иди и попроси ее выйти за тебя замуж!" И вы посмотрите на него с беспомощным вздохом и пойдете. Ваш отец выберет вам жену, сэр, и вы примете ее, как хороший мальчик, когда вам скажут. Я бы не удивилась, но сейчас, именно для того, чтобы выбрать жену для вас и мужа для Трикси, он и отправляется в эту запланированную поездку в Европу.
   - Вы не удивились бы? Я тоже. Никогда не удивляйся. Таков мой принцип, - бормочет Чарли.
   - За границей, как мне сказали, много титулованной аристократии, готовой посеребрить свои короны союзом с плутократией. Множество леди Джейнс и леди Мэри готовы продать себя тому, кто предложит самую высокую цену.
   - Как Эдит Даррелл?
   - Как и Эдит Даррелл. Все это очень мило - говорить о любви и преданности, и о пустоте жизни без них. Поверьте мне, если у человека много денег, он может обойтись без любви. Я прочитала много романов, но они не вскружили мне голову на эту тему. Из всего, что я прочитала, действительно, я должна думать, что это, должно быть, очень неприятный вид перемежающейся лихорадки. Не люби никого, кроме себя, и ни одно человеческое существо окажется не в силах сделать тебя несчастной.
   - Чувство, истинность которого сравнима только с его... эгоизмом.
   - Да, это эгоистично; и именно ваши насквозь эгоистичные люди получают все лучшее в этом мире. Я эгоистична, честолюбива и бессердечна, и все это отвратительно. Скоро вы сами это поймете.
   - Совершенно ненужное признание, мое дорогое дитя - оно очевидно даже самому тупому наблюдателю. Но теперь, Эдит... Послушайте... Это серьезно, имейте в виду! - Он снова приподнимается на локте и с любопытной улыбкой смотрит в ее мрачно-серьезное, циничное молодое лицо. - Предположим, я безумно влюблен в вас - "безумно влюблен" - правильная фраза, не так ли? - Предположим, я у ваших ног, прохожу через все фазы "приказываю, увещеваю, умоляю" вас выйти за меня замуж - вы бы не сказали "нет", не так ли, Эди? Я вам нравлюсь - не отрицайте этого. Вы знаете, что я вам нравлюсь достаточно сильно, чтобы выйти за меня замуж завтра. Неужели вы откажете мне, из-за моей зависимости от отца и моего пустого кошелька?
   Он взял ее за руку и крепко сжал, несмотря на ее сопротивление.
   - Вы могли бы отказать мне, Эди? - говорит он, обнимая ее за талию. - Я не сентиментален, но я верю в любовь. Придите ко мне! вы бы не... вы не могли бы приказать мне уйти.
   На ее лице появился румянец, - тот прекрасный розовый цвет, который придавал ее смуглому лицу такую красоту, - но она решительно высвободилась и спокойно встретила его наполовину нежный, наполовину веселый взгляд.
   - Я бы так и сделала, - сказала она, - даже если бы вы мне так нравились, что заполнили все мое сердце. Отпустите меня, сэр, и больше никаких глупостей. Я знаю, о чем говорю, и что получается, когда женишься по любви. Примером тому - моя собственная мать; она оставила богатый и роскошный дом, богатых поклонников, все удобства жизни, без которых она не стоит того, чтобы жить, и сбежала с папой. Затем последовали долгие годы нищеты, дискомфорта и болезней. Она никогда не жаловалась - возможно, она даже не была очень несчастна; ее любовь была не из тех, что вылетают в окно, когда бедность входит в дверь, - она просто исчезла, умерла. Что касается меня, то я была недовольна своей судьбой с тех пор, как помню себя, - тосковала по славе и величию этого порочного мира. Есть только один способ, которым они могут когда-либо стать моими - через брак. Если брак не принесет мне счастья, тогда я, Эдит Даррелл, сойду в могилу.
   - Чего, я думаю, вы не сделаете, - ответил мистер Стюарт. - Молодые леди, подобные вам, которые отправляются на поиски - супружеские, с большим количеством здравого смысла, мирских, эгоистичных и корыстных мотивов, как правило, достигают цели. Это достаточно справедливый обмен - столько молодости и приятной внешности за столько тысяч долларов. Я желаю вам всяческих успехов, мисс Даррелл, в вашем похвальном начинании. Хорошо, что мы должны понять друг друга сразу и навсегда, иначе даже у меня когда-нибудь может возникнуть искушение выставить себя дураком. Ваши замечательные советы, моя дорогая кузина, будут бесценны для меня, если мои медлительные шаги по дороге жизни замедлятся. Эдит! где вы научились быть такой суровой, такой мирской, такой - если вы меня простите - такой неженственной?
   - Неженственной? - мечтательно повторила она. - Что ж, возможно, так оно и есть. По крайней мере, я честна - отдайте мне должное за это. Моя собственная тяжелая жизнь научила меня, книги научили меня; я получала уроки, глядя на мою мать и слушая мою мачеху. Я чувствую себя старой в восемнадцать лет - старой и усталой. Я просто одна из тех девушек, которые становятся очень хорошими или очень плохими женщинами, в зависимости от того, как с ними поступает судьба. Еще не поздно отступить, Чарли. Ваша мать легко может найти другую молодую леди для ведения французских и немецких дел. Вы можете сказать ей, что я ей не подхожу, и оставить меня дома.
   - Еще не поздно отступить, - произнес он со своей ленивой улыбкой. - Существует ли вообще такая вещь, как отступление? Что сделано, то сделано. Я не смог бы сейчас без вас, даже если бы попытался. О, не смотрите так встревоженно, я ничего не имею в виду. Вы забавляете и интересуете меня, вот и все. Вы что-то вроде объекта исследования - совершенно не похожи на тех юных леди, к которым я привык. Только - приберегите вашу откровенность для кузена Чарли, он безобиден; не показывайте ее остальному миру. Это может снизить ваши шансы. Даже дряхлые миллионеры не хотят попадать в ловушку, если только шипы не спрятаны в розах. Пойдемте, бросьте это бесконечное шитье, давай прогуляемся по пляжу. Кто знает, когда мы снова увидим закат солнца вместе над классическими водами залива Сэндипойнт.
   Эдит рассмеялась, но поднялась.
   - А мне казалось, вы не сентиментальны. Можно было бы представить себе, что это Неаполитанский залив. Однако, поскольку мы начинаем завтра, я не возражаю пойти и попрощаться со старыми камнями и песками.
   Она надела шляпку, и они вдвоем отправились бродить, любуясь закатом над морем. В розовом свете весеннего заката рыбацкие лодки дрейфовали по сверкающим водам, и пение рыбака доносилось до их ушей.
   - Это напоминает мне о том другом апрельском вечере два года назад, Дити, когда мы пришли сюда, чтобы попрощаться. Вы плакали тогда при расставании - помните? Но вам было всего шестнадцать, бедное дитя, и вы не знали ничего лучшего. Вы бы сейчас не плакали, правда, ни о каком мужчине во вселенной?
   - Конечно, не о Чарли Стюарте - ему не нужно так думать.
   - Он так не думает, моя милая; он никогда не ищет невозможного. Интересно, если бы та ночь в снегу повторилась, вы рискнули бы своей жизнью сейчас, как тогда?
   - Рисковать своей жизнью! Что за чушь! Никакого риска не было; какой бы плохой я ни была и какой бы бессердечной ни стала, я не думаю... Я не думаю, что ушла бы и оставила какого-нибудь беднягу умирать. Да, Чарли, если бы ночь в снегу повторилась снова, я бы поступила сейчас так же, как тогда.
   - Я все-таки не верю, что это была доброта, - ответил Чарли. - У меня предчувствие, Дити, что настанет день, когда я возненавижу вас. Я бы не так сильно страдал, если бы вы позволили мне замерзнуть до смерти. И у меня есть сильное предчувствие (это подходящее слово), что однажды я влюблюсь в вас, буду брошен, подвергнусь невыразимым пыткам, и возненавижу вас с совершенным безумием. Это будет очень утомительный опыт, но я нутром чувствую, что так должно случиться.
   - Должно! Саул среди пророков. Впрочем, я не удивлюсь; это моя обычная судьба - быть ненавидимой. А теперь, поскольку мы, похоже, скатились к неприятному и личному разговору, может быть, мы сменим тему? Вон там есть шлюпка; если ваше ленивое султанство выдержит труд рулевого, я в последний раз прокачу вас по заливу.
   Они забирают лодку и скользят прочь. Чарли откидывается на спину, надвинув шляпу на глаза, курит сигару и рулит. Она держит весла, красный солнечный свет падает ей на лицо. Эдит бросает вызов загару и солнечным ожогам. Она смотрит на ленивого Чарли и поет, с дерзкой вызывающей улыбкой на губах:
  
   "Это было в понедельник утром,
   В самом начале года
   в наш город приехал этот Чарли,
   молодой шевалье.
   Чарли, мой дорогой,
   Мой дорогой, мой дорогой.;
   Чарли, мой дорогой,
   Молодой шевалье!"
   То, что отвечает Чарли, мы не записываем. Возможно, престарелый миллионер, который в будущем станет счастливым обладателем чар мисс Даррелл, не захочет этого знать. Они плывут дальше - они вместе - им больше ничего не нужно. Розовые отблески заката гаснут, наступает белая от звезд ночь, слабый весенний ветер вздыхает над заливом, и оба молчат. "И, - говорит внутреннее сознание Чарли, - если это не влюбленность, интересно, что это такое?"
   Они задерживаются. Это последняя ночь, достаточно романтичная для такой мирской и циничной пары, они наблюдают за восходом луны. Эдит смотрит на него через левое плечо и что-то говорит себе под нос.
   - Что за заклинание вы там бормочете? - спрашивает Чарли, наполовину засыпая.
   - Я всегда загадываю желание, когда вижу молодую луну.
   - Богатого мужа, конечно, Эди! - Он внезапно садится. - Баронета! Предположим, вы выйдете за него.
   - Выйду за него! как ужасно вульгарно вы говорите. Нет, я оставлю его ради Трикси. Хватит ли с вас звездного и лунного света, мистер Стюарт, в заливе Сэндипойнт Бэй, потому что я собираюсь развернуться и грести домой. Я не ужинала, и я съем вас, если мы останемся здесь дольше.
   Она гребет назад, они рука об руку поднимаются по каменистой тропинке и в последний раз задерживаются у садовой калитки.
   - Так заканчивается старая жизнь, - тихо говорит Эдит. - Это моя последняя ночь дома. Наверное, мне следовало бы грустить, но я не грущу. Я никогда в жизни не чувствовала себя такой счастливой.
   Он держит ее за руку. Для двоих, которые не являются влюбленными и никогда не собирались ими быть, они удивительно хорошо понимают друг друга.
   - И помните о своем обещании, - отвечает он. - Пусть грядущая жизнь принесет то, что может принести, но вы никогда не должны винить меня.
   Затем в лунном свете появляется высокая худощавая фигура миссис Даррелл, зовущая их на чай, руки разжимаются, и они молча следуют за ней.
   Первый поезд из Сэндипойнта в Бостон увозит Эдит Даррелл и Чарли Стюарта. Не наедине, однако, - заметьте это, миссис Гранди! Миссис Роджерс, модистка из Сэндипойнта, собирается в Нью-Йорк на летние показы мод, и юная леди путешествует под ее покровительством. Они добираются до Бостона как раз к пароходу, который отправляется по Фолл-Ривер. Этот день был наполнен ярчайшим солнечным светом; это прекрасная весенняя ночь. Они обедают на борту. Миссис Роджерс, сонная и усталая, ложится спать (она и Эдит делят одну каюту), с последним поручением - мистеру Стюарту не следует слишком долго задерживать мисс Даррелл на палубе на ночном воздухе.
   Они величественно плывут вверх по светлой реке. Два бродячих арфиста и скрипач очень мило играют рядом с ними, и они ходят взад и вперед, разговаривая и чувствуя себя необыкновенно счастливыми и свободными, пока часы Чарли не показывают одиннадцать, и музыка не прекращается. Они говорят "спокойной ночи". Она идет к миссис Роджерс и верхней койке, а мистер Стюарт задумчиво отправляется к своей. Он думает, что, учитывая все обстоятельства, хорошо, что это особенно увлекательное общение так или иначе закончится завтра.
   Наступает завтра. Сегодня день рождения мисс Беатрикс Стюарт. Сегодня вечером будет большая вечеринка. Они пожимают друг другу руки и расстаются с миссис Роджерс на пирсе. Чарли подзывает кэб, помогает своей кузине сесть, и тот уносит их на роскошную авеню в центре города.
   Дом, конечно, предстает перед ними величественным фасадом из коричневого камня и расположен на солнечном углу. Эдит откидывается назад, совершенно безмолвная, ее сердце бьется, когда она смотрит. Вихрь, грохот, суета нью-йоркских улиц ошеломляют ее, величие особняка Стюартов внушает ей благоговейный трепет. Она очень бледна, ее губы плотно сжаты. Она внезапно поворачивается к Чарли и протягивает к нему руки, как мог бы сделать беспомощный ребенок.
   - Я уже чувствую себя потерянной и... и немного напуганной. Каким большим и величественным он выглядит. Не бросайте меня, Чарли. Я чувствую себя так, словно заблудилась в незнакомой стране.
   Он сжимает маленькую ручку, шепчет что-то ободряющее, - жизнь и краски возвращаются на ее лицо.
   - Успокойтесь, Дити, - говорит он. - Как миссис Микобер: "Я никогда вас не брошу".
   Он резко звонит в дверь, их впускает элегантная молодая женщина, Эдит идет с ним в великолепную и просторную квартиру, где за завтраком сидят три человека. Возможно, это яркий солнечный свет, сверкающий на таком количестве граненого стекла и серебра, ослепляет глаза Эдит, но в течение минуты она ничего не видит. Затем туман рассеивается, трио поднимается - напыщенный пожилой джентльмен с блестящей лысиной и просторным белым жилетом, бледная, слабого вида пожилая леди в кружевном чепце и высокая, стильная девушка с глазами и волосами Чарли, в фиолетовых лентах и белом кашемире. Лысый джентльмен пожимает ей руку и приветствует ее хриплым баритоном; увядшая пожилая леди и стильная молодая леди целуют ее и говорят несколько очень приятных и любезных слов. Как во сне Эдит видит и слышит все - как во сне ее уводит Беатрикс.
   - Я сама отведу вас в вашу комнату. Я только надеюсь, что вам это понравится. Мебель и обстановка в моем вкусе, до мелочей. О, дорогая, дорогая! - восклицает мисс Стюарт, останавливаясь в коридоре, чтобы обнять Эдит. - Вы не представляете, как я боялась, что вы не приедете. Я уже влюблена в вас! И какая вы героиня - настоящая Грейс-как-ее-там - спасаете жизнь Чарли и все такое. И лучше всего то, что вы как раз вовремя для бала - это рифма, хотя я не это имела в виду. - Она смеется и внезапно еще раз обнимает Эдит. - Вы прелестное создание! - говорит она; - Я и понятия не имела, что вы и вполовину так хороши собой. Я спросила Чарли, но с таким же успехом вы могли бы спросить фонарный столб. Вот ваша комната - как она вам нравится?
   Ей действительно было бы трудно угодить, если бы ей это не понравилось. Для неопытных глаз Эдит это сияющее гнездо - из янтарных шелковых занавесок, желтоватого брюссельского ковра, тонированных стен, красивых картин, позолоченных рам, зеркал, украшений и изящной французской кровати.
   - Вам это нравится? Но я вижу по вашему лицу, что да. Я так рада. Это моя смежная комната, а вот ваша ванна. А теперь положите свои вещи и спускайтесь к завтраку.
   Все еще во сне, Эдит повинуется. Она спускается к завтраку в своем сером дорожном костюме, бледная и совсем не блестящая. Мисс Стюарт, у которой были сомнения в том, что эта деревенская кузина может оказаться соперницей, успокоилась. Она завтракает, а затем Беатрикс проводит ее по дому - чуду великолепия, с бархатными коврами, великолепной обивкой, кружевным драпировками, позолотой и бронзой. Но ее лицо сохраняет свой бледный, серьезный вид. Трикси задается вопросом, не глупое ли она все-таки создание. Напоследок они добираются до священного уединения собственной комнаты Трикси, и там она демонстрирует свое бальное платье. Она описывает его достоинства, выражаясь профессиональным языком, с такой многословностью, что у Эдит кружится голова.
   - Оно выполнено с придворным шлейфом, отделанным глубоким воланом, волнистым по нижнему краю, а этот волан отделан четырьмя узкими воланами, окаймленными узким кружевом. По бокам расположены пояса, завязанные бантом-бабочкой в центре спины. Передняя часть юбки отделана в соответствии со шлейфом, короткий фартук, оборчатый и отделанный кружевом, собран по бокам, под реверсами на шлейфе. Талия высокая в плечах, V-образная спереди и сзади, с небольшими ниспадающими рукавами, отделанными плетением из белого шелкового тюля. А теперь, - воскликнула Трикси, задыхаясь от восторга, - если это не поможет мне очаровать баронета, можете вы сказать мне, что поможет это сделать? Жемчуг великолепен - вот он. Жемчуг уместен только на свадьбах, но откуда бедному папе было это знать? Разве они не прелестны?
   Они лежат в своем облачном блеске, - ожерелье, серьги, браслет.
   - Прелестны! - повторяет Эдит. - Действительно, прелестны. Беатрикс, какая вы счастливая девушка.
   В ее тоне слышится нотка зависти. Беатрикс смеется и обнимает ее в третий раз.
   - Почему? Потому что у меня есть жемчуг? Благослови вас Господь! они - ничто. Когда-нибудь у вас будут бриллианты, не считая вас саму. Вы, конечно, выйдете замуж за богатого - сейчас в моде брюнетки, и вы наверняка будете прекрасно выглядеть при газовом освещении. Что вы собираетесь надеть сегодня вечером?
   - Я как Флора Макфлимси, - смеется Эдит, - мне нечего надеть. В моем сундуке есть белый швейцарский муслин, но, боюсь, он будет выглядеть ужасно по-деревенски и безвкусно в ваших великолепных гостиных.
   - Чепуха! Простой швейцарский муслин всегда к лицу девушкам восемнадцати лет. Я очень хорошо носила его в свой первый сезон. Вы знаете, Эдит, я чувствую себя ужасно старой - сегодня мне двадцать один год! Я должна что-то сделать, чтобы успокоиться до конца года. Давайте посмотрим на белого швейцарца. У меня есть прекрасное янтарное платье - это не мой цвет. Я надевала его только один раз, и оно бы вам точно подошло. Люси, моя горничная, - идеальная портниха, и она могла бы легко переделать его, чтобы оно подошло вам, прежде чем... Эдит! вы не сердитесь?
   Ибо краска внезапно залила все гордое, бледное лицо Эдит.
   - Вы совершили ошибку, мисс Стюарт, хотя я уверена, что это было сделано из самых добрых побуждений. Если мой белый муслин допустим, я надену его; если нет, я могу остаться в своей комнате. Но ни сейчас, ни в будущем я не могу принять... милостыню.
   Трикси слегка вскрикивает при этом слове и в четвертый раз обнимает Эдит. Она сама - воплощение добродушия и готова принять все и вся, что ей предлагают, от мужа до букета.
   - О Господи! - восклицает она. - Милостыню! Как будто кто-то когда-либо думал о такой вещи. Однако это так похоже на меня - все испортить. Я всегда хочу только хорошего, но почему-то всегда все порчу. И моя пророческая душа говорит мне, что случай с сэром Виктором Катероном не станет исключением из остальных.
   День идет своим чередом. Эдит едет в город за покупками с мадам и мадемуазель Стюарт; она возвращается и обедает с семьей. Большой коричневый дом освещен от подвала до чердака, и вскоре все они расходятся по своим комнатам, чтобы переодеться.
   - Не просите меня появляться, когда вы принимаете своих гостей, - говорит Эдит. - Я войду незаметно, когда все придут.
   Она отклоняет все предложения о помощи и одевается сама. Это, конечно, простой туалет - накрахмаленный белый муслин, из которого выглядывают словно отполированные плечи; маленькая золотая цепочка и крестик, когда-то принадлежавшие ее матери; серьги и браслет из золота и кораллов, тоже когда-то принадлежавшие ее матери; и ее богатые, пышные, черновато-каштановые волосы, собранные сзади изящным способом, присущим только ей. Она выглядит очень хорошенькой, и она это знает. Появляется мисс Стюарт, великолепная в розовом шелке и жемчугах, "придворный шлейф" тянется в двух или трех ярдах позади нее, ее светлые волосы уложены в пирамиду, на которую приятно смотреть, и украшены камелиями.
   - Как я выгляжу, Дити? Этот клубнично-розовый цвет со льдом ужасно мне идет, не так ли? А вы... Вы выглядите прелестно... прелестно! Я и понятия не имела, что у вас такое красивое платье. Ах! у нас, блондинок, нет шансов при газовом свете против вас, брюнеток.
   Она идет вниз в своем розовом великолепии, а Эдит остается одна. Она сидит у открытого окна и смотрит на ночную жизнь великого города. Экипаж за экипажем подкатывают к двери, и каким-то образом посреди всей этой жизни, яркости и суеты ее охватывает странное чувство одиночества и изоляции. Может быть, это снова старое хроническое недовольство? Если бы только Чарли не было неприлично приходить сюда, сидеть рядом с ней, курить в сладких весенних сумерках и, как обычно, быть саркастичным, какое это было бы сейчас утешение! Каким-то образом - "как это происходит, пусть скажут врачи" - когда этот ее беспокойный знакомый рядом с ней - ей никогда не бывает одиноко, она никогда не бывает недовольна. Пока она думает об этом, достаточно невинно, несмотря на всю ее житейскую мудрость, раздается стук в дверь, и Люси, горничная, входит с улыбкой, держа в руке изысканный букет из розовых и белых роз.
   - Пожалуйста, мисс, примите поздравления от мистера Чарльза, он ждет вас у подножия лестницы, когда вы будете готовы, мисс, для бального зала.
   Она вздрагивает и краснеет от удовольствия.
   - Спасибо, Люси! - говорит она, принимая букет. - Скажите мистеру Стюарту, что я спущусь через минуту.
   Девушка выходит из комнаты.
   С улыбкой на лице, - хорошо, что "мистер Чарльз" не видит, - она стоит, глядя на свои розы; затем она прячет свое лицо, почти такое же яркое, в их росистой сладости.
   - Дорогой, заботливый Чарли! - благодарно шепчет она. - Что бы со мной стало, если бы не он?
   Она выбирает пару алых цветов и зеленых брызг и художественно вплетает их в пышные волны своих волос. Она бросает последний взгляд на свое красивое отражение в зеркале, видит, что веер, кружевной платок и украшения в целом находятся на своих местах, выходит и спускается вниз.
   В элегантном вечернем костюме, выглядящий невыразимо красивым, мистер Чарльз Стюарт стоит у подножия парадной лестницы и ждет. Он смотрит на нее, когда она стоит в ярком свете газовых баллонов.
   - Белый муслин, золото и кораллы, розовые розы и никакого шиньона. Моя дорогая мисс Даррелл, принимая вас в целом, я думаю, что в своей жизни я видел молодых женщин и похуже.
   С этим восторженным замечанием он берет ее за руку, и Эдит оказывается в ярком свете и толпе великолепно одетых людей. Три длинные гостиные распахнуты настежь, с ванными комнатами; за ними находится бальный зал с его вощеными потоками и невидимыми музыкантами. Цветы, газовый свет, драгоценности, красивые женщины и галантные мужчины повсюду; оркестр исполняет пульсирующий вальс, Эдит слышит, видит и двигается, словно во сне.
   - Пойдемте, - говорит Чарли. Его рука обнимает ее за талию, и они кружатся в вальсе. Эдит хорошо вальсирует, Чарли тоже. Ей кажется, что она парит в воздухе, а не на земле. Затем все заканчивается, и ее знакомят с людьми, с великолепными молодыми леди и почти столь же великолепными молодыми джентльменами. Чарли уступает ее одному из этих последних, и она скользит в мазурке. Она тоже заканчивается, и, когда становится довольно тепло, ее партнер уводит ее в прохладную музыкальную комнату, откуда доносятся мелодичные звуки. Это Трикси за пианино, сообщающая избранной аудитории пронзительным сопрано и в роли "Королевы мая", что "Она была дикой и своенравной, но теперь больше не такая". Партнер Эдит находит ей место и добровольно идет за льдом. Пока она сидит, обмахиваясь веером, она видит, как Чарли приближается с молодым человеком примерно его возраста, выше его ростом, светлее, с видом совершенно другой национальности. У него большие голубые глаза, очень светлые волосы и самый светлый цвет лица. Инстинктивно, она понимает, кто это.
   - А, Эдит, - говорит Чарли, - вот и вы. Я так долго искал вас. Мисс Даррелл, позвольте мне представить вам сэра Виктора Катерона.
  

ГЛАВА IV. "ПОД ГАЗОВЫМ ФОНАРЕМ"

   Два мрачно-серьезных глаза смотрят в лицо сэру Виктору Катерону. Оба кланяются. Оба пианиссимо бормочут идиотизм, необходимый в таких случаях, и вот - Эдит Даррелл знакома с баронетом.
   С баронетом! Только вчера, так сказать, она штопала чулки и гладила белье, расхаживая по унылому дому, небрежная и неряшливая. Теперь она на блестящем балу, вокруг нее сверкают бриллианты, а английский баронет сказочного богатства и происхождения просит ее об одолжении на следующий вальс! Что-то нелепое и абсурдное во всем этом поразило ее; она почувствовала идиотское желание громко рассмеяться. Все это было нереально, все было сном. Скоро она проснется и услышит пронзительный крик своей мачехи, призывающей прийти и помочь на кухне, и вопли малолетних Даррелов в коридоре. Знакомый голос будит ее.
   - Надеюсь, вы не забудете, Эдит, - говорит Чарли, - что следующая редова - моя. В настоящее время я собираюсь танцевать с миссис Фезербрейн.
   Он берет ее записи, хладнокровно пишет свое имя, улыбается, показывает свои белые зубы, говорит "До свидания" и уходит. Она и баронет остаются одни.
   Что она ему скажет? Она чувствует какой-то причудливый трепет, когда обмахивается веером. Пока еще светская болтовня - это санскрит для молодой леди из Сэндипойнта. Сэр Виктор слегка опирается на подлокотник ее кресла и смотрит на нее сверху вниз, когда она сидит, с раскрасневшимися щеками, с полуулыбкой на губах и длинными черными опущенными ресницами. Он думает о том, какое это удивительно яркое и очаровательное лицо - для брюнетки.
   Ибо сэру Виктору Катерону не нравятся брюнетки. У него есть свой идеал, и он видит в нем будущую леди Катерон. В далеком Чешире живет некая леди Гвендолин; она - дочь графа, обладательница двух нежно-голубых глаз, розово-снежного цвета лица, мягкого голоса и пушистого ореола янтарных волос. Леди Гвендолин - его идеал прекрасной, милой женственности, холодно отвернувшейся от всего остального мира, чтобы протянуть руки к одному счастливому обладателю. Образ леди Гвендолин, какой он видел ее в последний раз, утреннее солнце, изучающее ее прекрасное английское лицо и не обнаруживающее в нем ни малейшего изъяна, на секунду встает перед ним - почему, он не знает. Затем раздается триумфальный взрыв музыки, и он снова смотрит вниз на Эдит Даррелл, в ее белом платье и коралловых украшениях, с ее темными волосами и розовыми розами.
   - Вы кажетесь мне очень старой знакомой, мисс Даррелл, - говорит он своим медленным, приятным голосом с английским акцентом. - Наш общий друг, принц, рассказал мне о своем приключении в снегу и вашем героизме.
   - Принц? - вопросительно повторяет она, и сэр Виктор смеется.
   - Ах! вы не знаете. Здесь его называют принцем - принц Чарли. Я не знаю, почему, - если только его не зовут Чарльз Эдвард Стюарт, и он не принц хороших парней. Вы не представляете, как я рад, что он... что вся семья едет с нами в мае. Насколько я понимаю, вы сопровождаете их, мисс Даррелл.
   - В качестве компаньона и переводчика на континенте, - отвечает мисс Даррелл, пристально глядя на него. - Да.
   - И я знаю, что вам понравится континент, - продолжает сэр Виктор. - Вам, конечно, понравится Париж. Все американцы едут в Париж. Вы встретите множество своих соотечественников в каждом континентальном городе.
   - Я не уверена, что это преимущество, - холодно отвечает юная леди. - О том, что мне это понравится, не может быть и речи. Это была мечта всей моей жизни - мечта, которая, как я думала месяц назад, осуществится с такой же вероятностью, как и мое путешествие на Луну. Для вас, сэр Виктор, я полагаю, каждый уголок Европы так же знаком, как и ваш родной Чешир?
   Карие блестящие глаза откровенно смотрят на него. Наконец-то она чувствует себя непринужденно, и сэр Виктор снова думает, какие красивые глаза, карие глаза. Для смуглой молодой особы она действительно самая привлекательная молодая особа, какую он когда-либо встречал.
   - Чешир, - повторяет он с улыбкой, - как хорошо вы знаете мое место рождения. Нет, не совсем мое место рождения, потому что я родился в Лондоне. Я кокни, мисс Даррелл. Прежде чем вы все отправитесь за границу, вы должны приехать и провести неделю или две в моем солнечном Чешире; и моя тетя, и я настаиваем на этом. Вы не представляете, сколькими милостями, сколькими приятными днями и ночами мы обязаны нашим друзьям, Стюартам. Когда мы прибудем в Англию, мы постараемся отплатить им тем же. Могу я спросить, мисс Даррелл, знакомы ли вы с моей тетей?
   - Нет, - отвечает Эдит, снова слегка трепеща. - Я еще даже не видел леди Хелену.
   - Тогда позвольте мне иметь удовольствие познакомить вас. Я думаю, она вам понравится. По крайней мере, я уверен, что вы ей понравитесь.
   Румянец на темной щеке Эдит становится еще ярче; она встает и принимает его предложенную руку. Он грациозно почтителен и вежлив. Все это, без сомнения, обычай и ничего не значит, но это удивительно приятно и лестно. На данный момент кажется, что он не видел во всем мироздании никакой другой молодой леди, кроме мисс Даррелл, - способ флирта, который культивируют некоторые молодые люди.
   Они медленно идут по длинным сверкающим залам, и многие глаза оборачиваются и смотрят им вслед. Все знают чрезвычайно светловолосого молодого баронета - темноволосая девица под руку с ним еще незнакома большинству из них.
   - Очаровательная девушка, знаете ли, - таков единодушный вердикт мужского Нью-Йорка; "Кто она?" "Кто эта молодая леди в безвкусном белом муслине и старомодных кораллах?" - спрашивает женский Нью-Йорк, и оба Нью-Йорка смотрят, когда получают один и тот же шепчущий ответ: "Бедная родственница - деревенская кузина или что-то в этом роде, едет в Европу в качестве компаньонки Беатрикс".
   Эдит замечает эти взгляды, и румянец на ее лице становится ярче гвоздики. Ее карие глаза блестят, она с надменной грацией поднимает голову и почти бросает вызов этим наглым взглядам. Она чувствует, что говорят о ней, и благородная вежливость и почтение сэра Виктора, напротив, проникают в самую глубину ее сердца. Он ей нравится; он уже интересует ее; что-то есть в его лице, - она с трудом может сказать, что именно, - какая-то мрачная тень, которая лежит в основе всех его улыбчивых светских манер. В покое и одиночестве преобладающим выражением этого лица будет меланхолия, и все же почему? Конечно, в двадцать три года жизнь не могла показать этому кудрявому любимцу фортуны ничего, кроме ее солнечного света и роз.
   Полная пожилая дама в сером муаре и кружевах шантильи сидит на чем-то вроде почетного трона рядом с миссис Стюарт и иностранным джентльменом из Вашингтона, сплошь в лентах и орденах. Этой полной пожилой даме, как леди Хелене Повисс, его тете, сэр Виктор представляет мисс Даррелл.
   Добрые глаза английской леди останавливаются на смуглом красивом лице американской девушки; приятный голос произносит несколько приятных слов. Мисс Даррелл изящно кланяется, задерживается на несколько мгновений, представляется иностранцу с лентой и звездой и узнает, что он посол России в Вашингтоне. Затем звучит музыка их танца, оба с улыбкой прощаются и спешат в бальный зал.
   Вверх и вниз по длинной вощеной комнате, туда и обратно с великолепным молодым Нью-Йорком, во всех оттенках радуги, воздух, насыщенный духами, несравненная музыка вальса Гуно, под руку с баронетом - сколько, по словам Трикси, он стоит? тридцать или сорок тысяч в год? - вокруг ее тонкой белой муслиновой талии; Эдит все еще спит - она не хочет просыпаться - Трикси кружится, раскрасневшаяся и запыхавшаяся, и со смехом кивает, когда исчезает. Чарли, выглядящий спокойным и томным даже в танце, проносится мимо, обнимая веселую маленькую миссис Фезербрайн, и покровительственно кивает ей. Эдит думает: "Если бы это могло продолжаться вечно!" Но золотые мгновения жизни пролетают - тянутся только свинцовые - мы все знаем, что это нам дорого обходится. Вальс заканчивается.
   - Восхитительный вальс, - весело говорит сэр Виктор. - Я думал, что танцы мне наскучили - но обнаружил, что мне это нравится. Как хорошо вы танцуете вальс, мисс Даррелл, как парижанка, но все американские юные леди похожи на француженок. Садитесь на это место, и позвольте мне принести вам воды со льдом.
   Он подводит ее к стулу и уходит. Пока она сидит там, полуулыбаясь и обмахиваясь веером, выглядя очень мило, Чарли неторопливо подходит со своей партнершей. "Если ваше королевское высочество позволит, - восклицает миссис Фезербрайн, смеясь и тяжело дыша, - я присяду. Как мило и уютно вы выглядите, мисс Даррелл. Могу я спросить, что вы сделали с сэром Виктором?"
   - Сэр Виктор оставил меня здесь и сказал, что пойдет за водяным льдом. Если я выгляжу мило, то это больше, чем удивительно - термометр в этой комнате должен стоять на отметке сто в тени.
   - Водяной лед, - со вздохом повторяет миссис Фезербрайн, - как раз то, о чем я мечтала последние полчаса. Чарли, я слышала, как вы говорили что-то о том, чтобы принести мне один, некоторое время назад, не так ли? Но я давно знаю, чего стоят ваши обещания. Вы знаете пословицу, мисс Даррелл, - никогда еще она не была более верной, чем в данном случае: "Не доверяй принцам".
   Темные, презрительные глаза мисс Даррелл пристально смотрят на легкомысленную молодую матрону. Миссис Фезербрайн и мистер Стюарт были рядом друг с другом весь вечер.
   - Я знаю пословицу, - холодно отвечает она, - но, признаюсь, не понимаю, к кому здесь она может иметь отношение.
   - Как? разве вы не знаете прозвище Чарли - принц Чарли? Он был принцем с тех пор, как ему исполнилось пять лет, - отчасти из-за его абсурдного имени, отчасти из-за его абсурдных манер великого сеньора. Но я думаю, это ему подходит - не так ли?
   - Если бы я был принцем, - вмешивается Чарли, прежде чем мисс Даррелл успевает ответить, - моим первым королевским указом было бы приказать Фезербрайну отправиться в самую глубокую темницу под крепостным рвом и сделать его очаровательную реликтовую принцессу супругой, поскольку она давно, - королева моих привязанностей!
   Он кладет свою белую руку на область сердца и низко кланяется. Раздается пронзительный, довольно глупый смех миссис Фезербрайн - она наносит ему удар своим надушенным веером.
   - Вы не по годам развитый маленький мальчик! - говорит она, - как будто дети вашего возраста знают, что значат их привязанности. Мисс Даррелл, я уверена, вы не поверите, но этот ваш юный кузен - Чарли, мне сказали, мисс Даррелл, что он ваш кузен - был моей первой любовью - на самом деле - моей первой любовью!
   - И она хладнокровно бросила меня из-за Фезербрайна. С тех пор я стал несчастным существом и шел по жизни с пустой насмешкой улыбки на губах.
   Снова раздается глупый смешок миссис Фезербрайн. Она откидывается назад, почти прижимается к нему, поднимает глаза и шепчет что-то очень смелое по-французски.
   Эдит с отвращением отворачивается, в ее сияющих карих глазах мелькает презрение. Какая маленькая размалеванная хихикающая идиотка эта женщина - какие глупцы большинство молодых людей! Разве подобает замужним женщинам флиртовать? и насколько англичане разумнее и приятнее американцев.
   - Мисс Даррелл, похоже, устала от нашего легкомыслия, - весело восклицает миссис Фезербрайн. - Порочность Нью-Йорка и лживость человечества для нее еще в новинку. Вы спасли Чарли жизнь, не так ли, любовь моя? Трикси рассказала мне все об этом, - и остались с ним на всю ночь в снегу, рискуя собственной жизнью. Настоящий роман, честное слово. А теперь, почему бы не закончить его, как и все романы подобного рода, браком по любви?
   Ее глаза злобно и ревниво блестят, даже когда она смеется. Если в неглубоком сердце этой красиво накрашенной, красиво напудренной женщины и есть забота о каком-либо человеческом существе, то она заботится о Чарли Стюарте.
   - Миссис Фезербрайн! - восклицает Эдит с надменным удивлением, приподнимаясь.
   - Моя дорогая, не сердитесь. Я предложила это, потому что так обычно заканчиваются подобные вещи в романах и на сцене - вот и все.
   - Как будто я могу влюбиться в кого-нибудь сейчас, - жалобно бормочет мистер Стюарт. - Такое предложение от вас, Лаура, добавляет соли на мою рану.
   - А вот и наш баронет, - восклицает миссис Фезербрайн, - с водяным льдом в своей аристократической руке. Довольно красивый, не правда ли? - только я терпеть не могу очень красивых мужчин. К счастью для спокойствия наших нью-йоркских девушек, он помолвлен в Англии.
   - Ах! но он не помолвлен - я случайно об этом знаю, - сказал Чарли, - так что вы видите, к чему приводит поспешный брак, миссис Фезербрайн. Если бы вы только подождали еще год, вместо того, чтобы бросить меня ради старого Фезербрайна, это могло бы быть ради баронета - потому что, конечно, ни у одной девушки в Нью-Йорке не было бы шанса в вашем присутствии.
   - Самый деликатный комплимент, - говорит Эдит, презрительно скривив губы. - Трудно сказать, чем восхищаться больше - изысканным тактом лести мистера Стюарта или достоинством матроны, с которым миссис Фезербрайн отрицает ее!
   Она намеренно поворачивает свое белое плечо к ним обоим и приветствует сэра Виктора своей самой яркой улыбкой.
   - Для деревенской девушки, только что с полей и ромашек, не так уж плохо, - холодно замечает миссис Фезербрайн.
   - Надеюсь, что, несмотря на аристократическое внимание сэра Виктора, мисс Даррелл, вы не забудете, что вы обещали мне редову, - находит возможность прошептать ей на ухо Чарли, когда он и его спутница идут дальше.
   - Вы видите, как ревнует бедный ребенок, Чарли, - звучит последнее замечание Фезербрайн, - жертва зеленоглазого монстра в его самой опасной форме. Вам действительно следует быть осторожным, мой дорогой мальчик, когда вы используете чары, которыми щедрое Провидение осыпало вас. Если вы сильны, будьте милосердны и все такое прочее.
   Время идет своим чередом. Эдит, со льдом в руке, оживленно разговаривает с баронетом. Балы (их у него было в избытке, бедняга!) в основном ему наскучили - но сегодня вечером он действительно заинтересован. Американцы - интересный народ, думает он. Затем начинается редова, Чарли возвращается и уводит ее. С ним она холодно молчит, отводит глаза, говорит мало. Он улыбается про себя и задает ей вопрос:
   - Не считает ли она Лору Фезербрайн самой красивой и лучше всех одетой леди в зале?
   - Я думаю, что у миссис Фезербрайн говорящее имя, - отвечает мисс Даррелл, ее темные глаза сверкают. - Я так понимаю, мистер Фезербрайн лежит дома больной. Вы познакомили меня с ней - пока я живу в этом доме, мистер Стюарт, будьте добры, не представляйте меня больше никому, подобному миссис Фезербрайн!
   Она произносит это отвратительное имя с едким презрением и бросает взгляд на леди, носящую его, острее кинжалов. В глазах Чарли странная улыбка - его губы неподвижны.
   - Вы сердитесь, Эдит? Знаете ли вы, - хотя, конечно, знаете, - что вам и подобает злиться? Моя очаровательная кузина, до сегодняшнего вечера я и не подозревал, насколько вы на самом деле красива.
   Она с внезапной резкостью высвобождается из его объятий.
   - Я устала танцевать, - говорит она. - Я ненавижу редову. И будьте так добры, оставьте свои отвратительные откровенные комплименты для "самой красивой и хорошо одетой леди в комнате". Я не могу оценить их по достоинству!
   - Это ревность? - самодовольно интересуется Чарли. Он садится рядом с ней и пытается развеселить ее, но тщетно. Через десять минут подходит другой партнер и приглашает ее; она уходит. Хорошенькая темноволосая девушка в белом вызывает всеобщее восхищение, и у нее нет недостатка в партнерах. Мистер Стюарт больше не танцует - он прислоняется к колонне, дергает себя за усы и выглядит спокойным и красивым. Он не любит танцы, как правило, он возражает против них из принципа, так как слишком много физических усилий затрачивается для достижения очень малого результата; он утомил себя сегодня вечером из-за абстрактного долга. Он стоит и смотрит, как танцует Эдит - у этой деревенской девушки гибкая грация баядерки, и сейчас она смеется и выглядит очень яркой и оживленной. До него доходит, что она, безусловно, самая красивая девушка в зале, и что медленно, но верно, в сто пятидесятый раз в своей жизни он влюбляется.
   "Но я мог бы это предвидеть, - серьезно думает мистер Стюарт. - Красавицы-брюнетки всегда играли со мной в Диккенса. Я думал, что в двадцать пять лет я перерос весь этот юношеский вздор, и вот я снова на краю пропасти. Влюбленность в настоящем предполагает брак в будущем, а брак был ужасом моей жизни с тех пор, как мне исполнилось четыре года. А потом, отец и слышать об этом не захочет. Я должен быть передан первой "дочери ста графов" в Англии, которая готова обменять потускневшую британскую корону на миллион или два американских долларов".
   Сейчас с баронетом танцует Трикси - Трикси, которая спускается на ужин под руку с баронетом. Она снова танцует с ним после ужина, когда он возвращается к Эдит.
   Так идут часы, и апрельское утро становится серым. Однажды Эдит оказывается сидящей рядом с добродушной леди Хеленой, которая разговаривает с ней по-матерински, что сразу захватывает ее сердце в плен. Сэр Виктор наклоняется над креслом своей тети, слушает с улыбкой и сам почти ничего не говорит. Глаза его тети следуют за ним повсюду, ее голос становится более нежным, когда она говорит с ним. Легко заметить, что она любит его больше, чем материнской любовью.
   Еще немного, и все будет кончено. Экипаж за экипажем отъезжают - сэр Виктор и леди Хелена пожимают руку этой милой, хорошо воспитанной мисс Даррелл и тоже уезжают. Она видит, как Чарли задерживается до последнего момента, очаровывая миссис Фезербрайн, нашептывая обычное безумие в ее хорошенькое розовое ушко. Он ведет ее к экипажу, когда тот останавливается, и они с женой миллионера исчезают во внешней темноте.
   "Прошла половина ночи,
   Осталась еще половина;
   Тихо на песке и громко на камне,
   Звучат удаляющиеся колеса".
   Эдит напевает, поднимаясь в свою красивую комнату. Грандиозный вечер Трикси закончился - первый бал Эдит подошел к концу, и это была первая ночь ее новой жизни.
  

ГЛАВА V. СТАРЫЕ ЭКЗЕМПЛЯРЫ "КУРЬЕРА"

  
   - Два вальса, - сказала Трикси, считая на пальцах, - это два; один краковяк, это три; лансье, это четыре; галоп, это пять; и одна полька кадриль, это шесть. Шесть танцев, ровным счетом, с сэром Виктором Катероном. Эдит, - торжествующе воскликнула мисс Стюарт, - вы слышите это?
   - Да, Трикси, слышу, - мечтательно сказала Эдит.
   - Вы не выглядите так, будто слышали, а если и слышали, то не обратили внимания. Шесть танцев - я уверена, на два больше, чем он танцевал с любой другой девушкой в доме. Это выглядит многообещающе, не так ли? Эдит, короче говоря, суть дела такова: я разобью себе сердце и умру, если он не сделает меня леди Катерон.
   Слабая, наполовину отсутствующая улыбка - никакого другого ответа от мисс Даррелл. В красивой приемной особняка Стюартов сидели две девушки. Была половина четвертого пополудни следующего за балом дня. В роскошных глубинах пухлого кресла откинулась Эдит Даррелл, словно пухлые кресла и роскошная откидывающаяся спинка были для нее привычными. Малиновые атласные подушки ярко контрастировали с ее темными глазами, волосами и цветом лица. Ее черное шелковое платье было новым и хорошо сидело, и она осветила его алым узлом, запутавшимся в каком-то белом кружеве у горла. В целом, она представляла собой очень эффектную картину.
   В другом мягком кресле-качалке, рядом, сидела Трикси, ее каштановые волосы были заколоты до бровей и ниспадали струящейся волной до талии. Ее объемные драпировки вздувались над ковром на пару ярдов с каждой стороны, и она с ног до головы выглядела "самой нью-йоркской из нью-йоркских девушек". Они создавали очень приятный контраст, - блондинка и брюнетка, решительность и достоинство, стиль и классическая простота; а снаружи - серый, быстро летящий апрельский день, и сырой, восточный апрельский ветер.
   - Конечно, - продолжала мисс Стюарт, продолжая вязать, - будучи дочерью хозяина дома и учитывая обстоятельства и все остальное, полагаю, я могла ожидать от него несколько больше танцев, чем обычно. И все же, я не верю, что он пригласил бы меня шесть раз, если бы... Эдит! как часто он танцевал с вами?
   - Как часто... Прошу прощения, Беатрикс, я не расслышала, что вы сказали.
   - Я вижу, что вы не слушаете. Вы наполовину спите, не так ли? Пенни за ваши мысли, Дити.
   - Они не стоят и фартинга, - презрительно ответила Эдит. - Как раз в этот момент я случайно подумала о миссис Фезербрайн. О чем вы спрашивали - что-то о сэре Викторе?
   - Я спросила, как часто сэр Виктор танцевал с вами прошлой ночью.
   - Я действительно забыла. Четыре раза, я думаю - да, четыре раза. А что?
   - Он танцевал со мной шесть раз, и я уверена, что он не танцевал и вполовину так часто ни с кем другим. Мама думает, это что-то значит; он пригласил меня на ужин и рассказывал мне об Англии. У нас был довольно долгий разговор; на самом деле, Эдит, я буквально схожу с ума от восторга при мысли о том, что однажды стану "миледи".
   - Тогда зачем думать об этом, если это сводит вас с ума? - пожала плечами Эдит с холодным безразличием. - Осмелюсь предположить, вы слышала пословицу, Трикси, о том, следует ли считать цыплят до того, как они вылупятся. Однако в данном случае я действительно не понимаю, почему вы должны отчаиваться. Вы равны ему во всех отношениях, а сэр Виктор сам себе хозяин и может поступать, как ему заблагорассудится.
   - Ах, я не знаю! - Трикс ответила с унылым вздохом. - Он баронет, а эти англичане так ценят происхождение и кровь. Вы же знаете, что у нас нет ни того, ни другого. Папа назвал Чарли в честь принца и пишет по буквам "Стюарт" с буквой "u" вместо "ew", и говорит, что происходит из королевской семьи Шотландии. Он посылал в Лондон или куда-то еще за фамильным гербом. Вы можете смеяться, Эдит, но он сделал это, и мы должны запечатывать наши письма грифоном, или катамауном, или каким-нибудь другим хищным зверем, но это не меняет того факта, что папа начал свою жизнь, подметая бакалею, или что он занимался свечами, пока не вспыхнуло восстание. Леди Хелена и сэр Виктор - галантные и вежливые, но когда дело доходит до брака, вы знаете, это совсем другое дело. Правда, он очень милый, Эдит?
   - Кто? Сэр Виктор? Бедняга, что он такого сказал или сделал вам, Трикс, чтобы заслужить такой эпитет? Нет, я рада сказать, что он не показался мне "милым" - напротив, я считаю его разумным и приятным.
   - Ну, разве человек не может быть одновременно милым и разумным? - нетерпеливо ответила Трикс. - Вы заметили его глаза? Такое выражение усталости и печали, и - над чем вы смеетесь? Я заявляю, что вы так же глупы, как Чарли. Я не могу высказать ни одного мнения, над которым он не смеялся бы. Называйте меня сентиментальной, если хотите, но я еще раз говорю, что у него самое меланхоличное выражение лица, какое я когда-либо видела. Знаете, Дити, я люблю меланхоличных мужчин.
   - Правда? - спросила Эдит, все еще смеясь. - Моя дорогая меланхоичная Трикси! Должна признаться, я предпочитаю веселых людей. И все же вы не совсем ошибаетесь насчет нашего юного баронета, он действительно временами выглядит жертвой зелено-желтой меланхолии. Вы же не думаете, что он был обманут в любви, не так ли? Интересно, баронеты - богатые баронеты - когда-нибудь обманывались в любви? Его большие, довольно светло-голубые глаза иногда смотрят на кого-то, как бы говоря:
   "У меня есть тайная печаль,
   Печаль, которой я никогда не поделюсь,
   Она не вздыхает, она не проливает слез,
   Но она поглощает меня целиком!"
   Мисс Даррелл была актрисой по натуре - она повторила этот слезливый стих замогильным тоном.
   - Только и всего, можете быть уверена, Трикси. Бедный молодой джентльмен - жертва безответной любви. Почему вы так яростно качаете головой?
   - Дело не в этом, - сказала Трикс, выглядя торжественно и таинственно, - это хуже!
   - Хуже! Боже мой. Я не думала, что может быть что-то хуже. Что же это тогда?
   - Убийство!
   Настала очередь Трикси быть мрачной. Мисс Даррелл открыла свои большие карие глаза. Тон мисс Стюарт был действительно леденящим кровь.
   - Моя дорогая Трикс! Убийство! Боже милостивый, неужели вы хотите сказать, что мы всю ночь танцевали с убийцей? Кого он убил?
   - Эдит, не будьте идиоткой! Разве я сказала, что он кого-то убил? Нет, дело не в этом - это убийство, которое было совершено, когда он был ребенком.
   - Когда он был ребенком! - повторяет мисс Даррелл в полном замешательстве.
   - Да, его мать была убита, бедняжка. Это было самое шокирующее событие и такое же интересное, как любой роман, какой вы когда-либо читали, - сказала Трикси с величайшим удовольствием. - Хладнокровно убита, когда она спала, и они до сих пор не знают, кто это сделал.
   Глаза Эдит все еще были широко открыты.
   - Его мать - когда он был ребенком! Расскажите мне об этом, Трикс. Мне вполне естественно проявлять интерес к семейным убийствам своего будущего родственника.
   - Ну, - начала мисс Стюарт, все еще с величайшим удовольствием, - видите ли, его отец - тоже сэр Виктор - заключил мезальянс - женился на дочери простого человека, занимавшегося торговлей. Начнем с того, что это совпадение. Я тоже дочь простого торгового человека - по крайней мере, была такой!
   - Следует надеяться, что совпадение окончится брачным союзом, - серьезно ответила Эдит. - Было бы неприятно, если бы вас убили, Трикс, и погрузили всех нас в пучину отчаяния. Продолжайте, как говорят на сцене: "Ваша история меня интересует".
   - Он был помолвлен - я имею в виду другого сэра Виктора - со своей кузиной, мисс Инес Катерон - красивое имя, не так ли? - И, похоже, боялся ее. Она была брюнеткой, смуглой и свирепой, с черными глазами и соответствующим характером.
   Поклон в знак признательности от мисс Даррелл.
   - Как оказалось, у него были веские причины бояться ее. Он был женат полтора года, и ребенку - нынешнему сэру Виктору - было два или три месяца, когда брак был предан гласности, и жену с ребенком привезли домой. Должно быть, в "Катерон Ройалз" произошла ужасная ссора, и однажды вечером, примерно через месяц после ее приезда, они нашли бедняжку спящей в детской, убитую ударом ножа в сердце.
   - Она спала после того, как ее ударили ножом?
   - Не придирайтесь к словам. Было проведено расследование, и выяснилось, что она и мисс Катерон сильно поссорились в тот самый вечер: сэра Виктора не было дома, когда это случилось, и он просто оцепенел, первым делом сойдя с ума, когда услышал это. Мисс Катерон была арестована по подозрению. Потом выяснилось, что у нее был брат, и что этот брат был ужасным негодяем, и что он утверждал, будто был женат на леди Катерон до того, как она вышла замуж за сэра Виктора, и что он тоже поссорился с ней в тот же день. Это было ужасно запутанное дело - все, что казалось ясным, это то, что леди Катерон была кем-то убита, и что Хуан - да, Хуан Катерон - сбежал, и когда его разыскивали, его не могли найти.
   - Похоже, это было сугубо семейное дело с самого начала и до конца - это, по крайней мере, было утешением. Что они сделали с мисс Инес Катерон?
   - Посадили ее в тюрьму, чтобы она предстала перед судом за убийство. Однако она не стала дожидаться суда - она сбежала, и с того дня и по сей день о ней никто ничего не слышал. Разве это не трагично и не ужасно для сэра Виктора - его мать убита, его отец сошел с ума или умер, много веков назад, насколько я знаю, а его родственники спасли свою жизнь бегством?
   - Бедный сэр Виктор! Действительно, ужасно. Но где, скажите на милость, Трикси, вы все это узнали? Неужели он успел поведать вам свою семейную историю?
   - Конечно, нет. Вы знаете миссис Фезербрайн?
   - Я рада сказать, - заявила мисс Даррелл, - что очень мало знаю о ней и намерена знать еще меньше.
   - Однако вы ее знаете. Что ж, у миссис Фезербрайн есть отец.
   - Бедный старый джентльмен! - сочувственно произнесла мисс Даррелл.
   - Старина Хэмпсон - так его зовут. Хэмпсон - англичанин, родом из Чешира, и знал дедушку нынешнего сэра Виктора. Он получает чеширские газеты с тех пор, как уехал, и, конечно же, интересовался всем этим. Он сказал миссис Фезербрайн - и что вы думаете? - миссис Фезербрайн спросила леди Хелену.
   - Это именно то, что, скорее всего, сделала бы миссис Фезербрайн. "Глупцы врываются туда, куда ангелы боятся ступить". Как обильны мои цитаты сегодня днем! Что сказала леди Хелена?
   - Бросила на нее взгляд - одна дама, которая присутствовала при этом, сказала мне - такой взгляд. На минуту она смертельно побледнела, а затем заговорила: "Я никогда не обсуждаю семейные дела с совершенно незнакомыми людьми". Это были ее слова - "совершенно незнакомые люди". "Я считаю ваш вопрос дерзким, мадам, и отказываюсь отвечать на него". Затем она повернулась спиной к миссис Фезербрайн; хотелось бы мне увидеть лицо миссис Фезербрайн в тот момент. С тех пор она просто холодно кланяется ей, не более.
   - Маленькая идиотка! Трикси, я бы хотела взглянуть на эти газеты.
   - Вы можете это сделать - они у меня есть. Чарли получил их от Лоры Фезербрайн. Интересно, чего Чарли не может получить от Лоры Фезербрайн? - саркастически добавила Трикс.
   Эдит покраснела, ее взгляд упал на плетение между пальцами.
   - Значит, ваш брат и леди - старые приятели? Такой вывод я сделала из ее вчерашнего разговора.
   - Я не знаю точно, насколько они приятели. У Чарли такая нелепая манера флиртовать, молодые люди считают своим долгом культивировать ее, и это, безусловно, был сильный случай - извините за сленг. Хотя папа никогда не допустил бы их брака - он хочет рождения и крови, а старина Хэмпсон торгует свининой. Затем появился Финеас Фезербрайн, шестидесятилетний, нефтяной принц. Конечно, была великолепная свадьба - Нью-Йорк звенел от нее. Однако я не вижу, чтобы брак сильно повлиял на флирт Чарли и Лоры. Подождите минутку, я схожу за газетами - я сама еще не все прочитала.
   Мисс Стюарт величественно вышла из комнаты и через несколько минут вернулась с полудюжиной старых пожелтевших газет.
   - Сэр, - кричит она пронзительным голосом разносчика газет, - "полный, правдивый и подробный отчет о трагедии в "Катерон Ройалз"". Звучит как название сенсационного романа, не так ли? Вот вам номер 1 - я добралась до номера 4.
   Мисс Даррелл бросает свою работу и погружается в "Чесхолмский Курьер" двадцатитрехлетней давности. Наступила тишина - мгновения тянулись - девушки были очень заинтересованы, настолько, что, когда дверь распахнулась и объявили "сэр Виктор Катерон", обе вскочили на ноги, мучимые угрызениями совести, с красными лицами.
   Он вошел, держа шляпу в руке, с улыбкой на лице. Он первым оказался рядом с Трикс. Та стояла, все еще сжимая в руке газету, ее щеки были краснее алого бархатного ковра. Его изумленные глаза остановились на ней - он мог прочитать - "Чесхолмский курьер", написанный большими черными буквами и заглавными буквами, "ТРАГЕДИЯ "КАТЕРОН РОЙАЛЗ"".
   Улыбка исчезла с губ сэра Виктора Катерона, слабый румянец, который принес с собой холодный ветер, сошел с его лица. Затем он поднял глаза и посмотрел мисс Стюарт прямо в лицо.
   - Могу я спросить, где вы взяли эти газеты? - спросил он очень тихо.
   - О, мне так жаль! - вырвалось у Трикси. - Мне ужасно жаль, но я... я не знала... Я имею в виду, я не имела в виду... О, сэр Виктор, простите меня, если я задела ваши чувства. Я не хотела, чтобы вы это видели.
   - Я уверен в этом, - сказал он мягко, - это очень болезненно для меня. Позвольте мне еще раз спросить, как у вас оказались эти газеты?
   - Их нам одолжила... одна здешняя леди; ее отец из Чешира и всегда получает газеты. Действительно, мне очень, очень жаль. Я бы не допустила, чтобы это случилось, ни за что на свете.
   - Не нужно извиняться - вы ни в чем не виноваты. Надеюсь, я нахожу вас и мисс Даррелл полностью оправившимися от усталости прошлой ночи. Самая очаровательная вечеринка сезона - таков единодушный вердикт, и я, например, поддерживаю его.
   Он сел, и краска медленно вернулась на его лицо. Пока он говорил, то смотрел на Эдит Даррелл, но та не произнесла ни слова.
   Отвратительные газеты были сметены с глаз долой - мисс Стюарт прилагала отчаянные усилия, чтобы вести себя непринужденно, и болтала не умолкая, но все усилия провалились. Чары "Чесхолмского курьера" лежали на всех, и от них нельзя было избавиться. Было облегчением, когда баронет поднялся, чтобы уйти.
   - Леди Хелена желает вам обоим всего наилучшего - она по-настоящему влюбилась в вас, мисс Даррелл. Поскольку в академии "ночь Нильсон", я полагаю, мы будем иметь удовольствие видеть вас там?
   - Конечно, она будет, - ответила Трикс. - Эдит еще никогда не слышала Нильсон, бедное дитя. Передайте от нас привет леди Хелене, сэр Виктор. Доброго дня.
   Затем он ушел - и мисс Стюарт посмотрела на мисс Даррелл серьезно и долго.
   - Вот и уходит моя последняя надежда! О Боже, зачем я принесла эти несчастные газеты. Все мои честолюбивые мечты о том, чтобы стать баронессой, теперь разбиты вдребезги. Он больше никогда не сможет выносить моего вида.
   - Я этого не вижу, - ответила Эдит. - Если совершено убийство, мир наверняка узнает об этом - это то, что нельзя игнорировать. Он, кажется, чувствует это очень глубоко - несмотря на его положение и богатство, мне жаль его, Трикси.
   - Жалейте его сколько угодно, но чтобы это не было жалостью, сродной любви. Я не хочу, чтобы вы были моей соперницей, Эди, - кроме того, у меня на вас другие виды.
   - Вот как! Должность доверенной горничной, когда вы станете леди Катерон?
   - Кое-что получше - должность доверенной сестры. Фи! Вам не нужно краснеть, я с самого начала видела, как обстоят дела, и Чарли неплохой парень, несмотря на свою лень. Снова звонок в дверь. Теперь нас будут беспокоить до темноты.
   Знакомые мужчины мисс Стюарт приходили по очереди, чтобы навести необходимые справки о состоянии ее здоровья после восьмичасовых непрерывных танцев предыдущей ночью. У простодушной Эдит от всего этого разболелась голова, а язык парализовало от банальностей. Газ был зажжен, и колокольчик для переодевания зазвонил, прежде чем исчез последний фрак.
   Когда молодые леди, тоскливо зевая, повернулись, чтобы подняться в свои комнаты, вошел слуга, неся две картонные коробки.
   - С наилучшими пожеланиями от сэра Виктора Катерона, мисс Беатрикс; это принес его слуга.
   На каждой коробке было написано имя. Трикс нетерпеливыми пальцами открыла свою. Внутри лежал прекрасный букет из белых роз, калл и жасмина. Эдит открыла свою - еще один букет белых и алых камелий.
   - Для оперы, - воскликнула Трикс с сияющими глазами, - как это мило с его стороны... Как великодушно... как великодушно! После газет и всего остального! Сэр Виктор - принц, или должен им быть.
   - Не болтайте, Трикси, - сказала Эдит, - это становится утомительным. Интересно, почему он послал вам только белые цветы? Как символ вашей безупречной невинности и тому подобного? И есть ли у меня какое-то родство с "Дамой с камелиями"? Я думаю, вы все еще можете надеяться, Трикс - если в языке цветов есть правда.
   Три часа спустя, - конечно, поздно по моде, - группа Стюартов торжественно прошествовала в свою ложу. Миссис Стюарт, мисс Стюарт, мистер Стюарт-младший и мисс Даррелл. Мисс Стюарт оделась в серебристо-голубой шелк, украсила волосы жемчугом и держала в руке девственно-белый букет. Мисс Даррелл в белом муслиновом платье прошлой ночи, алом оперном плаще и букете белых и алых камелий. Чарли, развалившийся на заднем плане, выглядящий, как обычно; с красивым лицом, элегантно одетый, спокойно и возвышенно не замечающий никого вокруг себя.
   На сцену вышла певица. Эдит Даррелл наклонилась вперед, забыв обо всем в трансе восторга. Казалось, сама ее душа была унесена чарами этого чарующего голоса. Дюжина "двойных стволов" была повернута к их ложе - Беатрикс Стюарт знали все - но кто была темная красавица? Когда она сидела, наклонившись вперед, затаив дыхание, погруженная в транс, певица исчезла, занавес опустился.
   - О! - это был глубокий вздох чистого восторга. Она отстранилась, подняла свои страстные глаза и встретила улыбающийся взгляд сэра Виктора Катерона.
   - Вы не знали, что я здесь, - сказал он. - Вы были так восхищены, что я не хотел мешать вам. Когда-то это привело бы в восторг и меня, но, боюсь, мои восторженные дни прошли.
   - Сэр Виктор Катерон говорит так, как будто он восьмидесятилетний старик. Я слышала, что это хороший тон - пережить в двадцать лет все земные эмоции. Мистер Стюарт вон там гордится тем, что совершил подобный подвиг; может быть, я глупа, но, признаюсь, быть пресыщенной, вовсе не кажется мне преимуществом.
   - Но если это будет вашим нормальным состоянием? Я не думаю, что когда-либо пытался культивировать стиль vanitas vanitatum, но если это произойдет?.. Наша аудитория достаточно полна энтузиазма - смотрите! Они заставили ее вернуться.
   Певица вернулась и протянула зрителям обе руки; этот красивый жест и очаровательная улыбка удвоили аплодисменты. Затем наступила тишина, мягко и сладко над этой тишиной проплыли нежные, трогательные слова "Далеко внизу, на реке Свани". Можно было бы услышать, если бы упала булавка. Даже сэр Виктор выглядел взволнованным. Что касается Эдит, то она сидела, едва дыша, дрожа от экстаза. Когда прозвучала последняя нота, когда прекрасная певица послала всем воздушный поцелуй и исчезла, когда зал очнулся от ее чар и с энтузиазмом зааплодировал, Эдит снова повернулась к молодому баронету, карие глаза блестели от слез, губы дрожали. Он склонился над ней, что-то говоря, - впервые в жизни очарованный колдовством двух темных глаз.
   Мистер Чарльз Стюарт, стоявший на заднем плане, видел все это.
   - Тяжелый удар, - пробормотал он себе в усы, но его лицо, когда он подал матери руку и повел ее вперед, ничего не выражало.
   Мисс Стюарт сопровождал старый поклонник. Мисс Даррелл со своими камелиями шла последней, под руку с баронетом.
   В ту ночь два карих глаза преследовали сэра Виктора Катерона во сне - два карих глаза сверкали сквозь непролитые слезы - красные губы дрожали, как губы ребенка.
   Что же касается обладательницы глаз и губ, она осторожно поставила камелии в воду, легла спать и уснула. Во сне ей приснилось, что, вся одетая в алое и в короне из алых камелий, она встала, чтобы выйти замуж за сэра Виктора Катерона с мистером Чарли Стюартом в качестве священнослужителя, когда дверь открылась, и убитая леди из истории Трикси вошла и закружила ее, кричащую, в своих призрачных руках.
   Слишком много волнения, шампанского и салата из омаров, без сомнения, породили это видение, но оно, безусловно, испортило прекрасный сон мисс Даррелл в ту ночь.
  

ГЛАВА VI. ОДНА ЛУННАЯ НОЧЬ

  
   Приятные дни продолжались - апрель закончился - наступил май. Десятого мая семья Стюартов, сэр Виктор Катерон и леди Хелена Повисс должны были отплыть из Нью-Йорка в Ливерпуль.
   Для Эдит, только что вышедшей из сумерек своей сельской жизни, эти дни и ночи были одним ошеломляющим круговоротом волнения и восторга. Опера, театр, ужин и вечеринки, покупки, визиты, приемы - все, что нужно для того, чтобы запустить круговорот жизни, было запущено. Ее скромный гардероб пополнился, белый швейцарский костюм был дополнен полудюжиной блестящих шелков; кораллы - набором рубинов и чистого золота. Мистер Стюарт мог быть напыщенным и претенциозным, но он не был скупым, и он настоял на этом ради собственного достоинства. И полдюжины "шикарных новых" шелков, только что с прилавков Стюарта, с нетронутым блеском их цветения, сильно отличались от одной наполовину изношенной янтарной ткани Трикси. Мисс Даррелл приняла платья и рубины и выглядела необычайно красивой.
   В предпоследнюю ночь их пребывания в Нью-Йорке миссис Фезербрайн устроила последнюю "домашнюю" вечеринку, как назвала ее Трикси. Мисс Даррелл была приглашена, но ничего не сказала, презрительно выбросив пригласительную карточку из окна, - это было красноречивее слов; в последний момент она отказалась идти.
   - У меня сейчас голова идет кругом от избытка вечеринок, - сказала она мисс Стюарт. - Тетя Четти собирается остаться дома, и я тоже останусь. Мне не нравится ваша миссис Фезербрайн - это правда, - и я еще недостаточно модна, чтобы притворяться другом с женщинами, которых ненавижу. Кроме того, Трикс, дорогая, вы знаете, что немного - совсем немного - ревновали меня той ночью у Рузвельта. Сэр Виктор танцевал со мной чаще, чем с вами. И теперь, моя дорогая старая любовь, я оставлю вам на эту ночь целого баронета, и кто знает, что может случиться до утра?
   Мисс Эдит Даррелл была одной из тех молодых особ - к счастью, редких, - которые, когда испытывают сильную антипатию, остаются верны ей, даже жертвуя собственным удовольствием. В глубине души она завидовала миссис Фезербрайн. Если бы они с Чарли продолжали свой идиотский флирт, по крайней мере, это не происходило бы у нее на глазах.
   Мисс Стюарт ушла - ни полевые лилии, ни Соломон во всей его славе, ни сама царица Савская, не были хотя бы наполовину столь великолепны. Чарли пошел с ней, безмятежный мученик братского долга. Эдит спустилась в семейную гостиную, где тетя Четти дремала в своем кресле.
   - Сегодня вечером мы будем "дома" вдвоем, тетушка, - сказала Эдит, целуя ее в худую щеку, - и для начала я спою вам на сон грядущий.
   Она любила тетю Четти - кроткую душу, рожденную для того, чтобы ее тиранили, - а тиранили ее с самой колыбели. Одна из тех крупных женщин, которые в страхе и трепете повинуются своим маленьким мужьям, которые верят всему, что им говорят, которые "благословляют сквайра и его родственников и живут довольные своим положением", над которыми издеваются их друзья, их дети, их слуги, и которые однажды смиренно умрут и попадут на Небеса.
   Эдит открыла пианино и начала играть. Сегодня вечером она выглядела очень красиво, в зеленом шелке и черных кружевах, с одной наполовину увядшей розой в волосах. Она выглядела красивой - по крайней мере, так, очевидно, подумал молодой человек, который вошел незамеченным и стоял, глядя на нее.
   Она не слышала, как он вошел, но вскоре какая-то гипнотическая связь между ними подсказала ей, что он рядом. Она повернула голову и увидела его. Тетя Четти заметила его в тот же миг, даже в своем полусонном состоянии.
   - Боже мой, Чарли, - сказала его мать, - ты здесь? Я думала, ты ушел к миссис Фезербрайн?
   - Так и было, - ответил Чарли. - Я пошел... я видел... я вернулся... и вот я здесь, если вы с Дити будете со мной до конца вечера.
   - Нам с Эдит было очень хорошо без тебя. У нас был мир, и это больше, чем обычно бывает, когда вы с ней встречаетесь. Тебе будет разрешено остаться только при одном условии, и это то, что вы не будете ссориться.
   - Я ссорюсь? - сказал Чарли, поднимая брови до середины лба. - Моя дорогая мама, твоя умственная слепота во многих отношениях действительно прискорбна. Во всем виновата Эдит - во всем; один из немногих незыблемых принципов моей жизни - никогда ни с кем не ссориться. Это расстраивает пищеварение человека и крайне утомляет. Наша первая встреча, - продолжал мистер Стюарт, неторопливо растягиваясь на диване, - на которой Эдит влюбилась в меня с первого взгляда, была ссорой. Ну, если это не была ссора, то это была какая-то неприятность. Вы не можете отрицать, мисс Даррелл, что между нами была прохладца. Разве мы не провели ночь в сугробе? С тех пор каждая вторая встреча представляла собой череду ссор. Она несправедлива по отношению ко мне, несмотря на мой ангельский характер, и именно это, - должен повторить, - есть начало, середина и конец каждой из них. Она будет издеваться, а я никогда не выносил, когда надо мной издевались - я всегда поддаюсь. Но я предупреждаю ее - день возмездия близок. В целях самозащиты я намерен жениться на ней, и тогда, негодница, берегись! Раздавленный червь повернется и вонзит железо в ее собственную душу. Могу я спросить, над чем вы смеетесь, мисс Даррелл?
   - Небольшая путаница в метафорах, Чарли, не более того. Что вы сделали с Трикс?
   - С Трикс все в порядке, она находится на попечении миссис Фезербрайн и десять лет как помолвлена с баронетом. Кстати, баронет справлялся о вас с некоторой теплотой и заботой, столь же нежелательной, сколь и неуместной. Баронет для шурина - это очень хорошо, но баронет для соперника - это совсем не хорошо. А теперь, мое дорогое дитя, попытайтесь хоть раз преодолеть общую мерзость своего капризного характера и будьте покладистой. Я знал, что вы тоскуете по мне дома, и поэтому я бросил последнюю любовь сезона, сделал миссис Фезербрайн своим врагом на всю жизнь, и вот я здесь. Спойте нам что-нибудь.
   Мисс Даррелл, нахмурившись, повернулась к пианино, но глаза ее улыбались, и в глубине души она была вполне довольна. Чарли был рядом с ней. Чарли отказался от бала и миссис Фезербрайн ради нее. Отрицать это было бесполезно, она любила Чарли. В последнее время до нее смутно и восхитительно дошло, что сэр Виктор Катерон становится все более внимательным. Если бы могла произойти такая невероятно невероятная вещь, как то, что сэр Виктор влюбится в нее, она была готова в любой момент стать его женой; но любовь, которая одна делает брак сладким и святым, которую не могут изменить ни время, ни проблемы, ни отсутствие, - эту любовь она испытывала к своему кузену Чарли и ни к одному другому смертному мужчине.
   Это был очень приятный вечер - насколько приятный, Эдит не хотела признаваться даже самой себе. Тетя Четти сладко дремала в своем кресле, она сидела на своем месте за пианино, а Чарли устроился поудобнее на своем диване и спокойно и бесстрастно придирался к ее музыке. То, что эти двое могли провести вечер, час вместе, не расходясь во мнениях, было просто совершенно невозможно. Эдит неизменно выходила из себя - ничто земное никогда не тревожило Чарли. Вскоре, в гневе и отвращении, мисс Даррелл вскочила с табурета у пианино и заявила, что больше не будет играть.
   - Когда мне скажут, что я пою Кэтлин Мавурнин бемоль, и что на то, как я держу локти, когда играю "Дом" Тальберга, страшно смотреть, я выдержать не могу! Как и всем критикам, вам легче указать на недостатки, чем сделать лучше. Это самый последний раз, сэр, когда я играю для вас хоть одну ноту!
   Часы пробили двенадцать.
   - Двенадцать! Боже мой. Я думал, сейчас половина одиннадцатого! - мистер Стюарт улыбнулся и со спокойным самодовольством погладил усы. - Тетя Четти, проснись! Сейчас полночь - время, когда все хорошие маленькие женщины должны быть в постели.
   - Вам не нужно торопиться из-за этого, Дити, - добавил он, - это правило применимо только к хорошим маленьким женщинам.
   Мисс Даррелл отвечает презрительным взглядом и будит миссис Стюарт.
   - Вы так хорошо спали, что мне было жалко будить вас раньше. Пойдемте, дорогая тетушка, мы вместе поднимемся наверх. Вы знаете, что завтра нам предстоит тяжелый день. Спокойной ночи, мистер Стюарт.
   - Спокойной ночи, любовь моя, - ответил мистер Стюарт, не делая попытки пошевелиться. Эдит взяла своей сильной молодой рукой руку сонной тети и повела ее наверх. Он лежал и смотрел, как стройная зеленая фигура, красивое светлое лицо исчезают в мягком потоке газового света. Чистый, сладкий голос дерзко донесся в ответ:
   - Чарли, мой дорогой,
   Мой дорогой - мой дорогой,
   Чарли, мой дорогой,
   Молодой шевалье!
   Все, что было самого дерзкого и кокетливого в натуре девушки, вышло наружу вместе с Чарли. С сэром Виктором, как объяснила Трикси, она была "хорошей" и говорила разумно.
   Мистер Стюарт вернулся на бал и, к сожалению, сделал себя несносным для старого Фезербрайна, подчеркнув свою преданность его жене. Эдит слушала повествование на следующий день из уст Трикс с удивлением и отвращением. Мисс Стюарт, по ее собственному признанию, была полна триумфа и счастья. Сэр Виктор был очень предан, "очень предан", - сказала Трикс с ударением. - "Он очень часто танцевал со мной и несколько раз говорил о вас, Дити, дорогая. Он не мог понять, почему вы отсутствовали на последней вечеринке сезона - я тоже не могу, если уж на то пошло. Человек может ненавидеть человека как яд - со мной это также случается - и все же ходить на вечеринки этого человека".
   Но это было общество, которое мисс Даррелл ни в коем случае нельзя было заставить понять. Где ей нравилось, там ей нравилось, где она ненавидела, там она ненавидела - полумер для нее не существовало.
   Настал последний день. В полдень, когда ярко светило майское солнце, корабль дал прощальный залп из пушек и отплыл в Веселую Англию. Эдит перегнулась через фальшборт и смотрела на удаляющийся берег с сердцем в глазах.
   - Прощай, дом, - сказала она с улыбкой на губах и слезами в глазах. - Кто знает, когда и как я смогу увидеть тебя снова. Кто знает, увижу ли я тебя когда-нибудь?
   Прозвенел звонок к обеду; все весело сбежались вниз по лестнице в салон, где были накрыты два длинных стола, сверкающих хрусталем и цветами. Каким восхитительным было путешествие по океану, а морская болезнь - ба! - всего лишь иллюзия чувств.
   После обеда Чарли выбрал самое солнечное место на палубе для своего отдыха, а самую красивую девушку на борту - в качестве своей спутницы, расстелил у ее ног свой железнодорожный коврик, растянулся на нем и приготовился быть счастливым и флиртовать. Трикс под руку с баронетом прошествовала по палубе, миссис Стюарт и леди Хелена укрылись в уединении дамской каюты. Эдит взяла складной стул и книгу и спряталась за рулевой рубкой, чтобы немного развлечься в одиночестве. Но она не читала; было достаточно приятно сидеть и смотреть, как старый океан улыбается, словно кокетка, как будто никогда не был жестоким.
   День клонился к вечеру; солнце опустилось низко, поднялся ветер - море волновалось. И вскоре - слепо пошатываясь на руке сэра Виктора, бледная как смерть, с безмолвной агонией, запечатленной на каждой черте лица, - Трикси появилась на палубе.
   - О Эдит, я чувствую себя ужасно... ужасно! Я чувствую, как смерть... Я чувствую...
   Она вырвала свою руку из руки баронета, дико бросилась в сторону, и - темные смеющиеся глаза Эдит посмотрели в голубые, - сэра Виктора. В следующее мгновение она была рядом с Трикси, ведя эту безвольную и бледную героиню в каюту, откуда в течение пяти дней она не выходила, и взгляд мужчины не останавливался на мисс Беатрикс Стюарт.
   Погода стояла прекрасная, но ветер и волнение были довольно сильными, и, конечно, большая часть пассажиров была больна. Одного дня испытаний было достаточно, чтобы Эдит отдала дань уважения старому Нептуну; после этого она никогда не испытывала угрызений совести. Большая часть ее времени уходила на то, чтобы ухаживать за тетей Четти и Трикс, которые действительно были в очень плохом состоянии. В случае с мисс Стюарт к пыткам морской болезнью добавились муки ревности. Сэр Виктор гулял с юными леди по палубе? Он гулял с ней, Эдит? Спрашивал ли он о ней? О, это было позорно - позорно, что ее держали здесь распростертой на койке, неспособной поднять голову! В этот момент, как правило, в своем волнении Трикси действительно поднимала ее, и следствия этого были печальны.
   Было полнолуние, когда они достигли середины океана. Как Эдит это понравилось, не передать словами. Возможно, это было из милосердного сострадания к Трикс, но она не рассказала ей о долгих, оживленных сумерках, полудне и лунных прогулках, которые они с баронетом совершали на палубе. Как, перегнувшись через фальшборт, они смотрели на заходящее солнце, круглое и красное, и восходящий из волн новой Афродитой серебряный серп луны. Она не рассказала ей, как они сидели бок о бок за ужином, как он лежал у ее ног и читал ей вслух в укромных солнечных уголках, какими необыкновенно дружелюбными и доверительными они стали в целом за эти первые полдюжины дней. Люди сближаются за два дня в море, как не сблизились бы за два года на суше. Была ли это джентльменская вежливость со стороны баронета? Девушка иногда над этим задумывалась. Она довольно хорошо умела анализировать свои собственные чувства. Той порывистой, лихорадочной страсти, называемой любовью, которую деревенский парень описал как чувство - "горячее и сухое, как... боль в боку", она не чувствовала совершенно. Был один, мистер Чарльз Стюарт, валявшийся повсюду, выглядевший безмятежным и загорелым, который видел все это сонными, полузакрытыми глазами и держал свои выводы при себе. "Кисмет! - подумал он. - Да свершится воля Аллаха. Что написано, то написано. Морская болезнь достаточно плоха и без зеленоглазого монстра. Даже Отелло, если бы он пересекал границу на корабле Кунарда, отложил бы представление с подушкой, пока они не достигли другой стороны".
   В один особенный день Эдит заснула после обеда на диване в своей каюте, которую делила с Трикси, проспала ужин и десерт и проснулась только с зажжением ламп. Трикс лежала, бледная и несчастная, глядя в иллюминатор на великолепие лунного света на вздымающемся море, как человек, который скорбит без надежды на утешение.
   - Надеюсь, вам понравились ваши сорок подмигиваний, Эдит, - заметила она. - Какой вы Рип Ван Винкль! Что касается меня, то я вообще не спала с тех пор, как попала на борт этого ужасного корабля! Итак, куда вы направляетесь?
   - Получить что-нибудь поесть у моей подруги-стюардессы, - ответила Эдит. - Я вижу, что опоздала на ужин.
   Мисс Даррелл пошла за чаем и тостами. Затем, завернувшись в шаль-одеяло и накинув на волосы кокетливый красный шерстяной капюшон, она поднялась на палубу.
   Дамы покинули ее - от этого не стало хуже, подумала Эдит. Полная луна сияла с несказанным великолепием над бескрайними просторами бушующего моря, вздымающегося той величественной зыбью, которая никогда не успокаивается на могучей Атлантике. Джентльмены заполнили курительную комнату, "Парламент Табака" был в самом разгаре. Она взяла складной стул и направилась в свое любимое укромное местечко за рулевой рубкой. Как это было великолепно - звездное небо, ослепительно белая луна, бескрайний океан - этот длинный след серебристого сияния, простирающийся на многие мили позади. Ледяной порыв ветра пронесся над бездной, но, завернувшись в свою большую шаль, Эдит смогла противостоять даже этому. Она забыла сэра Виктора и смелые амбиции своей жизни. Она сидела, поглощенная красотой и великолепием этого лунного света на море. Очень тихо, очень нежно, почти бессознательно она начала петь "Юную майскую луну", когда шаги позади заставили ее повернуть голову. Это был сэр Виктор Катерон. Она пробудилась ото сна - вернулась на землю и снова стала принадлежать миру мирскому. Улыбка, приветствовавшая его, была очень яркой. Она бы покраснела, если бы могла; но недостатком бледных брюнеток является то, что они не так легко краснеют.
   - Я услышал пение, нежное и слабое, и даю вам слово, мисс Даррелл, подумал, что это может быть Лореляй или заблудшая русалка, расчесывающая свои волосы цвета морской волны. Все это, конечно, очень красиво, но вы не боитесь простудиться?
   - Я никогда не простужаюсь, - ответила мисс Даррелл. - Грипп - неизвестная мне болезнь. Неужели табачный парламент распался, если я вижу вас здесь?
   - Сейчас половина двенадцатого - разве вы этого не знали? - и все трубки погасли.
   - Боже милостивый! - воскликнула Эдит, в ужасе вскакивая. - Половина двенадцатого! Что скажет Трикси? Действительно, созерцание Луны, должно быть, поглощающее занятие. Я понятия не имела, что уже больше десяти.
   - Подождите минутку, мисс Даррелл, - вмешался сэр Виктор, - я хотел бы вам кое-что сказать... кое-что, о чем я хотел поговорить с тех пор, как мы поднялись на борт.
   Сердце Эдит сделало один большой скачок - казалось, прямо в горло. Что могло предвещать такое предисловие, как это, кроме одного? Баронет заговорил снова, и сердце мисс Даррелл упало до самых подошв ее застегнутых ботинок.
   - Это касается тех старых газет, "Чесхолмского курьера". Вы понимаете, и... и прискорбной трагедии, которую они описывают.
   - Да? - сказала мисс Даррелл, плотно сжимая губы.
   - Это, естественно, глубоко болезненная тема для меня. Двадцать три года прошло; я был всего лишь ребенком в то время, однако, если бы она произошла всего год назад, я думаю, что едва ли мог бы чувствовать это острее, - вряд ли больше страдать, когда я говорю о ней.
   - Тогда зачем говорить об этом? - последовал вопрос. - Я уверена, что не имею права это слышать.
   - Нет, - ответил молодой человек, и даже в лунном свете она могла видеть, как он покраснел. - Возможно, нет, и все же с тех пор я хотел поговорить с вами об этом. Не знаю почему, мне даже думать об этом невыносимо, и все же я чувствую какое-то облегчение, говоря об этом с вами. Возможно, между нами существует "взаимопонимание" - мы близки - кто знает?
   Действительно, кто! Сердце мисс Даррелл вернулось из ее ботинок на свое место и осталось там.
   - Это было так ужасно, - продолжал молодой человек, - так таинственно. По сей день это событие окутано тьмой. Она была так молода, так прекрасна, так добра - это кажется слишком ужасным, чтобы поверить, что какое-либо человеческое существо могло поднять руку и отнять такую невинную жизнь. И все же это было сделано.
   - Это самое ужасное, - сказала Эдит, - но стоит только прочитать газеты, чтобы узнать, что такие ужасные дела совершаются каждый день. Жизнь - это сенсационная история. Вы говорите, что она окутана тьмой, но "Чесхолмский курьер" так не считает.
   - Вы имеете в виду Инес Катерон. Она была невиновна.
   - В самом деле?
   - Она не была виновна, за исключением одного - она знала, кто виновен, и скрыла это. В этом у меня есть основания быть уверенным.
   - Ее брат, конечно - Хуан Катерон?
   - Кто знает? Даже в этом нельзя быть уверенным. Нет, - в ответ на ее удивленный взгляд, - это не точно. Я уверен, что моя тетя верит в его невиновность.
   - Тогда кто...
   - Кто? - печально спросил баронет. - Кто был убийцей? Может быть, мы никогда этого не узнаем.
   - Вы это узнаете, - решительно сказала Эдит. - Я уверена в этом. Я твердо верю в трюизм, что "убийство выйдет наружу". Рано или поздно вы узнаете.
   Она говорила со спокойной уверенностью пророка. Пройдет время, и она оглянется назад, чтобы содрогнуться от собственных слов.
   - Двадцать три года - достаточный срок, чтобы забыть даже самое горькое горе, но мысль об этой трагедии так же горька для моей тети сегодня, как и тогда, когда она произошла. Ей невыносимо говорить об этом - я думаю, ей невыносимо думать об этом. Поэтому то, что я знаю об этом, я узнал от других. До восемнадцати лет я абсолютно ничего не знал. О моей матери, конечно, я ничего не помню, и все же, - его глаза и тон стали мечтательными, - в моей памяти сохранилось воспоминание о женщине, молодой и красивой, склонившейся над моей кроватью, целующей меня и плачущей надо мной. Моя мать была белокурой, лицо, которое я помню, темное. Вы сочтете меня сентиментальным - возможно, вы будете смеяться надо мной, - сказал он, нервно улыбаясь. - Вы сочтете меня мечтателем, и все же это так.
   Ее темные, серьезные глаза смотрели на него снизу вверх, полные женского сочувствия.
   - Смеяться над вами! Думайте обо мне лучше, сэр Виктор. В наши дни достаточно редко можно увидеть мужчин, которые помнят или почитают свою мать - живую или мертвую.
   Он посмотрел на нее; слова, казалось, с трудом срывались с его губ. Один раз он почти заговорил. Затем он внезапно одернул себя. Когда он заговорил, то совершенно изменил тон.
   - Я эгоистично держу вас здесь, на холоде. Возьмите меня под руку, мисс Даррелл, вы не должны долее оставаться.
   Она сразу же повиновалась. Он подвел ее к двери ее каюты - поколебался - взял ее за руку и держал, пока говорил:
   - Не знаю, почему, как уже говорил, я заговорил об этом; я не мог бы сделать этого ни с кем другим. Позвольте мне от всего сердца поблагодарить вас за сочувствие.
   Затем он ушел; очень серьезная и задумчивая, Эдит отыскала Трикси и верхнюю койку. Мисс Стюарт спокойно спала сном праведницы, страдающей морской болезнью, пребывая в блаженном неведении о происходящем около нее предательстве. Эдит посмотрела на нее и почувствовала какой-то укол. Было ли это справедливо, в конце концов? было ли это благородно?
   - Бедная Трикс, - сказала она, нежно целуя ее, - я не думаю, что это будешь ты!
   На следующее утро за завтраком мисс Даррелл заметила, что мистер Стюарт-младший наблюдал за ней, потягивая кофе, со зловещим выражением лица, которое что-то предвещало. То, что это предвещало, вскоре выяснилось. Он вывел ее на палубу, предложил ей руку для утренней прогулки и открыл огонь таким мудрым образом:
   - Что вы с баронетом делали на палубе в ненормальное время ночи? Что с вами обоими было не так?
   - Ну-ну! - воскликнула Эдит. - Откуда вы вообще что-то об этом знаете? Какое дело таким маленьким мальчикам, как вы, шпионить за действиями старших, когда они должны быть надежно укрыты и спать в своих маленьких кроватках?
   - Я не шпионил, я спал. У меня нет беспокойной совести, которая заставляла бы меня бродить в нечестивые часы.
   - Тогда как вы узнали об этом?
   - Маленькая птичка сказала мне.
   - Я сверну шею вашей маленькой птичке! Кто это был, сэр? Я приказываю вам.
   - Как она это любит! Не волнуйтесь, маленькая Амазонка. Это был вахтенный офицер.
   - Вахтенный офицер мог бы найти себе гораздо лучшее занятие, и вы можете передать ему это с моими наилучшими пожеланиями.
   - Я так и сделаю; но вы не отрицаете этого - вы были там!
   - Я никогда не отрицаю своих поступков, - произнесла она с королевским презрением, - да, я была там.
   - С сэром Виктором... наедине?
   - С сэром Виктором - наедине!
   - О чем вы говорили, мисс Даррелл?
   - Мне нечего сказать вам, кроме как повторить свое назидание, мистер Стюарт. У вас есть еще какие-нибудь вопросы, прошу вас?
   - Один или два; он просил вас выйти за него замуж, Эдит?
   - Ах, нет! - ответила Эдит с искренним вздохом. - Для Дити Даррелл такой удачи не предвидится. Невеста баронета - леди Катерон! нет, нет - пирожные и эль жизни не для меня.
   - Вы бы вышли за него замуж, если бы он это сделал? Вы выйдете за него замуж, когда он это сделает? потому что, в конце концов, именно к этому все и сводится.
   - Вышла бы я за него замуж? - Она смотрит на него с неподдельным недоверием и удивлением. - Вышла бы я замуж за сэра Виктора Катерона - я? Мой дорогой Чарли, когда вы задаете разумные вопросы, я буду счастлива ответить на них, насколько это в моих силах, но не на такую нелепость, как эта.
   - Выйдете или нет?
   - Чарли, не дразните меня - что молодые люди вашего юного возраста знают о таких вещах? Мне не нравится, какой оборот принял этот разговор; давайте изменим его, давайте поговорим о погоде - это всегда безопасная тема. Разве это не великолепное утро? Разве не очаровательно иметь постоянный попутный ветер? И как вы можете объяснить, что ветер в Англию всегда попутный?
   - Англия, моя страна - великая и свободная
   Сердце мира - я устремляюсь к тебе!
   Она поет с лукавым выражением в темных глазах, наблюдая за своим кавалером.
   Однако Чарли не собирается отступать; он отказывается говорить и о ветре, и о погоде.
   - Ответьте на мой вопрос, Эдит, пожалуйста. Если сэр Виктор Катерон попросит вас, вы станете его женой?"
   Она смотрит на него спокойно, пристально, на мужчину, которого любит, и отвечает:
   - Если сэр Виктор Катерон попросит меня, я стану его женой.


ГЛАВА VII. КОРОТКАЯ И СЕНТИМЕНТАЛЬНАЯ

  
   Два дня спустя на фоне голубого неба вырисовывается скала Фастнет; появляется окованное железом ирландское побережье. В полдень они бросят якорь в Квинстауне.
   - Вернись к Эрин, мавурнин, мавурнин, - поет Чарли в коридоре ранним утром.
   Чарли все еще может немного петь. Ему предстоит потерять Эдит. Сэр Виктор Катерон должен победить; но так как она еще не леди Катерон, мистер Стюарт откладывает отчаяние и самоубийство до тех пор, пока она не станет леди Катерон.
   Она вскочила с постели с криком восторга. Ирландия! По крайней мере, одна из земель ее мечты.
   - Трикси! - кричит она. - О Трикси, смотрите! "Наконец-то земля милого Эрина!"
   - Я вижу, - сказала Трикси, сонно сползая с койки, - и не очень-то об этом думаю. Много зловещих на вид камней, и ни капельки не зеленее, чем дома. Я думала, что само небо над Ирландией зеленое.
   За последние два дня горькие испытания Трикси закончились - ее морская болезнь превратилась в мрачный сон о прошлом. Она смогла в восхитительном туалете появиться за обеденным столом, пройтись по палубе под руку с сэром Виктором. Как человек, имеющий право, она спокойно возобновила свое движение с того места, на котором остановилась. С той лунной ночи, о которой она (Трикси), к счастью, ничего не знала, между мисс Даррелл и баронетом прошла простая вежливость, присущая только жизни. Сэр Виктор мог бы попытаться и делал это, но с безмятежным превосходством права и власти мисс Стюарт отменяла каждое движение. Она твердо решила, что он должен быть ее, и, кроме того, нужно было наверстать упущенное время. Поэтому она удвоила свое внимание, при содействии своего отца - и как это получилось, озадаченный молодой англичанин никогда не мог сказать, но каким-то образом он постоянно оказывался рядом с мисс Стюарт и не мог уйти. Эдит видела все это и улыбалась про себя.
   - "Сегодня для меня, завтра для тебя", - напевала она. - У меня был свой день; теперь очередь Трикси. Она так хорошо маневрирует, что было бы жаль вмешиваться.
   Чарли был ее кавалером в те приятные последние дни; оба были склонны брать то, что давали их боги, и не беспокоиться о завтрашнем дне. Это не продлится долго - волшебные дары жизни никогда не длятся долго, потому что сегодня они будут есть, пить, веселиться вместе и забудут о грядущем зле.
   Они спустились на берег, провели час в Квинстауне, затем поезд увез их "в тот прекрасный город под названием Корк". Там они пробыли два дня, посетили замок Бларни, конечно, и поцеловали бы Камень Бларни, если бы не труд подняться к нему. А потом прочь, и подальше, в Килларни.
   Сэр Виктор был пленником Трикси; Эдит и Чарли поддерживали свой союз. Леди Хелена наблюдала за своим племянником и американской наследницей, и ее тонкий женский инстинкт подсказывал ей, что там ему ничего не угрожает.
   "Если бы была другая, - подумала она, взглянув на смуглое, светлое лицо Эдит, - но совершенно ясно, как обстоят дела между ней и ее кузеном. Какая красивая пара из них получится".
   Другой из старейшин - мистер Джеймс Стюарт - наблюдал за ходом дел сквозь совершенно другие очки. Это была единственная мечта его жизни - выдать замуж дочь и женить сына на представителях туманного Альбиона.
   - Богатства, сэр, у них достаточно, - сказал банкир с Уолл-стрит напыщенно, поднимая воротник. - Я оставлю своим детям по крутому миллиону на каждого. Их происхождение равно лучшему - лучшему, сэр, - в их жилах течет королевский титул Шотландии. Удачу я не ищу - кровь, сэр - я ищу КРОВЬ.
   Наблюдая за успехами своей дочери, он самодовольно улыбнулся. Из-за поведения своего сына он хмурился.
   - Думай, что делаешь, молодой человек, - сказал он Чарли в тот день, когда они покинули Корк. - Я не спускаю с тебя глаз. Обычное внимание к дочери Фреда Даррелла - против этого я не возражаю, но без дураков. Вы понимаете меня, сэр? Без дураков. Клянусь Богом, сэр, если вы не женитесь, чтобы угодить мне, я не оставлю вам ни цента!
   Мистер Стюарт-младший спокойно посмотрел на мистера Стюарта-старшего с выражением лица, которого старший не понял.
   - Не выходи из себя, отец, - спокойно ответил он. - Я не женюсь на дочери Фреда Даррелла, если ты это имеешь в виду под "дурачить". Мы с ней решили этот вопрос два или три столетия назад.
   В деревне Макрум они вышли из комфортабельного железнодорожного вагона и сели в транспортное средство, известное в Ирландии как общественный вагон, нечто вроде прогулочного вагона, в котором могут ехать десять человек, сидя спиной к спине, изолированные грудой багажа между ними. Кроме них, на Озера ехал только один турист - крупный молодой человек военного вида, с бакенбардами, как у барана, и моноклем, с рюкзаком и бриджами.
   - Хэммонд, клянусь Юпитером! - воскликнул сэр Виктор. - Хэммонд, из шотландских Грейсов. Мой дорогой друг, рад вас видеть. Капитан Хэммонд, мой друг, мистер Стюарт, из Нью-Йорка.
   Капитан Хэммонд поднял монокль и поклонился. Чарли приподнял шляпу перед этой большой военной шишкой.
   - Я говорю, сэр Виктор, - начал капитан шотландских Грейсов, - кто бы мог подумать увидеть вас здесь, понимаете? Они сказали, что вы отправились исследовать Канаду, или Соединенные Штаты, или что-то в этом роде, вы знаете. Кто с вами? - вполголоса, - американцы - да?
   - Американские друзья и моя тетя, леди Хелена Повисс.
   - А теперь, живо занимайте ваши места, - крикнул водитель, и тут же началась возня на сиденьях. По его собственному мнению, сэр Виктор решил, что его место должно быть рядом с мисс Даррелл. Но что такое решимость мужчины по сравнению с решимостью женщины?
   - О, п-пожалуйста, сэр Виктор, - жалобным голоском восклицает мисс Стюарт, - помогите мне подняться. Это так ужасно высоко, и я знаю, что упаду. И, о, пожалуйста, садитесь здесь и показывайте места по ходу движения - места доставляют гораздо больше удовольствия, когда кто-то указывает на них, а вы бывали здесь раньше.
   Что мог сделать сэр Виктор? Особенно когда леди Хелена добродушно вмешалась:
   - Да, Виктор, садись и покажи места. Ты сядешь между мисс Беатрикс и мной. Ваш друг в твидовом костюме может сесть рядом, а вы, моя дорогая миссис Стюарт, - где вы сядете?
   - Поскольку Чарли и Эдит будут иметь всю другую сторону в своем распоряжении, - сказала кроткая миссис Стюарт, - я думаю, что сяду рядом с Эдит.
   - Да, да, - подхватил ее супруг, - и я сяду рядом с кэбби. Все в порядке, там, позади? Тогда мы отправляемся!
   Они отправились, с грохотом, а за ними последовало все улюлюкающее оборванное население Макрума.
   - Тряпья столько, что хватило бы на бумажную фабрику, - предположил Чарли, - и все носы вздернуты! Эдит, как вам нравится это соглашение?
   - Я думаю, что Трикси умнее, чем я когда-либо думала, - засмеялась Эдит. - Жаль, что так много дипломатии должно стать "потерянным трудом любви".
   - Бедная Трикси! Она тоже хочет как лучше. Почитай отца твоего, чтобы продлились дни твои на земле. Она всего лишь пытается выполнить приказ. И вы думаете, у нее нет шансов?
   - Я это знаю, - отвечает Эдит со спокойной безмятежностью убежденности.
   - Сэр Виктор, кто ваш друг с серьезным лицом и в забавных бриджах? - шепчет Трикси под своим белым зонтиком.
   - Он достопочтенный Ангус Хэммонд, второй сын лорда Гленгари и капитан шотландских Грейсов, - отвечает сэр Виктор; мисс Стюарт открывает глаза и смотрит с новорожденным почтением на большого, безмолвного молодого воина, который сидит, опираясь на головку своего зонтика, и который является благородным сыном лорда.
   День был превосходный, пейзаж восхитительный, его спутница чрезвычайно жизнерадостна, леди Хелена в самом добродушном настроении. Но сэр Виктор Катерон всю дорогу сидел очень молчаливый и рассеянный. В ответ на вопрос мисс Стюарт, он слабо улыбнулся и признал, что чувствует себя немного не в своей тарелке. Когда он сделал признание, то резко остановился - раздался смех Эдит Даррелл, чистый и сладкий.
   - Наши друзья с другой стороны, по крайней мере, кажется, пребывают в отличном настроении, - говорит леди Хелена, сочувственно улыбаясь этому веселому перезвону. - Какая очаровательная девушка мисс Даррелл.
   Трикси бросает быстрый, косой взгляд на лицо баронета и скромно отвечает:
   - О, понятно, что Дити и Чарли никогда не бывают по-настоящему счастливы, кроме как вместе. Я не верю, что Чарли вообще взял бы на себя труд поехать, если бы Эдит, по его просьбе, не была одной из гостей.
   - Полагаю, они давно знакомы? - спрашивает его светлость, все еще улыбаясь.
   - Да, очень давно, - весело отвечает Трикс. - Эдит будет очаровательной невесткой; вы так не думаете, сэр Виктор?
   Она бесхитростно смотрит на него, вонзая свой маленький кинжал в жизненно важное место. Он пытается улыбнуться и сказать что-нибудь приятное в ответ - улыбка - это неудача; слова - еще большая неудача. Он угрюмо сидит, прислушиваясь к веселым голосам с другой стороны багажа, и совершенно точно узнает, что он смертельно влюблен в мисс Даррелл.
   Они достигают Гленгариффа, когда опускаются сумерки, - прекрасного Гленгариффа, где они должны поужинать и провести ночь. За ужином по какой-то счастливой случайности Эдит оказывается рядом с ним, а капитан Хэммонд попадает в лапы Трикс. Мисс Даррелл намеренно поворачивает свое изящное плечо к Чарли и одаривает его соперника своими улыбками, взглядами и абсолютным вниманием.
   После ужина они отправляются под парусом при лунном свете на остров, где находятся остатки башни Мартелло. Старейшины, для которых "лунный свет на озере" давно утратил свое колдовство, а падающая роса и ночной воздух сохраняют свои ужасы, остаются дома и отдыхают. Эдит и сэр Виктор, Трикс и достопочтенный Ангус Хаммонд рука об руку спускаются к лодке. Чарли и два ирландских лодочника замыкают шествие - мистер Стюарт курит утешительную сигару.
   Они все вместе садятся в маленькую лодку. Баронет следует за своей удачей и держится поближе к Эдит. Как она прекрасна с мягким серебристым светом на лице. Он сидит, наблюдает за ней и вспоминает строки:
   "Мужчина отдал все остальные блаженства
   И все мирские радости ради одного, -
   Отдать свое сердце в одном поцелуе
   Ее прекрасных губ".
   "Не опоздал ли я? - подумал он. - Любит ли она своего кузена? Это то, на что намекает его сестра, или..."
   Его ревнивый, встревоженный взгляд не отрывался от нее. Она все это видела. Если она когда-либо и сомневалась в своей власти над ним, то сегодня вечером она в этом не сомневалась. Она улыбнулась и ни разу не взглянула в сторону Чарли.
   "Нет, - подумал он со вздохом облегчения, - она не заботится о нем таким образом - пусть мисс Стюарт думает, как ей заблагорассудится. Он ей нравится по-сестрински - не более того. Я подожду, пока мы не доберемся до Англии, и тогда объяснюсь. Она, и только она, будет моей женой".
  

ГЛАВА VIII. В ДВУХ ЛОДКАХ

  
   Рано утром на следующий день наши туристы снова сели в вагон и медленно поехали трусцой по тому прекрасному участку местности, который лежит между Гленгариффом и Килларни.
   Их места были такими же, как и накануне - сэр Виктор во владении Трикс, Чарли с Эдит. Но уныние баронета исчезло - надежда наполнила его сердце. Она не любила своего кузена, - в этом он убедил себя, - и однажды он мог бы назвать ее женой.
   Сэр Виктор Катерон был тем самым rara avis, скромным молодым человеком. О том, что эта американская девушка, нищая и безродная, была ниже его, он никогда не думал - о своем собственном титуле и богатстве, как о мотивах повлиять на нее, он никогда и не мечтал. Ничто низменное или корыстное не могло найти места в столь прекрасном существе; столь благородное и прекрасное лицо, несомненно, должно было символизировать еще более благородную и прекрасную душу. Увы! как слепы влюбленные люди.
   Это был день восторга, день безоблачного неба, сверкающего солнца, свежего горного бриза, величественных пейзажей. Дикие, унылые долины, хмурые скалы Керри, ревущие потоки, босоногие, оборванные дети, свиньи и люди под одной соломенной крышей, такое убожество и крайняя нищета, о которых они и подумать не могли.
   - Боже милостивый! - сказала Эдит с содроганием: - Как может жизнь стоить того, чтобы жить в такой ужасной нищете, как эта?
   - Похоже, что занозой в твоей жизни является бедность, Эдит, - ответил Чарли. - Осмелюсь сказать, эти люди едят и спят, влюбляются, женятся и счастливы даже здесь.
   - Мой дорогой мистер Стюарт, какая сентиментальная речь, и она скорее даже глупа, чем сентиментальна. Женитесь и будьте счастливы! Они, несомненно, женятся; свинья живет в углу, и каждая хижина кишит детьми, но - счастливы! Чарли, раньше я думала, что у вас есть хотя бы одна или две крупицы здравого смысла, - теперь я начинаю в этом сомневаться.
   - Я сам начинаю сомневаться в этом, так как имел удовольствие знать Эдит Даррелл. Я бросаю вызов смертному мужчине, который мог бы долго сохранить здравый смысл в ее обществе. Бедность и нищета в вашем лексиконе означают одно и то же.
   - Одно и то же. Нет такого земного зла, которое могло бы сравниться с нищетой.
   Они добрались до Килларни поздно вечером и поехали в "Викторию". Погода стояла по-прежнему прекрасная, луна, которая освещала их последнюю ночь в море, теперь на исходе, разливала свой серебряный свет над несравненными озерами Килларни, лежащими внизу, словно огромные хрустальные чаши.
   - О, как мило! - воскликнула Трикс. Остальные стояли молча. Есть красота настолько яркая, что ее невозможно выразить словами - такая сладкая, такая торжественная, что заставляет замолчать само биение наших сердец. Это была именно такая красота, - на которую они смотрели сейчас.
   Они стояли на бархатистом газоне - сэр Виктор с Трикси под руку, Чарли и Эдит бок о бок. Светящаяся масса мягких алых драпировок окутывала мисс Даррелл, кокетливая шляпка с длинным черным страусовым пером подчеркивала ее испанское лицо и глаза. Они поужинали - а когда лунный свет хотя бы наполовину так поэтичен, как после превосходного ужина?
   - Я вижу две или три лодки, - заметил сэр Виктор. - Я предлагаю покататься на лодке по озерам.
   - Я - за, - поддержала Беатрикс. - Это прекрасно - под парусом по озерам Килларни! Эдит, вы нас поддерживаете? Давайте отправимся немедленно, сэр Виктор.
   - Вы отправитесь со мной, Эдит? - спросил Чарли. - Или вы предпочли бы плыть с ними?
   Она удивленно посмотрела на него. Какое серьезное у него лицо, какой спокойный тон! Он был таким весь день, молчаливый, озабоченный, серьезный.
   - Мой очень дорогой Чарли, какими вежливыми мы становимся! какими внимательными к чувствам других! Совершенно новая фаза вашего интересного персонажа. Я, конечно, пойду с вами - мистер Чарльз Стюарт в состоянии кротости, подобной кротости ягненка, - это исследование, достойное рассмотрения.
   Он слегка улыбнулся и взял ее за руку.
   - Тогда пойдем, - сказал он, - проведем этот последний вечер вместе; кто знает, когда у нас будет еще один?
   Карие глаза мисс Даррелл широко раскрылись.
   - "Этот последний вечер! Кто знает, когда у нас будет еще один!" Чарли, если вы подумываете о бегстве или самоубийстве, скажите об этом сразу - все лучше, чем неизвестность. Однажды я видела картину "Рыцарь Печального образа" - К. из У.К. выглядел точно так же, как вы выглядите сейчас! Если вы думаете о стрихнине, так и скажите - никто не будет вам возражать. Я сожалею только о том, что мне придется носить черное, а отвратительное - это мягкое слово, чтобы описать Эдит Даррелл в черном.
   - Отвратительное! - повторил Чарли. - Вы! Интересно, можете ли вы выглядеть уродливо хоть в чем-нибудь? Интересно, знаете ли вы, как хороши сегодня вечером в этой очаровательной шляпке и этой алой драпировке?
   - Конечно, я знаю, как очаровательно должна выглядеть, чтобы вырвать у вас слово похвалы. Это первый раз в вашей жизни, сэр, когда вы сделали мне комплимент. До сих пор вы только и делали, что придирались к моей внешности и всему остальному.
   - Всему свое время, - отвечает он немного печально, - печально! Чарли Стюарт! - Время для всего этого прошло. Вот наша лодка. Вы будете рулить, Эдит? Тогда я буду грести.
   Баронет и Трикс были уже в нескольких ярдах от них, на сверкающей воде. Другая группа - большая лодка, в которой находилось с полдюжины человек, в том числе капитан Хэммонд, была еще дальше. В этой лодке сидела девушка с гитарой; ее сладкий голос, когда она пела, романтично разносился над озером, и эхо гор, подхватив его, очаровательно повторяло припев снова и снова. Эдит подняла лицо к звездному небу, лунный свет омывал его во всем великолепии.
   - О, что за ночь! - вздохнула она. - Какой это яркий, прекрасный мир, и каким совершенно счастливым можно было бы быть, если бы...
   - У него было тридцать тысяч в год! - предположил Чарли.
   - Да, именно так. Почему жизнь не может быть такой - лунный свет, великолепные обеды, много друзей и новых платьев, хорошая лодка и - да - я скажу это - кто-то, кого очень любишь в качестве спутника.
   - Кто-то, кого вы очень любите, Эдит? Иногда я задаюсь вопросом, нравлюсь ли я вам вообще - есть ли в вас способность любить кого-то, кроме себя.
   - Спасибо! Я, конечно, нравлюсь себе, и в первую очередь я признаю это. После этого...
   - После этого? - повторяет он.
   - Вы мне нравитесь. Нет - молчите, Чарли, пожалуйста, вы опрокинете лодку. Конечно, вы мне нравитесь - разве вы не мой кузен - разве вы не были ужасно добры - разве я не обязана всем этим вам? Чарли, я благословляю ту ночь в снегу - она была самой счастливой в моей жизни.
   - И самая несчастная из моих.
   - Сэр!
   - О Эдит, давайте поговорим хоть раз - давайте поймем друг друга, а потом расстанемся навсегда, если придется. Только зачем нам вообще расставаться?
   Она бледнеет, отворачивает от него лицо и смотрит на сияющую воду. Рано или поздно она знала, что это должно произойти - это произошло сегодня ночью.
   - Зачем нам вообще расставаться? - Он отпускает весла, и лодка плывет по течению. - Мне не нужно говорить вам, как я люблю вас; вы это достаточно хорошо знаете; и я думаю - я надеюсь - вы заботитесь обо мне. Будьте верна себе, Эдит - вы принадлежите мне - идите ко мне, будьте моей женой.
   В его тоне, в его глазах есть страсть, но его голос тих, и он сидит с веслами в руках. Даже в этот величайший момент своей жизни мистер Стюарт верен своим "принципам" и не будет устраивать сцен.
   - Вы знаете, что я люблю вас, - повторяет он, - как сказал человек в театре Корка на днях вечером: "Я встану на колени, если хочешь, но я могу любить тебя стоя так же хорошо, как и стоя на коленях". Эдит, поговорите со мной. Как вы можете выйти замуж за кого-то, кроме меня - кроме меня, чью жизнь вы спасли. Моя дорогая, забудьте о своем цинизме - он всего лишь на словах - на самом деле вы этого не имеете в виду - и скажите, что будете моей женой.
   - Вашей женой! - Она смеется, но ее сердце трепещет, когда она это говорит. - Вашей женой! Это было бы приятно, Чарли; но, как и большинство приятных вещей в жизни, этого никогда не может быть.
   - Эдит!
   - Чарли, все это чепуха, и вы это знаете. Мы кузены - мы хорошие друзья и верные товарищи, и всегда будем ими, я надеюсь; но мужем и женой - нет, нет, нет!
   - Почему? - спрашивает он.
   - Разве я уже не говорила вам - не говорила вам снова и снова? Если вы не презираете меня и не считаете бессердечной и подлой, то виной тому не моя откровенность. Мой цинизм, я имею в виду, каждое слово. Если бы у вас было богатство вашего отца, состояние, которое он собирается вам оставить, я бы вышла за вас замуж завтра и была бы, - ее губы слегка задрожали, - самой счастливой девушкой на земле.
   - Значит, я вам совсем не нравлюсь? - спокойно спрашивает он.
   - Не нравитесь! О Чарли! разве вы не видите? Я не совсем эгоистична. Я так сильно забочусь о вас, что скорее умру, чем выйду за вас замуж. Для вас брак со мной означает разрушение - и ничего больше.
   - Мой отец любит меня. Я его единственный сын. Он бы смягчился.
   - Он никогда бы этого не сделал, - твердо ответила она, - и вы это знаете. Чарли, в тот день, когда он разговаривал с вами в Корке, я сидела за оконными занавесками и читала. Я слышала каждое слово. Моим первым побуждением было выйти и встретиться с ним лицом к лицу - отказаться от его милостей и покровительства и потребовать, чтобы меня отправили домой. Ужасный дурной характер числится в списке моих недостатков. Но я этого не сделала. Я услышала ваш спокойный ответ - "мягкий ответ, который отвращает гнев", и он пролился, как масло, на мой встревоженный дух. "Не выходи из себя, - сказал ты, - мы с дочерью Фреда Даррелла не поженимся, если ты это имеешь в виду". Я восхищаюсь вашим благоразумием и правдивостью. Я получила урок и... осталась за занавесками. И мы будем придерживаться этого - вы и дочь Фреда Даррелла никогда не поженятся.
   - Но, Эдит, вы знаете, что я имел в виду. Святые Небеса! вы ведь ни на секунду не предполагаете...
   - Я ни на секунду не предполагаю ничего, кроме того, что это хорошо и великодушно с вашей стороны, Чарли. Я знаю, что вы бы встретились со своим отцом, как... как "свирепый гриффин", цитируя Трикс, и преодолели бы все последствия, если бы я вам позволила. Но я вам не позволю. Вы не можете позволить себе бросить вызов своему отцу. Я не могу позволить себе выйти замуж за бедняка.
   - Я молод, я силен, я могу работать. У меня есть руки и голова, сносное образование и много друзей. Мы бы не умерли с голоду.
   - Мы бы не умерли с голоду - возможно, - говорит Эдит и снова смеется, довольно уныло. - Мы бы только копались, желая всего, что делает жизнь сносной, и были бы невыносимо несчастны до конца первого года. Мы не хотим ненавидеть друг друга - мы не хотим жениться. Вы не могли бы работать, Чарли - вы не были рождены для тяжелой работы. И я... я не могу забыть всей моей прошлой жизни даже ради вас.
   - Вы действительно не можете... это делает вам честь, - с горечью ответил он.
   - И поэтому, - продолжает она, опустив голову, - не сердитесь; когда-нибудь вы поблагодарите меня за это. Пусть все это закончится, и закончится сегодня вечером, и никогда больше об этом не будет сказано. О, Чарли, кузен мой, разве вы не видите, что мы не могли бы быть счастливы вместе - разве вы не видите, что нам лучше расстаться?
   - Все будет в точности так, как вы пожелаете. Я всего лишь бедняк, а ваша житейская мудрость настолько ясна, что даже самый тупой интеллект мог бы ее понять. Вы бросаете меня без всякой боли и собираетесь выйти замуж за баронета. Только - поскольку вы еще не его исключительная собственность, купленная за определенную цену - ответьте мне вот что: вы любите меня?
   Ее голова опустилась еще ниже, глаза наполнились страстными слезами, сердце наполнилось страстной болью. Бросить его без малейшей боли! В глубине души Эдит Даррелл знала, чего ей стоило быть бессердечной сегодня вечером.
   - Отвечайте мне! - властно сказал он, его глаза загорелись. - Ответьте мне! По крайней мере, на это я претендую как на свое право. Вы любите меня или нет?
   И ответ приходит, очень смиренный и тихий.
   - Чарли! Разве об этом нужно спрашивать? Вы слишком хорошо знаете - да.
   А потом наступает тишина. Он снова берется за весла - их мягкое погружение и пение девушки в далекой лодке, единственные звуки. Белый лунный свет и черные тени, острова, заросшие земляничным кустарником, этим "миртом Килларни", и хмурые горы со всех сторон. Слова веселой песни девушки разносятся над водой:
   "Время, которое я потерял, ухаживая,
   Наблюдая и преследуя,
   Свет, который лежит
   В глазах женщины
   Погубили мое сердце.
   Хотя мудрость часто искала меня,
   Я презрел знания, которые она принесла мне;
   Мои единственные книги
   Были женскими взглядами,
   И глупости - это все, чему они меня научили".
   - И глупости - это все, чему они меня научили! - наконец говорит Чарли. - Что бы ни случилось, это к лучшему. Будь что будет - хоть завтра вы и выйдете замуж за сэра Виктора, - я бы не изменил прошлого, даже если бы мог.
   - И вы не будете слишком сильно винить меня - вы не будете презирать меня? - умоляет она срывающимся голосом, закрыв лицо руками. - Я ничего не могу с этим поделать, Чарли. Я скорее умру, чем буду бедна.
   Он знает, что она плачет; ее слезы странно трогают его. Они находятся в тени горы Торк. Он на мгновение перестает грести, берет ее руку и подносит к губам.
   - Я буду любить вас всю свою жизнь, - таков его ответ.
  

* * * * *

  
   Вот так развлекались двое участников водной вечеринки. В четверти мили дальше на другой лодке происходила еще одна интересная маленькая сцена.
   Трикси болтала без умолку. Это была одна из навязчивых идей Трикси: чтобы развлечь и очаровать кого-нибудь, ее язык должен работать, как ветряная мельница. Сэр Виктор сидел и слушал довольно рассеянно, отвечая невпопад, словно его мысли были за сотни миль отсюда. Мисс Стюарт не обратила на это внимания, но продолжала все настойчивее, стараясь быть очаровательной. Но даже силе женского языка есть предел. Этот предел был достигнут; наступило затишье и пауза.
   "Время, которое я потерял на ухаживание", - начала англичанка в третьей лодке. Идея была наводящей на размышления; Трикси глубоко вздохнула и сделала новую попытку - на этот раз на тему покойного Томаса Мура и его мелодий. Но молодой баронет внезапно прервал ее.
   - Прошу прощения, мисс Стюарт, - поспешно начал он несколько нервным голосом, - но есть тема, очень близкая моему сердцу, о которой я хотел бы поговорить с вами сегодня вечером.
   Трикс села прямо на корме лодки, как будто ее гальванизировали. Ее сердце замерло от восторга. "О, - подумала мисс Стюарт, - оно сейчас лопнет!" Мне грустно рассказывать об этом, но именно так думала юная леди. "Оно сейчас лопнет, это так же верно, как то, что я пока еще жива!"
   Последовала пауза - невыразимо болезненная для мисс Стюарт.
   - Да, сэр Виктор, - пробормотала она с самым нежным и ободряющим акцентом.
   - Я решил вообще не говорить об этом, - продолжал сэр Виктор, выглядя смущенным и несколько растерянным, - пока мы не доберемся до Англии. Мне казалось преждевременным... Я... я так невыразимо боюсь отказа, что вообще не решаюсь говорить.
   Что могла сказать на это мисс Стюарт? Что могла бы сказать любая хорошо воспитанная молодая леди?
   "Боже милостивый!" (вот что она подумала) "почему бы ему не высказаться, а не ходить вокруг да около в этой нелепой манере! Чего он боится? Отказ! Чушь и вздор!"
   - Только в последнее время, - продолжал сэр Виктор Катерон, - я вполне осознал свои собственные чувства, а затем, когда я увидел внимание, оказанное другим, именно моя ревность подсказала мне, что я люблю.
   "Он имеет в виду капитана Хэммонда, - подумала Трикси. - Он ревнует его, это точно, как выстрел из пистолета. Как нам повезло, что мы встретили его в Макруме".
   - И все же, - снова продолжил баронет со слабой улыбкой, - я не совсем отчаиваюсь. Я уверен, мисс Стюарт, что у меня нет настоящей причины.
   - Н-нет, я думаю, что нет, - запинаясь, пробормотала мисс Стюарт.
   - И когда я обращусь к вашим отцу и матери - а это произойдет очень скоро, - вы думаете, мисс Стюарт, они тоже поддержат мое предложение?
   "Они поддержат его предложение? - подумала Трикс. - Боже милостивый! была ли когда-нибудь земная скромность такой, как у этого молодого человека?" Но вслух, все еще дрожащим тоном, подобающим случаю: - Я... так думаю... я знаю это, сэр Виктор. Это будет слишком большая честь, я уверена.
   - И... о, мисс Стюарт... Беатрикс... если вы позволите мне так вас называть... вы думаете, что, когда я скажу... когда я попрошу... меня примут?
   "Он дурак! - подумала Беатрикс с внутренним порывом. - Застенчивый, смешной дурак! Почему, во имя всего этого ничтожества, он не задаст вопрос, как мужчина, и не покончит с этим? Застенчивость - это все очень хорошо - никому она не нравится больше, чем мне; но нет смысла быть застенчивым до такой степени".
   - Вы молчите, - продолжал сэр Виктор. - Мисс Стюарт, возможно ли, что я опоздал, что помолвка уже состоялась?
   Мисс Стюарт выпрямилась, подняла голову и улыбнулась. Она улыбнулась так, что влюбленный потерял бы рассудок.
   - Зовите меня Беатрикс, сэр Виктор; мне больше нравится, когда так называют меня мои друзья... и вы. Нет, никакой помолвки не было, и (лукаво) я совершенно уверена, что сэру Виктору Катерону не нужно бояться отказа.
   - Спасибо. - И точно так же, как другой молодой джентльмен делал в тени Торка, сэр Виктор сделал в тени "Орлиного гнезда". Он поднес руку своей прекрасной спутницы к губам и поцеловал ее.
   После этого, конечно, наступила тишина. Сердце Трикси было полно радости - чистой, неподдельной радости. О, не иметь возможности немедленно рассказать папе и маме, и Чарли, и Эдит, и всем остальным! Леди Катерон! "Беатрикс - леди Катерон!" Нет, я не могу описать чувства Трикси. Есть некоторые радости, слишком сильные и слишком священные даже для английской королевы. Она закрыла глаза и поплыла в этой благословенной маленькой лодке в безмолвном, экстатическом трансе.
   Час спустя, когда часы Килларни пробили десять, сэр Виктор Катерон помог мисс Стюарт выйти из лодки и повел ее - все еще молча - в отель. У входа он остановился и сказал единственную неприятную вещь, которую произнес сегодня вечером.
   - Еще одно последнее одолжение, Беатрикс, - взяв ее за руку и нежно глядя на нее, - о котором я должен попросить. Пусть то, что произошло между нами, останется между нами еще на несколько дней. Я бы предпочел, чтобы вы не говорили об этом даже своим родителям. Моя тетя, которая была для меня больше, чем матерью, все еще не знает о моих чувствах - это ее право, чтобы я сообщил ей об этом первой. Еще несколько дней, и тогда весь мир может узнать.
   - Очень хорошо, сэр Виктор, - скромно ответила Беатрикс, - как вам будет угодно, конечно. Я не буду разговаривать ни с папой, ни с мамой. Спокойной ночи, сэр Виктор, спокойной ночи!
   Могу я сказать, что мисс Стюарт действительно слегка сжала руку баронета? Но разве они не были помолвлены или почти помолвлены? и разве помолвленным влюбленным не разрешается пожимать друг другу руки? Так они расстались. Сэр Виктор отошел, чтобы выкурить сигару в лунном свете, а мисс Стюарт с сияющим лицом поднялась наверх, ее нью-йоркские туфли на высоких каблуках цокали по камням. Леди Катерон, леди Катерон! О, что бы сказала на это Пятая авеню?
   О сне не могло быть и речи - можно было спорить, сможет ли она когда-нибудь снова заснуть. Она пойдет и повидается с Эдит. Да, Эдит и Чарли вернулись домой раньше нее - она пойдет и увидит Эдит.
   Она открыла дверь и вошла, шурша шелком и пачули. Свечи были не зажжены. Мисс Даррелл, все еще в шлякпе и алой накидке, сидела у окна, созерцая небесные тела.
   - Все в темноте, Дити, и думаете при "сладком серебряном свете луны"? О, Эди! разве это не самая небесная ночь?
   - Это то, что вы пришли сказать, мисс Стюарт?
   - Не будьте нетерпеливой, дорогая! Я хотела сказать вам, как я счастлива и какая восхитительная - вос-хи-ти-тель-ная, - сказала Трикс, растягивая сладкие слоги, - прогулка была у меня. О Эди! как я наслаждалась! А вы?
   - Безмерно! - Эдит ответила с краткой горечью, и что-то в ее тоне заставило Трикси присмотреться к ней повнимательнее.
   - Эдит, я действительно верю, что вы плакали!
   - Плакала! Чушь! Я никогда не плачу. Я глупая... Я хочу спать... у меня болит голова. Извините, Трикс, но я иду спать.
   - Подождите всего одну минуту. О Эдит, - с большим порывом, - я не могу молчать! Я умру, если никому не расскажу. О Эдит, Эдит! пожелайте мне радости, сэр Виктор сделал предложение!
   - Трикс!
   Она просто сказала это слово - а потом она сидела молча.
   - О да, Эдит, сегодня вечером в лодке. О Эдит! Я так счастлива - я хочу прыгать - я хочу танцевать - я чувствую себя дикой от восторга! Просто подумайте об этом - подумайте об этом! Трикси Стюарт станет леди Катерон!
   Эдит стала мертвенно-бледной от бровей до подбородка. Она сидела безмолвная от шока, глядя на Трикси, не в силах ни говорить, ни двигаться.
   - Он ужасно и невыносимо скромен, - продолжала Беатрикс. - Не мог сказать прямо, как: "Трикси Стюарт, вы выйдете за меня замуж?", но ходил вокруг да около и говорил о том, что ему могут отказать, и боялся соперника, и собирался поговорить с мамой, папой и леди Хеленой, когда мы приплывем в Англию. Но, возможно, именно таковы понятия о любви у британских аристократов. Он спросил меня, была ли у меня какая-нибудь предыдущая помолвка. Я не понимаю, - воскликнула Трикси, внезапно обижаясь, - почему он не мог высказаться прямо и покончить с этим? Видит Бог, его уже достаточно ободряли!
   Что-то нелепое в последних словах поразило Эдит - она расхохоталась. Но почему-то смех звучал неестественно.
   - Вы хриплая, как ворон, и бледная, как привидение, - сказала Трикс. - Вот что случается, когда сидишь на сквозняках и смотришь на лунный свет. Я ужасно счастлива, Эдит; и когда я стану леди Катерон, вы приедете и будете жить со мной всегда - всегда, дорогая моя старушка, совсем как сестра. И когда-нибудь вы действительно станете моей сестрой и женой Чарли.
   Она обвила руками шею Эдит и восторженно обняла ее. Эдит Даррелл разжала руки и оттолкнула ее.
   - Я устала, Трикс, мне холодно. - Она задрожала с головы до ног. - Я хочу лечь спать.
   - Но не скажете ли вы что-нибудь, Дити? Разве вы не пожелаете мне радости?
   - Я... желаю... вам радости.
   Ее губы сохраняли это странное ощущение скованности - ее лицо потеряло все следы краски. О, остаться одной!
   - Вы говорите это так, как будто не имеете этого в виду, - возмущенно сказала Трикс, вставая и направляясь к двери. - Вы выглядите наполовину замерзшей и белой, как простыня. Я бы посоветовала вам закрыть окно и лечь спать.
   Она исчезла. Эдит глубоко вздохнула - долгий, усталый, тяжелый вздох. Итак, все было кончено - и, в конце концов, это оказалась Трикс.
   Трикс, в конце концов! Как странно это прозвучало - это ошеломило ее. Трикс, в конце концов, и она позаботилась о том, чтобы это была она. Он смотрел на нее, он говорил с ней так, как никогда не смотрел и не говорил с Трикс. Он покраснел, как девушка, при ее появлении, - она почувствовала, как сжалось его сердце, когда оперлась на его руку. Но, в конце концов, это была Трикс!
   Она положила руку на подоконник и уткнулась в нее лицом, чувствуя тошноту - тошноту - и мне придется это написать! - от гнева и зависти. Она все еще была Эдит Даррелл, бедной родственницей, а Трикс должна была стать леди Катерон.
   "Хорошенькая героиня! - воскликнет какой-нибудь "любезный читатель", сердито глядя вверх. - Мерзкое, завистливое, эгоистичное создание. Не та героиня, к которой мы привыкли". Ах! Я знаю это - лучше некуда; но тогда чистых и совершенных существ, готовых отказаться от своих возлюбленных и мужей, чтобы сделать других женщин счастливыми, можно найти в книгах, и нигде больше. И, подумав об этом и поставив себя на ее место - честное слово, сейчас! - разве вы сами не позавидовали бы?
  

ГЛАВА IX. УВЫ, ТРИКС!

  
   - И после сегодняшней ночи мы все отдохнем, слава Богу! и мое паломничество подойдет к концу. Две недели в Повисс-Плейс, прежде чем вы отправитесь в Лондон, моя дорогая миссис Стюарт, - ни днем меньше.
   Это сказала леди Хелена Повисс, восемь дней спустя, сидя в роскошном вагоне первого класса экспресса между Дублином и Кингстоном, направляясь в Чешир.
   Они "проехали" юг Ирландии, закончили с Озерами, провели приятные полнедели в Дублине и теперь, в свете майского дня, летели навстречу пароходу через Ла-Манш.
   Капитан Хэммонд все еще был с ними и приглашен в Повисс-Плейс. Он сидел между леди Хеленой и сэром Виктором, и мисс Стюарт, в очаровательном дорожном костюме, на солнечном сиденье у окна. На противоположном сиденье, на другом конце, сидела Эдит Даррелл, ее глаза были прикованы к страницам книги.
   С той ночи в лодке мисс Стюарт тихо, но решительно полностью завладела сэром Виктором. Он принадлежал ей - она имела на это право. Если джентльмен слишком скромен, не может ли леди на дюйм или два переступить черту, которую проводит миссис Гранди, и встретиться с ним на полпути? Есть пословица о том, как помочь хромой собаке перелезть через изгородь - эта работа милосердия - то, чем сейчас занималась Трикси.
   Прежде чем она покинула свою комнату на следующее утро после той незабываемой ночи, Эдит вошла, обняла Трикс и поцеловала ее.
   - Я была глупа и не в духе прошлой ночью, Трикси, - сказала она. - Если я показалась вам грубой, прошу прощения, дорогая, от всего сердца; я была удивлена - я не против признаться в этом - и, возможно, немного, совсем немного, завидовала. Но теперь все это позади, и я от всего сердца желаю вам радости и счастья. Вы самая лучшая девушка в мире и заслуживаете своей сказочной удачи.
   Она имела в виду именно это. Трикс была одной из лучших и милейших девушек в мире, и если сэр Виктор предпочел ее, то какое право она имела завидовать ее удаче. Против самого баронета она все еще чувствовала гнев, глубокий и сильный. Как он посмел искать ее так, как он это сделал, выбрать ее в качестве своей наперсницы и выглядеть влюбленным в пятидесяти разных вариантах, если собирался жениться на Трикс? Какой дурой она могла бы себя выставить, будь она хоть чуточку менее гордой, чем была на самом деле. С тех пор она избегала его; возможно, не слишком заметно, но избегала. Он не должен больше изливать ей на ухо семейные тайны, решила она. Он принадлежал Трикс - тогда пусть он поговорит с Трикс; ей не нужен был жених другой девушки. Если он и почувствовал эту отчужденность, то не подал виду. Возможно, он подумал, что мисс Стюарт обронила какой-то намек - девушки, несмотря на свои обещания, как известно, делают такие вещи, - и эта перемена объяснялась девичьей сдержанностью. Сэру Виктору нравилась девичья сдержанность - ни одна из наших Дездемон, которые встречают своих Отелло на полпути, не для него. Неустанное внимание Трикси, конечно, было сестринским. Соответственно, он почувствовал благодарность и постарался отплатить ей тем же. Он также заметил еще одну вещь, и с большим удовлетворением - дружбе между мисс Даррелл и ее кузеном Чарли пришел конец. То есть они скорее держались в стороне друг от друга - помимо самого обычного внимания, - мистеру Стюарту, казалось, было нечего сказать своей кузине. Так и должно было быть; конечно, Беатрикс, должно быть, обронила этот очень разумный намек. Он был рад, что заговорил с ней.
   Они добрались до Кингстона в ранних сумерках и сели на корабль. Конечно, это был трудный переход. Трикс снова охватила агония морской болезни. Эдит усердно прислуживала ей. У миссис Стюарт и леди Хелены было по стюардессе на каждую. К счастью, если и суровый, то короткий; еще до полуночи они были в Холихеде и снова сели в поезд. Затем - полет через Уэльс - кружение среди гор - освещенные стеклянные станции - широкое море слева от них, спящее под звездами, брызги временами почти в лицо. Мимо деревень, развалин, замков и коттеджей, и в два часа ночи поезд с грохотом въехал на большую станцию в Честере.
   На станции Честер их ждали два экипажа. В один вошли мистер и миссис Стюарт, сэр Виктор и Беатрикс, в другую - леди Хелена, Эдит, Чарли и капитан Хэммонд. Они ехали по тихому, причудливому Честеру, "редкому старому городу Честера", с его чудесными стенами, его любопытными старыми улицами, похожими на театральные декорации для американских глаз, - проблески мирного Ди, проблески парка Керсон с его величественными виллами; на много миль по проселочной дороге, затем Чесхолм в три часа ночи, тихий и спящий. Вскоре в поле зрения появляется бесконечная стена, увитая плющом, окружающая, как кажется Эдит, первобытный лес; и леди Хелена садится, протирает глаза и говорит, что это "Катерон Ройалз". Девушка наклоняется вперед и напрягает зрение, но ничего не может разглядеть в темноте, кроме этой длинной линии стены и колышущихся деревьев. Это будет дом Трикси, думает она - счастливая Трикси! Еще полчаса быстрой езды, и они в Повисс-Плейс, и их путешествие подходит к концу.
   Они выходят из холодной тьмы рассвета в сияние света - в огромный и величественный вестибюль. Для их приема выстраивается длинная вереница слуг. И "Добро пожаловать в Повисс-Плейс, - говорит леди Хелена с любезной вежливостью, - я могу только пожелать, чтобы ваш визит был для вас таким же приятным, каким вы сделали мой в Нью-Йорке".
   Их проводят в высокую и красивую столовую. Больше яркого света, больше молчаливых, почтительных слуг, роскошный круглый стол. Они садятся; забывают, что устали и хотят спать; едят, пьют и веселятся; уже пять, и совсем день, когда их провожают в их комнаты. Затем поспешное раздевание, поспешное укладывание, и все отправляются в страну грез.
   На следующий день, где-то около полудня, мисс Стюарт, цокая в своих туфлях на узкой подошве на нелепо высоких каблуках по полированному дубовому коридору, черному, как эбеновое дерево, и на несколько градусов более скользкому, чем лед, потеряла равновесие, как можно себе представить, и упала с неземным визгом. Конечно, лодыжка оказалась вывихнута; конечно, все бросились на помощь. Сэр Виктор первым оказался возле упавшей, и на руках сэра Виктора мисс Стюарт была отнесена обратно в ее комнату. К счастью, это было близко, иначе даже рыцарство и телесное развитие сэра Виктора не справились бы с этим, потому что Трикс была "прекрасной женщиной". Лодыжку промыли и перевязали, принесли завтрак для больной - все, что можно было сделать для ее удобства, было сделано; и посреди суеты, много поплакав, мисс Стюарт внезапно заснула. Эдит вышла из комнаты бледная и усталая. В скользком проходе она столкнулась с ожидавшим ее сэром Виктором.
   - Я нарочно подстерег вас, мисс Даррелл, - сказал он, улыбаясь, - чтобы с вами тоже не случилось несчастья. Здесь немедленно должен быть постелен ковер. Вы выглядите бледной - вы больны?
   В его лице была забота, дрожащая, сдерживаемая нежность в банальном вопросе, выражение его глаз, которому не было места в глазах жениха другой молодой леди. Но Эдит чувствовала себя сейчас слишком измученной и бездушной, чтобы заметить это.
   - Я чувствую себя достаточно хорошо; со мной никогда ничего не происходит; но я довольно глупа. Глупость, - сказала она со смехом, - быстро становится моим нормальным состоянием.
   - Вы пойдете со мной на прогулку? - спросил он. - Парк стоит того, чтобы его посмотреть. Завтра, если позволит растяжение связок мисс Стюарт, мы все посетим "Катерон Ройалз". Пойдемте, мисс Даррелл, это пойдет вам на пользу.
   Она поколебалась мгновение, затем пошла. Какое это имело значение? Трикс бы сейчас не ревновала. Но если уж на то пошло, какое это имело бы значение? Она была скучной и подавленной; ей нужна была прогулка на свежем воздухе. Итак, они отправились в ту роковую прогулку, прогулку, которая не была похожа ни на одну другую за всю жизнь Эдит Даррелл.
   Это был прекрасный майский день, английский майский день; трава, зеленая сверх всякой обычной зелени, благоухающие живые изгороди из боярышника, наполняющие воздух ароматом, дрозд и коноплянка, поющие на деревьях, коровники и маргаритки, усеивающие лужайку. Свежий, прохладный ветерок пронесся над возвышенностями и принес слабый след жизни и румянца на темно-бледные щеки Эдит.
   - Это Лаймовая аллея - на мой взгляд, самая красивая в Повисс-Плейс. - Таково было первое банальное замечание молодого баронета. - Если вы подниметесь вон на то возвышение, мисс Даррелл, я думаю, что смогу показать вам "Катерон Ройалз"; то есть, если вы считаете, что это того стоит.
   Эдит было все равно - Лаймовая аллея, возвышенность или любое другое место парка. Она взяла сэра Виктора под руку, как он, казалось, и ожидал, и медленно пошла с ним вверх по склону. Бледная, усталая, вялая, какой бы она ни была, но как очаровательно хорошо она выглядела в сверкающем солнечном свете, когда мягкий ветер развевал ее распущенные каштановые волосы, зажигая более глубоким светом ее бархатисто-карие глаза, придавая оттенок морской раковины каждой кремовой щеке. Сэру Виктору Катерону показалось, что она прекрасна сверх всякой обычной женской красоты.
   - Это удивительно красивое место, - сказала она. - Я бы подумала, что вы, англичане, чьи предки с незапамятных времен жили и умерли здесь, полюбили бы каждый увитый плющом камень, каждое храброе старое дерево. Если бы я не была Александром, я была бы Диогеном - если бы я не была американской девушкой, я была бы английской мисс.
   Она засмеялась и посмотрела на него снизу вверх, ее настроение поднялось от солнечного света и свободного, свежего воздуха. Его глаза были прикованы к ее лицу - страстное восхищение, страстная любовь, написанные в них слишком ясно, чтобы ни одна девушка на земле не смогла их прочесть. И все же - он сделал предложение Трикс.
   - Вы бы сделали это? - нетерпеливо воскликнул он. - Мисс Даррелл, правильно ли я понимаю, вы хотите сказать, что могли бы прожить в Англии всю свою жизнь - отказаться от Америки и своих друзей и провести свою жизнь здесь?
   Она пожала плечами.
   - Это не будет большой жертвой. Кроме моего отца, во всей Америке нет ни души, о которой я заботился бы хоть на грош, а ваши английские дома очаровательны.
   Последний барьер рухнул. Он не собирался говорить - он хотел быть очень благоразумным и официальным - сначала сказать леди Хелене, а затем задать вопрос мистеру Стюарту. Теперь все благоразумие и формальности были отброшены прочь. Ее руки были в его руках - он говорил от всего сердца в каждом слове.
   - Тогда оставайтесь и живите в английском доме - разделите его со мной, Эдит, я люблю вас - я люблю вас, думаю, с тех пор, как увидел вас впервые. Вы будете моей женой?
   Увы, Трикс! - такова была первая мысль Эдит. Расхохотаться - таков был первый порыв Эдит. Не от триумфа или ликования - как раз в этот момент она не чувствовала ни того, ни другого, - но от ужасной ошибки, которую совершила Трикс; ибо Трикс совершила ошибку, это было ясно как день, иначе сэр Виктор Катерон никогда не произнес бы этих слов.
   - Я хотел сначала поговорить с леди Хеленой и мистером Стюартом, - продолжал сэр Виктор, - но теперь все кончено. Я не могу больше ждать; я должен узнать свою судьбу из ваших уст. Я люблю вас! Что еще я могу сказать? Вы первая, кому мои губы сказали это, первая, которой сказало это мое сердце. Эдит, скажите мне, могу я надеяться?
   Она стояла молча. Они были на вершине холма. Вдалеке, она могла видеть колышущиеся деревья и высокие трубы величественного особняка - несомненно, "Катерон Ройалз". Это выглядело очень величественным и благородным местом; возможно, это был ее дом на всю жизнь - ее, которая в каком-то смысле была бездомной. Баронет стоял рядом с ней, предлагая положение и богатство - ей, без гроша в кармане, безродной Эдит Даррелл! Все мечты жизни воплощались в жизнь, и в этот час она не чувствовала ни триумфа, ни восторга. Она стояла и слушала, - солнечный свет падал на ее серьезное красивое лицо, - смутно удивляясь самой себе за эту апатию.
   - Эдит! - воскликнул он, - не говорите мне, что я опоздал - что кто-то был до меня и завоевал ваше сердце. Я не смогу этого вынести! Ваша кузина заверила меня, что, когда я заговорю, ответ будет благоприятным. Я разговаривал с ней той ночью в Килларни - я не упоминал вашего имени, но она сразу поняла меня. Я сказал ей, что намерен поговорить, как только мы доберемся до Англии. Я спросил ее, думает ли она, что у меня есть надежда, и она...
   Страстное рвение, страстная любовь и страх внутри него внезапно остановили его слова. Он на мгновение замолчал и отвернулся.
   "О Трикси! Трикси!" - подумала Эдит; и какой бы нелепой и неуместной ни была эта эмоция, ее единственным желанием по-прежнему было почти неконтролируемое желание рассмеяться в открытую. Какой ужасный, какой неслыханный промах совершил ребенок!
   Она стояла, обводя кончиком зонтика фигуры на траве, все еще чувствуя странную апатию. Даже если бы от этого зависела ее жизнь, она вряд ли приняла бы сэра Виктора тогда. Мало-помалу она, возможно, почувствует восторг - но не сейчас.
   Он ждал ответа, который так и не последовал. Он отвернулся от нее, бледный от отчаяния.
   - Я понимаю, в чем дело, - сказал он, пытаясь, не совсем успешно, успокоить свой голос. - Я опоздал. Вы любите своего кузена и помолвлены с ним. Я все время этого боялся.
   Карие звездные глаза медленно поднялись и посмотрели на него.
   - Мой кузен? Вы ошибаетесь, сэр Виктор, я ни с кем не помолвлена. Я... - Она внезапно поджала губы и отвела взгляд на деревья и башенки "Катерон Ройалз", сияющие в лучах яркого солнца, - я никого не люблю.
   - Никого, Эдит! Даже меня?
   - Даже вас, сэр Виктор. С чего бы? Почему я должна была полюбить вас? Я никогда не думала об этом.
   - Никогда не думали об этом! - повторил он в изумлении. - Но вы должны были видеть... должны были знать...
   Она прервала его, и слабая улыбка тронула ее губы.
   - Я думала, вы любите Трикси, - сказала она.
   - Мисс Стюарт! Значит, она ничего не рассказала вам о той ночи в Килларни - я только вообразил, что рассказала. Мисс Стюарт была моим добрым другом, моим единственным наперсником. Ни одна сестра не могла бы быть добрее в своем ободрении и утешении, чем она.
   "О бедная Трикс - сестра! - подумала Эдит, и, несмотря на все усилия, от смеха, который она так старательно подавляла, в уголках ее рта появились ямочки. - Разве не будет сцены, когда ты все это услышишь!"
   - Ради всего святого, Эдит, поговорите со мной! - воскликнул молодой человек. - Я люблю вас - моя жизнь будет несчастной без вас. Если вы свободны, почему я не могу надеяться? Я даже не прошу вас полюбить меня сейчас. Я буду ждать, я буду терпелив. Моя любовь так велика, что она завоюет вашу. О, дорогая! скажите, что вы будете моей женой.
   Ее руки были в его руках. Пыл, страсть в нем почти пугали ее.
   - Сэр Виктор, я... я не знаю, что сказать. Я удивляюсь, что вы заботитесь обо мне. Я удивляюсь, что вы хотите жениться на мне. Я вам не ровня; у меня нет ни титула, ни богатства, ни происхождения.
   - У вас красота и грация богини - доброта ангела; я больше ничего не прошу. Вы - супруга принца, и я люблю вас. Этим все сказано.
   - Леди Хелена никогда не согласится.
   - Леди Хелена согласится на все, что сделает меня счастливым. Все счастье или несчастье моей жизни находится в ваших руках. Не говорите "нет", Эдит, не надо, ради всего святого. Я не смогу этого вынести - я не могу потерять вас, я не хочу! - воскликнул он почти яростно.
   Она снова слабо улыбнулась, и ее прелестный розовый румянец стал еще ярче на щеках. Было действительно очень приятно, когда за тобой ухаживали таким пламенным образом.
   - Fortes fortuna juvat, - сказала она, смеясь. - Видите ли, я достаточно выучила латынь, чтобы знать, что удача помогает храбрым. Люди, у которых нет ответа "нет", должны, конечно, ответить "да".
   - И это "да"! Эдит...
   - Успокойтесь, сэр Виктор; это еще не "да", но и не "нет". Вы должны позволить мне все обдумать; у меня кружится голова от вашей горячности. Дайте мне... дайте подумать... до завтра. Я не могу ответить сейчас.
   - Но, Эдит...
   - Это мое право, - гордо произнесла она. - Помните, я этого не ожидала. Вы удивили меня этим утром больше, чем я могу выразить словами. Я горжусь и благодарна за ваше предпочтение и честь, которую вы мне оказали, но - я честна с вами - я не люблю вас.
   - Но вы никого больше не любите. Скажи мне это еще раз, Эдит!
   Она внезапно побледнела. Она снова отвернулась от него и посмотрела на залитые солнцем склоны перед собой.
   - Боюсь, я очень эгоистичная и бессердечная девушка, - ответила она. - Я не знаю, есть ли во мне способность любить кого-либо так, как я должна, - конечно, не так, как вы любите меня. Если вы возьмете меня, вы возьмете меня по моей истинной цене. Я не ангел - ах, нет; самый далекий в мире от этого - самый эгоистичный из эгоистов. Вы мне очень нравитесь. Быть вашей женой было бы для меня величайшей честью, но все же мне нужно время. Приходите ко мне завтра, сэр Виктор, в любое время, и вы получите ответ. До тех пор не говорите больше ни слова. А теперь давайте вернемся.
   Он поклонился и предложил ей руку. Она взяла ее, и в глубоком молчании они пошли обратно. Единственная тема, которая наполняла его сердце, душу и разум, была запретной - для него было просто невозможно говорить ни о чем другом. Что касается Эдит, то она спокойно шла рядом с ним - ее разум был безмятежно пуст.
   Они добрались до Повисс-Плейс - вошли в гостиную. Все были там - Трикси, лежащая на диване, бледная, леди Хелена рядом с ней, Чарли, развалившийся в нише солнечного окна. Все взгляды обратились на вновь прибывших, Трикс - с подозрительной ревностью. Если бы сэр Виктор был влюблен в нее, разве не было бы для него подходящим местом место рядом с ней в этот трудный час, вместо того чтобы бродить с Дити? И как могла Дити увести жениха другой девушки?
   - Я думаю, что мне нужно съездить в Дрексел-корт, - сказал сэр Виктор. - Я обещал Хэмптону...
   Леди Хелена рассмеялась и перебила:
   - И леди Гвендолин там - я понимаю. Поезжай, Виктор, и передай Гвендолин мою любовь. Мы будем ждать тебя к обеду.
   Молодой человек покраснел, как девушка. Он беспокойно взглянул на Эдит, но мисс Даррелл взяла альбом с фотографиями литературных знаменитостей и погрузилась в него.
   Поймет ли она его, подумал он, поймет ли она, что это потому, что он не мог вынести напряжения дома? Как может он прожить все эти долгие, тяжелые часы между сегодняшним днем и завтрашним? А когда наступит завтра, если ее ответ будет отрицательным? Он стиснул зубы при мысли - этого не может быть, нет - этого не должно быть! Она больше никого не любила - она должна научиться любить его.
   Капитан Хэммонд и Чарли отправились в бильярдную. Трикси с подозрением посмотрела на кузину.
   - Где вы были с сэром Виктором весь день, Эдит?
   - Мы с сэром Виктором весь день нигде не были, Беатрикс. В течение последнего часа мы гуляли по территории.
   - О чем вы говорили?
   - О многом, - быстро ответила мисс Даррелл. - О красивых видах, комфорте английских домов и погоде, конечно. Если бы я знала о вашем беспокойстве по этому поводу, я могла бы записать наш разговор для вашей пользы.
   - Вы говорили обо мне?
   - Я полагаю, что ваше имя упоминалось.
   - Дит! - шепотом и приподнимаясь на локте, - сэр Виктор говорил что-нибудь о... о... вы знаете, о чем...
   - Он ни словом не обмолвился о том, что влюблен в вас или женится на вас, если вы это имеете в виду. А теперь, пожалуйста, прекратите катехизацию и дайте мне взглянуть на фотографии.
   Наступили сумерки - наступил час ужина. Сэр Виктор выглядел бледным, встревоженным, усталым. Он как можно короче ответил на все расспросы своей тети о семье Дрексел. Его чрезмерно любящая тетя посмотрела на него немного неловко - он был так не похож на себя, и вскоре после ужина отвела его в сторону и заговорила.
   - Виктор, в чем дело? Ты болен?
   - Болен? Нет. Моя дорогая тетя, - он улыбнулся, - не делайте такое встревоженное лицо - со мной все в порядке.
   - С тобой что-то не так. Ты бледен, ты молчалив, ты ничего не ешь. Виктор, в чем дело?
   - Я скажу вам завтра, - ответил он. - Пощадите меня до тех пор. Признаюсь, я встревожен, но даже вам я не могу сказать этого сегодня вечером. Вы все узнаете об этом завтра.
   Ни малейшего проблеска истины не осенило ее, когда она уходила. Она задавалась вопросом, что бы это могло быть, но не стала расспрашивать его дальше.
   Что касается Эдит - она все еще пребывала в настроении безмятежного безрассудства. О завтрашнем дне она не хотела думать, да и не пыталась. Прилив ее жизни был в самом разгаре; куда мог унести ее поток после этой ночи, она не знала и не заботилась. Сегодня она была свободна, завтра она может стать рабыней. Ее оковы были бы из золота и роз; тем не менее, они были бы оковами.
   Она играла в шахматы с сэром Виктором - его рука дрожала - ее рука была твердой. Капитан Хэммонд попросил ее спеть шотландскую песню. Она подошла к пианино и запела, как никогда в жизни отчетливо и сладко.
   - Спой "Чарли, мой дорогой", - ехидно предложила Трикс. - Я знаю, это одна из ваших любимых песен.
   Чарли отдыхал на диване рядом - восковые лампы освещали его красивое, спокойное лицо.
   - Да, спойте это, Дити, - сказал он. - Вы уже целую вечность не пели для меня.
   - И, возможно, я никогда больше не спою ее для вас, - ответила она с беззаботным смехом. - Так скоро устаешь от этих старых песен.
   Она запела, ее глаза горели, щеки пылали, волнующий дух и жизнь звучали в веселых словах. Сэр Виктор стоял рядом с ней, упиваясь ею, пока не опьянел от чар ее тонкого колдовства.
   "Чарли, мой дорогой-
   Мой дорогой, мой дорогой!" -
   раздавалось контральто Эдит. Возможно, никогда в жизни она не выглядела такой по-настоящему красивой - подавляемое волнение придавало ей такой блеск и цвет. Она закончила песню и встала. И вот, вечер закончился, было уже половина двенадцатого, один за другим они брали свои свечи и отправлялись спать.
   Эдит Даррелл не ложилась спать. Она выключила свет на туалетном столике в гардеробной, завернулась во что-то и села у окна, чтобы все обдумать.
   Должна она выйти замуж за сэра Виктора Катерона или нет?
   Ей было наплевать на него - вообще наплевать - и, скорее всего, никогда не будет иначе. Она любила Чарли Стюарта всей силой своего сердца, и именно сейчас ей казалось, что она всегда будет любить его. Вот в чем заключалась проблема.
   Если бы она вышла замуж за сэра Виктора, ее положение и богатство превзошли бы все ее мечты; ее ожидала жизнь в роскоши, все радости и наслаждения, какие только может принести большое богатство. Она любила удовольствия, роскошь, красоту, положение в обществе. По любви - ну, сэр Виктор любил ее, а для женщины всегда лучше, безопаснее быть любимой, чем любить.
   Это был один вариант. Был и другой; она могла пойти к Чарли и сказать: "Послушай - я так сильно люблю тебя, что жизнь без тебя не стоит того, чтобы жить. Я выйду за тебя замуж, Чарли, когда ты захочешь". Он сделает ее своей женой. Одна в темноте, ее сердце трепетало, когда она думала об этом - и самая сильная радость жизни будет принадлежать ей на некоторое время. На время. Они будут бедны - его отец откажется от него - он должен будет впервые в жизни начать работать - для нее снова начнется старая история о нищете и бедности, о штопке и починке, о плохой еде, плохой одежде, обо всех невыразимых уродствах и страданиях нищеты. Любовь - это очень хорошая и приятная вещь, но не тогда, когда она покупается ценой удовольствий мира.
   Она отвернулась от жизни, которую представляла, содрогнувшись от отвращения. И Чарли был не из того материала, из которого сделаны труженики земли. Она никогда не испортит ему жизнь, - так же, как и свою собственную, - даже если ее сердце разобьется, если она бросит его. Но оно не разобьется - у кого в наши дни разбивается сердце? Завтра она скажет "да" сэру Виктору Катерону.
   Затем на мгновение нить мыслей оборвалась, и она сидела, тупо глядя в мягкую весеннюю ночь.
   В тот день, когда она поклянется сэру Виктору, она должна будет навсегда попрощаться с Чарли - и все началось сначала. В одном доме не должно быть их обоих; ее слово, ее положение должно быть светлым и незапятнанным - Чарли должен будет уйти.
   Она попыталась представить, какой была бы ее жизнь без него. Ей казалось, что она не могла вспомнить времени, когда он не принадлежал бы ей; все годы до той ночи в снегу были пустыми. И теперь, навсегда, она должна отказаться от него.
   Она встала, чувствуя холод и стеснение - она разделась окоченевшими пальцами и легла в постель. Она больше не будет думать, у нее заболит голова - она уснет и забудет.
   Она действительно спала, крепко, без сновидений. Солнечный свет лился в ее комнату, заливая ее золотистым сиянием, когда она проснулась.
   Она вскочила; ее сердце подпрыгнуло от воспоминаний и восторга. Сэр Виктор Катерон попросил ее стать его женой.
   Сомнениям пришел конец - колебаниям пришел конец.
   "Цвета, видимые при свечах,
   Днем выглядят по-другому".
   Прошлой ночью волосок мог бы сдвинуть чашу весов и заставить ее сказать "нет", не думая о последствиях - сегодня тысяча Чарли не повлияла бы на нее. Она станет леди Катерон.
   Одеваясь, она пела. Само майское солнце не было ярче ее лица. Она вышла из своей комнаты, прошла по коридору, спустилась по лестнице и вышла на изумрудно-зеленую лужайку.
   Хорошо известная ей фигура в сером костюме в нескольких ярдах беспокойно расхаживала и курили. Сэр Виктор отбросил сигару и поспешил к ней. Одного взгляда на ее улыбающееся лицо было достаточно; его собственное покраснело от восторга.
   - Я пришел за ответом, - воскликнул он. - О Эдит, дорогая, он не может быть "нет".
   Она громко рассмеялась над его горячностью - это был тот вид ухаживания, который ей нравился.
   - Я хотела бы доставить вам удовольствие, сэр Виктор, - каков же тогда он будет?
   - Да! тысячу раз, да! Эдит, любовь моя... любовь моя... Да!
   Она все еще улыбалась - она откровенно смотрела ему в глаза, как ни одна женщина на земле в такой час никогда не смотрела на мужчину, которого любила.
   - Раз вы так этого хотите, сэр Виктор, пусть будет так, как вам угодно. Да!
  

ГЛАВА X. КАК ТРИКС ВОСПРИНЯЛА ЭТО

  
   На всех часах Повисс-Плейс была половина первого. Мисс Стюарт сидела одна в уютном будуаре или гостиной, отведенной ей, положив ногу на оттоманку, с романом в руке, нахмурив брови, и была очень красиво одета. В одиночестве, в половине одиннадцатого, она позавтракала, ей прислуживала самая элегантная из английских служанок в кружевном чепчике. Завтрак убрали уже больше часа назад, а мисс Стюарт все еще сидела одна.
   Ее мать заходила навестить ее, как и леди Хелена, но они не в счет. Она хотела видеть кого-то другого, и этот кто-то не пришел. Ее роман был интересным и новым, но она не хотела читать; ее бед было слишком много и они были велики.
   Во-первых, у нее болела лодыжка, а Трикси не любила боль. Во-вторых, было совершенно невозможно, чтобы она осмелилась встать на больную ногу в течение следующих трех дней, но кто должен был следить за сэром Виктором в течение этих трех дней? В-третьих, на следующей неделе леди Хелена устраивала большую вечеринку, и на этой вечеринке было морально и физически невозможно, чтобы она могла сыграть какую-либо другую роль, кроме главной; она была одной из лучших танцовщиц и любила вальсировать больше, чем любая другая девушка в Нью-Йорке. Стоит ли тогда удивляться, что увлекательный роман не смог ее поглотить?
   Дверь открылась, и вошла Эдит. Во все времена и во всех нарядах мисс Даррелл обязательно выглядела привлекательно. Этим утром в накрахмаленном муслине и розовых лентах, с румянцем на щеках и блеском в глазах мисс Даррелл была не просто красива - она была прекрасна. Что-то, что было скорее воспоминанием об улыбке, чем самой улыбкой, задержалось на ее губах - она была так ярко красива, так свежа, так прекрасна, что на нее было приятно смотреть.
   - Доброе утро, Трикси, - сказала она. - Как поживает наша бедная дорогая лодыжка? Надеюсь, вам не очень больно?
   Она подошла сзади к креслу мисс Стюарт, обняла ее за шею, наклонилась и поцеловала в лоб. Хмурое выражение на лице Трикси стало еще более хмурым - это была соломинка, которая сломала спину верблюду, когда она увидела, что Эдит Даррелл выглядит такой ослепительно красивой и имеет возможность ходить, куда ей заблагорассудится, в то время как сама она была прикована к этому ужасному креслу.
   - Больно, - сердито ответила Трикси. - Лучше бы у меня никогда не было лодыжки, чем вот так вывихнуть ее. Эти ужасные полы, похожие на черные зеркала, и более скользкие, чем каток... Эдит, сколько времени прошло с тех пор, как вы встали?
   "Теперь за дело!" - подумала Эдит, и улыбка, которую она старалась подавить, покрыла ямочками ее солнечное лицо. К счастью, она стояла за креслом Трикс, и та этого не видела.
   - Сколько времени? Я встала в девять часов. Вы же знаете, я встаю не очень рано.
   - Вы сразу спустились к завтраку?
   - Завтрак был в десять. Мне не нужно столько времени, чтобы одеться.
   - Куда вы тогда пошли?
   - Я гуляла по территории.
   - Эдит! - с внезапной резкостью. - Вы видели сэра Виктора?
   - Да, я видела сэра Виктора.
   - Где? На территории?
   - В саду - он курил сигару.
   - Эдит! - резкость сменилась подозрительностью и тревогой. - Вы были с сэром Виктором!
   - Я была с сэром Виктором. То есть сэр Виктор был со мной.
   - Черт возьми! О чем вы говорили? Он спрашивал обо мне?
   - Да-а-а, - с сомнением ответила Эдит - дело в том, что сэр Виктор совершенно забыл о существовании мисс Стюарт в головокружительном восторге от своего принятия. - Он, конечно, спрашивал о вас.
   - И все? Хорош хозяин, - с горечью воскликнула Трикси, - у него в доме лежит молодая леди с вывихнутой лодыжкой, а он даже не зашел, чтобы узнать, жива она или мертва!
   - Моя дорогая Трикс, - сказала Эдит, борясь со смехом, - джентльмены не заходят к юным леди в их покои на рассвете, даже если у них вывихнута лодыжка. Это не принято.
   - Будь прокляты эти условности! Это не моя комната, это моя личная гостиная; и как бы аристократично мы ни вели себя в последнее время, я не думаю, что половина первого - это рассвет. Эдит, честное слово, он говорил что-нибудь о... о... вы знаете, о чем?
   - Жениться на вас? Нет, Трикси, ни слова.
   Она крепче обняла бедняжку Трикси за шею и спрятала лицо в ее каштановых волосах.
   - Трикс, милая, вам не кажется, что в ту ночь в Килларни могло произойти небольшое... совсем небольшое недоразумение?
   - Недоразумение! Я не понимаю вас, Эдит, - воскликнула мисс Стюарт с возрастающей тревогой. - Ради Бога, встаньте так, чтобы я могла вас видеть, и не стойте там, как будто говорите: "Отойди от меня, сатана". Мне нравится смотреть людям в лицо, когда я с ними разговариваю.
   - Одну минуту, дорогая, пожалуйста, не сердитесь. У меня есть кое-что неприятное, что вам не понравится. Я боюсь вам сказать. Трикс, той ночью произошло недоразумение.
   - Я не понимаю; я не верю, что это было недоразумение. Эдит Даррелл, что вы имеете в виду? Он попросил меня выйти за него замуж - по крайней мере, он сказал мне, что влюблен в меня - глупым, окольным путем, - и спросил меня, может ли он надеяться, и есть ли какая-либо опасность отказа или соперника. Он сказал, что хотел поговорить с папой и мамой. Какое же во всем этом могло быть недоразумение?
   - Это было, как вы говорите, ужасно глупо с его стороны, но у этих англичан такие привычки, к которым мы не привыкли. Повторяю, произошло недоразумение. Он собирается сегодня поговорить с вашими отцом и матерью, но... не о вас.
   - Эдит! - Трикс наполовину вскочила, бледная как смерть, с горящими глазами. - Что вы имеете в виду? Говорите яснее!
   - О, Трикс. - Она еще крепче обвила руками шею и ласково прижалась щекой к щеке мисс Стюарт. - Произошла ужасная ошибка. Все время в той лодке на озере Килларни он говорил обо мне!
   - О... вас! - Эти два слова слетают с пепельных губ Трикси.
   - Обо мне, дорогая, и он думает в этот момент, что вы так его и поняли. Трикси - не сердитесь на меня - что я могла поделать - он сделал мне предложение вчера днем.
   - Сделал вам предложение вчера днем! - Трикс повторяет эти слова, как человек, оглушенный ударом, каким-то ошеломленным тоном. - И вы... отказали ему, Эдит?
   - Приняла его, Трикси. Я сказала "да" сэру Виктору Катерону сегодня утром в саду.
   Затем последовала пауза. Тиканье маленьких швейцарских часов, радостная трель дроздов, мягкий шелест деревьев, звучащий неестественно громко. Беатрикс Стюарт сидела, побледнев до самых губ, от гнева, унижения, изумления, разочарования. Затем она закрыла лицо руками и разразилась бурным потоком слез.
   - Трикс! дорогая Трикс! - воскликнула Эдит, потрясенная и огорченная. - Боже милостивый, не плачьте! Трикс, дорогая, я не знала, что вы в него влюблены.
   - Влюблена в него! - воскликнула Трикс, поднимая глаза, ее глаза сверкали сквозь слезы, - отвратительный маленький безвкусный, растягивающий слова хлыщ! Нет, я не влюблена в него - это маловероятно, - но как он смел так разговаривать, и хмыкать, и намекать, и... о! - воскликнула Трикс с каким-то злобным визгом, - я бы хотела вырвать ему глаза!
   - Осмелюсь сказать, что ваше желание и естественно, и правильно, - ответила Эдит, подавляя желание рассмеяться, - но, при данных обстоятельствах, недопустимое. Без сомнения, это было глупо, что он вообще заговорил с вами, но, видите ли, бедняга думает, что вы его поняли, и хотел как лучше.
   - Я думала, что понимаю его! - возразила мисс Стюарт с мстительным взглядом. - О, разве мне не хотелось бы, чтобы он понял меня! То, как он вел себя в ту ночь, целовал мне руку, называл меня Беатрикс, говорил о разговоре с папой и все время имел в виду вас, этого достаточно - достаточно, чтобы свести человека с ума. Все англичане дураки - вот так! - воскликнула мисс Стюарт, и ее слезы высохли от искр гнева. - А сэр Виктор Катерон - самый большой дурак из всех!
   - Как, Трикс! потому что хотел жениться на мне?
   - Да, за то, что хотел жениться на вас. Вас, которой на него наплевать!
   - Разве вы относились к нему иначе, мисс Стюарт, когда так хотели стать его женой?
   - Я лучше вас, мисс Даррелл, хотя бы потому, что, по крайней мере, я не влюблена ни в кого другого.
   - И в кого, скажите на милость, может быть влюблена мисс Даррелл?
   - В Чарли, - ответила Трикс, ее лицо все еще пылало. - Отрицайте это, если посмеете! Влюблена в Чарли, а он в вас.
   Она смотрела на свою соперницу, ее сердитые серые глаза были так похожи на глаза Чарли, когда она говорила, во всем, кроме выражения, что на мгновение Эдит смутилась. Она не могла вынести их взгляд. Впервые в жизни ее собственные глаза опустились.
   - Мы собираемся ссориться, Трикс? Из-за человека, которого мы обе не любим - мы, которые так долго были как сестры?
   - Как сестры! - с горечью повторила Трикс. - Эдит, я задаюсь вопросом, не коварны ли вы и не лживы ли!
   - Беатрикс!
   - О, вам не нужно называть меня Беатрикс! Я серьезно. Я считаю, что вы вели двойную игру. Он обратил на меня внимание еще до того, как вы приехали в Нью-Йорк. Я думаю, что если бы я не страдала морской болезнью, он сделал бы мне предложение на корабле. Но я страдала морской болезнью, - мне всегда везет, - а вы были с ним днем и ночью.
   - Днем и ночью! Боже милостивый, Трикси, это ужасно!
   - Вы знаете, что я имею в виду, - надменно продолжала Трикс. - Вы заставили его влюбиться в вас. Затем, всю дорогу до Килларни, вы флиртовали с Чарли - бедным Чарли - и заставили его ревновать; ревность прикончила его. Вы очень умная девочка, Эдит, и я желаю вам много радости.
   - Спасибо; вы говорите так, как будто это непреложная истина. Я не беру на себя труд опровергать ваши обвинения; они того не стоят - они ложны, и вы знаете это. Я никогда не искала сэра Виктора Катерона ни в Нью-Йорке, ни на борту корабля, ни где-либо еще. Даже если бы он был принцем, а не баронетом, я бы этого не сделала. Я могу вынести многое, но даже вы можете зайти слишком далеко, Трикси. Сэр Виктор оказал мне честь, влюбившись в меня, потому что он действительно любит меня, и он попросил меня стать его женой. Я, конечно, приняла его; было совершенно невозможно, чтобы я поступила иначе. Если в Килларни он был глуп, а вы допустили ошибку, я должна быть привлечена к ответственности? Ему ни на минуту не снится непонимание между вами. Он думает, что выразился ясно, как Божий день. А теперь я оставлю вас; если я останусь дольше, мы можем поссориться, а я... я не хочу ссориться с вами, Трикси.
   Ее голос внезапно сорвался. Она повернулась к двери; мелочность ее собственного поведения поразила Трикс. Ее великодушное сердце - оно было великодушно, несмотря ни на что, - пронзило раскаяние.
   - О, вернитесь, Эдит! - сказала она. - Не уходите. Я не буду с вами ссориться. Я негодяйка. Это ужасно подло с моей стороны - так говорить о человеке, которому на меня наплевать. Когда я сказала вам, вы пожелали мне радости. Просто вернитесь и дайте мне время прийти в себя, и я тоже пожелаю вам радости. Но это так неожиданно, так неожиданно. О Дити, я думала, тебе все это время нравился Чарли!
   Как похожи были красивые темно-серые глаза на глаза Чарли! Эдит Даррелл не могла встретиться с ними; она отвернулась и посмотрела в окно.
   - Он мне, конечно, нравится; я была бы очень неблагодарна, если бы не любила его. Он мне как брат.
   - Брат! О, черт возьми, - возразила Трикс с безмерным презрением и достоинством. - Эдит, побойтесь Бога! Разве вы с Чарли не были влюблены друг в друга эти два года?
   Эдит рассмеялась.
   - Наводящий вопрос, и очень абсурдный. Не думаю, чтобы в твоем брате или во мне есть что-то такое, что можно было бы назвать влюбленностью. Он нашел бы это лихорадочным и утомительным - вы знаете, как он возражает против усталости; а я... ну, если любовь похожа на то, о чем читают в книгах, на всепоглощающую страсть, которая не позволяет людям есть или спать, я никогда этого не чувствовала и не хочу. Я думаю, что такая любовь вышла из моды с Амандой Фитцаллен. Вы сентиментальны, мисс Стюарт, и приняли Байрона и мисс Лэндон в слишком больших дозах.
   - Но он вам нравится, - настаивала его сестра, - не так ли, Дити?
   - Он... он!.. - Ее лицо на секунду озарилось светом, который сделал его прекрасным. - Ну да, Трикс, я не возражаю против того, чтобы признаться в этом - мне действительно нравится Чарли - нравится так сильно, что я не выйду замуж и не разорю его. Ибо это означает именно это, Трикси - разорение. В тот день, когда мы станем чем-то большим, чем просто друзьями и кузенами, ваш отец лишит его наследства, а он не является персонажем комедии, чтобы бушевать в четырех действиях и прийти в себя в пятом, вручив наследнику состояние и благословение. У нас с Чарли есть здравый смысл, мы пожали друг другу руки и согласились быть хорошими друзьями и кузенами, не более того.
   - Какая замечательная вещь - здравый смысл! Сэр Виктор знает о рукопожатии и родственном соглашении?
   - Не будьте саркастичной, Беатрикс, это не сильная ваша сторона! Мне не в чем признаваться сэру Виктору, когда я выйду за него замуж; ни ваш брат, ни какой-либо другой мужчина не займет в моем сердце (каково бы оно ни было) того места, которое займет он. Будьте в этом очень уверены.
   - Ах! как бы то ни было, - цинично вставляет Трикс, - и когда же это будет, Дити - свадьба?
   - Моя дорогая Трикс, я сказала "да" только сегодня утром. Джентльмены не делают предложения и не назначают день свадьбы на одном дыхании. Без сомнения, это будет через много веков. Конечно, леди Хелена будет возражать.
   - Вы не этого не боитесь?
   - Ни на йоту. Двоюродная бабушка - это... двоюродная бабушка, не более того. Она его единственная живая родственница, он совершеннолетний, может говорить и действовать самостоятельно. Истинная любовь любого хорошего мужчины чтит женщину, которая ее получает. Таким образом, сэр Виктор Катерон оказывает мне честь, и никак иначе. У меня нет ни богатства, ни происхождения; во всем остальном, как Бог создал нас, я ему ровня!
   Она двинулась к двери, ее темные глаза сияли, голова была поднята, в своей красоте и гордости она выглядела достойной стать супругой короля.
   - После ленча состоится поездка в Истлейкское аббатство, - сказала она. - Вас отвезут в ландо, и вы поедете с отцом и матерью, а леди Хелена - с Чарли и капитаном Хэммондом.
   - А вы?
   - Меня повезет сэр Виктор.
   - Один, конечно? - говорит Трикси с последней горькой усмешкой.
   - Один, конечно, - холодно отвечает Эдит. Затем она открывает дверь и исчезает.
  

ГЛАВА XI. КАК ЛЕДИ ХЕЛЕНА ВОСПРИНЯЛА ЭТО

  
   Но в тот день руины Истлейкского аббатства никто не посещал. Ибо в то время как несколько неприятное собеседование Эдит и Трикси проходило в одной части дома, столь же неприятное и гораздо более таинственное собеседование проходило в другой и на ту же тему.
   Леди Хелена на некоторое время оставила гостей и ушла в свои комнаты. Пришла утренняя почта, доставившая ей несколько писем. Одно из них она схватила и прочла с большим рвением, чем другие, датированное Лондоном, начинающееся словами "Моя дорогая тетя" и подписанное "Инес". Пока она сидела, поглощенная им, очевидно, в глубоких и мучительных раздумьях, раздался стук в дверь; затем она открылась, и вошел ее племянник.
   Она поспешно скомкала письмо в руке и спрятала его с глаз долой. Она подняла глаза с приветственной улыбкой; он был "зеницей ее ока", ее любимцем, Бенджамином ее бездетной старости - светловолосый молодой баронет с приятным лицом.
   - Я не помешаю? - спросил он. - Вы заняты? Ваши письма очень важны сегодня утром? Если так...
   - Совсем не важны. Входи, Виктор. Я хотела поговорить с тобой о приглашениях на бал на следующей неделе. Ты хотел что-то сказать о сегодняшней поездке?
   - Нет, моя дорогая тетя; что-то гораздо более приятное, чем все вечеринки в мире; что-то гораздо более важное для меня.
   Она посмотрела на него более пристально. Его лицо раскраснелось, глаза блестели, на губах играла счастливая улыбка. У него был вид человека, которому внезапно улыбнулась великая удача.
   - Тогда, я уверена, это очень важно, судя по твоей внешности. Какое сияющее у тебя лицо!
   - У меня есть причина выглядеть сияющим. Поздравьте меня, тетя Хелена, я самый счастливый человек на свете.
   - Мой дорогой Виктор!
   - Вы не можете догадаться? - сказал он, все еще улыбаясь. - Я всегда думал, что родственницы-женщины особенно проницательны в этих вопросах. Я действительно должен говорить? У вас нет никаких подозрений относительно моего прихода?
   - Конечно, нет, - но она села прямо, и ее свежее, красивое старое лицо побледнело. - Виктор, в чем дело? Прошу тебя, выскажись.
   - Очень хорошо. Поздравьте меня, я женюсь.
   Он резко остановился, потому что с тихим криком, похожим на крик страха, леди Хелена поднялась. Если бы он сказал: "Меня собираются повесить", ужас на ее лице не мог бы быть сильнее. Она протянула руку, как бы защищаясь от удара.
   - Нет, нет! - сказала она испуганным голосом. - Не женишься. Ради бога, Виктор, не говори так!
   - Леди Хелена!
   Он сидел и смотрел на нее, совершенно сбитый с толку.
   - Это не может быть правдой, - выдохнула она. - Ты не это имеешь в виду. Ты не хочешь быть женатым. Ты слишком молод - слишком молод. Говорю тебе, я и слышать об этом не хочу! Чего такие молодые люди, как ты, хотят от жен! - всего двадцать три года!
   Он добродушно рассмеялся.
   - Моя дорогая тетя, мальчики двадцати трех лет довольно взрослые; это неплохой возраст для женитьбы. Ведь, по словам Дебретта, моему отцу было всего двадцать три года, когда он привез домой жену и сына в "Катерон Роялз".
   Она внезапно села, откинув голову на спинку кресла, ее лицо было совершенно белым.
   - Тетя Хелена, - с тревогой сказал молодой человек, подходя к ней, - я напугал вас; я был слишком резок. Вы выглядите совсем слабой; чтовам принести?
   Он схватил графин с водой, но она отмахнулась от него.
   - Подожди, - сказала она дрожащими губами, - подожди. Дай мне время - дай мне подумать. Это было неожиданно; через мгновение мне станет лучше.
   Он сел, чувствуя себя необычайно неловко. Он был практичным молодым человеком, с сильной мужской неприязнью ко всякого рода сценам, и этот разговор начался не так многообещающе, как он надеялся.
   Она оставалась бледной и молчаливой более пяти очень долгих минут; только один раз ее губы прошептали, как будто бессознательно:
   - Время пришло - время пришло.
   Неловкую паузу нарушил сам сэр Виктор.
   - Тетя Хелена, - раздраженно сказал он, так как не привык, чтобы оспаривали его суверенную волю, - я этого не понимаю, и вы простите меня, если я скажу, что мне это не нравится. Должно быть, вам приходило в голову, что рано или поздно я влюблюсь и женюсь, как другие мужчины. Это время пришло, как вы сами говорите. Я не вижу ничего, что могло бы вас шокировать.
   - Но не так скоро, - отрывисто ответила она. - О Виктор, не так скоро.
   - Я не считаю, что двадцать три года - это слишком рано. Я старомоден, очень вероятно, но я действительно верю в почти устаревшую доктрину раннего брака. Я люблю ее всем сердцем. - Его горящие глаза и смягченный голос выдавали это. - Слава Богу, она приняла меня. Без нее моя жизнь не стоила бы того, чтобы ее иметь.
   - Кто она? - спросила она, не поднимая глаз. - Леди Гвендолин, конечно.
   - Леди Гвендолин? - Он улыбнулся и приподнял брови. - Нет, моя дорогая тетя, она совсем не похожа на леди Гвендолин. Мисс Даррелл.
   Она сидела прямо и ошеломленно смотрела на него.
   - Мисс Даррелл! Эдит Даррелл - американская девушка, Виктор, и если это шутка...
   - Леди Хелена, могу ли я шутить на такую тему? Это правда. Сегодня утром мисс Даррелл - Эдит - сделала меня самым счастливым человеком в Англии, пообещав стать моей женой. Конечно, тетя, вы должны были подозревать... должны были видеть, что я люблю ее.
   - Я ничего не видела, - безучастно ответила она, глядя прямо перед собой, - ничего. Я всего лишь старая женщина - наверное, я становлюсь слепой и глупой. Я ничего не видела.
   Последовала пауза. Сэр Виктор Катерон никогда не был хорошим оратором - но в настоящее время, возможно, было естественно, что он просто не находил слов. И манеры ее светлости были противоположны ободряющим.
   - Я полюбил ее сразу, - сказал он, снова нарушая молчание, - с самой первой вечеринки, сам того не зная. Во всем мире она единственная, на ком я могу жениться. С ней моя жизнь будет в высшей степени счастливой, в высшей степени благословенной; без нее... но нет! Я предпочитаю не думать о том, какой была бы моя жизнь без нее. Вы, которая были мне как мать всю мою жизнь, не испортите моего совершенного счастья в этот день, сказав, что вы возражаете.
   - Но я действительно возражаю! - воскликнула леди Хелена с внезапной энергией и гневом. - Больше того - возражаю категорически. Я еще раз говорю, ты слишком молод, чтобы вообще хотеть жениться. Ведь даже твой любимый Шекспир говорит: "Женатый молодой человек, - это человек, который испорчен". Когда тебе исполнится тридцать, будет вполне достаточно времени, чтобы поговорить об этом. Поезжай снова за границу - посмотри мир - поезжай на Восток, как ты часто говорил об этом - в Африку - куда угодно! Ни один мужчина не знает себя или свое собственное сердце в смешном возрасте двадцати трех лет!
   Сэр Виктор Катерон улыбнулся очень спокойной и упрямой улыбкой.
   - Значит, моя крайняя молодость - ваше единственное возражение?
   - Нет, это не так - у меня есть сотня возражений - это неприемлемо со всех точек зрения. Я возражаю против нее самым решительным и абсолютным образом. Ты не должен жениться на этой американской девушке без семьи или положения, о которой абсолютно ничего не знаешь - с которой не был знаком и четыре недели. О, это абсурд, это смешно, это самая нелепая глупость, о которой я когда-либо слышала в своей жизни.
   Улыбка исчезла с его лица - вместо этого он нахмурился. Сжав губы, он посмотрел на нее с выражением неодолимой решимости на лице.
   - Это все? - спросил он. - Я отвечу на ваши возражения, когда внимательно их выслушаю. Я сам себе хозяин - но - это во многом благодаря вам.
   - Я говорю тебе, что она ниже тебя - ниже! - горячо воскликнула леди Хелена. - Катероны всегда удачно женились - в герцогских семьях. Твоя бабушка - моя сестра - была, как и я, дочерью маркиза.
   - А моя мать была дочерью мыловара, - сказал он с горечью. - Не позволяйте нам забывать об этом.
   - Почему ты говоришь мне о ней? Я этого не вынесу. Ты же знаешь, что я не могу. Ты дразнишь меня плебейской кровью в своих венах - ты, из всех живых людей. О! почему ты вообще увидел эту девушку-кокетку? Почему она вообще встала между нами?
   Она доводила себя до состояния страстного возбуждения, совершенно непонятного ее племяннику и столь же неприятного, сколь и непонятного.
   - Когда вы называете ее кокетку, леди Хелена, - сказал он медленно, сердитым тоном, - вы заходите немного слишком далеко. Мисс Даррелл никоим образом не пыталась завоевать меня - это единственный недостаток моего совершенного счастья теперь, когда она не любит меня так, как я люблю ее. Она сказала мне это смело и откровенно. Но это придет. Я чувствую, что такая любовь, как моя, должна получить ответную. В остальном я отрицаю, что она ниже меня; во всем - красоте, интеллекте, доброте - она выше меня. Она дочь ученого и джентльмена; ее привязанность оказала бы честь лучшему мужчине на земле. Я отрицаю, что слишком молод, отрицаю, что она ниже меня, отрицаю даже ваше право, леди Хелена, говорить о ней пренебрежительно. И в заключение я говорю, что мое решение жениться на Эдит Даррелл неизменно, и я постараюсь убедить ее как можно скорее назначить день нашей свадьбы.
   Она посмотрела на него; непоколебимая решимость, о которой он говорил, читалась в каждой черточке его застывшего лица.
   - Я могла бы догадаться об этом, - сказала она с подавленной горечью, - он сын своего отца. То же упрямство - тот же отказ прислушиваться ко всем предупреждениям. Рано или поздно, я знала, что это должно произойти, но не так скоро, как сейчас.
   Слезы медленно текли по ее щекам и трогали его так, как ничто из того, что она когда-либо могла бы сказать, могло тронуть его.
   - Ради Бога, тетя, не плачьте, - поспешно сказал он. - Вы расстраиваете меня - вы заставляете меня чувствовать себя животным, и я... на самом деле, я не думаю, что вы должны винить меня в этом. Мисс Даррелл, конечно, не леди Гвендолин - у нее нет ни положения, ни богатства, но, на мой взгляд, их отсутствие не является каким-либо возражением. Я люблю ее, и этим все сказано.
   - Ты любишь ее, - печально повторила она. - О мой бедный мальчик, мой бедный мальчик!
   - Я не думаю, что заслуживаю жалости, - сказал сэр Виктор, снова улыбаясь. - Я не чувствую, что достоин этого. А теперь расскажите мне настоящую причину всего этого.
   - Настоящую причину?
   - Конечно; вы же не думаете, будто я не вижу, что это что-то помимо того, что вы сказали. За всем этим кроется что-то еще. А теперь давайте послушаем и покончим с этим.
   Он взял обе ее руки в свои и посмотрел на нее - с улыбкой на лице.
   - Беды подобны некоторым диким животным, - сказал он, - посмотри им прямо в глаза, и они развернутся и обратятся в бегство. Почему бы мне не жениться в двадцать три года? Если бы я женился на ком-нибудь другом - например, на леди Гвендолин, - моя крайняя юность все еще была бы препятствием?
   - Тебе лучше вообще не жениться.
   - Что? жить сварливым старым холостяком! Ну-ну, моя добрая тетя, это немного чересчур, и совсем не то, чего я ожидал от леди с вашим превосходным здравым смыслом.
   - Здесь не над чем шутить, Виктор. Лучше тебе не жениться - лучше, чтобы имя Катерона вымерло и исчезло с лица земли.
   - Леди Хелена!
   - Я знаю, что говорю, Виктор. Возможно, ты бы тоже так сказал, если бы знал все.
   - Вы расскажете мне все. О да, так и будет. Сейчас вы сказали слишком много или слишком мало. Я должен услышать все, тогда я буду судить сам. Я могу быть влюблен - и все же я поддаюсь разуму. Если вы сможете указать мне какую-либо справедливую причину или препятствие для моего брака - если вы сможете убедить меня, что это будет неправильно в глазах Неба или человека, тогда, как бы я ее ни любил, я откажусь от нее. Но ваши доказательства должны быть действительно убедительными.
   Она посмотрела на него с сомнением - задумчиво.
   - Ты бы сделал это, Виктор? Хватит ли у тебя сил отказаться от девушки, которую ты любишь? Мой мальчик, мой сын, я не хочу быть суровой с тобой. Видит Бог, я хочу видеть тебя счастливым, и все же...
   - Я буду счастлив - только скажите мне правду и позвольте мне судить самому.
   Он улыбался - он не верил. Гора леди Хелены, увиденная его глазами, без сомнения, оказалась бы самой настоящей кротовой норой.
   - Я не знаю, что делать, - ответила она взволнованным тоном. - Я обещала ей сказать тебе, если этот день когда-нибудь наступит, и вот он настал, и я... о! - страстно воскликнула она. - Я не могу тебе сказать!
   Он сам побледнел от страха, сам не зная его причины.
   - Вы можете, ты сделаете это - вы должны! - решительно сказал он. - Я не ребенок, чтобы бояться призрака. Какая ужасная тайна скрывается за всем этим?
   - Страшная тайна - да, так оно и есть. Страшная тайна - ты сам сказал это!
   - Вы, случайно, не имеете в виду смерть моей матери? Может быть, все эти годы вы знали ее убийцу и держали это в секрете?
   Ответа не последовало. Она закрыла лицо руками и отвернулась.
   - Я прав? - настаивал он.
   Она поднялась на ноги, казалось, доведенная его настойчивыми расспросами до какого-то исступления.
   - Оставь меня в покое, Виктор Катерон, - закричала она. - Я хранила свою тайну двадцать три года - неужели ты думаешь, что сейчас сможешь вырвать ее у меня за один миг? Какое право ты имеешь допрашивать меня - приказывать мне говорить? Если бы ты знал все, ты бы знал, что у тебя нет никаких прав - никаких - никаких прав просить какую-либо женщину разделить твою жизнь - никаких прав, если уж на то пошло, даже на титул, который ты носишь!
   Он тоже поднялся - белый до самых губ. Неужели леди Хелена сходит с ума? Неужели объявление о его женитьбе заставило ее потерять голову? В этой паузе, прежде чем кто-либо из них смог заговорить снова, стук, который дважды был услышан, повторился в третий раз. Это мгновенно вернуло обоих от трагического к благопристойности повседневной жизни. Леди Хелена села, сэр Виктор открыл дверь. Это был слуга с запиской на подносе.
   - Кто там, - резко потребовал баронет. - И что ему нужно?
   - Это ее светлости, сэр Виктор. Леди хочет видеть вашу светлость по очень важному делу.
   - Я никого не могу видеть сегодня утром, - ответила леди Хелена. - Скажите ей об этом.
   - Миледи, извините меня; эта леди сказала, что ваша светлость обязательно увидит ее, если ваша светлость взглянет на эту записку. Это дама в трауре, миледи, она уже была здесь, чтобы повидать вашу светлость раньше. А это и есть записка, миледи.
   Лицо леди Хелены оживилось. Она сразу же развернула записку.
   - Ты можешь идти, Никсон, - сказала она. - Немедленно проводи леди наверх.
   Она пробежала несколько коротких строк, содержавшихся в записке, с выражением невыразимого облегчения на лице. Как и письмо, она была подписана "Инес".
   - Виктор, - сказала она, поворачиваясь к племяннику и протягивая ему руку, - прости меня, если в своем волнении и спешке я сказала то, чего не должна была говорить. Дай мне немного времени, и все будет объяснено. Приход этой леди - как нельзя кстати. Скоро тебе все расскажут.
   - Тогда я должен понимать, - холодно сказал сэр Виктор, - что эта незнакомка, это таинственная леди, находится в вашем доверии; что она должна быть принята в мое доверенное лицо - с ней нужно посоветоваться, прежде чем вы сможете открыть мне тайну, которая включает в себя счастье моей жизни?
   - Вот именно! Ты выглядишь сердитым и недоверчивым, но позже ты поймешь. Она из нашей семьи - большего в настоящее время я сказать не могу. Иди, Виктор; поверь мне, поверь, ни твоя честь, ни твоя любовь не пострадают от наших рук. Отложи поездку или извинись за меня; сегодня я не выйду из своих комнат. Завтра, если это будет возможно, вы узнаете правду.
   Он холодно поклонился - раздраженный, изумленный - и ушел. Что все это значило? До настоящего времени его жизнь протекала мирно, почти вяло, без каких-либо семейных тайн или мистификаций. И вот теперь внезапно появились секреты и тайны. Что это был за чудесный секрет - кто была эта таинственная леди? Похоже, ему придется подождать до завтра, чтобы получить ответ на оба вопроса.
   - Одно предопределено судьбой, - сказал он себе, выходя из комнаты, - я не откажусь от Эдит ради десяти тысяч семейных тайн - ради всех таинственных дам на земле! Что бы ни делали другие, я, по крайней мере, не сделал ничего, чтобы лишиться руки моей любимой. Учение, которое заставило бы нас страдать за грехи других, является ошибочным учением. Пусть завтрашний день принесет то, что принесет; Эдит Даррелл будет моей женой.
  

ГЛАВА XII. В ДЕНЬ СВЯТОГО ПАРТРИДЖА

  
   Спускаясь по лестнице, он столкнулся с Никсоном и поднимающейся дамой в черном с вуалью. Он пристально посмотрел на нее - она была высокой и стройной; кроме этого, сквозь тяжелую креповую вуаль он ничего не мог разглядеть. "Таинственно, конечно! - подумал он. - Интересно, кто она такая?" Он поклонился, проходя мимо нее; она склонила голову в ответ; затем он поспешил разыскать Эдит и сказать ей, что к леди Хелене прибыл важный посетитель и что экскурсия в аббатство Истлейк будет отложена. Он совершенно не умел притворяться, а яркие карие глаза девушки были острыми. Она улыбнулась, глядя и слушая.
   - Вы знали, что я могу предсказывать судьбу, сэр Виктор? Протяните руку и позвольте мне рассказать вам о прошлом. Вы были наверху с леди Хеленой; вы сказали ей, что Эдит Даррелл согласилась стать вашей женой. Вы просили у нее разрешения на союз, и вам, естественно, с негодованием и безапелляционно отказали.
   Он улыбнулся, но на его щеках появился румянец.
   - Я всегда подозревал, что вы волшебница - теперь я это знаю. Можете ли вы рассказать мне о будущем так же правдиво, как и о прошлом?
   - В данном случае, думаю, что да. "Вы никогда не женитесь ни на ком, без гроша, сэр. (Она произнесла это голосом леди Хелены.) Ваша семья не должна быть опозорена низким браком. Эта девушка, которая является всего лишь чем-то вроде старшей прислуги, нанятой и оплачиваемой, в семье этих простых богатых американцев, не является парой для Катерона из Катерона. Я отказываюсь слушать вас, сэр - я настаиваю на том, чтобы это нелепое дело было прекращено". Вы упрекаете - напрасно. И как вода точит самый крепкий камень, так, наконец, ее светлость победит. Однажды вы придете ко мне и скажете: "Послушайте, мисс Даррелл, мне ужасно жаль, вы знаете, но мы совершили ошибку - я совершил ошибку. Я возвращаю вам вашу свободу - не будете ли вы так любезны вернуть мне мою?" А мисс Даррелл сделает сэру Виктору Катерону свой лучший реверанс и удалится во внешнюю тьму, откуда она пришла.
   Он рассмеялся. Ее имитация его собственной медленной манеры говорить с акцентом была совершенной. Только на мгновение; затем он стал серьезным, почти укоризненным.
   - Вы меня совершенно не знаете! - сказал он. - Я беру свои слова обратно? вы плохая провидица. Я очень люблю свою тетю, но даже все тети на земле не смогли бы разлучить меня с вами. Я был бы подлецом, если бы несколько слов возражения заставили меня отказаться от девушки, которую я люблю.
   - Я не знаю, - холодно ответила мисс Даррелл, - может быть, так будет лучше для нас обоих. О, не сердитесь, пожалуйста, - вы понимаете, что я имею в виду. Я никто, как считают в вашей семье. Мой дедушка Стюарт, кажется, когда-то был торговцем; мой дедушка Даррелл, школьный учитель. Не очень выдающееся происхождение. Мой отец по образованию и воспитанию джентльмен, но он держит пансион. А я - платная компаньонка мисс Стюарт и бедная родственница. Будьте мудры, сэр Виктор, пока есть время, пока не стало слишком поздно. Я обещаю не сердиться - даже восхищаться вашим здравым смыслом. Леди Хелена была вам как мать; не стоит обижать ее из-за меня - я этого не стою. В Англии есть десятки девушек, знатных, благородных и вдвое красивее меня, которые полюбят вас и выйдут за вас замуж хоть завтра. Сэр Виктор Катерон, давайте пожмем друг другу руки и расстанемся.
   Она протянула ему руку с улыбкой, в высшей степени небрежной. Он страстно поймал ее, - его голубые глаза горели, - и покрыл поцелуями.
   - Ни за что на свете! О Эдит, как легко вы говорите о расставании, о том, чтобы бросить меня. Неужели я вам совершенно безразличен? Нет, я никогда не откажусь от вас; называть вас женой - единственная надежда моей жизни. Моя дорогая, если бы вы знали, как я люблю вас, каким пустым и никчемным кажется мир без вас! И однажды с вами случится то же самое, - однажды вы сможете жить без меня не больше, чем я без вас. Не говорите так больше, Эдит; если бы вы знали, как мне больно, вы были бы более милосердны, я уверен. В жизни не может быть ничего и вполовину столь горького для меня, как потерять вас.
   Она слушала с каким-то удивлением от его страстной серьезности, глядя на него застенчиво, задумчиво.
   - Вы любите меня такой? - спросила она.
   - В сто раз больше, чем способен сказать. Я бы умер за вас, Эдит. Как пусто и театрально это звучит, но, видит Бог, я бы так и сделал.
   Она провела рукой по его руке и обхватила ее другой, ее яркая улыбка вернулась.
   - Не умирайте, - произнесла она с этой улыбкой и своим редким, прекрасным румянцем. - Сделайте лучше - живите для меня. Ах, сэр Виктор, я не думаю, что будет так уж трудно научиться любить вас!
   - Моя дорогая! И вы больше не будете говорить о расставании - больше не будете отказываться от меня? Вы ведь на самом деле не хотите этого, Эдит, не так ли?
   - Безусловно, нет. Я никогда не брошу вас, пока вы так заботитесь обо мне. Если мы когда-нибудь расстанемся, расставание случится по вашей вине, а не по моей.
   - Моей - моей? - Он громко рассмеялся от недоверия и счастья. - Дни чудес прошли, belle amie, но летний ветерок мог бы с большей легкостью вырвать эти дубы с корнем, чем это. И чтобы вы не думали, что вы свободны, я немедленно свяжу вас. - Он вытащил из кармана крошечную сафьяновую коробочку. - Посмотрите на это кольцо, Эдит: его носили женщины нашего дома в течение последних двух столетий - обручальное кольцо Катеронов. Позвольте мне надеть его вам на палец и никогда не снимать, пока я не свяжу вас золотым обручем еще крепче.
   Ее темные глаза сверкнули, когда она посмотрела на него. Это был бриллиант-солитер удивительного размера и блеска, похожий на большую каплю прозрачной воды, оправленный в тусклое красное золото.
   - Существует какая-то странная старая традиция, - сказал он, - согласно которой невеста Катерона, которая не носит его, будет вести самую несчастную жизнь и умрет самой несчастной смертью. Так что, моя дорогая, вы видите, вам придется носить его - ради вашего же блага.
   Он рассмеялся, но она задумчиво взглянула на него.
   - Ваша мать носила его, сэр Виктор?
   Он вздрогнул, улыбка исчезла с его лица, румянец поблек.
   - Моя мать? - ответил он. - Нет. Мой отец женился на ней тайно и поспешно после шести недель ухаживания и, конечно, никогда не думал о кольце. "Веди несчастливую жизнь, умри несчастной смертью", - сказал он. Она сделала и то, и другое, и, насколько я понимаю, она никогда не носила его.
   - По крайней мере, странное совпадение, - сказала Эдит, не сводя глаз с бриллианта, сверкающего на солнце у нее на руке.
   Бесценный бриллиант на руке Эдит Даррелл, смуглой руке, которая два месяца назад подметала, вытирала пыль и неохотно работала в старом обшарпанном доме у себя дома.
   - Не будем говорить о моей матери, - сказал сэр Виктор. - В воспоминаниях о ее смерти для меня всегда есть что-то ужасное. Ваша жизнь будет сильно отличаться от ее - моей бедной матери.
   - Я надеюсь на это, - последовал серьезный ответ, - и в моем случае не будет ревнивого соперника, не так ли? Сэр Виктор, знаете ли вы, что я хотела бы посетить "Катерон Роялз"? Если мы достаточно поговорили о любви для одного дня, может, прогуляемся?
   - Мне никогда не наскучит говорить о любви, - засмеялся он. - Я не сомневаюсь, что иногда буду ужасно утомлять вас, но когда сердце полно, губы должны говорить. А что касается ходьбы - это долгая прогулка - как вы думаете, вы сможете?..
   - Поскольку я собираюсь стать натурализованной англичанкой, чем скорее я приму английские привычки, тем лучше. Я, по крайней мере, сделаю попытку.
   - И мы можем вернуться как раз к ужину. Я буду рад показать вам старое место - ваш будущий дом, где мы проведем вместе столько счастливых лет.
   Они тронулись в путь. В тот солнечный день это была восхитительная прогулка по полям, по благоухающим зеленым дорожкам, где цветущие живые изгороди наполняли воздух ароматом, а птицы пели в изогнутых ветвях над головой. Долгая, прекрасная прогулка по той тихой большой дороге, по которой двадцать три года назад другой сэр Виктор Катерон навсегда уехал от жены, которую любил.
   В желтом великолепии послеполуденного солнца, с колышущимися высокими деревьями, серыми башенками и башнями, пронзающими янтарный воздух, увитыми плющом стенами и высокими трубами, наконец-то показался "Катерон Роялз". Лань безмятежно паслась, яркие павлины расхаживали на солнце, олененок поднял свои застенчивые глаза и убежал при их приближении. Над всем царит торжественная субботняя тишина.
   - Добро пожаловать в "Катерон Роялз" - добро пожаловать в качестве его хозяйки, моей невесты, моей любви, - сказал сэр Виктор Катерон.
   Она подняла глаза - они были полны слез. Как он был добр, как нежно любил ее, и какой счастливой, благодарной девушкой она должна была быть. Они вошли в дом, впущенные очень старой женщиной, присевшей в реверансе и посмотревшей на них с любопытством. Двое или трое старых слуг заботились об этом месте и показывали его незнакомым людям.
   Опираясь на руку своего избранника, Эдит Даррелл прошла через множество величественных комнат, огромных холодных залов, картинных галерей, гостиных и комнат. Какое это было потрясающее место - гораздо больше и внушительнее, чем Повисс-Плейс, и более чем в два раза старше. Она смотрела на отполированные доспехи, на боевые топоры, оленьи рога, пики, алебарды, пока у нее не заболели глаза. Она с благоговением и удивлением прошлась по огромной портретной галерее, где полсотни мертвых и ушедших Катеронов мрачно смотрели на нее из своих тяжелых рам. И однажды ее портрет - ее портрет - будет висеть здесь. Женщины, смотревшие на нее с этих стен, лежали, неподвижные и застывшие, в подвалах под Чесхолмской церковью, и рано или поздно они положат ее, неподвижную и застывшую, вместе с ними и установят мраморную табличку, на которой будут высечены ее возраст и добродетели. Она слегка вздрогнула и глубоко вздохнула с облегчением, когда они снова вышли на яркий солнечный день и свежий воздух.
   - Это чудесное место, - сказала она, - место, о котором можно мечтать, место, подобное которому я встречала только в английских книгах. Но среди всех этих комнат есть одна, которую вы мне не показали и которую я испытываю болезненное желание увидеть. Вы не рассердитесь, если я спрошу?
   - Рассердиться на вас? - Сэр Виктор поднял брови в веселом удивлении. - Говорите, Эдит, хотя бы это была половина моего королевства.
   - Это... - пауза, - я хочу увидеть комнату, где ваша мать... Ах! - когда он немного съежился. - Прошу прощения. Мне не следовало спрашивать.
   - Да, да, вы должны. Вы должны простить меня. Я трус относительно некоторых вещей, признаюсь, в том числе и в этом. Идемте.
   Они вернулись. Он взял из огромной связки, которую носил с собой, ключ от этой давно запертой комнаты. Он широко распахнул ее, и они вместе остановились на пороге.
   Все было темно, жалюзи закрыты, шторы задернуты, темно и пустынно, как и было той роковой ночью. Ничего не изменилось, абсолютно ничего. Там стояла детская кроватка, там стоял маленький столик, на котором лежал нож, там под открытым окном стояло кресло, в котором Этель, леди Катерон, уснула своим последним долгим сном. Тишина, которая казалась тишиной смерти, лежала на всем.
   Эдит стояла молчаливая и серьезная - не говоря ни слова. Она поспешно, жестом велела ему выйти. Он повиновался. Еще мгновение, и они стояли вместе под голубым ярким небом.
   - О! - сказала Эдит. - Кто это сделал?
   - Действительно, кто? Леди Хелена знает это.
   Его лицо и тон были мрачными. Как они посмели оставить ее лежать в могиле неотомщенной? Несомненно, это сделал Катерон, и, чтобы спасти имя Катерона и честь, убийцу отпустили.
   - Леди Хелена знает! - повторила Эдит. - Значит, это были те брат и сестра? Как жестоко... как жестоко!
   - Это была не сестра - я верю в это. В том, что это, скорее всего, был брат, сомнений быть не может.
   - Он жив или умер?
   - Жив, я полагаю. Клянусь Небом! Я все еще подумываю о том, чтобы выследить его и передать палачу за то, что он сделал!
   - Древнее имя и честь семьи - замечательные вещи по эту сторону Атлантики, пара миллионов долларов - по нашу. Они могут спасти убийцу от виселицы. Мы не будем говорить об этом, сэр Виктор - я вижу, это делает вас несчастным; только если когда-нибудь я... если когда-нибудь я, - смеясь и слегка краснея, - стану хозяйкой этого большого, романтичного старого дома, я замурую эту комнату. Это всегда будет комната с привидениями - чулан Синей Бороды для меня.
   - Если вы когда-нибудь станете хозяйкой, - повторил он. - Эдит, моя дорогая, когда вы станете?
   - Кто знает? Возможно, никогда.
   - Эдит - вы опять!
   - Ну, кто может сказать. Я могу умереть - вы можете умереть - что-то может случиться. Я не могу осознать, что когда-нибудь буду... Я не могу думать о себе как о леди Катерон.
   - Эдит, я приказываю вам! Назовите день.
   - Мой дорогой сэр Виктор...
   - Дорогой Виктор, без приставки; пусть между нами закончатся все формальности. Зачем нам ждать? Вы сами себе хозяйка, я сам себе хозяин; я отчаянно влюблен - я хочу жениться. Я женюсь. Ждать нечего - я не буду ждать. Эдит, это будет... Это будет в конце мая... Это будет в первую неделю июля?
   - Нет, сэр, этого не произойдет, как и в первую неделю августа. Мы не делаем ничего в такой отчаянной спешке.
   - Но почему мы должны медлить? Для чего нужно откладывать? У меня случится мозговая горячка, если я буду вынужден ждать дольше августа. Будьте благоразумны, Эдит, не допустите, чтобы это случилось позже августа.
   - Сейчас, сейчас, сейчас, сэр Виктор Катерон, об августе не стоит думать. Я не выйду за вас замуж еще целую вечность - до тех пор, пока леди Хелена Повисс не даст своего полного и свободного согласия.
   - Леди Хелена даст свое полное и свободное согласие через неделю; она не смогла бы отказать мне ни в чем дольше, даже если бы попыталась. Маленький тиран! если бы вы хоть капельку заботились обо мне, вы бы не возражали.
   - Я бы все равно поступила именно так. Никто не женится таким стремительным образом. Я и слышать не хочу об августе. Кроме того, у меня договор с миссис Стюарт. Я обещала этим летом быть для них на Континенте переводчицей с французского и немецкого.
   - Я предоставлю миссис Стюарт другую компаньонку, знающую все европейские языки. Серьезно, Эдит, вы должны считать этот контракт расторгнутым - моя жена не может быть ничьей платной компаньонкой. Простите меня, но вы должны это понимать, Эдит.
   - Я это понимаю, - серьезно ответила она. У нее были свои причины не желать сейчас сопровождать семью Стюартов. И в конце концов, почему она должна настаивать на том, чтобы отложить свадьбу?
   - Вы смягчаетесь - я вижу это по вашему лицу, - умоляюще воскликнул он. - Эдит! Эдит! это будет в первую неделю сентября?
   Она улыбнулась и посмотрела на него так, как смотрела тем насыщенным событиями утром, когда сказала "Да!"
   - Поскольку, если я откажусь, вам угрожает мозговая лихорадка, то, полагаю, я должна согласиться. Но не говорите после этого о своеволии женщин!
   - Значит, это будет первое сентября - День Святого Партриджа?
   - Это будет День Святого Партриджа.
  

ГЛАВА XIII. КАК ЧАРЛИ ВОСПРИНЯЛ ЭТО

  
   Тем временем долгие солнечные часы, которые так приятно проходили для одних, тянулись достаточно тоскливо для молодой леди в Повисс-Плейс - мисс Беатрикс Стюарт.
   Она послала за своей матерью и сообщила ей эту новость. Безмятежная тетя Четти подняла кроткие брови и открыла тусклые глаза, слушая.
   - Сэр Виктор Катерон собирается жениться на нашей Эдит! Боже мой! Я была уверена и все это время думала, что это будешь ты, Трикси. Эдит станет леди... Боже мой!
   Это было все, что миссис Стюарт могла сказать по этому поводу. Она вернулась к вязанию с безмятежным спокойствием, которое безмерно раздражало ее единственную дочь.
   "Интересно, сможет ли землетрясение нарушить невозмутимость мамы! - свирепо подумала Трикс. - Ну, подожди, пока не придет Чарли! Посмотрим, как он это воспримет".
   Страдание любит компанию. Если бы ей самой пришлось испытать муки разочарования, было бы некоторым утешением видеть, как страдает и Чарли. Трикс не была злой девушкой, заметьте - просто такова человеческая природа.
   Чарли и капитан отправились исследовать чудеса и древности Честера. Эдит и сэр Виктор были неизвестно где. У леди Хелены была посетительница, и она заперлась с ней. У Трикс не было ничего, кроме ее романа, но что значили для нее все романы в библиотеке Мади в этот горький день?
   Длинные красные копья заката пронзали зеленые глубины папоротника и зарослей, когда двое молодых людей возвращались домой. Слуга подстерег мистера Стюарта и передал сообщение его сестры. Она хотела немедленно увидеть его по важному делу.
   - Важное дело! - пробормотал Чарли, широко открывая глаза.
   Но он быстро пошел к ней, не став переодеваться.
   - Как поживаешь, Трикс? - спросил он, неторопливо входя. - Привет от капитана Хэммонда, и как твоя лодыжка?
   Он бросился - нет, Чарли никогда не бросался - он медленно вытянулся во все свои пять футов одиннадцать дюймов на диване и ждал ответа своей сестры.
   - О, лодыжка все так же - я полагаю, ей становится лучше, - довольно сердито ответила Трикс. - Я послале за тобой не для того, чтобы говорить о моей лодыжке. Тебя, или капитана Хэммонда, или кого-либо еще вряд ли волнует, есть у меня лодыжка вообще или нет.
   - Моя дорогая Трикс, лодыжка молодой леди всегда вызывает глубокий интерес и восхищение у каждого хорошо организованного мужского ума.
   - Ба! Чарли, ты никогда не догадаешься, что я должна сказать!
   - Дитя мое, я и не собираюсь пытаться. Я осматривал достопримечательности весь день, брал интервью у соборов, стен, рядов и мест, пока не устал настолько, что ты можешь сбить меня с ног пером. Если у тебя есть что-то на уме - а я вижу, что у тебя есть, - выкладывай. Неизвестность причиняет боль.
   Он закрыл глаза и спокойно ждал новостей. Это пришло - как стрела из лука.
   - Чарли, сэр Виктор Катерон сделал предложение Эдит, и Эдит приняла его!
   Чарли открыл глаза и уставился на нее - ни малейшего следа удивления или какого-либо другого земного чувства на его усталом лице.
   - Ах, и это твои новости! Бедное дитя! После всех твоих усилий это должно быть довольно тяжело для тебя. Но если ты ожидаешь, что я удивлюсь, то ты совершенно не знаешь своего брата. Это был очевидный случай - очевидный для самого тупого интеллекта с самого начала. Я сам давно пережил эту нежную страсть, но что касается других, я всегда отношусь к ней с отеческим - нет, позволь мне сказать, даже дедушкиным интересом. Они собираются "жить и любить друг друга в течение многих изменяющихся лет", как говорит поэт. Благословляю вас, - сказал Чарли, поднимая руку над воображаемой парой влюбленных у его ног, - благословляю вас, дети мои, и будьте счастливы!
   И это было все! А она-то думала, что он влюблен в Эдит! Это было все - он снова закрыл глаза, как будто сладко засыпая. Для Трикс это было уже слишком.
   - О Чарли! - вырвалось у нее. - Ты такой дурак!
   Мистер Стюарт поднялся на ноги.
   - Испытывая почтение к благородному собранию, я поднимаюсь, чтобы...
   - Ты идиот! - продолжала Трикс. - Ленивый, глупый идиот! Ты влюблен в Эдит, и ты мог бы заполучить ее, если бы захотел, потому что ты нравишься ей больше, чем сэр Виктор, и тогда сэр Виктор мог бы сделать мне предложение. Но нет - ты должен бездельничать, бродить и скакать, и позволить ей ускользнуть у тебя из рук!
   - Рыскать и скакать! Боже мой, Трикс! Я спрашиваю тебя трезво, как мужчина мужчину, видела ли ты когда-нибудь, чтобы я рыскал или скакал за всю мою жизнь?
   - Ба-х-х! - сказала Трикс с дрожью презрения. - У меня нет на тебя терпения! Убирайся из моей комнаты - убирайся!
   Мистер Стюарт, старший, был единственным, кто не воспринял это спокойно. Его желчь сразу же разыгралась.
   - Эдит! Эдит Даррелл! Дочь Фреда Даррелла без гроша в кармане! Беатрикс Стюарт, неужели ты все-таки позволила этому молодому баронету ускользнуть от тебя таким нелепым образом?
   - Я никогда не позволяла ему ускользнуть - он никогда не был у меня в руках, - возразила Трикс, чуть не плача. - Это просто моя обычная удача. Я не хочу его - он глупый болван - вот кто он такой. Эдит красивее меня. Любой может увидеть это, и когда я болела на том ужасном корабле, она этим воспользовалась. Я сделала все, что могла - да, сделала, папа, - и я думаю, это слишком тяжело, чтобы меня так ругали, с моей бедной вывихнутой лодыжкой и всем остальным!
   - Ну, полно, полно, дитя! - раздраженно воскликнул мистер Стюарт, потому что он любил Трикс. - Не плачь. В море еще осталась хорошая рыба, какую когда-либо ловили. Что касается того, будто она красивее тебя, то я не верю ни единому слову из этого. Мне самому никогда не нравились ваши смуглые женщины. Ты самая крупная и самая красивая молодая женщина из вас двоих, клянусь Небом! (грамматика мистера Стюарта едва ли соответствовала стандарту). Есть один молодой парень, Хэммонд - его отец тоже лорд - богатый, если его дед действительно занимался прядением хлопка. Почему ты не можешь сосредоточить свое внимание на нем? Когда старый петух умрет, этот молодой парень сам станет лордом, а лорд лучше, чем баронет, клянусь Небом! Спускайся вниз, Трикси, надень свое самое потрясающее платье и посмотри, не сможешь ли ты подцепить военную шишку.
   Следуя этому благочестивому родительскому совету, мисс Трикс действительно надела свое "самое потрясающее" платье и с помощью своего брата и костыля сумела добраться до столовой. Там к ним присоединилась леди Хелена, бледная и озабоченная. За ужином на эту тему не было сделано ни одного намека - все вели себя крайне сдержанно.
   - Старой леди это даже наполовину не нравится, - усмехнулся Стюарт-старший. - И неудивительно, клянусь Небом! Если бы это был Чарли, мне бы самому это не понравилось. Я должен поговорить с Чарли после ужина - там эта леди Гвендолин. Он тоже должен жениться на аристократке. Леди Гвендолин Стюарт звучало бы неплохо, клянусь Небом! Я буду рад, если в семье окажется баронет, даже если это не Трикси. Дочь кузена лучше, чем ничего.
   Поэтому при первой же возможности после ужина мистер Стюарт как можно вежливее поздравил будущую леди Катерон. При следующей возможности он заговорил со своим сыном по поводу леди Гвендолин.
   - Бери пример со своей кузины Эдит, мой мальчик, - сказал мистер Стюарт громким голосом, стоя, засунув руки под фалды пальто. - Эта девушка делает честь своему отцу и семье, клянусь Небом! Посмотри, какой брак она заключает, не имея за душой ничего. Теперь: у тебя есть перспективное состояние, молодой человек, которое позволило бы купить и продать полдюжины этих нищих лордов. У тебя есть молодость, приятная внешность и хорошие манеры, или, если у тебя их нет, у тебя они должны быть, и я говорю, что ты женишься на титуле, клянусь Небом! Есть такая леди Гвендолин - она не богата, но она дочь графа. А теперь, что мешает тебе жениться на ней?
   Чарли кротко поднял глаза из глубины своего кресла.
   - Как вам будет угодно, отец. Супружеские дела, это не по мне. Поэтому вот что я вам скажу - я готов жениться на ней, но не ухаживать. Как вы справедливо заметили, у меня есть молодость, приятная внешность и хорошие манеры, но во всем, что касается любви и ухаживания, я так же невежествен, как нерожденный ребенок. Супружество - это болезнь, от которой ни один мужчина не может надеяться избавиться, как и занятия любовью. Как принц в своем собственном праве, я утверждаю, что ухаживание будет осуществляться заместителем. Вот ее милостивейшее величество, она задала этот вопрос покойному оплакиваемому принцу-консорту. Может ли у леди Гвендолин быть более выдающийся пример для подражания? Вы уладите предварительные дела. Позвольте леди Гвендолин сделать предложение, и вы можете вести меня в любой день, когда захотите, как ягненка на заклание.
   Этим ответом мистер Стюарт-старший был вынужден на данный момент удовлетвориться и продолжить свой путь. Трикс, услышав это, с интересом подняла глаза.
   - Ты бы женился на ней, Чарли?
   - Конечно, Беатрикс, разве я не сказал этого? Если мужчина должен жениться, леди Гвендолин так же хороша, как и любая другая. Как говорит Дандрири, "Одна женщина так же хороша, как и другая, и намного лучше".
   - Но ты никогда ее не видел.
   - Какое это имеет значение? Я полагаю, что принц Уэльский никогда не видел Александру, пока дело не было закончено. Видишь ли, я люблю приводить возвышенные примеры. Хэммонд описал ее, и я должен сказать, что по его описанию она из тех, кого Барри Корнуолл назвал бы "золотой девушкой" во всем, кроме удачи. Хэммонд говорит о ней так, словно она сделана из драгоценных металлов и драгоценных камней. У нее золотистые волосы, алебастровый лоб, сапфировые глаза, жемчужные зубы и рубиновый нос. Или, наоборот - возможно, это были рубиновые губы и точеный нос. Точеный, звучит так, как будто ее орган обоняния из мрамора или гранита, не так ли? И ей тридцать три года. Я сам узнал об этом из Книги пэров. Однако это скорее преимущество, чем что-либо другое, для жены мужчины быть на десять или двенадцать лет старше. Ты видишь, что она сочетает в себе все качества жены и матери в одном лице.
   А затем Чарли неторопливо направился к столу для виста, чтобы присоединиться к своим отцу, матери и леди Хелене. Он до сих пор не нашел возможности поговорить с Эдит, и за ужином она старательно избегала встречаться с ним взглядом. Капитан Хэммонд занял свой пост рядом с инвалидной кушеткой мисс Стюарт и постарался быть любезным и интересным с этой молодой леди.
   Глаза Трикси постепенно прояснились, и к ней вернулся румянец; она держала его добровольным пленником рядом с собой весь вечер. Стюарт-старший со своего места за столом для виста излучал отеческое одобрение через всю длинную комнату.
   Увешанная шелком арка отделяла эту гостиную от другой, поменьше, где стояло пианино. За исключением двух восковых ламп на пианино, эта вторая гостиная была погружена в полумрак. Эдит сидела за пианино, сэр Виктор стоял рядом с ней. Ее руки блуждали по клавишам в мягких, мечтательных мелодиях; они разговаривали шепотом, когда вообще разговаривали. Очарование тишины, более восхитительное, чем слова, удерживало молодого баронета; он приближался к безмолвной фазе великой страсти. В том, что существует безмолвная фаза, меня снова и снова убедительно заверяли стороны, которые имели опыт в этом вопросе и, безусловно, должны знать.
   В половине одиннадцатого леди Хелена, сославшись на головную боль, встала из-за стола для виста, пожелала спокойной ночи и ушла в свою комнату. Она выглядела больной, измученной и странно встревоженной. Ее племянник, очнувшись от транса блаженства и увидев ее бледное лицо, подал ей руку и помог подняться по длинной лестнице в ее комнату. Миссис Стюарт, сильно зевая, последовала ее примеру. Мистер Стюарт вышел через открытое французское окно, чтобы выкурить последнюю сигару. Капитан Хэммонд и Трикс были глубоко погружены в разговор. Мисс Даррелл стояла в одиночестве во внутренней комнате, облокотившись на низкую мраморную каминную полку и задумчиво уставившись на стену перед собой. Мерцание свечей осветило бриллиант на ее руке, сияющий, как миниатюрное солнце.
   - Вы были так заняты весь вечер, Дити, - произнес знакомый голос рядом с ней, - что не было возможности сказать вам хоть слово. Хотя, надеюсь, лучше поздно, чем никогда.
   Она подняла глаза на лицо Чарли, Чарли выглядел так, как он всегда выглядел для нее: "мужчина из мужчин", красивый и галантный, как будто он действительно был принцем, как его называли. Он взял ее руку, ту, на которой было кольцо.
   - Какая у вас красивая рука, Эди, и как ей идут бриллианты. Я думаю, вы были рождены, чтобы носить бриллианты, моя красивая кузина, и ходить в шелковых нарядах. Поистине великолепное кольцо - без сомнения, фамильная реликвия семьи Катерон. Моя дорогая кузина, Трикс рассказала мне эту новость. Нужно ли говорить, что я поздравляю вас от всего сердца?
   Его лицо, его голос, его приятная улыбка не выражали никаких эмоций, кроме доброго, родственного отношения. Его ярко-серые глаза смотрели на нее с братской откровенностью, не более того.
   Румянец, который появлялся так редко и делал ее такой милой, густо залил щеки Эдит - на этот раз румянец гнева. Ее темные глаза презрительно сверкнули; она внезапно и презрительно отдернула руку.
   - В этом нет никакой необходимости, кузен Чарли. Прошу вас, не утруждайте себя - я знаю, как вы ненавидите их, - красивыми фразами. Я не хочу поздравлений; я слишком счастлива, чтобы нуждаться в них.
   - И все же, это правильный поступок, и зная, как вы привержены правилам приличия, Эдит, вы все же позволите мне смиренно предложить их. Это самая подходящая партия; я поздравляю сэра Виктора с его превосходным вкусом и рассудительностью. Он самый лучший парень на свете, а вы - я скажу это, хотя вы и моя кузина - будете невестой, которой может гордиться даже баронет. Я желаю вам обоим всего того счастья, которого заслуживает столь подходящая друг другу пара.
   Был ли это сарказм - говорил ли он это по-настоящему? Она не могла сказать, хорошо ли она его понимала. Его спокойное лицо, его безмятежные глаза были безоблачны, как летнее небо. Да, он говорил серьезно, и только на днях он сказал ей, что любит ее. Она могла бы громко рассмеяться - любовь Чарли Стюарта!
   Сэр Виктор вернулся. В глубине души баронет смертельно завидовал Чарли. Он инстинктивно чувствовал, что любовь, которую Эдит не могла ему дать, давным-давно была отдана ее красивому кузену. Теперь, когда он приблизился, на его лице читалась скрытая ревность.
   - Не преждевременно ли я, сэр Виктор, приношу свои поздравления? - сказал Чарли с приятной сердечностью. - Если так, то тот факт, что Эдит приходится мне кузиной, почти сестрой, должен извинить это. Вы счастливый человек, баронет. Было бы излишним желать вам радости - у вас уже есть ее излишек.
   Лицо сэра Виктора разгладилось. Откровенность Чарли, безупречное добродушие Чарли ошеломили его. Неужели он все-таки ошибся? Он протянул руку и пожал руку кузины Эдит.
   Она внезапно повернулась и пошла прочь, охваченная гневом, бросив на Чарли взгляд, полный ненависти - да, абсолютной ненависти. Она сама навлекла это на себя, она заслужила все это, но как он посмел насмехаться над ней своими улыбками, своими добрыми пожеланиями, когда он знал, знал, что ее сердце было в его власти?
   - Оно недолго будет у него на хранении, - свирепо сказала она сквозь стиснутые зубы. - Неблагодарный! Непостоянный, как вода! И я была настолько глупа, что плакала о нем и о себе в ту ночь в Килларни.
   Было половина двенадцатого, когда она поднялась в свою комнату. Она старательно избегала Чарли весь остаток вечера. Она унизила себя перед своим женихом улыбающейся преданностью, которая чуть не вскружила ему голову. Но улыбки и сияние исчезли, когда она пожелала спокойной ночи. Она устало поднималась по лестнице, бледная, безжизненная, половина ее молодости и красоты исчезла. Дальше по коридору она слышала мягкий голос Чарли, небрежно напевающий песню:
   Есть ли у тебя кузина, Том?
   Умеет ли она петь?
   У меня дюжина сестер, Том,
   Но кузина - это совсем другое дело.
   Все легли спать и, возможно, уснули, кроме сэра Виктора Катерона. Он был слишком счастлив, чтобы спать. Он закурил сигару и принялся расхаживать взад и вперед в мягкой темноте, думая о великом блаженстве, которое принес ему этот день, обдумывая каждое ее слово и улыбку, думая о том, что первое сентября подарит ему его любимую навсегда. Он, конечно, прошел под ее окном. Она мельком увидела его и с невыносимым нетерпением погасила свет и окутала себя и свой порочный бунт темнотой. Его взгляд переместился с ее окон на окна тети, дальше по той же стороне. Да, в ее комнате все еще горел свет. Леди Хелена обычно ложилась рано, как и подобало ее годам и немощам. Что она имела в виду, говоря "сжигание масла в полночь" сегодня вечером? Та леди под вуалью из Лондона все еще была с ней? и каким образом она была связана с его тетей? Что они скажут ему завтра? Какой секрет хранила его тетя? Они не могли сказать ему ничего, что могло бы хоть в малейшей степени повлиять на его брак с Эдит, насколько он знал; но все же он задавался вопросом, что бы это могло быть. В час ночи огни все еще горели. Он был удивлен, но больше ждать не стал. Он махнул рукой в сторону комнаты мисс Даррелл, этот очень далеко зашедший молодой человек. "Спокойной ночи, любовь моя, моя родная", - пробормотал он байронически и лег в постель, чтобы уснуть и увидеть ее во сне. И в этих снах не прозвучал предупреждающий голос, чтобы сказать сэру Виктору Катерону, что это была последняя совершенно счастливая ночь, которую он когда-либо знал.

ГЛАВА XIV. НА СЛЕДУЮЩИЙ ДЕНЬ

   Наступило утро, серое и пасмурное. Прекрасная погода, которая стояла почти с тех пор, как они покинули Нью-Йорк, начала портиться. Лодыжке мисс Стюарт стало настолько лучше, что она смогла, прихрамывая, спуститься вниз в одиннадцать часов утра к завтраку и возобновить флирт с капитаном Хэммондом, прерванный прошлым вечером. У мисс Даррелл разболелась голова, и она не появилась. В отсутствие своего кумира и дневной звезды сэр Виктор упал с небес и съел свою утреннюю трапезу в тишине и печали.
   Позавтракав, он подошел к одному из окон, глядя на дождь, который начинал стекать по стеклу, и уныло размышляя, как он проживет долгие часы без Эдит. Он мог бы пойти поиграть в бильярд, но нет, он был слишком беспокойным даже для этого. Что ему было делать, чтобы убить время? Он испытал облегчение, когда пришел слуга с сообщением от его тети.
   - Наилучшие пожелания от леди, сэр Виктор, и, пожалуйста, немедленно поднимитесь наверх.
   "Теперь перейдем к великой тайне, - подумал он, - скелет в семейном шкафу - обнаружение таинственной женщины в черном".
   Женщины в черном нигде не было видно, когда он вошел в апартаменты своей тети. Леди Хелена сидела одна, ее лицо было бледным, глаза тяжелыми и красными, как будто от слез, но весь гнев, все волнение вчерашнего дня исчезли.
   - Моя дорогая тетя, - сказал молодой человек, действительно обеспокоенный, - мне жаль видеть вас такой больной. И... вы, кажется, плакали?
   - Садись, - ответила его тетя. - Да, я плакала. У меня были веские причины плакать в течение многих прошедших лет. Я послал за тобой, Виктор, чтобы рассказать тебе все - по крайней мере, все, что желательно сказать тебе сейчас. И, прежде чем я начну, позвольте мне извиниться, если что-то, что я, возможно, сказала вчера по поводу твоей помолвки, ранило тебя.
   - Дорогая леди Хелена, между нами не может быть и речи о прощении. Это было ваше право - возражать, если вы видели причину, и, без сомнения, естественно, что недостаток рождения и состояния Эдит возмутил вас. Но они не имеют для меня значения, и я знаю, что счастье моей жизни - быть очень близко к вашему сердцу. Мне нужно только еще раз сказать, что это счастье полностью зависит от нее - что без нее я был бы самым несчастным человеком на свете, - чтобы услышать, как вы снимаете все возражения и принимаете мою любимую в свои объятия как свою дочь.
   Она тяжело вздохнула, слушая.
   - Своенравный человек должен поступать по-своему. Ты, как ты сказал мне вчера, сам себе хозяин и волен поступать, как тебе заблагорассудится. Лично против мисс Даррелл я не возражаю; она красива, хорошо воспитана и, я полагаю, благородная девушка. Ее бедность и безвестное происхождение являются недостатками в моих глазах, но, поскольку в твоих глазах это не так, я больше не буду упоминать о них. Возражения, которые я высказала вчера против вашего брака, я бы высказала, даже если бы твоя невеста была дочерью герцога. Я надеялась - это была абсурдная надежда, - что ты не будешь думать о браке еще много лет, а может быть, и вовсе не будешь.
   - Но, тетя Хелена...
   - Разве я не сказала, что это была абсурдная надежда? Дело в том, Виктор, что я была трусишкой - нервной, жалкой трусишкой с самого начала и до конца. Я закрыла глаза на правду. Я боялась, что ты можешь влюбиться в эту девушку, но я отогнала этот страх от себя. Пришло время, когда должна быть высказана правда, когда моя любовь к тебе больше не сможет защищать тебя. Прежде чем ты женишься, ты должен узнать все. Помнишь, вчера, в пылу моего волнения, я сказала тебе, что ты не имеешь права на титул, который носишь? В каком-то смысле я говорила правду. Твой отец... - Она замолчала.
   - Мой отец? - затаив дыхание, повторил он.
   - Твой отец жив.
   Он сидел и смотрел на нее - ошеломленный. Что она сказала? Его отец жив, после всех этих лет! и он - не сэр Виктор Катерон! Он наполовину поднялся - пепельно-бледный.
   - Леди Хелена, что такое? Мой отец жив - мой отец, которого двадцать лет - с тех пор как я вообще мог думать - я считал мертвым! Что за подлый обман здесь кроется?
   - Садись, Виктор, ты все услышишь. Нет никакого подлого обмана - обман, какой бы он ни был, был совершен по его собственному желанию. Твой отец жив, но он безнадежно безумен.
   Он сидел, глядя на нее, бледный, суровый, почти растерянный.
   - Он... он так и не оправился от шока, вызванного ужасной смертью его жены, - продолжала ее светлость дрожащим голосом. - Здоровье вернулось после той ужасной мозговой лихорадки, но не разум. Мы показывали его врачам - была испробована лучшая медицинская помощь - все напрасно. В течение многих лет он был безнадежно, совершенно безумен, никогда не проявлял насилия, но разум и память были совершенно пусты. Он был неизлечим - он никогда не вернет себе свой титул, но его физическое здоровье было хорошим, и он мог прожить еще много лет. Зачем же тогда лишать тебя твоих прав, если ты никоим образом не обманул его? Миру дали понять, что он мертв, и ты, когда вырос, занял его место, как будто могила действительно приняла его. Но юридически, как ты сам видишь, у тебя нет на это никаких прав.
   Он все еще сидел, пристально глядя на нее, все еще сидел молча, сжав губы, ожидая конца.
   - В последние годы проблески разума вернулись, урывками и в неопределенное время. В этих редких случаях он говорил о тебе, выражал желание, чтобы ты все еще оставался в неведении, что он умер для мира. Поэтому ты понимаешь, что, хотя мой долг сказать тебе это, это никоим образом не должно тебя тревожить, поскольку он никогда не будет вмешиваться в твои претензии.
   Он все еще сидел молча - на его лице было странное, сосредоточенное выражение слушателя.
   - Ты помнишь даму, которая приходила сюда вчера, - продолжила она. - Виктор, заглядывая далеко в прошлое, неужели ты не помнишь кого-нибудь, красивого и молодого, кто склонялся над тобой по ночам, слышал, как ты произносишь свои детские молитвы, и пел тебе перед сном? Попробуй вспомнить.
   Он склонил голову в знак согласия.
   - Я помню, - ответил он.
   - Ты помнишь, как она выглядела - ее лицо осталось в твоей памяти?
   - У нее были темные глаза и волосы, и она была красива. Больше я ничего не помню.
   Она задумчиво посмотрела на него.
   - Виктор, у тебя нет никаких предположений, кто была эта женщина - ни одного?
   - Нет, - холодно ответил он. - Как я мог, ведь она не была моей матерью. Я никогда не слышал ее имени. Кем она была?
   - Это была та леди, которую ты видел вчера.
   - Кто была та леди, которую я видел вчера?
   Она помолчала мгновение, затем ответила, все еще задумчиво глядя на него:
   - Инес Катерон.
   - Что? - Он снова наполовину поднялся на ноги. - Женщина, которая была соперницей и врагом моей матери, которая сделала ее жизнь несчастной, которая была причастна к ее убийству! Которой вы помогли сбежать из Чесхолмской тюрьмы! Женщина, которая прямо или косвенно виновна в ее смерти!
  
   - Сэр Виктор Катерон, как ты смеешь! - Леди Хелен тоже вскочила на ноги, ее лицо вспыхнуло от надменного гнева. - Я говорю тебе, что Инес Катерон была мученицей, а не убийцей. Она была соперницей твоей матери, на что имела полное право - разве она не была законной женой твоего отца задолго до того, как он увидел Этель Добб? Она была соперницей твоей матери. Это была ее единственная вина, и вся ее жизнь была потрачена на то, чтобы искупить ее. Разве не было достаточным искуплением, чтобы за преступление другого она была заклеймена позором на всю жизнь, навсегда изгнана из дома и лишилась друзей?
   - Если вина была не ее, то ее брата, и она была в этом замешана, - возразил молодой человек с угрюмой холодностью.
   - Кто ты такой, чтобы говорить, было это или нет? Убийца известен Небесам, и Небеса покарали его. Не обвиняй никого - ни Хуана Катерона, ни его сестру - все человеческие суждения склонны ошибаться. В смерти твоей матери Инес Катерон невиновна - из-за этого вся ее жизнь была испорчена. Эта жизнь была посвящена твоему отцу. Все эти годы она была его сиделкой, его спутницей, больше, чем сестрой или матерью. Я любила его и не смогла бы сделать то, что сделала она. Он жестоко поступил с ней - жестоко, говорю я, - и ее местью была преданность и самопожертвование на протяжении всей жизни. Все эти годы она ни разу не покидала его. Она никогда не оставит его, пока он не умрет.
   Она откинулась на спинку кресла, дрожа, измученная. Он слушал с растущим удивлением.
   - Ты мне веришь? - властно спросила она.
   - Я верю вам, - печально ответил он. - Моя дорогая тетя, простите меня. Я верю всему, что вы сказали. Могу ли я увидеть ее и тоже поблагодарить?
   - Ты увидишь ее. Именно для этого она и осталась. Оставайся здесь, я пришлю ее к тебе. Она заслуживает твоей благодарности, хотя все благодарности пусты и тщетны за такое мученичество на протяжении всей жизни, как у нее.
   Она поспешно покинула его. Воцарилась глубокая тишина. Он повернулся и посмотрел на быстро падающий дождь, на деревья, раскачивающиеся на порывистом ветру, на тусклое свинцовое небо. Спал ли он и видел ли сны? Его отец жив! Он сидел в полубессознательном состоянии, не в силах осознать это.
   - Виктор!
   Он не слышал, как открылась дверь, не слышал, как она подошла, но она стояла рядом с ним. Вся в черном, мягком, бесшумном черном, лицо, лишенное всякого цвета; большие, печальные, мягкие глаза и волосы, белые, как зимний снег, - это была женщина, которую сэр Виктор Катерон увидел, когда обернулся. Лицо, со всей его устоявшейся печалью и бледностью, все еще было лицом красивой женщины, и в странном противоречии с его молодостью и красотой были гладкие полосы густых волос - белых, как волосы восьмидесятилетней. Глубокие, темные глаза, когда-то полные гордости и огня, смотрели на него с нежным, печальным светом, вызванным долгими, терпеливыми страданиями; губы, когда-то изогнутые в высокомерном презрении, приняли сладость лет безнадежной боли. И вот, спустя двадцать три года, Виктор Катерон увидел женщину, чью жизнь разрушили ложь и непостоянство его отца.
   - Виктор!
   Она робко, задумчиво протянула ему руку. Тень убийства была на ней все эти годы. Кто мог сказать, что в глубине души он тоже не заклеймит ее как убийцу? Но ей не нужно было сомневаться. Если какое-то подозрение еще и оставалось в его голове, оно исчезло, как только он посмотрел на нее.
   - Мисс Катерон! - Он схватил ее за руку и сжал ее между своими. - Я только что все услышал, в первый раз, как вы знаете. Что мой отец жив - что вы благородно посвятили ему свою жизнь. Он не заслужил этого из ваших рук; пусть сын моего отца поблагодарит вас от всей души!
   - Ах, тише, - тихо сказала она. - Я не хочу благодарности. Ваш бедный отец! Тетя Хелена рассказала вам, как ужасно была разрушена вся его жизнь - жизнь, когда-то такая многообещающая.
   - Она рассказала мне все, мисс Катерон.
   - Не мисс Катерон, - вмешалась она с улыбкой, которая осветила ее изможденное лицо молодостью и красотой, - конечно, не мисс Катерон, Инес, кузина Инес, если хотите. Прошло двадцать три года - вы знаете это? - с тех пор, как кто-либо называл меня мисс Катерон. Вы не представляете, как странно это звучит.
   Он удивленно посмотрел на нее.
   - Вы не носите своего собственного имени? И все же, я мог бы знать это...
   - Убийство. - Она слегка вздрогнула, произнося это. - Да, когда я бежала той ужасной ночью из Чесхолмской тюрьмы и направилась в Лондон, я оставила свое имя. Сначала я взяла имя мисс Блэк. Я жила в убогой квартирке в людной части Лондона, Ламбете, и занималась шитьем. Это было из всех тех лет самое тоскливое, самое несчастное и одинокое время моего испытательного срока. Я прожила там четыре месяца; затем наступило время полного восстановления физического здоровья вашего отца и подтверждения опасения, что его разум полностью разрушен. Что было делать? Леди Хелена была в недоумении. Существуют частные приюты, но ей не нравилась идея запереть его в одном из них. Он был совершенно нежен, совершенно безобиден, совершенно безумен. Леди Хелена пришла навестить меня, и я, тоскуя по знакомому лицу, смертельно уставшая от убогого района, в котором жила, предложила план, который с тех пор стал моей жизнью. Пусть леди Хелена снимет дом, достаточно уединенный, чтобы мы были там в безопасности, в пригороде, чтобы он был здоровым; пусть она поселит Виктора там со мной; пусть миссис Марш, моя старая подруга и экономка из "Катерон Роялз", снова станет моей экономкой; пусть дворецкий Хупер позаботится о нас и позволит нам всем жить вместе. Я подумала тогда и думаю до сих пор, это было лучшее, что можно было предложить для него и для меня. Тетя Хелена сразу же отреагировала на это; она нашла дом на окраине Сент-Джонс-Вуда - большой дом, расположенный на просторной территории и окруженный высокой стеной, под названием "Тополиный домик". Он подходил нам во всех отношениях; он сочетал в себе все преимущества города и деревни. Она арендовала его у агента на длительный срок, для "мистера и миссис Виктор", у мистера Виктора очень слабое здоровье. Тайно и ночью мы перевезли туда твоего отца, и с той ночи, как он вошел, он никогда не выходил за ворота. С самого начала - в дни моей юности и моего счастья - моя жизнь принадлежала ему; она будет принадлежать ему до конца. Хупер и Марш все еще со мной, теперь старые и немощные; и в последние годы я не думаю, чтобы была несчастна.
   Она вздохнула и посмотрела в окно на тусклый, избитый дождем день. Молодой человек слушал с глубокой жалостью и восхищением. Не несчастна! Заклейменная самым страшным преступлением, которое может совершить человек, или признанная таковой законом - изгнанница, отшельница, пожизненная спутница безумца и двух старых слуг! Неудивительно, что в сорок лет ее волосы поседели - неудивительно, что вся жизнь и краски исчезли с этого лица много лет назад. Возможно, его глаза сказали ей, о чем он думает; она улыбнулась и ответила на этот взгляд.
   - Я не была несчастлива, Виктор; я хочу, чтобы вы поверили в это. Ваш отец всегда был для меня больше, чем весь мир вокруг - он такой спокойный. Он всего лишь обломок Виктора, которого я любила, и все же я предпочла бы провести свою жизнь рядом с ним, чем где-либо еще на земле. И я не была совсем покинута. Тетя Хелена часто приходила и приводила вас. Кажется, только вчера я держала вас на руках, укачивая, когда вы спали, а теперь... теперь мне говорят, что вы собираетесь жениться.
   Чувственный румянец на секунду залил его лицо, затем исчез, оставив его очень бледным.
   - Я собирался жениться, - медленно ответил он, - но она этого не знает. Мой отец жив - титул и богатство принадлежат ему, а не мне. Кто знает, что она может сказать сейчас?
   Темные, задумчивые глаза серьезно смотрели на него.
   - Она любит вас? - спросила она. - Эта мисс Даррелл? Вряд ли мне нужно спрашивать, любите ли вы ее.
   - Я так сильно люблю ее, что если потеряю... - Он сделал паузу и отвернулся от нее в сером свете. - Жаль, что я не знал этого с самого начала; я должен был знать. Возможно, это было сделано по доброте душевной, но я считаю, это была ошибка. Одному Богу известно, чем это теперь закончится.
   - Значит, вы хотите сказать, что в тот час, когда вы потеряете свой титул и наследство, вы также потеряете мисс Даррелл? Это все?
   - Я ничего подобного не говорил. Эдит - одна из благороднейших, честнейших женщин; но разве вы не видите - это выглядит так, как будто ее обманули. Потеря титула и богатства изменила бы жизнь любой женщины на земле.
   - Очень мало для женщины, которая любит, Виктор. Я надеюсь... я надеюсь... эта молодая девушка любит вас?
   Снова краска залила его лицо - снова он нетерпеливо отвернулся.
   - Она будет любить меня, - ответил он, - она обещала это, а Эдит Даррелл - девушка, которая сдержит свое слово.
   - Итак, - тихо и печально сказала мисс Катерон, - снова старая французская пословица: "Всегда есть тот, кто любит, и тот, кого любят". Значит, она призналась вам, что не влюблена в вас? Простите меня, Виктор, но ваше счастье мне дорого.
   - Она владеет им, - ответил он, - с редким благородством и искренностью, которые ей присущи. Такая привязанность, как моя, получит свою отдачу - "любовь порождает любовь". Это должно случиться.
   - Не всегда, Виктор, ах, не всегда, иначе какой счастливой женщиной я была бы! Но, конечно же, она больше ни о ком не заботится?
   - Она больше ни о ком не заботится, - ответил он достаточно упрямо, но в глубине души его терзала неумирающая ревность к Чарли Стюарту. - Она больше ни о ком не заботится - она мне так сказала, и она - гордость, и правда, и сама чистота. Если я потеряю ее из-за этого, то этот секрет безумия навсегда разрушит еще одну жизнь.
   - Если она такая, какой вы ее себе представляете, - твердо сказала Инес, - никакая потеря положения или состояния никогда не заставит ее отказаться от вас. Но вы тоже не проиграете - вам даже не нужно говорить ей, если хотите.
   - У меня не может быть секретов от моей будущей жены - Эдит должна знать все. Она будет хранить этот секрет так же надежно, как и я.
   - Очень хорошо, - тихо сказала она. - Вы знаете, каков будет результат, если случайно выяснится, что миссис Виктор и Инес Катерон - одно. Но все будет в точности так, как вам заблагорассудится. Ваш отец так же мертв для вас, для всего мира, как если бы он лежал в склепе Чесхолмской церкви рядом с вашей матерью.
   - Моя бедная мама! моя бедная, убитая, неотомщенная мать! Инес Катерон, вы благородная женщина - храбрая женщина; хорошо ли было помочь вашему брату бежать? - Хорошо ли было, ради спасения чести Катерона и имени Катерона, позволить самому жестокому и трусливому убийству остаться неотомщенным?
   Что это было, что смотрело на него из ее глаз? Бесконечная жалость, бесконечная печаль, бесконечная боль.
   - Мой брат, - тихо произнесла она, как бы про себя, - бедный Хуан! он всегда был козлом отпущения в семье. Да, сэр Виктор, это было жестокое и трусливое убийство, и все же я верю в глубине души, что мы поступили правильно, оградив убийцу от мира. Все в руках Всевышнего - пусть там и покоится.
   Последовала пауза - затем:
   - Я вернусь с вами в Лондон и увижу своего отца, - сказал он, как человек, который заявляет о своем праве.
   - Нет, - твердо ответила она, - это невозможно. Послушайте меня - таково желание вашего отца.
   - Желание моего отца! Но...
   - Вы бы сказали, что он не может выразить желание. В последние годы, Виктор, через большие промежутки времени его разум возвращался на короткое время - тем хуже для него.
   - Тем хуже для него! - Молодой человек непонимающе посмотрел на нее. - Мисс Катерон, вы хотите сказать, что для него лучше быть сумасшедшим?
   - Гораздо лучше - такое безумие, как у него. Он не думает - он не страдает. Память для него - пытка; он любил вашу мать, Виктор, - и он потерял ее, ужасно потерял. Вместе с памятью возвращается боль и отчаяние от этой потери, как будто это было только вчера. Если бы вы видели его таким, каким вижу его я, вы бы молились так же, как и я, чтобы его разум был стерт навсегда.
   - Боже милостивый! это ужасно.
   - Жизнь полна ужасных вещей - трагедий, тайн - это одна из них. В эти редкие промежутки здравомыслия он говорит о вас - это он распорядился, чтобы в случае вашего брака вам было сказано вот что - чтобы вас не приводили к нему, пока...
   Она сделала паузу.
   - Пока...
   - Пока он не ляжет на свое смертное ложе. Этот день скоро наступит, Виктор, скоро, скоро. Эти краткие проблески разума и памяти сократили жизнь. Что он испытывает в эти промежутки, мои слова не могут передать. На смертном одре вы увидите его - не раньше; и тогда вам расскажут историю смерти вашей матери. Нет, Виктор, пощадите меня сейчас - все, что я могла вам сказать, я уже сказала. Я возвращаюсь домой полуденным поездом; и, прежде чем я уеду, я хотела бы увидеть эту девушку, которая должна стать вашей женой. Я останусь у этого окна, задернутого занавеской. Не можете ли вы привести ее под каким-нибудь предлогом, чтобы я могла посмотреть и судить сама?
   - Я могу попробовать, - сказал он, поворачиваясь, чтобы уйти. - У меня есть ваше согласие сказать ей, что мой отец жив? Я больше ничего ей не скажу - ей не обязательно знать, что вы - его хранительница.
   - Это все, что вы можете ей сказать - это ее право. Когда я увижу ее, придите ко мне попрощаться.
   - Я попрощаюсь с вами только на Честерском вокзале. Конечно, я провожу вас. Подождите здесь; если Эдит сможет выйти, вы ее увидите. Сегодня утром она не выходила из своей комнаты из-за головной боли.
   Он оставил ее, наполовину ошеломленный тем, что услышал. Он пошел в гостиную - там были Стюарты и капитан Хэммонд, но не Эдит.
   - Эдит уже спускалась? - спросил он. - Я хотел бы поговорить с ней.
   - Эдит бродит где-то под дождем, как беспокойный призрак, - ответила Трикси, - без сомнения, мокрые ноги, дискомфорт и сырость обычно лечат головную боль; или, возможно, она ищет вас.
   Едва он это услышал, как бросился за дверь. Словно по милости судьбы, он мельком увидел пурпурное платье Эдит среди деревьев вдалеке. У нее не было зонтика, и она бродила, бледная и вялая, под дождем.
   - Эдит, - воскликнул сэр Виктор, - выйти под такой ливень без зонтика? Вы умрете от холода.
   - Я никогда не простужаюсь, - равнодушно ответила она. - Мне всегда нравилось выбегать под дождь, с тех пор как я была ребенком. Я, должно быть, какое-то земноводное животное. Кроме того, влажный воздух помогает от головной боли.
   Он взял ее за руку и медленно повел в направлении окна, где стояла наблюдательница.
   - Эдит, - резко начал он, - у меня для вас новости. Назвать это плохими новостями было бы бесчеловечно, и все же это наполовину ошеломило меня. Дело в том, что мой отец жив.
   - Сэр Виктор!
   - Жив, Эдит - безнадежно безумен, но жив. Это новость, которую леди Хелена и еще один человек сообщили мне сегодня утром. Это ошеломило меня; повторяю - стоит ли удивляться? Все эти годы я думал, что он мертв, а сегодня я обнаружил, что с самого начала и до конца был обманут.
   Она стояла, онемев от удивления. Его отец жив - безумие в семье. Действительно, сэру Виктору или кому-либо другому было бы трудно назвать эту новость хорошей. Они были прямо под окном. Он поднял глаза - да, из-за занавески показалось бледное лицо, пристально смотревшее на другое бледное лицо рядом с сэром Виктором. Очень бледное и очень осунувшееся.
   - Значит, если ваш отец жив, то это он - сэр Виктор, а не вы?
   Это были первые слова, которые она произнесла; ее тон был холодным, взгляд - неприязненным.
   Его сердце сжалось.
   - Он никогда не будет вмешиваться в мои претензии - они уверяют меня в этом. Живой на самом деле, он мертв для всего мира. Эдит, будет ли это иметь какое-то значение - если я потеряю титул и имущество, потеряю ли я и вас?
   Умоляющая любовь в его глазах, возможно, и тронула бы ее, но сейчас она чувствовала себя так, словно вместо сердца у нее в груди лежал камень.
   - Я не сентиментальная девушка, сэр Виктор, - твердо ответила она. - Возможно, я слишком практична и искушена в жизни. И я должна признать, что это имело бы значение. Я сказала вам, что не влюблена в вас - пока еще - но вы решил взять меня и ждать этого. Я говорю вам сейчас честно, если бы вы не были сэром Виктором Катероном, я бы не вышла за вас замуж. Лучше всего мне быть честной, лучше всего мне не обманывать вас. Вы в тысячу раз слишком хороши для такого меркантильного существа, как я, и если вы бросите меня, это послужит мне только на пользу. Я не хочу нарушать свое обещание, отступать, но сегодня утром я чувствую себя в настроении для откровенного разговора. Если вы чувствуете, что не можете жениться на мне на таких условиях - а я этого не заслуживаю, - сейчас самое время поговорить. Никто не будет более готов, чем я, признать, что это послужит мне на пользу.
   Он смотрел и слушал, бледный до самых губ.
   - Эдит, ради всего святого, вы хотите, чтобы я бросил вас?
   - Нет, я ничего подобного не желаю. Я обещала выйти за вас замуж и готова сдержать это обещание; но если вы ждете от меня любви или преданности, скажу вам откровенно, мне нечего вам дать. Если вы все еще хотите взять меня, и... - улыбаясь, - я вижу, что вы... я все еще готова быть вашей женой... вашей настоящей и верной женой с самого начала... вашей любящей женой, я надеюсь, в конце.
   Больше они ничего не сказали. Он повел ее обратно в дом, а затем оставил ее. Он поспешил к мисс Катерон, еще более мрачный, чем когда расстался с ней.
   - Ну, - коротко сказал он, - вы ее видели?
   - Я видела ее. Это прекрасное лицо, гордое лицо, правдивое лицо, и все же...
   - Продолжайте, - нетерпеливо сказал он. - Не пытайтесь щадить меня. Я начинаю привыкать к неприятным истинам.
   - Возможно, я ошибаюсь, но что-то в ее лице говорит мне, что она не любит вас и, - прошептала она, - никогда не полюбит.
   - Это придет со временем. С любовью или без любви, она готова быть моей женой - этого счастья пока достаточно.
   - Вы рассказали ей все?
   - Я сказал ей, что мой отец жив и безумен - не более. Это не будет иметь никакого значения в наших планах - никакого. Мы должны пожениться первого сентября.
   Дверь открылась, и торопливо вошла леди Хелена.
   - Если ты хочешь успеть на поезд в 12.50, Инес, - сказала она, - ты должна ехать немедленно. Отсюда до станции далеко. Экипаж ждет - мне сопровождать тебя?
   - Я буду сопровождать ее, - сказал сэр Виктор. - Вам лучше вернуться к нашим гостям. Иначе они начнут чувствовать, что ими пренебрегают.
   Мисс Катерон вышла из комнаты. Через пять минут она появилась снова, плотно прикрытая вуалью, как тогда, когда он встретил ее на лестнице. Прощание было поспешным. Он подал ей руку и повел к ближайшему экипажу. Когда они проходили мимо окон гостиной, мисс Стюарт издала восклицание:
   - Ах! Посмотрите! куда это сэр Виктор идет под дождем и кто эта унылая дама в черном? Эдит, кто это? Вам следовало бы знать.
   - Я не знаю, - коротко ответила Эдит, не отрываясь от книги.
   - Разве сэр Виктор не сказал вам?
   - Я не спрашивала сэра Виктора.
   - О, вы не спрашивали, а он не сказал? Что ж, когда я буду помолвлена, надеюсь, у объекта моей привязанности не будет от меня секретов.
   - Как он мог! - бормочет капитан Хэммонд.
   - Я говорю, что он уходит с ней. Эдит, подойдите и посмотрите. Они уезжают вместе, так быстро, как только могут.
   Но Эдит даже не пошевелилась. Если она и испытывала хоть малейшее любопытство по этому поводу, то на ее лице это никак не отразилось.
   Они быстро ехали под дождем и при этом едва успели на поезд. Он поспешно усадил ее в пустой вагон за мгновение до того, как тот тронулся. Когда вагон проследовал мимо, он в последний раз мельком увидел закрытое вуалью лицо и помахавшую ему на прощание руку. Затем поезд и женщина скрылись из виду.
   Как человек, который ходит во сне, сэр Виктор Катерон повернулся, снова сел в экипаж и поехал домой.

ГЛАВА XV. БАЛ У ЛЕДИ ХЕЛЕНЫ

   Три дня спустя, в четверг, пятого июня, леди Хелена Повисс устроила большой званый обед, за которым последовал бал в честь ее американских гостей. Если вам посчастливилось иметь половину округа ваших друзей, родственников и знакомых, он может быть одновременно многолюдным и для избранных. Сливки Чешира собрались в залах леди Хелены, чтобы оказать честь невесте сэра Виктора Катерона.
   Ибо о помолвке было официально объявлено, и это была сплетня, которой наслаждалось все графство. Сэр Виктор Катерон шел по стопам своего отца и собирался привести в "Катерон Роялз" одну из низших в качестве своей жены. Без сомнения, это была кровь Добба - такие мезальянсы не проходят бесследно. Причем, американка - гувернантка, бедная родственница каких-то богачей из Штатов. Лучшие семьи графства, у которых были дочери на выданье, качали головами. Это было очень грустно - очень грустно видеть, как старое доброе имя и старая добрая семья вырождается таким образом. Но в крови Катеронов всегда был привкус безумия - это многое объясняло. Бедный сэр Виктор - и бедная леди Хелена.
   Но пришли все. Они могли быть глубоко потрясены и сожалеть, но все же сэр Виктор Катерон был сэром Виктором Катероном, самым богатым баронетом в графстве, а "Катерон Роялз" всегда приятно посещать - правящая леди Катерон всегда желанная знакомая в списке гостей. Никто, конечно, не признал, что они пришли из чистого, откровенного любопытства, чтобы увидеть эту американскую девушку, которая захватила сэра Виктора Катерона в плен под аристократическими носами самых знатных, самых воспитанных, самых чистокровных молодых леди в радиусе двадцати миль.
   Наступила насыщенная событиями ночь - ночь испытания Эдит. Даже Трикс немного нервничала - совсем немного - разве совершенное самообладание не является нормальным состоянием американской юной леди? Леди Хелена была бледна от волнения. Девушка была бесспорно красива, чистокровна, как молодая графиня, несмотря на ее рождение и воспитание в городе Новой Англии и пансионе янки, с гордостью, достаточной для принцессы сорока четвертей, но как она выйдет из огненной печи всех этих безжалостных глаз, заостренных, чтобы следить за неуклюжестью и недостатками хорошего воспитания - от безжалостных языков, которые повесят, сожгут и четвертуют ее, как только их владельцы выйдут из дома.
   - Вы не нервничаете, Дити? - спросила Трикс, почти потеряв терпение от безмятежного спокойствия Эдит. - Я знаю - ужасно. А у леди Хелены случился приступ беспокойства, который сведет ее седые волосы в могилу раньше времени, если этот день продлится еще. Разве вы не боитесь?..
   Эдит Даррелл подняла свои темные, презрительные глаза. Она сидела и читала, пока тянулся день, а Трикси суетилась и порхала по комнате.
   - Боюсь людей, которые придут сюда сегодня вечером - вы это имеете в виду? Ни на йоту! Я знаю так же хорошо, как и вы, что они придут, чтобы поглазеть на меня и придраться к выбору сэра Виктора Катерона, пожалеть его и назвать меня авантюристкой. Я также знаю, что любая из этих молодых леди вышла бы за него замуж и сказала бы: "Спасибо, что обратили внимание", если бы он счел нужным выбрать их. У меня есть собственная гордость и хороший вкус сэра Виктора, которые я должна поддержать сегодня вечером, и я буду поддерживать их. Я думаю, - она подняла свою надменную темноволосую голову и с полуосознанной улыбкой посмотрела в трюмо напротив, - я думаю, что могу выдержать сравнение при свете лампы с любой из этих "дочерей ста графов", таких как, например, леди Гвендолин Дрексел.
   - При свете лампы, - сказала Трикс, игнорируя остальную часть ее речи. - Ах, да, это самое худшее, Эдит; вы, люди с темной кожей, всегда хорошо выглядите при свете. И леди Гвендолин Дрексел... Интересно, что леди Гвендолин наденет сегодня вечером? Я хотела бы быть самой нарядной молодой леди на балу. Знаете, Дит, - злобно произнесла она, - я думаю, что Чарли совершенно сражен леди Гвендолин. Я полагаю, вы заметили, какое внимание он уделил ей в тот вечер, когда мы встретились, а потом он был в Дрексел-корт по приглашению. Папа очень беспокоится, я знаю. Деньги, знаете ли, не будут проблемой для Чарли, и действительно, было бы неплохо иметь титулованную невестку. "Моя сестра, леди Гвендолин Стюарт", будет очень хорошо звучать в Нью-Йорке, не так ли? Это была бы очень подходящая партия для Чарли.
   - Самая подходящая партия, - повторила мисс Даррелл, - включая возраст. Она старше его на десять лет; но там, где существует настоящая любовь, что значит несколько лет с обеих сторон? У него есть деньги - у нее есть положение. У него молодость и приятная внешность - у нее знатное происхождение. Как вы и сказали, Трикси, самая подходящая партия!
   Затем мисс Даррелл вернулась к своей книге, но тонкие черные брови сошлись в постоянной хмурости, что совершенно испортило ее красоту - без сомнения, из-за чего-то неприятного на страницах.
   - Но вы не должны сидеть здесь весь день, - снова вмешалась Трикс, - вам давно пора подняться в свою гардеробную. Что вы собираетесь надеть, Дит?
   - Я еще не решила. Мне все равно, это не имеет большого значения. Я решила выглядеть наилучшим образом во всем.
   Она встала и неторопливо вышла из комнаты, и больше ее никто не видел, пока восковые светильники не засияли из конца в конец огромного особняка, а июньские сумерки не превратились в росистую ночь. Затем, когда по подъездной дорожке, не переставая, проносились экипажи, она спустилась, готовая к битве, и обнаружила, что ее нетерпеливый раб и обожатель ждет ее у подножия парадной лестницы. Она улыбнулась ему своей самой яркой, самой лучезарной улыбкой, улыбкой, которая опьянила его с первого взгляда.
   - Как я вам, сэр Виктор? - спросила она.
   Как она? Он посмотрел на нее так, как человек может смотреть, наполовину ослепленный, на солнце. Он не мог бы сказать вам, во что она была одета, ему показалось, что это розовые и белые облака - он знал только, что два карих, светящихся, смеющихся глаза смотрели прямо в него и кружили его мозг своими чарами.
   - Вы уверены, что я справлюсь? Вы уверены, что вам не будет стыдно за меня сегодня вечером? - снова спросил ее смеющийся голос.
   Стыдно за нее - стыдно! Он громко рассмеялся этой потрясающей шутке, взял ее под руку и повел в переполненные залы, как некий любимый подданный может раз в жизни вести королеву.
   Возможно, для него было оправдание. "Я буду выглядеть как можно лучше во всем", - сказала она с презрением и сдержала свое слово. На ней было платье, которое, казалось, состояло попеременно из белого тюля и розовых роз; в ее густых темных волосах были розы, волосы красиво уложены; на пальце сияло обручальное кольцо сэра Виктора с бриллиантом; на ее изогнутой шее была тонкая полоска желтого золота, медальон с бриллиантами. Медальон был подарком леди Хелены, и в нем был портрет сэра Виктора. Это был ее наряд для бала, и она выглядела так, словно парила в своих пушистых белых драпировках, своей парфюмерии, розах и сверкающих бриллиантах. Темные глаза сияли ярче бриллиантов, мягкий румянец согрел обе щеки. Да, она была красива; так красива, что более здравомыслящие мужчины, чем ее признанный жених, могли бы быть прощены, если бы на мгновение потеряли голову.
   Леди Хелена Повисс, в пышном муаре и драгоценностях, принимающая своих гостей, посмотрела на нее и глубоко вздохнула с огромным облегчением. Она могла бы избавить себя от всех своих тревожных сомнений и страхов - несмотря на то, что она была низкого происхождения и без гроша в кармане, невеста сэра Виктора Катерона сегодня вечером окажет честь сэру Виктору Катерону.
   Там была Трикс - Трикс, великолепная в жемчужном шелке со шлейфом длиной в половину комнаты, жемчужный шелк, кружевное кружево, белые камелии, неаполитанские кораллы и камеи, инкрустированные бриллиантами, - Трикс, во всем великолепии, которое можно купить за шесть тысяч долларов, глубоко вздохнула от великой и горькой зависти.
   "Если бы кто-нибудь надел мантию Кох-и-нура и Коронационную мантию, - печально подумала мисс Стюарт, - она бы затмила даже ее. Сегодня она ослепительна". - Капитан Хэммонд, - юная воительница похлопала своего кавалера кружевным веером, - вам не кажется, что Эдит без исключения самая красивая и элегантная девушка в комнатах?
   И галантный капитан низко кланяется и отвечает взглядом, который означает:
   - За одним исключением, мисс Беатрикс, только за одним.
   Чарли здесь, и, возможно, в этом не может быть никаких сомнений, что Чарли, без исключения, самый красивый мужчина. Чарли на мгновение смотрит на свою кузину, сидящую под руку со своим гордым и счастливым женихом, сияющую и улыбающуюся, в центре всего лучшего в комнате. Она поднимает свои темные, смеющиеся глаза, когда это возможно, и тогда их взгляды встречаются. Затем он отворачивается к высокой, томной даме, которая медленно обращается к нему.
   Мисс Даррелл действительно его кузина? Действительно? Как она невероятно красива и как увлечен ею сэр Виктор. Бедный сэр Виктор! Как жаль, что в семье есть безумие - безумие - это такая шокирующая вещь. Как хорошо мисс Стюарт выглядит сегодня вечером. Она слышала... Это правда... может ли мистер Стюарт сообщить ей... все ли американские девушки красивы?
   И Чарли - как это сделал капитан Хэммонд - кланяется, смотрит и отвечает:
   - Я тоже так думал, леди Гвендолин. Но с тех пор, как увидел английских девушек, я думаю по-другому.
   О, глупая ложь общества! Говоря это, он думает о том, какой бледной и увядшей выглядит бедная леди Гвендолин в своем выцветшем зеленом атласном платье с белым брюссельским кружевом, с изумрудами и ярко-золотистыми волосами - самого красивого и самого дорогого оттенка, который можно было найти в Лондоне. Он думает о том, как Блан де Перль и румяна растительного цвета проступают на ее тридцатитрехлетнем лице, и какой была бы его жизнь, если бы он послушал своего отца и женился на ней. Он внутренне содрогается, но пока у него есть пистолет, которым можно вышибить себе мозги, он все еще может надеяться избежать худшей участи.
   Но леди Гвендолин, обремененная опытом одиннадцати сезонов и становящаяся слабой и отчаявшейся, цепляется за него, как утопающий цепляется за соломинку. Она дочь пэра, но у нее есть пять младших сестер, все некрасивые и все беспородные. Ее старшая сестра, которая сопровождает ее сегодня вечером, является женой богатого и отставного фабриканта, леди Порция Хэмптон. Богатый и вышедший на пенсию фабрикант купил Дрексел-Корт, и это болезненный долг леди Порции - попытаться выдать замуж своих сестер.
   Бал имеет большой успех для мисс Эдит Даррелл. Мужчины восхищаются ею; женщины могут насмехаться, но они должны делать это скрытно; ее красота и грация, ее элегантность и хорошее воспитание, - их не осмеливаются оспаривать даже самые завистливые. Музыка набухает и восхитительно плывет - десятки претендентов на ее руку в танце. Румянец усиливается на ее смуглых щеках, струящийся свет в ее звездных глазах - сегодня вечером она опасно ярка. Сэр Виктор следует за ней всякий раз, когда ему позволяют его обязанности; когда он танцует с другими, его глаза следуют за его сердцем и следуют за ней. Во всех этих переполненных комнатах для него есть только одна - та, кто является его кумиром, его любимой, гордостью, радостью, желанием его жизни.
   - Моя дорогая, я горжусь вами сегодня вечером, - шепчет однажды леди Хелена. - Вы превосходите саму себя - вы несравненно прекрасны. Вы оказываете всем нам честь.
   Надменные глаза Эдит Даррелл на мгновение поднимаются, и в них мелькают слезы. Она с изысканной грацией поднимает руку дамы и целует ее. Затем улыбки прогоняют слезы, и она уходит под руку с каким-нибудь очередным кавалером. Один-единственный раз она танцует с Чарли. Она старалась избегать его - нет, это он избегал ее. Она видела его - пусть ее окружают десятки, она видела, как он шепчется с леди Гвендолин, танцует с леди Гвендолин, обмахивает леди Гвендолин веером, флиртует с леди Гвендолин. Именно леди Гвендолин он ведет на ужин, и именно после ужина, под чарующие звуки вальса Штрауса, наполняющего воздух, он подходит и приглашает ее на этот танец.
   - Я уверен, что заслуживаю этого за свое смирение, - жалобно говорит он. - Я стоял на заднем плане, смиренно и издалека, и отдал вас тем, кто лучше меня. Конечно, после всех горьких таблеток, которые я проглотил, я заслуживаю одной сахарной сливы.
   Она смеется, бросает взгляд на сэра Виктора, пробирающегося к ней, довольно поспешно берет его за руку и уходит.
   - Леди Гвендолин - это таблетка или сахарная слива? - спрашивает она. - У вас определенно, похоже, была передозировка ею.
   - Я глубоко признателен леди Гвендолин, - серьезно ответил он. - Ее усилия развлечь меня этим вечером были достойны лучшего. Если глубочайшая благодарность слишком доверчивого сердца, - говорит Чарли, кладя руку на левую сторону своего белого жилета, - будет какой-либо наградой за такую услугу, то это ее.
   Они уплывают прочь. Для Эдит это единственный танец за всю ночь. Она едва ли знает, кружится ли она в воздухе или на вощеном полу; она знает только, что это похоже на рай, что музыка небесная, и что это рука Чарли, которая крепко обнимает ее. Будет ли она когда-нибудь снова танцевать с ним вальс, задается она вопросом, и чувствует, чувствует в глубине души, что грешит против своего обрученного мужа, танцуя с ним сейчас. Но это так замечательно - как жаль, что большинство замечательных вещей на земле должны быть неправильными. Если бы это могло длиться вечно - вечно! И пока она об этом думает, это прекращается.
   - О Чарли! это был вальс! - говорит она, тяжело опираясь на него и тяжело дыша. - Никто больше не умеет танцевать его так, как вы.
   - Будем надеяться, что сэр Виктор научится этому, - холодно отвечает он. - Вот он идет. Это был очаровательный вальс, мелодичный, но очаровательные вещи должны заканчиваться. Ваш законный владелец приближается; вашему законному владельцу я передаю вас.
   Он совершенно невозмутим, совершенно невозмутим. Он кланяется, улыбается, передает ее сэру Виктору и неторопливо уходит. Пять секунд спустя он склоняется над креслом леди Гвендолин и шепчет в розовое аристократическое ухо, прислоненное к блестящему золотистому шиньону. Эдит бросает один-единственный взгляд - в глубине души она ненавидит леди Гвендолин - один-единственный.
   А когда наступает безмятежное июньское утро, и жаворонки и дрозды просыпаются в листве, дорогие пятьсот друзей леди Хелены, сонные и бледные, садятся в свои экипажи и едут домой.
  

ГЛАВА XVI. "О МОЯ КУЗИНА С ПУСТЫМ СЕРДЦЕМ!"

  
   Середина дня прошла, прежде чем они один за другим спустились вниз. Каждого новичка ждет горячий и соблазнительный завтрак. Трикс с удовольствием ест свою порцию. Трикс обладает одним из главных элементов вечного человеческого счастья - аппетитом, который никогда не подводит, пищеварением, которое, выражаясь ее собственным метафорическим американским языком, "никогда не разочаровывает ее". Эдит выглядит усталой и безжизненной. Если люди хотят быть сверхъестественно блестящими, яркими и очаровательными всю ночь напролет, то должны ожидать, что заплатят штраф на следующий день, когда наступят усталость и реакция.
   - Моя бедная Эди! - с сочувствием замечает мистер Чарльз Стюарт, глядя на бледные щеки и тусклые глаза, когда закуривает свою сигару после завтрака. - Вы выглядите ужасно измученной. Как жаль, что для своего душевного спокойствия некоторые из ваших безумных поклонников прошлой ночи не могут видеть вас сейчас. Позвольте мне порекомендовать вам вернуться в постель и попробовать С. и Б.
   - С. и Б.? - непонимающе повторяет Эдит.
   - Содовая и бренди. Это то, что нужно, - положитесь на это, - для такого случая, как ваш. Я и сам до сих пор был не в себе и знаю, о чем говорю. Я смешаю их для вас, если хотите.
   Рядом с мисс Даррелл лежит экземпляр Теннисона, в голубых и золотых тонах, и мисс Даррелл в ответ швыряет его в голову мистеру Стюарту. Это последнее усилие угасающей натуры; она в изнеможении откидывается на подушки. Чарли уходит, чтобы насладиться Манилой под колышущимися деревьями, а сэр Виктор, выглядящий свежим и отдохнувшим, входит и наклоняется над ней.
   - Моя дорогая Эдит, - говорит он, - какая вы бледная сегодня утром, какой усталой выглядите. Если один бал так измотал вас, как вы выдержите лондонские сезоны в грядущее блаженное время?
   Она не краснеет - она слегка нетерпеливо отворачивается от него и выглядывает наружу. Она может видеть Чарли и Хаммонда, которые курят вместе на солнце.
   - Осмелюсь предположить, я привыкну к этому.
   - Вы завтракали?
   - Я сделала усилие и потерпела неудачу. Однако я наблюдала, как Трикс ест свою порцию, и это меня освежило. Было бодряще только смотреть на нее.
   Он улыбается и наклоняется ниже, нежно пропуская сквозь пальцы длинную каштановую шелковистую прядь волос, чувствуя, что ему хочется наклониться и поцеловать бледное, усталое лицо. Но Трикс вон там, притворяется, будто читает, и о поцелуях не стоит и думать.
   - Я иду в "Катерон Роялз", - прошептал он. - Не хотите ли пойти со мной - прогулка пойдет вам на пользу. Я отдаю распоряжения по поводу обустройства старого дома. Я говорил вам, что вчера приходили рабочие?
   - Да, вы мне говорили.
   - Позвонить, чтобы принесли вашу шляпу и зонтик? Идемте, Эдит.
   - Извините, сэр Виктор, - отвечает Эдит с нетерпеливым движением, - я чувствую себя слишком усталой - слишком ленивой, как вам всегда нравится, - чтобы шевелиться. Как-нибудь в другой раз я пойду с удовольствием - просто сейчас мне хочется лежать здесь и заниматься dolce far niente. Однако не позволяйте мне вас задерживать.
   Он поворачивается, чтобы уйти, с разочарованным лицом. Эдит закрывает глаза и устраивается поудобнее среди подушек. Дверь за ним закрывается; Трикс бросает книгу и смотрит на нее.
   - Из всех бессердечных, хладнокровных животных, которых мне когда-либо посчастливилось встретить, ни одно не сравнится с Эдит Даррелл!
   Темные глаза открываются и смотрят на нее снизу вверх.
   - Моя дорогая Трикс! что с вами сейчас происходит? Какое новое чудовищное преступление я совершила?
   - О, ничего нового, совсем ничего нового, - презрительно отвечает Трикси. - Это вполне соответствует остальному вашему поведению. Быть чистой и абсолютно эгоистичной - это нормальное состояние будущей леди Катерон! Бедный сэр Виктор! который обрел вас. Бедный Чарли! который потерял вас. Я даже не знаю, кого мне жалко больше.
   - Я не вижу, на что вам нужно тратить свою драгоценную жалость, - ответила Эдит, совершенно не тронутая словами мисс Стюарт, - оставьте ее для меня. Я стану сэру Виктору очень хорошей женой, как и подобает женам, а для Чарли... Ну, леди Гвендолин утешит его.
   - Да, конечно, есть леди Гвендолин. О Эдит! Эдит! из чего вы сделаны? Плоть и кровь, как другие люди, или восковая фигура с камнем вместо сердца? Как вы можете продать себя? Сэр Виктор Катерон для вас значит не больше, чем его слуга, и все же вы упорно хотите выйти за него замуж. Вы любите моего брата и все же отдаете его леди Гвендолин. Ну же, Эдит, будь хоть раз честны: вы любите Чарли, не так ли?
   - Уже довольно поздно для таких нежных признаний, как это, - отвечает Эдит с безрассудным смехом, - но да - если это признание принесет вам какую-то пользу, Трикс - я люблю Чарли.
   - И вы отказываетесь от него! Мисс Даррелл, вы для меня загадка, которую не могу разгадать. Звание и титул - это все очень хорошо, никто не думает о них больше, чем я; но если бы я любила мужчину, - воскликнула Трикс с горящими глазами и пылающими щеками, - я бы вышла за него замуж! Да, я бы сделала это, даже если бы он был нищим.
   Эдит ласково посмотрела на нее, подавив вздох.
   - Я верю вам, Трикс; но вы отличаетесь от меня. - Она приподнялась, мечтательно глядя на залитую солнцем перспективу лужайки, рощи и леса. - Я люблю Чарли, но себя я люблю больше. О Трикс, дитя, не будем об этом говорить; я устала, и у меня болит голова. - Она устало откинула обеими руками тяжелые темные волосы с висков. - Я та, кем вы меня называете, эгоистичная негодница - бессердечная маленькая тварь - и я собираюсь выйти замуж за сэра Виктора Катерона. Пожалейте его, если хотите, бедняга! потому что он любит меня всем сердцем, и он храбрый и преданный джентльмен. Но не жалейте своего брата, моя дорогая; поверьте мне, ему это не нужно. Он хороший парень, Чарли, и я ему нравлюсь, но он не разобьет себе сердце и не покончит с собой, пока у него осталась сигара.
   - Вот он идет! - воскликнула Трикс, - и я думаю, что он услышал нас.
   - Пусть он придет, - отвечает Эдит, снова вяло откидываясь на подушки. - Это не имеет значения, если он это услышал. Для него это не будет новостью.
   - Жаль, что вы должны скучать друг по другу, - саркастически говорит Трикс, поворачиваясь, чтобы уйти. - Оба такие основательные философы; я верю, что вы созданы друг для друга, а что касается легкого эгоизма, между вами сложно выбрать. Тысяча сожалений, что сэр Виктор не может всего этого слышать.
   - Он мог бы, если бы захотел, - отвечает Эдит. - Мне все равно. Чарли! - когда Чарли входит, а Трикс выходит, - вы подслушивали? Не отрицайте, сэр, если вы это сделали!
   Чарли устраивается в кресле в нескольких ярдах от нее и смотрит на лежащую Эдит, томную и прекрасную.
   - Я подслушивал - я никогда не отрицаю своих маленьких пороков. Хэммонд оставил меня, чтобы пойти в конюшню, и, прогуливаясь под окном, я подслушал вас с Трикс. Открытое признание, несомненно, полезно; но, моя дорогая кузина, вам действительно не следует делать это таким громким тоном. Это мог быть сэр Виктор, а не я.
   Она ничего не говорит. Она отвечает ему мрачным взглядом, который он научился узнавать.
   - Бедный сэр Виктор! - продолжает он. - Он любит вас - в этом нет сомнений, Дити, - до глубины идиотизма, ведь вы так хорошо знаете, как бросать своих жертв; но как бы сильно он ни пострадал, мне интересно, что бы он сказал, если бы услышал все это!
   - Вы могли бы сказать ему, Чарли, - говорит Эдит. - Я не стану сильно возражать, и он может бросить меня - кто может знать? Я думаю, это пойдет на пользу нам обоим. Вы могли бы сказать: "Послушайте: не женитесь на Эдит Даррелл, сэр Виктор; она недостойна вас или любого другого хорошего человека. Она полна гордыни, тщеславия, честолюбия, эгоизма, вспыльчивости, цинизма и жестокости. Она пресыщена в девятнадцать лет - подумайте, какой она будет в двадцать девять. Она не любит вас - я знаю ее достаточно хорошо, чтобы быть уверенным, что она никогда вас не полюбит, отчасти потому, что в ее анатомии нет сердца, отчасти потому, что... потому что вся симпатия, которую она когда-либо испытывала, давно ушла к кому-то другому". Чарли, я думаю, что он бросил бы меня, и я бы уважала его за это, если бы он это знал. Скажите ему, если у вас хватит смелости, и когда он бросит меня, придите ко мне и заставьте меня выйти за вас замуж. Вы можете это сделать, вы знаете; и когда медовый месяц закончится - когда бедность войдет в дверь, а любовь вылетит из окна - когда мы возненавидим друг друга так, как ненавидят только самые разные жены и мужья, - пусть мысль о том, что мы сделали "все для любви, но мир потерян", до самого горького конца, утешит нас.
   Она безрассудно смеется; она чувствует себя достаточно безрассудной, чтобы сказать что-нибудь, сделать что-нибудь этим утром. Любовь, честолюбие, положение, богатство - какими пустыми безделушками все они выглядят, если смотреть на них усталыми глазами на следующий день после бала!
   Он сидит молча, задумчиво наблюдая за ней.
   - Я вас не понимаю, Эдит, - говорит он. - Мне хочется задать вам тот же вопрос, что и Трикс. Почему вы выходите замуж за сэра Виктора?
   - Почему я выхожу за него замуж? - повторила она. - Ну... немного из-за его красивого лица и величественной осанки, а также триумфа от захвата приза, за который сражалась ваша леди Гвендолин и еще полдюжины человек. Немного, потому что он так красноречиво умоляет и любит меня так, как ни один другой смертный не любил и никогда не полюбит; и о! Чарли, очень много, потому что он сэр Виктор Катерон из "Катерон Роялз", с арендной платой в двадцать тысяч в год и более, и именем, которое старше Великой Хартии вольностей. Если в истине и есть какая-то добродетель, то она у вас есть, простая, неприкрашенная. Он мне нравится - а кому бы он не понравился; но любить его - нет! - Она сцепила руки над головой и мечтательно уставилась на сверкающую, залитую солнцем сцену. - Я буду очень любить его, очень гордиться им, когда стану его женой - это я знаю. Он войдет в парламент, будет выступать с речами, писать политические брошюры и исправлять ошибки людей. Он из тех мужчин, из которых сделаны политики, - из тех мужчин, которыми может гордиться жена. И в день моей свадьбы, или, может быть, за день или два до этого, мы с вами пожмем друг другу руки, сэр, и больше не увидимся.
   - Больше не увидимся? - повторяет он.
   - Ну, по крайней мере, год или два, пока все глупости прошлого не будут вспоминаться только как предмет для смеха. Или пока не появится высокая, красивая миссис Стюарт, или, что более вероятно, леди Гвендолин Стюарт. И Чарли, - теперь она говорила торопливо, стараясь не встречаться взглядом с глубокими серыми глазами, которые, как она знала, были устремлены на нее, - медальон с моим портретом и письма - тогда они вам не понадобятся - предположим, вы мне их вернете.
   - Тогда они мне, конечно, не понадобятся, - отвечает Чарли, - если под "тогда" вы имеете в виду, когда я стану мужем высокой, очаровательной миссис Стюарт или леди Гвендолин. Но поскольку у меня еще нет этого счастья, предположим, вы позволите мне сохранить их до тех пор, пока я не стану его обладателем. Сэр Виктор никогда не узнает, и он не будет сильно возражать, если узнает. Мы ведь кузены, не так ли? и что может быть естественнее, чем то, что кузены, когда-то удаленные, должны хранить фотографии друг друга? Кстати, я вижу, вы все еще носите ту маленькую брошь с жемчугом и бирюзой, которую я вам подарил, с моим портретом сзади. Отдайте ее мне, Эди; бирюзовый цвет не идет к вашей смуглой коже, моя дорогая, и вместо этого я подарю вам булавку с рубином от сэра Виктора. Возможно, леди Гвендолин примет это как первое робкое предложение любви. Рубины принесут вам вдвое больше пользы.
   Он протянул руку, чтобы расстегнуть ее. Она отпрянула, ее щеки вспыхнули от его прикосновения.
   - Вы этого не получите! Ни леди Гвендолин, ни кто-либо другой не должны носить ее, и, замужняя или одинокая, я сохраню ее до конца своих дней, если захочу. Чарли - что вы делаете, сэр! Как вы смеете? Отпустите меня!
   Потому что он внезапно поднялся и заключил ее в объятия, пристально глядя в ее темные глаза, взглядом, с которым она не хотела встречаться. Пока он держал ее, пока смотрел на нее, он был ее хозяином, и он знал это.
   - Чарли, отпустите меня! - взмолилась она. - Если бы кто-нибудь вошел: слуги или... или... сэр Виктор.
   Он презрительно рассмеялся и прижал ее к себе.
   - Да, Эдит; предположим, сэр Виктор вошел и увидел свою избранницу, кощунственно обнимаемую за талию? Предположим, я скажу ему правду - что вы моя, а не его: моя - по любви, которая одна делает брак святым; его - за его титул и его арендную плату - купленную и проданную. Клянусь Небом! Я наполовину хотел бы, чтобы он это сделал!
   Был ли это Чарли - Чарли Стюарт?
   У нее перехватило дыхание - ее гордость и дерзость покинули ее - всего лишь девушка в объятиях мужчины, которого она любит. В тот момент, если бы он захотел, он мог бы заставить ее отказаться от своего положения и поклясться, что она будет принадлежать ему полностью, и он знал это.
   - Эдит, - сказал он, - когда я стою и смотрю на вас, на вашу красоту и ваш эгоизм, я едва ли знаю, люблю я вас или презираю больше всего. Я мог бы заставить вас выйти за меня замуж - заставить вас, заметьте, - но вы этого не стоите. Идите! - Он презрительно развел руки и отпустил ее. - Осмелюсь сказать, что вы не будете плохой женой для сэра Виктора, как полагается модным женам. Вы будете украшением общества, замужней кокеткой, но вы никогда не сбежите с его самым дорогим другом и не подадите в суд. "Все ради любви и мир потерян" - это не ваш девиз, моя красивая кузина. Неделю назад я всем сердцем завидовал сэру Виктору, а сегодня мне жаль его всей душой!
   Он повернулся, чтобы уйти, впервые в своей жизни возбужденный страстной любовью; страсть и ярость боролись внутри него. Она откинулась на спинку дивана, закрыв лицо руками, униженная, как никогда прежде за всю свою гордую жизнь. Ее молчание, ее смирение тронули его. Он услышал сдавленный всхлип, и весь его горячий гнев угас в мучительном раскаянии.
   - О, простите меня, Эдит! - сказал он. - Простите меня. Может быть, это жестоко, но я должен был заговорить. Это первый, и это будет последний раз. Я тоже эгоист, иначе я бы никогда не причинил вам боль - лучше никогда не сказать правды, чем видеть ее последствия. Не плачьте, Эдит, я этого не вынесу. Простите меня, моя кузина, - это последние слезы, которые я заставлю вас пролить.
   Слова, которыми он хотел успокоить ее, ранили сильнее, чем слова, которыми он хотел ранить. "Это последние слезы, которые я заставлю вас пролить!" В этих словах было прощание. Она услышала, как открылась дверь, услышала, как она закрылась, и поняла, что ее любовь и ее жизнь ушли от нее в это мгновение навсегда.
  

ГЛАВА XVII. "ВО ВЕКИ ВЕКОВ"

  
   Две недели спустя, когда золотые июньские дни подходили к концу, пятеро гостей леди Хелены покинули Повисс-Плейс. Один остался. Семья Стюартов вместе с преданным капитаном Хэммондом отправилась в Лондон; мисс Эдит Даррелл осталась.
   С памятного дня, последовавшего за балом, избранная невеста сэра Виктора Катерона жила в своего рода земном чистилище, жила, растянутая на чем-то вроде ежедневной дыбы. "Как сияют благословения, когда они улетают". Она отказалась от Чарли - бросила его, хладнокровно променяла себя - на титул и доход. И теперь, когда он оценил ее по-настоящему, когда его любовь умерла естественной смертью в презрении, все ее сердце, вся ее душа жаждали его с болезненной тоской, которая была подобна смерти. Это была ее ежедневная пытка и наказание - видеть его, говорить с ним и замечать холодное презрение в его серых спокойных глазах. К другим ее мучениям добавилась ревность; в последнее время он всегда был рядом с леди Гвендолин - всегда в Дрексел-корте. Его отец всей душой желал этого брака; она была грациозна и благородна; без сомнения, это закончится браком. Бывали моменты, когда она просыпалась от ревнивого гнева и злилась на себя.
   - Как собака на сене, - сказала она с горьким смехом. - Я сама не хочу его, и я не могу вынести, чтобы он достался кому-то другому. Если бы только он ушел... Если бы он только ушел... Я больше не могу этого выносить.
   Действительно, она не могла. Она теряла плоть и цвет, становясь бледной, как тень. Сэр Виктор был полон беспокойства, полон удивления и тревоги. Леди Хелена говорила мало, но (будучи женщиной) ее проницательные старые глаза видели все.
   "Чем скорее уедут мои гости, тем лучше, - подумала она, - чем скорее она увидит этого молодого человека в последний раз, тем скорее вернутся здоровье и силы".
   Возможно, Чарли тоже видел - серые спокойные глаза были очень проницательными. Во всяком случае, именно он призвал к исходу в Лондон.
   - Давайте немного поживем лондонской жизнью в сезон, отец, - сказал он. - Леди Порция Хэмптон и все остальные уезжают. Они познакомят нас с некоторыми приятными людьми - и Хэммонд тоже. Деревенские переулки и уступы из боярышника - все это очень красиво, но есть вероятность, что они приелись развращенным нью-йоркским умам. Я тоскую по камню и известке, по туману и дыму Лондона.
   Что бы он ни чувствовал, он легко переносил это внешне, как обычно делают люди, которые чувствуют глубже всего. Нельзя сказать, что он действительно избегал ее, но, конечно, с того дня в гостиной они ни разу не оставались наедине и на пять секунд.
   Мистер Стюарт-старший, согласился на предложенное изменение с почти лихорадочным рвением. Жизнь в Чешире была очень приятной, с пикниками, водными вечеринками на реке Ди, осмотрами достопримечательностей, бильярдом на лужайке и крокетом, но месяца было достаточно. Сэр Виктор был погружен в свои строительные проекты и увлечен своей возлюбленной; леди Хелена, с тех пор как появилась и ушла леди в черном, уже не была прежней. Повисс-Плейс был приятным домом, но его было достаточно. Они были готовы попрощаться и отправиться на "свежие поля и новые пастбища".
   - И, мое дорогое дитя, - сказала леди Хелена Эдит, когда отъезд был назначен, - я думаю, тебе лучше остаться.
   В ее тоне был акцент, ее взгляд, от которого кровь прилила к щекам девушки, был мнгозначительным. Ее глаза опустились, губы на мгновение дрогнули, она ничего не ответила.
   - Конечно, Эдит останется, - порывисто вмешался сэр Виктор. - Как будто мы могли бы выжить здесь без нее! И, конечно, как раз в настоящее время я не могу уехать. Они не нуждаются в ней и вполовину так сильно, как мы - у мисс Стюарт есть Хэммонд, у принца Чарли есть Гвендолин Дрексел; Эдит будет только мешать!
   - Значит, все улажено? - снова спросила леди Хелена, наблюдая за Эдит с любопытством, пристальным взглядом. - Ты остаешься?
   - Я останусь, - ответила Эдит очень тихо и не поднимая глаз.
   - По-моему, - доверительно продолжал молодой баронет, обращаясь к своей возлюбленной, - они рады, что уезжают. Похоже, что-то не так со Стюартом-старшим - он, в настоящее время, кажется, где-то далеко отсюда. Вас это не поразило, Дити?
   Он перенял манеру называть ее ласкательным именем, которым пользовались Трикс и Чарли. Теперь, когда он задал этот вопрос, она рассеянно подняла глаза.
   - Мистер Стюарт? Что вы сказали, сэр Виктор? О - где-то далеко. Ну да, я это заметила. Я думаю, что это как-то связано с его бизнесом в Нью-Йорке. В последнем письме папа упоминал об этом.
   "В последнем письме папы" мистер Фредерик Даррелл написал:
   "Мне говорят, что в Нью-Йорке приближается один из их величайших финансовых кризисов, связанный со многими неудачами и огромными потерями. Одним из наиболее глубоко вовлеченных, по слухам, будет Джеймс Стюарт. Я слышал, что ему грозит разорение. Будем надеяться, однако, что это преувеличено. Когда-то я воображал, что было бы прекрасно, - блестящая партия, - если бы моя Эдит вышла замуж за сына Джеймса Стюарта. Насколько лучше устроило это Провидение! Еще раз, моя дорогая дочь, я поздравляю тебя с блестящей перспективой, открывающейся перед тобой. Твоя мачеха, которая достойна твоей любви, не устает распространять чудесные новости о том, что наша маленькая Эди скоро станет невестой знатного английского баронета".
   Прямые черные брови мисс Даррелл сошлись в одну хмурую линию, когда она читала это благочестивое родительское послание. В следующее мгновение оно было разорвано на мельчайшие атомы и развеяно по четырем ветрам небес.
   Казалось, у этой новости имелись какие-то основания. Мистеру Стюарту без конца приходили письма; маленькие мальчики, несущие зловещие оранжевые конверты телеграфной компании, почти ежедневно приходили в Повисс-Плейс. После этих писем и телеграмм мрачность на лице мистера Стюарта становилась еще глубже и темнее. Он потерял сон, он потерял аппетит; казалось, его терзал какой-то великий и тайный страх. Что это было? Его семья заметила это и поинтересовалась его здоровьем. Он нетерпеливо отмахнулся; он был вполне здоров - он хотел, чтобы его оставили в покое - зачем им нужно изводить его вопросами, которые невозможно назвать вежливыми? Они замолчали и оставили его в покое. О том, что это каким-либо образом касалось коммерческого краха, они и не помышляли; для них богатство мужа и отца было чем-то безграничным - золотой рекой, вытекающей из золотого океана. То, что они могли внезапно оказаться среди руин, не приходило им в голову.
   Однажды он пришел к Эдит и протянул ей чек на тысячу долларов.
   - Для вашего приданого, моя дорогая, - сказал он. - Это не то, что я хотел дать вам... что я дал бы вам, если бы... - Он сглотнул и сделал паузу. - В последнее время обстоятельства изменились. Вы приметеь это, Эди, - по крайней мере, на это можно будет купить свадебное платье.
   Она отпрянула и отказалась - не гордо или сердито - очень смиренно, но очень твердо. У отца Чарли она теперь не могла взять ни фартинга.
   - Нет, - сказала она, - я не могу этого принять. Дорогой мистер Стюарт, я все равно благодарю вас; вы уже дали мне больше, чем я заслуживаю или когда-либо смогу отплатить. Я не могу этого вынести. Сэр Виктор Катерон принимает меня такой, какая я есть - бедной, без гроша в кармане. Леди Хелена подарит мне белое шелковое платье и фату для свадьбы. В остальном, после дня моей свадьбы, даже если мне будет чего-то не хватать, в платьях недостатка не будет.
   Он положил чек обратно в бумажник, возможно, внутренне радуясь, что его не приняли. Прошел тот день, когда тысяча долларов была бы для него всего лишь каплей в море.
   Время отъезда было, наконец, назначено; и в тот момент, когда оно было назначено, Трикс взлетела наверх и вошла в комнату Эдит с новостями.
   - О, давайте радоваться, - пела мисс Стюарт, вальсируя в такт взад и вперед по комнате. - Мы наконец-то уезжаем, послезавтра, Дити; так что идите, собирайте вещи немедленно. Здесь было очень весело и все такое, в течение последних четырех недель, и вы хорошо провели время, я знаю; но я, например, буду рада снова услышать суету и шум городской жизни. Человек устает заниматься пасторальным - тооральным - ооральным - я имею в виду по-настоящему сельским - и снова жаждет магазинов, газового света, блеска и толп человеческих существ. Наши комнаты заказаны у Лэнгхэма, Эди, и этот благословенный дорогой, капитан Хэммонд, едет с нами. Леди Порция, леди Гвендолин и леди Лора тоже едут, и я намерена с головой окунуться в головокружительный водоворот разврата и смешаться с раздутой аристократией. Почему ты не смеешься? Почему ты так мрачно смотришь?
   - Я выгляжу угрюмой? - сказала Эдит со слабой улыбкой. - Я не чувствую себя угрюмой. Я искренне надеюсь, что вам понравится даже больше, чем вы ожидаете.
   - О, вы правы! - воскликнула Трикс, открывая глаза. - А как насчет вас - вы не ожидаете получить удовольствие?
   - Я бы, без сомнения, только... я не еду.
   - Не еду! - Трикс повторяет эти слова, словно пораженная громом.
   - Нет, было решено, что я останусь здесь. Вы не будете скучать по мне, Трикс - у вас будет капитан Хэммонд.
   - Капитан Хэммонд может пойти и повеситься. Я хочу вас, и вы будете моей. Давайте сядем и все обдумаем. Что за новая причуда пришла вам в голову? Могу я спросить, что ваша избранная светлость собирается делать?
   - Тихо оставаться здесь, пока... пока... вы не узнаете...
   - О, я знаю! - с неописуемым презрением. - Пока вы не возвыситесь до достоинства жены баронета. И вы собираетесь хандрить здесь в течение следующих двух месяцев, слушая признания в любви, на которые вам наплевать. О, не нужно заводиться, я знаю, как сильно это вас волнует. И я говорю, что вы этого не сделаете. Да ведь вы превращаешься в его тень. Вы поедете с нами в Лондон и восстановите силы. Чарли будет возить вас повсюду.
   Она увидела, как та поморщилась - да, она задела самую больную струну. Мисс Стюарт продолжила.
   - Подумайте о том, чтобы прожить под одной крышей два смертельно скучных месяца с молодым человеком, за которого вы собираетесь замуж! Вы привержены этикету - надеюсь, это вы этикетом не считаете? Никто никогда не слышал о таком. Я не уверена, но это аморально. Конечно, есть леди Хелена, чтобы соблюдать приличия, есть улучшения в "Катерон Роялз", чтобы развлечь вас, и есть бесконечная "любовь" сэра Виктора, но все же, я утверждаю это, вы умрете от скуки. Вы поехали с нами, и вы останетесь с нами - вы принадлежите нам, а не ему, пока не будет завязан брачный узел. Я бы и гроша ломаного не дала за Лондон без вас. Я умру от уныния через неделю.
   - Как, Трикс - с капитаном Хэммондом?
   - К черту капитана Хэммонда! Я хочу вас. О Эди, поедем!
   - Я не могу, Трикс, - она отвернулась с нетерпеливым вздохом. - Я обещала. Сэр Виктор желает этого, леди Хелена желает этого. Это невозможно.
   - И Эдит Даррелл желает этого. О, скажи это прямо, Эдит, - с горечью возразила Трикс. - У вас много недостатков, но раньше страха перед правдой среди них не значилось. Вы обещали. Это из-за того, что они боятся упустить вас из виду?
   - Оставьте меня в покое, Трикс. Я устала и больна - я не могу этого вынести.
   Она опустила лицо на руку - усталая, как она сказала, - больная душой и телом. Каждой клеточкой своего сердца она жаждала поехать с ними - быть с ним, пока она не станет принадлежать сэру Виктору - или нет; но этого не могло быть.
   Трикс стояла и смотрела на нее, бледная от гнева.
   - Я оставлю вас в покое, мисс Даррелл. Более того - я оставлю вас в покое на всю оставшуюся жизнь. Все в прошлом было достаточно плохо. Ваш обман по отношению ко мне, ваше бессердечие по отношению к Чарли - это последняя капля в чаше. Вы бросаете нас, когда мы стали вам не нужны, ради новых, более знатных друзей - так устроен мир, и этого можно ожидать от мисс Эдит Даррелл. Но я этого не ожидала - я не думала, что неблагодарность - один из ваших недостатков. Я была дурой! - воскликнула Трикс, взрываясь. - Я всегда была дурой и всегда ей буду. Но вы больше не будете меня обманывать. Оставайтесь здесь, мисс Даррелл, и когда мы попрощаемся послезавтра, это будет прощание навсегда.
   А потом мисс Стюарт, красная, с горящими глазами, выскочила из комнаты, и Эдит осталась одна.
   Еще один друг, потерянный навсегда. Что ж, у нее остался сэр Виктор Катерон - теперь он должен заместить ей всех.
   Весь этот день и большую часть следующего она не выходила из своей комнаты. Не было ложью сказать, что она была больна - она была больна. Она лежала на кровати, ее темные глаза были открыты, руки сцеплены над головой, она безучастно смотрела перед собой. Завтра они должны расстаться, а послезавтра... но ее разум отказался смотреть дальше.
   Она спустилась вниз, когда пришло время прощаться. Белый халат, который был на ней, был не белее ее лица. Мистер Стюарт обменялся рукопожатием нервным, торопливым жестом, в последнее время ставшим для него привычным. Миссис Стюарт нежно поцеловала ее, мисс Стюарт лишь формально прикоснулась губами к ее щеке, а мистер Чарльз Стюарт на две секунды задержал ее холодные пальцы в своей теплой ладони, посмотрел со своей легкой, приятной улыбкой прямо ей в глаза и попрощался точно так же, как с леди Хеленой. Затем все было кончено; они уехали; колеса, которые уносили их прочь, с грохотом покатились по гравию: Эдит Даррелл почувствовала, как они врезаются ей в сердце.
   В тот вечер Стюарты обосновались в элегантных апартаментах отеля "Лэнгхэм".
   Но, увы, хрупкость человеческих надежд! "Великолепное время", которого Трикси уверенно ждала, так и не наступило. На следующее же утро после их приезда пришел один из мальчиков в форме с еще одним зловещим оранжевым конвертом для главы семьи. Глава семьи случайно оказался один в своей гардеробной. Он взял его дрожащей рукой, с налитыми кровью глазами, и разорвал. Мгновение спустя раздался ужасный крик, не похожий ни на что человеческое, а затем тяжелое падение. Миссис Стюарт ворвалась с криком и обнаружила своего мужа лежащим на полу с посланием в руке, в припадке.


* * * * *

  
   Капитан Хэммонд договорился с Чарли о встрече, чтобы поужинать вечером на Сент-Джеймс-стрит. Посещение старых друзей занимало галантного капитана шотландских Серых весь день; и когда вечерние тени начали сгущаться над Вест-Эндом, он нетерпеливо ждал его прибытия. Мистер Стюарт опоздал на десять минут, и если в этой смертной жизни и было что-то, что нарушало спокойствие молодого воина, так это то, что его заставляли десять минут ждать ужина. Еще пять минут! Черт бы побрал этого парня - неужели он никогда не придет? Когда нетерпеливое проклятие сорвалось с губ капитана, вошел Чарли. Он был довольно бледен. За исключением этого, в нем не произошло никаких изменений. Сама смерть вряд ли могла сильно изменить Чарли. Он пришел не извиняться, он пришел не ужинать. Он пришел сообщить капитану очень плохие новости. В последнее время в Нью-Йорке произошли ужасные коммерческие катастрофы; в них был замешан его отец. Его отец вложил почти каждый доллар своего состояния в какие-то спекуляции с пузырями, которые взлетели, как ракета, и рухнули, как камень. За последний месяц он сильно проигрывал. Этим утром он получил телеграмму, в которой сообщалось, что произошла катастрофа. Он был безвозвратно, без всякой надежды на искупление, разорен.
   Все это Чарли рассказывал своим самым тихим голосом, глядя через большое эркерное окно на суету и водоворот модной лондонской жизни, в семь часов вечера. Капитан Хэммонд, покуривая сигару, слушал в мрачном молчании, чувствуя себя особенно неловко и совершенно не зная, что сказать. Он достал с сигару и наконец заговорил.
   - Это чертовски плохое положение дел, Чарли. Вы что-нибудь придумали?
   - Я думал о самоубийстве, - ответил Чарли, - и сделал все предварительные приготовления. Я достал свой футляр с бритвой, осмотрел края, нашел самый острый и... аккуратно убрал ее обратно. Я зарядил свой револьвер и запер его. Я прогуливался по классическим берегам Серпантина, спокойно спавшего в лучах заката (это звучит как поэзия, но я не имею в виду поэзию). Из трех, я думаю, что предпочитаю его, и если случится худшее, он все еще там, и он приятный и прохладный.
   - Как ваши мать и сестра воспринимают это? - мрачно спросил капитан Хэммонд.
   - Моя мать - одна из тех беззаботных, апатичных людей, которые никогда ни из-за чего не разбивают себе сердца. Она, кажется, несколько раз сказала: "О Боже мой!" - и немного поплакала. У Трикс совсем нет времени "воспринимать это". Она весь день поглощена тем, что ухаживает за отцом. Припадок в настоящее время не опасен, но он лежит в каком-то оцепенении, в летаргии, из которой ничто не может его вывести. Конечно, нашим первым шагом будет немедленное возвращение в Нью-Йорк. Нищим - а я так понимаю, что примерно таковы мы и есть в настоящее время - нечего делать у Лэнгхэма.
   Капитан Хэммонд собирался было что-то сказать, передумал, снова сунул сигару между губами в угрюмом молчании и пристально уставился в пустоту за окном.
   - Сегодня днем я зашел к лондонскому агенту Кунарда, - продолжал Чарли, - и узнал, что один из лайнеров отплывает через четыре дня. К счастью, две каюты остались незанятыми; я сразу же взял их. Значит, через четыре дня мы отплываем. А пока, старина, если вы зайдете и перекинетесь парой слов с мамой и Трикс, вы совершите поистине дружеский поступок. Бедные души! они ужасно изранены.
   Капитан Хэммонд вскочил на ноги. Он железной хваткой схватил Чарли за руку. "Старина!" - начал он, но дальше так и не продвинулся. Поток красноречия внезапно иссяк, и пожатие руки, заставившее Чарли поморщиться, завершило фразу.
   - Я буду занят, - сказал Чарли, беря шляпу и поворачиваясь, чтобы уйти, - и они очень долго останутся одни. Если у меня будет время, я съезжу в Чешир и расскажу о случившемся своей кузине. Поскольку мы, возможно, больше не встретимся, я хотел бы сказать "прощай". - Он удалился.
   В ту ночь в апартаментах Стюартов не спали. Мистер Стюарт был объявлен вне опасности и в состоянии путешествовать, но он все еще лежал в этом летаргическом трансе - вообще не разговаривал и, казалось, не страдал. На следующий день Чарли отправился в Чешир.
   - Она этого не заслуживает, - с горечью сказала его сестра. - На твоем месте я бы не поехала. У нее есть возлюбленный - ее состояние. Что мы или наши несчастья для нее? У нее нет ни сердца, ни благодарности, ни привязанности. О ней не стоит и думать, - и никогда не стоило!
   - На твоем месте, Трикс, я бы не был слишком строг к ней, - холодно ответил ее брат. - Ты же знаешь, что сама вышла бы за сэра Виктора, если бы смогла его заполучить. Я поеду.
   Он ушел. Прошел долгий, яркий летний день; в шесть он был в Честере. Случилась некоторая задержка с транспортом до Повисс-Плейс, и поездка была долгой. Сумерки полностью опустились, и, когда он вышел, в окнах старого каменного особняка мерцали лампы. Слуга, впуская его, уставился на его бледное лицо и пыльную одежду.
   - Передайте мисс Даррелл, что я хочу видеть ее немедленно и наедине, - сказал он, вкладывая шиллинг в руку мужчины.
   Он сел в знакомой приемной и стал ждать. Долго ли она продержит его, подумал он, выйдет ли она к нему - выйдет ли вообще? Да, он знал, что она выйдет, если он пошлет за ней, - замужней или незамужней, - когда и как он сможет; он знал, что она придет.
   Она вошла, как только эта мысль пришла ему в голову, поспешно, с мягким шелковистым шелестом, запахом духов. Он встал и посмотрел на нее; так в течение пяти секунд они стояли молча, лицом к лицу.
   До последнего часа своей жизни Чарли Стюарт помнил ее такой, какой он видел ее тогда, и всегда с острым уколом одной и той же боли.
   Она была одета для званого ужина. Она была одета в фиолетовый шелк, тянувшийся далеко позади нее, фиолетовый с красными прожилками. Ее изящные плечи изящно поднимались из кружевной отделки, ее руки сверкали в свете ламп. Ожерелье из аметистов, собранных в гроздья, с бриллиантами между ними, сияло на ее шее; аметисты и бриллианты были в ее ушах и охватывали руки выше локтей. Ее волнистые темные волосы были убраны с лица и увенчаны венком из плюща. Мягкий, обильный свет восковых ламп падал на нее. Так она и стояла, блистательная, как королева, сияющая, как богиня. На лице Чарли Стюарта было выражение, в его серых глазах светился огонек, - какие очень редко можно было увидеть. Он поклонился и остался стоять в стороне.
   - Я удивил вас, я уверен - боюсь, прервал вас. Но вы простите меня, я знаю, когда я расскажу вам, что привело меня сюда.
   В очень немногих словах он рассказал ей - великие трагедии жизни всегда легко рассказываются. Они были разорены - они отплывают следующим пароходом - он просто сбежал, так как они вряд ли когда-нибудь встретятся снова - ради старых времен, чтобы попрощаться.
   Старые времена! Что-то поднялось в горле девушки и, казалось, душило ее. О, из всех низких, бессердечных, корыстных, неблагодарных негодяев на земле, была ли другая такая бессердечная, такая неблагодарная, как она! Бедный - бедный Чарли! На одно мгновение - на одно - ее охватил порыв бросить все - пойти с ним на нищенство, если понадобится. Только на одно мгновение - воздаю должное превосходной житейской мудрости мисс Даррелл - только на одно.
   - Я вижу, вы одеты для вечеринки - я не задержу вас ни секундой дольше. Я не мог уехать, учитывая, что вы перешли на наше попечение, не сообщив вам, почему мы так внезапно уезжаем. Вы в безопасности. Ваша судьба счастливо решена. Я могу дать вашему отцу полный отчет о моем руководстве. Я искренне желаю вам здоровья и счастья, и я уверен, что вы никогда нас полностью не забудете. Прощайте, мисс Даррелл. - Он протянул руку. - Мои поздравления преждевременны, но позвольте мне предложить их сейчас будущей леди Катерон.
   "Мисс Даррелл!" Когда, за все прошедшие годы, он называл ее так раньше? Она встала и протянула ему руку - гордая, бледная.
   - Я благодарю вас, - холодно сказала она. - Я немедленно пришлю к вам леди Хелену и сэра Виктора. Они, конечно, захотят вас видеть. До свидания, мистер Стюарт, будем надеяться, что все обернется лучше, чем вы думаете. Передайте мою самую искреннюю любовь Трикс, если она примет ее. Еще раз, до свидания.
   Она прошествовала к двери в своем блестящем платье, надушенных кружевах, сверкающих драгоценностях - сверкающих безделушках, за которые должна была быть продана ее женственность. Он стоял совершенно неподвижно в центре комнаты, как она его оставила, наблюдая за ней. Такая красивая, такая хладнокровная, думал он; неужели все такие, как она? А поэты воспевают, а романисты бредят женской любовью! Полуулыбка появилась на его губах, когда он подумал об этом. Об этом было очень приятно читать в книгах; в реальной жизни это было - вот так!
   Она положила руку на серебряную ручку двери - затем остановилась - оглянулась, вся женственность, вся страсть ее жизни всколыхнулись до глубины души. Для Чарли это было прощание навсегда. Раздался громкий всхлип, гордость склонилась и пала. Она бросилась назад - две порывистые руки обвили его шею; она притянула его лицо к себе и страстно поцеловала - раз - два.
   - Прощай, Чарли, мой дорогой, на веки вечные!
   Она почти яростно оттолкнула его от себя и выбежала из комнаты. Пошла ли она сообщить леди Хелене и сэру Виктору о его присутствии, он не знал, да и не заботился об этом. В тот момент он был не в настроении встречаться с кем-либо из них.
   Пять минут спустя, под голубовато-серебристой летней ночью, он уже мчался обратно в Честер. Когда на небе засияли полуночные звезды, он был на полпути к Лондону, в ушах у него звучали прощальные слова Эдит, он чувствовал первый и последний поцелуй Эдит на своих губах.
  

ГЛАВА XVIII. ТЕЛЕГРАММА

  
   Солнце как раз поднималось над миллионом крыш и шпилей великого города, когда экипаж Чарли подъехал к дверям отеля Лэнгхэма. Он подбежал к комнате отца и на пороге столкнулся с Трикс, бледной и измученной ночным дежурством, но, несмотря на все это, выглядевшей на редкость счастливой и довольной. Чарли не остановился, чтобы заметить этот взгляд, он спросил о своем отце.
   - Папа спит, - ответила Трикс, - и мама тоже. Нет смысла беспокоить их обоих. Папа в полном порядке; такой же глупый, каким ты его оставил; не хочет разговаривать, но может есть и спать. Доктор говорит, что сегодня ему ничто не мешает отправиться в Ливерпуль. А теперь, Чарли, - заключила Трикс, с сочувствием глядя на бледное, усталое лицо брата, - поскольку ты выглядишь измученным после дневного и ночного путешествия, предположим, ты ляжешь спать; я разбужу тебя к завтраку, и тебе не нужно ни о чем беспокоиться. Капитан Хэммонд был здесь, - добавила Трикс, краснея в тусклом утреннем свете, - и он обо всем позаботится.
   Чарли кивнул и повернулся, чтобы уйти, но сестра задержала его.
   - Ты... ты видел ее, я полагаю? - нерешительно спросила она.
   - Ты имеешь в виду Эдит? - Чарли смотрит на нее во все глаза. - Да, я видел ее. Поскольку я поехал именно с этой целью, я вряд ли потерпел бы неудачу.
   - И что она могла сказать в свое оправдание? - с горечью спрашивает Трикс.
   - Очень мало; мы не пробыли вместе и десяти минут. Она была одета для какой-то вечеринки, и я не стал ее задерживать.
   - Вечеринка? - повторяет Трикс. - Как вам это нравится! Она не просила ничего передать?
   - Она послала тебе свою самую искреннюю любовь.
   - Она может оставить ее себе - пусть отдаст сэру Виктору Катерону. Мне не нужна ее любовь или что-то еще, принадлежащее ей! - Трикс громко плачет. - Из всех бессердечных, неблагодарных девушек...
   Ее брат останавливает ее взглядом. Эти красивые серые глаза Чарли могут быть очень строгими, когда он захочет.
   - Как я уже говорил, достаточно, Трикс. Эдит - одна из мудрых дев, о которых мы читаем, - она, по большому счету, выбрала лучшую судьбу. Что нам теперь с ней делать? забрать ее обратно и вернуть к отцу и мачехе, к скучной жизни, которую она ненавидела? Что касается благодарности, то, признаюсь, я не вижу, в чем заключается благодарность. Мы наняли ее на фиксированную зарплату: ум, французский, немецкий и общая полезность с ее стороны; с нашей - столько-то сотен долларов в год. Позволь мне сказать это, Трикс, раз и навсегда: поскольку ты, похоже, не можешь сказать ничего приятного об Эдит, предположим, ты вообще не будешь говорить о ней?
   Чарли, с решительным блеском в глазах, с решительно сжатыми губами, повернулся и пошел наверх. Это была необычно длинная и необычно серьезная речь для него, и его непостоянная сестра была должным образом впечатлена. Она пожала плечами и вернулась в комнату своего отца.
   "Все дело в том, - подумала она, - что он любит ее, и не может вынести, - когда потерял ее, - слышать, как о ней говорят. Мысль о том, что он помчится в Честер, чтобы увидеть ее еще раз!.. Нелепо! Она бессердечная, и я ненавижу ее!"
   Трикси достала свой кружевной носовой платок и вдруг разрыдалась. О, было достаточно плохо потерять свое состояние, прервать свое европейское турне в зародыше, - но потерять Эдит, которая самым тесным образом обвилась вокруг теплого маленького сердца Трикси!.. Во всей этой горькой чаше была только одна капля меда - капля шести футов ростом и пропорционально толстая - капитан Ангус Хэммонд.
   Ибо капитан Ангус Хэммонд, словно желая доказать, что не весь мир был подлым и корыстолюбивым, благородно вышел на фронт и сделал предложение Трикси. И Трикси, удивленная и благодарная, - он ей очень нравился, - заколебалась, и улыбнулась, и покраснела, и возразила, и, наконец, заплакала, и всхлипнула "да" сквозь слезы.
   Чарли проспал до двенадцати - они должны были уехать в Ливерпуль двухчасовым экспрессом. Затем его сестра, одетая для путешествия, разбудила его, и они все вместе позавтракали; мистер Стюарт выглядел очень вялым и несчастным, и капитан Хэммонд, - чье состояние можно было бы назвать идиотским счастьем, если бы мысль о том, что завтра океан будет катиться между ним и объектом его привязанности, - не стал его утешать. Однако он собирался поехать с ними в Ливерпуль; проводить их и будет печальным утешением. Они путешествовали вторым классом. Как сказал Чарли: "Они должны научиться разочарованию - чем раньше они начнут, тем лучше - но третий класс может оказаться слишком разочаровывающим. Пусть у них все еще будет немного удобств".
   Мистер Стюарт держался поближе к своей жене. Казалось, он цеплялся за нее и зависел от нее, как ребенок. Это было чудесно, это было жалко, - каким совершенно разбитым он стал. Его сын ухаживал за ним с заботливой нежностью, совершенно новой за все время нашего знакомства с Чарли. Капитан Хэммонд и Трикси держались вместе и разговаривали слащавым шепотом, выглядя глупо, виновато и счастливо.
   Они добрались до Ливерпуля поздно вечером и поехали в отель "Адельфи". На следующий день в двенадцать часов они должны были подняться на борт тендера и быть доставлены вниз по Мерси на их корабль.
   Поздно вечером того же дня, после ужина и за сигарами, капитан Хэммонд открыл свое мужское сердце и, с огромным колебанием и большим смущением, поведал Чарли на ухо историю своей любви.
   - Я должен был бы сказать вашему отцу, - сказал молодой офицер, - но он и так чертовски расстроен, знаете ли, что я не мог об этом подумать. И нет смысла беспокоить вашу мать - Трикси сама ей скажет. Я люблю вашу сестру, Чарли, и мне кажется, я влюблен в нее с того самого дня в Ирландии. Я не дамский угодник, и мне никогда в жизни не было дела до девушек, но, клянусь Небом! я ужасно люблю Трикси. Я не старший сын, и я не умен, я знаю, - печально воскликнул бедный молодой джентльмен, - но если Трикс согласится, клянусь Небом! завтра я пойду с ней в церковь. Я не богат, - но мои привычки не обходятся мне дорого, как некоторым парням, - мы могли бы какое-то время жить на это, а потом у меня есть ожидания от моей бабушки. У меня были ожидания от моей бабушки в течение последних двенадцати лет, сэр, и каждый день из этих двенадцати лет она умирала; и, клянусь Небом! она еще не умерла, вы же знаете. Это замечательно - даю вам слово - это замечательно, как держатся бабушки и незамужние тетки с деньгами. Как говорит Дандрири, "это то, чего никто не может понять". Но это не то, что я хотел сказать, я хотел сказать вот что: если вы захотие, и Трикс согласна, я возьму отпуск, приплыву на следующем корабле, и мы поженимся. Я... я буду самым счастливым человеком на свете, Стюарт, в тот день, когда ваша сестра станет моей женой.
   Вы не должны предполагать, что капитан Хэммонд произнес эту речь бегло и красноречиво. Слова принадлежат ему, но долгие паузы, заикание, повторения, колебания я милостиво опустил. Его сигара была совершенно выкурена к тому времени, как он закончил, и с нервной поспешностью он принялся раскуривать другую. Ибо мистер Стюарт, откинувшись на спинку кресла, положив сверкающие ботинки на подоконник гостиной, смотрел на освещенные газом магистрали Ливерпуля и слушал в рассеянном молчании. Последовала долгая пауза после того, как капитан закончил, - затем Чарли заговорил.
   - Знаете, Хэммонд, все это чепуха, - серьезно сказал он, - глупость - безумие с вашей стороны. Неделю назад, когда мы считали Трикси богатой наследницей, дело выглядело совсем по-другому, видите ли; тогда я бы пожал вам руку и благословил ваши добродетельные начинания. Но теперь все изменилось. Насколько я могу судить, мы нищие - буквально нищие - без единого доллара; и когда мы доберемся до Нью-Йорка, нам с Трикси ничего не останется, как засучить рукава и приступить к работе. Над чем нам предстоит работать, одному Богу известно; мы выросли, как полевые лилии, которые не трудятся и не прядут. Сейчас уже довольно поздно брать уроки прядения, но, как видите, ничего не поделаешь. Я мало говорю об этом, Хэммонд, но я чувствую это. Я считаю, что мужчина - это нечто меньшее, чем человек, который будет всю жизнь выть и стонать из-за такой потери. В мире есть потери и похуже, чем потери от удачи. - Он на мгновение замолчал, и его мечтательные глаза устремились вдаль, на переполненную городскую улицу. - Я всегда думал, что мой отец был так же богат, как Кроу - Крэй - богатый парень, вы знаете, его всегда цитируют в печати. Казалось невозможным, что мы когда-нибудь окажемся бедными. Но мы ими стали. Ваша семья богата, у вашего отца есть титул; как вы думаете, что он сказал бы вам?
   - Моя семья может идти к черту! - взорвался капитан. - Какое, черт возьми, они имеют к этому отношение? Если Трикси согласна...
   - Трикси не захочет вступать ни в какую семью на таких условиях, - сказал брат Трикси в своей спокойной манере, которая все еще могла быть такой упрямой. - И я хочу сказать следующее: о браке в настоящее время полностью и абсолютно не может быть и речи. Вы с ней можете говорить о любви сколько душе угодно - писать письма через океан, столько, сколько вам заблагорассудится, и оставаться постоянными так долго, как вам нравится. Но брак - нет, нет, нет!
   На этом все и закончилось. Чарли было не сдвинуть с места - как, впрочем, и Трикс в вопросе о браке. "Неужели Ангус считал ее негодницей - чудовищем - способным бросить своих бедных папу и маму именно сейчас, когда они нуждаются в ней больше всего, и остаться с ним? Маловероятно. Он мог бы забрать свое кольцо, если бы захотел - она не стала бы удерживать его - она была готова и хотела освободить его..."
   "Итак, Джейми, ты не стала ждать,
   Ты не можешь выйти за меня",
   пел Чарли, когда Трикс не выдержала и зарыдала. Затем с полуулыбкой на лице он вышел из комнаты, и слезы Трикси высохли на верной груди Ангуса Хэммонда.
   На следующий день, серый пасмурный, мрачный день, корабль отплыл. Капитан Хэммонд поднялся с ними на борт и вернулся на тендере. Трикс, опершись на руку отца, плакала под вуалью; Чарли, рядом с матерью, стоял на палубе, пока тендер возвращался к причалу. И там, под серым небом, с дующим холодным ветром, и кораблем, качающимся на уродливом коротком отрезке реки, они бросили прощальный взгляд на английский берег, и только одно дружелюбное лицо провожало их взглядом, и это было лицо с рыжими бакенбардами капитана Хэммонда.
  

* * * * *

  
   Эдит Даррелл оставила Чарли Стюарта и вернулась в ярко освещенную гостиную, где ее жених, леди Хелена и их друзья сидели в ожидании объявления об ужине. Настороженные глаза сэра Виктора увидели, как она вошла. Любящий взгляд сэра Виктора увидел бледность, подобную бледности смерти, на ее лице. Она уверенно подошла к креслу в занавешенной нише окна. Он был в плену у леди Порции Хэмптон и не мог присоединиться к ней. Через секунду после этого раздался какой-то всхлипывающий вздох - тяжелое падение. Все вздрогнули и встали в ужасе. Мисс Даррелл упала с кресла и лежала на полу в глубоком обмороке.
   Ее жених, такой же бледный, как и она сама, поднял ее на руки; холодное красивое лицо лежало, как мертвое, у него на плече. Но это была не смерть.
   Они отнесли ее в ее комнату - были применены восстанавливающие средства, и вскоре большие темные глаза открылись и посмотрели в лицо ее жениха.
   Она прикрыла свое лицо руками и отвернулась от него, как будто это зрелище было ей неприятно. Он склонился над ней, почти страдая от того, что что-то могло причинить боль его идолу.
   - Моя дорогая, - произнес он дрожащим голосом. - Что случилось? Что я могу для вас сделать? Скажите мне...
   - Уходите, - последовал скучный ответ. - Только это - уходите все и оставьте меня в покое.
   Они пытались урезонить ее - кто-то хотел остаться с ней. Леди Хелена, сэр Виктор - любой из них отказался бы от своего места за ужином и остался бы у постели больной.
   - Нет, нет, нет! - был ее ответ. Они не должны. Ей снова стало лучше - ей никто не был нужен, она ничего не хотела, только чтобы ее оставили в покое.
   Они оставили ее в покое - она дрожала от нервного возбуждения, еще немного - и началась бы истерика - они не посмели ослушаться. Они оставили ее одну, с бдительным дежурным в гардеробной.
   Она лежала на изящной французской кровати, ее темные волосы, с которых были сняты цветы, разметались по белым подушкам, руки были сцеплены над головой, темные большие глаза устремлены на противоположную стену. Она лежала неподвижно, не говоря ни слова и не шевелясь в течение нескольких часов, с какой-то тупой, оцепенелой болью в сердце. Они много раз тихонько подкрадывались к ее постели в течение ночи, всегда находя ее такой, лежащей с пустыми, широко открытыми глазами, не замечающей их и не разговаривающей с ними. Когда наступило утро, она очнулась от какого-то унылого сна, голова у нее горела, губы пересохли, глаза лихорадочно блестели.
   Послали за доктором. Он пощупал ее пульс, посмотрел язык, задал несколько вопросов и покачал головой. Все это из-за перенапряженных нервов. Ее разум, должно быть, был слишком возбужден в течение некоторого времени, и вот результат. Никакой опасности не предвиделось; тщательный уход в сочетании с совершенным спокойствием позволил бы ей восстановиться через неделю или две. Смена обстановки была бы полезной - скажем, поездка в Скарборо или Торки сейчас. С юной леди все будет в порядке, честное слово, мой дорогой сэр Виктор, через неделю или две.
   Сэр Виктор слушал очень мрачно. Он слышал от портье в холле о мимолетном визите мистера Стюарта и о его краткой беседе с мисс Даррелл. Это было очень странно - его поспешный приход, его поспешный уход, не увидев никого из них, его беседа с Эдит и ее обморок сразу после этого. Зачем он пришел? Что произошло? Зеленоглазый монстр взял сердце баронета между большим и указательным пальцами и сжал его.
   Он присматривал за ней, когда его впустили в эту темную комнату, как мать может присматривать за единственным и любимым ребенком. Если он потеряет ее!..
   - О Небо! - воскликнул он страстно, бунтарски, - лучше позволь мне умереть, чем это!
   Он не задавал ей никаких вопросов - он боялся. У него сжалось сердце, она лежала такая холодная, такая бледная, ей было совершенно безразлично, рядом он или нет. Он был для нее ничем - ничем. Изменится ли когда-нибудь это отношение?
   Леди Хелена, менее влюбленная и, следовательно, менее боявшаяся, задала вопрос, который ее племянник задать не осмелился.
   - Что привело мистера Чарльза Стюарта в Повисс-Плейс? Что заставило ее, Эдит, упасть в обморок?
   Темные мрачные глаза оторвались от сумеречной перспективы, видневшейся через открытое окно, и встретили подозрительный взгляд ее светлости.
   - Мистер Стюарт приехал, чтобы сообщить ей очень плохие новости. Его отец потерпел неудачу - они были разорены. Через два дня они должны были уехать из Англии домой - он приехал только для того, чтобы попрощаться с ней в последний раз.
   Затем мрачные карие глаза вернулись к серо-голубому небу, хрустальной июльской луне, бархатной зеленой траве, темным шелестящим деревьям, птицам, щебечущим в листве, и она снова успокоилась.
   Леди Хелена была потрясена, удивлена, опечалена. Но... почему Эдит упала в обморок?
   - Я не знаю, - ответила Эдит. - Я никогда в жизни не падала в обморок. Я думаю, что в последнее время испытывала слабость. Я чувствовала себя достаточно хорошо, когда вернулась в гостиную - через минуту после этого у меня закружилась голова, и я упала. Больше я ничего не помню.
   - Мы поднимем тебя на ноги, моя дорогая, - весело сказала ее светлость. - Мы отвезем тебя в Торки. Смена воздуха и обстановки, как говорит доктор, - это тонизирующее средство, которое тебе нужно, чтобы укрепить нервы. Ах, старые или молодые, все мы, бедные женщины, страдаем от нервов.
   Они отвезли ее в Торки на второй неделе июля. Была нанята симпатичная маленькая вилла недалеко от Хескет-Кресент; четверо слуг из Повисс-Плейс предшествовали им; сэр Виктор сопровождал их и проследил, чтобы они должным образом устроились. Он вернулся снова - отчасти потому, что работа, ведущаяся в "Катерон Роялз", нуждалась в его присутствии, отчасти потому, что леди Хелена серьезно и искренне настаивала на этом.
   - Мой дорогой Виктор, - сказала она, - не навязывай Эдит слишком много своего общества. Я знаю девушек. Даже если бы она была влюблена в тебя, - молодой человек поморщился, - она бы устала от влюбленного, который никогда не покидает ее поля зрения. Это характерно для всех женщин. Если ты хочешь, чтобы она полюбила тебя, исчезни, пиши ей каждый день - но не слишком любовные письма; сладостей можно переесть; просто веселые, приятные, разумные письма - как может писать влюбленный молодой человек. Приезжай в этот день через три недели и, если мы будем готовы, забери нас домой.
   Молодой человек скорчил гримасу - совсем как раньше, когда его добрая тетя уговаривала его проглотить дозу тошнотворного лекарства.
   - Через три недели! Моя дорогая леди Хелена, о чем вы думаете? Мы должны пожениться в первую неделю сентября.
   - Октябрь, Виктор, октябрь - ни днем раньше. Ты должен подождать, пока Эдит полностью восстановится. Нет такой отчаянной спешки. Ты вряд ли потеряешь ее.
   - Я в этом не так уверен, - сказал он вполголоса, - и отложенный брак - самая несчастливая вещь в мире.
   - Я не верю в удачу, я верю в здравый смысл, - довольно резко возразила его тетя. - Ты как избалованный ребенок, Виктор, плачешь о луне. Это собственная просьба Эдит, - эта отсрочка. И Эдит права. Полагаю, тебе не нужна вялая, бледная, полумертвая невеста. Дай ей время окрепнуть - дай ей время научиться любить тебя - твое терпеливое ожидание будет этому способствовать. Поверь мне на слово, так будет разумнее.
   Ему не оставалось ничего, кроме повиновения. Он попрощался и вернулся в Чешир. Это было его первое расставание с Эдит. Как он его чувствовал, не передать словами. Но факт оставался фактом - он уехал.
   Она глубоко вздохнула, прощаясь, и посмотрела ему вслед. Ах, каким другим было прощание всего две короткие недели назад. Она старалась не думать об этом - честно и искренне; она пыталась забыть лицо, которое преследовало ее, голос, который звенел в ее ушах, теплое рукопожатие, поцелуи... Ее любовь, ее долг, ее преданность, ее мысли - все теперь принадлежало сэру Виктору. В тихие дни, которые должны были наступить, она постарается забыть любовь всей своей жизни - постарается помнить, что из всех мужчин на земле сэр Виктор Катерон единственный мужчина, о котором она имеет право думать.
   И отчасти ей это удалось. Бродя по рыжевато-коричневым пескам, с расстилающимся перед ней голубым ярким морем, вдыхая мягкий соленый воздух, Эдит снова окрепла телом и разумом. Чарли Стюарт навсегда ушел из ее жизни - изгнанный из нее ее собственными поступками; она была бы самой глупой идиоткой, самой подлой предательницей, если бы тосковала по нему сейчас. Ее походка стала упругой, глаза заблестели, к ней вернулись красота и цветение. Она встречала множество приятных людей, и ее смех ласково доносился до ушей леди Хелены. Поскольку ее племянник должен жениться, - поскольку его сердце было отдано этой девушке, - леди Хелена хотела видеть ее здоровой и счастливой женой.
   Письма сэра Виктора приходили ежедневно; девушка улыбалась, небрежно пробежав их глазами, разрывала и отвечала - примерно на половину. Она не любила его, но училась думать о нем очень хорошо. Это вполне в рамках сложной женской натуры - страстно любить одного мужчину и очень любить другого. Это был случай Эдит - ей нравился сэр Виктор; и когда по прошествии трех недель он присоединился к ним, она могла подойти и подать ему руку с искренней, радостной приветственной улыбкой. Эти три недели были как три столетия для этого пылкого молодого влюбленного. Но его радость видеть свою любимую цветущей, здоровой и полностью восстановившейся стоила того. Через три дня триада вместе вернулась в Повисс-Плейс, чтобы, как он прошептал, больше не расставаться.
   Была середина августа. Несмотря на протест Эдит, к свадьбе велись грандиозные приготовления.
   - Простота - это все очень хорошо, - ответила леди Хелена мисс Даррелл, - но невеста сэра Виктора Катерона должна одеваться так, как подобает положению сэра Виктора Катерона. Через три года, если ты предпочтешь белый муслин и простоту, предпочти это. Что же касается свадебного платья, то любезно позволь мне поступить по-своему.
   Эдит воздержалась от возражений; она больше не протестовала; пассивная ко всем переменам, она позволила себе плыть по течению. Третьего октября должна была состояться свадьба; в качестве подружек невесты были избраны леди Гвендолин и Лаура Дрексел, а затем еще три, - все дочери старых друзей леди Хелены. Красивый, живописный городок Карнарвон в Северном Уэльсе должен был стать гнездом горлиц во время медового месяца - затем они уедут на Континент, а вернутся в "Катерон Роялз" на рождественские праздники.
   "Катерон Роялз" быстро превращался во дворец принцессы - его территория была чем-то вроде волшебной сказочной страны. Эдит прошла по его высоким, гулким залам, длинным анфиладам роскошных гостиных, библиотек, бильярдных и бальных залов. Комнаты, предназначенные для нее, были великолепны в пурпурно-золотом бархате и бахроме из драгоценных металлов - в картинах, которые были чудесами красоты - в зеркальных стенах, во всем, что безграничное богатство и любовь могли расточать своему идолу. Опираясь на руку своего гордого и счастливого жениха, она прошла по ним, наполовину ошеломленная всем богатством красок и великолепия, и задавалась вопросом, неужели это для нее? Было ли это сказкой, или все это было для Эдит Даррелл? - Эдит Даррелл, которая совсем недавно подметала и вытирала пыль, шила и штопала в унылом, некрасивом Сандипойнте и дважды в год получала новое платье из мериноса? Нет, этого не могло быть - такие сцены превращения никогда не выглядят как в рождественской пантомиме или бурлеске "Арабская ночь" - все это было сном - сказочным счастьем, которое, подобно сказочному золоту, при свете дня превратится в тусклые сланцевые камни. Она никогда не станет леди Катерон, никогда не станет хозяйкой этого сверкающего дворца Аладдина. Это чувство росло в ней день за днем, это чувство неопределенности, нереальности происходящего. Она просто плыла по течению сверкающей реки, и в один прекрасный день ее выбросит на берег со скрытыми зыбучими песками и грязной земле. Что-то должно было случиться. Дни проходили как во сне - была середина сентября. Чуть больше чем через две недели наступит третье октября и день свадьбы. Но что-то должно было случиться. Так же верно, как она жила и видела все это, она чувствовала, что что-то должно произойти.
   И это что-то произошло. Восемнадцатого сентября поздно вечером из Лондона пришла телеграмма для леди Хелены. Сэр Виктор сидел с Эдит за пианино в гостиной. В спешке тетя послала за ним; он тотчас же отправился к ней. Он нашел ее бледной, испуганной, взволнованной; она молча протянула ему телеграмму. Он медленно прочитал его: "Приезжайте немедленно. Привезите Виктора. Он умирает. - ИНЕС".
  

ГЛАВА XIX. В ПОПЛАР-ЛОДЖ

  
   Прошло полчаса, а сэр Виктор все не возвращался. Эдит сидела за пианино, - отблески свечей падали на ее задумчивое лицо, - играя "Лунную сонату". Она играла так тихо, что пронзительный свист ветра вокруг фронтонов и тяжелый шелест деревьев были отчетливо слышны. Еще десять минут, - ее жених не вернулся. Немного удивившись, что может содержаться в телеграмме, она встала, подошла к окну, отдернула шторы и выглянула наружу. Луны не было, но бесчисленные звезды тускло освещали парк. Она стояла, наблюдая за деревьями, корчащимися в осеннем шторме, когда услышала шаги позади себя. Она оглянулась через плечо с полуулыбкой, которая замерла на ее губах, когда она увидела серьезную бледность лица сэра Виктора.
   - Что случилось? - быстро спросила она. - Телеграмма леди Хелены содержала плохие новости? Это ничего, - она затаила дыхание, - ничего, что касается Стюартов?
   - Ничего, что касалось бы Стюартов. Она из Лондона - от Инес Катерон. Это... мой отец умирает.
   Она ничего не сказала. Она стояла, глядя на него и ожидая большего.
   - Кажется странным, - продолжал он, - что человек не знает, назвать ли смерть своего отца дурной новостью или нет. Но, учитывая живую смерть, в которой он пребывал в течение двадцати трех лет, вряд ли можно назвать смерть и освобождение несчастьем. Самое странное, самое тревожное в этом - то, как леди Хелена это воспринимает. Можно было бы подумать, что она была готова, что, учитывая его жизнь и страдания, она скорее будет радоваться, чем горевать: но, даю вам слово, то, как она воспринимает это, пугает меня.
   Эдит по-прежнему ничего не отвечала - ее задумчивый взгляд по-прежнему был прикован к его лицу.
   - Она кажется ошеломленной, парализованной - парализованной каким-то ужасом. И этот ужас, похоже, не за себя, а за меня. Она ничего не объясняет; она, кажется, неспособна на это; присутствие духа, кажется, покинуло ее. Нельзя терять времени; через два часа будет поезд: мы поедем на нем. К рассвету мы будем в Лондоне; как скоро мы вернемся, я не могу сказать. Мне ненавистна мысль о том, что смерть омрачит наш брак. Я ужасно боюсь мысли о второй отсрочке - мне ненавистна мысль оставить вас здесь одну.
   Что-то произойдет. Все это время ее сердце шептало это, и вот оно. И все же, долгий напряженный вздох, был очень похож на вздох облегчения.
   - Вы не должны думать обо мне, - тихо сказала она после паузы. - Вам необходимо исполнить ваш долг перед умирающим. В ваше отсутствие со мной ничего не случится - пусть мысль обо мне ни в коем случае не беспокоит вас. Я не буду скучать со своими книгами и музыкой; леди Гвендолин будет время от времени приезжать и навещать меня. Конечно, причина, по которой вы едете в Лондон, это пока секрет?
   - Разумеется. Какие ужасные объяснения и сплетни повлечет за собой факт его смерти в столь поздний срок. Все считали его мертвым более двадцати лет. Я не могу понять эту тайну, - миру с самого начала следовало сказать правду. Если был какой-то мотив, полагаю, они скажут мне о нем сегодня вечером, и я признаюсь, что боюсь услышать больше, чем я уже слышал.
   Его лицо было очень темным, очень мрачным, когда он смотрел в звездную ночь. Предчувствие, что его ждет что-то недоброе, давило на него, порожденное, возможно, непонятной тревогой леди Хелены.
   Приготовления к путешествию были поспешными и немногочисленными. Леди Хелена спустилась к экипажу, опираясь на руку своей горничной. Казалось, она совершенно забыла об Эдит, пока Эдит не подошла попрощаться. Сдержанно, механически она протянула ей руку, произнесла несколько коротких слов на прощание и села в угол экипажа, темная тень во мраке.
   В гостиной, в дорожной шапочке и пальто, сэр Виктор держал Эдит за руку, странно задерживаясь на прощание - странно неохотно прощаясь.
   - Вы верите в предчувствия, Эдит? - спросил он. - У меня есть предчувствие, что мы никогда больше не встретимся вот так - что-то встанет между нами, прежде чем мы встретимся снова. Я не могу определить это. Я не могу этого объяснить. Я только знаю, что так будет.
   - Я не верю в предчувствия, - весело ответила Эдит. - У меня никогда в жизни их не было. Я полагаю, это всего лишь другое название диспепсии; а телеграммы и поспешные ночные поездки в основном способствуют унынию. Когда завтра утром засияет солнце, и вы выпьете чашку крепкого кофе, вы будете готовы посмеяться над своими предчувствиями. Вряд ли что-то встанет между нами.
   - Ничего не будет... Ничего, я клянусь! - Он крепко обнял ее и впервые страстно поцеловал. - Ничто в этом мире никогда не разлучит нас. Теперь у меня нет жизни отдельно от вас. И ничто, даже сама смерть, не сможет отсрочить наш брак. Однажды он был отложен; я бы хотел, чтобы этого никогда не было. Он никогда больше не будет отложен.
   - Идите, идите! - воскликнула Эдит. - Кто-то идет - вы опоздаете.
   Он больше не мог задерживаться. Он бросился вниз по лестнице, вниз по ступенькам портика и вскочил в экипаж рядом со своей тетей. Кучер щелкнул кнутом, лошади тронулись, карета укатила во мрак и ночь. Эдит Даррелл стояла у окна, пока не затих последний звук колес, и еще долго после этого. Странная тишина, казалось, воцарилась в большом доме с уходом его хозяйки. В амбразуре окна, в тусклом голубом свете звезд, девушка села, чтобы подумать. Она чувствовала, что здесь замешана какая-то тайна, связанная с убийством покойной леди Катерон. Горе от потери жены могло свести сэра Виктора Катерона с ума, но зачем делать из этого такой глубокий секрет? Зачем выдавать его за мертвого? Зачем позволить его сыну вступить в титул раньше времени? Если Хуан Катерон был убийцей, Хуан Катерон был преступником и изгоем своей семьи, зачем скрывать его, как будто он был кумиром и сокровищем для всех, и позволять мертвым оставаться неотомщенными? Откуда этот странный ужас леди Хелены? почему она вообще испытывает невыносимое отвращение к женитьбе своего племянника?
   Да, было что-то скрытое, какие-то нераскрытые карты; и к смертному одру сэра Виктора Катерона-старшего, сэра Виктора Катерона-младшего вызвали, чтобы он услышал всю правду.
   Интересно, расскажет ли он ей об этом по возвращении, подумала она. Что ж, если он этого не сделает, она не имеет права жаловаться - у нее есть от него свой секрет. В семье царило безумие - она впервые слегка съежилась при этой мысли. Кто знает, не может ли быть так, что скрытая и неожиданная зараза присутствует в крови и мозгу мужчины, с которым она собиралась связать себя на всю жизнь? Кто мог сказать, когда это может вырваться наружу, в какой ужасной форме это может проявиться? Быть овдовевшей женой сумасшедшего - какое богатство и титул на земле могли бы компенсировать это? Она поежилась, сидя, отчасти от холодного ночного воздуха, отчасти от ужаса при этой мысли. В молодости, здравии и красоте ее предшественница была повержена, - жена другого сэра Виктора. Она сидела так долго, что часы на высокой башне тяжело и торжественно пробили двенадцать. В доме было тихо, как в могиле - всё заперто, кроме этой комнаты, где она сидела, все удалились, кроме ее горничной и дворецкого. Они сонно зевнули и подождали, пока она уйдет. Продрогшая и бледная, девушка наконец встала, взяла свой ночник и медленно поднялась в свою комнату.
   "Неужели игра все-таки стоит свеч? - подумала она. - Ах! какое я жалкое, колеблющееся создание. Что бы ни случилось - худшее или лучшее, - теперь ничего не остается, как идти до конца".
   Тем временем, теплой звездной ночью поезд мчался в Лондон, неся сэра Виктора Катерона к поворотному моменту его жизни. Он и его тетя были в полном одиночестве в своем вагоне. Все еще в мертвой тишине, все с тем же бледным, испуганным выражением лица, леди Хелена откинулась в углу среди подушек. Раз или два ее племянник заговаривал с ней - голос, которым она отвечала ему, едва ли походил на ее собственный. В конце концов, он сдался; ничего не оставалось, как ждать, когда придет конец. Он надвинул кепи на глаза, откинулся на спинку противоположного сиденья, задремал и увидел во сне Эдит.
   В холодном сером свете пасмурного утра они добрались до станции Истон. Небо, похожее на коричневую бумагу, раскинулось над миллионом крыш великого Вавилона; тусклый удушливый туман наполнял воздух. Туман и сырой холод делали сезон более походящим на ноябрь, чем на последний месяц лета. Посиневший и дрожащий в холодном свете, сэр Виктор застегнул свое легкое пальто, помог тете сесть в кэб и распорядился: "Сент-Джонс-Вуд. Гони, как если бы от этого зависела твоя жизнь!"
   Леди Хелена, конечно, знала Поплар-Лодж; оказавшись поблизости, найти его не составит труда. Был ли он еще жив, задавался вопросом молодой человек. Какой странной казалась мысль о том, что он наконец-то увидит своего отца. Это было похоже на возвращение мертвых. Был ли он в здравом уме и узнает ли он его, когда они встретятся?
   Пасмурное утро грозило дождем; он начал падать медленно и уныло, пока они ехали. Лондонские улицы выглядели невыразимо грязными и унылыми в этот ранний час дождливого утра. Извозчик пустил лошадь во весь опор, и вскоре показались широкие зеленые просторы и высокие деревья Риджентс-парка. Леди Хелена указала мужчине направление, и через десять минут они остановились перед высокими закрытыми железными воротами уединенной виллы. Это была Тополиная сторожка.
   Баронет заплатил мужчине за проезд и отпустил его. Он схватил дверной колокольчик и позвонил так, что, казалось, звон был слышен за полмили отсюда. Ожидая, держа зонтик над тетей, он осмотрелся.
   В этот скорбный час это было довольно мрачное, похожее на тюрьму место. Каменные стены были высотой с его голову, вид сквозь железные ворота был полностью закрыт деревьями. Самого дома, кроме дымовых труб и клубящегося дыма, видно не было. На двадцать три года Инес Катерон похоронила себя здесь заживо вместе с сумасшедшим и двумя старыми слугами! Он внутренне содрогнулся, подумав об этом - конечно, никакая преданность или искупление не могли сравниться с ее.
   Они прождали под дождем почти десять минут, затем на тропинке послышались шаркающие шаги, и из-за железной решетки выглянуло старое лицо.
   - Кто это? - спросил старческий голос.
   - Это я, Хупер. Сэр Виктор и я. Ради всего святого, не заставляйте нас стоять здесь под дождем.
   - Миледи! Хвала Господу! - В замке повернулся ключ, ворота широко распахнулись, и пожилой седовласый мужчина склонился перед леди Хеленой.
   - Мы успели? - таков был ее первый вопрос. - Твой хозяин все еще...
   - Все еще жив, миледи - хвала и благодарность Господу! Вы как раз вовремя, не более того.
   Тусклые старые глаза Хупера были прикованы к лицу молодого человека.
   - Как его отец, - произнесли старческие губы, и старая голова зловеще покачнулась. - Тем более жаль - как его отец.
   Леди Хелена взяла племянника за руку и повела его под деревьями, с которых капала вода, по аллее к дому. Через пять минут они подошли к нему - вилле из красного кирпича, все ставни которой были закрыты. Дверь в дом была приоткрыта; ее светлость без церемоний вошла. Как только она это сделала, внезапно открылась другая дверь, и вышла Инес Катерон.
   Неподвижное бледное лицо, ни в коем случае не могло стать бледнее - ни в коем случае не могло изменить своего мраморного спокойствия. Но глубокие, сумеречные глаза смотрели на молодого человека, как ему показалось, с бесконечным состраданием.
   - Мы пришли вовремя? - заговорила его тетя.
   - Вы пришли вовремя. На одно мгновение вы увидите его. Нельзя терять ни секунды, и он это знает. Он просил, чтобы вас привели к нему, как только вы приедете.
   - Тогда он знает. О, слава Богу! Наконец-то разум вернулся.
   - Разум вернулся. Со вчерашнего дня он совершенно в здравом уме. Его первые слова были о том, что за его сыном нужно послать, что нужно сказать правду.
   Послышался полузадушенный всхлип. Леди Хелена закрыла лицо обеими руками. Ее племянник посмотрел на нее, затем снова на мисс Катерон. Белое лицо сохраняло спокойствие, полные жалости глаза смотрели на него с нежным состраданием, которое невозможно выразить словами.
   - Подождите минутку, - сказала она, - я должна сказать ему, что вы здесь.
   Она поспешила наверх и исчезла. Ни один из них не произнес ни слова. Лицо леди Хелены все еще было скрыто. Он знал, что она плакала - тихими, несчастными слезами - слезами, которыми она оплакивала его. Он стоял бледный, спокойный, выжидающий - ожидающий конца.
   - Поднимайтесь, - позвал мягкий голос мисс Катерон с верхней площадки лестницы. Он снова подал тете руку, и они молча вошли вместе.
   Казалось, в доме и во всем, что в нем находилось, воцарилась мертвая тишина. Не было слышно ни звука, кроме мягкого шелеста деревьев, мягкого, непрерывного стука летнего дождя. В этой тишине они вошли в комнату, где лежал умирающий. До самого смертного часа этот момент и все, что он видел, неизгладимо запечатлелись в памяти Виктора Катерона. Тусклый серый свет комнаты, большая белая кровать в центре и ужасно похожее на лицо трупа лицо человека, лежащего среди подушек и смотрящего на него пустыми призрачными глазами. Его отец - наконец-то!
   Он подошел к кровати, словно зачарованный. Призрачные голубые глаза пристально смотрели на него, бледные губы медленно приоткрылись и заговорили.
   - Как я... каким был я... как я. Сын Этель.
   - Отец!
   Он опустился на колени - великий трепет охватил его. Это был первый раз в его молодой жизни, когда он оказался в присутствии смерти. И умирающим был его отец, - его отец, которого он никогда не видел раньше.
   - Как я, - произнесли слабые губы, - мое лицо, мой рост, мое имя, мой возраст. Как я. О Боже! будет ли его конец таким же, как мой?
   Дрожь ужаса пробежала по всем, слушавшим его. Его сын попытался взять его за руку, но она была отдернута. Нахмуренный, бледный лоб сморщился.
   - Подожди, - сказал он с болью, - не прикасайся ко мне, не говори со мной. Жди. Садись, не становись на колени. Ты не знаешь, что тебе предстоит услышать. Инес, скажи ему сейчас.
   Она закрыла дверь - все с тем же неизменным лицом - и заперла ее. Казалось, что после стольких страданий ничто теперь не могло ее тронуть. Она поставила кресло для леди Хелены подальше от кровати - леди Хелены, которая стояла в стороне и еще не разговаривала с умирающим человеком. Она поставила кресло для сэра Виктора и жестом пригласила его сесть, затем пододвинула другое поближе к кровати, наклонилась и поцеловала умирающего. Потом голосом, который ни разу не дрогнул, она начала историю, которую должна была рассказать.
  

* * * * *

  
   Прошло полчаса. История была рассказана, и в затемненной комнате воцарилась тишина. Леди Хелена все еще сидела, отвернувшись, в своем кресле, не двигаясь, не поднимая глаз. Умирающий все еще лежал, странно глядя на своего сына, смерть с каждой секундой приближалась все ближе и ближе. Инес сидела, держа его за руку, ее бледное, печальное лицо, ее темные, полные жалости глаза тоже были обращены на его сына.
   Сын очнулся. Он встал в центре комнаты с белым, ошеломленным лицом. Что он услышал? Спал ли он и видел ли сны? - было ли все это ужасным, ужасным наваждением? - Они издевались над ним? или - о милостивый Боже! было ли это правдой?
   - Выпустите меня! - Это были его первые слова. - Я не могу дышать - я задыхаюсь в этой комнате! Я сойду с ума, если вы будете держать меня здесь!
   Пошатываясь, как пьяный или слепой, он направился к двери. Он отпер ее, открыл, вышел в коридор и спустился по лестнице. Его тетя последовала за ним, в ее глазах стояли слезы, руки были протянуты.
   - Виктор... мой мальчик... мой сын... мой дорогой! Виктор, ради всего святого, поговори со мной!
   Но он только сделал жест, чтобы она отошла, и пошел дальше.
   - Держитесь от меня подальше! - произнес он сдавленным голосом. - Дайте мне подумать! Оставьте меня в покое! Я пока не могу с вами говорить!
   Он вышел вперед, на влажный дневной свет. Голова его была непокрыта, пальто снято; шел дождь, но он не обращал на него внимания. Что это было... что он услышал?
   Он расхаживал взад и вперед под деревьями. Проносились мгновения. Прошел час; он ничего не ощущал, и ему было все равно. Он был ошеломлен - ошеломлен телом и душой - слишком ошеломлен, даже чтобы думать. В его голове царил хаос, на него обрушился ужас; он должен был подождать, прежде чем придет мысль. Пока он все еще расхаживал там, как раненое животное, до него донесся громкий крик. Затем по тропинке спустилась женская фигура. Это была его тетя.
   - Иди - иди, иди! - кричала она. - Он умирает!
   Она силой втащила его за собой в дом - вверх по лестнице - в комнату смерти. Но Смерть пришла сюда до них. Теперь на кровати лежал мертвец, неподвижный и белый. Раздался второй крик - крик едва ли не большего женского горя. Инес Катерон заключила мертвеца в объятия и покрыла его лицо льющимися слезами.
   Сын стоял рядом с ней, как каменная статуя, глядя сверху вниз на это мраморное лицо. Впервые в своей жизни он был сэром Виктором Катероном.
  

ГЛАВА XX. КАК НАЧАЛСЯ ДЕНЬ СВАДЬБЫ

  
   Шесть дней спустя сэр Виктор Катерон и его тетя вернулись домой. Эти шесть дней прошли для Эдит очень спокойно, очень приятно. Она ни в малейшей степени не чувствовала себя одинокой; то же чувство облегчения в отсутствие жениха охватило ее, что и в Торках. Ей казалось, она вздохнула свободнее, когда между ними пролегло несколько десятков миль. У нее были любимые книги и музыка, она много читала и играла; у нее были долгие одинокие прогулки по тенистым аллеям и тихим тропам, долгие поездки в маленьком фаэтоне, запряженном пони, подаренном ей будущим мужем. Иногда леди Гвендолин была ее компаньонкой; чаще она оставалась совсем одна. Сейчас она вовсе не была несчастна; она просто пассивно плыла по течению. Она сделала выбор и спокойно следовала своему выбору; вот и все. Иногда она ловила себя на мысли: если она чувствовала себя намного счастливее и свободнее во время кратких отлучек сэра Виктора, - как она собирается вынести все эти годы, которые должны пройти рядом с ним? Без сомнения, через некоторое время она привыкнет к нему, как мы привыкаем и примиряемся со всем земным.
   Одно обстоятельство несколько удивило ее: за эти шесть дней отсутствия она получила только одну записку от своего будущего мужа. Она рассчитывала, по крайней мере, на то, что почта будет приходить раз или два в день, как тогда, в Торках, но на этот раз он написал ей всего один раз. Странная, бессвязная, торопливая записка - очень короткая и неудовлетворительная, если бы она любопытствовала по поводу того, что происходит в Сент-Джонс-Вуд. Но ей это было неинтересно. Был ли его отец жив или умер, чтобы не мешать ей претендовать на титул леди Катерон в будущем, мисс Даррелл заботило очень мало. В этой торопливой записке кратко говорилось, что его отец умер в день их приезда; что по его собственной просьбе местом захоронения должен быть Кенсал-Грин, а не склепы Катерона; что тайна его жизни и смерти все еще должна быть сохранена в неприкосновенности; и что (в этой части записки он стал бесстрастно серьезным) их брак не должен откладываться. Третьего октября, как и было условлено, он все еще должен был состояться. Никакого другого письма не последовало. Если бы мисс Даррелл была влюблена в своего будущего мужа, это глубокое молчание ранило бы, удивило, огорчило ее. Но она не была влюблена. Он, должно быть, очень занят, небрежно подумала она, раз не смог найти времени, чтобы отправить ей ежедневный бюллетень, - затем равнодушно выбросила этот вопрос из головы.
   Поздно вечером шестого дня сэр Виктор и леди Хелена вернулись домой.
   Эдит стояла одна, ожидая их, одетая в черный шелк, с мягкими белыми кружевами и рубиновыми украшениями, и выглядела очень красивой.
   Ее будущий муж ворвался и заключил ее в объятия с каким-то странным восторгом.
   - Любовь моя! моя жизнь! - воскликнул он. - Каждый час был вечностью с тех пор, как я попрощался с вами!
   Она отстранилась от него. Она могла терпеть сэра Виктора, в качестве спокойного, вежливого, сдержанного поклонника. Сэр Виктор в роли Ромео был ей чрезвычайно неприятен. Она холодно и решительно высвободилась из его объятий.
   - Я рада видеть вас снова, сэр Виктор. - Но стереотипные слова приветствия холодом ударили его. - Вы неважно выглядите. Боюсь, с тех пор как вы уехали, вас очень сильно беспокоили.
   Конечно, он выглядел не очень хорошо. За эти шесть дней он постарел более чем на шесть лет. Он потерял плоть и цвет; в его лице и выражении было что-то неописуемое, чего она никогда раньше не видела. Случилось нечто большее, чем смерть отца, которого он никогда не знал, чтобы так изменить его. Она с любопытством посмотрела на него. Скажет ли он ей?
   Он этого не сделал. Не глядя на нее, мрачно уставившись на тлеющий в камине огонь, он повторил то, что уже было сказано в его письме. Его отец умер утром в день их приезда в Лондон; они похоронили его тихо и незаметно, по его собственной просьбе, на кладбище Кенсал-Грин; никому ничего не нужно было говорить, и свадьбу нельзя было откладывать. Все это он сказал, как мужчина повторяет заученный наизусть урок - его глаза ни разу не встретились с ее глазами.
   Она молча стояла рядом, глядя на него, слушая его.
   Значит, за этим скрывалось что-то такое, чего она не должна была знать. Что ж, это не расстроило ее - ей было наплевать на семейные тайны Катеронов; если это было что-то неприятное, то лучше этого не знать. Если бы сэр Виктор сказал ей, очень хорошо; если нет, тоже очень хорошо. В любом случае, ее это мало волновало.
   - Мисс Катерон, я полагаю, остается в Сент-Джонс-Вуд? - равнодушно спросила она, чувствуя, что в последовавшей паузе должна что-то сказать.
   - Она остается - да - со своими двумя старыми слугами, в настоящее время. Я полагаю, что ее конечное намерение - уехать за границу.
   - Она не вернется в Чешир?
   По его лицу пробежала судорога боли; мышцы рта на мгновение сжались.
   - Она не вернется в Чешир. Всю свою жизнь она будет находиться под запретом убийства.
   - И она невиновна?
   Он посмотрел на нее - странным взглядом, в котором читалась мука.
   - Она невиновна.
   Когда он говорил это, то отвернулся в сторону. Больше Эдит вопросов не задавала. Секрет убийства его матери был таким секретом, знать разгадку которого она не желала.
   Леди Хелена в тот вечер вообще не появлялась в нижних комнатах. На следующий день за обедом она спустилась вниз, и Эдит была искренне потрясена произошедшей в ней переменой. Из крепкой, красивой, статной, прямой пожилой леди она за последнюю неделю превратилась в немощную старуху. Ее походка стала неуверенной, руки дрожали, на бледном лице пролегли глубокие морщины беспокойства, глаза редко отрывались надолго от лица племянника. Ее голос стал мягче, нежнее, когда она обращалась к нему - она всегда нежно любила его, но, похоже, никогда так сильно, как сейчас.
   Перемена в сэре Викторе была больше в манерах, чем во взгляде. Лихорадочное нетерпение и беспокойство, казалось, овладели им; он бродил по дому, входил и выходил, как какой-то беспокойный призрак. От Повисс-Плейс до "Катерон Роялз", от "Катерон Роялз" до Повисс-Плейс он перемещался, точно человеческий маятник. Нервы Эдит были на пределе только оттого, что она наблюдала за ним. В другие периоды на него накатывало угрюмое уныние, и тогда он часами сидел задумчивый, нахмурив брови и опустив глаза, погруженный в свои собственные темные, тайные мысли. Вскоре его настроение резко менялось, он смеялся и говорил диким, возбужденным тоном, который останавливал темные, удивленные глаза Эдит на его раскрасневшемся лице.
   Но, в каком бы настроении он ни был, он не мог вынести, чтобы она исчезла из его поля зрения. Он преследовал ее, как тень, пока это не стало почти невыносимым. Он сидел часами, пока она работала, или играла, или читала, не разговаривая, не шевелясь - его глаза были прикованы к ней, и она, которая никогда не нервничала, была ужасно обеспокоена этим испытанием. Неужели сэр Виктор потерял рассудок? Теперь, когда его безумный отец был мертв и похоронен, уж не поддержит ли он репутацию семьи и не пойдет ли по стопам отца?
   Дни шли за днями, наступило первое октября.
   Перемена в молодом баронете с каждым днем становилась все заметнее. Он потерял способность есть или спать; далеко за полночь он ходил по своей комнате, как будто какая-то ужасная Немезида преследовала его. Он не сумел даже приблизиться к себе прежнему, и все же, когда леди Хелена в страхе положила руку ему на плечо и нерешительно попросила его обратиться к врачу, он стряхнул ее с сердитой раздражительностью, совершенно чуждой его обычному мягкому нраву, и повелительно приказал ей оставить его в покое.
   Наступило второе октября; завтра должна была состояться свадьба.
   К Эдит вернулось прежнее чувство неопределенности и нереальности происходящего. Что-то должно было случиться - вот о чем она думала. Завтра был день свадьбы, но свадьба не состоится. Она прошла по сияющим, красивым комнатам "Катерон Роялз", по территории и садам, усыпанным веселыми осенними цветами - дом, достаточно роскошный для молодой герцогини, - и все же это ощущение нереальности присутствовало. Величественное место, благородный дом, но она никогда не будет его хозяйкой. Коттедж в Карнарвоне был занят несколько недель назад, доверенный слуга сэра Виктора уже обосновался там, ожидая приезда новобрачных, но она чувствовала, что никогда его не увидит. Наверху, во всем их снежном, сияющем великолепии, лежали свадебное платье и фата; когда наступит завтра, наденет ли она их, спрашивала она себя. И все же, она не была несчастна. Ею овладела какая-то апатия; она спокойно плыла по течению. Что написано, то написано; что будет, то будет. Достаточно времени, чтобы очнуться от сна, когда придет время пробуждения.
   Церемония была назначена на одиннадцать; место - Чесхолмская церковь. Подружки невесты прибудут в десять - граф Ротмор, отец леди Гвендолин и Лауры Дрексел, должен был выдать невесту замуж. Они вернутся в Повисс-Плейс и съедят роскошный завтрак, а затем отправятся в красивый городок в Северном Уэльсе. Такова была программа. "Когда наступит завтра, - думает Эдит, бродя по дому, - случится ли это?"
   В канун свадьбы у мисс Даррелл разболелась голова и заболело горло. Накануне она бездумно задержалась под дождем (одна из ее старых дурных привычек - убегать от сэра Виктора, если уж говорить правду), и на следующий день заплатила естественное наказание. Не годилось быть хриплой, как ворон, в день свадьбы, поэтому леди Хелена настояла на влажной салфетке вокруг горла, теплой ванне, овсянке и ранней постели. Девушка довольно охотно подчинилась - она была рада провести этот последний вечер в одиночестве. Сразу же после обеда она попрощалась со своим избранником и ушла в свои комнаты.
   Короткий октябрьский день давно потемнел, шторы были задернуты, горел огонь, горели свечи. Она приняла ванну, съела кашу, вытерлась влажной салфеткой и позволила уложить себя в постель.
   "Для невесты, - подумала она, посмеиваясь над собой, - вполне романтично".
   Леди Хелена - было ли это предчувствием того, что приближалось? - долго оставалась рядом с ней в тот вечер и, расставаясь, впервые обняла ее и поцеловала.
   - Спокойной ночи, дитя мое, - произнес нежный, дрожащий голос. - Я молюсь, чтобы ты сделала его счастливым - я молюсь, чтобы он мог сделать счастливой тебя.
   Она задержалась еще немного - ее сердце казалось переполненным, глаза блестели сквозь слезы. Слова, казалось, дрожали у нее на губах - слова, которые она не осмеливалась произнести. Эдит была удивлена и тронута; она обняла добрую старушку и на мгновение прижалась лицом к доброй старой груди.
   - Я постараюсь, - прошептала она, - дорогая, добрая леди Хелена, я действительно постараюсь быть хорошей и верной женой.
   Последний поцелуй, и они расстались; дверь за ней закрылась, и Эдит осталась одна.
   Она лежала, как обычно, высоко среди пышных подушек, сцепив руки над головой, ее темные мечтательные глаза были устремлены на огонь. Она выглядела так, как будто думала, но это было не так. В ее голове была пустота. Она рассеянно и лениво наблюдала за мерцающими тенями, отбрасываемыми светом камина на стену, за отблеском желтого лунного света, пробивающегося сквозь занавески; слушала слабые вздохи ночного ветра, тиканье маленьких причудливых часов, довольно жалобные мелодии, которые они играли, прежде чем пробили. Девять, десять, одиннадцать - она слышала их бой, лежа без сна, не думая и не шевелясь.
   Ее горничная пришла за последними распоряжениями; она пожелала девушке спокойной ночи и велела ей идти спать - больше ей ничего не нужно. Затем она снова осталась одна. Но теперь ею овладело беспокойство, столь же непонятное, как и ее прежняя вялая апатия. Она не могла лежать там и спать; она не могла лежать там без сна. Когда часы пробили двенадцать, она вскочила в постели во внезапной панике. Двенадцать! Новый день - день ее свадьбы!
   Невозможно больше лежать так тихо. Она вскочила, заперла дверь и принялась расхаживать взад и вперед в своем длинном белом ночном халате. Так прошел еще час. Один! Один из маленьких швейцарских музыкальных часов; другой, торжественный и мрачный, - больших часов на башне. Потом она остановилась - остановилась в раздумье; подошла к одному из своих шкафчиков и достала письменный ящик, который всегда держала запертым. Ключом, висевшим у нее на шее, она открыла его, села за стол и вытащила пачку писем и фотографию. На фотографии было красивое лицо Чарли Стюарта; перед ней лежали письма, которые он писал ей в Сэндипойнт.
   Она начала с первого и медленно прочитала его до конца, затем следующее, и так до конца. Всего их было более дюжины, и они были довольно длинными. Закончив и сложив последнее, она взяла фотографию и долго и серьезно смотрела на нее странно томным, пристальным взглядом. Как он был красив! как хорошо он выглядел! такова была ее мысль. Она так часто видела его с таким выражением лица, когда он смотрел на нее. Его приятный, ленивый, наполовину саркастический голос звучал в ее ушах, произнося что-то холодно дерзкое - его серые, наполовину улыбающиеся, наполовину циничные глаза смотрели на нее как живые. Что он делал сейчас? Спит спокойно, без сомнения - он забыл о ней, как она того и заслуживала. Когда наступит завтра, вспомнит ли он случайно, что это был день ее свадьбы, и причинит ли ему боль это воспоминание? Она посмеялась над собой за сентиментальность - Чарли Стюарт испытывает боль к ней или к любой другой земной женщине? Нет, он, без сомнения, был погружен в бизнес с головой, душой и телом; поглощен долларами и центами и каким-то образом восстанавливал исчезнувшее состояние - Эдит Даррелл презрительно выбросила его из памяти, как хладнокровного обманщика. Что ж, так она пожелала - у нее не было права жаловаться. Твердой рукой она связала письма и положила их обратно в ящик. За ними последовала фотография. "Прощай, Чарли", - сказала она с подобием улыбки. Она не могла уничтожить эти воспоминания о прошлом, как не могла отрезать себе правую руку. Неправильно, скажете вы и покачаете головой. Неправильно, конечно; но когда Эдит Даррелл поступала правильно - когда я представлял ее вам в каком-либо очень благоприятном свете? Пока она жива и будет женой сэра Виктора, она никогда больше не взглянет на них, но уничтожить - нет, она не могла этого сделать.
   Шесть! Когда она закрыла и заперла письменный ящик, пробило шесть; широкая яркая вспышка солнца ворвалась в комнату и наполнила ее желтым великолепием. В день ее свадьбы на безоблачном небе взошло яркое солнце.
  

ГЛАВА XXI. КАК ЗАКОНЧИЛСЯ ДЕНЬ СВАДЬБЫ

  
   Она убрала письменный ящик в стол, подошла к окну, отодвинула занавеску и выглянула наружу. Над изумрудной лужайкой и рощицей, высокими деревьями и яркими цветами великолепно сияло октябрьское солнце. Никогда еще на старой земле не видели более ясного дня. Она постояла мгновение, затем медленно отвернулась и подошла к зеркалу - неужели ночное бдение сделало ее бледной и желтоватой? подумала она. Нет, она выглядела почти как обычно - возможно, немного бледнее, но невестам подобает выглядеть бледными. В таких обстоятельствах бесполезно думать об утреннем сне - она сядет у окна и будет ждать, когда они придут. Она уже слышала шум в доме - она даже могла видеть сэра Виктора вдалеке, совершающего свою утреннюю прогулку. Каким необычайно изможденным и бледным он выглядел, кем угодно, только не счастливым женихом, собирающимся жениться на даме, которую он любит больше всего на свете. Она смотрела на него с серьезным задумчивым лицом, пока, наконец, он не исчез из виду среди деревьев.
   Семь часов! Восемь часов! Отсрочка Эдит закончилась, ее одиночество было нарушено. В дверь постучали, вошла леди Хелена в сопровождении горничной мисс Даррелл.
   Неужели все они бодрствовали? Ее светлость в безжалостном свете утреннего солнца, безусловно, выглядела очень похожей на нее. Она была бледна, нервничала и волновалась больше, чем когда-либо видела девушка.
   Как спала Эдит? Ей не было холодно? Как она себя чувствовала?
   - Лучше не бывает, - с улыбкой ответила мисс Даррелл. - Боль в горле и головная боль совсем прошли, и я готова отдать должное хорошему завтраку, который, как я вижу, принесла Эмили.
   Она села за стол - шоколад, булочки, омлет - маленькая птичка с превосходным и неромантичным аппетитом. Затем посуда была убрана, и начались настоящие дела дня. Она оказалась в руках своей горничной, погруженной в тайны свадебного туалета.
   В десять пришли подружки невесты, блестящая компания, с широкими шлейфами, в шелках, тюле, кружевах, распространяя ароматы духов и цветов. В половине одиннадцатого мисс Даррелл, "королева роз девичьего сада", стояла посреди них, готовая к алтарю.
   Она выглядела прекрасно. Понятно, что все невесты, независимо от их внешнего вида в обычных жизненных ситуациях, выглядят прекрасно в этот день. Эдит Даррелл никогда в жизни не выглядела такой величественной, такой царственной, такой красивой. Богатый, блестящий белый шелк, развевающийся далеко позади нее, хорошо подчеркивал изящную фигуру, которую он облегал. Смуглое гордое лицо сияло, как звезда, из туманных складок фаты невесты; традиционные цветы апельсина венчали густые темные волосы; на шее, ушах и руках мерцала бесценная жемчужная пара, подарок, как платье и фата, леди Хелены. Ароматный букет безупречно белого цвета был прислан женихом. Без четверти одиннадцать она села в карету, и ее отвезли в церковь.
   Когда она откинулась на сиденье и мечтательно выглянула наружу, мягкое октябрьское солнце освещало сцену, радостно звенели колокольчики, вялая апатия последних нескольких дней снова охватила ее. Она обращала внимание на мелочи вокруг себя - ее разум отвергал все остальное. Какими желтыми были поля с оставшейся стерней, какой живописной, позолоченной на солнце выглядела деревня Чесхолм. Какими сияющими и румяными были лица людей, которые собрались на праздник, чтобы посмотреть на свадебное представление. Было ли это здоровье и счастье или только мыло и вода? удивилась невеста. Таковы были ее блуждающие мысли - только эти.
   Они подошли к маленькой церкви. Всю дорогу от кареты до каменного крыльца дети усыпали ее дорожку цветами и пели (фальшиво) свадебный гимн. Она улыбнулась, глядя сверху вниз на их восхищенные личики, когда проходила мимо под руку с графом Ротмором. Церковь была переполнена. Неужели то, что она вышла замуж, стоило всех этих хлопот этим добрым людям, размышляла она, идя по проходу, все еще под руку с достопочтенным графом Ротмором.
   Внутри, конечно, была большая толпа приглашенных гостей. Леди Хелена была там, в бледных струящихся шелках; подружки невесты, - пышная толпа птиц с белым оперением и жених, с лицом белее белого жилета, стоявший в ожидании своей невесты. И там, в стихаре, с книгой в руке, стояли священник Чесхолма и его помощник, готовые завязать неразрывный узел.
   Низкий, приглушенный ропот пробежал по церкви при виде сияющей серебром фигуры невесты. Как красива, как величественна, как прекрасно владеет собой и спокойна. Воистину, если красота и благородный покой манер могут быть каким-то смягчением низкого происхождения и безвестности, то у этой американской молодой леди это было.
   Проходит мгновение - она стоит на коленях рядом с сэром Виктором Катероном. "Кто отдает эту женщину в жены этому мужчине?" - вежливым тоном произносит священник Чесхолма; достопочтенный граф Ротмор выходит вперед на двух шатких старых ногах и отдает ее. "Если кто-нибудь из присутствующих здесь знает какую-либо причину или препятствие, почему этот мужчина не должен быть женат на этой женщине, я призываю его" и т. д., но никто не знает. Торжественный обряд продолжается. "Возьмешь ли ты Эдит Даррелл в свои законные жены?" "Да", - отвечает сэр Виктор Катерон, но прерывистым, нечленораздельным тоном. Теперь очередь невесты. "Да!" - ясный, твердый голос прекрасно слышен в почти болезненно напряженной тишине. Кольцо скользит по ее пальцу; она с любопытством наблюдает за ним. "Я объявляю вас мужем и женой, - говорит священник. - То, что Бог соединил воедино, да не разлучит человек".
   Все кончено; она леди Катерон, и ничего не случилось.
   Они входят в ризницу, расписываются в книге регистрации, их друзья собираются вокруг, чтобы пожать руки, поцеловать и поздравить. Эдит все это время улыбается, а сэр Виктор остается бледным, с изможденным, неулыбчивым лицом. Это любопытная фантазия, и, если бы она не была столь абсурдной, Эдит подумала бы, что он смотрит на нее так, как будто боится ее.
   Держась за руку мужа - своего мужа! - она идет по проходу и выходит из церкви. Они садятся в экипажи, и их везут обратно в Повисс-Плейс. Они садятся завтракать - все лица выглядят счастливыми и светлыми, кроме лица, которое должно выглядеть самым счастливым и светлым из всех - лица жениха. Он, кажется, прилагает огромные усилия, чтобы быть веселым и непринужденным; неудачно. Он пытается отблагодарить в речи; это еще большая неудача. За столом воцаряется неловкое молчание и скованность. Что случилось с сэром Виктором? Все глаза с любопытством устремлены на него. Конечно, он не раскаивается в своем мезальянсе так быстро. Для всех становится облегчением, когда завтрак заканчивается, и невеста поднимается наверх, чтобы переодеться.
   Молодой баронет нанял специальный поезд, чтобы отвезти их в Уэльс. Новоиспеченная леди Катерон меняет свое сияющее свадебное платье на очаровательный дорожный костюм бледно-серого цвета с тонкой вуалью того же оттенка. В нем она выглядит так же красиво, как и в прежнем, и ее холодное спокойствие поражает всех зрителей. Она весело пожимает руки друзьям и гостям; на ее лице играет улыбка, когда она берет своего жениха под руку и входит в ожидающий экипаж. Старые туфли швыряют им вслед; дамы машут носовыми платками, джентльмены прощаются. Она наклоняется вперед и машет в ответ рукой в серой перчатке - безоблачная улыбка на прекрасном лице до последнего. Такой они видят ее - такой, как никто из всех, кто там стоит, никогда больше не увидит ее на земле.
   Дом, свадьба - гостей не видно - карета въезжает в ворота Повисс-Плейс. Она выглядывает наружу. Они летят по Чесхолм-хай-стрит; арендаторы громко кричат; колокольчики радости все еще звенят. Теперь они на станции - еще десять минут, и со скоростью, на которую способен пар, они несутся в Уэльс. И все это время жених и невеста не обменялись ни словом!
   Эта странная фантазия Эдит вернулась - несомненно, сэр Виктор боится ее. Как странно он выглядит - как странно он держится в стороне - как странно он молчит - как пристально он смотрит в окно железнодорожного вагона - куда угодно, только не на нее! У него что, мозги перевернулись? задается вопросом она: сэр Виктор сходит с ума?
   Она не делает никаких попыток разбудить его; пусть он молчит, если хочет; на самом деле она скорее предпочитает, чтобы он спал. Она сидит и дружелюбно смотрит в противоположное окно на яркий, летящий пейзаж, залитый янтарным блеском октябрьского послеполуденного солнца.
   Она смотрит на мужчину, за которого вышла замуж, - разве когда-нибудь раньше у смертного мужчины в день свадьбы было такое каменное лицо? И все же он женился на ней по любви - только по любви. Совершалось ли когда-нибудь еще одно свадебное путешествие подобным образом - в глубокой серьезности и молчании с обеих сторон? - удивляется она, наполовину готовая рассмеяться. Она смотрит на свое сверкающее обручальное кольцо - неужели это обручальное кольцо, которое ничего не значит? Как сложится ее жизнь после этого ужасного дня свадьбы?
   Они достигают Уэльса. Красное солнце садится над горами и морем. Экипаж ждет их; она входит и устало откидывается на спинку с закрытыми глазами. Она смертельно устала и подавлена; ей начинает не хватать сна прошлой ночью, и она устало радуется, когда добирается до коттеджа Карнарвон. Слуга сэра Виктора, горничная миледи и двое слуг из Уэльса вышли им навстречу, и под руку с сэром Виктором она входит в дом.
   Она сразу же идет в свою гардеробную, чтобы отдохнуть, умыться и снять повязки, выполняя эти обязанности сама и отпуская свою горничную. Когда она и сэр Виктор расходятся, он бормочет какие-то невнятные слова - он прогуляется и выкурит сигару перед ужином, пока она отдыхает. Он ушел, сказав это, и она осталась одна.
   Она снимает перчатки, шляпку и жакет, умывается и спускается в маленькую гостиную коттеджа. Здесь довольно пустынно - повсюду царит сонная тишина. Она бросается в мягкое кресло у открытого окна и безучастно смотрит наружу. Рубиновое, пурпурное и золотое, солнце садится в сияющем небе - желтое море подкрадывается к серебряным пескам - старый замок Карнарвон сверкает и сияет в радужном свете, как сказочный дворец. Это невыразимо красиво, невыразимо сонно и скучно. И, пока она думает об этом; ее тяжелые веки дрожат и опускаются, голова откидывается назад, и Эдит крепко засыпает.
   Она крепко спит; а в миле от нее сэр Виктор Катерон расхаживает взад и вперед по полоске рыжевато-коричневого песка, море мягко плещется у его ног, птицы поют в ветвях, ни одной человеческой души далеко или близко. Он не курит сигару - он расхаживает взад и вперед, больше похожий на сбежавшего из Бедлама, чем на что-либо другое. Его шляпа надвинута на глаза, брови нахмурены, губы плотно сжаты, руки сжаты в кулаки. Вскоре он останавливается, прислоняется к дереву и смотрит глазами, полными какого-то изможденного, ужасного отчаяния, на красный свет на море и небе. И, пока он смотрит, он внезапно падает, как будто какое-то вдохновение овладело им, на колени и поднимает свои сцепленные руки к этому сияющему небу. Молитва, которая кажется безумной в своей мучительной интенсивности, срывается с его губ - спящее море, щебечущие птицы, шелестящие листья и Тот, Кто их создал, - должны услышать только Они. Затем он падает ничком и лежит, как камень.
   Он сошел с ума? Конечно, ни один здравомыслящий человек никогда не вел себя, не выглядел и не говорил так. Он лежит - распростертый, неподвижный - больше часа, затем медленно и тяжело поднимается. Теперь его лицо спокойнее; это лицо человека, который вел какую-то отчаянную борьбу и одержал какую-то отчаянную победу - одну из тех побед, которые более жестоки, чем смерть.
   Он поворачивается и уходит. Он пробирается сквозь высокую, покрытую росой траву, на его белом лице застыло выражение железной решимости. Он невыразимо ужасен; мертвый, в своем гробу он вряд ли будет выглядеть более похожим на смерть. Он добирается до коттеджа, и первое, что бросается ему в глаза, - это его невеста, мирно спящая в кресле у все еще открытого окна. Она выглядит прелестно во сне и умиротворена, как маленький ребенок - конечно, не очень страшное зрелище. Но когда его взгляд падает на нее, он отшатывается в каком-то великом ужасе, как человек, получивший ослепляющий удар.
   - Спит! - шепчут его бледные губы. - Спит - как и она!
   На мгновение он замирает, словно зачарованный, а затем срывается с места сломя голову. Он направляется в столовую. Стол, весь сверкающий дамастом, серебром, хрусталем и срезанными цветами, накрыт к ужину. Он достает из кармана записную книжку и карандаш и, все еще стоя, быстро исписывает одну страницу. Не читая, он складывает и запечатывает конверт и медленно, волочащимися шагами возвращается в комнату, где спит Эдит. На пороге он медлит - кажется, он боится - боится подойти. Но, в конце концов, он все-таки приближается. Он кладет написанную им записку на стол, подходит к своей спящей невесте, опускается на колени и целует ее руки, платье, волосы. Его изможденные глаза горят на ее лице, их гипнотический свет тревожит ее. Она бормочет и беспокойно ворочается во сне. В одно мгновение он на ногах; в другое - он выходит из комнаты и из дома; в слдующее - сгущающиеся сумерки скрывают его, и он уходит.
   Через час через Карнарвон по пути в Лондон проходит поезд. Только один пассажир ждет его на вокзале - один пассажир, который входит в пустое купе первого класса и исчезает. Затем поезд с визгом отправляется в путь, унося с собой в Лондон жениха, сэра Виктора Катерона.
  

ГЛАВА XXII. НА СЛЕДУЮЩИЙ ДЕНЬ

   Последний красный луч заката померк, серебряные звезды погасли, желтая луна безмятежно сияла над сушей и морем, прежде чем Эдит проснулась - проснулась с улыбкой на губах от сна о Чарли.
   - Уходи, не дразни, - бормотала она наполовину с улыбкой, наполовину раздраженно - слова, которые говорила ему сотни раз. Она вернулась в Сэндипойнт, - он был рядом с ней, - переживая старые времена, ушедшие навсегда. Она проснулась, чтобы увидеть, как струится рыжевато-коричневый лунный свет, услышать тихий шепот ночного ветра, мягкий, сонный плеск моря на песке, и с трепетом и потрясением поняла, что она жена сэра Виктора Катерона.
   Его жена! Это был день ее свадьбы. Даже во сне Чарли больше не должен приходить к ней.
   Она встала, слегка озябшая после сна на вечернем воздухе, и дрожала, отчасти от этого холода, отчасти от чувства, которое она не хотела определять. Мечта о честолюбии ее жизни осуществилась в полной мере; она, Эдит Даррелл, была "миледи - женой баронета"; перспективы ее жизни простирались перед ней в сверкающем великолепии; и все же ее сердце лежало как свинец в груди. В этот час она боялась себя, боялась его.
   Но где же он был?
   Она оглядела комнату, - наполовину в тени, наполовину в ярком лунном свете. Нет, его не было. Вернулся ли он со своей прогулки? Она достала свои часы. Без четверти семь - конечно, вернулся. Он, без сомнения, ждал ее в столовой. Она переоденется и присоединится к нему там. Она поднялась в свою гардеробную и сама зажгла свечи. Она пригладила взъерошенные волосы, добавила ленту и пару драгоценных камней, а затем вернулась в гостиную. Незаметно, в тени, письмо лежало на столе. Она села и позвонила в колокольчик. Появился Джеймисон, доверенный слуга.
   - Сэр Виктор вернулся со своей прогулки, Джеймисон? Он в столовой?
   Мистер Джеймисон с удивлением посмотрел на говорившую, затем обвел комнату взглядом. Деревянное лицо мистера Джеймисона выражало флегматичное удивление.
   - Сэр Виктор, миледи... Я... думал, сэр Виктор здесь, миледи.
   - Сэр Виктор не появлялся здесь уже полчаса после нашего прибытия. Он вышел прогуляться, как вы прекрасно знаете. Я спрашиваю вас, вернулся ли он.
   - Сэр Виктор вернулся больше часа назад, миледи. Я сам его видел. Вы спали, миледи, у окна, когда он поднялся. Он пошел в столовую и написал письмо; я видел его в его руке. А потом, миледи, он вошел сюда.
   Мужчина сделал паузу и снова оглядел комнату. Эдит слушала с растущим удивлением.
   - Я думал, что он все еще здесь, миледи, как и Эмили, иначе мы бы взяли на себя смелость войти и закрыть окно. Мы были уверены, что он здесь. Он внезапно вошел с письмом в руке и.... Это очень странно.
   Снова наступила пауза. Снова мистер Джеймисон:
   - Если ваша светлость разрешит, я зажгу здесь свечи, а затем пойду и узнаю, где сэр Виктор.
   Она сделала утвердительный жест и вернулась к окну. Мужчина зажег свечи; секунду спустя восклицание испугало ее.
   - Записка, миледи! Вот она.
   Письмо лежало на столе; она подошла и взяла его. Написанное рукой сэра Виктора и адресованное ей самой! Что это означало? Она постояла, глядя на него, а затем повернулась к Джеймисону.
   - Вы можете идти, - коротко сказала она. - Если вы мне понадобитесь, я позвоню.
   Мужчина поклонился и вышел из комнаты. Она стояла неподвижно, держа нераспечатанную записку, странно не желая ломать печать. Что имел в виду сэр Виктор, когда написал ей записку? С усилием, она, наконец, встрепенулась и развернула ее. Письмо было невнятным, почерк наполовину неразборчив; медленно и с трудом она прочитала:
  

* * * * *

  
   "Ради всего святого, пожалей меня, ради всего святого, прости меня. Мы больше никогда не встретимся! О возлюбленная! поверь, что я люблю тебя, поверь, что я никогда не любил тебя и вполовину так сильно, как сейчас, когда я покидаю тебя навсегда. Если бы я любил тебя меньше, то, возможно, осмелился бы остаться. Но я не смею. Больше я ничего не могу тебе сказать - обещание, данное живым и мертвым, связывает меня. В этом замешана ужасная тайна греха, стыда и вины. Иди к леди Хелене. Моя любовь - моя жена - мое сердце разрывается, когда я пишу это слово - жестокое слово, которое должно быть написано - прощай. У меня есть только одна молитва в моем сердце - одно желание в моей душе - чтобы моя жизнь оказалась короткой.
   ВИКТОР".


* * * * *

  
   Больше ничего. Короткими, бессвязными предложениями начиналось и заканчивалось это непонятное письмо. Она стояла ошеломленная, сбитая с толку, держа его в руках и тупо глядя на него. Она спала? Было ли это сном? Была ли это какая-то ужасная шутка, или - сэр Виктор внезапно сошел с ума?
   Она содрогнулась от последней мысли, но смутная вероятность того, что это может быть правдой, успокоила ее. Она села, едва сознавая, что делает, и перечитала письмо еще раз. Да, конечно, она была права. Сэр Виктор сошел с ума! Безумие было наследственным в его семье - неужели оно пришло к нему именно в день свадьбы? В день его свадьбы последние остатки разума покинули его, и он бросил ее. Она сидела совершенно неподвижно, - свет свечей падал на нее, на роковое письмо, - пытаясь успокоиться, пытаясь думать. Она перечитывала его снова и снова; конечно, ни один здравомыслящий человек никогда не писал такого письма, как это. "Здесь замешана ужасная тайна греха, стыда и вины". Означала ли эта ужасная тайна тайну смерти его матери? Но почему это должно было заставить его оставить ее? Она уже все об этом знала. Какое ужасное откровение было сделано ему на смертном одре его отца? С тех пор он никогда не был прежним. В ее голове мелькнула мысль - достаточно ужасная и неестественная, по совести говоря, - но почему даже это, если предположить, что ее подозрения верны, должно было заставить его покинуть ее? "Если бы я любил тебя меньше, я мог бы осмелиться остаться с тобой". Что это была за родомонада? Мужчины доказывают свою любовь, живя с женщинами, на которых они женятся, а не бросая их. О, он был безумен, безумен, безумен - в этом не могло остаться никаких сомнений.
   Ее мысли вернулись к прошедшим двум неделям - к переменам, произошедшим в нем с тех пор, как умер его отец. Бывали времена, когда он явно сторонился ее, когда казалось, что он ее боится. Тогда она сомневалась в этом - теперь она знала это. Это был рассвет его безумия - семейная зараза вырвалась наружу. Заблуждение его отца состояло в том, чтобы запереться, объявить, что он мертв, - заблуждение сына состояло в том, чтобы навсегда покинуть свою невесту в день их свадьбы. Навсегда! так было сказано в письме. Снова и снова она перечитывала его. Очень странно она выглядела, восковые огни мерцали на ее бледном, застывшем молодом лице, ее губы были сжаты в одну тонкую линию - в своем мягком жемчужно-сером шелке с кружевным воротником и бриллиантовой звездой. Невеста, одинокая, покинутая, в день своей свадьбы!
   Как все это было странно! Ей пришла в голову мысль: неужели это возмездие преследует ее за то, что она променяла себя на титул? И все же девушки, такие же хорошие и даже лучшие, чем она, делали это каждый день. Она встала и начала расхаживать взад и вперед по комнате. Что ей делать? "Возвращайся к леди Хелене", - говорилось в письме. Возвращайся! брошенная, покинутая - она, которая только сегодня в полдень оставила их сияющей невестой! Как только она подумала об этом, в ее сердце возникло чувство абсолютной ненависти к мужчине, за которого она вышла замуж. В здравом уме или безумии, она возненавидела бы его сейчас, на всю оставшуюся жизнь.
   Время шло - прошло два часа с тех пор, как она выставила Джеймисона из своей комнаты. Что они думали о ней, эти проницательные, сплетничающие слуги? что они подумают и скажут, когда она сообщит им, что сэр Виктор больше не вернется? - что она вернется в Чешир одна завтра утром? С этим ничего нельзя было поделать. Но она была решительной девушкой; она подошла к звонку, позвонила в него, голова ее была поднята, глаза блестели, только губы все еще были сжаты в ту же жесткую, неприятную линию.
   Мистер Джеймисон, серьезный и почтительный, дипломатично скрывая свое жгучее любопытство, ждал ее распоржений.
   - Джеймисон, - сказала молодая леди ясным и спокойным голосом, глядя мужчине прямо в глаза, - ваш хозяин был вынужден внезапно покинуть Уэльс и не вернется. Вы можете провести ночь, собирая вещи. Завтра, самым ранним поездом, я возвращаюсь в Чешир.
   - Да, миледи.
   Ни один мускул на лице Джеймисона не дрогнул - на его гладко выбритом лице не было видно ни следа удивления или каких-либо других земных эмоций. Если бы она сказала: "Завтра самым ранним поездом я отправлюсь на Луну", мистер Джеймисон поклонился бы и сказал: "Да, миледи", - точно таким же тоном.
   - Ужин подан? - спросила его молодая хозяйка, посмотрев на часы. - Если нет, подавайте немедленно. Я спущусь через две минуты.
   Она сдержала свое слово. С этим светом в глазах, с этим бледным спокойствием на лице она вошла в столовую и заняла свое место за сверкающим столом. Джеймисон прислуживал ей - наблюдая, конечно, как кошка за мышью.
   - Она взяла свой суп и рыбу, кусочек фазана и желе, уверяю вас, точно так же, как и обычно, Эмили, - рассказывал он позже горничной леди, - но ее лицо было белее скатерти, и в ее глазах было выражение, которое я предпочел бы увидеть на лице хозяина, чем на ее. Она из тех, кто быстро шагает, можешь быть уверена, и как бы тихо она сейчас ни вела себя, в один прекрасный день придется заплатить за это всем и вся.
   Наконец она встала и вернулась в гостиную. Как ярко луна освещала спящее море; как фантастически выглядели город и замок в романтическом свете. Она долго стояла у окна, глядя на улицу. Ни одна мысль о сочувствии к нему - о том, чтобы попытаться найти его завтра, - не приходила ей в голову. Он бросил ее; в здравом уме или безумен, этого было достаточно.
   Она достала кошелек, в который могли войти только фунты и золотые доллары, и посмотрела на его содержимое. По чистой случайности и везению в нем оказалось три или четыре соверена - более чем достаточно для обратного путешествия. Завтра утром она вернется на Повисс-Плейс и расскажет леди Хелене; после этого...
   Ее мысли прервались - сейчас она не могла заглянуть дальше. Страдание, стыд, ужасный скандал, одиночество, крушение жизни, которое должно было произойти, - она еще не могла это почувствовать. Она знала, что будет делать завтра - после этого все было пусто.
   Какая это была чудесная ночь! Что они делали дома? О чем только что говорила Трикси? С кем был... Чарли? Она решила больше никогда не думать о Чарли. Его лицо всплыло перед ней в лунных лучах, бледное, суровое, презрительное. "О! - страстно думала она, - как он должен презирать, как он должен презирать меня!" "Что бы ни случилось, - сказал он ей тем дождливым утром в Сэндипойнте, - что бы ни принесла новая жизнь, вы никогда не должны винить меня!" Как давно, казалось, было то дождливое утро. Какая вечность прошла с той другой ночи в снегу. Если бы она только умерла рядом с ним той ночью - чистой, белой, безболезненной смертью, незапятнанной от мира! Если бы она только умерла той ночью!
   Ее руки лежали на подоконнике - она скрыла ими лицо. Прошел час, два, три; она так и не пошевелилась. Она не плакала, она страдала, но тупо, с оцепенелым, вялым, жалким ощущением боли. Вся ее жизнь с того дождливого весеннего дня, когда Чарли Стюарт приехал в Сэндипойнт с письмом своей матери, вернулась к ней. Она старалась и кокетничала, чтобы добиться желаемого результата - это казалось таким умопомрачительным - стать женой баронета, с доходом, который будет течь к ней непрерывной золотой рекой. Она хладнокровно бросила мужчину, которого любила, и приняла мужчину, который ничего для нее не значил. В тот час, когда фортуна покинула ее лучших друзей, она тоже покинула их. И конец был - таков.
   Было около двенадцати, когда Эмили, горничная, сонная и сердитая, постучала в дверь. Ей пришлось постучать много раз, прежде чем хозяйка услышала ее. Когда она услышала и открыла, и девушка вошла, она отшатнулась увидев мертвенную бледность лица своей госпожи.
   - Ты мне сегодня не понадобишься, - коротко сказала Эдит. - Ты можешь идти спать.
   - Но вы больны, миледи. Если бы вы только видели себя! Могу я принести вам что-нибудь? Бокал вина из столовой?
   - Ничего, Эмили, спасибо. Я слишком долго просидела на ночном воздухе - вот и все. Иди спать, я прекрасно справлюсь.
   Девушка ушла, полная жалости и беспокойства, качая головой. "Только сегодня утром я подумала, как это прекрасно - быть невестой такого прекрасного джентльмена, а теперь - посмотрите на нее".
   Оставшись одна, она сама закрыла и заперла окно. Невыносимое чувство боли и усталости угнетало ее. Она не стала раздеваться. Она расстегнула одежду, завернулась в тяжелый мягкий железнодорожный плед и легла на кровать. Через пять минут усталые глаза закрылись. Иногда нет более надежного наркотика, чем неприятности; она забылась и глубоко, без сновидений, проспала до утра.
   Солнце стояло высоко в небе, когда она проснулась. Она приподнялась на локте и озадаченно огляделась. В одно мгновение перед ней промелькнул вчерашний день и ее сегодняшнее путешествие. Она встала, совершила свой утренний туалет и позвонила горничной. Завтрак ждал ее - было уже больше девяти часов, и она могла уехать из Карнарвона через три четверти часа. Она сделала усилие, чтобы позавтракать, но это было всего лишь усилие. Она дала Джеймисону инструкции - он должен был оставаться здесь до завтра; к тому времени она отправит ему распоряжения из Повисс-Плейс. Затем, в платье, в котором путешествовала вчера, она вошла в железнодорожный вагон и отправилась в обратный путь.
   Как быстро закончился ее медовый месяц! Странная улыбка промелькнула на ее лице, когда она подумала об этом. Она не ожидала Элизиума - совсем - но она определенно ожидала чего-то совсем иного, чем это.
   Она решительно сдерживала мысли - она не будет думать - она сидела и смотрела на проносящийся мимо веселый октябрьский пейзаж. Рано или поздно шлюзы откроются, но не сейчас.
   Было около трех часов дня, когда коляска с железной дороги подъехала к величественному входу в портик Повисс-Плейс. Она расплатилась, отпустила возницу и бездумно постучала. Слуга, открывший дверь, отступил назад, уставившись на нее, как будто она была призраком.
   - Леди Хелена дома?
   Леди Хелена была дома - и все же мужчина тупо уставился на нее, когда произносил ответ. Она пронеслась мимо него и без предупреждения направилась в личные покои ее светлости. Она постучала в дверь.
   - Войдите, - сказал знакомый голос, и она повиновалась. Затем раздался испуганный крик. Леди Хелена встала и застыла как завороженная, в немом ужасе глядя на бледную девушку перед собой.
   - Эдит! - только и смогла выдохнуть она. - Что случилось? Где Виктор?
   Эдит вошла, закрыла дверь и спокойно повернулась лицом к ее светлости.
   - Я не имею ни малейшего представления, где в данный момент может находиться сэр Виктор Катерон. Где бы он ни был, следует надеяться, что он в состоянии позаботиться о себе. Я не видела его со вчерашнего дня с четырех часов пополудни.
   Губы леди Хелены шевельнулись, но с них не слетело ни звука. Казалось, на нее обрушился какой-то великий и безымянный ужас.
   - Это было довольно необычно, - продолжал ясный, ровный голос невесты, - но, будучи очень уставшей после путешествия, я заснула в гостиной коттеджа в Карнарвоне через полчаса после нашего прибытия. Сэр Виктор оставил меня, чтобы прогуляться и покурить, сказал он. Было почти семь, когда я проснулась. Я все еще была одна. Ваш племянник пришел и ушел.
   - Ушел!
   - Ушел - и оставил это для меня. Прочтите это, леди Хелена, и вы увидите, что, возвращаясь сюда, я всего лишь повинуюсь приказу моего господина и хозяина.
   Она достала записку из кармана и протянула ее. Ее светлость взяла письмо, прочитала, и ее лицо стало пепельно-серым.
   - Так скоро! - сказала она почти шепотом, - это свалилось на него так скоро! О! Я боялась этого! Я боялась этого! Я этого боялась!
   - Вы боялись этого! - повторила Эдит, пристально наблюдая за ней. - Означает ли это, что ваша светлость понимает это письмо?
   - Боже, помоги мне! Боюсь, что да.
   - Тогда это означает то, что я думала: когда я вчера вышла замуж за сэра Виктора, я вышла замуж за сумасшедшего!
   Леди Хелена издала что-то вроде стона - другого ответа не последовало.
   - Безумие у Катеронов в крови - я знала это с самого начала. Его отец жил и умер маньяком. Судьба отца - это судьба сына. Безумие дремало двадцать три года, чтобы вырваться наружу в день его свадьбы. Леди Хелена, я права?
   Но леди Хелена теперь судорожно всхлипывала. Ее рыдания были единственным ответом.
   - Это тяжело для вас, - сказала Эдит с какой-то тоскливой жалостью. - Вы любили его.
   - Но ты - не любила, - возразила пожилая женщина, поднимая глаза. - Ты любила своего кузена и вышла замуж за моего бедного, несчастного мальчика из-за его титула и богатства. Для него было бы лучше, если бы он умер, чем когда-либо видел твое лицо.
   - Намного лучше, - уверенно ответила Эдит. - Лучше для него - лучше для меня. Вы правы, леди Хелена Повисс, я любила своего кузена и вышла замуж за вашего племянника из-за его титула и богатства. Я заслуживаю всего, что вы можете сказать обо мне. Худшего будет недостаточно и наполовину.
   Лицо ее светлости снова поникло; ее подавленные рыдания были единственным звуком, который можно было услышать.
   - Я пришла к вам, - продолжала Эдит, - чтобы сказать вам правду. Я не спрашиваю, о какой тайне он говорит; я не хочу знать. Я думаю, что за ним нужно присматривать. Если он безумен, его не следует выпускать на свободу.
   - Если он сумасшедший! - воскликнула леди Хелена, снова сердито подняв глаза. - Ты правильно делаешь, когда говоришь "если". Он не более безумен, чем ты!
   Эдит стояла неподвижно, глядя на нее. Последние следы краски исчезли с ее лица.
   - Не сумасшедший, - прошептала она, как бы про себя, - не сумасшедший, и... он бросает меня!
   - О, что я такого сказала! - Леди Хелена воскликнула. - Прости меня, Эдит... Я не знаю, что говорю... я не знаю, что и думать. Оставь меня в покое и позволь мне попытаться понять, если я смогу. Твои старые комнаты готовы. Ты, конечно, пришла, чтобы остаться со мной.
   - В настоящее время - да. О будущем я еще не думала. Я оставлю вас в покое, леди Хелена, как вы того желаете. Я больше не побеспокою вас до завтра.
   Она собиралась уйти. Леди Хелена встала и обняла ее, ее лицо было залито слезами.
   - Дитя мое! дитя мое! - сказала она. - Тебе тяжело - такой молодой, такой хорошенькой, и только вчера вышедшей замуж! Эдит, ты меня пугаешь! Из чего ты сделана? Ты выглядишь как камень!
   Девушка вздохнула - долгим, усталым, болезненным вздохом.
   - Я и чувствую себя камнем. Я не могу плакать. Я думаю, что у меня нет ни сердца, ни души, ни чувств, ни совести - что я едва ли человеческое существо. Я закоренелый, черствый негодяй, для которого любая судьба слишком хороша. Не жалейте меня, дорогая леди Хелена, не тратьте на меня ни одной слезинки. Я этого не стою.
   Она прикоснулась губами к мокрой щеке и медленно вышла. Нет сердца - нет души! и то и другое были мертвы. Она казалась себе столетней старухой, когда с трудом добиралась до своих знакомых комнат. В тот день они больше не встречались - каждая оставалась в своих апартаментах.
   День выдался ненастный; дождь лил беспрерывно и уныло; угнетающий вечер, наконец, закончился.
   Уже давно стемнело, когда раздался звонок колокольчика, и лакей, открыв дверь, увидел фигуру мужчины, в широкополой шляпе и пальто. Он держал зонт над головой, а нижняя часть его лица была обмотана шарфом. Хриплым голосом, приглушенным шарфом, он спросил леди Хелену.
   - Ее светлость дома, - довольно высокомерно ответил лакей, - но она не принимает незнакомых людей в этот час.
   - Передайте ей это, - сказал незнакомец, - она примет меня.
   Несмотря на шляпу, шарф и зонтик, в облике посетителя было что-то знакомое, и что-то знакомое в его тоне. Мужчина взял записку и передал ее другому слуге, который передал ее горничной ее светлости. Горничная передала записку ее светлости, и ее светлость прочитала ее с подавленным криком.
   - Немедленно проводите его в библиотеку. Я спущусь вниз.
   Вошел закутанный мужчина, все еще в шляпе и шарфе. Библиотека была слабо освещена. Он стоял, как темная тень среди других теней. Мгновение спустя дверь открылась, и леди Хелена, бледная и растерянная, появилась на пороге.
   - Так и есть, - запинаясь, произнесла она. - Это - ты!
   Она медленно приблизилась, ее испуганные глаза были прикованы к скрытому лицу.
   - Это я. Заприте дверь.
   Она повиновалась, подошла ближе. Он снял шарф, приподнял шляпу, и она увидела лицо сэра Виктора Катерона.
  

ГЛАВА XXIII. ВТОРОЕ ОКОНЧАНИЕ ТРАГЕДИИ

  
   Солнце всходило над Повисс-Плейс - при диком ветре и все еще проливном дожде - над Эдит, покинутой более странно, чем когда-либо была покинута невеста.
   Она затемнила свою комнату; она решительно заставила себя уснуть. Но наступили предрассветные часы, прежде чем ей это удалось, и было уже около десяти, когда темные глаза открылись, и она вернулась из страны грез к жизни. Какая странная насмешка! теперь она всегда вспоминала о Чарли и о тех днях, которые навсегда ушли в прошлое.
   В течение многих часов она мерила шагами свою комнату накануне вечером и ночью, и все опустошение, вся пустота и утрата ее жизни простирались перед ней. Она продала себя сознательно и с открытыми глазами, и такова была ее награда. Покинутая в час своего триумфа - униженная, как никогда прежде невеста не была унижена - объект разговоров и насмешек, объект презрительной жалости для всего мира. А Чарли и Трикси, что они скажут, когда услышат о ее падении? Она была очень горда - ни у одной юной принцессы не было более надменной крови, текущей в ее королевских венах, чем у этой беспородной американской девушки. На богатство и положение она променяла жизнь и любовь, и, воистину, получила свою награду.
   Она ужасно страдала. Когда она расхаживала взад и вперед, ее лицо было искажено внутренней мукой. Она бросилась в кресло и попыталась унять непрекращающуюся, грызущую, сводящую с ума боль. Напрасно! Она не могла ни сидеть спокойно, ни думать, ни унять свои мучения. И когда, наконец, она бросилась лицом вниз на свою кровать, то только для того, чтобы заснуть усталым сном полного изнеможения. Но на следующий день, когда она приняла ванну, привела себя в порядок и спустилась в столовую, самый внимательный наблюдатель не смог бы прочесть ничего о прошлой ночи по неподвижному спокойствию ее лица. Случилось худшее, что могло случиться; теперь она была готова жить и умереть, играя.
   Леди Хелена, очень бледная, дрожащая, очень испуганная и беспомощная на вид, ждала ее. В очаге горел большой огонь. Ее светлость была закутана в пушистую белую шаль, но, несмотря на то и на другое, она дрожала. Губы, коснувшиеся щеки Эдит, были почти такими же холодными, как эта холодная щека. Когда она заговорила с ней, на ее глазах выступили слезы.
   - Дитя мое, - сказала она, - как ты бледна, как холодно и плохо выглядишь. Боюсь, ты совсем не спала.
   - Я спала, - ответила Эдит, - по крайней мере, несколько часов. Возможно, это как-то связано с погодой; я всегда становлюсь жертвой ужасов в сырую и ветреную погоду.
   Затем они сели за ароматный и соблазнительный завтрак и поели со всем возможным аппетитом. Что касается Эдит, то она только делала вид, что ест - она выпила большую чашку крепкого кофе и встала.
   - Леди Хелена, - резко начала она, - когда я вышла из своей комнаты, двое слуг шептались в коридоре. Я случайно уловила пару слов. Они сразу же замолчали, увидев меня. Но из этоих пары слов я делаю вывод, что сэр Виктор Катерон был здесь, чтобы увидеть вас прошлой ночью.
   Леди Хелена нервно теребила ложку - теперь она со звоном упала в чашку, и ее испуганные глаза жалобно смотрели на девушку.
   - Если вы хотите сохранить это в секрете, - сказала Эдит, презрительно скривив губы, - конечно, вы вольны это сделать - я полагаю не буду задавать вопросов. Но если нет, я хотел бы знать - это может в какой-то мере повлиять на мое решение.
   - Что вы намерены делать? - отрывисто спросила ее светлость.
   - Это вы сейчас услышите. Вопрос в том, был ли ваш племянник здесь прошлой ночью или нет?
   - Был.
   Она произнесла это с каким-то рыданием, закрыв лицо руками.
   - Да поможет мне Небо, - воскликнула она, - это больше, чем я могу вынести. О дитя мое, что я могу тебе сказать? как я могу утешить тебя в этой великой беде, которая постигла тебя?
   - Вы очень добры, но я бы предпочла, чтобы меня не утешали. Я была крайне низка и корыстна с самого начала и до конца - негодяйка, которая вполне заслужила свою судьбу. Что бы со мной ни случилось, я это заслужила. Я вышла замуж за вашего племянника без малейшей искры привязанности к нему; он был для меня не больше, чем любой слуга в его поместье - сомневаюсь, чтобы мое отношение к нему когда-либо изменилось. Я хотела попробовать - кто знает, чем бы это закончилось? Я вышла замуж за сэра Виктора Катерона из-за его положения и богатства, его титула и арендной платы - я вышла замуж за баронета, а не за мужчину. И это закончилось таким образом. Я овдовела в день своей свадьбы, брошенная, покинутая. Разве я не заслужила свою судьбу?
   Она уныло рассмеялась - коротким, невеселым, горьким смехом.
   - Я не осмеливаюсь задавать слишком много вопросов - я не борюсь со своей судьбой; я вскидываю руки и сразу сдаюсь. Но это я хотела бы знать. Безумие передается по наследству в его семье. Недостойная его любви, я думаю... Я думаю, сэр Виктор любил меня, но, если он не сумасшедший, я не могу понять, почему он бросил меня. Леди Хелена, ответьте мне на этот вопрос, как вы однажды ответите своему Создателю - сэр Виктор Катерон в здравом уме или безумен?
   Последовала пауза, когда она задала ужасный вопрос - пауза, в которой стук осеннего дождя по стеклу, завывание осеннего шторма звучали неестественно громко. Затем отрывисто, дрожащим голосом, не поднимая глаз, леди Хелена ответила:
   - Боже, сжалься над ним и над тобой - он не сумасшедший.
   Затем снова воцарилась тишина. Пожилая женщина, уткнувшись лицом в руки и опершись на стол, тихо и жалобно плакала. У окна неподвижно стояла высокая стройная фигура девушки, ее руки были свободно сложены перед собой, ее глубокие яркие глаза смотрели на косой дождь, низкое свинцовое небо, черные деревья, раскинувшиеся в сильный октябрьский шторм.
   - Не сошел с ума? - повторила она после долгой паузы. - Вы совершенно уверены в этом, миледи? Не сошел с ума - и он бросил меня?
   - Он оставил тебя. О дитя мое! если бы я только осмелилась рассказать вам все - если бы я только осмелилась рассказать вам, что это происходит из-за его великой и страстной любви к тебе. Если когда-либо и был мученик на этой земле, то это мой бедный мальчик. Если бы ты видела его таким, каким я видела его прошлой ночью - измученным до состояния тени за один день, страдающим из-за потери тебя, пока смерть не станет облегчением - даже ты пожалела бы его.
   - Пожалела бы? Ну, может быть, и так, хотя у меня довольно жестокое сердце. Конечно, я не понимаю ни слова из всего этого - конечно, как он сказал в своем письме, за всем этим кроется какая-то тайна вины и стыда. И все же, возможно, я могла подойти ближе к тайне, чем думаете вы или он.
   Леди Хелена внезапно подняла голову, у нее был тот же испуганный, затравленный взгляд.
   - Что ты имеешь в виду? - выдохнула она.
   - Это, - произнес твердый, холодный голос Эдит, когда ее яркие, темные глаза безжалостно уставились на нее, - это, леди Хелена Повисс, тайна, которая отнимает его у меня; это тайна убийства его матери - тайна, которую он узнал у смертного одра своего отца. Сказать вам, кто совершил это убийство?
   Губы ее светлости шевельнулись, но не издали ни звука; она сидела как завороженная, глядя на это бледное неподвижное лицо перед собой.
   - Не Инес Катерон, которая была заключена в тюрьму за это; не Хуан Катерон, которого подозревали в этом. Я янки, леди Хелена, и, следовательно, умею угадывать. Я верю, что сэр Виктор Катерон хладнокровно убил свою собственную жену!
   Раздался приглушенный крик - то ли от шока от ужасных слов, то ли от их правды, кто мог сказать?
   - Я считаю, что покойный сэр Виктор Катерон был преднамеренным и трусливым убийцей, - продолжала Эдит, - настолько трусливым, что его слабый мозг перевернулся, когда он увидел, что сделал, и подумал о последствиях; и что он заплатил за свое преступление жизнью безумца. Я не претендую на понимание мотива, - возможно, ревность к Хуану Катерону; и на смертном одре он признался во всем своему сыну.
   С побледневшим лицом и глазами, все еще полными ужаса, ее светлость смотрела на мрачного, презрительного, решительного оратора.
   - А если это правда - ваше ужасное предположение; заметьте, я не признаю, что это так, - будет ли это каким-либо оправданием для поведения Виктора, когда он оставил вас?
   - Нет! - ответила Эдит, сверкнув глазами. - Нисколько! Если он женился на мне, даже десять тысяч семейных тайн не должны были заставить его бросить меня. Если бы он пришел ко мне, если бы он сказал мне, - как он должен был сделать до нашей свадьбы, - я бы пожалела его всей душой; если бы что-нибудь могло заставить меня заботиться о нем, как жена должна заботиться о муже, это была бы жалость. Но если бы он пришел ко мне сейчас и встал передо мной на колени, умоляя меня вернуться, я бы не сделала этого. Я бы скорее умерла!
   Теперь она ходила взад и вперед, в ее темных глазах светились страстное презрение и ярость.
   - Все это глупость и вздор, будто эти разговоры о его любви ко мне заставляют его покинуть меня. Я не желаю больше этого терпеть. Никакой секрет на земле не должен заставить жениха бросить свою невесту - никакая сила на земле никогда не сможет разубедить меня в этом!
   - И все же, - вздохнул печальный, терпеливый голос бедной леди Хелены, - это правда.
   Эдит остановилась и недоверчиво посмотрела на нее.
   - Леди Хелена, - сказала она, - вы мой добрый друг, вы знаете мир, вы здравомыслящая женщина, и вряд ли у вас закружится голова от слов. Ответьте мне вот что - считаете ли вы, что, действуя так, как он поступил, сэр Виктор Катерон поступил правильно?
   Печальные глаза леди Хелены встретились с ее. Голос леди Хелены был полон пафоса и серьезности, когда она ответила:
   - Эдит, я твой друг; я в здравом уме, и я верю, что Виктор поступил правильно.
   - Ну что ж, - сказала Эдит после долгой паузы, во время которой она возобновила свою прогулку, - я сдаюсь! Я не понимаю и никогда не пойму. Я безнадежно блуждаю в темноте. Я не могу представить себе никакого мотива - ни одного достаточно сильного, чтобы оправдать его поведение. Я думала, что он сумасшедший; вы говорите, что он в здравом уме. Я думала, что он причинил мне постыдную, непоправимую боль; вы говорите, что он поступил правильно. Я больше не буду думать об этом, так как, даже если бы я думала до конца своих дней, то не смогла бы приблизиться к истине.
   - Однажды ты ее узнаешь, - ответила леди Хелена, - на его смертном одре; и, бедняга, чем скорее этот день наступит, тем лучше для него.
   Эдит сделала нетерпеливый жест.
   - Давайте больше не будем об этом говорить. Что сделано, то сделано. Будет ли сэр Виктор Катерон жив или умрет, меня сейчас никоим образом не касается. Я думаю, с вашего позволения, что вернусь в свою комнату и попытаюсь проспать этот мрачный день.
   - Подожди минутку, Эдит. Это из-за тебя Виктор пришел сюда вчера вечером, чтобы обсудить приготовления, которые он делал для твоего будущего.
   На губах Эдит появилась странная улыбка. Она снова вернулась к окну, глядя на залитый дождем день.
   - Мое будущее! - медленно повторила она. - Каким образом мое будущее может касаться сэра Виктора Катерона?
   - Дитя мое, что за вопрос! Во всех отношениях. Ты достаточно честна, чтобы признаться, что вышла за него замуж - бедный мальчик, бедный мальчик - из-за его положения и арендной платы. По крайней мере, в этом отношении тебе не придется разочаровываться. Соглашения, заключенные с тобой до вашего брака, были, как ты знаешь, в высшей степени либеральными. В дополнение к этому, каждый фартинг, которым он может распорядиться, он намерен оставить тебе. Состояние его бабушки, которое переходит к нему, должно стать твоим. Ты можешь тратить деньги, как тебе нравится - титул и богатство, из-за которых ты вышла замуж, все еще твои. Что касается его самого, то он намерен уехать за границу - на Восток, я полагаю. Он не оставляет себе ничего, кроме того, что покроет его дорожные расходы. Он не может встретиться с тобой - если бы он это сделал, то, возможно, никогда не смог бы покинуть тея. О Эдит, ты винишь его, ты ненавидишь его; но если бы ты только видела его, слышала его прошлой ночью, знала, как это неизбежно, как он страдал, что расставание для него хуже смерти, ты бы пожалела, ты бы простила его.
   - Вы так думаете? - сказала девушка с тоскливым, усталым вздохом. - Ну, может быть, и так. Я не знаю. Прямо сейчас я не могу осознать ничего, кроме того, что я потерянная, покинутая негодяйка; что я действительно ненавижу его; что если бы я умирала или если бы он умирал, я не могла бы сказать: "Я прощаю тебя". Что касается его щедрости, я никогда не сомневалась в ней; я призналась, что вышла за него замуж из-за его богатства и положения. Они все еще принадлежат мне; но есть некоторые вещи, которые не может компенсировать богатство короля. Бросить невесту в день ее свадьбы - одна из них. Я повторяю, леди Хелена, с вашего разрешения, я пойду в свою комнату; мы не будем сейчас говорить о моих планах и перспективах на будущее. Завтра вы узнаете мое решение.
   Она повернулась, чтобы уйти. Пожилая женщина смотрела ей вслед тоскующими, печальными глазами.
   - Если бы я знала, что делать... если бы я знала, что сказать, - беспомощно пробормотала она. - Эдит, я любила его больше, чем любила бы своего собственного сына. Мое сердце разрывается. О дитя, не суди его - будь милостива к тому, кто любит тебя, когда тебя покидает - будь милостива ко мне, чья жизнь была так полна неприятностей.
   Ее голос сорвался. Эдит отвернулась от двери, обняла ее за шею и поцеловала.
   - Дорогой друг, - сказала она, - дорогая леди Хелена, мне жаль вас от всего сердца. Я хотела бы... я хотела бы утешить вас.
   - Ты можешь, - последовал нетерпеливый ответ. - Останься со мной, Эдит, не оставляй меня одну. Будь мне дочерью, займи место сына, которого я потеряла.
   Но бледное, решительное лицо Эдит не смягчилось.
   - Завтра мы все это уладим, - был ее ответ. - Подождите до завтра.
   Потом она ушла - закрылась и заперлась в своей комнате. Она не спустилась ни к обеду, ни к ужину - одна из горничных прислуживала ей в гардеробной. А леди Хелена, одинокая и несчастная, беспокойно бродила по нижним комнатам и гадала, как она провела этот долгий дождливый день.
   Она провела его достаточно деловито. Простую черную коробку, которую она привезла из Нью-Йорка, содержащую все ее земные пожитки, она вытащила и упаковала. Это было нетрудно сделать, так как в нее не входило ничего, кроме того, что принадлежало ей тогда. Все платья, все драгоценности, все дорогие подарки, которые подарил ей мужчина, за которого она вышла замуж, и его друзья, она оставила как есть. Она ничего не сохранила, даже своего обручального кольца: она положила его среди остальных в шкатулку с драгоценностями, закрыла и заперла ее. Затем она написала письмо леди Хелене и положила ключ внутрь. Вот что она написала:


* * * * *

  
   "ДОРОГОЙ ДРУГ, когда вы прочтете это, я навсегда покину Повисс-Плейс. Будет совершенно бесполезно следовать за мной или пытаться вернуть меня обратно. Мое решение принято. Я не признаю никакой власти - ничто не заставит меня отменить свое решение. Я выхожу в мир, чтобы проложить свой собственный путь. С молодостью, здоровьем и моим здравым умом это не должно быть невозможным. Вещи, принадлежавшие мне, когда я впервые приехал сюда, я упаковала в черный ящик; через неделю окажите мне любезность переслать их на станцию Юстон. Остальное я оставляю - одну или две книги оставляю на память. Я ничего не беру у сэра Виктора Катерона - даже его имени. Вы должны понять, что это совершенно невозможно; что я должна потерять последние остатки гордости и самоуважения, прежде чем смогу принять его имя или взять пенни, принадлежащий ему. Дорогая, добрая леди Хелена, до свидания. Если мы никогда больше не встретимся в этом мире, помните, что в моем сердце нет ничего, кроме любви и благодарности вам.
   ЭДИТ".


* * * * *

  
   Ее рука ни разу не дрогнула, когда она писала это письмо. Она вложила в него ключ, сложила, запечатала и надписала адрес. К этому времени уже стемнело. Опустившись на колени, чтобы зашнуровать и запереть свой сундук, она заметила письменный ящик. Поколебавшись мгновение, она достала его, открыла и вытащила пачку писем Чарли Стюарта. Она достала фотографию и посмотрела на нее с наполовину нежной, наполовину грустной улыбкой.
   - Я никогда не думала, что снова посмотрю на тебя, - тихо сказала она. - Ты - все, что у меня сейчас осталось.
   Она спрятала фотографию, положила остальное на место, заперла ящик и положила ключ в сумочку. Она села и пересчитала свои деньги. У нее было двенадцать соверенов, оставшихся от щедрот мистера Стюарта-старшего. Это был весь ее запас богатства, с которым она могла выйти в мир. Затем она присела, чтобы подумать. Перед ней встал мрачный вопрос: "Что делать?"
   - Выходи в мир и работай ради хлеба насущного. Столкнись лицом к лицу с бедностью, которой ты так боялась, из-за страха перед которой два дня назад продала себя. Поезжай в Лондон - это центр мира; потеряйся, спрячься от всех, кто когда-либо знал тебя. Поезжай в Лондон. В этом великом городе, несомненно, желающие могут найти какую-нибудь работу. Поезжай в Лондон.
   Это был ясный ответ, который пришел сам собой. Она на мгновение сжалась - мысль о том, чтобы в одиночку столкнуться с жизнью, бедной и одинокой в этом огромном, ужасном, безжалостном городе, была ошеломляющей. Но она не отступила; ее решение было принято. Приди горе, приди счастье, она уедет в Лондон.
   На столе лежал железнодорожный справочник - она сверилась с ним. Поезд отправлялся из Честера в Лондон в восемь часов утра, ни леди Хелена, ни кто-либо из ее домочадцев в этот час не вставали. Она могла бы дойти до Чесхолма ранним утром, сесть там на дилижанс и вовремя доехать до станции Честер. К четырем часам дня она будет в Лондоне.
   Мысль о возвращении домой никогда не приходила ей в голову. Домой! Какой у нее был дом? Ее мачеха была хозяйкой в доме ее отца, и вернуться, вернуться в Сэндипойнт, к той жизни, которую она оставила, было так же невозможно, как если бы она взяла веревку и повесилась. У нее не было средств уехать, даже если бы она захотела, но это не имело значения. Она никогда не сможет вернуться, никогда больше не увидит своего отца, Чарли, Трикси. Она должна жить одна, она должна умереть в одиночестве.
   Шлюзы были открыты; она страдала этой последней ночью так, как страдают только женщины с сильным, сдержанным темпераментом.
   - Спаси меня, о Боже! ибо воды вошли в мою душу! - Это была дикая, бессловесная молитва ее сердца. Ее жизнь была разрушена, ее сердце было опустошено; она должна была выйти нищей и отверженной и в одиночку вести жестокую битву за жизнь. И любовь, и дом, и Чарли могли бы принадлежать ей. "Это могло быть так!" Есть ли в этом мире страданий какое-нибудь страдание, подобное тому, что мы творим своими руками? - какое-нибудь горе, подобное тому, которое мы навлекаем на себя сами? В темноте она опустилась на колени, закрыв лицо руками, и слезы, такие же ужасные, как кровавые, полились из ее глаз. Потеряно - потеряно! все, ради чего стоило жить. Жить и умереть в одиночестве - такова была ее судьба!
   Так прошла черная, дикая ночь, скрывая ее, самую несчастную женщину, какая только обитала на всей земле.


* * * * *

  
   Серый рассвет унылого октябрьского утра наползал на далекие валлийские холмы, когда Эдит в шали и шляпке с плотной вуалью и с сумкой в руках, тихо спустилась по лестнице и вышла через боковую дверь, которой пользовались в основном слуги. Она никого не встретила. Она бесшумно отодвинула засов, открыла дверь и выглянула наружу.
   Было сыро и холодно, все еще дул унылый ветер, но дождь прекратился. Пока она стояла там, на башенных часах пробило семь. "Один долгий, последний, затяжной взгляд назад" - последний взгляд вверх на окна леди Хелены.
   - Прощай! - прошептали бледные губы; затем она решительно вышла в меланхоличное осеннее утро и исчезла.
  

ЧАСТЬ III

ГЛАВА I. У МАДАМ МИРЕБО, ОКСФОРД-СТРИТ

  
   Половина пятого восхитительного июньского дня, две молодые леди сидят у двух больших, занавешенных кружевами окон, выходящих на фешенебельную улицу Мейфэйр, попеременно просматривая книги, которые они держат, и вяло наблюдая за прохожими. Дом был одним из тех больших черных домов в Вест-Энде, чья внешняя темнота и мрачность прямо пропорциональны их внутреннему блеску и великолепию. Эта особая комната высокая и длинная, роскошная, с мягчайшим ковром, атласной обивкой, картинами, цветами и кружевными драпировками. Две юные леди, помимо шляпок, одеты в элегантные дорожные костюмы.
   Юные леди, сказал я; будучи незамужними, они, конечно, юные леди. Одной из них, однако, тридцать три года, если считать по фактическим годам - звание пэра дает такую возможность. Это леди Гвендолин Дрексел. Ее спутница - достопочтенная Мэри Говард, ей всего девятнадцать, и она только что вышла в свет.
   Леди Гвендолин тоскливо зевает над своей книгой - последней книгой Элджернона Суинберна - и каждые несколько минут нетерпеливо вытаскивает часы.
   - Что может задерживать Порцию? - восклицает она с раздражением. - Она опаздывает уже на целых полчаса.
   Достопочтенная Мэри отрывается от своего парижского журнала мод и с улыбкой смотрит в окно.
   - Не будьте так нетерпеливы, Гвендолин, - отвечает она. - А вот и леди Порция.
   Минуту спустя дверь широко распахивается высоким джентльменом в плюшевом костюме, и в комнату врывается леди Порция Хэмптон. Это высокая, стройная леди, очень похожая на свою сестру: тот же тускло-светлый цвет лица, та же медно-золотая прическа, те же светлые, бессмысленные голубые глаза. Тусклый цвет лица в этот момент приобретает абсолютный румянец; светлые, лишенные блеска глаза - абсолютный блеск. В ее взгляде, когда она плывет вперед, есть что-то такое, что заставляет их обоих выжидающе оторвать глаза от своих книг.
   - Ну? - говорит леди Гвендолин.
   - Гвен! - восклицает ее сестра - именно восклицает. - Как ты думаешь, кого я встретила?
   - Царицу всея Руси, Пио Нино, Ее Величество, или, возможно, Человека с Луны, - парирует леди Гвендолин.
   - Ни то, ни другое, - смеется леди Порция. - Кого-то гораздо более загадочного и интересного, чем любой из них. Вы никогда не догадаетесь, кого.
   - Сейчас пять часов знойного летнего дня, и я не собираюсь пытаться. Скажи нам сейчас же, Порция, и отпусти нас.
   - Тогда - приготовьтесь к сюрпризу! Сэра Виктора Катерона!
   - Порция!
   - Ах! Я думала, это имя заинтересует вас. Сэр Виктор Катерон, моя дорогая, живой и во плоти, хотя, честное слово, с первого взгляда я чуть не приняла его за призрак. Посмотри на нее, Мэри, - смеется она. - В конце концов, мне удалось заинтересовать ее, не так ли?
   Ибо леди Гвендолин сидела прямо, ее бирюзовые глаза были широко открыты, на ее апатичном лице было выражение, похожее на волнение.
   - Но, Порция... Сэр Виктор! Я даже не думала, что он вернулся в Англию...
   - Похоже, так оно и есть. Я, конечно, имела честь и счастье пожать ему руку не более пятнадцати минут назад. Я ехала по Сент-Джеймс-стрит и мельком увидела его на ступеньках отеля Фентона. С первого взгляда, я не поверила своим глазам. Мне пришлось посмотреть еще раз, чтобы понять, был ли это призрак или смертный человек. Такая бледная тень его прежнего "я". Раньше ты считала его довольно красивым, Гвен - видела бы ты его сейчас! За несколько месяцев он постарел на десять лет - его волосы совершенно поседели, глаза запали, щеки ввалились. Он выглядит несчастным, совершенно нездоровым. Если мужчины когда-нибудь и разбивают свои сердца, - сказала леди Порция, подходя к большому зеркалу и рассматривая себя, - то этот заблудший молодой человек разбил свое сердце в день своей свадьбы.
   - Так ему и надо, - сказала леди Гвендолин, и ее светлые глаза загорелись. - Я почти рада это слышать.
   На ее поблекшем лице было странно мрачное и мстительное выражение. Леди Порция, склонив голову набок, поправила завязки шляпки и ехидно улыбнулась.
   - Ах, без сомнения - совершенно естественно, учитывая все обстоятельства. И все же, даже ты могла бы пожалеть беднягу сегодня, Гвендолин, если бы увидела его. Мэри, дорогая, для тебя все это греческий и древнееврейский? Я помню, ты была в своем парижском пансионе, когда все это случилось. Ты не знаешь романтической и таинственной истории баронета сэра Виктора Катерона.
   - Насколько я помню, я никогда раньше не слышала этого имени, - ответила мисс Говард.
   - Тогда больше не томись в неведении. Этот молодой герой, сэр Виктор Катерон из "Катерон Роялз", Чешир, - наш ближайший сосед, там, дома, и год назад красивый, счастливый, почетный представитель одной из старейших семей в графстве. Его доход был велик, его поместья ничем не обременены, его манеры очаровательны, его мораль безупречна, и половина молодых леди в Чешире, - еще один злой взгляд на ее сестру, - готовы ради него обнажить кинжалы. Но в семье имелся недостаток - безумие - его отец умер сумасшедшим, а его мать была убита в его младенчестве. Но это были всего лишь незначительные пятна на солнце, не стоящие того, чтобы задумываться. Нашему молодому султану стоило только бросить платок, и его послушные черкески полетели бы на крыльях любви и радости, чтобы поднять его. Я становлюсь довольно красноречивой, не так ли? Однако в недобрый час бедный молодой сэр Виктор - ему было всего двадцать три - отправился в Америку. Там, в Нью-Йорке, он познакомился с семьей по имени Стюарт, обычными богатыми людьми, конечно, как и все они там.
   В семье Стюартов имелась молодая особа, своего рода кузина, мисс Эдит Даррелл, очень бедная, содержавшаяся ими из милосердия; и, прискорбно рассказывать, в эту молодую особу бедный сэр Виктор влюбился. Влюбился, моя дорогая, в самом старомодном стиле - нелепо и безумно - привез всю семью в Чешир и сделал предложение маленькой мисси, которое, само собой разумеется, было с радостью принято. Она была чрезвычайно хорошенькой девушкой, - третий злой взгляд на сестру, - и ее манеры, учитывая ее положение или, скорее, полное отсутствие положения, ее бедность и ее национальность, были чем-то совершенно необычным. Заявляю вам, что она положительно держалась как лучшие из нас - и если бы не некоторая резкость и откровенность, вы могли бы подумать, что она англичанка, принадлежащая к нашему классу. Он хотел жениться на ней, был назначен день свадьбы, а Гвендолин выбрали старшей из подружек невесты.
   - Уже пятнадцать минут шестого, Порция, - раздался холодный голос Гвендолин. - Если мы вообще собираемся ехать сегодня...
   - Терпение, Гвен! потерпи еще минутку! Я сейчас закончу. В семье Стюартов, я забыла упомянуть, имелся также молодой человек, кузен избранной невесты, в которую - это было очевидно до самых мрачных предчувствий - этот молодой человек был влюблен. Она приняла сэра Виктора, в то время как этот мистер Стюарт был ее возлюбленным; достаточно распространенный случай, и о нем не стоит упоминать, разве что из-за того, что произошло после. Его манеры тоже редко бывали безупречными. Он был, я думаю, самым красивым и очаровательным мужчиной, какого я когда-либо встречала. Тебе бы и в голову не пришло - никогда! - что он американец. Гвендолин скажет тебе то же самое. Сестра была полностью трансатлантической, говорила на сленге, говорила "я думаю", с акцентом и смотрела на тебя широким взглядом американской девушки. Отец и мать были в какой-то степени обычными людьми, но сын... Ну, мы с Гвен обе были очень близки к тому, чтобы потерять наши сердца из-за него, не так ли, дорогая?
   - Говори за себя, - последовал нелюбезный ответ Гвен. - И, о! ради всего святого, Порция, прекрати это!
   - Прошу вас, продолжайте, леди Порция! - сказала мисс Говард, выглядя заинтересованной.
   - Я продолжаю, - сказала леди Порция. - Самое интересное - дальше. Семья Стюартов за месяц или больше до свадьбы покинула Чешир и приехала в Лондон - почему, мы можем только догадываться - чтобы разлучить влюбленных. Сразу после их отъезда новобрачная заболела, и ее пришлось увезти в Торки, чтобы сменить обстановку и все такое. День свадьбы был отложен на октябрь, но, наконец, он наступил. Должна сказать, что в то утро она выглядела очень красивой и прекрасно владела собой; но бедный сэр Виктор! Он был ужасен. Подозревал ли он что-то уже тогда, я не знаю; он выглядел воплощением страдания у алтаря и за завтраком. Что-то было не так, мы все это видели, но никаких объяснений не последовало. Счастливая пара отправилась в свадебное путешествие в Уэльс, и это был последний раз, когда мы их видели. Что последовало за этим, мы знаем; но до сегодняшнего дня я никогда не видела жениха. Невесту, я полагаю, никто из нас больше никогда не увидит.
   - Почему? - спросила достопочтенная Мэри.
   - Вот почему, моя дорогая: через час после их прибытия в Карнарвон сэр Виктор навсегда бросил свою невесту! Что произошло между ними, какая сцена последовала, никто не знает, только это - он определенно оставил ее навсегда. В том, что красивый и обаятельный американский кузен имел к этому какое-то отношение, не может быть никаких сомнений. Сэр Виктор сел на следующий поезд из Уэльса в Лондон; она осталась на ночь. На следующий день у нее хватило наглости вернуться в Повисс-Плейс и явиться к его тете, леди Хелене Повисс. Она оставалась там один день и две ночи. В первую ночь, закутанный и переодетый, сэр Виктор приехал из города, поговорил со своей тетей, без сомнения, рассказал ей все, и снова уехал, так и не увидев девушку, на которой женился. На следующий день у невесты была беседа с леди Хеленой - последняя - и на следующее утро, прежде чем кто-либо встал, она выскользнула из дома, - как виновное существо, которым она и была, - и больше о ней никто не слышал. Эта история, хотя они и пытались замять ее, попала во все газеты - "Романтика в светской жизни", как ее назвали. Все говорили об этом - это было девятидневное чудо города и страны. Актеры, один за другим, исчезали. Леди Хелена закрыла Повисс-Плейс и уехала за границу; сэр Виктор исчез из поля зрения всего мира; героиня пьесы, без сомнения, вернулась на родину. Вот, вкратце, моя дорогая, история интересного призрака, которого я встретил сегодня на ступеньках "Фентона". А теперь, юные леди, надевайте свои шляпки и идемте. Я хочу заехать к мадам Миребо на Оксфорд-стрит, - прежде чем отправиться в парк, - и лично осмотреть свое платье для бала у герцогини сегодня вечером.
   Десять минут спустя элегантное ландо леди Порции Хэмптон уже катило по Оксфорд-стрит.
   - Что ты сказала сэру Виктору, Порция? - соизволила спросить ее сестра. - Что он тебе сказал?
   - Он говорил очень мало - ответы, которые он давал, были самыми расплывчатыми. Я, естественно, сначала поинтересовалась его здоровьем, он действительно выглядел таким ужасно разбитым; и он сказал, что ничего не случилось, что он был немного не в духе в последнее время, вот и все. Я убеждена, - сказала леди Порция, которая, как и все представительницы ее пола, - и весь мир, - придавала всему самое худшее значение, - что он опустился. Фиолетовые круги и впалые глаза всегда говорят о поздних часах и сильном пьянстве. Затем я спросила его, где он был все эти годы, и он коротко и мрачно ответил одним словом: "За границей". В-третьих, я спросила его, где и как поживает леди Хелена; он ответил, что леди Хелена чувствует себя неплохо и в настоящее время находится в Лондоне. "В Лондоне! - воскликнула я потрясенно: - Мой дорогой сэр Виктор, и я этого не знаю!" Он объяснил, что его тетя жила в ближайшем уединении, в доме друга по соседству с Сент-Джонс-Вудом, и никуда не выходила. Затем он приподнял шляпу, ужасно улыбнулся жуткой улыбкой, повернулся ко мне спиной и ушел. Он не спросил ни о тебе, Гвендолин, ни о полковнике Хэмптоне, ни о моем здоровье, ни о чем другом.
   Леди Гвендолин не ответила. Они только что въехали на Оксфорд-стрит, и среди движущейся толпы хорошо одетых людей на тротуаре ее взгляд выделил одну фигуру - фигуру высокого, стройного, светловолосого мужчины.
   - Порция! - воскликнула она сдавленным голосом, - посмотри туда! Разве это не сэр Виктор Катерон?
   - Где? О, я понимаю. Положительно, это так, и - да - он видит нас. Скажи Джону, чтобы он подъехал, Гвендолин. А теперь, Мэри, ты хоть раз в жизни увидишь живого героя романа. Он сядет, нравится ему это или нет... Мой дорогой сэр Виктор, какое счастливое второе свидание, и Гвендолин умирает от желания увидеть вас. Пожалуйста, позвольте нам подвезти вас - о, мы не потерпим отказа. Видите ли, у нас здесь есть незанятое место, и мы все настаиваем, чтобы вы заняли его. Мисс Говард, позвольте мне представить вам нашего ближайшего соседа по дому и близкого друга повсюду, сэра Виктора Катерона. Достопочтенная мисс Говард, сэр Виктор.
   Они подъехали вплотную к тротуару. Джентльмен снял шляпу и прошел бы дальше, если бы им не завладели таким бесцеремонным образом. Ему была протянута рука леди Гвендолин, улыбающееся лицо леди Гвендолин сияло ему из-под самой изысканной парижской шляпки. Мисс Говард поклонилась и с любопытством оглядела его. Леди Порции нельзя было отказать - он знал это с давних пор. Двум занудам было проще уступить, чем сопротивляться. Еще мгновение, и коляска покатила к мадам Миребо, а в ней сидел сэр Виктор Катерон. Он сидел рядом с леди Гвендолин, и в тени ее зонтика из розового шелка и остроконечного кружева она могла видеть, как потрясающе он изменился. Ее сестра не преувеличивала. Он был измучен до полусмерти; в его светлых волосах пробивалась седина; губы были сжаты в напряженном выражении страдания - физического или душевного - возможно, и того, и другого. Его голубые глаза казались запавшими и тусклыми. Трудно было поверить, что десять коротких месяцев могли привести к таким разрушениям. Он говорил мало - его ответы на их вопросы были односложными. Его глаза постоянно отвлекались с их лиц на прохожих. У него был вид человека, всегда настороже, всегда начеку - ждущего и наблюдающего за кем-то, кого он не мог видеть. Мисс Говард никогда не видела его раньше, но в глубине души ей было жаль его. Она знала, что ему выпало горе, какое редко выпадает на долю человека.
   Он был обескураживающе отсутствующим и рассеянным. Случайно выяснилось, что большую часть последних десяти месяцев он провел в Америке.
   В Америке! Сестры обменялись взглядами. Она была там, без сомнения. Встречались ли они? Они подъехали к магазину известной модистки.
   - Вы пойдете с нами, сэр Виктор, - весело скомандовала леди Порция. - У нас у всех есть дела, но мы задержим вас только на минуту.
   Он подал ей руку, чтобы отвести в магазин. Он был очень элегантным, и три или четыре почтительные продавщицы вышли вперед, чтобы обслужить их. Баронет, все еще вялый и скучающий, сел, чтобы подождать и проводить их обратно к экипажу, прежде чем отправиться в путь. Гулять с ними в парке он не собирался.
   Было принесено платье леди Порции - из розового бархата с кружевной отделкой - и, конечно, к нему придрались. Леди Гвендолин и достопочтенная Мэри стояли на небольшом расстоянии. Для старшей ее светлости шлейф ей не подходил, лиф ей не нравился; она отдавала приказы перешить резко и лаконично. Почтительная продавщица выслушала и записала указания на карточке. Когда заказчица закончила, она отнесла платье и карточку в комнату и позвала:
   - Мисс Стюарт!
   Ответил голос - только одно слово: "Да", произнесенное тихо, но сэр Виктор Катерон вздрогнул, как будто в него выстрелили. Длинный выставочный зал был погружен в полумрак - газ еще не зажжен. В этих сумерках подошла другая девушка, взяла розово-бархатное платье и карточку. Свет на мгновение осветил ее фигуру и волосы, затем она исчезла.
   А сэр Виктор?
   Он сидел, как человек, внезапно пробудившийся от глубокого, долгого сна. Он не видел лица; он лишь мельком увидел фигуру и голову; он слышал, как голос произнес всего одно короткое слово: "да", но...
   Спал он или бодрствовал? Было ли это всего лишь заблуждением, как и многие другие воображаемые сходства, или это было, наконец... наконец...
   Он поднялся на ноги, на его лице появилось ошеломленное выражение лунатика, внезапно пробудившегося.
   - Итак, сэр Виктор, - раздался рядом с ним резкий, чистый голос леди Порции, - вашему мученичеству пришел конец. Мы готовы идти.
   Он подвел ее к экипажу, помог сесть ей и молодым леди. Как он оправдывался, какие бессвязные слова произносил, он не помнил. Только через минуту он осознал, что экипаж уехал, а он все еще стоит со шляпой в руке на тротуаре перед домом мадам Миребо; что прохожие смотрят на него и что он один.
   - Сумасшедший! - сказала леди Порция, пожимая плечами и прикасаясь ко лбу. - Сумасшедший, как мартовский заяц!
   - Сумасшедший? - тихо повторила мисс Говард. - Нет, я так не думаю. Не сумасшедший, только очень-очень несчастный.
   Он надел шляпу и вернулся к двери магазина. Там разум, память вернулась. Во что он ввязывался? Что он должен был сказать? Он внезапно замер, словно разглядывая восковых женщин в элегантных бальных костюмах. Он слышал голос - он видел красивую голову, увенчанную темными шелковистыми волосами - высокую, стройную девичью фигуру - вот и все. Он видел и слышал такое сотни раз с того рокового свадебного вечера, и когда он нашел ее, иллюзия исчезла, но его потерянная любовь оставалась такой же потерянной, как и прежде. Его потерянная Эдит - его невеста, его любимая, жена, которую он любил и бросил, - которую он тщетно искал все эти утомительные, бесконечные месяцы. Была ли она жива или мертва? Была ли она в Лондоне - в Англии - где? Он не знал - никто не знал. С того темного, холодного осеннего утра, когда она сбежала из Повисс, ее никто не видел и не слышал о ней. Она сдержала свое слово - она не взяла ничего из того, что принадлежало ему, - ни фартинга. Где бы она ни была, сегодня она, возможно, умирает с голоду. Он стиснул руки, когда подумал об этом.
   "О! - кричало его страстное, отчаявшееся сердце. - Позволь мне найти ее... позволь мне спасти ее и... позволь мне умереть!"
   Он искал ее повсюду, днем и ночью. Деньги текли рекой - все напрасно. Он поехал в Нью-Йорк - он нашел там людей, которых когда-то знал, но никто из них не мог ничего рассказать ему о ней или Стюартах. Стюарты потерпели неудачу, были полностью разорены - было известно, что мистер Стюарт мертв - о других они ничего не знали. Он отправился в Сэндипойнт в поисках ее отца. Мистер Даррелл и его семья несколько месяцев назад продали все и уехали на Запад. Он не смог найти никого из них; в конце концов, он отказался от этого и вернулся в Англию. Прошло десять месяцев; многие сходства соблазняли его, но сегодня Эдит была так же далека, так же потеряна, как и прежде.
   Голос, который он слышал, сходство, которое он видел, окажутся ли они также ложными и пустыми и оставят ли в его сердце еще большую горечь? Что он будет делать, когда найдет ее, он не думал. Он только хотел найти ее. Все его сердце, и жизнь, и душа были связаны с этим.
   Он расхаживал взад и вперед перед магазином; дневная работа скоро закончится, и выйдут работницы. Тогда он снова увидит эту конкретную работницу, которая заставила его сердце биться с надеждой, от которой у него закружилась голова. Шесть часов! семь часов! Неужели они никогда не выйдут? Как только он подумал об этом, наполовину обезумев от нетерпения, дверь открылась, и почти дюжина девушек вышла. Он надвинул шляпу на глаза, держался немного в тени и наблюдал за ними с диким нетерпением, когда они появлялись. Четыре, пять, шесть, семь - наконец, она вышла, восьмая. Высокая, стройная фигура, волнистые темные волосы - он сразу узнал их. Газовый свет упал на нее, когда она опустила вуаль на лицо и быстро пошла прочь. На этот раз никакой тени, никакого мифа, никакой иллюзии. Его жена - Эдит.
   Он ухватился за стену, чтобы не упасть. На мгновение тротуар под его ногами вздыбился, звездное небо закружилось. Он огромным усилием удержал равновесие и поспешил за ней.
   Она обогнала его более чем на тридцать ярдов. Она всегда быстро ходила, а он был болен и слаб. Теперь его сердце билось так сильно и быстро, что каждый вдох причинял боль. Он не догонял ее, он только держал ее в поле зрения. Он узнал бы эту быструю, решительную походку, осанку головы и плеч, где угодно. Он последовал за ней так быстро, как только позволяли его силы и толпа прохожих, но не делал ничего, кроме того, что держал ее в поле зрения.
   Там, где Оксфорд-стрит приближается к Тоттенхэм-Корт-роуд, она внезапно свернула и пересекла ее, свернув на последнюю оживленную улицу. И все же он последовал за ней. Толпа здесь была еще более плотной, чем на Оксфорд-стрит, держать ее в поле зрения было труднее. Почти десять минут он делал это, а потом внезапно силы покинули его. Минуту или две ему казалось, что он вот-вот упадет. Сердце сжалось, как от удара ножом. Он вцепился в фонарный столб. Он поманил проезжающий экипаж каким-то затухающим усилием. Кэб остановился рядом с ним; он кое-как забрался внутрь и откинулся на сиденье, ослепленный и испытывающий головокружение.
   - Куда, сэр? - Кэбмен спросил дважды, прежде чем получил ответ; затем "Отель Фентона" слабо донеслось до него от призрачно выглядевшего пассажира. Маленькое отверстие наверху захлопнулось, и экипаж с грохотом отъехал.
   "Будь я проклят, если молодой щеголь не пьян или у него не припадок", - подумал кэбмен, когда погнал свою лошадь по Тоттенхэм-Корт-роуд.
   Сэр Виктор чувствовал, что искать ее дальше в его нынешнем состоянии было бы бесполезно. Он должен добраться до своей квартиры, выпить немного бренди и полчаса подумать, что делать дальше. Он нашел ее; она была жива, с ней все было в порядке, слава Богу! благодарение Небесам за это! Завтра он снова застанет ее у мадам Миребо за работой вместе с остальными.
   На работе - ее ежедневный труд! Он закрыл свое изможденное лицо изможденными руками, и слезы, похожие на женские, выступили у него на глазах. Он был слаб и измучен в течение долгого времени - теперь он полностью сдался, телом и разумом.
   - Моя дорогая, - всхлипывал он, - моя дорогая, за счастье которой я готов умереть, - чью жизнь я разрушил. Подумать только, в то время как я трачу богатство, ты должна трудиться ради корки хлеба - одна, бедная, без друзей в этом великом городе. Как я отвечу Богу и людям за то, что я сделал?
  

ГЛАВА II. ЭДИТ

  
   Последний свет июльского дня угас, и над Лондоном опустилась жаркая, темная ночь. В городе было душно; в пригороде все еще чувствовалось дыхание, свежее и сладко пахнущее, от благоухающих полей.
   В Поплар-Лодж, Сент-Джонс-Вуд, в эту темную летнюю ночь все окна были распахнуты настежь. В гостиной сидели две женщины. Старшая читает вслух, младшая занята каким-то женским рукоделием. Группа восковых светильников горела над ними, освещая два бледных, измученных лица - лица женщин, для которых страдание и горе уже давно стали привычными словами. Обе носили глубочайший траур - у старшей вдовий траур, волосы младшей густо тронуты сединой. Время от времени обе отрывали глаза от книги и рукоделия и выжидательно поглядывали на часы на каминной полке. Очевидно, они ждали кого-то, кто не пришел. Конечно, это были леди Хелена Повисс и Инес Катерон.
   - Восемь, - сказала пожилая женщина, со вздохом откладывая книгу, когда пробили часы. - Если бы он приехал сегодня вечером, он был бы здесь раньше.
   - Я еще не потеряла надежду, - весело ответила Инес. - На молодых людей нельзя полагаться, и он часто приходил гораздо позже. Мы для него всего лишь скучная компания, бедный мальчик, - весь мир для него сейчас всего лишь скучная компания, поскольку он не из их числа. Бедный мальчик! бедный Виктор! это очень тяжело для него.
   - Я начинаю думать, что Эдит никогда не найдут, - сказала леди Хелена со вздохом.
   - Моя дорогая тетя, я не знаю. В наши дни никто никогда не теряется окончательно. Ее найдут, поверьте мне, если только...
   - Ну?
   - Если только она не мертва.
   - Она не умерла, - заявила леди Хелена, - в этом я уверена. Ты не знала ее, Инес, иначе ты бы так не подумала; самый великолепный образец молодости, силы и прекрасного здоровья, который я когда-либо видела в своей жизни. Однажды она сказала мне, что с самого рождения не помнила ни одного дня, когда бы болела - достаточно было взглянуть в ее ясные глаза, увидеть чистый цвет лица, чтобы убедиться в этом. Она не мертва, по естественному ходу вещей, и она не из тех, кто способен наложить на себя руки. У нее слишком много мужества и слишком много здравого смысла.
   - Возможно, и так, и все же страдание говорит само за себя - посмотрите на бедного Виктора.
   - Ах, действительно, бедный Виктор! Но дело обстоит иначе - это была только ее гордость, а не ее сердце, которое истекало кровью. Он любил ее - он любит ее со слепой, неразумной страстью, которую для любого человеческого существа несчастье испытывать к другому. А она никогда не заботилась о нем - не так сильно, как ты заботишься о шитье в своей руке. Вот что разбивает мне сердце - видеть, как он умирает на моих глазах из-за любви к девушке, которая не испытывает к нему ничего, кроме ненависти и презрения.
   Инес вздохнула.
   - Это естественно, - сказала она. - Подумайте, как ее оставили - в самый ее свадебный час, без единого слова объяснения. Кто мог бы это простить?
   - Возможно, никто; я возмущаюсь ею не из-за этого. Я возмущаюсь ею за то, что она приняла его. Она любила своего кузена - он женился бы на ней; ради титула и богатства она бросила его и приняла Виктора. Таким образом, она заслужила свою судьбу. Она поступила бессердечно, и все же ее тоже нельзя не пожалеть. Я верю, что она сделала бы все возможное, чтобы стать ему хорошей женой, в конце концов. Я хотел бы... я хотел бы, чтобы он нашел ее.
   - Ее можно было бы легко найти, - ответила Инес, - если бы Виктор воспользовался обычными средствами - я, конечно, имею в виду детективную полицию. Но он не пустит детектива по ее следу, если ее никогда не найдут, - он упорно продолжает искать ее сам. Он тратит свою жизнь на поиски. Если я когда-либо видела смерть на чьем-либо лице, я видела ее в его лице, когда он был здесь в последний раз. Если бы он только посоветовался с тем немецким доктором, который сейчас в Лондоне и который так искусен во всех сердечных болезнях... Послушайте! - она внезапно замолчала. - Наконец-то он здесь.
   Вдалеке открылись и закрылись ворота - ни у кого не было ключа от этих вечно запертых внешних ворот, кроме сэра Виктора, и в следующее мгновение послышался шум ночного кэба на подъездной дорожке. Дверь дома открылась, знакомый шаг раздался на лестнице, не тяжелый и волочащийся, как обычно, а быстрый и легкий, почти как раньше. Что-то случилось! Они увидели это по его лицу с первого взгляда. Было только одно, что могло произойти. Леди Хелена уронила книгу, Инес вскочила на ноги; ни одна из них не произнесла ни слова, обе ждали, затаив дыхание.
   - Тетя! кузина! - закричал молодой человек, задыхаясь и хрипло, - она найдена!
   Раздался крик его тети. Сказав это, он упал, тяжело дыша и измученный быстрым подъемом, в кресло и положил руку на грудь, чтобы унять ее тяжелую, удушающую пульсацию.
   - Найдена! - воскликнула леди Хелена. - Где, когда - как?
   - Подождите, тетя, - мягко произнес голос Инес, - дай ему время. Разве вы не видите, что он едва может дышать? Пока ни слова, Виктор, - позвольте мне принести вам бокал вина.
   Она принесла его, и он выпил. Его лицо было мертвенно-бледным, синеватые круги окружали рот и глаза. Он определенно выглядел безнадежно больным и больше подходил для постели больного, чем для быстрой ночной поездки с Сент-Джеймс-стрит в Сент-Джонс-Вуд. Он откинулся на спинку кресла, закрыл глаза, с трудом переводя дыхание. Они сидели и молча ждали, гораздо больше беспокоясь о нем, чем о новостях, которые он принес.
   Наконец он медленно, мучительно рассказал им о своей случайной встрече с леди Порцией Хэмптон, о вынужденном визите к портнихе на Оксфорд-стрит, о том, как он мельком увидел высокую девушку с темными волосами, о том, как он ждал, как увидел и узнал Эдит, как последовал за ней, и о внезапной головокружительной слабости, которая заставила его отказаться от преследования.
   - Вы сочтете меня ужасным болваном, - сказал он, - я понятия не имею, как я стал таким, но даю вам слово, я упал в обморок, как школьница, когда добрался до своей комнаты. Я полагаю, отчасти это было вызвано этим сердцебиением, а отчасти потрясением от великого удивления и радости. Джеймисон как-то привел меня в порядок, через некоторое время, а потом я отправился сюда. Я должен был что-то сделать, иначе, думаю, я сошел бы с ума.
   Затем последовала пауза. Две женщины посмотрели друг на друга, потом на него, на его нетерпеливые глаза, на его возбужденное, дикое, изможденное лицо.
   - Ну, - нетерпеливо воскликнул он, - вам нечего сказать? Неужели для вас ничего не значит, что после всех этих месяцев - месяцев - великие Небеса! кажется, прошли века... Но я наконец-то нашел ее - она зарабатывает себе на жизнь, в то время как мы... о! Я не могу думать об этом - я не смею; это сводит меня с ума!
   Он вскочил и принялся расхаживать взад и вперед, выглядя столь же похожим на сумасшедшего, сколь и на нормального.
   - Успокойся, Виктор, - сказала его тетя. - Это действительно безумие - так возбуждать себя. Конечно, мы радуемся всему, что делает тебя счастливым. Она найдена - хвала Небесам за это! - она жива и здорова - слава Небесам и за это. А теперь - что дальше?
   - Что дальше? - Он сделал паузу и удивленно посмотрел на нее. - Вы спрашиваете, что дальше? Что может быть дальше, кроме как пойти завтра утром первым делом и забрать ее.
   - Увести ее! - повторила леди Хелена, поджав губы. - Куда, Виктор? К тебе?
   Его ужасное лицо стало еще более ужасным. Он затаил дыхание и схватился за спинку кресла, как будто спазм невыносимой боли пронзил его сердце. В одно мгновение его тетя обняла его, слезы текли по ее щекам, ее умоляющие глаза смотрели на него.
   - Прости меня, Виктор, прости меня! Мне не следовало спрашивать тебя об этом. Но я не имела в виду... Я знаю, что этого никогда не будет, мой бедный мальчик. Я сделаю все, что ты скажешь. Я, конечно, пойду к ней - я приведу ее сюда, если она согласится.
   - Если она придет! - хрипло повторил он, высвобождаясь из ее объятий. - Что вы имеете в виду, говоря "если"? В этом вопросе не может быть никаких "если". Она моя жена - она леди Катерон - неужели вы думаете, что она должна остаться без гроша в кармане и в одиночестве харабатывать на кусок хлеба? Говорю вам, вы должны привести ее; она должна прийти!
   Его страстное, сдерживаемое возбуждение приводило ее в ужас. С болью, страхом и беспомощностью она посмотрела на свою племянницу. Инес, с тем устойчивым самообладанием, которое рождается от долгой необходимости сдерживаться, сразу же пришла на помощь.
   - Сядьте, Виктор! - произнес ее твердый голос, - и не доводите себя до такой степени нервного возбуждения. Это глупость - бесполезная глупость, и ее концом будет прострация и больничная койка. Что касается вашей жены, тетя Хелена сделает все, что в ее силах, но... что она может сделать? Теперь у вас нет над ней власти; оставив ее, вы отказались от нее. Невыразимо больно говорить об этом, но в сложившихся обстоятельствах мы должны это сделать. Она с презрением отвергла все, что вы предлагали ей раньше; если только эти десять прошедших месяцев не сильно изменили ее, она снова откажется. Она, кажется, была очень гордой, жизнерадостной девушкой, но ее тяжелая борьба с миром, возможно, сломила ее... и...
   - Не надо! - страстно воскликнул он. - Я этого не вынесу. О Боже! подумать только, что я сделал - что меня заставили сделать! что я заставил ее страдать - что она должна думать обо мне - и что я жив, вынося это! Подумать только, я все это вынес, когда пистолетная пуля в любой день положила бы конец моим мучениям!
   - Когда вы говорите такие глупости, как эта, - сказала Инес Катерон, ее пристальный взгляд был устремлен на его лицо, - мне больше нечего сказать. Однажды вы исполнили свой долг: поступили как герой, как мученик - жаль портить все такой трусливой тирадой, как эта.
   - Свой долг! - хрипло воскликнул он. - Это был мой долг? Иногда я сомневаюсь в этом; иногда я думаю, что если бы я никогда не покидал ее, все могло бы быть хорошо. Был ли мой долг превратить свою жизнь в ад на земле, вырвать мое сердце из груди, как я сделал в тот час, когда покинул ее, испортить ей жизнь, навлечь на нее позор, упреки и нищету? Если бы я не бросил ее, могло ли случиться что-нибудь худшее?
   - Намного, хуже - бесконечно хуже. Это вы страдаете, поверьте мне, а не она. Что значит все, что она пережила, по сравнению с тем, что пережили вы? И однажды она узнает все, будет любить и почитать вас так, как вы того заслуживаете.
   Он закрыл лицо руками и отвернулся от света.
   - Однажды, - услышали они его бормотание, - однажды - в день моей смерти. Молю Небеса, чтобы это случилось скоро.
   - Я думаю, - сказала Инес после паузы, - вам лучше позволить мне пойти и поговорить вместо тети Хелены. Она так много пережила - она не в состоянии, поверьте мне, Виктор, пережить больше. Позвольте мне пойти к вашей жене; все, что тетя Хелена может сказать, все, что она может посоветовать, сделаю я. Если в человеческих силах вернуть ее, я ее верну. Все, что я осмелюсь ей сказать, я скажу. Но, в конце концов, это так мало, и она так горда. Не надейтесь слишком сильно.
   - Так мало, - снова пробормотал он, все еще пряча лицо, - так мало, и так много нужно рассказать. О! - вырвалось у него со страстным криком. - Я больше не могу этого выносить. Если ей не нужно ничто иное, кроме правды, пусть будет сказана правда. Что такое тысяча обещаний живым или мертвым, если она ненавидит и презирает меня!
   Они ничего ему не сказали - они знали, что это бесполезно - они знали, что его приступ пройдет, как прошли многие другие, и что завтра он будет последним, кто захочет рассказать.
   - Вы, конечно, не думаете о том, чтобы вернуться сегодня вечером на Сент-Джеймс-стрит? - спросила Инес, чтобы отвлечься. - Вы останетесь здесь, а завтра как можно раньше отвезете меня на Оксфорд-стрит. Я сделаю все, что смогу - вы верите в это, мой кузен, я знаю. И если... если я добьюсь успеха, вы... - Она сделала паузу и посмотрела на него, - вы встретитесь с ней, Виктор?
   - Я еще не знаю, у меня голова идет кругом. Сегодня вечером я чувствую, что могу сделать все, что угодно, отважиться на что угодно - завтра, полагаю, я буду чувствовать себя по-другому. Не спрашивайте меня, что я буду делать завтра, пока не наступит завтра. Я останусь на всю ночь и сразу же пойду в свою комнату; я чувствую себя наполовину больным. Спокойной ночи.
   Он покинул их. Они слышали, как он устало поднялся в свою комнату и запер дверь. Долгое время две женщины сидели вместе и разговаривали, с бледными, встревоженными лицами.
   - Она не придет - я так же уверена в этом, как в том, что сижу здесь, - были прощальные слова леди Хелены, когда они расстались на ночь. - Я знаю ее лучше, чем он, и меня не увлекают его безумные надежды. Она не придет.
   Сэр Виктор спустился к завтраку, выглядя невыразимо бледным и изможденным в утреннем свете. Что ж, - он не спал ни минуты.
   Но он был более сдержанным, спокойным и тихим, и в его сердце было почти так же мало надежды, как и в сердце леди Хелены. Сразу после завтрака мисс Катерон, плотно прикрытая вуалью, села с ним в кэб, и ее отвезли на Оксфорд-стрит. Это была очень тихая поездка; она была рада, когда все закончилось, и он высадил ее возле магазина мадам Миребо.
   - Я подожду здесь, - сказал он. - Если она пойдет с вами, вы возьмете кэб и поедете обратно в Поплар Лодж. Если она не... - ему пришлось на мгновение остановиться, - тогда возвращайтесь ко мне, и я отвезу вас домой.
   Она склонила голову в знак согласия и вошла в магазин. Ее собственное сердце сильно билось при мысли о предстоящем собеседовании и его вероятном окончании. Она подошла к стойке и, не поднимая вуали, осведомилась, пришла ли мисс Стюарт.
   Девушка с любопытством посмотрела на скрытое лицо и ответила:
   - Да, мисс Стюарт пришла.
   - Я хочу увидеть ее наедине, на несколько минут. Вы можете сделать это для меня?
   Она сунула соверен в руку продавщицы. Последовал второй любопытный взгляд на высокую даму в вуали, но соверен был принят. Боковая дверь открылась, и ее провели в пустую комнату.
   - Вы можете подождать здесь, мэм, - сказала девушка. - Я пришлю ее к вам.
   Мисс Катерон подошла к окну; ее сердце забилось быстрее, чем прежде. Когда она раньше так нервничала? Окно выходило на оживленную, яркую Оксфорд-стрит, и вдалеке она увидела ожидающий кэб и одинокую фигуру своего кузена. Это зрелище придало ей смелости. Ради него, бедняги, она сделала бы все, что в человеческих силах.
   - Вы хотели меня видеть, мадам? - послышался ясный, мягкий голос. Дверь тихо открылась, и вошла молодая девушка.
   Инес Катерон обернулась и второй раз в жизни посмотрела в лицо жене своего кузена.
   Да, это была его жена. Лицо, которое она видела под деревьями Повисс-Плейс, она снова увидела сегодня в лондонской модной гостиной. То же смугло-красивое, спокойно-решительное молодое лицо, те же серьезные красивые глаза, та же стройная, изящная фигура, те же шелковистые волны черновато-каштановых волос. В ее глазах не было никаких изменений; она не стала ни тоньше, ни бледнее; она не утратила той красоты и грации, которые покорили сердце сэра Виктора Катерона. Она была очень просто одета в темно-серое платье из какого-то дешевого материала, но оно сидело идеально; льняные ленты на шее и пояс из вишневой ленты. На тонком пальце не было обручального кольца. Она все поняла за три секунды, затем двинулась вперед.
   - Я хотела увидеть вас. Нас не потревожат?
   - Нас могут потревожить в любой момент. Это комната, где клиенты мадам Миребо примеряют платья, а мое время очень ограничено.
   Темные, серьезные глаза выжидающе смотрели на плотную вуаль. Инес Катерон отбросила ее назад.
   - Эдит! - сказала она, и при звуке ее имени девушка отшатнулась. - Вы меня не знаете, но я думаю, вы знаете мое имя. Я Инес Катерон.
   Она отпрянула, ее смуглое лицо побледнело и застыло - ее большие глаза, казалось, потемнели и расширились - губы сжались в напряженную линию. - "И?" - это было все, что она сказала.
   Инес умоляюще протянула руки, приближаясь, когда она отступила.
   - О, Эдит, вы знаете, зачем я пришла! вы знаете, кто послал меня. Вы знаете, зачем я пришла.
   Темные, глубокие глаза встретились с ее, холодными, твердыми и яркими, как бриллианты.
   - Я ни в малейшей степени не знаю, зачем вы пришли. Я понятия не имею, кто мог вас послать. Я знаю, кто вы такая. Вы кузина сэра Виктора Катерона.
   Не дрогнув, она произнесла его имя - с каменным лицом она ждала ответа. Если в груди Инес и теплилась какая-то надежда, то она угасла, когда она посмотрела на нее сейчас.
   - Да, - сказала она печально, - я кузина Виктора Катерона, и только один человек мог послать меня сюда - сам Виктор Катерон.
   - И почему сэр Виктор Катерон доставил вам столько хлопот?
   - О, Эдит! - снова этот умоляющий жест, - позвольте мне называть вас так - вам нужно спрашивать? Все эти месяцы он искал вас, теряя здоровье в бесплодных поисках - изнуряя себя до состояния тени, разыскивая вас. Он был в Нью-Йорке, он искал в Лондоне - это привело его почти на грань смерти, этот долгий, тщетный, жалкий поиск.
   Ее идеальные губы презрительно скривились, в глазах мелькнуло презрение, но голос был очень тихим.
   - И снова я спрашиваю, почему... почему сэр Виктор Катерон доставил себе все эти ненужные хлопоты?
   - Ненужные! Вы так это называете! Поиски мужем потерянной жены.
   - Остановитесь, мисс Катерон! - Она подняла руку, и ее глаза вспыхнули. - Вы совершаете ошибку. Женой сэра Виктора Катерона я не являюсь и никогда не буду. Церемония, которую мы провели десять месяцев назад в Чешире, ничего не значит, так как жених, который бросает свою невесту в день ее свадьбы, полностью отказывается от имени и власти мужа. Имейте в виду, я не жалею об этом сейчас; я бы не сделала этого, если бы могла. И это не бравада, мисс Катерон, я серьезно. В тот час, когда я вышла замуж за вашего кузена, он был для меня не больше, чем один из его собственных лакеев - я говорю это к своему стыду и вечному бесчестию; и теперь я искренне благодарю Небеса за то, что, был ли он безумен или в здравом уме, он бросил меня так, как бросил. Наконец-то я свободна - не связана на всю жизнь с человеком, которого к этому времени я могла бы возненавидеть. Ибо я думаю, что мое безразличие переросло бы в ненависть. Теперь я просто презираю его - в меньшей степени, чем себя. Я никогда не хотела бы слышать его имя - но я также ни на дюйм не свернула бы со своего пути, чтобы избежать этого. Он просто ничто для меня - ничто. Если бы я была мертва и лежала в могиле, я не могла бы быть для него ни на йоту более потерянной, чем сейчас. Почему он осмелился искать меня, - выше моего понимания. То, что у него хватило наглости выследить меня и послать вас сюда, превосходит всякое понимание. Я удивляюсь, что вы пришли, мисс Катерон! Но поскольку вы пришли, позвольте мне дать вам один совет: пусть этот ваш первый визит станет последним. Не приходите больше ко мне - не позволяйте сэру Виктору Катерону преследовать меня по пятам или каким-либо образом мешать мне. Я никогда не была очень хорошим или терпеливым человеком - в последнее время я не стала лучше. Я всего лишь девушка, одинокая и бедная, но, - ее глаза вспыхнули огнем - буквально огнем - и ее руки сжались, - я предупреждаю его - это будет небезопасно!
   Инес отстранилась. Чего она ожидала, она едва ли знала - конечно, не этого.
   - Как я уже говорила, - продолжала Эдит, - мое время ограничено. Мадам не разрешает своим работницам принимать посетителей в рабочее время. Мисс Катерон, я имею честь пожелать вам доброго утра.
   - Останьтесь! - воскликнула Инес. - Ради всего святого! О, что мне сказать, как мне смягчить вас? Эдит, вы не понимаете. Я хотела бы... я хотела бы осмелиться рассказать вам секрет, который забрал Виктора у вас в тот день! Он любит вас - нет, это слишком слабое слово, чтобы выразить то, что он чувствует; он жизнью расплачивается за свою потерю. Он умирает, Эдит, умирает от болезни сердца, вызванной тем, что он перенес, потеряв вас. В свой смертный час он расскажет вам все; и его единственная молитва - о смерти, чтобы он мог сказать вам, чтобы вы перестали ошибаться и ненавидеть его так, как вы это делаете сейчас. О Эдит, послушайте меня - пожалейте меня - пожалейте того, кто умирает за вас! Не будьте такой суровой. Видите, я преклоняю перед вами колени! - если вы надеетесь на милосердие в свой смертный час, Эдит Катерон, смилуйтесь над ним!
   Она бросилась на колени, по ее лицу текли слезы, и подняла вверх сцепленные руки.
   - Ради всего святого, Эдит, ради вас самой. Не ожесточайте свое сердце; поверьте, хотя, возможно, вы не понимаете. Я говорю вам, что он любит вас - что он умирающий человек. Мы все грешники; поскольку вы надеетесь на жалость и милосердие, сжальтесь и помилуйте его сейчас. - Положив руку на дверь, глядя на Инес Катерон, цепляющуюся за ее платье, она остановилась, тронутая, расстроенная, смягченная вопреки самой себе.
   - Вставайте, мисс Катерон, - сказала она, - вы не должны становиться передо мной на колени. Чего вы хотите? о чем вы меня просите?
   - Я прошу вас бросить эту тяжелую жизнь - вернуться домой со мной. Леди Хелена ждет вас. Постройте свой дом с ней и со мной - возьмите имя и богатство, которые принадлежат вам, и ждите - постарайтес терпеливо ждать до конца Виктора - бедного, убитого горем мальчика! - вам не придется долго ждать.
   Ее голос сорвался - ее рыдания наполнили комнату. Расстроенное выражение все еще было на лице Эдит, но оно было таким же решительным, как и всегда.
   - То, о чем вы просите, невозможно, - сказала она, - совершенно и абсолютно невозможно. То, что вы говорите о вашем кузене, может быть правдой. Я не понимаю - я никогда не умела разгадывать загадки, - но это ни в малейшей степени не меняет моей решимости. Что? жить за счет щедрости человека, который бросил меня в день моей свадьбы, который сделал меня изгоем, объектом презрения и позора! Я бы скорее умерла! Я столкнулась бы с голодом и смертью в этом великом городе. Я знаю, что говорю. Я бы подметала перекрестки, как вон тот нищий в лохмотьях; я бы скорее легла и умерла в канаве. Отпустите меня, мисс Катерон, умоляю вас; вы только напрасно огорчаете меня. Если бы вы умоляли вечно, это не помогло бы. Передайте мою любовь леди Хелене, но я никогда не вернусь - я никогда не приму ни фартинга от сэра Виктора Катерона. Не приходите сюда больше - не позволяйте ему приходить. - Ее глаза снова заблестели. - В моем сердце нет ни печали, ни жалости к нему. Оно - камень, когда дело касается его, и так будет всегда - всегда, хотя бы он лежал при смерти передо мной. А теперь прощайте.
   Затем дверь открылась и закрылась, - она ушла.
  

ГЛАВА III. КАК ОНИ ВСТРЕТИЛИСЬ

  
   Мисс Стюарт вернулась в мастерскую и подошла к дюжине или более молодых женщин, собравшихся там. Если бы она была чуть бледнее, чем обычно, они вряд ли заметили бы это - если бы она была даже более молчаливой, чем обычно, потому что молчание всегда было сильной стороной мисс Стюарт. Только молодая особа, которой мисс Катерон подарила соверен, посмотрела на нее с любопытством и прямо сказала:
   - Мисс Стюарт, кто это был? чего она хотела? - И темные, надменные глаза мисс Стюарт оторвались от персикового атласа, над которым она работала, и ледяным взглядом уставились на спрашивающую.
   - Это была леди, которую я никогда раньше не видела, - холодно ответила она. - То, что она хотела, конечно, не ваше дело, мисс Хаттон.
   Мисс Хаттон выпалила что-то невнятное в ответ, но в Эдит было нечто такое, что спасло ее от открытого оскорбления - достоинство и дистанция, которые никто не мог преодолеть. Кроме того, она была любимицей мадам и старшей. Такая молчаливая и трудолюбивая, такая опрятная, такая абсолютно надежная в своей работе. Другие девушки не любили ее и не доверяли ей; она держалась в стороне от них всех; у нее было что-то на уме - в ней имелась какая-то таинственность; они вообще сомневались, что она английская девушка. Она не желала их общества; если у нее и был секрет, она хорошо его хранила; в их шумной, оживленной среде она была так же одинока, как если бы находилась на необитаемом острове Робинзона Крузо. Внешне эти десять месяцев мало изменили ее - ее яркая, сумеречная красота почти не потускнела - зато внутренне она изменилась сильно, и вряд ли к лучшему.
   Последовала долгая и ожесточенная борьба, прежде чем она оказалась в этом безопасном убежище. В течение многих месяцев она дрейфовала без руля, без компаса или лоцмана по темному, мутному морю Лондона. Она приехала в большой город без друзей и одна, с очень небольшим количеством денег и очень слабыми знаниями о городской жизни. Она довольно легко нашла жилье, дешевое и чистое, и сразу же приступила к поискам работы. По дороге наверх она решила, что должна сделать - стать гувернанткой в детской или компаньонкой какой-нибудь пожилой леди, или она будет преподавать музыку. Но одно дело было решить, а другое - сделать. В колонках "Таймс" были объявления о десятках гувернанток и компаньонок для пожилых дам, но они были не для нее. "Где ваши рекомендации?" это был ужасный вопрос, который встречал ее на каждом шагу. У нее не было рекомендаций, и двери благородных второразрядных и третьеразрядных домов тихо закрывались перед ее носом.
   Молодая и красивая, без рекомендаций, денег или друзей, как она вообще могла добиться успеха? Если бы ей было тридцать и она была рябой, она могла бы рассчитывать на удачу: но ее случай казался безнадежным. Однако прошло много времени, прежде чем ее неукротимый дух сдался. Ее деньги иссякли, она продала несколько украшений и платьев, чтобы заплатить за еду и жилье. В это ужасное время она стала бледной и с ввалившимися глазами - всю свою жизнь она не могла вспоминать об этом без содрогания.
   Прошло пять месяцев; отчаяние, черное и ужасное, наконец, наполнило ее душу. Выбор, казалось, лежал между обычной служанкой и голодом. В этот самый темный предрассветный час она увидела объявление мадам Миребо о найме девушек для шитья и в полном отчаянии подала заявление. Высокие, красивые девушки с хорошими манерами были именно тем, что требовалось мадам, и каким-то образом - без сомнения, милость доброго Бога - ее приняли. В течение нескольких недель ее держали под пристальным наблюдением, - она была так непохожа на молодых женщин, которые заполняли подобные места; затем появилась уверенность, что у мисс Стюарт не было никаких зловещих замыслов в отношении рубинового бархата, белоснежного атласа и бесценных кружев ее аристократических клиентов, - что она действительно хотела работать и была вполне способна это сделать. Природа сделала Эдит художницей в пошиве одежды; у нее был превосходный вкус; мадам убедилась, что нашла сокровище. Только одно мисс Стюарт упорно отказывалась делать - это работать в магазине. "У меня есть свои причины хранить полное молчание, - сказала она, твердо глядя мадам в глаза. - Если я останусь в магазине, меня могут - хотя это маловероятно - узнать; и тогда мне придется немедленно покинуть вас".
   Мадам не хотела терять свою лучшую швею, поэтому мисс Стюарт поступила по-своему. По мнению сентиментальной француженки, мисс Стюарт была молодой особой высокого ранга и положения, которая из-за какой-то злополучной любовной связи была вынуждена убежать и спрятаться от своих друзей. Однако, поскольку ее безнадежная страсть никоим образом не мешала ее способностям к пошиву одежды, мадам оставила свои подозрения при себе и сохранила ее в мастерской.
   И вот, после долгих месяцев боли, стыда и отчаяния, Эдит наконец благополучно пристала к берегу. В течение последних пяти месяцев ее жизнь текла гладко, скучно, без происшествий - утром она шла на работу, вечером возвращалась домой - иногда позволяла себе короткую прогулку в летних сумерках после чая; в другое время она была слишком утомлена телом и душой, чтобы делать что-то другое, кроме как лечь на маленькую жесткую кровать и заснуть усталым сном изнеможения. Такова была ее внешняя жизнь; что я могу сказать о ее внутренней жизни? Она сама вряд ли смогла бы сказать об этом в последующие дни. Каким-то образом нам дана сила переносить все и жить дальше. О человеке, за которого она вышла замуж, она не могла, не смела думать - ее сердце и душа были наполнены темной и смертельной ненавистью. Она ненавидела его, - не будет преувеличением сказать это. Пачка бесценных писем, написанных в Нью-Йорке так давно - о, так давно! казалось, стала единственным солнечным пятном в ее бессолнечной жизни. Она читала их до тех пор, пока слова не потеряли всякий смысл - пока она не выучила все наизусть. Она смотрела на фотографию до тех пор, пока полуулыбающиеся глаза и губы, казалось, не стали насмехаться над ней. Маленькую бирюзовую брошь с изображением она носила на груди днем и ночью - первое, что нужно было поцеловать утром, последнее - вечером. Неправильно, неправильно, неправильно, скажете вы; но девушка была отчаянной и безрассудной - ей было все равно. Правильное и неправильное смешались в ее извращенном сознании; только это было ясно - она любила Чарли так, как никогда не любила его до того, как стала невестой сэра Виктора Катерона. Он презирал ее; она никогда больше не взглянет на его лицо - это не имело значения; она сойдет в могилу, любя его, с его лицом над ее сердцем, с его именем на губах.
   Иногда, когда она сидела в одиночестве в тусклых лондонских сумерках, перед ней вставало видение того, что могло бы быть: Чарли, каким бы бедным он ни был сейчас, и она, жена Чарли; он работает для нее, где-то и как-то, он с радостью делал бы, что угодно, а она содержала в порядке их две или три крошечные комнаты и ждала, надев свое лучшее платье, когда наступит вечер, чтобы услышать его шаги у двери. Она думала, пока мысли не превращались в пытку, пока они не становились настоящей физической болью. Его слова, сказанные ей в ту последнюю ночь, которую она провела в Сэндипойнте, теперь вернулись к ней, полные горького смысла: "Что бы ни принесло будущее, не вини меня". Будущее принесло одиночество, бедность и отчаяние - все по ее собственной вине - по ее собственной вине. Это было самое горькое жало из всех - это было ее, от начала до конца. Она боялась бедности, она променяла свое сердце, свою жизнь и его в своем страхе перед ней, и вот! на нее обрушилась такая бедность, о которой она и не мечтала. Если бы она только была верна себе и своему собственному сердцу, каким счастливым созданием она могла бы быть сегодня.
   Но эти времена пыток, к счастью, были редки. Ее сердце, казалось, онемело - она слишком много работала, чтобы много думать, - по ночам она была смертельно уставшей, чтобы проводить часы в бесплодных муках и слезах. Ее жизнь протекала как на беговой дорожке, и до прихода Инес Катерон ничто не могло ее нарушить.
   Ее сердце было полно горького смятения и возмущения, когда она вернулась к своей работе. Негодяй! как он посмел! Он умирал, сказала Инес Катерон, и из-за любви к ней. Ба! она могла бы рассмеяться в своем горьком презрении, - какая это была насмешка! Если бы это было правдой, зачем было позволять ему жить! Чем скорее, тем лучше - тогда она действительно будет свободна. Возможно, Эдит что-то потеряла - сердце, совесть - из-за боли и стыда прошлого. Все, что было мягкого и всепрощающего в ее натуре, казалось, полностью вымерло. Он причинил ей непоправимое зло - единственное, что он мог сделать, это умереть и оставить ее свободной.
   Молодые женщины мадам были задержаны в тот вечер на полчаса позже обычного. На следующий вечер должен был состояться грандиозный бал в Белгравии, и работы было предостаточно. Наконец они ушли, наполовину измотанные до смерти, только для того, чтобы обнаружить, что идет унылый моросящий дождь, и мрачная темнота ранней ночи опускается на освещенные газом магистрали Лондона. Мисс Стюарт коротко пожелала своим спутницам спокойной ночи, подняла зонтик и поспешила своей дорогой. Она не заметила ожидающую фигуру, закутанную от дождя и скрытую зонтиком, которая наблюдала за ней и которая за ней последовала. Она быстро пошла дальше и, наконец, добралась до той части улицы, где ей необходимо было перейти. Она на мгновение остановилась на тротуаре в нерешительности. Кэбы, омнибусы и экипажи проносились мимо в бесчисленных количествах. Это был опасный переход. Она подождала две или три минуты, но в суете движения не было затишья. Затем, отчаявшись в своем нетерпении, она начала переходить дорогу. Переход был скользким и мокрым.
   - Эй! осторожно, смотрите! - крикнули полдюжины кэбменов спереди и сзади.
   Она пришла в замешательство - присутствие духа покинуло ее - она уронила зонтик и инстинктивно наклонилась, чтобы поднять его. Когда она сделала это, две руки обхватили ее, и она почувствовала, что ее оторвало от мостовой и понесло. Но как только она оказалась на тротуаре, что-то - похоже, оглобля кареты - ударило ее спасителя по голове и повалило его на землю. Когда он упал, Эдит легко высвободилась из его объятий и оказалась на тротуаре невредимой.
   Человек упал. Все, что мог сделать кэбмен, отвернуть лошадь, чтобы не переехать его. Раздавались крики, вопли, поднялся шум. Толпа окружила распростертого человека. Подошел полицейский. Что касается Эдит, то она все еще стояла ошеломленная и сбитая с толку. Она видела, как мужчину подняли и отнесли в ближайшую аптеку. Инстинктивно она последовала за ним - именно спасая ее, он попал в беду. Она увидела, как его усадили в кресло, грязь и кровь смыли с его лица, а затем - была ли она все еще ошеломлена - или это действительно было лицо сэра Виктора Катерона?
   Оно было ужасно бескровное, ужасно похожее на лицо трупа, ужасно похожее на лицо мертвеца; но лицо человека, чьей невестой она была десять месяцев назад - лицо сэра Виктора Катерона.
   Она тяжело прислонилась к столбу, чувствуя головокружение и тошноту - все плыло вокруг нее. Был ли он мертв? Неужели он встретил свою смерть, пытаясь спасти ее? "Будь я проклят, если не думаю, что он мертв и с ним покончено, - сказал аптекарь. - Кто-нибудь знает, кто он такой?"
   Никто не знал. Затем проницательный взгляд полицейского упал на Эдит, бледную, с явным ужасом узнавания на лице.
   - Вы, мисс, кажется, знаете его, не так ли? - вежливо осведомился полицейский. - Кто он такой?
   - Он - сэр Виктор Катерон.
   - О, - сказал полицейский. - Сэр Виктор Катерон, вот как? Я так и подумал, что он был большой шишкой. - Потом его взгляд остановился на очень красивом лице Эдит, на ее очень простом платье и очевидном положении, и он сделал свое собственное предположение. - Может быть, мисс, вы также знаете, куда его следует отвезти?
   - Нет, - машинально ответила она, - я не знаю. Если вы обыщете его карманы, то, скорее всего, найдете его адрес. Вы... вы, правда, думаете, что он мертв?
   Задавая этот вопрос, она подошла на шаг ближе - ее губы были бесцветны. Час назад ей казалось, что она почти желала его смерти - теперь это казалось слишком ужасным. Встретить его в такой ситуации, после всех ее мыслей о нем... Она чувствовала, что не может этого вынести.
   - Ну, нет, мисс, я не думаю, что он мертв, - ответил аптекарь, - хотя должен сказать, что он выглядит плохо. С ним что-то не так, помимо удара по голове. Вот его визитница - давайте посмотрим: "Сэр Виктор Катерон, баронет. Отель Фентона". Отель Фентона. Нужно заказать кэб и отвезти его туда.
   - Кто-то должен поехать с ним, - сказал полицейский. - Я не могу уйти - вы не можете уйти. А вы, мисс, - спросил он с большим сомнением глядя на Эдит, - вы могли бы сопровождать его?
   - Это необходимо? - спросила Эдит с видимой неохотой.
   - Ну, видите ли, мисс, в эту минуту он выглядит очень похожим на умирающего, и если ему суждено умереть...
   - Я поеду, - прервала его Эдит, отворачиваясь с болезненной дрожью. - Немедленно остановите кэб.
   Остановили четырехколесный экипаж - бесчувственного молодого баронета внесли и уложили, как можно удобнее, на заднее сиденье. Эдит последовала за ним, против своей воли, но что она могла поделать? Он был ее злейшим врагом, но даже по отношению к злейшему врагу иногда нужно проявлять человечность. Было бы жестоко оставить его одного.
   - Не бойтесь, мисс, - весело сказал аптекарь, - он еще не умер. Он всего лишь оглушен, и сразу придет в себя. К Фентону, - и кэб с грохотом покатился.
  

ГЛАВА IV. КАК ОНИ РАССТАЛИСЬ

  
   Эта поездка - ее жизнь возвращалась к ней, как страшный кошмар. Она старалась не смотреть на эту застывшую фигуру и ужасное лицо напротив, но, несмотря на это, ее глаза все время возвращались к ним. То, что сказала мисс Катерон, было правдой - он умирал - смерть была написана на его лице. Что, если, в конце концов, существовала какая-то тайна, достаточно ужасная, чтобы заставить его поступить правильно, оставив ее? Она обдумывала это, пока ее мозг не затуманился, но так и не смогла найти никакого решения. Но, все равно, это было неправильно. В чем бы ни заключалась тайна, он знал ее до того, как женился на ней - почему он не бросил ее тогда - почему, бросив ее после, он ничего не объяснил? Ему не было оправдания, никакого, и, несмотря на белое, измученное лицо, которое умоляло, ее сердце снова ожесточилось - ожесточилось до такой степени, что она чувствовала ни жалости, ни боли.
   Они добрались до отеля. Джеймисон, камердинер, спустился вниз и отшатнулся при виде давно потерянной жены своего хозяина.
   - Миледи! - пробормотал он, уставившись так, словно увидел привидение.
   - С вашим хозяином произошел несчастный случай, Джеймисон, - спокойно сказала Эдит, игнорируя титул. Как странно это звучало для нее. - Вам лучше бы перенести его в номер и послать за хирургом. И, если леди Хелена в городе...
   - Леди Хелена в городе, миледи. Не могли бы вы... - Джеймисон заколебался, - не могли бы вы войти, миледи, и подождать, пока не придет ее светлость?
   Снова на мгновение Эдит заколебалась и задумалась. Она не могла уйти, не зная, была ли полученная им травма смертельной или нет, поскольку эта травма была получена при ее спасении. Она поджала губы и вошла.
   - Я останусь, пока не приедет леди Хелена. Прошу вас, не теряйте времени и пошлите за ней.
   - Я немедленно пошлю, миледи, - почтительно ответил Джеймисон. - Томпсон, - обратился он к служащему, - немедленно проводите эту леди в гостиную.
   А потом Эдит обнаружила, что следует за мужчиной в черном по длинному коридору, вверх по большой лестнице, по коридору, устланному ковром, и в элегантную гостиную. Мужчина зажег газ и ушел, она осталась одна.
   Она села, чтобы подумать. Какое странное приключение. Она мечтала о своей свободе - казалось, она была совсем рядом. Она вздрогнула.
   "Какая я неблагодарная, - думала она, - какое я, должно быть, мерзкое создание. Если он умрет, я буду чувствовать себя так, словно убила его".
   Как долго тянулось время, - восемь, девять, десять, - неужели леди Хелена никогда не придет? До Сент-Джонс-Вуда было далеко, но она наверняка уже могла бы быть здесь к этому времени. Было половина одиннадцатого, и, утомленная размышлениями и дневной работой, она погрузилась в какой-то беспокойный сон в своем кресле, когда внезапно почувствовала, что рядом с ней кто-то есть. Ей снился Сэндипойнт, ссора с кузеном. "Не надо, Чарли!" - раздраженно произнесла она вслух, и звук ее собственного голоса разбудил ее. Она вскочила, на секунду растерявшись, и оказалась лицом к лицу с леди Хеленой. С леди Хеленой, очень бледной и печальной, с мокрыми от слез глазами и щеками.
   Последние пять минут она молча и печально наблюдала за Эдит. Сон девушки был приятным, полуулыбка приоткрыла ее губы. Затем она беспокойно задвигалась. "Не надо, Чарли!" - отчетливо произнесла она и проснулась.
   Именно о нем она думала - мысли о нем вызвали на ее губах эту счастливую улыбку. Сердце пожилой женщины сжалось от острого чувства боли.
   - Леди Хелена!
   - Эдит!
   Она взяла девушку за руку обеими руками и ласково посмотрела на нее. В былые дни она ей очень нравилась, хотя она никогда не желала, чтобы племянник женился на ней. И она вряд ли могла сильно винить ее в сложившихся обстоятельствах, если ее мечты были о мужчине, которого она любила, а не о женихе, который бросил ее.
   - Я... мне кажется, я заснула, - смущенно сказала Эдит. - Я очень устала, и все здесь казалось таким тихим и скучным. Как он?
   - Лучше и спит - ему дали опиум. Он ничего не знает о вашем пребывании здесь. Было очень хорошо, что вы пришли, дитя мое.
   - Это было не более, чем долгом. Невозможно было не прийти, - ответила Эдит, а затем кратко и довольно холодно рассказала, как произошел несчастный случай.
   - Мой бедный мальчик! - вот и все, что сказала леди Хелена, но в каждом слове слышалось сердечное рыдание. - Он с радостью умер бы, чтобы избавить вас от минутной боли, и все же ему выпала горькая участь причинить вам самую сильную боль в вашей жизни. Мое бедное дитя, вы не можете понять, и мы не можем объяснить - это должно казаться вам очень трудным и непонятным, но однажды вы все узнаете и наконец воздадите ему должное. Ах, Эдит! если бы вы не отказали Инес - если бы только вы не были такой гордой, если бы вы взяли то, что принадлежит вам по праву, он мог бы вынести эту разлуку до тех пор, пока Небеса не сочтут нужным призвать его.
   - Он выглядит очень больным, - сказала Эдит. - Что с ним?
   - Болезнь сердца - вызванная душевными страданиями. Никакие слова не могут передать, что он пережил со дня своей несчастной свадьбы. Это известно только Небесам и ему самому, но это отняло у него жизнь. Его сердце разбилось в тот день, когда он оставил вас. И вы, мое бедное дитя, - вы тоже страдали.
   - Об этом мы не будем говорить, - гордо ответила девушка, - что сделано, то сделано. Что касается меня, я надеюсь, что худшее позади - я в безопасности, здорова и в добром здравии, как вы видите. Я рада, что сэр Виктор Катерон не встретил свою смерть, спасая меня. У меня есть только одно желание относительно него, и это то, чтобы он держался от меня подальше. А теперь, леди Хелена, пока он еще не пришел в себя, я пойду домой.
   - Пойдете домой! В такой час? Конечно, вы этого не сделаете. Вы останетесь здесь на всю ночь. О, Эдит, вы действительно должны. Для вас приготовлена комната, смежная с моей. Инес и Джеймисон останутся с Виктором до утра, и... вам следует повидаться с ним перед уходом.
   Она съежилась в каком-то ужасе.
   - Нет, нет, нет! этого я не могу! Поскольку уже поздно, я останусь, но видеть его - нет, нет! Даже ради вас, леди Хелена, я не могу этого сделать.
   - Подождем до завтра, - последовал ответ леди Хелены. - А сейчас вы немедленно отправитесь в вашу комнату.
   Она позвонила в колокольчик, вошла горничная. Леди Хелена нежно поцеловала бледную щеку девушки, и Эдит увели в комнату, которую она должна была занять на эту ночь.
   Она, безусловно, контрастировала по своим размерам и роскошной обстановке с тем, чем она пользовалась в течение последних десяти месяцев. Она слегка улыбнулась, оглядываясь по сторонам. Она должна была провести ночь под одной крышей с сэром Виктором Катероном. Если бы кто-нибудь предсказал это сегодня утром, с каким презрением она отказалась бы поверить.
   "Кто может сказать, что принесет этот день! - была последняя мысль Эдит, когда она положила голову на подушку. - Я рада, очень рада, что несчастный случай не окажется смертельным. Я не хочу, чтобы он или кто-то другой встретил свою смерть из-за меня".
   Она спала хорошо и крепко и проснулась поздно. Она почти мгновенно вскочила с постели и оделась. Она не могла позволить себе потерять ни одной минуты. Не успела она закончить свой туалет, как в дверь постучали. Она открыла ее и увидела мисс Катерон.
   - Я предполагала, что вы встанете рано, и соответственно заказала завтрак. Тетя Хелена ждет вас внизу. Как вы спали?
   - Очень хорошо. А вы... вы, я полагаю, не спали всю ночь?
   - Да. Впрочем, я совсем не возражаю против этого - я вполне привыкла к ночному дежурству. И я получаю награду, зная, что Виктору намного лучше - он действительно полностью вне опасности. Эдит, - она положила руки на плечи девушки и посмотрела ей в глаза, - он знает, что вы здесь. Будете ли вы милосердны к умирающему человеку и увидите его?
   Она покраснела и немного съежилась, но ответила гордо и холодно:
   - Ничего хорошего из этого не выйдет. Возможно, так будет лучше, но меня это мало волнует. Если он хочет настаивать на том, на чем пришли настаивать вы, предупреждаю вас, я не буду слушать ни слова; я немедленно уйду.
   - Он не будет настаивать на этом. Он знает, какая вы упрямая, и каким бесплодным было бы настаивать. Ах, Эдит! вы ужасно высокомерная, своевольная девушка. Он не задержит вас ни на минуту - он хочет высказать только одну прощальную просьбу.
   - Я ничего не могу дать - ничего, - взволнованно сказала Эдит.
   - Я думаю, вы согласитесь на это, - печально ответила другая. - Пойдемте, дорогое дитя, пойдемте вниз; леди Хелена ждет.
   Они спустились к завтраку; Эдит ела мало. Вопреки самой себе, вопреки своей гордости и самообладанию, ее немного потрясла мысль о том, чтобы поговорить с ним.
   Но как она могла отказаться? Наконец она поднялась, очень бледная, с очень строгим и решительным видом - чем скорее все закончится и она уйдет, тем лучше.
   - А теперь, - сказала она, - если вы настаиваете...
   - Я действительно настаиваю, - твердо ответила Инес. - Пойдемте.
   Она подвела ее к двери в конце коридора и постучала. Как ужасно сильно билось сердце Эдит; она ненавидела себя за это. Дверь открылась, и выглянуло серьезное, лицо мистера Джеймисона.
   - Скажите сэру Виктору, что леди Катерон здесь и хочет его видеть.
   Мужчина поклонился и вошел. Еще мгновение, и он снова был перед ними:
   - Сэр Виктор просит миледи немедленно войти.
   Затем Инес Катерон обняла ее и поцеловала. Это было ее прощание. Она сделала приглашайющий войти жест и поспешила прочь.
   Эдит вошла: дверь и занавеска отделяли ее от внутренней комнаты. Она открыла одну, подняла другую, и муж с женой оказались лицом к лицу.
   Он лежал на низком диване - комната была частично затемнена, но даже в этой полутьме она могла видеть, что этим утром он выглядел таким же ужасным и бескровным, как и прошлой ночью.
   Она остановилась в центре комнаты и сказала:
   - Вы хотели меня видеть, сэр Виктор Катерон?
   Холодно и спокойно прозвучали официальные слова.
   - Эдит!
   Его ответом был крик - крик, вырвавшийся из души, полной невыразимой любви и муки. Это поразило ее до самого сердца, ожесточенного против него.
   - Мне жаль видеть вас таким больным. Я рада, что несчастный случай не сделал вам хуже. - Она снова заговорила, сухими, формальными, банальными словами, которые звучали ужасно неуместно даже для нее самой.
   - Эдит, - повторил он, и снова никакие слова не могут передать пафос, отчаяние этого крика. - Прости меня, сжалься надо мной. Ты ненавидишь меня, и я заслуживаю твоей ненависти, но о! если бы ты знала, даже ты смилостивилась бы!
   Даже каменное сердце могло бы смягчиться при звуке этого полного отчаяния, надрывающего сердце голоса - при виде этого измученного лица. А у Эдит, что бы она ни говорила или не думала, не было каменного сердца.
   - Мне действительно жаль вас, - сказала она очень мягко, - я никогда не думала об этом, но от всей души жалею вас. Но простить! Нет, сэр Виктор Катерон, я всего лишь смертная. Я была обижена и унижена так, как ни одна девушка никогда не была обижена и унижена прежде. Я не могу этого сделать.
   Он закрыл лицо руками - она слышала сухие всхлипывания его бессловесного страдания.
   - Было бы лучше, если бы я не приходила сюда, - сказала она все еще мягко. - Вы больны, и это волнение сделает вам хуже. Но они настояли на этом - они сказали, что у вас есть просьба. Я думаю, вам лучше не делать этого - я ничего не могу дать - ничего.
   - Ты исполнишь ее, - ответил он, поднимая лицо и произнося слова, которые произнесла Инес, - когда я пошлю за тобой на смертном одре, ты придешь ко мне. Прежде чем я умру, я должен рассказать тебе все - страшную тайну; я не смею рассказать ее при жизни; и тогда, о, конечно, ты пожалеешь и простишь! Эдит, любовь моя, моя дорогая, оставь мне эту единственную надежду, дай мне это единственное обещание, прежде чем уйдешь.
   - Я обещаю прийти, - был ее ответ, - я обещаю выслушать - большего я обещать не могу. Неделю назад я думала, что скорее умру, чем поклянусь в этом, чем посмотрю вам в лицо или скажу вам хоть одно слово. А теперь, сэр Виктор Катерон, прощайте.
   Она повернулась, чтобы уйти, не дожидаясь его ответа. Открыв дверь, она услышала крик, который пронзил ее до глубины души жалостью и ужасом.
   - О, любовь моя! моя невеста! моя жена! - затем дверь за ней закрылась - она больше ничего не слышала и не видела.
   Так они встретились и расстались, и только смерть могла снова свести их вместе.
   Она вышла на солнечный свет, в великолепие летнего утра, ошеломленная и замерзшая, вся ее душа была полна невыразимого сострадания к мужчине, которого она оставила.
  

ГЛАВА V. РАСКРЫТИЕ ТАЙНЫ

  
   Эдит вернулась в мастерскую на Оксфорд-стрит, к старой рутинной жизни с непрерывным шитьем, и снова в ее беспокойном существовании наступило затишье - затишье, предшествовавшее раскрытию этой странной тайны, которая разрушила две жизни. Когда она села среди компании шумных, болтающих девушек мадам, ей показалось, что прошлая ночь и ее события случились очень давно и были плодом какого-то странного сна. То, что она стояла лицом к лицу с сэром Виктором Катероном, провела ночь под одной крышей, разговаривала с ним, жалела его, было слишком нереально, чтобы оказаться правдой. Ей сказали правду, - на его лице был отпечаток смерти. Какой бы ни была эта его тайна, она стоила ему жизни. Сто раз в день это бледное, измученное лицо вставало перед ней, этот последний мучительный крик агонии звенел в ее ушах. Вся ее ненависть, все ее мстительные мысли о нем исчезли - она понимала его не лучше, чем раньше, но жалела его от всего сердца.
   Ее больше не беспокоили ни письмами, ни визитами. Только по прошествии нескольких недель она заметила - что, как только наступал вечер, темная фигура следовала за ней домой. Она знала, кто это был - сначала она была склонна возмущаться этим, но так как он никогда не подходил близко, никогда не заговаривал, только следовал за ней на безопасном расстоянии, она наконец смирилась и привыкла к этому. Она понимала его мотив - защитить ее, защитить от опасности и оскорблений, думая, что его не видят.
   Раз или два в таких случаях она мельком видела его лицо.
   Какое это было мертвенное лицо - каким совершенно слабым и измученным он казался - больше подходящим для постели больного, чем для роли защитника. "Бедняга, - часто думала Эдит, и ее сердце становилось очень нежным от жалости и удивления, - как он любит меня, какой он все-таки верный. О, интересно... Интересно, что это за секрет, который отнял его у меня год назад. Превратится ли гора в кротовину, когда я это услышу, - если я когда-нибудь услышу, - или это оправдает его? В своем ли он уме или безумен? И все же, леди Хелена, которая, несомненно, в здравом уме, считает его оправданным в том, что он сделал".
   Прошел июль - август - наступила середина сентября. Все это время, какой бы ни была погода, он всегда провожал ее. По мере того, как мы привыкаем ко всему, она также привыкла к этой бдительной заботе, привыкла искать его, когда дневная работа была закончена. Но в середине сентября он исчез. Наступал вечер за вечером, и она возвращалась домой без сопровождения. Что-то случилось.
   Да, что-то случилось. Он никогда по-настоящему не выздоравливал после того второго расставания с Эдит. В течение нескольких дней он лежал распростертый, так близкий к смерти, что думали, - смерть обязательно должна прийти. Но к концу недели ему стало лучше - по крайней мере, настолько, насколько можно было рассчитывать.
   - Виктор, - восклицала его тетя, - я бы хотела... я бы хотела, чтобы ты проконсультировался с врачом по поводу этой сердечной привязанности. Я боюсь за тебя - это ни на что не похоже. Есть один знаменитый немец - сходи к нему, чтобы доставить мне удовольствие.
   - Чтобы угодить вам, моя дорогая тетя, моя добрая, терпеливая сиделка, я бы сделал многое, - обычно с улыбкой отвечал ее племянник. - Однако, поверьте мне, ваши опасения беспочвенны. Смерть забирает обнадеженных и счастливых и проходит мимо таких несчастных, как я. Все это происходит от слабости тела и подавленности ума; в этом нет ничего серьезного. Если мне станет хуже, можете быть уверены, я пойду и проконсультируюсь с герром фон Вертером.
   Тогда-то он и приступил к своему ночному дежурству - единственной радости, оставшейся в его безрадостной жизни. Леди Хелена и Инес вернулись в Сент-Джонс-Вуд. И сэр Виктор, уходя из своего номера в отеле Фентона, каждый вечер следовал за своей женой домой. Это была его первая мысль, когда он встал утром, единственная надежда, которая поддерживала его весь долгий, утомительный, бесцельный день - единственное наслаждение, похожее на спазм, наполовину боль, наполовину радость, - когда опускались сумерки, чтобы увидеть, как ее стройная фигура выходит, чтобы следовать за любимой, - невидимому, как ему казалось, - к ее скромному дому. Наблюдать за ней, смотреть на ее освещенные окна глазами, полными такой любви и тоски, какие невозможно описать словами, а затем, дрожа от ночного ветра, поймать экипаж и отправиться домой - и жить только мыслью о следующей встрече завтра.
   Какая бы ни была погода, как уже было сказано, он провожал ее. Много раз он возвращался промокший насквозь, со стучащими зубами и посиневшими губами. Затем следовали долгие, лихорадочные, бессонные ночи и утро полной прострации, умственной и физической.
   Но что бы ни случилось, пока он в состоянии двигаться, он должен возвращаться на свой пост - к своей жене.
   Но природа, долго сопротивлявшаяся, наконец, потребовала своего. Настал день, когда сэр Виктор больше не мог встать с постели, когда сердечные спазмы стали сильнее, чем могла вынести его решительная воля. День, когда в страшной тревоге леди Хелену и Инес снова вызвал верный Джеймисон, и когда наконец - наконец-то - послали за непогрешимым немецким доктором.
   Беседа между врачом и пациентом была долгой и строго конфиденциальной. Когда герр фон Вертер наконец ушел, на его флегматичном тевтонском лице застыло непривычное выражение жалости и боли. После почти невыносимого ожидания племянник послал за леди Хеленой, чтобы сообщить о результатах. Он лежал на низком диване, придвинутом к окну. Последний свет сентябрьского дня струился внутрь и падал прямо на его лицо - возможно, именно это и придавало ему такой сияющий вид. Слабая улыбка задержалась на его губах, глаза смотрели куда-то вдаль, и были мечтательно устремлены в розовое вечернее небо. Странный, неземной, возвышенный взгляд в целом, который заставил сердце его тети оборваться.
   - Ну? - Она произнесла это напряженным шепотом, страстно желая услышать ответ и в то же время страшась его. Он повернулся к ней, улыбка все еще оставалась на его губах, в его глазах. Он уже несколько месяцев не выглядел так хорошо. Он взял ее за руку.
   - Тетя, - сказал он, - вы слышали о людях, приговоренных к смертной казни, которые получали отсрочку в последний час? Мне кажется, сегодня я знаю, что должны чувствовать эти люди. Я получил свою отсрочку.
   - Виктор! - Она задохнулась. - Доктор фон Вертер говорит, что ты поправишься!
   Он перевел взгляд с нее на сияющее сентябрьское небо.
   - Это аневризма сердца. Доктор фон Вертер говорит, что я не проживу и трех недель.
  

* * * * *

  
   Они были в Чешире. Они забрали его домой, пока еще оставалось время. Они отвезли его в "Катерон Роялз" - таково было его желание, и теперь жили только для того, чтобы исполнять его желания.
   Величественный старый дом был таким, каким его оставили год назад, - великолепно обставленным для невесты - невесты, которая так и не приехала. Была одна особая комната, в которую он хотел, чтобы его отвели, просторная и роскошная комната, вся в пурпуре и позолоте, и там его положили на кровать, с которой он никогда не встанет.
   Был конец сентября, золотые и мягкие дни, прекрасные богатой красотой ранней осени, до того, как наступит упадок. Ему быстро становилось хуже после той памятной беседы с немецким врачом, "смерть при жизни" предшествовала фатальным последствиям аневризмы сердца. Его нижние конечности были парализованы. Конец был уже очень близок. В последний день сентября герр фон Вертер нанес свой последний визит.
   - Это бесполезно, мадам, - сказал он леди Хелене, - я ничего не могу сделать, абсолютно ничего. Он не протянет и недели.
   Молодой баронет обратил на него свои безмятежные глаза, - безмятежные той ужасной безмятежностью, которая предшествует концу. Он услышал слова, не предназначенные для его ушей.
   - Вы уверены в этом, доктор? Я не протяну и недели?
   - Увы, сэр Виктор. Я всегда говорю своим пациентам правду. Ваша болезнь находится за пределами способностей земной медицины. Конец может наступить в любой момент - вы не сможете пережить эту неделю.
   Его безмятежное лицо не изменилось. Он повернулся к своей тете с улыбкой, которая теперь часто появлялась на его губах.
   - Наконец-то, - тихо сказал он, - наконец-то моя дорогая может прийти ко мне, наконец-то я могу рассказать ей все. Благодарю Бога за этот час освобождения. Тетя Хелена, немедленно пошлите за Эдит.
   Несколько часов спустя ночным поездом Инес Катерон отправилась в Лондон. Когда на следующее утро молодые женщины мадам Миребо пришли, она была в магазине раньше их, ожидая встречи с мисс Стюарт.
   Пришла Эдит - предвидение истины в ее сознании. Беседа была короткой. Она сразу же ушла в сопровождении мисс Катерон, чтобы никогда больше не вернуться в заведение мадам Миребо.
   Когда короткий осенний день подошел к концу, они были в Чешире.
   Был вечер второго октября - годовщина кануна свадьбы. И вот, наконец, невеста возвращалась домой. Она выглянула наружу глазами, которые ничего не видели в проносящемся мимо знакомом пейзаже - местах, которые она никогда больше не думала увидеть. Она собиралась в "Катерон Роялз", к мужчине, за которого вышла замуж год назад. Год назад! какой странный, ужасный это был год - как дурной сон. Она вздрогнула, вспомнив это. Наконец-то все должно было быть сказано, и смерть должна была все уравнять. Невеста возвращалась к жениху.
   Всю дорогу от станции до большого дома она не произнесла ни слова. Ее сердце билось от тупой, тяжелой боли - жалости к нему - страха перед тем, что ей предстояло услышать. Было уже совсем темно, когда они въехали в высокие ворота, поднялись по широкой, затененной деревьями подъездной дорожке к парадному входу в дом с портиком.
   - Сегодня вечером он очень подавлен, мисс, - прошептал Джеймисон, впуская их, - его лихорадит, и он с нетерпением ждет приезда ее светлости. Он просит, чтобы, как только миледи отдохнет и немного подкрепится, она сразу же пришла к нему.
   Леди Хелена встретила их на верхней площадке лестницы и на мгновение взяла бледную, усталую девушку за руки. Когда Эдит оказалась в освещенной комнате, она на минутку присела отдохнуть в пуховых глубинах большого кресла. Затем ей принесли кофе и изысканную трапезу. Она вымыла лицо и руки и попыталась поесть. Но еда, казалось, душила ее. Она жадно выпила крепкий черный кофе и была готова идти.
   Леди Хелена провела ее в комнату, где лежал он, - эту пурпурно-золотую комнату со всеми ее изящными и роскошными убранствами. Войдя, она немного съежилась - она вспомнила, что это должна была быть их комната по возвращении из свадебного путешествия. Леди Хелена открыла дверь, чтобы впустить ее, снова закрыла ее и ушла.
   Она осталась наедине с умирающим мужчиной. В тусклом свете двух восковых свечей она увидела его, приподнятого на подушках, его белое, нетерпеливое лицо, обращенное к ней, любовь, которую сама смерть не могла ни на мгновение победить, сияла в его глазах. Она встала на колени у кровати, держа его руки в своих.
   - Мне жаль... Мне очень жаль! - Это было все, что она могла сказать. В тот час, в присутствии смерти, она забыла обо всем, о своих обидах, о своем унижении. Она знала только, что он умирает, и что он любит ее так, как ее никогда больше не полюбят в этом мире.
   - Так лучше, - услышала она его слова, когда снова обрела способность слышать. - Намного лучше - намного лучше. Моя жизнь была пыткой - и никогда не могла бы быть ничем другим, даже если бы я прожил пятьдесят лет. Я был так молод - жизнь казалась такой долгой, что были времена, да, Эдит, времена, когда я часами сидел, задумываясь о трусливом конце - самоубийстве. Но Небеса спасли меня от этого. Смерть милосердно пришла сама собой, чтобы все исправить, и о, моя дорогая! чтобы привести тебя.
   Она положила лицо на его иссохшую руку, любя его в его смерти так сильно, как никогда при его жизни.
   - Ты страдала, - нежно сказал он, глядя на нее. - Я думал оградить тебя от всех забот, сделать твою жизнь одной долгой мечтой об удовольствии и счастье, и посмотри, как я это сделал! Ты ненавидела меня - презирала меня, и справедливо; как могло быть иначе? Даже когда ты все услышишь, ты, возможно, не сможешь простить меня, и все же, видит Бог, я хотел сделать как лучше. Если бы все это повторилось снова, я не мог бы поступить иначе, чем поступил. Но, моя дорогая, тебе было очень тяжело.
   В смерти, как и при жизни, он думал не о себе и своих страданиях, а о ней. Когда она смотрела на него, вспоминая, каким он был всего год назад, в расцвете сил, в расцвете мужественности, - это казалось почти невыносимым.
   - О, Виктор! тише, - воскликнула она, снова пряча лицо, - ты разбиваешь мне сердце!
   Его слабые пальцы сомкнулись на ее пальцах - слабая, счастливая улыбка появилась на его губах.
   - Я не хочу огорчать тебя, - сказал он очень мягко, - ты и без того достаточно настрадалась. Эдит, сегодня вечером я чувствую себя удивительно счастливым - мне кажется, у меня не осталось никаких желаний, - как будто я заранее был уверен в твоем прощении. Мне достаточно видеть тебя здесь - снова чувствовать твою руку в своей, знать, что я наконец-то могу сказать тебе правду. Я жаждал этого часа с такой тоской, какую никогда не смогу описать. Только для того, чтобы быть прощенным и умереть - большего я не хотел. Ибо какой была бы жизнь без тебя? Моя дорогая, мне интересно, в те мрачные дни, которые прошли, в чем бы ты ни сомневалась, в моей чести, в моем здравомыслии, - сомневалась ли ты когда-нибудь в моей любви к тебе?
   - Я не знаю, - ответила она сдавленным голосом. - Мои мысли были очень мрачными - отчаянными. Были времена, когда казалось, что на земле нет света, нет надежды на Небесах. Я не смею сказать тебе - я не смею думать - каким злым и безрассудным было мое сердце.
   - Бедное дитя! - сказал он с оттенком бесконечного сострадания. - Ты так молода - все это было так неожиданно, так ужасно, так непостижимо. Пододвинь этот пуфик, Эдит, сядь рядом со мной и выслушай. Нет, ты должна отпустить мою руку. Я не уверен, что ты не отпрянешь от меня в ужасе, когда все узнаешь.
   Не говоря ни слова, она придвинула низкий пуфик поближе к кровати и, прикрыв лицо рукой, слушала, неподвижная, как статуя, краткий рассказ о тайне, так долго разделявшей их.
   - Все началось, - произнес слабый, низкий голос сэра Виктора, - с ночи смерти моего отца, за три недели до дня нашей свадьбы. В ту ночь я узнал тайну убийства моей матери и научился жалеть своего несчастного отца так, как никогда не жалел его раньше. Ты помнишь, Эдит, слова, которые ты сказала леди Хелене за день до того, как сбежала из Повисс-Плейс? Ты сказала, что Инес Катерон не была убийцей, хотя ее в этом обвиняли, и Хуан Катерон, хотя его подозревали в этом, - что ты верила, это сэр Виктор Катерон убил свою собственную жену. Эдит, ты была права. Сэр Виктор Катерон убил собственную жену!
   Я узнал это в ту роковую ночь. Леди Хелена и Инес знали об этом с самого начала. Хуан Катерон более чем подозревал об этом. Каким бы плохим он ни был, он держал это в секрете. Моя мать была убита рукой моего отца.
   Почему он это сделал? спросишь ты. Я отвечу: потому что он был безумен - безумен в течение нескольких недель до этого. И он знал это, хотя никто другой не знал. С хитростью безумца он хранил свою тайну, даже его жена не подозревала, что его разум пребывал в смятении. Он был маньяком. Безумие, как ты слышала, передается по наследству в нашей семье, в разных фазах; фаза, которую оно приняло у него, была манией убийства. Во всем остальном он был в здравом уме; в этом, почти с самого начала, он был безумен - в желании лишить жизни свою жену.
   Это ужасно, не так ли - почти невероятно ужасно? Тем не менее, это правда. Еще до окончания медового месяца у него развилась мания убийства - почти непреодолимое желание всякий раз, когда он оставался один в ее присутствии, лишить ее жизни. Из самой глубины и интенсивности его страсти к ней возникло его безумие. Он любил ее всей силой своего сердца и существа, и - безумное желание было с ним всегда, - покончить с ее жизнью, пока она была полностью его собственностью - короче говоря, убить ее.
   Он ничего не мог с собой поделать; он знал о своем безумии - он был в ужасе от него - он боролся с ним - он молился о помощи - и больше года контролировал себя. Но оно никогда не покидало его - никогда. Как долго оно могло бы дремать - как долго он смог бы противостоять своему безумному желанию, никто не может сказать. Но Хуан Катерон пришел и объявил ее своей женой, и ревность положила конец всем его усилиям.
   В тот роковой вечер он видел их вместе где-то в саду, и хотя скрывал свои чувства, это зрелище довело его почти до безумия. Затем пришел вызов от леди Хелены, чтобы он прибыл в Повисс-Плейс. Он отправился в путь, но не успел пройти и половины пути, как демон ревности прошептал ему на ухо: "Твоя жена сейчас с Хуаном Катероном - возвращайся и удиви их". Он повернулся и пошел назад - сумасшедший - последний проблеск разума и самообладания исчез. Он увидел свою жену, но не с Хуаном Катероном, а мирно и невинно спящую у открытого окна комнаты, где он ее оставил. Кинжал, используемый в качестве ножа для бумаги, лежал на столе рядом. Я говорю, что в то время он был совершенно безумен. В одно мгновение нож по самую рукоять вошел в ее сердце, принеся смерть одним сильным ударом! Он вытащил его и... она лежала перед ним мертвая.
   Затем на него обрушился ужас. Он думал не о последствиях своего преступления, а только о том, что лежало перед ним, такое тихое и белое. Он повернулся, как сумасшедший, - каким и был, - и убежал. По какой-то странной случайности он никого не встретил. Проходя через ворота, он швырнул кинжал в папоротник, вскочил на коня и ускакал.
   Он поехал прямо в Повисс-Плейс. Прежде чем он добрался до него, к нему вернулась часть хитрости безумия. Он не должен показывать людям, что сделал это; они узнают, что он сумасшедший; они запрут его в сумасшедшем доме; они будут шарахаться от него с отвращением и ужасом. Как ему это удалось, сказал он мне при последнем вздохе, он никогда не знал - но он сделал это. Никто не заподозрил его, только Инес Катерон, вернувшись в детскую, видела все - видела нанесенный смертельный удар, видела его бегство и стояла, как зачарованная, безмолвная и неподвижная, как камень. Он больше ничего не помнил - темная ночь забвения и полного безумия сомкнулась вокруг него только для того, чтобы открываться через самые короткие промежутки времени с того до часа его смерти.
   Такова, Эдит, была ужасная история, которую мне рассказали той ночью - история, которая разрушила мою и твою жизнь. Я слушал все это, как ты сидишь и слушаешь сейчас, неподвижный, как камень, застывший от ужаса, слишком сильного, чтобы его возможно было описать. Я и теперь могу вспомнить все так же ясно, как в тот момент, когда услышал их, - те последние слова, которые он говорил мне:
   - Я говорю тебе это отчасти потому, что я умираю, и отчасти потому, что хочу предупредить тебя. Мне сказали, что ты собираешься жениться. Виктор, остерегайся того, что ты делаешь. Ужасная зараза в твоей крови, как и в моей, - ты любишь ее, как я любил жену, которую убил. Еще раз говорю, берегись - берегись! Ты мной предупрежден; моя судьба может стать твоей, судьба твоей матери - ее. Я бы хотел, я бы сказал, приказал, если бы осмелился, чтобы ты никогда не женился; чтобы ты позволил имени и проклятию исчезнуть; чтобы больше не рождалось сыновей, - услышать ужасную историю, подобную той, которую я тебе рассказал.
   Я больше не мог слушать, я выбежал из комнаты, из дома, в темноту и дождь, как будто проклятие, о котором он говорил, уже обрушилось на меня - как будто я уже сходил с ума. Как долго я оставался там, что я делал, я не знаю. Душа и тело, казалось, кружились в вихре. Следующее, что я помню, это как моя тетя зовет меня в дом. Мой несчастный отец был мертв.
   Потом были похороны. Я не хотел, не мог думать. Я выбросил из головы последнее предупреждение, которое он произнес. Я стиснул зубы - я поклялся, что не брошу тебя. Даже по причине бреда тысячи сумасшедших, даже по причине предупреждения тысячи умирающих отцов. С того часа я стал другим человеком - с того часа моя судьба была предрешена.
   Я вернулся в Повисс-Плейс, но не таким, каким уехал. Я был одержимым человеком. Днем и ночью - все ночи напролет, все дни напролет, ужасное предупреждение преследовало меня. "Моя судьба может быть твоей; судьба твоей матери - ее судьбой!" Это была моя судьба, спасения не было; судьба моей матери была бы твоей; в день нашей свадьбы мне было суждено убить тебя! Так было написано. Ничто не могло этого предотвратить.
   Я не знаю, всегда ли во мне была скрыта семейная зараза, или это виной всему постоянное размышление о том, что я слышал, - но судьба, безусловно, постигла меня. Мания убийства моего отца стала моей. Эдит, я почувствовал это, почувствовал ужасный шепот в своих ушах, ужасное желание, шевелящееся в моем сердце, поднять руку и забрать твою жизнь! Часто я убегал от твоего присутствия, когда чувствовал, что искушение становится сильнее, чем я мог выдержать.
   И все же я не отказался от тебя; вот чего я никогда не смогу себе простить. Я не мог сказать тебе; я не мог отступить. Я надеялся вопреки всякой надежде; мысль о том, что я потеряю тебя, казалось, разрывала на части тело и душу. "Что бы ни случилось, - воскликнул я в отчаянии, - она будет моей женой!"
   Наступил день нашей свадьбы; день, который должен был стать самым благословенным в моей жизни, стал самым несчастным. Всю предыдущую ночь, все то утро демон внутри меня боролся за победу. Я не мог изгнать его; он стоял между нами у алтаря. Затем началось наше тихое, странное свадебное путешествие. Иногда, глядя на тебя, такую неподвижную, такую бледную, такую красивую, я задавался вопросом, что ты должна думать. Я не смел часто смотреть на тебя, я не смел говорить с тобой, не смел думать о тебе. Я чувствовал, что если сделаю это, то потеряю всякий контроль над собой и убью тебя.
   Я задаюсь вопросом, - когда ты сидишь и слушаешь, любовь моя, моя невеста, - жалость или отвращение наполняет твое сердце? И все же я заслуживал жалости; то, что я перенес, не может высказать ни один язык. Я знал, что сошел с ума, знал, что рано или поздно мое безумие окажется сильнее меня, но тогда оно охватило меня с такой силой, - когда мы добрались до Карнарвона, - что я снова убежал от тебя и отправился бродить в одиночестве, куда, я не знал. "Рано или поздно ты убьешь ее, - одна эта мысль наполнила меня, - это так же верно, как то, что ты живешь. Ты убьешь эту девушку, которая доверяет тебе и которая вышла за тебя замуж, которая и не подозревает, что вышла замуж за демона, жаждущего ее крови".
   Я сошел с ума. Я упал на колени в мокрую траву и поднял руки к небу. "О Боже! - закричал я в отчаянии. - Укажи мне, что делать. Не дай мне убить мою дорогую. Порази меня насмерть там, где я преклоняю колени, раньше этого!" И после этих слов горечь смерти, казалось, прошла, и наступило великое спокойствие. В этом спокойствии отчетливо прозвучал голос, который сказал:
   - Оставь ее! Оставь свою невесту, пока еще есть время. Это единственный способ. Оставь ее! Она не любит тебя - ей будет все равно. Лучше, если ты разобьешь себе сердце и умрешь, чем по твоей вине с ее головы упадет хотя бы один волосок.
   Я слышал это так же ясно, Эдит, как сейчас слышу свой собственный голос. Я встал - мое решение было принято - великий, невыразимый покой наполнил мое сердце. В моем возвышенном состоянии это казалось легким - я один был бы страдальцем, но не ты.
   Я вернулся. Первое, что я увидел, была ты, моя дорогая, сидящая у открытого окна и крепко спящая. Крепко спящая, как и моя мать в ту ужасную ночь. Если бы что-то могло подтвердить мою решимость, то только это. Я написал прощальную записку; я вошел, поцеловал твои дорогие руки и ушел от тебя навсегда. О любовь! тогда это казалось легким, но в тот час мое сердце разбилось. Я не мог бы жить без тебя; слава Богу! о жертве не просят. Я сказал тебе все; я должен был оставить тебя, или в своем безумии убить. Эдит, это случилось бы. Ты улышала мою историю - ты знаешь все - ужасную тайну, которая разделила нас. Тебе решать, могу ли я быть прощен или нет.
   Все это время она сидела, закрыв лицо руками, не шевелясь и не произнеся ни слова. Теперь она встала и снова упала на колени рядом с ним, слезы лились из ее глаз. Она обхватила его голову руками, наклонилась и впервые в жизни снова и снова целовала губы мужчины, за которого вышла замуж.
   - Прощаю тебя! - сказала она. - О мой муж, мой мученик! Это я должна быть прощена! Ты ангел, а не мужчина!
  

ГЛАВА VI. ФИНАЛ ТРАГЕДИИ

  
   Час спустя, когда леди Хелена тихо открыла дверь и вошла, она обнаружила их все в том же положении: его слабая голова покоилась у нее на руках, она стояла на коленях, ее склоненное лицо было скрыто, ее слезы еще не высохли. Один взгляд в его сияющие глаза, в невыразимую радость и умиротворение на его лице, сказал ей все. Все было раскрыто, все было прощено. В годовщину их самого печального дня - дня свадьбы - муж и жена, наконец, воссоединились.
   В словах не было нужды. Она наклонилась и молча поцеловала обоих.
   - Уже поздно, Эдит, - мягко сказала она, - и ты, должно быть, устала после путешествия. Сейчас ты пойдешь в свою комнату. Я останусь с Виктором сегодня вечером.
   Но Эдит только притянула его ближе и посмотрела на нее темными, умоляющими глазами.
   - Нет, - сказала она, - нет, нет! Я никогда больше не покину его. Я нисколько не устала, леди Хелена; я останусь и буду ухаживать за ним с вами.
   - Но, моя дорогая...
   - О леди Хелена... тетя... разве вы не понимаете... я должна что-то сделать... как-то загладить свою вину. Какой негодной... какой негодяйкой я была. О, почему я не узнала всего раньше? Виктор, почему я тебя не знала? Какими были мои мысли о тебе все это время... когда ты все делал для меня. Если ты умрешь, я буду чувствовать себя так, словно я твоя убийца.
   Ее голос сорвался в рыдании без слез. Она ненавидела его - ненавидела - почти желала, в своей злобе, его смерти, - и все это время он отдавал свою жизнь за любовь к ней.
   - Ты позволишь мне остаться с тобой, Виктор? - умоляла она почти страстно. - Не проси меня уходить. Мы были разлучены достаточно долго; позволь мне быть с тобой, пока... - Она задохнулась и замолчала.
   С огромным усилием он поднес одну из ее рук к своим губам - на его лице сияла лучезарная улыбка великой радости.
   - Она говорит почти так, как будто любит меня, - сказал он.
   - Люблю тебя! О, Виктор! муж... если бы я только знала, если бы я только знала!
   - Если бы ты знала, - повторил он, глядя на нее задумчивыми глазами. - Эдит, если бы ты действительно знала - если бы я осмелился рассказать тебе все, что я рассказал тебе сегодня вечером, разве ты не отпрянула бы от меня в страхе и ужасе, как от чудовища, которое притворялось, будто любит тебя, и все же жаждало твоей жизни? Здравомыслящий по всем остальным пунктам - как бы ты поняла мое странное безумие по этому поводу? Теперь это ушло - слава Богу - в час моей слабости и смерти, и не осталось ничего, кроме любви. Но, любимая, если бы я сказал тебе, если бы ты знала, ты бы не испугался и не оставила меня?
   Она посмотрела на него сияющими глазами.
   - Если бы я знала, - ответила она, - что твой отец убил твою мать, что его безумие стало и твоим, я бы пожалела тебя всем сердцем и из этой жалости полюбила бы тебя. Я бы никогда не бросила тебя - никогда. Я никогда бы не испугалась тебя, Виктор; и я знаю - то, чего ты боялся, никогда бы не случилось. Я так же уверена в этом, как в том, что стою здесь на коленях. Ты бы никогда не поднял на меня руку.
   - Ты так думаешь? - все с тем же задумчивым, серьезным взглядом произнес он.
   - Я знаю это... Я чувствую это... я уверена в этом. Ты не мог бы этого сделать - я никогда не должна была бы этого бояться, и со временем твое заблуждение полностью рассеялось бы. Ты от природы суеверен и возбудим - даже болезненно; ужасное волнение, вызванное рассказом и предупреждением твоего отца, было слишком сильным для тебя, чтобы вынести его в одиночку. Вот и все. Если бы ты сказал мне... Если бы я могла посмеяться над твоими ипохондрическими страхами, твое лечение было бы наполовину успешным. Нет, Виктор, я повторяю это снова - я бы никогда не бросила тебя, и ты бы никогда не причинил вреда ни одному волоску на моей голове.
   Ее решительный, убежденный тон, казалось, убедил даже его. В его голубых глазах читалась глубокая печаль.
   - Значит, все это было напрасно, - сказал он, - страдания и жертвы - все эти несчастные месяцы разлуки и боли.
   Леди Хелена выступила вперед и вмешалась, на этот раз властно.
   - Хватит, - сказала она, - Эдит, ты должна уйти. Все эти разговоры и волнения могут закончиться фатально. Если ты не оставишь его, он не сомкнет глаз сегодня ночью; а если он проведет бессонную ночь, кто ответит за последствия? Ради него ты должна уйти. Виктор скажи ей, чтобы она ушла - она послушается тебя.
   Она умоляюще посмотрела на него, но он видел, что леди Хелена права, и что Эдит сама нуждается в отдыхе. Было легко принести еще одну жертву и отослать ее прочь.
   - Боюсь, тетя Хелена права, - тихо сказал он. - Должен признаться, что чувствую себя измученным, и я знаю, что тебе нужно выспаться ночью, чтобы ты могла быть со мной весь завтрашний день. На несколько часов, дорогая любовь, позволь мне отослать тебя.
   Она сразу же поднялась с прощальной лаской и устроила его поудобнее среди подушек.
   - Спокойной ночи, - прошептала она. - Постарайся уснуть и будь сильным, чтобы поговорить со мной завтра. О! - выдохнула она, отворачиваясь, - если бы эликсир жизни не был только сказкой - если бы дни чудес не прошли, если бы он только мог быть возвращен нам, как счастливы мы все могли бы быть!
   Леди Хелена услышала ее и покачала головой.
   - Для этого уже слишком поздно, - сказала она, - когда страдания затягиваются сверх определенного предела, есть только одно средство - смерть. Если бы чудо могло произойти и он поднялся бы... он пережил слишком многое, чтобы жить дальше, быть счастливым и забыть. У той жизни, которой он жил, может быть только один конец, и этот конец очень близок.
   Эдит отправилась в свою комнату - один из изысканных покоев, которые были приготовлены для нее год назад. Наконец-то она заняла его, но как это отличалось от того, о чем она когда-либо думала. Она так хорошо помнила эту ночь двенадцать месяцев назад, то странное бдение, в котором она ее провела, прощаясь с письмами и фотографией и ожидая рассвета дня своей свадьбы.
   Сегодня ночью она спала глубоко и крепко, а проснувшись, обнаружила, что октябрьское солнце ярко светит в окно. Был ли он все еще жив? Это была ее первая мысль. Смерть могла наступить в любой момент. Она встала, накинула халат и позвонила в колокольчик.
   Вошла Инес.
   - Я услышала твой звонок, - сказала она, целуя ее, - и я знала, чего ты хочешь. Да, он все еще жив, но сегодня утром очень слаб и беспомощен. Волнение и радость прошлой ночи оказались почти невыносимы для него. И он помнит, что сегодня годовщина.
   Эдит отвернулась - часть горечи, часть боли потери, которую, как она знала, он испытывал, наполнили ее собственное сердце.
   - Если бы я только знала! если бы я только знала! - снова воскликнула она.
   - Если бы ты... если бы он сказал... я верю, что с тобой все было бы хорошо. Но уже слишком поздно думать об этом - он верил в другое. Ужасная тайна отца обрушила свое ужасное возмездие на сына. Если бы он сказал тебе, когда вернулся из Поплар Лодж, вы были бы счастливы вместе сегодня. Ты такая сильная - твой разум такой здоровый - часть твоей силы и мужества передались бы ему. Но теперь уже слишком поздно - все кончено - нам остается только сделать его счастливым, пока он остается с нами.
   "Слишком поздно! слишком поздно!" Сердце Эдит отчаянно забилось. В те часы его смерти она была ближе к своему мужу, чем, возможно, могла бы быть, если бы он был жив.
   - Я пришлю завтрак сюда, - сказала Инес, поворачиваясь, чтобы уйти. - Когда позавтракаешь, сразу иди к нему. Он проснулся и ждет тебя.
   Эдит оделась. Принесли завтрак; и, несмотря на угрызения совести и горе, когда тебе девятнадцать, ты можешь есть. Затем она поспешила в комнату больного.
   Он лежал почти так же, как она его оставила, откинувшись на подушки, - его лицо было белее белья и кружев, белее снега. При дневном свете она полностью увидела ужасную перемену в нем - увидела, что его светлые волосы поседели, что ужасная, не поддающаяся описанию перемена, которая произошла раньше, уже отразилась на его лице. Его дыхание было затрудненным и прерывистым - он всю ночь сильно страдал от сердечных спазмов, совсем не спал. Этим утром приступы боли прошли, но он лежал совершенно измученный, холодная влага бесконечного страдания на его лбу, холод смерти в конечностях. Он лежал перед ней, бледная тень галантного, полного надежд, красивого джентльмена, за которого она вышла замуж всего год назад.
   Но знакомая улыбка, которую она так хорошо знала, была на его губах и в его глазах, когда он увидел ее. Мгновение она не могла вымолвить ни слова, глядя на него, - и молча заняла свое место рядом с ним.
   Он был первым, кто нарушил тишину, голосом таким слабым, что он едва ли был громче шепота. Как она спала - как она себя чувствует? Она выглядит бледной, подумал он, - конечно, она не была больна?
   - Я? - с горечью спросила она. - О, нет - я никогда не болею - кажется, ничто никогда не причиняет боль таким жестоким бессердечным людям, как я. Страдают добрые и великодушные. У меня есть счастливая способность делать несчастными всех, кто меня любит, но мое собственное здоровье никогда не подводит. Я не осмеливаюсь спросить тебя, какую ночь ты провел - я вижу это по твоему лицу. Мой приход, как всегда, приносит больше зла, чем пользы.
   - Нет, - сказал он почти энергично, - сто раз нет! Ах, любовь! твой приход сделал меня самым счастливым человеком на земле. Кажется, мне больше нечего желать сейчас. Что касается ночи - спазмы действительно беспокоили меня, но сегодня утром я чувствую себя восхитительно легко и спокойно, и необыкновенно счастливым. Эдит, я так много говорил вчера вечером, что не дал тебе шанса. Я хочу, чтобы ты сейчас рассказала мне все о прошедшем годе - все о себе.
   - Мне почти нечего рассказывать, - ответила она, - это было скучно и без происшествий. Со мной ничего особенного не случилось; я искала работу и получила ее. О, не расстраивайся! это была достаточно легкая, приятная работа, и я вполне с ней справлялась. Я начинаю верить, что много тяжелой работы - это настоящее благословение для неудовлетворенных, беспокойных людей - ты не можешь быть очень несчастным, когда очень занят - у тебя нет времени на эту роскошь. Я очень хорошо ладила со всеми и не болела ни часа.
   - Но скажи мне, - настаивал он, - ты не представляешь, как я жажду услышать. Расскажи мне все о своей жизни после... после...
   - Тише! - прервала она, крепко сжимая его руки. - Ты был страдальцем, а не я. О, мой бедный мальчик! Я никогда и наполовину не была достойна такого сердца, как твое. Я только начинаю понимать, какой эгоистичной и жестокой была. Но, с помощью Небес, я постараюсь быть другой с этого дня.
   Она рассказала ему историю своей жизни, начиная со времени ее бегства из Повисс-Плейс и до настоящего времени, замалчивая все, что было темным, максимально используя все, что было светлым. Но он понимал ее - он знал, как страдала и истекала кровью ее гордость.
   - Я никогда не думал о том, что ты уйдешь, - грустно сказал он. - Я мог бы знать тебя лучше, но я не знал - я был уверен, что ты осталась бы, если не с леди Хеленой, то в каком-нибудь безопасном убежище; что ты взяла бы то, что по праву принадлежит тебе. Я был ошеломлен, когда услышал о твоем уходе. Я искал тебя повсюду - в Америке, в Англии, везде. Ты знала, что я ездил в Америку, Эдит?
   - Инес сказала мне, - тихо ответила она.
   - Я не мог найти твоего отца - я не мог найти Стюартов. Должно быть, я был очень глуп - я никого не мог найти. Затем настал тот день, когда я увидел тебя в магазине на Оксфорд-стрит, когда я попытался последовать за тобой к твоему дому - и не смог. Что это был за вечер! Затем появилась моя последняя отчаянная надежда, когда я послал Инес к тебе - и потерпел неудачу. Это оказалось едва ли не труднее всего вынести.
   - Если бы я только знала... если бы я только знала! - воскликнула она.
   - Да, проблема заключалась в этом. С твоей гордостью ты не могла поступить иначе. Потому что ты очень горда, моя дорогая, - сказал он с улыбкой. - Ты это знаешь?
   - Очень горда... очень бессердечна - очень эгоистична, - отрывисто ответила она. - О, не нужно говорить мне, какой подлой я была!
   - И все же я думаю, что из-за своей гордости ты нравишься мне больше; и я предвижу - да, я предвижу, что однажды ты станешь счастливой женщиной с таким благородным, любящим и щедрым сердцем, какое когда-либо билось. Я понимаю тебя, как мне теперь кажется, лучше, чем ты сам себя понимаешь. Однажды - может быть, через много лет - счастье придет к тебе. Не позволь тогда гордости встать между тобой и им, Эдит. Я надеюсь, что этот день может наступить - я молюсь об этом. Мне будет спокойнее в моей могиле, любимая, если я буду знать, что ты счастлива на земле.
   - Не надо! не надо! - прошептала она. - Я этого не вынесу! Твоя доброта разбивает мне сердце.
   - Есть одна вещь, о которой я должен попросить, Эдит, - продолжил он после паузы, - последнее одолжение. Ты согласишься на это, не так ли?
   - Виктор! есть ли что-нибудь, на что я бы не согласилась?
   - Моя просьба заключается в том, чтобы, когда я уйду, ты взяла то, что принадлежит тебе по праву. Это ты должна мне пообещать; больше никакой ложной гордости - вдова сэра Виктора Катерона должна взять то, что принадлежит ей. Хуан Катерон женат на креолке и живет на острове Мартиника, он человек исправившийся. Он наследует титул и "Катерон Роялз" с его доходом как законный наследник. В остальном ты получаешь свою долю как моя вдова; и большое состояние моей бабушки, которое перешло ко мне, я отказал тебе в своем завещании. Так что, когда я покину тебя, моя дорогая, я оставлю тебя без каких-либо денежных проблем. Это мое последнее желание - нет, моя последняя воля, чтобы ты приняла все без колебаний. Ты обещаешь мне это, Эдит?
   - Я обещаю, - тихо ответила она. Она не могла смотреть на него - это было похоже на слова Священного Писания: "насыпать ей на голову огненные угли".
   Затем на долгое время воцарилась тишина. Он откинулся на подушки с закрытыми глазами, совершенно измученный, но выглядевший очень счастливым. Горечь смерти прошла - наступил великий покой. Рядом с женой, которую он любил, держа ее за руку, он мог спокойно идти дальше, зная, что в ее сердце нет ничего, кроме любви и прощения, что однажды, в будущем, она будет счастлива. В своей смерти, как и в своей жизни, он был совершенно бескорыстен. Теперь ему не было больно думать, что спустя годы после того, как на его могиле вырастет трава, она будет счастливой женой более счастливого человека. Он больше почти ничего не говорил; днем он время от времени дремал. Эдит не отходила от него ни на минуту. Его тетя и кузина делили с ней часы весь день напролет. Все они могли видеть, что последняя великая перемена близка. Боль оставила его - он был полностью спокоен.
   - Почитай мне, Эдит, - сказал он однажды, когда день подходил к концу. Она взяла в руки том проповедей, которые так любила леди Хелена. Она открыла его наугад и прочла. И вскоре дошла до слов, читая о крестах, испытаниях и скорбях жизни: "И Бог сотрет все слезы с их глаз, и не будет больше смерти; ни скорби, ни плача; и не будет больше боли".
   Его глаза были устремлены на нее с таким сияющим светом, с такой бесконечной благодарностью, что она больше ничего не могла прочесть. Ее голос дрогнул - она отложила книгу. Позже, когда в комнату проник закат, он очнулся от долгого сна и посмотрел на сверкающие полосы света, лежащие на ковре.
   - Открой окно, Эдит, - сказал он, - я хочу еще раз увидеть закат.
   Она повиновалась. Все было залито розовым светом, золотом и амифистским великолепием, вечернее небо сияло, как сами врата рая.
   - Он прекрасен, - сказала Эдит, но его невыразимая красота каким-то образом причиняла ей острую боль.
   - Прекрасен! - повторил он восторженным шепотом. - О любовь! если земля так прекрасна, то какими же должны быть Небеса!
   Затем она услышала, как он тихо повторяет слова, которые она прочитала: "И Бог сотрет все слезы с их глаз, и не будет больше смерти; ни печали, ни плача; и не будет больше боли". Он глубоко, глубоко вздохнул, как человек, который очень устал и видит, что отдых близок.
   - Дорогая, - сказал он, - какая ты бледная - белая, как призрак. Выйди немного на воздух - не бойся оставить меня. Мне снова хочется спать.
   Она поцеловала его и ушла. Всю свою последующую жизнь она с радостью вспоминала, что их последнее расставание было с лаской с ее стороны, и со счастливой улыбкой на его лице. Она с беспрекословным послушанием спустилась по ступенькам, ведущим от окна, и вышла в розово-золотой свет заката. Она пробыла там минут пятнадцать - не больше. Красный свет октябрьского неба быстро бледнел до холодного серого - поднималась белая октябрьская луна. Она вернулась. Он все еще лежал так, как она его оставила - его глаза были закрыты - она подумала, что он спит. Она склонилась над ним, ближе - ближе - становясь белой, почти как он сам. И тогда она поняла, что это было.
   "И не будет больше смерти; ни печали, ни плача; и не будет больше боли".
   В комнате раздался крик, долгий, жалобный крик вдовства. Она упала на колени у кровати. Час спустя в темноте на колокольне Чисхолмской церкви мрачно зазвонил колокол, сообщая всем, кого это могло касаться, что сэр Виктор Катерон покинул этот мир ради лучшего.
  

ГЛАВА VII. ДВА ГОДА СПУСТЯ

  
   В один прекрасный августовский полдень корабль Кунарда величаво спустился по Мерси и вышел в открытое море.
   На борту было огромное количество пассажиров - все каюты, все спальные места были заполнены. Казалось, здесь были представлены все страны под Небесами. После первых двух или трех дней, после первых трех или четырех встреч за обеденным столом и собраний на солнечных палубах, люди начали узнавать имена и истории друг друга.
   Была одна пассажирка, которая с самого начала вызвала много разговоров и любопытства. Темноволосая красивая молодая леди во вдовьем платье, державшаяся довольно отчужденно от всех и довольствовавшаяся своим собственным обществом. Юная леди, жалко юная, чтобы носить это мрачное платье и вдовий чепец, замечательная своей красотой, достоинством и грацией. Кем она была? словно в один голос спросили все джентльмены на борту в тот момент, когда впервые увидели ее.
   Она была знатной и титулованной дамой, английской леди, путешествовавшей со своими двумя слугами - в остальном совершенно одна - ее имя в списке пассажиров значилось как леди Катерон.
   В течение первых двух дней это было все, что можно было выяснить - ровно столько, чтобы разжечь любопытство до предела. Затем, в уединении дамской каюты, служанка доверительно поговорила с одной из стюардесс и рассказала, по обычаю служанок, историю своей хозяйки, насколько она ее знала. Стюардесса передала ее пассажирам-леди, а пассажиры-леди передали ее из третьих рук джентльменам. Вот какова она была.
   Леди Катерон, какой бы молодой она ни выглядела и какой бы молодой ни была, тем не менее вдовствовала уже два года. Ее мужем был сэр Виктор Катерон из Чешира, который умер после первого года брака, оставив вдову невероятно богатой. Несчастный сэр Виктор! подумали все джентльмены. Она - Сара Беттс, горничная - не знала ее светлость в течение года ее замужней жизни, она была нанята в Лондоне, через несколько месяцев после тяжелой утраты миледи, чтобы путешествовать с ней по континенту. Миледи путешествовала в компании своей тети, леди Хелены Повисс, и ее кузины, миссис Виктор. Они провели большую часть двух лет, неторопливо путешествуя по всем странам Европы, и теперь миледи заканчивала свое кругосветное путешествие, приехав в Америку - почему, Беттс не знала. Не многие знатные дамы приезжают в Америку в одиночку, думала Беттс, но она слышала, что миледи была американкой по рождению. Куда бы ни приходила миледи, ею восхищались, но она казалась холодной, как мрамор, надменной и совершенно равнодушной ко всем. Она не появлялась в обществе - она ужасно любила своего покойного мужа и была совершенно убита горем, потеряв его так скоро. Такова была история мисс Беттс, и, как и бессмертные валентинки Сэма Уэллера, ее было достаточно, чтобы заставить желать большего.
   Что касается слуги миледи, он был благородным, достойным, молчаливым джентльменом, похожим на пожилого герцога, оказавшегося в затруднительном положении, с которым невозможно было позволить себе вольности или задавать вопросы - своего рода человеческая устрица, державшая себя и свои знания герметично закрытыми. Он ничего не сказал, и обществу пришлось довольствоваться версией Беттс.
   Так леди Катерон стала самой интересной дамой на борту. Все видели ее на палубе, ее дорожный плед, расстеленный на солнце, ее низкое плетеное кресло, большой зонтик, раскрытый над ее головой; она читала или смотрела через море на землю, к которой они приближались. У нее не было знакомых, она была совершенно вежлива со всеми, кто с ней заговаривал, в какой-то степени дружелюбна с детьми, а ее улыбка была яркой и милой, как само солнце. Ее сдержанность вряд ли можно было списать на гордость. Прежде чем путешествие закончилось, она много раз общалась с пассажирами третьего класса, оставляя им щедрые подарки, и всегда сопровождалась благодарностями и благословениями, когда уходила. Не гордость, конечно - большие темные бездонные глаза были удивительно милыми и мягкими; губы, которые когда-то могли быть надменными и жесткими, теперь были нежными, и все же в ней было что-то смутное, неуловимое, что держало всех на расстоянии вытянутой руки, что не позволяло никому подойти ни на дюйм ближе, чем она хотела, чтобы они подошли. Леди Катерон интересовала их с самого начала - она осталась загадкой до самого конца.
   Да, это была Эдит - Эдит, возвращавшаяся домой - домой! ну, возможно, это вряд ли; она собиралась увидеться со своим отцом по его настоятельной просьбе. Он снова вернулся в Сэндипойнт, в последнее время он был болен, и ему очень хотелось увидеть свою любимую дочь. Его письмо нашло ее в Париже, и Эдит сразу же отправилась в Америку.
   Была ли в ее сердце хоть какая-то надежда увидеть также и друзей? Вряд ли - и все же, по мере того как Америка становилась все ближе и ближе, ее сердце билось с надеждой и беспокойством, которые она могла объяснить не больше, чем я. В Неаполе, шесть месяцев назад, она встретила группу американцев, и среди них миссис Фезербрейн, у которой была хорошая память. Миссис Фезербрейн узнала в леди Катерон старую знакомую и восторженно приветствовала ее.
   Что касается Эдит, то она отшатнулась со старым чувством неприязни и отвращения, но все же прислушалась к ее болтовне.
   - Как это было печально, - сказала веселая миссис Фезербрейн, - я имею в виду бедных, дорогих Стюартов. И этот восхитительный Чарли тоже! ах! это было очень печально. Переписывалась ли с ними леди Катерон? Но, конечно, она это делала, будучи родственницей и все такое.
   - Нет, - ответила Эдит, ее бледное лицо стало немного бледнее, чем обычно, - в последнее время она совсем потеряла их из виду. Хотя она была бы очень рада услышать о них. Знала ли миссис Фезербрейн...
   - О Боже, нет! - ответила миссис Фезербрейн. - Я тоже потеряла их из виду - все потеряли. Когда люди становятся бедными и как бы выпадают из мира, за ними невозможно следить. Она слышала, как раз перед началом вечеринки, что Трикси собирается замуж, и что Чарли - бедный Чарли! собирался в Калифорнию, чтобы попытать счастья. Но она ничего не знала определенно, только то, что их нельзя было увидеть в Нью-Йорке - что места и люди, которые знали их когда-то, больше их не знали.
   Это было все.
   Эдит не могла надеяться встретиться с ними, и все же вся ее душа жаждала этой встречи - попросить у них прощения, если не больше. Эдит Катерон казалось, что она могла бы отдать полжизни за то, чтобы еще раз пожать руку Трикси - честной, любящей, импульсивной, добросердечной Трикси, - почувствовать ее объятия, как в былые времена. Ни о чем другом она не позволяла себе думать. Он ушел из ее жизни навсегда - ничто не могло этого изменить.
   - Куда бы она ни пошла, ею восхищались, - говорили ее слуги, - но для всех она была холодна, как мрамор.
   Да, и так будет всегда, пока она жива. Во всем мире для нее с самого начала существовал только один мужчина - она отказалась от него по собственной воле; она должна подчиниться своему решению; но другого никогда не будет. Один брак без любви она уже заключила; другого она никогда не заключит. Чарли Стюарт мог - без сомнения - забыть ее и жениться, но она сойдет в могилу с сердцем, принадлежащим ему.
   Они добрались до Нью-Йорка, и там было много добрых расставаний и сердечных прощаний. Леди Катерон и двое ее слуг уехали в отель на окраине города, где были забронированы номера, и все газеты должным образом зафиксировали выдающееся прибытие. Один день на отдых - а потом в Сэндипойнт, оставив сплетничающую Беттс и молчаливого пожилого джентльмена. В сумерках августовского дня она вошла в Сэндипойнт и медленно пошла через маленький городок, домой. Всего три года прошло с тех пор, как она уехала, счастливая, полная надежд восемнадцатилетняя девушка, а теперь вернулась опечаленной, одинокой женщиной двадцати одного года. Как странно изменились старые ориентиры, и все же все оставалось таким знакомым. Здесь были магазины, в которые она обычно ходила, угрюмая и недовольная, под дождем, чтобы купить что-то для семьи. Здесь расстилалось широкое море, улыбающееся и спокойное, в котором они с Чарли когда-то плавали. Там лежало болото, где зимней ночью она спасла ему жизнь. Не было бы лучше, подумала она с усталым удивлением, если бы они оба умерли той ночью? Здесь был укромный уголок, где он наткнулся на нее тем дождливым, темным утром с письмом своей матери, когда, казалось, начиналась ее жизнь, - здесь были ворота, у которых они стояли, когда он предупредил ее: "Что бы ни принесло это будущее, Эдит, не вини меня". Нет, она не винила никого, кроме себя; счастье ее жизни лежало в пределах ее досягаемости, но она протянула руку и оттолкнула его. Там было открытое окно, где он обычно сидел в дни своего выздоровления и развлекался, посмеиваясь над ее вспыльчивостью. Все здесь было связано с ним. Затем открывается дверь дома, выходит высокий пожилой мужчина, раздается громкий крик, - отец и дочь встречаются, и на час или около того она может забыть даже Чарли.
   Она остается на неделю - как странно знакомо и в то же время странно незнакомо все это кажется. Дети стали шумнее и грубее, чем когда-либо, ее отец поседел и покрылся морщинами, ее мачеха, как и прежде, резкая на язык и вспыльчивая, но теперь подобострастная по отношению к ней.
   Люди, которые когда-то знали ее и которые приходят, чтобы увидеть ее, молодые люди, которые когда-то были влюблены в нее, и которые теперь безмолвно и издалека смотрят на нее. Это забавляет ее какое-то время, потом она устает от этого, - в последнее время она устает от всего, - ее старая лихорадка беспокойства возвращается. Этот унылый Сэндипойнт с его любопытными зеваками и вопрошающими невозможно терпеть, даже ради ее отца. Она вернется в Нью-Йорк.
   В шумной жизни там - беспокойном, непрерывном потоке человечества, она одна находит сейчас уединение и покой. Она уходит, но оставляет после себя то, что делает содержание пансионеров или преподавание классики навсегда ненужными Фредерику Дарреллу.
   Она возвращается. Каковы ее планы на будущее, она не знает. У нее нет никаких планов, она не может сказать, как долго она может оставаться или где она в конечном итоге поселится. Ей кажется, что она всю свою жизнь будет этаким Вечным Жидом женского пола. В этой жизни чего-то не хватает, что делает ее беспокойной. Она может остаться на всю зиму - она может в любой день собрать вещи и отправиться в Англию.
   Проходит сентябрь, а она все не уезжает. Несколько знакомых, - с тех пор, когда она была здесь раньше со Стюартами, - навещают ее, но они ничего не могут ей о них рассказать. Если бы все Стюарты были мертвы и похоронены, они не могли бы более полно выпасть из жизни своих друзей. Должно быть, это правда, думает она, то, что сказала ей миссис Фезербрейн. Трикси замужем и поселилась где-то со своей матерью, а Чарли за тысячи миль отсюда, "ищет счастья".
   Затем, внезапно, она решает вернуться в Англию. Ее ждет красивый дом, леди Хелена и Инес тоскуют по ней, любят ее - она вернется к ним - постарается быть спокойной, как другие женщины, постарается прожить свою жизнь и забыть. Ей нужно сделать кое-какие покупки перед отъездом. Однажды она заходит в магазин на Бродвее, подходит к прилавку и говорит:
   - Я хочу посмотреть на черный лионский бархат.
   Затем она делает паузу и смотрит на несколько черных лайковых перчаток, лежащих перед ней.
   - Какой номер? - спрашивает она, поднимая пару.
   Молодой человек за прилавком ничего не отвечает.
   Она поднимает глаза и видит лицо Чарли Стюарта!
  

ГЛАВА VIII. ПРОЩЕНА ИЛИ - ЗАБЫТА?

  
   Чарли Стюарт! Оригинал лица, фотография которого лежит у нее на сердце днем и ночью. Чарли - не изменившийся, спокойный, красивый, в высшей степени сдержанный, как всегда, смотрит на нее серьезными серыми глазами.
   У нее кружится голова от шока страшного удивления - она на секунду тяжело опирается о стойку и смотрит на него глазами, которые не могут поверить в то, что видят.
   - Чарли!
   - Эдит!
   Да, это его голос, его улыбка, он протягивает руку через прилавок и берет ее за руку. Затем она опускается на сиденье, и на мгновение магазин и лица плавают вокруг нее в горячем тумане. Но ее сердце сделало один большой радостный скачок, и она знает, что нашла то, к чему бессознательно стремилась, чего искала - Чарли!
   Он первым приходит в себя - если он действительно потерял себя на мгновение - и говорит:
   - Это потрясающе, - говорит он, - и все же я не знаю, почему это должно быть так, поскольку все, кто приезжает в Нью-Йорк, рано или поздно заходят сюда. Однако я думал, что вы, должно быть, снова уехали.
   Она смотрит на него. Он нисколько не изменился, насколько она может видеть, - тот же самый Чарли, каким был три года назад.
   - Вы знали, что я здесь! - говорит она.
   - Конечно, леди Катерон. Я читаю утренние газеты и всегда высматриваю знатных гостей. Подобно аромату роз, мои аристократические вкусы все еще цепляются за меня. Я думал, вы вряд ли выдержите месяц в Сэндипойнте - восхитительном, без сомнения. Мне не нужно спрашивать вас, как вы себя чувствуете - я и сам вижу, что вы никогда не выглядели лучше.
   Он встречает ее твердый, укоризненный взгляд с совершенным хладнокровием. "Ты знал, что я здесь, и не пришел навестить меня", - говорят эти темные светящиеся глаза. Его совершенно небрежное, безразличное поведение задевает ее за живое.
   - Трикси, конечно, тоже знала, что я здесь! - говорит она очень тихим голосом.
   - Нет, - отвечает Чарли, - не думаю, чтобы она знала. Я не сказал ей, и я почти уверен, что если бы она узнала об этом сама, ее семейный круг услышал бы об этом. Я даже сильно сомневаюсь, что она не взяла бы на себя смелость обратиться к вам.
   Она снова поднимает глаза, с упреком, который не произносят ее губы.
   - Я заслужила это, - говорит этот темный, печальный взгляд, - но ты мог бы пощадить меня.
   - Мы все были очень опечалены известием о смерти сэра Виктора Катерона, - серьезно продолжает Чарли. - Хаммонд сказал нам; он иногда пишет. Болезнь сердца, не так ли? - Бедняга! Надеюсь, леди Хелена Повисс чувствует себя хорошо?
   - Она вполне здорова.
   Затем наступает пауза - ее сердце переполнено, а он стоит совершенно неподвижный, говорит об общих предметах и выглядит так, как будто даже память о прошлом мертва и похоронена. Как, несомненно, и есть на самом деле. Она нервно теребит перчатки, которые все еще держит в руках, впервые в жизни растерявшись.
   - Ваша мама и Трикс в порядке? - спрашивает она после паузы.
   - Вполне.
   Она в отчаянии поднимает глаза.
   - Чарли, - восклицает она, - можно мне встретиться с ними? Я так хотела их увидеть... Чтобы... - Нет, ее голос срывается, она не может закончить предложение.
   - Конечно, вы можете их увидеть, - быстро отвечает мистер Стюарт, - они будут в восторге, я уверен. Они не чувствуют себя вправе позвать вас, леди Катерон, конечно, но все равно они будут только рады, если леди Катерон соблаговолит навестить их.
   Он говорит прежним приятным голосом, но совершенно очевидно, он не хотел пощадить ее - саркастический акцент заставляет ее вздрогнуть, как будто от реальной телесной боли.
   - Я дам вам адрес, если хотите, - продолжает он, - это не самый аристократический район в мире, но там совершенно тихо и безопасно. - Он что-то записывает карандашом. - Вот - прямо на восток. Трикс не будет дома до семи; она на работе в модном магазине на Шестой авеню, вы знаете - нет, вы, конечно, не знаете, но она там, и я обычно захожу за ней во время закрытия. Но вы можете с уверенностью найти ее дома в любой вечер, который вы назовете, леди Катерон, после семи вечера.
   Она берет листок бумаги очень смиренно - совсем не так, как та Эдит, которую он знал раньше, - ее губы дрожат, как он может видеть.
   - Могу я пойти туда сразу? - спрашивает она тихим смиренным голосом. - Я не могу ждать. Я хочу увидеть вашу маму, и я останусь, пока не придет Трикси.
   - Моя мама будет дома и будет рада вас видеть. Конечно, вы можете идти сразу - почему нет? - это очень любезно с вашей стороны; я бы проводил вас, если бы мог, но, к сожалению, я на работе. Вам не составит никакого труда найти дом.
   Он совершенно сердечен - совершенно равнодушен. Он смотрит на нее так, как мог бы смотреть на миссис Фезербрайн. Эдит, для тебя все кончено!
   - Я думала, вы в Калифорнии, - говорит она, поднимаясь, чтобы уйти, - и что Трикси замужем.
   - Нет, я никогда не покидал Нью-Йорк, а Трикс все еще тоскует в одиночестве. Мы собираемся изменить все это в ближайшее время, хотя - для получения более подробной информации, обратитесь к Трикс. Вы идете? до свидания, леди Катерон.
   Она выходит на яркое солнце, чувствуя себя так, словно находится во сне.
   Она вызывает наемный экипаж, и ее увозят на восток по адресу, который он ей дал. Она находит его - высокий многоквартирный дом на узкой улице, пахнущий пивоварнями, она поднимается по длинному пролету лестницы без ковра и стучит в дверь на верхней площадке. Та открывается, и оттуда выглядывает хорошо знакомое лицо тети Четти.
   - Миссис Стюарт!
   Перед ней смуглое, красивое лицо, две руки в черных перчатках протянуты вперед, два карих блестящих глаза смотрят на нее сквозь слезы. И миссис Стюарт со вздохом отшатывается.
   - О, Боже мой! - говорит она. - Это Эдит!
   Да, это Эдит, которая со слезами на глазах целует знакомое лицо; и это миссис Стюарт сидит рядом с ней в скромной маленькой гостиной.
   Как все это изменилось по сравнению с великолепием того, другого дома на Пятой авеню. Как отличается это грязное черное платье из альпаки и ржавый вдовий чепец от тяжелых шелков и французских шляпок прежних дней. Но доброе, спокойное, доброе лицо тети Четти осталось прежним.
   Задаются сотни вопросов и получаются сотни ответов. Эдит рассказывает ей, как долго она пробыла в Нью-Йорке, о том, как всего час назад она случайно наткнулась на Чарли и узнала об их местонахождении. А теперь, если тетушке Четти будет угодно, она снимет шляпку и подождет, пока Беатрикс вернется домой.
   - Конечно, вы подождете! немедленно раздевайтесь. Боже мой! это действительно наша Эдит; разве Трикс не будет удивлена и рада? Конечно, это не очень подходящее место, - говорит бедная миссис Стюарт, с сожалением оглядываясь по сторонам. - Не то, к чему вы привыкли, моя дорогая, но уж такое, какое оно есть...
   Порывистый поцелуй Эдит смыкает ее губы.
   - Ах, перестаньте! - говорит она. - Ты здесь - и рады меня видеть. Большего я не прошу.
   - И вы тоже вдова, дорогое дитя, - вздыхает миссис Стюарт, сочувственно прикасаясь к ее черному платью. - Это очень тяжело - так молоды, жена всего на один короткий год. Капитан Хэммонд рассказал нам - он пишет Трикси. Бедный сэр Виктор! он был таким милым, и эта добрая, приятная леди Хелена. Нам всем было так жаль. А вы, моя дорогая, как поживаете?
   - Прекрасно, - отвечает Эдит, но она не хочет говорить о себе. Тетя Четти должна рассказать ей все об их беде. Тетя Четти говорит жалобным голосом, радуясь возможности излить свои горести сочувствующий душе.
   - Сначала это было очень тяжело - ужасно тяжело. Бедный мистер Стюарт умер - для него это было слишком. Все было продано - все - мы остались нищими. На работу было трудно устроиться - потом я заболела. Чарли был почти в отчаянии - он похудел, его глаза ввалились, он перестал быть похож на самого себя. Все наши старые друзья, казалось, ушли, но Провидение послало нам Нелли Сетон, иначе мы все могли умереть или отправиться в богадельню.
   - Нелли Сетон? - спросила Эдит. - Кто она? что она сделала?
   - Она была школьной подругой Трикси, в таких же стесненных обстоятельствах, как и мы, которая пришла нам на помощь, как ангел в человеческом облике. Она устроила Трикс в модный магазин, ухаживала за мной и поддерживала во мне жизнь вином и желе, когда я больше ни к чему не могла притронуться. Она подбадривала Чарли и не давала ему умереть от отчаяния. Нелли Сетон, которой мы обязаны тем, что вообще живы.
   - Она молодая леди - эта добрая мисс Сетон? - спрашивает Эдит, чье сердце замирает.
   - Да, примерно того же возраста, что и Трикси, и удивительно умна. Она пишет стихи, и ей за это платят, и самые красивые рассказы для журналов, и она довольно богата. Теперь она почти член семьи, - очень вероятно, что сейчас она будет дома с Чарли и Трикс - они всегда вместе. А теперь, если вы извините меня, Эдит, я пойду и принесу чай.
   Она торопливо уходит, а Эдит сидит в маленькой гостиной одна. И она чувствует, с каменным сердцем, - то, что она потеряла навсегда, эта храбрая, добрая Нелли Сетон приобрела. Ну что же! она этого заслуживает; она постарается понравиться ей, думает Эдит; но почему-то при этой мысли ее сердце восстает. Старое чувство к миссис Фезербрайн, к леди Гвендолин, пытается вернуться, к этой незнакомой мисс Сетон. Она изменившаяся женщина - лучшая женщина, более бескорыстная женщина, чем была, но старая Эдит еще не умерла в ней.
   Мгновения тянутся - время приближается к семи. Как Трикси примет ее, спрашивает она себя. Будет ли она великодушна и забудет прошлое или заставит ее почувствовать его, как это сделал ее брат? Семь. Миссис Стюарт накрыла на стол. Как странно видеть тетю Четти. Чай разносит свой аромат по маленьким комнатам, тосты с маслом приготовлены, пирог разрезан, розовая ветчина нарезана, все выглядит красиво и привлекательно. Внезапно на лестнице раздаются шаги, веселые девичьи голоса и сладкий смех - затем кухонная дверь распахивается, и хорошо знакомый голос Трикси оживленно восклицает:
   - Ма! чай готов? Я умираю с голоду, и Нелл тоже. Что? стол накрыт в парадной гостиной. Боже мой!
   Эдит встает, белая, как изящная вдовья шапочка Марии Стюарт, которую она носит, - она стоит, неподвижная и красивая. Она видит высокую фигуру Трикси, рядом с ней маленькую, стройную молодую леди, и Чарли, стоящего позади них обоих. Через мгновение Трикс врывается в комнату, видит неподвижную фигуру и с визгом отшатывается.
   - Трикс! - Эдит делает шаг вперед, произнеся ее имя почти с рыданием. Лицо Трикси сияет.
   - Так и есть! так и есть! ТАК И ЕСТЬ!
   Она кричит, бросается вперед и заключает Эдит в медвежьи объятия, смеясь, плача и целуя, - все сразу и на одном дыхании.
  

ГЛАВА IX. ПРОЩАЯСЬ

  
   Никакой холодности в отношении приема, никаких нелюбезных воспоминаний о прошлом, - никогда не нужно сомневаться в теплом сердце Трикси и в ее щедрой, всепрощающей, импульсивной натуре.
   Все недостатки Эдит давным-давно забыты и прощены - это в манере Эдит внушать горячую любовь. Трикси любит ее так нежно, так горячо, как никогда раньше - она обнимает, целует, восклицает при виде нее в совершенном восторге радости:
   - О, дорогая! - восклицает она, - как хорошо снова видеть вас! какой же это сюрприз! Чарли, где ты? посмотри сюда! Разве ты не узнаешь Эдит?
   - Несомненно, я узнаю Эдит, - отвечает Чарли, подходя ближе. - Возможно, старость ослабила мои способности, но все же я узнаю знакомое лицо, когда вижу его. Я сказал ей, что, по-моему, ты будешь рада ее видеть, но я не сказал ей, что ты собираешься съесть ее живьем.
   - Ты сказал ей! Где? когда?
   - В магазине - сегодня днем. Она пришла за черным лайонским бархатом, не так ли, леди Катерон? Кстати, вы его так и не купили. Позвольте мне сообщить вам, в моем профессиональном качестве, что у нас всегда есть в наличии очень целомудренный и элегантный ассортимент товаров. Трикс, где твои манеры? Вот Нелли, стоящая в стороне на заднем плане, ожидающая, когда ее представят. Позвольте мне быть распорядителем церемонии - леди Катерон, мисс Нелли Сетон.
   Обе юные леди поклонились - обе посмотрели друг другу прямо в лицо - искреннее восхищение в глазах мисс Сетон - острый, ревнивый взгляд в глазах леди Катерон. Она увидела девушку лет двадцати двух - двадцати трех, невысокого роста и довольно пухленькую, с лицом, которое по красоте ни на мгновение не могло сравниться ни с ее собственным, ни с лицом Трикси. Но оно было по-своему прекрасным. А голубые сияющие глаза, мягко очерченные улыбающиеся губы, несомненно, были созданы для того, чтобы завоевывать сердца с первого взгляда. Не красавица - что-то бесконечно лучшее, а как соперница, что-то бесконечно более опасное.
   - Имя леди Катерон мне знакомо как нарицательное, - сказала мисс Сетон с откровенной улыбкой, которая сразу же покорила Эдит. - Трикс просыпается с вашим именем на губах, я полагаю, и засыпает, бормоча его по ночам. Леди Катерон не знает, как безумно я ревновала ее до сих пор.
   Эдит снова поворачивается к Трикс - верной, дружелюбной, преданной Трикс - и протягивает обе руки в быстром, грациозном порыве, в ее глазах стоят слезы, большие и яркие.
   - Моя дорогая Трикс! - говорит она.
   - А теперь я ухожу, - восклицает мисс Сетон. - Тетушка будет ждать меня, и я знаю, что Трикс нужно рассказать и услышать десять тысяч вещей. Нет, Трикси, ни слова. Чарли, что вы делаете с вашей шляпой? немедленно положите ее - вы мне не нужны. Я бы предпочла пойти домой одна.
   - Да, это так вероятно, что я позволю вам поступить по-своему. Нет никаких земных причин, по которым вы не могли бы остаться, но если, с вашим обычным упрямством и твердолобостью, вы настаиваете на том, чтобы уйти...
   - Я действительно настаиваю на том, чтобы уйти, и без сопровождения. Вы знаете, что вы скорее помеха - в пути, я имею в виду, - что я возвращаюсь домой в два раза быстрее, когда иду одна.
   Он смотрит на нее - Эдит становится дурно - дурно, когда она видит этот взгляд. Он говорит что-то слишком тихо, чтобы остальные могли услышать. Мисс Сетон смеется, но ее лицо краснеет, и она больше не возражает. Эдит все это видит. К ней протягивается рука в сером.
   - Спокойной ночи, леди Катерон, - говорит выразительный, приятный голос мисс Сетон, и леди Катерон слушает его, чувствуя в глубине души, что не может не любить соперницу. Эта девушка, которая станет женой Чарли - о блаженная судьба! - достойна его. Они выходят вместе, смеясь на ходу.
   - Разве она не самая милая, дорогая! - восклицает Трикс в своей восторженной манере. - И, о Эдит! что бы с нами со всеми стало без нее, я содрогаюсь при одной мысли об этом. В темные дни нашей жизни, когда друзей было мало, и они были далеко, она стала нашим другом - нашим спасителем. Она выхаживала маму с самого порога смерти, она нашла мне место в модном магазине, и я верю - она спасла жизнь Чарли.
   - Спасла ему жизнь? - бормочет Эдит.
   - Это было такое ужасное время, - мрачно говорит Трикс, - мы голодали, Эдит, буквально голодали. Все наши старые друзья бросили нас; мы не могли найти работу, "просить нам было стыдно". Если бы вы видели Чарли в те дни, изможденного, с ввалившимися глазами, несчастного. Сейчас он выглядит и чувствует себя хорошо, - продолжает Трикс, немного оживляясь, - но тогда! у меня сердце разрывалось, когда я смотрела на него. Он пытался работать с утра до ночи и день за днем приходил домой со стертыми ногами, усталый, отчаявшийся. Он не мог оставить нас с мамой и уехать куда-нибудь еще - она была больна, отец умер - бедный папа! - А я была просто сумасшедшей или близка к этому. И однажды темной, ужасной ночью он вышел, спустился к реке, и... Нелли последовала за ним и нашла его там. Ах, Эдит, он был не так уж виноват; я полагаю, он был зол в ту ночь. Она подошла к нему и обняла его, когда он стоял в темноте под дождем, и - я не знаю, что она сказала или сделала, - но она вернула его нам. И Провидение послало ему работу на следующий день. Я не знаю о его достоинствах как продавца, - говорит Трикс, смеясь, с глазами, полными слез, - но он очень популярен среди дам. Нелли говорит, что дело не в его красноречии - там, где другие клерки бегло рассуждают о достоинствах лент, перчаток, кружев, оттенков и фактур, Чарли стоит молча, позволяет им говорить, улыбается и выглядит красиво. Я полагаю, он, похоже, им нравится. Так что теперь вы видите, что мы прекрасно ладим, и я почти забыла, что мы когда-то были богаты, носили пурпур и тонкое полотно и каждый день роскошно пировали.
   - Вы счастливы? - спрашивает Эдит с удивлением и завистью в глазах.
   - Совершенно счастлива, - весело отвечает Трикс. - У меня нет неудовлетворенных желаний - теперь, когда вы пришли. Я действительно хотела видеть вас, Дити; кажется, прошла целая вечность с тех пор, как мы встретились, и я беспокоилась о вас. Я слышал о нем, знаете ли, бедняге.
   Она робко прикасается к ее руке. Ответа нет - у Эдит текут слезы. Она противопоставляет свою собственную трусость мужеству Трикси; свою собственную твердость великодушию Трикси.
   - Откуда вы знаете? - наконец спрашивает она.
   - Капитан Хэммонд. Я полагаю, вы помните Ангуса Хаммонда? - говорит Трикси, краснея и колеблясь. - Он написал нам об этом, и... - пауза.
   - Продолжайте, что еще он написал?
   - Что у вас были какие-то неприятности, мне кажется, разлука; что вы расстались в самый день вашей свадьбы. Конечно, мы не могли в это поверить.
   - Это совершенно верно, - последовал тихий ответ.
   Глаза Трикси открылись.
   - Верно! О Дити! В день вашей свадьбы!
   - В день нашей свадьбы, - твердо ответила Эдит, - чтобы больше не встречаться, пока мы не встретились у его смертного одра. Когда-нибудь, Трикс, дорогая, я расскажу вам, как это было - не сейчас. Прошло два года, но даже сейчас мне не хочется вспоминать об этом. Только одно - он не был виноват - он был самым храбрым, благороднейшим, лучшим из людей, в десять тысяч раз слишком хорошим для меня. Я была меркантильной, честолюбивой негодяйкой, и я получила свою справедливую награду. Мы расстались в последний раз друзьями, слава Богу! но я никогда не смогу простить себя - никогда!
   Последовала пауза - неловкая для Трикс.
   - Как давно вы приехали в Нью-Йорк? - спросила она, наконец.
   Эдит рассказала ей... рассказала ей, как она скиталась по миру после смерти мужа... как она приехала в Америку, чтобы повидаться с отцом... как она пыталась найти их здесь, в Нью-Йорке... как потерпела неудачу... и как сегодня, по чистой случайности, она наткнулась на Чарли в магазине на Бродвее.
   - Как он, должно быть, был удивлен, - сказала его сестра. - Мне кажется, я вижу, как он поднимает брови до середины лба. Он принял вас за привидение?
   - Ни в коем случае, и он нисколько не удивился. Он с самого начала знал, что я здесь.
   - Эдит!
   - Он мне так и сказал. Он прочитал о моем прибытии в газете, когда я только сошла на берег.
   - И он ничего не сказал мне, и он не пожелал встретиться с вами! Негодяй! - воскликнула Трикс.
   - Я не знаю, виноват ли он, - тихо ответила Эдит. - Я не заслуживала лучшего; и ах! Трикси, не многие в этом мире так щедры, как вы. Значит, вы совершенно счастливы, дорогая? Интересно, имеет ли капитан Хэммонд к этому какое-нибудь отношение?
   - Ну да, - снова краснея, признается Такс, - я могу вам сказать. Мы должны пожениться на Рождество.
   - Трикси! Жениться!
   - Наконец-то жениться. Мы были помолвлены еще до того, как я покинула Англию, три года назад. Тогда он хотел жениться на мне, глупенький! - говорит Трикс с сияющими глазами, - но, конечно, никто из нас не совершил бы такой нелепицы. У него было только его жалование, его долги и его ожидания от феи-крестной или бабушки, которые не умирают. Но она умерла с последней почтой - я имею в виду, с последней почтой пришло письмо с черной каймой, в котором говорилось, что она ушла к Господу и оставила Ангусу все. Он собирается уволиться из армии, будет здесь к Рождеству, и... и свадьба должна состояться на той же неделе, когда он приедет. И, о! Эдит, он просто самый милый парень, самый лучший парень, а я самая счастливая девушка во всем Нью-Йорке!
   Эдит ничего не говорит. Она внезапно обнимает Трикс, которая плачет, и целует ее. Ангус Хэммонд был верен ей в тот час, когда она покинула их, - такова ее мысль. Ее самобичевание никогда не прекращается - ни на один час.
   - Мы, конечно, едем в Шотландию, - сказала Трикс, вытирая глаза, - а мама, конечно, останется с Чарли. Нелли будет здесь, чтобы занять мое место - тебе не кажется, что из нее получится очаровательная сестра?
   Она смеется, задавая этот вопрос - это ее единственная маленькая месть. Прежде чем Эдит успевает ответить, она продолжает:
   - Нелли богата - я имею в виду, богата по сравнению с нами, и она все сделала сама. Она ужасно умна, и пишет для журналов, и для газет, и для всего остального, и зарабатывает океаны денег. Океаны, - говорит Трикс, открывая глаза размером с блюдца, - и я действительно не знаю, кого из нас мама любит больше, Нелли или меня. Это мое единственное утешение в поездке. А вот и Чарли идет - давайте сразу выпьем чаю. Я совсем забыла об этом, но никто не имеет ни малейшего представления о муках голода, которые я испытываю.
   Чарли неторопливо вошел с ночного воздуха, выглядя свежим и красивым.
   Было уже совсем темно. Трикс зажгла лампу и засуетилась, помогая готовить ужин.
   - Ты сказал Нелли? - тихо спросила она брата, но Эдит уловила слова.
   - Да, - серьезно ответил Чарли, - я сказал ей.
   - И что она ответила?
   - Все, что было похоже на Нелли - все, что было ярким, смелым и хорошим. Она будет здесь утром, чтобы попрощаться. А теперь, миссис Стюарт, если у вас есть хоть капля сострадания к голодному единственному сыну, поторопитесь, и давайте поужинаем.
   Они сели вокруг маленького столика, на котором ярко горела лампа, - Эдит чувствовала себя холодной, чужой и неуместной. Трикси и тетя Четти могли простить и простили прошлое, но она сама не могла, и между ней и Чарли лежала пропасть, которую больше нельзя было преодолеть на земле. И все же - как красиво и величественно она выглядела в своем маленьком белом вдовьем чепчике, в темном платье и с оборкой из прозрачного белого крепа на шее.
   - Эдит! - невольно сказала Трикси. - Какая вы стали красивая! Вы всегда были хорошенькой, но теперь - я не хочу льстить - но вы великолепны! Не может быть, чтобы черный цвет шел вам, и все же... Чарли, разве ты этого не видишь? разве Эдит не стала прелестной?
   - Трикс! - воскликнула Эдит, и на ее бледных щеках появился румянец, а в ее темных блестящих глазах свет, который на мгновение сделал ее такой, как сказала Трикси.
   Чарли посмотрел на нее через стол - холодные, ясные, серые глаза, совершенно не ослепленные.
   - Раньше я думал, что Эдит не может измениться; сегодня я осознаю свою ошибку, как и многие другие. Поскольку никому не разрешается говорить, что он думает по этому вопросу, лучше вообще ничего не говорить.
   Румянец, вспыхнувший на щеках Эдит, остается там и становится еще ярче. После чая, по настоятельной просьбе Трикси, она садится за маленькое взятое напрокат пианино и поет несколько старых песен.
   - Сам твой голос улучшился, - восхищенно говорит Трикс. - Эдит, спой "Чарли, он мой дорогой", для Чарли. Когда-то это было его любимое блюдо.
   Она бросает на него косой взгляд. Чарли, откинувшийся на спинку удобного, мягкого кресла-качалки своей матери, воспринимает это спокойно.
   - Раньше - да, но теперь - нет, - холодно отвечает он. - Трикс, выйди, как хороший ребенок, и принеси мне вечернюю газету. Среди других моих степенных привычек среднего возраста, леди Катерон, есть то, что я каждый вечер после чая благоговейно читаю "Пост".
   Больше не Эдит - всегда леди Катерон; больше не девушка, которую он любил три года назад, - которую, как он сказал, будет любить всю свою жизнь, но богатая вдова сэра Виктора Катерона. Он не забудет великодушно, даже на мгновение, что он - нищий продавец галантерейных товаров, а она - знатная и богатая дама.
   Она встает, чтобы уйти - это больше, чем она может вынести. Трикс уговаривает ее остаться подольше, но тщетно; он не произносит ни слова.
   - Чарли вызовет экипаж или вы предпочтете пройтись пешком? - с сомнением спрашивает Трикс.
   - Она пойдет пешком, - говорит Чарли, внезапно поднимая голову и вмешиваясь, - ночь прекрасная, и я провожу ее домой.
   На одно мгновение, от тона его голоса, от взгляда его глаз, ее сердце сжимается.
   Ей приносят шляпку и накидку - она целует Трикс и тетю Четти на прощание - они обещали поужинать с ней завтра - и выходит в мягкую октябрьскую ночь с Чарли.
   Он берет ее руку в свою - ночь освещена звездами, прекрасна. Возвращается прежнее время, прежнее чувство покоя и довольства, прежнее приятное чувство, что она опирается на руку Чарли и больше не просит судьбу. Завтра он может принадлежать Нелли Сетон - прямо сейчас он принадлежит ей.
   - О! - восклицает она с глубоким вздохом, - как все это знакомо! эти освещенные газом улицы Нью-Йорка, домашний вид мужчин и женщин и - вы. Кажется, будто я только вчера покинул Сэндипойнт, и вы снова показываете мне чудеса Нью-Йорка в первый раз.
   Он смотрит вниз на сумеречное, теплое, прекрасное лицо, такое близкое к его собственному.
   - Сэндипойнт, - повторяет он, - Эдит, вы помните, что я вам там сказал?
   - Я никогда не винила вас, - искренне отвечает она, - никогда не винила никого, кроме себя - как я могла? Зло моей жизни я сотворила своей собственной рукой, и - если бы все это повторилось снова - я бы все равно сотворила его! Я страдала, но, по крайней мере, я жила.
   - Я рад это слышать, - говорит он после небольшой паузы, - это беспокоило меня. Видите ли, Хэммонд писал нам все, что он когда-либо узнавал о вас, и хотя это было отчасти непонятно, было достаточно ясно, что ваша жизнь - не полностью ложе из роз. Все это, я надеюсь, уже позади - не может быть причин, по которым вся остальная ваша жизнь не должна быть полностью счастливой. Отчасти поэтому я хотел пойти с вами домой сегодня вечером, чтобы узнать из ваших собственных уст, считаете ли вы меня виновным или нет. И отчасти также, - вторая короткая пауза, - чтобы попрощаться с вами.
   - Попрощаться! - В свете звезд она становится мертвенно-бледной.
   - Да, - весело ответил он, - попрощаться; и поскольку наши жизни, по всей вероятности, так далеки друг от друга, на этот раз навсегда. Я обязательно вернусь сюда на Рождество, но вы, возможно, уедете раньше. Завтра утром я отправляюсь в Сент-Луис, где находится филиал нашего торгового дома и где я должен остаться навсегда. Это отличное место для меня - мое жалование станет значительно больше, и я рад сообщить, что фирма считает меня компетентным и заслуживающим доверия. Я возвращаюсь, как уже сказал, на Рождество; после этого он я перебираюсь туда насовсем. Вы, конечно, знаете, - говорит он со смехом, - почему я возвращаюсь - Трикс вам сказала?
   Она полностью забыла Трикс, она думает только о нем, и совершенно не помнит, на что он намекает.
   - Трикс мне ничего не сказала, - удается ответить ей, и она удивляется себе, насколько тверд ее голос.
   - Нет? - говорит Чарли, поднимая брови. - А еще говорят, будто эпоха чудес закончилась! Трикс сохранила свой собственный секрет! Что ж, я, вполне естественно, возвращаюсь на свадьбу - нашу свадьбу. Удивительно, что Трикс вам не сказала, но она скажет. Потом - мой западный дом будет готов к тому времени, и мы немедленно вернемся. Моя мать едет со мной, вряд ли мне нужно об этом говорить.
   Все еще поглощенная своими мыслями о нем, так, что совершенно забыла о Трикс, она не понимает. Наша свадьба - он, конечно, имеет в виду свою собственную и Нелли Сетон. Его западный дом, дом, где она будет править его жена. В прошедшие дни Эдит думала, что страдала - сегодня вечером она чувствует, что никогда не страдала до сих пор! Она заслуживает этого, но если бы он только пощадил ее, предоставил сказать об этом кому-нибудь другому. Проходит минута, прежде чем она может ответить - затем, несмотря на все усилия, ее голос становится хриплым:
   - Я желаю вам счастья, Чарли - от всего сердца.
   Она не может сказать больше ни слова. Что-то в ее словах, в том, как она их произносит, заставляет его посмотреть на нее с удивлением.
   - Ну да, - холодно отвечает он. - Свадьба в семье, я полагаю, является общим предметом поздравлений. И я должен сказать, что она показала себя с лучшей стороны - самой храброй, лучшей девушкой на свете. А вы, - они приближаются к отелю, - могу я рискнуть спросить о ваших планах, леди Катерон? как долго вы думаете оставаться в Нью-Йорке?
   - Я уеду немедленно - немедленно, - ответила она тем же хриплым тоном. Остаться и встретиться с Нелли Сетон после сегодняшнего вечера - это больше, чем она в состоянии сделать. Сейчас они уже близко к отелю. Невольно - бессознательно она цепляется за его руку, как утопающий может цепляться за соломинку. Она чувствует тупое, мучительное чувство, что через пять минут воды сомкнутся над ее головой, и история ее жизни подойдет к концу.
   - Вот мы и пришли, - произносит его искренний, веселый голос - голос, в котором еще более глубокий и серьезный тон, чем раньше. - Вы не представляете, Эдит, как я рад этой встрече - как рад слышать, что вы никогда ни в чем не винили меня.
   - Я винила вас! о, Чарли! - говорит она со страстным тихим плачем.
   - Я рад слышать, что при всех его недостатках, вы не сожалеете о прошлом. Я радуюсь, зная, что вы богаты и счастливы, и что перед вами долгая, яркая жизнь. Эдит, - он берет обе ее руки в свои, - если мы никогда больше не встретимся, да благословит вас Бог, и прощайте.
   Она поднимает на него глаза, полные немой, безмолвной муки. В это мгновение он узнает правду - узнает, что Эдит любит его - что сердце, за которое он когда-то почти отдал бы свою жизнь, чтобы завоевать, наконец-то полностью принадлежит ему!
   Откровение приходит к нему как вспышка - как удар. Он стоит, держа ее за руки, глядя на нее, на немое, бесконечное страдание в ее глазах. Кто-то толкает их, проходя мимо, поворачивается и смотрит. До него доходит, что они находятся на людной улице и устраивают сцену.
   - Прощайте, - еще раз торопливо говорит он, опускает руки, поворачивается и уходит.
   Она стоит, как статуя, там, где он ее оставил - он поворачивает за угол, последний звук его шагов затихает, и Эдит чувствует, что он ушел из ее жизни - из всего мира.
  

ГЛАВА X. ВТОРАЯ СВАДЬБА

  
   Мисс Нелли Сетон пришла рано утром на следующий день, чтобы проводить своего друга, мистера Чарли Стюарта. Он выглядит довольно бледным, когда прощается - видение обращенных к нему глаз Эдит, полных немого, страстного призыва, преследовало его всю ночь напролет. Они преследуют его еще долго после того, как было сказано последнее "прощай", и поезд мчится на Запад. Эдит наконец-то полюбила его. Наконец-то? он никогда не сомневался в этом, но теперь он знает, что стоит ему только сказать слово, и она вложит свою руку в его, и будет трудиться; и расставание, и разлука между ними закончится навсегда. Но он никогда не произнесет этого слова - то, от чего когда-то отказалась Эдит Даррелл в своем честолюбии, все богатство и красота леди Катерон не смогут победить. Он чувствует, что мог бы так же легко выпрыгнуть из окна вагона и покончить со всем этим, как попросить вдову сэра Виктора Катерона, с богатым приданым, стать его женой. Она сделала свой выбор три года назад - она должна следовать этому выбору всю свою жизнь.
   "К тому же, - думает он упрямо, - эта моя фантазия может быть всего лишь фантазией. Леопард не может изменить свои пятна, а амбициозная, корыстолюбивая женщина не может изменить свою природу. И, как правило, богатые и титулованные дамы не бросаются на безденежных продавцов галантереи. Нет! Однажды я выставил себя вопиющим ослом, и одного раза вполне достаточно. Мы перевернули новую страницу, и не собираемся возвращаться к старым. С ее молодостью, состоянием и красотой Эдит может вернуться в Англию и заключить блестящий второй брак".
   А потом мистер Стюарт поджимает губы под каштановыми усами, разворачивает утреннюю газету, пахнущую сыростью и противной типографской краской, и глубоко погружается в коммерческие новости и события на фондовой бирже.
   Он благополучно добирается до Сент-Луиса и возобновляет труд всей своей жизни. У него нет времени думать - нет времени быть сентиментальным, даже если бы он этого хотел, - но он этого не хочет.
   "Любовь - это отдельная вещь в жизни человека", - говорил поэт, который знал, о чем говорил. Его сердце ни в малейшей степени не разбито и вряд ли будет разбито; в его занятой, коммерческой жизни нет времени для подобных вещей. Он с готовностью берется за работу и удивляет даже самого себя своей энергией и деловитостью. Если он вообще думает об Эдит, среди своих сухих, как пыль, бухгалтерских книг и промокашек, своих покупок и продаж, - то это только о том, что она, вероятно, к этому времени уже в океане, пожелав своей родной земле, как Чайльд Гарольд, "одной долгой, одной последней, спокойной ночи". А потом, в разгар всего этого, приходит первое письмо Трикси.
   Это все Эдит, от начала до конца. Эдит не уехала, она все еще в Нью-Йорке, но ее билет взят, и она уедет на следующей неделе. "И, Чарли, - пишет Трикс, - не сердись, но, знаешь, хотя ты всегда нравился Эдит Даррелл, я думаю, что леди Катерон ты нравишься еще больше. Не то чтобы она когда-нибудь что-нибудь говорила; благослови тебя Господь! она горда, как всегда, но мы, женщины, чувствуем это. Вчера вечером она рассказала нам с мамой историю своего прошлого, о своей замужней - или, скорее, о своей незамужней жизни - о том, как она рассталась с сэром Виктором в день их свадьбы - подумай об этом, Чарли! в день их свадьбы. Если кого и следовало жалеть в этом мире, так это его - беднягу! И она не была виновата - никто из них не мог поступить иначе, чем они поступили, я это вижу. Бедная Эдит! бедный сэр Виктор! Я расскажу тебе все, когда мы встретимся. Она уезжает в следующий вторник, и у меня чуть не разрывается сердце, когда я вижу, что она уезжает. О, Чарли! Чарли! зачем ей вообще уезжать?"
   Он читает это письмо, покуривая сигару, - очень серьезно, очень задумчиво, много размышляя, но ни в малейшей степени не отступая. Расстались в день их свадьбы! он слышал это раньше, но не поверил этому. Если это правда - это странно; и ни в чем нельзя винить - еще более странно. В конце концов, она была женой сэра Виктора только номинально. Но для него это не имеет значения - ничто не имеет значения - все, что прошло и сделано - она однажды отшвырнула его - теперь он никогда не вернется. Их пути лежат врозь: ее - по холмам жизни, его - по темным долинам; они попрощались, и это значит навсегда.
   Он возвращается к своим бухгалтерским книгам и своей конторе, и проходит еще четыре дня. Вечером четвертого дня, когда он выходит из магазина на ночь, его подстерегает маленький мальчик из телеграфной конторы и вручает ему один из хорошо известных конвертов цвета буйволовой кожи. Он вскрывает его там, где стоит, и читает:
   "НЬЮ-ЙОРК, 28 октября 70-го.
   Чарли: Эдит лежит, опасно больна - умирает.
   Возвращайся немедленно. БЕАТРИКС".
   Он читает, и не понимает - он читает снова. Эдит умирает. Сероватая бледность покрывает его лицо, от бровей до подбородка, и он на мгновение застывает, бессмысленно уставившись на бумагу, которую держит в руках, ничего не видя - ничего не слыша, кроме этих слов: "Эдит умирает". В этот момент он знает, что вся его мнимая твердость и безразличие были пустыми и фальшивыми - стена гордости, которая рушится от одного прикосновения, и старая любовь, сильнее жизни, сильнее смерти, все еще наполняет его сердце. Он бросил ее, и... Эдит умирает! Он смотрит на часы. Через полчаса отправляется поезд на Восток - у него едва хватит времени, чтобы успеть на него. Он не возвращается в свой пансионат - он ловит проезжающую коляску, и его привозят на вокзал как раз вовремя. С этого момента он не делает пауз - он путешествует днем и ночью. Что такое бизнес; каковы перспективы всей его будущей жизни; что такое весь мир сейчас? Эдит умирает.
   Наконец он добирается до Нью-Йорка. Кажется, прошло столетие с тех пор, как пришла эта телеграмма, и вот, изможденный и измученный, в сумерках осеннего дня он, наконец, стоит в доме своей матери.
   Трикс там - они ждут его сегодня вечером. Она смотрит ему в лицо, затем отворачивается, прикрывает свое и разражается бурными слезами.
   - Я... я опоздал, - говорит он хриплым шепотом.
   - Нет, - отвечает Трикс, поднимая глаза, - нет. Она все еще жива... больше я ничего не могу сказать.
   - Что с ней? - спрашивает он.
   - Неизвестно. Брюшной тиф, говорит один врач, и цереброспинальный менингит, говорит другой. Не имеет большого значения, что это такое, так как оба согласны в том, что она умирает.
   Ее рыдания снова вырываются наружу. Он сидит и смотрит на нее, как каменный.
   - Нет никакой надежды?
   - "Пока есть жизнь - есть надежда", - тоскливым голосом произносит этот афоризм Трикс. - И - что хуже всего, - ей, похоже, все равно. Чарли, я верю, что она хочет умереть, рада умереть. Кажется, ей не о чем заботиться - не для чего жить. "Вся моя жизнь была ошибкой, - сказала она мне на днях. - Я ошибалась с самого начала и до конца, сбитая с пути своим тщеславием, эгоизмом и амбициями. Гораздо лучше, если я умру и покончу со всем этим". Она составила завещание, Чарли - она сделала это в первые дни своей болезни, и - она оставила почти все тебе.
   Он не отвечает. Он неподвижно сидит у сумеречного окна, глядя вниз на шумную, оживленную улицу.
   - Она очень великодушно вспомнила обо мне, - тихо продолжает Трикс. - Бедная, дорогая Эдит! но она почти все оставила тебе. "Было бы оскорблением предложить что-либо при моей жизни, - сказала она мне, - но желания мертвых священны, - тогда он не сможет отказаться от этого. И скажи ему, чтобы он не горевал обо мне, Трикси - я никогда не доставляла ему ничего, кроме неприятностей, разочарований и несчастий. Я сожалею - сожалею сейчас, и мое последнее желание и молитва будут о счастье его жизни". Когда она бредит, - а она в основном бредит, когда наступает ночь, - она постоянно зовет тебя - просит тебя вернуться - умоляет тебя простить ее. Вот почему я послала тебе телеграмму.
   - Она знает, что ты послала ее? - спрашивает он.
   - Нет, ее желание было, чтобы тебе не говорили, пока... пока все не закончится, - ответила Трикс, снова разрыдавшись, - но я не могла этого сделать. Она говорит, что мы должны похоронить ее в Сэндипойнте, рядом с ее матерью, а не отправлять ее тело в Англию. Она попросила меня, когда умрет, рассказать тебе историю ее расставания с сэром Виктором. Хочешь, я расскажу тебе ее сейчас, Чарли?
   Он делает знак согласия, и Трикс прерывающимся голосом начинает рассказывать ему печальную, странную историю двух сэров Викторов, отца и сына, и о жизни Эдит со дня ее свадьбы. Сумерки сгущаются в темноту, комната погружается в тень задолго до того, как она заканчивает. Он ни разу не пошевелился, он не сказал ни слова, он сидит и слушает до конца. Затем наступает пауза, и из мрака, наконец, доносится:
   - Могу я увидеть ее, и когда?
   - Как только ты придешь, врачи скажут; теперь они ей ни в чем не отказывают, и они думают, что твое присутствие может принести ей пользу, - если что-нибудь может это сделать. Мама с ней и Нелли; Нелли была ее лучшей подругой и сиделкой; Нелли никогда не оставляла ее, и Чарли, - нерешительно, потому что что-то в его манере внушает Трикс благоговейный трепет, - я думаю, она думает, что вы с Нелли помолвлены.
   - Идем! - повелительно говорит он; Трикси со вздохом встает и надевает шляпку и шаль. Пять минут спустя они уже на улице, на пути к отелю леди Катерон.
   Один из врачей находится в комнате больной, когда туда входит мисс Стюарт, и шепотом сообщает, что ее кузен пришел и ждет снаружи.
   Его пациентка сегодня ночью лежит очень тихо - временами бредит и, как ему кажется, быстро теряет силы. В настоящее время она спит беспокойным, лихорадочным сном, а он стоит и смотрит на нее с очень мрачным выражением. Несмотря на его мастерство, - а он очень искусен, - этот случай ставит его в тупик. Полное безразличие пациентки к тому, будет ли она жить или умрет, является одной из самых трудных вещей, с которыми ему приходится бороться. Если бы она только стремилась к жизни - если бы, как миссис Домби, она сказала бы: "Просто сделай усилие". Но она этого не делает, и пламя мерцает, и мерцает, и очень скоро совсем погаснет.
   - Пусть он войдет, - говорит врач. - Он не может причинить вреда - возможно, он может принести какую-то пользу.
   - Она узнает его, когда проснется? - шепчет Трикс.
   Он кивает и отворачивается туда, где в отдалении стоит мисс Сетон, а Трикс идет и приводит своего брата. Он медленно продвигается вперед, кажется, почти неохотно, и смотрит вниз на бледное, осунувшееся, худое лицо, которое покоится там, белее подушек. Великие Небеса! и это... это Эдит! Он опускается на стул у кровати и со стоном берет ее бледную прозрачную руку в обе свои. Легкое прикосновение будит ее, слабые веки дрожат, большие темные глаза открываются и останавливаются на его лице. Губы трепещут, беззвучно раздвигаясь. "Чарли!" - шепчут они в радостном удивлении; и на мертвенном лице на секунду вспыхивает свет удивления и радости.
   - Хм! - говорит доктор с удивленным ворчанием. - Я думал, это не причинит ей вреда. Если мы оставим их наедине на несколько минут, мои дорогие юные леди, нам это тоже не повредит. Имейте в виду, мой юный джентльмен, - он похлопывает Чарли по плечу, - моя пациентка не должна возбуждать себя разговорами.
   Они тихо выходят. Похоже, доктору не нужно было предупреждать его; они, похоже, не склонны разговаривать. Она лежит и смотрит на него с восторгом в глазах и делает долгий-долгий вдох, полный глубокого удовлетворения. Он еще крепче сжимает ее исхудавшую руку, и не произносит ни слова.
   Так проходят минуты.
   - Чарли, - говорит она наконец слабым, тихим шепотом, - какой это сюрприз. Они не сказали мне, что ты придешь. Кто послал за тобой? Когда ты пришел?
   - Ты не должна разговаривать, Эдит, - отвечает он, на мгновение поднимая свое изможденное лицо - бедный Чарли! - Трикс послала за мной.
   - Глупый мальчишка! - говорит Эдит с сияющими глазами. - Мне кажется, что ты плачешь. Значит, ты все-таки не ненавидишь меня, Чарли?
   - Ненавижу тебя! - только и может повторить он.
   - Ты однажды сказал, что ненавидишь меня, ты знаешь; и я это заслужила. Но я не была счастлива, Чарли, - я была наказана по заслугам. Теперь все кончено, и так лучше - я никогда не была полезна в этом мире и никогда не буду. Ты позволишь мне немного искупить вину за прошлое единственным доступным мне способом. Трикс тебе расскажет. И постепенно, когда ты станешь вполне счастлив, а она станет твоей женой...
   Слабый голос срывается, и она отворачивается. Даже в смерти горьче, чем смерть, отказаться от него.
   Он поднимает голову и смотрит на нее.
   - Какая жена? кто моя жена? - спрашивает он.
   - Нелли, ты же знаешь, - шепчет она, - она достойна тебя, Чарли, действительно достойна, в отличие от меня. И она любит тебя и сделает так, чтобы ты...
   - Замолчи! - внезапно говорит он. - Ты совершаешь какую-то странную ошибку, Эдит. Нелли заботится обо мне, и Трикс заботится, а Трикс для меня не больше сестра, чем Нелли. Что касается остального - ты помнишь, что я сказал тебе той ночью в Килларни?
   Ее губы дрожат - ее глаза следят за ним, ее слабые пальцы крепко сжимают его. Помнит ли она!
   - Я сказал: "Я буду любить тебя всю свою жизнь!" Я сдержал свое слово и намерен держать его. Если я не могу назвать тебя женой, я никогда не назову этим именем ни одну другую женщину. Никто в этом мире никогда не сможет быть для меня тем, кем ты была и есть.
   Наступает еще одна пауза, но темные глаза теперь сияют.
   - Наконец-то! наконец-то! - выдыхает она. - Когда уже слишком поздно. О, Чарли! Если бы только прошлое могло вернуться снова, как все было бы по-другому. Я думаю, - она говорит это со слабым смешком, который напоминает ему о прежней Эдит, - я думаю, что могла бы спать счастливее даже в своей могиле, если бы на моем надгробии было вырезано "Эдит Стюарт"!
   Его глаза не отрываются от ее лица - теперь при этих словах они загораются тоскливой грустью.
   - Ты это серьезно, Эдит? - говорит он, склоняясь над ней. - Живя или умирая, ты была бы счастливее, если бы стала моей женой?
   Ее глаза, ее лицо отвечают ему.
   - Но уже слишком поздно, - вздыхают бледные губы.
   - Никогда не поздно, - тихо говорит он, - мы поженимся сегодня ночью.
   - Чарли?
   - Ты не должна разговаривать, - говорит он ей, нежно целуя ее в первый раз, - я все устрою. Я пойду за знакомым священником и все объясню. О, дорогая! ты давно должна была стать моей женой - ты, наконец, станешь моей женой, несмотря на саму смерть.
   Затем он оставляет ее и выходит. Эдит закрывает глаза, и лежит неподвижно, и знает, что никогда за все прошедшие годы она не испытывала такого совершенного блаженства. В смерти, по крайней мере, если не при жизни, она будет женой Чарли.
   Он рассказывает им очень тихо, очень решительно - ее отцу, который приехал из Сэндипойнта, его матери, сестре, Нелли, доктору.
   Они слушают в безмолвном изумлении; но что они могут сказать?
   - Волнение прикончит ее - попомните мои слова, - таков вердикт доктора. - Я никогда не допущу такого мелодраматического поступка.
   Но его слова, похоже, не имеют значения. Приходит священник, очень старый друг семьи, и Чарли все ему объясняет. Он слушает со спокойной серьезностью - по его опыту, брак на смертном одре вовсе не является беспрецедентным явлением. Назначенный час - десять, и Трикси с Нелли входят, чтобы сделать несколько возможных приготовлений.
   Больная девушка задумчиво смотрит на нежное лицо Нелли Сетон. Она очень бледна, но она наклоняется и целует ее со своей милой улыбкой.
   - Теперь ты будешь жить ради него, - шепчет она.
   Они украшают комнату и кровать цветами, расчесывают темные мягкие волосы, облачают ее в изящный вышитый ночной халат и подпирают подушками. На ее бледных щеках горит лихорадочный огонь, в ее сияющих глазах также горит лихорадочный огонь. Но она невыразимо счастлива - достаточно взглянуть ей в лицо, чтобы увидеть это. Смерть забыта в ее новом блаженстве.
   Входит жених, бледный и неулыбчивый - измученный и изможденный. Трикс, не переставая плакать, стоит рядом, ее мать и мистер Даррелл - с одной стороны кровати. Нелли - подружка невесты. Какая это странная, печальная, торжественная свадьба! Священник достает свою книгу и начинает - жених и невеста пожимают друг другу руки, ее сияющие глаза не отрываются от его лица. Ее слабые ответы трепещут на ее губах - в его словах есть неописуемая печаль. Кольцо у нее на пальце - наконец-то она стала той, кем должна была быть с самого начала, - женой Чарли.
   Он наклоняется и заключает ее в объятия. Из последних сил она приподнимается, чтобы обнять его. Это последнее предсмертное усилие - ее объятия ослабевают, раздается слабый вздох. Ее голова тяжело падает ему на грудь - раздается отчаянный крик женщин; холодный и безжизненный, Чарли Стюарт кладет свою невесту обратно на подушки - мертвую или в глубоком обмороке, никто не может сказать.
  

ГЛАВА XI. НОЧЬ

  
   Сначала подумали, что она мертва, но это не была смерть. Она очнулась от этого долгого, похожего на смерть обморока, когда наступило утро, - настолько близкая к смерти, что, казалось, единственный волосок может изменить положение весов. И так в течение нескольких дней после этого - в течение утомительных несчастных дней и ночей. Сильная реакция после того, как наступило сильное возбуждение; сознание покинуло ее, она лежала бледная и неподвижная, едва двигаясь, едва дыша. Единственный любимый голос теперь так же звучал в ее ушах, как и все остальные; тусклые, почти безжизненные глаза, открывались через редкие промежутки времени и были пусты для всего мира. Она лежала в своего рода ступоре или коме, выйти из которой для нее казалось все более и более сомнительным. Несколько ложек говяжьего бульона, бренди и воды, которые она выпила, влили между ее стиснутыми зубами, и в этой темной комнате большого отеля, странно, торжественно тихой, Жизнь и Смерть вели битву над ее кроватью.
   А для тех, кто любил ее, - ее отца, ее друзей и еще одного человека, более близкого и дорогого, чем отец или друг, - как прошли для них те самые мрачные дни? Они вряд ли могли бы сказать - всю свою последующую жизнь они с болезненной дрожью оглядывались назад, на ту неделю.
   Что касается Чарли Стюарта, он никогда не хотел оглядываться назад - даже в последний день своей жизни он не хотел бы вспомнить агонию тех шести дней - дней, которые изменили всю его натуру - всю его жизнь.
   Они неотрывно следили за ней - смерть могла наступить в любой момент. Были моменты, когда они склонялись над ней, задерживая дыхание, уверенные, что тонкая нить уже порвалась, - моменты, когда они подносили зеркало к ее губам, чтобы убедиться, что она дышит. Что касается ее новоиспеченного мужа, то он не покидал ее, за исключением тех случаев, когда природа поддавалась изнеможению от непрерывного бдения, и они заставляли его уходить. Он забывал о еде и сне, он сидел без слез и неподвижный, как камень, у кровати, почти такой же бескровный, почти такой же бледный и с ввалившимися глазами, как умирающая невеста. Врачи стояли в мрачном молчании, их мастерство было бессильно.
   - Ей нужно было только волнение от этого самого нелепого брака, чтобы покончить с собой, - говорил один из них. - Я сказал это в то время - я говорю это сейчас. У нее был один шанс на жизнь - идеальный покой - и это разрушило его.
   На четвертый день пришло письмо из Англии, написанное женской рукой и окаймленное черным. Эдит в первые дни своей болезни велела Трикс вскрывать все ее письма. Сейчас она бы передала это своему брату, но он нетерпеливо отмахнулся от нее. Какое это имело значение, от кого оно было и что в нем содержалось, какое это имело значение сейчас?
   Его измученные глаза молча вернулись к мраморному лицу, лежащему среди подушек, такому ужасно неподвижному.
   Трикси открыла и прочитала его. Оно было от Инес Катерон и сообщало о смерти ее тети, леди Хелены Повисс.
  

* * * * *

  
"Ее конец был совершенно спокойным, - говорилось в письме, - и в своем завещании она оставила свое большое состояние разделенным поровну между вами и мной. Если возможно, для вас было бы хорошо вернуться в Англию как можно скорее. Если богатство может сделать вас счастливой - а я надеюсь, что оно, по крайней мере, поможет, - моя дорогая Эдит, оно у вас будет. Что касается меня, то я присоединяюсь к благотворительному сестринству здесь, в Лондоне, и постараюсь посвятить остаток своей жизни облегчению страданий моих и бедных ближних. Что касается остального, если вам вообще интересно знать, мой брат теперь живет в "Катерон Роялз"! Он во всех отношениях изменился и, я думаю, не будет недостойным преемником того, кто ушел. Его жена и дети - это все, чего можно желать.
   Прощайте, моя дорогая кузина. Когда вернетесь в Лондон, приходите по прилагаемому адресу увидеться со мной. Никто не встретит вас с большей радостью, чем
   ИНЕС КАТЕРОН".


* * * * *

  
   Итак, Эдит досталось еще одно большое состояние - теперь она была богата так, как и не мечтала. Богата! Но все золото земли было бессильно добавить хоть секунду к ее жизни. Какой насмешкой это казалось. Молодость, красота и безграничное богатство принадлежали ей, и все это было суетно - суетно!
   Седьмая ночь принесла кризис.
   - Так больше не может продолжаться, - сказал врач, - до утра мы узнаем, будет ли это жизнь или смерть.
   - Значит... еще есть надежда? - выдохнула Трикс, сцепив руки.
   Он мрачно посмотрел на нее и отвернулся, произнеся бессмысленную формулу: "Пока есть жизнь - есть надежда".
   - Однако это будет немногим меньше, чем чудо, если она выживет, - добавил другой, - а дни чудес закончились. Надейтесь, если хотите... Но...
   - Вам лучше не позволять ему сидеть с ней сегодня ночью, - сказал первый врач, с состраданием глядя на Чарли. - Он этого не выдержит. Он измучен, бедняга, и сам выглядит так, словно ему пора лечь в постель.
   - Он знает, что это кризис, - ответила Трикси, - он не уйдет.
   - Он дежурил последние две ночи, - вмешалась мисс Сетон. - Он должен уйти, доктор; оставьте мне опиат - я введу его. Если... если случится худшее, разбудить его будет делом одной минуты.
   Доктор повиновался.
   - Я вернусь на рассвете, - сказал он, - если она еще будет жива. Если нет - пришлите мне весточку.
   Сгущались сумерки. Торжественный и мрачный, он прокрался в мрачную, тихую комнату. Они вернулись к кровати, бледные и без слез; казалось, они плакали до тех пор, пока не смогли больше плакать. В эту последнюю ночь две девушки должны были дежурить одни.
   Она лежала перед ними. Мертвая и в саване, она никогда не выглядела бы более ужасно похожей на смерть, чем сейчас. Он сел рядом с ней - ах, бедный Чарли! в каком-то тупом оцепенении страдания, совершенно измученный. Острая боль, казалось, прошла - долгие, темные часы, когда возносились его страстные молитвы за эту дорогую жизнь, может быть, дикую и мятежную, когда он боролся с агонией более горькой, чем смерть, навсегда оставили свой отпечаток в его жизни. Он не мог отпустить ее - не мог! "О Боже! - был непрестанный крик его души, - смилуйся, пощади!"
   Прохладные, мягкие руки Нелли Сетон легко легли ему на голову - мягкий, нежный голос Нелли произнес:
   - Чарли, вы должны ненадолго оставить нас и прилечь. Вам нужно немного отдохнуть, пусть даже совсем недолго; и вы, я думаю, весь день ничего не ели; вы позволите мне что-нибудь приготовить и принести в вашу комнату?
   Она говорила с ним ласково, почти как с ребенком. Он поднял на нее глаза, полные тусклого, бесконечного страдания.
   - Сегодня вечером? - ответил он. - В последнюю ночь! Я не уйду.
   - Тогда, только на час, - взмолилась она, - никаких изменений не будет. Ради меня, Чарли!
   Ее доброта, ее терпение взяли верх. Он с благодарностью сжал ее руку в своей и встал.
   - Только ради вас, Нелли, - ни для кого другого. Но вы обещаете позвать меня, если будет хоть малейшее изменение?
   - Я обещаю. Выпейте это и уходите.
   Она дала ему стакан подогретого вина с опиатом. Он выпил его и вышел из комнаты. Они слушали, затаив дыхание, пока не услышали, как дверь его комнаты дальше по коридору открылась и закрылась - затем обе глубоко вздохнули.
   - Слава Богу, - сказала Трикс, - я не могла видеть его здесь сегодня вечером. Нелли, если она умрет, это убьет его.
   Губы девушки задрожали. Кем был для нее Чарли - насколько всецело ее великодушное, любящее сердце открылось ему, даже Трикс никогда не узнала. Мечта о лучшем блаженстве ее жизни закончилась навсегда. Жива ли Эдит Стюарт или умерла, никакая другая женщина никогда не займет ее место в его сердце.
   Ночные часы тянулись бесконечно. О, эти торжественные ночные дежурства у смертного одра тех, кого мы любим. Слабый свет лампы мерцает, царит глубочайшая тишина, и на своей кровати, одетый так, как был, Чарли глубоко, без сновидений спит.
   Когда он проснулся, был ясный день - рассвет безоблачного ноябрьского дня. Он внезапно сел в постели, на мгновение растерявшись, и уставился перед собой. Только на мгновение - потом он вспомнил все. Ночь прошла, наступило утро. Они позволили ему поспать - как будто он мог спать, пока она умирала так близко. Умирала! Кто скажет ему, что с Эдит? Он поднялся, шатаясь, как пьяный, и направился к двери. Он открыл ее и вышел в коридор. Он был совершенно пуст, большой дом еще не проснулся. Царила глубокая тишина. Через окна он мог видеть яркое утреннее небо, все раскрасневшееся, красное и золотое в первых лучах восходящего солнца. А в той комнате, что ждало его - смерть или жизнь?
   Он внезапно замер и посмотрел на закрытую дверь. Он стоял неподвижно, не сводя с нее глаз, не в силах сделать больше ни шага.
   Она открылась резко - быстро, но бесшумно, и оттуда выглянуло бледное, усталое лицо Нелли Сетон. При виде его она вышла - он не задавал вопросов - его глаза смотрели на нее, полные немой муки.
   - Чарли! - воскликнула она, подходя ближе.
   Первый луч восходящего солнца, струившийся сквозь окна, упал прямо на ее бледное лицо, и оно было похоже на лицо ангела.
   - Чарли! - повторила она с громким рыданием без слез, протягивая обе руки. - О, благослови Господь! доктор говорит, что мы можем... надеяться!
   Он приготовился услышать худшее - не это. Он сделал шаг вперед и камнем упал к ее ногам.
  

ГЛАВА XII. УТРО

   Они могли бы надеяться? Ночь прошла, наступило утро, а она все еще была жива.
   Вы бы вряд ли подумали так, глядя на нее, когда она лежала, мертвенно-бледная, мертвенно-неподвижная. Но когда наступил день, она очнулась от долгого сна, самого естественного и освежающего, который она знала за последние недели, и посмотрела в бледное встревоженное лицо Трикс со слабой тенью улыбки. Затем веки дрогнули и снова сомкнулись во сне, но она впервые за несколько дней узнала Трикси - кризис миновал, и появилась надежда.
   Они не позволили ей увидеть его. Только пока она спала, они позволили ему войти в ее комнату. Но это было легко перенести - Эдит не должна была умереть, и только Небеса и его собственное благодарное счастливое сердце знали, как бесконечно он был благословлен этим знанием. После долгой горькой ночи - после тьмы и боли - наступили свет и утро. Эдит будет жить - этим все сказано.
   - Есть некоторые лекарства, которые либо убивают, либо излечивают по своему действию, - сказал старый доктор, шутливо ткнув Чарли. - Ваш брак был одним из них, молодой человек. Я думал, это было Убийство - оказывается, это было Лекарство.
   В течение многих дней к ней не возвращалось никаких воспоминаний о прошлом, ее существование было подобно существованию новорожденного младенца, проводимого попеременно в еде и сне. Пищу она принимала с жадностью после долгого голодания, а затем снова погружалась в глубокий, освежающий сон.
   - Пусть она поспит, - сказал доктор, довольно кивнув, - чем больше, тем лучше. Это естественный способ восстановления.
   Наконец настал день, когда мысли и воспоминания начали возвращаться - когда у нее появились силы лежать без сна и думать. Не раз Трикс ловила на себе взгляд темных глаз, устремленных на нее с безмолвной тоской, - в них был вопрос, который ее губы не хотели задавать. Но мисс Стюарт догадалась об этом и однажды заговорила:
   - В чем дело, Дити? - спросила она. - Ты выглядишь так, как будто хочешь что-то сказать.
   - Как... как долго я болела? - был вопрос Эдит.
   - Почти пять недель, причем, ужасно, могу тебе сказать! Посмотри на меня - я изношена до костей. Что ты скажешь в свое оправдание?
   Эдит слабо улыбнулась, но ее глаза все еще сохраняли задумчивый вид.
   - Я полагаю, что часть времени я была в бреду, Трикси?
   - Ты бредила, как сумасшедший в полнолуние! Но тебе не нужно так беспокоиться об этом - все кончилось. Теперь ты справишься.
   - Да, - сказала она со вздохом, - вы все были очень добры. Я полагаю, что, в конце концов, это всего лишь причуда лихорадки.
   - Что именно?
   - Я... Трикси! не смейся надо мной, но я думала, что Чарли здесь.
   - Думала? - ответила Трикс. - Это самая естественная вещь. Он здесь.
   Ее глаза загорелись, губы приоткрылись, в них дрожал вопрос, но она колебалась.
   - Продолжай, - сказала мисс Стюарт, наслаждаясь этим, - у тебя на уме что-то еще. Говори громче, Эди! не стыдись себя.
   - Я боюсь, что на этот раз ты будешь смеяться, Трикси... Я знаю, что это всего лишь сон, но я думал, что мы с Чарли были...
   - Да, - сказала Трикси, - были... что?
   - Что мы поженились! - ответила она со слабым смешком. - Не говори ему, пожалуйста, но это кажется... это кажется таким реальным, я должна была тебе сказать.
   Она отвернулась. Трикси наклонилась и поцеловала это худое, бледное лицо.
   - Бедная маленькая Дити! - сказала она. - Тебе ведь нравится Чарли, не так ли? нет, это не сон - вы поженились почти две недели назад. Надежда моей жизни сбылась - ты моя сестра и жена Чарли!
   Раздался тихий задыхающийся крик, она закрыла лицо руками и затихла.
   - Он снаружи, - продолжала Трикс, - ты не знаешь, каким хорошим мальчиком он был - таким терпеливым - и все такое. Он заслуживает какой-то награды. Я думаю, что если бы ты умерла, он бы тоже умер - лорд Ловел и леди Нэнси, снова и снова. Не то чтобы я очень верила в разбитые сердца, когда дело касается мужчин, - продолжала Трикс, становясь все циничнее, - но это кажется исключительным случаем. Он ужасно любит тебя, Дити, честное слово, любит. Мне остается только надеятся, что Ангус упадет в обморок в первый раз, когда я заболею, и поправится, как он сделал на днях. В последнее время мы не часто его пускали, опасаясь тебя взволновать, но я думаю, - говорит Трикси, подмигивая, - ты могла бы выдержать это сейчас, не так ли, миссис Стюарт?
   Она не стала дожидаться ответа - вышла и разыскала Чарли. Он курил внизу и пытался читать утреннюю газету.
   - Тебя зовет твоя жена, - резко сказала мисс Стюарт, - иди! только имей в виду - не задерживайся слишком долго и не говори слишком много.
   Он вскочил на ноги - прочь полетели "Трибьюн" и сигара, а Чарли помчался вверх по лестнице, перепрыгивая ступени.
   Мисс Стюарт садится, закрывает лицо носовым платком и в течение следующих пяти минут предается исключительно женской роскоши - она плачет счастливыми слезами.


* * * * *

  
   После этого выздоровление миссис Чарльз Стюарт было совершенно волшебным по своей быстроте. Молодость и жизненная сила, без сомнения, имели к этому какое-то отношение, но я думаю, тот факт, что она была миссис Чарльз Стюарт, имел еще большее значение.
   Настал день, когда, опираясь на подушки, она смогла сидеть прямо и говорить, и с ней говорили столько, сколько она хотела, когда шторы были подняты, и в комнату лился солнечный свет; и никогда солнце не было и вполовину таким ярким, как ее счастливое лицо. Наступил еще один день, когда Чарли, поднял ее на руки, одетую в красивое розовое утреннее платье, и отнес в кресло у окна, откуда она могла смотреть вниз на яркую, оживленную городскую улицу, в то время как он сидел у ее ног и говорил. Говорил! кто знает, о чем? "Две души с одной мыслью - два сердца, которые бьются как одно", как правило, находят достаточно, чтобы сказать за себя, и не нуждаются в помощи посторонних.
   И вот наступил еще один день - две недели спустя, когда бледная и милая, в темно-сером дорожном костюме и шляпке, миссис Чарльз Стюарт, опираясь на руку мужа, попрощалась со своими друзьями и отправилась в свадебное путешествие. Они должны были провести следующие три недели на Юге, а затем вернуться на свадьбу Трикси на Рождество.
   Наступило Рождество; счастливое Рождество, сверкающее снегом и солнцем, как всегда должно сверкать Рождество, и приведшее с собой доблестного бывшего офицера шотландских Серых, капитана Ангуса Хэммонда - больше не капитана - просто мистера Хэммонда, закончившего обучение и службу, вышедшего в отставку и собиравшегося вести отныне тихую, сельскую жизнь в прекрасной Шотландии, с мисс Беатрикс Стюарт в качестве помощницы и жены.
   Чарли и его жена приехали в Нью-Йорк на свадьбу. Они рассказали мистеру Хэммонду, как тяжело болела Эдит, но молодому шотландцу, когда он подергал себя за рыжие бакенбарды и уставился в ее сияющее, цветущее лицо, было трудно осознать это. Она была хорошенькой девушкой - красивой женщиной - счастье сделало ее еще более красивой - теперь она была прекрасна. Что касается Чарли - внешне к нему вернулась вся его легкая беззаботность - он подчинился тому, чтобы его боготворила и превозносила его жена, в спокойной манере благородного человека. Но достаточно было увидеть хотя бы один раз, как он смотрит в ее красивое, смеющееся лицо, чтобы понять, как страстно он любит ее.
   У мистера и миссис Ангус Хэммонд была великолепная свадьба, и сказать, что наша Трикси выглядела очаровательно, было бы несправедливо по отношению к ней. И снова мисс Сетон была первой подружкой невесты, а миссис Стюарт, одетая в лавандовый шелк, шмыгала носом в пятидесятидолларовый носовой платок, словно по долгу службы. Сразу после церемонии они отправились в Шотландию и в тур по Континенту - тот самый тур, с которым, как вы знаете, Трикси была так жестоко обманута три года назад.
   Мистер и миссис Стюарт вернулись на Юг, чтобы закончить зиму и медовый месяц среди полян Флориды и "заняться", как сказал Чарли, "любовью среди роз". Мистер Даррелл вернулся в Сэндипойнт. Миссис Стюарт-старшая поселилась у Нелли Сетон в ожидании того времени, когда ее дети оправятся от первого приступа супружеского блаженства и спокойно займутся домашним хозяйством. После этого было решено, что она должна разделить свое время поровну между ними, по шесть месяцев с каждым. Чарли и его жена хотели сделать Англию своим домом; там находилось огромное состояние Эдит, и оба любили прекрасную старую землю.
   В мае они отплыли в Англию. Они проведут все лето в путешествиях по Континенту - приятная бродячая жизнь им вполне подходила. Но сначала они поехали в Чешир; и одним теплым майским днем стояли бок о бок в старой готической церкви, где были похоронены многие поколения Катеронов. Мягкий свет проникал сквозь витражные окна - наверху, возле органа, сидела молодая девушка, наигрывая мягкие, сладкие, торжественные мелодии. И оба сердца склонились в нежной печали, когда они стояли перед гробницей, последней, воздвигнутой в этих стенах, - гробницей сэра Виктора Катерона. Эдит опустила вуаль на лицо - единственные слезы, которые наполнили ее глаза со дня второй свадьбы.
   Было много воспоминаний об умершем. Красивая мемориальная табличка и памятник из белоснежного мрамора. Он был очень прост - сломанная ветвь, а под ней золотыми буквами надпись:
   ПОСВЯЩАЕТСЯ ПАМЯТИ
   СЭРА ВИКТОРА КАТЕРОНА, баронета, "Катерон Роялз".
   УМЕР 3 октября 1867 года на 24-м году жизни.
   "Его солнце село, когда еще был день".
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"