ИЗ

"GHOST STORIES", ОКТЯБРЬ, 1928

СОДЕРЖАНИЕ

Стюарт Палмер. СТРАННЫЙ СОН

Арчи Биннс. ПИСЬМО ИЗ БУДУЩЕГО

Ли Куксли. ПРИЗРАЧНЫЙ ОПЕКУН

Ли Лестер Ли. ПРИЗРАК БЛЭК-ХИЛЛС

Роза Дзаньони Маринони. ЗЕЛЕНАЯ ОБЕЗЬЯНА

Джордж Уорбертон Льюис. ИСТОРИЯ НАЧАЛЬНИКА ПОЛИЦИИ

Гарольд Стэндиш Корбин. ПОРТРЕТ, КОТОРЫЙ ХОДИЛ

Э. Джин Мэги. СИНИЙ ЧАЙНИК

Кен Баттен. ОДЕРЖИМАЯ МАШИНА

Граф Калиостро. ИСТОРИИ О ДУХАХ

Гордон Хиллман. СКЕЛЕТЫ В ШКАФАХ ЗНАМЕНИТЫХ СЕМЕЙ

СТРАННЫЙ СОН

Стюарт Палмер

Четыре года назад, летом, я узнал о необычной профессии, выбранной Карлом Брандтом. Нас свело вместе дело Прентисса; и ужасная неделя, которую мы провели в заброшенном доме, все еще свежа в моей памяти. Именно тогда я научился ценить хладнокровие и умение сохранять ясность мышления моего старого знакомого, позиционировавшего себя как своего рода "изгоняющего призраков", если можно так выразиться. Сам он называл себя просто "консультантом".

Его работа в то время состояла в основном в том, чтобы доказать суеверным горожанам, - в старых и пустующих домах жить совершенно безопасно. У него был кузен, занимавшийся недвижимостью, и Карл сотрудничал с ним в восстановлении старых домов по всей Новой Англии. С этой довольно прозаической работы и началась его профессия. Он обнаружил, что по всей стране существуют вещи, - или считается, что они существуют, - которые не могут быть объяснены естественными причинами, - и как только общественность узнала, что этот долговязый выходец с Востока с широкой улыбкой и проницательными голубыми глазами добивается необычных успехов в применении методов здравого смысла к неизвестному, Карл обнаружил, что весьма востребован.

В колледже Карл был решительно не склонен к суевериям и начал свою работу в сфере недвижимости с мыслью, что только суеверия и доверчивость объясняют все "случаи с привидениями", как он это называл. Но дело Прентисса и некоторые другие, последовавшие за ним, значительно изменили его мнение.

Будучи человеком здравомыслящим, Карл применял разумные и научные методы к Неизвестному почти с неизменным успехом. Время от времени до меня доходили слухи о его достижениях, но мы больше не встречались, пока он не телеграфировал мне, чтобы я ждал его на Центральном вокзале в один из июльских вечеров. Он находился на Дальнем Западе.

Это был тот же самый Карл, внезапно возникший рядом со мной в переполненном зале ожидания. На его лице была все та же широкая улыбка, но я заметил, что тут и там появились морщинки. Мальчишество исчезло. Пока носильщик следовал за нами с багажом, мы искали кэб.

После того, как наши сигареты были выкурены, а кэб с трудом прокладывал путь на север по сети улиц Манхэттена, я откинулся на подушки и выжидающе посмотрел на Карла. За исключением того, что он назвал кэбмену адрес в Бронксе, он почти не разговаривал с тех пор, как мы встретились.

Внезапно он рассмеялся.

- Полагаю, вам интересно, почему и для чего я вас нашел. В таком случае, сидите тихо и слушайте. Мне только что позвонили, чтобы расследовать случай с мужчиной, страдающим сонной болезнью.

- Но вы охотник за привидениями, а не врач.

- Да, но послушайте. Похоже, что парня, который крепко спит, время от времени преследует призрачная рука. И его семье пришла в голову мысль, что, возможно, она и является причиной его болезни. Теперь вы знаете обо всем этом столько же, сколько и я.

- И что вы об этом думаете? - спросил я.

- Пока ничего. Подождите, пока мы доберемся до места. Я обнаружил, что по крайней мере девяносто процентов призраков - это чистый вымысел. Появление других объясняется вполне реальными законами, и за ними стоит какая-то причина. Мертвые, как правило, не возвращаются - их интересы не здесь, если только что-то ужасно не тяготит их. Призраки появляются не для развлечения, старина.

Я слегка вздрогнул от того, как буднично он все это говорил.

- Вы не были таким спокойным, когда мы виделись в прошлый раз, - сказал я ему.

- Нет, не был. Но с тех пор я многое узнал - и об этом мире, и о другом. Вот почему я телеграфировал вам. Я хочу, чтобы вы присоединились ко мне в этом расследовании, и я мог показать вам, как изменились мои методы.

Когда долгая поездка закончилась, кэб остановился перед большим уединенным домом в верхней части Бронкса. Он выглядел довольно внушительно, и, по крайней мере, когда-то был таковым. Но его окружали пустыри, покрытые сорняками и мусором. На соседнем участке разбитый фургон стоял на краю зияющей дыры, когда-то бывшей погребом.

Сам дом выглядел довольно выцветшим, но раньше он был белым с зелеными ставнями. Со всех сторон его окружала терраса, и по его бокам тут и там пробивались виноградные лозы. Карл велел кэбмену отвезти его багаж в ближайший отель, и мы поднялись по ступенькам.

Нас не ожидали. Через мгновение усталого вида женщина приоткрыла дверь и взглянула на нас сквозь узкую щель.

- Что вам угодно? - спросила она. Затем, казалось, узнала Карла. - О, входите, мистер Брандт. Слава Богу, вы наконец-то пришли!

Нас провели в длинный холл, который вел вглубь дома. До моих ноздрей донесся едкий запах антисептиков. Это место гораздо больше походило на больницу, чем на дом с привидениями. Она провела нас в большую, привлекательную гостиную и библиотеку.

- Я миссис Крейн, - сказала она. - Вы хотите увидеть моего мужа прямо сейчас?

Карл покачал головой.

- Пока нет.

Его глаза блуждали по комнате, впитывая каждую деталь. И все же я подозревал, что его мысли витали где-то далеко.

- Не могли бы вы рассказать нам все, что вам известно? Это, - легкий жест в мою сторону, - мой старый друг, который много раз помогал мне. Вы можете говорить свободно.

- Тут особо нечего рассказывать. Мой муж ушел из бизнеса несколько лет назад и с тех пор живет здесь очень тихо. У него никогда не было врагов, ни среди живых, ни среди мертвых. Не могу себе представить, кто или что могло сотворить с ним эту ужасную вещь. Я... я...

- Миссис Крейн, - спокойно сказал Карл, - вы должны начать с самого начала и рассказать мне все, что вам известно. Когда это началось?

- Однажды поздно вечером его привезли домой - двое мужчин в кэбе. Они сказали, что он потерял сознание на собрании, или на шоу, или еще где-то - я не помню точно. Казалось, он уснул и спал совершенно нормально. Но он не проснулся. Мужчины привезли его и оставили. Я вызвала врачей, и они сказали, что это сонная болезнь. По крайней мере, некоторые из них. Другие утверждали, что у него не было всех симптомов, и теперь они говорят, если бы это была сонная болезнь, мой муж давно был бы мертв. В течение двадцати шести дней он оставался таким же, как сейчас. Врачи дают ему немного питания через трубку, в том месте, где у него нет зуба. Его челюсти сжаты, а пульс замедлен. С каждым днем он становится все медленнее.

Карл кивнул.

- Продолжайте, - сказал он. - Вы упомянули... руку?

Миссис Крейн вздрогнула.

- Да. Я ее видела. Три раза, когда дежурила у его постели, я испытывала ужасный холод и, подняв глаза, видела тусклую дрожащую руку над кроватью - кисть и часть предплечья! Однажды мне показалось, что я увидела два глаза.

- Кто-нибудь еще это видел?

- Да. Горничная и сиделка видели это - и теперь я не могу никого заставить занять их места. Поэтому доктор остается здесь ненадолго днем, а я дежурю ночью. Я знаю, что это какая-то ужасная тварь из потустороннего мира, которая пришла, чтобы завершить начатую ею работу! Но я этого не допущу! Я буду бороться с этим всеми возможными способами. - Ее губы решительно сжались.

Карл Брандт встал.

- Вы позволите нам увидеть вашего мужа?

Она повела его вверх по винтовой лестнице. В большой и тускло освещенной спальне на втором этаже лежал бородатый мужчина лет шестидесяти. Казалось, он мирно спал. Вздрогнув, я вспомнил, что он спал так почти месяц!

Карл пощупал его пульс и послушал дыхание, кивая самому себе, как будто обнаружил то, что ожидал. Затем он повернулся к миссис Крейн.

- Когда вы впервые увидели руку - займите то же положение сейчас и покажите мне все, что произошло.

Ее лицо побледнело, но она встала у окна в изножье кровати.

- Я была здесь. - Она указала на точку в нескольких футах над спящим мужчиной и прямо перед ним. - А вот там я увидела руку - ужасную змееподобную руку с извивающимися пальцами! Кроме того, я видела глаза, горящие, как огонь.

Карл кивнул, но я был уверен, что он озадачен.

- Что вы сделали? Вы сказали, что сражались с этой тварью.

- Я закричала во весь голос и включила весь свет. Она исчезла. Тогда я положила это сюда. - Она с гордостью указала нам на разнообразные амулеты, что казалось удивительным для такого разумного человека, каким она, несомненно, была. В изголовье кровати висели трое четок с распятиями. У каждой двери и окна были привязаны веточки чеснока, белены и петрушки.

- Я читала, что мертвые не могут входить в такую комнату, - сказала она. - Но один раз с тех пор, как повесила их, я видела руку за окном, а один раз - в холле. Так что остается только ждать - ждать, - мой муж больше не может жить так! Он победит, если я буду держать это подальше от него!

Я улыбнулся, против своей воли. Но Карл не улыбался.

- Соблюдайте меры предосторожности, - сказал он ей. Затем добавил: - Не волнуйтесь, миссис Крейн. Скоро мы доберемся до сути дела. Вы не думали о том, чтобы перевезти своего мужа в больницу?

- Иногда. Но у меня такое чувство, это, чем бы оно ни было, придет куда угодно. И они бы посмеялись, врачи и медсестры, над моим отношением к четкам.

Мы вышли из комнаты и снова спустились вниз. Карл начал надевать пальто.

- Мы скоро вернемся, миссис Крейн. Возможно, кто-нибудь из нас останется дежурить вместе с вами сегодня вечером.

Мы пошли по пустынной улице. Я знал, что Карл всегда особенно глубоко задумывался, когда был физически истощен, и больше часа мы гуляли по пригородным улицам. Наконец мы нашли скамейку.

- Что вы об этом думаете? - спросил Карл.

Я покачал головой.

- Ничего особенного. Может быть, его жена отравляет его и выдумывает историю о руке. Но она не похожа на подобных женщин.

- Нет, это не то, - сказал Карл. - Она ничего не выиграет, убив его, кроме небольшой страховки. И помните, что сиделка и горничная ушли, потому что увидели руку. Это не фальшивая рука, спрятанная под одеялом.

- Ну, тогда... в чем дело?

- Я узнаю к завтрашнему дню, - сказал мне Карл, но мне показалось, что он был слишком самоуверен.

Мы вернулись в дом. Миссис Крейн, казалось, была рада нас видеть. Какое-то мгновение мы стояли на крыльце.

Карл прошептал мне на ухо:

- Вы будете дежурить сегодня вечером?

- Да, - ответил я. - Но зачем?

- В основном ради нее. Ничего не случится.

Потом мы вошли внутрь. Было решено, что я останусь дежурить у постели спящего мужчины, пока его жена получит столь необходимый отдых. Я не понимал, почему не остался Карл. Конечно, он устал после путешествия, но я никогда раньше не видел, чтобы он избегал приключений. Если, конечно, он не был прав, думая, что ничего не случится.

Я устроился поудобнее на вечер, положив рядом портсигар и журнал. Ночь была особенно жаркой, и я открыл оба окна, бессознательно ступая на цыпочках, чтобы не разбудить больного. Разбудить его! Если бы звук мог это сделать, он бы проснулся неделями раньше!

Прошла долгая ночь. Дважды я ловил себя на том, что задремываю, но в неподвижном теле бедняги Крейна не происходило никаких изменений и никаких признаков чего-либо необычного. Когда первые слабые лучи рассвета рассеяли мрак, я выключил свет и погрузил глаза в приятные утренние сумерки. Прохладный ветер шевелил занавеску на окне. Это был "час ноль", как говорят солдаты. Врачи считают, что незадолго до рассвета умирает большинство мужчин, и это время, когда человеческое сопротивление наиболее слабое.

Внезапно я увидел Это! Прямо за окном, слабо просвечивая в полумраке, виднелась странная человеческая рука, направленная прямо на спящего мужчину. Пальцы медленно двигались. Холодок пробежал по моему телу, кожу головы покалывало. Мышцы моего горла дернулись, холодный пот выступил у меня на спине. Но я не сбежал. Я не смог бы подняться на ноги, даже если бы это спасло меня от смерти и от проклятия. Потому что над рукой были два горящих, немигающих глаза - человеческие глаза! Они были сосредоточены на спящем мужчине.

Все произошло в одно мгновение. Внезапно силы вернулись ко мне - я вскочил на ноги и дернул за шнур освещения. Комната озарилась ярким светом, и глаза померкли. Но как только рука исчезла, мне показалось, будто она шевельнулась в жесте отчаяния. Когда я подошел к окну, там ничего не было. На востоке солнце мерцало на далекой крыше.

Когда я собрался выходить из комнаты, то с внезапным потрясением заметил, что спящий мужчина приподнял руку над одеялом! В одно мгновение я оказался рядом с ним. Его пульс был таким же, как и дыхание. Но он двигался! Впервые почти за месяц он двигался!

Когда я сказал миссис Крейн, что произошло, она была вне себя от радости. Она восприняла легкое движение своего мужа как признак того, что Невидимая Сила, которой она боялась, начала ослаблять свою хватку. Но когда я признал, что призрачная рука появилась до того, как произошло изменение, она с трудом сдержалась. Ее железная воля была заметно поколеблена ужасным напряжением, в котором она находилась. Никогда раньше в своей жизни я не видел такого персонажа, как она. Интересно, не являются ли женщины, в конце концов, сильным полом?

Было девять утра, и я подумал, что пришел доктор, чтобы дать бедному Крейну его тюбик с жидкой пищей, но Карла нигде не было видно. Я спросил доктора, когда миссис Крейн вышла из палаты, что он думает об этом случае. Он посмотрел на меня, пожав плечами.

- Вероятно, сонная болезнь какого-то нового типа. У каждой болезни есть тысячи разновидностей. Сейчас я готовлю монографию на эту тему, и...

Я был возмущен.

- Боже мой, здесь медленно умирает человек, а вы пишете монографию!

Он снова пожал плечами.

- Медицина еще не решила всех проблем, мой друг. Мы просто учимся и наполовину вслепую движемся к цели - здоровью. Но мы ужасно далеки от этой цели. Признаюсь, этот случай ставит меня в тупик.

- А как насчет руки, которую видит миссис Крейн?

- Чушь, чистейшая чушь! Разыгравшееся воображение. Она поверила в это и напугала сиделку и горничную. Все это чепуха.

Я улыбнулся, немного мрачновато, вспомнив, что видел за окном всего несколько часов назад. Потом я отправился в гостиницу, где остановился Карл. Признаюсь, я чувствовал некоторую обиду на него за то, что он оставил меня наедине в той мрачной комнате с человеком с привидениями. Он был охотником за привидениями, а не я. Пока он мирно спал, я столкнулся с Неизвестностью в ее самой неприятной форме. Я был готов что-нибудь сказать Карлу по этому поводу, но когда открыл дверь в его комнату, то обнаружил, что он усердно работает за столом, окруженный газетами. В его постели никто не спал, и по его глазам было видно, что ночью он отдохнул меньше, чем я.

Он поднял глаза и жестом указал мне на стул.

- Вы видели эту руку?

Я кивнул.

- Я подумал, что, возможно, это просто разыгравшееся воображение миссис Крейн и ее помощников. Но если вы видели это, значит, она была реальной. Опишите ее и все, что произошло.

Я рассказал ему всю историю. Когда я дошел до места о движении спящего мужчины, он вскочил на ноги.

- Я понял! - воскликнул он. - По крайней мере, мне кажется, я понимаю, что это значит.

Он сунул две или три газетные вырезки в карман и потянулся за шляпой.

- Оставайтесь здесь и немного поспите, - сказал он мне. - Вы будете нужны мне сегодня вечером, и очень нужны. Мне нужно сделать несколько звонков. Подождите здесь, пока я не вернусь.

Я был немного обескуражен тем, что он ни во что не посвятил меня. Некоторое время я сидел на кровати и пытался собрать воедино различные части этой тайны. Я начал задаваться вопросом, действительно ли видел руку, или суеверие взвинченного ума миссис Крейн косвенно повлияло на меня. Вскоре я заснул на кровати Карла.

Я проснулся от того, что кто-то тряс меня.

- Вставайте, - приказал Карл. - Вы знаете, который час?

Был ранний вечер, я проспал весь день. Как только я принял холодный душ и оделся, то заметил, что Карл пребывает в сильном нервном напряжении.

- Расскажите мне, что вы знаете, - попросил я его. - Зачем вам понадобились все эти газеты?

Он улыбнулся и показал мне вырезки, которым было несколько недель.

Первой был некролог. "Винкельман, Якоб В., умер от стенокардии... вечером 25 июня... родственники в Германии телеграфировали... похороны в Вудлауне..."

Я ничего в этом не увидел.

Другие содержали рекламу различных экстрасенсов-обманщиков и месмеристов. Одной из них была реклама спектакля "Великий Вильгельм".

Остальные представляли собой различные газетные репортажи о странной болезни Крейна. Некоторое время о нем писали в каждой нью-йоркской ежедневной газете; затем его вытеснили "Новые чудеса", и "Спящее чудо", как окрестили его таблоиды, переместилось на восьмую страницу и даже дальше, в конец газеты. Насколько я мог судить, все это не имело прямого отношения к делу.

- Где вы были весь день? - спросил я Карла.

Он рассмеялся.

- Большую часть времени я спал здесь, в кресле. Многое зависит от сегодняшнего вечера, и мы должны быть в хорошей форме. Сегодня утром я пытался разыскать людей, которые привезли Крейна домой той ночью, но они не оставили никаких следов. Если бы я мог найти их, я бы точно знал, что на самом деле сделало Крейна таким. Но у меня есть теория - сегодня вечером вы увидите, что она либо оправдается, либо провалится.

Он направился к выходу из комнаты, и я последовал за ним.

- Можем ли мы удалить миссис Крейн из дома сегодня вечером? - спросил Карл, внезапно поворачиваясь ко мне. - Как вы думаете, она согласится пойти к какой-нибудь подруге домой и дать нам полную свободу действий?

- Почему она должна уйти?

- Позже вы поймете - это самая необходимая вещь во всем деле.

Мы обнаружили, что она рада нас видеть. Состояние пациента не изменилось в течение дня, и в четыре часа врач обнаружил, что его кровяное давление было намного ниже нормы. Было совершенно очевидно, что его долгий сон скоро сменится более продолжительным и что борьба, которую вела его храбрая жена, оказалась малоэффективной. Если нужно было что-то сделать, чтобы вернуть Джона Крейна из безмолвия, это нужно было сделать немедленно.

Странно, но миссис Крейн, казалось, была вполне готова покинуть дом на этот вечер.

- Я буду в доме моей сестры, всего в квартале отсюда. Вы позвоните мне, если будут какие-нибудь... какие-нибудь изменения? Думаю, сейчас мне нужно отдохнуть. Прошло много времени с тех пор, как я в последний раз чувствовала, что могу доверить кому-нибудь побыть наедине с моим бедным мужем. Вы не боитесь?

Карл улыбнулся своей широкой, сияющей улыбкой.

- Это моя профессия - сталкиваться с вещами, которых боятся другие люди. Я позвоню вам, если будут какие-нибудь новости, и думаю, что это могут быть хорошие новости.

Миссис Крейн покачала головой.

- Боюсь, что нет. Врач говорит, что в его нынешнем состоянии мой муж не проживет больше дня или двух. И у меня такое чувство, что дьявольская сила становится все сильнее и сильнее. Теперь это только вопрос времени.

Она на мгновение замолчала, вытирая глаза.

Карл утешил ее, а затем проводил к сестре. Я сидел и курил на крыльце. Я не трус, но мне бы не хотелось проводить время в одиночестве в этом доме, если я мог этого избежать.

Карл вскоре вернулся.

- Нам пока нечего делать, - сказал он. - Может, поужинаем вместе?

Я совсем не был голоден и сказал ему об этом. В возбуждении есть что-то такое, что делает прием пищи ненужным.

Карл кивнул.

- Думаю, мы будем лучше соображать, если не будем есть. И сегодня вечером нам понадобятся наши мозги.

- Что вы собираетесь делать, Карл? Может, попробовать прогнать эту тварь подальше? Что привело ее сюда? Как мы можем отпугнуть неизвестное?

- Не все сразу, - ответил он. - Возможно, не будет необходимости прогонять ее. Призраки, как я уже сказал, появляются не ради удовольствия. У них есть свои цели, и то, что достаточно важно, чтобы вернуть мертвых к жизни, заслуживает нашего изучения и уважения.

Он говорил в общих чертах, в то время как я хотел, чтобы он был конкретен. Я думаю, его забавляло держать меня в полном неведении, но меня это выводило из себя.

- Скоро вы все узнаете, - заверил он меня. - Давайте поднимемся наверх.

Комната, в которой лежал спящий, была такой же, какой я оставил ее тем утром, за исключением того факта, что миссис Крейн удвоила свои "меры предосторожности". В комнате не было ни одного возможного места, куда бы она не привязала распятия и волшебные травы. Они могли бы показаться странно неуместными в такой обыденной обстановке, но в тот день я думал совсем иначе. Я вздрогнул, выглянув в окно.

Было около половины одиннадцатого вечера, и город сиял тусклым сиянием на юге, на фоне низко нависших облаков. Ночь была жаркой, и воздух казался липким. И - ни малейшего дуновения ветра.

Я обернулся - и ахнул, увидев, что Карл деловито убирает распятия и травы с двери и кровати!

- Почему... зачем вы это делаете? Разве они не удерживают Это на расстоянии? Оно войдет в комнату сегодня вечером и...

Он улыбнулся, как мне показалось, довольно снисходительно.

- Возможно, я хочу именно этого.

- Но... вы не можете подвергать опасности больного человека! - Я указал на неподвижную фигуру, лежавшую на широкой кровати. - Он чуть не умер из-за этой вещи. Вы не смеете рисковать его шансами на жизнь.

Карл пристально посмотрел на меня.

- Его единственный шанс заключается в том, что, я надеюсь, произойдет. Это должно быть сделано сейчас, иначе будет слишком поздно. Сядьте и послушайте меня. Зачем обязательно думать, что каждое проявление сверхъестественного мстительно? Случаи, когда призраки причиняли вред живым, не так распространены, как думают люди. Мы, естественно, боимся неизвестного. Но разве невозможно, что сильная любовь, или долг, или какое-то другое благожелательное чувство могут воскрешать мертвых так же, как и желание принести вред?

- Значит, вы думаете... увиденное мной не является причиной того, что держало этого человека спящим здесь все эти недели?

- Пока не знаю.

- Зачем вы убрали все амулеты миссис Крейн?

- Ну, ее мужу они не помогли. Он наверняка умрет, если мы оставим его в его нынешнем состоянии. Во всяком случае, я сильно сомневаюсь, что такие фетиши отпугнут Мертвых. Но несомненно, что ментальное сопротивление миссис Крейн могло бы удержать бестелесный дух от материализации. Я убрал травы и четки, поскольку они были тесно связаны с ее долгим бдением здесь и могли сохранить свое влияние. Сегодня вечером я провожу эксперимент, который, на мой взгляд, является совершенно новым.

- Я думаю, вы сильно рискуете! Но что делать мне?

- Ничего, наблюдайте вместе со мной. Попытайтесь владеть своим разумом. Не бойтесь ничего, что может произойти. Не вмешивайтесь. Я не хочу никакого вмешательства здесь, в этом доме, в течение всей ночи.

- Но... предположим, это Существо войдет в комнату?

- Надеюсь, так и будет. Терять нам нечего. Крейн скоро умрет, если для него ничего не будет сделано. Мы рискуем немногим, чтобы получить многое - если то, на что я надеюсь, истинно.

Он поставил два кресла в одном конце комнаты и широко распахнул окно. Занавески безжизненно свисали. Я услышал, как часы где-то пробили одиннадцать.

- Еще очень рано, - сказал Карл. Он говорил шепотом. - Полночь - не тот час, когда другой мир ближе всего к нашему. Эта идея - пережиток тех веков, когда люди совершали Черную мессу в полночь, полагая, будто, повернув время вспять и произнеся Молитву Господню задом наперед, они могли бы вызвать демонов. Я обнаружил, что раннее утро - лучшее - или худшее - время для прихода Мертвых.

Я вздрогнул, вспомнив рассвет.

Мы сели и устроились как можно удобнее. В изголовье кровати горела мягкая лампа с абажуром. В остальной части комнаты было почти темно, но тело Крейна выделялось белым на фоне стены. Свет падал на его лицо, которое было похоже на лицо мертвеца - вытянутое и бледно-серое.

Несмотря на то, что хорошо выспался, я обнаружил, что бодрствовать почти невозможно. Мои веки закрывались, комната теряла свои очертания. Затем я резко приходил в себя, полностью проснувшись и находясь в ненормально высоком напряжении.

Карл молча курил. Он обхватил голову руками и, казалось, сосредоточился. Однажды он наклонился ко мне.

- Вы не должны бояться, - сказал он. - Вы не должны вмешиваться. Позвольте ночи войти в вас! Откройте свой разум истинам, которые сильнее нашей правды! Помните, что есть вещи добрые и злые, которые находятся за пределами нашего понимания. И еще раз - не бойтесь!

Страх - это абстрактный ужас, который люди с трудом могут контролировать. Но я попытался вспомнить все, что сказал Карл. Он был более привычен к такого рода вещам, чем я, и, хотя сверхъестественное всегда привлекало меня, я никогда не мог смириться с этим так, как, казалось, удавалось ему.

Нет ничего, что требовало бы больше усилий, чем ожидание. Человек привык к действию. Мне хотелось пройтись по комнате, попрыгать, покричать и любым способом успокоить свои нервы. Но я неподвижно сидел в кресле.

Тянулись часы, и, если бы не мои воспоминания о предыдущей ночи, я бы перестал надеяться или бояться, что кто-то или что-то придет. Наконец, кажется, я задремал. Мой сон был прерывистым и мучительным из-за отвратительных видений огромной и ужасной руки, сметавшей людей перед собой, как костяшки домино.

Внезапно я вздрогнул и проснулся. Рука Карла сжала мою руку. Он не улыбался. Мои глаза проследили за тем, куда он указывал.

Там, над спящим человеком, находилось Нечто. Я мог видеть ту же самую дрожащую белую руку с пальцами, которые двигались медленно и ужасно. Пока я наблюдал, из ничего появились два глаза - два горящих глаза, которые были обращены не к нам, а прямо на спящего мужчину.

Пальцы Карла так крепко сжали мою руку, что я почувствовал себя парализованным. Он удерживал меня в кресле с большой силой, потому что я потянулся бы к шнуру освещения. Я не мог говорить. Комната была пронизана силой, которая заставляла каждый нерв в моем теле вибрировать в ответ.

Рука стала четче, и я смог разглядеть очертания лица вокруг глаз. Лицо не казалось злобным. Скорее, мне показалось, что оно находилось в сильнейшем напряжении и беспокойстве. Лоб был высоким и широким, но морщинистым и искривленным. Глубокие горящие глаза не отрывались от лица спящего мужчины. Уголки рта под орлиным носом были напряжены. Я внезапно утратил большую часть своего страха. Этот призрак не был злонамеренным. Но он был одержим целью.

- Желаю ему успеха! - прошептал Карл. - Ему нужна помощь. Отдайте ему часть своей силы, как это делаю я...

Я попытался сделать так, как он сказал. Когда я направил всю свою силу воли в этом направлении, призрак откинул голову назад властным жестом приказа. В тот же миг пальцы призрачной руки резко щелкнули. Я чуть не вскочил со стула, но Карл удержал меня.

Неподвижная фигура мужчины на кровати слегка пошевелилась. Призрачная фигура снова начала медленное, ритмичное движение рукой. Казалось, Она что-то вытягивала из Джона Крейна. Я мог бы задаться вопросом, не была ли это сама его жизнь, если бы не невысказанная уверенность, которой, казалось, обладал Карл. Он всеми силами своего мозга желал успеха этой фигуре из другого мира. Я пытался помочь ему.

Во второй раз призрак запрокинул голову странным повелительным жестом. Снова длинные, сильные пальцы резко щелкнули. Я мог видеть, что на лбу этого Существа выступили крупные капли пота. Но спящий мужчина приподнялся всего на несколько дюймов и обессиленно откинулся на подушку.

- А теперь, в последний раз! - яростно прошептал Карл. - Если наша попытка не удастся, то все закончится плохо. Еще раз - вместе - все трое...

Пальцы снова задали ритм. Фигура вибрировала со странным, жутковатым жужжанием, как тростник на ветру. Глаза на мгновение закрылись, словно набираясь сил, а затем снова вспыхнули, как прожекторы. Вместе, Карл, я и эта Вещь стремились к некоторому действу, которого я мог желать, но не мог понять.

Джон Крейн медленно поднялся и принял сидячее положение на кровати. Его руки были вытянуты перед собой.

Затем пальцы щелкнули, и Крейн открыл глаза!

- Что... где я нахожусь? Что случилось?

Пока он говорил, я увидел, как призрачная фигура растворилась во мраке. Карл отпустил мою руку и вскочил на ноги. Я в изнеможении откинулся на спинку кресла. Я чувствовал себя опустошенным.

- Быстрее позовите миссис Крейн, - крикнул Карл. Он склонился над мужчиной на кровати. Пошатываясь, я спустился вниз к телефону, и через несколько минут миссис Крейн уже бежала впереди меня вверх по лестнице.

- Слава Богу, - всхлипывала она. - Слава Богу...

Ее муж полулежал на кровати, а Карл весело разговаривал с ним. Крейн казался слабым, но в остальном все было в порядке.

- Что случилось? - спросила миссис Крейн, сидя на кровати и держа мужа за руку. - Вы прогнали Это прочь - навсегда?

Карл посмотрел на меня, поджав губы, что говорило о секретности. Он улыбнулся Крейнам.

- Вас больше ничто не побеспокоит. Нам лучше не утомлять вашего мужа больше, чем необходимо.

Через короткое время мы с ним попрощались с Крейнами и ранним утром прогуливались вместе.

Внезапно я повернулся к нему.

- Я не пойду дальше, пока не узнаю всю историю целиком. Я могу догадаться, но...

Он рассмеялся.

- Да, я молчал. Я не был уверен, и мне не хотелось все портить разговорами до того, как я буду уверен. Я расскажу вам все об этом в гостинице.

Немного позже мы сидели за столом в его комнате.

- Я начну с самого начала, - сказал он, - и обрисую вам это в общих чертах.

- Начнем с того, что мы имели дело с человеком, который спал около месяца. Я сразу же отмел идею о сонной болезни. Симптомы были не те, и врачи, несомненно, ошибались в своем диагнозе.

Относительно того, что явилось миссис Крейн, я столкнулся со слишком многими реальными проявлениями, чтобы всерьез сомневаться в показаниях такой разумной женщины, как она. Более того, сиделка и горничная тоже видели привидение. Конечно, самое естественное, что может сделать человек, когда видит что-то ненормальное, - это испугаться этого. И все же миссис Крейн шла наперекор своим собственным целям. Призрак желал только добра, но откуда ей было знать? Вот и все.

Я провел довольно полное исследование гипноза во всех его фазах. И как только осмотрел Джона Крейна, то уверился, что он находится в глубоком гипнотическом состоянии.

Я не верил, когда посылал вас дежурить в его комнате, что что-то случится. В то время я думал, что гипнотизер, который усыпил Крейна, был жив.

- Вы хотите сказать, что Крейн был загипнотизирован призраком?

- Нет, не совсем так. Слушайте! Я провел ночь, просматривая подшивки нью-йоркских газет. Я показал вам свои находки, но вы не увидели в них смысла.

- Все, что вы мне показали, были некрологи и тому подобные вещи...

- Да, некрологи. Но если бы вы прочитали всё немного внимательнее, то обнаружили бы, что Якоб Винкельман, умерший в десять часов вечера двадцать пятого июня, был известен в театральных кругах как "Великий Вильгельм". И афиши, которые я вам показывал, оповещали о представлении с демонстрацией гипноза, которое будет дано в ту же ночь этим человеком Винкельманом под именем Вильгельм. Вы понимаете?

- Отчасти. Но...

- Это совершенно ясно. Если бы я мог найти двух мужчин, которые привезли Крейна домой, я, возможно, смог бы рассказать вам все это до того, как мы вернулись в комнату. Но город большой, и у меня не было времени давать объявления. Так что я рискнул.

- Вы хотите сказать, что Крейн был загипнотизирован Винкельманом или Великим Вильгельмом после того, как тот был мертв?

- Нет, конечно, нет. Крейн, должно быть, предложил себя в качестве актера на представлении. В библиотеке его дома я заметил несколько книг по телепатии, месмеризму и тому подобному. Вероятно, он скептически относился к власти одного разума над другим. Теперь он должен быть убежден.

Представьте себе собрание - большой зал, битком набитый людьми; Великий Вильгельм, внушительная фигура, стоит на платформе и просит выйти добровольца, который согласится быть введенным в гипнотическое состояние. Крейн вызывается и поднимается на сцену, полный решимости устроить битву воль с гипнотизером.

В таких случаях исполнителю приходится нелегко. Вильгельму, как он себя называл, пришлось напрячь все свои душевные силы против человека, которого он пытался усыпить. Наконец более сильный интеллект восторжествовал, и Крейн погрузился в гипнотическое состояние настолько глубокое, насколько это возможно для человека. Его сопротивление внезапно ослабло, и он погрузился в гораздо более глубокий сон, чем это было бы в случае, если бы он все время был пассивен.

Но затем, под воздействием огромного напряжения, сердце старого гипнотизера перестало биться. Он упал замертво на платформу, оставив своего подопечного в глубочайшем из гипнотических состояний. Понимаете?

Я кивнул. Все еще было как в тумане, но я начал представлять себе, к чему клонит Карл.

- Продолжайте.

- Ну... кто-то в театре, возможно, режиссер, отправил Крейна домой в кэбе. У меня не было времени поговорить с ним, но, несомненно, он ничего не знал о реальной серьезности состояния Крейна. Его единственная мысль состояла в том, чтобы сохранить все в тайне, насколько это возможно, и не допустить, чтобы эта история попала в газеты. Ему это удалось.

Это не имело большого значения. Я сомневаюсь, что какой-либо другой гипнотизер смог бы вывести Крейна из этого состояния даже тогда. Он был полностью подчинен силе воли мертвеца!

Карл улыбнулся и махнул рукой.

- Понимаете? Крейн спал и умер бы во сне, если бы для него ничего не сделали.

Но Якоб Винкельман был добросовестным человеком. Он понял, в какой бы мрачной стране ни оказался, что оставил такого же смертного в отчаянном положении. Он знал, что он, и только он один, может вернуть Джона Крейна к жизни. Поэтому его дух стремился материализоваться над спящим; он искал достаточно энергии, чтобы разбудить его. И...

- Значит, миссис Крейн боролась с Существом, которое пыталось спасти ее мужа?

- Да. Она думала о Неизвестном как о враждебном человеку. Но это не обязательно так.

Но продолжу рассказ - я догадался, что происходит, и пошел с вами в ту комнату, намереваясь помочь призраку любым доступным мне способом. Вот почему я удалил все свидетельства страха и сопротивления, которые оставила миссис Крейн. Вот почему я попросил вас изгнать страх из своего ума. Я пытался оказать помощь призраку Якоба Винкельмана. Ибо перед ним стояла почти невыполнимая задача - необходимость материализоваться в человеческой форме и контролировать человеческий разум. Мозг "Великого Вильгельма" гниет на кладбище Вудлон - но он вызвал его к себе на несколько мгновений и, обратившись к нам за энергией, сумел исправить то, что он, при всей своей невинности, сделал со своим гипнотизируемым субъектом. Таким образом, Крейн пробудился, и призрак, завершив свою работу, вернулся за завесу.

Я вытер лоб. Я внезапно осознал всю грандиозность того, что происходило за последние несколько часов.

- Я не хотел ничего объяснять Крейнам, - продолжал Карл. - В любом случае, они, возможно, не поверили бы всему этому, а мистер Крейн, естественно, находился в очень ослабленном состоянии. Его жена думает, что я с помощью ее распятий и трав прогнал то ужасное, что удерживало ее мужа в таком состоянии. И он, вероятно, очень мало помнит о своем последнем вечере в сознании и о своем эксперименте с гипнотизером. Лучше, чтобы он забыл все это как можно скорее, поскольку его воля так долго подвергалась мощному, хотя и дистанционному контролю, что ему придется выздоравливать как умственно, так и физически. Он побывал там, где мало кто бывал раньше.

- Кстати, - спросил я, - какой гонорар вы взяли за то, что пересекли континент и вернули Джона Крейна к жизни?

Карл Брандт посмотрел на меня и расхохотался.

- Боже милостивый, - сказал он, - я совсем забыл об этом! Кажется, я приготовил миссис Крейн подарок - ее мужа!

ПИСЬМО ИЗ БУДУЩЕГО

Арчи Биннс

Кто не мечтал об оккультной способности заглядывать в будущее и предсказывать грядущие события? Я не исключение - по крайней мере, не была им до тех пор, пока мое желание не исполнилось. С тех пор все изменилось, и я искренне надеюсь, что завеса будущего, возможно, никогда больше не будет отодвинута в сторону. Если бы какой-нибудь волшебник принес мне книгу, содержащую запись обо всем, что произойдет в этом мире с этого дня и до конца времен, я бы сожгла эту книгу непрочитанной, как сжигались первые сивиллины книги.

Год назад я жила со своей замужней сестрой Хелен в одном из приятных калифорнийских городков на полуострове недалеко от Сан-Франциско. Я была помолвлена с Гарри Барнуэллом, принадлежавшим к прекрасной старинной семье из Сан-Франциско. Джордж, мой кузен из Санта-Барбары, часто навещал нас, и жизнь никогда не была скучной, когда он был рядом. Он интересовался Джин Шеппард, жившей в Берлингейме, неподалеку, и бывшей моей подругой с тех пор, как мы вместе учились в частной школе. Моя сестра и Чарли, мой шурин, были лучшими спортсменами в мире, и у них были очаровательные дети, Бобби и Мэри, в возрасте шести и четырех лет. В целом мы были похожи на одну большую, в высшей степени счастливую семью; казалось, ничто и никогда не могло помешать нам хорошо проводить время. И все же...

Было бы лучше, если бы я никогда не видела Йоганди и не танцевала с ним. На самом деле, тот вечер в загородном клубе был первым и последним, когда я его видела; мы станцевали вместе всего один танец и едва ли обменялись сотней слов. Но даже эти несколько слов лучше было оставить невысказанными.

Естественно, в то время у меня не было таких мыслей. Я знала, что богатая миссис Брекенхэм принимала Йоганди, философа-мистика и адепта йоги. Я слышала о замечательных способностях, которыми он, как предполагалось, обладал, и в тот вечер, когда я увидела, как он смотрит на меня своими сверкающими черными глазами, с непроницаемым выражением на изящно вылепленном аскетичном лице, я решила, что он, должно быть, необычайно обаятельный человек. Чуть позже я могла бы обнять своего кузена Джорджа, когда он представил нас друг другу, и Йоганди пригласил меня на танец. Оркестр как раз заиграл, и мгновение спустя мы заскользили в танце.

- Вы счастливы? - спросил мистик, спустя некоторое время.

- Почему бы и нет? - ответила я. - И почему вы спрашиваете?

- Один случай определяет очень мало, - ответил он. - Я хотел спросить, счастлива ли ваша жизнь?

- Это так, - признала я. - Я бы мало что хотела изменить.

Йоганди учтиво улыбнулся.

- Тогда вам мало проку от оккультизма, - заметил он. - У тех, кто довольствуется вещами такими, какими они кажутся, нет повода заглядывать за маску внешнего.

Учтивая улыбка и это заявление задели меня за живое.

- Я довольна тем, как все выглядит, - быстро ответила я. - Но если бы оккультная сила могла позволить мне заглянуть в будущее, это было бы другое дело.

- Вы так уверены, что это невозможно? - спросил он с неподдельным удивлением на лице. - Вы когда-нибудь пробовали?

- Я бы даже не знала, как начать пробовать, - призналась я.

Снова появилась учтивая улыбка.

- Вы ведете дневник.

Это холодное замечание поразило меня, потому что я считала дневники глупостью и держала свой в секрете.

- Да, - призналась я. - Но какое это имеет отношение к нашему разговору?

Йоганди улыбнулся, ничего не ответив.

Только когда музыка смолкла, и он повел меня к креслу, он заговорил снова.

- Значит, вы ведете дневник и не знаете, как читать будущее? - спросил он, как будто я была очень глупа, не зная этого.

- Я все еще не вижу связи, - сказала я.

- Подумайте вот о чем, - предложил он. - Каждое событие, которое происходит, было предопределено в начале мира; каждое событие, которое вы когда-либо запишете в свой дневник, уже записано там. Страницы, которые вы считаете пустыми, на самом деле заполнены, и когда вы пишете на них, вы только прослеживаете слова, которые рука Судьбы уже написала там.

С этими словами он поклонился, улыбаясь, и покинул меня. Я тоже улыбнулась его причудливым рассуждениям и к концу следующего танца совершенно забыла об этом инциденте.

Хотя было уже очень поздно, когда мы вернулись домой из клуба, мы долго сидели и разговаривали; танцы были исключительно очаровательными, и, казалось, никто не хотел, чтобы вечеринка заканчивалась. Наконец Джордж отвез Джона домой, а Гарри, который был особенно заботлив и внимателен, поцеловал меня на прощание и отправился обратно в город. Чуть позже остальные с сожалением разошлись по своим комнатам.

Даже тогда я ни капельки не чувствовала сонливости; на самом деле, я была слишком счастлива, чтобы спать. Итак, вооружившись авторучкой и дневником, я устроилась в своем большом плетеном кресле, чтобы записать события дня, - особенно вечера, - пытаясь уловить то неуловимое нечто, что делает одну вечеринку намного счастливее и более запоминающейся, чем сотни других. Закончив писать, я продолжала сидеть, держа дневник в руках и переворачивая пустые страницы, которые заполнили бы другие дни, - воображая, причудливо, счастливые события, которые должны были быть записаны в будущем.

Будущее! Это слово живо напомнило мне бархатистый звук голоса Йоганди и его непостижимую улыбку. Какие странные вещи он говорил! Если бы я могла ему поверить, страницы передо мной не были пустыми, их хрустящая гладкость уже была заполнена событиями, которые рука Судьбы записала в начале времен. Если бы у меня была возвышенная вера этого очаровательного мистика, я могла бы заглянуть в будущее настолько далеко, насколько в нем хватило страниц.

Эта идея вцепилась в меня стальной хваткой - я не могла от нее избавиться. Если страницы уже были заполнены, и я просто каждый день повторяла то, что было написано в начале мира, почему я не могла прочитать это сейчас - дочитать до конца дневника и узнать, что произойдет через два, три, да, даже пять лет?

Я переворачивала страницы медленнее, пристально вглядываясь в каждую, но на их гладкой поверхности видела только отраженный блеск моей розовой будуарной лампы. К этому времени мне очень захотелось спать, но я не могла заставить себя лечь в постель. Я была захвачена, словно каким-то гипнотическим заклинанием, внимательно изучая белые страницы и думая о Йоганди и его странном предложении. В какой-то момент мне показалось, будто я действительно вижу черноглазого мистика рядом со мной, но, когда подняла глаза, там никого не было. Очевидно, поздний час и ночная тишина заставили мое воображение разыграться.

В конце концов я, должно быть, задремала в своем кресле, потому что вскоре мне приснился сон. И все же, кто может правдиво сказать, что мне снилось и что я видела на самом деле? Все, что я знаю, через некоторое время я присмотрелась повнимательнее и увидела, что страницы, которые я переворачивала, больше не были пустыми - они были заполнены неразборчивым почерком, через равные промежутки!

Я просмотрела их более внимательно, и мало-помалу почерк становился все четче, пока я не узнала записи, сделанные моей собственной рукой, фиксирующие события дней, которые еще не наступили!

Не могу припомнить никакого чувства удивления. Я только подумала: "Как это интересно! Почему я сама до этого не додумалась? Если я когда-нибудь снова увижу Йоганди, то обязательно скажу ему, что не так глупа, как он думает, - ведь я могу читать будущее так же легко, как и он!"

Очарованная этой новой силой, я легонько переворачивала страницы, заглядывая то в один, то в другой абзац. Это было интересно, но на самом деле не так замечательно, как мне показалось сначала; в конце концов, записи будущего мало чем отличались от записей прошлого. Внезапно я резко остановилась на короткой записи:

Сегодня мы с Хью Блейком поженились. Я думаю, что сделала мудрый выбор.

Какая абсурдная запись! Несомненно, этот таинственный Йоганди использовал свою оккультную силу, чтобы сбить меня с толку! Этот парень, которого я знала, был не более чем теневой фигурой на задворках моего сознания; мы встречались всего дважды, не проявляя друг к другу никакого интереса. Он был молодым врачом, и его имя могло быть Хью или как-нибудь еще, насколько я знала - или мне было все равно. Как будто я отказалась бы от Гарри Барнуэлла ради кого-то, кто был для меня не более чем незнакомцем!

Какой бы невероятной ни была эта краткая запись, я не могла избавиться от чувства раздражения и озадаченности из-за нее. Зачем я написала такую чушь?

Я начала переворачивать листы в обратную сторону, чтобы найти какое-нибудь объяснение этому абсурду. Просмотрев множество страниц, которые не проливали никакого света на прочитанное, я внезапно остановилась на другой записи, датированной несколькими месяцами ранее:

Сегодня я узнала, что Гарри Барнуэлл и Джин Шеппард тайно поженились.

Почерк был мой собственный.

Что заставило меня написать что-нибудь подобное? Особенно учитывая, что я была помолвлена с Гарри Барнуэллом, а Джин не сводила глаз ни с кого, кроме моего красивого и очаровательного кузена!

Впредь, сказала я себе с упреком, буду описывать события после того, как они произойдут, а не до этого.

Я вернулась к началу дневника, чтобы убедиться, что мой дневник не исказил прошлое так, как в нем было искажено будущее. Со вздохом облегчения я перешла к странице, написанной в тот вечер, - рассказу о танцах в загородном клубе, точно так, как это произошло.

- Слава Богу, что не все перепуталось! - сказала я себе.

И тут же похолодела от ужаса, когда мой взгляд остановился на противоположной странице, где была запись за следующий день:

Сегодня Джордж погиб в авиакатастрофе.

Что за ужасная вещь написана! И каким ужасным человеком, должно быть, был Йоганди, если заставил меня написать такую ужасную вещь! Я попыталась отшутиться от этого как от абсурда, но это бросилось мне в глаза - это ужасное предложение, холодно написанное моей собственной рукой. Могло ли быть правдой, что мой блестящий и привлекательный кузен погиб, нет, должен был погибнуть в тот самый день?

- Это ошибка, - сказала я себе. - Этого не может случиться. Я не позволю этому случиться! Не позволю!

Должно быть, я закричала: "Не позволю!" так громко, что проснулась, поскольку села, дрожа, и оглядываясь. Небо, которое я видела через восточное окно своей комнаты, было серым из-за приближающегося восхода солнца, а роковой дневник соскользнул на пол. Конечно, я, должно быть, спала и видела сон. И все же, предположим...

Сильно дрожа, я подняла дневник и снова обратилась к своей записи о танцах. Слава Богу, противоположная страница была пустой, как и все последующие. Это был всего лишь сон. Но какие ужасные вещи могут присниться! Я поспешно разделась и забралась в постель, поклявшись, что если когда-нибудь снова увижу Йоганди, то буду избегать его, как ядовитую рептилию.

За завтраком все были в прекрасном настроении. Джордж был в особенно приподнятом настроении, и вскоре я смогла слегка улыбнуться про себя по поводу шока, который испытала из-за своего странного сна.

- Сегодня я путешествую, - объявил Джордж, закуривая сигарету. - Прежде чем отправиться часовым поездом в Санта-Барбару, я слетаю в Дель-Монте и обратно, просто прокатиться.

- Как? - спросил мой шурин, взглянув на часы и нервно поднимаясь из-за стола. - Ты летишь?

Этот вопрос заставил меня похолодеть, у меня перехватило дыхание, в то время как чашка, которую я поднимала, звякнула о блюдце.

- "Летать" - это самое подходящее слово, - ответил Джордж. - Вчера вечером я встретился на вечеринке с Харви Томасом. У него новый самолет, и он хочет показать мне, на что он способен. Я никогда раньше не летал подолгу, и это будет настоящее развлечение.

Завтрак кое-как закончился, и я последовала за своим кузеном на крыльцо.

- Джордж, - решительно сказала я, - ты сегодня не полетишь.

- Кто это сказал? - ответил он, обнимая меня одной рукой. - Дитя мое, ты такая бледная и дрожишь, как будто я сказал, будто собираюсь спрыгнуть с крыши дома на утесе.

- Может, и так, - признала я. - Но, пожалуйста, пожалуйста, пообещай мне сегодня даже близко не подходить к самолету!

Джордж сидел на перилах крыльца, взъерошивая рукой свои волнистые золотисто-рыжие волосы и вопросительно изучая меня своими ясными серыми глазами.

- Не подходи сегодня близко к самолету, - повторил он. - Это игра или головоломка?

- Ни то, ни другое, - сказала я ему. - Я боюсь, что с тобой произойдет несчастный случай, если ты это сделаешь.

Мой кузен посмотрел на меня с недоверием.

- Но, Элейн, - возразил он, - что навело тебя на эту глупую мысль? Если бы это был кто-то другой, я бы сказал, что он испугался. Но в прошлом году ты поднялась со мной на старой развалине, которая тогда была у Харви, - и ты не испугалась.

- Я знаю, - согласилась я. - В любой другой день я бы сочла самолет более безопасным, чем автомобиль на шоссе в Сан-Франциско.

- А что не так с сегодняшним днем? - спросил Джордж, озадаченный еще больше, чем когда-либо.

- Просто предчувствие, - сказала я ему, - предчувствие, что что-то произойдет, если ты поднимешься сегодня в воздух. Может быть, это глупо с моей стороны, но, пожалуйста, Джордж, не летай.

- Но я обещал Харви, - напомнил он мне, соскальзывая с перил. - И когда мы вернемся, это докажет тебе, что предчувствия ничего не стоят. - Затем он повернулся и поймал мой страдальческий взгляд. - Ты действительно так сильно беспокоишься? - недоверчиво спросил он.

Я молча кивнула.

Мой кузен стоял в нерешительности, глядя на меня и ероша свои волосы. Затем он одарил меня медленной, снисходительной улыбкой - и я поняла, что победила.

- Ладно, - объявил он, - будь по-твоему. Я позвоню Харви, что не смогу приехать, и вместо этого поеду кататься, нет, - добавил он с улыбкой, - самолет может упасть и раздавить меня! - Его охватило вдохновение. - Вот что я тебе скажу: я проведу утро в детской, с детьми. Это должно быть достаточно безопасно.

Я невольно улыбнулась, несмотря ни на что. Через несколько минут я услышала веселые крики Бобби и Мэри, Джордж был так же популярен среди детей, как и среди взрослых. Остаток утра я провела с легким сердцем. Даже мой сон был сущей чепухой, ему не причинят никакого вреда, и, возможно, я опередила Судьбу. Кто мог сказать?

Незадолго до отправления поезда Джордж вышел из детской, все еще в приподнятом настроении, и попросил пластырь.

- Несчастный случай, - сказал он со смехом, показывая мне небольшую царапину на своей руке.

- Как тебя угораздило получить ранение? - спросила я в шутку, накладывая крошечный кусочек пластыря на маленькое красное пятнышко.

- Я играл с одной из детских игрушек, и она "укусила" меня, как объяснила Бобби.

Все еще улыбаясь странному выражению Бобби, мы оба сели в машину, и я отвезла Джорджа на станцию и подождала там вместе с ним, пока не подошел его поезд. В последнюю минуту, как раз, когда он собирался подняться в вагон, молодой человек поспешил через платформу вокзала, начал подниматься в поезд, затем узнал нас и остановился, поставив одну ногу на ступеньку. Я испытала странное чувство шока, когда узнала его - это был доктор Блейк!

- Как поживаете, мисс Кеннеди? - сказал он, приподнимая шляпу. - Как поживаешь, Джордж?

Очевидно, мой кузен знал этого человека лучше, чем я.

- Привет, Хью, - ответил он. - Рад, что у меня будет твоя компания.

Блейк добродушно улыбнулся.

- И я тоже чуть не опоздал на этот поезд! Сегодня утром у меня была срочная операция - латал Харви Томаса. Знаешь его?

- Что случилось? - спросил Джордж, широко раскрывая глаза.

- Он собирался лететь в Дель-Монте, - объяснил Блейк. - При взлете его подхватил порыв ветра, самолет соскользнул набок и перевернулся. Ничего страшного не случилось, он только сломал ногу и немного поцарапался. К счастью, с ним никого не было; один из лонжеронов крыла прошел насквозь через фюзеляж, как раз там, где должен был находиться пассажир.

- Отправление! - крикнул кондуктор, и мгновение спустя поезд тронулся.

У нас с Джорджем было время только обменяться благоговейными, наполовину испуганными взглядами. Никто из нас не произнес ни слова.

Я ехала домой в оцепенении. Значит, мой сон не был простой чепухой! Я действительно спасла своего кузена от смерти. Невидимая запись в моем дневнике дала мне возможность заглянуть в будущее и вовремя предотвратить катастрофу. А я обвинила Йоганди в искажении моего дневника только для того, чтобы позлить меня! Да ведь этот человек был спасителем! Именно ему Джордж был обязан своей жизнью, потому что без его сверхъестественного заявления мне бы и в голову не пришло пытаться читать дальше в своем дневнике.

Потом я вспомнила запись о докторе Блейке - странно, что я снова встретила его в то самое утро! И Джордж назвал его Хью. Больше не могло быть никаких сомнений в том, что он был тем, о ком говорилось в этой сбивающей с толку записи:

Сегодня мы с Хью Блейком поженились. Я думаю, что сделала мудрый выбор.

- Что это значит? - спросила я себя.

Поскольку первая запись почти материализовалась, наверняка две другие должны иметь какой-то смысл. Мысленно я проследила, как Судьба планировала распорядиться нашими жизнями: Джордж должен был погибнуть в авиакатастрофе в то утро; Джин, подруга моего детства, должна была перенести свою привязанность на моего жениха и забрать его у меня; а я должна была искать сомнительное утешение в докторе Блейке.

Какой зловещий план! Но благодаря моему чудесному взгляду на записи в моем дневнике, которые еще предстоит написать, я теперь могла использовать свою энергию, чтобы остановить разрушительную руку Судьбы. Точно так же, как мне удалось поставить мат на первом и ужасном ходу, я смогу разрушить остальную часть призрачного узора, который угрожал проявиться в будущем. Эти мысли наполнили меня уверенностью, и я замурлыкала веселую танцевальную мелодию.

Неделю спустя меня срочно вызвали в Санта-Барбару. Джордж умер от заражения крови!

Удар был резким и неожиданным. Даже после того, как приехала, я с трудом могла заставить себя поверить в ужасную правду. Это казалось невозможным! У него была царапина на руке - небольшая царапина, которая, по-видимому, ничего не значила. Затем внезапно появились признаки инфекции, которая быстро переросла в самую тяжелую форму заражения крови. Он умер внезапно, когда никто этого не ожидал.

Ужасные дни прошли после того, как я вернулась домой. К моему горю примешивалось чувство беспомощности и тщетности. Я знала об одной судьбе, уготованной моему кузену, - смогла спасти его от нее, - и все же у меня не было и намека на другую, которая его поджидала. Даже когда я увидел царапину, я ничего не подумала об этом. Это жестокое и сбивающее с толку осознание преследовало меня неделями, и у меня было тяжело на душе. Я померилась силами с механизмами Судьбы, и Судьба, столь же хитрая, сколь и неумолимая, обманула меня в самый момент победы. Ах, Йоганди, если бы я никогда не встретила вас и не поговорила с вами, я бы не добавила эту пытку к своему горю!

В течение этих недель Гарри был очень вдумчивым и тактичным. Конечно, смерть Джорджа отложила планы относительно нашего брака, но я была довольна тем, что какое-то время жизнь текла без происшествий.

Бедная Джин - для нее это был самый тяжелый удар! Какое-то время мы думали, что она может причинить себе какой-нибудь вред, потому что ее горе приняло форму безрассудства, которое, мягко говоря, настораживало. Естественно, я считала своим долгом утешить ее, насколько могла; и, полагая, что успокаивающее влияние пойдет ей на пользу, часто приглашала к себе домой.

Поначалу Гарри был склонен возмущаться ее частым присутствием, и мы чуть не поссорились из-за этого. Это, конечно, не очень походило на запись в моем дневнике. Да и Джин, похоже, не испытывала никакой симпатии к моему жениху. Она постоянно подшучивала над ним и препиралась. Это было даже к лучшему, подумала я; это отвлекло ее от горя, и даже я нашла в этом развлечение. Человека не могут преследовать мрачные проблемы Судьбы в компании двух людей, которые говорят друг о друге умные и возмутительные вещи.

Однако по прошествии месяцев у меня начали возникать смутные сомнения. Я иногда спрашивала себя, действительно ли эти двое недолюбливают друг друга, или они только притворяются? Временами мои подозрения казались нелепыми; и снова мне казалось, что все эти препирательства были притворством, чтобы скрыть друг от друга чувство, в котором они не желали признаваться, или сбить меня со следа.

Да, у меня бывали моменты ревности, как бы я ни ненавидела себя за это и знала, что это бесчестное чувство. Но я была полна решимости не позволять своим чувствам влиять на мои действия. Снова и снова я говорила себе, что у меня нет оснований для подозрений, за исключением, возможно, того, что Гарри больше не жаловался на присутствие Джин в нашей компании, - что, возможно, было для меня неуважением, как и все остальное. В конце концов, рассуждала я, я бы, конечно, ничего не заподозрила, если бы мои мысли не следовали в этом направлении строчками из сбивающего с толку дневника. И почему я должна верить этой записи? Какой бы ужасной ни была судьба Джорджа, она, конечно, не имела никакого отношения к авиакатастрофе, предсказанной в дневнике. Почему же тогда я должна позволять двум другим записям влиять на себя?

Однако, как ни старалась, я не могла полностью выбросить эту идею из головы. Если я хочу быть хозяйкой своей судьбы, сказала я себе, то должна что-то с этим сделать. Поскольку именно я была ответственна за то, что Джин постоянно находилась в нашей компании, мне предстояло организовать все таким образом, чтобы отвлечь ее внимание от Гарри. Но как?

Пока я все еще искала какой-нибудь приятный и тактичный способ достижения этой цели, возможность представилась как нельзя более кстати.

Однажды днем мы втроем играли в теннис на клубных кортах; случайно взглянув в сторону здания клуба во время игры, я заметила доктора Блейка, сидевшего на тенистой веранде и наблюдавшего за нами с явным интересом.

Я помахала ракеткой, как бы в шутливом приветствии; он, неправильно поняв этот жест и решив, что я зову его, встал со своего места и направился к нам.

Сначала я почувствовала себя несколько смущенной из-за того, что он воспринял мое небрежное приветствие как вызов, но через несколько минут я была благодарна за ошибку. Когда я представила его нашей маленькой компании, он, казалось, был очень увлечен Джин, а она, в свою очередь, казалась в восторге от него.

"Вот вам и мой дневник с его зловещими предсказаниями! - подумала я. - Мы с Гарри поженимся, а Джин с доктором Блейком, без сомнения, прекрасно поладят".

Я начала новую игру в смешанном парном разряде с энтузиазмом и удовольствием, которых не испытывала уже некоторое время. Гарри несколько раз отмечал мои улучшенные движения, а доктор Блейк сделал несколько комплиментов моей игре. Это был самый счастливый случай за последние несколько недель.

Сыграв несколько сетов, мы вчетвером отправились в здание клуба, чтобы немного подкрепиться.

Пока мы сидели за маленьким столиком в ожидании наших заказов, доктор Блейк повернулся ко мне.

- Мне кажется, я встречал вас уже три раза, - заметил он, изучая мое лицо своими глубокими карими глазами. - Последний раз это было на вокзале, когда вы провожали Джорджа.

- Да, в последний раз, - ответила я, имея в виду, что это был последний раз, когда кто-либо из нас видел Джорджа живым.

Некоторое время мы оба молчали, прислушиваясь к искрометной битве умов, которая происходила между Джин и Гарри. Доктор Блейк заговорил снова.

- В некотором смысле, - продолжал он, - это был также первый раз, когда я увидел вас.

- Что вы имеете в виду? - спросила я, откровенно озадаченная.

- Я имею в виду, что до того дня вы были лишь частью фона моего сознания, - объяснил он. - Это невежливо, так говорить?

- Вовсе нет, - сухо ответила я, вспомнив, что думала о нем именно в таких же выражениях.

- В тот день, - продолжил он, - вы каким-то образом выделились из массы людей, которых я видел раз или два, и я понял, что вы были той, кого я хотел бы узнать получше.

Мы больше ничего не говорили на эту тему, хотя мне хотелось расспросить его подробнее.

В целом день выдался приятным. К тому времени, когда мы возвращались домой, я почувствовала, что Джин может совершить нечто гораздо худшее, чем влюбиться в Хью Блейка. Странно, что он впервые пожелал познакомиться со мной на следующий день после того, как мне приснился мой необъяснимый сон!

После этого мы вчетвером часто бывали вместе, играли в теннис вдвоем, ездили на машине в Монтерей и ходили в театр в Сан-Франциско. Казалось, никто из нас двоих не мог бы быть вместе без двух других. Иногда мне казалось, что найти причину не трудно, но она всегда ускользала от меня. Я любила Гарри так же сильно, как и прежде; но я не была слепа к тому факту, что если мы и не отдалялись друг от друга, то и не сближались ни на йоту, и мне казалось, было бы неплохо, если бы у нас была другая компания. Конечно, случались времена, когда мне было неспокойно, времена, когда казалось, что мы вчетвером играем в какую-то слепую, непредсказуемую игру, скрываем что-то друг от друга, держась друг к другу поближе.

Однажды вечером на танцах в загородном клубе, через несколько месяцев после смерти моего кузена, я рассталась со своим партнером и вышла на пустынное крыльцо. Это был прекрасный вечер, в воздухе витал аромат цветов и свежескошенной травы, и я не жалела, что пропустила танцы. Очевидно, другие тоже были готовы пропустить это зрелище, потому что вскоре танцевальная музыка зазвучала громче, когда открылась дверь, и кто-то вышел на освещенную полосу крыльца. Это был Гарри! Он огляделся, но не увидел меня, стоящую в тени. На его лице было выражение нетерпеливого ожидания, какого я уже давно у него не видела.

Фокстрот зазвучал громче, когда дверь снова открылась - и вышла Джин. Никогда прежде я не видела ее такой искрящейся и яркой. Гарри обернулся с коротким восклицанием, и она скользнула в его объятия.

Я стояла в темноте, испытывая сотни пыток. Итак, предсказание сбывалось!

- Но я этого не допущу! - решительно сказала я себе. - Мне удалось предотвратить участь Джорджа, даже если позже его постигло что-то другое; и я остановлю это. В конце концов, это моя вина, что я навязала Джин Гарри через несколько недель после смерти Джорджа. И я не собираюсь терять Гарри - я верну его обратно!

Когда мы вчетвером уходили после танцев, Гарри был необычайно галантен со мной, а Джин обращалась с доктором Блейдом с нежной игривостью. Но я не была обманута. Я знала, что это всего лишь притворство, и что если я хочу вернуть своего возлюбленного, то должна использовать всю свою интуицию и такт. Соответственно, всю дорогу домой я была настолько мила и весела, насколько это было возможно, шутила почти до безрассудства - на самом деле настолько, что, прежде чем расстаться со мной, Гарри был тронут замечанием, что я уже несколько месяцев не была такой веселой и такой хорошей компанией.

Оказавшись наверху, в своей комнате, я посмеялась над своими глупыми страхами. Ведь все, что мне нужно было сделать, это снова стать прежней счастливой собой, и Гарри вообще не обратит внимания на Джин.

Окрыленная своим успехом, я сразу же начала планировать, как заполучить Гарри в свое распоряжение. Несколько дней спустя я встретилась с ним в городе за ланчем; мы приятно провели вместе час, после чего ему пришлось поспешить обратно в офис. Но прежде чем он уехал, мы запланировали совместный пикник на следующую субботу; мы должны были отправиться одни, ранним утром, и провести день в Халф-Мун-Бей.

Я провела несколько напряженных дней, собирая вещи для нашей прогулки. Затем, в пятницу днем, у меня был очень неприятный телефонный звонок, который разрушил все мои планы. Джин позвонила, чтобы сказать, что они с Хью собираются провести день на пляже; а Хью, узнав от Гарри, что мы планируем отправиться в Халф-Мун-Бей, подумал, что было бы чудесно, если бы мы отправились туда все вместе.

Что я могла сказать? Конечно, я должна была согласиться - даже должна была постараться казаться довольной этим. Но я больше не могла с нетерпением ждать этого дня. На самом деле, я искренне желала, чтобы случилось что-нибудь, что помешало бы нашему отъезду.

Но ничего не произошло, и в субботу утром мы вчетвером довольно весело отправились в Халф-Мун-Бей. Было чудесное утро, прохладное и благоухающее, ночной туман только рассеивался, пока мы мчались вперед. На какое-то время я забыла о своих тревогах, довольная тем, что меня несет по освежающему утреннему воздуху к далекой голубой воде и изогнутой полоске белого пляжа.

Мы бездельничали все утро, время от времени окунаясь в холодный прибой, а тем временем отдыхая на теплом песке. По мере того как солнце поднималось все выше, день становился теплее, и к полудню мы все ощутили последствия активности и жары. В тени наших пляжных зонтиков мы с удовольствием пообедали на пикнике и молча поблагодарили изобретателя вакуумных бутылок, делая большие глотки ледяного лимонада.

После еды мы все немного посидели и поговорили; и вскоре, я не знаю, было ли это результатом обильной трапезы, или действия жары, или и того, и другого, но мне так сильно захотелось спать, что я едва могла держать глаза открытыми. Наконец мне пришлось поддаться дремоте, и я заснула лицом вниз на теплом белом песке.

Должно быть, я спала долго, потому что проснулась, чувствуя озноб, и, подняв глаза, увидела, что солнце низко склонилось над западным горизонтом. Потом я удивилась, почему остальные были такими тихими. Оглядевшись, я заметила, что Джин и Гарри нигде не было видно; только Хью сидел неподалеку и читал книгу, которую я захватила с собой. Когда он услышал, что я двигаюсь, он положил ее и повернулся ко мне.

- Привет! - воскликнула я, подавляя зевок. - Где все?

- Мы - это все, - сообщил он мне. - У Джин внезапно разболелся зуб, и Гарри отвез ее обратно в город.

- Гарри отвез ее! - изумленно повторила я. - Почему не вы?

Хью одарил меня медленной, насмешливой улыбкой.

- Вы хотели бы, чтобы это сделал я? - живо спросил он.

После того как я стряхнула с себя песок и сонливость, Хью помог мне собрать наши разбросанные вещи, а затем мы вместе поехали домой.

В воскресенье утром я получила два письма со специальной доставкой - одно от Гарри, другое от Джин. Оба звучали немного грустно и в то же время безмерно счастливо. Они сбежали вместе; они просто ничего не могли с собой поделать. Смогу ли я когда-нибудь простить их?

Сначала я почувствовал сильную злость и обиду. Потом я успокоилась. В конце концов, разве это не моя вина? Разве я не сводила Джин и Гарри вместе так часто, что они просто не могли не влюбиться друг в друга? И в дневнике была такая запись - но нет, это была сущая чепуха! Дневник не имел к этому никакого отношения. Я сама навлекла это на себя.

В тот день днем я сидела в маленькой беседке в глубине сада, борясь со своими мыслями и эмоциями, когда услышала, как моя сестра направляет кого-то ко мне по дорожке. Затем я услышала шаги, и когда подняла глаза, то увидела Хью Блейка, который наклонил голову, чтобы пройти под низкой, увитой листьями аркой.

Наше приветствие было без излишней теплоты, а затем мы немного поговорили о побеге. Немного погодя Хью взял обе мои руки в свои и сказал дрожащим голосом:

- Элейн, я знаю, что не должен так говорить, но все же... Нет, я рад!

- Рады? - Я не могла поверить собственным ушам.

- Да, рад, моя дорогая, ненаглядная девочка. Потому что теперь я могу сказать вам свободно и честно - я люблю вас.

Последние слова были произнесены в порыве эмоций, и в следующее мгновение Хью заключил меня в объятия, целуя мои глаза и волосы.

Мне казалось, я должна была обидеться, но я этого не сделала. Ощущение было гораздо приятнее, чем я ожидала. И все же я не была готова дать ему тот ответ, которого он хотел, хотя он умолял в течение получаса. Конечно, дневник предсказывал это, но это ничего не значило; в дневнике было предсказано, что Джордж погибнет в авиакатастрофе - а он умер от заражения крови. Нет, сказала я себе, если бы оба других пророчества сбылись, я бы не колебалась - я бы сразу согласилась. Как бы то ни было, у меня должно быть время спокойно все обдумать.

Я сказала об этом Хью, и, как бы ему ни хотелось определенного обещания, он в конце концов согласился вернуться через неделю.

В следующую субботу я сидела в своей комнате, все еще пытаясь решить, какой ответ я дам Хью на следующий день, и в то же время приглядывала за детьми, игравшими в детской напротив. Вскоре между ними произошла размолвка.

Подняв взгляд, я смогла разглядеть только затылок Бобби, и солнце, падавшее из открытого окна, играло на его рыжевато-золотых волосах. У Джорджа были точно такие же волосы.

- Нет, ты не можешь! - услышала я, как Бобби сказала Мари, скрытой от меня дверью.

- Я так и сделаю! - объявила Мари, как будто на этом вопрос был исчерпан. Раздался щелкающий звук от заводимой пружины игрушки.

Тут же возникла потасовка, и Мари захныкала.

- Я скажу тете Лейн, что ты забрал его у меня, - пожаловался ребенок.

Я слушала, озадаченная, но не вмешиваясь. Это был первый раз на моей памяти, когда Бобби силой отнял что-либо у своей младшей сестры.

- Ты сможешь забрать его, когда я его заведу, - объяснил мальчик.

- Я хочу сама его завести, - возразила Мари.

- Ты не можешь, - повторил Бобби, в то время как щелканье пружины продолжалось. - Он бы тебя укусил.

- Он бы меня не укусил, - ответила Мари.

- Так и было бы!

- Нет, не было бы!

- Так и было бы, - настаивал Бобби. - Ты же знаешь, что он укусил дядю Джорджа. Ты помнишь, - терпеливо продолжал Бобби, - давным-давно, когда здесь был дядя Джордж, и он так долго играл с нами. Разве ты не помнишь - когда он уходил, он заводил его, он укусил его за руку, и у него пошла кровь?

Ужасная правда дошла до меня, и я вскочила на ноги. Святые небеса! Дети играли с игрушкой, ставшей причиной смерти Джорджа!

Только после того, как я, спотыкаясь, вошла в детскую, где дети вопросительно посмотрели на меня, я поняла, какую ужасную шутку сыграла со мной Судьба. В руках Бобби держал одну из своих игрушек - маленький металлический самолетик самого невинного вида!

ПРИЗРАЧНЫЙ ОПЕКУН

Ли Куксли

Мы, члены клуба "Джунгли", были авантюристами в душе, а Гамильтон Крейг - самым выдающимся из нас. Хотя об этом нечасто упоминается в прессе, клуб "Джунгли" - это клуб искателей приключений. Мы гордились тем, что мы джентльмены, и считали одной из своих жизненных обязанностей смеяться над смертью. В той или иной степени все мы этому соответствовали и, конечно же, не только в этом.

Охотники на крупную дичь, исследователи, ученые - мы искали клуб "Джунгли", когда приезжали в Нью-Йорк, так же естественно, как обычные люди ищут свой дом. Там мы рассказывали о наших приключениях, сравнивали записи и привносили в эти уютные помещения колорит и атмосферу легендарных мест земли. Кроме того, мы демонстрировали любопытные реликвии и странные произведения искусства, которые превращали клуб в своего рода музей искателей приключений.

Происшествие, о котором я собираюсь рассказать, случилось, когда я только-только вернулся из экспедиции в глубь Африки. Предполагалось, у меня есть определенная репутация среди медиков, и я отправился туда, чтобы проверить, если смогу, растущее убеждение в том, что именно Африка внесла самый большой вклад в список самых страшных болезней по эту сторону океана. Проказа и анкилостома, дизентерия и малярия, не говоря уже о желтой лихорадке, - все это я тщательно наблюдал, но мои выводы меня не удовлетворили.

Я вернулся в клуб "Джунгли", был возбужден и все еще немного страдал от малярии. Естественно, при исполнении служебных обязанностей мне было необходимо подвергать себя опасностям любой болезни, какую я мог обнаружить. Это менее захватывающе, чем борьба с революцией или стрельба в разъяренного льва, но это не меньшее испытание для нервной системы.

Как уже сказал, я был сильно возбужден и изрядно выпил. Мои финансовые дела тоже были не слишком благополучными, и это усиливало мое напряжение. Но, по иронии судьбы, это было гораздо меньшее событие, чем любое из вышеперечисленных, - разрушившее мою карьеру, развеявшее все надежды, какие у меня были, и сделавшее меня изгоем.

Гамильтон Крейг, улыбающийся и невозмутимый, сидел напротив меня за карточным столом. Казалось сверхъестественным, что он выигрывал каждую раздачу. Обычно азартные игры для меня - это развлечение, но той ночью они превратились в лихорадку.

- Черт возьми, Крейг, - вырвалось у меня, - тебе везет, как черномазому с побережья.

Он снисходительно улыбнулся, когда его твердые, тонкие руки, загорелые под тропическим солнцем, блеснули при раздаче.

- Беда с вами, учеными парнями, - протянул он, растягивая слова, - в том, что вы слишком серьезно относитесь к самим себе. Как будто это имеет значение - победа или поражение, жизнь или смерть. Ты, парень, со всеми своими знаниями о болезнях и смерти, должен быть стоиком. Зачем беспокоиться о неизбежном?

Я взял свои карты и посмотрел на них прищуренными, ничего не выражающими глазами. У меня было три короля.

Я попытался прибегнуть к своей старой беззаботной иронии.

- Тогда, полагаю, ты считаешь неизбежным, что никто, кроме тебя, не должен выиграть эту партию? - поинтересовался я.

Крейг тихо рассмеялся, изучая свои собственные карты.

- Безусловно, - ответил он. - Видишь ли, Кэмпбелл, я верю в свои карты так же, как и в загробную жизнь. Вам, любознательным парням, вечно выискивающим предварительную информацию, не хватает веры. Ты ничего не принимаешь на веру.

Официант остановился у моего плеча, и я опрометчиво выпил. Остальные за столом с любопытством посмотрели на меня и замолчали. Мы скинули карты. Я взял две и обнаружил пару валетов. Ставки уже были высоки, но Крейг еще поднял ставку. Своим тихим, протяжным голосом он потребовал три карты. По всем разумным правилам игры мой "фуллхаус" должен был перебить все, что он сможет получить.

Ставки повышались снова и снова. Остальные бросили карты. Это превратилось в молчаливую битву между Крейгом и мной. Наконец я остановился. Ни разу его уверенная улыбка не исчезла. Выражение его лица не изменилось и сейчас, когда он разложил передо мной четырех дам.

- Две у меня были, и две я прикупил, - тихо объявил он.

- Черт бы тебя побрал, Крейг! - воскликнул я. - Ты лжешь! Это невозможно...

Я едва уловил его движение, настолько оно было быстрым и неожиданным. Он перегнулся через стол, и ладонь его большой руки коснулась моей щеки!

После этого я не видел ни его, ни кого-либо другого. Красный занавес вспыхнул перед моими глазами, и мой мозг превратился в кипящую печь. У меня был автоматический пистолет. Я услышал его резкий хлопок - почувствовал едкий запах горящего пороха. Когда струйки дыма рассеялись, я увидел, как Крейг откинулся на спинку стула.

Он улыбался мне. Его рука была прижата к белой груди рубашки, и между пальцами я увидел красную струйку крови.

- Отличный выстрел, старина, - выдохнул он.

Другие члены клуба собрались вокруг нашего столика, их голоса были приглушенными. Кто-то осторожно взял у меня пистолет, и я оказался в центре небольшой группы. Другие мужчины склонились над Крейгом. Следует понимать, что все эти люди видели человеческие страсти как в их лучшем, так и в худшем проявлении. Они были из тех, кто действует быстро, но сначала думает. Волнение было не в их характере. Даже обслуживающий персонал клуба был спокоен.

Ошеломленный, я почувствовал, как чья-то рука потянула меня за рукав.

- Ну же, Кэмпбелл, возьми себя в руки. Выбрось это из головы - и сделай это чертовски быстро!

Другой голос донесся до моих ушей, когда меня наполовину вытолкнули из комнаты.

- Крейг мертв, - тихо сказал он. - Убит выстрелом в сердце.

Каким-то образом я оказался на улице, где холодный, сырой ветер ранней зимы сметал все на своем пути. Твердая рука направляла меня, и я инстинктивно подозвал кэб. Мой спутник наполовину втолкнул меня на сиденье и последовал за мной. Я услышал свой собственный голос, приказывающий водителю свернуть в Сентрал-парк. Затем, когда мы двинулись вверх по проспекту - салон кэба освещался неровно, когда мы проезжали мимо уличных фонарей, - я полуобернулся, чтобы посмотреть в лицо моему опекуну.

Рядом со мной, улыбаясь своей старой знакомой улыбкой, сидел Гамильтон Крейг!

В этот момент ужас глубоко проник в мое сердце.

- У тебя с собой много денег? - спросил он властным тоном. - Ну же, ну же, Кэмпбелл, перестань пялиться на меня как дурак. Тебе сейчас нужны твои мозги.

- Но, Крейг, - пролепетал я, - я просто...

Он быстро кивнул, и я снова почувствовал прикосновение его руки к своей.

- Я знаю. Ты только что выстрелил в меня. Теперь ты должен выбраться отсюда. Это не было преднамеренным преступлением, но тебя все равно наказали бы. Забудь это. Сосредоточься - используй мозги, которые дал тебе Бог. Скажи мне, у тебя есть деньги?

Я послушно предъявил все наличные, которые у меня были, и он взял их. Когда я отодвинулся, то смог разглядеть уверенные руки, перебиравшие банкноты. Затем я обнаружил, что смотрю сквозь фигуру Гамильтона Крейга на улицу за стеклом!

- Успокойся, Кэмпбелл, - сказал призрак. - Я не был готов к этому, но это не так уж плохо. Неужели ты не понимаешь, парень, что смерть - это не такая ужасная вещь, какой мы ее себе представляем из-за суеверий и невежества?

Его хрипловатый голос, тембр которого теперь слегка изменился, но все еще оставался голосом Гамильтона Крейга, нес в себе всю теплоту дружелюбия и очарования.

- Позволь мне сказать тебе, старина, я часто подозревал, что все будет именно так, - продолжал он, и в его голосе прозвучала новая для него нотка спокойствия. - Я видел, как умирали люди, и ты тоже - сотни из них. Кэмпбелл, гримасу на их лицах вызывала не смерть, а последняя боль в жизни. Ты можешь это понять?

Внезапно он вернулся к своей прежней командной манере.

- Скажи кэбмену отвезти тебя на Центральный вокзал. - Он говорил резко, как офицер обращается к нижестоящему по званию. - Приведи себя в порядок и следуй за мной. Контролируй свое лицо. Есть экспресс на север, который вот-вот должен отойти. Садись в него и отправляйся на какой-нибудь аванпост цивилизации в Канаде, где ты сможешь пожить в лесу. Направляйся на север, куда только сможешь, в лесную страну. Ты понимаешь?

Я тупо кивнул и окликнул кэбмена.

Несколько минут спустя мы с Крейгом стояли у билетной кассы. Почти сверхчеловеческим усилием я постарался сохранить невозмутимое выражение лица. Моя рука дрожала, когда я брал билет и поворачивался лицом к огромному залу ожидания Центрального вокзала. Спешащие путешественники с любопытством смотрели на меня и шли дальше. Их взгляды вообще не останавливались на фигуре рядом со мной. Очевидно, они не видели Крейга!

Затем я почувствовал, как кто-то потянул меня за руку.

- Пойдем со мной! Великие небеса, Кэмпбелл пришел в себя. Как врач, ты имел дело с мертвецами с тех пор, как окончил колледж, и все же ведешь себя как неопытный студент.

Какое-то дремотное состояние окутало меня, и я двинулся по широкому залу к калитке. Машинально протянул свой билет охраннику и прошел к поезду. Крейг беспрепятственно прошел через калитку впереди меня.

- Багаж, сэр? - к нам подбежал носильщик.

- Собирался в спешке, - тупо сказал я ему, не пытаясь объяснить эту мысль.

Стоявший рядом со мной Крейг улыбнулся.

- Ты приходишь в себя, - ободряюще сказал он. - В прошлом ты путешествовал по миру только с зубной щеткой. Теперь ты можешь обойтись и меньшим.

В пульмановском вагоне спальные места еще не были заняты, и пассажиров оказалось немного. Я опустился на свое место, и Крейг сел рядом со мной.

- Последний совет, - сказал он, и я вопросительно обернулся. - Ты должен забыть о своей профессии, Кэмпбелл. Навсегда.

- Ты имеешь в виду... - Но кем бы я стал, оставшись без дела всей моей жизни!

- Именно это. - Голос Крейга был очень твердым и уравновешенным. - Практикуя как врач или хирург, ты уменьшаешь свои шансы. Можешь быть уверен, я знаю, о чем говорю, старина. Это трудно, но это единственный выход.

Его рука опустилась на мою руку.

- Займись философией, - мягко продолжал он. - Когда ты окажешься там, в большом лесу, у тебя будет возможность подумать. В некотором роде было неправильно убивать меня, старик. И все же я счастливее, чем был раньше. Не позволяй моему... моему возбуждению беспокоить тебя. Просто спланируй жизнь по-новому - и не возвращайся к своей профессии. Рано или поздно мы встретимся снова. Пока, старина. Удачи.

Внезапно я почувствовал себя совершенно и бесповоротно одиноким. И все же мой разум до некоторой степени прояснился, и теперь ко мне вернулась способность рассуждать здраво. Когда вагон начал заполняться, я понял, что мои попутчики смотрят на меня с легким удивлением. Без сомнения, размышлял я, они приняли меня за рассеянного путешественника, все еще ошеломленного темпом жизни в мегаполисе. Как только проводник приготовил мне койку, я лег.

Нет смысла описывать это небогатое событиями путешествие. Я добросовестно следовал инструкциям Крейга, и через неделю мои коллеги - члены клуба "Джунгли" узнали бы меня только сравнив мое лицо с фотографиями, сделанными во время моих различных экспедиций в Арктику. Я направлялся короткими этапами в сверкающую белоснежную империю Унгава, простирающуюся от Гудзонова залива до Лабрадора.

Это страна дремучих лесов и глубокой тишины. Мужчины не задают вопросов и не готовы отвечать на вопросы других. Тайна незнакомца - такая же его собственность, как тайна северного сияния, раскрашивающего небо ослепительными мазками в течение долгой серой зимней ночи.

Во время этого похода на север у меня была первая возможность по-настоящему задуматься о преступлении, которое я совершил. До меня с острой силой дошло, что Гамильтон Крейг потребовал пожертвовать моей профессией не в качестве какой-либо меры наказания или возмездия, а только для того, чтобы спасти меня. Вернувшись в Нью-Йорк, даже с учетом влияния клуба "Джунгли", избежать ареста было бы невозможно. Когда я взмахнул хлыстом над головами своих ездовых собак, я понял, что полиция сотни городов разыскивает выдающегося доктора Фостера Кэмпбелла.

Искали ли также меня, спросил я себя, мрачные люди из Северо-Западного конного отряда? Заподозрят ли они в этом неопрятном бородатом путешественнике ученого из клуба "Джунгли"? Нет - если только я не дам им какого-нибудь намека; значит, Крейг предупредил меня именно об этом. Старый добрый Крейг, принц людей в смерти, каким он был при жизни!

Была середина зимы, когда я прибыл на территорию Красного озера. Дичи было мало, мои собаки похудели и огрызались. Мои собственные припасы оказались почти на исходе, и я был готов через двадцать четыре часа убить двух хаски ради еды. Мы с трудом двигались вперед, когда оказались на поляне, где, спрятавшись глубоко за снежными стенами, стояла ветхая хижина. Когда дверь открылась, мои собаки инстинктивно бросились в снег, тяжело дыша, выбившись из сил.

Пожилой мужчина с любопытством посмотрел на нас.

- Нет ли у тебя почты для Джима Дюри? - весело крикнул он. - Если есть, то ты будешь первым перевозчиком за последние годы, который принес ему что-нибудь.

Я немного споткнулся, направляясь к хижине, выпрямился и пошел дальше.

- Входи, незнакомец, - захихикал старый Дюри. - Ты совершенно измотан.

- Я думал, здесь будет больше дичи, - сказал я ему и увидел, что он с любопытством смотрит на меня, когда мы вошли в хижину. - Я ищу работу в лагере.

Я бросился на скамью перед огромной пузатой печью. В следующие несколько мгновений, пока Дюри занимался приготовлением еды, мы узнали друг друга получше и завязалась одна из тех странных, быстро расцветающих северных дружеских связей. Он принял мою историю без вопросов. Я просто сказал ему, что раньше бывал на севере и захотел вернуться.

- Ты выбрал неподходящее время года, незнакомец, - сказал он с сочувственными нотками в голосе, - но тебе здесь всегда рады, пока ты хочешь остаться. Я так чертовски устал смотреть на свое собственное лицо, что выстрелил в единственное зеркало, которое у меня было.

- Но как насчет работы? - настаивал я, поскольку вяленое мясо и горячий черный кофе восстановили мои силы.

Дюри усмехнулся.

- Я тебе расскажу, - ответил он. - Как уже сказал, я живу здесь двенадцать лет, и у меня еще ни разу не было удачного дня. Но мне не нужен лес. Я, мистер, ищу золото. И я чертовски уверен, что найду его как раз вовремя, чтобы застелить им свой гроб. Но с тобой все по-другому. В этих краях есть лесозаготовительные лагеря. На самом деле, не более чем в десяти милях к северу находится контора Хокинса. Я думаю, ты можешь устроиться у них.

Дюри бросил моим собакам сушеную рыбу, и еще долго после того, как рычащие звери зарылись в снег, мы с ним сидели и разговаривали в уютном тепле хижины. Он говорил о северной стране и ее жителях, а я, в свою очередь, рассказал ему о тропиках и их тайнах. Но Дюри, что вполне естественно, проявлял наибольший интерес к городам.

- Видишь ли, Колтон, - сказал он, обращаясь ко мне по имени, которое я выбрал, - я так давно не был в городе, что лошадиное ржание напугало бы меня до смерти. Но моя дочь совсем другая, - с гордостью произнес он.

- Она сейчас в Квебеке, учится. Я думаю, весной она приедет сюда повидаться со стариком. Именно ради нее я хотел бы найти золото. Кусок бекона и немного муки - это все, что нужно такому старому чудаку, как я. Но я хочу купить ей все красивые платья, какие она захочет надеть. Моя девушка не собирается расти на севере, как скво. Я думаю, ты все правильно поймешь, зная города так, как их знаешь ты.

- Да, - сказал я ему, - но держу пари, эта девушка все равно рада вернуться сюда. Города не так хороши, как о них рассказывают, Дюри.

Он глубокомысленно покачал головой.

- Полагаю, что нет, - согласился он, - но здесь, в лесу, очень одиноко, из-за снега и всего остального. Хелен - это та девушка, которая действительно любит сюда приезжать. Для нее это своего рода приключение. Но я все время замечаю, что, когда начинает выпадать снег, и старые серые волки начинают выть, она становится немного беспокойной. Тогда я укутываю ее в большие меха, и мы направляемся в поселение.

Все было так, как сказал Дюри. В лагере Хокинса я достаточно легко нашел работу, и меня не слишком расспрашивали. Конечно, лесорубам было любопытно, но они держали свои языки за зубами. Полагаю, мое поведение озадачило их. Очевидно, для меня было невозможно говорить так, как они, или следовать их обычаям. Между нами была пропасть, - пропасть, которая отделяет жителей цивилизованных мест от жителей дикой природы.

Недели пролетели быстро, и я превратился в закаленное лесное существо. Но я никогда не присоединялся к своим грубым товарищам в их выпивке, и они не могли уговорить меня прикоснуться к картам. Однажды ночью в бараке, когда я лежал на своей узкой кровати и, казалось, спал, во время карточной игры, я услышал, как Леру, мускулистый франко-канадец, что-то пробормотал своим товарищам за столом.

- Этот парень Колтон, ей-Богу, хочет выпить! Я вижу это по его глазам, когда он смотрит на бутылку. Он также играет в карты! Клянусь Небом, говорю вам, он знает об этом.

Затем, обладая сверхъестественной интуицией, он добавил: - Может быть, Колтон однажды напился во время игры и убил какого-нибудь парня. - Он пожал плечами. - Некоторые мужчины после этого боятся прикоснуться к тому или другому.

- Заткнись, - прорычал Сайпресс Ред, пришедший из калифорнийских лесов. - Какое, черт возьми, для тебя имеет значение, что он сделал?

Мысленно я поблагодарил Реда и, пока игра продолжалась, заснул. Незадолго до рассвета, который представляет собой лишь постепенное угасание северного сияния на северном небосклоне, меня разбудило легкое дерганье за одеяло. В двухъярусной комнате царил полумрак. Вокруг меня тяжело храпели мужчины, и время от времени кто-нибудь из них шевелился.

- Тише, Кэмпбелл! - Это был голос Гамильтона Крейга у меня в ухе, и когда я поднял глаза, он склонился надо мной. - У тебя все хорошо получается, - продолжал он. - С тех пор как мы ушли, в клубе все успокоилось. Но, по большому счету, тебе еще рано выбираться из леса, старина.

Я поспешно сел, снова охваченный тем старым страхом, который охватил меня, когда он руководил моим побегом сразу после своей смерти.

- Нет, не говори, - приказал он и улыбнулся в своей прежней дружелюбной манере. - К счастью, в моем нынешнем качестве я могу адресовать свои слова одному человеку. Ты не так хорошо приспособлен к жизни. То, что ты говоришь, обычно слышат те, для кого это не предназначено.

Он замолчал и задумчиво посмотрел на меня сверху вниз.

- Стадный инстинкт! - продолжил он. - Вот именно, Кэмпбелл. Вы, живые люди, подобны овцам. У вас так мало возможностей думать самостоятельно, потому что стадо думает и говорит за всех.

Он усмехнулся и наклонился чуть ближе.

- Ты слышал, как мужчины говорят об одиночестве, - сказал он. - Да ведь они говорят об этом так, словно это проклятие. Но, в моем качестве, это оказалось величайшим благом из всех. Знаешь ли ты, - теперь им овладело причудливое настроение, - мне кажется, было бы чудесно, если бы человечество могло сначала существовать в этом моем виде, а затем начать свою жизнь на земле. Тогда люди перешли бы к философским рассуждениям.

- Не было бы никакого преступления, поскольку они поняли бы, что неизбежный закон природы заставляет наказание соответствовать преступлению. Каждый мужчина и каждая женщина были бы отдельным существом, распоряжающимся своей собственной судьбой на земле. Но я, кажется, отвлекся. Я пришел к тебе, на самом деле, чтобы немного подбодрить. И еще раз говорю тебе, старина, продолжай! Забудь о своей профессии. Помни об этом превыше всего.

- Было бы слишком плохо сейчас, когда ты зашел так далеко, - когда ты начинаешь получать некоторое представление о жизни и смерти, - провести остаток своего времени на земле в клетке размером шесть на девять дюймов. Я бы пожалел об этом. И это было бы адом для тебя...

Я откинулся на спинку койки и прошептал:

- Хорошо, Крейг. Я сделаю все, что ты скажешь. Но скажи мне, как долго...

- Пока я не распоряжусь, - тихо ответил он и исчез.

Когда зима подошла к концу и скудный солнечный свет весны и лета отправил нас в большой лес, от моего друга поступили и другие пожелания. И всегда его послание было одним и тем же. Я не должен заниматься своей профессией.

Я видел людей, придавленных гигантскими деревьями, и наблюдал, как они страдали, пока собачьи упряжки отправлялись за медицинской помощью. Я наблюдал, как умирают люди, и беспомощно стоял в стороне. Время от времени, не проявляя ничего, кроме довольно необычного умения накладывать шины, я перевязывал сломанные конечности. Но я никогда по-настоящему не прибегал к знаниям и скальпелю, которые были в пределах моего досягаемости.

В середине лета я снова встретил старого Дюри, и с ним была его дочь Хелен. Они подошли к нашему лагерю лесорубов, и он сразу же вспомнил меня. Я увидел вопросительный взгляд девушки, когда склонил голову над ее рукой. Лесорубы, как правило, не обладают такими чертами, как вежливость.

- Ты выглядишь намного лучше, чем когда я видел тебя в последний раз, - радостно сказал старик. - Ну, я рассказывал тебе о своей дочери. Итак, что ты думаешь? Я был прав?

Я посмотрел на Хелен Дюри и увидел девушку, которая, несмотря на свое образование, все же была уроженкой страны Унгава. Ясноглазая, стройная в вельветовых брюках и свитере; в ее манерах, как и в ее красоте, не было ни следа городской жительницы. Она обладала сдержанностью и спокойной уверенностью, присущими тем, чья жизнь проходит в тихих местах. Она смотрела прямо на меня, как один мужчина мог бы изучать другого.

Я одобрительно кивнул, и она мимолетно улыбнулась.

- Папа рассказывал мне о вас, - сказала она. - Вам, должно быть, нравится север, раз вы приехали сюда так, как приехали.

Я заверил ее, что так оно и есть. Мы немного поговорили, пока она не узнала Дика Хокинса, ветерана-владельца лагеря, и, извинившись, пошла поприветствовать его.

- Я теряю ее, Колтон, - сказал мне Дюри, когда она отошла от нас. - Но из-за чертовски хорошего человека. Снова наступит весна, и девушка выйдет замуж за Тома Бартлетта из Маунтис. К тому времени он собирается стать сержантом, и я думаю, что он им станет.

Еще трижды, прежде чем с севера налетела первая снежная буря, Гамильтон Крейг приходил ко мне. В первый раз он явился мне во мраке леса, когда я расхаживал взад-вперед, борясь с ветром и с непреодолимым желанием вернуться в цивилизацию и встретить наказание лицом к лицу.

- Привет, Кэмпбелл, старина! - приветствовал он меня точно так же, как это могла бы сделать его живая личность в гостиной клуба "Джунгли". Он не изменился и, по-видимому, по-прежнему был доволен своей участью в загробном мире. К этому времени я уже свыкся со странным осознанием того, что нахожусь под опекой призрака.

- Ты забываешь о нашей философии, - продолжил он непринужденно. - Смирись с этим, парень. Время еще не пришло. Возможно, этого никогда не будет. Кстати, Кэмпбелл, когда ты отправлялся сюда, ты захватил с собой свой набор, не так ли?

- Да, - сказал я ему. - Он спрятан у меня в сумке.

- Выбрось его, - настаивал он. - Избавься от этого. Набор хирургических инструментов - это искушение для тебя. Искушение - это человеческая черта, ты же знаешь, и это по-человечески - уступать ему. Видишь ли, Кэмпбелл, здесь нас ничто не соблазняет. Искушение - это дело плоти в девяти случаях из десяти. Мы совершенно свободны. Дух, или душа, слишком силен для этого. Ты меня понимаешь?

- Не совсем, - ответил я, колеблясь. - Я могу понять, что у тебя не было бы соблазна. Ты не являешься частью этого мира. Но...

- Чушь собачья, - резко прервал меня Крейг. - Интеллект - это все, чего не хватает человеческой расе, Кэмпбелл. Если ты мыслишь разумно, ты не поддашься искушению. Например, этот твой набор инструментов находится под рукой. Тебе нравится смотреть на эти сверкающие инструменты и ощупывать их; ты хотел бы ими пользоваться. Ну, предположим, что-то внезапно происходит, и у тебя возникает соблазн воспользоваться ими. Ты мог бы это сделать. Но если ты умен, ты избавишься от них. Это устраняет искушение. Теперь ты понимаешь, что я имею в виду?

- Хорошо, - устало пообещал я.

- Ладно. Увидимся.

Он снова пришел ко мне, когда заканчивалась ранняя зима и весь наш мир был серым, за исключением дрожащих огней, которые тянулись к небесам извивающимися блестящими щупальцами от края северного горизонта. На этот раз это был всего лишь краткий визит - как описал его сам Крейг, небольшой визит от имени философии. Его насмешливый голос был таким же, как всегда, но в словах, которые он произносил, чувствовалась большая серьезность.

- В этой сфере сознания, - сказал он мне после первых приветствий, - как и в твоей собственной, у каждого человека есть определенные обязанности. Однако у нас нет никакого наказания за пренебрежение ими, кроме нашего собственного чувства неудачи. Видишь ли, мы действуем только на основе интеллекта. Прямо сейчас, Кэмпбелл, ты страдаешь - расплачиваешься за то, что уклонился от обязанности держать себя в руках, когда стрелял в меня. Если бы ты не расплачивался таким образом, ты бы шел в ногу со временем в Синг-Синге - а для человека твоего типа это было бы неразумно. Вот почему я не хочу, чтобы ты сдавался. Не позволяй ничему вернуть тебя к твоей прежней работе! Не делай ничего, что позволило бы кому-либо заподозрить, что ты хирург! Это понятно?

Я снова согласился, хотя будущее казалось более серым, чем зимнее небо, менее полезным, чем самая здоровенная собака в лагере, бесцельным и бесполезным. Крейг ободряюще коснулся моей руки и улыбнулся, когда его фигура, казалось, растворилась в дымке наполненного снегом зимнего воздуха.

Такова была ситуация в феврале, когда империя Унгава лежала мертвая под снегом, словно труп, накрытый белой простыней. Все тропы давным-давно были стерты с лица земли, и даже лесные волки отступили на юг, уныло воя во времена голода и смерти. Большинство мужчин из нашего лагеря ушли с наступлением зимы. Я остался, занесенный снегом, как лайка, отбившаяся от стаи.

Ночью, когда смерть, казалось, витала у дверей барака, когда ее ледяное дыхание проникало в жар от пылающих поленьев, я был поражен звуком человеческого голоса снаружи и последовавшим за ним собачьим скулежом.

Я бросился к двери. Мерцающий на ветру свет масляных ламп высветил человека, распростертого на снегу позади своих саней. Собаки рвались внутрь. Я поднял тело их хозяина и отнес его в хижину. Когда я откинул его парку, то узнал старого Джима Дюри, наполовину замерзшего, но все еще живого. Я поспешил привести его в чувство, и он, задыхаясь, рассказал свою историю.

- Моя девочка - Хелен, - проговорил он потрескавшимися и распухшими губами, - она заболела, Колтон. Кто-то должен съездить за врачом. Не в моих силах идти дальше. Я стар... - Его мольба оборвалась жалким всхлипом.

Я коротко расспросил его и распознал симптомы. У девочки был острый аппендицит. Дюри объяснил, что она осталась с ним на всю зиму. До меня сразу дошло, что ее случай безнадежен, поскольку в радиусе сотен миль нет никого, кто мог бы провести необходимую операцию.

- Оставайся здесь, - скомандовал я. - Я возьму свежих собак и вернусь. Возможно, я смогу ей помочь. В радиусе двухсот миль нет ни одного хирурга, Дюри.

Старый старатель дико огляделся по сторонам.

- Ты не можешь пойти один! - Он покачал своей седеющей головой. - Ты не сможешь найти никакого следа. Я вернусь с тобой.

Мне казалось, что для него было невозможным снова встретиться лицом к лицу с этой бурей - и все же Дюри был прав. Я бы не смог найти дорогу. Мы заглянули к бригадиру Хокинсу, объяснив нашу миссию, и он пообещал прислать помощь при первой возможности. Затем, со свежими собаками, мы с Дюри двинулись на юг, в белую пустыню. Я заставил его лечь на сани под одеяло, а сам трусил рядом с полозьями, следуя по указанному им следу.

Несколько часов спустя мы подъехали к его лачуге, и старик с удивительной силой толкнул дверь плечом. Девушка лежала на раскладушке в большой комнате. Она была в коме. Ничто, кроме немедленной операции, не могло спасти ее, но даже это было сомнительно.

Дюри, настолько обезумевший от горя, что собственные физические страдания и усталость нисколько на него не повлияли, стоял рядом с койкой.

- Принеси горячей воды, - резко скомандовал я. - Принеси мне точильный камень.

Он двигался быстро, не задавая вопросов. Он был в задней комнате хижины, когда я закатывал рукава, глядя тем временем на худое, белое лицо на койке. Эта операция не была бы чем-то необычным для любого среднестатистического хирурга. Все, что требовалось, - это искусный разрез в брюшной полости. Однако у меня не было подходящих инструментов, поскольку я следовал инструкциям Крейга. У меня также не было обезболивающего, и, очевидно, я не мог ожидать большой помощи от старого Дюри.

- Ты собираешься оперировать, Кэмпбелл?

Ровный голос Гамильтона Крейга испугал меня, и, обернувшись, я обнаружил, что он с легким любопытством смотрит в мои обожженные ветром глаза.

- Да, Крейг.

Он кивнул.

- Ты, конечно, понимаешь, на какой риск идешь? Каждый полицейский в Канаде все еще разыскивает доктора Фостера Кэмпбелла, и вот - лесоруб делает операцию! Полагаю, ты помнишь мою небольшую лекцию об интеллекте?

Я посмотрел ему прямо в глаза. Я был во власти чего-то более сильного, чем страх, более сильного даже, чем закон самосохранения.

- У меня нет выбора, Крейг. Это вопрос жизни и смерти, а Дюри - мой друг.

Едва ощутимая тяжесть его руки легла мне на плечо, и Крейг улыбнулся.

- Я, конечно, думал, что ты согласишься. Что ж, старина, я сделал все, что мог. Желаю удачи!

Вошел Дюри с горячей водой и точильным камнем. Он с опаской наблюдал за мной, пока я затачивал кончик своего перочинного ножа до остроты. Он не произнес ни слова, и я тоже. Внезапно дверь с грохотом распахнулась внутрь, и в комнату ворвался мужчина. Когда его парка была откинута назад, я узнал красную форму Северо-Западной конной полиции!

- Она... - Незнакомец обратил на меня пылающий взгляд. - О, у тебя доктор, Джим! В лагере Хокинса мне сказали...

- Сядьте. Помолчите, - приказал я, и он затих, не сводя с меня глаз.

Простерилизовав лезвие над масляной лампой, я принялся за работу. Это была знакомая операция. Разрез был сделан быстро и чисто. Я никогда не видел, чтобы мужчина или женщина так стойко переносили боль, как Хелен Дюри. Пот выступил на ее побелевшем лице. Она застонала, но это было все.

Вскоре, оторвавшись от выполненной операции, я опустился в кресло и пристально посмотрел на Дюри. Его глаза впились в мои с великим вопросом, на который я не мог ответить. Затем, полуобернувшись к офицеру, я увидел, что он тоже изучает меня со странным выражением на своем худом, обветренном Арктикой лице. Внезапно он кивнул, словно самому себе.

- Она... она будет жить, Колтон? - спросил Дюри.

Я мог только покачать головой.

- Через час, может быть, два, мы это узнаем, - сказал я ему. - Я думаю, что шанс есть.

Я встал и прошел в заднюю комнату. Я вымыл руки в тазу, стоявшем на грубой деревянной скамье. Когда я наклонился, холодный голос, который я так хорошо знал, произнес мне на ухо:

- Ты воспользовался шансом, Кэмпбелл! Я в этом сомневался. Это был чисто человеческий поступок, но он был великолепен. Ты, конечно, понимаешь, что офицер узнал тебя?

- Черт бы побрал этого офицера! - с горечью сказал я. - В конце концов, Крейг, у тебя есть свой долг там, а у меня свой - здесь. С тобой все было в порядке - ты всегда был таким. Но человек должен сам определять свой курс. Если мне предстоит заплатить, что ж, я заплачу.

Снова его рука коснулась моей руки, и я почувствовал легкое давление, когда он сжал ее.

- Но я еще не закончил, Кэмпбелл. Если между моим миром и вашим существует такая вещь, как влияние - посмотрим. В любом случае, старина, на этот раз - прощай.

Он исчез прежде, чем я успел ответить. Когда я вернулся, чтобы присоединиться к Дюри и офицеру, молодой Том Бартлетт встал. Я наклонился над девушкой, которую он любил, и изучил ее лицо. Она была в коме, но ее лихорадка спала. Ее дыхание становилось ровным, и в выражении ее лица был покой.

- Она выкарабкается, - сказал я Дюри.

Тяжелая рука опустилась мне на плечо, и я резко повернулся лицом к Бартлетту. Он смотрел прямо мне в глаза.

- В лагере Хокинса мне сказали, что вы лесоруб, - сказал он. - Я не знал, что вы врач, пока не увидел, как вы держите этот нож.

Он пристально изучал меня.

- Как странно! - продолжал он. - Мы ищем врача - некоего Фостера Кэмпбелла из Нью-Йорка. Он разыскивается за убийство. Может быть, вы его знаете?

Значит, это финал, подумал я. Бартлетт играл со мной, прежде чем надеть наручники на мои запястья!

- Да, - ответил я, - я довольно хорошо его знаю.

- Очень жаль, - сказал Бартлетт, и его взгляд упал на неподвижную фигуру на койке. - Он погиб во время снежной бури на прошлой неделе. Я сообщу об этом факте в штаб-квартиру, когда вернусь.

Я невольно вздрогнул. Бартлетт потянулся к моей руке. И в этот момент я понял, что Гамильтон Крейг распространил свое влияние даже на самые отдаленные уголки преисподней! Где-то там, снаружи, он бы спокойно улыбался, радуясь разумно выполненному долгу.

ПРИЗРАК БЛЭК-ХИЛЛС

Ли Лестер Ли

В тот день, когда я вернулся в Нью-Йорк после трехмесячного пребывания в Европе по юридическим делам, ко мне неожиданно зашел Харви Мейсон, личный секретарь Кеннета Хаббарда, моего самого близкого друга.

Он привез письмо от Кеннета, который гостил в Блэк-Хиллс у своей невесты.

Взяв письмо, я со смехом спросил:

- Это приглашение на свадьбу Кеннета?

- Я так не думаю, сэр, - ответил Мейсон странным голосом. - Отец его возлюбленной мертв.

Его слова повергли меня в шок и заставили замолчать. Джаспер Грей мертв! Он казался таким сильным стариком.

- Это был несчастный случай? - спросил я наконец.

Мейсон пожал плечами.

- Говорят, так оно и было. Он был найден мертвым у подножия скалы недалеко от реки. Вот почему мистер Хаббард попросил меня зайти к вам.

Его ответ решительно встряхнул меня. Какое-то шестое чувство, казалось, предупреждало меня, что со смертью Грея связано что-то зловещее.

- Расскажите мне все, что вы знаете об этом, Мейсон, - тихо попросил я.

- Я не могу сказать многого, сэр. Несколько недель назад, когда мистер Хаббард вернулся из кратковременного пребывания в Блэк-Хиллс, он доверительно сообщил мне, что мистер Грей стал очень нервничать, хотя на самом деле он не был болен, и, вопреки своему обычаю, совершал длительные прогулки по дикой местности вокруг своего дома. Две недели назад он вышел из дома ранним утром в сопровождении собаки и с тростью в руках.

Некоторое время спустя животное, раненное пистолетной пулей, вернулось в Блэк-Хиллс.

Немедленно были начаты поиски мистера Грея, и он был найден мертвым у подножия утеса. Он ударился головой и проломил себе череп. Это было квалифицировано как несчастный случай, поскольку на теле не было обнаружено других ран. Но его трость не была найдена, и ничего нельзя было узнать о том, кто стрелял в собаку. Мисс Грей телеграфировала мистеру Хаббарду, и он немедленно выехал. Неделю назад он послал за мной, сказав, что прочитал в газете о вашем возвращении в Нью-Йорк на "Виктории", и дал мне письмо, чтобы я передал его вам лично. Ваш пароход пришвартовался за два часа до объявленного времени, иначе я встретил бы вас на пирсе.

Необъяснимая нервозность охватила меня, пока он говорил, и я нетерпеливо разорвал конверт, стремясь получить еще один ключ к загадке, о которой поведал Мейсон. Я прочитал следующее:

Дорогой Джерри: - В дополнение к тому, что скажет вам Мейсон, могу заявить следующее: я более чем наполовину убежден, отец Джоан погиб не в результате несчастного случая! Кроме того, я боюсь, что моей любимой грозит серьезная личная опасность. В Блэк-Хиллс есть враги, от которых мы не можем избавиться сами. Может быть, вы сможете помочь нам в этом вопросе, я знаю, вы меня не подведете. Приезжайте немедленно. С каждым днем ваше присутствие и советы становятся все более необходимыми. Отправьте ответ по телеграфу, просто сообщив, когда вы доберетесь до станции Рок-Крик. Мы встретим вас. Уничтожьте это письмо.

Кеннет.

Несколько минут я ломал голову над посланием. Сопоставив то, что сказал мне Мейсон, и намек, содержащийся в письме моего приятеля, я не мог сделать иного вывода, кроме того, что Грей был убит! Упомянутыми "врагами", вероятно, были некоторые родственники покойного, все они были людьми посредственных талантов и ограниченных средств. В последние годы у него возникли серьезные разногласия с ними, с тех пор как он принял решение прекратить пополнять их кошельки из своего значительного запаса богатства.

- Скажите мне, Мейсон, кто был в Блэк-Хиллс, кроме мисс Грей и Кеннета? - внезапно спросил я.

- Я не знаю наверняка, сэр. Мистер Хаббард и мисс Грей были очень скрытны. Они встретили меня на вокзале, передали письмо, а затем почти сразу же уехали домой. Мне пришлось три часа ждать поезда, и большую часть того, что я вам рассказал, я узнал от местных жителей. Согласно их сплетням, два сводных брата мистера Грея остановились в Хиллс. Но я не знаю, правда ли это, потому что они также рассказывали некоторые совершенно фантастические вещи.

- Например? - спросил я, когда он заколебался.

- Я мог бы с таким же успехом рассказать вам, сэр, вы бы все равно об этом услышали. Вы знаете, я довольно твердолобый, но мои информаторы были настолько позитивны, что я убежден: за их рассказами что-то стоит. Короче говоря, они настаивали на том, что с тех пор, как тело мистера Грея было похоронено в семейном склепе в Блэк-Хиллс, его призрак бродит по поместью по ночам.

- Призрак? Призрак Джаспера Грея! Это чепуха.

- Может быть, и так, сэр, я не знаю. Но некоторые поклялись, что видели его; они были уверены в его подлинности из-за длинных седых бакенбард и странной круглой кепки, которую всегда носил мистер Грей. В любом случае, никакие деньги не соблазнили бы ни одного жителя Рок-Крика войти на территорию после наступления сумерек, и большинство из них боятся проезжать мимо этого места ночью, даже по главному шоссе.

Откровенность Мейсона удовлетворила меня, а его информация вызвала жуткое чувство. Однако я почувствовал, что личные дела моего друга были достаточно обсуждены, и поэтому встал, сказав: "Кеннет попросил меня приехать в Блэк-Хиллс. По дороге, пожалуйста, телеграфируйте ему, что я приеду в Рок-Крик около девяти часов вечера".

Когда он ушел, я подозвал своего слугу и велел ему собрать для меня небольшую сумку, поскольку намеревался немедленно поспешить на вокзал и успеть на полуденный поезд на север. Хотя я и не был уверен в характере приключения, в которое собирался окунуться, у меня возникло предчувствие, что я буду отсутствовать довольно долго, поэтому также распорядился, чтобы на следующий день он отправил мой чемодан с месячным запасом одежды.

Моим последним действием, как раз перед тем, как схватить сумку и поспешить на улицу в поисках такси, было зарядить свой автоматический пистолет и положить его во внутренний карман пальто.

Только когда я устроился в своем кресле и поезд помчался к месту моего назначения в нижних горах Адирондак, я постарался сосредоточиться и оценить ситуацию.

Хотя Кеннет и Джоан Грей были влюблены друг в друга долгое время, и я несколько раз гостил в Блэк-Хиллс, мои знания о Греях были немного отрывочными - вероятно, потому, что Джаспер Грей был несколько странным и скрытным человеком, а мой приятель проявлял нежелание обсуждать семейные дела и скелеты в шкафу.

Вот что я знал: отец Джаспера был лишь слегка успешен в качестве нью-йоркского адвоката, и его сын, получив образование в обычной школе, покинул дом и в конце концов обосновался в Китае, где оставался много лет. Смерть его матери была одной из причин, побудивших его покинуть Америку. Через год после отъезда Джаспера Грей-старший женился во второй раз. Результатом этого союза стали два сына, Стивен и Джозеф, которые выросли неуправляемыми юношами и чьи выходки не только привели их к конфликту с законом, но, как говорили, ускорили смерть их родителей.

Джаспер, в меру разбогатевший, вернулся и открыл агентство по импорту. Какое-то время он был в дружеских отношениях со своими сводными братьями, позволял им жить в его квартире и давал им работу. Наконец, устав от их настойчивых требований его денег и их расточительства, он решил избавиться от них и построить собственный дом.

Ему было больше сорока, когда он женился на матери Джоан, богатой женщине на десять лет моложе его, и они переехали жить в Вестчестер, в место, недалеко от города. Вскоре после рождения девочки ее мать стала инвалидом, Джаспер продал свой бизнес и купил большое поместье в горах, куда переехал со своей семьей. Вскоре после этого у сводных братьев возникли серьезные трудности, и Джаспер дал им денег, чтобы они покинули страну. Однако в то же время он дал слово всем своим родственникам, что после этого никто больше не получит от него денег. Из Европы Стивен и Джозеф часто посылали запросы о выделении средств, но ничего не получали.

Мать Джоан умерла, когда ей было пятнадцать, и с тех пор до совсем недавнего времени девочка проводила большую часть своего времени в Нью-Йорке, завершая свое образование. Она была в близких отношениях со многими богатыми семьями, включая семью Кеннета.

Джоан была вполне современной девушкой, красивой и совершенно непохожей на своего отца, который был одним из самых суеверных людей, каких я когда-либо встречал. Помимо всего прочего, он всегда носил круглую шляпу без полей, к какой привык на Востоке, - потому что верил, это приносит ему удачу, - и он так боялся смерти и не любил никаких разговоров о ней, что отказался составлять завещание, распоряжающееся его обширным имуществом, хотя Кеннет часто убеждал его разрешить мне составить такой документ. Тем не менее, вполне возможно, он нанял для составления завещания кого-то другого.

Мысль об этом пренебрежении вызвала в воображении другие неприятные мысли. Если бы он умер без завещания, это поставило бы его дочь в затруднительное положение, поскольку его родственники, особенно сводные братья, наверняка претендовали бы на долю его богатства, а из того, что слышал Мейсон, выходило, - эти двое уже добрались до Блэк-Хиллс. У меня не было оснований для такого зловещего заключения, но почему-то я не мог отделаться от мысли, не они ли ответственны за смерть Грея. От этого предположения я перешел к другому. Какие шаги я мог бы предпринять, чтобы защитить интересы Джоан, если бы, добравшись до места назначения, узнал, что завещание обнаружено не было? Это была запутанная проблема, поскольку Стивен, Джозеф и другие имели бы юридические претензии, хотя на самом деле ничего не заслуживали. Я часами размышлял над этой головоломкой, но к тому времени, когда добрался до Олбани, так и не смог выработать удовлетворительный план действий. Здесь я пересел на другой поезд.

После этого мне было, о чем еще подумать. Вскоре мы попали под сильный ливень, сопровождавшийся громом и молниями, а также шквалом такой силы, что казалось, поезд вот-вот сорвет с рельсов. Я начал опасаться, что мы можем столкнуться с размывом, который помешает мне добраться до Рок-Крика той ночью.

Но, несмотря на то, что буря продолжалась несколько часов, никаких неприятных происшествий не произошло, и я добрался до места назначения с опозданием всего на несколько минут. Я был единственным пассажиром, сошедшим с поезда, и нетерпеливо оглядывал станцию в поисках Кеннета. Его там не было! Не было там и ожидающего автомобиля. Расспросив находившихся там, я был поражен, узнав, что моего друга в тот день в городе не видели.

Я расспросил телеграфиста и узнал, что он получил мое сообщение и переслал его в Блэк-Хиллс рано днем. Конечно, не было никакой веской причины, по которой Кеннет не смог бы встретиться со мной! Меня снова охватило подозрение, и я спросил, кто подписался под телеграммой. На квитанции стояла подпись Стивена Грея!

Я немедленно пришел к выводу, который мог все объяснить. Старший сводный брат погибшего прочитал сообщение, а затем намеренно воздержался от того, чтобы сообщить моему приятелю, когда я приеду. Почему? Вероятно, для того, чтобы помешать нам поговорить по дороге в дом.

Эта мысль придала мне еще больше решимости добраться до Блэк-Хиллс без дальнейших проволочек. Подняв воротник пальто, защищаясь от все еще падающего дождя, я поспешил в отель, с владельцем которого находился в дружеских отношениях. Посетители вокруг стола расступились передо мной, и после обмена приветствиями я сообщил хозяину о своем желании и попросил его раздобыть транспортное средство, чтобы отвезти меня в горы. Я заметил, как местные жители обменялись многозначительными взглядами.

После минутного колебания домовладелец поманил меня в свой кабинет, закрыл дверь и повторил то, что сказал мне Мейсон: по соседству с поместьем бродит призрак Джаспера Грея, которого видели по меньшей мере дюжина человек, достоверность которых не вызывала сомнений.

Я попытался отшутиться от этой идеи, но его веру было не поколебать.

- Я довольно смелый человек, - сказал, наконец, владелец, - но вы не смогли бы предложить достаточно денег, чтобы убедить меня или кого-либо из других живущих поблизости отвезти вас ночью в Блэк-Хиллс. Вам лучше остаться здесь до утра. А потом...

- Нет. Я собираюсь туда сегодня вечером! Я позвоню Кеннету и попрошу его приехать за мной.

- Вы не сможете этого сделать. Буря оборвала провода, и к северу отсюда нет связи.

К тому времени я был по-настоящему зол из-за стечения обстоятельств, которые нагромождались, чтобы помешать мне.

- Неужели здесь нет ни одного человека, у кого хватило бы смелости отвезти меня на окраину поместья? Остаток пути я пройду пешком.

- Возможно, я смог бы это устроить, но никто не отправится дальше в такую ночь. Извините, я отойду на несколько минут.

Вскоре он вернулся, улыбаясь.

- Мой сын отвезет вас на моей машине и высадит за полмили от холмов. Но он не продвинется дальше ни на ярд. Я знаю. Мистер Хьюз, вы считаете нас глупыми и суеверными, но у вас могут быть причины изменить свое мнение.

Во время долгой поездки по грязной и изрытой колеями дороге я узнал несколько дополнительных и важных фактов. Через два дня после похорон Джаспера Грея появились сводные братья, и все еще находились там. Кроме них, были только Джон, Кеннет и старый слуга Айзек Делью, который работал на Грея в Китае. Остальные слуги все как один сбежали и вернулись в Нью-Йорк.

Я тут же начал задаваться вопросом, не был ли призрак розыгрышем, устроенным сводными братьями, чтобы держать людей подальше от этого места, тем самым давая им свободу действий для осуществления какого-то гнусного заговора против Джоан.

Когда мой спутник, наконец, остановил машину, сказав, что дальше не поедет, я решил - из-за мучившей меня неуверенности - рискнуть задать вопрос, даже если это могло бы добавить новостей к городским сплетням.

- Скажите мне, - спросил я, вкладывая ему в руку несколько купюр и беря свою сумку, - завещание Грея было подано на утверждение?

- Только не в центре округа, мы следили за этим, - ответил мальчик. - Я думаю, этого никогда не случится. Я слышал, старина Джаспер слишком боялся смерти, чтобы когда-либо составлять завещание.

К тому времени, когда звук пыхтящей машины затих вдали, я уже двигался вперед, пробираясь по грязи, которая местами доходила мне до щиколоток. Добравшись до границы поместья, я свернул в переулок, который был кратчайшим путем к дому. Но из-за кустов и деревьев, через которые пролегала тропинка, я был вынужден замедлить шаг. Я брел, спотыкаясь, минут пятнадцать, когда у меня возникло инстинктивное ощущение, что я не один, что рядом со мной кто-то есть!

Моей первой мыслью было, что какой-нибудь шпион братьев, возможно, идет по моим следам. Я остановился, прислушался и огляделся. Но я ничего не видел и не слышал. Затем я вспомнил о призраке и похолодел, в то время как мой пульс колотился так, что, казалось, я мог его слышать. Я просто не мог поверить ни во что сверхъестественное - и все же не мог отделаться от ощущения, что я не один.

Вспышка молнии высветила тропинку прямо впереди. Я стиснул зубы, опустил голову и двинулся вперед собачьей рысью.

Это оказалось ошибкой. Через несколько секунд я обнаружил, что запутался в массе кустарника и чуть не упал.

Выпрямившись, я дождался еще одной вспышки, чтобы определить путь. Сверкнула молния. Но, оглянувшись по сторонам, я вскрикнул и попытался попятиться. Менее чем в дюжине футов перед собой я увидел фигуру мужчины! И все же, был ли это мужчина? Очертания казались слишком расплывчатыми. Почти парализованный страхом, я продолжал смотреть на то место, где видел фигуру. Ожидание оказалось недолгим. Из темноты возникло нечто неопределенное, но движущееся.

Оно приближалось ко мне! Оно вытянуло руку. Оно приближалось все ближе и ближе. Затем последовала еще одна вспышка. На этот раз я узнал фигуру - длинная белая борода, странная круглая матерчатая шапочка. Я знал, что передо мной призрак Джаспера Грея!

Не в силах сдержать мучительный крик, я бросился в лес, намереваясь только убраться подальше от ужасающего видения. Ветка сбила с меня шляпу. Ветки хлестали и жалили меня по лицу. Но я продолжал бежать, не знаю, как долго, пока не добрался до поляны. Здесь я остановился, совершенно обессиленный, мое дыхание вырывалось судорожными вздохами, которые, казалось, вот-вот разорвут мне сердце.

Прошло некоторое время, прежде чем ко мне вернулось некоторое самообладание, и я смог немного рассуждать здраво. Я не пытался обманывать себя. Я знал, что ни мои глаза, ни мое воображение не сыграли со мной злую шутку. Я что-то видел - и это Что-то было призрачным подобием Джаспера Грея! Рассказы, над которыми я насмехался, оказались правдой. При следующей вспышке молнии я огляделся по сторонам. Я не узнавал местность. В своем безумном беге от призрака я заблудился. Затем я заметил, что дождь прекратился. Но мое затруднительное положение все еще оставалось серьезным. Я промок до нитки, замерз и совершенно не мог решить, в какую сторону двигаться. Ничего не оставалось, кроме как идти в произвольно выбранном направлении и положиться на удачу, которая может вывести меня на знакомую дорогу.

Я двинулся вперед. Вскоре, как и прежде, я понял, что не один. Я остановился, вытащил оружие и стал ждать. Последовала еще одна вспышка, такая яркая, что на мгновение все вокруг показалось светлым, как в полдень. И снова я увидел призрак!

На этот раз я не стал убегать. Внезапная мысль заставила меня осознать всю глупость этого поступка. Кроме того, призрак не сделал никакого движения, указывающего на то, что он намеревался причинить мне вред. Затем он приблизился и поднял руку. Успокоившись больше, чем когда-либо со времени моего первого испуга, я заметил, что фигура манит меня. Может быть, она пыталась вывести меня из лабиринта, в который я погрузился? Эта мысль придала мне храбрости. Я решил рискнуть.

- Веди, - крикнул я. - Я последую за тобой.

Призрак мгновенно повернулся и стал тусклее. Он двигался. Раскинув руки, чтобы отвести ветки, я, спотыкаясь, последовал за ним - наверное, милю, потом еще одну. Наконец мой призрачный проводник исчез, и я обнаружил, что стою на посыпанной гравием дороге. Я понял, что нахожусь на главной подъездной дорожке - дом располагался слева.

Я двинулся ускоренными шагами, обогнул заросли и увидел перед собой множество огней. Я знал, что добрался до места назначения, что дом был прямо впереди. В тот же миг мои страхи вернулись. Я с криком бросился бежать, добежал до ступенек, ведущих на крыльцо, с грохотом поднялся по ним и, пошатываясь, наткнулся на входные двери, заколотив по ним кулаками.

Почти сразу же они широко распахнулись, и я, пошатываясь, ввалился внутрь, оказавшись лицом к лицу со старым Айзеком, который открыл двери, и Кеннетом и Джоан, вышедшими из соседней комнаты, чтобы узнать причину безумного шума в этот час.

- Во имя всего святого, Джерри, что это значит? - воскликнул мой друг, подскакивая ко мне и помогая сесть на стул, в то время как Джоан вытирала грязь и воду с моего лица своим носовым платком.

- Я... я заблудился... в лесу, - запинаясь, пробормотал я, пытаясь восстановить дыхание и рассеянный разум.

Прежде чем я успел сказать что-либо еще, двое мужчин сбежали вниз по лестнице и оттеснили остальных в сторону.

"Стивен и Джозеф", - подумал я, бросив на них быстрый оценивающий взгляд. Я заметил, что мужчина постарше казался грубым, с красным лицом и тяжелой челюстью, в то время как другой был щуплым человечком с бегающими крысиными глазками, никогда не смотревшими прямо.

- Так, так, и кто это у нас здесь? - проревел тот, что покрупнее, Стивен.

- Это Джеральд Хьюз... - начал Кеннет.

- Ну, разумеется! Мы ждали вас, - перебил тот, но его улыбка противоречила выражению его глаз.

- Ты не знал, что Джерри приедет, - сказал Кеннет.

Парень не обратил на это внимания, но продолжал наблюдать за мной.

- Что-то случилось. Вы выглядите таким взъерошенным, что, должно быть, столкнулись с нашим призраком!

Он саркастически рассмеялся.

- Как тебе не стыдно, - прохрипел Кеннет, заключая Джоан, которая тихонько всхлипнула, в свои объятия.

- Прошу прощения, сорвалось с языка. - Он снова повернулся ко мне. - Наши соседи создали Хиллс такую плохую репутацию, что я подумал...

- Неважно, что ты думал, - прорычал Кеннет, отталкивая его в сторону. - Почему вы не телеграфировали мне, Джерри? Я бы встретил вас на вокзале.

- Я телеграфировал, - сказал я, и чувство горького гнева вдохнуло в меня новую жизнь. - Телеграмма пришла сюда рано днем, и Стивен Грей расписался за нее.

- Боже мой, это правда. В какие неприятности продолжает втягивать меня моя рассеянность! Я совсем забыл о телеграмме.

Он достал из кармана желтый запечатанный конверт. Но я знал, что он ее прочитал.

Кеннет схватил его и вскрыл.

- Это ваше послание, Джерри. А теперь послушай меня, Стивен Грей - это последняя капля. Я достиг предела своего терпения по отношению к тебе и твоему брату, а ваше упорство во вмешательстве в мои дела...

- Наши дела, мой дорогой мистер Хаббард. Ты, а не мы, незваный гость. Пока не найдено завещание, распоряжающееся этой собственностью, у нас есть полное право...

- Не берите в голову, - перебил я. - Мы обсудим это позже.

- О, я помню, - насмешливо сказал Грей. - Вы - адвокат. Что ж, сэр, вы узнаете, что я знаком с законом в таких случаях, и ничто не помешает нам добиться наших прав.

- Я полагаю, ничто не помешало бы вам сделать почти все, что угодно, если то, что я слышал о вас, правда, - парировал я.

Он с трудом сглотнул, его красное лицо стало прямо-таки пунцовым, а огромные кулаки сжались.

- Что, черт возьми, вы хотите этим сказать, вы...

Джозеф схватил его за руку и бросил на него многозначительный взгляд.

- Я был груб - простите меня, - сказал огромный зверь, пожимая плечами. - А теперь, если вы извините меня и моего брата, мы удалимся.

Когда они направились к лестнице, я увидел собаку, которая, прихрамывая, шла по коридору. Но, увидев братьев, она заскулила и юркнула в тень. Может быть, это и пустяковый инцидент, но для меня он важен. Собака боялась этих людей. Вероятно, один из них произвел выстрел, который покалечил ее!

Когда эти двое скрылись наверху, Кеннет отправил Айзека приготовить что-нибудь поесть, затем жестом пригласил меня следовать за ним и Джоан в заднюю часть дома.

- Мы не будем сейчас разговаривать, - сказал он тихим голосом. - Нас могут подслушать, даже если кажется, что мы одни. После ужина, Джоан, Айзек проводит тебя в твою комнату; запрись там, пока я не приду. Мы с Джерри выйдем на улицу, где нас никто не сможет подслушать. А теперь давайте пройдем в столовую, где есть камин, и Джерри сможет немного обсохнуть.

Когда одежда почти высохла, трапеза была закончена, а Джоан и Айзек благополучно добрались до ее комнаты, я накинул тяжелое пальто и вышел вместе с Кеннетом на улицу. Вместо дождя и молний луна пыталась пробиться сквозь несущиеся облака, и мой друг повел меня на открытое место, где никто, возможно, не смог бы подобраться достаточно близко, чтобы подслушать нас. И все же мы разговаривали шепотом. Вкратце Кеннет рассказал мне следующее.

Он полагал, что причина, по которой отец Джоан внезапно превратился из человека крепкого здоровья и бодрого духа в человека, чья нервозность была очевидна для всех, заключалась во внезапном возвращении братьев, которые, возможно, из какой-то тайны в самом поместье, потребовали крупную сумму денег, угрожая насилием в случае отказа. Он был убежден, что эти угрозы были направлены против Джоан лично, потому что ее отец велел ей никогда не выходить из дома без сопровождения его самого или доверенного слуги. Будучи мужественным человеком, Грей, несомненно, встретился бы со Стивеном и Джозефом лицом к лицу и отклонил бы их требования.

Согласно теории Кеннета, старик, вероятно, договорился о встрече со своими сводными братьями на утесе. После ссоры они напали на него, сломив ту защиту, которую он смог создать своей тростью, а затем швырнули его к подножию скал. Кеннет полагал, что собака была застрелена при попытке защитить своего хозяина, а трость, возможно, сломанная в драке, была спрятана таким образом, чтобы не давать никаких зацепок.

В ответ на мой вопрос о том, что произошло после похорон, он сказал:

- У нас едва было время оправиться от шока, как появились эти два зверя и потребовали огласить содержание завещания Джаспера. Поскольку тогда мои подозрения еще не сформировались, я по глупости сказал им, что никакого завещания найдено не было. Они сразу же объявили, что до выяснения местонахождения такого документа - и как законные наследники значительной доли имущества, если завещания не будет, - они поселятся в этом доме.

- Почему вы их не выгнали? - спросил я.

- Я хотел, но Джоан не разрешила. Она боится скандала почти так же сильно, как ее отец боялся смерти, особенно учитывая, что мы должны пожениться предстоящей зимой. Но это было ошибкой. Эти люди поступали с этим местом так, как им заблагорассудится, хотя и притворялись, что помогают мне в моих усилиях найти завещание. Я думаю, они надеются найти этот документ и уничтожить его. Они довели Джоан почти до безумия, и я несколько раз чуть не подрался с ними. И, Джерри, каким-то образом эта пара приобрела больше знаний о доме, чем Джоан, потому что я неоднократно натыкался на них в комнатах, в которые они могли попасть только через потайные ходы или раздвижные панели. Однако мне не удалось обнаружить никаких потайных ходов. Единственная комната, которую они намерены тщательно обыскать, - это большая библиотека, где отец Джоан проводил большую часть своего времени и где есть тысячи книг и другие места, где могло быть спрятано завещание.

- Что вы сделали, чтобы предотвратить это?

- Я несколько раз выгонял их из комнаты днем, а ночью сплю там. Теперь, когда вы приехали, мы запрем их и как можно быстрее осмотрим каждый дюйм этого места. Если они попытаются прорваться силой, я последую вашему совету, поскольку вы будете выступать в качестве нашего юрисконсульта до тех пор, пока это дело не прояснится. Если вы скажете выгнать их, мы так и сделаем.

- Что ж, немного помедлим и посмотрим, не выдадут ли они свои намерения. Но что вы имели в виду, когда сказали, что мы должны поторопиться?

- Две вещи. Айзек сказал мне, что Джаспер Грей действительно хранил кое-какие личные бумаги в бронзовой шкатулке, которую он привез из Китая и которая, вероятно, была спрятана где-то в библиотеке. Затем, другие наследники Грея объединили свои претензии и наняли адвоката. Сегодня Джоан получила от него письмо, в котором говорится, что он скоро приедет, чтобы проконсультироваться с ней перед началом судебного разбирательства. Мы сожгли это письмо, и братья об этом не знают.

- Еще кое-что, Кеннет, прежде чем мы войдем внутрь. Что вы знаете об этом призраке Грея?

- Я, конечно, слышал эту историю. Слуги ушли из-за этой истории. Но я не могу поверить, что это нечто большее, чем дикая сказка, рассказанная каким-нибудь суеверным местным жителем. Однако, чтобы удовлетворить свое любопытство, я посещал склеп каждый день с тех пор, как впервые услышал эту историю, и знаю, что гроб никто не трогал. Кроме того, единственный ключ от склепа находится у меня, так что двери не могли быть открыты. Я подумал, что эта история, возможно, была придумана упырями, которые намеревались украсть тело и потребовать награду за его возвращение.

Несмотря на его скептицизм, я сказал ему, что столкнулся с призраком той ночью. Раз за разом он прерывал мой рассказ, высказывал сомнения и выдвигал аргументы. Но, в конце концов, признал, что убежден более чем наполовину.

Мы направились обратно к дому, когда мне в голову пришла идея.

- Послушайте, Кеннет, и делайте в точности, как я говорю. У меня есть предчувствие, что я могу устроить разборку с вашими незваными гостями. Когда мы доберемся до дома, мы с вами пойдем в вашу старую комнату и поговорим достаточно громко, чтобы эта пара нас услышала. Я хочу, чтобы они поверили вам, и я проведу в библиотеке ночь. В темноте, я проскользну туда, запру двери и лягу спать на диване.

- Это было бы опасно, эти люди - негодяи.

- Я рискну. Кроме того, я вооружен.

- Очень хорошо. Но я не буду раздеваться. Выстрел или крик приведут меня к вам.

Практически с этого момента поразительные события следовали одно за другим с почти ошеломляющей быстротой.

Первое из череды мучительных переживаний произошло через некоторое время после того, как я пошел в библиотеку и бросился на диван, когда там все еще царила кромешная тьма. Я быстро заснул, но мои нервы находились в таком состоянии, что я был чувствителен к малейшему беспокойству. Вздрогнув, я проснулся и заметил отблеск фонарика, движущийся по комнате, но тут же закрыл веки, так что, когда он достиг меня, я казался глубоко спящим. Луч света переместился дальше и остановился на книжных полках. Я смог увидеть, что один человек держал его, в то время как другой снимал тома, просматривал их, а затем бесшумно клал на пол.

Неторопливыми движениями, не производившими ни звука, я вытащил свой револьвер. Но прежде чем я успел решить, застрелить ли одного из незваных гостей или просто выстрелить, чтобы вызвать Кеннета и добиться их поимки, я застыл в напряжении, заметив ставший уже знакомым призрак Джаспера Грея, движущийся через комнату прямо к двум мужчинам!

Я не могу вспомнить, испугался я или нет. Ибо я едва успел заметить это, как раздался крик страха. Фонарь со стуком упал - послышались невнятные слова и торопливые шаги, затем все стихло. Я огляделся по сторонам. Призрак исчез.

Почти сразу же я услышал голос Кеннета. Я впустил его, затем зажег лампу и рассказал ему, что произошло. На полу лежали фонарик и книги, которые держали в руках братья, - я был уверен в их личности, - но не было ничего, что указывало бы на способ их ухода. Кеннет сходил наверх и успокоил Джоан, затем вернулся в библиотеку.

- Что вы обо всем этом думаете? - спросил он после того, как мы придвинули кресла, и он объявил, что останется со мной до утра.

- Я думаю, что мой приезд сильно напугал братьев. Они верят, что в этой комнате спрятано завещание, и знают, что мы проведем тщательные поиски. Полагая, что библиотека сегодня вечером пуста, они попытались опередить нас.

- Но призрак?

- Я не могу определить, пришел ли он сюда, чтобы защитить меня, или пытался испугать эту пару, но, вероятно, первое. Если бы я попытался вмешаться, неизвестно, на что бы пошли эти негодяи. Но ничего не говорите им об этом инциденте. Им будет еще более не по себе, если они не будут уверены в том, как много нам известно.

После этого мы задремали в своих креслах, но вскоре после рассвета были разбужены собачьим лаем где-то в доме. Жестом попросив Кеннета выглянуть в коридор - я выглянул из окна - как раз вовремя, чтобы увидеть, как братья скользят по тропинке, которая вела к утесу, возвышающемуся над рекой. Сказав своему другу, что собираюсь последовать за ними, я выбежал из дома, держась за кустарником, пока не добрался до тропинки, затем поспешил вперед, ступая по дерну так, чтобы не издавать ни звука. Однако я находился уже поблизости от реки, прежде чем увидел братьев. Очевидно, они полагали, что никто не знает об их передвижениях, потому что не оглядывались. Наконец они добрались до поляны. Стивен остановился и вытащил что-то из полого бревна, затем отнес это к большой куче веток и листьев, под которой закопал. Они тут же повернули назад, прошли рядом со мной и направились к дому.

Когда их голоса затихли вдали, я побежал в кусты и вскоре обнаружил трость Джаспера Грея. Кусок ее был отколот пулей!

Я знал, что у меня есть ответ на загадку убийства. Грей попытался защититься. Один из братьев выстрелил, пуля попала не в него, а в трость, заставив его выронить ее. Затем они сбросили его со скалы и в испуге спрятали трость в первом попавшемся месте. События предыдущей ночи, по всей видимости, настолько напугали их, что, опасаясь, как бы это свидетельство их преступления не было обнаружено, они отправились к утесу, чтобы скрыть его в более надежном месте. Я спрятал его на некотором расстоянии в лесу, где позже смог бы его найти. Теперь, уверенный в виновности братьев, я решил привлечь их к ответственности, как только смогу получить такие дополнительные доказательства, которые будут иметь силу в суде.

Пробежав большую часть пути, я добрался до дома раньше братьев. Когда я рассказал Кеннету о своей находке, он был вне себя от гнева и хотел немедленно вызвать полицию. Но я наложил на это вето, объяснив, что у нас недостаточно доказательств, чтобы убедить присяжных, и добавив, если пара не знала, что их подозревают в убийстве, они, более чем вероятно, выдадут себя каким-нибудь открытым действием.

Когда братья появились за завтраком, их внешний вид свидетельствовал о том, что встреча с призраком изрядно потрепала им нервы. Однако они не задавали никаких вопросов, и мы не предоставили никакой информации добровольно, хотя они, скорее всего, были убеждены, - мы знаем об их посещении библиотеки. Я надеялся, их опыт сделает их менее беспокойными, по крайней мере, на какое-то время.

Утром, после того как они удалились в свою комнату, мы с Кеннетом в сопровождении Айзека отправились в библиотеку и начали поиски шкатулки. Мы занимались этим довольно долго, когда внезапно Айзек вскрикнул! Поспешив к нему, мы обнаружили, что из-под груды старых журналов и газет он вытащил бронзовую шкатулку, покрытую китайскими иероглифами.

Он протянул ее нам, сказав: "Хозяин хранил в ней свои бумаги".

Охваченные лихорадочным беспокойством и не думая о том, чтобы поискать ключ, мы взломали крышку и высыпали содержимое шкатулки на стол.

Но прежде чем мы успели ознакомиться с бумагами, панель в деревянной обшивке рядом с камином отодвинулась, и Стивен с Джозефом, лица которых нервно подергивались, вошли в комнату!

- Черт бы вас побрал, что вам здесь нужно? - воскликнул Кеннет.

- То, что нам принадлежит по праву! И мы собираемся получить это, несмотря ни на что на земле или где-либо еще! - проревел Стивен. - Вы меня поняли? Несмотря ни на что.

Я не мог не восхититься выдержкой этого грубияна. Он открыто бросал вызов призраку человека, которого они убили. Но, чтобы убедить его в том, что мы намерены контролировать ситуацию, я переложил свой автоматический пистолет из внутреннего кармана во внешний. Он увидел оружие, но ничего не сказал.

- А теперь, вы двое, слушайте! - сказал я. - Мы собираемся изучить эти бумаги, и вы можете смотреть, но держаться при этом подальше. Если вы прикоснетесь хоть к одной из них, я пристрелю вас прежде, чем вы успеете сделать что-нибудь еще.

Как оказалось, моя угроза с таким же успехом могла и не быть озвучена. Документы оказались всего лишь купчей на несколько земельных участков. Не было никакого завещания. Кеннет и я были горько разочарованы. Но реакция Стивена была удивительной. Разразившись чередой ругательств, он набросился на Айзека, заявил, что тот должен знать о других тайниках, где Джаспер прятал документы, и потребовал, чтобы тот раскрыл их.

Старик возразил, что он этого не знает, и что он нашел шкатулку совершенно случайно, заикаясь и плача в своем отрицании. Но ему не удалось убедить этого грубияна, и Стивен, казалось, был почти готов придушить старика.

Я встал между ними, и здоровенный парень отступил назад со словами:

- На этот раз вы победили, Хьюз, но вы должны понимать, что вам нас не обмануть. Мы будем постоянно наблюдать за вами. Пойдем, Джозеф.

Они бочком протиснулись в отверстие в стене, и панель со щелчком закрылась. И тут я допустил серьезную ошибку. Я должен был пойти в их комнату и заставить их покинуть дом.

Остаток дня мы с Кеннетом провели в поисках в библиотеке, но не нашли ничего, что могло бы нас заинтересовать. Мы отложили вопрос о поиске потайных ходов на более поздний срок. Наблюдали за нами или нет, не имело особого значения. Если бы мы нашли завещание, то почувствовали бы себя в полной мере способными защитить его до тех пор, пока его не отвезут в город и не подошьют в архив.

После ужина, за которым Джоан присоединилась к нам, братья немедленно удалились в свои покои. Мы втроем провели довольно мрачный вечер. Когда мы ушли на покой, Джоан заперлась в своей комнате, Айзек, как обычно, спал в соседней, а мы с Кеннетом отправились в библиотеку.

Совершенно измученные, мы проспали еще долго после восхода солнца. Мы бы не проснулись, если бы не пронзительный крик, который эхом разнесся по дому и который, как мы знали, издала Джоан. Взбежав наверх, мы застали ее склонившейся над старым Айзеком, который лежал в дверях своей комнаты. Быстрый осмотр показал, что он был мертв. Пока мы стояли над телом, ошеломленные и сбитые с толку, появились братья, частично одетые. Они предложили нам поискать раны. На мужчине не было никаких отметин.

По телефону мы вызвали врача и констебля. Они прибыли довольно быстро, и первый после осмотра сообщил Кеннету и мне, что Айзек, по-видимому, умер от испуга.

- Нет необходимости подробно обсуждать этот аспект, джентльмены, - заключил он, - но вы, вероятно, можете догадаться, что он видел - то, что видели другие. Только его старое сердце не выдержало такого потрясения.

Этот вывод, однако, меня не удовлетворил. Я предполагал, что ночью братья схватили Исаака, заглушили его крики и потащили в свою комнату, где попытались заставить его рассказать о других потайных местах. Вероятно, он умер от испуга, пока они держали его, и они оттащили его в его комнату и оставили в таком положении, которое указывало бы на то, что он упал, едва встав с постели. Кеннет согласился со мной, но без доказательств мы были беспомощны. Тем не менее, мы были крайне утомлены Блэк-Хиллс, его трагедиями и призраком, и решили завершить наши поиски как можно быстрее, а затем покинуть его навсегда. Если мы найдем завещание - хорошо. Если нет, мы будем оспаривать дело Джоан в суде.

Затем последовали три дня смешанного горя по старику и настойчивых поисков завещания. Мы ничего не нашли, и никакого неприятного инцидента не произошло. Мы намеренно устроили похороны ближе к вечеру, надеясь, что это удержит местных жителей подальше от этого места. Но им нельзя было отказать в любопытстве. Многие из них пришли.

Братья не посещали богослужения. Но они последовали за маленьким кортежем на крошечное кладбище и наблюдали с соседнего холма, пока земля не начала покрывать опущенный гроб. Кеннет и Джоан сели в машину и поехали в город за кое-какими необходимыми припасами, а я развернулся и направился домой.

Вместо того чтобы последовать за мной, братья двинулись прочь по старой грунтовой дороге, которая была более коротким путем к дому. Хотя я знал ее, я бы не пошел по ней в сгущающихся сумерках, потому что местами она шла через предательские болота. Некоторые из местных жителей, оценившие опасность, предупредили эту пару, но они не обратили на это внимания, очевидно, намереваясь осуществить какой-то план, требовавший, чтобы они добрались до дома раньше меня.

Я был последним, кто покинул кладбище, и, оглянувшись на кусты, в которых скрылись братья, как мне показалось, заметил тень, по очертаниям напоминавшую призрак Джаспера Грея. Я отбросил эту мысль как плод своего воображения и направился к дому.

Добравшись до места, я обнаружил, что входные двери распахнуты настежь, а внутри царила ужасающая тишина. Мгновения тянулись медленно. Наконец, когда ночь начала вступать в свои права, я позвал братьев. Даже они были бы облегчением от страшного одиночества. Но ответило только эхо.

Тогда я пошел в их комнату. Там было пусто. И я больше нигде не мог их найти. Я пошел в библиотеку, зажег лампу на письменном столе Грея и опустился в кресло, размышляя. Может быть, я действительно видел призрак Джаспера на кладбище. Возможно, он последовал за братьями по тропинке, которая вела через болота и зыбучие пески...

Вздрогнув, я очнулся от своих грез. Я не слышал ни звука, но чувствовал, что не один. Затем из тени появился призрак Грея, заставивший меня вздрогнуть, но не вызвавший чувства страха. Я начал подниматься, но фигура сделала жест, указывающий мне оставаться на месте. Широко раскрыв глаза и испытывая трепет, я наблюдал за тем, что, вероятно, было одной из самых странных драм, которые когда-либо происходили.

Призрак уселся за стол, положил перед собой лист бумаги и начал писать. Мне показалось, я слышу скрежет пера. Через несколько минут его работа была завершена, и призрак внимательно прочитал документ, затем свел руки вместе. Не было слышно ни звука. Но, точно так же, как если бы существовал - призрак старого Айзека! вошел в комнату и приблизился к призраку своего хозяина. Пока я пытался оправиться от изумления, мертвый слуга взял ручку и написал что-то под документом, подготовленным призраком Джаспера Грея.

Затем, так же таинственно, как и появились, призраки этих двух старых друзей медленно исчезли из моего поля зрения.

Когда я смог прийти в себя, то, пошатываясь, подошел к столу и взглянул на листок. Вверху были слова: "Последняя воля и завещание Джаспера Грея", датированные годом ранее. С горящими глазами я прочитал следующие строки - заявление о том, что все имущество Грея было завещано "моей дочери Джоан Грей". Внизу стояла жирная подпись ее отца, а под ней - каракули Айзека Делью в качестве свидетеля.

Когда вскоре после этого Кеннет и его возлюбленная вернулись, я отдал им документ, объяснив, что нашел его, просматривая какие-то книги, которые мы, очевидно, пропустили. Я не сказал им правды - потому что мой рассказ прозвучал бы слишком фантастично, чтобы в него можно было поверить. Мы покинули Блэк-Хиллс на следующий день.

Завещание было принято к рассмотрению, и его положения были выполнены. Кеннет и Джоан сейчас женаты и живут в большом городе. Блэк-Хиллс пустынен и, вероятно, останется таким до тех пор, пока время не притупит память о его мрачных трагедиях и призраках.

Что касается братьев, то я удовлетворен, как и жители Рок-Крика долгое время, тем, что они погибли в зыбучих песках болот. В противном случае, мы должны были бы увидеть их впоследствии: опять же, как попрошаек, если не как соперников за часть богатства своей жертвы. Но я знаю то, чего не знают местные жители, - что призрак убитого человека следовал за ними от могилы Айзека, без сомнения, жаждущий мести, и обрек их на ужасную смерть!

Однако есть один момент, относительно которого я так и не смог найти удовлетворительное объяснение. Что бы сделал призрак Джаспера Грея, чтобы защитить интересы своей дочери от своих многочисленных родственников, если бы он не смог вызвать из могилы родственную душу - ту, которая не могла отказать в своей заверяющей подписи под завещанием, составленным через несколько недель после того, как завещатель был убит?

ЗЕЛЕНАЯ ОБЕЗЬЯНА

Роза Дзаньони Маринони

У меня есть причина написать эту историю. Я хочу свою зеленую обезьянку.

Вы видели зеленую обезьяну? Кто-нибудь предлагал вам ее продать? Если вы купили ее (возможно, для того, чтобы дети могли с ней поиграть), ради всего святого, заберите ее у них! Не позволяйте им порвать ее! Я должна рассказать вам об этом: как она стало моей и обо всем остальном.

Впервые я увидела зеленую обезьяну много лет назад, внутри кристалла Занзары, предсказательницы. В то время я была всего лишь хрупкой девочкой, едва способной приподняться на цыпочки, чтобы заглянуть в кристалл. Сама Занзара тогда казалась молодой. Она мне нравилась; я забегала в ее хижину при каждом удобном случае. Она очаровала всех нас, детей из Ривер-Холлоу. Она назвала меня Сильвией и сказала, что я напоминаю ей лес с его сверчками, птицами и ручьями, потому что я так смеялась, скакала и бегала вприпрыжку. Она часто гладила меня по волосам, и когда я вела себя хорошо, даже очень хорошо, она позволяла мне смотреть в свой кристалл. И однажды я увидела там зеленую обезьяну.

Помню, я спросила:

- Что это за забавное животное, Занзара?

И она ответила, бормоча слова, застрявшие у нее в горле:

- Это я...

Я рассмеялась и ткнула в нее пальцем.

- О, Занзара, ты зеленая обезьяна!

И когда я снова вгляделась в кружащиеся тени кристалла, обезьяны уже не было.

Занзара задумчиво гладила меня по волосам.

Шли годы. Я вышла замуж и переехала в город, где мой муж работал кассиром в банке, я писала Занзаре только время от времени.

Однажды летом я вернулась в Ривер-Холлоу, и первым человеком, к которому я пошла, была Занзара. Боже мой, как она постарела! Видите ли, мне тогда было двадцать восемь, но ей, по-моему, около семидесяти. Я нашла ее сидящей на корточках перед огнем, хотя было лето. Мгновение она напряженно смотрела на меня затуманенными глазами, затем встала и высоко вскинула руки.

- Сильвия! - воскликнула она и крепко прижала меня к себе.

Я чувствовала, как ее острые кости прижимаются ко мне.

Все в хижине было точно таким же, как и много лет назад. Там был кристалл, старая огромная схема человеческой ладони, картинки с черепами, прибитые гвоздями к стенам, я сидела у камина и долго разговаривала с ней, снова чувствуя себя маленькой девочкой. В тот вечер, перед моим отъездом, она сказала, что собирается сделать мне подарок, прежде чем я вернусь в свой новый дом. И она это сделала.

Две недели спустя, когда я пошла попрощаться с Занзарой, я нашла ее в дверях ее лачуги, как будто она ждала меня. Она почти ничего не сказала, но, когда я собралась уходить, она порылась в складках своей шали и вытащила грубо связанную обезьянку. Зеленую обезьяну!

Она сама связала для меня эту вещь из шерстяной пряжи. Она набила ее ватой, вшила в головку две желтые хрустальные бусинки вместо глаз и сделала несколько красных стежков для носа и рта - вот и получилась обезьянка, напоминание о старых, счастливых днях.

Я чуть не заплакала. Она сшила эту вещь для меня своими собственными руками - бедная старушка!

Она протянула мне обезьянку, и ее голос дрогнул, когда она сказала:

- Сохрани это, милая; это будет напоминать тебе обо мне, когда... когда я уйду...

- О, Занзара, - воскликнула я, и слезы навернулись мне на глаза. - Я приду повидаться с тобой снова. Подумать только, ты сделала это для меня! Зеленая обезьяна! Помнишь... зеленую обезьяну... я видела... - Я не смогла закончить фразу.

Занзара приложила палец к губам.

- Кто-то идет. Тише, - сказала она.

Я огляделась по сторонам. Никого не было видно. Я ничего не думала об этом в то время, она была старой и странной, - и ушла, прижимая это невзрачное создание к груди. Позже я засунула ее в свой чемодан, а когда вернулась домой, вытащила и посадила над дверью своей гостиной. Там сидела зеленая обезьянка, балансируя на лепнине, откуда я могла смотреть на нее, когда играла в бридж, или когда мне наскучивала компания.

Неделю спустя я узнала, что старая Занзара умерла. Я заплакала и была рада, что она подарила мне обезьянку.

Но нельзя долго горевать о старом друге, который умирает, когда у тебя есть дети, дом из семи комнат и хороший муж, который приходит домой к ужину голодный, как волк. Мои обязанности поглощали все мое внимание, и я очень мало думала о Занзаре.

Однажды ночью, примерно через два месяца после ее смерти, мой муж пришел домой задолго до того, как дети легли спать, и объявил, что в полночь он уезжает в соседний город. Он показал мне большой конверт и сказал, что банк доверил ему выпуск облигаций, которые он должен был отнести в банк в Канзас-Сити.

Когда он показывал мне облигации и с гордостью рассказывал о доверии, оказанном ему банком, за нашими спинами раздался глухой стук, я обернулась. Зеленая обезьянка свалилась со своего насеста над дверью и безвольно лежала на коврике! Я подняла ее и посадила обратно над дверью, в то время как мой муж подошел к телефону, чтобы забронировать место в пульмановском вагоне.

Вскоре он вернулся и сказал, что телефон вышел из строя. Он решил, что ему лучше прямо сейчас пойти на вокзал и забронировать купе, чтобы быть уверенным, что ему не придется всю ночь сидеть в кресельном вагоне.

Собираясь уходить, он потрогал сверток в кармане пальто и заметил:

- Я не хочу болтаться без дела дольше, чем необходимо, с этими облигациями в кармане. Думаю, мне лучше оставить их здесь, пока я не вернусь.

С этими словами он убрал облигации обратно в ящик своего стола.

Он взял свою шляпу и ушел. Я сидела у настольной лампы, просматривая вечернюю газету. Дети спали, и я чувствовала себя уютно и удовлетворенно, но по мере того, как шли минуты, меня начало охватывать странное беспокойство. Я взглянула на часы. Из-за кого мой муж не вернулся домой? Его не было больше получаса, а вокзал находился всего в четырех кварталах отсюда. Что могло его задержать? Я подошла к окну и выглянула наружу. По улице никто не шел. Я вернулась к своему стулу.

Внезапно мне показалось, что я почувствовала сквозняк на своей спине. Я обернулась. В комнате никого не было. Дверь в холл была закрыта.

Стены, казалось, душили меня. Что на меня нашло?

Я попыталась стряхнуть с себя чувство беспокойства, но не смогла. У меня было то жуткое ощущение, которое охватывает тебя, когда какой-то скрытый человек смотрит в твою сторону.

Мой голос был странно бесцветным, когда я позвала: "Это ты, Спенсер?"

Никто не ответил.

Мой взгляд блуждал по комнате, а затем остановился на зеленой обезьяне, балансирующей на лепнине над дверью. Не знаю почему, но так оно и было: обезьяна смотрела прямо на меня.

С того места, где я сидела, казалось, что ее голова всегда была повернута к потолку, но теперь эти желтые глаза смотрели на меня сверху вниз.

Внезапно мои руки похолодели. Что это было?! Вглядываясь в глаза обезьяны, я увидела, как ее взгляд изменился. Вы понимаете? Ее глаза медленно переместились с моего лица на окно позади меня! Я не двинулась с места. Медленно, медленно, говорю вам, ее глаза снова встретились с моими и снова устремились к окну! Мне пришлось повернуться и посмотреть в сторону окна...

Там, в полумраке комнаты, я увидела, как шевельнулись длинные портьеры. Они странно выпирали. Я уставилась в пол. Из-под бахромы торчала пара черных ботинок - тяжелых мужских ботинок!

Мое тело похолодело. За этими занавесками прятался мужчина, и... зеленая обезьяна заставила меня посмотреть на них!

Я не могла пошевелиться, я не могла дышать. Тысяча шпилек вонзилась в корни моих волос. Я хотела закричать, но не смогла. Неужели этот мужчина смотрел на меня через дырку в занавеске?

Мой испуганный взгляд поднялся туда, где должно было находиться лицо мужчины. Сквозь красную занавеску я увидел блеск глаз! Я закричала.

Свет погас. Я услышала, как перевернулся стул. Я почувствовала, как что-то толкнуло меня назад, чья-то рука схватила меня за запястье! Я отчаянно отстранилась, боясь закричать. Дети! - они слышали?

Чья-то рука схватила меня за горло. Хлопнула дверь. Затем раздался крик! Ужасный, жутковатый крик, нечеловеческий в своем душераздирающем диссонансе, прорезал тишину, словно тонкий нож, выпущенный из запястья сатаны. Зажегся свет...

Во внезапном ярком свете я увидела, как мужчина, шатаясь, удаляется от меня, его глаза, похожие на глазурованные опалы, выпучились из орбит! Его руки дико молотили в воздухе, из разинутого рта сочилась кровь!

Что-то обвилось вокруг его шеи... я увидела... я увидела зеленую обезьянку!

Мужчина бешено бросился к окну, выпрыгнул в него и нырнул в ночь.

Я подбежала к окну. Выглянув, я увидела, как он бешено бежит по тропинке между соснами, ведущей к реке.

Несколько минут спустя мы с соседями обнаружили моего мужа лежащим без сознания на лужайке, оглушенного ударом по голове.

Когда он пришел в сознание, то смог вспомнить только, что, когда выходил из дома, из кустов выскочил мужчина и ударил его.

На траве валялись бумаги, которые были вытащены из его карманов. К счастью, облигации лежали в столе в целости и сохранности.

Мы также обнаружили, что наши телефонные провода были перерезаны - очевидно, этот человек знал о связи. Он напал на моего мужа и, не найдя облигаций при нем, вошел в дом, и я знала остальное.

В ходе поисков не удалось обнаружить никаких следов этого человека. Куда он делся? Кем он был? Мне все равно. Я хочу свою зеленую обезьянку - кто-нибудь нашел ее? Кто-нибудь видел зеленую обезьяну? Узнав о моем опыте - если бы у вас была обезьяна, вы бы не захотели ее оставить, не так ли? О, пожалуйста, если она у вас, верните ее мне! Она ничего не значит для вас - и так много значит для меня. Видите ли, я обязана ей своей жизнью. Кроме того, я любила старую Занзару.

ИСТОРИЯ НАЧАЛЬНИКА ПОЛИЦИИ

Джордж Уорбертон Льюис

В течение моей жизни, полной разнообразных событий, мне всегда везло приезжать уже после того, как случалось что-то важное. Но однажды я ворвался на сцену в тот момент, когда это жизненно важное происходило - и это когда Хулио Сантос во второй раз увидел призрака. И среди сотен людей, окруживших его почти сразу после происшествия, которое странным образом ввело его в своего рода транс, было меньше тех, кто сомневался, чем верил в то, что он действительно видел и слышал именно то, о чем рассказывал.

Цепочка событий началась с забавной нотки. Чапел, начальник местной полиции, вызвал меня в театр, где работал Сантос и где у него только что произошла его первая встреча со сверхъестественным. Сантос сам позвонил в полицию - полагаю, для защиты. Я вошел в полутемный зал, и Чапел представил мне этого человека для допроса. Вокруг стояла разинувшая рты толпа, смотревшая на все с суеверным благоговением.

Я начал с того, что спросил Сантоса о его полном имени. Испанский для меня такой же родной язык, как и английский, но Сантос, будучи уроженцем Порто-Рико, предпочитал английский.

- Мое полное имя, - сказал почтительный молодой человек, спокойно глядя на меня широко раскрытыми голубыми глазами, - Юлий Сайнтс.

На мгновение я был озадачен. Чапел, видя мое недоумение, объяснил, что по-испански его зовут Хулио Сантос.

- Дядя Сэм сказал, что мы должны выучить английский, - сказал шеф, смеясь, - и Хулио вывернул свое имя наизнанку в своем желании быть послушным.

Я все еще внутренне улыбался переводу имени, когда Юлий Сайнтс услужливо дополнил: "Точно так же у меня есть брат по имени Огаст Сайнтс. - Он сделал паузу, заметил, что я внимательно слушаю его, и торжественно заключил: - Кроме того, мы - семья из пяти Сайнтс".

- Кому же тогда, если не святым, - шутливо спросил Чапел, - следует дать возможность проникнуть за завесу между этой жизнью и тем, что будет после?

- Вот как это произошло, - сказал Хулио Сантос, нахмурившись, словно вспоминая мельчайшие подробности.

- Долгое время Хуанито Пуч и я были единственными уборщиками в этом здании, самом большом кинотеатре в Аресибо. Подметая сегодня утром, мы были так утомлены жарой, что решили искупаться в реке около полудня и вернуться сюда на двухчасовой almuerzo, или ланч. Мы добрались до места купания в полдень, разделись и нырнули в быстрый бурный желтый поток. Мы поднялись на поверхность на значительном удалении друг от друга. Река, казалось, была полна маленьких водоворотов. Они дергали меня за руки и ноги, как живые существа - и тут я увидел то, чего раньше не замечал! На дальнем берегу вода была выше своей обычной отметки более чем на рост высокого человека. Жара принесла с собой дожди, и высокие горы сразу за тростниковыми равнинами сбрасывали потоки воды по стремительным рекам к морю.

Юлий Сайнтс, несмотря на свою решимость говорить на правильном английском, потерял нить своего рассказа и перешел на хороший, связный, почти книжный испанский. Я старался не перебивать его, и это было хорошо, потому что мне еще предстояло выслушать самый удивительный, прямолинейный рассказ о сверхъестественном, который я когда-либо слышал.

- Течение, казалось, увлекало меня с возрастающей силой по мере того, как я продвигался вперед, - продолжал Хулио Сантос, - и я почти сразу заметил, что меня быстро несет вниз.

- Вода сегодня заколдована, - крикнул я Хуанито Пучу. - Будь осторожен, Хуанито.

Я не слышал ответа Хуанито, поэтому вошел в воду и, поднявшись повыше, посмотрел на то место, где видел его в последний раз. Его там не было! Боже! - но мое сердце действительно подпрыгнуло! Я резко развернулся и поплыл вверх по течению, потому что Хуанито был надо мной. Я не успел сделать и дюжины гребков, как до моих настороженных ушей донеслось сначала ужасное шипение, а затем сдавленный крик. Звук этот был позади меня, подо мной, в мчащемся потоке. Словно вспышка, я развернулся и напряг зрение в направлении звука. Да, он был там! Там была голова Хуанито, погружающаяся под воду!

- Julio no me haces caso? - Это был голос Хуанито, едва слышный! - Хулио, ты что, не слышишь меня? - взвыл полузадушенный голос; и о, ужас, стенания и что-то вроде слов утраченной веры в меня, друга его детства, дрожавших в бурлящих водах, вырывались из его горла! Это задело, как обвинение в нелояльности. Это жгло и опаляло, как клеймо измены.

Если бы я подождал, пока Хуанито всплывет на поверхность, а не поплыл вверх по течению, пока течение несло его вниз, я бы сейчас был почти на расстоянии вытянутой руки от него. Но как бы то ни было, между нами было больше двадцати метров. Я хотел поплыть к Хуанито. Небеса свидетели, что я пытался это сделать! Но коварный поток противостоял мне, замедлял меня. Постепенно круглое черное пятно, которое было головой бедного, дорогого маленького Хуанито, все ниже погружалось в водоворот цвета глины, пока его совсем не стало видно. В течение получаса я плыл по течению и нырял в темноте, в которой ничего не было видно. Окончательно отчаявшись, я выбрался из ручья и лежал в полубессознательном состоянии на краю несущегося чудовища, лишившего меня моего лучшего друга.

Юный Сантос устало вздохнул и пристально посмотрел в глаза своим слушателям, как будто искал их одобрения; но наше сочувствие не утешило его; и вдруг он посмотрел поверх наших голов и дальше, как будто его спокойные голубые глаза искали свет где-то за пределами человеческого зрения.

Побуждаемый мной к продолжению, он рассказал историю о своем поразительном опыте с легкостью и точностью, которые мгновенно развеяли все подозрения, которые у меня могли возникнуть, - что страшное испытание временно вывело его из равновесия. Все, что я замечал странного в Хулио Сантосе, было своего рода удивлением неверия, которое не ослабевало. Это всегда присутствовало в очень больших, круглых голубых глазах, и временами до такой степени, что наводило на мысль о состоянии гипноза.

- Хуанито утонул в полдень, - продолжил Хулио Сантос, - и после того, как я поднял тревогу и несколько часов водил поисковиков вверх и вниз по реке, но мы так и не нашли тело Хуанито, я вернулся сюда около половины пятого пополудни, взял метлу и, выйдя на сцену, подметал к парадным дверям; мой разум оцепенел от печали, когда...

Говоривший внезапно умолк, как будто само дыхание было выдавлено из его легких какой-то зловещей, невидимой силой. В течение дюжины ударов сердца он смотрел в пустоту, как будто заново представляя себе невероятную вещь, которую так недавно видел, как будто прислушиваясь к запомнившемуся голосу, который так недавно слышал, эхом доносящемуся из темной Неизвестности. Затем он поморщился, как от боли, и умоляюще поднял руки.

- Бог свидетель, я сделал все, что мог, чтобы спасти Хуанито, - запротестовал он. - Разве нет... о, разве нет какого-нибудь способа, которым я мог бы донести это до него, где бы он сейчас ни был? Когда я увидел его здесь немногим более часа назад, я был слишком поражен, слишком напуган, чтобы умолять его, чтобы заставить его понять, я сделал все, что в моих силах, чтобы спасти его; и не бросил его на произвол судьбы, как подразумевал его вопрос, заданный полузадушенным голосом. Если я не смогу передать ему это сообщение, то сойду с ума. Я никогда не смогу пережить позор от того, с какими мыслями он умер.

Я утешил бедного юношу и заставил его продолжить свой рассказ, начав с того момента, когда он начал подметать сцену тем же солнечным днем - всего полтора часа назад, не больше.

- Я все это прекрасно помню, - продолжал он. - Я подметал третью ступеньку сцены - вот здесь, - он схватил метлу и показал, как все было. - Я был абсолютно один в здании, и все двери и окна были распахнуты настежь. Внезапно я услышал голос, - голос, который, казалось, с трудом пробивался сквозь воду, который булькал, прерывался и заикался на каждом звуке - полный ужаса голос тонущего Хуанито Пуча!

Звук раздался у моего локтя - с этой стороны, справа от меня - и он был так близко к моему уху, что, если бы тот, кто его издал, был из плоти и крови, я, должно быть, почувствовал бы сопровождающее его дыхание на своей щеке, чего, учитывая обстоятельства, я не почувствовал. Я резко обернулся, думаю, скорее озадаченный, чем испуганный. Ужас всего этого еще не дошел до моего сознания; и, честно говоря, когда я обернулся и увидел дорогого маленького Хуанито Пуча, в плавках, стоящего прямо здесь, лицом ко мне, всего в речных каплях и покрытого желтой грязью и илом, моей первой мыслью было, что каким-то чудом он спасся, выбрался на берег и вернулся сюда, невидимый для тех, кто ищет его тело.

Затем мои чувства внезапно уловили звуки, которые, должно быть, исходили от стоявшей передо мной мокрой фигуры. "Хулио, ты что, не слышишь меня?" Если это был Хуанито, все еще живой, то почему он не сказал: "Какого дьявола ты мне не помог?"

Кажущееся несоответствие вкупе с внезапным и незаметным появлением моего старого друга рядом со мной побудило меня протянуть руку и коснуться дорогого мокрого лица Хуанито, да, мокрого, хотя ближайшая речная вода была в миле отсюда и светило солнце! Но моя протянутая рука прошла сквозь круглое, знакомое лицо Хуанито - сквозь его голову с черными волосами, с которых стекала вода, и мои онемевшие от ужаса пальцы сомкнулись на пустоте!

Мой крик боли привел на сцену любопытную толпу, которая, после того как привела меня в чувство ромом с водой, расселась вокруг и слушала, сначала недоверчиво, а затем, по крайней мере, менее скептически, историю, как я понимаю, звучавшую столь же странно, сколь и правдиво.

Примерно в половине шестого поисковики нашли тело Хуанито и принесли его, накрытое мокрыми мешками, и когда я осмотрел своего друга при смерти, он выглядел точно так же, как тогда, когда я видел его стоящим здесь передо мной час назад - задыхающимся, отплевывающимся и требующим ответа, был ли он мертв или нет, я слышал его зов о помощи.

Заметив, что голова рассказчика недавно была вскрыта до кости порезом в полтора дюйма над правым глазом, я спросил Сантоса, каким образом он получил свою травму.

- Ах, это! - сказал юноша немного нервно. - Я получил ее, когда упал, потянувшись к призраку Хуанито. Практиканту, как вы можете видеть, потребовалось с полдюжины неуклюжих стежков, чтобы закрыть рану. Сейчас он в отъезде, и не может наложить повязку на рану.

Было уже больше шести часов. Скоро темнота сгустится в огромном строении, похожем на сарай, которому теперь суждено навеки сохранить жутковатую историю, рассказанную под его мрачными балками и стойками.

Почему-то меня не удовлетворил рассказ Хулио. Я хотел знать, действительно ли он видел что-то из потустороннего мира. Я был вдвойне полон решимости проверить заявление молодого человека по той причине, что вполне возможно, он получил травму не при падении, а в реке. В этом последнем случае подразумевалось бы, что у Сантоса и Пуча возникла ссора на реке, что покойный ударил Сантоса чем-то и что Сантос либо задушил своего товарища, либо держал его под водой, пока Пуч не скончался.

- Чапел, отойдем на минутку, - сказал я шефу, и когда мы отошли от толпы, я велел местному блюстителю закона очистить здание, а перед этим спрятать какого-нибудь умного и надежного человека в ближайшем углу раздевалки справа от сцены, менее чем в трех ярдах от того места, где, по утверждению Сантоса, он видел привидение.

Сделав это, я снова привлек внимание того, кто еще мог оказаться более святым по имени, чем на самом деле. Уловка удалась. Менее чем за пять минут толпа была выведена на улицу, Чапел подал мне знак и кивнул головой.

Моей целью было испытать силу внушения. Чапел и я должны были покинуть здание. Сантос считал бы, что остался совершенно один. Затем мы с Чапелом снова вошли в театр через окно в гримерной на противоположной стороне от той, в которую шеф "посадил" нашего человека. С этой точки наблюдения мы могли видеть, оставаясь незамеченными.

Хулио Сантосу было велено продолжать подметать. Если бы то, что он видел, было субъективным, в противоположность объективному, другими словами, если бы это было воображаемым - тогда я верил, что если бы "объект" двигался, как раньше, а наш скрытый агент издал пронзительный крик, подобный тому, который описал Хулио, он снова увидел бы все, что видел раньше!

Более того, если бы он был убийцей своего друга, его непроизвольные крики могли бы раскрыть нам факт убийства.

Мы с Чапелом едва успели прильнуть глазами к щелям, прорезанным в брезентовой перегородке, когда с противоположной стороны донесся полузадушенный вопль ужаса, сопровождаемый бессвязными, наполовину выкашлянными, наполовину произнесенными словами: "Хулио, ты меня не слышишь?"

Я увидел, как Хулио Сантос напрягся, уронил метлу, повернулся в направлении звука; затем, к моему крайнему изумлению, он вскинул обе руки, словно взывая к кому-то или чему-то, что, как ему показалось, он там увидел.

- Хуанито! - наполовину причитал, наполовину кричал он. - Я... я пытался спасти тебя... я пытался... Да поразит меня Господь смертью, если я не сделал все, что в моих силах!

Ноги Сантоса подогнулись под ним, его колени ударились о пол сцены, и казалось, что он пресмыкается у чьих-то ног. Никаких ног там, конечно, не было - ничего осязаемого.

Мы с Чапелом бросились на сцену. Хулио Сантос распростерся на четвереньках, стонал, ласково поглаживая дрожащими руками пару ног, которые не были видны ни моим глазам, ни глазам Чапела.

В следующее мгновение толпа снова ворвалась в здание, привлеченная криками Сантоса.

Полчаса спустя, в то время как многие группы людей все еще общались в театре, громко комментируя происходящее, я вспомнил, что должен предупредить Чапела, чтобы он держал Сантоса под наблюдением.

Шеф огляделся по сторонам. За мгновение до этого Хулио Сантос стоял не более чем в десяти футах от нас, прижав руки к глазам, пальцы одной руки покоились на резаной ране над правым глазом, очевидно, в состоянии, подобном трансу. Теперь его не было ни там, ни где-либо еще в этом просторном здании, и с тех пор, насколько мне известно, его никогда не видели человеческие глаза!

Мы с Чапелом уставились друг на друга.

- Ты можешь это объяснить? - потребовал я.

- Это был самый странный побег, какой я когда-либо видел, но я не особо возражаю, потому что теперь мы знаем, как умер Пуч, - заявил шеф полиции. - Хулио Сантос задушил его, и я ставлю на это месячную зарплату!

- Где брат, которого этот парень назвал Огастом Сайнтсом? - спросил я.

- Я приказал сержанту доставить его в участок. Он будет ждать там.

Мы с шефом выскользнули из кинотеатра и сели в мою машину. Еще через пять минут меня провели в кабинет Чапела. Сержант доложил, что Огаста Сайнтса найти не удалось, но он только что привел отца двух младших Сайнтсов - и я оказался лицом к лицу с мужчиной с оливковой кожей, лет пятидесяти, который, казалось, боролся с какими-то мучительными эмоциями.

- У вас двое сыновей, Хулио и Агосто, - нетерпеливо начал я.

- У меня было два сына, gemelos, близнецы, - поправил старший Сантос. - Но теперь остался только один, увы! ибо Хулио утонул вместе с Хуанито Пучем во время купания в реке сегодня в полдень. Огаст, оставшийся в живых, немного не в себе.

- Вы ошибаетесь, и я рад, что могу заверить вас в этом, - быстро сказал я. - Я разговаривал с Хулио Сантосом не более двадцати минут назад.

Я уставился на своего слушателя, потому что он поднял руки в жесте отчаяния.

В его затуманенных глазах стояли слезы.

- Молил бы Бога, чтобы ваши слова оказались правдой! Тело моего сына Хулио было обнаружено и доставлено домой двумя крестьянами полчаса назад. Я только что отправил посыльного сообщить печальную весть Агосто в театр. Если вы разговаривали с кем-то в театре, то это был Агосто, который, когда его брат не вернулся с реки, сам пошел подметать театр.

- Что-что? - воскликнул Чапел. - Значит, мы разговаривали с Агосто Сантосом? Я сомневаюсь в этом. И кроме того, с какой целью этот близнец Хулио мог выдавать себя за своего брата? Слабоумный? Возможно, но, опять же, я сомневаюсь, что сумасшедший смог бы так искусно обмануть нас. И... рана над глазом? - Шеф быстро повернулся к старику. - У Агосто, близнеца покойного, была рана на лбу, когда он пошел подметать театр?

- Нет, - ответил отец в смущенном удивлении.

- Послушайте, у меня есть способ докопаться до истины, - с необъяснимой резкостью рявкнуло мое обычно спокойное "я".

- Выкладывайте! - выпалил Чапел. - Хотя я знаю, что вы собираетесь предложить: мы осмотрим труп Хулио и выясним, есть ли на нем порез над правым глазом. Хорошо!

Чапел одним прыжком пересек улицу и ввалился в мою машину, почти вплотную ко мне, бесшумная ищейка, двигающаяся быстро, напряженно думающая, охваченная безумной манией раздвинуть завесу непостижимого, связать настоящее с будущим, соединить жизнь со смертью.

- Да, именно так, - задыхаясь, признался я. - Я хочу увидеть тело Хулио Сантоса. Если у трупа такой порез над правым глазом...

- Если порез над правым глазом есть, - прорычал Чапел, - то, клянусь небесами, мы беседовали тет-а-тет с призраком!

Две минуты спустя мы с визгом затормозили перед домом Сантосов и ворвались внутрь. По нашей просьбе друзья семьи раскрыли лицо погибшего. Боже милостивый! Мы с Чапелом оба слегка отшатнулись. Что-то - речные хищники - обглодало плоть трупа в трех местах: подбородок, левую щеку и лоб, в последнем случае в точке чуть выше правого глаза. Обглоданное пятно на лбу имело полтора-два дюйма в диаметре и, увы, такой рисунок, что было невозможно определить, была ли у трупа до нанесения увечий резаная рана длиной в полтора дюйма в этой области или нет!

Прошло несколько недель, прежде чем я снова заглянул к Чапелу. Он поднял на меня немного удивленный взгляд, когда я вошел.

- Ха! - рассмеялся он и продолжал улыбаться, странно нахмурив брови, как будто мое присутствие принесло с собой воспоминание о каком-то событии, которое все еще не давало ему покоя.

- Я думал о призраках с тех пор, как вы были здесь в последний раз, - сказал он с приятной откровенностью. - Крестьяне, которые принесли тело Хулио в тот день, - я расспросил их. Они видели всё, что произошло на реке, Хулио и Хуанито Пуч, по их словам, ссорились. Свидетели находились на противоположном берегу реки от соперников и поэтому не смогли предотвратить то, что произошло. Хулио и Пуч раздевались, когда последний нанес Хулио удар по голове концом весла. Свидетели сразу же увидели, что по одной стороне лица Хулио потекла кровь. Раненый мальчик бросился на Пуча и, будучи более сильным из них двоих, загнал своего вооруженного противника на мелководье. Пуч цепко вцепился в весло и попытался им воспользоваться, но Хулио опустил своего противника под воду и держал его там до тех пор, пока тот не испустил дух.

Только после того, как изумленные крестьяне потребовали от Хулио сдаться, он понял, что были свидетели его преступления. Он колебался лишь мгновение; затем в порыве раскаяния и ужаса бросился в стремнину, и его унесло течением. Двое крестьян раздобыли лодку и несколько часов спустя обнаружили тело Хулио, застрявшее в развилках мангрового дерева, так как вода была высокой.

- А Огаст Сайнтс, что с ним? - удалось недоуменно выдавить мне.

- Испарился, - ответил Чапел с усмешкой. - Мы с вами были последними, кто его видел, только мы видели вовсе не Агосто. У Агосто не было пореза над правым глазом. Не забывайте об этом.

- Тогда... вы хотите сказать, что мы с вами разговаривали с Хулио Сантосом через четверть дня после того, как стало известно, что он утопился?

- Да, сеньор, - задумчиво произнес мой друг, размышляя, но, по-видимому, не сомневаясь, - Хулио Сантос... четверть дня... утопился... Он вернулся, чтобы солгать... попытаться доказать свою невиновность...

И Чапел, замолчав, сел с внезапной беспомощностью и пристально уставился на то, что, как сказали мне мои глаза, проследившие за его взглядом, было не более чем трещиной на чисто выметенном голом полу полицейского участка.

ПОРТРЕТ, КОТОРЫЙ ХОДИЛ

Гарольд Стэндиш Корбин

Церковь Святого Варнавы в восточном городе, где я живу, восходит к ранним временам. Гигантские вязы, такие же старые, как и само здание, возвышаются над его прекрасными готическими арками и отбрасывают свою тень, словно благословение, на церковное кладбище позади здания. Поскольку церковь теперь находится всего в двух шагах от торгового района и открыта в определенные часы для отдыха и медитации, у меня вошло в привычку время от времени заглядывать туда после суматохи с покупками в магазине.

Однажды поздним вечером в начале лета, усталая и разгоряченная, я вошла в святилище и опустилась на ближайшую скамью, измученная и нервничающая.

У входа тускло горел свет, но в остальном помещение было погружено в полумрак. Я была одна в тихой церкви, и меня охватило чувство умиротворения.

Но ненадолго! Погруженная в созерцание огромного розового окна за алтарем, я внезапно почувствовала, будто кто-то пристально смотрит на меня. Я вздрогнула и огляделась по сторонам. Ощущение было такое, словно кто-то смотрел на меня из тени сбоку, из-под галереи!

Но я никого не видела! Я сидела в напряжении, пока мои глаза не привыкли к полумраку, стараясь разглядеть все углы. Судя по всему, там никого не было!

Я пожала плечами и начала собирать свои свертки, когда внизу, у входа, внезапно увидела фигуру, вышедшую из тени под галереей и скользнувшую к перилам алтаря.

Я говорю "скользнувшую", потому что никакое другое слово не выражает этого движения. Казалось, не было слышно ни шелеста одежды, ни звука шагов. Фигура была похожа на облако, несомое мягким летним ветерком!

Это была женщина. На ней не было шляпки, но она была одета в какое-то свободное, ниспадающее черное платье, которое казалось частью теней, из которых она появилась.

Я не могла видеть ее лица, но заметила, что на руках она держала маленького ребенка.

Пока я наблюдала за ней, странно пораженная ее присутствием здесь, женщина медленно подняла лицо к большой мемориальной доске, на которой рельефно была изображена святая группа, и, казалось, молилась. Затем она резко повернулась и, направившись к центральному проходу, рядом с которым сидела я, скользнула вдоль него, крепко прижимая ребенка к груди.

Когда она приблизилась, мне стало странно страшно. Я не могла сдвинуться с того места, где сидела. Казалось, я была зачарована.

Но она не обратила на меня никакого внимания. Я могла бы протянуть руку и дотронуться до нее, когда она проходила мимо, но, когда она двинулась, меня обдало холодным дуновением воздуха, и я отодвинулась от нее.

Черное платье, которое было на ней, определенно сливалось с полумраком церкви, и из-за этого ее лицо казалось поразительно белым, как бледная слоновая кость на фоне черного занавеса. Мягкая пушистость ее темных волос обрамляла нежный овал ее черт, и я не могла не думать о чем-то неземном, о чем-то не от мира сего, когда глядела на нее. Она смотрела прямо перед собой, скользя без шума и движения, ребенок у нее на груди, по-видимому, спал, его личико тоже было белым, глаза закрыты.

И вдруг я поняла, что знаю эту женщину! Моя память перенесла меня на годы назад, в дни моей юности. Мы с ней были подругами по играм. Это была Люси Уэллс! Конечно, старше, чем тогда, когда я ее знала, но с тем же бледным, эстетичным лицом, на котором, казалось, всегда было выражение из какой-то высшей сферы.

Я знала, что Люси замужем и живет где-то в городе, но не видела ее много лет. Когда эта внезапная вспышка воспоминания промелькнула у меня, я окликнула ее.

- Люси! - позвала я. - Люси Уэллс!

Женщина была уже почти у двери. Но, услышав мой голос, она остановилась и обернулась. Ее глаза, пронзительные и черные, теперь светились умом, который пришел на смену странному, безличному взгляду.

Но она мне не ответила. Мне показалось, что она ахнула, начала что-то говорить, а затем, развернувшись, вышла в вестибюль.

И все же, какое трагическое выражение было на этом бледном лице! По какой-то неизвестной причине душа женщины была переполнена мукой и страхом.

Я в волнении встала и, подхватив свои свертки, поспешила к двери. Но когда я пришла туда, в вестибюле ее не было. Я подошла к наружной двери и распахнула ее.

Ее не было и во дворе! Я выбежала на улицу, оглядела ее вдоль и поперек. Я снова повернулась к церкви, даже пересекла лужайку, чтобы посмотреть на дорожку сбоку.

Прошло всего несколько секунд с того момента, как она вошла в эту дверь, и до того момента, когда я оказалась в вестибюле.

Было невозможно, чтобы она могла уйти далеко. Это было на удивление странно! Это меня раздосадовало. Я была уверена, что Люси узнала меня - ее нерешительный жест, когда она остановилась, словно собираясь заговорить, убедил меня в этом. Но где же она была?

Я вернулась в церковь. Я внимательно вгляделась в полумрак коридора, а затем пошла по полутемным проходам с обеих сторон под галереями. Но мои поиски были бесплодны.

Я снова вышла на улицу, убеждая себя, что там, в мирной тишине, мне все просто приснилось. И вдруг я увидела ее! Она была в дальнем конце кладбища, стоя совершенно неподвижно рядом со свежей могилой.

Много лет не общаясь с Люси, я не знала, кого из близких она могла потерять; поэтому я поспешила к ней, снова крикнув:

- Люси! Люси Уэллс! Подожди меня. Это Джейн Стаутон.

Стаутон была моей девичьей фамилией - под которой она меня знала. Но она не стала ждать и, казалось, вообще не заметила меня. Она быстро повернулась и вышла с кладбища через маленькую боковую калитку.

Но сейчас мне больше, чем когда-либо, хотелось увидеть Люси. Действительно, было бы приятно возобновить знакомство прежних дней. Более того, если бы Люси попала в беду, я была бы рада помочь ей всем, чем смогу. И в дополнение к этому, я почему-то чувствовала, что должна увидеть ее - я должна догнать ее. Какая-то странная, непреодолимая сила нахлынула на меня, подталкивая вперед, почти против моей воли.

Я спешила так быстро, как только могла. Я видела ее, без шляпки и в черном платье, далеко внизу по улице. Повернулась ли она и поманила ли меня за собой? Я так и думала. Но как ни старалась, мне не удавалось приблизиться к ней. Она двигалась так странно, по-видимому, без усилий, но скользила быстрее, чем я могла уследить.

Внезапно я оказалась на незнакомой мне жилой улице. Это была улица с прекрасными домами, каждый из которых граничил с лужайкой, обнесенной железной оградой. Однако все они были построены одинаково, из светлого кирпича, со ступенями, ведущими вниз, к тротуару.

Я видела, как Люси поднялась по одному из этих лестничных пролетов и вошла в дом. Продолжая идти, я вскоре оказалась возле него - и теперь сильнее, чем когда-либо, было желание последовать за ней и поговорить с ней.

Я поднялась по ступенькам туда, где она исчезла. Дверь дома была приоткрыта, как будто она не остановилась, чтобы закрыть ее. Я нажала на кнопку звонка и стала ждать.

Через несколько минут я нажала на нее снова. Дверь была приглашающе открыта, но никто не вышел на мой звонок. Я размышляла. Люси, несомненно, входила в этот дом, и я знала, что она пригласила бы войти и меня, если бы знала, кто я такая. Я посмотрела на дверь. Она распахнулась еще больше, как будто ее сдвинул какой-то сквозняк. Это было новое приглашение для меня.

Поколебавшись, чувствуя, что, возможно, поступаю неправильно, я открыла дверь пошире и вошла.

В доме было тихо, как в могиле. Казалось, внутри него никто нигде не двигался. Я вошла в коридор, по обе стороны которого располагались большие комнаты с высокими потолками, обставленные, как я могла видеть, богатой, резной, но несколько старомодной мебелью. Я вышла в центр холла, из которого наверх вела широкая лестница, и позвала.

- Люси! - закричала я, повышая голос, чтобы его было слышно во всех уголках дома. - Люси Уэллс!

Я ждала. По-прежнему не было слышно ни звука. Я начала задаваться вопросом, что с ней стало, как вдруг услышал позади себя мужской голос.

- Прошу прощения, что случилось?

Я резко обернулась. Передо мной, в дверях одной из комнат, стоял высокий, хорошо одетый мужчина средних лет, красивый, с чувством собственного достоинства. Он носил усы, которые, казалось, подчеркивали выражение досады, которое он напустил на себя. Я сразу поняла, что он принял меня либо за грабителя, либо за какого-то назойливого человека, чье присутствие здесь нежелательно.

- Я искала свою старую школьную подругу, - начала я в некотором замешательстве, - я видела, как она вошла сюда минуту назад, и хотела поговорить с ней.

Он сурово посмотрел на меня, недоверие было отчетливо написано на его суровом лице.

- Здесь нет ни одной женщины, кроме вас, - коротко сказал он. - И не было уже очень давно.

Выражение его лица стало еще более хмурым, и в попытке скрыть свое смущение от того, что меня обнаружили как преступницу в чужом доме, я заговорила снова.

- Но я видела, как она вошла, - настаивала я. - Это была Люси Уэллс, которую я знала давным-давно.

Если бы я ударила его по лицу, он не был бы так поражен. Он отшатнулся, ухватившись за дверь, чтобы не упасть. Из его раскрытого рта вырвался вздох.

- Вы видели, как Люси Уэллс вошла в этот дом? - повторил он, и его изумление не поддавалось описанию.

- Ну да, - ответила я. - Она поднялась по ступенькам минуту назад.

Он снова задохнулся, в волнении проводя рукой по своим темным волосам. Затем внезапно вышел в коридор и указал на одну из комнат - библиотеку.

- Пожалуйста, пройдите туда и сядьте, - быстро распорядился он. - Вы себя плохо чувствуете. Отдохните минутку, и вы почувствуете себя лучше.

- Но я не больна, - настаивала я. - Я последовала за своей старой подругой...

Однако его манеры была настолько повелительными, что я ничего не могла поделать, кроме как подчиниться. Я повернулась, вошла в библиотеку, как он указал, и села в мягкое кресло. Я чувствовала себя ребенком, которого вот-вот накажут.

Он вошел в комнату вслед за мной и остановился, задумчиво изучая меня. Хмурое выражение все еще оставалось на его лице, но глаза превратились в щелочки. Через мгновение он заговорил.

- Я хочу, чтобы вы успокоились, - начал он, - и рассказали мне в точности, что произошло. Вы видели, как женщина, - Люси Уэллс, по вашим словам, - вошла в этот дом?

- Ну, конечно, - сказала я, - так же ясно, как вижу вас. Сегодня днем я была в церкви Святого Варнавы, и она тоже была там. Она шла по проходу, и я окликнула ее по имени.

Я вкратце рассказала ему о том, что происходило до того момента, как я последовал за ней в дом.

Когда я закончила, его лицо стало очень серьезным. Погруженный в раздумья, бледный, изможденный, он пододвинул стул и уселся перед письменным столом.

- То, что вы говорите, чрезвычайно странно, - сказал он. - Я был здесь один весь день. Я должен был знать, если бы кто-нибудь вошел. Несмотря на то, что вы мне сказали, дверь была заперта, когда я вошел. Если в этом доме есть кто-то, кроме нас двоих, я хочу это знать. Не могли бы вы... не могли бы вы пройти со мной дому, чтобы посмотреть?

Я подозрительно взглянула на него. Это была, мягко говоря, необычная просьба. Я не знала, кто он такой, и поскольку он заверил меня, что Люси здесь нет, у меня не могло быть никаких причин оставаться с ним наедине, не говоря уже о том, чтобы сопровождать его в какую-то другую часть дома.

Я начала подниматься.

- Я не понимаю, зачем это нужно, - ответила я, собрав все достоинство, которым обладала. - Мне очень жаль, что я побеспокоила вас. Возможно, я допустила ошибку. Возможно, я видела, как она вошла в соседний с вашим дом или в тот, что за ним. Мне пора идти.

Но он не слушал.

- Если я скажу вам, что я врач, - резко сказал он, - и что вы очень больны, и что фигура, которую вы видели, была всего лишь галлюцинацией, которая может указывать на серьезное психическое заболевание, вы поверите этому?

Волна негодования захлестнула меня. Несмотря на то, что он действительно мог быть врачом, я не чувствовала себя больной, и мне было неприятно, когда мне говорили, что мне "мерещится".

- Может, вы и врач, - сказала я, - но я знаю, что я видела.

Грустная улыбка появилась на его осунувшемся лице при моей вспышке гнева.

- Очень хорошо, - сказал он. - Чтобы доказать, что вы были неправы, не могли бы вы подождать здесь, пока я сам не осмотрю дом?

Антагонизм в его речи вызвал такой же антагонизм во мне. Люси должна быть здесь, и я это знала!

- Для меня это действительно не имеет никакого значения, - высокомерно ответила я. - У меня не было особой причины встречаться с Люси сегодня, кроме как возобновить старое знакомство. Но чтобы удовлетворить вас - и себя - я подожду. Когда найдете ее, скажите, что Джейн Стаутон здесь.

Он встал, грациозно поклонился и вышел из комнаты.

Я поморщилась.

- Пытается выставить меня дурой! - сказала я себе. - Говорит, что он врач и что я больна! Он очень хорошо знает, что Люси находится в этом доме. В этом есть что-то странное. Или же я допустила глупую ошибку. Я подожду, пока он вернется, а потом уйду. В любом случае, мне не следовало сюда приходить.

Я слышала его шаги по дому, то поднимающиеся по лестнице, то в комнатах наверху, то спускающиеся в подвал.

Наконец он вернулся. Он не взглянул на меня, когда вошел, но продолжал задумчиво смотреть в пол.

- Я искал везде, - сказал он, судорожно шевеля пальцами. - Люси... здесь нет.

Я взглянула на него, когда он произнес ее имя.

- Люси? Значит, вы ее знаете! - торжествующе воскликнула я.

Он снова вздрогнул, как будто я его ударила. Его лицо было пепельно-серым, когда он поднял на меня глаза.

- Знаю ее? - воскликнул он. - Знаю Люси? О, Боже!

Затем, прежде чем я успела подумать, он поднял руки высоко над головой и с криком, похожим на крик раненого животного, - как крик души, которая проклята, - повернулся, выбежал из комнаты и побежал по коридору; сильные рыдания сжимали его горло. Где-то позади хлопнула дверь.

Сказать, что я была поражена, - это еще мягко сказано. Я была напугана больше, чем когда-либо прежде за всю свою жизнь. Не был ли этот человек безумен?

Я хотела оказаться подальше от этого дома, подальше от него. Но если он был болен, из человеческого милосердия я не смогла бы оставить его вот так одного. Однако, если бы он был сумасшедшим, мне лучше было бы оказаться на улице! И что он имел в виду, спрашивала я себя, говоря то, что сказал? Тайна становилась для меня непосильной.

Какое-то время я ждала. В задней части дома, куда он ушел, не было никакого движения. День клонился к вечеру. За окном, на улице, лежали длинные тени, и мне давно пора было возвращаться домой. В тот день я решила больше не проводить никаких расследований. Я взяла свои свертки и уже пересекала комнату, когда услышала, как он приближается; его шаги были медленными и крадущимися, прямо за дверью.

От этого у меня перехватило дыхание. Мое сердце бешено колотилось. Мне было интересно, что он собирается делать теперь.

Через мгновение он вошел. Его лицо было мертвенно-бледным, длинные пальцы двигались. Его глаза горели в глазницах, как угли. Я была ужасно напугана.

Я направилась к дверному проему, в котором он стоял, думая, что он отойдет в сторону и даст мне пройти. Но его пристальный изучающий взгляд был устремлен на меня. Он не пошевелился.

- Вы не должны уходить! - воскликнул он.

Я отступила за пределы его досягаемости.

- Почему? - холодно сказала я. - Я не останусь здесь больше ни минуты. Если вы джентльмен, вы позволите мне пройти.

Он по-прежнему не двигался. Но, устремив на меня свои горящие глаза, он воскликнул:

- Ради Бога, нет! Если у вас есть хоть капля жалости, хоть какое-то сострадание к душе, которая находится в аду, не уходите! Подождите!

И вдруг из коридора до нас донесся тихий звук шуршащего шелка, похожий на шуршание женского платья. Я увидела, как напряглось его тело. Казалось, он задрожал, как будто на него подул холодный ветер.

Должно быть, он также увидел презрение на моем лице из-за сказанной им лжи. Люси была там, спускалась по лестнице. Мы оба могли ее слышать. И когда он отпрянул от дверного проема, я бросилась наружу, окликая ее.

- Люси! - крикнула я. - Люси, иди сюда. Этот человек...

Я остановилась, ошеломленная. Холл был пуст. Шорох прекратился. Там никого не было. Только далеко-далеко, надо мной или за моей спиной - я не могла сказать, откуда, донесся звук, похожий на слабый плач младенца и почти неразличимый напев матери, убаюкивающей его.

- Итак! - воскликнула я, оборачиваясь к тому месту, где стоял мужчина, потрясенный и постаревший, посреди комнаты. - Она здесь. И потому что вы грубиян, потому что по какой-то причине Люси в вашей власти, вы не хотите, чтобы я ее видела. Очень хорошо! Мне кажется, это дело полиции, и я собираюсь рассказать своему мужу, чтобы он прислал их сюда выяснить, в чем дело!

Он поднял руку, призывая меня к молчанию. Странно, но я повиновалась, потому что даже в своем смятении он сохранял властный вид. Я остановилась. Он указал на кресло.

- Пожалуйста, садитесь, - приказал он, пытаясь быть любезным. - Мне нужна ваша помощь. Только женщина это поймет.

Нужна моя помощь? Перемена в его поведении не должна была избавить меня от подозрений. Я не знала, какую новую хитрость он задумал, и не собиралась оставаться там ни минутой дольше.

Но внезапно на меня обрушилась самая ужасная головная боль, какой я никогда в жизни не испытывала. Резкая боль пронзила мои глаза - комната закачалась вокруг меня. Я чувствовала себя так, словно кто-то стучал мне в мозг. Я поднесла руки к глазам. Должно быть, я застонала.

Этот человек видел мое состояние. Когда я подняла на него глаза, испытывая невыносимую боль, его лицо внезапно изменилось. В его глазах больше не было того дикого, затравленного, измученного выражения. На него снизошло откровение, странное понимание чего-то, чего я не могла понять, охватило его. Благоговейный трепет сменился радостью - хотя почему он должен был радоваться моему несчастью, было выше моего понимания. Это только еще больше разозлило меня - и еще больше напугало.

И теперь этот непостижимый человек совершил еще одну непостижимую вещь. Он пересек комнату и остановился перед большой темной драпировкой, висевшей на стене. Он поднял руки над головой, словно в мольбе.

- Люси! - вздохнул он. - Не мучай ее больше. Все в порядке, дорогая. Теперь я понимаю. Все в порядке.

Ну, это было уже слишком для меня! Я уставилась на него, потеряв дар речи от изумления. И тут в комнате раздался внезапный щелчок. Я подумала, что это у меня помутился рассудок, потому что в комнате потемнело. И все же я могла ясно видеть резную мебель, стол в центре, богатый ковер на полу.

Казалось, в комнате воцарилась атмосфера покоя и умиротворенности, подобная той, которую я испытала в церкви. Это было так, как будто на нас снизошло благословение, и весь антагонизм и непонимание последних нескольких минут были сметены. На его месте воцарилось такое спокойствие, какое ощущаешь вечером, когда дневная суета проходит.

Но в ней также ощущалось чье-то Присутствие. В этом я была уверена. И когда мои глаза попытались пронзить темноту, я едва могла поверить своим ощущениям! Внезапно в противоположном конце комнаты появилась фигура, которую я заметила в церкви, - Люси Уэллс с младенцем, прижатым к груди.

Должно быть, я вскрикнула, потому что мужчина повернулся ко мне. Он улыбался - грустной, жалкой улыбкой. И тут я увидела, что каким-то механическим способом он опустил занавески на окнах и отодвинул в сторону большую темную драпировку, к которой протянул руки. Теперь он включил затененный электрический свет, и я обнаружила, что смотрю не на духа или привидение, как я думала, а на большую картину маслом, которая прежде скрывалась драпировкой.

Это был прекрасный портрет, настолько похожий на жизнь, что обманул меня. На нем в полный рост была изображена Люси Уэллс, ее мягкие волосы обрамляли нежный овал лица, в глазах светилась прелестная нежность материнства. Она была одета в великолепное черное бархатное платье, чернота которого только подчеркивала ее утонченную хрупкую красоту. У груди она держала младенца, совсем такая, какой я видела ее в церкви.

Пораженная, не в силах вымолвить ни слова, я сидела, очарованная волшебством этой картины. Наконец мужчина повернулся ко мне.

- Вам лучше? - спросил он.

- Лучше? - непонимающе повторила я.

- Ваша головная боль прошла?

- Да теперь все в порядке, - удивленно сказала я. - Я... я совсем забыла о ней.

Но я больше не мог этого выносить.

- Скажите мне, что это значит? - воскликнула я. - Почему Люси там, на портрете?

Он ответил не сразу. И он слишком нервничал, чтобы сесть. Он стоял, уставившись на картину, с выражением восторженной преданности на смуглом лице, как будто поклонялся в храме мадонны. Наконец, он повернулся.

- Вы верите, что духи умерших возвращаются, чтобы присматривать за нами? - торжественно спросил он.

- Боже милостивый, нет! - воскликнула я. - Библия говорит, что вы не должны в это верить.

- Я знаю. Но Библия именно этим предостережением признает существование духов, не так ли?

Мне пришлось неохотно признать это. Это была новая мысль для меня. Раньше я не рассматривала ее в таком свете.

- Очень хорошо, - продолжал он в глубокой задумчивости. - Женщина, которую вы видели сегодня, Люси, была духом. Должно быть, так оно и было. Ибо Люси - и ее ребенок - мертвы и лежат в могиле.

- Мертвы? - эхом повторила я.

- Да.

Рыдание, казалось, сдавило ему горло.

- Они погибли в автомобильной катастрофе три месяца назад.

Эта мысль ошеломила меня. Люси Уэллс, моя маленькая подружка по играм прошлых лет, прелестная девочка на портрете - мертва? Ее трагически погибшая жизнь?

Но мужчина заговорил снова.

- Я любил Люси больше, чем мужчина когда-либо любил женщину, - сказал он. - Я заботился о ней больше, чем это было бы правильно, потому что, когда мужчина и женщина любят друг друга так глубоко, как мы с Люси, и одного из них внезапно забирают, вся структура их любви становится искаженной и запутанной, без видения или перспективы для того, кто остается.

С тех пор как она умерла, жизнь для меня стала ужасно одинокой. В мире больше нет очарования; желание добиться успеха пропало. Амбиции исчезли. Дни становятся длиннее, а ночи еще длиннее. Я хочу быть только с Люси.

Он сделал паузу, и я ждала, что он продолжит. Я ничего не могла сказать.

- И вот сегодня днем, - продолжил он, - я собирался покончить со всем этим - совершить ужасный поступок - покончить с собой.

Я ахнула. Но он этого не заметил.

- Револьвер уже был у моего виска, когда пришли вы. Еще мгновение, и пуля вонзилась бы мне в мозг. Потом я услышал ваш голос, зовущий Люси. Это заставило меня заколебаться - на мгновение. Я опустил револьвер. Оно все еще лежит там, на столе.

Он кивнул головой. Затем он снова уставился на огромную картину, освещенную потайной лампой. Его лицо было пепельно-серым от агонии противоречивых эмоций. Мне стало так жаль его, что я положила одну руку ему на плечо. Он повернулся и печально улыбнулся мне, в его взгляде была немая признательность.

- Я разозлился на вас, когда увидел, - сказал он. - Я хотел, чтобы вы ушли, чтобы я мог закончить этот ужасный поступок. Но даже тогда моя душа проходила через адские муки. Я знал, что Люси была рядом! Я чувствовал ее, но не мог ни видеть, ни общаться с ней. И когда вы сказали мне, что сами видели ее, я приревновал. Но я также знал, что Люси послала вас ко мне, чтобы вы остановили мою руку.

- Вы действительно в это верите? - спросила я с благоговейным трепетом.

- Да. Мы, врачи, сталкиваемся в своей практике со странными вещами - вещами, во что непрофессионал не верит, потому что нет практического объяснения, которое он мог бы понять. Часто я был вынужден верить, что мертвые действительно возвращаются духами - что между этим миром и тем, что лежит за его пределами, есть лишь тонкая оболочка.

Несколько мгновений назад я разрывался от огромного желания отослать вас прочь и покончить со своей жизнью. Я хотел быть с ней - и с ребенком. И все же я знал, что не должен этого делать. Я должен продолжать жить и ждать, пока мои годы не пройдут. Разрываясь между желанием и долгом, я попросил вас остаться со мной - не покидать меня, пока не пройдет заклятие, пока я не смогу вернуть себе контроль над собой и принять правильное решение.

Но вы не хотели оставаться. Я вас не виню. Вы думали, я сошел с ума. Вы боялись. Но если бы вы ушли, тогда я поддался бы своему желанию и отправил свою душу в неизвестность, надеясь каким-то образом найти Люси.

Но внезапно вас охватила эта сильная головная боль. Это было для меня откровением. Как врач, я знаю, что вы необычайно сильная женщина, мало подверженная недугам и боли. Было очевидно, что у этой головной боли не было никакой конкретной причины.

Тогда каково же могло быть объяснение? Опять же, это было нечто такое, что непрофессионал не решается принять. Но я понял. Какой-то высший разум пытался связаться с вами. Это была Люси.

Я начала говорить, но он жестом призвал меня к молчанию.

- Не смейтесь надо мной, - продолжал он. - И не говорите, что я шучу. В истории есть множество случаев, подтверждающих это. Ведущая спиритуалистка Англии самым простым образом рассказывает о подобном опыте в своей собственной жизни. На ваш мозг было оказано временное давление, и, хотя Люси, несомненно, была огорчена, причиняя вам страдания, это был единственный доступный ей способ удержать вас здесь, пока злые чары не спадут с меня. Если бы вы ушли, я бы покончил с собой. Люси, спроецировав эту головную боль, не только удержала вас здесь, но и обратилась ко мне через мои профессиональные инстинкты - через симптом, который я бы понял. Понимаете?

Признаюсь, я не была уверена. Все это казалось мне очень странным. Он хотел, чтобы я ему поверила. Но было кое-что еще, что привлекло меня больше всего в объяснении той странной фигуры, за которой я последовал в дом. Как женщина, я чувствовала, что могу понять женскую любовь, которая длится и после смерти. Мне никогда не казалось, что любовь - настоящая любовь - это эмоция, которую может погасить смерть. Я повернулась к мужчине, стоявшему передо мной.

- Но это Присутствие там, в холле? - спросила я. - Этот звук, как будто кто-то проходит мимо! И плач ребенка, и песенка! Как вы объясните все это?

- Люси покидала нас, прощаясь с нами. Ее цель была достигнута. Она привела вас сюда, чтобы спасти мою жизнь. Она думала, что все будет хорошо - что вы, ради нее, останетесь, пока я не приду в себя. И я знал, когда говорил с ее портретом, что она услышит меня и поймет. Потом она вернулась в свою могилу.

- Свою могилу? - повторила я. Я вглядывалась в нежные, хрупкие черты лица на замечательном портрете, в прекрасные руки, прижимавшие ребенка к груди. Казалось ужасным думать о ней в могиле. Я сказала ему об этом.

- О, нет, - ответил он. - Вы думаете всего лишь о ее земном теле. Ее дух пребывает в каком-то более прекрасном краю, чем мы можем себе представить. Дух не умирает.

Я на мгновение задумалась над этим. "Любовь и дух не умирают!" Это было то, что сказано в Библии.

Я снова повернулась к нему.

- Кто вы такой, доктор? - спросила я.

- Если вы имеете в виду мое имя, то я доктор Уэйленд, - ответил он, и в его голосе зазвенела нотка гордости.

Мои глаза расширились. Каждый в нашем городе слышал о докторе Уэйленде, выдающемся хирурге, терапевте и психологе.

- А Люси... - начала я.

- Была моей женой. Этот ребенок был нашим единственным ребенком. Они оба похоронены на том маленьком участке позади церкви Святого Варнавы, где вы ее видели.

- Но жизнь больше не будет для меня одинокой, - продолжал он. - Теперь Люси придет ко мне, когда я устану или впаду в уныние. И я буду помнить этот день, и ее присутствие придаст мне мужества, и я буду продолжать жить, посвятив себя служению другим.

Он не обратил на меня внимания, когда я встала, чтобы уйти. Я тихонько вышла из дома, а муж Люси продолжал стоять перед огромной картиной, сцепив руки за спиной, запрокинув голову, и в его глазах светилось новое чувство. Его лицо озарял взгляд восторженной, обожающей любви.

СИНИЙ ЧАЙНИК

Э. Джин Мэги

- Делайте ваши ставки, господа, - пропел крупье, окидывая печальным взглядом блестящую компанию, столпившуюся вокруг стола для игры в рулетку. И вместе с вращением колеса меня охватила тоска, странная и необъяснимая. Я обнаружил, что мне ужасно скучно, и мне не терпелось уйти. Собрав свой выигрыш, я сунул в карман большую пригоршню жетонов по пять тысяч франков, когда монотонный крик крупье возвестил о прекращении ставок.

Мгновение спустя я, Герберт Брент, стоял в дверях Охотничьего клуба и смотрел на мелкий дождь, сквозь который странно рельефно проглядывали сверкающие белые стены и черепичные крыши зданий.

Была видна обычная толпа, куда-то спешащая, спасаясь от дождя. Мимо пронеслась женщина, разукрашенная драгоценностями, в сопровождении итальянского принца. Я смотрел, как ее "роллс-ройс" исчезает в темноте, задний фонарь подмигивал мне, как злой глаз. "Кто-то однажды сказал, что Монте-Карло похож на огромную шепчущую галерею", - признался я сам себе. И в тот же самый момент, не закончив тихо произнесенной фразы, был поражен словами, пришедшими, казалось бы, из ниоткуда.

- Вы поставите за меня двадцать тысяч франков, сэр? - произнес голос. - Я заметил, что удача на вашей стороне. Я бы хотел, чтобы вы поставили их на номер семнадцать.

Я резко обернулся, почувствовав угрозу в голосе, прозвучавшем так сверхъестественно близко. Я увидел сквозь туман низкорослого человека, закутанного в пальто, слишком большое для него, которое хлопало по его лодыжкам, когда он шел. Потому что он шел рядом со мной, казалось, полный решимости получить ответ.

- Проблема в том, - объяснил я, - что, хотя я часто выигрываю на свои собственные деньги, с вашими мне, возможно, не так повезет, мистер...

- Харрис, - добавил другой. - Харрис, сэр. Спасибо вам, сэр. Спасибо вам, сэр. Официант по профессии. Вы случайно не припоминаете, чтобы я когда-нибудь обслуживал вас, сэр? Возможно, в "Отель де Пари"...

Голос затих до простого шепота, дрожащего, задумчивого шепота, который каким-то образом заставил меня ускорить шаги, как напоминание моему спутнику, что его компания была совершенно нежелательной, по крайней мере с моей стороны.

- Нет, - бросил я через плечо. - Я не являюсь завсегдатаем здешних кафе. На самом деле, я приезжий, американец.

Мы вышли из садов казино, и я подал знак бдительному шоферу, чья машина вплотную прижалась к обочине.

- У него был белый шпиц, - проговорил мистер Харрис, когда дверь приоткрылась и я забрался в машину.

- Собака, - тупо повторил я. - У кого была собака?

Человек, назвавшийся Харрисом, прижался белым, осунувшимся лицом к стеклу.

- У вора, который украл мои двадцать тысяч франков, сэр.

Что-то в его выцветших глазах, что, казалось, прямо-таки взывало ко мне, заставило меня нажать на стоп-сигнал.

- Говорите прямо, - сердито сказал я. - Чего вы от меня хотите?

Ответ слабо донесся до меня.

- На полпути вверх по Монт-Ажель-роуд, за увитой глициниями стеной, находится желтая вилла. Деньги там, спрятаны в голубом английском чайнике восточного дизайна; на дне выбиты улей и роза.

- Остроумно, очень, - сказал я ему. - Вы говорите, чайник?

- Да, пожалуйста, возьмите его, - пробормотал мистер Харрис, в его бледных глазах слезы смешивались с дождем, который хлестал его по лицу и сверкал в свете автомобильных фар. - Я не осмеливаюсь.

Я почувствовал, что теряю контроль над своими чувствами.

- Подождите! - сказал я, наклоняясь вперед и полностью распахивая дверцу машины. - Садитесь! - пригласил я. Но шквал дождя, теперь подкрепленный сильным ветром, был единственным ответом. Темнота и ветер снаружи поглотили мистера Харриса.

Конечно, мне больше не было скучно. Движимый импульсом, совершенно неподвластным моему контролю, я опустил переднее стекло и крикнул шоферу, чтобы он немедленно ехал в "Отель де Пари". В конце концов, я решил поужинать там. Внутри гостиной я нашел достаточно тепла и красок. Компания молодых людей, ужинавших за столиком прямо передо мной, полностью заслонила меланхоличное лицо мистера Харриса. Он вернулся, чтобы составить мне компанию, когда я ждал кофе с ликером. Голос из тумана донесся до меня: "Возможно, "Отель де Пари"?.."

- Официант, - резко обратился я к молчаливому мужчине, стоявшему рядом со мной, - некий мистер Харрис, маленький, извиняющийся парень, которого невозможно описать, в какой-то мере ответственен за мое присутствие здесь. Вы его знаете?

Осторожная рука, в этот момент ставившая абрикосовый ликер рядом с моей кофейной чашкой, резко дернулась, и янтарная жидкость, расплескиваясь, взметнулась вверх.

- Да, сэр, очень хорошо, - ответил мужчина, занятый бокалом. Через мгновение пятно было прикрыто свежей салфеткой, и сверху на нее скользнул полный бокал абрикосового ликера.

Я помешал свой черный кофе.

- Я полагаю, его ограбили, - рискнул я, не сводя глаз с чашки, ища лазейку в последовавшем за этим промежутке молчания.

Рука снова была твердой, когда официант вышел вперед из-за спинки моего стула и оказался в поле моего зрения.

- Вы удивили меня, сэр, - был его сдержанный ответ. - В последний раз я видел Харриса два года назад, фактически в период его несчастья. Столы в этом углу зала обслуживались им. Он проработал здесь несколько лет и обслужил тысячи посетителей. Он был странным, этот Харрис. Он прятал свои деньги в буфете, в старинном фарфоровом чайнике. Он думал, бедняга, что никто не стал бы искать деньги в таком маловероятном тайнике, потому что присматривал за всем в этой части комнаты. Вор, однако...

Он помолчал, понизил голос и добавил:

- Мы не говорим об этом сейчас, сэр - начальство запретило. Это разбило ему сердце. На деньги, которые у него украли, он планировал завершить образование своей дочери. Бедный Харрис!

- Его уволили отсюда? - продолжал спрашивать я.

Официант, который был пожилым мужчиной, провел слегка дрожащей рукой по своей оттопыренной нижней губе.

- Как я уже отмечал, - ответил он немного холодно после продолжительной паузы, - это тема, запрещенная руководством. Однако вы могли бы поговорить с его дочерью, живущей по адресу: улица Фоллетт, семнадцать. Подать вам еще черный кофе, сэр?

Мне показалось, что этот человек казался опечаленным и скрытным в своем стремлении смягчить свой отказ говорить.

- Больше не надо, спасибо, - ответил я, пытаясь не выдать свое огорчение. - Я хорошо поужинал.

Записав адрес, я поспешно встал. Но чаевые, которые я оставил на подносе для счетов, возможно, убедили благоразумного человека в том, что его нежелание говорить было понято правильно.

Было холодно, когда, выйдя из кафе, я отпустил шофера, так как решил дойти до своего жилья пешком.

Мои мысли крутились вокруг головоломки, я встретил шторм лицом к лицу и спустился к морю, где недалеко от берега мрачно маячила большая каменная гостиница, которую я выбрал для проживания во время своего пребывания в княжестве. Когда-то гостиница была монастырем, но практически не изменилась. Кельи, ранее занимавшиеся давно умершими монахами, сохранили атмосферу строгой простоты. Когда я лежал в своей узкой кровати и слушал, как море жадно облизывает берег, мне казалось, что утро никогда не наступит. Сон коварно ускользал от меня, по мере того как часы громоздились один на другой, словно пыль веков. Я попробовал лежать с открытыми глазами. И вскоре из серой темноты проступило окно кельи. Там, прижавшись к стеклу, виднелось бледное, залитое дождем лицо Харриса, словно он искал что-то потерянное.

Я подскочил к окну и распахнул его настежь. Снова только дождь! Густой от соленых брызг, он барабанил по моему лицу ледяными пальцами. И откуда-то снизу, казалось, донесся печальный голос: "Заберите деньги. Я не смею".

Я закрыл окно и запер его странно дрожащими руками. Зажег свою единственную свечу, нашел дорожную фляжку и, сделав большой глоток, забрался в постель и сразу же заснул. Утро, сверкающее, как наяда, только что вышедшая из моря, застало меня свободным от тумана в голове, и я уже поднимался по Монт-Ажель-роуд, горя желанием увидеть желтую виллу за увитой глициниями стеной. Она была там и ждала меня, словно прекрасная женщина, закутанная в мягкую пурпурную шаль. Мне показалось, что глициния, вплетенная в бледные соцветия жимолости, была почти тошнотворно сладкой.

Пока я колебался, ко мне подкрался маленький белый шпиц, оскалив зубы в приветственной улыбке. Теперь мое сердце бешено колотилось. Харрис что-то говорил о белом шпице. Что ж, вот он; но прикосновение моей руки к маленькой спинке выявило истощение, вызвавшее у меня жалость. Я тихо поговорил с маленьким существом, и мы вместе нашли решетчатый портик.

"Можно подумать, что это место заброшено", - подумал я, таким толстым был цветочный ковер у меня под ногами. Занавес из виноградных лоз цвета морской волны, мягко свисающий с низкой крыши итальянского дверного проема, усиливал это впечатление.

Собака тихо заскулила, прижимаясь ко мне. Наконец-то я нашел дверной молоток. Но как только я поднял руку, то увидел, что дверь приоткрыта. И собака, по-видимому, торопясь, опередила меня, смело переступив порог. Если все это было хитро устроенной ловушкой, мне, как ни странно, не терпелось попасть в нее. Странный человек - Харрис, и странное место - желтая вилла; но в целом приключение мне нравилось.

Войдя, я оказался в залитой солнцем комнате, светлой, со стенами, обтянутыми желтым атласом, и панелями из красного дерева в тон. Мужчина и женщина сидели перед большим французским окном без драпировок, - между ними стоял складной столик, - и играли в шахматы.

Я пробормотал: "Простите, могу я извиниться и изложить свое поручение?" и обвел комнату быстрым внимательным взглядом, сразу обнаружив объект своих поисков. Голубой английский чайник действительно стоял у всех на виду на каминной полке из изысканного розового мрамора в конце длинной комнаты.

Дама, маленькая и темноволосая, с прилизанной головой, странно напомнившей мне голову тюленя, лучезарно улыбнулась. Поэтому я быстро добавил: "Мадам, я американский турист, торговец предметами искусства". Затем я достал карточку и положил ее на стол между игроками, которые серьезно посмотрели на нее. Я подумал, что никогда не видел таких жемчужно-белых пальцев, как у этой женщины, изящно расставляющей шахматные фигуры из слоновой кости для следующей партии.

Позже, когда я попытался вспомнить события того ясного утра, они не давали мне покоя. Потому что мне не удалось ясно представить себе эту женщину и ее спутника в своем воображении. Этот человек сидел так тихо, склонив голову, поглощенный увлекательной игрой в шахматы.

Я попробовал еще раз.

- Я коллекционер, - сказал я им. - На самом деле, фарфор. В моей гостинице упоминали, что у этой леди есть уникальный английский чайник. Не согласится ли она продать мне эту вещь?

Затем я повернулся и, подойдя к каминной полке, взял предмет, о котором шла речь, намеренно сняв крышку. Я посмотрел вниз, на клумбу из розовых листьев. Но эта штука была на удивление тяжелой. Конечно, гнездо из розовых листьев не могло бы весить и малой доли того, что ощущалось в моей руке. Я тихо вернул его на место; и когда я повернулся лицом к игрокам, улыбающееся лицо женщины приобрело подобие застывшей маски.

Мои глаза проследили за мрачным взглядом маски. Снаружи, у окна, скорчилась фигура, которая медленно подняла руку; от выпущенной пули женщина рухнула, от удара ее падающего тела шахматные фигуры закружились по полированному полу.

Я боролся с ужасом, который сбивал меня с ног, но, как ни странно, обнаружил, что не могу пошевелиться.

Спутник мертвой женщины схватил шахматный столик и, швырнув его в окно, прыгнул навстречу силуэту, присев так, словно выжидая. Они обнялись в смертельной схватке. Затем револьвер убийцы выстрелил; пуля попала в сердце мужчины. Убийца отшвырнул от себя свою жертву. Он на мгновение повернулся лицом к комнате.

- Харрис! Харрис! Почему вы убили их? - услышал я свой собственный безумный голос. - Я нашел деньги. Они здесь!

Потом я понял, что падаю. Моя голова ударилась о каминную полку, удар вызвал мучительную боль.

Боль пронзала и мучила меня, возвращая к жизни. Мои глаза были устремлены вверх, на них падал горячий свет. Теперь я ясно видел желтый атлас стен виллы. Что-то грубое и горячее коснулось моего лица. Я с усилием поднял руку, мои пальцы сомкнулись на густом, мягком мехе. Появились размытые очертания собаки породы шпиц и обрели форму. Он лизал мою холодную щеку.

- Хорошая собака, - пробормотал я. - Ты вернул меня обратно.

Я поднялся на ноги, моя рука поискала и нашла вещь, унесшую жизни двух человек. Да, там, внизу, под гнездышком из розовых листьев, мои пальцы сомкнулись на компактном свертке, в котором, как подсказывало мне мое сердце, были двадцать тысяч франков.

Когда я повернулся, открылась огромная дыра в окне. И, даже не взглянув на то, что, как я знал, лежало в тени прямо под ним, я выбежал из проклятого дома. Только пройдя полпути по Монт-Ажель-роуд, я заметил белого шпица, трусившего за мной по пятам. Впоследствии я никогда не мог вспомнить, как нашел дорогу обратно в гостиницу, потому что находился в полуобморочном состоянии от боли. Но, оказавшись в своем номере, я снял пальто, в котором лежал пакет с деньгами. Когда я бросил его на стул, пес запрыгнул на него, уткнувшись носом в складки.

- Хорошо, - пробормотал я. - Следи за этим ради меня, старый разведчик!

Опустившись на свою кровать, я погрузился в беспамятство.

Когда я проснулся, снова было утро. Старый консьерж, в чьи обязанности входило охранять ворота, сидел рядом со мной, перебирая четки.

- Как долго я здесь пролежал? - спросил я.

- Вы спали два дня, мсье. Ваша собака терпеливо следила за вашим пальто. Лишь на несколько мгновений она покидала свой пост, чтобы поесть. Казалось, она доверяет мне, и это хорошо.

Мои глаза нашли пса, лежащего точно так же, как я видел его в последний раз, уткнувшись носом в складки пальто.

- Да, - сказал я консьержу, - мы друзья. Он поедет со мной обратно в мой дом в Америке. Но есть ли какие-нибудь новости?

- Ничего особенного, мсье. Игорные залы продолжают работать в обычном режиме.

Я закрыл глаза, слишком слабый, чтобы разобраться с головоломкой.

Прошла целая неделя, прежде чем я встал с постели, чтобы выполнить странную просьбу Харриса. На следующее утро после моего визита к игорным столам я сидел на чистой кухне дома номер семнадцать по улице Фоллетт, в доме официанта Харриса.

Девушка, чьи голубые глаза были опушены черными ресницами и мрачны, сидела лицом ко мне. Ее беспокойные пальцы складывали и разглаживали банкноты. Утреннее солнце освещало огромную кучу золота и банкнот на столе.

- Но, сэр, - настаивала она. - Я не осмеливаюсь принять эти деньги. Это целое состояние. Действительно, не могу.

- Но, - настаивал я, - прошлой ночью я пошел в казино и поставил двадцать тысяч франков на семнадцатый номер, в точности как велел ваш отец. Как видите, это целое состояние.

Я замолчал, чтобы погладить по голове свою собаку, возможно, скрывая свое удовольствие от тихой радости, которую увидел в ее глазах.

- Когда мой отец обратился к вам с такой странной просьбой, мистер Брент? - спросила она.

Ее вопрос вернул мои мысли к вопросу, который так мучил меня.

- Ну, - сказал я ей, - всего неделю назад, фактически в ночь перед тем, как я нашел деньги. Пожалуйста, - добавил я, - могу я увидеть вашего отца? Он здесь? Есть один момент, который я хотел бы прояснить. Я...

Она пристально смотрела на меня широко раскрытыми от ужаса глазами.

- Моего отца! - Ее голос доносился до меня слабо, она говорила измученным шепотом. - Мой отец мертв.

Я вскочил на ноги, ожидая неминуемой развязки.

- Мертв! - тупо повторил я. - Мертв!

- Да. Два года назад он был гильотинирован за убийство вора и его спутницы. Они играли в шахматы, когда он застрелил их на Желтой вилле.

ОДЕРЖИМАЯ МАШИНА

Кен Баттен

В нашей жизни случаются события, которые не только меняют характер, но и подвергают душу суровому испытанию, очищают ее и раскрывают невообразимые сферы мыслей и эмоций.

Такое случилось со мной, когда мне исполнился двадцать один год; и я была самой беззаботной и легкомысленной девушкой на свете, имевшей любящего отца, который всячески баловал меня.

В качестве подарка на день рождения я попросила автомобиль "роллс-ройс". Отец начал возражать и предложил машину менее дорогой марки, но я была избалованной девочкой и хотела "роллс-ройс" или вообще не иметь машины. Утром в день моего рождения папа отвел меня в наш гараж, и там, к моему удивлению и радости, стоял красивый желтый "роллс-ройс родстер"!

Папа, всегда будучи правдивым, объяснил, что это была подержанная машина, но во всех отношениях как новенькая. Эксперты осмотрели двигатель и признали его идеальным. Машине было всего два года, что слишком мало для "роллс-ройса". О его предыдущей истории ничего не было известно, за исключением того, что на нем никогда не ездили в этой стране. И очевидно, что тот, кто владел им в Англии или управлял им, очень заботился о нем и ездил на нем всего несколько раз.

Мы сразу же решили попробовать мою машину и отправились с папой немного покататься. Я сидела за рулем и ехала со скоростью около сорока миль в час по малолюдной проселочной дороге. Я увидела машину на перекрестке справа и, по моим расчетам, должна была притормозить, потому что у нее было право проезда. Примерно в сотне ярдов от перекрестка я нажала на тормоз. К моему удивлению и ужасу, моя машина, вместо того чтобы притормозить, продолжала двигаться на скорости сорока миль в час. Другая машина приближалась к перекрестку с такой же скоростью.

Я снова нажала на тормоз, но безрезультатно. Папа не пошевелился и не произнес ни слова. Обе машины выехали на перекресток в один и тот же момент. Резким рывком я повернула руль влево как раз в тот момент, когда услышала скрежет тормозов другой машины, - ее водитель повернул направо. Послышался хруст брызговиков, затем обе машины остановились как вкопанные.

Я была слишком ошеломлена, чтобы говорить, то ли от шока, то ли от страха, - не знаю. Пассажиры другой машины были в ярости, а папа извинился и объяснил, что мы опробовали нашу машину и что тормоза не сработали. Серьезных повреждений нанесено не было, и другая машина уехала.

Потом папа вышел из машины и осмотрел тормоза. Казалось, с ними все было в порядке. Мы повернули домой, двигаясь медленно и часто проверяя тормоза. Они работали идеально!

Мы ехали молча, но я знала, что мой отец разделяет мои тревожные и путаные мысли. Я испытывала смутный страх и ощущение присутствия какой-то тайны, каких никогда раньше не испытывала. Это не был естественный, здоровый страх. То, что произошло, было сверхъестественным - зловещим - и мы оба остро это почувствовали.

Когда мы поставили машину, папа впервые заговорил, сказав, что он проведет капитальный ремонт двигателя. Затем он небрежно предположил, что, возможно, было бы лучше не упоминать о нашем опыте.

Механики осмотрели автомобиль и заявили, что он находится в идеальном состоянии. Я подумала, что я просто молодая дура. Я решила выбросить из головы тот утренний инцидент и немедленно забрать свою машину. В течение нескольких дней я ездила на ней на большие расстояния, и все было хорошо.

Однажды утром за завтраком моя мама спросила меня, может ли она воспользоваться моей машиной в тот день, так как я собиралась в город поездом. Дав быстрое согласие, я обнаружила, что мои глаза устремлены на папу. Он смотрел на меня со странным выражением, и я знала, он не хотел, чтобы мама водила "роллс-ройс".

Она уловила мое колебание и сказала: "Моя дорогая, если ты предпочитаешь, чтобы я не водила твою новую машину, просто скажи об этом откровенно".

Конечно, я не могла этого сказать; поэтому я заверила маму, что ни в малейшей степени не возражаю против того, чтобы она вела машину.

В ту ночь она пришла в мою комнату после того, как я легла спать. Она выглядела встревоженной и очень тихо произнесла:

- Бетти, не говори своему отцу о том, что я собираюсь тебе сказать. Сначала я хочу спросить тебя, не было ли у тебя каких-либо проблем с твоим "роллс-ройсом"?

У меня перехватило дыхание, но я сумела небрежно ответить:

- Ничего особенного, но почему ты спрашиваешь?

- Потому что, - взволнованно сказала мама, - сегодня днем произошло нечто настолько таинственное и оставившее меня такой слабой от страха, что я захотела рассказать тебе об этом. Это выше моего понимания.

Вкратце ее история была такова: на узкой дороге она увидела большую машину, приближающуюся на большой скорости. Она сбросила скорость и, оказавшись в пятидесяти ярдах от приближающейся машины, повернула руль вправо. К ее ужасу, машина продолжала двигаться посередине дороги, оказавшись прямо на пути мчащегося автомобиля.

Она снова вывернула руль, а затем, в последний момент, отчаянно нажала на аварийный тормоз. Родстер остановился с ужасающим толчком, и она услышала визг и скрежет тормозов. Другой водитель вовремя нажал на тормоза, и когда его машина остановилась, бамперы обеих машин соприкоснулись.

Другой водитель был внимателен, видя, что мать была на грани обморока. Выслушав ее объяснения по поводу рулевого колеса, он осмотрел его и проверил. Оно работало идеально.

Когда он тронулся с места на своей машине, выражение его лица, казалось, говорило: "Эти женщины-водители!.."

Мать доехала домой осторожно, в целости и сохранности, но ее разум пребывал в смятении, а нервы испытали страшное потрясение.

- Я не трусиха, - подытожила она. - Ты знаешь это, Бетти, но это был не обычный испуг, который я испытала. Я не могу выразить словами тот ужасный и сверхъестественный холодок страха, полностью овладевший мной. Да я бы ни за что на свете не села за руль твоей машины, моя дорогая, и даже не прокатилась в ней! И я советую тебе избавиться от нее. Я не могу объяснить, что чувствую, и, возможно, ты считаешь меня глупой.

Мне удалось непринужденно рассмеяться и сказать ей, что она, конечно, говорит глупости, и что ей следует относиться к своему опыту как к обычному приключению автомобилиста и забыть о нем.

Что касается меня, то я выбросила мамину историю из головы или попыталась это сделать и уверила себя, что это просто неприятное совпадение, ведь у нас обоих были такие странные переживания с моим "роллс-ройсом". Я продолжала водить свою машину, хотя в глубине души у меня всегда присутствовало тревожное ожидание неприятностей.

Однажды мой брат Дик попросил у меня взаймы двадцать пять долларов. У него была привычка занимать у меня деньги, и я обычно без вопросов давала ему небольшие суммы. Но в этот раз он выглядел встревоженным, и я спросила его, зачем ему нужны двадцать пять долларов.

- Получил штраф за превышение скорости, - коротко сказал он.

- И это все? - сказала я, смеясь над ним, потому что это был не первый его вызов в суд.

Он сердито нахмурился, и в его глазах появилось озадаченное выражение.

- Но на этот раз я не превышал скорость. Это чертовски забавная часть случившегося. Видишь ли... - Он заколебался. - Ну что ж, сестренка, я прокатился на твоем родстере. Не думал, что ты будешь возражать, раз уж ты отправилась в город. На светофоре я попытался притормозить, но эта машина рванулась вперед, как пуля.

При других обстоятельствах я бы возмутилась, что он пользуется моей машиной без разрешения, но сейчас нетерпеливо сказала:

- О, Дик, ты, должно быть, проигнорировал этот сигнал или сделал что-то, чего тебе не следовало делать!

- Ты говоришь так же, как и копы! - сердито сказал он. - Они думали, что я лгу, и насмехались надо мной, когда я сказал им, что машина поехала сама. Но, черт возьми, сестренка, именно это она и сделала!

Я знала, что он говорил правду. Но я бы не призналась ему в этом. Я заспорила, слабо сказав: "Но я не понимаю..."

- Я тоже, - взволнованно перебил он. - Этот "роллс-ройс" - он чокнутый. Я просто не мог остановить эту чертову штуку, и поверь мне, был испуган до смерти, признаю это откровенно. Я не боялся погибнуть, но что-то, чего я не могу понять или объяснить, заставило меня почувствовать себя слабым, как ребенок.

Оказалось, он чуть не врезался в огромный грузовик, чудом избежал столкновения со стеной, а потом его поймали копы.

- В этой машине есть что-то жуткое! - закончил он.

Я рассмеялась и беспечно сказала:

- Чепуха! Кто когда-нибудь слышал, чтобы автомобиль был жутким?

Внутренне я не смеялась и в течение нескольких дней не пользовалась своей машиной. Потом однажды вечером папа отвел меня в сторонку и тихо сказал:

- Бетти, тебе не кажется, что нам лучше избавиться от твоего "роллс-ройса" и взять другую машину?

По его лицу я видела, что он что-то скрывает. Я спросила, что случилось.

Он удивил меня вопросом:

- Ты обратила внимание на сегодняшнюю погоду?

Я кивнула головой.

- Ясно и солнечно, не так ли? Абсолютно сухие дороги за последние две недели. Ты и представить себе не можешь, чтобы тебя занесло на таких дорогах, не так ли?

- Занесло!.. - Я была поражена, потому что все шоссе были такими же сухими и пыльными, как пустыня.

- Ну, - продолжал папа, нахмурившись, - двигаясь со скоростью около тридцати миль в час по совершенно сухой дороге, эту машину занесло. Я едва не врезался в омнибус. Если бы я это сделал, от меня бы ничего не осталось. И это был не обычный человеческий страх, который я испытывал! Это было хуже, чем в тот первый день с тобой. Бетти, эта машина небезопасна! Бог знает почему, но факт остается фактом. Во всяком случае, не для нас. Я собираюсь немедленно выставить ее на продажу.

Я охотно согласилась. Я больше не хотела ездить в этом "роллс-ройсе". Но Судьба распорядилась так, что я должна была это сделать. На следующий день я получила телеграмму, в которой меня вызывали в больницу в двадцати милях отсюда, где мой дорогой друг лежал на грани смерти. На поезде это заняло бы полдня. Случилось так, что двух наших семейных машин не было дома. Делать было нечего, кроме как сесть за руль "роллс-ройса". О Небо! Как же мне не хотелось даже просто садиться в него, но, если я хотела вовремя добраться до больницы, я должна была действовать быстро.

Родстер проехал по дороге около пятнадцати миль и вел себя прекрасно. Признаюсь, я не позволяла своим мыслям отвлекаться ни на что, думая только о моем больном друге. Я сосредоточилась на том, что делала, управляя автомобилем, который сыграл с каждым из семьи какую-то странную шутку и который требовал от меня внимания и сосредоточенности.

Я увидела переезд впереди справа и резкий изгиб дороги. Я поступила так, как всегда поступаю на одном из таких опасных перекрестков - сбавила скорость, напрягла зрение и слух, затем, ничего не слыша и не видя, снова нажала на газ. Это звучит невероятно, но прямо на середине переезда машина остановилась так резко, что меня чуть не выбросило.

Меня охватил такой страх, что я не могла пошевелить ни единым мускулом. Все, что мне нужно было сделать, это выпрыгнуть и оставить ее на произвол судьбы, если пойдет поезд. Вместо этого я попыталась нажать на стартер и переключить передачу, но мои ноги и руки были словно парализованы.

В этот момент я услышала свисток приближающегося поезда!

Больше я ничего не помню до того мгновения, когда поезд остановился и люди столпились вокруг моей машины, взволнованно ища объяснения моему необычному поведению. Все, что я могла им сказать, моя машина заглохла, и я чуть не потеряла сознание от испуга. Но я достаточно хорошо знала, что какая-то таинственная сила, неподвластная моему слабому контролю или пониманию, остановила эту машину посреди переезда и заставила меня дрожать от невыразимого страха.

К удовольствию толпы и к моему собственному ужасному смущению, машина тронулась с места тихо, как ягненок. Я добралась до больницы без происшествий и обнаружила моего друга вне опасности, что отчасти успокоило мои взвинченные нервы. Но мне потребовалась вся моя выдержка, чтобы доехать домой на этом родстере. Ничего не произошло, но я достигла той точки, когда никакая смертная сила не смогла бы заставить меня снова сесть за руль этой машины.

Папа выставил машину на продажу по объявлению, но прошла неделя без единой заявки. Я не стала рассказывать ему о том, что застряла на переезде. Затем, однажды днем, произошла странная вещь. Я была одна в доме, если не считать слуг. Внезапно я почувствовала, что мной управляют, словно каким-то гипнотическим воздействием!

Сознательно, но против собственной воли, я пошла в гараж, постояла, уставившись на "роллс-ройс", изо всех сил пытаясь убежать обратно в дом. Но в следующее мгновение я уже была в машине, поставив ногу на автоматический стартер и положив руку на рычаг переключения передач. Внешне спокойная, но кипящая внутри от самого ужасного страха, который когда-либо испытывала, я тронула машину с места.

Это было похоже на ночной кошмар, потому что я была бессильна освободиться от сковавших меня чар. Машина ехала все быстрее и быстрее. Вскоре я уже мчалась со скоростью шестьдесят миль в час по хорошо знакомой мне дороге. Справа земля уходила вниз примерно на пятьдесят футов, переходя в болотистую местность. Внезапно машина направилась к краю. Она ужасно подпрыгивала на неровной земле. Левое переднее колесо врезалось в телеграфный столб, и я повисла на руле, когда машина подпрыгнула в воздух, а затем боком покатилась вниз по насыпи. Меня вышвырнуло вон, и я лишилась чувств.

В то время, поскольку я ничего не знала об оккультизме, я никогда не слышала, что непосредственно перед физическим растворением душа покидает тело, но все еще привязана к земле до тех пор, пока жизнь фактически не угаснет.

Но пока я лежала там почти при смерти, моя душа действительно покинула мое тело, это так же верно, как то, что я дожила до того, чтобы написать об этом переживании. И глаза моей души, когда она парила рядом со своей физической оболочкой, стали свидетелями драмы, более яркой, чем все, что я когда-либо видела в действительности.

Вот что я увидела: тихая проселочная дорога с полями по обе стороны и несколькими очень старыми деревьями, растущими тут и там. Были ранние сумерки, небо слегка испещрено красными и желтыми полосами. Казалось, это дорога в сельской местности Англии.

На обочине дороги стояла машина (моя машина, которая, на самом деле, лежала разбитая и бесполезная у подножия насыпи), и эта картина была настолько яркой, что я отчетливо увидела номерной знак - и это был не американский номерной знак!

В родстере сидели двое мужчин, погруженные в беседу. Мужчина за рулем был темноволосым, с плотной, коренастой фигурой. У него было на редкость злое лицо с маленькими темными глазками и нездоровым цветом лица. Казалось, он был раздражен, потому что постоянно дергал себя за усы быстрыми, сердитыми движениями.

Его спутник был моложе, наполовину блондин с открытым, четко очерченным лицом. Он был спокоен и говорил мало, хотя наблюдал за пожилым человеком с пронзительной напряженностью. Затем смуглый мужчина сделал резкое заявление, которое он подчеркнул, ударив кулаком по рулевому колесу. Молодой человек побледнел - в сгущающихся сумерках его лицо казалось очень белым - и быстро сказал что-то, что, казалось, привело в ярость его спутника.

Какое-то мгновение человек за рулем молча смотрел на собеседника, но потом его лицо дернулось, и он, казалось, заколебался. Затем молниеносным движением он потянулся к боковому карману в дверце машины и вытащил револьвер. Каким бы быстрым он ни был, молодой человек, настороженный и молчаливый, был готов к этому. В следующую минуту они уже боролись за обладание пистолетом.

Я видела, что блондин отчаянно пытался завладеть оружием, не причинив вреда ни одному из них. Он изо всех сил старался разжать пальцы другого мужчины, сжимавшие рукоятку револьвера, чтобы тот упал на пол машины.

Вверх-вниз, взад-вперед раскачивался револьвер, все еще зажатый в руке смуглого человека. Он пытался нацелить его на своего противника - направить ему в живот. Это была борьба не на жизнь, а на смерть, но, наблюдая за происходящим, я поняла, что только один из этих людей хотел убить; другой боролся только за то, чтобы не причинить вреда ни одному из них. Однако, если эти кровожадные пальцы, сжимавшие рукоятку револьвера, не могли разжаться, то это должна была быть смерть для одного или другого, для того, кто был слабее из них двоих!

Затем - я увидела глазами своей отрешенной души, что рука, держащая пистолет, медленно-медленно поворачивается внутрь. Оно неуклонно приближалось к телу своего владельца, и он был бессилен остановить ее. Последовала резкая вспышка, и я увидела, как темный, злой человек на секунду выпрямился, а затем упал. Картинка постепенно исчезла, и я больше ничего не видела.

Два дня спустя, лежа на больничной койке, я пришла в сознание и снова смогла мыслить рационально. Я узнала своих родителей, стоявших возле кровати, и увидела медсестру и врача. В ответ на мои слабые расспросы они спокойно сказали, что меня выбросило из машины и я потеряла сознание. (Как будто я этого не знала, и, о, гораздо больше!) Меня подобрали автомобилисты и поспешили отвезти в больницу. Я бредила, но теперь была на пути к выздоровлению.

Сцена, свидетелем которой стала моя душа, пока мое тело неподвижно лежало на обочине пустынной дороги, все еще была так ярка в моем сознании, что я была уверена, - я говорила о ней в бреду. Дрожащая от нетерпения и слабая от эмоционального напряжения, я спросила, не говорила ли я в бреду о двух мужчинах, дерущихся в машине.

Я увидела, как те, кто наблюдал за мной, обменялись взглядами, и врач сказал: "Вы имеете в виду, что помните, о чем говорили, пока были без сознания?" Я кивнула и сказала, что знаю; я говорила о том, что видела, как двое мужчин боролись из-за револьвера, пока один не застрелил другого.

- Это очень необычно, - заметил доктор с озадаченным видом. - За весь опыт моей работы я ни разу не встречал пациента, который, придя в сознание, вспоминал бы бессознательный бред.

- Я повторяла определенный номер? - с тревогой спросила я.

- Да, вы это сделали, - быстро сказала медсестра, бросив быстрый взгляд на доктора.

- Это был... МХ 2198, - медленно произнесла я.

На мгновение в больничной палате воцарилась мертвая тишина. Затем медсестра подошла к столу и вернулась с листком бумаги.

- Вот он, - мягко сказала она. - Вы повторяли это так много раз, что я записала. То, что вы сейчас сказали, в точности соответствует тому, что я записала.

Мне не нужны были доказательства реальности моего видения, но было что-то сверхъестественное в этом странном подтверждении номерного знака на той машине. Я почувствовала, как кровь прилила к моей голове, и подумала, что сейчас упаду в обморок. Доктор что-то шепнул медсестре, и она влила мне что-то в рот, сразу же успокоившее меня. Вскоре я погрузилась в глубокий сон без сновидений.

Шли дни, и ко мне постепенно возвращались силы; я попыталась поговорить с медсестрой о том, что видела, когда лежала без сознания на обочине дороги. Но она не давала мне говорить, а когда я становилась беспокойной, она всегда давала мне успокоительное. Удивительно, что я так быстро пришла в себя, поскольку мой разум и душа пребывали в смятении.

В тот день, когда я вернулась домой из больницы, у нас с папой состоялся разговор по душам. Он не только понимал все душевные потрясения, которые я пережила, но и разделял мое страстное желание исследовать таинственный феномен того рокового "роллс-ройса". Мама, конечно, была посвящена в наши тайны, когда мы решили, что должны немедленно отправиться в Англию.

Деньгами и телефоном можно добиться многого даже в одиннадцатом часу, и два дня спустя мы отплыли на одном из самых больших пароходов.

Добравшись до Лондона, мы сразу же отправились в Бюро автомобильных лицензий. Мы обнаружили, что номер "MX 2198" был выдан в 1924 году мистеру Бернарду Стэнли с адресом в Сурбитоне, городке недалеко от Лондона. Однако лицензия не была продлена после этого года. Следующим шагом было найти мистера Стэнли из Сурбитона, и это мы намеревались сделать на следующий день.

По указанному адресу располагался большой и ухоженный дом. Служанка, ответивший на наш звонок, сказал нам, что мистер Стэнли там больше не живет. Мы спросили адрес для пересылки, и горничная, после некоторого колебания, провела нас к своей хозяйке, любезной даме, которая спросила, не друзья ли мы мистера Стэнли. Папа откровенно сказал ей, что мы никогда не встречались с мистером Стэнли, но для нас очень важно найти его.

- Мне очень жаль, - мягко сказала дама, - но мистер Стэнли умер два года назад. Мы его дальние родственники.

Возможно, это был ее голос, а может быть, выражение ее глаз обострило мою интуицию. Но охватившее меня убеждение было настолько сильным, что я, не колеблясь, быстро спросила, глядя ей прямо в глаза:

- Он умер насильственной смертью?

Она немного отстранилась, удивленная и испуганная, но тихо сказала:

- Да, это так, хотя я не могу понять, по какому праву вы меня допрашиваете.

- О, пожалуйста, - нетерпеливо сказала я, - поверьте мне, когда я говорю, что мы здесь с очень серьезной миссией. Позже мы все объясним. Но вы должны мне сказать, - поспешно продолжала я, - его застрелили в его собственном автомобиле?

Ее лицо побледнело, и она уставилась на меня и на отца. Очевидно, она была убеждена в нашей искренности, поскольку ответила, что ее кузен был убит в своей собственной машине.

Я задрожала от волнения - теперь я знала, кто был тем человеком, которого я видела застреленным. Но я должна выяснить, кем был другой мужчина и что с ним случилось. Я попросила даму сказать мне, знает ли она кого-нибудь, кто был тесно связан с этой трагедией, с кем я могла бы поговорить. Моя отчаянная серьезность и впечатляющая личность папы, должно быть, окончательно убедили ее в том, что у нас были очень веские причины для наших наводящих вопросов.

Она ответила:

- Сестра человека, который отбывает двадцатилетний срок за убийство Бернарда Стэнли, живет всего в нескольких милях отсюда. Ее зовут Эйлин Бассетт.

Затем она дала адрес мисс Бассетт, и мы уехали.

Я одна пошла навестить Эйлин Бассетт и застала ее дома. Она была очаровательной девушкой, лишь немного старше меня. Я сразу перешла к делу и сказала ей, что пришла поговорить с ней относительно осуждения ее брата за убийство.

Ее лицо стало таким белым, что я подумала, она вот-вот упадет в обморок, а ее голубые глаза стали почти черными от волнения. Ее губы дрожали, когда она пыталась заговорить, и я положила руку ей на плечо и попросила ее сесть и выслушать то, что я должна была ей сказать.

Как можно короче я рассказала ей все. Затем сказала мягко и сочувственно:

- Не знаю, отнесетесь ли вы с недоверием к моей истории, как это сделала бы я сама некоторое время назад, но от всего сердца я хочу помочь вам доказать невиновность вашего брата, поскольку знаю, что произошло в той машине в ту роковую ночь. Я знаю, так же точно, как то, что я жива, - он застрелил Бернарда Стэнли в целях самообороны.

В этот момент девушка не выдержала и заплакала, уверяя меня между всхлипываниями, - она верит в экстрасенсорные явления и благодарит Бога за то, что Он послал меня на помощь ее брату.

- Ни на минуту, - искренне сказала она, - я не сомневалась в невиновности моего брата - я имею в виду его заявление о том, что он застрелил Бернарда Стэнли в целях самообороны.

Потом она рассказала мне эту историю. Стэнли познакомился с ней и влюбился в нее около четырех лет назад. Он был на несколько лет старше ее, и у него было зловещее выражение лица, но он очаровал ее с самого начала. Даже в то время, как инстинкт предостерегал ее от него, другая сторона ее натуры была взволнована его любовью и откликнулась на нее. Наконец она пообещала выйти за него замуж в определенный день - в тот самый месяц, который стал его последним на земле.

Ее брат Том недолюбливал Стэнли и не доверял ему. Он делал все, что было в его силах, чтобы отговорить свою сестру выходить замуж за этого человека, и чинил множество препятствий на пути ее встреч с ним. Ей пришлось прибегнуть к уловкам, чтобы встречаться с ним, и это заставило ее злиться на брата, которого она всегда очень любила. Когда она сказала ему о своем намерении выйти замуж за Стэнли, Том Бассетт побелел до корней волос и сказал, что если она это сделает, то только через его труп. (Они были сиротами, он был старше ее.)

Она расценила отношение Тома как личную неприязнь к Стэнли и бросила ему вызов. Однажды, когда ее жених покидал дом Бассеттов, Том сказал, что поедет обратно вместе с ним, так как хотел с ним поговорить. Это был последний раз, когда Эйлин Бассетт видела Стэнли живым.

Ее брат сразу после убийства вернулся домой, рассказал ей свою версию произошедшего, а затем сдался полиции. Его судили и признали виновным, и Том Бассетт получил двадцатилетний срок, который показался ему хуже повешения.

- Самое ужасное во всем этом для меня, - сказала Эйлин Бассетт с искаженным от боли лицом, - это то, что причиной трагедии стала я. Если бы я прислушалась к своему брату, он не отбывал бы наказание за убийство. И самое странное, что с того часа, как он признался в убийстве Стэнли, я поверила ему абсолютно. И хотя я бы вернула Бернарда к жизни, если бы могла это сделать, моя любовь к нему умерла вместе с ним. Я презирала его - за то, что Том, желая, чтобы я знала правду, рассказал мне, почему Бернард набросился на него с пистолетом. Это было потому, что Том пригрозил, в качестве последнего средства, рассказать мне то, что узнал о жизни Бернарда, - то, что, как он знал, полностью настроит меня против человека, за которого я обещала выйти замуж. Остальная часть его рассказа, в которую присяжные отказались поверить, была именно такой, какую вы описали, увидев в ту ночь несколько недель назад.

Я была глубоко взволнована и преисполнена желания избавить брата этой девушки от несчастливой участи.

Я изложила свои планы, затем она сказала:

- Прежде чем идти в Скотленд-Ярд, вы должны рассказать свою историю Обществу исследований сверхъестественных явлений, потому что они поддержат вас и помогут в общении с полицией. Видите ли, - задумчиво сказала она, - мы, англичане, не насмехаемся, как это делает большинство американцев, над духовными проявлениями. Даже если, как отдельные люди, мы не можем понять или пережить эти вещи, мы знаем, что другие это делают. Мы все заинтересованы и непредвзяты, когда речь заходит об оккультных явлениях. Общество не будет насмехаться над вашими показаниями.

- Они не посмеют! - взволнованно воскликнула я. - Моя сокровенная душа сказала мне, когда я впервые села за руль "роллс-ройса", что в мою прозаическую жизнь вошло что-то сверхъестественное, и это чувство росло и крепло, пока не привело к окончательной катастрофе. Я не понимаю, почему злой дух Бернарда Стэнли так упорно пытался уничтожить меня, но я точно знаю, что ему это не удалось, и что в моих силах исправить великое зло.

Мы с папой получили рекомендательное письмо к одному коллеге, известному в Обществе исследований сверхъестественных явлений, и его интерес к моей истории и полное ее принятие были вдохновляющими. Возможно, его главный интерес заключался в том факте, что я предоставила Обществу еще одно доказательство, но он был только рад помочь нам доказать невиновность Тома Бассетта.

Этот человек - его имя хорошо известно во всем мире - сопровождал нас в Скотленд-Ярд и в довольно простой кабинет начальника.

В третий раз за столько же дней я рассказала историю о "роллс-ройсе", о своем видении и цели приезда в Англию - и о моей дополнительной цели доказать, что Том Бассетт застрелил Бернарда Стэнли в целях самообороны.

Пока говорила, я знала, что шеф - добрый, гуманный человек - был вежливо недоверчив, хотя и верил в мою искренность.

Когда я закончила, он тихо спросил:

- Вы когда-нибудь встречали Бассетта или Стэнли до той ночи, когда, по вашим словам, вы видели, как они дрались из-за пистолета в родстере?

- Никогда, - быстро ответила я. - Но их лица неизгладимо отпечатались в моей памяти в ту ночь. Я никогда не смогу забыть ни одного из них.

Шеф вполголоса отдал приказ по телефону, затем перевел взгляд с меня на папу и медленно произнес:

- Я помню этот случай. Насколько нам было известно, Бассетт был прекрасным молодым парнем. Но когда человек дает показания о том, что убил другого человека, чтобы помешать этому человеку убить его, и когда нет ни одного свидетеля, не так-то просто убедить присяжных в том, что обвиняемый говорит правду. Но этот случай озадачил меня, и мне стало очень жаль юного Бассетта.

В этот момент вошел мужчина и положил на стол шефа какие-то бумаги. Последний повернулся ко мне и сказал, что собирается показать мне двадцать пять фотографий разных мужчин, и что одна из них была фотографией одного из мужчин, которых я видела в своем видении.

- Посмотрим, сможете ли вы его опознать, мисс, - сказал он, протягивая мне пачку фотографий.

Я просмотрела их, сначала быстро, с сильно бьющимся сердцем, затем медленнее, ощупывая каждую с неохотной уверенностью, что что-то не так.

Возвращая их шефу, я сказала:

- Здесь нет фотографий ни Тома Бассетта, ни Бернарда Стэнли.

Я уставилась в серые глаза шефа озадаченным и вопросительным взглядом. Мне было интересно, что он задумал. Затем, не говоря ни слова, он протянул мне еще одну пачку фотографий. Я жадно схватила их и, взглянув на третью фотографию в стопке, взволнованно воскликнула:

- Это Бернард Стэнли - человек, который был застрелен в своей собственной машине!

Я увидела удивление на лице шефа, а представитель Общества исследований сверхъестественных явлений ободряюще похлопал меня по плечу. Тогда шеф сказал мне, я должна простить его за то, что он немного подшутил надо мной, он просто хотел проверить мою личность.

- Вы можете испытывать меня сколько угодно, - сказала я, смеясь от облегчения. - Если бы вы показали мне сотню фотографий, я бы узнала лицо этого человека, если бы оно было среди них. Я никогда не смогла бы этого забыть, да и Тома Бассетта тоже.

- Хорошо, мисс, - любезно сказал шеф, - могу я задать вам два или три вопроса? Вы никогда не встречались с мисс Бассетт до вчерашнего дня?

- Никогда, - быстро ответила я.

- Она показывала вам какую-нибудь фотографию своего брата или вы видели ее у нее дома?

- Нет, на оба вопроса. - Я говорила тихо, глядя в проницательные глаза шефа, и знала, что он мне верит.

Затем он сказал:

- Я отвезу вас в тюрьму, где Том Бассетт отбывает свой срок, и посмотрю, сможете ли вы опознать его среди других заключенных.

На следующий день мы вчетвером (папа, я, шеф и следователь-экстрасенс) посетили тюрьму. Детали поездки не имеют значения. Все, что имеет значение, - это то, что вскоре я оказалась в комнате, где множество заключенных стояли рядами по десять человек. Затем мне было поручено опознать Тома Бассетта.

Подобно фельдмаршалу, инспектирующему войска, я прошла вдоль первого ряда. Тома Бассетта в нем не было. То же самое и со вторым рядом, и я подумала, не разыгрывают ли меня.

Затем, в предпоследнем ряду, пятым от дальнего конца, я столкнулась с ним лицом к лицу! В то мгновение, прежде чем я произнесла его имя вслух, видение и мысли молнией пронеслись в моем мозгу.

Не было никаких сомнений в том, что лицо, на которое я смотрела, принадлежало тому светловолосому молодому человеку, которого я так ясно видела в своем видении, но он ужасно изменился. В его лице были сила и благородство, но все юношеское сияние исчезло. Выражение его лица было бесстрастным, словно бы мертвым - и от боли у меня перехватило дыхание.

Я повернулась к остальным и сказала:

- Это Том Бассетт!

Я слышала возбужденный шепот и восклицания, и видела выражение озадаченного изумления на бледном лице Тома Бассетта. Когда ему объяснили ситуацию, слезы навернулись на его усталые глаза. Потом мы ушли от него, потому что у нас была работа за стенами тюрьмы.

Шеф дал нам совет, если не надежду.

- Ваши документы, мисс, убедили бы большинство людей в том, что показания Тома Бассетта в суде были чистой правдой. Но требуется нечто большее, чем машина с привидениями, чтобы добиться помилования человека, осужденного за убийство. Я советую вам пойти и встретиться с министром внутренних дел. В его силах помочь вам. Но должен предупредить вас, что у него не так много шансов увидеть дело так, как видите его вы, мисс.

С минимально возможной задержкой мы нанесли визит министру внутренних дел по предварительной записи. После того как я рассказала о своих переживаниях в сфере сверхъестественного, мы также рассказали о том, как я опознала этих двух мужчин.

Министр внутренних дел - темноглазый мужчина лет пятидесяти с довольно суровым лицом - задумчиво посмотрел на нас и медленно произнес:

- Есть один момент - важный момент - в этой истории с "роллс-ройсом", который меня несколько озадачивает. Я не могу понять, почему злой дух умершего человека должен был пытаться уничтожить эту молодую леди.

- Это то, о чем я думала, - нетерпеливо выпалила я. - И тоже не могу понять, почему он хотел убрать меня с дороги.

Когда мой взгляд обратился к члену общества экстрасенсов, сопровождавшему нас в нашей важной миссии, я увидела, как его лицо озарилось энтузиазмом.

Он с жаром сказал:

- Если бы каждый оккультный феномен было так же легко объяснить, как то, что вы затронули, весь мир принял бы наши убеждения. - Он перевел взгляд с министра внутренних дел на меня. - Эта юная леди относится к тем людям, которых мы называем "воспринимающими". Увидев ее, я с первого взгляда понял, что она экстрасенс. Злой дух Бернарда Стэнли знал, что рано или поздно она узнает правду о машине, находящейся в ее распоряжении. Он решил убить ее. В последней катастрофе он почти преуспел в своем злом замысле, потому что ее душа действительно покинула тело, и именно в этот момент ей все открылось.

Я уставилась на него, пораженная простотой и ясностью его объяснения. Затем произошла поразительная вещь: министр внутренних дел сказал нам, что он всегда глубоко интересовался сверхъестественными исследованиями и следил за деятельностью Общества в Лондоне. По его словам, он был абсолютно убежден в невиновности Тома Бассетта.

- Такое убеждение, - тихо закончил он, - и такое заявление, которое вы сделали, очевидно, выходят за рамки английского законодательства. Но, чувствуя правоту того, что делаю, я настоятельно посоветую Его Величеству помиловать молодого человека.

И вот случилось так, что король даровал Тому Бассетту полное помилование. Он снова стал свободным человеком, хотя ему пришлось бы до конца нести крест трагической памяти. Но по прошествии лет крест стал менее тяжелым. Слава Богу, я внесла свою маленькую лепту в то, чтобы принести счастье в его жизнь, потому что мы с Томом поженились примерно через год после его освобождения из тюрьмы после того, как он начал новую жизнь, которой, как он настаивает, он обязан мне.

ИСТОРИИ О ДУХАХ

Граф Калиостро

Следующий отчет появился вскоре после съезда республиканцев в Нью-Йорке, на котором Теодор Рузвельт был выдвинут кандидатом на пост губернатора, и, как предполагается, представляет собой историю, рассказанную покойным Чонси Депюи.

Случилось так, что мистеру Депюи надлежало выступить с тремя важными речами менее чем за две недели. Полковник Рузвельт попросил его произнести речь, в которой он выдвигался кандидатом на пост губернатора. Мистера Депюи пригласили выступить в Саратоге, в День Нью-Йорка в Омахе, а также в клубе "Гамильтон", когда он будет в Чикаго на обратном пути из Небраски.

Ему казалось, что все три этих случая предоставили ему прекрасную возможность сказать то, что больше всего занимало его мысли относительно неизбежного расширения влияния Соединенных Штатов.

Тем не менее, даже столь опытному оратору было трудно спланировать речи, которые должны были быть близки друг к другу по содержанию, основная мысль которых должна была быть одной и той же, но которые, тем не менее, должны были отличаться по трактовке и фразеологии. Это затруднение несколько озадачивало его.

В субботу днем, перед тем как должен был состояться съезд республиканцев, мистер Депюи отправился в загородный клуб в Ардсли-на-Гудзоне, который был его временным домом, а после ленча вышел на площадь, с которой открывался прекрасный вид на Гудзон.

Мало-помалу перспектива, казалось, исчезла. Вместо этого он увидел конференц-зал в Саратоге так живо, как будто эта сцена была реальной. Он увидел, как вошли делегаты. Он посмотрел на председательствующего, имени которого не знал, призвавшего собравшихся к порядку.

Он услышал речь временного председателя, он увидел различные детали предварительной организации собрания, и каждая была такой яркой и отчетливой, как если бы в данный момент он действительно присутствовал на съезде. Затем, наконец, он увидел, как мистер Квигг внес предложение о выдвижении кандидатов, и услышал краткий комментарий, которым мистер Квигг сопроводил это предложение.

На самом деле, он не знал, что мистер Квигг должен был внести это предложение; тем не менее, он видел, как тот это сделал.

Он сказал себе: "Пришло время для твоей речи о выдвижении Рузвельта кандидатом".

Он увидел, как встает сам и обращается к председателю, услышал, как произносит речь, и почувствовал прилив удовлетворения от того, как ее приняли, что является высшей наградой красноречия.

После этого конференц-зал, голоса ораторов, лица делегатов исчезли, как во сне, и мистер Депюи снова увидел реку Гудзон и далекие горы за ней. Он встал, пошел в свою комнату и собственноручно записал речь в точности в том виде, в каком он ее произнес впоследствии.

Обращение, услышанное делегатами, было обращением, которое мистер Депюи, благодаря своей исключительной сосредоточенности, сочинил в тот мечтательный субботний день. Более того, на съезде он был поражен, обнаружив, что картина, которую он видел своим мысленным взором, была идеально воспроизведена вплоть до слов председателя, манер и движений мистера Квигга.

Мистер Депюи позже говорил об этом как о странном сверхъестественном феномене. Он не пытался это объяснить. В другое время он сочинял речи или общий план какой-либо из них в едином порыве вдохновения, но никогда прежде он не видел и не слышал, как сам произносит речь в такой манере, как в тот сентябрьский полдень.

После съезда в Саратоге мистер Депюи все еще был озадачен тем, каким образом выразить то, что было у него на уме, своей аудитории в Омахе. Он знал, что главная мысль должна быть такой же, как та, которую он высказал в Саратоге.

Внезапно у него в мозгу сформировалось обращение, хотя и не фразеология, как это было в случае с первой речью. Он снова пошел в свою комнату и записал его.

Речь в клубе "Гамильтон" была продиктована поздно вечером в субботу. Незадолго до начала диктанта мистер Депюи понятия не имел, как ему следует подойти к ней. Но за два часа до того, как он встретился со стенографисткой, речь была в общих чертах подготовлена. Как хороший работник, он знал, где находятся его "инструменты" и как ими пользоваться, поскольку у него быстро оказались под рукой те немногие статистические данные, которые ему были нужны, а затем, расхаживая по комнате, он продиктовал речь именно так, как ее услышали восторженные члены клуба "Гамильтон".

Инцидент, связанный с речью на съезде, наиболее примечателен тем, что мистер Деюпи ясно представил себе каждую деталь, даже увидев временного председателя и отметив манеры и движения мистера Квигга, поразившие его самого.

Когда его спросили, действительно ли история, появившаяся в газетах, отражает факты, мистер Депюи сделал следующее заявление:

История в основном правдива в том виде, в каком она написана.

Чонси М. Депюи.

Мистер Гарри Прайс, европейский представитель Американского общества исследования сверхъестественных явлений, с пользой провел время в Лондоне.

Он отправил Обществу следующий отчет:

Несколько недель назад в газетах появились сообщения о постукиваниях, стуке и грохоте, которые, как утверждалось, раздавались ночью и днем в гримерке театра Адельфи, занятой "Джун" (мисс Джун Говард Трипп), популярной танцовщицей ревю, ныне играющей в "Клоунах в Клевере". Будучи скептически настроен к подобным историям, я воспринял эту как не слишком тонкий рекламный ход и не обратил на нее внимания. Вскоре после этого я уехал за границу, а когда вернулся, то обнаружил среди своих газетных вырезок заметку в "Дейли скетч" о том, что Национальная лаборатория собирается провести расследование. Это действительно было новостью для меня, поэтому я позвонил Джун и договорился об интервью. За чашкой чая в уютной гримерке Джун во время дневного представления я согласился провести спиритический сеанс в следующую среду вечером (14 марта).

Именно у служебного входа театра Адельфи в 1897 году был убит Уильям Террисс, и именно в комнату, которую сейчас занимает Джун, было перенесено его тело. Я опросил нескольких костюмеров, пожарных и так далее, и все они заявили, что слышали странные звуки. Джун сообщила мне, что раз за разом, когда она отдыхала на определенном диване между дневным и вечерним выступлениями, ее будили громкие звуки в комнате и удары под диваном, на котором она лежала. Друзья, которые были с ней в этих случаях, подтвердили ее заявления. Однажды Джун с криком проснулась и сказала, что ей показалось, будто кто-то схватил ее за руку.

Действительно, как мне сообщили - на ее руке были красные рубцы, похожие на следы от сильного нажатия четырьмя пальцами. Подруга, бывшая с ней, подтверждает эту историю.

Вечером, в день сеанса, я, к своему удивлению, узнал, что рекламный агент Адельфи также пригласил лондонское Общество исследования сверхъестественных явлений провести сеанс в театре ранее этим вечером и попросил прессу присутствовать на моем сеансе, который был назначен на 11:30 вечера. Газетчики в своих репортажах путали как спиритические сеансы, так и общества. Я пригласил на сеанс леди Муни, ясновидящую Общества любителей, и мисс Стеллу К., чтобы попытаться создать благоприятную атмосферу для экспериментов. Но "атмосфера" состояла из табачного дыма и представителей прессы - ничего более неподходящего я себе представить не могу.

Помимо двух дам, о которых я упоминал, присутствовали мисс Сисели Кортнидж, актриса; Джун; медицинский консультант Джун и несколько представителей прессы, которые всячески мешали. Сеанс продолжался до 2:30 ночи, и произошли некоторые феномены, которые, возможно, были вызваны присутствием Стеллы. Джун заявляет, что почувствовала знакомые удары под диваном, на который я попросил ее сесть. Произошла одна очень любопытная вещь. Во время сеанса раздался внезапный грохот со стороны зеркала над каминной полкой. Все это услышали, и мы не знали, что бы это могло быть - звук был такой, как будто упало что-то тяжелое. Один из представителей прессы, зафиксировавший инцидент, заявил:

"Грохот, казалось, раздался из-за зеркала - ближайшим человеком к зеркалу был я сам, и я находился в ярде от него".

Я думаю, на первый взгляд есть основания для расследования, если расследователь может контролировать условия - которые не должны включать в себя смущающее внимание очень активного отдела рекламы театра.

В течение последних нескольких недель мы наблюдали за Дугласом Дрю, 8-летним "мальчиком-полтергейстом", которого рекомендовал нам барон Бонде, секретарь шведской миссии. Пока что в лаборатории, где мальчик проводит большую часть своего времени после обеда, ничего не произошло.

29 февраля мы провели сложный эксперимент, чтобы вызвать и усилить любую электрическую или магнитную силу, которой мог обладать мальчик, - предполагая, что приписываемые ему явления имеют электрическую природу. Я не буду подробно описывать эксперимент, из-за которого нам пришлось изолировать мальчика, сидевшего на стуле, поставленном на четыре листа зеркального стекла. Это породило глупую историю в американской прессе о том, что мы поместили Дугласа в стеклянную камеру. Мы продолжаем эксперименты.

Сообщая об этом случае, одна из газет сообщила нам, что "полтергейст - это медиум, через которого проявляют себя неуправляемые призраки, причем феномены представляют собой следы, оставляемые на теле".

Вот вам и наша эрудированная пресса!

СКЕЛЕТЫ В ШКАФАХ ЗНАМЕНИТЫХ СЕМЕЙ

Гордон Хиллман

Высоко над вересковой пустошью возносится замок Кортачи, объявленный "самым посещаемым" поместьем во всей Британии. Это, без сомнения, преувеличение, но старый замок, дом графов Эрли на протяжении многих поколений, действительно может похвастаться призраком, появляющимся столетие за столетием, чтобы возвестить о гибели кого-нибудь из членов семьи Огилви.

Страницы всех ранних летописей Шотландии, посвященные замку Кортачи, кажется, говорят о нем с содроганием. Традиция гласит, что сотни лет назад один шотландский барабанщик навлек на себя неудовольствие бывшего лорда Эрли и был убит самым жестоким и скоропалительным образом. Засунутый головой вперед в свой собственный барабан, он был выброшен из окна башни навстречу своей смерти внизу.

Это всего лишь легенда, не поддающаяся проверке. Как и история о том, что барабанщик угрожал преследовать семью, если его лишат жизни. И до девятнадцатого века существовали лишь самые смутные свидетельства в поддержку теории о призрачном барабанщике и его призрачном барабане.

Однако кажется хорошо установленным фактом, что реальный и жуткий страх перед призраком преследовал семью Огилви, наследственных графов Эрли, с самого начала шотландской истории. В замке не хранится ни одного барабана, и их не было уже много веков. В помещениях нет барабанщика.

На Рождество 1844 года мисс Далримпл, родственница графини, чей замок находился недалеко от Данди, была приглашена провести несколько дней в замке Кортачи с графом и графиней Эрли.

В свете того случившегося впоследствии, интересно отметить, что мисс Далримпл никогда не слышала легенду об Огилви, не интересовалась сверхъестественным и проявляла живейшее недоверие к призракам и фантомам, историческим или иным. День ее приезда был следующим днем после Рождества, и ей выделили комнату в печально известной ныне башне с привидениями. Одеваясь к ужину, она услышала звуки музыки под своим окном, которые, в конце концов, превратились в четко различимый звук барабана.

Она выглянула наружу. Барабанщика не было видно, но барабан все еще бил, не размеренно, а с какой-то жуткой монотонностью. Она пишет, что это заставило ее слегка вздрогнуть.

Ее горничная поднялась наверх, и мисс Далримпл поинтересовалась, является ли барабанщик постоянным участником рождественских развлечений в замке.

Горничная побледнела, уронила платье, которое держала в руках, и спустилась вниз по лестнице.

Мисс Далримпл, которую, по-видимому, было нелегко вывести из себя, удивилась случившемуся, но закончила одеваться и спустилась вниз к ужину.

На какое-то время она совсем забыла о барабанщике и его жуткой мелодии, но за десертом повернулась и спросила графа: "Милорд, кто ваш барабанщик?"

Его светлость смертельно побледнел, леди Эрли была явно расстроена, а некоторые гости выглядели не только смущенными, но и по-настоящему испуганными.

Мисс Далримпл вежливо сменила тему разговора на погоду. Но потом, в гостиной, она снова задала свой вопрос одному из членов семьи.

- Кто, - спросила она, - тот барабанщик, который играл особенно неприятную мелодию за моим окном?

- Как? - воскликнул юный мистер Огилви. - Вы что, никогда не слышали о барабанщике?

- И кто же он такой, черт возьми? - спросила мисс Далримпл.

- Он... это... ходит по дому и играет на своем барабане всякий раз, когда в семье должна случиться смерть. В последний раз его слышали незадолго до смерти последней графини (бывшей жены графа), и именно поэтому лорд Эрли так побледнел, когда вы упомянули об этом. Уверяю вас, барабанщик - очень неприятный субъект в этой семье.

Внезапный звук заставил мисс Далримпл вздрогнуть. Это были звуки какого-то далекого барабана, мрачного, жутковатого, предвещающего недоброе. Она больше ничего не сказала по этому поводу, и мистер Огилви с побелевшими губами тоже ничего не сказал.

На следующий день, едва проснувшись, она снова услышала барабан, на этот раз такой громкий, что, казалось, он раздавался в ее комнате с башенкой.

Она снова повернулась к своей служанке.

- Что это? - спросила она.

- Смерть, миледи! - сказала служанка.

Для мисс Далримпл это было слишком. Она собрала свои вещи и немедленно уехала.

Позже ей было довольно стыдно за себя, и, похоже, она рассказывала эту историю в шутку.

Но это было совсем не похоже на шутку. Почти сразу после этого леди Эрли, покинувшая мрачный замок как можно скорее после того, как прозвучал барабан судьбы, была найдена мертвой в своих покоях в Брайтоне. На ее столе лежала бумага, в которой говорилось о ее убежденности в том, что предупреждение барабана было адресовано ей.

В то время этот случай вызвал много разговоров, и поговаривали, что чистый, неприкрытый ужас перед призрачным барабанщиком и его призрачным барабаном буквально напугал леди Эрли до смерти.

Пять лет спустя события на Севере приняли еще один ужасный оборот.

Молодой англичанин направлялся в Тулчан, уединенный охотничий домик, принадлежащий графу Эрли. Была половина девятого вечера, дикие торфяники Форфаршира были затянуты густым туманом, и молодой лондонец был не в настроении проводить ночь в этой безлюдной глуши.

Он хлестнул своего горного пони и велел своему суровому шотландскому проводнику поторопиться. Вскоре он начал видеть приветственные огни, горящие в окнах Тулчана, и поспешно вздохнул с облегчением.

В этот самый момент из тумана донеслись слабые звуки музыки. Звук принадлежал отдаленному оркестру, сопровождаемому барабанной дробью, и, казалось, доносился с невысокого холма под охотничьим домиком.

По мере того как он приближался, звук становился все громче и громче, барабан заглушал другие призрачные инструменты, и даже у твердолобого англичанина возникло смутное представление о том, что все происходящее было жутким и неземным.

Тулчан был единственным домом на несколько миль вокруг. Все остальное представляло собой заросли папоротника, бурую пустошь и болота. Это было неподходящее место для барабанщика, и уж точно не для целого оркестра.

Он спросил шотландца, что это было, и откровенно встревоженный горец сначала пробормотал, что такие звуки "не для слабонервных", а затем стал отрицать, что вообще их слышал.

Он поспешил за англичанином к охотничьему домику, испуганно оглядываясь через плечо, и когда они натянули поводья у Тулчана, то только для того, чтобы узнать, что старая легенда снова сбылась.

Лорда Огилви (впоследствии десятого графа Эйрлайна) вызвали в Лондон, где умирал его отец, граф.

На следующий день девятый граф испустил дух на Риджент-стрит в Лондоне, вдали от звуков призрачного барабана.

И снова ужасная история стала явью, когда один из членов семьи Огилви погиб на Англо-бурской войне. Жители Хайленда говорят, что бой барабана был слышен за несколько дней до того, как пришла телеграмма, извещающая о его смерти.

Но если барабаны смерти гремят для графов Эрли, то у графов Стратмор есть еще более ужасная тайна - тайна слишком ужасная, чтобы ее раскрывать.

Недалеко от замка Кортачи, в Форфаршире, стоит их замок Глэмис, один из старейших и самых замечательных замков во всем Королевстве.

Согласно легенде, Дункан был убит там Макбетом, и кольчужную рубашку и меч Макбета до сих пор показывают посетителям. К этим вопросам можно отнестись со всей серьезностью; хотя доспехи Макбета, похоже, вполне могли бы уже превратиться в пыль.

Во всяком случае, замку почти столько же лет, сколько истории Шотландии, в его стенах текла кровь, там творились ужасные дела, а одна леди Глэмис была фактически сожжена заживо по двойному обвинению в "колдовстве" и заговоре против жизни короля Шотландии Якова V.

Оставляя в стороне все эти легендарные факты, Глэмис по-прежнему хранит свою страшную тайну: комнату с привидениями, которую никогда нельзя найти, странные явления, которые никогда не были объяснены, невыразимую тайну, которая передается из поколения в поколение по сей день.

Во многом это правда. В наше время лондонская художница, имевшая репутацию самой хладнокровной молодой леди, посетила Глэмис. Ей отвели очень красивые комнаты на стыке нового здания и старого. Они не были ни призрачными, ни темными, ни пыльными, и на следующее утро художница спустилась к завтраку в хорошем расположении духа.

На вопрос, как спала, она ответила:

- Очень хорошо, спасибо, до четырех часов утра. Но ваши шотландские плотники, похоже, приходят на работу очень рано. Впрочем, я полагаю, они быстро соорудили свои строительные леса, потому что сейчас все тихо.

На мгновение ее замечание вызвало лишь мертвую тишину. Затем ей сказали, что не было ни плотников, ни строительных лесов, и попросили никогда никому не говорить об этом.

Едва покинув замок, она стала искать информацию, к нему относящуюся. Другие посетители слышали стук молотков, как будто люди работали над эшафотом или виселицей; некоторые слышали неземные крики и мольбы о помощи. Также было зафиксировано, что покойный лорд Стратмор спокойно играл в карты с несколькими гостями, когда из потайной комнаты донесся яростный стук и крики.

Лорд Стратмор подошел к какой-то двери, распахнул ее настежь и упал в глубоком обмороке. Что он увидел внутри, никто не знает. Когда гости добрались до него, дверь была надежно заперта, и до самой своей смерти аристократ отказывался раскрывать, какой ужас таила в себе потайная комната.

Все это заинтересовало леди, и однажды она ухитрилась пригласить в замок компанию веселых друзей. Вместе они услышали стук молотка, крики, призывы к убийству и обыскали замок вдоль и поперек. Но, как ни старались, они не смогли найти комнату, в которой таился неведомый ужас, и, в конце концов, прибегли к такому способу, как вывешивание полотенец из окон, в то время как другие наблюдали за ними снаружи. Окно, в котором не было полотенца, вполне могло быть потайной комнатой. Таким образом, они, наконец, установили, что комната ужаса должна находиться в огромной квадратной башне, которой было тысячу лет или даже больше.

Но они не смогли найти вход в башню. Однако они, должно быть, были близки к раскрытию страшной тайны, потому что, когда друзья разъехались, граф Стратмор поспешно вызвал каменщика. Что он делал, что он видел, никто не знает, но, очевидно, он видел слишком много. Ибо каменщик был подкуплен, чтобы сохранить тайну, ему назначили солидную пенсию, и семья Стратмор отослала его в Австралию.

По сей день исследователям не удается проникнуть в замок, представителям обществ экстрасенсов вход воспрещен. И в каждом поколении только трое мужчин знают секрет этого непостижимого ужаса. Эти трое - граф Стратмор, очевидный наследник и управляющий домом. В ночь, когда наследнику исполняется двадцать один год, его торжественно посвящают в таинство призрака, а затем берут клятву хранить молчание. Каждый наследник обещает рассказать тайну своим друзьям, но обещание так никогда и не было выполнено. Где находится эта ужасная комната, какой невыразимый ужас она таит в себе, неизвестно никому.

ИЗ

"GHOST STORIES", ДЕКАБРЬ, 1928

СОДЕРЖАНИЕ

Джеймс Бургойн. ПРИЗРАК СТОИМОСТЬЮ 250000 ДОЛЛАРОВ

Капитан Нэвил Гоу. ПРИЗРАЧНЫЙ КАПРАЛ

Дорис Б. Григсби. СТРАННЫЙ ЭКСПЕРИМЕНТ С СУМАСШЕДШЕЙ ЖЕНЩИНОЙ

Леон Н. Хэтфилд. ЛЕТАЮЩАЯ ФУРИЯ

Алан Шульц. ПРИЗРАЧНАЯ РЕКА

Утай Винсент Уилкокс. В БЕЛОМ ДОМЕ ВОДЯТСЯ ПРИВИДЕНИЯ?

Стюарт Палмер. СЕМЬ СЕРЫХ ВОЛКОВ

Доктор К. Авеласкес де Хиндесоне. ЛЮБИМЫЙ ПРИЗРАК

Маргарет Джексон. СУЩЕСТВО НА КРЫШЕ

Эрик П. Варндорф. УКРАДЕННОЕ РАСПЯТИЕ

Гордон Хиллман. СКЕЛЕТЫ В ШКАФАХ ЗНАМЕНИТЫХ СЕМЕЙ

Граф Калиостро. ИСТОРИИ О ДУХАХ

ПРИЗРАК СТОИМОСТЬЮ 250000 ДОЛЛАРОВ

Джеймс Бургойн

Я бродил по улицам Нью-Йорка без какой-либо определенной цели; в моих карманах не было ни цента. Словно соревнуясь со временем или пытаясь опередить демона, я шел все быстрее и увереннее, хотя идти было некуда.

Возможно, я пытался отвлечься от своих мыслей. Было слишком больно признавать полноту своего поражения. И еще горше было осознавать, что мое несчастье вызвано моей собственной внутренней слабостью, моей склонностью поддаваться влиянию более сильных личностей. Это всегда было моей проблемой.

Мой старый армейский револьвер лежал в кармане пальто. Я ощущал его тяжесть. В конце концов, только от меня зависело, решу ли я идти дальше или уйти из жизни. Это можно было сделать простым нажатием на спусковой крючок. Мне даже не нужно было доставать пистолет из кармана. Просто повернуть ствол вверх, к моему сердцу, нажать на спусковой крючок, - и все было бы кончено. Конец Джимми Бургойна.

При мне не было ни единого документа, удостоверяющего личность, чтобы сообщить миру, чей это труп. И все же - сама идея отталкивала. Вполне естественно. В моем возрасте - мне было двадцать восемь - никто не уходит из жизни беспечно, даже если у тебя нет ни гроша, ни работы в поле зрения, и, что еще хуже, ни ночлега, ни еды.

Поэтому я шагал все быстрее и быстрее, чтобы отвлечься от своих мыслей, как вдруг почувствовал, что кто-то похлопал меня по плечу!

Я испуганно обернулся, потому что не слышал никаких шагов. Передо мной была фигура, нисколько не внушавшая надежду. Это был старый длиннобородый мужчина в поношенном костюме.

- Меня звали Эдмунд Бургойн, и я рад познакомиться с вами, мистер Джеймс Бургойн, - сказал старик.

Меня охватила паника. Я чувствовал, как мое сердце колотится о ребра, а в плечах появилась судорожная дрожь, какой я никогда прежде не испытывал. Мне стало необъяснимо холодно. Глаза этого старика... удивительная странность в том, что он остановил меня! Откуда он узнал мое имя?

Я пристально посмотрел на него. Конечно, я никогда раньше его не видел. И то, как он только что сказал: "Меня звали Эдмунд Бургойн..."

- Вы должны извинить меня... - неуверенно начал я.

Старик не позволил мне продолжать.

- Ну-ну, я понимаю, что вы меня не знаете. Но вы - Джеймс Бургойн. Верно?

- Да, да. Но, сэр, как...

- Не подвергайте меня перекрестному допросу, молодой человек.

И я кротко ответил: "Нет, сэр". В тот момент я думал, что это мой голод сделал меня таким мягким. Правду я узнал позже. Старик пристально смотрел на меня.

Внезапно он спросил:

- Вы заинтересованы в том, чтобы получить большое состояние?

К этому времени ко мне вернулась толика самообладания. Этот человек оказался сумасшедшим старым болваном. Я погладил свой подбородок, думая, как бы от него избавиться.

- Сотрите сомнение со своего лица, молодой человек. Речь идет о четверти миллиона, и они ваши, если вы мужчина, - сказал старик.

Я недоверчиво уставился на него. Сумасшедший человек, предлагающий такому неудачнику, как я, несуществующее состояние! Судьба снова дразнит меня, а я не в настроении играть. Дождь, ливший весь день, превратился в яростный ливень. Я поднял воротник пальто, готовый расстаться со своим надоедливым спутником. И все же его взгляд удерживал меня!

Неожиданно я поймал себя на том, что тихо говорю:

- Мне нужны деньги, сэр.

- Я так и думал. Вы готовы выполнять мои инструкции?

Нелепая готовность согласиться заставила сорваться с моего языка короткому "да". Мои конечности отяжелели; слова старика отзывались в моих ушах ужасным звоном. Я не мог думать.

Дождь атаковал меня все сильнее. Старик стоял прямо передо мной. Я смутно задавался вопросом, почему он не оказался более надежным щитом от водяных струй. Особенно сильный порыв ветра налетел на меня, и я отступил в сторону, едва не задев его плечом. А потом, когда я посмотрел на него в профиль, то понял, что дождь хлещет по старику так, словно его там вообще не было!

Я поспешно отступил назад, отчасти для того, чтобы укрыться за лестничным пролетом, ведущим на станцию надземной железной дороги, а отчасти, должен признаться, из страха перед этим древним призраком в старомодной одежде, сквозь которую мог проходить дождь. И когда я двинулся назад, фигура последовала за мной, и я ясно увидел, что тусклый свет из витрины аптеки просвечивает сквозь его тело, как будто оно полупрозрачное! Я моргнул и посмотрел снова, мое лицо исказилось от ужаса и неверия.

- Не будьте глупцом! - воскликнул старик. - Я тот, кого вы называете призраком. Да, призрак Эдмунда Бургойна. Но не прихожусь вам родственником, что очень жаль.

- Призрак? - Мой собственный голос показался мне жутким.

- Вот именно! Я умер, - бледная улыбка осветила худое морщинистое лицо, - не естественным путем, но, тем не менее, умер семь месяцев назад.

Я начал задаваться вопросом, может ли этот сумасшедший быть опасен - и все же, несомненно, я видел, как дождь моросил сквозь него, и видел свет сквозь его бестелесное тело. Мой разум метался в поисках подсказки и не находил ни одной. Призрак, сказал он. Было ли это возможно? Я понял, что старик раздраженно спрашивает меня, готов ли я принять условия его предложения.

- Не каждый день такому парню, как вы, предлагают целое состояние, почти даром, - добавил он.

Я почувствовал себя немного уязвленным, то ли из-за оскорбления, то ли из-за непостижимости моего приключения, не знаю.

- Не будете ли вы так добры объяснить? - натянуто сказал я, стараясь выглядеть достойно.

- Превосходно! Теперь мы продвигаемся вперед. Слушайте внимательно. Если вы будете следовать моим указаниям, то получите состояние более чем в четверть миллиона долларов. В настоящее время им владеет моя единственная законная наследница, племянница...

Над головой прогрохотал поезд надземки. Голос старика стал пронзительным, но он не мог перекричать шум. С минуту он стоял молча и вскоре снова пустился в объяснения.

- При жизни они называли меня "эксцентричным человеком", - старик ужасно ухмыльнулся мне. Его кожа была янтарно-желтой, и от улыбки она сморщилась тысячами тонких морщинок. Зеленоватый огонек, казалось, заиграл на его иссохших губах. - Ну, возможно, так оно и было. Во всяком случае, у меня осталось только два желания. И в настоящее время речь идет об одном из них.

Шедший мимо полицейский с любопытством посмотрел на меня. У меня возникло странное ощущение, что он вообще не видел старика, и, что еще более странно, он прошел так близко от Эдмунда Бургойна, что я был уверен, он должен был дотронуться до него. Тем не менее, контакта не произошло.

Старик подождал, пока полицейский пройдет мимо, а затем продолжил.

- Я не могу вынести, чтобы моим богатством владел кто-то, не носящий фамилии Бургойн. Я не успокоюсь, пока это не изменится. - В голосе старика слышалась плаксивая раздражительность, как будто ему неоднократно препятствовали в достижении его цели. - Моя племянница - дочь моей сестры. Ее зовут Мэри Луиза Лэмпсон. Она не Бургойн.

К этому времени я уже не мог ясно мыслить. Голос Мафусаила удерживал меня с силой заклинания; я стоял, как солдат, ожидающий приказа. Что мне было терять? За несколько минут до этого самоубийство казалось единственным выходом. Так вот, этот старик говорил о большой удаче. Призрак? Какое это имело значение, если я общался с духом из другого мира? Даже если его цель была зловещей, какой вес имели подобные соображения для такого обездоленного человека, каким был я?

- Чем я могу вам помочь? - спросил я.

Лицо старика стало жестким.

- Я хочу, чтобы вы женились на Мэри Луизе. Бургойн - я несколько месяцев искал мужчину с таким именем, который подошел бы мне по возрасту.

Я кивнул в знак согласия. Мой мозг упорно пытался разобраться в этой головоломке, которая плела вокруг меня ловушку. Но ясное мышление было невозможно. Из глаз старика струилось очарование. Их пристальный взгляд удерживал мой, и это было так, словно я был автоматом под властью этой фигуры.

- Я хочу, чтобы вы завладели моим состоянием, - говорил он, - потому что вы Бургойн. Только Бургойну должно принадлежать то, что я с таким трудом собрал. Понимаете?

- Но, сэр, я не ваш родственник, в то время как ваша племянница...

- Не обращайте на это внимания! Я не испытываю любви к своей племяннице. Но это к делу не относится. Говорю вам, я не успокоюсь, пока в моем доме не поселится Бургойн. Будете ли вы повиноваться мне?

В глазах старика появилась сталь. Я обнаружил, что не в состоянии расспрашивать его или отказывать ему.

- Хорошо! У меня есть сила. Мы не можем потерпеть неудачу, - подбодрил он меня, и зеленые, омерзительные огоньки засияли в его глазах.

- Я готов повиноваться, - сказал я и, сделав это, понял, что больше не контролирую свою собственную волю. Я слышал свой голос, но был удивлен его звучанием.

Тот же полицейский, который прошел мимо меня раньше, перешел улицу, с любопытством разглядывая меня. Он подошел ближе и оказался точно на том месте, которое занимал старик! Это было странно, как будто старик был всего лишь дымкой вокруг огромной фигуры полицейского, а тот совершенно не замечал его!

Очевидно, полицейский не видел Эдмунда Бургойна, потому что в свойственной полицейским манере он спросил меня, не жду ли я кого-нибудь. Я сказал ему, что пытаюсь переждать дождь, на что он многозначительно заметил, что дождь продлится еще долго. Я понял намек и пошел дальше, прекрасно понимая, что мой потрепанный вид говорит не в мою пользу.

Я поспешно пошел вверх по улице, без всякого плана. Однако я знал, что старик последует за мной. Он действительно не отставал от меня, беззвучно шел рядом со мной и разговаривал!

- Видите ли, у меня есть власть. Я вне досягаемости полицейских, - сказал он.

Я улыбнулся в ответ. В этом он был прав.

Призрак Эдмунда Бургойна продолжил.

- Моей энергии достаточно для наших нужд. Немедленно отправляйтесь на М-стрит, 462.

Дух Эдмунда Бургойна больше не ждал подтверждения. Стало неизбежным, что я буду следовать его указаниям. Каждый нерв во мне был напряжен до предела. Я стал его созданием. Мы оба это знали.

- Дом номер 462 по М-стрит был моим домом. Идите туда и войдите через железные ворота. Перед домом есть что-то вроде сада с выложенной кирпичом дорожкой. Сделайте восемь обычных шагов вверх по тропинке и остановитесь. Поверните в сад под прямым углом - и на дерне, рядом с выложенной кирпичом дорожкой, аккуратно соскребите три дюйма земли. Вы увидите железную пластину.

- Что-то вроде крышки, сэр?

- Не перебивайте! Времени мало. Приподнимите железную крышку, и вы увидите сверток, обернутый старой кожей. В нем деньги. Много. Возьмите их и, не теряя времени, оденьтесь как джентльмен. Используйте оставшиеся деньги на свое содержание, пока ухаживаете за моей племянницей.

Заявления этой пожилой фигуры больше не удивляли меня. Я слушал, как будто разговаривал со старым другом. Сама эта ненормальность стала для меня разумной.

- Но как мне встретиться с ней и...

Мы все еще бодро шли вперед, и древний призрак, казалось, без особых усилий плыл рядом со мной. Мой вопрос позабавил его. Он толкнул меня локтем в бок, и бледная веселость засияла на его лице. Казалось, я скорее увидел толчок, чем почувствовал его.

- Просто представьтесь ей как мой старый друг. Скажите, что знали меня в Квебеке. Раньше я часто там бывал. В остальном положитесь на свою привлекательную внешность и на мою силу направлять вас.

В тот самый момент, когда он произносил эти последние слова, престарелый дух исчез. Я почувствовал себя так, словно из-под меня выдернули опору, как будто я повис в воздухе. Я не мог ни спокойно думать о том, через что только что прошел, ни в то же время не думать об этом. На какой-то странный миг я задался вопросом, не привиделся ли мне весь этот инцидент. И все же существовали неоспоримые доказательства его реальности. Каким-то неуловимым образом все мое существо изменилось. Я больше не был Джимми Бургойном, неудачником и изгоем. Я был вовлечен в какое-то дело. Мое существование имело значение для кого-то.

Кого-то? Призрака! Но я был готов принять такое лидерство. Уже тогда я достаточно знал о невидимом мире, чтобы не убегать в невежественной трусости от его проявлений.

Я поспешил дальше, движимый целеустремленностью. Хотя я не помнил номер дома на М- стрит, я знал, что найду этот дом. Я не мог остановиться. Во мне бурлил прилив новой силы. Я должен был принять это.

Я шел все дальше и дальше. Очевидно, я двигался в направлении М- стрит. Она находилась в двух милях от того места, где я шел, но я ни мгновение не колебался. Я знал, что старик направляет меня. И действительно, когда я добрался до М- стрит, ноги сами понесли меня прямо к дому, перед которым я остановился.

Мой пульс бешено колотился, и я всем своим существом был увлечен новым приключением. За железной оградой возвышалась темная громада дома, в котором не было видно ни огонька. Я осторожно огляделся по сторонам. Дождь расчистил улицы, и на них почти не было прохожих. Помню, я размышлял, смогу ли проникнуть в этот сад незамеченным. Но на самом деле я не испытывал страха.

Я двинулся вдоль железных перил к воротам. Моя рука безошибочно потянулась к задвижке. Я открыл калитку - мгновение прислушивался, а потом оказался внутри!

Передо мной тянулась выложенная кирпичом садовая дорожка. Один, два, три, четыре - я тщательно отсчитал восемь шагов и остановился.

Справа от меня был хорошо распланированный участок с кустарником. Насколько я мог видеть, никаких цветов. Мной овладело такое чувство, будто я знаком с каждой веточкой в этом саду. Я свернул туда и наклонился, методично ощупывая землю, как садовник за своей работой. Земля была влажной. От нее поднимался холод. Позади меня рос огромный куст, с потревоженных листьев которого капли дождя стекали мне за воротник.

Отыскав нужное место, я вытащил нож и принялся соскребать землю лезвием в сторону. Я неуклонно скреб, отбрасывая землю в сторону. На вершине темной громады дома вспыхнул свет! На мгновение я замер, но поскольку больше никаких признаков жизни не наблюдалось, я усердно вернулся к своим раскопкам.

Мой нож наткнулся на что-то твердое. Железо! Да, железный покров, о котором говорил Эдмунд Бургойн!

С еще большим усердием я расчистил землю вокруг него. Приподнять крышку было несложно, хотя она издала ржавый скрежет, от которого меня передернуло.

Я не мог ясно разглядеть содержимое, но моя рука быстро скользнула внутрь на несколько дюймов и, не нащупывая, крепко сжала маленький кожаный бумажник.

Меня охватило чувство удовлетворения. Этот кожаный бумажник производил успокаивающее впечатление. Он был толстым и многообещающим. Я быстро сунул его в карман, захлопнул железную крышку, вернул влажную землю на место, утрамбовал, с минуту неподвижно сидел на корточках, прислушиваясь, затем поднялся на ноги, вернулся на выложенную кирпичом дорожку и поспешил по ней к железным воротам.

Оказавшись на тротуаре, я испытал разочарование. Моя лихорадочная активность прошла. Принуждение ослабло. Я снова стал самим собой, более способным мыслить самостоятельно. Мотивирующий ток, который пульсировал во мне, прекратился.

В тот вечер я роскошно поужинал и снял номер в отеле в центральной части Нью-Йорка. Сразу после ужина я пошел в свою комнату, желая побыть один. Комната была удобной, а кровать с мягким матрасом и свежим постельным бельем располагала ко сну, но я не сомкнул глаз.

Всю ту ночь я просидел в мягком кресле, при включенном в комнате свете, размышляя о странной ситуации, в которой оказался.

В бумажнике, найденном в том темном саду под призрачным покровительством моего нового путеводного духа, было пятьсот долларов двадцатидолларовыми купюрами. В том, что деньги принадлежали мне, я не сомневался. Я слишком сильно нуждался в них, чтобы быть чрезмерно разборчивым в своих правах. Но мои обязательства! Неестественные переживания того вечера, несомненно, были лишь прелюдией. Я знал, что выбрал дорогу, поворотов которой не знал.

Временами, в течение той бессонной ночи, я размышлял о целесообразности возвращения таинственных денег в их могилу в том саду. Тем не менее, в тот самый момент, когда эта мысль пришла мне в голову, я посмеялся над ней. Это было бы все равно что избегать Судьбы. Я знал, что не смогу уклониться от цели Эдмунда Бургойна, какой бы она ни была, ни под каким предлогом.

Я ни на мгновение не поверил, что призрак направил меня к неожиданной удаче из простой прихоти. У него была какая-то грандиозная цель, и я был пешкой в тисках ее безжалостной силы. Мне оставалось только ждать указаний старика.

И когда наступило утро, комната, я сам, воздух и мебель вибрировали от этой силы. Непреодолимое желание взяло верх. Он недвусмысленно приказывал мне.

Я побрился, привел себя в порядок и отправился по магазинам. Я купил полный комплект одежды и постельного белья. Решения относительно цвета и стиля легко приходили мне в голову, хотя я выбирал одежду, отличную от моего личного вкуса. Клеркам я казался человеком, который точно знал, чего хочет. На самом деле я был марионеткой на веревочке.

Во второй половине дня я вернулся в свой отель. К двум часам большая часть моих покупок была доставлена, и я тщательно оделся.

Проходя через вестибюль, я купил фунтовую банку кантонского имбиря, мне самому было немного любопытно узнать причину своего поступка, но, тем не менее, я знал, что это правильно.

Спокойно, уверенно, как будто планировал это все за несколько месяцев до того, я покинул отель и нанял такси, чтобы оно отвезло меня на М- стрит.

Пока такси катило, я сидел непринужденно, и ничто не приходило мне в голову. Цель наполнила меня, и мне не нужно было ни о чем думать...

Когда мы подъехали к дому, я вышел перед железными воротами, в которые так странно вошел прошлой ночью. Дом был одним из тех трехэтажных особняков коричневого камня, в которых до сих пор сохранилось представительство ветеранов в Нью-Йорке. Большинство штор были задернуты, и без сада это место казалось бы удручающе мрачным.

И пока я осматривал свое окружение, мной овладело непреодолимое желание войти и заняться своими делами. Моими делами! Я вошел через железные ворота, прошел по выложенной кирпичом дорожке и поднялся по ступенькам из красноватого сланцевого камня.

В ответ на мой звонок появилась горничная. Я объяснил ей, что я старый друг покойного мистера Эдмунда Бургойна и что я хотел бы видеть мисс Мэри Луизу Лэмпсон. При упоминании моего собственного имени горничная выказала удивление, но я объяснил, что сходство имен было случайным, и что мисс Лэмпсон следует дать понять, я не родственник.

Меня провели в просторную гостиную, занимавшую почти весь первый этаж. Пианино, которое, очевидно, не открывали годами, и мягкий плюшевый гарнитур для гостиной ушедшей моды предприняли смелую попытку заполнить пустую комнату с отсутствующим ковром.

Усевшись, я задумчиво размышлял о том, каким человеком могла бы быть Мэри Луиза Лэмпсон. Романтическое возбуждение скрывалось под всепоглощающей озабоченностью моим поручением. Имя звучало восхитительно. Мэри Луиза Лэмпсон. Хорошенькая? Молодая?

Мои размышления были прерваны появлением энергичной, владеющей собой женщины, отнюдь не застенчивого юного создания из моего окружения. Мисс Мэри Луиза была крепкой, сильной на вид женщиной лет тридцати (это было шоком, потому что в то время мне было всего двадцать восемь), державшейся непринужденно, с достоинством и с той простотой, которая, как вы чувствовали, когда-то была красотой. Это было своего рода увядшее очарование. В особенности это были печальные глаза, свидетельствовавшие о долгом несчастливом периоде жизни.

- Я не знала, что у дяди Эдмунда были близкие друзья, - сказала она.

Я поднялся, чувствуя себя на удивление непринужденно. Я говорю "на удивление", потому что смотрел на нее почти с чувством победителя, приближающегося к жертве.

- Возможно, "близкий друг" - слишком громко сказано. Я знал вашего дядю в Квебеке. Мы познакомились благодаря совпадению имен и подружились.

- Дядя Эдмунд не был дружелюбным человеком, - ответила она, скорее обдумывая этот момент, чем сомневаясь во мне.

Затем произошел один из случаев, поразивших меня в этом мистическом паломничестве. Я протянул завернутую коробку кантонского имбиря, которую купил в отеле, и попросил мисс Лэмпсон взять ее. Я сказал ей, что, зная, как ее дядя любил имбирь, я привез немного с собой из Квебека, и поскольку случайно узнал о его смерти, то решил предложить это ей в знак дружбы!

Мисс Лэмпсон с улыбкой приняла подарок. Я видел, как ее подозрение рассеивается, словно туман. Очевидно, пристрастие ее дяди к имбирю было хорошо известно. Я, конечно, не испытал никакого шока от своей удачной догадки. Ибо это не было догадкой. Я просто реагировал на доминирование, меня направлявшее. Эдмунд Бургойн был во мне, когда я находился под его руководством, в той же степени, что и мой собственный дух. Может быть, даже большей. Эдмунд Бургойн руководил каждым моим шагом.

- Ваш дядя Эдмунд любил рассказывать мне о своей коллекции произведений искусства, - продолжил я. - На самом деле, это одна из главных причин, по которой я вас беспокою. Когда я услышал о его смерти, то подумал, что мне лучше увидеть коллекцию, о которой он так часто говорил, прежде чем она будет распродана.

Я услышал, что произношу эти слова без всякого удивления. У меня не было обиды на то, что старый Бургойн подсказывал мне, или, скорее, на то, что он завладел моим телом и говорил через меня, как через инструмент. Физически это было приятное чувство.

- Картины... эти старые картины, - холодно сказала мисс Лэмпсон. - Да, дядя их очень любил. Большая часть его денег ушла на них. Вы как раз вовремя, мистер Бургойн, потому что завтра я ожидаю маклера, который, вероятно, купит большинство из них.

- Это очень любезно с вашей стороны, - пробормотал я.

Мисс Лэмпсон улыбнулась. Улыбка осветила ее лицо, и в ее сиянии она была привлекательна. Я видел, что она внимательно изучает меня, и я также знал, что доставляю ей удовольствие. Без сомнения, мой выбор цветов и стиля в то утро имел к этому какое-то отношение.

Мы беседовали довольно долго. Мисс Лэмпсон позвонила, чтобы принесли чай, и в течение получаса мы жевали, пили, и разговаривали. Я ни разу не подыскивал слов или тем. Мои комментарии пришлись ей по душе. Ее вопросы никогда не вызывали у меня желания отвечать. Все, что я сказал, определенно соответствовало знаниям племянницы о ее дяде. Я даже назвал даты! Например, количество недель, которые он провел в Квебеке во время своей последней поездки летом 1920 года. Она рассказала мне, что именно в то лето она приехала к нему жить. До этого она работала в универмаге в Чикаго.

- Одно из тех мест, где ваша душа вам не принадлежит. Вы отбываете часы, входя и выходя, и, если опаздываете хотя бы на минуту, вам приходится объяснять это большому начальнику, - сказала она.

- Как белка в колесе, - предположил я.

- Хуже, - сказала она. - По крайней мере, о белке заботятся. Я думала, что с дядей у меня будут преимущества, возможно, я буду путешествовать. В любом случае, я устала от работы. - Молодая женщина замолчала. - Не хотите ли еще чаю? - спросила она.

- Нет, я бы предпочел послушать, как вы говорите, - ответил я.

- Мы теряем слишком много времени, если вы хотите осмотреть галерею. Нам лучше пойти, - сказала она, ласково улыбаясь, затем встала и дала понять, что я должен следовать за ней.

Мы поднялись по деревянным ступенькам, которые, к моему удивлению, были такими же голыми, как и гостиная.

- Вы должны извинить этот убогий вид, - сказала мисс Лэмпсон. - Дядя Эдмунд предпочитал именно такой. Его ничего не интересовало, за исключением его картин. Он странно относился к картинам.

- Они вам очень нравятся? - спросил я больше для того, чтобы завязать разговор, чем для получения информации. Но мисс Лэмпсон остановилась на лестнице, обернулась и посмотрела на меня сверху вниз. Я почувствовал себя неуютно, как будто совершил какую-то бестактность неизвестного рода.

Мгновение она смотрела на меня ледяным взглядом, а затем решила заговорить.

- Нравятся! Раньше его беспокоила мысль о том, что у него нет родственника по имени, которому он мог бы оставить свою коллекцию. Я думаю, что он почти ненавидел меня за это. Он всегда охотился за кем-то... - Она замолчала. Волна осторожности снова захлестнула ее.

Мы возобновили наш путь вверх по лестнице.

На верхнем этаже дома, где можно было бы ожидать мансарду, располагалась анфилада из четырех комнат, устланных прекрасными коврами, а стены повсюду были увешаны ценными гобеленами. Мои мысли вернулись к огням, которые я видел на верху дома прошлой ночью, когда копался в саду. Возможно, в это время там находился искусствовед или маклер.

На стенах висели картины. Несколько великолепных полотен маслом, одно Эль Греко, два Cулоаги и Милле, помимо многочисленных картин менее известных художников, были тщательно развешаны и искусно освещены системой искусственного освещения, достойной галереи на Пятой авеню. Мисс Лэмпсон заметила мой удивленный взгляд.

- Это самая ценная неизвестная коллекция в мире, - сказала она.

- Без сомнения, - ответил я.

- Мне сказали, что она стоит больше четверти миллиона. Она застрахована почти на столько же.

- Изумительно, хотя, вероятно, это не так уж много, - ответил я, и снова у меня возникло ощущение, что мне подсказывают, поскольку я был не в том положении, чтобы судить о ценности такой коллекции.

- О, да, - поспешно ответила мисс Лэмпсон. - Я уже давно определилась с ее ценой. Я рассчитываю скоро продать ее и быть свободной. Свободной, в первый раз! Мне просто не терпится уехать отсюда. Путешествовать и быть свободной...

- Вы не часто путешествовали со своим дядей?

- Конечно, нет. Я была скорее рабыней в этом доме - что-то вроде прислуги для вытирания пыли с картин. Именно так. Если бы я не боялась работы в универмаге, я бы давно ушла. Это было...

- Это было? - теперь я подсказывал ей, подгоняемый внутренним голосом, ликуя, как инквизитор, принуждающий подозреваемого к признанию.

- Как бы то ни было, я много раз чуть не уходила. Но он был стариком. К тому же болезненным человеком. Я знала, что однажды ему придется умереть...

- И поскольку вы были его единственной родственницей... - Мой голос стал громче, вызывая ее на откровенность.

На мгновение ее глаза с сомнением скользнули по мне, но, как уже сказал, я понравился мисс Лэмпсон, и, следовательно, она предположила, что я ей симпатичен.

Она снова заговорила.

- Я не всегда была уверена, что унаследую его богатство, если вы это имеете в виду. Он искал кого-то, кто носил бы его собственное имя. Он хотел, чтобы этой коллекцией владел Бургойн. - И она презрительным взмахом руки обвела картины. - Я действительно волновалась. Я не знала, сочтет ли суд это действием невменяемого человека или нет. Он был чокнутым. - Она проницательно посмотрела на меня, чтобы понять, не сказала ли она слишком много.

Я чувствовал, что ситуация ставит меня в неловкое положение.

- Просто эксцентричным, - сказал я, переходя к делу.

Мисс Лэмпсон подошла ко мне вплотную и наклонилась к моему уху.

- Нет. Сумасшедшим! - Она шептала каким-то странным, доверительным тоном. В ее несчастных глазах появились искорки света. - Возможно, вы не догадались. Он был умен относительно того, чтобы скрывать это. Но я говорю вам, что это безумие. Сумасшествие. - Ее шепот перешел в короткий фальцет, похожий на сдавленный крик.

И в тени позади мисс Лэмпсон я увидел еще одну тень, которую знал. Призрак Эдмунда Бургойна стоял позади нее, печально глядя на картины, коллекционированию которых он отдал свою жизнь. Мне показалось, я увидел, как его руки трогательно потянулись к ним, а затем ко мне. Я чувствовал, что каким-то образом должен помочь этой беспокойной душе плыть по течению среди ее земных соблазнов.

Я неуверенно начал.

- Вы должны продать эту замечательную коллекцию... - И пока я говорил, Эдмунд Бургойн исчез. Я почувствовал неуверенность, но продолжил: - Я имею в виду, простите меня за эти слова, но вы вынуждены сделать это из-за финансовых проблем?

Она пристально посмотрела на меня. Улыбка на ее лице стала шире.

- Нет. Дядя также оставил деньги. Он был так занят поисками Бургойна ближе к концу, что забыл про свои наличные. Но для чего мне эта коллекция?

- Я подумал, было бы приятно сохранить ее, если бы можно было позволить себе такое замечательное хобби.

- Ба! - В ее голосе звучали ненависть и презрение. - Я слишком много страдала из-за этой коллекции. Я собираюсь продать ее. - И снова она доверительно наклонилась ко мне. - Это будет все равно что убить его.

Мы пробыли в галерее еще полчаса. Я бродил по ней и с любопытством все осматривал. Временами у меня возникала иллюзия, что Эдмунд Бургойн идет рядом со мной, или это была только иллюзия? Там было несколько редких изделий из бронзы и превосходная голова Беатриче из белого мрамора, возлюбленной Данте. Мисс Лэмпсон провожала меня взглядом, но не обращала никакого внимания на коллекцию. На ее губах играла счастливая улыбка. Она злорадствовала, размышляя о том, как продаст эту коллекцию.

И пока я все еще рассматривал картины, мисс Лэмпсон начала выключать свет. Я понял это как сигнал уходить, смутно задаваясь вопросом, было ли такое действие тоже эксцентричностью - или чем-то большим?

Мы спустились по лестнице. Она плохо освещалась и, поскольку на ней не было ковра, уныло скрипела. Никто из нас не произнес ни слова.

Но как только они уселись в пустой старой гостиной внизу, мисс Лэмпсон разразилась любезной болтовней. Она говорила обо всем, что приходило ей в голову, спокойно, мягко, как будто я был старым другом, понимавшим ее точку зрения. Однако она сказала мало личного.

Все ее поведение ясно говорило об одном - она совершенно очевидно "запала" на меня. Говорю это совершенно нейтрально. Многое из того, что последовало за этим, было вызвано ее иррациональной привязанностью ко мне.

Пока мы сидели и разговаривали в сумерках, я заметил, что Эдмунд Бургойн вертится рядом со мной, настойчиво требуя моего внимания. Я не мог его видеть и в каком-то смысле не мог его слышать, но все же сознавал, что призрак передает мне свои мысли. Это было почти так, как если бы он писал у меня в голове.

Я понял, что призрак уговаривал меня покинуть этот дом. Я пробыл там достаточно долго. Я встал, чтобы уйти, и посмотрел на часы. Мисс Лэмпсон тоже встала и включила свет. Она очень любезно подошла ко мне и попросила остаться. Я возразил. Она настояла, чтобы я остался на ужин.

Улыбаясь, похлопав меня по руке, она сказала:

- Такой старый друг дяди должен остаться. Может быть, вы станете и моим другом?

В ее словах звучала глубокая мольба. Давление ее рук на мои становилось все сильнее.

- Мне так нужен друг, - добавила она.

Каким-то образом, я точно не помню, как, было решено, что я останусь на ужин. Мисс Лэмпсон позвонила горничной и дала указания.

Я начинал чувствовать себя неловко. Психическое внушение, что я должен уйти, все еще было сильным. Я знал, что это Эдмунд Бургойн велел мне убираться из этого дома. И все же мольбы мисс Лэмпсон и мое собственное любопытство заставили меня остаться. В некотором смысле, мое существо стало полем битвы между духом умершего мужчины и духом живой женщины, которая, возможно, была сумасшедшей, как я начинал подозревать. Итак, у меня было два мнения. Впервые с тех пор, как я приступил к этому делу, я был не уверен. Что-то побуждало меня остаться, и что-то еще побуждало меня уйти... до тех пор, пока последнее влияние внезапно не прекратилось.

Я поужинал с мисс Лэмпсон. Ужин подавали в длинной комнате с низким потолком, обставленной изящной мебелью из черного ореха. Серебряный сервиз и фарфор были впечатляющего качества. Ужин тоже был хорош, и мы выпили шартрез, а потом немного крем-де-какао. Помню, я тогда подумал, что все это великолепие появилось недавно - после смерти дяди...

После ужина мы сели за стол и оба закурили. Мисс Лэмпсон рассказала мне о чудесных уголках мира, о которых она читала и которые собиралась посетить в ближайшее время, "когда коллекция будет продана".

В свою очередь, я рассказал ей о местах, которые видел во время войны и после нее. Она слушала, как зачарованная.

- Как чудесно было бы поехать туда с вами, - сказала она, и в ее голосе слышались тоска и мечтательность.

Разговор перешел в другое русло. Во мне росло беспокойство. Больше невозможно было считать ее действия и слова просто чудачествами.

Дважды мисс Лэмпсон придвигала свой стул поближе ко мне. Она снова принялась похлопывать меня по руке. Я чувствовал, что просто обязан уйти. Со всей деликатностью, на какую был способен, я встал и объявил об абсолютной необходимости моего ухода. Мисс Лэмпсон не была встревожена. Совсем наоборот. Все это казалось ей естественным.

У двери она медленно обняла меня за шею, без малейшего колебания, поцеловала в щеку и сказала:

- Дорогой, не забудь купить билеты.

Я справился со своим удивлением. Я больше не понимал мисс Лэмпсон превратно. Она рассказала мне достаточно. Складывая историю воедино, я уловил развязку. Ее многолетняя унылая работа в универмаге, ее разбитые надежды на свободу и путешествия, жалкое рабство в доме дяди Эдмунда, мучительная неуверенность в течение месяцев, когда она ждала его смерти, - все это повредило ее рассудку. Это было ясно.

Из нашего разговора у нее создалась иллюзия, что мы с ней вместе совершим кругосветное путешествие. Она почти заставила меня поверить в это. В любом случае, не было никакой необходимости разочаровывать ее.

Мы вышли в коридор и поднялись по лестнице в гостиную, где я оставил свое пальто. Мисс Лэмпсон шла впереди, а я держался на расстоянии.

Теперь я боялся не ее безумия, меня пугало дурное качество - окружавшая ее аура трагедии, - которой в то время я не мог дать названия.

Надев свое пальто, я быстро простился. Я уже спустился на несколько ступенек, когда мисс Лэмпсон быстро двинулась за мной. В тот момент мне показалось, что она хочет меня остановить.

Но она схватила меня за руку и спросила:

- Вы придете ко мне завтра снова?

Я начал придумывать оправдание, когда внезапно мой разум прояснился, и я понял, что должен сказать "да". На этот раз дух Эдмунда Бургойна передал мне приказ принять приглашение - и я принял его.

Наконец я поспешил по выложенной кирпичом дорожке через сад и миновал железные ворота.

Пока я шел, навязчивые идеи последних часов ускользали от меня. На протяжении всех этих дней, когда не было никакой непосредственной цели, я замечал, что возвращаюсь к своему обычному образу мыслей. Только когда требовалось конкретное действие, я испытывал эту странную силу...

Что мне было делать? Жениться на этой женщине было ужасной перспективой. Я мысленно рассматривал это с замиранием сердца. И все же, пойти наперекор вполне определенному желанию Эдмунда Бургойна - как я мог это сделать? К этому времени я уже знал, что нахожусь в безнадежном подчинении. Последние двадцать четыре часа ясно показали мне, что я больше не хозяин себе. Нарушить доверие Эдмона Бургойна означало бы предать волю сильного и неумолимого начальника, и, словно для того, чтобы придать своим мыслям убийственную напряженность, я осознал, что странная пожилая фигура в поношенном костюме идет рядом со мной!

Старик не отставал и ничего не говорил. Четверть мили, полмили, милю, мы шли все дальше, а он по-прежнему не произносил ни слова. Бесшумной поступью мертвеца он двигался рядом со мной. Тишина стала невыносимой. Это нервировало.

Я чувствовал, что должен что-то сказать, и наконец сказал.

- Ваша коллекция будет продана, - сказал я.

- Я знаю это, - ответил дух. - Вы должны остановить это.

- Что я могу сделать?

- Женитесь на этой девушке. Скажите ей, что коллекция должна остаться нетронутой. Поймите это! - Древняя фигура посмотрела на меня снизу вверх взглядом, полным нескрываемой угрозы. - Эта коллекция должна оставаться нетронутой и находиться в собственности Бургойна. Вы были выбраны для выполнения этих условий!

- Но у нас нет времени, - слабо возразил я.

Сморщенная фигура отмахнулась от моих возражений, как мне показалось, фыркнув.

- Чепуха и бессмыслица! Вы ей нравитесь. И у меня есть сила. Приходите туда завтра до назначенного времени. Ухаживайте за ней. Она изголодалась по ласке. Скажите ей, что вы будете путешествовать с ней по всему миру - только она не должна продавать коллекцию. - Так, хриплыми, отрывистыми фразами, говорил дух Эдмунда Бургойна.

И я не мог ответить "нет". Я не мог выдавить из себя никакого ответа. Я даже не испытывал никакого страха при мысли о возможности жениться на этой сумасшедшей! В тот момент, когда Эдмунд Бургойн произнес команду, я немедленно воспринял ее как самое логичное действие в мире. Это было так, как если бы он обращался непосредственно к моему внутреннему "я"; как если бы он был моим разумом, решающим за меня. И это доставляло странное удовлетворение.

Эдмунд Бургойн был моим духовным командиром, и он отдавал приказы либо четко сформулированными словами, либо в такой неопределимой манере - как будто писал у меня в голове.

Мы вдвоем пошли дальше, призрак и я. Он больше ничего не сказал. Огласив свою волю, он замолчал. Шаг за шагом он не отставал от меня на протяжении всей этой прогулки.

Когда я садился в поезд в метро, он сел рядом со мной! Он проводил меня до моего отеля и до самой двери моего номера. Больше его никто не видел. В этом я был уверен. И я не испытывал никакого удивления от того, что он был невидим для других. Даже когда видел, как он проходит сквозь людей, как будто их не существует!

Я ожидал, что он исчезнет в вестибюле отеля. Но, нет. Мой спутник поднялся вместе со мной на лифте и, войдя в мой номер, сразу же уселся в большое мягкое кресло.

Машинально я приготовился ко сну. Ничто во мне не ставило под сомнение право этого призрака бодрствовать у моей постели. Все это было похоже на гипнотическое заклинание.

Я запрыгнул в постель и уже натягивал на себя одеяло, когда заметил свет. Прежде чем я успел обратить на это внимание, сморщенная фигура поднялась и выключила его!

Он снова сел; в темноте казалось, что его окружает светящаяся дымка, мутная и зеленоватая. Я был совершенно спокоен. Пока не погрузился в глубокий сон, я пристально смотрел на неестественный призрак.

На следующее утро я проснулся в одиннадцать часов, бодрый и стремящийся исполнить свое предназначение. Я не испытывал ни удовольствия, ни отвращения к тому, что лежало передо мной.

Я тщательно оделся в новую одежду, купленную на деньги из железной коробки, и спустился в парикмахерскую.

Двадцать минут спустя я уже направлялся на М- стрит, так и не позавтракав! Это полностью противоречило моим привычкам. Но в тот день, несмотря на все его бурные события, я ни разу не почувствовал желания поесть. Я был подобен бестелесному духу.

Я прибыл по адресу на М- стрит в двенадцать тридцать. Я вспомнил, что у меня назначена встреча на час дня, а также что Эдмунд Бургойн велел мне явиться до этого времени.

Услышав мой звонок, горничная впустила меня. Она велела мне повесить пальто и подняться наверх, в галерею, так как хозяйка была там.

Я начал подниматься по лестнице. Почти на полпути наверх я услышал спускающиеся шаги. Это были тяжелые шаги, непохожие на шаги мисс Лэмпсон. Меня тут же охватил холодный испуг. Рок звучал в этих спускающихся шагах. Я остановился на лестнице и прислонился к стене. В поле зрения появился высокий мужчина в темном костюме. Он был застигнут врасплох моим присутствием и остановился как вкопанный.

- Здравствуйте, - сказал я.

При звуке моего голоса к мужчине вернулось самообладание, он кивнул и продолжил спускаться. Меня охватило чувство беды. Я снова начал подниматься, торопясь, перепрыгивая через две ступеньки.

Добравшись до вершины, я перешел на бег, распахнув дверь галереи. За маленьким флорентийским письменным столом, безудержно рыдая, уронив голову на вытянутые руки, сидела мисс Лэмпсон!

Я поспешил к ней, окликая ее. Она подняла глаза. Теперь они были налиты кровью, заплаканы и выглядели совершенно необычно. Узнав меня, она помахала развевающимся белым треугольником, который я принял за носовой платок, но быстро разобрал, что это документ. Когда я приблизился к ней, она встала и бросилась в мои объятия, потому что я протянул к ней руки в жесте помощи.

- Я так рада, что вы здесь, - сказала она тихим, дрожащим голосом. - Теперь мы можем ехать.

- Куда?

- На вершину мира. Мы свободны. - Она отступила от меня на шаг и снова помахала передо мной документом. - Я продала коллекцию! Я только что подписала.

- Продали? Уже?

- Да, продала ее. Убила его! Это был Рулле, торговец произведениями искусства. Разве вы не прошли мимо него на лестнице? Он пришел раньше, чем я ожидала, и мы заключили сделку. Я получила чек на двадцать тысяч. Теперь мы можем путешествовать...

Снова, как и в тот предыдущий день в галерее, я увидел призрака! Эдмунд Бургойн смутно двигался на заднем плане этой длинной комнаты. Он казался еще более древним, чем когда-либо прежде, голова склонилась на грудь, колени подогнулись. Он пересчитывал картины пальцем, отсчитывая их одну за другой. Безграничная трагедия была заключена в этой древней фигуре. Я в ужасе посмотрел на него, а затем снова на мисс Лэмпсон. Она смотрела мне в глаза, словно наэлектризованная! Она медленно повернула голову...

У нее вырвался безумный вопль! Она видела Эдмунда Бургойна! Дух двинулся к нам, и мисс Лэмпсон опустилась на ковер, истерически рыдая, метаясь из стороны в сторону, колотя по полу пятками, у нее пошла пена изо рта.

- Прогоните его! Он пришел за мной! Остановите его! - кричала она как одержимая. Я подбежал к двери, ведущей из галереи, и захлопнул ее. Какое-то время я думал, что смогу сохранить тайну. Когда я поспешил обратно к мисс Лэмпсон, то увидел, что над ней стоит Эдмунд Бургойн. Призрак тряс длинным тонким пальцем, словно угрожая. Мисс Лэмпсон больше не кричала. У нее вырывались короткие, уродливые вздохи. Я слушал в изумлении.

- Простите меня! Простите меня! - говорила она духу. - Мне пришлось ее продать. Я не смогла бы с этим жить.

Старая фигура продолжала угрожающе трясти над ней рукой. Сернистое свечение в виде дуги сопровождало его движение.

Это было ужасающе странное зрелище.

Внезапно мисс Лэмпсон снова повернулась ко мне, умоляюще протягивая ладони.

- Прогоните его! Он пришел за мной. Он всегда ненавидел меня. И я убила его! Я должна была! Я убила его! Старый дурак не хотел умирать. Я убила его!

Я стоял как вкопанный. Эдмунд Бургойн сверкнул мне беззубой улыбкой и кивнул головой. Он подтверждал ее показания! У меня кровь застыла в венах. Меня сделали свидетелем ужасного признания. Меня охватило головокружительное замешательство. Я посмотрел в сторону призрака. Он исчез. Но я чувствовал его биение в своем сознании. Он все еще побуждал меня.

К этому времени мисс Лэмпсон была в глубоком обмороке. Я наклонился и начал растирать ее запястья, все время думая об огромных возможностях, которые открывались передо мной. Неужели Эдмунд Бургойн все-таки одержал победу? Это все еще было возможно... Я видел, как становлюсь богатым человеком...

Мне подсказывали - как будто дух писал в моем сознании.

Кто-то открыл дверь. Это была горничная. Вместе нам удалось привести мисс Лэмпсон в чувство - вернуть ее к бодрствованию совершенно безумной и бредящей лунатички. Ибо никогда больше она не произнесла ни одного внятного слова и ни на минуту не успокоилась. Ни на мгновение в течение следующих четырех лет лихорадочного безумия!

Мы с горничной отнесли мисс Лэмпсон в ее спальню. Ею овладела сонливость, и я оставил горничную рядом с ней, а сам вышел якобы для того, чтобы позвонить врачу. Но сначала я, ни секунды не колеблясь, направился в комнату на втором этаже, пыльную и плохо проветренную. Это было что-то вроде кабинета. Я быстро передвигался. Знакомые побуждения направляли меня. В задней части старой деревянной полки лежала пыльная стопка каких-то бумаг. Я сунул туда руку, вытащил какой-то пакет и положил его во внутренний карман своего пальто.

Затем я пошел позвонить врачу, а позже и в полицию. В течение следующих двух дней весь дом был тщательно проверен. Вина мисс Лэмпсон была определенно очевидна. Тело Эдмунда Бургойна было эксгумировано и обнаружено, что в нем содержится изрядная доза стрихнина! Горничная дала подтверждающие показания. Бормотание самой мисс Лэмпсон раскрыло остальное.

Конечно, мисс Лэмпсон отправили в психиатрическую лечебницу. В течение четырех лет, пока она жила, я регулярно навещал ее раз в месяц. Мой приезд всегда приносил ей утешение; то есть, если я надевал одежду, купленную в тот странный день на деньги, выкопанные в саду. Другая одежда пугала ее. Причину этого я так и не смог выяснить.

Что касается меня, то после той странной встречи с призраком Эдмунда Бургойна мои обстоятельства изменились. С помощью его постоянных уговоров мне удалось утвердиться в качестве законного наследника этого поместья. В пачке бумаг я обнаружил любопытный документ, озаглавленный "Бургойну, который унаследует мою коллекцию", представлявший собой список инструкций, составленных Эдмундом Бургойном при его жизни. Благодаря его духу и моим знаниям о безумных поступках бедной мисс Лэмпсон мне удалось, разумеется, с помощью умного адвоката, убедить суд.

Моя совесть? Я никогда не испытывал неловкости. Я знаю, что исполнил самое заветное желание Эдмунда Бургойна, отменив продажу его коллекции произведений искусства компании Рулле и сохранив ее в неприкосновенности под своим именем.

Потому что я никогда не продам ее. Если, когда придет мое время, у меня не будет прямого потомка, тогда я тоже, как Эдмунд Бургойн, буду искать того, кто, судя по его имени, окажется наследником самой ценной в мире коллекции неизвестного искусства.

ПРИЗРАЧНЫЙ КАПРАЛ

Капитан Нэвил Гоу

В 1916 году я был младшим офицером в британском полку. Мой батальон, сражавшийся на фронте Ланс - Аррас, отошел на новые позиции под Аррасом, оставив меня, неопытного, но преисполненного энтузиазма младшего лейтенанта, во главе небольшого отряда, занимавшегося специальной наблюдательной работой. Наша работа была сложной, и у меня нет необходимости вдаваться в подробности, но я могу упомянуть, что она заключалась в попытке определить местонахождение вражеских орудий с помощью перекрестных пеленгов. (Впоследствии эта работа была проведена специальной группой наблюдения, выполнившей задачу с помощью научных методов, разработанных позже; но в период, о котором я говорю, работа находилась только на экспериментальной стадии.)

Я и моя группа расположились в двух больших блиндажах на отроге холмов, известных как высоты Лоретто, названных так из-за их близости к руинам древней церкви Нотр-Дам-де-Лоретт.

Наша основная работа делалась ночью. Мое дежурство приходилось на промежуток времени между 2 часами ночи и 6 часами утра. Еженощно в половине второго меня будил сержант. Затем я отправлялся из своего удобного блиндажа на передовой наблюдательный пункт, который мы соорудили недалеко от линии фронта, примерно в миле.

Это была одинокая, жутковатая прогулка. В темноте я перелезал через воронки от снарядов и спотыкался о полузасыпанные траншеи, стараясь избегать ржавой колючей проволоки, пока, наконец, не показывались черные, блестящие глубины коммуникационной траншеи. Эта траншея представляла собой длинный, похожий на могилу проход, дно которого было заполнено липкой глиной, сквозь которую (если светила луна) иногда можно было разглядеть белые кости непогребенных людей. Раньше я боялся этой странной прогулки - или, скорее, ползания - по траншее, и часто испытывал искушение пройтись по верху, рискуя попасть под случайные пулеметные пули.

Но приказ был четким: "Не покидать траншею". (Впоследствии я узнал, что причиной этого запрета было то, что люди, покидающие траншею и идущие по верху, оставляли следы, которые были видны вражеским летчикам: цепочка следов, ведущая к нашему наблюдательному пункту, естественно, раскрыла бы его местоположение.)

Однако в эту конкретную ночь траншея связи оказалась для меня непосильной задачей. Грязи в ней было по щиколотку; здесь было одиноко, безлюдно, отталкивающе, пахло разложением. Я покинул траншею и зашагал по сухой земле, по верху; рядом со мной тянулась длинная, извилистая, темная лента траншеи. Это было неподчинение приказам и риск получить пулю, но я все равно это сделал.

Ночь была чернильно-черной и мертвенно тихой. Ни малейшего дуновения ветра. Воздух был холодным и сырым. Ни в поле зрения, ни в пределах слышимости не было ни души. Я чувствовал, что был один в этом черном мире - совершенно один.

И тут, идя по траншее со стороны линии фронта, я услышал звук медленных, волочащихся шагов!

Я наклонился и заглянул за край траншеи. В этот момент луна вышла из-за облака и осветила сцену бледным, болезненным светом; и я увидел, как из-за поворота траншеи появился солдат.

Это был французский солдат, одетый в форму, которую обычно носили во французской армии в довоенные дни; его брюки были алого цвета; и я также заметил, что на нем был значок капрала. Я даже смог различить номер его полка.

И тут я понял, что он ранен - у него со лба стекала кровь! Этот факт вытеснил все остальные соображения из моей головы.

- Привет! - сказал я. - Тебе больно. Позволь мне помочь тебе.

Я лихорадочно возился со своей аптечкой, наблюдая, как он приближается. Это был невысокий мужчина с рыжеватыми усами. Он медленно прошел мимо, но не подал виду, что услышал меня. Когда он проходил мимо - я мог бы дотронуться до него рукой, - он крикнул: "Марсель!" Тем странным гортанным голосом, который можно услышать у продавцов газет, рекламирующих свой товар на улицах Парижа. Это был странный, воющий звук.

Снова раздался этот мучительный крик: "Мар-сель! Мар-сель!" - и я поймал себя на том, что, наполовину загипнотизированный, наблюдаю за его удаляющейся спиной.

- Holб! Arrкtez. Je vais vous aider (Привет! Остановись. Я помогу тебе.), - сказал я, спускаясь в скользкую глубину траншеи; моей единственной мыслью было оказать столь необходимую помощь этому раненому и доставить его на перевязочный пункт.

Он исчез за поворотом траншеи - она была построена без обычных прямоугольных траверсов, - и я неуклюже полез за ним.

Я завернул за поворот, поспешно вскрывая свой пакет с аптечкой первой помощи, и никого не увидел.

Раненый мужчина исчез. Я смотрел вдоль траншеи, пустой, заброшенной и в желчном свете луны выглядевшей особенно устрашающе.

- Куда, черт возьми, подевался этот парень? - проворчал я себе под нос.

Это казалось невозможным. Здесь не было блиндажей, в которые он мог бы заползти; не было ответвлений, в которые он мог бы свернуть. Вряд ли он смог бы выбраться на открытое место за эти несколько секунд, но, чтобы убедиться в этом, я приподнялся и оглядел безмолвную, изрытую снарядами равнину. В поле зрения не было ни одного человеческого существа.

Затем внезапно я кое-что вспомнил - нечто такое, от чего у меня на лбу выступил холодный пот. Красные штаны! Что делал французский солдат в красных штанах в 1916 году? Старая форма с алыми штанами была отменена несколько месяцев назад! С 1915 года все французские солдаты носили новую униформу - bleu d'horizon.

В любом случае, что французский солдат делал в британском секторе?

Я все еще чувствую, когда пишу, холодный, липкий ужас тех нескольких мгновений, когда стоял один на этом скользком кладбище, ошибочно названном траншеей, и прокручивал в голове эти вопросы.

Затем, выбравшись на открытую местность, я побежал вдоль траншеи взад и вперед, окликая на ломаном французском исчезнувшего капрала - вглядываясь в эти мрачные, залитые лунным светом глубины в бесплодных поисках человека, которого, как я знал, я никогда не найду.

В прошлом году я был в гостях у друзей близ Бриньоля в области Вар и, находясь там, был представлен очаровательному французскому джентльмену, местному землевладельцу, который потерял руку на службе своей стране. Наш разговор, естественно, зашел о войне, и когда он упомянул, что служил в чине лейтенанта в некоем пехотном полку, будучи мобилизован в 1914 году, моя память сразу же зашевелилась. Это был тот самый полк, к которому принадлежал мой призрачный капрал! Я отчетливо запомнил этот номер.

Поэтому я осторожно расспросил его. Да, он хорошо знал высоты Лоретто - слишком хорошо, добавил он с горьким вздохом. Он сражался там в самом начале войны - тогда он и его полк все еще носили старую форму с алыми штанами.

Затем он рассказал мне несколько историй о своей жизни и приключениях в тех мрачных битвах близ высот Лоретто - историй о почти сверхчеловеческой доблести и самопожертвовании, историй об ужасе, смягченном тем удивительным мужеством, которое является цветком французской армии. И среди историй, которые он рассказал, была такая.

"В моем полку, - сказал он, - были братья-близнецы Анатоль и Марсель Паско. Оба они были настоящими французами, веселыми, остроумными, храбрыми, как тигры, и каждый из них был так похож на другого, что только при внимательном рассмотрении товарищи могли отличить их друг от друга. Ах, они были хорошими парнями - храбрыми парнями - и были привязаны друг к другу настолько, что один из них отказался от повышения, потому что это означало бы разлуку с его братом.

Они были больше, чем братьями, они были душами-близнецами. Если один был в опасности, другой, даже находясь на расстоянии километра, каким-то образом почувствовал бы это.

Эта любопытная связь между ними, естественно, привлекла внимание в полку; мои люди обычно говорили о двух Паско: "Что произойдет, если один погибнет, а другой останется в живых?"

В один прекрасный день Марсель был убит - убит снарядом, полностью anйanti (уничтожен полностью). Только что он был здесь; затем раздался оглушительный взрыв, вспышка пламени, и Марсель исчез. От него не осталось и следа.

Анатоль, бедный Анатоль, был ошеломлен. Никогда, сударь, я не забуду искаженное болью лицо этого несчастного брата. Он был похож на какую-то проклятую душу в аду. Осколок снаряда попал ему в висок; я видел, как потекла кровь, но он... он обратил на рану не больше внимания, чем если бы в него попало перо.

- Мужайся, мой друг! - сказал я ему. Но он просто тупо уставился на то место, где несколько мгновений назад стоял Марсель.

Через несколько часов мне сообщили, что Анатоль тоже мертв. Он ошеломленно бродил от траншеи к траншее, выкрикивая имя своего брата.

Когда товарищи попытались остановить его, он грубо отталкивал их в сторону, бормоча: "Я должен найти своего брата, я должен найти Марселя".

Солдаты пропускали его. Они поняли, что бедный Анатоль был совершенно безумен.

А потом осколок снаряда сделал свое дело. Он был ранен серьезнее, чем кто-либо из нас предполагал, и его мертвое тело было найдено позже, лежащим в траншее связи примерно в трех километрах отсюда, куда он забрел в своих безумных поисках своего погибшего брата.

Однако в течение нескольких недель после этого мои люди клялись, что Анатоль часто посещал этот сектор. Они рассказали мне, что часовые на отдельных постах видели его; доставлявшие продовольствие, продвигавшиеся ночью вдоль линии фронта, встречали его; раз за разом мне докладывали, что солдаты моего полка слышали и видели, как их мертвый товарищ бродил по одиноким траншеям, в поисках брата, которого потерял, и звал страдальческим голосом: "Марсель! Марсель!""

СТРАННЫЙ ЭКСПЕРИМЕНТ С СУМАСШЕДШЕЙ ЖЕНЩИНОЙ

Дорис Б. Григсби

Я уволилась с должности преподавателя изобразительного искусства в Академии Блэкстон и поступила в Рокуэлл-Холл личным секретарем доктора Рауля Рокуэлла, за что подверглась резкой критике со стороны преподавателей Академии, а также жителей маленького городка Блэкстон.

Доктор Рокуэлл, бывший профессор психологии в известном французском институте, не был ни понят, ни оценен по достоинству в этом тихом южном сообществе. Он был известен повсюду как исследователь оккультизма и создатель "Метода гипноза Рокуэлла". Этого самого по себе было достаточно, чтобы заслужить проклятие в глазах местных жителей.

Однако я была очень рада возможности пообщаться со столь блестящим и образованным человеком и, не обращая внимания ни на сплетни, ни на шквал критики, с энтузиазмом приступила к своим новым обязанностям.

Доктор писал книгу об оккультных явлениях, и день ото дня она казалась мне все более захватывающе интересной. Кроме того, у меня возникло очень живое любопытство относительно его теории астрализации и ее возможностей. Я говорю "теория" и "возможности", но он говорил об этом как об установленной научной истине, поскольку это касалось его собственного опыта.

Он заявил, что смог привести человеческое тело в такое состояние, которое позволило освободить дух и отправить его в дальние путешествия по суше и морю. В любое время, когда пожелает, он может вернуть душу в ее тело.

- Это просто еще один триумф разума над материей, - сказал он однажды. - Конечно, многое зависит как от объекта, так и от направляющего. Эти двое, чтобы добиться наилучших результатов, должны находиться в полном взаимопонимании.

Он взял лист рукописи, который я только что закончила печатать, прочитал его на предмет ошибок и отложил в сторону. Затем, устремив на меня взгляд своих ярких голубовато-стальных глаз, он тихо заметил:

- Из вас, мисс Эйвери, получилась бы удивительно прекрасная и интеллигентная подопытная.

Я улыбнулась, не особенно польщенная комплиментом. Я знала, что он часто использовал своего возницу в качестве объекта для своих экспериментов.

Он пожал плечами.

- Я могу прочесть ваши мысли, но вы ошибаетесь. Это не вопрос доминирования сильного ума над более слабым; скорее, это слияние двух умов для достижения определенной цели. Два человека, родившиеся под одним знаком зодиака, чьи реакции и темпераменты схожи, могли бы далеко продвинуться в этом конкретном направлении исследований.

Весь день я продолжал думать о том, что сказал доктор, пока, наконец, в отдаленном закоулке моего мозга не возник зародыш мысли. Эта идея была настолько интересной, настолько чреватой возможностями, что я полночи лежала без сна, обдумывая ее.

Я все еще думала об этом на следующее утро, когда, случайно взглянув в окно библиотеки, увидела грациозную фигурку девушки, прогуливающейся по саду.

Услышав мой невольный возглас удивления, доктор, только что вошедший в комнату, как-то странно взглянул на меня.

- Моя племянница, Шалимар Рокуэлл, - сообщил он мне. - Она пришла вчера вечером навестить меня; я надеюсь, если это вообще возможно, задержать ее здесь.

- Она самое прекрасное создание, какое я когда-либо видела! - сказала я откровенно.

- Да, она восхитительна, что делает ее состояние еще более трагичным. Бедное дитя! В течение многих лет она - жертва слабоумия после того, как ее мать умерла в сумасшедшем доме.

Позже, гуляя по саду, я наткнулась на прелестную Шалимар, сидевшую под большим кустом сирени и по-детски игравшую с крошечным черным котенком. Увидев меня, она испугалась, вскочила, подхватила котенка на руки и убежала, время от времени оглядываясь через плечо.

Ошеломленная, я стояла, глядя ей вслед, наблюдая, как ее ярко-синее платье мелькает среди кустов. Ее красота странно подействовала на меня - она была такой жалкой, не сознавая своего физического обаяния.

Позже я встретилась с ней лицом к лицу на лестнице и нашла ее еще более красивой, чем мне показалось сначала. Когда она пронеслась мимо меня, я увидела, что ее маленькие ручки были усыпаны драгоценными камнями, и уловила дуновение аромата, слабого и неуловимого, подобного аромату белых гиацинтов.

От своего отца-художника я унаследовала любовь к прекрасному, любовь настолько болезненно сильную, что она переходила в манию. Я не только любила красоту, как в природе, так и в искусстве, но и желала физической красоты для себя. В тот вечер, после того как я увидела изысканную, но невезучую Шалимар, я посмотрела на свое собственное невзрачное лицо в зеркале - мое лицо с россыпью веснушек, невыразительными чертами и обрамлением прямых рыжих волос! И я от всей глубины своего изголодавшегося по красоте сердца пожелала, чтобы боги сочли нужным одарить и меня цветом лица, похожим на лепестки розы, фиолетовыми анютиными глазками и волосами, подобными облаку черного шелка!

Затем, внезапно, тот эмбрион идеи, который зародился накануне, превратился в план, зрелый, определенный, и заполнил мой разум, вытеснив все остальное. План? Нет, это было вдохновение - оно овладело мной.

Я смело раскрыла этот план доктору Рокуэллу. Долгое мгновение он недоверчиво смотрел на меня; затем, с сияющими глазами, он схватил меня за руки.

- Мисс Эйвери, вы чудо-женщина, невероятно храбрая! С таким возвышенным забвением самой себя я никогда прежде не сталкивался! Какие перспективы вы открываете передо мной: исследования и эксперименты, результаты которых не поддаются исчислению! Наука станет богаче благодаря вашему поступку - потомки благословят ваше имя.

Я почувствовала, что краснею, ибо не заслуживала такой экстравагантной похвалы. У меня не было ни мыслей о потомках, ни малейшего желания приносить себя в жертву на алтарь науки. Напротив, я хотела использовать науку для того, чтобы приобрести то единственное, чего я желала всю свою жизнь.

- Для вас, мисс Эйвери, это будет плавание по неизведанным морям, - продолжал доктор, - но вы не найдете во мне неквалифицированного пилота; можете быть уверены, что мы добьемся успеха. Но у нас должно быть взаимопонимание по одному вопросу. Моя племянница - очень богатая наследница, и я, будучи ее опекуном...

Я прервала его со смехом.

- Деньги! Какое мне дело до денег? Ведь если вы добьетесь успеха, я буду богата так, что и не снилось алчным людям!

Он кивнул, улыбаясь.

- Конечно, это правда; личная красота - это величайший капитал, которым может обладать женщина! Тогда приготовьтесь, и завтра мы узнаем все.

В полночь, в назначенный час, я сидела в своей затемненной комнате и ждала. Вымытая, одетая в свежую одежду, я откинулась на спинку стула у открытого окна, пытаясь взять себя в руки. В руках я держала маленький Завет, принадлежавший моей матери, и прикосновение к потрепанной книжечке, казалось, успокоило мои расшатанные нервы.

Снаружи бархатная ночная тьма, не нарушаемая ни единой звездой, плотной стеной подступала к моему окну. Задумчивая тишина нависла над садом; ни одно дуновение воздуха не шевелило безвольно свисающие занавески. В каком-то смысле я уже чувствовала себя так, словно стою на страже рядом со своим выброшенным телом.

Стук в мою дверь - и доктор, высокая фигура в черном халате, молча поманил меня следовать за собой. Мы тихо прошли по длинному коридору, наши шаги не издавали ни звука на толстом ковре. Внезапно я уловила слабый аромат гиацинтов - мы проходили мимо закрытой двери.

Доктор указал на нее.

- Все хорошо - она крепко спит и совершенно пассивно реагировала на мое предложение.

В конце коридора он отдернул тяжелую штору, повел меня вверх по лестнице в коридор наверху, а оттуда в комнату, где стены, оклеенные черным, казались темнотой неизвестной и угрожающей ночи, окутывающей нас. На полу лежала густая темная тень, в то время как единственный предмет мебели в комнате, похожая на стол кушетка, задрапированный бархатом темного оттенка, казалось, плавал в черной пустоте, колеблясь, нематериальный, являясь частью темных стен этого места теней, где сама темнота усиливалась при мерцающем свете высокой, одинокой свечи.

Мои колени уже давно начали дрожать, сердце бешено колотилось; но с мрачной решимостью я подавила внезапное желание повернуться и убежать из этого устрашающего места и позволила доктору провести меня по трем неглубоким ступенькам к кушетке.

Темнота, если не считать мерцающей свечи! Я лежала на спине, раскинув руки, и смотрела прямо перед собой, пытаясь разглядеть тени в конце комнаты. Внезапно приглушенная команда, быстрый пасс перед моими глазами! Вспыхнул свет, казалось, исходящий из хрустального шара, который парил у меня над ногами и быстро вращался.

Затем из тени противоположной стены появилось огромное черное зеркало! Дюжина хрустальных шаров, казалось, вращалась в его полированных глубинах, у подножия похожего на носилки ложа, на котором я лежала, как человек, уже приготовленный к погребению, в то время как рядом со мной стояла высокая фигура с тонкими, как у призрака, руками, которые гротескно двигались взад-вперед.

Свет стал очень тусклым, затем мертвенно-зеленым, в то время как надо мной голос нараспев произносил: "Спи - спи - глубже в сон - погружаясь все глубже - глубже".

Внезапная темнота на мгновение; затем над моей головой начал быстро кружиться лавандово-серый диск, который, вращаясь, гудел. В этом жутком свете лицо доктора стало мертвенно-бледным; его длинные белые руки, размахивавшие у меня перед глазами, приближались все ближе и ближе - теперь они почти заслоняли слабый свет!

Внезапно меня охватил тошнотворный ужас от того, что я собиралась сделать. Я боялась продолжать! Внезапно эксперимент показался чудовищным, невыразимо злым! Я не хотела его продолжать!

Я начала садиться, но у меня не было сил пошевелиться; я пыталась заговорить, но не могла открыть рот! Неподвижная, почти бездыханная, я лежала, глядя на вращающийся диск, прислушиваясь к монотонному голосу, который гнал меня все дальше и дальше.

- Глубже - глубже! Вниз по стадиям - через каталептическую стадию - затем глубже в сон! - глубже - все дальше и дальше, через четвертую и пятую стадии, и вниз, в глубокую шестую, где все ясно, где все вещи здесь и все время сейчас! Идите еще глубже - дальше - дальше - в первую ступень седьмой стадии, где разум, торжествуя, покидает хрупкое тело. Я приказываю тебе: иди...

Огни вращаются все быстрее и быстрее, бормотание слов продолжается и продолжается, белые руки толкают меня глубже, глубже, вниз, в стигийскую тьму!

А потом, после некоторого промежутка, продолжительность которого я никак не могла определить, мне показалось, будто мне снилась музыка - тихая, отдаленная музыка, за которой я бежала, тщетно пытаясь ее догнать. Потом я проснулась.

С закрытыми глазами я лежала неподвижно, наслаждаясь тем чудесным чувством благополучия, которое так часто испытываю после крепкого ночного сна. Было утро, потому что я слышала звуки дня: щебет птиц за окном, жужжание шмеля, кукареканье петуха.

- Лень, лень! - пропела я, потянулась, затем вскочила с кровати и подняла штору, чтобы полюбоваться усыпанным росой розовым садом.

Но роз там не было! Вместо этого я увидела фонтан, сверкающий в первых лучах солнца, кустарник, блестящий от росы. Ошеломленная, я отвернулась от окна и застыла в растерянном изумлении, уставившись на окружающие меня предметы. Я даже не была в своей комнате! Эта комната, которую я никогда раньше не видела, была будуаром, гнездышком в голубых и золотых тонах - подходящим для сказочной принцессы!

Я с любопытством осмотрела сверкающие безделушки на туалетном столике и вдохнула слабый аромат гиацинтов, который, казалось, витал там. Потом я случайно подняла глаза к зеркалу и увидела - прелестную Шалимар Рокуэлл!

О, я каким-то образом забрела в ее комнату! Сбитая с толку, я обернулась.

- Я прошу вашего прощения...

Но ее там не было!

Должно быть, я сплю! Потрясенная, заинтригованная, я с минуту стояла неподвижно, затем случайно опустила взгляд на свои руки. Мои? Нет! У меня были квадратные, умелые руки, в то время как эти были хрупкими и нежными, как листья розы, и сверкали драгоценными камнями. Мое тело задрожало.

Я удивленно подняла их, прикоснулась к своему лицу, затем бросилась обратно к зеркалу. Снова Шалимар, с ее розовым цветом лица, шелковистыми волосами и анютиными глазками! Шалимар, и все же, с некоторым отличием - теперь из этих чудесных глаз смотрела доминирующая личность, пусть даже шокированная и изумленная.

Затем воспоминание - ужасная, тошнотворная волна воспоминаний - нахлынуло на меня. Я снова увидела комнату теней, хрустальные шары, белые руки, которые толкнули меня в кружащийся, удушающий омут черноты! Одно за другим я вдруг вспомнила события той ужасной ночи. Да! Великий эксперимент увенчался успехом! Но если так, то что стало с моим телом, с моим собственным телом? Внезапно меня охватила паника, и я бросилась к двери; в этот момент она открылась, и передо мной, улыбаясь, предстал доктор Рокуэлл.

- Позвольте мне поздравить вас, моя дорогая племянница. После вашего долгого отдыха вы действительно хорошо выглядите.

Его племянница! Я была его племянницей. О, да, конечно, я страдала деменцией прекокс - это объясняло, почему я воображала себя его секретаршей, этой некрасивой рыжеволосой мисс Эйвери! И все же...

Я подбежала к нему и схватила за руку.

- Скажите мне, ради Бога, я сумасшедшая? Или все это произошло на самом деле?

Он вошел в комнату, опустился на стул и вытер лицо носовым платком.

- Боже милостивый! Я сам чуть с ума не сошел от неопределенности этого дела! Слава Богу, вы, по крайней мере, успешно совершили путешествие!

Его лицо было пепельно-серым.

Значит, это правда, что я была Рут Эйвери, его секретаршей! Я все еще была Рут Эйвери, но теперь я жила в этом изысканно прекрасном теле. Наконец-то исполнилось мое заветное желание - я была прекрасна!

- Да, - взволнованно продолжал доктор, - эксперимент удался, потрясающий успех! Какой триумф науки! Интересно, что скажут мои бывшие коллеги по поводу этого моего последнего исследования неизведанного? Поверят ли они в то, что человек способен управлять силами духовного мира? Мы с вами знаем правду - можем ли мы убедить других?

Не двигаясь, я стояла и смотрела на него, едва понимая слова, неспособная связно мыслить. Меня охватило ощущение потери, огромной и невосполнимой утраты. Ментально, физически я, казалось, была всего лишь оболочкой, панцирем, в котором я сама, как часть отключенного механизма, не могла функционировать. Эта штука - что это было? Что бы это ни было, я потеряла это - каким-то образом.

О, Боже на небесах! Мое тело! Мое тело - где оно было? Я бросилась к доктору, схватила его за руку.

- Скажите мне, о, ради всего святого, мое тело - где вы его оставили?

Он уставился на меня; черты его лица стали мертвенно-бледными.

- Это самое ужасное, - хрипло сказал он. - Позвольте мне объяснить. Видите ли, в то время как тело моей племянницы было и остается сильным и красивым, ее бедный дух был слаб и безумен - и он не смог совершить путешествие, которое так легко совершил ваш более сильный дух. Когда он покинул прекрасный храм, который вы сейчас занимаете, он был слишком хрупким, чтобы войти в другой; вместо этого он вернулся к великому вселенскому разуму, который дал ему рождение.

- Тогда... мое тело... где...

Доктор стал еще бледнее, чем прежде.

- Видите ли, это, другое тело, осталось без хозяина, и оно пошло путем всех тел, когда дух покинул его, и... прошло уже сорок восемь часов с тех пор, как мисс Эйвери была найдена мертвой в своей постели.

Он подвел меня к окну, раздвинул занавески и указал пальцем.

Я видела, как похоронный кортеж медленно проезжал мимо дома; я видела черный катафалк с развевающимися перьями, слышала цокот лошадиных копыт, видела медленно следующие экипажи - экипажи, заполненные скорбящими, которых я знала!

- Длинная процессия, - пробормотал доктор, - и чудесные цветы! Мисс Эйвери все любили; она преподавала в Академии в течение нескольких лет, и у нее было много друзей.

Мое тело, мое бедное покинутое тело - мое второе я! В течение тридцати лет оно служило мне верой и правдой! И как я отплатила за эту услугу? Да ведь я была предателем, неблагодарным человеком.

Затем мне пришла в голову ужасная мысль: когда мое тело будет похоронено и о нем никто не вспомнит, что, если дух Шалимар, бездомно блуждающий в космосе, вернется и снова заявит права на ее тело - каким-то образом, неким образом вытолкнет меня в бездонную тьму?

Внезапно я обнаружила, что высовываюсь из окна, раскинув руки в неудержимом желании! И по мере того, как я стремилась к этому другому "я", которое теперь уносили в могилу, мне казалось, что я вытягиваюсь еще дальше, покидая тело Шалимар, подобно тому, как руку вытаскивают из перчатки.

Внезапный крик доктора! Затем я испытала чувство шока, за которым последовало ощущение неземной легкости! Казалось, я плыву по воздуху, а потом - чернота!

Наконец, по прошествии неопределенного времени, чернота стала густой, влажной, удушающей, и я почувствовала, что нахожусь в замкнутом пространстве.

Самый ужасный сон, который я когда-либо видела, - это сон о том, как меня хоронят заживо. Мне часто это снилось. Теперь, когда я лежала, тесно сжатая в узких рамках своего гроба, мне показалось, что я снова сплю. Потом я открыла глаза - меня окружала самая черная ночь!

Я пошарила руками и с обеих сторон нащупала тесные доски, в то время как сверху была крышка, которая почти касалась моего лица! Фу! Холодная, влажная, скользкая на ощупь гофрированная атласная подкладка гроба! Тошнотворно-сладкий запах похоронных цветов под моими руками! А потом холодная, удушающая темнота, такая густая, что, казалось, она со странным глухим звуком стучит в мой мозг!

О, Боже! Это был не сон, а ужасная реальность!

В исступлении я вертелась и извивалась всем телом, отчаянно колотя по стенам своей ужасной тюрьмы. О, выбраться, выбраться, пока я не задохнулась, пока мои легкие не разорвались, пока нить моего сознания не оборвалась! Если бы только я могла проделать отверстие, я бы прокопалась до самого верха, как крот! Сквозь почву просачивалось бы немного воздуха, во всяком случае, достаточно, чтобы я не задохнулась. Так я рассуждала, разрывая удушающий атлас в клочья и пытаясь продраться сквозь дерево ногтями. Затем, обезумев от сознания того, что я безнадежно поймана в ловушку, я набросилась на себя, кусая руки, разрывая на себе одежду, пока, измученная, избитая, не застыла, задыхаясь. Я чувствовала, что моя голова становится больше, легче, в то время как странный глухой звук все громче и громче отдавался в моем мозгу.

Затем, как раз в тот момент, когда я погружалась в пучину ужаса, я услышала треск, похожий на удар по дереву: что-то раскалывалось и рвалось у меня над самым лицом! Затем раздался порыв великолепного ветра - голоса!

- Ну и работенка, должен сказать! Эта крышка была тяжелой.

Ах! Я глубоко вдохнула живительный кислород; никогда раньше я не знала, как ценить эту обычную вещь - воздух, которым мы дышим!

Двое мужчин стояли над моим гробом, но я лежала совершенно неподвижно, умиротворенная. Я была благодарна просто за то, что могла дышать.

- Помоги мне, Билл, давай достанем ее! Мы не можем терять ни минуты.

Они подняли меня из гроба, положили на простыню и обернули ее вокруг меня.

- Чертовски жуткая работа - нам и близко не платят подходящую цену, Билл.

- За последнюю мы получили тридцать баксов - чего ты еще хочешь? Разве это не неплохая плата за пару часов работы?

Густые черные тучи заволокли небо, но время от времени сквозь них проглядывала луна, и в ее призрачном свете я увидела, как двое расхитителей могил опустили гроб обратно в могилу, а затем принялись сгребать землю лопатами.

Тишина, если не считать грохота облаков по крышке гроба и скрежета лопат по земле. Луна снова скрылась; уханье далекой совы разорвало тишину, и мужчины закончили придавать форму насыпи из земли.

- А теперь оставайся здесь, пока я схожу за тележкой.

- Нет, Билл, если кто-то и останется, то это будешь ты. Будь я проклят, если останусь здесь один! Боже! Что это было?

- Что? Где?

- Там, за этим надгробием! Теперь этого больше нет. Нет, вот оно, там, за этим камнем! Ты это видел?

Голос мужчины понизился до испуганного шепота.

- Нет, я ничего не вижу! У тебя нервный срыв, вот что! Пойдем, мы оба возьмем тележку; думаю, нет никакой опасности, что она сбежит, пока нас не будет.

Билл отвратительно рассмеялся; другой что-то пробормотал, и они оба отошли в сторону. Затем, хотя все тело затекло и болело в каждой мышце, я наконец сумела подняться на ноги, завернулась в простыню и, пошатываясь, вышла из этого ужасного места. Хотя я была обязана своей жизнью двум расхитителям могил, у меня не было желания встречаться с ними лицом к лицу.

Я то и дело спотыкалась среди белых камней, в то время как повсюду вокруг я ощущала духов умерших, молчаливых, настороженных. Мне казалось, я чувствовала, как их белые руки тянутся ко мне, чтобы оттащить назад. Я не осмеливалась оглянуться.

Наконец-то длинная подъездная дорожка с бордюром из плакучих ив! Теперь я знала, где нахожусь, и мне стало легче идти.

Я шла дальше, моя одежда развевалась на ветру, в то время как наверху, в ивах, чьи свисающие ветви касались моего лица своими призрачными пальцами, раздавались вздохи, стоны, шепчущие звуки, от которых у меня кровь стыла в жилах.

Затем я осознала ЭТО - Существо, которое шло у меня за плечом, на шаг позади, не отставая от меня!

Милостивый Боже! Это был дух безумной женщины!

Я отчаянно пыталась идти быстрее, но мои ноги словно налились свинцом. Только напрягая всю свою волю до предела, я могла поднять одну ногу и поставить ее перед другой; и все это время она была там, всего на один шаг позади! Ближе, Она подвигалась все ближе - я чувствовала ее холод, сырость! И вдруг слабый, неуловимый запах гиацинтов - белых гиацинтов! Пот струился по моему лицу; через мгновение со мной было бы покончено!

Моя жизнь угасла бы, как гаснет огонек свечи - я знала это!

Затем я увидела большие ворота, ведущие на шоссе; они были широко распахнуты, и на подъездную дорожку въезжала повозка, запряженная одной лошадью! Грабители могил вернулись! Слава Богу! Хотя они и были грабителями могил, они, по крайней мере, были людьми. Вскинув руки и воззвав к ним, я бросилась вперед.

У меня, которая сама была так напугана, и в мыслях не было пугать этих двух мужчин; и все же, когда я предстала перед ними в этом месте теней, - моя мрачная одежда развевалась на ветру, - я, должно быть, казалась устрашающей фигурой. Раздалась серия леденящих кровь воплей; двое мужчин спрыгнули с повозки и убежали. Лошадь рванулась вперед.

Затем я, наконец, проскочила через ворота, мужчин нигде не было видно, но я слышала вдалеке их быстро удаляющиеся шаги. По подъездной дорожке, позади меня, все еще бежала испуганная лошадь, повозка подпрыгивала позади нее.

Мгновение я стояла неподвижно, прижав руки к своему быстро бьющемуся сердцу. Я со страхом огляделась по сторонам - я была одна! Но там, в густой тени ближайшей к воротам ивы, я увидела белое пятно, которое, по мере того как я наблюдала за ним, постепенно становилось все слабее и слабее, пока тени не поглотили его смутные очертания.

Я знала короткий путь к Рокуэлл-Холлу и воспользовалась им. Должно быть, было два или три часа, когда я, пошатываясь, добралась до задней части дома, проникла через кухонное окно и поднялась по черной лестнице в свою комнату. Измученная как морально, так и физически, я сразу же упала на свою кровать и немедленно заснула...

Когда я снова пришла в сознание, это было в палате больницы, где, по словам моей медсестры, я пролежала две недели, страдая от мозговой горячки и нервного шока. Прошло еще две недели, прежде чем я смогла принимать посетителей.

Доктор Рокуэлл, тень своего прежнего "я", пришел навестить меня. Бледный, осунувшийся и изможденный, его глаза были больше, чем когда-либо; он стоял, глядя на меня сверху вниз, со страхом и беспокойством на лице.

Я улыбнулась ему, и он тяжело опустился на стул.

- Боже милостивый! Я был вне себя от сводящей с ума неопределенности! Как это случилось, как вы...

Я сказала ему, что обязана своей жизнью двум расхитителям могил.

Потом я узнала, что окрестности захлестнула волна суеверного ужаса с тех пор, как женщина, о которой было известно, что она мертва и похоронена, была найдена в своей постели, живая и в бреду.

- Я знал, что должно быть рациональное объяснение, - продолжал доктор, - но вы не можете урезонить толпу. Меня обвинили в занятиях черной магией, в сговоре с самим сатаной! Тот факт, что моя племянница тем временем случайно встретила смерть...

- Что?! Шалимар мертва?

- Значит, вы не помните? Эта странность за пределами человеческого понимания - то, как все произошло. Ведь вы были там, в ее теле, в ее комнате; вы разговаривали со мной. Потом мы смотрели на похоронный кортеж, и вы узнали, стоя в окне...

- Да, да, теперь я вспомнила; что тогда?

- Да ведь вы выпали из окна; ваша, то есть ее, шея была сломана. Когда мы добрались до нее, она была мертва!

- Тогда я... я...

- Очевидно, вы вернулись в свое собственное тело - оно было без хозяина...

- Несомненно, я снова дома, - согласилась я.

Его глаза вспыхнули внезапным восхищением.

- Вы великолепны. Мисс Эйвери - такая сила, такое самообладание, такая сила воли! Пройти через такое!

Он улыбнулся и оживленно потер руки.

- В целом, - сказал он, - я доволен, безмерно доволен нашим экспериментом. О смерти Шалимар, конечно, следует сожалеть; тем не менее, это было во имя науки, и, в конце концов, кто мог пожелать умереть за более великое дело? Да, даже несмотря на то, что наш эксперимент не удался так, как мы планировали, или, я могу сказать, "остался на месте", все равно это был успех, большой успех! Какую книгу мы могли бы написать об этом и дальнейших экспериментах в том же направлении!

Я подняла слабую руку, чтобы остановить поток слов, и самым решительным образом покачала головой.

- Нет, абсолютно нет, доктор Рокуэлл! У меня был опыт, которого я жаждала, в царстве бестелесных - уверяю вас, его более чем достаточно, чтобы продержаться до тех пор, пока я не пройду жизнь обычным путем.

Он использовал все возможные аргументы в надежде переубедить меня, но безрезультатно. Слава, богатство, даже соблазн красоты оставляли меня равнодушной.

Как только я достаточно окрепла, чтобы путешествовать, я отправилась навестить старую тетю в Новую Англию. В ее маленьком опрятном домике я постепенно восстанавливала свое здоровье.

Полосатая кошка, мурлыкающая на коврике у камина, и чайник, поющий во время работы, - то и другое способствует душевному спокойствию, не говоря уже об этой милой, преданной старой тетушке с ее прямыми рыжими волосами, веснушками и жизнерадостной улыбкой!

Об одном я глубоко сожалею: я никогда не смогу забыть, что мое безрассудное тщеславие, моя бездумная жадность стоили жизни прекрасной Шалимар. И бывают моменты, когда глубокой ночью я внезапно просыпаюсь, как будто чья-то рука касается меня. Затем я чувствую рядом с собой чье-то присутствие; и снова ощущаю слабый аромат белых гиацинтов!

ЛЕТАЮЩАЯ ФУРИЯ

Леон Н. Хэтфилд

Я был встревожен появлением капитана Натаниэля Купера. Это был первый раз, когда я увидел его после его почти фатальной попытки совершить беспосадочный перелет через Тихий океан. Он сидел в столовой отеля "Алькасар". Он был намного худее, чем когда я видел его в последний раз, за три недели до того, как он промчался по пескам и направил нос своего моноплана к заходящему солнцу.

Но меня встревожила не его худоба. Это было из-за его поведения. Его глаза оглядели переполненный зал, но по отсутствующему выражению лица Купера я был уверен, что в них не отразилось ничего из фешенебельности этого заведения. Я был уверен, что Купер не замечал живости музыки оркестра, грации и колорита двух дюжин танцоров, которые кружились возле него так близко, что он мог бы дотянуться до них, если бы протянул руку.

Его лежали перед ним сцепленными так крепко, что побелели костяшки пальцев. Его ужин стоял перед ним нетронутым, и по тому, как официант посмотрел на Купера, я понял, что тот оставался нетронутым уже некоторое время. Я быстро подошел к его столику.

- Привет, Купер, - сказал я.

Он посмотрел на меня все теми же пустыми глазами и пригласил сесть. В его приветствии не было ничего от теплоты, хотя мы были близкими друзьями.

- Послушай, старик, - бодро произнес я, - тебе лучше выйти из своего оцепенения. Молодая леди, вероятно, скажет "да" в следующий раз. Или ты все еще переживаешь из-за того, что твоя глупая старая машина устала и не захотела пересекать Тихий океан?

Купер слабо улыбнулся.

- Если ты хочешь послушать, - сказал он, - я могу рассказать тебе кое-что интересное. Когда я закончу, ты можешь называть меня дураком или как тебе заблагорассудится. Но я должен выбросить это из головы.

Я был удивлен его манерами и не мог придумать, что сказать.

- Кажется, однажды я познакомил тебя с Германом Сукро, - начал он далеким голосом.

- Ты помнишь его, не так ли? Это был маленький рыжеволосый парень из Нью-Джерси, который прилетел сюда на забавном желтом самолете, чтобы принять участие в соревнованиях по пилотажу. К тому же отличный пилот.

Я довольно хорошо познакомился с Сукро, пока мы бродили по Фриско, осматривая наши машины и тестируя моторы для перелета на острова. Он был одним из лучших спортсменов, каких я когда-либо встречал, во многих отношениях, но, когда дело доходило до полетов, он был таким же ревнивым, как и любой смертный, с которым я имел несчастье встретиться.

Он прибыл в Калифорнию на две недели раньше всех нас, и когда я впервые увидел его, он чинил свою машину после неудачной посадки. Он был хорошим летчиком, но этой его желтой штуковиной было небезопасно управлять на земле, не говоря уже о воздухе. Он купил ее у кого-то, кто пользовался ей три года, выполняя трюковые полеты на загородных ярмарках. Он уже совершил на ней несколько полетов.

Сукро был бедным парнем и всей душой мечтал выиграть двадцать пять тысяч долларов, которые должны были достаться первому авиатору, пересекшему Тихий океан и добравшемуся до островов. На самом деле он был слишком беден, чтобы должным образом подготовить свой самолет к полету. У него едва хватало бензина, чтобы совершить полет, если бы он мог поддерживать постоянно высокую скорость и прямой курс. Но катастрофа была для него неминуема, если он отклонялся от истинного курса хотя бы на сотню миль - а когда человек ориентируется только по компасу и летит над неизведанной пустошью беспокойных вод, очень легко отклониться от пункта назначения более чем на сто миль.

Ты, без сомнения, помнишь, что правила летного комитета требовали, чтобы у нас был резервный запас бензина, который позволил бы нам лететь по крайней мере на шесть часов дольше, чем расчетное минимальное время для полета.

Сукро получил отказ от комитета, когда его самолет был осмотрен. Я был с ним в то время. Его разочарование было велико, но он ничего не сказал. Он удрученно отправился в свой гостиничный номер. Я увидел его позже в тот же день. Его руки подрагивали, а губы были плотно сжаты. Он сказал мне, что у него была идея попробовать лететь самостоятельно. Я спорил с ним, отговаривая против этого, и он признался мне, что сознавал глупость этого предприятия. Я предположил, это означало конец его намерений. Но на следующее утро я прочитал в газете, что Сукро завел мотор, развернул нос своего самолета над водой на запад и исчез за горизонтом.

У него не было радиосвязи, но на следующий день с корабля сообщили, что его видели в трехстах милях от побережья. Его самолет, казалось, летел с трудом. Машину Сукро было легко опознать по ее желтым крыльям. На следующий день пассажирский лайнер зашел в порт и сообщил, что видел желтый самолет, падающий в море в огне. Лайнер спустил шлюпки и приготовился к спасению, но мужчина так и не появился на поверхности. Чтобы подтвердить свой рассказ, капитан принес с собой полоску желтого шелка. Не было никаких сомнений, что он был с самолета Сукро. Этот фрагмент был подобран за пятьсот миль отсюда.

Естественно, смерть Сукро заставила остальных из нас немного задуматься. Но мы не восприняли это всерьез как относящееся к нам самим. Просто нам стало его жаль. Он был хорошим парнем, и мы знали, что он предпринял глупую попытку. Его машина была неподходящей. Состояние наших было признано идеальным. Моя собственная была заправлена ровно настолько, чтобы мотор работал без перебоев, и у меня был аварийный запас бензина на двенадцать часов.

Через два дня после того, как до нас дошло известие о смерти Сукро, восемь самолетов отправились по тому же пути. Мой, последний, кто покинул пляж, был единственным, который когда-либо видели снова, как ты знаешь. Остальные замечательно стартовали. Они набрали хорошую высоту и огромную скорость, прежде чем исчезли из поля зрения провожавших их толп. Но каким-то таинственным образом все они ушли в неизвестность. Судя по радиосообщениям, полученным от двух из них, все они упали примерно в пятистах милях отсюда, в том месте, где загорелись желтые крылья самолета Сукро и он разбился насмерть.

Я не испытывал настоящего страха перед полетом до того, как пришло время стартовать, но, естественно, ожидал, что буду немного нервничать, когда придет время. Но я не ожидал, что почувствую то, что почувствовал. Я весь похолодел. Мои руки вспотели до такой степени, что соскальзывали с ручки управления, и я почувствовал себя плохо.

Моя машина прекрасно реагировала, и я не испытал ни малейших трудностей, поднявшись с берега с моим тяжелым грузом бензина. Я легко набрал высоту и вскоре был уже далеко в пути. Когда я поднялся в воздух, некоторая нервозность покинула меня, и я низко пролетел над кораблем, приближавшимся ко мне слева. Я видел людей, выстроившихся на палубе и машущих мне.

Затем я оглянулся назад, туда, где берег был просто унылой, темной неровностью. Я застыл на своем сиденье и чуть не отправил самолет в штопор, вцепившись в рычаг управления. Поднимаясь, я увидел желтый самолет! Когда я покидал поле, там не было никаких самолетов, кроме моего собственного! И что было еще более странно, хотя береговая линия была едва различима, я мог видеть каждую линию этой машины. На таком расстоянии ее цвет был четким, и мне показалось, будто я вижу голову Сукро в шлеме!

Я оторвал от него взгляд и встряхнулся. Естественно, я не поверил, что действительно видел этот самолет. Больше всего меня напугала потеря контроля над собой, - я поверил, будто видел это. Я и понятия не имел, что смерть бедняги Сукро произвела на меня такое впечатление. Через мгновение я успокоился и снова огляделся. Самолет все еще был там! Он двигался с огромной скоростью и летел, возможно, на пятьсот футов ниже меня.

Я посмотрел на свой измеритель скорости. Он показывал, что я летел со скоростью сто двадцать семь миль в час. Моя машина могла делать сто пятьдесят миль, и я разогнал ее до такой скорости, хотя это был не самый экономичный режим полета.

И все же эта желтая машина появилась! Спустя долгое время она пролетела мимо меня! Она поднималась до тех пор, пока не оказалась на одном уровне со мной. И когда она пролетала мимо, Сукро высунулся из кабины и махнул мне рукой.

- Давай, - казалось, говорил он.

Когда самолет проходил мимо, я заметил еще одну странную вещь. Его желтый цвет, хотя и был таким же ярким, как всегда, был прозрачно-желтым. Я мог видеть сквозь него прямо до горизонта справа!

На мгновение мне захотелось повернуть назад. Но затем я решил, что мой разум просто играет со мной злую шутку. Напряжение от неопределенности полета сказалось на мне гораздо сильнее, чем я предполагал. Но даже тогда, когда "видел несуществующее", я прекрасно управлял кораблем. Мой компас показывал, что я нахожусь на своем курсе, и я прикинул, что пролетел около двухсот миль.

Я снова посмотрел на желтый самолет и увидел, как он исчезает на западе.

Мне стало легче. Я снова оглянулся. Конечно, земля исчезла из виду задолго до этого. Под собой я видел бурное море. Огромные волны разбивались друг о друга в своем стремлении достичь берега и поднимали белые брызги. Насколько я мог видеть, во всех направлениях была темная вода и белые брызги. Это была прекрасная сцена. Когда ты стоишь на борту корабля, это зрелище впечатляет, но на высоте трех тысяч футов оно еще более впечатляющее. Можно видеть гораздо дальше.

Я как раз пропускал эту мысль через свой разум, когда из волн вынырнул тот желтый самолет! Он вынырнул на поверхность, на мгновение безумно накренился, а затем был подхвачен другой волной, которая разорвала его на сотню кусков и разбросала по воде. На поверхности появилось темное пятно, и пока я наблюдал за ним, парализованный страхом, мне показалось, будто я увидел мужчину, умоляюще протягивающего ко мне руки. Затем пятно уплыло или затонуло. Больше я его не видел.

Я пролетел еще два часа, когда почувствовал, что меня охватывает странное чувство. Я не знаю, как это описать. Должно быть, это было то чувство, которое испытывает птица, когда на нее устремлен взгляд охотящейся змеи. Я боялся и в то же время не испытывал страха. Мой разум отказывался работать, и все же казалось, что он нормально реагирует на все требования полета, я мог управлять своей машиной, но я не мог устоять перед порывом снова обратить свой взор к воде. Я не осмеливался взглянуть на нее, но я был должен! Ты не сможешь понять, что я чувствовал, пока сам не испытаешь нечто подобное.

Там, внизу, в трех тысячах футов подо мной, взлетал прозрачно-желтый самолет! Он бежал по поверхности воды, хотя я знал, что это тяжелая, неуклюжая штука, созданная только для суши. Он не смог бы продержаться и трех минут на лоне этого разъяренного океана. Но он был там!

Он поднимался все выше и выше, а затем стал кружить вокруг меня. Лицо Сукро, которое было приятным, когда это ужасное существо пролетело мимо меня раньше, теперь было уродливым от ярости. Существо на самолете ненавидело меня. В этом не было никаких сомнений. Я боялся, что столкнусь с самолетом Сукро на втором круге, но он управлялся мастерски и пролетел в нескольких ярдах над моим левым крылом.

Затем я услышал чей-то голос. Это был голос Сукро! Я слышал его слишком часто, чтобы не узнать. Но в то же время я не мог понять, как это могло быть. Я знал, что Сукро мертв. То, что я увидел, было вызвано какой-то ужасной выходкой моего разума.

Тогда я впервые осознал, что не слышал никакого шума от самолета, бешено носившегося вокруг меня, как ястреб может носиться вокруг несчастного воробья, на которого он вот-вот набросится.

- Давай, ты! - услышал я крик Сукро, когда он снова облетал меня. - Я уже говорил тебе однажды, что никто не сможет обыграть меня в этом состязании, и это так! Просто следуй за мной, за мной, большой мальчик! Я отведу тебя так далеко, как ты только сможешь!

Затем раздался мерзкий смех. Мой двигатель начал глохнуть. Я быстро осмотрел свой бензопровод и обнаружил, что он цел. Приборы передо мной показали, что с проводкой все в порядке. Однако я не смог получить никакой реакции от двигателя. Я попробовал ускориться. Затем я сбавил скорость. Двигатель продолжал снижать обороты, несмотря ни на что. Я отчаянно пытался разогнать самолет до максимальной скорости, надеясь приблизиться к кораблю или увидеть какой-нибудь остров, что означало бы безопасность при вынужденной посадке, которая наверняка должна была случиться в ближайшее время, если двигатель будет продолжать работать в прежнем режиме.

Казалось, я никак не мог разогнаться. Я посмотрел на измеритель скорости. Он показывал всего девяносто семь миль в час. Это была максимальная скорость самолета Сукро!

Внезапно, с последним рывком, мой двигатель полностью заглох. Я крепко держался за штурвал, чтобы поддерживать как можно большую высоту и как можно дольше предотвращать фатальное падение в воду. То, что грядет решающий шаг, я знал так же точно, как то, что я жив! И я молился! Я делаю это не часто, но когда человек сталкивается с угрозой смерти, он будет делать даже то, что не привык.

Я закрыл глаза, наверное, минут на пять, но воды не почувствовал. Я открыл их и посмотрел вниз. Я все еще был так далеко от воды, как никогда раньше! Прошло около семи минут с тех пор, как мой двигатель заглох!

Впереди меня все еще мчался тот желтый самолет! Я был точно на одном уровне с ним! Он находился примерно в сотне ярдов впереди меня, и расстояние не менялось. Казалось, в этом было что-то такое, что тянуло мой самолет за собой. Желтое нечто снизилось на несколько ярдов и скрылось за грядой облаков. Мой самолет устремился вниз.

Впереди, в море, я теперь мог видеть дым парохода, а через несколько минут смог различить очертания корабля. Это была моя единственная надежда. Я попробовал свою беспроводную связь. Как я и опасался, она оказалась мертва. Я попытался перейти в длительное планирование. Я не мог ни поднять, ни опустить самолет, хотя и поворачивал руль таким образом, что в какой-то момент я бы упал носом в воду, если бы он отреагировал.

Затем впереди себя я увидел, как желтый самолет вспыхнул пламенем и рванулся носом вниз!

Почти в то же мгновение я увидел дым, проникающий в кабину моего самолета сзади, и почувствовал укол пламени в шею. Я повернулся, чтобы посмотреть на крылья. Они горели точно так же, как крылья самолета передо мной! Мой самолет резко накренился. Я прыгнул, прихватив с собой спасательный пояс, который имел на случай такой чрезвычайной ситуации. Мой парашют раскрылся примерно через сто футов, и я слегка ударился о волны. Я мог видеть, как мой собственный самолет разбивается о воду в нескольких ярдах от меня. Не было никаких признаков желтого самолета!

В течение нескольких минут, которые показались мне вечностью, я боролся с волнами. Они полностью поглотили меня. Мне было необходимо задерживать дыхание, пока они проходили. Мое дыхание становилось все короче и короче. Затем наступила темнота.

Когда я очнулся, то был на палубе корабля. Надо мной склонился офицер.

- Не волнуйтесь, - сказал он мне. - Мы видели, как вы падаете. Очень жаль, что мы не добрались до вас вовремя, чтобы спасти вашего напарника. Мы не смогли его найти.

- Я летел один, - ответил я.

- Но я видел, как загорелись и упали два самолета, - сказал офицер.

- Мой был единственным, - возразил я.

ПРИЗРАЧНАЯ РЕКА

Алан Шульц

Уилл Дросте и я сидели, тихо беседуя. В бунгало было прохладно, мы потягивали приятные охлаждающие напитки и разговаривали. Я был совершенно спокоен, несмотря на дружеский спор.

Разница между нами была давней. Уилл Дросте изучал оккультизм, я же придерживался строго научных взглядов. Он верил в активное и повседневное функционирование таинственного, невидимого мира. Для меня факт был фактом только тогда, когда он устанавливался экспериментально.

Тем не менее, мы были большими друзьями и партнерами. Мы прожили пять лет в городе Парамарибо в Суринаме, время от времени совершая экспедиции в непроходимые джунгли Южной Америки, чтобы установить контакты с местными бушнеграми, у которых покупали редкую древесину, драгоценные камни и перья. В остальное время мы занимались своим бизнесом в прохладных комнатах нашего низкого белого бунгало в Парамарибо и общались со смешанным обществом этого города.

В тот вечер мы спорили, уделяя в то же время постоянное внимание нашим напиткам. Внезапно, посреди фразы, Уилл Дросте замолчал. На его лице было написано напряжение. Он махнул мне своей трубкой с длинным чубуком, призывая к молчанию. Я улыбнулся, но что-то в выражении его лица поразило меня.

- Я только что получил сообщение, Джим, - тихо начал Уилл Дросте. - Черный выходит из джунглей, чтобы предупредить меня

Я недоверчиво уставился на него, но только на мгновение. В каком-то смысле я был рад. Ибо у меня имелось вполне определенное заявление Уилла Дросте относительно будущего, заявление, которое подлежало немедленной проверке, а не было, как в других его рассказах, просто воспоминаниями о прошлом.

Чернокожий, пришедший из джунглей, чтобы предупредить его; это было заявление, за которое я мог ухватиться. Я ухватился за этот странный тест.

- Я поверю в это, когда он появится, Уилл, - сказал я.

Но у моего скептицизма оказалась короткая жизнь. Он не мог выдержать восхищенного выражения ужаса, которое, как я увидел, появилось на лице Уилла. Теперь он сидел напряженно, каждый мускул был напряжен, словно он прислушивался к невидимому собеседнику. И я поймал себя на том, что тоже слушаю.

Прошло три, четыре, может быть, пять минут, а Уилл Дросте не двигался и выражение его лица не менялось. У меня больше не хватало смелости насмехаться. На самом деле, могу признать это, я был напуган. Никогда прежде я не видел Уилла Дросте таким потрясенным.

Рука Уилла с трубкой все еще была протянута в моем направлении. Он начал медленно двигаться. Он привлекал мое внимание.

Мои губы шевельнулись, чтобы сказать: "Что?" Но не раздалось ни звука.

Рука Уилла указывала на нашу входную дверь. Я навострил уши. Внезапно послышался топот ног - кто-то шел по дорожке к дому! Мы оба сидели неподвижно, ожидая. Мгновения тянулись с ужасающей медлительностью. И тут мое сердце подпрыгнуло от волнения - на ступеньках нашей веранды послышалась мягкая поступь босых ног!

Когда неизвестный посетитель поднялся на верхнюю ступеньку, на мгновение воцарилась тишина, как будто он неуверенно остановился. Затем по широкой веранде раздались шаги, шарканье по деревянным доскам, и раздался стук в дверь!

Уилл Дросте поднялся, словно в трансе, и вышел в холл. Я последовал за ним. В его движениях присутствовала сдержанная осторожность. Как человек, чувствующий притаившегося врага, он повернул дверную ручку и распахнул дверь, сам отойдя подальше в укрытие дома.

Перед нами стоял высохший, согбенный бушнегр! Я изучал его, пытаясь поймать его взгляд, но старик продолжал держать голову опущенной. Волосы негра были седыми, а его полуобнаженное тело - сморщенным и древним.

Уилл Дросте тяжело дышал. Я положил руку ему на плечо, чтобы поддержать его, и почувствовал, как он задрожал, когда бушнегр поднял руку и поприветствовал нас на местном диалекте. Я ответил. Наступила пауза.

Затем древний бушнегр повернулся к Уиллу и заговорил:

- Я принес вам предупреждение! Так сказал Барода: Уиллу Дросте вход в джунгли запрещен. Это право Бароды по праву рождения. Там нет места магии белого человека.

Уилл ответил на удивление спокойно:

- Я не причиню вреда Бароде.

Бушнегр быстро поднял глаза, на мгновение улыбнувшись.

- Вред? - повторил он. - Барода не боится никого. - Он заколебался, и мрачное выражение исказило его черты. - Тем не менее, Барода сказал, и джунгли - табу для Уилла Дросте. Вам полезно запомнить - никогда не переступайте их границы.

Почти сразу после того, как перестал говорить, бушнегр начал удаляться удивительно быстрыми движениями. Он, словно скользя, спустился по ступенькам и вышел на дорожку, которая вела к нашим воротам, торопясь, словно молодой.

В изумлении, лишившем меня сил говорить или думать, я встал позади Уилла Дросте. Он сделал несколько неуверенных шагов вперед по веранде и неопределенным жестом махнул рукой в сторону исчезающего бушнегра. Затем повернулся ко мне. В его глазах был ужас.

- Ты же не позволишь обезумевшему дикарю напугать тебя, не так ли, старина? - сказал я успокаивающе.

- Джим, - ответил он, - разве ты не слышал? Этот человек пришел от Бароды.

- Я слышал. И что из этого? - Я напустил на себя беспечный вид.

- Барода - они называют его Бародой Великолепным - самый могущественный из ныне живущих практиков магии в мире. Он силен - во всех отношениях. И он запретил мне заходить в джунгли!

Я сразу понял, что столкнулся с серьезной проблемой. Наше процветание - фактически, наши средства к существованию - зависели от наших поездок в джунгли Суринама. Они были источником нашего бизнеса. Уилл Дросте чувствовал себя в джунглях как дома. Если бы он когда-нибудь струсил и прекратил эти поездки, я был бы разорен. В одиночку я был бы беспомощен, потому что у меня отсутствовали навыки общения с туземцами.

Я проводил Уилла Дросте обратно в наш совмещенный офис и библиотеку - просто пустую побеленную комнату с книжным шкафом, сосновым столом и двумя удобными стульями.

Мы уселись, как и прежде, и я предпринял попытку снова выпить и подшутить над Уиллом. Но он не слушал. Наконец, я резко привлек его внимание. Я должен был обсудить это табу относительно джунглей. Все, что у меня было в этом мире, зависело от успеха нашего бизнеса.

Когда я все-таки заставил Уилла заговорить, это не вселяло оптимизма. По его словам, для него было бы смертельно опасно когда-либо снова ступить в джунгли. Ни один человек не мог бросить вызов Бароде и остаться в живых.

- Но почему? - воскликнул я с досадой. - Почему, если он такой великий волшебник, он боится тебя?

- Это не так, Джим. Барода не боится никого. Меня он ненавидит. Однажды в джунглях я попытался произвести впечатление на группу негритянских проводников, показав им, как много я знаю о магии. Слух об этом, должно быть, достиг Бароды. Говорят, он очень завидует всем остальным знахарям в Суринаме. Особенно он терпеть не может белых мужчин, занимающихся его делом. И поэтому...

Уилл Дросте остановился. Говорить остальное было излишне. Я попытался поспорить с ним, но быстро понял, что это бесполезно. В его глазах был прежний фанатичный взгляд. Я знал, что никакое мое слово никогда не сможет изменить его. Он всецело верил в мир духов, в практику магии. Он был погружен в это, как приверженец своей религии. Я всегда смеялся над ним, но что толку было смеяться сейчас, когда Уилл Дросте считал себя под страшным табу Бароды, всеми уважаемого знахаря из Суринама? Я решил подождать. Время могло оказаться союзником.

И это произошло самым странным образом, какой только можно вообразить. Паула Бринкерхофф, дочь одного из голландских правительственных чиновников в Парамарибо, была невестой Уилла Дросте. Их беспорядочный роман продолжался более трех лет, с тех пор как Паула приехала в столицу. Я никогда не видел сколько-нибудь заметного проявления привязанности, но Уилл, должно быть, очень сильно любил ее. Принимая во внимание странную вещь, которая произошла позже, убежден, что он любил ее так, как любят немногие мужчины.

Паула заболела. Это была кожная сыпь, сопровождавшаяся перемежающейся лихорадкой. Врачи сказали, что это не опасно и не заразно, но они были сбиты с толку. Было испробовано сто мазей и промываний. Препараты вводились иглой, в растворах, в капсулах. Ничего не помогало. И это становилось серьезным из-за неожиданного психологического развития.

Паула всегда была в некотором роде красавицей. Она была очень хорошенькой. Без сомнения, она сознавала свою красоту и очень ценила ее. Это кожное заболевание покрыло ее лицо, и разочарование и досада подрывали ее моральную стойкость. Когда прошли недели, а лекарство так и не было найдено, Паула впала в истерику, не поддающуюся контролю. Она даже угрожала самоубийством.

В этот момент Уилл Дросте вступил в семейный совет. Он был убежден, что Паула страдает злокачественной болезнью джунглей, известной как трапайя, и что во всем мире есть только один человек, который может вылечить ее.

Этим человеком был Барода. Бароду нужно было увидеть. Были наведены справки среди нескольких бушнегров, которые в то время находились в Парамарибо, и все они подтвердили мнение Уилла.

Семья Бринкерхофф решила, что придется рискнуть и отправиться в опасное путешествие в джунгли. Но как это можно было устроить? Они строили планы. С каждым днем становилось все яснее, что только Уилл Дросте мог справиться с этим. Ни один другой белый человек не смог бы пробираться по джунглям так безопасно, как он, и ни у кого другого не было бы и половины шансов справиться с Бародой. Уилл Дросте знал бы, как поговорить с великим знахарем, и так далее.

Я наблюдал за этими планами с мучительным предчувствием, поскольку был единственным, кто знал, как Уилл боялся входить в джунгли - особенно искать Бароду.

Он действительно боялся. Он изложил причины, по которым не мог пойти. Но когда у него состоялся личный разговор с Паулой и она ясно дала понять, что умрет, если для нее немедленно что-то не будет сделано, Уилл не выдержал и решил рискнуть.

Было поздний вечер субботы, когда он сказал мне, что собирается отправиться в джунгли. Он сказал, что это был его долг. Кроме того, он верил, что Бароду можно заставить понять его миссию, и он будет польщен, поскольку будет признано, - он один может спасти девушку. То есть, если Уилл когда-нибудь найдет возможность объясниться с Бародой. В этом Уилл немного сомневался. Но он приободрился, когда заговорил со мной. Во всяком случае, он попробует это сделать.

- Когда мы отправляемся? - спросил я.

Глаза Уилла загорелись.

- Ты со мной?

Чувство счастливого облегчения разлилось по его лицу.

- Почему нет? Насколько я понимаю, твой старый Барода - просто чучело совы.

- Джим! Не смей так говорить. Я хочу, чтобы ты пошел, но послушай, поверь мне на слово, Джим, в этой поездке так разговаривать нельзя. Барода слышит все, когда хочет.

- Я ни на секунду в это не поверю, - ответил я. - Но я буду таким паинькой, каким ты захочешь. В этой экспедиции командуешь ты.

Уилл Дросте задумался.

- Не веришь? Ты также не поверил, когда я предсказал приход того бушнегра с предупреждением?

- Ах, это? - ответил я и оставил его замечание без внимания. На самом деле я был озадачен на этот счет. Откуда Уилл Дросте узнал? Телепатия? Странное совпадение? Но сейчас было не время обсуждать этот вопрос.

Два дня спустя мы отправились в джунгли - Уилл Дросте, Паула Бринкерхофф и я, с двумя бушнеграми, которых мы хорошо знали и которым могли доверять.

Внутренние районы Суринама - неподходящее место для путешествий. Особенно с женщиной. В джунглях почти невозможно пробраться. Никакие тропинки не ведут сквозь этот клубок. Если вы путешествуете, вы должны пользоваться реками. Это единственные маршруты. И эти реки - широкие потоки, усеянные сердитыми скалами. Белого человека, который может управлять судном в этих водах, не существует. Только коренной бушнегр и его странная лодка под названием corial могут плавать по ним безопасно.

В таком тесном corial наша группа достигла верховьев. Паула пребывала в прекрасном настроении из-за приближающегося излечения. Она не требовала особого внимания. Мы устроили так, что либо Уилл, либо я служили подушкой для ее головы, а в остальном она использовала свой шанс. На каждом конце нашей corial стояло по одному из наших бушнегров, которые со сверхъестественным мастерством вели нас вниз по бурлящим потокам. В руках у них не было ничего, кроме длинных шестов, и все же мы были в абсолютной безопасности в этих бешеных водах. Бушнегры учатся такой навигации так же, как мы учимся ходить.

На третий день нашего путешествия мы приближались к тропам Галавабы, где, как предполагалось, находилась штаб-квартира Бароды. Тропы были не просто водянистыми, болотистыми тропинками, малоизвестными, поскольку весь район старательно избегался из-за сомнительной репутации Бароды. Предполагалось, что его "магия" действительно включает в себя саму реку, которая на местном диалекте называлась "Призрачная река".

Это было на третий день, после полудня, когда Уилл подал сигнал причаливать к берегу. Ни один из наших лодочников не пошевелился. Я поднял глаза, думая, что они не расслышали. На лице парня, стоявшего сзади, была испуганная сосредоточенность. Уилл сказал еще раз. Лодочник, за которым я наблюдал, крикнул в ответ на своем родном диалекте.

- Мы не смеем. Никто не приходит сюда, если его не позовет Барода.

Уилл быстро взглянул на меня. Очевидно, он не сказал бушнеграм о нашей истинной цели.

Он наклонился ко мне и прошептал:

- Они могут бросить нас, если я буду настаивать на высадке.

- С этим ничего не поделаешь. Мы должны попытаться, - ответил я.

Уилл Дросте снова откинулся на спинку стула и подозвал нашего переднего лодочника.

Этот парень определенно правил не к берегу, а изо всех сил толкал лодку к середине реки.

- К берегу! Я приказываю!

Передний лодочник, казалось, поморщился. На этот раз он не произнес ни слова. Он и его соплеменник на другом конце corial обменялись едва заметными сигналами. Затем оба резко повернули к берегу. Мужчина, стоявший впереди, обеими руками ухватился за нависающую ветку дерева, в то время как ногами крепко держал лодку. Другой бушнегр осторожно направил лодку носом к выступающему корню огромного дерева, образовавшему приличную бухту.

Там был небольшой травянистый склон, и нам удалось подвести corial к берегу. Уилл выскочил наружу, и с его помощью я поднял Паулу, держа ее, пока негры не вытряхнули самодельные брезентовые носилки, которые мы захватили с собой. Она улыбалась, шутила с нами. Мы с Уиллом усадили ее на сухое место, а потом поднялись на пологий берег, чтобы осмотреть окрестности.

Мы как раз поворачивали назад, когда услышали крик Паулы. Это наэлектризовало нас, и мы помчались вниз по склону так быстро, как только могли. На полпути вниз мы поняли, что произошло. Два бушнегра могучим взмахом столкнули corial обратно в желтый ручей и умчались прочь! Они орудовали шестами, как люди, преследуемые самим дьяволом.

Я крикнул им вслед. Уилл выкрикивал угрозы, но для охваченных паникой соплеменников все это было пустяком. Вскоре они скрылись за пределами слышимости наших голосов.

Мы подошли к носилкам, на которых лежала Паула. Ни Уилл, ни я не произнесли ни слова, ее глаза безмолвно вопрошали нас. Да, положение было очень серьезным. Без corial мы не смогли бы переправиться через реку. Без помощи соплеменников мы не смогли бы далеко продвинуться пешком, потому что нужно было нести Паулу. Оставаться там, где мы находились, было невозможно - еды у нас едва ли хватило бы больше чем на три дня. И что мы будем делать по истечении этих трех дней?

Именно в этот момент я начал испытывать удушающий гнет. Воздух давил на нас, словно огромные плоские доски. В воздухе также слышалось странное гудение.

Нашей первой заботой, конечно, была Паула. Мы с Уиллом, выбиваясь из сил, отнесли ее вверх по берегу реки, через заросли кустарника, к небольшому открытому участку земли. Там было довольно высоко, но атмосфера казалась такой же гнетущей, как и всегда. И жужжание стало еще более отчетливым.

Мы приготовили место для отдыха Паулы. Уилл начал рыться в наших рюкзаках, чтобы приготовить что-нибудь поесть.

Внезапно я почувствовал, что мы трое не одни. Необъяснимым образом я почувствовал чье-то присутствие. Что-то жгло мне спину, и я знал, что это не солнце. Повернуться и посмотреть, что это было, стало испытанием на силу воли. Пот лился с меня градом. Боялся ли я? Думаю, что нет. Скорее, я был околдован. Я покрутил головой из стороны в сторону. Сначала я ничего не увидел, а потом - мне показалось, что я увидел глаза змеи! Два больших глаза - смотревшие на нас из чахлого куста! Воздух сгустился от этого пристального взгляда. Это был тот самый гнет, который я испытывал. На нас как будто опускался туман.

Я приготовился к сопротивлению, хотя уже тогда смутно осознавал, что мы находимся в присутствии, которое бросает вызов любому нашему сопротивлению. Эти глаза вцепились в меня, словно цепкие руки. Я почувствовал удушье, Уилл Дросте смотрел на меня. Он поднялся с рюкзаков и сделал шаг ко мне. Я сосредоточил свой разум на мысли, что не должен поддаваться этим глазам. С трудом я заставил себя оставаться на месте... Меня охватило оцепенение... Я изо всех сил сопротивлялся... Наконец, в отчаянии бросился к этому низкорослому кусту и, раздвигая ветки, закричал: "Кто там?"

В кустах послышалось какое-то движение. В поле зрения появилась огромная фигура. Настоящий чернокожий гигант со щеками, покрытыми вертикальными рубцами, которые казались фиолетовыми под черной кожей, его рот искривился в ухмылке. Огромная фигура с двумя глазами, похожими на горящие угли!

- Я Барода, - сказал он по-английски.

Он стоял перед нами, обнаженный, если не считать набедренной повязки, неподвижно. Жужжание стало сильнее, чем когда-либо, и у меня сложилось впечатление, что оно исходило от дыхания огромного черного существа. И все это время у меня все сильнее дрожали ноги. Барода Великолепный.

Его взгляд медленно обвел нашу группу. Он двинулся к Пауле в ее носилках.

- Девушка больна, - сказал он, теперь уже на местном диалекте, - и ты осмеливаешься приходить ко мне?

Эти слова были яростно брошены в адрес Уилла Дросте, стоявшего с почтительно склоненной головой.

- Я пришел не как дерзновенный, но подкрадываюсь как нищий к твоему доброму сердцу... - проговорил Уилл.

- Я знаю! - крикнул Барода. - Ты приходишь к черному человеку за лекарством. Магия белого человека потерпела неудачу.

- Все знают, что Барода никогда не подводит, - ответил Уилл.

Мое удивление росло. Я никогда не слышал, чтобы Уилл Дросте так разговаривал. Было очевидно, что он был искренен. Но Бароду, казалось, это не впечатлило. Он был в ярости, топал ногой, стоя между носилками Паулы и Уиллом.

- Чума на тебя, - взревел он, - ты нарушаешь мой приказ! Ты, кто осмелился войти в мои джунгли вопреки моему приказу! Я накажу тебя. Девушка? Вот... - И чернокожий гигант склонился над Паулой, устремив на нее свой пылающий взгляд. - Я не собираюсь ее лечить! Я объявляю ее мертвой!

Меня охватила сильная лихорадка. Но я стоял, застыв в нерешительности. Мир стал нереальным. Разговор и манеры как Уилла Дросте, так и Бароды я не понимал. Лицо Уилла было мертвенно-бледным. Его рука начала нервно описывать дугу от подбородка к боку, вверх и обратно, судорожно. Я видел, как он медленно подошел к Пауле, наклонился, взял ее за запястье и пощупал пульс. Мое собственное сердце гулко стучало у меня в ушах. Уилл взглянул на меня. В полубезумном выражении его лица смешались ужас и чудовищный гнев.

Барода странно хихикал, как животное, имитирующее человеческий смех.

Сонливость окутала меня. Сквозь полуприкрытые глаза я наблюдал за Уиллом.

Внезапно он вскочил на ноги и резко обернулся! Его рука метнулась к поясу. Сверкнул его пистолет. Раздался оглушительный выстрел. Большой черный Барода согнулся пополам и упал вперед лицом!

И в то же мгновение сила вернулась в мое тело, как будто заклинание было разрушено. Возникло чувство облегчения. Я почувствовал, что могу действовать, и первое, что я сделал, это опустился на колено и пощупал сердце Бароды. Он был мертв. Застрелен пулей из револьвера Уилла Дросте, который стоял ошеломленный, как человек, превратившийся в камень.

Я поспешно огляделся по сторонам, думая, что у Бароды, возможно, имелся эскорт. Никого не было видно, и никто не появлялся.

- Не лучше ли нам убраться отсюда? - сказал я Уиллу. Мои слова привели его в чувство. Он сунул пистолет в карман; его плечи начали вздыматься, и я увидел, что он всхлипывает.

- В чем дело? - спросил я, хотя прекрасно понимал его.

- Он убил ее, Джим. Убил ее своим дурным глазом! Чтобы наказать меня. Моя вина...

Я подошел к брезентовым носилкам и наклонился над ними. Я приложил ухо к сердцу Паулы. Она была мертва.

Уилл Дросте продолжал бессвязно:

- Никогда не слушал меня... все было бы по-другому. С его дурным глазом. Наказание. С его дурным глазом. Спас ее... если бы только он послушал...

Он говорил, расхаживая взад-вперед, причитая, как скорбящая восточная женщина. Шрам от пули на его правой щеке, который всегда подергивался, когда Уилл оказывался в сложном положении, пульсировал.

И затем, внезапно, в этом густом воздухе раздался голос:

- Ты сделал Бароду своим вечным врагом. Смерть - это еще не конец! Я приду к тебе, чтобы отомстить.

Голос, слова, эта зловещая угроза исходили от мертвого тела Бароды!

Это было так, словно меня ударили. Моя голова закружилась, как волчок. Барода произнес проклятие, исходившее из его трупа!

Уилл отчаянно жестикулировал мне, чтобы я поднял край брезентовой подстилки, на которой лежала бедная Паула. Мы схватили свои рюкзаки и, держась каждый за одну из ручек на концах носилок, зашагали прочь от этого потрясающего места.

Несколько шагов мы проделали торопясь, но вскоре стало ясно, что мы не в состоянии нести неподвижное тело Паулы с такой скоростью. И все же мы шли.

Мы преодолели меньше полумили, когда были вынуждены остановиться. Мы оба спотыкались под нашим грузом. На этом участке джунглей мы буквально продирались сквозь плетеную стену. Было ясно, что мы обречены, если будем продолжать нести жалкие останки Паулы. От тела просто пришлось отказаться. Альтернативы не существовало. Уилл согласился, его лицо побелело от горя и боли.

Мы набросили брезентовую подстилку на труп Паулы, молча постояли над ним, а затем, оставив его под зарослями древних джунглей, отметили место на трех деревьях и снова двинулись в путь.

Уилл шел на несколько шагов впереди меня.

- Последует ли за нами его племя? - спросил я.

- Вероятно, нет. Они не посмеют помешать мести Бароды. Но нам лучше покинуть их территорию. Они могли бы, - ответил он.

Я видел, что он торопился настолько, насколько это было возможно.

В джунглях в лучшем случае продвигаются медленно. Без наших мачете это было бы невозможно. Расчищая себе путь этими абордажными саблями, мы карабкались, поскальзывались, карабкались - переставляя усталые ноги - оставив позади себя два трупа, возлюбленной Уилла Дросте и Бароды Великолепного.

Мы бежали - то есть бежали разумом, но на самом деле изнурительно ползли. Мы могли бы добиться прогресса, только истощив силы. Ибо в джунглях две мили в день - неплохая скорость по суше. Мне было интересно, есть ли у нас хоть какой-нибудь шанс выжить. Нашей еды могло хватить не более чем на три дня. А тропический лес - это пустое место в смысле еды. Есть ягоды и коренья, но в основном ядовитые.

Вскоре стало слишком темно, чтобы двигаться дальше. Мы остановились, собираясь разбить лагерь. Никто из нас не произносил ни слова. Раз или два я предпринимал попытку завести легкую, жизнерадостную беседу, но она провалилась.

После скудного ужина мы устроили постель из нашего единственного одеяла. Уилл продолжал метаться из стороны в сторону. Я не сомкнул глаз.

Ближе к рассвету я увидел, как Уилл странным образом поднялся, сделал несколько неуверенных шагов назад в том направлении, откуда мы пришли, и исчез в джунглях. Когда через несколько минут он не вернулся, мне стало не по себе.

Я встал и последовал за ним.

Не более чем в двухстах футах от нашего временного лагеря я наткнулся на него. Он стоял на коленях, судорожно обхватив себя руками - и на его лице был ужас крайнего страдания!

Я схватил его за плечи и поставил на ноги, яростно встряхнув. Его глаза были стеклянными.

- Что случилось? - воскликнул я.

- Ужасно, ужасно, - монотонно бормотал он.

- Что? Скажи мне, - произнес я ободряющим тоном.

- Это был Барода! - прошептал он.

- Барода? Что ты имеешь в виду?

- Барода собственной персоной. Зовет меня обратно к своему мертвому телу!

- Ты его видел? - спросил я.

- Нет. Нет нужды. Я чувствовал его. Притягивает меня, как магнит.

- Но ты говоришь, что не видел его, - быстро сказал я.

- Нет, говорю тебе! Не будь таким идиотом. - Голос Уилла звучал выше, чем обычно, и в нем слышались нотки истерии. - Я никого не видел, но я чувствовал его... Он вытягивал из меня жизнь... Звал меня...

- Звал тебя? - с сомнением спросил я и тут же понял, что мне не следовало спрашивать. Я сменил тему и добавил: - На что это было похоже?

- Это было все равно, что испустить дух. Ужасно, ужасно, ужасно.

И больше он ничего не сказал. Возможно, он почувствовал мой скептицизм - или вспомнил наши разногласия по поводу оккультизма. Я, с другой стороны, не осмелился сказать ему, насколько сильное впечатление произвели на меня наши несчастья. Это могло бы еще больше расстроить его.

Чтобы предотвратить подобное, я непрерывно о чем-то говорил, пока мы возвращались в лагерь и собирали наши немногочисленные пожитки. Уилл был словно наэлектризован. Он продолжал бормотать что-то себе под нос, и когда я улавливал какие-либо слова, это было очень тревожно, поскольку он, очевидно, разговаривал с... Я догадался, что это был Барода, хотя в то время мне было не о чем говорить.

Позже в тот же день, после того как мы прорубили себе путь через несколько миль джунглей, Уилл Дросте узнал местность, которую мы пересекали, и решил идти в деревню, которой, по его мнению, вполне могли достичь. Но мы потратили впустую весь день и разбили лагерь в ту ночь, оба в самом подавленном настроении, не имея ни малейшего представления о том, где находимся.

Каждая капля уверенности ушла из Уилла, как вода сквозь сито. Он был осторожен в своих движениях и постоянно оглядывался по сторонам. Я должен был следить за ним, как ястреб, днем и ночью. Хотя в то время я не признавался в этом самому себе, я боялся, что он сойдет с ума или покончит с собой.

Только на третий день мы вышли на тропу, ведущую к деревне, которую искал Уилл. Какое облегчение! Наконец-то мы узнали наше местоположение. С новой надеждой мы побрели дальше. На мгновение он, казалось, взял себя в руки и заговорил о планах позже забрать тело Паулы из джунглей.

Наконец мы набрели на бушнегра, сидевшего на грубом табурете перед своим плетеным домиком и что-то напевавшего смуглому младенцу у себя на руках. Этого человека звали Клит, и он хорошо знал Уилла Дросте, поскольку привез в Парамарибо на продажу много лиственных пород дерева.

Клит понимал наше бедственное положение, хотя мы скрыли историю смерти Бароды, и он согласился вернуть нас к цивилизации. Мы сидели перед его хижиной, пока он ходил в деревню за едой. Он вернулся с лепешками из маниоки, несколькими жирными речными рыбами, рисом и несколькими бананами. Покончив со своими домашними делами, он заявил, что готов. Мы тронулись в путь.

Уилл Дросте воспрянул духом - но лишь на некоторое время. Пока мы тащились дальше, он снова впал в уныние. Его депрессия усиливалась с каждым часом. В отчаянии, опустив голову на грудь, он брел дальше.

Его депрессия начала заражать меня. К этому времени я понял, что мы столкнулись с силой, которая была ужасающей и злобной, и не была ни понятной, ни видимой. Во время передвижения были моменты, когда я отчетливо ощущал странный гипноз. Уилл постоянно пребывал в оцепенении. Наш проводник, Клит, начал избегать его. У него было предчувствие, что Уилл Дросте околдован.

Десятки раз за те изнурительные пять дней, которые заняло наше путешествие, Уилл, превратившийся в молчаливого, замкнутого человека, впадал в бред от страха. Только крепко сжимая его руки в своих, я мог контролировать его. У него была навязчивая идея, что за нами следят - Барода. Уилл останавливался и прислушивался... а потом делал жест, словно отгоняя кого-то, хотя я никогда никого не видел. И он всегда ходил так, словно враг преследовал его каждый шаг. В тот единственный раз, когда он высказал свои истинные мысли, он произнес только эти слова:

- Бароду гораздо больше следует бояться в духе, чем в теле.

Он отказался объяснить это заявление и снова погрузился в молчание.

Как раз в тот момент, когда эта несчастливая экспедиция начала казаться бесконечной, мы вышли на поляну недалеко от Парамарибо. Осознание того, что мы приближаемся к месту назначения, было более чем приятным; я чуть не запрыгал от радости, так мне хотелось вернуть Уилла Дросте в цивилизованные условия.

Когда мы подошли к нашему бунгало, я перепрыгнул через садовую калитку, несмотря на усталость, потому что мне не терпелось оказаться в доме раньше Уилла, чтобы предупредить старого Диркера, нашего домоправителя, поприветствовать Уилла так, словно он не заметил в нем никаких перемен.

Мы со стариной Диркером уложили Уилла спать, я умылся и оделся, готовясь нанести визит Бринкерхофам, семье Паулы. Я не решаюсь рассказать о той трагической встрече с ее родителями. Достаточно сказать, что это была одна из самых трудных задач, с которыми мне когда-либо приходилось сталкиваться.

Выйдя из дома Бринкерхофов, я нанял экипаж и велел извозчику как можно быстрее ехать к нашему бунгало. Мне было не по себе из-за Уилла.

И в тот момент, когда я вышел из коляски у наших ворот, я почувствовал беду. Казалось, сами окна взывали о помощи.

Я быстро расплатился с возницей и взбежал по ступенькам веранды, промчался по коридору и распахнул дверь спальни Уилла.

Он неподвижно лежал на кровати. По его лицу распространялась чернота, а на лбу появились странные рубцы. Я схватил с ночного столика бутылку для питья и плеснул водой на Уилла. В холле был буфет, и я сбегал к нему за бутылкой скотча. Через несколько секунд я уже вливал его Уиллу в глотку. Мне пришлось держать его рот широко открытым с помощью крепкого ножа для вскрытия писем, который я схватил со стола. Тело Уилла начало странно пульсировать. Им овладела ритмичная пульсация, а затем он, казалось, забился в спазмах.

Я энергично массировал его. Но даже когда я трудился, во мне нарастало оцепенение. Мои руки были невольными слугами, и я тяжело дышал. Я расстегнул воротник, чтобы было легче дышать. Странная пульсация Уилла передалась мне. Она начала распространяться по моему телу. Я пинком пододвинул тростниковый стул к кровати и продолжил массаж сидя. Моя голова стала куском цемента, а глаза - огненными точками. В комнате было душно от влаги. Воздух! Воздух! Мне нужен был воздух. Я швырнул пустой кувшин из-под воды в оконное стекло. Я отхлебнул из бутылки виски. Все это время я растирал Уиллу запястья и лоб. Вскоре его веки дрогнули. Затем его глаза открылись. Я в изнеможении откинулся на спинку стула.

Мрак в комнате рассеялся. Мое оцепенение исчезло. Я встал. Уилл обессиленно лежал на спине. Я обложил его подушками и дал ему еще выпить. Он попытался заговорить, но его губы шевелились, не произнося ни звука.

Когда он достаточно оправился, чтобы говорить, его слова были ошеломляющими. Он спокойно лежал в постели, когда прежнее чувство, преследовавшее его во время нашего похода по джунглям, начало овладевать им.

- Это был Барода, - сказал он, пристально глядя на меня, чтобы понять, сомневаюсь ли я. - Барода снова пытается завладеть моим телом.

Он заколебался.

- Продолжай, - настаивал я. - Может быть, мы сможем найти способ дать отпор.

- Послушай, Джим, я не дурак. Я знаю, когда мне конец. Ты не сможешь дать отпор дьяволу, в распоряжении которого вся мощь невидимого мира.

- Может быть, есть способ, - ответил я утешительно.

На его лице были написаны поражение и покорность судьбе.

- Это бесполезно. Не считай меня сумасшедшим. Но что мы могли сделать? - И он продолжил рассказывать мне, как он боролся с духом Бароды. В этот раз, как и раньше, он не видел волшебника. Барода только дал о себе знать. Он наполнил комнату ощущением своего дьявольского присутствия и черпал жизненную силу Уилла Дросте, как будто это была вода, которую можно пустить через кран. Уилл боролся, но он боролся напрасно.

Я попытался успокоить его и вышел, чтобы позвонить врачу, подумать и, что было важнее всего, скрыться с глаз Уилла. Он пытался прочесть на моем лице признаки надежды, но, как бы я ни старался, я не мог испытывать никакого оптимизма. Мое сердце было переполнено отчаянием. Потому что я видел полумрак и чувствовал парализующее оцепенение в той комнате, и я также видел черноту лица Уилла и странные морщины у него на лбу. Я был совершенно сбит с толку и не мог найти никакого ключа к разгадке причины этих странных проявлений.

Пришел доктор и дал Уиллу снотворный порошок. Он думал, что это просто нервный срыв и что необходим отдых, я не стал обсуждать более сложные аспекты этого дела. Остаток того вечера и всю ночь я просидел рядом с Уиллом, наблюдая за ним, время от времени задремывая сам, но всегда резко просыпаясь. Однажды мне показалось, будто я почувствовал сильное жжение у себя на спине, которое впервые испытал, когда взгляд Бароды был устремлен на меня. Но когда я встал и тщательно обыскал комнату, то не обнаружил никаких следов чего-либо необычного.

Большую часть следующего утра Уилл оставался под действием лекарства. Он проснулся около полудня с жалобным криком, как ребенок, заблудившийся в темноте. Я положил руку ему на плечо и сказал, чтобы он не унывал, что ему становится лучше и бояться нечего. Он оттолкнул мою руку.

- Не пичкай меня ерундой, Джим, - хрипло сказал он. - Я слишком долго прожил среди этих бушнегров, чтобы не знать, в какой опасности нахожусь. Джим, - и он снова превратился в жалкое детское создание, - ты поможешь мне?

- Скажи только слово. Что угодно.

- Хороший мальчик, Джим. Держись за меня, пока... пока все не закончится.

- Ты еще встанешь и пойдешь с лучшими из нас, Уилл. И мне все равно, что ты скажешь. Где твоя прежняя выдержка?

- Хороший мальчик, Джим. Подбадриваешь меня. Я знаю. Славный мальчик. Тем не менее, теперь для меня почти все кончено...

- Если ты имеешь в виду этот чертов старый фокус-покус...

Лицо Уилла побледнело. Он вытащил худую руку из-под одеяла и предостерегающе погрозил мне пальцем.

- Не говори так. Барода здесь днем и ночью. Он ждет. Выжидает своего часа. Не спеши. Скоро все это закончится.

Такие разговоры случались у нас много раз. Тем не менее, его здоровье улучшилось. Его тело наполнилось силой. Его голос перестал дрожать. Я начинал надеяться, что все его дурные предчувствия были просто истерией.

Я был рад этой перемене. Это снова дало мне некоторую свободу. Я смог сориентироваться и связать некоторые оборванные деловые нити. По возвращении в бунгало я всегда брал за правило обсуждать все с Уиллом Дросте. Моя цель состояла в том, чтобы возродить его интерес к нашим торговым делам и таким образом отвлечь его внимание от темной бездны, которую он созерцал. Были моменты, когда я думал, что преуспеваю, но в целом он обращался со мной так, словно я был ребенком, которому нужно потакать. Его интерес к повседневной рутине исчез. В его глазах всегда был отсутствующий взгляд, и раз или два я поймал его на том, что он что-то бессвязно бормочет.

А затем наступила странная кульминация. Это было примерно через три месяца после того, как я вернул Уилла Дросте из джунглей - через три месяца после смерти Бароды. Я оставил его наедине со слугой на несколько часов, чтобы оформить экспортные документы для таможни. Едва закончив, я поспешил обратно. Когда я вошел в комнату Уилла Дросте, его там не было! И в бунгало его тоже не было.

Домовладелец не смог дать мне ни малейшей информации. Он ничего не видел и не слышал. Я обыскал дом и окрестности с предельным усердием. Я послал слугу осмотреть каждый дюйм окрестных садов и навести справки у кухонной прислуги в разбросанных по соседству домах. Мы не нашли ни единой зацепки.

Мой разум начал вызывать в воображении все возможные ужасы, и я был вынужден сообщить в полицию. От нее не было никакой пользы. Полицейские даже заподозрили меня в розыгрыше. По телефону я собрал полдюжины знакомых мне молодых людей и поручил им тщательно обыскать каждый закоулок Парамарибо. Все безрезультатно. Уилл исчез.

Сотни мыслей приходили мне в голову в ту ночь. Внезапно, когда я уныло бродил по городу, разгадка этой тайны осенила меня. Я знал, что сделал Уилл Дросте!

Нельзя было терять ни минуты. В час ночи я чуть ли не бегом пересек половину Парамарибо, чтобы разбудить знакомого старого торговца, у которого наверняка была информация о том, какие бушнегры есть в городе. Он был сонным и немного недовольным, но рассказал мне о группе чернокожих мужчин, которые в тот вечер отправлялись обратно в глубинку и, вероятно, провели ночь на окраине города.

Я выехал к этой группе верхом и добрался до них незадолго до рассвета. Я ждал, пока они придут в себя, боясь показаться слишком настойчивым. Если бы кто-нибудь из этих людей заподозрил, о чем я собирался их попросить, они не стали бы помогать.

Когда чернокожие мужчины приступили к простому ритуалу приготовления завтрака, я подошел к одному из старейшин и вежливо поздоровался с ним. Я сказал ему, что беспокоюсь о друге, заблудившемся в джунглях, и что мне нужна помощь двух крепких парней. Когда старик услышал, что я ищу Уилла Дросте, он сначала не поверил, что такой опытный человек может потеряться. Тем не менее, он согласился предоставить двух проводников. Уилл был любимцем многих племен, которые торговали с Парамарибо, и, поскольку старик не усомнился в моей истории, он согласился.

Подошли два статных бушнегра, под кожей которых поблескивали мускулы. Мы сразу же отправились в путь, пройдя восемь миль до берега реки, где они спрятали свою corial, весла и шест.

Трудность возникла, когда эти двое обнаружили, что пропала corial, принадлежавшая их товарищам. Но после долгих уговоров с моей стороны они согласились двинуться в путь, и пусть другие беспокоятся о потере.

Я был уверен в судьбе этой лодки...

Вскоре я уже сидел в середине судна, а два моих проводника, обнаженные, если не считать красных набедренных повязок, с блестящими на солнце вспотевшими телами, направляли corial своими резными веслами в центр грязно-желтого потока.

Первые две ночи у меня не было никаких трудностей с моими проводниками. Мы мирно разбивали лагерь и каждое утро начинали с чистого листа. На третий день они были явно встревожены. Мы провели ночь в лощине, которая напомнила мне древние рощи-храмы, тихие и устрашающие. Но негры были встревожены тем фактом, что мы находились недалеко от троп Бароды. Им не нравилось направление, которому я следовал.

- Когда мы возвращаемся? - спросили они.

- Завтра я отправляюсь дальше один. Вы двое подождете меня здесь.

- Никто не должен рисковать таким образом. - Они полушутливыми жестами указали на владения Бароды. - Это табу.

- Завтра посмотрим, - ответил я, и мы приготовились ко сну.

Ночью меня разбудил один из проводников. Мужчина был в смятении.

- Кто-то прошел мимо, - сказал он. - Кто-то, бежавший как мужчина и дышавший как животное.

Я сразу же насторожился. Было ли это подсказкой?

Другой бушнегр присоединился к нам.

- В ту сторону, он пошел в ту сторону!

- Следуйте за мной! - крикнул я. Бушнегры заколебались. - Вы боитесь? - насмешливо крикнул я, уходя один. Через мгновение они бросились за мной, почти такие же нетерпеливые, как и я.

Мой фонарик был неэффективен и сбивал с толку из-за всех этих теней и деревьев. Однако луна помогла, и мы оказались на том, что можно было бы назвать тропинкой. Но беглец, которого мы выслеживали, отчаянно рвался вперед. Даже при лунном свете преследовать его в темноте было все равно что вдевать нитку в иголку. Однако, к счастью, убегающий мужчина придерживался узкой тропинки, которая тянулась в нескольких сотнях ярдов вдоль берега. К этому времени бушнегры были уверены, что мы преследуем человека, и я знал, кого именно.

Наконец поднялась суматоха, послышалось растерянное рычание и фырканье. Бушнегры окружили преследуемого. Раздался дикий вопль протеста, мое дыхание сбилось в комок и остановилось! Этот крик принадлежал Уиллу Дросте! Я подбежал к тому месту. Бушнегры приплясывали вокруг фигуры, не зная, стоит ли с ней бороться. Беглец стоял, словно парализованный, его спина была освещена лунным светом, а лицо находилось в тени. Это был Уилл, и все же он был странно другим. Была ли это просто тень на его лице?

- Это я, Джим, - крикнул я.

- Джим?

- Конечно.

- О, Боже мой...

И он, спотыкаясь, бросился в мои объятия. Бушнегры двинулись прочь, медленно, с сомнением. Они продолжали странно смотреть на Уилла. Я взял его за руку и повел обратно к лагерю. Он что-то странно тараторил, наполовину истеричными фразами.

- Полегче, старина. Теперь ты в безопасности, - сказал я, совершенно сбитый с толку. И добавил: - Что заставило тебя сбежать? Ты напугал меня...

- Это был его зов! Бароды. Я должен был ответить на его зов.

От этих слов у меня по коже пробежал холодок. Я заметил, что Уилл гораздо увереннее ориентировался в лабиринте травы и корней, чем любой белый человек, какого я когда-либо видел раньше. Это было странно.

- Как ты забрался так далеко в джунгли?

- Взял corial... добрался сюда... плыл на corial...

Я остановился как вкопанный. Это звучало фантастически. Как он мог справиться с лодкой в одиночку?

Уилл Дросте продолжал.

- Теперь джунгли - мой дом. Плыть в corial... что угодно... Я больше не являюсь самим собой...

- Не бери в голову, Уилл. Со мной ты в безопасности, - сказал я.

- В безопасности? - И он расхохотался как сумасшедший. Этот смех разнесся по джунглям. Два бушнегра, шедшие немного впереди нас, обернулись. - В безопасности? - снова крикнул он. - Безопасно для Бароды! Я больше не являюсь самим собой... Барода овладел мной... Я чувствую себя исчадием ада...

Я положил руку ему на плечо и нежно погладил его. Кто-то дернул меня за кобуру! Это был Уилл! Он вытащил мой револьвер!

Раздался выстрел. В его вспышке я увидел искаженные лица бушнегров. Уилл лежал передо мной, - смятый, сломанный.

Я послушал его сердце. Он был мертв! Я нащупал свой фонарик и направил луч прямо ему в лицо.

О, Боже мой, пусть ни одно человеческое существо никогда больше не увидит ничего подобного! Это лицо не принадлежало Уиллу Дросте. Оно было почти черным, на лбу виднелись багровые рубцы, нос был лопатообразным, а выражение лица - дьявольским. Мои проводники осмелились бросить на него взгляд, а затем убежали, словно от смерти. Они спустились к берегу реки!

И даже тогда я ничего не понимал. Труп был одет в одежду Уилла Дросте и в целом походил на него внешне. Всего несколько минут назад он говорил голосом Уилла, и все же - ужасное осознание нахлынуло на меня - труп был Бародой!

Всю ночь я бодрствовал над этим телом. Когда забрезжил первый луч света, я рассмотрел его более внимательно. Несомненно, в нем была непостижимая двойственность: он был одновременно и Бародой, и Уиллом Дросте, но больше первым.

Барода овладел мной! Эти слова Уилла вспомнились мне.

С тяжелым сердцем я похоронил ужасный труп.

Все плыло у меня перед глазами, а сердце бешено колотилось. Пот струился с каждого дюйма моего тела; в горле у меня было сухо, как трут.

Барода Великолепный отомстил. Он позвал Уилла Дросте в джунгли, чтобы убить его. Барода перенес свою душу, тело и разум в тело Уилла Дросте. Но не без борьбы! Даже когда бедняга Уилл разговаривал со мной прошлой ночью, он сознавал, что его собственная личность погружена в омерзительное существо Бароды. На самом деле он был настолько в сознании, что предпочел убить свое собственное тело, пока еще сохранял над ним хоть какой-то контроль, вместо того чтобы позволить ему стать орудием Бароды.

Прошло восемнадцать месяцев с момента той трагедии. Я жил в Парамарибо, ожидая судьбы, от которой, как я теперь знаю, мне не увернуться. Именно благодаря моему посредничеству Барода потерпел поражение, когда пытался завладеть телом Уилла Дросте - а Барода никогда не прощает и не забывает... Ему нужно сильное тело, чтобы выполнять его приказы, и в последние месяцы у меня были намеки, которые означают, что он зовет меня.

От этого зова никуда не деться. С каждым днем я слышу его все отчетливее. Судьба, которая постигла Уилла, ждет меня... в джунглях.

В БЕЛОМ ДОМЕ ВОДЯТСЯ ПРИВИДЕНИЯ?

Утай Винсент Уилкокс

Следующий президент Соединенных Штатов поселится в доме, в котором, согласно современным сплетням и старым традициям, обитают беспокойные духи. Есть много людей, утверждающих, что они видели призрачные фигуры мертвецов, поднимающихся по лестнице и прячущихся в укромных уголках чердаков и подвалов.

Истории о призраках в Капитолии Соединенных Штатов встречаются еще чаще и фактически зафиксированы в официальных показаниях под присягой, отчетах сторожей и полицейских, а также в заплесневелых документах. Эти записи раскрывают поразительную, захватывающую дух историю странных встреч с Неизвестным.

Конечно, Белый дом и Капитолий пропитаны ароматами старых воспоминаний и трагических ассоциаций, и, если какой-либо земной дом может привлечь своих ушедших жильцов обратно в свои защищающие стены, кажется разумным предположить, что эти два здания стали бы местом встречи для угрюмых духов.

Во всяком случае, многие жители Вашингтона уверены в том, что призраки американских президентов и государственных деятелей действительно возвращаются из царства духов, чтобы посетить старые места, где они когда-то обладали высшей властью над великим народом. Эти темные фигуры, за которых ручаются многие свидетели, по-видимому, все еще переживают события прошлого. Временами они мимолетно обращают внимание на события настоящего, - например, на инаугурации, во времена национальных бедствий, или когда зловещие события причиняют страдания обществу. В таких случаях их можно увидеть чаще.

Несмотря на частую реконструкцию Белого дома, его стены каким-то образом впускают этих посетителей из других миров. На большом чердаке, ныне занимаемом помещениями для прислуги, где когда-то хранились подарки, сувениры на память, которые преподносили президенту, ежегодно слышен скрип открываемых сундуков и скрежет передвигаемых предметов, как будто кто-то осматривает их в поисках потерянной вещи.

Не так давно любопытная служанка, желая сама выяснить причину шума, открыла дверь в старую кладовую под крышей - и увидела в тусклом свете величественную фигуру президента Уильяма Генри Гаррисона! Он медленно повернулся, посмотрел на нее и улыбнулся. Это было так, как если бы он пытался объяснить, что пришел поискать кое-что из своих старых вещей или, возможно, подарки, которыми его одарили, когда он там жил.

Президент Гаррисон умер в Белом доме, и считается, что он был не в состоянии позаботиться о многих личных вещах. Теперь он периодически возвращается, чтобы найти какую-нибудь пропавшую бумагу, документ или подарок, которые он так и не нашел. Таким образом, становится очевидным, почему его призрачная деятельность должна ограничиваться чердаком, поскольку именно там в его время хранились подобные материалы.

Через редкие промежутки времени перед самым рассветом мелькает призрачная фигура женщины в чепце старинного образца, одежде, напоминающей кружевную шаль, и широко раздвинутых юбках-обручах, медленно скользящая по широкому нижнему коридору, проходящему вдоль центра Белого дома. Она всегда идет с западной стороны особняка, направляясь ко входу в большую Восточную комнату.

Редкий наблюдатель, оказавшийся поблизости в такой час, может увидеть, как она на мгновение останавливается; затем, не дожидаясь, пока откроются двери в роскошно обставленную Восточную комнату, проходит дальше, как будто на ее пути нет никаких препятствий. Ждет ли она внутри, осматривается по сторонам или просто прогуливается по бархатным коврам, неизвестно, потому что никому никогда не удавалось проследить ее туманный силуэт за дверью.

Этой беспокойной фигурой прошлых дней является Абигайль Адамс, первая хозяйка Белого дома, которой, переехав в "Президентский дворец", как его тогда называли, пришлось пережить много неудобств и лишений, прежде чем молодая и бедная республика достроила это жилище. Большая Восточная комната тогда была не достроена, и жена президента приказала своим цветным слугам развешивать семейное белье в ее просторном помещении. Казалось, это единственное подходящее применение, которое можно было найти в его похожей на сарай пустоте.

Считается, что и по сей день она время от времени заходит в комнату, чтобы посмотреть, выполнили ли слуги ее указания. Таким образом, она бесшумно входит в дверь. Затем, обнаружив, что все изменилось и комната, которая когда-то была предназначена для большого банкетного зала, теперь превратилась в большую приемную с золотым пианино и роскошной мебелью, она приходит в отчаяние и исчезает.

Наиболее известным и достоверно подтвержденным из всех появлений в Белом доме является появление Авраама Линкольна, президента-великомученика. Он часто появлялся, но, как ни странно, его видели только на лестнице, двойном пролете, который раньше вел к административным кабинетам на втором этаже. Он всегда ходит медленно и неуверенным шагом, как будто усталый и измученный, печально направляясь к комнатам, которые тогда были его кабинетами, а теперь стали спальнями. Те, кто видел этого призрака, не могут ошибиться в его высокой, неуклюжей фигуре и шаркающей походке.

Завороженно наблюдая за происходящим, один свидетель заметил, что, дойдя до верхней площадки лестницы, он огляделся, слабо улыбнулся и исчез. Возможно, он повернулся, чтобы откликнуться на призыв своего маленького сына Тэда, чьи мальчишеские шалости приходилось держать подальше от кабинетов, где президент занимался государственными делами.

Есть и другие призрачные посетители Белого дома, все они когда-то там жили. Каждого из президентов-мучеников, чья карьера была прервана наемными убийцами, видели в разное время.

Волнующие сцены истории, борьба и страсти людей, которые сражались, планировали и работали для того, чтобы общественность могла расти и расширяться, также оставили свой неизгладимый отпечаток в других общественных местах Вашингтона. Под огромным куполом Капитолия проходят духовные собрания. В зале скульптур, бывшем когда-то залом Палаты представителей, происходят необъяснимые явления. Есть также достоверные случаи, когда были замечены призраки умерших государственных деятелей.

В Холле, ныне заполненном мраморными и бронзовыми фигурами великих мужчин и женщин из различных штатов Союза, есть место, отмеченное медной звездой, - здесь сидел Джон Куинси Адамс, когда он смертельно заболел. Став президентом Соединенных Штатов, он позже вернулся в качестве члена Конгресса и в течение девятнадцати лет регулярно занимал свое место в Палате представителей.

Он так долго оставался на государственной службе, что даже сейчас время от времени возвращается по какому-нибудь неотложному поручению. Возможно, он вносит предложения членам комитета или наблюдает за толпами людей, которые входят и выходят. У него благоговейный дух, тихий и подавленный.

Не так давно сотрудник полиции Капитолия дал официальные показания под присягой, что однажды ночью, в поздний час, после того как все разошлись по домам и большие белые прожекторы снаружи были выключены, он вошел в Зал скульптур и увидел всю Палату представителей 1848 года, собравшуюся как будто для законотворческих целей!

Не решаясь потревожить это призрачное сборище, охваченный благоговейным трепетом при виде этих величественных джентльменов, одетых в костюмы давних времен, он замолчал, потеряв дар речи, и задрожал на пороге. Он смог узнать бывшего президента Адамса и некоторых других, знакомых Истории, но давно считающихся мертвыми.

Когда он нервно переступил с ноги на ногу, каждый член призрачного сборища повернулся к мужчине и посмотрел на него. Призрачный свет озарил сцену. Они посмотрели, не сказали ни слова и через мгновение исчезли. Другие сторожа говорят, что тоже видели призрачные заседания комитетов и сборища политиков давних времен.

Этот старый зал заседаний Палаты представителей, который использовался законодателями до тех пор, пока его не переросла расширяющаяся республика, обладает странными качествами. С его стенами связаны странные шумы и необъяснимые акустические явления. В произнесенном шепотом слове есть сверхъестественная слышимость, как будто духовные формы доносят едва уловимую мысль до других через огромное пространство.

Призрачные звуки и жуткие шаги слышны и в других частях Капитолия. Однажды сотрудник караула, дежуривший ночью во время войны, когда предпринимались все усилия для надлежащей охраны огромного здания, убедился, что там прячется живой человек, возможно, с какой-то опасной целью. Чтобы поймать грабителя, сторож надел свои резиновые галоши, и в темноте, размеренными шагами, пошел за ним по длинным извилистым коридорам. Они добрались до глухого прохода - и сторож понял, что загнал невидимого грабителя в угол!

Он прыгнул вперед, включив фонарик, и... перед ним не было ничего, кроме глухой стены! Внезапно далеко позади себя он снова услышал призрачные шаги!

Как он ни старался всю ночь напролет, ему так и не удалось догнать таинственного посетителя.

Считается, что это были шаги духов-наблюдателей, которые обходили огромное здание, ведя за собой наблюдателя-человека, чтобы убедиться, что никакие заложенные бомбы или другие дьявольские устройства не разрушат Капитолий.

Возможно, что шаги эти принадлежали высокому джентльмену военного вида, одетому во фрак, с длинными усами и козлиной бородкой, которого время от времени видели прогуливающимся по коридорам ночью. Многие сторожа видели призрака далеко впереди себя, когда он совершал свой обход. Джентльмен шел военным шагом, заложив руки за спину, как будто печальный и покинутый. Под мышкой у него был длинный свиток пергамента, который время от времени он разворачивал и изучал.

Вечно расхаживающий взад-вперед, словно ожидая чего-то или кого-то, и исчезающий, как гаснущий свет, когда к нему приближается любопытный сторож, этот силуэт, по-видимому, принадлежал майору Пьеру Л'Энфану, великому инженеру и патриоту, который по просьбе Вашингтона заложил столицу, ее улицы, проспекты и автострады, которые сегодня являются гордостью нации, но из-за неблагодарности Конгресса ему так и не была выплачена обещанная сумма. Он ждал в залах Конгресса, пока не состарился и не обессилел, в конечном счете умерев в крайней нищете - упрек нации. И все же блестящий француз приходит в Капитолий, чтобы узнать хоть что-нибудь об обещанной плате за труд всей его жизни.

Трудолюбивые цветные уборщики, которые прибывают в Капитолий ранним утром, то есть еще до рассвета в зимние месяцы, приходят в ужас от встречи с этим призрачным майором и быстро включают все основные лампы, прежде чем приступить к своей работе.

Один из их членов, седовласый старый рабочий, некогда бывший рабом, и по сей день часто посещает места своей работы. Все остальные слышали свист призрачной воды, звук его щетки для мытья посуды и шлепанье швабры, когда он убирает коридоры. Он так же отчетлив, как звук, издаваемый любым живым человеком, который сейчас работает над поддержанием Капитолия в чистоте. Этот старый негр, благодарный за свою свободу, стремящийся служить полноценно и умело, по-прежнему выполняет работу, которая доставляла ему удовольствие.

Капитолий также является пристанищем странного кота - кошки-демона. Просто необъяснимо, почему этот кошачий гоблин решил вечно обитать в подвалах и подсобных помещениях Капитолия. Здесь полно кошек, живых и мурлыкающих, диких и беспокоящих, которые сражаются с небольшой армией грызунов, кишащих в древних стенах.

И все же, возможно, в какой-то далекий день кошка была наказана или подверглась жестокому обращению со стороны какого-нибудь ненавистника этого вида. Ибо есть все доказательства того, что Кот-Демон обладает правами на первую игру в мышиных заповедниках зданий. Но, как ни странно, кошка, о которой некоторые говорят, будто это дух какого-то человеческого существа, является предвестником катастрофы, поскольку появляется только во время войны.

Во время мировой войны за ним следил сторож, который заметил тощее животное, крадущееся по коридору. Наконец, загнав в угол то, что он принял за бездомную кошку, и попытавшись поймать ее или выгнать из холла, он был поражен, когда она внезапно увеличилась в три раза по сравнению со своим нормальным размером! Затем, сверкая желтыми глазами и ужасно шипя, она прыгнула на изумленного и сильно напуганного сторожа, как огромный тигр!

Полностью ожидая ощутить на себе тяжесть мохнатой формы и острые когти на своей коже, он был удивлен, обнаружив, что разъяренное животное полностью перепрыгнуло через него и исчезло, как пар на тревожном ветру.

Точно неизвестно, почему это странное явление появилось в Капитолии в такое время. Возможно, когда-нибудь в будущем будет получен ключ к его посещениям и смысл станет ясен.

Не все явления, с которыми сталкиваются в этой великой общественной структуре, относятся к ранним дням. Было признано, что дух Чампа Кларка, недавно ставшего спикером Палаты представителей при администрации президента Вильсона, витает над столом спикера. Его призрачный молоток посылает свой повелительный призыв к порядку, звенящий в темной тишине большого зала, в то время как его призрачные руки шуршат бумагами в его кабинете.

В течение целых тридцати лет было замечено, что призрак старика бродит по одной из секций подвала, тщетно разыскивая какую-то потерянную вещь. Временами обнаруженный сторожами, он, кажется, безмолвно молит о помощи в своих поисках, с вопрошающим и жалким видом. Это утонченный джентльмен, который в течение тридцати пяти лет работал в Библиотеке Конгресса, когда она была втиснута в здание Капитолия. Его жилище, где проводилась большая часть каталогизации, представляло собой крошечное хранилище или берлогу в этом подземном переходе. Как он прожил так долго в таком мрачном месте, с его грудами заплесневелых бумаг и пыльных книг, было загадкой, но, подобно гномам давних времен, он, казалось, существовал за счет своей работы, очевидно, почти не нуждаясь в пище, которую едят обычные смертные.

Внезапно пожилого джентльмена, усердно составлявшего каталог книг, парализовало, и, хотя он не мог говорить, он дал понять, что у него есть какая-то важная информация, которую он должен сообщить, но умер прежде, чем смог записать ее или заставить себя понять. Вскоре после этого стало известно, что он спрятал государственные облигации на сумму в шесть тысяч долларов, купленные на свою скудную зарплату, среди книг и бумаг в своей каморке. Когда книги были перевезены в новое здание библиотеки, был проведен поиск этих облигаций, но они не были найдены. Несомненно, добросовестный клерк стремился распорядиться своими сбережениями, составив завещание, но в чем именно заключалось его желание, так и не было обнаружено. И поэтому он все еще охотится за своими деньгами.

Призрак Генри Уилсона также был замечен в Капитолии. Он родился Джереми Джонсом Колбатом из Нью-Гэмпшира и начинал свою жизнь сапожником. Он обратился в законодательное собрание своего штата с просьбой изменить свое имя на Генри Уилсон, что и было сделано для него в возрасте семнадцати лет. Благодаря неукротимому упорству он получил образование, занялся политикой и после напряженной карьеры был избран в Сенат, а позже стал вице-президентом.

Вице-президент Уилсон неожиданно скончался в своей комнате в Капитолии, несомненно, оставив какие-то незаконченные дела, поскольку его дух все еще находится там ранним утром. Время от времени его можно увидеть бродящим по зданию. Однажды он сильно напугал сторожа, охранявшего гроб сенатора-южанина, чье тело было положено в зале заседаний Сената для прощания.

Когда в совсем недавние годы тело Неизвестного солдата торжественно покоилось в большой ротонде, окруженное великолепными папоротниками, цветами и пальмами, и привлекло к себе внимание нации, было уместно, чтобы духовный мир тоже был признан - так оно и случилось на самом деле. Над гробом была поставлена постоянная охрана, и днем и ночью дежурили люди, размеренным шагом расхаживая взад и вперед.

Во время одинокого утреннего бдения один из охранников внезапно вздрогнул, увидев ясно и отчетливо смутные очертания стройного, моложавого, с льняными волосами "мальчика-пончика", появившегося из массы цветов, чтобы встать по стойке смирно у изголовья гроба!

Солдат на страже отдал честь, и его приветствие было немедленно возвращено. Затем призрак тихо обошел комнату, как бы отмечая окружающую обстановку и красивые цветочные композиции, расставленные вокруг носилок.

Пораженному благоговением наблюдателю казалось несомненным, что он видит дух Неизвестного солдата. Здесь был ангельский облик героя, который "отправился на запад" и который вышел из-за завесы, чтобы на мгновение стать свидетелем церемоний и почестей, которые оказывались тем, кто принес великую жертву ради своей страны.

Есть и другие сверхъестественные посетители Капитолия и Белого дома. Есть странные истории, рассказанные бдительными сторожами, рабочими и служащими этих огромных общественных зданий, истории, которые практичные люди могут не принимать во внимание, но не могут адекватно объяснить. Пусть скептики говорят, что хотят, есть много людей с уважаемой репутацией и правдивостью, которые настаивают на том, что мертвые действительно возвращаются и что Капитолий и Белый дом являются достаточным тому доказательством.

СЕМЬ СЕРЫХ ВОЛКОВ

Стюарт Палмер

Врачи в Нью-Йорке сказали, мой единственный шанс на жизнь заключается в том, чтобы уехать на Запад, в какую-нибудь гористую местность. Это был тяжелый удар для меня, потому что я был молодым тридцатилетним человеком, у которого был свой собственный путь в этом мире, семья и почти ничего больше. Мы с женой обсуждали это ночь за ночью. Она не могла одновременно работать и заботиться о нашей маленькой дочери, и казалось, у нас не было возможности держаться вместе, если единственным способом для меня вернуть здоровье был переезд на Запад.

Затем друг, знавший о моей беде, написал мне, предложив овцеводческую ферму, чтобы я мог начать свое дело где-нибудь в горах. После семейной консультации мы с благодарностью приняли его предложение.

Продажа нашего дома и мебели окупила нашу поездку в маленький городок в предгорьях северной Монтаны, и у нас осталось достаточно средств, чтобы оборудовать небольшую хижину на склоне горы недалеко от перевала Кутенай. На деньги, одолженные моим другом, мы купили небольшое стадо овец.

Пастбищ там было немного, но скотоводы не ставили заборов, и земля была свободной. Это была тяжелая работа для меня и одиночество для моей жены, которая никогда в жизни не жила вдали от общества. Но постепенно наша отара росла.

По прошествии четырех сезонов поголовье насчитывало почти тысячу прекрасных молодых овечек, и я возлагал большие надежды на то, что той весной верну свой долг моему другу. Благодаря жизни на свежем воздухе мое здоровье значительно улучшилось, и мы все трое научились любить наш уголок среди горных вершин. Я сказал "все трое", но на самом деле нас было четверо. С самого начала моей работы меня постоянно сопровождал Дюк, прекрасный породистый колли. Он был почти таким же членом семьи, как и наша маленькая дочь, которую он боготворил.

В большей степени благодаря преданным усилиям Дюка, чем моим собственным, стадо увеличилось, ни одна овца не пропала и ни одна не была уничтожена дикими животными. Колли был бессонным стражем стада. Его чистый, звонкий лай будил меня ночью, если что-нибудь беспокоило овец или если его острый нюх предупреждал о запахе зверя в воздухе.

Много раз я выбегал на улицу с винчестером в руке, чтобы застать Дюка в битве с кугуаром или горным львом. Каким бы отважным ни был, он не мог сравниться с ними в силе. Это он знал. Поэтому он сражался, прыгая и полосуя своими острыми, как бритва, зубами, все время яростно лая, подзывая меня.

Дюк умер. Он был старым, очень старым, когда я купил его, и, хотя мы сделали для него все, что могли, он испустил дух в один горький декабрьский день, перед открытым камином. Собаки, как правило, хотят умереть в одиночестве, и они уползают подальше в уединение, когда понимают, что время пришло. Но Дюк не хотел покидать нас.

Мы все были убиты горем, потому что он был отличным товарищем по играм моей маленькой девочки, а также постоянным спутником всех нас. По этой причине я не мог решиться заменить его другой собакой, хотя она мне была очень нужна.

Его похоронили на склоне холма над загоном, где он обычно лежал по ночам, присматривая за хижиной и овцами.

Долгая, суровая зима наконец подошла к концу. Сено, которое я купил, почти закончилось, и я был рад видеть, что снег тает и прорастает новая трава. Овцы хорошо перенесли зиму, и время ягнения почти подошло.

Но я боялся выпускать свое стадо из загона. Без Дюка я не знал, как бы обстояли дела у них, когда они начали ходить за своими ягнятами. И они олицетворяли все, чем я владел в этом мире, - мой шанс отплатить моему благодетелю и вернуть себе независимость, а также здоровье.

В этой суровой стране с овцами может случиться тысяча вещей, потому что они - одни из самых беспомощных известных существ. Обычно они имеют тенденцию собираться вместе, но во время ягнения каждая овца ищет уединения, и без Дюка, который мог бы мне помочь, я боялся, что могу потерять многих заблудившихся или из-за нападений диких животных.

Пришло время, когда их больше нельзя было держать взаперти, кроме как по ночам. В большинстве мест снег сошел, и овцы нашли хороший корм в сухой прошлогодней траве, сквозь которую пробивались новые зеленые побеги.

Горные склоны были более безжизненными, чем я когда-либо видел их раньше. Зима взяла свое с диких животных, и я заметил лишь нескольких оленей вдалеке в низинах.

Однажды ночью я проснулся, дрожа от ужаса. Я не знал, что меня так напугало. Потом это повторилось снова... слабый волчий вой. Я понял, что это такое, хотя никогда раньше не слышал этого звука. Койотов было много, и их тявканье никого не беспокоило. Но в тембре волчьего воя всегда есть что-то такое, от чего кровь стынет в венах у того, кто его слышит.

Зима выгнала серых волков из их логовищ на севере, и они пришли в Кутенай! Моя маленькая девочка проснулась и начала плакать. Я успокоил свою жену и вышел посмотреть на овец, обнаружив, что они столпились в одном конце длинного загона. Вой разносился ветром над милями скал и ущелий. И все же в этом, казалось, таилась личная угроза. Я знал, - маловероятно, чтобы страшные звери когда-нибудь приблизились к моей хижине, но остаток той ночи я лежал без сна, прислушиваясь к повторению протяжного воя. Однако он больше не повторился.

На следующее утро овец снова пришлось выпустить, и я провел большую часть дня, наблюдая за ними и не давая им забредать слишком далеко. Я задавался вопросом, что мог бы сделать, чтобы улучшить свой загон. Он был далеко не неприступен даже для самих овец, которые время от времени прорывались сквозь него. Голодным волкам не составило бы труда запрыгнуть среди перепуганных овец, и я знал, что если это когда-нибудь случится, то к утру ни одной из моих пушистых овечек не останется в живых. Ибо серые волки - ренегаты во всех смыслах этого слова. Они будут убивать из чистой любви к убийству.

В тот день, когда старый почтальон прошел через перевал, я послал за другим колли, потому что понял, мне понадобится сторож получше, чем я сам, если я хочу, чтобы моя отара была в безопасности этой весной. Однако я понимал, что колли может не появиться в течение месяца, а то и больше. Я злился на себя за то, что позволил чувствам удержать меня от заказа в течение месяца до этого. Тогда у меня могла бы быть собака, когда я больше всего в ней нуждался, вместо того чтобы остаться одному.

"Один", - думал я.

До конца той недели, которая была последней в апреле, мы больше не слышали воя. Ягнята росли хорошо... У большинства овец родились близнецы, и на малышей было приятно смотреть, когда они ковыляли за своими матерями. Каждый из них был похож на клубок пряжи на ходулях.

В воскресенье, первого мая, я, как обычно, с наступлением темноты загоняю овец в загон. Время ягнения подходило к концу, и стоял большой шум, когда ягнята поднимались на ноги и с блеянием бежали за своими матерями. Некоторое время я стоял у ворот и наблюдал, как они бродят по узкому загону. Я полюбил этих овец за те четыре года, что ухаживал за ними.

Помимо их стоимости, которая на рынке составляла более пяти тысяч долларов, я рассматривал их как символ моей успешной борьбы за здоровье и независимость. Они были символом борьбы, через которую пришлось пройти мне и моей семье.

Пока я стоял там, размышляя об этих мыслях и задаваясь вопросом, существует ли реальная опасность со стороны волков, моя жена окликнула меня из открытой двери хижины.

- Фрэнк! Приведи малышку к ужину - все готово.

Ее слова пробудили холод в моем сердце. Я повернулся и побежал к ней, потому что не видел нашу маленькую дочь с полудня.

- Разве она не с тобой? - закричал я, спотыкаясь на ступеньках.

Моя жена отвернулась от стола, ее лицо внезапно побледнело.

- Она хотела посмотреть, как ты загоняешь овец на ночь. Я думала, она нашла тебя, пока я готовила ужин.

Вместе мы выбежали во двор. Уже темнело - а малышки нигде не было видно! Маленькая пятилетняя девочка... одна где-то на склоне горы ночью!

Почти парализованные страхом, мы взяли фонари и прочесали склоны. Как бы мы ни звали, ответа детским дискантом не последовало.

Моя жена рыдала.

- Она ранена... Я знаю, что она где-то ранена.

Луны не было, звезды отбрасывали лишь слабое и мрачное сияние на горы. Все казалось искаженным. Наконец, запыхавшиеся и наполовину обезумевшие от страха, мы остановились передохнуть на небольшом возвышении недалеко от вершины.

Я звал ребенка по имени так громко, как только мог.

- Бетси! Бетси!

Но ответа не последовало. Эхо мрачно насмехалось надо мной.

- Бетси-и-и-и!

Я проклинал себя за то, что не смог завести другого колли, когда умер Дюк, потому что хорошая собака могла бы найти маленькую девочку, куда бы та ни забрела.

- Если бы только Дюк был здесь... - в отчаянии произнес я.

- Послушай! - Моя жена схватила меня за руку.

Я напряг слух. Я не слышал ничего, кроме шума ветра.

- Я слышала... что-то... Может быть, это был волк?

Это слово вселило ужас в мое сердце. Было достаточно плохо, что ребенок бродил один в темноте, рядом с огромными пропастями и ущельями. Но если бы волки бегали по предгорьям...

И тут я услышал это! Далеко позади, в направлении хижины, я услышал странный, жуткий вой. И снова это повторилось.

Не дожидаясь, пока моя жена последует за мной, я, спотыкаясь, спустился по склону горы, задыхаясь от страха. Ужасные картины того, что я мог бы найти в конце своих поисков, промелькнули у меня в голове.

Я думаю, это были худшие четверть часа, которые я когда-либо проводил за всю свою жизнь. Я упал на камни, разбив фонарь вдребезги. Я ушибся о карликовые сосны. Затем я вышел на знакомую овечью тропу и помчался изо всех сил. Вой стал громче и, казалось, доносился из каньона прямо под хижиной. Это не было похоже на кровожадный, стонущий вой волка, вместо этого это было похоже на протяжный собачий лай, зовущий на помощь. Но в этом звуке было что-то скорбное и сверхъестественное!

Я слышал, как моя жена бежит позади меня. Материнский инстинкт, пробужденный опасностью, может придать сил уставшим ногам, и она почти поравнялась со мной, когда мы оказались над каньоном.

Мы остановились, и громкий вой раздался почти у наших ног, за ним дважды последовал резкий отрывистый лай, который не мог исходить из горла ни одного когда-либо жившего волка! Если бы я не уложил бедного Дюка наверху, на склоне холма, я бы поклялся, что это был его знакомый голос!

В поле зрения ничего не было - ни волка, ни собаки, ни койота!

Мы медленно спускались по стене каньона. Там, крепко запутавшись в мотке колючей проволоки, которую я когда-то использовал для ограждения загона, мы нашли Бетси. Она рыдала, пока не заснула, но все еще крепко сжимала в руке несколько увядших печеночников. Она собирала цветы для мамы!

Ребенок не пострадал, и его лишь немного встряхнуло при падении. Проволока крепко зацепилась за ее одежду и удержала ее от падения навстречу ужасной смерти на дне каньона.

Стены отбрасывали эхо ее тоненького голоска туда-сюда, так что мы наверху не могли его слышать. И все же мы что-то слышали! Голос донесся до нас из той узкой трещины в склоне горы... голос, который позвал нас через две мили пересеченной местности.

Но в каньоне не было никаких признаков живого существа. На пыли не было видно следов ног. Я прошел немного вдоль скалы, но было совершенно очевидно, что со времени последнего сильного дождя здесь никто не проходил.

Бетси, когда мы расспрашивали ее, ничего не помнила о случившемся, за исключением того, что она упала, пытаясь дотянуться до каких-то особенно соблазнительных цветов.

- А потом я совсем запуталась в проволоке и никак не могла освободиться...

Находясь в слишком возбужденном состоянии, чтобы заснуть, мы с женой большую часть ночи присматривали за ребенком. Мы не могли объяснить, что произошло. Почудился ли нам этот вой? Но почему он привел нас к пропавшей девочке и почему так странно напоминал голос Дюка? Ибо мы с женой оба заметили это, даже в нашем безумном стремлении добраться до ребенка.

Никто из нас не верил, что это было чем-то иным, кроме как самым странным из совпадений. Я придерживался мнения, что наш страх перед волками заставил нас слышать звуки, которых не существовало.

Наконец мы отказались от попыток объяснить то, чего не могли понять, и отправились спать, благодаря Бога за то, что наша маленькая дочь была так таинственно спасена.

После этого почти неделя прошла без каких-либо событий. Ягнята становились крупнее и более способными ориентироваться в пространстве. Мы оба неотрывно следили за Бетси, опасаясь повторения того, что произошло. Ребенку было одиноко без товарищей по играм, и он был склонен к авантюрам. Она была склонна забывать обещания, данные нам обоим, и снова отправляться на поиски цветов.

По ночам больше не было слышно воя ни собак, ни волков, и мы почти выбросили подобные мысли и страхи из головы. Через несколько недель должны были прийти стригальщики овец, чтобы снять с моего стада тяжелую шерсть на лето. Одной шерсти, по нынешним ценам, было бы почти достаточно, чтобы оплатить мой долг моему другу и снова сделать меня свободным человеком!

Но однажды я заметил, что овцы встревожены. Старые овцы каждые несколько минут задирали головы кверху и сердито фыркали. Затем они направлялись к другому пастбищу, где оставались всего на несколько минут, прежде чем повторить то же самое. Ягнят тоже охватил дух беспокойства, и я заметил, что они не играли и не бегали, как обычно. Они не прыгали на негнущихся ногах, ни выясняли, кто из них сильнее. Каждый ягненок, блея, стоял рядом со своей матерью.

И все же я не смог найти ничего, что могло бы их встревожить; я обыскал склон с ружьем в руке, но там ничего не было. Ни одна затаившаяся пума не ждала, пока ягненок или маленький годовалый детеныш унесет ее с собой.

Я загнал овец в загон рано днем, потому что они перестали пастись и сбились в кучу возле группы карликовых сосен. Я иногда видел, как овцы вели себя подобным образом, когда вот-вот должна была разразиться буря, но небо было ясным, с легкой дымкой. В погоде не было ничего зловещего, по крайней мере, для меня.

Даже в загоне я заметил, что они не ложились и не нянчили своих ягнят, а бесцельно кружили вокруг. Во всей этой сцене было что-то странное и нереальное.

Внезапно я понял, что это было. Ни один из ягнят не блеял. Они молчали, все до единого! Тишина казалась шумом, настолько я привык к веселому блеянию отары.

Я закрыл их, как мог, и прошел в хижину. Там моя жена и маленькая девочка играли в школу, и в их счастливом смехе я забыл о странном поведении овец. Бетси не привыкла к тому, что ее папа был дома днем, и мы импровизировали игры и весело проводили время до самого ужина.

Потом стемнело, и Бетси пора было ложиться спать. Она настаивала, что ей совсем не хочется спать, но, как обычно, заснула, едва только ее маленькая головка коснулась подушки. Мы с женой сидели на пороге и обсуждали планы на будущее. Наконец-то мы могли осмелиться надеяться на возвращение к цивилизации. Долгое время моя болезнь не возвращалась, и я восстановил свой прежний вес и силу. А успех нашего овцеводства означал, что мы могли вернуть деньги, которые взяли взаймы, и отправиться на восток с большей суммой, чем у нас было вначале!

- Нам будет жаль уезжать отсюда, - сказал я. - Но тебе одиноко, и трудно обходиться без тех удобств, которые у тебя когда-то были. И ребенок не может воспитываться здесь, без других детей, школ и врачей.

- Я с радостью уеду, - призналась моя жена. - Особенно сейчас, потому что в течение последних трех или четырех дней у меня было ощущение, что может произойти что-то ужасное. Мы так одиноки, а горы такие большие.

Я рассмеялся и успокоил ее.

- Теперь, когда я снова здоров, ничего страшного случиться не может, - сказал я.

- Смотри! - Она указала в сторону загона. - Что не так с овцами?

Я не видел ничего, что могло бы вызвать ее тревогу.

- Стена рухнула там, где ты ее починил. Видишь, столб наклонился?

Ее глаза были острее моих. После того, как она указала, я увидел, что забор прогнулся.

- И почему овцы сегодня такие молчаливые?

Я поднялся на ноги с мыслью поправить стену загона до того, как какая-нибудь овца выберется через нее.

- Они молчали весь день, - ответил я ей. - Они, должно быть, чувствуют приближение бури или что-то в этом роде.

Но когда я добрался до загона, то обнаружил, что он пуст!

Тысячи крошечных следов - отпечатков острых копыт - были заметны в пыли за поврежденной стеной. В тот вечер, когда я смеялся и играл с Бетси в хижине в сотне ярдов от загона, все овцы и ягнята бесшумно разбежались!

Овцы - одни из самых простодушных созданий, которых я когда-либо знал. Если одна из них совершит глупость, каждая овца в стаде последует за ней, не задумываясь о последствиях этого поступка. Я видел, как одна овца, испугавшись, прыгнула в реку - и вся отара была готова прыгнуть следом.

Я стоял, не зная, что делать. Где-то в миле или около того овцы, которые олицетворяли все, что у меня было в мире, сбились в испуганную, дрожащую массу. Возможно, они превратились в спутанное кровавое месиво у подножия какого-нибудь утеса. Возможно...

Затем со склона горы до меня донесся дикий волчий вой. Это снова пробудило во мне старый, унаследованный страх. Это было сопряжено с неминуемой опасностью, почти парализовавшей мои мышцы.

Вой повторился. Это было предупреждение волчьей стаи, вышедшей на охоту! Странный шум, казалось, исходил отовсюду и ниоткуда. Эхо усиливало и искажало звуки до тех пор, пока я не перестал быть уверен, были ли звери вокруг меня в сгущающейся темноте или далеко за предгорьями.

Жестом пригласив жену вернуться в хижину, я пустился бегом, потому что теперь до меня доносилось испуганное мычание овец. Где-то надо мной, на склонах горы, паслись мои овцы, сбитые с толку, испуганные и заблудившиеся. И где-то, - я не знал, где именно, - бежала стая свирепых серых волков, их ноздри были полны запаха добычи.

Овцы теперь издавали больше шума. Низкие голоса старых овец сливались с дискантом ягнят. Если бы только Дюк был со мной! Он помчался бы вверх по склону холма, через несколько минут нашел бы стадо и погнал его обратно к дому и безопасности.

Но человеческие чувства не столь остры. Я мог только догадываться, в каком направлении мне следует двигаться. И, каким бы сильным я ни был после долгих месяцев жизни на свежем воздухе, я мог лишь замедлить подъем по склону.

Я вышел на голый склон горы Боден. Немного выше себя и в стороне, примерно в четверти мили от меня, я мог видеть серовато-белую шерсть моих овец. Они медленно и бесцельно поднимались в гору. Выше границы леса, как правило, располагается безопасное место для диких животных. Ни один хищный зверь не сможет выскочить там неожиданно для них.

Но какая польза была бы от этого унаследованного чувства моим овцам, если бы волки шли по их следу? Ибо овца, даже самая быстрая, не может обогнать сильного человека, а волк в десять раз быстрее его!

Луна вышла из-за облака и отбрасывала причудливые блики и тени на холмы. Даже такой измученный и запыхавшийся, каким был, я не мог не отметить красоту этой сцены. Это была декорация для какой-то трагедии эпических масштабов. Огромный амфитеатр гор далеко надо мной, белизна вечного снега - все это смягчалось и расплывалось в свете луны.

А потом это случилось. Я остановился и увидел стаю тощих серых волков, спускающихся к моим овцам с более высоких склонов! Они бежали близко друг к другу - их могло укрыть одеяло. И теперь они не издавали ни звука. Если бы не снег, по которому они бежали, я бы их не увидел. Как бы то ни было, я мог разглядеть только размытую серую массу, бесшумно и угрожающе скользящую вниз.

Прежде чем я успею добраться до своих овец, они набросятся на них! И что я мог сделать? В спешке я пришел без своего ружья.

Выше линии леса нет ни камня, ни палки, которые могли бы послужить оружием. Деревья раскинулись внизу, а поверхность земли представляет собой вечный гранит, замерзший и покрытый снегом.

Я знал, что должно было произойти. Будет несколько минут ужасной бойни. Обезумевшие овцы будут метаться из стороны в сторону до тех пор, пока ужас не заставит их беспомощно блеять или бросаться с обрыва, лежащего под ними. И все это время серые ненасытные демоны будут резать, и резать, и резать...

В тот момент я увидел, что четырехлетняя работа пошла прахом. Я снова увидел себя с грузом долгов, без средств к существованию для моей жены и ребенка.

Но еще яснее, чем это, я увидел боль и страх, которые поражают беспомощные существа, о которых я заботился. Я вырастил большинство из них из неуклюжих ягнят. Я ухаживал за больными и кормил осиротевших ягнят и думал о них как о чем-то вроде второй семьи. Теперь я должен был смотреть, как их убивают.

Слезы текли по моим щекам, я снова пустился бежать. Если бы я мог тогда добраться до волков, я бы сражался с ними голыми руками - до тех пор, пока желтые клыки неизбежно не добрались бы до моего горла.

Я, пошатываясь, поднимался по склону холма, крича на далекую волчью стаю, которая неуклонно приближалась к отаре. Я был почти в бреду от бессильной ярости.

В своей истерике я забыл о могиле, в которой похоронил своего верного помощника, и позвал: "Дюк! Дюк! Сюда, Дюк, сюда!"

Когда-то давным-давно мой голос привел бы его из любой точки холмов, он стрелой летел бы ко мне на быстрых белых лапах. Когда-то давным-давно мой голос вызвал бы ответный лай в таком знакомом тоне. Но Дюк был мертв. Я собственноручно вырыл неглубокую могилу над загоном и похоронил его усталое старое тело на том самом месте, где он всегда предпочитал лежать и наблюдать за овцами.

И снова, в своем безумии, я крикнул: "Дюк! Спаси овец, Дюк! Сюда, Дюк, сюда..."

И тогда - я никогда не смогу забыть этот момент - я услышал знакомый лай, в тоне, который я так хорошо знал! Он был слабым и далеким, как будто Дюк отправился в какое-то собственное далекое путешествие. Но он повторялся снова и снова, неуклонно приближаясь!

На мгновение невозможность всего этого никак не поразила меня. Было так естественно услышать его ответ! Такое всегда случалось в прежние времена, когда мы вместе пасли овец. Если я звал, когда он был далеко, он издавал яростный, нетерпеливый визг примерно каждую секунду по мере приближения, как бы желая заверить меня, что услышал.

И там, на этой пустынной горе, наедине с моими испуганными овцами и грозными волками, я услышал его быстро приближающийся лай. Он раздавался все ближе и ближе, со скалистого склона позади меня.

Теперь я бежал медленнее и мог видеть, что волки были всего в нескольких ярдах от овец. Я был уверен, то, что я услышал позади себя, было заблуждением, порожденным моим страхом и жаждой помощи.

Но как раз в тот момент, когда я попытался осмыслить услышанное, мимо меня промелькнула хорошо знакомая фигура - промелькнула быстрее ветра! Мало найдется живых существ, способных обогнать мчащуюся колли, и я не осмеливаюсь предположить, сколько Дюк пробежал в ту ночь, чтобы добраться до меня. Его мех блестел в лунном свете, когда он скользил вверх по склону. Его голос звенел от яростного нетерпения.

Я прислонился к валуну и наблюдал. Я не смог бы пошевелиться, даже если бы все волки в Кутенае окружили меня. Ибо даже тогда я не мог поверить, что Дюк услышал мой зов в безмолвной стране и вернулся ко мне!

Подобно пуле, он со свистом понесся к овцам, которых так преданно охранял при жизни. Волки уже почти достигли их.

Он обежал стадо своим старым способом, сгоняя отбившихся, и двинулся дальше. Овцы снова замолчали. Резкий запах волка, весь день внушавший им страх, ударил им в ноздри. Если бы какая-нибудь из них взяла инициативу в свои руки, вся отара прыгнула бы в пропасть или бросилась бы в панике вниз по отвесному склону горы. Но они были парализованы страхом перед серыми фигурами, которые со смертельной монотонностью спускались со снегов.

На несколько мгновений я потерял Дюка из виду. Затем он появился снова, с другой стороны отары. Теперь он не бежал, а ждал. Его лай прекратился, и я мог видеть его похожий на перышко хвост, прямой и твердый. Это было знамя мужества, которое он никогда не опускал, пока был жив. Оно медленно покачивалось взад-вперед.

Внезапно я понял, что если бы там действительно стоял Дюк, а не мираж, то на этот раз он ничего не смог бы сделать, чтобы спасти своих овец! Ибо самый сильный колли не может сравниться с волком, и все шансы были против него.

Я сжал кулаки так, что ногти впились в ладони. Наблюдая за этой драмой надвигающейся борьбы и смерти, я почти перестал дышать.

Волки уже почти достигли Дюка. Бегущие, уткнув носы в землю, они пока не подали виду, что заметили его. Неужели он всего лишь призрак, фантом, который я сотворил из своего желания и своей памяти? Пройдут ли они сквозь него, не увидев того, что вижу я - исчезнет ли он, как дым, когда начнется бойня?

Теперь я мог сосчитать серые фигуры. Их всего семеро. Они бегут так близко друг к другу, что двигаются как одно целое.

На неутомимых лапах волки продолжали свою монотонную гонку. Мне казалось, я видел их круглые, налитые кровью глаза, их слюнявые пасти...

Затем, нарушая тишину, дрожащим голосом заблеял ягненок. Слабый и жалобный звук олицетворял безнадежность всего происходившего.

Фигура Дюка выпрямилась и подтянулась. Волкам осталось преодолеть не более дюжины шагов... Я видел всю сцену так, как если бы ее прокручивали в машине замедленного действия.

Безмолвная отара овец ждала, испуганная и беспомощная, на краю обрыва. Отрезанные от всякой надежды на спасение, они ждали своей глупой мученической смерти. Прямо над ними, вырисовываясь силуэтом на фоне залитого лунным светом неба, стоял Дюк. Он был напряжен и неподвижен, если не считать медленного движения его хвоста. Он настоящий? Видят ли его эти серые волки?

Вожак волков поднял голову. До этого времени он прижимал нос к земле, двигаясь почти вслепую, как это обычно делает волк.

Затем, с воем, от которого задрожал каждый нерв в моем теле, запрокинув свою огромную свирепую голову, задыхаясь, но не сбавляя бега, вожак волчьей стаи свернул в сторону от молчаливого стража, ждавшего там. Последовало краткое столпотворение, когда борющаяся, воющая масса прокатилась по склону утеса... вниз... вниз... на пятьсот футов к основанию, к зазубренным скалам внизу. Раздалось крещендо визгов, а затем тошнотворный треск и тишина.

Я с трудом мог поверить, что всего за секунду до этого семеро убийц спускались по склону холма. Волки исчезли, как будто их никогда и не существовало.

Старая овца отошла в сторону от стада и начала щипать молодую траву вокруг валуна. Ее ягнята начали кормиться.

Пока я наблюдал, не в силах пошевелиться, я увидел, как неподвижная фигура Дюка начала исчезать на фоне вечернего неба. Мне показалось, что я увидел звезду, светившую... сквозь его мужественное тело. Подобно туману, он заколебался и исчез.

Но как только он исчез, мне показалось, я увидел, как он повернулся в мою сторону. Мне показалось, что белый хвост раз или два вильнул в собачьем приветствии. Потом Дюк исчез, и только мирно пасущиеся овцы и я остались там, на том горном склоне.

Через некоторое время я собрал отару и погнал ее домой. Я был в оцепенении. Казалось, я двигаюсь во сне.

Когда я впервые рассказал об этом своей жене, думаю, она задалась вопросом, не стал ли я жертвой заблуждения. Она сама видела миражи прекрасных городов и лесов над горным перевалом... перевернутые города и деревья.

Но она слышала этот знакомый лай, когда Бетси потерялась... лай, который привел нас прямо к ребенку.

На следующее утро о событиях ночи свидетельствовал только сломанный загон. Овцы, как обычно, подняли большой шум, когда их выпустили на пастбище. Ни одна из них не сохранила воспоминания в своей глупой лохматой голове об опасности, которая не давала им покоя весь предыдущий день, и о смерти, которая отвернула в последнее мгновение.

Я все еще был наполовину склонен сомневаться в своих чувствах. Если бы я только мог быть уверен, - абсолютно уверен, - что все это не было ночным кошмаром!

Затем, когда мы с женой шли через двор за овцами, она внезапно схватила меня за руку.

Высоко на горе над нами, печально кружа в воздухе, собирались стервятники. На неподвижных крыльях они парили над этим ущельем смерти. Они медленно опускались широкими спиралями. Даже когда они исчезли, к омерзительному пиршеству, казалось, устремились другие.

И я знал, что у подножия утеса лежит спутанная куча сломанных костей и меха... серого меха.

Что увидели волки в белом лунном свете? Они не свернули бы из-за живой собаки или человека. С запахом крови в их свирепых ноздрях залп винтовочного огня вряд ли заставил бы их остановиться.

Но они бросились со скалы, вместо того чтобы хотя бы на мгновение встретиться лицом к лицу с неподвижной фигурой, замершей между ними и их добычей.

Я знаю, что Дюк дважды возвращался из безмолвной страны - один раз на крик ребенка, а другой раз в ответ на мой зов, на который он никогда не забывал откликаться при жизни. Я знаю, что успокоение его старого верного сердца не заставило его замолчать навсегда, но что зов долга настиг его в маленькой могиле над загоном, или его дух пришел из какой-то далекой страны, через вечность? Пробудился ли он от какого-нибудь приятного сна в новом мире, чтобы услышать мой голос, зовущий его, как в старые добрые времена?

Все, что я знаю, даже смерть не положила конец его опеке над ребенком и отарой овец, которых он с радостью взял под свою опеку при жизни.

Ждет ли он по-прежнему на склоне холма над загоном, крепко уснув, положив нос на две белые лапы и, как прежде, насторожив ухо, прислушиваясь к моему голосу?

ЛЮБИМЫЙ ПРИЗРАК

Доктор К. Авеласкес де Хиндесоне

Возвращаются ли мертвые? Мой ответ: "Да!" Вы сможете сделать свои собственные выводы после того, как прочтете дальше.

Наш семейный дом находится на Кубе, в провинции Матанзас, примерно в пяти милях от города Матанзас, столицы провинции. Несколько сотен лет назад на этом месте был старый невольничий рынок. Здесь рабов продавали плантаторам юга Соединенных Штатов. Здесь до сих пор сохранились остатки рынка с его каменными блоками, на которых чернокожих мужчин осматривали и продавали по тысяче долларов за штуку, если они были в хорошей физической форме. Здесь также можно увидеть тщательно выложенный камень, на котором чернокожие женщины бывали осмотрены врачами, нанятыми для того, чтобы заверить покупателя, что они могут рожать детей и вполне стоят запрашиваемой за них цены.

Этот старый дом был построен для герцога, который никогда не оставался в нем даже на ночь. Этот герцог приказал устроить это место так, как если бы оно было крепостью или замком, с шестью сторожевыми будками спереди, по три с каждого конца и шестью, обращенными к морю. Здесь до сих пор сохранились старые ружья, изготовленные в Толедо.

Итак, вас, читателей, интересует, возвращаются ли мертвые? и я ответил, что да. Не хочу, чтобы вы руководствовались моим собственным ответом, но - чтобы вы внимательно ознакомились с моим опытом, о котором я попытаюсь рассказать вам здесь.

В нашей семье было десять детей; старшего звали Томас, или Фома. Томас был врачом, едва ли не самым молодым в Матанзасе. Он был выпускником Медицинской академии во Франции. Он также посещал клиники в Германии, и, как это обычно понимали люди, очень знающим человеком.

Однажды Томас вернулся домой, жалуясь на то, что очень болен, и врач приказал ему лечь в постель. В течение двух дней все в нашей семье заболели корью, кроме отца. Мать чувствовала себя, - или ей это только казалось, - хуже, чем любой из нас. Мой брат был очень встревожен за нее и вставал с постели, чтобы навестить ее и меня, несмотря на предписание своего врача.

Мать начала беспокоиться о смерти и давала инструкции на случай, если это произойдет.

Брат продолжал говорить ей: "Успокойся, мама, смерти нет! Почему кто-то должен бояться такой вещи, если она несет в себе столько прекрасного? Но, дорогая мама, мы должны оставить тебя здесь. Пусть лучше уйду я, чем ты".

У Томаса дела шли настолько хорошо, что он не ложился спать, и его врач дал ему разрешение, но сказал пока не пытаться выполнять какую-либо работу.

Затем, однажды вечером, около половины двенадцатого ему позвонили и попросили прийти в какой-то дом на соседней ферме. Мать и сиделки всячески пытались убедить его, что это опасно и что он не должен ослушиваться своего врача. Он все равно нанес этот визит.

Пока его не было, поднялась буря, как это обычно бывает в здешних краях, но на этот раз казалось, весь остров Куба будет затоплен. Прогремел гром, сверкнула молния, бившая, казалось, прямо в деревья.

Наши сердца были обращены к Томасу, и мы все молились за его благополучное возвращение. Мать больше всего беспокоилась о Матанзасе и переправе через реку. Она знала, мосты ненадежны, и боялась, что, когда он станет возвращаться, его унесет в море.

Примерно в половине четвертого Томас вошел в дом такой мокрый, словно купался в одежде. Его глаза были такими, будто он увидел что-то ужасное.

Мать спросила его, в чем дело. Неужели он потерял своего пациента?

Он ответил: "Слава Богу, я не потерял ее". И начал готовиться ко сну.

Так вот, мне было около тринадцати лет, и я был его домашним животным. Я любил Томаса всем сердцем и часто ходил с ним навещать больных. Вскоре он был уже в постели, но казался очень беспокойным.

Поскольку моя кровать стояла рядом с его кроватью, я спросил его, в чем дело. Его поведение заставило меня встревожиться.

Он не ответил, но через некоторое время сказал: "Иди сюда, Мальчик!" (Так меня звали дома, и на многие мили вокруг все называли меня просто "Мальчик". Дело в том, что когда я впервые пошел в школу, моя учительница спросила, как меня зовут, и я ответил: "Мальчик!" Поэтому ей пришлось отправить матери записку с просьбой сообщить мне, как меня зовут на самом деле.)

Я сразу же подошел к нему, и он попросил меня лечь с ним в постель. Я так и сделал, и он напугал меня почти до смерти, когда сказал мне быть храбрым и не плакать; что он осмотрел своего последнего пациента; и что он собирается уйти из этой жизни в девять часов утра. Я был слишком мал, чтобы по-настоящему понять, что он имел в виду. Казалось, он не страдал. Он разговаривал со мной точно так же, как всегда - и откуда он мог знать, что уйдет из этой жизни? В любом случае, разве он не был врачом? Разве он недостаточно разбирался в медицине, и разве у него не было ее в избытке прямо здесь, в доме? Я ему не поверил. Он не собирался нас покидать!

Затем он добавил: "Мальчик, ты должен знать, что я буду возвращаться к тебе, и буду с тобой, и ты должен чувствовать, что я с тобой. А теперь, - сказал он, - возвращайся в свою постель, ложись спать и не плачь, поскольку маме было бы слишком плохо, если бы она действительно узнала, что я собираюсь ее покинуть. Мы не должны позволить ей узнать об этом сейчас; так что иди спокойно в свою кровать, чтобы она тебя не услышала".

Я заснул, как только оказался в своей постели, и не просыпался до тех пор, пока не вошла медсестра с едой для меня.

Как только я открыл глаза, то увидел, что пришли два врача, и услышал, как мой брат сказал им: "Доктор Финли, вы и доктор Агремонте сделали для меня все, что могли, но это бесполезно. Я знаю это в течение многих часов. Я благодарю вас обоих, и все, чего хочу от вас, - это заботиться о маме и делать для нее то же самое, что вы пытаетесь сделать для меня". Затем он спросил их: "Который час?"

Доктор Финли ответил, что было всего без пяти девять.

- А теперь, - сказал мой брат, - возьмите подушки у меня из-под головы. - Они так и сделали, и он сказал им: - Спасибо вам; передайте маме мое прощай. - Затем он жестом приказал им подвести меня к нему. Они подвели меня к краю кровати, и он сказал: - Ну что же, мальчик, я не буду прощаться с тобой, потому что приду к тебе снова, но позволь мне поцеловать тебя. - Затем он сказал: - Вот и все. - Он закрыл глаза и, улыбнувшись, ушел.

В тот день днем прибыли работники похоронного бюро с гробом, и все, что оставалось телесным от моего брата Томаса, было осторожно поднято и помещено в него, и он ушел - он ушел - ушел - ушел! По моей просьбе его гроб поставили рядом с моей кроватью, ибо все знали, что я горячо любил его, а он любил меня.

Я вспомнил, он сказал, что не умер и будет возвращаться ко мне, и будет со мной. В ту ночь и на следующий день я ждал его возвращения, но я не знал, каким путем он собирался вернуться, потому что он лежал в своем гробу рядом со мной. И все же я верю, что он сдержал бы свое слово.

Около двенадцати часов той ночи, когда все было тихо, а священник, отец Санчес, с другими молился в соседней комнате, я услышал шум, как будто кто-то пытался что-то сделать с гробом! Это звучало так, как будто кто-то пытался его открыть. Я открыл глаза и оглядел комнату, но сначала ничего не увидел.

Вдруг, внезапно, я увидел отчетливую форму, похожую на пар, поднимающийся из гроба и почти окутывающий его. Затем, к моему великому удивлению, я увидел стоящего там моего брата настолько четко, насколько это было возможно, и он сказал: "Мальчик, я здесь, как и говорил тебе: я не умер".

Я вскочил с кровати и попытался подойти к нему и обнять за шею, как делал всегда, но он исчез. Я позвал маму и сказал, что видел Томаса, и что он не умер! Священник с медсестрами вбежали в палату, и я рассказал им с радостью, которой никогда раньше не испытывал, что видел Бабби, и что он жив и вернулся, как и обещал! Всю ту ночь я не мог успокоиться. Медсестры сказали, что мне лучше пойти поспать и что мне все это приснилось. Я знал, что это не так, поскольку видел его, и он говорил со мной, и он действительно назвал меня по имени!

Примерно через три недели после того, как он ушел, и пока я выздоравливал, я бродил в тени деревьев во дворе, оплакивая тяжелую утрату моего любимого брата. Я только что сказал: "Я бы хотел, чтобы Бог позволил мне умереть. Я бы хотел, чтобы Он отвел меня к моему брату". Я плакал, мое сердце разрывалось на части, мне было так одиноко без него.

Внезапно я почувствовал чье-то присутствие, и мне показалось, будто моя младшая сестра вот-вот закроет мне глаза руками, стоя у меня за спиной. И тут я увидел своего брата Томаса, стоящего передо мной!

Он поприветствовал меня обычным: "Привет, Мальчик!" Он сказал: "Мальчик, ты не держишь своего слова; ты не пытаешься выздороветь, чтобы вырасти и сделать маму счастливой, как ты обещал мне. Тебе грустно, у тебя разбито сердце, и ты хочешь прийти ко мне. А теперь позволь мне сказать тебе, Мальчик, что ты тоже будешь призван в назначенное время, но не сейчас. Ты должен попытаться почувствовать себя по-другому - и ты почувствуешь себя по-другому, когда будешь уверен, что я с тобой и пойду с тобой, куда бы ты ни пошел".

Я был слишком ошеломлен, чтобы говорить. Какая-то сила держала меня в своих тисках, и я не мог произнести ни звука.

Внезапно меня отпустило, и я бросился к нему с криком: "Бабби!", как мы все его называли.

Он снова ушел, но я вспомнил, он сказал, что будет со мной, куда бы я ни пошел. Я никогда не забывал этого обещания и всегда ощущал его присутствие.

Примерно через три года после его смерти весь наш крупный рогатый скот и свиньи заболели странной болезнью, умирали по двое-трое в день, и ветеринарный врач, казалось, ничего не мог для них сделать. Мой отец думал, что мы потеряем всех. У меня был маленький поросенок, и я заботился о нем. В любое время суток вы могли найти его возле задней двери дома. Так вот, этот поросенок тоже был болен этой странной болезнью и отказывался есть свой корм. Я беспокоился об этом и сказал маме, что хотел бы, чтобы мой брат Том пришел и сказал нам, что давать свиньям. Я хотел, чтобы он показал мне какую-нибудь траву, которая снова сделала бы их всех здоровыми.

В тот же день я был в лесу, надеясь, что смогу что-нибудь найти, как вдруг мой брат Томас снова встал передо мной и сказал: "Привет, Мальчик! Ты беспокоишься о своем маленьком поросенке. Вон там есть одно растение, а чуть ниже по склону есть много других. Пойди туда, нарви их, отвари корни, смешай с его пищей, и он поправится".

Я попытался упасть к его ногам, но какая-то неведомая сила удерживала меня неподвижно. Его одежда казалась отличной от той, что была на нем, когда он появился передо мной во дворе нашего дома. Одежда, которую он сейчас носил, была самого светлого серого цвета. Казалось, что сквозь нее и перед его головой светятся какие-то блестящие, похожие на жидкость бриллианты, только более крупные.

Он сказал: "Мальчик, разве ты меня не узнаешь?"

Не думаю, что ответил ему, но я точно знал, что это был мой любимый брат Томас, который ушел из жизни.

В одно мгновение он предстал передо мной в прежней одежде, которую носил, когда был с нами дома.

Он сказал: "Мальчик, теперь ты меня узнаешь?" - и исчез.

Так вот, мои родные всерьез подумывали о том, чтобы отправить меня в Англию учиться на священника, но мне это не понравилось, потому что я не хотел уезжать от могилы моего брата. Раньше я посещал его могилу каждое воскресенье днем и думал о нем; это было моей самой большой радостью.

Наконец я был на пути в Испанию и думал, что никогда больше не увижу своего брата, поскольку буду так далеко от него. Эта поездка была одной из самых печальных в моей жизни.

Мы пробыли в Мадриде несколько дней, а затем я отправился в Англию. Мы бросили якорь в Ливерпуле, и меня отдали в школу, где я должен был освоить первые азы подготовки к тому, чтобы попытаться стать священником-миссионером.

Я пробыл там несколько дней и думал, что никогда не выучу этот странный язык. Единственным другом, с которым я хотел общаться, был священник из Ирландии по имени отец Макмахон. Этот священник говорил по-испански, и я хотел быть с ним все время, а ему, казалось, было очень приятно, что я рядом с ним. Я рассказал ему о своей любви к моему умершему брату, и он сказал, что я должен быть счастлив, что Томас снова придет ко мне, что нет такого места, куда не мог бы прийти дух умершего. Это подняло мне настроение, и вскоре я уже общался с остальными мальчиками и начинал привыкать к этому месту.

Однажды днем, когда все готовились отправиться на свою обычную прогулку, я притворился больным и был передан на попечение сестры Агаты. Она уложила меня в постель, а потом ушла, когда подумала, что я сплю.

Как только она вышла из комнаты - мне показалось, будто крыша семинарии исчезла. Надо мной простиралась широкая дорога из того, что показалось мне сплошным белым облаком - и там стоял мой брат Томас и снова приветствовал меня: "Привет, Мальчик!"

На этот раз он, казалось, был облачен в великолепие, и меня посетила мысль, что я созерцаю Славу Божью в моем умершем брате. Затем, точно так же, как в тот день в лесу, он преобразился и появился в своей старой одежде, какую всегда носил дома.

Он сказал мне: "Мальчик, получи образование, какое сможешь, потому что ты не закончишь его, чтобы стать священником. Дома произойдет ужасная революция, и ты будешь нужен маме и остальным там".

Через пять лет после того, как началась революция, меня вызвали домой, хотя школьные власти были готовы оставить меня независимо от того, смогу я заплатить или нет. Но я вспомнил слова моего брата и вернулся. Что это было за зрелище! Прекрасная страна истекала кровью, - она была ранена в самое сердце, - но мой брат сказал мне, что она будет жить! Он сказал мне это; он передал мне это послание из мертвых.

СУЩЕСТВО НА КРЫШЕ

Маргарет Джексон

На крыше одного нового здания на Парк-авеню имелось два пентхауса, и мой отец арендовал один из них. Другого арендатора не было в городе, когда весной мы вступили во владение нашим бунгало на крыше; и поскольку он еще не вернулся, когда мы отправились за город в июне, у нас никогда не возникало ни малейшего затруднения в пользовании садом на крыше с пальмами в горшках, цветочными клумбами и большими мраморными вазами, сверкавшими красными гвоздиками.

В июле я вернулась в город, чтобы встретиться с другом, прибывшим из Европы. Я планировала провести с ним несколько дней в нашем пентхаусе, где было прохладно даже в середине лета. Мой отец возражал против того, чтобы я провела там первую ночь в одиночестве, но пароход должен был отплыть рано утром следующего дня, а я была типичной современной девушкой, так что настояла на своем.

Я добралась до пентхауса ближе к вечеру. Прохладный ветерок донес аромат множества цветов в саду на крыше, и мои ноздри затрепетали. Я всегда была чувствительна к запахам и чрезвычайно восприимчива к сладким и томным ароматам некоторых цветов. Гвоздики были одними из моих любимых, потому что мне нравился их нежный, манящий аромат. Они все еще весело цвели, и я переходила от одной вазы к другой, вставая на цыпочки и зарываясь лицом в цветы. Я заметила, что наш сосед отсутствовал, потому что его бунгало казалось закрытым и производило впечатление пустоты и безжизненности.

Друг пригласил меня поужинать, но по возвращении я рассталась с ним у дверей лифта, пожелав пораньше лечь спать. Я не чувствовала ни одиночества, ни страха. У меня был телефон и звонок, чтобы вызвать ночного швейцара, а что может быть безопаснее пентхауса, единственным доступом к которому был лифт?

Я уже собиралась лечь в постель, когда услышала, как поднимается лифт. Затем послышались громкие голоса и топот ног. Очевидно, вернулся другой жилец с шумными друзьями, потому что я услышала, как открываются и закрываются двери и окна. Я подумала, будет ли шум продолжаться всю ночь, но мне слишком хотелось спать, чтобы беспокоиться об этом, я легла в постель и протянула руку, чтобы выключить свет у кровати.

В этот момент я услышала голоса в саду, приближающиеся к нашей квартире. В следующую секунду громко и повелительно прозвенел наш звонок. Я была жизнерадостной девушкой и чувствовала себя скорее раздраженной, чем встревоженной этим внезапным и дерзким вторжением в мое уединение.

Я решила не отвечать на звонок, но он зазвонил снова, еще более настойчиво. Все еще не испытывая страха, но явно разозлившись, я вскочила, накинула кимоно и направилась к входной двери, предварительно включив свет в холле. Потом я позвонила, чтобы спросить, кто там был.

Мне ответил громкий и уверенный голос.

- Это полиция. Вам придется открыть дверь. Мы хотим поговорить с вами.

Полиция... хотела поговорить со мной! Одного девичьего любопытства было бы достаточно, чтобы заставить меня открыть эту дверь.

Поплотнее запахнув кимоно, я открыла дверь и с вызовом застыла на пороге, держась рукой за дверную ручку. Я думаю, что выглядела такой же бесстрашной и надменной, какой себя чувствовала.

В полумраке я увидела пятерых мужчин, но только одно из пяти лиц произвело на меня какое-либо впечатление. Перед остальными четырьмя мужчинами стоял темноволосый молодой человек, чьи почти черные глаза смотрели прямо в мои.

В течение следующих нескольких минут происходил сбивчивый обмен вопросами и ответами. Представитель закона, чей голос приказал мне открыть дверь, спросил, могут ли его люди войти в мою квартиру; я отступила назад и хотела знать, почему они позвонили в мой звонок... Была ли я одна? Да, я была одна... Знала ли я, что произошло в пентхаусе по другую сторону сада на крыше? Я ничего не знала - что они имели в виду?

В этот момент темноглазый молодой человек заговорил быстро и нервно.

- Мне очень жаль, что я вас так беспокою. Дело в том, что произошло нечто ужасное. Ваш сосед - по другую сторону сада - внезапно и таинственно исчез два дня назад. Я его племянник. Он должен был отплыть в Южную Америку, пока меня не было в городе. Я вернулся и узнал, что он не отплыл. Я пришел сюда вчера и обнаружил, что его квартира пуста, но имеются очевидные следы насилия - кровь на полу и коврах. Я сообщил в полицию, и мы пришли провести расследование.

- Чтобы провести расследование? - повторила я, переводя взгляд с одного мужчины на другого, и почувствовала, что мои глаза буквально вылезают из орбит. - Я не понимаю. Почему вы должны приходить ко мне домой для расследования?

- Потому что, мисс, - быстро ответил офицер, - мы не можем позволить себе оставить все как есть. Мы должны следовать каждой подсказке, и нам придется осмотреть вашу квартиру.

Я почувствовала, как кровь прилила к моей голове, и мое тело задрожало от беспомощной ярости. Я пристально посмотрела на мужчину и холодно сказала:

- Невозможно, чтобы какие-то зацепки привели вас сюда. Я даже никогда не видела человека, который, по вашим словам, исчез. Мы уехали из города в июне, и ни мои родители, ни я сама не возвращались, пока я не приехала сегодня днем. Мы ничего не знаем о том, что случилось с другим жильцом, и вам придется поискать улики в другом месте.

- Нам все равно придется осмотреть вашу комнату, - заявил офицер. - Это дело об убийстве, и мы не можем считаться ни с чьими чувствами.

Молодой человек посмотрел на меня извиняющимся взглядом с таким выражением острого огорчения, что я на мгновение смягчилась.

Я сердито отпрянула, и мужчины вошли в холл. Четверо полицейских принялись заглядывать во все щели в квартире, во время этого представления мы с молодым человеком стояли совершенно молча, не глядя друг на друга.

Когда мужчины вернулись туда, где мы стояли, молодой человек спросил меня, оставался ли кто-нибудь из слуг присматривать за нашим бунгало - кто-нибудь, кто мог видеть или слышать что-то, что могло бы помочь им разгадать тайну исчезновения его дяди.

Я ответила, что в нашей квартире никто не был с первой недели июня.

Затем я добавила ледяным тоном: "Мне будет довольно легко доказать правдивость моего заявления".

К этому времени полицейские уже неуверенно переступали с ноги на ногу, и их взгляды перебегали с одного лица на другое.

Дежурный офицер прямо сказал: "Вы утверждаете, что вас не было в городе, не так ли? Что ж, я думаю, с вами все в порядке. Но вам придется ответить на любые вопросы, которые бюро по расследованию убийств захочет задать вам завтра".

Я открыла рот, чтобы выразить свое возмущение и заявить, что у меня не было намерения оставаться в городе, но быстро передумала. Это было бы похоже на бегство, и по какой-то непонятной причине мне захотелось снова увидеть молодого человека с темными глазами. Поэтому я сказала им, что охотно поговорю с любым человеком, расследующим исчезновение нашего соседа, но я надеюсь, это дело не задержит меня в Нью-Йорке больше чем на день или два.

После этого молодой человек поклонился, пробормотал еще одно извинение, и пятеро мужчин удалились. Мое прежнее мужество - мужество невежества - покинуло меня. Я задрожала и нервными пальцами заперла все окна, выходящие на крышу. Я оставила гореть свет в холле и в своей спальне, и пролежала без сна почти до рассвета, спала урывками, а потом проснулась, дрожа и озябнув от страха, хотя был жаркий июльский день.

Я встретила пароход моей подруги и привела ее в квартиру. Мне пришлось рассказать ей о том, что произошло, и она была большим утешением, когда ко мне нагрянули люди из окружной прокуратуры. С ними пришел племянник человека, который, как предполагалось, был убит. Я прекрасно понимала, что он намеренно стоял между мной и этими грубыми людьми с их грубыми, а иногда и оскорбительными вопросами.

Мы пробыли в городе три дня, и каждый день племянник приходил под тем или иным предлогом и разговаривал со мной. Как я узнала, его звали Ролло. Я не послала ни слова своему отцу, но газеты сообщили ему о том, что происходит, и он примчался сюда из деревни. Молодой человек сразу же понравился ему, и, к моему удивлению, он пригласил его погостить у нас. Я упоминаю эти факты, чтобы прояснить странные обстоятельства нашей встречи - моей и Ролло - и начала того, что переросло в серьезную любовную связь и помолвку. Но все это лишь предыстория моей истории, или, скорее, сладкая мелодия, сквозь которую пробивается отвратительный аккорд преступления.

Ночь перед тем, как мой отец, моя подруга и я уехали из города, была очень жаркой, и я не могла заснуть. Я не испытывала страха, потому что была не одна, и мои мысли разрывались между возбужденным интересом к Ролло и искренним беспокойством о судьбе его дяди. После того, как остальные отправились спать, я неторопливо вышла в сад и остановилась у одной из мраморных урн, вдыхая аромат гвоздик в свои легкие. Внезапно их интенсивная сладость, казалось, одолела меня, настолько тяжелым был аромат, витавший в неподвижном ночном воздухе. Это было пьянящее, немного удушающее ощущение, и на секунду я действительно почувствовала слабость.

Я встряхнулась и отошла от урны, возле которой стояла. Я дошла до двери, ведущей в бунгало, затем повернулась и посмотрела назад сквозь тени сада. Несмотря на то, что было тепло, я задрожала, и внезапное ужасное осознание охватило меня: всего несколько ночей назад, прямо напротив этого маленького сада, был убит человек, а его тело таинственным образом исчезло!

Пока эти мысли проносились в моем мозгу, мои глаза, вглядывающиеся в темноту, увидели, как слабая, гротескная фигура показалась из-за урны, где я стояла, и остановилась перед ней. Мгновение спустя она быстро скользнула обратно в кустарник!

Неподвижная, почти парализованная страхом, я все же прекрасно сознавала, что ни одно живое существо не делит со мной уединения этого сада. То, что я видела, было всего лишь очень слабой серой фигурой, без очертаний, но я видела ее отчетливо!

Не знаю, как долго я простояла неподвижно, едва дыша, не сводя глаз с того места, где серая фигура на секунду задержалась перед огромной урной. Я не помню, как снова вошла в квартиру или закрыла дверь и заперла ее на ключ. На самом деле, я ничего отчетливо не помню до тех пор, пока, дрожа, не оказалась в своей спальне.

Часами я лежала без сна при горящем свете, страстно желая, чтобы мой отец или моя подруга проснулись и заговорили со мной; но я подавляла желание позвать их. Я испытывала смутное нежелание рассказывать им о том, что видела. Я уклонялась от насмешек и знала, мое описание того, что я видела, вызовет их. Но ни на секунду, всю ту ночь и в течение многих последующих дней и ночей, у меня не возникло ни малейшего сомнения в реальности моего переживания, я не вообразила это, - я знала это, - хотя мои нервы были на пределе, а воображение возбуждено историей дяди Ролло.

К тому времени, когда мы вернулись в город в начале октября, мы с Ролло были помолвлены и собирались пожениться. Путь настоящей любви должен быть трудным, но наш был чем-то похуже из-за тревожных обстоятельств, связанных с исчезновением его дяди. Я уговорила отца пораньше вернуться в город, потому что хотела быть рядом с Ролло, который был встревожен и несчастлив.

Уродливым и зловещим аккордом, пронизывающим наше счастье, было вот что. Хотя никаких арестов произведено не было, Ролло полностью осознавал, что подозрение падает на него. Друзья видели его дядю за день до того, как тот должен был отплыть в Южную Америку; но он никогда не поднимался на борт судна, и после этого его не видел никто из тех, кто его знал. Его слуга-японец в ту ночь отсутствовал допоздна, а вернувшись, ничего не слышал и лег спать. На следующее утро он обнаружил пятна крови и никаких признаков своего хозяина и в испуге убежал; он был обнаружен позже и смог предоставить удовлетворительное алиби.

Что касается Ролло, то у него тоже было алиби, поскольку он отсутствовал в Нью-Йорке несколько дней и вернулся после отплытия парохода; он связался с пароходом по радио и, обнаружив, что его дяди нет на борту, отправился в квартиру и сделал свое собственное ужасное открытие. Но он был единственным наследником состояния своего дяди, и ситуация была отвратительной. Он нанял лучших детективов из имеющихся в наличии и посвящал свое время и энергию раскрытию тайны исчезновения своего дяди. Но он знал, что находится под наблюдением полиции.

Я думаю, что поначалу любовь Ролло ко мне и его всепоглощающая радость от того, что мы нашли друг друга, несколько смягчили шок от трагедии. Но еще до наступления сентября он начал очень серьезно относиться ко все более угрожающему аспекту этого дела. Вот почему мне не терпелось вернуться в город. К тому времени, когда я прибыла туда, я поняла, что Ролло находился в ужасном умственном напряжении, и вскоре мои нервы были так же натянуты, как и у него.

Когда мы вернулись в пентхаус, гвоздики в мраморных вазах были совсем мертвые, и их увядшие стебли торчали из почвы, в которой были укоренены. Но в течение первых нескольких дней я была так поглощена Ролло, что не заметила очень странной вещи.

Однажды вечером, вскоре после нашего приезда в город, мы с Ролло разговаривали в саду. Это была великолепная ночь, и воздух был мягким. Мы стояли рядом с одной из огромных урн.

Внезапно Ролло сказал: "Мне нравится запах гвоздик". Он понюхал воздух. "Где-то здесь должно быть что-то подобное".

- Гвоздики! - Я уставилась на увядшие стебли, торчащие из верхней части урны. - Ну, это забавно, Ролло. Я не думала об этом до этой минуты. Последние несколько дней я смутно ощущала этот аромат и забыла, что в этом саду нет гвоздик. Они все мертвы.

Ролло перевел взгляд с меня на крышку большой вазы и сказал в полном недоумении: "Поразительно! Как это может быть, Джейн? Ведь какие-то из них должны быть живы, чтобы издавать такой сильный аромат, как этот!"

- Ну, их просто нет, и я тебе это докажу.

Мы осмотрели каждую из урн, обратив внимание на увядшие стебли гвоздик, которые в лунном свете казались изможденными; и мы также осмотрели каждую цветочную клумбу. В этом саду на крыше нигде не было гвоздик.

- Это чертовски забавно, - задумчиво произнес Ролло. - Возможно, у цветка такой сильный аромат, что он держится на корнях еще некоторое время после того, как цветы умерли.

- Возможно, - неуверенно согласилась я, искренне озадаченная этим сильным и отчетливым ароматом гвоздики.

Вскоре мы забыли об этом, обсуждая трагическое положение Ролло. С каждым днем ситуация становилась все мрачнее, и частные детективы были совершенно сбиты с толку. Несколько фактов, которыми они руководствовались, были следующими.

Дядя Ролло питал страсть к драгоценным камням, особенно к бриллиантам. Он был экспертом, и, хотя у него имелись независимые средства, он сколотил дополнительное состояние на покупке и продаже ценных камней. Ролло знал, что его дядя намеревался отплыть в Бразилию, взяв с собой несколько почти бесценных алмазов, которые можно было найти на тамошних алмазных рудниках. Он не отплыл, и он сам, и алмазы бесследно исчезли. Были осмотрены различные его депозитные ячейки, и никаких алмазов обнаружено не было. Ролло и детективы были совершенно уверены, что эти камни стали причиной преступления.

- Возможно, твой дядя спрятал их, - предположила я, - и воры ушли, не найдя их.

- Но не без того, чтобы погубить моего бедного дядю, - печально добавил Ролло. - Я бы отдал десять лет своей жизни, чтобы найти его тело и таким образом выйти на след его убийц.

Я спросила Ролло, почему он считает, что обнаружение тела поможет выйти на след преступников. Он рассказал мне о некоторых загадочных преступлениях, в которых убийцы, в конце концов, были обнаружены благодаря какому-то предмету, использованному для сокрытия тела.

- Разве ты не помнишь, Джейн, как читала о том знаменитом случае, когда тик, обернутый вокруг туловища убитой девушки, привел к задержанию ее убийцы? - Я кивнула в знак согласия. - Ну, у меня есть предчувствие, что если мы только сможем найти тело моего дяди, то найдем какую-нибудь зацепку, по которой сможем отследить тех, кто его убил.

Я видела, как глаза Ролло потемнели от ужаса, терзавшего его разум. Я пыталась заставить его забыть об этом на час или два, но все было бесполезно.

- Ты понимаешь, дорогая, что они могут решить арестовать меня в любую минуту? Я был бы разоренным человеком, даже если бы меня не осудили, и это положило бы конец всему, что было между мной и тобой.

- Никогда! - горячо воскликнула я. - Ничто на земле не может этого сделать. И я верю, что дух твоего дяди найдет способ спасти тебя.

- Его дух! - изумленно повторил Ролло. - Джейн, ты меня поражаешь. Мне и в голову не приходило, что ты придаешь какое-то значение такого рода вещам.

- Мне самой это никогда и не снилось, - медленно произнесла я, - до одной июльской ночи - после того, как я встретила тебя перед тем, как вернуться в деревню.

Затем я описала то, что видела, - смутное, фантастическое, движущееся пятно, которое не имело очертаний, но было ясно видно моим глазам.

- Я никогда не говорила ни тебе, Ролло, ни семье, потому что знала, вы все будете смеяться надо мной или попытаетесь доказать, что я либо сплю, либо перенервничала. Но я была совершенно спокойна и в здравом уме, и я видела это.

Тогда Ролло спросил меня, - признав убедительным мой аргумент, что я видела призрака, - чей, по-моему, это был призрак.

- Я не знаю наверняка! - ответила я тихим голосом. - Но я верю, что твой дядя мертв и что его дух бродит по этой крыше. И все же это Существо выглядело так странно - как дьявол!

Ролло уставился на меня и ничего не ответил. В этот момент легкий ветерок пошевелил листву в саду, и до наших ушей донесся странный, пронизывающий аромат гвоздики.

Ролло снова понюхал воздух.

- Мои обонятельные нервы не очень чувствительны, но в этом запахе нет никаких сомнений! Это, по крайней мере, то, чего ты не воображаешь, милая, - сказал Ролло, схватив меня и поцеловав.

- Это не единственное, - многозначительно добавила я.

Полчаса спустя мы с Ролло, держась за руки, неторопливо подошли к входной двери бунгало; затем повернулись лицом к саду. Облако закрыло луну, на мгновение заслонив все вокруг. В следующее мгновение я резко вдохнула и почувствовала судорожное пожатие руки Ролло. В ту секунду я поняла, он видел то же, что и я.

Более отчетливо, чем в первый раз, я увидела смутную, похожую на мотылька фигуру, появившуюся из кустарника и остановившуюся перед урной, возле которой мы стояли. Постепенно она приобрела подобие человеческой фигуры. Затаив дыхание, без звука и движения, мы оба наблюдали.

Все это произошло за несколько секунд, и призрак был слишком расплывчатым и бесформенным, чтобы его можно было узнать. Он медленно прошелся взад-вперед раз или два перед урной; затем исчез или, казалось, стал частью теней, отбрасываемых кустами. Снова выглянула луна, и мы с Ролло посмотрели друг другу в глаза.

- Нам это не показалось, - сказала я, затаив дыхание.

Ролло заколебался, затем встряхнулся и неуверенно произнес: "На мгновение в саду стало так темно, так полно движущихся теней, что нам могло померещиться почти все, что угодно, Джейн, дорогая".

- Но мы этого не делали, мы этого не делали! - горячо запротестовала я. - О, Ролло, не будь таким скептиком. Я чувствую, что, если бы ты только попытался поверить в существование чего-то, чего наш ограниченный разум не может постичь, тебе была бы дана сила найти убийц твоего дяди.

Единственным ответом Ролло было заключить меня в объятия и поцеловать на ночь. Я легла в постель, но не заснула; я лежала без сна, молясь, чтобы к нам пришла помощь в этой ужасной загадке жизни и смерти, отбрасывавшей свою черную тень на наше счастье и угрожавшей нашей любви.

Пять ночей подряд мы видели именно то, что я описала. Странную призрачную фигуру, постепенно обретающую очертания, двигающуюся взад и вперед, а затем медленно растворяющуюся в темноте. Только после того, как мы поделились этим видением в течение тех пяти ночей, Ролло сбросил свою броню недоверия. Затем он спокойно воспринял тот факт, что нечто неземное явилось - и не один раз, а неоднократно, - чтобы открыть нам нечто такое, что ни одно человеческое учреждение не было бы в силах открыть.

- О, мой дорогой, - нетерпеливо воскликнула я, - теперь, когда ты относишься к этому так же, как и я, мы наверняка увидим что-нибудь более определенное, более полезное.

И мы это увидели! Той же самой следующей ночью, когда мы стояли в ожидании и наблюдали за тем местом, где каждый раз возникало видение, оно, наконец, появилось, более четко очерченное, чем когда-либо прежде. Затем мы увидели нечто бесконечно странное и поразительное.

Форма, похожая на мотылька, приобрела очертания и материальность, и мы увидели лицо, и на этот раз оно утратило свой дьявольский вид! Это было лицо жалкого старика!

Затем призрак отвернулся от нас и протянул руки к урне. Он опустил руку в урну и сделал движение, как будто что-то доставал оттуда... поднимал, напрягал, тянул этими призрачными руками и длинными, призрачными кистями, к которым был прикован наш взгляд.

- Боже мой! - вырвалось у Ролло. Он узнал лицо своего дяди!

При звуке его голоса призрачные руки медленно покинули урну. Еще раз, на секунду, лицо было повернуто к нам и смотрело прямо на Ролло. Всего на секунду, затем видение снова растворилось в темноте.

- Боже мой! - повторил Ролло, тяжело дыша. - Тело в урне! Это то, что он хочет, чтобы я понял.

- Да, да, - сказала я, хватая Ролло за руку своими дрожащими руками. - Конечно, это то, что он хочет, чтобы мы поняли! О, Ролло, я знала, знала, что он спасет тебя, если только ты попытаешься поверить!

Мои родители легли спать, а мы с Ролло просидели за разговорами до рассвета. Нужно было о стольком поговорить, так много решить. Мы знали, что с нашей стороны было бы неразумно, более того, опасно, обыскивать внутренности урны. Нам пришлось бы обратиться в полицию с просьбой провести расследование, и существовала большая вероятность того, что наш запрос вызовет у них еще большие подозрения по отношению к Ролло, чем они уже были. Мы были убеждены, что, если расскажем факты о призрачном посетителе, полиция и люди окружного прокурора расценят это как камуфляж и не очень умную попытку скрыть тот факт, что Ролло знал о теле в урне, поскольку сам положил его туда. Мы пребывали в ужасном затруднении.

- Должен признаться тебе, Джейн, - сказал, наконец, Ролло, - что дела у меня и так идут очень плохо. Частные детективы сказали мне сегодня, что они напрягают все силы, чтобы выследить похитителей бриллиантов, но это невозможно сделать без какой-либо зацепки. Воры - убийцы - могли уехать в другую страну и хранить камни долгое время; или они могли бы, и, вероятно, сделали бы это, заново огранить их, чтобы их нельзя было опознать.

Далее он сказал, адвокат заверил его, что даже если случится худшее и ему будет предъявлено обвинение, его никогда не смогут осудить. Но мы оба знали, как часто невинных людей приговаривали к смертной казни или тюремному заключению за преступления других людей.

- Что же касается предъявления обвинения, - с горечью сказал Ролло, - то я бы предпочел, чтобы меня осудили.

Я содрогнулась.

- Мы найдем выход - мы обязаны это сделать. Только как мы можем заставить полицию осмотреть эту урну?

Затем внезапная и поразительная мысль мелькнула у меня в голове.

- Этот странный запах гвоздики! Это сверхъестественно. Я верю, что это как-то связано с тайной - с духом твоего дяди.

Ролло уставился на меня.

- Ты же не пытаешься сказать мне, что думаешь, будто мертвые гвоздики преследуют и нас тоже?

- Я не знаю, Ролло, - я колебалась, но цеплялась за свое интуитивное подозрение. - Этот призрачный аромат такой же странный, как и все остальные, и я верю, что есть прямая связь между ним и тем, что твой дядя пришел нам сказать.

- Если и есть, то это не призрачная связь, а естественная. Клянусь Юпитером, я удивляюсь...

Ролло замолчал, и его глаза загорелись от возбуждения. Затем он рассказал мне о том, что внезапно пришло ему в голову в качестве вероятного объяснения. Запах гвоздики был определенным химическим фактом. Преступники, избавляясь от тела, должно быть, положили его в урну вместе с пакетиком, содержащим синтетические духи, которые постоянно просачивались через пакет и поднимались вверх через пористый керамический контейнер урны, в который были посажены цветы гвоздики.

Я ошеломленно уставилась на него. Я никогда бы не подумала о таком! Мне было легче принять сверхъестественное объяснение странного запаха, чем более вероятное.

- Но как, - спросила я, - они могли раздобыть или изготовить аромат гвоздики, не вызвав подозрений?

- Любой хороший химик, - объяснил Ролло, - мог бы изготовить любые синтетические духи. Это хорошо известно, и в этом нет никакой тайны. А теперь мне нужно кое-что сообщить полиции. Я расскажу им, как мы были озадачены этим необъяснимым ароматом, что, в конце концов, я пришел к выводу, для этого должна быть какая-то естественная причина, и что я хочу доказать свой вывод. Конечно, они все еще могут задаваться вопросом, как я пришел к нему, но мне придется рискнуть. Я уверен, что в этой урне будут обнаружены улики, которые приведут к поимке преступников.

Полиция прибыла на следующий день после полудня. Я договорилась о том, чтобы мои родители уехали из квартиры. Просьба Ролло осмотреть урну была встречена с невозмутимым согласием. Он не мог быть уверен, отнеслась ли полиция с подозрением к его странному требованию или просто с презрением к детективным способностям любителя. Я должна объяснить, что урны были разных размеров и стояли на пьедесталах. Самые большие из них были достаточно велики, чтобы вместить тело мужчины.

Полицейские, когда приблизились к урне, скорее своими манерами, чем бесстрастными лицами, выразили веселое презрение ко всему происходящему. Они начали с формального безразличия. Мы стояли рядом, пока они тащили тяжелый контейнер для цветов, полный грязи.

Внезапно меня захлестнула волна ужаса. Я схватила Ролло за руку и потащила его к входной двери бунгало.

- Идем, идем! - У меня перехватило дыхание. - Я знаю, что они собираются найти, и я хочу, чтобы они это нашли, но мне невыносимо это видеть.

Возможно, Ролло разделял мой ужас, и он повел меня внутрь квартиры. Те пять минут, пока мы ждали полицейского отчета, были ужасным испытанием. Бог свидетель, мы оба были измучены неделями сильной тревоги, когда никто из нас нормально не спал и не ел, но эти последние несколько минут нашего ожидания были ужасны.

Полиция действительно нашла именно то, что мы и предполагали, - тело дяди Ролло! Руки и ноги были привязаны к туловищу оконным шнуром, чтобы без труда поместить тело в урну.

Это не детективный или криминальный роман, поэтому я не буду подробно описывать ход последующих событий, связанных с преступлением. Есть только два момента, которые я хотела бы прояснить.

Предположение Ролло о синтетических духах было отчасти верным, но не совсем. Его воображение разыгралось лишь отчасти, и то, что ему не пришло в голову, было достаточно поразительным.

Не было никакого пакетика с синтетическими духами. Тело было очень искусно забальзамировано жидкостью, в которую был добавлен синтетический аромат гвоздики. Это было определено без промедления.

В течение нескольких недель мы жили в постоянном страхе, что Ролло арестуют и что все его усилия по раскрытию тайны убийства его дяди будут использованы против него и превратятся в улики, доказывающие его вину.

Именно оконный шнур привел к обнаружению преступников. Очень умный химик был членом банды, которая убила дядю Ролло и украла алмазы. Именно этот химик однажды пришел (как позже выяснилось по его собственному признанию) под видом художника и обнаружил, что в нашем саду на крыше зацвели гвоздики. Вопрос о бальзамировании жидкостью, ароматизированной синтетическим запахом гвоздики, был для него детской забавой. Излишне говорить, что преступники знали все о ценных камнях и предполагаемом отплытии в Бразилию, и их дьявольский план был осуществлен без сучка и задоринки. Именно умный химик настаивал на том, что такая чудовищная кража не может быть совершена до тех пор, пока владелец камней не будет предан смерти. И именно этот человек предложил и осуществил в ту самую ночь, когда было совершено преступление, бальзамирование тела в огромной урне.

В настоящее время пентхаус пустует и, вероятно, таким и останется, поскольку распространился слух, будто в нем водятся привидения. Я сомневаюсь в правдивости этих сообщений, поскольку не вижу причин, по которым дух умершего человека должен продолжать проявлять себя после того, как была раскрыта призрачная тайна урны. Но есть много здравомыслящих, лишенных воображения жителей Нью-Йорка, которые утверждают, будто видели странное, фантастическое существо, скорчившееся рядом с урной на крыше или парящее над парапетом небоскреба на Парк-авеню.

УКРАДЕННОЕ РАСПЯТИЕ

Эрик П. Варндорф

В самом сердце Вены, прекрасной столицы Австрии, к вечному небу устремляется ввысь собор Святого Стефана; церковь славится своей готической красотой, и когда-то была знаменита высоким шпилем, прежде чем небоскребы начали заслонять его предупреждающий перст.

Интерьер собора Святого Стефана - самое внушающее благоговейный трепет место, какое я знаю. Вы входите, и тьма тянется к вам гигантскими руками, все вокруг вас погружено во мрак; поющая, таинственная тьма, где свечи слабо мерцают, словно испуганные, а ходячие тени бесшумно скользят вверх и вниз.

После первых нескольких робких шагов вы замираете, напуганные глухим голосом, который, кажется, исходит из самой земли. Изможденная старая нищенка просит у вас милостыню. Вы бросаете монету в ее скрюченную руку и проходите дальше. Затем, внезапно, что-то шевелится в укромном уголке, который неожиданно становится виден, когда вы осторожно пробираетесь между мрачными скамьями - это священник, читающий молитвы за заблудшую душу перед одним из бесчисленных маленьких алтарей, спрятанных за колоннами, которые, кажется, уходят ввысь, в темную вечность. Молится за кого? И невольно ваше воображение рисует некую молчаливую женщину, которая знает о чудовищном преступлении, совершенном любимым человеком, которого она пытается спасти, читая молитвы и мессы за его бессмертную душу.

Собор Святого Стефана полон старинных, мистических вещей. Черные картины, прорисованные и отмытые реставраторами; и под слоем многолетней пыли мадонна улыбается своей небесной улыбкой. Но самое странное и более почитаемое народом, чем что-либо другое, изображение Спасителя с бородой из настоящих волос; говорят, что борода растет вечно, и время от времени ее подстригает один из преподобных отцов, чья жизнь посвящена святому Стефану.

Под огромным пространством церкви находится лабиринт катакомб, которые еще несколько лет назад можно было посетить за небольшую плату под руководством одного из братьев-мирян. Позже даже это было запрещено из-за опасности падения потолков и обрушивающихся стен.

Однажды я и художник Боб Бекридж, покинувший свой бруклинский дом, чтобы познакомиться с красотами Вены, присоединились к группе любопытных, и нас повели вниз по каменным ступеням под мрачные своды церкви. Мы были последними из группы примерно из двадцати человек, которые последовали за священником. Чадящий факел указывал нам путь, и свет отбрасывал призрачные тени на стены и ниши. Те, кто был впереди нас, двигались так медленно и осторожно, что нам показалось, будто мы спустились по бесконечным лестничным пролетам, прежде чем достигли уровня лабиринта. Затем мы пошли по узким улочкам с низкими потолками, мимо стен с укромными уголками, в которых хранилось много-много гробов и каменных саркофагов.

Мы чувствовали себя кротами, роющими свои темные ходы глубоко под поверхностью земли. Боб вздрогнул так же, как и я; только он отказался показывать свою нервозность и начал шалить. Он отступил, мы потеряли контакт с остальной толпой, и внезапно нас окутала полная темнота, когда священник с факелом завернул за угол. Нам пришлось пробираться ощупью вдоль заплесневелых стен.

Наконец, после нескольких мгновений, полных странных предчувствий, мы снова добрались до священника и его посетителей в сравнительно большой комнате, со всех сторон заставленной гробами до самого потолка - гробами более старыми, чем те, мимо которых мы проходили по пути; многие из них развалились на куски и частично обнажили отвратительные предметы внутри.

Боб подошел ко мне вплотную и прошептал мне на ухо: "Иди вперед с остальными, я последую за тобой через минуту".

Напрасно я пытался отговорить его от того, что он задумал; тем временем священник пошел дальше, и так как я не хотел снова оказаться в темноте, мне ничего не оставалось, как последовать за ним. Посетители медленно шли дальше, время от времени останавливаясь, чтобы послушать монотонные объяснения гида.

Снова и снова я оборачивался в поисках Боба и не видел позади себя ничего, кроме черноты. Холодный пот мелкими капельками выступил у меня на лбу; ледяной страх душил меня. Я хотел попросить священника подождать Боба, но побоялся привлечь к нему внимание остальных. Гид следовал по странной, пересекающейся тропинке через лабиринт, по крайней мере, мне так казалось, и было совершенно невозможным, чтобы Боб нашел нас. Я просто не мог продолжать идти и оставить его позади! Но когда я уже собирался открыть рот, священник остановился и объяснил своим монотонным голосом, что мы достигли конца нашего путешествия, так как идти дальше слишком опасно, и поэтому группе придется вернуться.

Это объявление заставило меня снова вздохнуть свободнее, так как я предполагал, что мы найдем Боба на обратном пути. Мы развернулись. Священник с факелом снова возглавил процессию, и мы вернулись по своим следам. Минута проходила за минутой, а Боба все не было видно. Во мне снова начал подниматься страх, когда, совершенно неожиданно, я услышал шаги прямо у себя за спиной. Я огляделся и увидел Боба. Очевидно, он спрятался в одной из многочисленных ниш и позволил процессии пройти мимо себя.

- Идем, - сказал он напряженным голосом. - Все в порядке!

Когда мы снова выбрались на поверхность, пономари и служки помогли нам почистить одежду, особенно испачканную на локтях из-за соприкосновения с пыльными стенами.

Я заметил, что брюки Боба были покрыты плесенью, поэтому встал перед ним, чтобы скрыть это от остальных. И я был более чем рад, когда мы наконец-то стояли под ярким солнечным светом на площади Святого Стефана, перед церковью.

- Что, черт возьми, ты делал там, внизу, совсем один? - спросил я.

- О... ничего, ничего, - хрипло ответил он.

Его руки были грязными, а ногти, казалось, указывали на то, что он копался в земле.

- Совсем ничего, - пробормотал он вполголоса. - Пока!

И своими длинными, странно размашистыми шагами он исчез за углом Грабена.

Целую неделю я его не видел. Он не заходил ко мне, его не было ни дома, ни в нашем любимом кафе, когда я пытался его там найти.

Затем, одним унылым, туманным днем, дверь в мою комнату открылась, и вошел Боб. Черная шляпа была надвинута на лоб, воротник тяжелого пальто почти скрывал его лицо, а руки он держал глубоко в карманах. Он бросился на диван, не сказав ни слова.

- Ты что, пьян? - сочувственно спросил я его.

Он яростно замотал головой.

Тогда я наклонился к нему, сорвал с него шляпу и почти прокричал:

- Ради Бога, что с тобой случилось?

Ибо вместо того, чтобы смотреть в молодое лицо моего друга, я увидел перед собой ужасно искаженные черты старика, смертельно бледного, обесцвеченного и заплесневелого, как стены катакомб. Это напугало меня.

Я налил ему стакан виски. Он взял его левой рукой, не вынимая правую из кармана.

Виски возымело свое действие.

Он вскочил и крикнул: "Что сделано, то сделано!"

Правой рукой он потянул за что-то в кармане, что хотел достать, но оказавшееся, по-видимому, слишком большим, чтобы легко выскользнуть. Наконец он достал его; это было большое распятие из черного дерева с чудесно вырезанным Христом из чистого золота.

- Где ты это взял? - удивленно спросил я.

- В катакомбах, - ответил он.

Несколько мгновений в комнате стояла мертвая тишина; по мере того, как ночь приближалась вялыми шагами, становилось все темнее и темнее. Боб положил распятие на стол. Время от времени луч света проникал в окно и придавал ему жутковатый блеск.

Затем, не дожидаясь моих вопросов, он начал говорить.

- Ты помнишь, - сказал он, - когда мы были в катакомбах? Ну, я заметил гроб, который был слегка треснут, и сквозь трещину увидел что-то похожее на золото. Я хотел выяснить, в чем дело, и попросил тебя продолжить с остальными. В темноте я ощупью пробрался к гробу, но не смог найти щель, через которую свет фонарика падал на неизвестный предмет. Я опустился на колени и методично ощупал все вокруг. В конце концов я обнаружил трещину и попытался раздвинуть дерево пальцами.

Но это не сработало. Прошло больше времени, чем я думал, и я услышал, что вы возвращаетесь. Я снова встал и оперся одной рукой на гроб, чувствуя, что проломить гнилое дерево будет довольно легко. Однако в этот момент из-за ближайшего угла появился священник с факелом; поэтому я перешагнул через гроб, бросился на пол и лежал там, пока все не прошли.

С тех пор я не мог думать ни о чем другом, кроме этого гроба; эта мысль мучила меня, преследовала во сне, не покидала ни на мгновение, ни днем, ни ночью. Рано утром следующего дня я снова был в соборе Святого Стефана, но следующий визит в катакомбы состоялся только неделю спустя. Те дни были похожи на кошмар. Я считал минуты до того момента, когда смогу снова спуститься вниз. Наконец этот день настал - и сегодня я посетил катакомбы.

Выражение его лица было ужасным.

- Посетителей было больше, чем в первый раз, и, казалось, прошла вечность, пока я наконец не подошел к тому месту, где стоял гроб. Но не тут-то было. Я позволил посетителям пройти и бросился к нему. Я снова поискал трещину руками, но нашел ее только после того, как включил свой карманный фонарик, который взял с собой. Гроб показался мне более твердым и прочным, чем в первый раз. Проходили минуты. Потом я вспомнил, что в определенной части гроба дерево на ощупь было немного мягче. Я нашел это место и в порыве гнева наступил на него ногой. И с треском провалился - понимаешь? провалился по колено. Когда я попытался высвободиться, мне показалось, будто я зажат в тиски. Продолжалось ли это секунды или часы, не знаю, но, когда я в конце концов пришел в себя, то понял, наполовину бессознательно, что в этом гробу была похоронена принцесса Императорского дома; я увидел богатые, гниющие ткани ее погребального платья и диадему на ее голове. И на костлявой груди я увидел крест - вот этот!

Дрожащей рукой он указал на распятие на столе.

- Ты чертов идиот! - крикнул я, включая свет, и уже собирался продолжить орать на него, но его искаженное горем, испуганное лицо заставило меня остановиться.

- Я был дураком, - простонал он. - Но теперь я сумасшедший. Потому что принцесса смотрела на меня! Когда я взял распятие, она повернула голову и посмотрела мне в лицо. У черепа были большие, темные, угрожающие глаза, пронзавшие меня выражением ужасной ненависти. Я хотел бросить распятие обратно в гроб. Но пришел священник и посетители, а потом... я не знаю, что я сделал потом.

Мы решили вернуть крест. Но мы боялись, что кто-нибудь может обнаружить разграбленный гроб в следующий раз, когда посетителей поведут в катакомбы, и что они могут заманить нас в ловушку, когда мы попытаемся вернуть его умершему владельцу. Однако мы определенно решили снова посетить катакомбы при следующей возможности.

Но когда настал этот день, нам не хватило смелости сделать это. Прошла неделя. Забывчивость юности заставила нас отнестись к этому вопросу менее серьезно. Боб спрятал распятие на дне сундука в своей студии. И, словно по уговору, никто из нас больше не упоминал об этом.

Несколько дней я не видел Боба, а потом вдруг почувствовал себя неловко из-за него. Очевидно, он забыл обо всем этом деле; тем не менее я захотел его увидеть и пошел в его студию. Его не оказалось дома. Я остался ждать. Картина, которую я видел несколько недель назад, все еще была в точно таком же состоянии, без единого мазка кисти. Очевидно, он не работал. Я заметил, что угол студии, где раньше стоял маленький столик, пустовал.

Я вошел в его спальню, которую застал в состоянии полного беспорядка. Перед кроватью стоял стол из студии, заваленный бумагами и кистями. Стулья, комоды, сама кровать - все было покрыто бумагой для рисования. Я подошел к столу и просмотрел одну из бумаг, затем вторую, третью и четвертую: всегда один и тот же набросок: принцесса в великолепном наряде, поднимающаяся из своего гроба. Я посмотрел на рисунки на комоде; всегда одно и то же, но еще более странное, более мощное, жуткое и наводящее ужас.

Дверь студии открылась.

Я вышел из спальни и увидел входящего Боба. Как он изменился! Передо мной стоял сумасшедший - в этом не было никаких сомнений! Я попытался что-то сказать, но не смог придумать ничего, кроме как спросить его, почему он больше не работает в своей студии.

- Потому что распятие здесь, а она всегда приходит туда, где оно находится. Если бы я держал его в спальне, она пришла бы в спальню. По этой причине я храню крест в студии и работаю в спальне.

Мне показалось самым мудрым последовать за ходом его мыслей, поэтому я сказал:

- Почему бы тебе не вернуть ей распятие?

Он закричал, как душа, страдающая от боли.

- Я предложил это ей, я на коленях умолял ее взять это, но она не хочет этого делать. Она хочет, чтобы я отнес его в катакомбы, положил ей на грудь и закрыл гроб. Но я не могу этого сделать, потому что я разбил крышку! И, кроме того, священник увидел бы меня прежде, чем я успел бы закончить свою работу. Ей не нужен крест, ей нужен я; она хочет отомстить за себя!

Я сказал несколько неуместных слов, чтобы успокоить его, и пригласил на ужин. Он с радостью согласился. Мы взяли экипаж и поехали в один из знаменитых венских ресторанов, где провели вместе несколько спокойных часов. Вино, музыка и смех других посетителей оказали свое действие на Боба, и он стал намного спокойнее.

Но когда к нашему столику подошла цветочница и предложила нам свой товар, он долго смотрел на нее, а потом угрюмо спросил:

- Почему мы должны покупать цветы для умерших?

И тогда он заговорил о принцессе. Там, где раньше в студии стоял стол, она появлялась каждую ночь, поднимаясь с пола. Иногда она оставалась в своем углу, иногда расхаживала по комнате, всегда рядом с тем местом, где был спрятан крест. Иногда она была расплывчатой, просто тенью; иногда такой же ясной и отчетливой, как живой человек. Снова и снова он уверял меня, что ей не нужно было распятие, что она хотела его, что она хотела отомстить за себя.

Я спокойно ответил, что он, вероятно, ошибся, поскольку принцесса никогда не стала бы мечтать о мести, особенно после своей смерти; что он, вероятно, нервничал из-за этой идиотской кражи и что он, очевидно, грезил с открытыми глазами. Я сказал, что уверен, ни одна принцесса вообще никогда не входила в его мастерскую.

- Если ты хочешь увидеть ее, - медленно произнес он, - пойдем со мной в мою студию сегодня вечером.

Я пошел.

Когда мы добрались туда, он бросился через свою студию в спальню, сел за стол и начал рисовать. В комнате было жарко и душно.

Я открыл окно и выглянул наружу.

Через некоторое время Боб сказал:

- Если ты будешь смотреть в окно, то не увидишь принцессу. Тебе лучше пойти в студию.

Стиснув зубы, я прошел в другую комнату и сел так, чтобы одним глазом следить за открытой дверью, не будучи ослепленным светом, льющимся из спальни в студию.

Я держал глаза открытыми; я хотел проникнуть в темноту. Ни малейшее нарушение не должно остаться незамеченным. Я ничего не видел, абсолютно ничего. Прошел целый час, и я почувствовал себя немного спокойнее. Очевидно, у Боба были галлюцинации, и их можно было вылечить. Я слышал, как он время от времени шуршал бумагой и постукивал карандашом, но не разговаривал с ним.

Наконец я встал, прошелся по студии и, стоя в дверях его спальни, сказал:

- Боб, я ужасно разочарован. Твоя принцесса не удостоила меня визитом. И причина кажется довольно очевидной: никакой принцессы нет и никогда не было, и ты, вероятно, постоянно был пьян.

Боб уставился на меня, его дыхание глухо вырывалось из груди. Оба его кулака были прижаты к столу, как будто он пытался оттолкнуть его от себя. Отчаяние и ярость исказили его лицо.

Сделав последнее ужасное усилие, чтобы взять себя в руки, он сказал:

- Иди сюда.

Я подошел к нему.

- Садись рядом со мной.

Я сел на кровать и почти непроизвольно повернул голову в ту сторону, куда он смотрел, - к открытой двери студии.

Мое сердце перестало биться. У меня кровь застыла в жилах. Я задохнулся от ужаса. Там, в самом центре студии, стояла мертвая принцесса! Ясная и отчетливая, словно появившаяся средь бела дня, она выделялась на фоне кромешной тьмы комнаты. Из ее платья лучше всего сохранился головной убор. Череп ухмылялся, и его глаза то появлялись, то исчезали. Ее костлявые пальцы были сложены на груди, словно она что-то держала - украденное распятие. Пустые, они были похожи на когти хищного зверя.

Впервые в своей жизни я понял, что такое смертельный ужас. Я бы сделал все, что угодно - бросился бы на верную смерть, - чтобы спастись от этого чудовищного Существа. Но я не мог пошевелиться!

Призрак довольно долго стоял неподвижно - так неподвижно, как может быть неподвижно только мертвое тело. Но следующее мгновение принесло то, чего я втайне боялся, как величайшего ужаса: она медленно двинулась вперед - к нам!

Боб закричал так, как я никогда прежде не слышал, чтобы кричало человеческое существо.

- Креста здесь нет - он в студии, там! Тебе нельзя сюда входить, ты...

Принцессу, казалось, привлек его голос. Она быстрее поплыла к двери нашей комнаты.

Боб вскочил, перевернул стол и, не сводя выпученных глаз с лица девушки, пробежал несколько шагов от своей кровати к окну, налетел на подоконник, перевалился через него и исчез!

Ужасный глухой звук донесся с улицы пятью этажами ниже - и на том месте, где только что стояла принцесса, воцарилась темнота.

На следующее утро я отнес распятие настоятелю церкви Святого Стефана и все ему рассказал.

Когда я закончил свой рассказ, он взял распятие у меня из рук и сказал:

- Спасибо тебе, сын мой.

На этом все закончилось.

СКЕЛЕТЫ В ШКАФАХ ЗНАМЕНИТЫХ СЕМЕЙ

Гордон Хиллман

Очень многие люди видели призраков, но мало кому доводилось изо дня в день сталкиваться со сверхъестественным посетителем. И все же в течение двух месяцев преподобный Сэмюэл Уэсли и его семья проводили свои дни и ночи в обществе зловещего призрака.

Преподобный Сэмюэл был "воинствующим пастором", а его сыновьями были знаменитый Джон Уэсли, основатель методизма, и едва ли менее известный Чарльз Уэсли. Во всей Англии нельзя было найти человека, менее склонного попасть в страшные тиски сверхъестественного, чем он. И все же преследование его семьи - один из самых сенсационных случаев в истории оккультных явлений.

В восемнадцатом веке Сэмюэла Уэсли назначили настоятелем старой церкви в Эпворте, Линкольншир, главным образом потому, что он посвятил стихотворение королеве Англии.

Эпворт был унылым местечком, расположенным на острове Аксхолм посреди промозглых болот, и его обитатели отличались на редкость буйными душами. Когда Уэсли попытался их перевоспитать, они подняли бунт. Они сожгли его амбар, его дом, зарезали его скот и, наконец, упекли его в тюрьму.

Но Уэсли к тому времени обладал значительной властью в церкви, и он очень быстро вышел из тюрьмы. После этого он либо стал снисходительнее к своим прихожанам, либо они стали больше бояться его. Во всяком случае, его оставили в покое, чтобы он мог говорить свои проповеди.

Во время первого появления призрака мальчики Уэсли были в отъезде в школе. Семья состояла из преподобного Сэмюэла, его жены, семи дочерей, слуги по имени Роберт Браун и горничной, известной как няня Маршалл.

В ночь на 2 декабря им впервые явился призрак, который должен был посеять ужас в сельской местности, обратить в бегство викария и напугать до полусмерти всех служителей церкви.

Роберт и няня сидели в столовой, когда оба услышали, как кто-то постучал во входную дверь. Роберт открыл ее и увидел только темноту. Но в темноте кто-то застонал!

Стоны приближались и, казалось, проникли в дом, и Роберт поспешно лег в постель.

Но он не мог заснуть, потому что всю ночь кто-то невидимый двигался взад и вперед по его комнате. Он слышал, как скрипят половицы, но ничего не видел.

На следующее утро перепуганный слуга рассказал семерым мисс Уэсли об этих странных происшествиях, и семеро мисс Уэсли громко рассмеялись. Но их смех вскоре сменился страхом. С наступлением темноты Молли, занявшая свой пост в столовой, чтобы опровергнуть рассказ Роберта, увидела, как дверь открылась без каких-либо видимых причин, и услышала шелест шелкового халата по всей комнате. Шорох раздавался так близко от нее, что она могла бы дотронуться до Существа, но там ничего не было.

Молли, охваченная ужасом, пошла рассказать об этом своей сестре Сьюки, и Сьюки сообщила ей, что она маленькая трусишка. В этот момент под столом раздался стук, железная ручка загремела, и задвижка на двери безостановочно задвигалась вверх-вниз! Сьюки запрыгнула в постель и натянула одеяло на голову.

Сестра Хетти стала следующей жертвой зловещего призрака. Она несла свечу через холл, и внезапно свеча погасла, как будто невидимая рука сжала фитиль. Какое-то сверхъестественное существо прошло рядом с ней, и она услышала тяжелый стук в кухонную дверь. Там никого не было, и, хотя снаружи было тихо, как в гробу, дверь распахнулась и сбила ее на пол. Когда она отчаянно попыталась запереть ее, кто-то, казалось, толкал ее с такой силой, что ей пришлось приложить все силы, чтобы захлопнуть ее.

Когда она заперла ее, стук повторился снова, как будто снаружи было какое-то неземное существо!

Девочки рассказали миссис Уэсли о призраке, и та была очень рассержена. Однако, когда она вошла в детскую, то отчетливо услышала, как в углу раскачивается колыбель. Там не было колыбели: ее никогда не было с тех пор, как Уэсли заняли этот дом.

Этого было достаточно для миссис Уэсли, и она поделилась своими опасениями с преподобным Сэмюэлем. Тот тут же разразился бурей гнева, сурово осудил свою семью и приступил к вечерней молитве.

Когда он начал молитву за короля, ужасный стук эхом разнесся по всей комнате, и серия поразительных двойных ударов подчеркнула: "Аминь"!

Позже мистер Уэсли услышал девять громких ударов рядом со своей кроватью: затем, когда он стоял у письменного стола в своем кабинете, его внезапно повалили на пол, а когда выбежал из комнаты, его снова сбили с ног у дверного косяка. Однако в комнате не было ни одного живого человека, кроме преподобного Сэмюэля.

Это было слишком даже для воинственного священника, и он вызвал мистера Хула, викария из соседней деревни. Мистер Хул прибыл твердый, как сталь, но уехал так поспешно, как только мог, на рассвете следующего утра. Стуки начались в детской, и когда мистер Хул должным образом разобрался в них, за дверью послышались стоны. Затем с грохотом опрокинулся стол, и мистер Хул с мистером Уэсли удалились в другую комнату, чтобы рассмотреть это явление.

Там мистер Хул сидел на кровати, когда раздался двойной удар по изголовью, и на глазах изумленных служителей кровать начала подниматься, пока ее ножки не повисли в воздухе! Мистер Хул, будучи неотъемлемой частью этого явления, почувствовал, как волосы встали дыбом у него на голове.

Мистер Уэсли поднял пистолет и тщательно прицелился, кровать с грохотом упала, и мистер Хул заклинал его не раздражать невидимое существо стрельбой по нему. Затем они перешли в кабинет, и мистер Хул имел сомнительное удовольствие увидеть, как отодвигается дверная задвижка, дверь открывается, а затем услышать крадущиеся шаги вокруг своего кресла. Он больше никогда не посещал пасторский дом в Эпворте, но некоторые священнослужители посетили его, и, услышав о сверхъестественных явлениях и увидев надлежащие доказательства сверхъестественного, настоятельно посоветовали мистеру Уэсли покинуть дом.

Один из этих преподобных джентльменов действительно видел призрака. Он был, по его словам, "ужасным, мертвенно-черным, и когда метнулся из угла моей комнаты к двери, я увидел, что у него нет головы".

Миссис Уэсли также вскоре после этого увидела похожее привидение в кабинете, а слуга Роберт Браун, встретив это существо в коридоре, был напуган до полусмерти. По его словам, у него не было головы, а руки были похожи на длинные изогнутые когти, но, возможно, у Роберта было очень хорошее воображение.

Эмили Уэсли также видела "существо в длинном свободном платье" - и через тридцать четыре года после того, как беспорядки в пасторском доме Эпворта прекратились, снова увидела его в доме подруги, которая вскоре умерла.

Но официально не зафиксировано, чтобы мистер Уэсли когда-либо видел своего призрачного посетителя. Действительно, казалось невозможным, чтобы этот храбрый человек чего-либо боялся в течение долгого времени. Он решил, что призрака зовут "Джеффри", и обычно разговаривал с ним, когда слышал, как тот расхаживает по его кабинету. Ничто не указывает на то, что Джеффри когда-либо отвечал, хотя он действительно стучал по столам, бегал вверх и вниз по лестнице, совершал подвиги левитации с мебелью и в остальном вел себя устрашающим образом.

Более того, однажды Нэнси Уэсли действительно оказалась во власти таинственного призрака. Однажды вечером она играла в карты со своими сестрами, как вдруг ее охватила холодная дрожь, и она была поднята, по-видимому, за руки, в воздух на высоту трех футов от пола. Нэнси утверждала, что почувствовала прикосновение ледяных рук, - правда это или нет, неизвестно, - но четверо других сестер видели необъяснимое явление.

Вся деревня впала в истерику. Ни один мужчина не подошел бы к дому Уэсли ночью, и очень немногие захотели бы задержаться по соседству днем.

Довольно любопытно, что семья Уэсли, вместо того чтобы сойти с ума от ужаса, привыкла к визитам призрака. Тихое постукивание в изголовье кровати в комнате, которую занимала одна пара сестер, всегда начиналось между девятью и десятью часами вечера, и они спокойно говорили друг другу: "Джеффри идет, пора ложиться спать".

Одна из других сестер, услышав шум днем, обычно взбегала наверх и преследовала призрака из комнаты в комнату, все время слыша его шаги прямо перед собой и считая это самой увлекательной игрой на свете.

Единственным членом семьи, который продолжал пребывать в ужасе от странного посетителя, был крупный мастиф. Еще до того, как начинались ночные звуки, собака лаяла и подпрыгивала, словно пытаясь разорвать одежду на чем-то невидимом. И всегда, сразу после того, как мастиф приходил в возбуждение, начинались таинственные удары, треск, стоны и царапанье.

"Эти звуки, - говорит Джон Уэсли, - очень часто, казалось, витали в воздухе посреди комнаты. Какое-то время Существо не появлялось днем, но в конце концов едва ли кто-нибудь мог перейти из одной комнаты в другую без того, чтобы задвижка на двери не поднялась, прежде чем к ней прикоснулись".

Временами шум по ночам становился настолько сильным, что никто из семьи не мог заснуть, в других случаях призрак стучал сначала с одной, затем с другой стороны двери спальни; и часто кухонная утварь разлеталась во все стороны, а затем таинственным образом возвращалась на свои места. Когда сами Уэсли попытались воспроизвести эти звуки, они не только не смогли, но и "мертвая, глухая нота чего-то движущегося" была слышна поверх всего этого.

Самое простое объяснение всех этих загадочных явлений - свалить их на жителей деревни, которые хотели досадить мистеру Уэсли. Но то, как даже самый проворный сельский житель мог раствориться в воздухе, сбить с ног преподобного Сэмюэля, поднять мистера Хула и его кровать в воздух, а затем предаваться подвигам левитации с Нэнси Уэсли, кажется совершенно необъяснимым.

Более того, поначалу мистер Уэсли повсюду носил с собой крепкую дубинку и пускал ее в ход всякий раз, когда слышал какой-нибудь стук или стон. Вся польза, которую это принесло, заключалась в том, что деревянные изделия разлетелись в щепки, а мебель была поломана. Итак, преподобный Сэмюэл однажды ночью оставил свою дубинку на чердаке, а на следующий день обнаружил, что она разбита вдребезги.

После этого он применил более дружелюбную тактику по отношению к своему странному посетителю. Когда тот поднимал слишком много шума наверху, он (по его словам) приглашал его спуститься в свой кабинет, потому что хотел с ним поговорить.

А миссис Уэсли написала в письме подруге, что призрак прекратил свою деятельность с пяти до шести вечера, когда она вежливо попросила его не раздражать ее.

Несколько родственников, приехавших погостить к Уэсли, не только услышали Джеффри; их необъяснимым образом толкали на предметы мебели и даже сбивали с ног посреди явно пустых комнат. Все без исключения родственники уехали в спешке.

Ровно через два месяца после его первого появления посещения Джеффри прекратились так же быстро, как и начались. Он больше никогда не стучал, он никогда не стонал, он никогда не беспокоил мистера Уэсли. И что довольно любопытно, у семи девочек Уэсли и даже у мальчиков было разбито сердце, потому что призрак исчез.

Там, где другие семьи бежали из домов, населенных призраками, эта удивительная семья счастливо жила с призраком целых два месяца. И, в конце концов, призрак, а не семья, сбежал.

Кстати, хотя исследователи оккультных явлений глубоко вникли в "тайну Уэсли", адекватного объяснения сверхъестественным поступкам Джеффри так и не было дано.

ИСТОРИИ О ДУХАХ

Граф Калиостро

ГАРРИ КЕЛЛАР (1849-1922) был одним из самых искусных и знаменитых фокусников последнего поколения. В возрасте восемнадцати лет он был бизнес-менеджером знаменитых братьев Дэвенпорт, выдававших себя за медиумов; позже - партнером Уильяма Фэя (который также работал с Дэвенпортами и использовал их трюк с веревочным галстуком) в путешествии по Мексике и Южной Америке; затем был связан с Линг Луком и Ямадевой, выступая в Южной Америке, Африке, Австралии и нескольких странах Азии; затем вместе с Кунардом он в течение пяти лет давал представления в азиатских странах, после чего выступал в основном в Америке. "Декан" был почетным титулом, присвоенным ему магическим братством.

Линг Лук, один из лучших современных исполнителей трюков с огнем, был с "деканом" Гарри Келларом, когда последний совершал свое знаменитое кругосветное турне в 1877 году. Лук в самой поразительной манере сочетал пожирание огня и глотание мечей. Его лучшим трюком было проглатывание раскаленного докрасна меча. Другой трюк состоял в том, что он прикреплял длинную шпагу к прикладу мушкета и, когда проглатывал примерно половину длины лезвия, стрелял, от чего шпага входила ему в горло по самую рукоять. Хотя Лук всегда появлялся в китайском гриме, Декан Келлар сказал мне, что, по его мнению, его настоящее имя Дэйв Гетер, и что он родился в Будапеште.

Ямадева, брат Линг Лука, также работал в компании Келлара, демонстрируя карточные фокусы и выступая на канате. Оба брата погибли в Китае во время этого турне, и в связи с их смертью произошел странный инцидент.

Незадолго до того, как они должны были отплыть из Шанхая на пароходе "Хива" в Гонконг, Ямадева и Келлар посетили боулинг-клуб "Эрмитаж", увеселительное местечко на Баблинг-Уэлл-роуд. Они наблюдали за крепким морским капитаном, который использовал огромный шар и делал "страйк" при каждом броске, когда Ямадева внезапно заметил:

- Я могу справиться не хуже, чем этот бездельник.

Сообразуя действие со словом, он схватил один из самых больших шаров и изо всех сил запустил его; но он недооценил свои собственные силы и поплатился за этот безрассудный поступок своей жизнью, потому что не успел он совершить бросок, как схватился за бок, застонав от боли. У него едва хватило сил вернуться на корабль, где он сразу же лег в постель и вскоре умер. Обследование показало, что у него был разрыв артерии.

Келлару и Линг Луку было очень трудно убедить капитана отвезти тело в Гонконг, но, в конце концов, он согласился. По пути вниз по реке Янцзы Кианг, Лук был сильно подавлен; но внезапно он пришел в странное возбуждение и сказал, что его брат не умер, потому что он только что услышал странный свист, которым они всегда звали друг друга. Свист повторился несколько раз и был услышан всеми на борту. Наконец капитан, убедившись, что что-то не так, приказал снять крышку с гроба; но тело Ямадевы не подавало никаких признаков жизни, и все, кроме Линг Лука, решили, что они, должно быть, ошиблись.

Бедный Линг Лук, однако, всхлипывая, сказал Келлару:

- Я никогда не покину Гонконг живым. Мой брат позвал меня присоединиться к нему.

Это предсказание сбылось, потому что вскоре после их прибытия в Гонконг он перенес операцию по поводу болезни печени и умер под ножом. Братья были похоронены в Хэппи-Вэлли, Гонконг, в 1877 году.

Все это было рассказано доктору Уолтеру Франклину Принсу из Бостонского общества исследований сверхъестественных явлений самим Келларом в отеле "Мальборо-Бленхейм", Атлантик-Сити, в июне 1908 года, и частично повторено в 1917 году, когда "декан" Келлар сидел рядом со мной на обеде Общества американских магов.

Комментируя инцидент, доктор Принс говорит: "Поскольку Келлар, в целом, очень скептически относился к предполагаемому оккультизму и был впечатлен этим инцидентом, сам будучи его участником, он, вероятно, не преувеличивал факты. Конечно, можно предположить, что у свиста не было какого-то нормального источника, и можно было бы предположить, что Келлар был как раз тем человеком, который исследовал эту теорию. Во всяком случае, предчувствие Ямадевы, основанное на свисте, о том, что он скоро умрет, было оправданным, равно как и его смерть не была результатом самовнушения, поскольку он умер от операции по поводу болезни печени".

Впервые я услышал эту историю непосредственно от Гудини, который сказал, что слышал ее дважды, полностью и частично, из уст Келлера. Поскольку Гудини, в целом, принадлежал к наиболее ярко выраженному типу скептиков, следует усомниться в том, будто он преувеличивал, или что что-то еще, кроме его глубокого уважения к Келлару, побудило его зафиксировать этот инцидент.

В книге "Кто есть кто в Америке", 1907 год, цитируется следующее:

Линг Лук и Ямадори [другое написание Ямадевы] умерли в Китае в 1877 году.

Следующая правдивая история о привидениях была получена из надежного источника.

Я отправляю вам это рассказ, к каким бы последствиям это ни привело. Мои предки англичане, но приехали в Америку более ста лет назад. Некоторые семейные бумаги, которые они привезли с собой, сохранились скорее как раритеты, чем как что-либо еще, и, просматривая их недавно, я наткнулся на документ, показавшийся мне чрезвычайно интересным. Он касался моей прародительницы, леди Пенниман, которая находилась во Франции во времена террора. Кто-то записал пережитый ею призрачный опыт, отчет о котором я теперь читаю по прошествии более чем столетия. Вот эта история.

В начале Французской революции леди Пенниман и две ее дочери отправились в Лилль, где за очень небольшую сумму сняли большой и красивый дом. Ее муж прислал ей чек на значительную сумму, и поскольку местный банкир обналичил большую ее часть серебром, она попросила, чтобы деньги были отправлены ей домой. Соответственно, посылка была передана носильщику, и когда ее светлость спросила мужчину, уверен ли он, что понимает, куда он должен ее доставить, он ответил, что прекрасно знает, добавив вполголоса, обращаясь к банкиру, что оно известно как "Преследуемое". Леди Пенниман слышала его, но расценила это замечание просто как местное суеверие, связанное с домом, в котором давно никто не жил.

Однажды, несколько недель спустя, экономка пришла в гостиную леди Пенниман, чтобы сказать ей, что двое слуг, приехавших с ними из Англии, в то утро говорили об уходе из-за таинственных звуков, которые ночь за ночью беспокоили и пугали их. Затем леди Пенниман вспомнила слова привратника, но она просто сказала с достоинством (так в рукописи):

- Я надеюсь, Картер, в вас слишком много здравого смысла, чтобы беспокоиться на свой счет из-за любого из этих суеверных и призрачных страхов; и, пожалуйста, приложите все усилия, чтобы успокоить опасения других и убедить их оставаться на своих местах.

Но, похоже, экономка не собиралась успокаивать слуг, потому что они продолжали говорить о возвращении на родину. Взяв дело в свои руки, леди Пенниман решила переселить слуг в другие помещения, а сама занять их комнату.

Шум, на который они жаловались, доносился из комнаты наверху. Она оказалась длинной и просторной и, казалось, пустовала очень долгое время. Любопытной особенностью была большая железная клетка в центре комнаты, и легенда, которую слуги узнали о ней, соответствовала ей своей странностью.

Говорили, что покойный владелец был молодым человеком с огромным состоянием, находившимся в несовершеннолетнем возрасте. Он находился под опекой своего дяди, и последний держал его взаперти в этой комнате под предлогом того, что у него был неисправимый характер и он нуждался в самом строгом наблюдении и дисциплине. Однажды было заявлено, что он нуждается в особо суровом наказании, и он был приговорен к двум дням лишений и заточению в железной клетке.

За час до истечения срока наказания прибыл дядя, всячески демонстрируя свое снисходительное намерение отпустить его, не отбывая оставшийся срок наказания. Однако очевидная цель была достигнута. Юноша был мертв. Дядя испытал удовлетворение, увидев застывшую, костлявую фигуру, стиснутые руки, сжатый рот и остекленевшие глаза своего умершего племянника.

Это зрелище, по сути, осталось с ним. Мальчик преследовал его во снах - то игривой и красивой внешностью, которая восхищала его родителей много лет назад, то бледным, безжизненным лицом и изможденной фигурой, которые дядя так хорошо знал, - и, наконец, тем ужасным последним видением. Дядя сбежал, и дом остался необитаемым, потому что после той ужасной катастрофы никто не хотел иметь с ним ничего общего.

В течение ночи или двух после переезда леди Пенниман все было тихо, но не прошло и нескольких дней, как наступила ночь, когда ее светлость разбудили шаги у нее над головой. Казалось, кто-то расхаживал по камере-клетке - медленными, размеренными шагами взад и вперед, как ей показалось, больше часа.

Решительная леди ничего не сказала своим дочерям за завтраком, и трапеза уже подходила к концу, когда появился ее сын Чарльз. Позвольте мне привести их беседу в том виде, в каком она записана в рукописи.

- Мой дорогой Чарльз, - сказала его мать, - я удивляюсь, как ты не стыдишься своей лени и как тебе не хватает галантности позволить нам с твоими сестрами закончить завтрак до того, как ты будешь готов присоединиться к нам.

- В самом деле, мадам, - ответил он, - я не виноват, что опоздал: я не спал всю ночь. С тех пор как я поднялся наверх и лег спать, кто-то стучал в мою дверь и заглядывал в мою комнату каждые полчаса. Я полагаю, он хотел посмотреть, погасла ли моя свеча. Если это так, то это действительно очень прискорбно, поскольку я, конечно, никогда не давал вам повода заподозрить меня в беспечности, принимая столь необходимые меры предосторожности, и мне неприятно, когда меня представляют в таком свете перед прислугой.

- Действительно, мой дорогой, вмешательство произошло совершенно без моего ведома. Уверяю тебя, что в твою комнату заглядывали не по моему приказу. Я не могу представить, что могло побудить кого-либо из слуг быть виновным в такой вольности. Ты уверен, что не ошибся в природе и происхождении звука, который нарушил твой сон?

- О, нет, ошибки быть не могло. Я был совершенно бодр, когда меня впервые потревожили, а впоследствии это повторялось так часто, что лишило меня возможности заснуть.

Этим событиям не было найдено никакого земного объяснения. Кроме того, домашний персонал продолжал жаловаться. Не было ни одного человека, у которого не оказалось бы истории, не добавившей бы страха остальным, пока леди Пенниман сама не начала испытывать тревогу.

В этом месте рукописи рассказывается, что некая миссис Эткинс, умная уравновешенная женщина, в которой не было ни грамма суеверия, решила заставить замолчать все эти дикие истории, переместившись прямо в камеру-клетку. Поэтому была поставлена кровать, и комната стала настолько пригодной для жилья, насколько это было возможно за такой короткий срок. Когда наступила ночь, отважная леди удалилась, забрав с собой своего любимого спаниеля.

Сначала она осмотрела каждую дырочку и уголок в комнате. Она постучала по панелям, но не обнаружила ничего подозрительного. Наконец, она заперла дверь на засов и легла в постель.

Ее быстро разбудил спаниель, с воем запрыгнувший на кровать. Она увидела, как дверь комнаты медленно открылась, и вошел бледный, худощавый, хрупкого вида юноша. Он мягко посмотрел на нее и подошел к железной клетке в центре комнаты, прислонившись к ней в явно печальном раздумье. Через некоторое время он словно очнулся и вышел тем же путем, каким вошел.

Миссис Эткинс хотела убедить себя, что это дело рук какого-нибудь ловкого самозванца, и, взяв свою ночную лампу, последовала за ним. Она налетела на дверь - закрытую точно так же, как она оставила ее, когда ложилась спать. Она открыла ее как раз вовремя, чтобы увидеть спину юноши, спускающегося по лестнице. Она следовала за фигурой до тех пор, пока, достигнув подножия лестницы, та, казалось, не ушла в землю!

После этого она снова не смогла заснуть, а утром рассказала леди Пенниман о том, что произошло.

Я просто перескажу оставшуюся часть рассказа словами из рукописи.

"Леди Пенниман решила больше не оставаться в своем нынешнем жилище. С человеком, у которого был нанят дом, поговорили на эту тему; он стал чрезвычайно вспыльчивым - сказал, что англичанам не стоит потакать своему воображению, и намекнул на гильотину - если она, на свой страх и риск, обронит хоть одно слово, которое могло бы нанести ущерб его собственности. Пока она оставалась во Франции, на эту тему не было произнесено ни слова; она придумала предлог для своего внезапного отъезда, и ей предложили другое жилье в окрестностях Лилля, которое она сняла под предлогом того, что оно лучше соответствует размеру ее семьи. Она сразу же покинула свое жилище, а вместе с ним и все сверхъестественные поводы для беспокойства".