Сборник : другие произведения.

Журналы "Истории о призраках" 1

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Файл содержит рассказы из двух журналов "Ghost stories".


  

ИЗ

"GHOST STORIES", October, 1926

  

СОДЕРЖАНИЕ

  
   Марк Меллен. ПРИЗРАК, УКРАВШИЙ НЕВЕСТУ
   Уилл Уитмор. ЧЕЛОВЕК, КОТОРЫЙ ЗАПЛАТИЛ
   Роберт У. Снеддон. УЖАСНЫЙ СМЕЮЩИЙСЯ ГЛИНЯНЫЙ МОНСТР
   Артур Лидс. ОН ДОЛЖЕН БЫЛ ЗАПЛАТИТЬ ЗА ДЕВЯТИХВОСТКУ
   Эмиль Раймонд. СКРЫТАЯ ТЕНЬЮ
   Виктор Руссо. ДИТЯ-ДЕМОН ИЛИ... ЧТО?
   Стэнли Дэниэлс. ДУША В ТЕНИСТОМ ВЯЗЕ
   Боб Свифт. ВЕДОМЫЙ ПРИЗРАЧНОЙ ГОНЧЕЙ
   Пол Джейкобс. ПЫЛАЮЩЕЕ ПРОКЛЯТИЕ БЕЛДЕН ХОЛЛА
   Роза Дзаньони. ИЗ ОХВАЧЕННОЙ БУРЕЙ НОЧИ
  
  

ПРИЗРАК, УКРАВШИЙ НЕВЕСТУ

МАРК МЕЛЛЕН

  
   - И Берил все еще убеждена, что это был призрак? - Я нахмурился и взглянул на доктора Хью Гиффорда, сидевшего и снисходительно улыбавшегося моей жене через стол. Почему, черт возьми, у этого парня не хватило такта понять, как ужасно расстраивает ее любое упоминание об этом ужасном деле? Мне казалось, что три года путешествий по Востоку должны были дать ему достаточно ярких впечатлений, чтобы стереть это из его памяти, но, по-видимому, этого не произошло. Быстрый взгляд на Берил показал, как я и ожидал, что ее лицо осунулось, а рука, наливавшая кофе, заметно дрожала.
   - Зачем снова поднимать все это, Хью? С этим покончено. Давай забудем об этом. - Я надеялся, что это прозвучало не слишком резко. - Расскажи нам о себе, Хью. Мы слышали много интересных сообщений о твоем пребывании среди кули, и это первый раз, когда ты с нами достаточно долго, чтобы услышать твою версию истории.
   Берил одарила меня слабой благодарной улыбкой, когда Гиффорд пустился в оживленный рассказ о своих приключениях; и мучительная тема Косдена и призрака была оставлена. Бедняжка Берил! Она страдала больше, чем кто-либо из нас, хотя в то время мы все были очень расстроены. Любопытно, однако, что Гиффорд, похоже, просто не мог устоять перед желанием обсудить это дело, снова и снова уверить нас, что объяснение на самом деле довольно простое, о, очень простое. Конечно, больше не было никого, с кем он мог бы обсудить эту тему, но иногда я задавался вопросом, не пытался ли он на самом деле убедить нас, вместо того чтобы пытаться убедить самого себя.
   Берил, вне всякого сомнения, убеждена, что это был призрак, а я... Ну, я не знаю, что и думать. Слишком много необъяснимых обстоятельств. Возьмем хотя бы такую мелочь, как пулевые ранения. Если в ту ночь на пожарной лестнице что-то было, вне всякого сомнения, я в это попал; я не зря был снайпером в армии. Если, как говорит Гиффорд, это могла быть переодетая женщина Мансон, то как она вернулась в Вудбридж-плейс с дыркой в голове? И как объяснить пулевое ранение в груди Косдена? Нет, даже не знаю, что и думать.
   Это был странный случай! Я помню, когда Берил впервые пришла ко мне с письмом Косдена, у меня появилось ощущение, - все, что ему действительно нужно, - это поговорить. О нашей помолвке было объявлено в утренних газетах, я читал объявления и чувствовал себя счастливым и довольным перспективой быть женатым на Берил, когда она ворвалась в комнату, вся дрожащая и расстроенная, и сунула мне эту штуку. Это было своего рода отчаянное любовное письмо, которое мог бы написать второкурсник, и, несмотря на то, что Берил казалась напуганной до смерти, я просто не мог отнестись к этому серьезно. Джон Косден всегда был странным парнем: угрюмым, невротичным, в некотором роде чокнутым. Он постоянно преследовал Берил в течение нескольких месяцев без каких-либо поощрений с ее стороны, и это сильно действовало ей на нервы. Я полагаю, именно поэтому это последнее свидетельство его увлечения так сильно расстроило ее. Похоже, он прочитал объявление о нашей помолвке в газете и пригрозил покончить с собой, если она будет настаивать на том, чтобы выйти замуж за кого-нибудь, кроме него. Он угрожал и другими ужасными вещами, драматично закончив словами: "И я предупреждаю тебя, Берил Фостер, что ты никогда не выйдешь замуж за этого человека!"
   Я пытался успокоить ее страхи, но когда все мои доводы потерпели неудачу, стал раздражительным. На самом деле, все зашло слишком далеко. Лучше было что-то сделать прямо сейчас.
   - Послушай, Берил, - сказал я, наконец, - с меня довольно того, что творит этот парень. Я пойду к нему сегодня вечером и разберусь с ним. Он должен перестать беспокоить тебя.
   Сначала она пыталась отговорить меня. Затем, когда обнаружила, что я настроен решительно, настояла на том, чтобы пойти со мной. Спорить с ней было бесполезно, она все равно настояла бы на своем; наконец, мы сели в такси и поехали к его резиденции. Это тоже было странное место. Один из тех старых домов из коричневого камня, начинавших свою жизнь как особняки и постепенно приходивших в упадок, пока не превращались всего лишь в неряшливо выглядящую ночлежку.
   Мы позвонили несколько раз, прежде чем дверь открыла неприятного вида женщина лет сорока пяти. Она стояла и зловеще смотрела на нас, пока мы спрашивали.
   - Мистер Косден? Да, он живет здесь. Он ждет вас? Что ж, думаю, вы можете подняться.
   Она бросила особенно злобный взгляд на Берил, затем повернулась и повела нас вверх по темной и узкой лестнице. Мы молча последовали за ней на третий этаж; она остановилась перед дверью, из-под которой пробивалась полоска света. Один, два, три раза она постучала в недвусмысленной манере, но ответа не последовало.
   - Забавно! - сказала она. - Он должен быть там.
   После еще одного громкого стука она достала связку ключей и отперла дверь. Пустая комната, которая предстала нашему взору, была достойна созерцания. Косден был ученым, и инструменты его ремесла, - бутылки, реторты, куски стеклянных трубок, горелки Бунзена, - были разбросаны в беспорядке по стульям и столам. Одежда валялась где попало, вместе с неопрятными грудами книг и бумаг; в углу стояла странного вида кровать, покрывала наполовину свалились на пол. И это был дом человека, который хотел жениться на моей маленькой привередливой Берил!
   Пока мы в неуверенности стояли на пороге, в комнате за дверью раздался звук бьющегося стекла, дверь внезапно с силой распахнулась, и оттуда, пошатываясь, вышел сам Косден. В каком виде он предстал перед нами! Его неряшливый галстук-бабочка и мятая белая рубашка выглядели так, словно он спал в них; его неопрятные взъерошенные волосы стояли дыбом на голове таким образом, что придавали ему сверхъестественный вид, подчеркиваемый его бледным, почти зеленым лицом и дикими, полубезумными глазами. Выйдя на свет, он какое-то время стоял, тупо моргая, потом заметил нас, и на мгновение показалось, что он сошел с ума.
   - Это она, Тереза, это та женщина! - Его длинный костлявый палец обвиняюще указал на Берил, а голос стал пронзительным. - Она не вышла бы за меня замуж, Мансон, она бы не... О Боже, - он замолчал, - она ответственна за все это! - Он бесцельно замахал руками. - Она превратила меня в развалину, которой я стал. - Затем яростно. - Она думает, что выйдет замуж за этого человека, но это не так, Тереза, это не так, да поможет мне Бог! - Внезапно он упал лицом вперед, неуклюже раскинув над головой длинные руки.
   С криком ужаса, Тереза Мансон бросилась к нему.
   - Джек, о, Джек, - простонала она, - что ты наделал? О, что ты наделал?
   Она перевернула его и, прежде чем я успел броситься ей на помощь, подняла его и положила на кровать. Даже в этот критический момент я не мог не восхититься силой этой женщины.
   - Он сказал, что сделает это! - причитала она, заламывая руки. - И он это сделал. О Боже, неужели мы никак не можем помочь ему?
   Я пощупал пульс Косдена, но он остановился, а его руки уже заледенели. Что-то в моем лице, должно быть, сказало ей правду, потому что она внезапно разразилась дикими рыданиями.
   Вспомнив грохот, который мы услышали, когда вошли, я пошел в ванную, и там на полу валялись осколки разбитого стакана, со следами темной жидкости на некоторых более крупных осколках. Тошнотворный запах пропитал воздух, и я инстинктивно отступил назад. Обернувшись, я едва успел поймать женщину Мансон, когда она направилась к Берил - Берил, которая все это время стояла посреди комнаты, словно оглушенная.
   - Это ты во всем виновата!
   В следующую секунду руки женщины вцепились бы ей в горло, если бы я крепко не схватил ее за запястья. На мгновение это было все, что я мог противопостаить ее огромной силе, но внезапно ее тело обмякло, и она опустилась на пол, повторяя снова и снова:
   - О, Боже! О, Боже! Что я буду делать!
   Бедная Мансон! Ее история была трогательно проста. Очевидно, она обожала Косдена, а он принял яд, потому что другая женщина отказалась выйти за него замуж. Ужасно, если подумать. Однако у меня не было много времени размышлять об этом прямо сейчас, потому что с тихим стоном Берил внезапно упала в обморок. Я бросился к ней, оставив женщину Мансон раскачиваться взад-вперед, безутешно рыдая. Бедное дитя, для нее это был ужасный опыт - возможно, мне было лучше унести ее отсюда, прежде чем попытаться привести в чувство.
   Там была спальня, сообщавшаяся с главным холлом. Я вспомнил, что заметил это через открытую дверь, когда женщина Мансон проводила нас наверх. Я отнесу ее туда, а потом посмотрю, что можно сделать. Я осторожно пробрался ощупью по темным коридорам, неся Берил на руках, как будто она была ребенком, и положил на кровать. Собственная комната Мансон, подумал я, торопливо оглядываясь по сторонам. В ней не было ничего необычного, кроме фотографии Косдена, которая буквально прыгнула на меня с бюро. Берил не должна этого видеть. Я перевернул ее лицевой стороной вниз. Бедный дурак, какой беспорядок он заварил! Я подумал, что мне следует вызвать врача.
   Берил приходила в себя, следующие несколько мгновений мое внимание было полностью направлено на нее. Она прижалась ко мне, истерически рыдая, как испуганный ребенок, и я делал все, что мог, чтобы успокоить ее.
   - О, Стэнли, Стэнли, я знала, что случится что-то ужасное! - сказала она, горько рыдая. - О, это было так ужасно... так ужасно...
   - Берил, милая, постарайся успокоиться, постарайся взять себя в руки! - Она сделала героическое усилие. - Я позвоню Хью Гиффорду, чтобы он приехал. Возможно, что-нибудь можно сделать для бедняги наверху. - Я знал, что было слишком поздно, но я должен был успокоить ее страхи.
   Через некоторое время она взяла себя в руки, а я принялся искать телефон. Один аппарат был спрятан под потертой кретоновой куклой на столике рядом с кроватью Мансон, и я позвонил Хью Гиффорду, моему лучшему другу, совсем недавно получившего медицинскую степень. Когда я ознакомил его с фактами, он тихонько присвистнул.
   - Конечно, я сейчас приду. - Затем. - Берил все еще там? Боже милостивый! Немедленно уведи ее оттуда. Это может вылиться в безобразный скандал, и совершенно не нужно, чтобы она была в нем замешана, если этому можно помешать. Отвези ее домой, а потом возвращайся, как только сможешь, я тебя встречу. Я сейчас приеду.
   Берил! Конечно, ее нужно немедленно увезти. Каким же я был дураком, что не понял этого.
   - Пойдем, дорогая, - мягко сказал я. - Я отвезу тебя домой. Хью сейчас приедет, и я присоединюсь к нему, как только буду уверен, что ты в безопасности.
   Она позволила увести себя, и через некоторое время я доставил ее домой. Я оставил ее на попечение миссис Димс, овдовевшей тети, с которой она жила, и поспешил обратно в пансион. К своему удивлению, я обнаружил Гиффорда, стоящего на крыльце.
   - В чем дело? - спросил я. - Ты не можешь войти?
   - Нет. Я звоню в колокольчик уже минут пятнадцать, и ничего не происходит. Подумал, что подожду, пока появишься ты, и мы посмотрим, что можно сделать. - Его глаза блестели от возбуждения, когда он говорил.
   - Что ж, давай попробуем открыть дверь в подвал.
   Я спустился в коридор и толкнул обитую железной решеткой дверь. Она открылась. Хью присоединился ко мне, мы поднялись по узкой темной лестнице и оказались в главном холле наверху. Еще несколько мгновений, и мы подошли к двери комнаты Косдена. Я повернул ручку и вошел, но, к моему изумлению, комната была пуста. И миссис Мансон, и тело Косдена исчезли. Должно быть, на моем лице отразилось изумление, потому что Гиффорд тихонько присвистнул и сказал:
   - Ушел, да?
   - А ты как думаешь? - От удивления я потерял дар речи.
   Он прошел через комнату к двери ванной и понюхал воздух.
   - Хм. Принял дозу своей собственной смеси, не так ли? - задумчиво произнес он.
   - Яда?
   - Замечено верно! - Затем. - Ну, и что мы будем делать?
   - Мы могли бы спуститься в комнату хозяйки, не так ли?
   - Давай. Где это?
   Я направился обратно в комнату, которую так недавно покинул, но она была пуста.
   - Хм! Это становится смешно!
   Наконец Гиффорд сказал:
   - Что ж, поскольку, похоже, нам больше нечего делать, мы можем пойти домой. Наша игра, как мне кажется, заключается в том, чтобы затаиться и ждать развития событий.
   Что еще мы могли сделать? Но последующие дни выдались очень нервными для всех нас, могу вас заверить. Затаив дыхание, мы следили за газетами в поисках хоть строчки о самоубийстве, но ни в одной из них не было об этом ни слова.
   - Ты уверен, что он был мертв? - Гиффорд задавал мне этот вопрос так часто, что я начал сомневаться в своей собственной убежденности. Я был уверен, но... ну, возможно, в волнении я был слишком поспешен в выводах. Его сердцебиение, возможно, замедлилось, но на самом деле не остановилось.
   - Но яд? Даже если бы он был еще жив, когда я оставил его, наверняка он убил бы его через несколько мгновений?
   - Это случилось бы... если только женщина Мансон не дала ему противоядие немедленно, но крайне маловероятно, чтобы она знала, что ему дать, не так ли? - Затем. - Но откуда мы знаем, что он действительно проглотил это вещество? Тот факт, что мы нашли его на битом стекле в ванной, не доказывает, что он действительно его выпил. Он мог вылить его в раковину.
   - Да, конечно. Но то, как он опрокинулся...
   - Возможно, это было головокружение, о, одна из полудюжины причин. Откуда нам знать?
   Все это было очень тревожно. Я надеялся, что предположение Гиффорда было верным, и что Косден все еще жив. Каким-то образом вид бедняги, лежащего на полу, обмякшего, холодного и растрепанного, преследовал мой разум и отказывался исчезать.
   Что еще хуже, Берил, от природы очень нервная, была ужасно расстроена всем этим делом и через день или два после происшествия у миссис Мансон пожаловалась, будто ее преследует призрак. Просто нервы, сказал Гиффорд, и, конечно, я согласился с ним. Но когда, утро за утром, она появлялась, бледная и потрясенная, и рассказывала истории о том, как просыпалась ночью либо от сознания, что кто-то был в ее комнате, либо от реального видения чего-то, что она назвала призраком Косдена, я решил, - нужно предпринять что-то радикальное.
   - Почему бы тебе не убедить ее выйти за тебя замуж прямо сейчас? - сказал Гиффорд, когда я обсудил это с ним. - Ты планировал провести лето в Мэне, так? Что ж, смена обстановки и та забота и преданность, которыми ты мог окружить ее, стали бы для нее Даром Божьим. Ты бы в мгновение ока поставил ее на ноги.
   Конечно, это нужно было сделать! Но убедить Берил было почти невозможно. Казалось, она пришла в ужас от этой идеи.
   - Случится что-то ужасное, Стэнли, - сказала она дрожащим голосом. - Я просто знаю, что так и будет. Косден... Косден сделает что-нибудь...
   - Но, дорогая, мы можем быть вполне уверены, что Косден мертв. Даже если это не так, откуда ему знать, где мы находимся, или даже что мы женаты? Нам не нужно говорить об этом ни одной живой душе, кроме Хью и тетушки Димс, а к тому времени, как мы вернемся из Мэна, все уладится само собой.
   - Но, Стэнли, я... я боюсь.
   Потребовалась вся моя сила убеждения, но, в конце концов, она согласилась. В ту ночь, когда все было окончательно решено, я лег спать с более легким настроением, чем когда-либо с начала этой неприятности. Теперь все, казалось, было улажено, и еще через два дня мы отправлялись в Мэн. Я заснул, мечтая о запахе сосен.
   Не знаю, сколько прошло времени, когда я вдруг обнаружил, что совершенно проснулся с совершенно определенным ощущением, - в комнате кто-то есть. Какое-то время я лежал совершенно тихо, потом осторожно открыл глаза, и кровь чуть не застыла у меня в венах. Что-то стояло в ногах моей кровати, - темная, неправильной формы фигура, едва различимая в темноте, - с сияющим, светящимся лицом, оглядывающимся по сторонам. Казалось, оно прояснилось, обрело форму...
   Это была Берил! Неужели она умерла? Было ли это ее астральное тело или что-то еще?
   На какое-то безумное мгновение я был почти парализован абсолютным ужасом, и почувствовал, как волосы медленно встают дыбом у меня на голове. Затем разум вновь заявил о себе. Призрак! Ба! Я на мгновение закрыл глаза и зарылся головой в подушку. Когда я открыл их, в комнате не было никаких следов присутствия чего-либо. Оптический обман, сказал я себе. Я поспешно включил электрический свет. Комната была пуста. Боже милостивый! "Похоже, эта штука достала и меня", - подумал я, выбираясь из постели. Я пошел в гостиную и включил там свет. Ничего! Никаких следов чего-либо. Сильный ветер раздувал занавески в открытых окнах; я подошел и закрыл их. Одна из них выходила на пожарную лестницу. Я высунулся и посмотрел вверх и вниз по лестнице, но там не было никаких следов чего-либо. Над головой все еще мерцали звезды, хотя на небе уже были заметны первые признаки рассвета. Господи! Какой опыт! Должно быть, мои нервы снова сдают. Мне лучше повидаться с Гиффордом. Я выключил свет и вернулся в свою спальню. Однако ужас не покидал меня, несмотря на все, что я мог сделать, чтобы отогнать его, и я пролежал остаток ночи при ярком свете, не в силах снова столкнуться с испытанием темноты в этой комнате.
   Я позвонил Берил ранним утром, не в силах сдержать волнения за нее. Ее голос успокоил меня, но ее слова вселили в мое сердце ужасное предчувствие.
   - Прошлой ночью мне приснился очень странный сон, дорогой, - сказала она. - Мне снилось, что я пришла к тебе, чтобы предупредить, рассказать о какой-то ужасной опасности...
   Я рассмеялся над тревогой в ее голосе, но на сердце у меня было тяжело. Неужели Берил действительно пришла ко мне духом, чтобы предупредить меня о... о чем?
   День был напряженным: нужно было сделать необходимые покупки и подготовиться к нашей поездке, и после раннего ужина с Берил я оставил ее лечь спать, а сам занялся кое-какой последней корреспонденцией. Я писал за своим столом в течение часа или больше, когда у меня внезапно возникло странное ощущение, будто кто-то пристально смотрит на меня - кто-то враждебный. На стене передо мной висело зеркало, я осторожно взглянул в него, и во второй раз за двадцать четыре часа моя кровь застыла от ужаса. Там, на пожарной лестнице, стоял человек, размахивая револьвером и гримасничая, как сумасшедший, сквозь стекло. Казалось, прошли часы, хотя, полагаю, на самом деле это был всего лишь вопрос секунд, пока я сидел там, зачарованный, наблюдая за колеблющимся револьвером. Человек был солидным, настоящим - и этот человек был Косденом! Но Косден был мертв!
   Огромным усилием я взял себя в руки. Призраки не носят револьверов, свирепо сказал я себе. Косден, вероятно, выжил. Он угрожал мне, а затем притворился, будто покончил с собой, чтобы сбить меня с толку. Теперь я все это ясно понимал. Я небрежно открыл верхний ящик своего стола и заглянул внутрь. Да, слава Богу, он все еще был там! В мгновение ока я выхватил свой автоматический пистолет, развернулся к окну и выстрелил.
   Раздался грохот, когда оконное стекло разлетелось на тысячу осколков, а фигура снаружи скрючилась и исчезла. Дженкинс, слуга, ворвался в комнату, разбуженный выстрелом, и, бросив поспешный взгляда наружу, который показал, что мародер исчез, я послал его вниз, во двор, куда вела пожарная лестница. Я бросился на крышу, чтобы помешать этой твари сбежать таким путем. Но все было напрасно. Ни внизу, ни наверху не было никаких признаков присутствия кого-либо, и после поисков в течение получаса или больше мы, наконец, сдались. К этому времени я уже начал серьезно задумываться. От этого маньяка исходила опасность, и мне лучше было принять меры, чтобы остановить его.
   Я позвонил Гиффорду, и он сразу же приехал.
   - Ты совершенно уверен, совершенно, совершенно уверен, Стэнли, что действительно видел его? - серьезно спросил он, выслушав мой рассказ.
   - Господи, не будь идиотом! Конечно, я видел его или это! Ты думаешь, у меня были галлюцинации?
   - Ну, ты был в напряжении, ты и сам это знаешь, и потом, если учесть тот сон, который рассказала тебе Берил, даже самые сильные из нас способны немного сдать.
   - О, ради любви к Майку - ну, может быть, ты и прав, Хью, но все равно я уверен, что видел его, и начинаю верить, что посещения Берил, возможно, не были плодом ее воображения, в конце концов. Если Косден на самом деле все еще жив и пытается создать проблемы, это как раз тот тип безумия, на какой он был бы склонен.
   - Клянусь Юпитером, Стэн, возможно, ты тоже прав! Если эта птица на свободе, как ты говоришь, она способна на любую глупость. Нам с тобой придется выяснить, в чем заключается ситуация, а затем что-то с этим сделать. - Теперь он тоже пришел в возбуждение. - Вот что я тебе скажу. Мы снова пойдем к нему домой, и посмотрим, там ли он, или знает ли кто-нибудь в доме, где он. В этом деле было достаточно загадок, и пришло время их прояснить.
   Я согласился с ним, и вскоре мы уже мчались к миссис Мансон. На наш звонок ответила маленькая женщина с приятным лицом. Миссис Мансон не было дома, сказала маленькая женщина, а она - просто одна из постояльцев. Да, мистер Косден жил здесь. Мы знаем, где расположена его комната, не так ли? В таком случае, мы могли бы сразу подняться наверх.
   Мы обнаружили, что дверь не заперта, и без стука распахнули ее. Насколько мы могли судить, комната была точно такой же, какой мы оставили ее неделю назад. Казалось, ни к чему не прикасались, на всем осела пыль.
   - Чертовски странно! - сказал Гиффорд после того, как мы тщательно осмотрели комнату. - Давай спустимся и еще немного расспросим эту женщину.
   Мы разыскали ее, но она ничего не смогла рассказать нам о Косдене. Если подумать, она не помнила, чтобы часто видела его в последнее время. Наверное, больше недели назад. Возможно, он был в отъезде. Миссис Мансон? О, она все время входила и выходила. У нее дом, знаете ли, на Вудбридж-уэй, и она проводила там примерно столько же времени, сколько и в городе. Нет, не ночлежка, просто маленькое местечко с большим участком земли вокруг. Видела ли она ее на прошлой неделе? Нет, если подумать, не видела. Может ли мистер Косден находиться в загородном доме миссис Мансон? Маленькая женщина казалась смущенной. Нет, ну, возможно, мог бы, - они были очень хорошими друзьями с миссис Мансон, - миссис Мансон, казалось, очень хорошо его знала, но, конечно, нет, она не могла сказать. Дом? Знали ли мы эту часть страны? Ну, после того, как вы свернули с главной дороги... последовало описание точного местоположения загородного дома миссис Мансон.
   Наконец, мы поблагодарили женщину и вернулись в мою квартиру. Было уже довольно поздно, и мы решили, что до утра больше ничего нельзя сделать. В конце концов, как только свадебные торжества закончатся, мы с Берил помчимся прочь отсюда, и, поскольку никто не знал о наших планах, было маловероятно, что Косден последует за нами. Пока нас не было, Хью мог держать ухо востро и предпринимать необходимые шаги.
   Гиффорд предложил остаться у меня на ночь, и, должен сказать, я принял его предложение с чувством благодарности и облегчения. Если бы в ту ночь случилось что-то еще, я был бы чертовски рад, что со мной кто-то есть.
   Но ничего не произошло, по крайней мере, до тех пор, пока мы не сели за завтрак на следующее утро. Я услышал, как зазвонил телефон, а затем в дверях появился Дженкинс. Что-то в его лице сразу встревожило меня, и я вскочил, в спешке опрокинув стул.
   - Что случилось? - Гиффорд тоже почувствовал что-то неладное.
   - Это миссис Димс, сэр. Кажется, она расстроена, сэр. Мисс Берил...
   Я не стал больше ничего слушать и бросился к телефону. Голос миссис Димс, донесшийся до меня по проводу, звучал дрожащим, истеричным.
   - О, Стэнли, случилось что-то ужасное! Берил только что исчезла, и мы не знаем, куда она делась.
   - Исчезла? Но когда? Вы уверены? Разве она не оставила ни записки, ни намека, ничего? - Я попытался сдержать ужасное предчувствие, которое испытывал, в узде.
   - Ничего особенного, Стэнли. О, это ужасно! - Она рыдала так, что едва могла говорить.
   - Тетя Димс, постарайтесь взять себя в руки. Хью Гиффорд здесь со мной, и мы сейчас приедем. Знаете, всему этому, вероятно, есть какое-то простое объяснение. Не позволяйте себе так расстраиваться, пока мы не исследуем все возможности. - К тому времени, как я повесил трубку, у меня дрожали все конечности.
   Гиффорд стоял в дверях, его лицо было белым.
   - Берил?..
   - Она исчезла, Хью... - Но он больше ничего и не ждал.
   - Боже милостивый! Идем! - Он схватил меня за руку, и мы вместе поспешили по коридору.
   - Похоже, дело серьезное, - сказал он, тяжело дыша, пока мы мчались вперед. - Если то, что мы подозреваем о Косдене, правда, нам следует задержаться в доме ровно настолько, чтобы убедиться, что там действительно нет никаких улик, а затем отправиться прямо в Вудбридж плейс так быстро, как только сможем.
   В доме мы не обнаружили ни малейшей зацепки. Берил легла спать вскоре после того, как я ушел от нее. Когда она не явилась к завтраку, миссис Димс пошла в комнату племянницы и обнаружила, что ее нет. Кровать была застелена, а ее одежда свалена на стуле точно так же, как она оставила ее прошлой ночью. Казалось невозможным, что ее не было где-то в доме, однако тщательный обыск от подвала до чердака убедительно доказал, что ее там не было. Миссис Димс была уверена, что на ней была только ночная рубашка, когда она исчезла. Действительно, большая часть ее одежды была упакована для поездки, а несколько оставшихся вещей все еще висели в шкафу.
   Мы делали все возможное, чтобы не встревожить старую леди, но могу сказать, что мы оба были сильно напуганы, когда забрались в машину Гиффорда и на бешеной скорости помчались в сторону Вудбриджа.
   - Похоже на обычное похищение, но я думаю, что мы на правильном пути, старина.
   Старина Хью делал все возможное, чтобы подбодрить меня, и я это ценил. Но никто никогда не узнает, что я пережил во время этой получасовой поездки. И это должен был быть день моей свадьбы!
   - Если это Косден, и он причинил ей какой-либо вред, - сказал я сквозь стиснутые зубы, - я убью его голыми руками, да поможет мне Бог!
   - Спокойно, старина!
   Машина рванулась вперед с еще большей скоростью.
   Удивительно, что нас не задержали сотрудники дорожной полиции, но удача, казалось, была на нашей стороне. В этот утренний час проезжая часть была практически пустынна, и мы беспрепятственно продвигались вперед. У нас не было проблем с поиском дома Мансон, благодаря объяснениям маленькой женщины. Сам дом, ветхое строение, остро нуждавшееся в покраске, стоял в центре примерно двадцати акров дикой, перенаселенной местности. Утро было темным и пасмурным, а когда мы вошли на территорию особняка, поднялся ужасающий ветер, и начали падать первые капли дождя.
   Когда мы подъехали, место выглядело пустынным, и на наш неоднократный стук никто не ответил. Я попробовал открыть дверь и обнаружил, что она заперта, как и окна, выходящие на крыльцо. Эти последние, однако, были старыми, легко открывались ножом, и я сразу же начал вскрывать одно из них. Пока мы пытались попасть внутрь, где-то в задней части дома постоянно раздавался стук, и Гиффорду внезапно пришло в голову, что следует попытаться определить его причину.
   - Ты заходи, Стэн, - сказал он, когда мне, наконец, удалось поднять окно, - а я обойду сзади и посмотрю, что к чему. Присоединюсь к тебе через минуту. - И он ушел.
   Я забрался внутрь через открытое окно и оказался в большой, плохо проветриваемой комнате, очевидно, гостиной. Никаких признаков присутствия кого-либо. Я подошел к двери в противоположной стене и вошел в другую, столь же неприятную, столь же пустынную комнату. Следующая дверь вела в широкий холл, освещенный лишь тем слабым светом, который проникал сквозь пыльное стекло входной двери, и полный странных и зловещих теней. Я пересек холл и вошел в другую полутемную комнату, а затем обнаружил слабый свет, исходящий из фрамуги над другим дверным проемом. Мое сердце бешено колотилось от неизвестности и волнения, когда я пересекал комнату на цыпочках. Я приложил ухо к двери. Ни звука. Я наклонился и попытался заглянуть в замочную скважину, но она была забита. Подождав, по крайней мере, пару минут, ожидая какого-нибудь звука, я решил, что в комнате никого нет; но странный страх, своего рода предчувствие, удержал меня, и мне почти пришлось заставить себя повернуть ручку двери и открыть ее.
   Мгновение я стоял там, ослепленный электрическим светом, пытаясь сориентироваться. Комната казалась пустой. Затем моему взгляду предстало зрелище настолько ужасное, что я прирос к месту.
   На полу лежало тело Косдена, накрытое чем-то, напоминающим старую красную скатерть, а поперек него лежала распростертая фигура женщины Мансон; в руке она все еще сжимала револьвер, на одной стороне ее головы была ужасная пулевая рана.
   До сих пор не знаю, как долго я стоял там в оцепенении. Только приход Гиффорда окончательно привел меня в чувство.
   - Боже милостивый, Стэн! - воскликнул он, хватая меня за руку. - Они оба!..
   Его лицо смертельно побледнело, и какое-то мгновение мы просто беспомощно стояли там. Затем он сказал:
   - Мы должны найти Берилл. Она где-то здесь, я уверен в этом.
   - Берил? Здесь? Откуда ты знаешь? - Меня снова охватил ужас.
   - Ее машина стоит в сарае за домом, весь шум был из-за того, что дверь сарая открылась во время ветра.
   - Боже мой! Ну же, Хью, быстрее! Возможно, мы еще не опоздали. Одному Богу известно, что они с ней сделали!
   Я был почти вне себя, когда мы носились из комнаты в комнату, тщетно разыскивая мою возлюбленную. Наконец, уже почти потеряв надежду, мы наткнулись на крошечную запертую дверь на верхнем этаже дома.
   - Помоги мне, - сказал я, сильно надавливая на нее плечом.
   Он мгновенно оказался рядом со мной, и через мгновение от общего веса наших тел дверь с грохотом обрушилась внутрь. Мы упали на пол маленькой комнаты, похожей на чердак, и нам потребовалось всего мгновение, чтобы вскочить на ноги. Там, на полу, мы нашли Берил, маленькую безжизненную фигурку, завернутую в старое пальто, с растрепанными волосами и босыми ногами, обутыми в комнатные тапочки.
   - О Господи, Хью! - Я бросился к ней и подхватил на руки. - Она мертва? Скажи мне, что она не умерла! - Я был вне себя от дурных предчувствий.
   Он пощупал ее пульс, послушал сердце и, наконец, достав из кармана маленькое зеркальце, поднес его к ее губам.
   - Она жива, - тихо сказал он, - но мы пришли вовремя.
   Достав из кармана маленькую фляжку, он влил немного содержимого ей в горло. Затем мы растерли ее руки и область над сердцем, и после того, что казалось бесконечными часами, ее веки слегка задрожали, и цвет начал возвращаться на ее губы. Ее глаза медленно открылись, и она посмотрела на нас с совершенно пустым, ошеломленным выражением. Постепенно она, казалось, осознала, что я был рядом с ней; с жалобным тихим стоном она потянулась и обняла меня за шею.
   - О, Стэнли, Стэнли! - прошептала она, и слезы потекли по ее щекам.
   - Теперь все в порядке, дорогая, Стэнли с тобой, - успокоил я ее, и она некоторое время лежала молча, вцепившись в меня так, словно не собиралась больше никогда отпускать. Потом она сказала: - Стэнли, отвези меня домой - о, отвези меня домой!
   Гиффорд маячил на заднем плане. Он подошел ко мне и прошептал:
   - Она права, Фрейзер. Лучше увези ее отсюда. Мы отнесем ее вниз к машине, и ты сможешь отвезти ее домой. Я последую за вами на ее машине.
   - Но... там, внизу?
   - Предоставь это мне. Твоя задача - вернуть Берил домой.
   Я отнес ее вниз по лестнице и под дождем к машине, поплотнее запахивая пальто. Мне никогда не забыть той поездки домой под проливным дождем, когда Берил лежала на заднем сиденье, рыдая и постанывая почти без остановки. Мои собственные нервы были на пределе из-за моих страхов за нее и ужасного зрелища, свидетелем которого я только что стал. Миссис Димс, когда Берил снова оказалась в безопасности под своей крышей, полностью взяла ситуацию под свой контроль. Она положила девушку в горячую ванну, затем в постель и напоила горячим чаем. Затем приехал Гиффорд на машине Берил и сразу же поднялся наверх, чтобы осмотреть свою пациентку.
   Бедная маленькая Берил! Несмотря на все, что мы могли для нее сделать, она лежала, дрожа, словно от озноба; затем ею овладела сильная лихорадка, и начался бред. Мое сердце обливалось кровью, когда она лежала там и стонала или вскакивала от внезапного ужаса, крича, что увидела призрака, и умоляя меня спасти ее от него. В течение нескольких дней казалось, она совсем сойдет с ума; мы с Хью постоянно находились рядом с ней, совершенно позабыв обо всем остальном в нашей тревоге за нее. Затем, постепенно, лихорадка прошла, и, хотя маленькая Берилл все еще была очень слаба, она, наконец, вступила на путь к выздоровлению. А у меня впервые появилось свободное время, чтобы подумать о других вещах, особенно о той сцене на кухне в Вудбридже.
   - Что ты сделал с телами? - спросил я Хью.
   - О... это? - Он заколебался. - Ну, на самом деле, ничего. Я внимательно осмотрел тела, а затем оставил их.
   - Никого не уведомив?
   Он некоторое время молчал.
   - Возможно, это был не самый этичный поступок в мире, - медленно произнес он, - но что еще я мог сделать? Если бы я уведомил полицию, нас всех ждали бы огласка и расследование, и это было бы чертовски неприятно, особенно для Берил. Я не знал, - мы пока не знаем, если уж на то пошло, - как она оказалась там, и... ну, ты должен защищать девушку от подобного рода огласки. "Два трупа, одетые только в ночную одежду, найдены в заброшенном доме". Разве ты не можешь представить себе пугающие заголовки в газетах?
   От этой мысли у меня по спине пробежал холодок. Какое-то время мы сидели молча, потом он сказал:
   - Я полагаю, ты не видел газет?
   - Нет.
   - Ну, тела были найдены в тот самый день, когда мы были там - я, конечно, знал, что рано или поздно они будут найдены. Похоже, что женщина Мансон была известна полиции какими-то мелкими нарушениями, и, поверхностно расследовав дело, они квалифицировали его как убийство и самоубийство.
   - Боже милостивый!
   - Итак, с этим покончено. - Затем последовало. - Я знаю, что Берил сейчас нельзя волновать, в противном случае, она могла бы нам кое-что рассказать. И если когда-нибудь она окажется в состоянии это сделать, то сможет пролить свет на это дело. Ты, конечно, уже понимаешь, что твоя версия относительно Косдена неверна?
   - Нет, не знаю. Что ты имеешь в виду?
   - Ну, он был мертв уже несколько дней, когда мы его нашли.
   - Он... был... мертв? - Я едва мог в это поверить.
   - В этом не может быть никаких сомнений. Относительно женщины, она была мертва всего лишь нескольких часов, но Косден... Забавно, однако, - он замолчал, - что у него было пулевое отверстие прямо в середине груди.
   - Пулевое отверстие! - Мои мысли вернулись к фигуре на пожарной лестнице и к выстрелу, который я в нее произвел. Было ли это возможно?.. - Ты уверен, что он был мертв так... так долго?
   - Конечно. В газетах тоже так писали. В качестве причины смерти было указано отравление. Они не могли объяснить выстрел, если только женщина Мансон не выстрелила в него просто для пущей убедительности.
   История Берил, когда она, наконец, смогла рассказать ее, только добавила загадочности. Лишь несколько недель спустя она рассказала нам обо всем, что произошло, настолько подробно, насколько смогла это вспомнить. В то утро, как только на небе забрезжили первые лучи рассвета, ее разбудила фигура, которая, по ее утверждению, была призраком Косдена. Она сказала, что на нем была его одежда, и выглядел он так же, как когда упал, приняв яд. Он указал на нее длинным пальцем, точно так же, как в тот день у Мансон, и глубоким, замогильным голосом приказал ей встать и надеть пальто. Наполовину парализованная страхом, она сделала, как было указано. Затем, словно под гипнозом, она последовала за видением через окно своей спальни, вышла на крыльцо, отправилась в гараж и села в свою машину.
   Оказавшись в машине, она, казалось, оправилась от парализующего ужаса, охватившего ее, настолько, что попыталась выскочить, но существо протянуло руку и схватило ее ледяной хваткой, и после этого она больше ничего не помнила. Когда она пришла в сознание, то была распростерта на заднем сиденье, а машина мчалась вперед как ветер; существо сидело, съежившись, за рулем, на голове у него была надета потрепанная шляпа. Она лежала, слишком пораженная ужасом, чтобы пошевелиться, и наконец, когда начало светать, они остановились за домом. Да, должно быть, это был дом Мансон, хотя она мало что о нем помнила. Они въехали в темный сарай, и она попыталась позвать на помощь, убежать. Ей удалось выбраться из машины и направиться к двери, но существо настигло ее, схватило за волосы, оттащило назад. Она отчаянно выворачивалась и отбивалась, а потом снова ощутила гипнотический ужас лица, странно светящегося в темноте, приближающегося все ближе и ближе. Следующее, что она помнила, - она лежала в моих объятиях в комнате на чердаке.
   Могла ли это быть женщина Мансон, как настаивает Гиффорд, пытавшаяся отомстить нам за самоубийство Косдена? Был ли это, как твердо верит Берил, призрак Косдена? Действительно ли астральное "я" Берил приходило в мою комнату той ночью, чтобы предупредить меня о приближающемся к нам ужасе?
   Хотел бы я знать!
  

ЧЕЛОВЕК, КОТОРЫЙ ЗАПЛАТИЛ

УИЛЛ УИТМОР

  
   - Джим, - сказал мне профессор Уильям Арнольд, - полагаю, я единственный человек в мире, который знает правду об убийстве Боба Кларка; и меня бы выгнали из моего кабинета в университете, если бы я ее рассказал. Я не знаю, что делать, Джим. Я очень обеспокоен.
   Всякий раз, когда я проезжал через Остин, штат Техас, я всегда ужинал с профессором Арнольдом. Он преподает физику в тамошнем университете, и мы три года были приятелями по колледжу в Принстоне, прежде чем он уехал на Запад. Я любил его и восхищался его блестящими научными трудами.
   В этот конкретный вечер мы ужинали в китайском ресторане на Конгресс-авеню. Через ресторан прошел разносчик газет, продававший "Дейли Остин", и Арнольд купил одну. Когда он взглянул на первую страницу, его лицо побелело, а руки задрожали. Я спросил, что его беспокоит.
   - Джим, - сказал он, - Боб был убит три дня назад, но полиция сейчас не ближе к разгадке, чем тогда. - Он указал крупный заголовок на странице. В нем говорилось: "Полиция все еще сбита с толку загадочным убийством".
   Я посмотрел на Арнольда и заметил темноту у него под глазами. Им не хватало того блеска, который я видел в течение многих лет, и прежняя уверенность, которой я всегда восхищался в нем, исчезла.
   - Почему это конкретное преступление так повлияло на вас? - спросил я. - Расскажите мне об этом.
   - Я был рад, когда вы позвонили мне сегодня, - ответил он, - потому что мне нужно рассказать кому-нибудь, что я знаю об этом убийстве, а, кроме того, я могу вам доверять. Я плохо сплю с тех пор, как это произошло. Я не могу продолжать свои занятия и читать лекции о законах физики. Я всегда верил, что любое явление может быть объяснено непоколебимыми научными законами. Я всегда смеялся над так называемыми проявлениями духовного мира. И все же это убийство не может быть объяснено никакими законами природы. Я чувствую, как научная платформа, на которой я построил свою жизнь, вот-вот рассыплется у меня под ногами. Я все еще отказываюсь принимать сверхъестественное - Господи, как я ненавижу это слово! И все же я не вижу другого объяснения этого убийства.
   Арнольд сделал паузу, чтобы смочить пересохшие губы и горло. Он провел пальцами по своим длинным волосам, - его пальцы дрожали. Затем он продолжил.
   - Вот что я знаю об этом. Боб Кларк, человек, которого убили, был лучшим учеником, какой у меня когда-либо был. Он поступил на мой курс физики три года назад. С тех пор мы стали близкими друзьями. Он часто консультировался со мной по поводу своей работы, и я всегда был рад оказать ему помощь и дать совет.
   Две недели назад он пришел ко мне в ужасном состоянии. Мне было больно видеть его, мужчину ростом более шести футов, охваченным страхом. Его прекрасное лицо было осунувшимся, а в глазах застыло что-то сверхъестественное. Я не мог этого понять, потому что он всегда был очень основательным человеком, спокойным и с сильной волей.
   - Доктор Арнольд, - сказал он, прежде чем мы успели сесть в моем кабинете, - меня посетили мертвецы. Боже мой, как я напуган. Это сводит меня с ума, и я боюсь, что моя жена заметит этот страх во мне. Она не в том состоянии, чтобы беспокоиться, потому что, как вы знаете, вчера у нас родился ребенок.
   Я дал Бобу выпить и сумел успокоить его, и он рассказал мне о том, что видел. Три лета назад он работал в бригаде строителей мостов примерно в сорока милях от Хьюстона, в маленьком городке Ист-Бенард. Он почти полностью заселен невежественными иностранцами, живущими в убогих условиях.
   Большинство женщин уродливы и толсты; даже молодые девушки невзрачны и непривлекательны. Они работают в полях вместе с мужчинами. Они ходят босиком и почти не носят одежды на хлопковых полях. Довольно часто, согласно рассказу Боба, вы можете увидеть девушек в возрасте двадцати лет, собирающих хлопок, одетых в ситцевое платье и ничего больше. Нет ничего необычного в том, что их тела обнажаются от случайного ветра. Некоторые девушки обладают девичьим очарованием, несмотря на свою грубость. Их тела имеют мягкие изгибы, даже несмотря на то, что они выполняют тяжелую работу, потому что едят много жирной пищи.
   Однажды вечером Боб встретил одну из этих девушек, возвращавшуюся с работы. Она была хорошенькой, ее миловидное личико и маленькая юная фигурка под свободным хлопчатобумажным платьем очаровали его. Такая девушка не привлекла бы его, но он скучал по общению с девушками из своего круга и по своим школьным товарищам.
   Под каким-то предлогом он ухитрился проводить ее домой, и с тех пор встречался с этой девушкой каждый вечер. Никто не знал об их встречах. Он продолжал тайно встречаться с девушкой до осени, когда вернулся в университет.
   Боб сказал мне, что девушка безумно любила его, и что он испытывал к ней что-то вроде любви, хотя и был помолвлен с женщиной, теперь его вдовой. Он никогда не говорил иностранке своего настоящего имени и вскоре забыл ее, вернувшись в университет. Следующей весной он женился.
   Но в ночь перед женитьбой его посетила эта девушка, - заявил Боб. Незадолго до рассвета он проснулся от крика ребенка в своей комнате. В комнате было темно, если не считать рассеянного, сияющего голубого света, и посреди этого голубого света была девушка из его прошлого, держащая на руках новорожденного ребенка. Видение было нечетким, и прежде чем Боб смог разглядеть больше, оно исчезло в голубом свете, а сам свет медленно угас. Боб был в ужасе и включил свет.
   Пол был мокрым, как будто на него капала вода, и на нем имелись пятна желтой глины.
   В дневной газете Боб прочитал сообщение о самоубийстве молодой девушки. Три месяца назад семья узнала ее секрет и выгнала из дома. Семья священника в Ист-Бенарде приютила ее. Ребенок родился за три дня до ее самоубийства. Ее нашли в большом глиняном бассейне с водой за домом священника. Ее ребенок, прижатый к груди, утонул, как и мать.
   Боб обезумел, но ему предстояла женитьба. Видение больше не появлялось, и Боб вскоре забыл о нем на радость своей жене.
   Видение вернулось только две недели назад, то есть ночью после того дня, когда родился его ребенок. Боб сказал, что оно появилось точно таким же образом, как и в первый раз, за исключением того, что оставалось дольше, и было более отчетливым. При этом втором появлении ребенок казался на несколько месяцев старше. Девушка стояла, держа на одной руке своего ребенка, а в другой - смертоносный богемский нож, похожий на те, которыми богемские фермеры закалывают свиней. Она медленно двинулась к Бобу, крепко сжимая в руке нож. Когда она находилась в нескольких футах от него, Боб закричал. Ребенок в руках девушки пошевелился, и с его губ сорвался низкий вопль. Девушка остановилась и медленно растворилась в окружающем ее голубом свете, и он тоже медленно угас. На этот раз пол был сухим и без следов глины.
   Когда Боб закончил рассказ, он дрожал с головы до ног. Капли пота выступили у него на лбу, и он потянулся за виски. Я был в большом затруднении относительно того, что делать. Конечно, я думал, что Боб болен и страдает от перенапряжения из-за рождения ребенка. Я так ему и сказал. Я вообще отказывался верить в видение и посоветовал ему забыть об этом. Он страшно разозлился и оставил меня. Три дня спустя я поговорил по телефону с сиделкой его жены и узнал, что Боб заперся в своей комнате, и отказывается кого-либо видеть. Я отправился к нему домой, но он не захотел видеть и меня.
   Три дня назад сиделка сразу после рассвета вызвала меня в дом Боба. Она сказала, что Боб был убит, и что его жена хочет поговорить со мной. Я немедленно отправился туда.
   Когда меня впустили в комнату, тело еще не было перенесено. Он лежал поперек кровати в алой луже. В груди Боба по самую рукоять торчал нож. Я уверен, что это был тот самый, который он мне описал.
   Сиделка спала в комнате, смежной с комнатой Боба, и единственная дверь в его комнату открывалась в комнату сиделки. Она проснулась от ужасного крика в комнате Боба. Она подергала дверь, но та была заперта.
   Были вызваны соседи, дверь выбита, - она была заперта изнутри на засов. В комнате было всего два окна, и на обоих имелись железные решетки, как в некоторых старых домах Техаса.
   Сиделка заявила, что сразу после крика она услышала в комнате плач ребенка и голос женщины.
  

УЖАСНЫЙ СМЕЮЩИЙСЯ ГЛИНЯНЫЙ МОНСТР

РОБЕРТ У. СНЕДДОН

  
   Я тихонько присвистнул, прочитав имя на карточке. Я встречался с Джоном Ралстоном несколько раз, но никогда не был с ним на дружеской ноге, поскольку его неприязнь ко всему, что имело отношение к оккультизму, распространялась на тех, кто проявлял хоть какой-то интерес к этому предмету. Он был готов подкрепить свое мнение о призраках постоянным предложением в размере 10 000 долларов любому, кто смог бы убедить его, что в явлениях сверхъестественного есть нечто большее, чем подделка и обман. И никто никогда не получал 10 000 долларов.
   Я посвятил себя изучению тех оккультных явлений, которые кажутся таинственными и в большинстве случаев не поддаются объяснению, но которые, я убежден, мы со временем обнаружим как естественные в своих проявлениях. Фактически, то, что начиналось как хобби любителя, превратилось в профессию, и меня призывали расследовать многие случаи так называемых "привидений". Имя Марка Шэдоу знакомо Обществам по изучению сверхъестественного как здесь, так и в Европе, хотя, без сомнения, большинство из вас видит его здесь впервые.
   Я был удивлен, получив визитку Ралстона, когда сидел в кабинете своего маленького дома на Западной Одиннадцатой улице. Он был последним человеком, которого я ожидал увидеть, и был озадачен тем, что могло его привести; но я сказал своей секретарше немедленно проводить его ко мне.
   Вошел Ралстон, агрессивный, с тяжелой поступью. Однако в его манерах не хватало чего-то от обычного высокомерия.
   - Осмелюсь предположить, вы удивлены, увидев меня, мистер Шэдоу, - отрывисто сказал он. - На самом деле я сам удивлен, но как только столкнулся с этим дурацким делом, то решил обратиться к вам. Вы сейчас заняты?
   - Не особенно, - ответил я. - Вы хотите проконсультироваться со мной как с профессионалом?
   - У нас было несколько стычек в прошлом, Шэдоу, - ответил он с наигранной фамильярностью, - но забудьте об этом. Вы самый здравомыслящий из всех, кого я знаю, вот почему я выбрал вас, чтобы рассказать мою историю.
   - Премного благодарен, - сказал я с усмешкой. - В чем состоит ваша проблема?
   - Я хочу откровенно поговорить с вами, как мужчина с мужчиной. Вы можете спросить с меня столько, сколько хотите, при условии, что поможете решить одну-две проблемы к моему удовлетворению.
   Он вытащил чековую книжку и наклонился к моему столу.
   - Не спешите, - коротко сказал я. Этот человек выбрал неудачный подход. - Для этого будет достаточно времени, мистер Ралстон. Любой совет, который я могу вам дать, к вашим услугам, хотя, судя по прошлому общению, боюсь, он не будет оценен по достоинству.
   - О, я знаю, - ответил он, застигнутый врасплох, - но оставим прошлое в прошлом. Это слишком серьезный вопрос, чтобы сейчас спорить из-за различия мнений. Я ни на шаг не отступаю от своих убеждений, но признаюсь, до смерти озадачен. В моем доме творится нечто непонятное, и я хочу докопаться до сути.
   - Серьезное?
   - Настолько серьезное, что моя жена просто на взводе. Мне пришлось уволить своих слуг, закрыть свой дом и переехать в город. Дом новый. Я переехал в него только в прошлом году, и не знаю, смогу ли когда-нибудь заставить свою жену снова переступить порог этого дома. Она хотела, чтобы я проконсультировался с ее кузеном Карвером.
   - Карвер? Вы, случайно, не имеете в виду профессора Джозефа Карвера?
   - Его самого. Проклятый, самоуверенный, заблуждающийся дурак! Разговоры о призраках! Ба! Никаких призраков не существует!
   Я был поражен, услышав имя Карвера, капризного дилетанта в темных делах, которые лучше оставить в покое, даже тем, кто хорошо в них осведомлен.
   - Так что же случилось с вашим домом? - спросил я.
   - Я хочу, чтобы вы выяснили это, Шэдоу. Что-то такое, из-за чего жить в нем невозможно. О, в этом нет ничего сверхъестественного. Не вбивайте себе в голову эту идею.
   - Тогда зачем вы пришли ко мне? Почему бы не нанять детектива?
   Он презрительно фыркнул.
   - Я нанимал уже трех. Двое из них ничего не смогли найти. Третий сорвался посреди ночи и прислал мне сумасшедшую записку, в которой говорилось, будто он может противостоять всему, что увидит, но не чему-то из Ада. И теперь я хочу, чтобы вы пришли и посмотрели, какую шутку со мной разыгрывают.
   - Вы думаете, что в доме водятся привидения?
   - Я не думаю ничего подобного, - возразил он. - Кто-то пытается меня разыграть. Кто-то узнал о моем предложении и охотится за 10 000 долларов, хотя я не понимаю, как они сумели устроить свои трюки. Я дам вам полную свободу действий. Вы можете зайти так далеко, как захотите.
   Я колебался. Я предвидел, что, несмотря на это предложение, во всем, что бы я ни делал, у меня будет совершенно несимпатичный помощник.
   Ралстон наклонился вперед.
   - Послушайте, Шэдоу, с тех пор, как вы разоблачили этого медиума в Вене, я испытываю некоторое уважение к вашему суждению. У вас есть некоторые критические способности, больше, чем я могу сказать о большинстве. Если это розыгрыш, вы найдете шутников. Если есть что-то еще, я выслушаю, что вы захотите сказать. Теперь, вы возьметесь за это дело?
   - Если бы вы были более откровенны...
   Я все еще колебался.
   - Я скажу вам все, что вы захотите, после того, как вы согласитесь. Но я бы хотел сначала посмотреть, какое представление вы составите сами.
   - Ну, хорошо, я подожду, пока мы не прибудем на место.
   - Значит, вы едете? - сказал он, вставая с явным облегчением.
   - Да.
   - Хорошо! Поезд на Гранд-Сентрал, пять десять. Вас это устроит? Захватите с собой все необходимое.
   Я встретил его на вокзале с сумкой, положив в карман фонарик и автоматический пистолет.
   Мы вышли в Гринфармс и прошли несколько сотен ярдов до претенциозного дома на берегу Саунда, расположенного в глубине его территории и окруженного с обеих сторон другими миниатюрными поместьями. Он отпер входную дверь и включил свет, когда мы вошли в широкий холл со стенами, обшитыми деревянными панелями.
   - Мы перекусим в столовой, - сказал он. - Я захватил с собой корзинку с обедом. Повесьте свои вещи вон на ту вешалку, пока я включу кофеварку.
   Он вошел в столовую, и я услышал звон тарелок и столовых приборов. Я направился к освещенной двери и, сделав это, остановился, что-то почувствовав. Я огляделся и обнаружил, что стою напротив большого сундука из какого-то темного дерева. Повинуясь странному импульсу, я поднял тяжелую крышку и заглянул внутрь. Он был пуст, но от него исходил странный влажный запах - как от влажной земли или глины. Вздрогнув, я позволил крышке упасть.
   - Вы смеялись, Ралстон? - резко спросил я.
   Ответа не последовало, и я сделал пару шагов в столовую. Как только я это сделал, из кухни вышел Ралстон с подносом.
   - Вы смеялись, Ралстон? - повторил я.
   Он бросил на меня невеселый взгляд.
   - Нет! - коротко ответил он. - Так вы слышали это? Быстро.
   - Я услышал смех - приглушенный, признаюсь, но смех, - сказал я.
   - Рядом со старым сундуком?
   - Да.
   - Издевательский?
   - Да, это слово точно описывает его.
   - Вы хорошо начали, Шэдоу, - сказал он, ставя поднос на стол. - Вот, не желаете ли?
   Он налил себе стакан и залпом осушил его.
   - Спасибо, нет. Я предпочитаю сохранять ясную голову.
   - Как хотите. У вас уже есть идея? Что-то связанное с сундуком - что-то вроде радиоприемника, - хотя я осмотрел каждый дюйм сундука и деревянную отделку прихожей?
   Я ничего не сказал, пока мы не сели.
   - Где вы взяли этот сундук?
   - Он из какого-то старого дома неподалеку отсюда. Моя жена взяла его.
   - Я хотел бы знать его историю.
   Он сделал нетерпеливый жест.
   - Без обид, Шэдоу, но не начинайте говорить всякую чушь о старой мебели, сохраняющей атмосферу какого-то мрачного преступления.
   - Такое действительно существует, несмотря на все ваши заявления о том, что вы в это не верите, - твердо сказал я. - Однако, обещаю вам, что не позволю этой теории встать на пути расследования. У меня такое чувство, что тайна начинается с сундука. Однако если вы не возражаете, я готов выслушать ваш рассказ о том, что происходит.
   - Я расскажу вам это без всяких изысков, - просто голое изложение фактов, - ответил он. - Это началось две недели назад. Мы с женой сидели в комнате напротив, в ее гостиной. Было около половины одиннадцатого вечера, и мы ждали, когда горничная принесет нам немного имбирного эля. Внезапно мы услышали ее крик в холле - упал поднос, и она бросилась сюда в истерике. Клялась, что, когда проходила мимо сундука, крышка поднялась сама по себе, и что-то посмотрело на нее, что-то отвратительное с вытаращенными глазами! Она не могла описать это. Она взвизгнула, крышка опустилась, и она с криком бросилась к нам. Я высказал ей свое мнение, вытащил ее в холл, открыл сундук и показал ей, что он пуст. Но это было бесполезно. Она придерживалась своей истории, к большому изумлению моей жены. Хильда никогда не вела себя подобным образом.
   - Она - немка?
   - Нет! Типичная шведка. Хорошая прислуга. Но это происшествие заставило ее уйти на следующий день, хотя моя жена по глупости предложила увеличить ей жалованье. В ту ночь, ложась спать, я услышал смех. Я думал, что виной тому дворецкий. Он подождал, пока запрут дом, и теперь, - подумал я, развлекается с шофером на кухне - поэтому не обратил на это внимания. Но пару вечеров спустя, за ужином, я сказал своей жене, когда дворецкий вышел из комнаты: "Ты ничего не заметила в Роллинсе?" "Мне было интересно, заметил ли ты это, - сказала она. - Он ведет себя странно". - Она оглянулась через плечо в коридор. "Напуган, - сказал я. - Эта все чертова шведка".
   Но я не ожидал, что он попросит расчет на следующий день. "В чем проблема, Роллинс?" - спросил я. - Я довольно неплохой хозяин, Шэдоу, и хорошо отношусь к своим слугам. - "Есть что-то, что вас не устраивает? Я не хочу, чтобы вы уходили, Роллинс", - сказал я ему.
   Я ничего не мог из него вытянуть. Нем, как могила, он все-таки кое-что сказал моей жене перед уходом. - "Передайте хозяину, чтобы он присмотрел за сундуком в холле. Я знаю, он не верит в привидения, но с сундуком что-то не так", - сказал он ей. Моя жена попросила его объясниться, но он, казалось, боялся сказать больше. Я сразу же нашел другого парня, - англичанин выглядел здоровым, упитанным, трезвомыслящим человеком; прошел войну и все такое. Конечно, я ни словом не обмолвился ему о сундуке. Я еще раз осмотрел эту штуку и не смог найти в ней ничего необычного.
   Ралстон резко замолчал и бросил странный взгляд на дверь.
   - Слышите что-нибудь, Шэдоу?
   Я прислушался.
   - Нет!
   - Чертовски забавно! - нахмурившись, сказал Ралстон. - Звучало как будто камень вытаскивают из грязи - что-то вроде шлепка, знаете ли. Так вот, насчет Белла, так его звали. Он зашел в гостиную около одиннадцати, чтобы спросить, не хотим ли мы еще чего-нибудь на ночь, а затем вышел в холл. Внезапно я услышал шум, что-то вроде потасовки, а затем глухой удар. Я выбежал в холл и увидел, что Белл лежит на спине в глубоком обмороке, по крайней мере, мне так показалось; но когда я наклонился над ним, он застонал, вскочил на ноги, чуть не сбив меня с ног, и сжал кулаки. - "Успокойтесь, - резко сказал я. - Все в порядке. Придите в себя, вы просто выпили лишнего, дружище".
   Он опустил руки и уставился на меня, а затем начал дрожать всем телом. - "Вы пьяны?" - снова спросил я, хотя в гостиной он вел себя вполне нормально. "Да поможет мне Бог, я не выпил ни капли, сэр". - "Тогда что, черт возьми, с вами происходит?" - поинтересовался я. "Видите ли, - сказал он, отодвигаясь, - я шел по коридору, как вдруг крышка сундука поднимается, чья-то рука хватает меня за ногу и пытается затащить внутрь. Я сопротивлялся, а потом что-то мокрое и противное, похожее на кусок грязи, попало мне прямо в лицо, и я упал, задыхаясь".
   Я уставился на него, потом повел носом. Ни малейшего признака алкоголя. "Это истинная правда, сэр, она вытянулась из этого сундука". - "Чепуха, Белл, - сказал я ему, - вы же не ожидаете, что я в это поверю", - и я поднял крышку сундука.
   Ралстон замолчал и моргнул.
   - И? - спросил я. - Конечно, в нем было пусто?
   - Д-да. - Он сделал паузу и добавил, старательно понижая голос: - Откуда, черт возьми, это взялось, я не могу себе представить, но на крышке был грязный след, похожий, ну, все, что я могу сказать, это было похоже на отпечаток ладони и большого пальца - преувеличенный - полный фут в поперечнике. Я быстро захлопнул крышку. - "Вот что, дружище, - сказал я Беллу, - ложитесь спать, и никому из других слуг ни слова, понятно? Я это оценю". - Он пообещал и ушел с больным видом. Когда он ушел, я снова поднял крышку. Метка исчезла без следа. Я закрыл крышку, а потом услышал издевательский смех. Как галлюцинация Белла передалась мне, я не знаю. Все, что я знал, со мной сыграли шутку какие-то ловкие обманщики.
   - Были ли какие-нибудь пятна грязи на лице Белла?
   - Никаких. О, я очень внимательно его рассмотрел. Я не хотел рисковать. Я сказал своей жене, что Белл споткнулся о сундук.
   - Вы сказали, что ваша жена страдает от нервов?
   - Да, шарахается от собственной тени. Последний удар, сломавший ее, был нанесен два дня назад. Кажется, около пяти часов пополудни она вышла в холл, чтобы включить свет. К этому времени у нас оставалось только двое слуг. Белл и две горничные ушли. Все, кто у нас остался, - это шофер и наша кухарка, его жена. Так что моей жене приходилось кое-что делать самой. Она заметила, что крышка сундука поднята, и подумала, что кухарка убиралась и забыла закрыть сундук. Поэтому она пошла опускать крышку. Но когда увидела, что в нем, то сразу упала в обморок. Никто ее не слышал, и она понятия не имеет, как долго пролежала без чувств, но когда она пришла в себя, то снова чуть не потеряла сознание от испуга, и ей потребовались все силы, чтобы добраться до кухни. Я услышал эту историю, когда вернулся домой.
   - Угу. И что же она увидела, или, предположим, скажем так: что, по ее мнению, она увидела?
   - Сундук был полон, в нем было что-то, занимавшее каждый дюйм и выпиравшее через край, мягкая грязная субстанция, продолжавшая подниматься. И посреди этого два ужасных глаза, которые уставились на нее; затем огромная, бесформенная, темная рука начала выдаваться из массы. Именно тогда она потеряла сознание. Я пытался отговорить ее от фантазий, но она придерживалась своей истории, и, в конце концов, настояла на том, чтобы уехать той же ночью. Итак, что, черт возьми, вы обо всем этом думаете? Коллективная галлюцинация, да?
   Я мог бы тут же дать Ралстону какое-нибудь объяснение, но знал, что это бесполезно. Этого человека нужно было бы убедить каким-то другим методом.
   - Я бы хотел сам разобраться в этом вопросе, - сказал я. - Предположим, я сяду и буду дежурить сегодня ночью, Ралстон. Мне кажется, я заметил бильярдный стол в комнате, когда мы вошли. Мы сыграем партию-другую, а потом вы сможете пойти спать, пока я буду держать оборону. Я бы предпочел побыть один.
   - Ну, это ваша вечеринка, я полагаю. Ладно, мы пойдем в мою берлогу, Шэдоу.
   Мы сыграли несколько партий, а затем Ралстон предоставил меня самому себе. Я погасил свет в холле, оставив гореть только одну тусклую лампочку в начале лестницы, придвинул мягкое кресло к дверному проему кабинета и сел так, чтобы не спускать глаз с сундука, проверив, что мой фонарик в порядке, а пистолет заряжен.
   Я закурил трубку и сел, наполовину задремав. Было около половины второго по высоким дедушкиным часам, когда я получил первый сигнал предупреждения, подсказку внутреннего голоса, который говорит: "Будь осторожен! Будь готов!" Раздался слабый звук, похожий на настойчивое журчание воды, и почти прежде, чем я смог полностью осознать это зрелище, крышка сундука быстро приподнялась, а затем снова бесшумно закрылась. Что бы ни находилось внутри, теперь оно было на свободе в ночной тишине.
   Журчащий звук прекратился. Я не слышал ничего, кроме тиканья часов и своего собственного дыхания. Однако я почувствовал новый запах, запах земли, размокшей земли или глины; кожа щек и лба похолодела, как будто на них подул ветерок, наполненный туманом. Я сидел, уставившись, сосредоточенный, настороженный. Мне показалось, что тень на деревянных панелях разрастается в чудовищную распухшую фигуру, напоминающую человека или, скорее, огромную гориллу. Я сосредоточил на этом свое внимание, потому что в тени скрывается больше, чем подозревает обычный человек, и это хорошо для его душевного спокойствия. Тень слишком часто является средством сокрытия того или иного ужаса. Но прежде чем я успел составить какое-либо определенное мнение, тень отделилась от стены. В мгновение ока она пронеслась мимо меня и с гротескной, но устрашающей быстротой оказалась на стене лестницы, где исчезла. Я вскочил со стула и последовал за ней.
   Я нащупал выключатель у двери. Но каким бы быстрым я ни был, она оказалась быстрее. Я услышал, как Ралстон выкрикнул мое имя, а затем его голос истончился до пронзительного писка, похожего на писк загнанного кролика.
   Я одним прыжком добрался до лестничной площадки и, ориентируясь на сдавленный звук, доносившийся из-за одной из нескольких открытых дверей, бросился вперед. В этот момент до моих ушей донесся голос, который я с чувством крайнего замешательства узнал. Это был голос профессора Карвера, говоривший тихо, но прекрасно различимо:
   - Так кто из нас прав, Ралстон?
   Какой-то тяжелый предмет упал у моих ног, словно брошенный гигантской рукой. Меня отбросило к дверному косяку от соприкосновения с неповоротливой массой. Я чувствовал это, но оно было совершенно невидимо. Мгновение я нащупывал выключатель, хватая ртом воздух; вспыхнул свет. В комнате было пусто, если не считать Ралстона. Когда я склонился над ним, думая, что он мертв, он застонал, затем, спотыкаясь, поднялся на ноги, хватаясь за горло.
   - Боже мой, это вы, Шэдоу? Вы остановили его? Это была попытка убийства, не иначе. Схватил меня за горло и швырнул на пол.
   - Вы имеете в виду Карвера? - серьезно спросил я.
   - Да, я не мог его видеть, но я чувствовал его, слышал его. Вы его слышали?
   - Да. Но вы ошибаетесь, думая, что Карвер был здесь лично. Я собираюсь сказать вам кое-что, хотите - верьте, хотите - нет, как вам будет угодно. Я боюсь, Карвер, чтобы убедить вас в истинности того, что вы отрицали, спроецировал себя в оболочку какой-то мерзкой вещи, которую он материализовал. Пожалуйста, ответьте мне на один вопрос. Вы когда-нибудь спорили с Карвером на его любимую тему?
   - В последний раз, когда Карвер был здесь, - неохотно ответил Ралстон. - Приходилось время от времени приглашать его из-за наших отношений. У этого парня хватило наглости попытаться обратить меня в свою веру за моим собственным обеденным столом. Я едва сдерживался, - и, если бы не присутствие моей жены, - он так и не смог смириться с тем, что она выбрала меня вместо него, - клянусь Богом, я бы разбил его ухмыляющуюся физиономию. Как бы то ни было, он не остался на ночь, как было условлено. Ушел, побагровев от ярости.
   - В таком случае, если Карвер - ваш враг, Ралстон, нельзя терять ни минуты. Вы в опасности, настолько ужасной, что это едва возможно вообразить. Мы имеем дело со стихией, разрушительной силой, находящейся под влиянием мстительного человека, что теперь ни вы, ни я, не можем чувствовать себя в безопасности, пока она не будет возвращена обратно во тьму, из которой была вызвана. Мы должны немедленно увидеть Карвера и привести его в чувство. Мы можем взять машину?
   - У меня в гараже все еще стоит машина, - ответил Ралстон, не сводя глаз с моего лица, словно испуганный ребенок. - Я не могу в это поверить... и я не могу вести машину, Шэдоу, я полностью разбит.
   - Я поведу, - сказал я ему. - Мы отправимся прямо сейчас. Дорога каждая минута.
   Карвер жил в старом доме в миле по эту сторону Дарьена, в стороне от главной дороги. Когда мы подъехали, в окне нижней комнаты горел свет, хотя штора была опущена. Я громко постучал в дверь, но не получил никакого ответа.
   - Это странно, - сказал Ралстон мне на ухо. - Раньше у него был слуга-китаец. Карвер должен был нас услышать. В комнате горит свет.
   Мы направились к задней двери. Я тихонько подергал ручку и с удивлением обнаружил, что дверь не заперта. Мы прошли через кухню в маленький темный холл. Я несколько раз окликнул Карвера по имени. При последнем призыве позади нас раздался издевательский смешок, и я как раз успел крикнуть предупреждение Ралстону, когда тварь настигла нас, вернувшись в дом своего рождения.
   Что-то огромное и осязаемое, но невидимое, заполнило узкий проход. У меня появилось ощущение, что меня захлестнула масса грязи, которая текла по мне, заставляя задыхаться. Позади себя я услышал, как Ралстон зашипел, а затем, как раз в тот момент, когда я подумал, что достиг предела своей выносливости, дверь, к которой я прижимался спиной, открылась, и я ввалился внутрь. Я находился в комнате, в которой горел свет. Я вскочил на ноги, выхватил пистолет и быстро огляделся, Карвера нигде не было видно. Ралстон, задыхаясь, ввалился внутрь и схватил меня за руку.
   - Боже мой! Это адская штука из сундука! - воскликнул я.
   Мы оба застыли, уставившись на необычный предмет на столе.
   На деревянном столе стоял гротескный маленький манекен из желтой глины, в голову которого были воткнуты два кусочка зеркала - глаза. Над его головой была воронка, в которой находился кусок губки, по-видимому, увлажненный жидкостью, стекавшей по трубке. Время от времени на фигуру падала капля.
   - Миниатюрная модель того, что он материализовал в отвратительное и адское существо, с которым мы столкнулись, - сказал я.
   Поскольку он ничего не ответил, я повернул голову; он смотрел в коридор. Я осторожно положил ладонь на его руку, и когда я это сделал, он издал ужасающий вопль:
   - Оно снова приближается!
   Я перевел взгляд на дверь. На фоне темноты холла выделялись два чудовищных глаза, фосфоресцирующих странно мертвым блеском. Я на мгновение увидел огромную фигуру, бесформенную, но отталкивающе напоминающую отвратительное изображение на столе, и навел свой пистолет не на угрожающую фигуру, вторгшуюся в комнату, а на ее материальное воплощение на столе. Раздался выстрел, и идол рассыпался желтой глиной.
   Но ужасы ночи еще не были исчерпаны. Когда в комнате прогремел выстрел, из-за закрытой двери неподалеку донесся нечеловеческий визг. Дверь медленно открылась.
   Нашему зачарованному взору предстал объект настолько ужасный, что я почувствовал, как у меня по коже от ужаса поползли мурашки.
   В шкафу на веревке висел раскачивающийся предмет: труп Карвера. Пальцы его ног покачивались в нескольких дюймах над перевернутым табуретом. Было ясно видно, к какому катастрофическому концу привела интенсивность концентрации зла. Он покончил с собой.
   Я услышал шепот Ралстона.
   - Мертв - в то время как его дух приходил и уходил в этом отвратительном обличье!
   Я мрачно стиснул зубы и подошел. Тело было холодным, как камень. Карвер был мертв уже несколько дней.
   Я резко обернулся. Ралстон, закрыв лицо руками, чтобы не видеть отвратительного зрелища, ковылял к двери, словно слепой. Я вывел его из этого нечестивого дома, помог сесть в машину и развернул ее в сторону Нью-Йорка и здравомыслия.
   Два дня спустя я получил молчаливое признание в том, что убеждения Ралстона изменились. В конверт был вложен чек на 10 000 долларов.
  
  

ОН ДОЛЖЕН БЫЛ ЗАПЛАТИТЬ ЗА ДЕВЯТИХВОСТКУ

АРТУР ЛИДС

  
   Может ли ненависть существовать за пределами могилы? Может ли мстящая гончая темного прошлого возвратиться, чтобы уничтожить своего собственного разрушителя?
   Как вымышленное повествование, история капитана Гилдфорда Уолтона показалась бы захватывающей; но правдивость этой истории подтверждается реальными очевидцами, и, будучи подлинной, опережает самые смелые фантазии По или любого другого автора причудливых и ужасных историй. Несомненно, правда более странна, чем вымысел.
   Старый Уолтон-хаус в Нью-Йорке был построен Уильямом Уолтоном, богатым торговцем, в 1752 году, согласно Истории Торговой палаты. Он умер бездетным в 1768 году, оставив поместье своему внучатому племяннику Уильяму Уолтону. Последний присоединился к англичанам во время революции, и его поместья были частично конфискованы. Его дети уехали в Англию, один из них поступил на службу в британский военно-морской флот.
   Дом был возведен в фешенебельном пригороде города, в местности, ныне известной как Франклин-сквер. Особняк был окружен просторной территорией, спускавшейся к Ист-Ривер, откуда открывался прекрасный вид на поля Бруклина, как в былые времена называли это место голландские поселенцы. Когда восемнадцатый век подходил к концу, считалось, что семья Уолтонов вымерла; но внезапно появился представитель древнего дома. Он был британским морским капитаном, и его приезд произвел сенсацию в обществе Нью-Йорка, который в то время ограничивался Уолл-стрит и нижней частью Бродвея.
   Капитан Гилфорд Уолтон оказался умным и приятным джентльменом, которого можно было бы назвать симпатичным, если бы не особенно зловещее выражение, появлявшееся на его лице в состоянии покоя, но исчезавшее, едва только он начинал говорить. Престиж его имени и звания, - не в королевском флоте, а на торговой службе, - и ни в коем случае не репутация богатства, которую он принес с собой, сразу же обеспечили ему доступ в лучшее общество города. Капитан Уолтон был принят среди Гамильтонов, Крюгеров, Грейси и других аристократических семей, чьи особняки выходили окнами на Бэттери или располагались поблизости на Бродвее или Гринвич-стрит.
   Его собственная резиденция, старый Уолтон-хаус, больше не находилась в фешенебельном районе, но принадлежала состоятельной семье, которая была рада сдать меблированные комнаты джентльмену, чье имя ассоциировалось с домом.
   В отличие от многих моряков, он вел тихую, упорядоченную жизнь, и было замечено, что он постепенно прививал себе привычку отшельника. Когда он общался в обществе, то, казалось, показывал, что для других это была возможность разделить его волнение, а вовсе не обычное социальное общение, которого он вовсе не жаждал.
   Совершенно неожиданной стала его помолвка с мисс Анной Баррингтон со Спринг-стрит. Капитан Уолтон стал постоянным гостем в Киртл-Гроув, как называли дом мисс Баррингтон. Он находился примерно в миле от комнат капитана в старом особняке Уолтонов. У него вошло в привычку срезать путь и идти по нескольким новым улицам, наполовину застроенным маленькими деревянными домиками. Эта дорога вела от Киртл-Гроув к Бродвею, а оттуда на Малберри-стрит, бывшая едва ли чем-то большим, чем извилистым шоссе, огибавшим Коллект, или пруд, который занимал то место, где сейчас расположена Сентер-стрит. Однажды вечером, вскоре после того, как было объявлено о помолвке, он необычно задержался в компании своего финансового директора и невесты. Разговор принял религиозный оборот, и капитан Уолтон несколько шокировал мисс Баррингтон своим категорическим отрицанием свидетельств откровения, а также высмеиванием ее интереса и веры в сверхъестественное и чудесное.
   Был час ночи, когда капитан пожелал собеседникам спокойной ночи и отправился в одиночестве домой. Когда он шел по Малберри-стрит мимо нескольких недостроенных домов, окруженных грудами кирпича и известкового раствора, его шаги в почти гнетущей тишине лунной ночи казались особенно громкими и отчетливыми.
   Внезапно ему пришло в голову, что он не один. Ему показалось, будто он слышит другие шаги, то удаляющиеся, то приближающиеся, не более чем в сотне футов позади него. Это не могла быть городская стража, потому что она обычно не удалялась так далеко от парка. Он был уверен, что кто-то, должно быть, преследует его. Едва возникло это подозрение, он повернулся, чтобы встретиться лицом к лицу со своим преследователем.
   Шаги сразу же прекратились. Ярко светила луна - и в поле зрения не было ни души. Уолтон пришел к выводу, что шаги, которые он слышал, скорее всего, были эхом его собственных, но когда он яростно топнул по земле, а затем быстро прошелся взад и вперед, ему совершенно не удалось пробудить какое-либо эхо.
   Придя, наконец, к выводу, что все это было иллюзией, он продолжил свое путешествие. Но не успел пройти и дюжины ярдов, как сзади снова послышались таинственные шаги.
   Теперь он мог отчетливо слышать, что они не были эхом, потому что шаги варьировались своеобразным образом. Они замедлялись почти до остановки; затем следовала серия из восьми или десяти быстрых шагов, после чего они снова замедлялись. Однажды, когда Уолтон внезапно ускорил шаг, то отчетливо услышал, как его таинственная "тень" споткнулась. Такой звук, размышлял он, был основательно и убедительно материальным.
   Смелый, практичный человек, он снова и снова внезапно оборачивался, надеясь застать "тень" врасплох, но каждый раз его ждало разочарование. Он вернулся по своим следам и тщательно обыскал окрестности, но ничего не нашел.
   Когда он продолжил свой путь к Чатем-стрит, у него мелькнула мысль, что некоторые убеждения мисс Баррингтон завладели его воображением. На самом деле, впервые в его полной приключений жизни им начало овладевать по-настоящему суеверное чувство. Он был вынужден признаться самому себе в своем душевном смятении.
   Его нервное напряжение, наконец, заставило его внезапно повернуться и крикнуть:
   - Кто здесь?
   Ответа не последовало; и тогда, скорее из решимости избавиться от преследователя, чем от страха, он бросился бежать. И сразу же услышал топот кого-то, кто двигался с такой же скоростью, сохраняя расстояние между ними.
   Он продолжил свой путь, и его преследователь сделал то же самое. Наконец он добрался до своего жилища. Шаги стихли, как только он переступил порог двери своего дома.
   Он просидел у уютного камина в своей комнате до трех часов утра. Его скептицизм не исчез, но был значительно поколеблен. Он начал ощущать, по крайней мере, намек на присутствие невидимого мира.
   Он долго засыпал и встал поздно, в расстроенных чувствах. Он делал все возможное, чтобы рассуждать естественным образом, когда Денсфорд, его слуга, вручил обычное на вид письмо, адресованное ему в Уолтон-хаус, в котором говорилось следующее:
  
   Вы, кажется, не узнаете меня, но, возможно, узнаете, когда мы будем чаще видеться. Между тем, вряд ли вам стоит быть таким пугливым. Однако я посоветую вам держаться подальше от Малберри-стрит, если только вы не хотите встретиться с
   ДЕТЕКТИВОМ
  
   Уолтон несколько раз перечитал это любопытное сообщение. Почерк был ему незнаком - грубый, корявый почерк полуграмотного человека; однако формулировка свидетельствовала об определенной образованности. Был ли писавший другом или врагом? Если послание пришло от врага, почему неизвестный должен был послать предупреждение? Если от друга, то почему он должен сообщить, что у Уолтона были причины бояться его?
   Опять же, что может означать слово детектив? Может ли это означать одну из теней, следующую за Немезидой? Уолтон чувствовал, что все это дело было преисполнено тайны - и решил ничего не говорить своей возлюбленной, несмотря на тот факт, что как свидетельство возможного сверхъестественного проявления это, несомненно, могло ее заинтересовать.
   Во всяком случае, возвращаясь из своего следующего визита в Киртл-Гроув, он старательно избегал Малберри-стрит. Чтобы сделать это, он вышел на широкое шоссе (ныне Гудзон-стрит) в северной части города, на берегу реки.
   Он не видел и не слышал ничего, что могло бы его потревожить. Его нервозность и опасения начали проходить, когда...
   Примерно десять дней спустя он отправился в театр Олд-Парк, тогда единственный театр в Нью-Йорке, с мисс Баррингтон и ее отцом, и, увидев, как они направляются домой в экипаже, Уолтон свернул на Бикман-стрит. Был час ночи, когда он направился домой по почти пустынной улице.
   Внезапно, как и в ту памятную ночь, он услышал звук шагов, следующих за ним. Улица была тихой и пустынной; не было видно ни одной фигуры.
   Дойдя до часовни Святого Георгия, он заметил, что шаги идеально совпадают с его собственными. Вскоре после этого они изменились и, как и в предыдущем случае, казались иногда медленными, запаздывающими, затем переходящими в бег, пока между ними не устанавливалось обычное расстояние.
   У капитана к этому времени окончательно сдали нервы. Он поспешил дальше; неумолимая поступь преследовала его, пока он снова не добрался до своего дома. Он был в таком расстроенном душевном состоянии, что даже не пытался лечь, пока не рассвело. Его разбудил слуга, принесший утреннюю почту.
   Среди нескольких писем его взгляд мгновенно выделил одно, сразу усилившее чувство страха, удерживавшее его в течение всей долгой ночи. В нем говорилось:
  
   Вы надеялись, капитан Уолтон, сбежать от меня? С таким же успехом вы можете сбежать от своей собственной тени. Я буду с вами, когда захочу, и вы не только услышите меня, но и встретитесь со мной; ибо я не расположен скрываться, хотя вы, возможно, так думаете. И все же, почему это должно беспокоить вас или нарушать ваш покой? Ибо, если у вас чистая совесть, вам, конечно, не нужно бояться
   ДЕТЕКТИВА
  
   В течение нескольких дней после этого друзья Уолтона замечали, что он был угрюмым и рассеянным, но никто из них не мог догадаться о причине. Что касается капитана, он чувствовал, - как бы он ни пытался убедить себя в том, что таинственные шаги были простой иллюзией, не могло быть никаких сомнений в подлинности столь же таинственных писем. Постепенно, во многом против своей воли, он начал связывать это дело с определенными событиями в своей собственной жизни, которые искренне надеялся забыть, но которые теперь всплыли в его памяти с ужасающей отчетливостью.
   Ибо в прошлой жизни Гилфорда Уолтона, бывшего капитана, имелась темная глава. В ней присутствовала тень смерти, смерти от жестокости, которая иногда вставала между ним и прекрасной фигурой его невесты. Это была глава, которую капитан Уолтон считал навсегда закрытой, но...
   За десять лет до прибытия в Нью-Йорк капитан Уолтон, находясь в английском портовом городке, в котором жила семья его боцмана, тайно встречался с его дочерью; узнав о ее позоре, отец выгнал девушку из своего дома с упреками и проклятиями, и через несколько месяцев она умерла по причине разбитого сердца.
   Во время рейса, последовавшего за изгнанием девушки из дома, ее отец, предполагая, что Уолтон разделяет ее вину, вел себя дерзко по отношению к своему капитану. Уолтон отстранил его от должности. Он отомстил отцу за его жестокость по отношению к девушке и подверг его ужасным наказаниям, какие в те дни капитан мог налагать.
   Несчастный совершил побег в Вест-Индии и вскоре скончался от ран, полученных девятихвосткой на борту корабля. Позже стало известно, что Уолтон видел, как этот человек умирал; во время более позднего путешествия он видел одинокую могилу под пальмами. И он отвернулся, гордый, неумолимый, со странным, зловещим выражением на лице.
   И теперь... мог ли призрак следовать за ним?
   В попытке отбросить мрачные мысли, заполнявшие его разум и днем, и ночью, он заинтересовался попыткой вернуть, в основном благодаря влиянию Аарона Берра, землю, принадлежавшую матери Анны Баррингтон. Земля была конфискована и продана во время революции. Анна Баррингтон теперь была единственной наследницей своей матери.
   Волнение, вызванное этим заявлением, действительно привело к решительным временным изменениям в сознании и действиях капитана Уолтона. Мисс Баррингтон заметила и порадовалась его изменившейся внешности.
   Однако прошло совсем немного времени, прежде чем Уолтон снова был ввергнут в прежнее состояние возобновлением преследования, на которое к этому времени он привык смотреть как на ужас, и от которого, по-видимому, не было спасения.
   С несколькими друзьями, в том числе шестнадцатилетним мальчиком, который позже написал отчет о большинстве этих событий, Уолтон посетил публичное собрание, проходившее в таверне Мартлинга, ставшей впоследствии Старым Таммани Холлом. Выйдя из этого здания, они направились по Франкфурт-стрит к Перл. Уолтон, как записано, "казался неразговорчивым и рассеянным и его настроение настолько отличалось от обычного, что можно было подумать, какая-то глубокая тревога поселилась в его сердце".
   Да, Уолтон молчал, потому что слышал ставшие уже знакомыми шаги, преследовавшие его всю дорогу домой.
   Они дошли до Франклин-сквер, и капитан собирался перейти улицу, чтобы добраться до Уолтон-хауса, когда перед ними появился незнакомец. Он был невысокого роста и угрюмого вида; на нем была кепка, и он походил на моряка.
   Они заметили его приближение, когда он находился примерно в сорока футах от них. Это было странное на вид существо; когда он появился, то казался не совсем человеком. Он шел быстро и что-то бормотал себе под нос; он свирепо смотрел из-под нахмуренных бровей. Он шел прямо, пока не оказался перед капитаном; затем, резко остановившись, он на мгновение посмотрел ему в лицо "взглядом, который казался почти дьявольским от читавшихся в нем ярости и жажды мести", согласно записи. Затем он резко развернулся и исчез в переулке.
   Спутники Уолтона сходились в том, что им редко приходилось видеть столь свирепое и угрожающее выражение лица, но вряд ли они считали, что этого было достаточно, чтобы вселить ужас в сердце храброго человека. Хорошо зная репутацию капитана, они были поражены, увидев, как он отшатнулся назад, и услышав его крик ужаса. Затем он, казалось, быстро пришел в себя и пустился в погоню за странным человеком. Через минуту или две он вернулся в явном замешательстве, его лицо было мертвенным и изможденным.
   Полагая, что незнакомец мог ударить капитана, друзья стали расспрашивать его. Но он просто смущенно покачал головой и спросил:
   - Что он сказал? Я не расслышал это отчетливо. А вы? Вы слышали, что он сказал?
   Остальные ничего не слышали и были склонны полагать, что Уолтон ошибался насчет того, будто этот человек вообще говорил. Капитан извинился, сославшись на заботы в связи с иском Баррингтона, поздние часы на политических собраниях и так далее, вскоре расстался со своими друзьями и вошел в свой дом.
   День или два спустя Уолтон, рассеянный, несчастный, вызвал доктора Хосака, считавшегося тогда лучшим врачом Нью-Йорка. Тот категорически отказался слушать объяснения своего пациента о переутомлении и обычном нервном перенапряжении. Он заявил, что у его пациента что-то не в порядке с головой, и Уолтон вскоре доказал, что врач угадал правильно. Затем он несколько удивил доктора, спросив его, можно ли вернуть к жизни умершего человека каким-либо известным тогда медицине способом.
   Получив заверения врача, что смерть безвозвратна, Уолтон, казалось, был удовлетворен. Но он спросил, нельзя ли получить ордер на задержание того, кто, как может быть доказано, является сумасшедшим.
   Доктор, ответив, что это можно сделать, но это дело закона, а не медицины, сразу понял, - страдает разум, а не тело его пациента. Только день или два спустя, доктор Хосак прочитал объявление в "Коммерческом рекламодателе" и сразу же связал его со своим странным разговором с Уолтоном:
  
   Если Годфри Бертон, бывший боцман на борту судна "Буревестник", обратится к Эдварду Кингу, Уолл-стрит, 14, он услышит что-то в свою пользу. Если он предпочтет прийти после наступления темноты, он может сделать это в любое время до 11 часов.
  
   Врач чувствовал, что страдания его пациента должны быть каким-то образом связаны с человеком, указанным в рекламе, поскольку "Буревестник" был судном, на котором ходил капитан Уолтон; но адвокат никогда не разглашал никакой информации о реальной цели рекламы.
   Уолтон всегда был на редкость умеренным человеком, но на торжественном ужине масонского братства, состоявшемся вскоре после описанных событий, он сильно выпил. Очевидно, приободренный выпитым, он после этого посетил дом Баррингтонов, приятно провел вечер и возвращался домой через Дуэйн-стрит. Внезапно позади него раздался выстрел из мушкета, и пуля просвистела мимо его головы. Его первым побуждением было развернуться и пуститься в погоню за потенциальным убийцей. Однако так же быстро он решил идти дальше; и он как раз дошел до Бродвея, когда вдруг увидел впереди себя человека в кепке. Мужчина быстро направился к капитану, который не сделал ни малейшей попытки скрыться. Когда странная фигура проходила мимо него, он отчетливо услышал приглушенные угрозы мести.
   Именно преподобный Джон М. Мейсон из церкви на Сидар-стрит через несколько дней после этого события убедил Уолтона сменить обстановку и отдохнуть. Уолтон, посвятив его в свою тайну, за исключением секрета, который он так долго хранил, заверил священника, что его преследует демон, что даже Бог не может ему помочь, и что он, фактически, потерял даже способность молиться о божественной помощи.
   В течение следующего месяца Уолтон заявлял, что слышал обвиняющий голос в любое время дня и ночи. Он часто сталкивался с таинственным незнакомцем, к которому, казалось, никогда не хотел обратиться. Его будущий тесть убедил его отправиться в морское путешествие в Галифакс, причем его отъезд держался в секрете от всех, кроме мисс Баррингтон.
   Десять дней спустя они высадились в Галифаксе и шли по улице, ведущей от набережной. Мистер Баррингтон шел на несколько шагов впереди. Внезапно Уолтон обогнал его, он оглядывался через плечо, взгляд был напряженным и диким.
   Баррингтон никого не видел позади Уолтона, но... он слышал шаги, звук бегущих ног. Было очевидно, что Уолтон мог видеть то, чего не мог видеть Баррингтон. Его голос перешел в пронзительный, полный ужаса крик.
   - Я вижу его! Я вижу его! Он коснулся моей руки, заговорил со мной, указал на меня. Боже, будь милостив ко мне! Спасения нет! Он охотится за мной!
   Они вернулись в Нью-Йорк следующим рейсом, и Уолтон был совершенно убежден, что бесполезно пытаться обмануть судьбу, на которую он чувствовал себя обреченным. Мисс Баррингтон и ее отцу было ясно, что о браке девушки с капитаном Уолтоном не может быть и речи; но это не помешало Анне Баррингтон сделать все, что в ее силах, чтобы помочь и утешить своего возлюбленного в час его полного физического и умственного упадка.
   Уолтон заявил, что одним из первых лиц, которые он увидел по возвращении в Нью-Йорк, было лицо его непримиримого врага. Было ли это правдой или нет, мистеру Баррингтону пришло в голову, что Уолтону было бы гораздо лучше, если бы его держали в полной тишине в каком-нибудь загородном районе, в тайном убежище, где о его присутствии не знали бы даже его друзья. Мистер Баррингтон выбрал большой загородный дом недалеко от Кипс-Бей, где за ним должны были присматривать семья и специальный медицинский работник.
   Чтобы защитить от реального нападения, Уолтона убедили строго ограничиться домом и садом, обнесенным высоким забором, ворота которого держались запертыми.
   Мистер Баррингтон и его дочь поселились в этом же доме. Несколько тщательно отобранных друзей были приглашены посетить его и помочь скрасить заточение капитана.
   Как-то раз кухарку, которая абсолютно ничего не знала ни о причине пребывания капитана Уолтона в доме, ни даже о том, что он не должен был видеть ничего, происходящего за его стенами, послали в сад за какими-то травами. Она прибежала обратно в состоянии сильной тревоги, ее задача была выполнена только наполовину. Она сказала, что, когда собирала тимьян и розмарин в самом дальнем углу сада, напевая во время работы, ее прервал грубый смех. Подняв глаза, она увидела странного, свирепого вида мужчину, небольшого роста, в кепке. Она заявила, что была совершенно неспособна пошевелиться, пока мужчина не сводил с нее глаз. Он приказал ей передать капитану Уолтону сообщение о том, что тот должен выходить, или же ожидать визита в своей комнате.
   Передав это сообщение испуганной горничной, незнакомец немедленно исчез. Миссис Андерсон, экономка, выслушав рассказ девушки, очень строго приказала ей ничего не говорить капитану Уолтону о том, что она видела или слышала. В то же время она приказала нескольким рабочим, которые ремонтировали фасад дома, обыскать соседние поля. Они вернулись, никого не увидев, и экономка, испытывая опасения, сообщила об этом Баррингтонам, согласившимся с необходимостью сохранить это в секрете.
   Но несколько дней спустя Уолтон, который достаточно поправил здоровье и настроение, чтобы наслаждаться прогулками по территории, бродил в одиночестве в дальнем конце двора, когда внезапно оказался лицом к лицу со своим таинственным мучителем.
   Мгновение или два он стоял как вкопанный, казалось, кровь в его венах превратилась в лед. Затем он упал на землю без чувств. Там его нашли через несколько минут и отнесли в его комнату, в которой он впоследствии принял смерть.
   С этого времени в его душевном состоянии произошли заметные изменения. Он больше не был тем возбужденным, охваченным ужасом человеком, каким был так долго, больше не был подавлен крайним отчаянием. В разговоре с мистером Баррингтоном он спокойно заявил: его заверили, что его страдания скоро закончатся.
   - Чепуха, мой дорогой друг, - ответил старый джентльмен. - Покой и общение - это все, что вам нужно, чтобы стать тем, кем вы были раньше.
   - Нет, нет! Я никогда не смогу быть прежним, - печально ответил Уолтон. - Жизнь больше не для меня. Я скоро умру; но я не уклоняюсь от смерти, как когда-то. Я увижу его только еще один раз, и тогда все будет кончено.
   - Значит, он так и сказал? - удивленно спросил мистер Баррингтон.
   - Он? Нет, нет! Такие хорошие новости, как эта, никогда бы не пришли от него. У меня есть другие источники знания и утешения!
   - Но разве вы не видите, что все это дело, как предполагает доктор, отчасти является серией снов или фантазий наяву, связанных с появлением время от времени какого-то хитрого негодяя, по какой-то причине затаившего на вас обиду?
   - Действительно, он мне кое-чем обязан, - ответил Уолтон. - Когда Небесное правосудие позволяет Злу осуществить план мести, когда его исполнение возлагается на потерянную жертву греха, обязанную своей гибелью тому самому человеку, которого ей поручено преследовать, - тогда, действительно, муки ада высвобождаются на земле. Но, несмотря на то, что смерть сейчас желанна, я трепещу в агонии, какой вы не можете понять, от последней встречи с этим демоном. Я должен увидеть его еще раз, но при обстоятельствах еще более ужасных, чем когда-либо! - Затем он пробормотал что-то, чего Баррингтон не понял, - что-то о коте с девятью хвостами.
   Теперь Уолтон настоял на том, чтобы жалюзи на окнах оставались закрытыми. Его телохранитель спал в той же комнате и не выходил из нее ни днем, ни ночью. Врач был отослан, так как его услуги, казалось, совсем не помогли несчастному человеку. Слуга считался вполне способным прислуживать капитану и присматривать за этой частью дома, Уолтон настаивал на присутствии этого молодого человека, когда других не было с ним постоянно. Полное одиночество было единственным, чего он, казалось, боялся больше всего на свете. Таким образом, став добровольным узником в этой единственной комнате, он ожидал конца, который, по его словам, был недалек.
   Кульминация этой замечательной драмы наступила около двух часов зимней ночи. Уолтон был в постели, как и большую часть дня. Постоянно горела лампа; его слуга спал на кушетке в углу комнаты. Мужчина был разбужен от сна голосом Уолтона, зовущим его:
   - Встаньте, Уилсон, и посмотрите вокруг. Не могу выбросить из головы, будто в комнате или коридоре есть что-то странное. Тщательно все осмотрите. Какие отвратительные сны!
   Слуга встал, зажег свечу и заглянул во все уголки комнаты. Не обнаружив ничего необычного, он открыл дверь и направился по коридору.
   Он сделал всего несколько шагов, когда дверь комнаты, словно движимая потоком воздуха, захлопнулась у него за спиной. Мужчину нисколько не встревожила эта короткая разлука со своим хозяином, так как вентилятор над дверью был открыт, и он знал, что отчетливо услышит любой зов из комнаты.
   Он продолжал осматривать коридор, как вдруг услышал голос Уолтона, зовущий его. Он не стал громко отвечать, как это было бы необходимо на таком расстоянии, опасаясь потревожить домочадцев. Однако он быстро вернулся назад и был поражен ужасом, парализовавшим его прямо перед дверью, когда услышал странный голос в комнате, отвечающий его хозяину.
   Все еще прикованный к месту, слуга вскоре услышал крик Уолтона:
   - О, Боже! О, Боже мой!
   Наступила мгновенная тишина, которую нарушил крик агонии, ужасающий и отвратительный. Движимый ужасом, слуга попытался открыть дверь, но был слишком парализован страхом, чтобы повернуть ручку.
   Пока он стоял там, похолодев от страха, из комнаты доносились вопли, ужасным эхом разносившиеся по безмолвному деревенскому дому. Что происходило в комнате? Внезапно высвободившись из плена страха, мужчина повернулся и бесцельно метался взад и вперед по коридору, пока минуту или две спустя не столкнулся с мистером Баррингтоном.
   - Что это? Кто... где твой хозяин, Уилсон? - резко спросил он. - Ради Бога, что случилось?
   Затем, не дожидаясь ответа перепуганного слуги, пожилой джентльмен распахнул дверь и вошел в комнату, Уилсон последовал за ним по пятам.
   - Лампу убрали со стола, - сказал Уилсон. - Смотрите! Они поставили ее у кровати.
   Услышав приказ мистера Баррингтона отдернуть занавески, закрывавшие кровать, Уилсон в тревоге отпрянул. Мистер Баррингтон взял свечу из его дрожащей руки и, подойдя к кровати, сам раздвинул занавески.
   Свет упал на ужасную фигуру, наполовину съежившуюся в изголовье кровати. Казалось, она откинулась назад настолько, насколько позволяла прочная обшивка, и руки все еще сжимали постельное белье.
   Выкрикнув имя капитана, мистер Баррингтон наклонился вперед и поднес свечу ближе к бледному, осунувшемуся лицу, в глазах которого застыл невыразимый ужас. Челюсть отвисла; полные ужаса глаза смотрели в ту сторону кровати, где за мгновение до этого висели задернутые занавески.
   - Великий Боже, он мертв! - воскликнул мистер Баррингтон, глядя на это ужасное зрелище.
   - И уже остыл! - добавил слуга, дотрагиваясь до плеча мертвеца. - И смотрите, сэр, рядом с ним на кровати что-то есть! Посмотрите туда - видите?
   Говоря это, мужчина указал на глубокий отпечаток в ногах кровати, который явно был вызван давлением чего-то или кого-то, на что - или на кого - покойник недавно обратил свои теперь уже незрячие глаза.
   Он встретил своего заклятого врага; странный преследователь, который так долго не давал ему покоя, наконец-то был отомщен за зло, совершенное много лет назад. Так заканчивается странная история капитана Уолтона.
   Если бы только он мог осознать все последствия своей жестокости, пока не стало слишком поздно!
  

СКРЫТАЯ ТЕНЬЮ

ЭМИЛЬ РАЙМОНД

  
   Любовь, которую я когда-то испытывала к Джерому Бентону, умерла. Глупая страсть, которая могла бы испортить мне жизнь, ушла; сметена одной отвратительной ночью, воспоминание о которой останется навсегда. Исчезли также своевольная гордость и упрямое безрассудство, которые поставили меня почти на грань катастрофы. Та темная ночь в Клифф-Хейвен, с ее странными и ужасными событиями, оставила след в моей жизни, который время никогда не сотрет. Это сделало меня эгоистичной и тщеславной, избалованным, капризным ребенком; это сделало меня смиренной умом и наказанной духом, женщиной, которая внезапно состарилась.
   Ибо как я могу сказать после этого таинственного приключения, что мы можем быть хозяевами своей судьбы? Какие невидимые силы наблюдают за нами из неизвестного мира, чтобы спасти нас в какой-то критический момент от самих себя? Для кого-то предупреждение может прийти как инстинкт или внезапная интуиция; другие могут найти его в глубоких размышлениях и тщательных рассуждениях; для меня оно пришло как рука самой судьбы.
   Понять это или объяснить это выше моих сил. Я знаю только, что-то ужасное и таинственное насильно встало между Джерри Бентоном и мной. Это повергло меня в ужас, и даже сейчас я не могу вспоминать ту ночь без содрогания. Кажется, это случилось целую вечность назад; и я с чем-то вроде шока осознаю, что только прошлым летом мое глупое увлечение прошло свой краткий курс и встретило свой ужасный конец.
   И все же, когда я совершала одинокую пустынную поездку в Клифф-Хейвен всего несколько недель назад, я даже подумать не могла о том ужасе, который меня ожидал. Мой разум был полон бессильной ярости и негодования. Мне запретили видеться с Джерри Бентоном, и мои родители сослали меня на лето в Клифф-Хейвен. Это было изгнание, по-иному не скажешь, потому что старый ветхий загородный дом далеко на побережье штата Мэн был не тем местом, куда могли бы приехать мои друзья. Я с горечью взглянула на тетю Бетси, сурово поджавшую губы, сидевшую рядом со мной, и вспомнила сцену, предшествовавшую моему отъезду.
   Мои родители достаточно редко вмешивались в дружеские отношения, которые у меня завязались; и все же они громко протестовали, когда узнали, что я встречаюсь с Джерри Бентоном. Они не представили мне никаких оснований, а для моего нетерпеливого импульсивного ума их просто не могло быть. Для меня он был единственным мужчиной, который когда-либо существовал. Старше на десять лет, чем парни из колледжа, бывшие моими друзьями, Джерри обладал утонченностью, уравновешенностью и знанием мира, которые так очаровывают девушек. Он уже был чрезвычайно успешен в бизнесе, и когда начал осыпать меня знаками внимания, я почувствовала себя самой счастливой девушкой во всем мире. Я ничего не знала о нем, кроме того, что он богат и красив, и что он меня странно взволновал. Этого было достаточно. Сначала со мной заговорила моя мать, а потом мой отец. Джерри был слишком стар для меня, говорили они; а я была слишком молода, чтобы серьезно думать о мужчинах. Я не желала даже слушать их слова. Мать была старомодна, а что мог знать отец, занятый приумножением состояния знаменитого Майнера? Я, Дорис Майнер, его единственное дитя, поступала так, как мне заблагорассудится. Я рассмеялась и назначала Джерри все новые свидания...
   Пока однажды они не послали за мной в библиотеку, и я не нашла их троих: маму, папу и тетю Бетси. Их взгляды были мрачными, а манеры суровыми. Я поняла, что меня ждет.
   - Мы очень беспокоились о тебе, Дорис, - печально сказала моя мать. - Ты пренебрегла нашими советами, и мы решили, твой отец и я, что тебе больше нельзя позволять разгуливать на свободе. Мы договорились, что ты проведешь лето в Клифф-Хейвене. Тетя Бетси поедет с тобой... - Но тут я вмешалась с возгласом изумления.
   - Клифф-Хейвен? Эта дыра! За кого вы меня принимаете?
   Дальше этого я не продвинулась. С выражением на лице, которого я никогда раньше не видела, отец поднял руку, призывая к тишине.
   - Ты сделаешь так, как мы скажем, юная леди! Мы приняли решение. Так что ты, пожалуйста, помолчи, пока твоя мать говорит тебе, что нужно делать.
   Я слушала с растущим гневом, потому что это означало крушение всех моих планов. Я договорилась навестить друзей в различных горных местах и на морских курортах, и это внезапное решение моих родителей стало жестоким ударом. Но я была беспомощна. Они сказали, что если я буду спорить или попытаюсь ослушаться, мне срежут пособие и отберут машину. Мой гардероб уже был упакован.
   Итак, два дня спустя я была в пути, а тетя Бетси стала моей опекуншей на лето. Мне удалось сообщить Джерри, куда я направляюсь, и он пообещал приехать. Могла ли я увидеть его, было проблемой, потому что знала, - тетя Бетси не разрешит мне писать ему или получать от него письма. По какой-то причине вся семья, казалось, была в сговоре против него. Для меня это выглядело преследованием, и я была полна тщетного негодования.
   На Бассетте, ближайшей станции железной дороги, нас встретил Адам Хоппер, старый смотритель, проработавший на этом месте много лет. Вскоре мы уже сидели в экипаже, а лошади медленно тащились вверх по крутому подъему к Клифф-Хейвену. В другое время я, возможно, восхитилась бы очарованием этого места, поскольку изрезанная береговая линия действительно прекрасна. Скалы возвышаются почти перпендикулярно волнам, и слышен постоянный гул моря. Был поздний вечер, наплывал туман. Подобно развернутому плащу, он заползал в овраги и расщелины, поднимаясь все выше и выше по утесам. К тому времени, как мы добрались до Клифф-Хейвена, это место было окутано туманом.
   Я никогда не видела старый загородный дом, хотя он был семейным владением еще со времен дедушки. Существовала старая история о другой моей тете, сестре отца и тете Бетси, погибшей здесь каким-то трагическим образом. Мне никогда не рассказывали эту историю, а имя моей покойной тети Мюриэль упоминалось только шепотом.
   Когда я впервые увидела этот дом сейчас, его атмосфера уныния и запустения околдовала меня. Низкий и несуразный, наполовину пригнувшийся среди возвышающихся скал, он казался свинцового цвета в их середине. Ставни, безумно болтающиеся на петлях, закрывали большинство окон, а крыша вздымалась гротескными пиками, что придавало ей жуткий вид. Его окружали густые ели и сосны, и слабая струйка дыма, поднимавшаяся из приземистой трубы, была единственным признаком жизни. Он был одиноким, мрачным и шатким, и это усугубляло мое и без того угрюмое настроение.
   Адам Хоппер открыл дверь кареты и молча ждал, пока мы выйдем. Когда я спустилась на вымощенный камнем двор, огромная черная собака выскочила из темноты и подозрительно обнюхала меня. Я не боюсь животных, но враждебный взгляд зверя и неожиданность его появления заставили меня вздрогнуть. Я отпрянула назад и наткнулась на карету. Старик обиженно повернулся ко мне.
   - Вам не нужно бояться Смоки; он не прикоснется к вам, он хочет познакомиться с вами.
   Я протянула руку, чтобы погладить Смоки, и вскоре мы подружились. Казалось, это сделало мой прием в Клифф-Хейвене немного более приятным. Я помогла занести свою ручную кладь в дом и там встретила миссис Хоппер, которой вместе с Адамом было суждено стать нашей единственной прислугой на лето.
   В первые недели моего пребывания в Клифф-Хейвене время текло достаточно медленно. Одиночество было ужасным, потому что не с кем было дружить. Берег был унылым и пустынным, но, спустившись по извилистой тропинке, вившейся на протяжении полумили вниз по утесам, я смогла, наконец, добраться до защищенной бухты, где можно было искупаться в прибое. За домом имелся заросший сорняками теннисный корт - но не с кем было играть. Однако в библиотеке имелось достаточно книг, и я часами просиживала там.
   Постепенно я стала искать общения с тетей Бетси. Мы никогда не были особенно дружны, но мой гнев не мог противостоять постоянному давлению одиночества. Мне нужно было с кем-то поговорить, и я невольно повернулась к ней. Но единственной настоящей радостью для меня были письма от Джерри. Я уже говорила, что мне было запрещено писать или получать от него письма. Я нашла простой способ обойти этот приказ.
   Тетя Бетси была достаточно плохим тюремщиком, и я отправила Джерри письмо с почты в Бассетте, попросив его направлять свои ответы на почту. Каждый день я могла рассчитывать на то, что получу от него длинное любовное письмо, а прогулка в Бассетт давала мне занятие. Джерри собирался остановиться в Бассетте, когда сможет вырваться из деловой суеты, и я с нетерпением ожидала его приезда. Это было единственное, что делало первые недели терпимыми.
   Однажды днем, вскоре после нашего приезда, я оказалась с тетей Бетси на маленьком церковном кладбище, занимавшем укромный уголок в горах недалеко от Бассетта. Мы часто проходили мимо часовни во время наших беспорядочных прогулок, но никогда не заходили внутрь огороженного камнем двора. В этот раз мысли тети Бетси, казалось, витали где-то далеко, и она медленно шла по посыпанной гравием дорожке, которая вела внутрь. Когда она остановилась у серой гранитной плиты, возвышавшейся над небольшим холмиком земли, я украдкой взглянула на нее. Ее глаза были полны слез. Никогда прежде я не видела, чтобы она поддавалась эмоциям, и с любопытством взглянула на незатейливую надгробную плиту.
   Надпись гласила: "Памяти Мюриэл Майнер", а под ней была вырезана дата ее смерти, тридцать лет назад. У меня возникло чувство благоговения в присутствии того, что осталось на земле от тети, которая всегда была для меня чем-то смутным и далеким. Что-то заставило меня сейчас спросить о ней.
   - Почему вы никогда не рассказывали мне о ней, тетя Бетси? - спросила я. - Я знаю, что она умерла молодой, и что это был ужасный удар для вас и отца. Не расскажете ли вы мне что-нибудь о ней?
   Тетя Бетси смахнула слезы с глаз.
   - Должно быть, я забылась, милое дитя! Что заставило меня прийти сюда?
   Она с печалью на лице направилась к выходу с кладбища, но у входных ворот, где в огромном камне было вырезано что-то вроде скамьи, остановилась и серьезно посмотрела на меня.
   - Ты достаточно взрослая, чтобы знать, Дорис, - задумчиво сказала она. - Возможно, история дорогой Мюриэл поможет тебе справиться с твоими собственными проблемами. Если ты хочешь ее услышать, я расскажу тебе эту историю.
   Я видела, что это воспоминание глубоко тронуло ее.
   - Мы были счастливой семьей, Дорис; твой отец, Мюриэл и я. Твой дедушка, которого ты никогда не знала, был богат по тем временам и давал нам все возможности для жизни и веселья, какие только были возможны. Мы вели веселую жизнь в Бостоне, и Мюриэл, с ее живостью и обаянием, была любимицей нашего общества.
   Летом мы часто приезжали сюда. Клифф-Хейвен в те дни был восхитительным местом; людям не нравились шум и суета; они хотели убежать от всего этого и провести по-настоящему тихое лето. В Клифф-Хейвене всегда было достаточно светло; мы устраивали большие домашние вечеринки, и дом был полон гостей, комнаты звенели от радости и смеха. У твоего отца было много прекрасных молодых друзей, которых он принимал здесь, и нам с Мюриэл было бесконечно весело. Потом, когда он женился, мы, две девочки, остались практически одни; наши замужние подруги жили здесь в качестве компаньонок, и много молодых людей тоже.
   Однажды летом, вскоре после женитьбы твоего отца, Мюриэл влюбилась. Это преобразило ее, Дорис; я никогда не видела такой сияющей, такой красивой девушки. Этот человек - я не буду называть тебе его имени. Он был красив, он был большим и сильным, и он был мерзавцем. Они планировали пожениться осенью, и он приехал сюда, чтобы побыть с Мюриэл летом.
   Они совершали долгие прогулки и купались в маленькой бухте, и мы оставляли их в покое, потому что знали, как они счастливы вместе. Это было слишком большое счастье для нетерпеливой, пылкой натуры бедняжки Мюриэл. Бог знает, что ее соблазнило - я ничего не могу сказать! - Я услышала, как голос тети Бетси сорвался, и увидела, как из ее глаз потекли слезы. Затем она продолжила усталым тоном.
   - Он покинул нас в начале августа, пообещав вернуться в течение недели. Он не вернулся, письма не пришло, Мюриэл стала беспокойной, и я тоже забеспокоилась, но пока еще не знала, чего бояться. Она писала ему каждый день, но ответа не было. Ее гордость не позволяла ей вернуться в город, чтобы повидаться с ним; но шли дни, и я видела, как она увядает. Ее взгляд стал испуганным; я слышала, как она стонала ночью в своей комнате, и, наконец, прежде чем она рассказала мне эту историю, я узнала правду.
   Она заговорила со мной после того, как мы узнали, что ее предали. Ее возлюбленный в начале сентября сел на корабль из Бостона и отправился в Средиземное море. Он женился на другой женщине перед отъездом. Ни разу она не услышала от него ни слова; ни послания, ни оправдания. Он исчез, оставив ее с ее тайной. Она рассказала мне об этом однажды ночью, когда я думала, что она сойдет с ума. Она не осмеливалась вернуться в город, а сезон был уже поздний. Наши гости разъехались, зная, что произошло нечто, разрушившее ее счастье. Я ждала вместе с ней, терзаемая тревогой, потому что мы обе были беспомощны.
   Однажды утром, когда я, как обычно, зашла в ее комнату, то обнаружила, что та пуста. В ее постели никто не спал, хотя ее одежда валялась по всей комнате. Казалось, я предчувствовала самое худшее. Адам Хоппер и его жена были тогда с нами, я разбудила их, и мы начали поиски. Я... о, как я могу продолжать, Дорис? Это ужасно! Слишком ужасно, чтобы рассказывать!
   Моя тетя закрыла лицо руками, как будто хотела отгородиться от какого-то ужасного зрелища. Я была странно тронута этой трагической историей молодого и очаровательного существа, которого никогда не знала. Мы посидели там некоторое время в тишине, а потом она заговорила скучным тоном.
   - Мы нашли ее у подножия утеса, под высоким выступом, где она и ее... где они часто сидели вместе. Она сбежала из этого ужасного места, чтобы обрести покой, которого у нее больше никогда не будет на земле. Мы похоронили ее здесь, на церковном кладбище; люди думали, что это был несчастный случай, потому что они не знали ее секрета.
   Моя тетя была почти измотана своим рассказом, и я осторожно повела ее вверх по дороге к Клифф-Хейвену. Между нами возникла новая связь; теперь я понимала ее и решила, что отныне мы должны быть лучшими друзьями. Но ее история не изменила моего мнения о моем собственном романе.
   На следующий день я получила письмо от Джерри, в котором говорилось, что к концу недели он будет в Бассетте. Он приезжал на своей машине и, по его словам, с трудом мог дождаться, когда я окажусь рядом с ним, со всеми лесами штата Мэн, в которых можно погулять. Я была взволнована его письмом, мой пульс участился при мысли о том, что я увижу его снова. Как я скучала по нему в последние одинокие недели!
   Я возвращалась в приподнятом настроении, прижимая письмо к груди. Я перечитывала его снова и снова в своей комнате.
   С моря дул штормовой ветер, и я спешила укрыться, но было слишком поздно, и я насквозь промокла, прежде чем свернула в ворота. Я побежала в свою комнату, чтобы переодеться.
   Я перечитала письмо Джерри, а затем, поскольку оно сильно промокло под дождем, и поскольку я не осмелилась оставить его в ящике стола, где кто-нибудь мог его найти, я порвала его и выбросила в корзину для мусора.
   Два дня спустя Джерри приехал сам. Мне удалось сбежать от тети Бетси, и я была там, чтобы встретить его, когда он подъехал к отелю в Бассетте. Не знаю, как мы удержались от объятий, но я видела по его глазам, что он хотел поцеловать меня так же сильно, как и я его. Но на виду у сплетничающих жителей деревни у нас не было другого выбора, кроме как ждать.
   Час спустя, после того как он договорился о своей комнате и багаже, мы ехали по проселочной дороге рядом друг с другом. Как много нам нужно было сказать после нашей долгой разлуки! Нам обоим казалось, что прошли годы, и теперь мы более пылко любим друг друга, чем когда-либо прежде. В густой сосновой роще он держал меня в своих объятиях и поклялся, что никогда меня не отпустит. Я мягко отстранилась от него.
   - Скажи мне, Джерри, почему мама и папа не одобряют наши встречи? - спросила я. - Что они имеют против тебя, дорогой?
   Он нахмурился.
   - Человек всегда наживает врагов, если он вообще чего-то стоит, Дорис. У меня есть свой взгляд на жизнь, а люди распространяют ложь. Обещай доверять мне, Дорис, и все остальное не имеет значения. Скажи мне, что ты никогда не поверишь тому, что они говорят!
   Меня увлекла моя любовь к нему, и я пообещала, что не буду настаивать на дальнейших подробностях. Было достаточно того, что он сказал, - это ложь. Если мои родители предпочитали верить клевете, мне оставалось только ждать, пока время не докажет их ошибку.
   Я не разрешила Джерри отвезти меня обратно в Клифф-Хейвен, поскольку не хотела, чтобы в доме стало известно, что он в деревне. Но я пообещала быть с ним каждый день так долго, как только смогу. Теперь я была рада, что провела много времени, бродя в одиночестве, потому что мои долгие отлучки не привлекли бы внимания. Мне было бы трудно вырваться по вечерам, чтобы побыть с Джерри, но я собиралась найти способ. Я легла спать, дрожа от воспоминаний о его объятиях и его ласковых словах в машине.
   В ту ночь мои сны были тревожными. Казалось, я забрела прямо на вершину утеса, возвышающегося над морем, и отчаянно боролась, чтобы не упасть. Странные тени продолжали манить, и у меня появилось ужасное ощущение того, что я падаю сквозь пространство. Далеко за полночь я вздрогнула и проснулась.
   Низкий взволнованный рокот наполнил мои уши, и я узнала рычание Смоки во дворе. Я слушала, напрягая каждый нерв, потому что все еще дрожала от воспоминаний о своем сне. Время от времени рычание переходило в тонкий вой. Я боялась подойти к окну, чтобы выглянуть наружу; небо было затянуто тучами, и темнота была невыносимой. Со своей кровати я выглянула в открытое окно.
   Была ли это какая-то фантазия, все еще сохранившаяся в моем сне, или действительно что-то белое и похожее на привидение проплывало мимо окна? Моя рука потянулась к горлу, чтобы подавить крик. Я посмотрела на темный участок неба снаружи со страхом, сжавшим мое сердце. Мои глаза, которым ужас придал неестественную силу, пытались проникнуть сквозь мрак.
   Голос Смоки теперь превратился в гортанное, неземное рычание. Мне показалось, что тень остановилась перед окном, и когда она, казалось, внезапно обрела форму, почти человеческую, я обезумела от страха. Вскочив с кровати, я попыталась закричать, но все, что смогла произнести, - это сдавленное рыдание, застрявшее у меня в горле. Что бы это ни было снаружи, казалось, оно висело возле подоконника; оно пыталось проникнуть внутрь; затем мои чувства покинули меня, когда мои кулаки бешено забарабанили по полу.
   Я проснулась вся в поту, лежа рядом с кроватью, с которой упала. Сквозняк яростно дул в окно, шумно хлопая занавесками. Луна пробилась сквозь облака, и ее свет струился в комнату. Все было тихо, Смоки прекратил свой вой.
   Я подкралась к окну, закрыла и заперла его; затем, чувствуя себя в большей безопасности, зажгла лампу на столике рядом с кроватью. Долгое время я сидела, попеременно дрожа и сгорая в лихорадке, гадая, что было причиной всего этого. Я не могла найти никакого рационального объяснения, кроме того, что это был сон. Когда я, наконец, заснула, часы внизу пробили два.
   Утро, с его сверкающим солнечным светом, застало меня наполовину больной от усталости и ужаса.
   Я не должна была встречаться с Джерри до полудня, поэтому убедила тетю Бетси присоединиться ко мне в прогулке вверх по утесу. Никто из нас не был разговорчив, и на полпути к вершине она остановилась, сказав, что подъем утомил ее. Она совершала со мной гораздо более напряженные прогулки в других направлениях, но я знала, что она не хотела приближаться к тому месту, откуда Мюриэл бросилась вниз. Быстрая прогулка взбодрила меня, и я захотела продолжить, поэтому, попросив ее подождать меня, продолжила подниматься по тропе.
   Вскоре я оказалась на скалистом возвышении, куда много лет назад пришла та, другая девушка со своим возлюбленным. Я устало опустилась на травянистый пятачок возле еловой рощицы недалеко от зубчатого гребня. Маленькие островки голубого неба были видны сквозь листву, и, убаюканная колышущимися ветвями, я закрыл глаза. Скоро я буду с Джерри, слушать его слова любви. Его руки обнимут меня, а его щека будет касаться моей. Он скоро попросит меня выйти за него замуж. И я, самая счастливая девушка в мире, обниму его и скажу...
   Я резко вскочила, мое тело сотрясала дрожь, а глаза моргали от ослепительного света солнца. Я могла бы поклясться, что услышала голос, прошептавший: "Не надо!" Как будто кто-то нежно наклонился надо мной и выдохнул это слово в мои уши.
   И все же, когда я в ужасной тревоге огляделась вокруг, то не увидела ни одного живого существа, которое могло бы заговорить. Я была одна. Единственным звуком было шевеление ветерка среди раскачивающихся ветвей. Ни одной человеческой души не было ни видно, ни слышно. Неужели мне снова приснился сон? Блуждал ли мой разум в его царстве? Действительно ли я оказалась в призрачном мире?
   Я ускользнула с ужасным страхом, от которого у меня перехватило дыхание. Я подавила желание заплакать, потому что знала, если я хоть раз поддамся этому чувству, то сойду с ума. Не было никого, кому я могла бы рассказать, поскольку все это было связано с Джерри, и я ничего не могла сказать, не выдав того факта, что он был здесь. Когда я увижу его позже, то расскажу ему все; он будет знать, что делать.
   Тетя Бетси устала и пришла в дом раньше меня. Я была рада, поскольку в моем теперешнем состоянии не хотела, чтобы за мной наблюдали. Я направилась прямо в свою комнату, чтобы прийти в себя до того, как подадут обед. Но на пороге я остановилась в диком смятении. Зрелище, представшее моим глазам, заставило меня похолодеть от ужаса, и только невероятным усилием я подавила крик, готовый сорваться с моих губ.
   На полу моей комнаты, словно роковое предупреждение, лежали обрывки письма Джерри, которые я выбросила в корзину для мусора. Они лежали, грубо разложенные в форме креста. Кто - или что - нарисовало этот предупреждающий крест на полу моей спальни?
   Стоит ли удивляться, что меня охватила паника? Я упала на колени в агонии страха. Кто взял эти клочки бумаги из корзины и разложил их, словно издеваясь надо мной?
   Под кроватью послышался шорох, и если бы я не стояла лицом к ней, то знаю, что умерла бы от этого неземного звука. Это оказался Смоки, выползающий из своего укрытия. Никогда я не приветствовала ни одно живое существо так, как эту собаку! Мгновение назад мир рушился в моем расстроенном воображении; теперь он снова стал реальным с появлением этого лохматого, но настоящего животного. Смоки не был призраком! Я обняла его, всхлипывая от радости, и чуть не задушила, убедившись в его реальности. Но Смоки был не в настроении играть. Он непрерывно рычал и, наконец, вырвался. Глядя на клочки бумаги, он принюхался и ощетинился, как будто почуял опасность. Затем он выскользнул из комнаты, повесив голову и поджав хвост.
   Но для меня не имело значения, как он себя вел. Он дал мне рациональное объяснение, в какой-то степени успокоившее мой разум. Конечно, это Смоки опрокинул мою корзинку, и, играя с кусочками бумаги, случайно сложил их в узор, заставивший меня дрожать от страха. Я собрала обрывки и на этот раз отнесла их на кухню, где бросила в огонь. По крайней мере, этот ужасный случай больше не повторится.
   К обеду у меня не было аппетита, и, сделав вид, что насытилась, я отправилась в долгую прогулку в Бассетт. Я нашла Джерри, ждавшего меня, но мои нервы были на пределе, и как только мы оставили деревню позади, я разрыдалась. Я еще не получила облегчения от своих сдерживаемых эмоций и теперь дико рыдала, отчаянно вцепившись в Джерри, когда он остановил машину в тени густой рощи. Недоумевая, что случилось, он нежно успокаивал меня, но прошло много времени, прежде чем я смогла заговорить. Затем я рассказала ему, через что мне пришлось пройти; он заключил меня в объятия и попытался успокоить.
   - Ты должна немедленно убраться оттуда, Дорис, - сказал он. - Должно быть, последние недели были для тебя сущим адом. Стоит ли удивляться, что тебе мерещатся всякие несуразности? Я немедленно заберу тебя отсюда, дорогая. Ты уедешь со мной, не так ли?
   В моем ответе не было никаких сомнений; я цеплялась за него, как за единственного, кто был мне дорог.
   - Увези меня, Джерри! Я поеду с тобой куда угодно! - ответила я.
   Его объятия стали крепче, и когда ко мне вернулось самообладание, я наклонилась, чтобы прошептать ему на ухо.
   - Когда мы поженимся, Джерри?
   Мне показалось, что он нахмурился, и на его черты, казалось, набежало облако. Но потом он снова улыбнулся мне.
   - Как только мы сможем это устроить, дорогая; возможно, через день или два. Главное - увезти тебя отсюда, пока ты совсем не раскисла. Ты понимаешь это, дорогая?
   Я не могла не доверять ему, и на самом деле у меня не было четкого представления о том, что может принести будущее. Когда мы поженимся, у нас будет достаточно времени, чтобы все распланировать. А пока, мы спланировали наш побег.
   - Я приеду за тобой сегодня вечером, - сказал он. - Ты сможешь потерпеть до тех пор, не так ли?
   Я поцеловала его.
   - Теперь мне нечего бояться, - ответила я, - но мне так хочется быть с тобой!
   Мы тщательно продумали наш план. Джерри поднимется на машине вверх по дороге, насколько это будет безопасно, а я его встречу. Затем мы отправимся в путь, и на следующий день после полудня будем в Бангоре. У Джерри там были друзья, которые приютят нас, и мы поженимся прежде, чем кто-нибудь узнает о нашем местонахождении.
   На закате я вернулась в Клифф-Хейвен более похожей на себя, чем была с тех пор, как попала в это пустынное место. Нервные страхи, преследовавшие меня последние несколько дней, исчезнут, как только я окажусь с Джерри, а это должно было случиться о, так скоро! Я вошла в дом, напевая, но была встречена подозрительным взглядом тети Бетси и хмурым взглядом Адама Хоппера. В тот вечер я до девяти тридцати играла в криббидж с тетей Бетси; это была единственная игра, которую она знала, а мои мысли были так далеки от нее, что ей не составило труда выиграть. Когда я пошла в свою комнату, волнение дня начало сказываться, я была измотана.
   Я положила самые необходимые вещи в маленький чемодан, который легко могла нести с собой. Я полностью оделась, чтобы быть готовой, когда придет время, а затем легла под одеяло на случай, если моей тете придет в голову заглянуть в мою комнату. Я боролась со сном, который пришел вопреки мне, потому что мои ужасные переживания оставили меня, к сожалению, нуждающейся в отдыхе.
   Но, наконец, настал час, когда я должна был уйти. Я осторожно выбралась из своей спальни и направилась по коридору. Старые доски скрипели, и каждое мгновение я думала, что меня обнаружат. Но в старом доме не было никаких признаков жизни, и я благополучно добралась до входной двери; я знала, где задвижка, и в следующий момент уже была на веранде. Я остановилась, чтобы убедиться, что все спокойно, прежде чем рискнуть выйти из-за деревьев.
   Я быстро спустилась по тропинке и почти добралась до ворот, когда передо мной замаячила тень. Мое сердце подпрыгнуло, пока я не увидела, что это был всего лишь Смоки; он бродил по ночам, и когда я проходила мимо него, он тихо зарычал. Еще несколько шагов, и я оказалась на открытой дороге.
   Я поспешила вниз по склону холма; огромный груз упал с моих плеч, теперь, когда я действительно была далеко от этого ужасного дома. В темноте я не очень уверенно держалась на ногах, и мои ступни болели от множества синяков, полученных от зазубренных камней. Но я смеялась над болью, потому что каждый шаг приближал меня к моему возлюбленному. Раз или два мне пришлось передохнуть, но я с нетерпением продолжала путь, пока, наконец, не добралась до развилки дорог, где Джерри должен был меня встретить. Он вышел, когда я, спотыкаясь, приблизилась, и через мгновение мы были в объятиях друг друга. Я заплакала от радости, а он нежно погладил меня и вытер мои слезы.
   - Все в порядке? - прошептал он. - Я спрятал машину вон в той роще; я не хотел, чтобы меня видели на случай, если будут прохожие.
   Он отвел меня за группу деревьев, и мы сели внутрь.
   - Тебе лучше немного посидеть за рулем, Дорис, - сказал он. - Ты знаешь эту дорогу, а в темноте вести сложно.
   Я села за руль, и как только поставила ногу на педаль газа, то услышала слабый звук часов в деревне, бьющих двенадцать. В тот же миг по мне пробежал холодок; что-то необъяснимое и странное, подобное тому, что я уже несколько раз чувствовала за последние несколько дней. Но на этот раз мне нечего было бояться. Крепко вцепившись в руль, я начала спускаться с обрыва.
   На дороге было много поворотов, и я ехала осторожно, потому что это был первый раз, когда я ехала по ней на машине. Я ездила по дорогам и похуже и никогда не нервничала, но сегодня вечером каждый удар и крен машины и каждый звук хрустнувшей под колесами ветки заставляли меня вздрагивать. И теперь, когда я приблизилась к действительно опасному участку, где дорога вилась вниз по крутому склону, то испытала предчувствие, от которого мои руки на руле оледенели.
   Я чувствовала, что что-то было рядом со мной, - что-то не от мира сего. Я попыталась заговорить с Джерри, но слова застряли у меня в горле. Внезапный рывок, которого я не смогла избежать, отбросил его к дверце, оставив между нами пространство. И в это пространство из-за моей спины проникла темная фигура, призрак. Что удержало меня от крика, я не знаю. Я не видела его полностью, потому что мои глаза были прикованы к дороге, чтобы машина не сорвалась с крутого обрыва. Но я знала, что он был там; я чувствовала, как он прижимался к моему боку, и его дыхание было холодным и липким на моей щеке. Я стиснула зубы и справилась со своим страхом. Я не осмеливалась ослабить хватку руля.
   Внезапно я почувствовала призрачную руку на руле, и все еще не могла понять, что означало это присутствие. Мои руки были парализованы. Я не могла с этим бороться! В отчаянии я сделала невероятное усилие, стараясь высвободиться; моя нога нажала на акселератор, и машина рванулась вперед. Я услышала крик Джерри; я попыталась ответить, но это было бесполезно. Все быстрее и быстрее летела машина, а эта ужасная призрачная рука на руле вела Бог знает куда. Казалось, он внезапно наклонился вперед; он потянул за руль, вырвал его у меня из рук. Последовал тошнотворный крен, а затем мы прорвались сквозь тонкую бахрому деревьев и понеслись вниз, вниз по неровному склону утеса.
   Моя история почти закончена. Когда и где я пришла в сознание, не помню, потому что мой мозг, казалось, разъедало, и в течение нескольких недель я металась в бреду лихорадки. Те, кто ухаживал за мной, думали, что я сошла с ума, но постепенно все снова стало реальным, и я смогла узнавать лица вокруг себя. Мать, отец, тетя Бетси - они входили и выходили из комнаты, выглядя бледными и встревоженными, потому что тень смерти, должно быть, витала очень близко.
   Со временем я узнала, чем закончилась эта дикая полуночная поездка. И Джерри, и меня выбросило из машины, когда она скатилась с обрыва; фермер, разбуженный грохотом, нашел нас и вызвал помощь. Джерри был серьезно ранен, я отделалась несколькими легкими повреждениями. Возможно, дело было в том, что я находилась в бреду в тот час, когда отправилась из Клифф-Хейвена. Или, возможно, - возможно ли, мыслимо ли? - Мюриэл - ее призрак или тень - помня собственный опыт, пыталась оградить меня от подобной участи?
   Но когда я узнала правду о Джероме Бентоне, то была благодарна за несчастный случай на утесе. В его венах текла кровь того человека, кто так обидел Мюриэл давным-давно. Мои родители и тетя Бетси узнали это, и поэтому, ничего не рассказав мне о нем или ту историю, которую впоследствии рассказала мне тети Бетси, запретили мне встречаться с ним. Но это было еще не все. После несчастного случая, когда Джерри лежал без чувств в больнице, к нему пришла его жена - женщина, которую он бросил ради вольной жизни, но которая осталась верна ему и пришла в трудную минуту.
   Я содрогаюсь при мысли о том, какой была бы моя судьба. Он никогда не давал никаких оправданий, никаких объяснений; он просто исчез из моей жизни. Все это кажется дурным сном; и все же, когда я молюсь, - ибо я научилась молиться, - я всегда призываю благословение для этой бедной несчастной тети Мюриэл, которую никогда не знала, и которая, все же, однажды, возможно, пыталась каким-то неизвестным образом связаться со мной и предупредить меня.
   С тех пор я была благодарна этой спасшей меня тени.
  

ДИТЯ-ДЕМОН ИЛИ... ЧТО?

ВИКТОР РУССО

  
   - Душа, которая строит себе жилище, а затем отказывается в нем жить, как правило, имеет на то свои веские причины. Именно эти причины мы и ищем.
   Доктор Мартинус произнес эти слова в маленьком кабинете в задней части своего дома из коричневого камня на Семидесятой, в Нью-Йорке. Его голова была высоко поднята, жидкая каштановая борода агрессивно торчала, бледно-голубые глаза смотрели на меня наполовину тревожно, наполовину вопросительно.
   Впервые я вступил с ним в контакт, когда, будучи газетным репортером, мне поручили написать статью, - и, между прочим, высмеять, - некоторые явления, как утверждалось, вызываемые женщиной-медиумом, которую он тогда спонсировал. Эти явления были необъяснимы для меня и для других присутствующих газетчиков; но, в отличие от них, я отказался поступить предвзято, как от меня ожидали. Результатом стала ссора с редактором и мое увольнение из газеты. Впоследствии, после визита, который я нанес доктору Мартинусу из чистого любопытства, он предложил мне должность секретаря.
   Голландец по происхождению, с небольшими средствами, он был занят в то время исследованием определенной области оккультных явлений, которые требовали услуг литературного помощника. В результате приобретенной им репутации, его время от времени призывали исследовать некоторые из тех явлений, которые продолжают возникать даже в наши дни, приводя в замешательство сторонников материалистической теории.
   - Бренскомб, - говорил он мне, - чем напрягать свое воображение, постулируя всемирный заговор медиумов всех наций, с целью обмануть исследователя и заставить его поверить в посмертное состояние, я скорее проглотил бы десять тысяч ведьм, которые танцевали на острие иглы Альберта Великого.
   Это замечание было вызвано моим предположением о том, что в рассматриваемом нами деле нет ничего таинственного.
   - В конце концов, - спросил я, - что у нас есть, кроме слабоумного ребенка и встревоженных родителей, которые, возможно, вообразили больше, чем того требуют факты? Что касается проклятия мертвой женщины, то разве это не могло подействовать на разум матери и таким образом повлиять на психику ребенка?
   - Бренскомб, если бы вы знали... если бы вы только могли познать жажду переживаний души, спешащей к воплощению, вы бы увидели ошибочность вашего предположения. Жизнь - единственное великое желание всех душ, чей цикл вернул их на землю! Жизнь, которая заполняет каждую пустоту на суше, на море или в воздухе! И вы предполагаете, что душа, которая создала тело этого ребенка, не может занять его, потому что порочная женщина прокляла мать! Нет, Бренскомб! Учитывая нормальный, здоровый мозг, которым обладает ребенок, для того, чтобы этот мозг остался бездушным, потребовалось бы нечто большее, чем воображение матери. Вы знакомы с фактами? - продолжил он, повернувшись ко мне и глядя мне прямо в глаза - привычка, которой он часто следовал.
   - Не совсем, - сказал я. - Мать говорила бессвязно, и...
   - Я должен был взять вас с собой в Йонкерс в тот мой первый визит, но мне не терпелось, чтобы вы обработали эти данные о предвидении. Что ж, вот карточка. Отец, Ричард Эдриан, управляющий филиалом компании по страхованию жизни, что является достаточно прозаичным занятием. Предположительно, получает справедливое вознаграждение и владеет собственным домом по адресу Клинтон-авеню, 100, Йонкерс. Оттуда он ежедневно ездит в город. Жена - очаровательная и умная женщина. Они женаты уже десять лет. Несмотря на их сильное желание иметь ребенка, они никогда не были благословлены им до тех пор, пока полтора года назад не родился здоровый мальчик.
   - Оба родителя обожали маленького Роберта, - продолжал доктор Мартинус. - Только когда ему исполнился почти год, они начали подозревать, что с его психикой что-то не так. А мать настаивает на том, что ребенок был нормальным до определенной даты. И эта дата очень четко зафиксирована в ее сознании. Между прочим, маленький Роберт не слабоумный, как вы предполагаете, Бренскомб.
   - Что тогда? - спросил я.
   Он продолжил более серьезно.
   - Бренскомб, нет никаких сомнений в том, что ребенок Эдриан принес в этот мир гораздо больше, чем обычный набор человеческих качеств, который обычно присущ новорожденному человеческому существу. Вы знаете, я основываю свою теорию перерождения главным образом на том факте, что каждое человеческое существо приходит в мир, оснащенное набором тенденций и инстинктов, которые приобретены на какой-то предыдущей фазе существования. Как иначе мы можем объяснить тот факт, что Бах или Шелли появляются в обычной семье, Рейчел рождается в доме мелкого торговца, Шекспир - в семье галантерейщика из маленького городка?
   - Но при нормальных обстоятельствах, - продолжил доктор, - все эти тенденции настолько встроены в физическую структуру ребенка, что проявляются только как бессознательные инстинкты, и по большей части после зрелости - другими словами, после того, как душа закончила строить свой дом и готова возобновить его деятельность. В случае с этим ребенком есть свидетельства ужасных устремлений, как будто воплощение посвящено какой-то особой цели и плану. Я не стану вдаваться в подробности. Вы увидите и составите свое собственное мнение завтра вечером, когда мы отправимся в Йонкерс, чтобы предпринять нашу первую попытку разгадать эту психическую тайну. Дата, когда, по мнению миссис Эдриан, у ребенка начались первые проявления этого, является годовщина смерти ее сестры.
   - Я не совсем понял детали проклятия, которое сестра наложила на мать, - сказал я Мартинусу.
   - Сестра была на несколько лет старше миссис Эдриан; болезненной, с богатым воображением, озлобленной старой девой. Много лет назад ей пришла в голову мысль, что Эдриан женился бы на ней, и что ее сестра украла его у нее. Она прокляла миссис Эдриан на смертном одре, в то время, когда все силы души способны к особой концентрации. Она предсказала, что если у миссис Эдриан когда-нибудь родится ребенок, он будет слабоумным и станет величайшим несчастьем для обоих родителей, которое они когда-либо испытают на протяжении всей своей жизни.
   Я достаточно насмотрелся на работу и методы доктора Мартинуса, чтобы быть готовым к некоторым экстраординарным переживаниям в Йонкерсе, но привычка к скептицизму настолько укоренилась во мне, что я упорно пытался применить современные методы психофизической диагностики к этому случаю. Конечно, окружение было не из тех, которые обычно ассоциируются со сверхнормальным. У Эдрианов был симпатичный, заурядный маленький домик, окруженный низкой живой изгородью из бирючины; внизу располагались две комнаты и кухня, наверху - четыре спальни. Мебель была обычной для дома в рассрочку - пианино, купленное напрокат, с "Четками" и "Дэнни Бой" на крышке, радиоприемник и папоротник в горшке на подставке из красного дерева у окна.
   Мы приехали сразу после наступления темноты. Миссис Эдриан подошла к двери с кухонным полотенцем в руке, другой расстегивая фартук. Она нервно посмотрела на нас, и я заметил, какой измученной и изможденной она выглядела - гораздо больше, чем в тот день, когда пришла в дом Мартинуса.
   - Пожалуйста, входите, доктор Мартинус, - начала она не очень радушно.
   - Позвольте мне представить мистера Бренскомба, моего секретаря, - сказал доктор, поскольку миссис Эдриан вопросительно смотрела на меня.
   Она довольно чопорно поклонилась и, как мне показалось, нерешительно, провела нас в гостиную. Здесь Эдриан, мужчина лет тридцати семи-восьми, стоял рядом со стулом, на котором лежала вечерняя газета. Если миссис Эдриан казалась изможденной, то сам Эдриан нервничал почти до безумия. Его глаза никогда не были спокойны, и он сильно вздрогнул, когда Мартинус споткнулся о потертый край ковра.
   - Это мой муж, - сказала миссис Эдриан. - Ричард, позволь мне познакомить тебя с доктором Мартинусом. И мистер... Мистер...
   - Бренскомб, - вставил я. Она уже забыла мое имя.
   - Доктор Мартинус, я... я не знал, что моя жена ходила к вам на консультацию, - поспешно начал Эдриан. - Это все... ну, это было не с моего одобрения. Я практичный человек, и я не верю в такие вещи. Все это плод воображения. С Бобби ничего не случилось, за исключением того, что он здоров, но... - Мартинус молчал, его бледно-голубые глаза были прикованы к Эдриану. У него был весь вид практикующего врача, слушающего невосприимчивого пациента и в то же время внимательно наблюдающего за ним.
   - Как долго вы страдаете от бессонницы, мистер Эдриан? - спросил он, игнорируя замечание нашего хозяина.
   - Я... почему... ты сказала ему, что мы страдаем от бессонницы? - спросил Эдриан, хмуро глядя на свою жену.
   - Пожалуйста, не обижайтесь на этот вопрос, - и Мартинус вежливо улыбнулся. - Для профессионала симптомы безошибочны. Если бы это была всего лишь бессонница - что ж, от этого есть простое средство.
   - Что вы имеете в виду? - спросил Эдриан.
   - Похоже, они расставили вам ловушку - и поймали вас, мистер Эдриан. Вас обоих, - добавил доктор, слегка поворачиваясь к женщине.
   - Они? Ловушка? Кто? Какая ловушка? - Эдриан почти кричал.
   Мартинус положил руку ему на плечо.
   - Мой дорогой друг, как ловят медведей и других животных? Расставляя ловушки вдоль троп, по которым они ходят, не так ли? Точно так же, когда вы погружаетесь в сон, вы покидаете свое бодрствующее сознание по определенному четко обозначенному маршруту, которому вы всегда следовали, думая, что это единственная дорога. Ну, они поставили там свою ловушку, и они ловят вас в нее каждую ночь, и...
   Он замолчал.
   - Вы должны усвоить, что есть и другие дороги, мой дорогой друг. Не уподобляйтесь лягушке, которая восемь раз подряд укусила один и тот же кусок красной фланели с крючком, прежде чем поняла, что это не муха. Пойдемте, покажите мне вашего мальчика.
   Я ожидал вспышки ярости со стороны Эдриана. Вместо этого, после минутного колебания, он успокоился, пожав плечами.
   - Отведи этих джентльменов наверх, Тайра, - сказал он. - Я думаю, это не причинит никакого вреда. Хуже быть не может.
   Я понятия не имел, как будет выглядеть маленький Бобби Эдриан. Я боялся увидеть что-то гротескное или ужасное. Ему было восемнадцать месяцев, он спал в кроватке в самой обычной спальне, рядом с двуспальной кроватью, на которой спали его родители.
   Он был хорошеньким ребенком, с льняными волосами и шелковистой кожей младенчества, спал, подложив одну руку под щеку. Единственное, что с ним было не так, - он казался слишком толстым, слишком румяным для такого ребенка.
   Мне нравятся толстые малыши, но даже моему неискушенному взгляду было ясно, что с этим что-то не так. Кровь текла такой красной под почти прозрачной кожей, губы были такими алыми. Ребенок одновременно привлекал и отталкивал меня.
   Но в преображении лица миссис Эдриан, когда она склонилась над кроваткой, было что-то бесконечно пафосное. Исчез тревожный, измученный взгляд, который я заметил внизу; вместо него появилась трогательная забота матери, та бесконечная тоска по ребенку, которая делает материнскую преданность одной из самых прекрасных вещей на земле.
   Когда она наклонилась над кроваткой, маленький мальчик открыл глаза и улыбнулся ей.
   Миссис Эдриан подняла глаза на Мартинуса, слезы дрожали на ее ресницах.
   - Он всегда такой, такой... такой другой, когда впервые просыпается, - прошептала она.
   - Да, - тихо сказал Мартинус. - Они не могут заманить его в ловушку - куда бы он ни пошел. На небесах их ангелы постоянно видят...
   Внезапно, в одно мгновение, выражение лица маленького Бобби Эдриана изменилось. Вместо этого появилась хитрая улыбка, ухмылка, которая, казалось, передавала какое-то ужасное знание. Затем, словно охваченный конвульсивным спазмом, он резко выпрямился в своей кроватке, повернул лицо к матери и ударил ее.
   Он открыл рот, скорчил гримасу, а затем наблюдал за результатом; его глаза следили за миссис Эдриан, когда та быстро отступила в дальний конец комнаты. Она съежилась там, отпрянув назад, охваченная ужасом - мог ли демон завладеть невинным младенцем?
   В тот же момент в дверях появился Ричард Эдриан. Он видел этот инцидент, шагнул вперед и столкнулся лицом к лицу с Мартинусом.
   - Видите, он всегда такой! - воскликнул он. - Он ненавидит свою мать. Иногда я жалею, что он не умер. Он одержим, если вообще когда-либо был одержим ребенок.
   - Да, он одержим, - ответил Мартинус, - но и все мы одержимы. Каждый раз, когда мы позволяем нашим страстям овладевать нами. Завеса очень тонкая...
   Он замолчал и, склонившись над кроваткой, схватил ребенка за руки, пристально вглядываясь в его лицо. Оно уставилось на него в ответ с плотоядной наглостью.
   - Возвращайся, - тихо сказал Мартинус. - Сейчас не твое время. А теперь иди спать.
   Постепенно, по мере того как наблюдал, я увидел, как пленка, казалось, проходит по глазам ребенка. Взгляд, полный ненависти, который Бобби все еще устремлял на свою мать, сменился выражением простой усталости. Глаза медленно закрылись. Мартинус сделал несколько пассов. Маленький Бобби спал.
   Миссис Эдриан вышла вперед.
   - Что это? - прошептала она. - Что это за злой дух, который, кажется, вселился в него? Это... это она?
   - Это мы выясним в свое время, - ответил Мартинус. - С вашего разрешения, я скоро приведу сюда еще одну помощницу, миссис Сэмпсон, материализующего медиума, которая...
   - Вы имеете в виду ту мошенницу, которую разоблачили нью-йоркские газеты? - горячо спросил Эдриан. - Я не потерплю ее в своем доме. Я бы предпочел... я бы предпочел, чтобы все шло своим чередом, чем устраивать здесь подобные шоу. Мой ребенок для меня священен. Во всяком случае, я не верю в подобную чушь. Кроме того, если существует какой-то оккультный мир, мы не должны вмешиваться в него.
   - Я могу гарантировать, что миссис Сэмпсон не мошенница, как вы ее называете, а в высшей степени респектабельная женщина, - ответил Мартинус.
   Миссис Эдриан отвела мужа в сторону и, казалось, вполголоса о чем-то умоляла его. Он неохотно повернулся к Мартинусу.
   - Хорошо, приводите ее, - сказал он. - Конечно, вы понимаете, если от этого будет какой-то вред...
   - Нет, нет! - громко воскликнула миссис Эдриан. - Пожалуйста, помогите нам, доктор. Мой муж немного рассеян и не понимает, что говорит.
   - Но это слишком ужасно, чтобы выразить словами! - сказал я Мартинусу позже. - Вы хотите сказать, будто старые легенды о вампирах правдивы?.. Но ребенок Эдриан не может вылезти из своей кроватки! - воскликнул я, как будто пробил его защиту.
   - Мой дорогой Бренскомб, вы неправильно понимаете теорию, на которой была построена эта легенда, как вы ее называете. Вампир никогда не получал пропитание от своей жертвы в живой форме. Напротив, его неизменно находили дома в постели.
   - Вы имеете в виду, что он материализует фантом для выполнения своей ужасной работы? Но как фантом может совершать физические действия?
   - Если вы заглянете в Гомера, - ответил Мартинус, - то увидите, что, когда Улисс спустился в Аид, чтобы посоветоваться с духами, он должен был сначала вылить кровь быков в ров, чтобы они могли напитаться. Кровь - это жизнь, как говорит нам Библия, и она необходима для полной материализации. Даже в комнате для сеансов медиум часто вынужден подвергаться частичному разрушению физической ткани, чтобы создать тело материализующейся сущности.
   - Но ребенок - ребенок! - воскликнул я.
   - Бренскомб, - торжественно сказал Мартинус, - ребенок вполне удовлетворительный агент для сущности, которая использует его для осуществления своих замыслов. Помните, что сам ребенок невиновен. И помните, что я говорил на днях, - импульс к воплощению со стороны умерших, которые завершили цикл жизни, или которые привязаны к земле какой-либо сильной эмоцией - этот импульс настолько силен, что они будут использовать что угодно, даже тело животного... А вот и миссис Сэмпсон.
   Миссис Сэмпсон была женой мелкого подрядчика, жившего в Бронксе. У нее было две взрослые дочери, и, по всей видимости, она относилась к типу крепкой, заботливой женщины, от которой можно было ожидать, что она будет жить именно в таких обстоятельствах и окружении. Я видел ее раньше - она была тем самым медиумом, которого я отказался разоблачать и из-за которой потерял работу в газете.
   Я видел, как она совершала некоторые необъяснимые действия, находясь в состоянии транса. Поэтому можете судить о моем изумлении, когда она начала.
   - Итак, доктор, вы были очень добры ко мне, и вы, безусловно, помогли моей Марджи, когда врачи хотели поместить ее в больницу, а теперь она помолвлена с прекрасным джентльменом, и я никогда не перестану быть благодарной вам. Вот почему я пришла. Но вы же знаете, Джо никогда не нравилось, что я принимаю участие в ваших исследованиях, и он прямо запрещает мне это.
   - И все же, миссис Сэмпсон, вы же не откажете мне, когда я так сильно нуждаюсь в вашей помощи, - произнес Мартинус в заискивающей манере, которая выглядела так странно, что я едва удержался от смеха.
   - Где на этот раз, доктор?
   - В Йонкерсе, - ответил он. - У моих друзей есть мальчик, который немного не в себе. Я обещал помочь им, и рассчитываю на вас.
   Женщина поджала губы.
   - Вы знаете, доктор, из-за этого у меня неприятности с соседями, а Марджи сейчас помолвлена - нет, я не могу этого сделать. Кроме того, это отнимает у меня все силы, и я не знаю, чем вы занимаетесь, пока я в трансе. Мне это не нравится, доктор, выставлять себя напоказ перед людьми подобным образом. Кроме того, предположим, полиция совершит обыск в доме? Только на прошлой неделе они оштрафовали гадалку на пятьдесят долларов за то, что она притворялась, будто предсказывает будущее.
   - Да, но я действительно предсказываю будущее, - ответил доктор. - Дайте мне взглянуть на вашу руку.
   Он взял толстую ладонь миссис Сэмпсон в свою, внимательно изучая ее.
   - Что это? - спросил он. - Деньги? Моя дорогая леди, вы знаете, что через год станете богаче, чем когда-либо мечтали?
   - Это, должно быть, дядя Джим! - взволнованно воскликнула миссис Сэмпсон. - Он сказал, что оставит мне кое-что, но прошло много лет с тех пор, как я его видела, и я думала, что он вроде как забыл меня. Вы действительно видите деньги в моей руке?
   - Я вижу больше, чем это, миссис Сэмпсон, - серьезно ответил Мартинус. - Что это? Миссис Сэмпсон, через год у вас будет - нет, конечно, этого не может быть - и все же ладонь не может лгать. Я вижу самую милую маленькую детскую фею...
   Миссис Сэмпсон покраснела и взяла себя в руки.
   - Но, доктор, разве вы не понимаете? Это ребенок Марджи! - сказала она, вся трепеща.
   Мартинус отпустил ее руку.
   - Разумеется! - воскликнул он. - Почему я не подумал об этом раньше? Что ж, миссис Сэмпсон, мне жаль, что вы не можете помочь мне, но, думаю, я смогу найти кого-нибудь...
   - Подождите, - сказала женщина. - Не понимаю, как я могла бы не захотеть помочь вам, помня, что вы сделали для Марджи, и, к тому же, это частный дом.
   Пять минут спустя она ушла, договорившись, что придет к нам через два дня, вечером, назначенным для сеанса. Мартинус находился в приподнятом настроении, когда вернулся, закрыв за ней дверь.
   - Вы определенно знаете, как обращаться с женщинами подобного типа, - предположил я.
   Он улыбнулся и пожал плечами.
   - Поначалу она всегда такая, - ответил он. - Это дает ей повышенное чувство собственной значимости. Она не имеет ни малейшего представления о том, что происходит, когда находится в трансе, и не знает, что она один из лучших медиумов-материализаторов в стране.
   - Предположим, дядя Джим не оставит ей этих денег, - сказал я.
   - Я не говорил, что это будет дядя Джим, - ответил доктор. - Хотя, на самом деле, она предсказала себе, находясь в трансе, что получит его наследство, и, похоже, она обладает подлинной способностью предвидения. Но, как бы то ни было, - он рассмеялся, - она нам поможет.
   Мартинус рассказал мне о своих планах по дороге в Йонкерс, миссис Сэмпсон сидела по другую сторону от меня, поглощенная "Ивнинг График".
   - Мы собираемся расставить ловушку или, скорее, положить приманку для этого существа, - сказал он, - точно так же, как оно расставляет ловушку для бедного Эдриана и его жены, когда они переходят во сне на другую сторону, где у него есть свое пристанище. Вы знаете пресловутую глупость призрака, согласно немецкому фольклору. Видит ли оно насквозь наши мотивы или нет, оно не сможет устоять перед соблазном просто из-за того, о чем я часто говорил, - непреодолимого импульса к воплощению. Проще говоря, мы постараемся заставить это существо, чем бы оно ни было, покинуть ребенка и войти в тело доброй миссис Сэмпсон, потому что она обладает способностью позволить ему достичь того, чего оно жаждет больше всего, - материальной жизни.
   - Материальной жизни? - эхом отозвался я.
   - Материальная жизнь - всего на несколько секунд, но, тем не менее, пока она длится, она реальна и приносит огромное удовлетворение.
   - Вы хотите сказать, что материализованный дух на самом деле состоит из плоти и крови? - спросил я.
   - Почему бы и нет, мой дорогой Бренскомб? Природа предусмотрела более одного способа размножения среди царств - по крайней мере, три, соответствующие трем царствам; что невероятного в предположении, что она может использовать четвертый? А материализация посредством эктоплазматической секреции, в конце концов, чрезвычайно похожа на размножение дерева или растения почкованием. Если вы прочтете отчет сэра Уильяма Крукса о его исследованиях в этой области, то обнаружите, что знаменитая Кэти Кинг явилась ему, когда он находился наедине в своем кабинете с медиумом Флоренс Кук, и что она во всех отношениях оказалась женщиной из плоти и крови. Она помогла ему поднять медиума и понадежнее уложить ее на кушетку. Он измерил ее пульс и пульс медиума и обнаружил, что они различаются на несколько ударов в минуту. Он прижал ее к себе и почувствовал, как ее плотная фигура растворилась в небытии в его объятиях. Все это, мой дорогой Бренскомб, является предметом научного доклада, сделанного одним из выдающихся физиков своего времени, человеком, делом жизни которого было исследование материи.
   - Но если вам удастся заставить его оставить ребенка и перейти к миссис Сэмпсон, что тогда? - спросил я.
   Мартинус рассмеялся в своей обычной сухой манере.
   - Мы попытаемся сразу захлопнуть обе двери перед его носом и оставить его на холоде, - ответил он. - Вы когда-нибудь принимали участие в старой салонной игре, известной как музыкальные стулья? Да, мы должны очень интересно провести время с этим призраком, Бренскомб.
   Несмотря на деловитость Мартинуса и мой собственный прежний опыт, я не мог подавить дрожь страха, когда, завершив приготовления, мы заняли свои места в комнате, временно предназначенной для сеансов, в которую была превращена спальня Эдрианов. Дело было не в странности сцены, а, скорее, в контрасте между этой странностью и прозаической жизнью Йонкерса, происходящей снаружи - машины следуют одна за другой по улице, голоса прохожих доносятся через затененные окна. И присутствие мальчика как главного действующего лица в том, что происходило.
   Шкаф был сконструирован с помощью двух дешевых ширм, скрепленных вместе, в противоположном углу комнаты; детская кроватка также была занавешена, и в этой кроватке сидел маленький мальчик, бодрствующий и посмеивающийся над шерстистым ягненком, которого обнимал. Миссис Симпсон, конечно, сидела в шкафу. Между ним и экранированной кроваткой, которую мы сделали - Эдрианы, доктор Мартинус и я - образовали полукруг. Снаружи сумерки быстро переходили в ночь.
   По мере того как в комнате сгущалась тьма, было жутко слышать смешки, доносящиеся с кровати.
   - Он никогда раньше не был таким, - прошептала миссис Эдриан. - Он всегда засыпал раньше этого времени. Когда он бодрствует, он... он не такой.
   В ее голосе звучал неописуемый пафос. Эдриан что-то беспокойно пробормотал. Для меня было очевидно, что его заставили присутствовать на сеансе, он не верил в успех и был возмущен.
   - Давайте помолчим, - сказал Мартинус. Сидя рядом со шкафом, в котором находилась миссис Сэмпсон, он наклонился к ней. - Вы готовы, миссис Сэмпсон? - спросил он.
   - Готова, - ответила она слабым голосом.
   Через несколько секунд я услышал, как она вздохнула и начала тяжело дышать.
   - Все это чепуха! - беспокойно пробормотал Эдриан.
   Но в этой комнате было жутковато, так как минуты молчания проходили, и теперь ребенок больше не хихикал. Я видел, как мать пытается разглядеть его сквозь темноту.
   - Что бы ни случилось, - раздался низкий голос Мартинуса, - пожалуйста, не забывайте хранить молчание и, прежде всего, не двигайтесь со своих мест ни под каким предлогом.
   Еще несколько минут. Вдалеке прогрохотал трамвай. Мои руки испытывали то странное холодное онемение, которое я всегда чувствовал, когда что-то надвигалось. Я напряженно всматривался в шкаф, из которого доносились беспокойные движения и стоны миссис Сэмпсон. Черная тканевая занавеска, висевшая перед ней, двигалась взад и вперед, но это могли быть ее руки.
   - О, Господи! - вдруг прошептала миссис Эдриан.
   Занавеска частично упала с одного из крючков, удерживавших ее на месте, открывая тусклый вид на голову и плечи миссис Сэмпсон, едва очерченные в слабом свете, пробивавшемся сквозь оконные шторы. На плечах женщины, казалось, конденсировалось какое-то пленчатое вещество.
   - Тишина! - настойчиво прошептал Мартинус.
   Еще несколько секунд, и пленчатый материал стал отчетливо виден, как будто освещенный собственной фосфоресценцией. Что-то двигалось, медленно двигалось к передней части шкафа - облако, слабо светящееся облако, возможно, подобное тому, которое вело Детей Израиля по пустыне. Бесформенное, не что иное, как облако, оно двигалось и кружилось бесчисленными крошечными вихрями, и за ним я мог видеть фигуру медиума, будто погруженную в сон, и мог слышать ее тяжелое дыхание.
   Если облако и принимало форму, я не мог этого видеть. Иногда я ничего не мог разглядеть, иногда перед моими глазами, казалось, плыли клочья тумана. Но внезапно произошло нечто такое, от чего у меня по спине пробежал ледяной холодок. Из детской кроватки донесся дикий, пронзительный, хихикающий смех.
   Я никогда не слышал такого ужасного человеческого смеха, даже от взрослого мужчины или женщины. И сразу же вслед за этим раздался крик миссис Эдриан:
   - О, Боже мой, Эмма!
   Что произошло дальше, я не знаю. Стул был опрокинут, я услышал, как Мартинус вскочил так, словно бы спрыгнул с высоты; Эдриан выругался, кто-то тяжело дышал - затем Мартинус включил электрический свет, и я увидел миссис Эдриан, лежащую на полу в глубоком обмороке; ее муж опустился на колени рядом с ней.
   Миссис Сэмпсон, ссутулившись, сидела в своем кресле внутри шкафа. Один из экранов откинулся к стене. Ребенок молчал в своей кроватке, а Мартинус тяжело дышал, как будто бежал.
   - Слишком поздно, Бренскомб, - хрипло прошептал он. - Если бы она не закричала...
   Эдриан поднял глаза, его лицо исказилось от сильного гнева.
   - Покиньте мой дом, немедленно. Больше никаких сеансов! - сказал он.
  
   Прошло три недели. Доктор Мартинус очень мало говорил мне о неудаче своего эксперимента, и, конечно, я не расспрашивал его. В виду такого отношения Адриана - он практически выгнал нас из своего дома - больше ничего нельзя было сделать. Я был поглощен какой-то заумной работой Мартинуса и практически выбросил из головы историю с йонкерским вампиром.
   Затем однажды вечером, когда мы вместе сидели за столом Мартинуса, проверяя некоторые данные, - тема имела отношение к теории света Эйнштейна, - раздался резкий звонок в дверь. В следующую минуту горничная ввела в комнату миссис Эдриан.
   Эти три недели произвели в ней шокирующую перемену. На ее лице, похожем на лицо трупа, почти не осталось румянца. Ее кожа сморщилась на лицевых костях, выражение ее лица было таким диким, какого я никогда не видел.
   Она подбежала к Мартинусу и схватила его за руку.
   - Доктор, так больше не может продолжаться! - воскликнула она. - Мы в растерянности. Мой муж находится на грани безумия. Он умолял меня пойти к вам и попросить вас не обращать внимания на то, что он сказал вам на том сеансе в нашем доме. Если бы он этого не сделал, я бы все равно пришла к вам. Мы сделаем все, буквально все, что угодно, если только есть шанс, что все наладится. Доктор, по ночам я оказываюсь в самых страшных местах. Я не могу вспомнить, что там происходит, но - люди без жалости, доктор, бесчеловечные вещи... и тогда наш мальчик...
   Мартинус положил руку ей на плечо.
   - И мы с Ричардом ходим в одно и то же место вместе. В этом-то и весь ужас. Долгое время я не давала ему знать, что у меня были такие же сны, как у него, но теперь мы знаем, что оба ходим туда. И они тащат нас туда. Это означает безумие, смерть - и Бобби...
   Она замолчала. Мартинус заставил ее сесть.
   - Я так и думал, что вы скоро придете сюда, миссис Эдриан, - сказал он. - Конечно, я знаю, что ваш муж вряд ли был ответственен за то, что сказал той ночью. Я верю, что мы все еще можем найти лекарство.
   Перед ее отъездом он пообещал быть в их доме в Йонкерсе следующим вечером и провести еще один сеанс.
   Последовала обычная прелюдия с миссис Сэмпсон, которая в прошлый раз вышла из транса как раз вовремя, чтобы услышать некоторые замечания Эдриана в отношении себя и соответственно почувствовать себя оскорбленной; но Мартинус искусно успокоил ее растревоженные чувства, и мы втроем, как и прежде, отправились в сторону Йонкерса. По дороге доктор изложил мне свой план.
   - Мы имеем дело с бесконечной хитростью и решимостью, Бренскомб, - сказал он. - Не человеческой, конечно. Если судить по любым стандартам вообще, существа на другой стороне сильно отстают от нас, людей, в интеллекте, потому что они действуют инстинктивно. Но нет никаких сомнений, конкретная сущность, с которой мы имеем дело, смутно понимает, что мы расставляем ей ловушку, и полна решимости перехитрить нас.
   Я говорил вам, Бренскомб, о своем намерении выманить это из маленького Бобби Эдриана с помощью миссис Сэмпсон, а затем захлопнуть перед ним обе двери. Беда в том, что мы не были достаточно быстры, чтобы сделать это. Вы видели, как эктоплазма вытекала из тела миссис Сэмпсон? Это была, конечно, завеса сущности, которая завладела ребенком и покинула его, чтобы достичь материализации через эту добрую леди слева от вас, которая так занята чтением "Советов влюбленным" в своей газете.
   В тот момент, когда миссис Эдриан закричала, эктоплазматическое выделение вернулось к миссис Сэмпсон, и сущность, освободившись от своей оболочки, снова стала единым целым с Бобби Эдрианом. На этот раз я надеюсь окружить его завесой, которая эффективно преградит ему путь.
   - Я слышал старую легенду о духе, неспособном выйти за пределы мелового круга, - сказал я.
   - Не лишено здравого смысла, Бренскомб. Конечно, это не мел и не круг, а просто разрушающий эффект белого света, и, поскольку мел белый, он может оказывать подобный эффект. Однако мы продвинулись дальше мела. Я отправил некое устройство в дом Эдрианов, и я надеюсь, что оно сработает.
   Оно прибыло до того, как мы туда добрались, и состояло из небольшого, но сложного устройства, чем-то похожего на проекционную камеру. Там также имелись круглая прорезь и линзы, и какой-то часовой механизм, назначение которого я не понимал. Мы отнесли его в спальню, где ребенок спал в своей кроватке.
   Но на этот раз я с трудом сдержал крик ужаса при виде его. Все тело этого ребенка было залито алым, губы были карминовыми, как у накрашенной женщины, и еще более ужасным было выражение самодовольного удовлетворения на его лице.
   Я перевел взгляд с него на Мартинуса, оставившего аппарат, который настраивал, и подошедшего ко мне. Эдриан, еще более ужасный, чем раньше, стоял в дверном проеме. Мартинус сделал мне едва заметный жест, показывая, что хочет, чтобы я ничего не говорил.
   С матерью все было в порядке. Она склонилась над кроваткой, боясь, как бы мальчик не проснулся. Она посмотрела на нас снизу вверх.
   - Доктор, разве он не сильный, красивый мальчик! - сказала она. - Не могу поверить, что что-то действительно не так, вроде того, о чем вы нам рассказали. О, если бы я только могла поверить, что вы можете прогнать эту ужасную штуку и позволить нам быть такими же счастливыми, как раньше!
   - Я верю, что смогу это сделать, - ответил доктор. - Только на этот раз все будет зависеть от абсолютной тишины, независимо от того, что вы слышите или видите.
   - Вы увидите, что на этот раз я справлюсь с собой, - ответила миссис Эдриан.
   Миссис Сэмпсон заняла свое место в шкафу. Мы вчетвером образовали тот же полукруг, но перед доктором Мартинусом был аппарат, стоящий на треноге и чем-то напоминающий геодезический теодолит. Я задавался вопросом, какую роль мне предстояло сыграть на сеансе. Но я должен был узнать об этом достаточно скоро. Миссис Сэмпсон уже тяжело дышала и стонала внутри шкафа. Я снова почувствовал холодный ветер на своих руках. Я видел, как колышутся занавески - взад и вперед.
   Затем я увидел извивающиеся за ними нити и клочья тумана. Но на этот раз они, казалось, принимали осязаемую форму. И постепенно, очень постепенно, сквозь темноту я увидел, как на фоне этого черного силуэта проявляются очертания женской фигуры.
   Рука миссис Эдриан в моей напряглась. Она судорожно дышала, почти так же тяжело, как медиум внутри шкафа. Эта фигура, эта ужасная фигура, плыла к полукругу. Внезапно я увидел ее лицо - и меня охватил сверхъестественный ужас.
   - Эмма! - взвизгнула миссис Эдриан. - Эмма! - и в обмороке откинулась на спинку стула.
   Лицо плоское, как картонная маска, белое, как голова мертвеца, веки закрыты, когда оно плыло вперед, руки, казалось, что-то нащупывали. Я не мог отвести от него глаз. Внезапно этот раскат дикого, ужасного смеха повторился, но на этот раз с полуоткрытых губ. Затем открылись глаза.
   Глаза сверкающей черноты, похожие на озера в глазницах, черные озера на фоне белизны лица. Глаза, пылающие торжеством, презрением и насмешкой, устремились на миссис Эдриан.
   Но та внезапно обмякла. Ее муж, сидевший рядом с ней, застыл в своем кресле, его голова следовала за плавающей фигурой жесткими, механическими рывками. Фигура остановилась перед нами. И потом - я не мог сказать, была ли это форма, которая говорила, или миссис Сэмпсон в шкафу:
   - У меня открылись глаза!
   - Зачем ты вернулась? - спросил Мартинус.
   - Я сказала ей. Я блуждала в темноте. Я не знала, где нахожусь, но теперь у меня открыты глаза.
   - Ты выбрала не ту дорогу.
   - Нет, это правильная дорога, правильная. Я заставлю ее заплатить.
   Мартинус немного наклонился вперед.
   - По этой дороге нельзя пройти. Ты должна выбрать другую дорогу, дорогу рождения. Эта дорога была закрыта давным-давно, Эмма Уишарт.
   - Слишком давно, и я забыла о ней.
   - Никто никогда не забывает. Возвращайся. Отныне эта дорога для тебя закрыта. Ты блуждала. Ты забыла. Возвращайся сейчас же и позволь мертвым похоронить своих мертвецов. Эта твоя жизнь закончена, баланс списан, счет закрыт. Возвращайся и иди другой дорогой.
   Откуда-то из глубины комнаты донесся насмешливый вопль. Я увидел движение руки Мартинуса, услышал щелчок рычага. Внезапно фигуру окружил поток яркого света, вспыхнувший между ней и миссис Сэмпсон, между ней и ребенком.
   Последовавший за этим крик прозвучал как вопль демонов в аду. Еще мгновение я видел фигуру, белую на более темном фоне; затем она исчезла. Свет погас, и я услышал столкновение двух тяжелых тел где-то в комнате. С губ Эдриана сорвалось безумное бормотание. Я услышал, как Мартинус тяжело дышит, борясь с каким-то невидимым противником, и, пошарив, нашел электрический свет и включил его.
   Миссис Эдриан без сознания развалилась на стуле. Ее муж был на ногах, бормоча что-то невнятное. На полу лежала миссис Сэмпсон, ее руки вцепились в шею Мартинуса, пальцы судорожно сжимали его горло...
  
   У Мартинуса был обычай сохранять определенную сдержанность в своих делах до тех пор, пока не пройдет некоторое время. Следовательно, хотя мне было весьма любопытно узнать, что именно произошло, мне пришлось ждать его объяснений в этом конкретном случае почти месяц.
   Что ускорило объяснение, так это появление однажды утром миссис Эдриан, приведшей с собой маленького Бобби, по-видимому, совершенно нормального ребенка своего возраста, который с любовью прижимался к своей матери.
   - Доктор, - сказала она, - я никогда не смогу отблагодарить вас в достаточной мере за то, что вы сделали для нас. Мой муж сейчас находится на пути к выздоровлению. Та ужасная ночь положила конец всем этим ужасам. Вы спасли нас обоих от безумия и вернули мне моего мальчика.
   - Симпатичный малыш, - сказал Мартинус, ущипнув его за щеку. - Мне не нужно говорить вам, чтобы вы хорошо заботились о нем, миссис Эдриан.
   - Вы знаете, доктор, мы с мужем обсуждали все это и пришли к выводу, что мы, должно быть, оба были сильно измотаны и воображали всякие глупости. Я не скептик, но, конечно, в таких вопросах нужно руководствоваться здравым смыслом. На самом деле в том шкафу не было никакого духа, не так ли?
   - Ну, не обычный призрак - нет, мадам, - ответил Мартинус. - Но миссис Сэмпсон, мой медиум, действительно искусна...
   - О, вам не нужно продолжать, - сказала миссис Эдриан. - Я знала, что это она вышла из шкафа, но все же, я считаю, что здесь много совершенно бессознательного обмана. В любом случае, я никогда не буду критиковать вас за то, что вы спасли моего ребенка.
   Когда она ушла, Мартинус повернулся ко мне с улыбкой циничного веселья.
   - Вы видите, мой дорогой Бренскомб? Каков шанс есть у человека использовать свои научные открытия для объяснения, когда мир полон именно таких людей, как миссис Эдриан?
   - Доктор, - ответил я, - вы никогда не рассказывали мне, что именно произошло. Я полагаю, именно то, что ее муж увидел вашу схватку с миссис Сэмпсон на полу комнаты для сеансов, привело к такому изменению отношения со стороны миссис Эдриан.
   Мартинус задумчиво кивнул.
   - Это отождествление медиума с формой является большим камнем преткновения для непрофессионала, - сказал он. - Но вы знаете, Бренскомб, что, поскольку форма создается из самих тканей среды, обе они идентичны. Таким образом, когда кто-то схватывает форму, носитель мгновенно проецируется из шкафа в руки того, кто схватил ее, и, конечно, случайно, "мошенничество" кажется совершенно очевидным. В этом случае, мгновенно окружив материализованную фигуру полосой света, содержащей ультрафиолетовые лучи, которые немедленно разрушают эктоплазматическую ткань, я воздвиг непреодолимый барьер между тенью Эммы Уишарт и миссис Сэмпсон и ребенком. Мы захлопнули обе двери, мой дорогой Бренскомб, оставив мстительный дух на холоде, без всякой перспективы осуществить свою месть, кроме как пройдя через законные каналы возрождения. Но к тому времени, когда она сможет это сделать, вы, я и Бобби Эдриан уже давно превратимся в пыль.
   - Я хочу, чтобы вы поняли, Бренскомб, - продолжал он, - Эмма Уишарт ни в коем случае не является и не была дьяволом сознательно. Это был импульс проклятия смертного одра, который увлек ее за собой. Она не была сознательным вампиром и не охотилась умышленно на свою сестру и мужа своей сестры через посредство ребенка. Все эти действия были такими же бессознательными, как действия недавно умершего человека, который в своем стремлении сообщить своей семье, что он все еще жив, сбивает картины и украшения, бросает куски угля и пугает всех своими выходками, считая, что он просто сигнализирует о своем присутствии самым благопристойным образом. Получив импульс желания, природа запускает свой собственный механизм для его исполнения - и обычно желание исполняется.
   Это было сильное желание принять материальную форму, которое привело к целой цепи обстоятельств. Теперь, когда душа Бобби Эдриана снова прочно сидит в седле и правит его маленьким здоровым телом, не думаю, чтобы существовала большая вероятность того, что его тете когда-нибудь удастся снова навязаться ему.
   - Хотел бы я, чтобы Эдрианы могли это понять, - заметил я. - Почему-то кажется, что они должны проявить более разумный интерес к вопросам, которые касаются их так глубоко. Прискорбно, что вам приходится работать, так сказать, в темноте, когда вы имеете дело с вопросами такой чрезвычайной важности.
   - Да, - Мартинус кивнул, - но если они не слышат Моисея и Пророков, они не услышали бы никого, даже если бы он воскрес из мертвых.
  

ДУША В ТЕНИСТОМ ВЯЗЕ

СТЭНЛИ ДЭНИЭЛС

  
   Я беспечно свернул на дорогу. Идя свободной и непринужденной походкой, я вскоре оставил деревушку далеко позади. Бросив презрительный взгляд на грозовые тучи над головой, я еще глубже засунул руки в карманы пальто. Будет ли дождь? Какое мне было дело? Мне нравилась моя прогулка. Мне нравился этот влажный осенний воздух. Я дышал воздухом новой свободы - свободы от ужасающих последствий контузии.
   Наконец-то я взял себя в руки. Мои стиснутые челюсти означали решимость. Здоровье буквально сочилось из моего тела. Смутная тревога и нервный трепет остались призраками прошлого и давным-давно были отброшены как забытый хлам.
   Ах! Каким глупым был тогда мой оптимизм. Я и подумать не мог о странном и волнующем приключении, ожидавшем меня в тот вечер; ужасный опыт, пошатнувший стены возрожденной стойкости.
   Чужак в этой дикой стране, я был безразличен к географическому положению своего окружения. Каждая дорога была дорогой к здоровью, потому что я мог идти по ней и чувствовать, как растут мои силы.
   Исполненный жизни, я отправился через всю страну, предпочтя ровную дорогу упражнениям более энергичного характера. Земля стала неровной, когда я поднялся на холм. Достигнув его вершины, я осознал, что мне придется пересечь глубокую впадину, если я хочу продолжить свое путешествие.
   Я задумался, стоит ли выбрать столь тяжелый путь. Я размышлял, смогу ли вернуться обратно. Взглянув на часы, я обнаружил, что час уже поздний. Моя удобная кровать в деревенской гостинице, казалось, призывно манила к себе. Пока я стоял, глядя вниз, на долину, мое жизнерадостное настроение начало улетучиваться. Лощина представляла собой самый унылый и меланхоличный вид. Над ней нависла атмосфера неестественной тишины. Даже последние лучи солнца не смогли ослабить это впечатление. Это было грустно и ужасно. Округлые скалы, покрытые лишайниками и папоротниками, павшие монархи, покрытые мхом, придающим им мрачное своеобразие.
   Слева от меня заброшенная тропинка спускалась на дно долины. Она петляла и извивалась между огромными глыбами голого камня, хмурившимися по ее сторонам.
   Но что больше всего привлекло мое внимание, так это огромный вяз, росший в дальнем конце тропинки. В своем уединении, он представал верховным правителем долины. Его ветви зловеще нависали над тем, что, по-видимому, было человеческим жилищем. Странно, что эта лачуга не привлекла моего внимания с самого начала.
   Каким-то образом, противопоставив незначительность деревянной конструкции абсолютному величию дерева, я получил впечатление раба у ног хозяина. Теперь мной овладело смутное беспокойство. Какая-то необъяснимая сила влекла меня к этому вязу. Даже когда я пытался убедить себя, что это было простое любопытство исследовать местность, внезапная фантазия поговорить с возможным жильцом лачуги, которая предполагала спуститься в долину, - я, тем не менее, осознал внезапную потерю силы воли. Неопределенная тревога тяжело и необъяснимо давила на мой разум. Я чувствовал себя замерзшим и несчастным.
   Я начал спускаться. Рыхлая земля скользнула по моим ботинкам, когда я, спотыкаясь, спускался по тропинке. Каждый шаг, который я делал, усиливал мою депрессию. Как бы я ни старался избежать этого, это чувство не покидало меня. Иногда я останавливался и пытался собраться с духом, чтобы повернуть назад, но это было бесполезно. Таинственный порыв снова толкал меня вперед. И это желание не ослабевало до тех пор, пока я не добрался до дерева. В подавленном состоянии духа я мрачно изучал его корявый ствол и ветви. Все мои прошлые печали и сожаления начали осаждать меня. Вид его влажных конечностей возбудил мои слезные органы, но, принужденно посмеявшись над своими глупыми фантазиями, я сумел подавить сильное желание заплакать.
   Я обратил свое внимание на хижину.
   На вид это было самое ветхое сооружение, какое я когда-либо видел. Старая и ненадежная, она быстро приближалась к последней стадии разложения. Сырая и непривлекательная, ее внешний вид не был таким, который побуждал бы исследовать ее изнутри. Но мне не терпелось поскорее избавиться от пагубного влияния вяза, поэтому, покинув его темную тень, я подошел к входу в лачугу и вошел внутрь, так как дверь была приоткрыта.
   Комната, в которую я вошел, была маленькой и грязной. Скудный интерьер представлял собой разнообразную коллекцию хлама. Рядом с ржавой плитой стояла кушетка. Топор дровосека занимал угол. Пол был усеян банками, бутылками и прочим мусором. Стены были оклеены полосами обоев с цветочным рисунком, которым сырость придала сходство с отвратительным кожным заболеванием. Травы, сплетенные в венки причудливой формы, были развешаны на гвоздях; это казалось любопытным и необъяснимым, если не предположить дело рук ребенка.
   Потом я заметил, что жилище было разделено перегородкой, проходящей через центр. Это означало еще одну комнату. Плотно закрытая дверь пробудила мое любопытство. Свет быстро угасал. Я попробовал задвижку и, к своему удивлению, обнаружил, что она легко открывается.
   С трепетом ужаса я остановился на пороге. Моему изумленному взору предстало видение. Фигура мужчины неподвижно стояла в тени. Чувство полной беспомощности помешало мне громко вскрикнуть, и я застыл как вкопанный, глядя на него в полнейшем изумлении. Я почувствовал на себе его пристальный и испытующий взгляд. Казалось, прошла целая минута, но он так и не пошевелился.
   Мой язык дрожал во рту, тщетно пытаясь произнести что-нибудь.
   - Простите, - наконец удалось произнести мне хриплым голосом, приложив все усилия, чтобы нарушить напряженную тишину.
   Он сделал тихий шаг вперед, в слабеющий свет из дверного проема. Теперь он предстал как коренастое существо типа охотника. Простая, грубая одежда плотно облегала мощное телосложение. Огромная голова покоилась на массивных плечах. Его лицо, с квадратной челюстью, было примечательным и красивым. В целом, он представлял собой превосходный образец суровой мужественности.
   Но именно его глаза внушили мне тревогу, потому что под его густыми кустистыми бровями эти глаза сияли самым неестественным блеском. Словно обведенные красным, они, казалось, горели неугасимым огнем разъедающего душу раскаяния.
   Мой мозг словно опалило раскаленным добела пламенем, ибо его взгляд передал мне все муки пораженной совести. Я снова испытал непреодолимое желание расплакаться.
   Он всматривался в мои черты серьезно - с тоской. Затем он заговорил.
   - Я думал, ты Марион.
   Чувство сильного облегчения вытеснило мой прежний меланхолический страх. Чары были разрушены. Бояться было нечего. Он просто принял меня за кого-то, кого, по-видимому, ожидал.
   Марион! Женское имя.
   Интересно, что могло привести женщину в эту забытую Богом лачугу? - недоумевал я. Я подозревал тайну, в которую мне вскоре предстояло быть вовлеченным, и эта мысль была тревожной.
   - Вы здесь чужой? - спросил он отсутствующим тоном. - Ну, мне нужна компания. Видит Бог, здесь и так достаточно одиноко! - И он глубоко вздохнул.
   С видом крайней усталости он бросил свою могучую фигуру на деревянную кровать у стены. Он напоминал заключенного в камере, когда лежал там, окутанный тьмой.
   Тот факт, что дальнейший разговор казался ему ненужным, на мгновение облегчил мои душевные страдания. Я пробормотал извинение и покинул его компанию в менее тревожную тишину внешней комнаты.
   Здесь я остановился, чиркнул спичкой и зажег маленький огарок свечи, который нашел на коробке. Я сел, откинулся на спинку дивана и попытался привести в порядок свои хаотичные мысли. Они проносились в моем мозгу, словно пескари, играющие в ручье.
   Эта лачуга! Что я здесь делал? Конечно, я собирался вернуться в гостиницу. Да! Прямо сейчас! Мысли возвращались снова и снова - и все же я был бессилен сделать хоть шаг.
   Чувство неспособности и немощи овладело мной. Мой мозг был ошеломлен. Я застоялся в миазмах страдания и сомнений: меня швыряло и сбивало с толку в море противоречивых эмоций. Бесчисленные обиды, которые я совершил в прошлом, нахлынули на меня: раскаяние сжало мое трепещущее сердце. Я бы сломался в полном отчаянии, если бы мной не овладела доминирующая эмоция - Страх.
   Да! Страх держал меня в своих ужасных тисках. Страх перед этим мучимым угрызениями совести человеком за перегородкой. В его глазах были тайны. Я не осмеливался угадать, какие именно.
   Снаружи опустилась ночная тьма. Я вздрогнул, когда посмотрел в дверной проем. На короткое время я пережил возврат чувств. Я даже встал и дошел до двери. Но когда я уставился в черную пустоту, неудержимая дрожь пронзила мое тело, потому что там, лицом к выходу, стоял злобный вяз, молчаливый и злой страж надо мной и моим спутником.
   Какими злонамеренными наклонностями он обладал? Мог ли я когда-нибудь обрести достаточно смелости, чтобы пройти мимо него? Один шаг в пределах его зловещего круга, и мои сдерживаемые печали хлынули бы наружу подобно гейзерам.
   Я не осмеливался уйти - я не осмеливался остаться.
   Затем раздался звук, который сменил муки нерешительности на окончательное и страшное смирение. Щелкнул засов, и внутрь скользнул мой знакомый с тайной на лице.
   Я видел его как в тумане. Его голос донесся до меня словно с расстояния в тысячу миль. Завороженный и трепещущий, я слушал.
   - Марион! Она была дитя природы, хотя ей было за тридцать, когда я встретил ее. Когда я говорю "дитя природы", то имею в виду именно это. Она принадлежала лесу и цветам. Я мало что знал о ее прошлом. Ходили слухи - меня это никогда не волновало. Я любил ее, но она никогда по-настоящему не отвечала на мою привязанность.
   Однажды я встретил ее, бродя по лесу. Она была милым созданием, такой же дикой, как окружавшая ее природа. Я ухаживал за ней в своей грубой манере, но она, казалось, никогда не отвечала. Ее душа была окутана зеленью. Странным образом она любила травы, деревья, фиалки. В ней всегда было что-то сверхъестественное. Я никогда не понимал ее, но я начал завидовать листьям и цветам, с которыми она обращалась с такой любящей заботой и нежностью.
   Он замолчал и принялся созерцать покрытые листвой произведения простого искусства на стенах. Голос, поначалу такой мягкий и мечтательный, внезапно изменился, когда он продолжил, и в нем зазвучали нотки коварства!
   - Я был очарован ее физической силой и полон решимости завоевать ее, поэтому я прибегнул к хитрости. Восхваляя ее довольно некрасивое, но очаровательное лицо, я сравнивал его с вещами, которые она любила больше всего. Таким образом, ее кожа обладала бронзовым сиянием заката; ее глаза были как две фиалки; ее каштановые волосы были гирляндой из высушенной дикой травы...
   Чтобы развить эту идею, я притворился, будто проявляю интерес к природе, которого на самом деле не испытывал. Какой бы странной и грубой ни казалась моя неуклюжая лесть, она возымела желаемый эффект. Она внезапно заключила меня в свои объятия, и сила ее любви почти напугала меня. Однако позже мы поженились в деревне.
   Тогда она настояла на том, чтобы жить в этой лачуге. Долина таила в себе какое-то необъяснимое очарование для нее. Что ж, я неохотно согласился на медовый месяц в этой пустынной дыре, чтобы удовлетворить прихоть необычной женщины.
   Но наше счастье было недолгим.
   Я заметно съежился, когда его голос стал резким и скрипучим.
   - Это поклонение природе действовало мне на нервы. Однажды я упрекнул ее и, поступив так, невольно надругался над некоторыми из ее любимых цветов. С этого момента ее отношение ко мне изменилось. Она возненавидела меня и поклялась, что вернется к природе. Я никогда не понимал ее, как уже говорил раньше. Мне и во сне не снилось злое предзнаменование в ее явно бессмысленных словах.
   С каким жалким страхом и чувством надвигающегося ужаса я, затаив дыхание, ждал кульминации его рассказа. Его интонация, теперь исполненная благоговения, охладила мою кровь.
   - Однажды вечером я нашел ее возле хижины. Она обнимала ствол этого гипнотического старого вяза - почему?
   - Ты с ума сошла? - воскликнул я. - Что означает эта глупость?
   Когда я попытался убрать ее руки, она набросилась на меня, как дьявол. Ее проклятия были ужасны. Я отбивался от нее. Вскоре на нее снизошло смертельное спокойствие. В лунном свете она выглядела ужасно. Напрасно я умолял ее вернуться в дом. Она просто отвернулась от меня и снова вцепилась в дерево.
   Только один раз она удостоила меня взглядом, и в нем была такая неумолимая ненависть, что я оставил ее без дальнейших слов и отправился спать.
   Судите о моем ужасе, когда, выглянув в окно на следующее утро, я увидел, что она все еще стоит там в той же позе. Мои худшие опасения оправдались, когда я выбежал посмотреть на нее. Она была мертва, застыв в той же позе, и имела тот же ужасный вид, что и предыдущим вечером!
   Я похоронил ее там!
   Его голос сорвался на крик.
   - Я боюсь этого дерева! Я верю, что оно владеет ее душой!
   В ту ночь я спал на диване в окружении ужасов. Давно собиравшаяся гроза все еще сдерживала свою ярость, но поднялся ветер, налетавший шквалами и сотрясавший хижину. Я находил полноту таинственности в каждом звуке, и все же, несмотря на мое крайне возбужденное состояние, я, к своему ужасу, осознавал, что природа заявляет о себе в моем уставшем теле. Тщетно пытался я отогнать коварный сон. Скованность моего тела, вызванная ощущением надвигающейся катастрофы, в конце концов, уступила место непреодолимой усталости.
   В мой беспокойный сон прокрались призраки немыслимых форм. Каждый из них был полон невыразимого мрака - накопленного за столетия горя. В их призрачных формах я уловил нечто странное и чудовищное - наполовину от человека, наполовину от дерева.
   Вскоре они устроили дикую оргию, сплетая руки и кружась. Кольцо становилось все меньше и меньше. Человеческие элементы слились с фрагментами дерева, оставив моему изумленному и испуганному разуму вращающуюся массу ветвей. Внезапно вращение прекратилось, и остался образ вяза, росшего за пределами хижины.
   Горизонтально из его ствола вырастала гротескно вылепленная конечность, поразительно напоминающая человеческую руку с вытянутой ладонью. Жилистые веточки на конце были похожи на растопыренные пальцы, словно бы готовые за что-то ухватиться. И пока я наблюдал за этим, в гипнотическом трансе, рука начала тянуться - тянуться - ко мне! Меня сразу же охватил ужас, в то время как мое тело оставалось в состоянии анабиоза.
   Отвратительная конечность протянулась по воздуху к окнам моей комнаты, и жилистые пальцы начали царапать грязное стекло. Словно повинуясь неодолимому зову, задвижка открылась, и внутрь просунулась рука. Пот выступил у меня на лбу, свидетельствуя о моем скованном ужасом ощущении. Мое сердце колотилось с ужасающей громкостью. Над моим искаженным страхом лицом нависли ужасные пальцы. Их похожие на плети когти задели мою плоть.
   С криком я проснулся, весь в поту и дрожа каждой клеточкой своего существа.
   Рука исчезла!
   Словно в ответ на мой крик, раздался глухой всхлипывающий звук. Мое лицо стало белым, как мел, рот приоткрылся. Именно тогда - именно тогда - моя власть над моими умственными способностями ослабла. Теперь я был вне себя от страха. Я вскочил с дивана и забарабанил в дверь, за которой скрывался мужчина.
   - Прекратите этот шум! - закричал я. - Или я вас убью!
   Воющий шум продолжался. Доведенный до исступления, я выбил дикую дробь по дереву, затем яростно дернул за щеколду. Дверь была заперта!
   - Вы дьявол! - воскликнул я. - Я не могу этого вынести. Прекратите во имя Господа!
   Затем мне стал очевиден ужасный факт. Стоны, которые я слышал, исходили не изнутри. Нет! Они пришли откуда-то из этой темной пустоты. Милосердные Небеса! Дерево!
   Крещендо диких рыданий теперь можно было различить сквозь завывание усиливающегося ветра. Я поймал себя на том, что ухмыляюсь в маниакальном ликовании. Где-то здесь был топор? Вот он!
   Схватив его с диким рвением, я бросился в ночь.
   Безудержная ярость порыва ветра чуть не сбила меня с ног, но я пробился к цели. Сильными яростными ударами я рубил злое дерево. Что за ужасные звуки издавал его изуродованный ствол? Я напрягал все свои силы в бешеных замахах. Ха! Я должен положить конец всему этому. Шторм, ветер, я не собирался отступать. Проклятый вяз должен умереть. Я ликующе уставился на его колышущиеся ветви, а затем разразился диким смехом.
   Внезапно ледяной холод пронзил мое плечо. На него была положена человеческая рука. Поднятый топор так и остался висеть в воздухе. Огромным усилием воли я заставил себя оглянуться. Это был отвратительный обитатель лачуги! Его горящие, полные горя глаза, ничего не понимающие, но наполненные невыразимым страданием, пронзали меня насквозь.
   Я быстро оттолкнул его руку в сторону, а затем... мы оказались в объятиях друг друга. Борьба не на жизнь, а на смерть. Каким сильным я был - и все же он был сильнее. Ах! Если бы только я мог высвободиться, чтобы использовать свое оружие. Но оно выскользнуло из моих рук во время схватки. К моему ужасу, я заметил, что он смотрит на него, когда придавил мое распростертое тело. Высвободив руку, я схватил топор и отбросил его на несколько футов в сторону. Он ослабил хватку и вскочил, чтобы завладеть им.
   Ужасающий порыв ветра - яркая вспышка молнии и треск дерева. Со всей своей уничтожающей тяжестью вяз упал, подмяв под себя тело моего противника.
   Сквозь сверхъестественное сияние, потрясенный неистовым ревом, ужаленный миллионом капель шипящего дождя, я бежал из этой долины ужасных воспоминаний.
  

ВЕДОМЫЙ ПРИЗРАЧНОЙ ГОНЧЕЙ

БОБ СВИФТ

  
   Оглядываясь назад на выдающиеся события моего уникального опыта, я вынужден отдать дань уважения там, где эта дань - ключ к разгадке. Если бы я был вынужден бороться с теми темными силами, которые мучили меня, не имея физической крепости, Бог знает, что бы со мной случилось. Я укрепил свое хрупкое тело с помощью физической культуры; это сделало меня подтянутым и сильным. Не буду пытаться объяснить странные обстоятельства в моей жизни, анализировать их или говорить, кто или что их вызвало. Достаточно сказать, что мои некогда черные волосы теперь стали белоснежными, - настолько ужасными, настолько ужасающими, настолько неподвластными человеческому объяснению были те самые события.
   Я был единственным ребенком Горация Свифта, в течение многих лет мой отец был окружным прокурором Фримонта, города, в котором мы жили. Он верил в буквальное толкование поговорки: "Я сторож брату своему". Для него буквы закона было достаточно; ему и в голову не приходило подвергать сомнению правильность или разумность того или иного акта.
   Моя мачеха была красивой женщиной и первой леди Фримонта. Она была предана моему отцу, и можно было бы подумать, что, не имея собственных детей, она, по крайней мере, хотела бы, чтобы оставшийся без матери маленький мальчик был отдан на ее попечение. Но она этого не хотела. Она терпела меня с холодной ненавистью, которую я чувствовал, но не мог понять. Теперь, когда я стал старше, я это понимаю: она ни с кем не желала делить привязанность моего отца.
   Если бы она позволила ему это, я думаю, мой отец, возможно, нежно любил бы меня. Никто, глядя на нас, не принял бы нас за отца и сына. Он был блондином, как викинг; у меня была румяная кожа, темные волосы и зеленые глаза; моей мачехе было приятно подшучивать надо мной из-за того, что я не похож на папу. Я был похож на свою мать.
   Жена моего отца однажды сказала мне, что моя мать была слишком хорошенькой, чтобы быть хорошей, и умерла в своих грехах. В то время я был слишком мал, чтобы понять, что она имела в виду. Я вспоминаю, как был озадачен в возрасте пяти лет, когда миссис Свифт номер два предупредила меня никогда не упоминать мою мать в присутствии отца. Послушный ей, я никогда этого не делал.
   Она была очень строгой, а я был лишен многих вещей, которые делают жизнь других детей радостной.
   Как и любой другой мальчик, я хотел собаку. Моя мачеха сказала: "Нет! Отец терпеть не может собак". Так и было. Позже я узнал, почему. Я помню, что больше горевал из-за своей тоски по щенку, чем из-за каких-либо других ограничений моего детства. Я любил животных, как и все дети.
   Когда я стал старше, то осознал один странный факт. Из двадцати комнат в доме одна была заперта, и никогда не открывалась ни при каких обстоятельствах.
   Слуги не сказали мне почему, поэтому однажды я собрался с духом (мне было тогда около десяти) и спросил свою мачеху. В своей обычной холодной манере она сообщила мне, что это была комната моей матери, и мой отец отдал приказ, чтобы ее не открывали ни под каким предлогом.
   В моем существе начало расти непреодолимое желание открыть для себя, что находилось в этой комнате. Я чувствовал, что никогда не смогу быть спокойным, пока не узнаю ее секрет.
   Большую часть времени я был предоставлен самому себе - и, конечно, я был глупым, мечтательным мальчиком с богатым воображением. Во время одной из моих одиноких прогулок я решил, что имею право видеть или слышать все, что касалось моей матери.
   Решив, что войду в таинственную комнату, я выжидал своего часа и наблюдал.
   Я перепробовал все наши ключи, но ни один из них не подошел к замку, который я хотел открыть.
   Что ж, я попробовал другой способ.
   Однажды вечером, когда моего отца и мачехи не было дома, я вылез из окна спальни моего отца, соседствовавшей с таинственной комнатой. Я прокрался по карнизу к окну, закрытому зелеными жалюзи.
   Было трудно просунуть руку между узкими ставнями, но я сделал это, отцепил жалюзи и откинул их назад.
   Окно было заперто, но я знал, что так и будет. Тяжелая стамеска, вставленная между подвижной оконной рамой и неподвижной, резкое усилие, и защелка наверху поддалась! Затем, с сердцем, колотящимся, как молоток, я заполз в таинственную комнату.
   На мгновение я оказался в темноте. Затем дрожащими пальцами достал свой фонарик. Я нажал на кнопку. Комната была очень похожа на другие комнаты в доме, большая и квадратная. Если бы не слои пыли на мебели, могло бы показаться, будто кто-то только что вышел из нее.
   Но моя мать спала в этой кровати! На маленьком стуле перед туалетным столиком она сидела, чтобы привести в порядок свои прекрасные волосы - это была роскошная комната, подходящая для сияющей, красивой женщины. Как я тосковал в своем одиночестве по прекрасной женщине, которая жила в этой комнате! Слезы текли по моему лицу.
   Держа фонарик в руке, я водил им из стороны в сторону. Возможно, я никогда больше не посмотрю на дорогие вещи, которыми она пользовалась.
   Внезапно свет упал на огромный продолговатый лист черного цвета, подвешенный в одном конце комнаты. Он был креповый, мятый, пыльный и провисал от потолка до пола. Креп означал смерть! Что было за этой полосой похоронного покрова?
   Я отважился подойти к нему, охваченный благоговейным страхом. Каким-то неясным и неопределенным образом у меня создалось впечатление, что я приближаюсь к святилищу. Дождь старой пыли посыпался мне на лицо, когда я коснулся этого края черноты. Я поперхнулся и закашлялся, а потом... резкий удар выбил фонарик у меня из руки, он с грохотом упал на пол и погас.
   Я отчетливо почувствовал этот удар, но не услышал никакого звука, который можно было бы отнести к человеческому существу.
   Мной овладел ужас. Я не мог пошевелиться; мой мозг отказывался функционировать. Кто - или что - было со мной в той потайной комнате?
   Затем что-то коснулось меня, определенное, хотя и трепещущее прикосновение, прямо по моей щеке, как будто по ней прошлись ледяные пальцы. И от этого прикосновения моя плоть застыла.
   Вскрикнув от смертельного ужаса, я повернулся и, спотыкаясь, направился к окну. Как в кошмарном сне, меня преследовали. У окна я остановился. Там, в углу, стояла фигура - стройная белая фигура, прямая, молчаливая и, на мой взгляд, ужасная. Я выпрыгнул из окна и упал.
   Следующее, что я осознал, я был в постели, и мой отец произносил мое имя. Меня нашли и подняли с земли без сознания.
   В течение нескольких недель я находился между жизнью и смертью. А когда, наконец, встал, был изможденным, худым мальчиком, слабаком по сравнению с прежним сильным парнем.
   Однажды мой отец позвал меня в свой кабинет, маленькую комнату за библиотекой. Этот визит был для меня кошмаром - он всегда означал неприятности, когда меня туда вызывали.
   Отец посмотрел на меня поверх очков и разразился тирадой против моих склонностей к вынюхиванию. Теперь я достаточно выздоровел, чтобы услышать, каким плохим мальчиком был. Я бы не оказался в своем нынешнем состоянии, если бы не совал нос не в свое дело.
   - Я хотел узнать кое-что о своей матери, - неохотно ответил я.
   - И преуспел в том, чтобы что-то обнаружить, я полагаю? - резко спросил мой отец.
   - Я пробыл там недостаточно долго, - сказал я.
   - Ну, ты убедился сам, Боб, что получается, если поддаться искушению, - возразил он рассудительным тоном. - Врачи говорят, что ты никогда больше не будешь сильным. Ты разрушил свое здоровье и ничего не приобрел. Как говорит моя жена, ты настоящий сын своей матери. Она всегда вмешивалась в запретные вещи. Все, что я скажу тебе о ней, это следующее: если бы она была послушна мне и Богу, она была бы сейчас со своим мужем и сыном. Она настаивала на том, чтобы углубиться в жизнь после смерти. Я бы не потерпел, чтобы кто-то в моем доме вмешивался в запретные тайны загробного мира. Она умерла у своего брата в Бостоне, а не здесь. Никто не может ослушаться меня и остаться под этой крышей!
   Его слова привели меня в ярость. Я ненавидел его за его суровость и осуждение моей матери. Пока я стоял там, в моей голове появилась идея. Моя мать пыталась общаться с мертвыми. Почему я не мог попытаться связаться с ней?
   Однако шли дни, а я оставался слабым и больным. Меня преследовала та бледная фигура, которую я видел в углу таинственной комнаты. Я жаждал и боялся увидеть ее снова. Я отказывался спать в темной комнате, и все время был так несчастен, что не мог выздороветь. Доктор запретил мне ходить в школу, поэтому отец нанял репетитора, и я учился, когда мне этого хотелось.
   Моему отцу принадлежало много акров земли, окружавших наш дом. Земля была частично расчищена, образовав холмистые лужайки, но осталось много участков леса. На некотором расстоянии от дома, среди деревьев, отец построил для меня коттедж, и там мы с моим наставником жили и работали, потому что моей мачехе не нравилось, что я брожу по дому.
   Мистер Уилер, мой учитель, вскоре обнаружил, что у меня есть талант к рисованию, и порекомендовал мне стать художником - портретистом. Он также одолжил мне журнал по физической культуре, и из него я узнал, что снова могу быть здоров. Я подписался на журнал и в течение многих месяцев следовал его правилам; и как изменилось и окрепло мое тело!
   Когда отец обнаружил мои художественные наклонности, он немедленно наложил на них запрет. Его сын не должен присоединяться к той банде длинноволосых мужчин и коротко остриженных женщин, которые составляют современный мир художников, - по крайней мере, пока он жив.
   - Ты становишься крепче с каждым днем, Боб, - сказал он мне. - Подумай хорошенько, и сделай правильный выбор - стань хорошим адвокатом. Я не буду просить ни о чем лучшем.
   Я избегал упоминать о своих спасительных физических упражнениях - я не хотел давать ему шанс запретить это.
   Думаю, жена моего отца вообще не хотела, чтобы я выздоравливал, потому что именно она однажды обнаружила, что я кувыркаюсь, как молодой медвежонок, и рассказала об этом своему мужу.
   Выговор, который дал мне отец, был предостережением, или должен был быть, если бы я в этом нуждался. Он приказал мне прекратить заниматься ерундой. Если я был слаб, на то была воля Божья. Я должен был молчать и смириться с наказанием за свой проступок.
   Однако я продолжал свои физические упражнения. В течение многих лет, утром и вечером, я без устали занимался. Каким сильным и крепким я стал, когда мне исполнилось восемнадцать!
   Я также не бросил живопись. По мере того как становился старше, я все больше был предоставлен самому себе. Жена моего отца занимала большую часть его времени, когда он не работал, никакого близкого друга у меня не было. Так что я использовал свои цветные карандаши, чтобы скоротать свободное время, и взял несколько уроков у человека в соседнем городе; и все это втайне.
   Время от времени, и могу честно сказать, что это были страшные времена, я чувствовал и слышал вокруг себя присутствие, которого никогда не видел - время от времени по комнате пробегало трепетание, как от птичьих крыльев, раздавались вздохи, а иногда и стоны, которые леденили мою кровь и заставляли меня спешить к огню.
   В июне, после моего восемнадцатилетия, мистер Уилер уехал, и мне предстояло провести лето в одиночестве. Я проводил много времени в своей комнате, читая. Я просмотрел все книги по спиритизму, какие только могли попасть мне в руки. Помимо моего желания пообщаться с матерью, я хотел получить объяснение бледному призраку, которого видел в таинственной комнате; я хотел понять странные звуки, преследовавшие меня. Ужасная мысль овладела мной, что если я когда-нибудь снова увижу призрак, если я посмотрю на его лицо, в тот день придет моя смерть.
   Что побудило меня купить большой квадратный холст и начать рисовать эту призрачную фигуру, я не знаю. Но я сделал именно это.
   Когда я не работал над ним, я прятал его за длинным гобеленом; но и по сей день удивляюсь, почему это не было обнаружено раньше.
   Прошло много дней, прежде чем я простил своего отца за то, что он с ним сделал. Я предполагаю, его совесть вынудила его пойти на такие ужасные меры.
   Однажды он появился у моей двери, когда я рисовал. Изображение превратилось в женскую фигуру расплывчатых, мутных очертаний, с царственной головой - но на месте лица была пустота.
   Я никогда не видел такого выражения презрения, злости и неуважения, как на лице моего отца. Чем дольше он смотрел, тем более сосредоточенным становился.
   - Что, во имя всего святого, это такое? - спросил он, наконец.
   - Изображение ушедшей души, - медленно ответил я. - Я не знаю, как выглядит ее лицо. Я намеревался представить его себе, если бы мог.
   Мой отец вскрикнул. Он прыгнул вперед, выхватил нож, и в следующее мгновение мой холст, моя белая женщина, была изрезана в клочья!
   В тот день у нас была обычная семейная ссора, между моим отцом, его женой и мной. Поскольку я не хотел, не мог согласиться с их желаниями, я ушел из дома.
   Я был независим от своей семьи в том, что касалось средств к существованию; у меня были свои деньги. Моя мачеха сказала мне, пока я собирал свои вещи, что отец не собирался больше иметь со мной ничего общего.
   Я направился прямиком в колонию художников в Силвер Майн, штат Коннектикут, и там встретил Дэвида Лолока, художника, замечательного парня, старше меня. У него были каштановые волосы и веселые голубые глаза, и он был ниже меня ростом.
   На некотором расстоянии от его студии я основал собственную студию и работал как ломовая лошадь над жуткими сюжетами, которые, как мне сказали, бросали людей в дрожь.
   Я больше не был вынужден жаждать человеческого общения. Колония художников сразу же приняла меня в свое общество.
   Среди моих первых приобретений был прекрасный пес - я назвал его Раттлпейт, и мы полюбили друг друга как братья. В двадцать лет я продал свою первую картину. Успех приближался, и я был счастлив, несмотря на размолвку с моим отцом. Он игнорировал мои письма, и, в конце концов, я перестал писать. Я был сам по себе, без каких-либо кровных уз, хороших или плохих.
   Мне нравилась моя дружба с Дэвидом Лолоком. Он терпеть не мог мой интерес к оккультизму. Он утверждал, что это кажется нездоровым - быть постоянно сосредоточенным на теме, столь тесно связанной со смертью и распадом, о которой все равно никто ничего толком не знал.
   Но лучше всего было то, что я познакомился с Дороти Северанс, молодой писательницей. Она присоединилась к нашей колонии незадолго до нашего знакомства.
   Мгновенно, по уши, я влюбился в нее. Она была маленькой девушкой, белокурой, как нежный цветок, с блестящими рыжими волосами и голубыми, как анютины глазки, глазами.
   Я убедил ее позволить мне нарисовать ее; и именно ее приход в мою студию навлек на мою голову гнев Роланда Харлберта.
   Этот парень был не только художником, но и возглавлял культ высшей культуры, члены которого занимались исследованиями спиритизма. Естественно, меня тянуло к ним. Роланд принадлежал к романтическому, артистичному типу, был высоким, томным и симпатичным. Он носил длинные волосы, темный чуб всегда падал на его карие глаза.
   В самый первый день, когда Дороти пришла позировать, она призналась мне, что Харлберт просил ее выйти за него замуж, но она ему отказала. События в стране Богемы развиваются стремительно. Не прошло и недели, как мы с Дороти подружились. Две недели, и мы были помолвлены, и я был безумно счастлив со своей милой маленькой девочкой.
   Я вспоминаю потрясенное выражение на ее милом лице однажды, когда я сказал ей, что действительно верю в призраков. Она спросила меня, затаив дыхание, видел ли я их когда-нибудь, и я ответил, что видел, но отказался рассказать об обстоятельствах, как она меня ни умоляла об этом. Она не любила и боялась моих картин, на которых всегда были странные, оккультные сюжеты.
   Однажды Роланд Харлберт пригласил нас всех посетить своего рода спиритический сеанс, который должен был состояться в некоем доме в Гринвиче, штат Коннектикут. Дом принадлежал его другу Сэмюэлю Торну, бывшему специалистом в области сверхъестественных явлений. По моему предложению Харлберт включил в группу Дэвида Лолока.
   Сколько раз потом я жалел, что не отклонил это приглашение! Если бы я знал... если бы мне приснился ужас, мрачный, трагический эпизод, который должен был раздавить меня своей жестокостью, я бы никогда не поехал.
   Дороти сначала сказала, что ничто не может заставить ее иметь какое-либо отношение к таким вещам. Она бы предпочла не идти, но, в конце концов, согласилась быть одной из гостей.
   Было условлено, что мы проведем ночь у Торна. Итак, нас было пятеро: Дороти, Белла Грин, Дэвид Лолок, Роланд Харлберт и я. В моем автомобиле мы отправились в Гринвич вскоре после пяти часов, чтобы успеть на семичасовой ужин, на который нас пригласили.
   Наши хозяева приветствовали нас: там была миссис Торн, нежная, бледная женщина; ее дочь лет тридцати - она тоже была белой как воск - и еще мистер Торн, мужчина, не производивший ни малейшего шума при ходьбе. Он был изможден и худощав. Я никогда не видел такой бледности кожи ни в одной семье.
   Нас отвели в наши комнаты. Дороти и Белла должны были занять смежные комнаты в передней части. Апартаменты Дэвида, Харлберта и мои находились на другой стороне дома, рядом с комнатами, которые занимали Торны.
   Мы с Дороти спустились по лестнице после того, как переоделись к ужину. Как она была прекрасна, моя маленькая девочка! Она просунула руку под мой локоть и прижалась ко мне. Она прошептала, что в этом доме присутствовало что-то такое, что пугало ее, и она хотела, чтобы я отвез ее домой. В конце концов, она была ребенком, подумал я, улыбнувшись про себя.
   За этот час произошла только одна необычная вещь: Роланд Харлберт и молчаливый дворецкий обменялись быстрым, пронзительным и понимающим взглядом. Бесконечно малым было время, которое потребовалось, чтобы их взгляды встретились; оно прошло прежде, чем кошка успела бы моргнуть. У меня в голове промелькнуло недоумение относительно значения этого взгляда. Затем, во время разговора об оккультных переживаниях с мистером и миссис Торн, это происшествие вылетело у меня из головы. После ужина у нас был спиритический сеанс в библиотеке.
   Мы сидели молча, наблюдая за обычным стуком по столу и другими обычными явлениями. Но когда часы пробили полночь, возле окна зажегся слабый, бледный свет. Очевидно, он поднялся с пола. Это был мерцающий свет, и он собирался медленно, подобно тому, как туман собирается в долинах. Он висел в воздухе, на полпути к потолку, словно жуткая вуаль с ритмичными колебаниями, между которыми появлялись и исчезали серые ужасные лица. Я чувствовал себя так же, как в ту ночь в таинственной комнате. Это было ужасное зрелище.
   Дороти молчала. Все остальные тоже.
   Внезапно посреди этой ужасной тишины мисс Торн, бледная, издала стон. Затем она рухнула в свое кресло.
   - Тише! - прошептала миссис Торн. - Теперь мы что-нибудь увидим.
   - Боб! - Это слово слетело с губ мисс Торн.
   Вокруг стола произошло какое-то движение. Дороти схватила меня за руку, и, дрожа как осиновый лист, я сжал ее руку и не отпускал.
   - Боб! - повторила мисс Торн глубоким горловым тоном.
   - Я здесь, - ответил я, и голос мой был хриплым.
   Мои глаза вылезли из орбит. Я почувствовал, как что-то прижалось к спинке моего стула - что-то похожее на тело. Страшная дрожь охватила меня, когда я уставился на девушку Торн.
   Она произносила неразборчивые слова голосом, в котором не было ни единой человеческой нотки. Вдруг она произнесла, резко и совершенно отчетливо:
   - Боб! Уходи, берегись, опасность!
   Дороти вскрикнула. Она вскочила на ноги, вцепившись в меня. Я обнял ее обеими руками, и Дэвид Лолок включил свет. Мисс Торн очнулась и спросила, в чем дело. Дороти плакала, уткнувшись головой мне в грудь. Белла Грин шепталась с Дэвидом Лолоком. Роланд Харлберт, нахмурившись, стоял у своего кресла. Только Торны остались сидеть.
   Через несколько минут вечеринка закончилась. Торны, Дороти и Белла удалились. Мы трое, Харлберт, Лолок и я, остались в библиотеке.
   Поболтав несколько минут, Харлберт заявил, что смертельно устал, и отправился спать.
   Снаружи бушевала весенняя гроза, одна из тех бурь, которыми славится страна Саунда. Молнии зигзагами прочерчивали темное небо, гром, казалось, прокатывался по земле и возвращался обратно. Стена дождя яростно налетала на высокие французские окна. В темном углу часовая стрелка дедушкиных часов указывала на единицу.
   Внезапно я сказал:
   - Боже, это настоящая ночь для призраков!
   Дэйв попытался возразить, но я перебил его. Я нервничал, находился в смятении.
   - Ты просто не понимаешь, Дэйв, - сказал я. - В жизни каждого человека есть какая-то тайна. В моей - есть.
   Оглушительный раскат грома заглушил мои слова, и внезапно из тишины этого огромного дома раздался страшный крик! Никогда больше не слышал я такого мучительного звука.
   Дэвид подскочил к двери и распахнул ее. Я следовал за ним по пятам, когда он выскочил в коридор.
   Там, на лестнице, в ночной рубашке, цепляясь за балюстраду, застыла Белла Грин. Ее короткие вьющиеся волосы стояли дыбом; глаза были широко раскрыты.
   - Боже милостивый, в чем дело, Белла? - спросил Дэвид, взбегая по лестнице.
   Последовав за ним, я остановился рядом с ними и заговорил - озвучил свою единственную мысль:
   - Где Дороти?
   Сначала казалось, что девушка не может говорить. Затем она качнулась вперед, в объятия Дэвида.
   - Боже мой, о, Боже милостивый, она исчезла! - воскликнула она. - Найдите ее! Ее нет в своей комнате. Боже, сделайте что-нибудь!
   Оставив девушку на руках Дэвида, я преодолел оставшуюся часть лестницы, перепрыгивая через три ступеньки за раз, и встретил Харлберта Торна и двух бледных женщин Торн, сгрудившихся в коридоре.
   Мы с Дэвидом прижались плечами к двери Дороти и взломали ее. В ней никого не оказалось. Постельное белье было откинуто, но Дороти там не было, как, впрочем, и ничего, что принадлежало ей.
   Ужас рос в наших сердцах по мере того, как мы тщетно обыскивали дом и его окрестности.
   Гроза прекратилась, если не считать редких вспышек молнии в небе.
   Дороти исчезла, не оставив после себя никаких следов.
   Дэвид позвал меня, и, потрясенный горем, я вышел к своему другу.
   Он настоял, чтобы мы вернулись в Силвер Майн. Оставаться в Гринвиче больше не было смысла. Если Дороти вернется, она, естественно, придет в Силвер Майн, убеждал он. Харлберт отвезет Беллу домой, как только та сможет встать - она лежала в постели, испытав шок.
   Нанять частных детективов? Да, конечно! Лучшая идея, но что толку было вести себя, словно животное, сбежавшее из зоопарка? Я должен вести себя как мужчина, а не как ребенок. Итак, мы отправились домой.
   Дэвид нашел записку Дороти среди других моих нераспечатанных писем. Вот она.
  
   Дорогой Роберт,
   Прости ту шутку, которую я сыграла с тобой. Ты достаточно драматичен, чтобы понять, какая она замечательная. Моя жизнь становилась такой же черствой, как прошлогодний хлеб. Дорогой мальчик, забудь обо мне. Я недостойна такого славного парня, как ты. Я уезжаю на некоторое время. Когда ты увидишь меня снова, я буду замужем, и, надеюсь, ты найдешь какую-нибудь девушку, достойную тебя, Бобби. Передай мои извинения Дэвиду, Роланду, Белле и Торнам, если увидишь их. Всегда помни меня как своего преданного друга,
   Дороти Северанс.
  
   С письмом в руке я стоял неподвижно, как укоренившийся вяз, и смотрел на Дэвида. Он взял записку у меня из рук, прочитал ее и бросил на стол.
   - Сядь, Боб, - коротко сказал он.
   Что я и сделал, просто потому, что больше не мог стоять. Моя голова кружилась, как волчок.
   - Адский способ розыгрыша, - пробормотал он, предлагая мне глоток бренди.
   Я с благодарностью проглотил его.
   Это были ужасные часы, которые я провел, несмотря на компанию Дэвида, до десяти. У меня было настойчивое чувство, что каким-то образом я получу известие от Дороти. Я не мог поверить, что она была способна причинить мне такую жестокую боль. Я наскучил Дэвиду почти до смерти, повторяя свое убеждение.
   Его не было, наверное, час, когда я внезапно осознал, что кто-то был в моей комнате, кто-то невидимый - слабое, неосязаемое присутствие.
   Я никого не видел! И все же чувствовал, что я не одинок. Ужасно! Пока я расхаживал в душевной агонии, кто-то другой расхаживал вместе со мной - взад-вперед, взад-вперед.
   Раттлпейт страдал вместе со мной, бедное животное. Он был чувствителен, как скрипичная струна. Он жалобно взвыл, и я позволил ему выть, потому что безумно старался привлечь внимание моего расхаживающего товарища. Я был одержим смесью желания увидеть мою девушку и ужаса от звука шагов невидимых ног, которые неустанно топали рядом со мной.
   Я верил, что теряю рассудок. Я всегда был абсурден в своем страхе, - что когда-нибудь представлю себе мертвое лицо. Случится ли это сегодня вечером?
   Мое облегчение невозможно выразить словами, когда в полночь вбежал Дэвид. Он умолял меня вернуться с ним домой.
   - Нет, я не могу уехать, - ответил я. - Знаешь, Дороти может прийти. - Затем я дико расхохотался. - В любом случае, кто-то был здесь с тех пор, как ты ушел, Дэйв.
   - Кто? - спросил он.
   Я покачал головой.
   - Откуда мне знать, если я этого не видел? - хрипло сказал я. - Я не сделал ни шага, чтобы это тоже не сделало шага. Вперед-назад, вперед-назад! Раттлпейт, бедный пес, прошел через чистилище. Возможно, если бы у меня было его зрение...
   Тут Дэвид взорвался.
   - Давай уедем ненадолго, парень, - сказал он. - Мне нужны перемены. Как и тебе. Мы немного отвлечемся. Боб, ты сошел с ума. Мы сейчас же уезжаем.
   Но ничто из того, что он мог сказать, никакие аргументы, которые он приводил, не произвели на меня никакого впечатления. Наконец он ушел, опечаленный.
   Не успел он уйти, как я понял, что остался наедине со своим другом - собакой, прижавшейся к моим ногам. Впервые за несколько часов я был свободен от своего призрачного посетителя. Невидимая тварь исчезла.
   Я опустился в кресло перед окном, уставился на темный, неровный горизонт и заплакал в своем ужасающем одиночестве.
   Внезапно я обнаружил, что лежу на своей кровати. Как я туда попал, я не помню. Раттлпейт, поскуливая, прижимался носом к моей руке. В конце концов, человеческое тело может вынести сколько-то, но не больше.
   Я не мог уснуть. Я лежал лицом к окну, словно все во мне было мертво, кроме моего разума. Часы на каминной полке пробили два. Далеко в деревне колокол на церковной колокольне пробил тот же час - два длинных вибрирующих удара.
   Мир вокруг меня был погружен в сон; я слышал только тиканье часов и время от времени стоны Раттлпейта, когда он дремал. Порывы ветра колыхали мои занавески. Странно, что я мог лежать так умственно и физически неподвижно, пережив столь беспокойный период боли, но я это сделал!
   Через некоторое время я осознал, что бледные нити сапфирово-голубого света проникают в комнату через окно. Удивительно, но я не был поражен столь необычным зрелищем. Красивые голубоватые полосы проникали в комнату и проходили через нее, подобно лучам от огромного, похожего на луну драгоценного камня, висящего между небом и землей.
   Я наблюдал за ними, тихо, не испытывая страха и волнения. Полоска за полоской скользили в разрезе так же равномерно, как цветные полосы радуги. Они смешивались и расширялись, пока комната не засияла, - не превратилась в мягко сияющий квадрат синего цвета.
   Затем, к моему крайнему изумлению и ужасу, я увидел, как из-под окна появилась тонкая белая рука. Он медленно поднялся вверх, сначала бледные, бесцветные кончики пальцев; затем мягкая, без морщин ладонь; затем запястье! И там она замерла, неподвижная призрачная рука, и я видел, как в нее вплетаются и выходят полупрозрачные голубые нити.
   Затем протяжный вздох прозвучал всего в нескольких дюймах от моего лица! У меня осталось смутное воспоминание о том, что я вскрикнул.
   Раттлпейт поднял голову, зарычал и ощетинился. Потом он заскулил и заполз под мою кровать.
   Что это было? Я приподнялся на локте и уставился на свою подушку. Ничего, кроме бесчисленных лазурных лент, проходящих над ней в бесчисленном количестве только для того, чтобы подняться по стене и распространиться по потолку, я не увидел.
   Мой взгляд метнулся обратно к окну. Призрачная ладонь двинулась вверх. Появилась тонкая рука. Затем в мою студию вплыла фигура, и туманные ленты рассеялись.
   Я присел, оцепенев от ужаса. Ко мне приближался безликий призрак таинственной комнаты. Те же длинные, тонкие линии, гордо поднятая голова, величавость человека, редко встречающаяся на земле! А потом я увидел лицо, изысканно красивое, обретшее очертания под короной сверкающих волос. Пара глаз из-под темных ресниц, не мигая, уставилась на меня.
   Я понял, что болезнь, которой я боялся все эти прошлые годы, обрушилась на меня. Я превратился в старика. Мой великий и последний час настал. Моя смерть была близка. Боже милостивый, я не мог умереть! Дороти! Я должен был знать, что моя любовь в безопасности. Я пытался молиться. Я пытался умолять Бога дать мне возможность пожить еще какое-то время. Сначала только один взгляд на Дороти...
   Дюйм за дюймом призрачная женщина приближалась. Большими, мрачными и меланхоличными были ее глаза цвета морской волны. Ее губы были губами ребенка. Белизна ее кожи была алебастровой. Ее волосы были светлее, чем у меня, но они так же развевались.
   Я уставился на нее. Она пришла, чтобы забрать меня отсюда. Ее руки были вытянуты, словно она звала ребенка найти в них убежище.
   Это был не обычный страх, который сжал мое сердце. Существуют явления и эмоции, настолько выходящие за рамки обычного человеческого опыта, что нет слов, адекватных для выражения их значения.
   Я попыталась заговорить, но мой язык словно примерз.
   Смогу ли я когда-нибудь забыть, как она склонилась надо мной, как ее огромные глаза горели зеленью моря?
   - Почему... вы... здесь? - наконец, удалось прошептать мне.
   Она вздохнула; это был тот же самый вздох, какой я слышал возле своей подушки.
   - Пойдем со мной! - сказала она, величественно махнув рукой в сторону двери.
   Пойти с ней - куда и зачем? Я не пойду, в отчаянии сказал я себе.
   - Я не пойду! - закричал я. - Нет! Нет! Никогда!
   Она прикоснулась ко мне. Призрак коснулся меня! Думаю, что именно тогда мои волосы начали белеть. О, ужасные ледяные пальцы на пылающем лице мужчины!
   Я закричал: "Дороти!" Я звал Дэвида.
   Хорошо, что здание моей студии находилось далеко от других жилищ! Иначе, я полагаю, мои друзья ворвались бы и доставили меня, сопротивляющегося, в сумасшедший дом.
   Затем изящная, неземная рука переместилась к моему рту, и два пальца коснулись моих губ.
   Я снова попытался закричать, но не издал ни звука. Я заплакал жалобно, как ребенок. Ах, одиночество моей приближающейся смерти было достойным продолжением одиночества моего детства!
   Затем - ужасающее зрелище - прекрасный призрак заплакал вместе со мной. Клянусь Богом, я понял, она ненавидела то, что должна была сделать.
   Изо всех сил я попытался принять сидячее положение и ударил ее по руке. Мои собственные пальцы прошли сквозь нее и ударили меня по лицу!
   И тут рядом с ней, словно по волшебству, поднялся сквозь пол пятнистый рыжий пес, существо из другого мира.
   Долгий, низкий вой донесся от Раттлпейта под моей кроватью.
   - Пойдем с нами! - сказала призрачная женщина.
   Она сказала "мы". Это означало, что пес-призрак пришел помочь ей в ее миссии.
   Я был вынужден повиноваться, даже в смерти. Я был полностью одет в свою дневную одежду. Как только мои ноги коснулись пола, и я услышал стук своих каблуков по голым доскам, пальцы женщины скользнули по моему подбородку и вниз по шее, оставляя ледяной след, который я чувствую по сей день.
   Затем она отступила на несколько шагов назад; мы стояли лицом друг к другу, призрачный пес сидел, напряженный и молчаливый, рядом с ней.
   - Иди сюда! Следуй за мной, - сказал дух.
   - Сначала я хочу увидеть Дороти, - прошептал я. - Будьте добры. Она действительно любила меня! Она действительно любит меня. Дайте мне хоть раз увидеть Дороти, прежде чем я умру!
   Я закрыл лицо, чтобы не видеть ужасного зрелища этих двоих - мистического и прозрачного пса, пугающего своим взглядом, и женщины, высокой и ужасной в своей неземной красоте лица и стройной привлекательности. Пес и женщина были здесь, чтобы обречь меня на вечное проклятие!
   Мне вдруг пришло в голову, что если бы я мог добраться до Дэвида Лолока, он бы мне помог. Я должен каким-то образом выбраться на открытое место. Я двинулся к двери, не сводя глаз с моих молчаливых спутников. Я был почти на месте, осталось сделать несколько шагов, преодолеть небольшой туман, и тогда я оказался бы далеко от зеленоглазой женщины и пятнистой собаки. Я положил руку на дверную ручку. Я распахнул дверь. Боже, я был под открытым небом!
   Я никогда не назову себя трусом за то, что помчался к Лолоку. Но когда обнаружил, что женщина-призрак находится справа от меня, а гончая-призрак слева, то вздрогнул и остановился.
   - Вперед! - тихо прошептала женщина, и мы пошли.
   Я бешено заколотил в дверь Лолока. Я звал его по имени, громко умолял его выйти, но темная студия выглядела могилой. Дэвида либо не было дома, либо он так крепко спал, что ничто, кроме пушечного грома, не могло его разбудить.
   Тогда кто же еще? Ах! Роланд Харлберт! Это место находилось всего в четверти мили дальше.
   Когда я быстро обернулся, то увидел женщину бок о бок с собакой.
   Я снова помчался, задыхаясь, уворачиваясь от деревьев и спутанных древесных лоз. Посмотрев вниз, я увидел рыжую гончую рядом со мной, скачущую так же крадучись, как скачет горный леопард. Женщина неземной красоты проплыла, словно облако, сквозь сумрак леса и помчалась дальше. Я выбежал на автомобильную дорогу, ведущую к студии Харлберта, длинными, подпрыгивающими шагами.
   Когда я приблизился к зданию, то открыл рот, чтобы позвать его по имени.
   Но женская рука, хрупкого, мертвого существа, прижалась к моим губам. И даже сейчас, когда я пишу это, то содрогаюсь. Мои седые волосы встают дыбом при воспоминании об этих замерзших пальцах.
   Слабый проблеск света пробивался из-за задернутых штор в студии Роланда. Остальная часть помещения была погружена в темноту. Харлберт был там - он все еще бодрствовал, слава Богу!
   Мы поднялись по короткому лестничному пролету, женщина скользила, рыжая гончая неуклюже кралась с этим неземным топотом своих мягких лап, и я пристроился между ними.
   За исключением голубоватого сияния, которое все еще окружало женщину, и жуткого блеска шкуры собаки, все вокруг нас было погружено во мрак.
   Женщина широко распахнула дверь, и мы втроем вошли в холл с низкими потолочными балками.
   Из-под двери студии тонким золотым лезвием струился свет. Роланд был за этой дверью. Я уже собирался броситься к ней, когда женщина протянула свою белую руку, и, несмотря на мои попытки сопротивления, заставила меня отступить. Какими бы холодными ни были ее пальцы, еще холоднее были мои. Казалось, я умираю, дюйм за дюймом. Я не мог пошевелиться.
   Мы стояли лицом к двери студии, и из-за нее я услышал звук, звук плача; затем голос, голос Харлберта.
   - Я был более чем терпелив с тобой, Дороти, - сказал он. - Ты ведешь себя как избалованный ребенок! Прояви хоть немного здравого смысла! Я предложил тебе все, чем обладаю. Завтра мы отправимся за границу. Ты сможешь жить где угодно, если только выйдешь за меня замуж.
   - Но я не хочу выходить за тебя замуж! - был всхлипывающий ответ. - Если я не смогу выйти замуж за Бобби, я не хочу выходить замуж ни за кого. Я никогда не прощу тебя и этого ужасного дворецкого за то, что вы увезли меня. И то, как ты заставил меня написать это письмо, когда я совсем этого не хотела! Это все позор - позор! Все это напугало меня до полусмерти, Роланд.
   - Я знаю это, моя милая... - начал Роланд.
   - Не называй меня своей милой! Нет! - воскликнула Дороти. - Я не твоя милая. Ты видел Бобби?
   - Да, и он прочитал и поверил твоему письму, - был ответ, а затем он продолжил умолять мою девочку выйти за него. Я был шокирован тем, каким мерзавцем он меня выставил. Я уже был женат! У меня было множество врагов, среди которых был мой отец! - Я могу только повторить, дорогая, что должен был спасти тебя от негодяя, - заявил он. - Я предоставил тебе достаточно доказательств того, что Боб Свифт был бы убит, если бы ты...
   - О, не повторяй этого, не надо! - и моя девочка заплакала. - О, мой Бобби, я так его люблю! Бог знает, я хочу спасти его от беды... от смерти...
   Следующее, что я осознал, мы трое, мои призрачные спутники и я, были в студии.
   Харлберт впоследствии сказал, что я ворвался в его комнату один, обезумев от ярости. Но я знаю, что женщина скользнула первой, а потом вошел я, рыжая гончая кралась за мной.
   Здесь была Дороти, бледная и встревоженная, скорчившаяся на стуле, а Харлберт стоял спиной к камину, в котором мерцало несколько язычков пламени.
   Он говорит, что я набросился на него и схватил за горло. Дороти ничего не могла сказать, потому что при виде меня упала в обморок. Но вот что произошло.
   Пес, поблескивая фосфоресцирующим светом, прыгнул вперед и вонзил клыки в шею Харлберта. Что за зрелище! Как бы сильно я ни ненавидел этого человека, я бы помог ему тогда, если бы мог. Но рука женщины-призрака схватила меня. Я видел, как собака напряглась от ярости.
   - Не бей меня больше, Боб! - жалобно сказал он. - Я сдаюсь. Я думал, со мной ей будет лучше. Клянусь, я сделал это, потому что люблю ее! Не... не убивай меня! Дороти, ради Бога, встань и помоги мне!
   Дороти обмякла на своем стуле.
   - Свифт, - закричал он, - убирайся! Отпусти меня! Ты убиваешь меня! Я умираю! Я умираю, говорю тебе! Вызови мне врача, вызови мне врача - быстрее!
   В этот момент, как утверждает Харлберт, я закричал от ярости и снова сбил его с ног. Признаю, что он был в синяках и истекал кровью, но не верю, что виной тому был я.
   Больше у меня нет никаких воспоминаний. Я помню, единственно, что мои волосы стали белыми, - такими, какие они сейчас.
   Но какое значение имеют волосы? Мы с Дороти женаты. Церемония была проведена, когда я все еще был в постели, и моя возлюбленная ухаживала за мной, возвращая мне здоровье.
   Я никогда не поверю в то, что они говорят - будто я избил Харлберта до полусмерти.
   Мой отец, узнав о моем тяжелом состоянии, приехал в Коннектикут, чтобы навестить меня. Он казался изменившимся человеком. Моя мачеха умерла за несколько месяцев до того, и в своем горе он попросил меня вернуться домой; мы с Дороти немедленно отправились к нему.
   Однажды он вызвал меня к себе.
   - Прости меня, Боб, за все мои глупые, бессовестные поступки по отношению к тебе, - сказал он. - Я был дураком - фантастическим идиотом. Я точно так же относился к твоей матери. У нее была красивая собака, которую она любила. Я не одобрял обожествления животных. Я убил ее и никогда бы не позволил тебе завести щенка. Твоя мать была ангелом на земле! Боже, прости меня! Поскольку она не могла думать так, как я, я отослал ее прочь! Мой мальчик, я хочу, чтобы ты взял этот ключ и пошел в ее комнату. Там ты найдешь ее портрет. Это твое!
   Уважая его чувства, я оставил его, взяв ключ.
   Когда я снова вошел в таинственную комнату, то почувствовал благоговейный трепет - ощущение, будто нахожусь на святой земле.
   В комнате недавно вытирали пыль. За пределами этого все казалось точно таким же, как в ту ночь, когда женщина-призрак стояла в углу у окна. Креп покрывал огромное пространство стены.
   Мной овладела слабость. За этой черной полосой скрывался портрет моей матери. Я помню, как дрожащими губами повторял: "Ангел на земле!"
   Непролитые слезы частично ослепили меня, когда я снимал темную драпировку. Она кучей упала к моим ногам.
   Потом я посмотрел - посмотрел, и у меня закружилась голова. Гордая голова на нежной девичьей шее; облака мягких волос, развевающихся над красивым лбом; глаза цвета морской волны; фигура в туманно-белом, словно окруженная пеной! Одна рука сжимала темно-красную розу. Другая покоилась на голове прекрасной рыжей гончей!
   Женщина-призрак, которая спасла мой разум, мою любовь, саму мою жизнь, была - моей собственной матерью!
  

ПЫЛАЮЩЕЕ ПРОКЛЯТИЕ БЕЛДЕН ХОЛЛА

ПОЛ ДЖЕЙКОБС

  
   Ни один мужчина, когда-либо приходивший в наш офис, не привлек моего внимания так, как Парк Белден. Он был самым странным существом, какое только можно вообразить, с бирюзово-голубыми глазами, в которых присутствовал скрытый страх, как будто сам ужас застыл в них много лет назад. Но самым удивительным в нем было то, что его правая рука всегда трепетала над правой щекой, как будто что-то скрывая.
   Один из моих коллег-архитекторов прошептал мне, что нам очень повезло. Дом, который он хотел возродить, несомненно, был бы таким же прекрасным, как и любой другой на этой земле, поскольку в его распоряжении были миллионы долларов. Его имя ничего не значило для нас, молодых людей; но нам сказали, что он представлял одну из величайших семей давних времен и что состояние, доставшееся Парку как последнему из клана, значительно увеличилось из-за скромной жизни, которую эксцентрик вел в Европе почти безвыездно.
   - Он никогда не был в Америке с тех пор, как уехал еще мальчиком, - сказали мне, - и соотечественники видели его всего лишь несколько раз. Говорят, нервное расстройство, которое заставляет его держать правую руку на правой щеке, сделало его сверхчувствительным отшельником.
   Я был несколько удивлен, когда меня вызвали к нему. Это, несомненно, означало, что он собирался не строить новый дом, а переделывать старый, потому что переделка - моя специальность. Я взял расколотое на куски чудовище середины викторианской эпохи и создал из него испанскую виллу; однажды она снова расцвела как особняк в южном колониальном стиле. Итак, я предположил, что особняк Парка Белдена был еще более старым домом, и в этом предположении оказался прав. Моей миссией должно было стать его обновление.
   - Вы должны изучить это древнее жилище, которое было необитаемым с тех пор, как я уехал отсюда еще мальчиком, чтобы мы могли достичь в его отношении наибольших результатов, - сказал он дрожащим голосом. - Насколько я помню, в секретере в большой южной спальне есть план первоначального здания. Внимательно изучите его, но не выносите из комнаты. Чтобы выполнить мое поручение должным образом, вы должны дневать и ночевать в этой комнате, потому что реставрация должна быть особенно удовлетворительной для меня. Понимаете, молодой человек?
   Был ли зловещий блеск в этих непроницаемых старых глазах, когда он отправлял меня в ту комнату? В то время я не был уверен в этом. Потом же... Но не будем забегать вперед.
   - Я жил во многих старых домах в процессе их реконструкции, - ответил я. - Они не таят для меня никаких сюрпризов.
   - Вот как? - спросил он, подходя ближе. - Сюрпризы? Вы не суеверны, молодой человек?
   - Ни в малейшей степени! - и я рассмеялся.
   - Это хорошо, - заметил он. - Но вам может быть холодно там, с наступлением осенних дней. Попросите Марка Белла, смотрителя, разжечь огонь в вашем очаге. Я думаю, в вашей комнате должен быть камин. Марк должен сделать все для вашего комфорта, иначе я буду им сильно недоволен. Настаивайте на огне.
   Когда он подчеркивал важность огня в моем камине, я увидел, как он внезапно покачнулся и пошатнулся. Он мог бы ухватиться за что-нибудь правой рукой, но она ни на мгновение не отрывалась от его щеки. Когда я добрался до него, он находился в прострации. Я позвал посыльного.
   - Смотрите! - воскликнул тот. - Он поцарапал щеку.
   - Это не царапина... - ответил я, задыхаясь.
   Но мальчик уже поднял старого Парка, который быстро приходил в себя. Когда он пришел в сознание, его похожая на коготь рука отчаянно попыталась прикрыть странную отметину на щеке, но не раньше, чем я заметил, - отметина была ожогом или клеймом и имела форму петли!
   - Просто царапина - ничего страшного! - заявил Белден. - Не беспокойтесь! У меня часто бывают такие приступы, и я наношу себе синяки. Я снова вполне здоров! - И он, пошатываясь, принялся ходить взад и вперед, но ни разу его рука не открыла этого дьявольского знака.
   Я отправился в Белден-Холл на машине; он находился примерно в пятидесяти милях от города на Северном побережье. Моим единственным спутником была крошечная обезьянка Танго, подарок от человека, который долго жил в Бразилии. Она была моим талисманом, и я подумал, что на этот раз он мне обязательно понадобится. Восстановление дома, который всю жизнь простоял необитаемым (я имею в виду, такую долгую жизнь, как у Парка Белдена), - дело нелегкое.
   Как я и ожидал, это место превратилось в настоящие джунгли. Густой лес из небольших деревьев теперь отделял дом от шоссе, к нему вела дорога длиной почти в милю. Какое прекрасное место для темных делишек! Думая, что уже близок полдень, я ехал в сумерках деревьев.
   Меня могут убить здесь, и никогда не будет услышан крик о помощи, и не будет найдена ниточка. То, что когда-то было ручьями и прудами, превратилось всего лишь в запутанное болото.
   Голубая цапля взлетела, когда я переезжал шаткий мост. Не раз мне приходилось останавливаться и срезать виноградные лозы, тянувшиеся поперек подъездной дорожки. Очевидно, смотритель жил с другой стороны. Сам дом, - огромная темная груда, - был увит виноградными лозами, из которых большие окна с разбитыми стеклами выглядывали, подобно незрячим глазам. Прочные железные решетки защищали окна от проникновения мародеров. На протяжении многих лет деревья окружили стены старого дома, подобно армии завоевателей.
   Широкая терраса перед домом заросла кустарником, который выдавил большие плитки под самыми странными углами. Я вылез и заглянул сквозь решетку окна. На бильярдном столе, словно оставленные призрачной рукой, лежали кий и шары, покрытые толстым слоем многолетней пыли.
   Я услышал шаги и, обернувшись, увидел приближающегося смотрителя. Это был старик в темном плаще, какие иногда носят старики. Я знал, что он ожидал меня и знал о моей миссии.
   - Думаю, солнце никогда полностью не проникает сюда даже в полдень, - сказал я ему.
   - А почему солнце должно проникать в Белден-холл? - загадочно спросил он.
   - Потому что мне нужно работать над планами, - ответил я. - Давайте зайдем с южной стороны. Я должен посмотреть, сколько света может попасть в комнату оттуда.
   Мне показалось, что я увидел выражение удивления и даже опасения, промелькнувшее на его непроницаемом старом лице.
   Я пошел в обход к южному крылу через почти непроходимую путаницу лиан. Я хотел посмотреть, как выглядит моя комната снаружи. Стены были покрыты замысловатой массой плюща, так что их общие очертания и текстура кирпичной кладки были скрыты. Ухватившись за основной стебель большой виноградной лозы, я потянул ее вниз вместе с ветвями так, чтобы она упала на кустарник внизу, открыв, таким образом, участок первоначальной кирпичной кладки. Это также делало более отчетливыми окна того, что, несомненно, было большой спальней наверху.
   Пройдя полностью по дому и через некоторые нижние комнаты, я закончил свое первое поверхностное исследование. Я пришел к выводу, что все сооружение гораздо лучше было бы сровнять с землей, но я знал, что Парк Белден никогда бы этого не позволил. С бесконечно большими трудностями, чем строительство нового дома, старый должен быть восстановлен. Так что чем скорее я ознакомлюсь с планами и начну их всестороннее изучение, тем лучше.
   Как раз в тот момент, когда я собирался настоять на том, чтобы в следующий раз осмотреть южную спальню, появилась жена смотрителя и объявила, что ужин в их коттедже готов. Когда мы закончили трапезу, дневного света оставалось ровно столько, чтобы я мог еще раз осмотреть кирпичную кладку, которую обнажил на южной стене. Смотритель, как мне показалось, был довольно нерешителен.
   - Я не горю желанием идти кружным путем в темноте, - рискнул сказать он.
   Я отнесся к этому заявлению довольно презрительно.
   - Полагаю, в следующий раз вы скажете мне, что в этой старой куче кирпича есть призрак! - воскликнул я.
   - Разве вы этого не знаете?.. - удивленно спросил он.
   - Нет! - резко ответил я. - И знать не хочу! Я жил в слишком многих домах с привидениями, чтобы меня беспокоил этот.
   Танго, обезьянка, сидела у меня на плече, и мы уже приближались к южной стене, когда я заметил, что маленький зверек начал сильно дрожать.
   - Танго замерз, - сказал я. - Сегодня вечером у нас должен быть хороший теплый камин в Белден-холле.
   Марк Белл покачал головой.
   - Вы думаете, маленькому зверьку холодно? - сказал он. - Я знаю лучше. Это ужас. Животные чувствуют такие вещи раньше людей.
   - О чем вы говорите! - воскликнул я, считая его старым дураком. - Смотрите! Вот то место, где я сорвал виноградную лозу. Вот... но... где оно? Я оставил ее лежать здесь, в кустах, и кто-то ее забрал! Но корни не обрезаны! А кирпичная кладка, которую я обнажил, снова вся увита плющом!
   На моем лице появилось непонимающее выражение, а на лице смотрителя - торжествующего удовлетворения. Танго в тот же миг прижался к моим скрещенным рукам и, дрожа, подобрался поближе, словно ища убежища.
   - Теперь вы мне верите? - нетерпеливо прошептал Белл. - Там, наверху, есть что-то большее, чем человек. - Он сдержался, как будто боялся, что скажет слишком много. - Если вы не хотите верить мне на слово, посмотрите на Танго. Животные чувствуют...
   - Чепуха! - воскликнул я. Но, по правде говоря, Танго вел себя странно. Я никогда раньше не видел, чтобы он выказывал такой явный испуг. Конечно, я сорвал большую виноградную лозу всего несколько часов назад, но сейчас от этого не осталось абсолютно никаких следов.
   - Мы оба будем чувствовать себя более естественно, когда устроимся у камина, Танго и я, - сказал я. - Пожалуйста, немедленно разведите огонь в спальне наверху.
   - Нет, даже если бы мне предложили все деньги, какие есть у Парка Белдена! - яростно ответил смотритель. - Я мог бы принести дрова, но разжечь? Никогда!
   - Почему?
   - Разве вы не знаете...
   - Я не хочу знать никаких глупостей! - резко воскликнул я. - Парк Белден прямо заявил, что у меня может быть огонь в этой комнате.
   - Он это сказал, вот как? - хитро осведомился Белл. - Он должен был бы знать...
   - Знать - что? - спросил я. - Не говорите загадками!
   - Но вы сказали, что не хотите знать глупостей, которые я собирался сказать вам. А теперь вы мне кое-что скажите, молодой человек. Старина Парк все еще держит руку на правой щеке?
   - Да, - ответил я. - И более того, я знаю, что под ней.
   - Знаете? - нетерпеливо спросил он. - Тогда скажите мне.
   - Не думаю, что мне следует это делать, - ответил я. - Но как может быть какая-то связь между... этим... и той комнатой наверху?
   - Здесь много связей, молодой человек, очень много. Намного больше, чем вы, или я, или кто-либо другой чувствует. Вы узнаете, достаточно ли вы глупы, чтобы спать в проклятой комнате. Ну вот, я это сказал!
   Я рассмеялся.
   - Знаете ли вы, что человек склонен думать в наши дни, если люди слишком настойчиво предостерегают его от какого-то конкретного места на том основании, что там водятся привидения?
   - Нет, - равнодушно ответил он. - Что?
   - Что в этом конкретном месте назревает беда, - сказал я. - Преступникам, знаете ли, особенно нравятся дома, в которых, как предполагается, водятся привидения.
   - Я вижу, вы совершенно не боитесь, - ответил он, и мне показалось, в его голосе прозвучала легкая нотка восхищения. - Но преступники едва ли наводняют одно место в течение... всей жизни.
   - Жизни Парка Белдена? - сказал я.
   Он кивнул.
   - Я, конечно, еще не видел чего-либо ужасного, - сказал я. - Сложите в камине дрова, и я сам зажгу его, если вы боитесь. И, - я полагаю, здесь нет ванны, - найдите мне ванну, чтобы отнести в мою комнату.
   Марк Белл довольно покорно подчинился. Силы, которые держали его под контролем, будь то человеческие или иные, оказались, как он обнаружил, неработоспособны в отношении меня.
   Нам с некоторым трудом удалось вскрыть дверь спальни, и потребовалось некоторое время, чтобы разложить растопку и поленья, смахнуть многолетнюю пыль и расстелить множество одеял на пружинах кровати, занимавшей пространство прямо напротив камина. Свежего воздуха было более чем достаточно, потому что все стекла в окнах были выбиты, без сомнения, вандалами, которым не давали войти толстые железные прутья решеток, глубоко заржавевшие в своих пазах.
   Танго, по-видимому, ничего не боясь, забрался на кровать, поболтал через решетки с какими-то ночными существами, которые могли находиться снаружи, и, наконец, вскарабкался на крышку огромного секретера красного дерева, в котором, без сомнения, были заперты планы Белден-холла. Парк Белден дал мне ключ. Я мог изучить эти планы сегодня вечером.
   Как только Марк Белл, смотритель, ушел, я поднес спичку к растопке в очаге и, когда нежное тепло наполнило комнату, разделся и залез в импровизированную ванну. После энергичного обтирания мысли о сверхъестественном просто не возникало. Я надел халат, зажег больше света и отпер письменный стол. Конечно, первоначальные планы Белден-холла лежали там, но они были практически бесполезны для моих целей. Что меня заинтересовало гораздо больше, так это старая газета под названием "Скрываемое", в которой публиковались скандалы среди аристократии ушедшей эпохи. Поскольку я начинал засыпать, это обещало мне возможное бодрствование еще на несколько минут.
   Но сначала я оглядел большую комнату, заменил несколько оплывших свечей и запер на два засова единственную входную дверь. Я вспомнил многочисленные ограбления в загородных домах в этом районе в последнее время, и это укрепило мою веру в то, что преступники скрывались где-то в Белден-холле и запугали древнего смотрителя. Несомненно, только такая гипотеза могла объяснить ту загадочную историю, которую он пытался рассказать. Что ж, теперь никто не мог проникнуть ко мне, защищенному этими железными решетками на окнах и дверью с двойным засовом!
   За письменным столом я снова взял "Скрываемое". Его пожелтевшие страницы хрустели в моих пальцах. Едва ли не первыми словами, на которые упал мой взгляд, были: "Белден - проклятие". Увидев этот заголовок и вспомнив упоминание смотрителя о чем-то подобном, я не мог не прочитать абзац о старой семье. В нем говорилось.
  
   Когда судья Белден приговорил плотника Феофила Олла к смертной казни на виселице, этот человек встретил смерть смело; но, когда петля захлестнула его горло, он наложил проклятие на дом судьи. Предполагается, что это проклятие каким-то странным образом объясняет смерть красивой молодой жены судьи и его последующее бегство в Европу со своим маленьким сыном. Слова проклятия были следующими:
   Когда огонь осветит Белден-холл
   Я приду! Я приду! Феофил Олл.
  
   Я вдруг почувствовал, как меня пробирает озноб, несмотря на тепло в комнате. Отметина на щеке Парка Белдена определенно выглядела как петля, и это была отметина - словно бы оставленная раскаленным железом. Петля палача!
   Я жадно принялся читать дальше при тусклом свете свечи.
  
   Судья посмеялся над словами проклятия. В то время он жил не в Белден-холле, а в своем городском доме. Он сказал, что не был суеверным человеком. Он уехал по делам и не предупредил свою прекрасную молодую жену. Она, совершенно не подозревая о надвигающейся судьбе, открыла свой загородный дом и легла спать в большой южной спальне, а ее маленький сын Парк лежал рядом в кроватке.
   Вернувшись домой на рассвете, ее муж, судья, первым вошел в ее комнату. Слуги слышали, как он испуганно закричал. Он нашел свою молодую жену мертвой. Мальчик был невредим, но на его щеке появилась отметина. Когда прибыли слуги, они обнаружили, что судья повязал мальчику на лицо белый шелковый шарф. Он никогда не позволял снимать его никому, кроме себя, и по сей день (прошел почти год) точно неизвестно, что скрывает этот белый шарф.
   Не был задержан и убийца матери. На дознании коронера, после самого тщательного обследования, было решено, что она умерла от испуга. Абсолютно никакой другой причины обнаружить не удалось. Отец и ребенок уехали в Европу, чтобы жить в полном уединении. И теперь те, кто лучше всех осведомлен, верят, - то, что убило мать страхом, оставило свой след на нежном лице маленького мальчика.
  
   Я обнаружил, что яростно затягиваюсь сигаретой. Я также почувствовал странное подергивание у корней своих волос, холодный озноб вокруг моего сердца. Я, который никогда не боялся, начинал испытывать чувство страха. Ибо разве я, несмотря на предупреждение старого смотрителя, не разжег огонь в Белден-холле?
   Возможно ли, что хитрый старый Парк Белден, с целью проверить действенность древнего проклятия в настоящее время, отправил меня в эту комнату? Разве он не настаивал на том, что, что бы ни случилось, у меня должен быть огонь в очаге? Теперь я вспомнил, какое особое значение он придавал огню, даже за мгновение до того, как упал в обморок и совершенно непреднамеренно показал мне отвратительную отметину на своей щеке. Разве вид этой метки не должен был стать для меня предупреждением о том, что, следуя инструкциям Белдена, я столкнусь с чем-то зловещим, отвратительным, таинственным?
   Но, когда я оглядел большую южную комнату, вид этого места показался мне олицетворением покоя. Огонь весело пылал, отбрасывая розовые тени. Танго дремал на своем насесте, не выказывая ни малейшего следа ужаса. Постепенно непреодолимый зов сна овладел мной.
   Я лежал в постели и смотрел на пламя. Странно, что оно не стихло, когда сгорели дрова. Оно казалось ярче с каждым мгновением.
   Когда огонь осветит Белден-холл...
   Внезапный приступ ужаса охватил меня, и я огляделся в поисках Танго. Его не было видно. Сбежало ли маленькое существо, снова предупрежденное переменой? Я вскочил и опрометью бросился к двери. Я попытался открыть засовы, но мне мешала ржавчина на них. Я не мог открыть дверь!
   Несколько ужасных мгновений я ходил взад и вперед по комнате. Затем немного пришел в себя, и сонное оцепенение вернулось. Я присел на край кровати, чтобы дождаться рассвета. А затем свернулся калачиком между одеялами и заснул.
   В какой час, не знаю, меня разбудил вздох. Это был глухой, замогильный вздох, который преследовал меня во сне и превратился в стон при пробуждении. Я резко сел на кровати - спустил ноги на пол, готовый бежать.
   Огонь все еще пылал в очаге напротив. Но что это было за существо, скорчившееся перед пламенем? Во имя Неба - что?
   Это была согнутая фигура в плаще, повернутая ко мне спиной, из-под которого доносились стоны. Даже когда мое сердце почти перестало биться, я узнал плащ - длинный темный плащ, который обычно носил смотритель. Как нелепо было испугаться или даже удивиться полуночному появлению Марка с вязанкой дров для моего костра! Он повернулся и вполглаза посмотрел на меня. Это был Марк, в этом не было никаких сомнений.
   - Марк Белл! - воскликнул я. - Что случилось?
   - Помогите! Помогите! - раздался глухой крик. - Помогите мне подняться. Я напряг свою спину. Дерево тяжелое. Помогите мне подняться! Быстрее! Помогите!
   - Конечно, Марк! - сказал я с готовностью помочь, вскакивая с кровати и подбегая к нему. Но потом вдруг вспомнил, что так и не отпер дверь!
   Я попытался поднять его. Мои руки уже сжимали согнутые плечи, обхватывая согнутую спину. Это было так, как будто мои руки погружались в плоть под этим плащом - плоть, которую я чувствовал, и которая все же странно таяла под моим прикосновением. Я почувствовал, как мои пальцы провалились между ребер, а затем - ужас из ужасов - я схватился за позвоночный столб!
   Кровь застыла у меня в венах. Мне стало смертельно плохо, но я не мог отпустить его. В этот ужасный момент я почувствовал, как позвоночник поворачивается в моих руках, словно ржавая петля. Эта тварь смотрела на меня!
   Вид мертвой головы подтолкнул меня к действию. Но как раз в тот момент, когда я вырвался из-под воздействия его сверхъестественного магнетизма, существо схватило раскаленную докрасна кочергу, которая лежала в огне, и прижало ее к моей щеке. Оно нагревало там железо для этого ужасного дела, Бог знает, как долго.
   В безумной борьбе с этим существом я почувствовал как адский жар этой раскаленной кочерги, которой на моем лице было начертано проклятие, так и неописуемый холод моего соперника. Я боролся со скелетом - и в этих отвратительных костлявых руках была убийственная сила. Однако буквально через мгновение я понял, что у меня появилось внезапное преимущество, и, воспользовавшись им, я вырвал кочергу из этих цепких когтей. Раскаленная докрасна кочерга пролетела по воздуху и упала на кровать. В тот же миг я оттолкнул существо от себя в ревущее пламя камина. Внезапно налетел холод, подобный ледяной волне или порыву арктического воздуха, в камине зашипело, и комната погрузилась во тьму. Разожженный огонь погас.
   Но темнота не была полной. Когда я нащупывал свечу, то услышал всхлип Танго. Очевидно, он заполз в кровать, и маленькому зверьку было ужасно больно. Пылающая кочерга, лежавшая на кровати, оставила на спине маленького существа клеймо! Мой питомец подбежал к ближайшему окну, пролез между прутьями - и исчез.
   Наконец я зажег свет. Угли лежали в очаге, словно разведенный мной огонь умирал медленной смертью. Холодная как камень кочерга стояла на своем обычном месте, в комнате не было никаких следов борьбы или раскаленного железа. Мое сердце начало биться более ровно. Было ли все это сном - плодом воображения? Но нет! В одеяле, куда упала кочерга, прожглась дыра! Или это был всего лишь след от сигареты, которую я курил, когда засыпал?
   Во всяком случае, Танго исчез. И доказательства Танго могли бы подтвердить или опровергнуть случившееся. Но я тщетно искал его.
   Конечно, у меня на щеке остался этот странный след - но он тоже может быть от моей сигареты. Может быть, мне только приснилось Пылающее проклятие Белден-холла.
   Я так и не закончил реконструкцию старого дома. Будучи, так или иначе, практичным человеком, я не смог бы снова спать там.
  

ИЗ ОХВАЧЕННОЙ БУРЕЙ НОЧИ

РОЗА ДЗАНЬОНИ

  
   Ветер выл и хлестал по фронтонам бунгало. Дождь с оглушительной силой барабанил в окна и стекал по их поверхности. Высокие сосны гнулись и раскачивались, их лапы ударялись о восточную стену, их иглы скрежетали, как гвозди, по штукатурке. Струйки дождя хлестали по карнизам. Вспышки молний разрывали небо в направлении долины. Гром грохотал и стонал, и холмы эхом отзывались на его раскаты с востока на запад.
   В библиотеке миссис Брэдфорд опускала шторы, переходя на цыпочках от одного окна к другому. Она улыбнулась про себя и продолжила идти... на цыпочках, чтобы дети не проснулись... как будто они могли что-то услышать из-за этого адского шума снаружи.
   У миссис Брэдфорд вошло в привычку ходить по дому на цыпочках, когда дети спали. Это также было частью той атмосферы защиты, которую она создавала вокруг них, особенно когда их отец был в отъезде. Она начинала привыкать проводить ночи и дни в одиночестве, с тех пор как ее мужа повысили до должности разъездного бухгалтера в фирме, с которой он был связан последние пятнадцать лет.
   И все же она всегда чувствовала себя в большей безопасности, когда он был дома. Все казалось не совсем нормальным, если его не было рядом. Гроза заставляла ее нервничать, и, задернув шторы, она села у открытого камина, не желая ложиться спать.
   Брызги, брызги дождя! Вой, вой ветра! Скрежет, скрежет сосновых веток по штукатурке! Что за ночь! Она сидела у огня, ее плечи нервно подергивались, она кусала губы при каждом раскате грома, стараясь не чувствовать дрожь, которая незаметно пробирала ее даже до кончиков пальцев, со странным ощущением надвигающейся катастрофы, которое шторм неизменно создавал в ее сознании. Часы на каминной полке пробили одиннадцать. Входная дверь распахнулась; восточный ветер разбросал по полу бумаги и журналы; свет замерцал; огонь поднял сноп искр. Она встала, чтобы закрыть дверь, и ветер со свистом пронесся по комнате, раздувая портьеры.
   Войдя в холл, она столкнулась лицом к лицу со своим мужем, стоящим на пороге открытой двери... дождь лил с опущенных полей его шляпы на плечи. Она подбежала к нему с возгласом удивления и радости, захлопнув дверь.
   Ее муж, подняв воротник пальто, улыбался ей сверху вниз, а она, забыв о грозе, спрашивала:
   - Почему ты вернулся так скоро? Как ты оказались в городе в такое время? Я думала, ты сегодня вечером в Денвере. О, я так рада, что ты вернулся домой!
   Проявляя заботу, она попыталась взять у него пальто, но он, казалось, неохотно позволил ей сделать это и направился в библиотеку, говоря:
   - Я вернулся с другом. Я хотел увидеть тебя сегодня вечером. Давай посидим у камина, дорогая. Как приятно, что ты рада меня видеть.
   Он сидел в своем кресле у камина. Она стояла рядом с ним, заглядывая ему в лицо.
   - Дорогой, сними свою шляпу и пальто. Ты весь мокрый!
   Но он покачал головой.
   - Нет, милая. Мне немного холодно. Я бы предпочел посидеть вот так некоторое время. Как поживают дети?
   - С ними все в порядке. Спят. Они будут так рады, когда узнают, что ты вернулся домой. Но, дорогой, ты бледен, ты так бледен! Ты болен?
   Она подошла к нему и попыталась дотянуться до его рук, но он засунул их в карманы. Она ласково коснулась пальцами его щеки, но тут же отдернула их.
   - Почему... ты такой холодный?.. Я приготовлю тебе кофе, горячий. Ах, вернуться домой в такую бурю! Ты замерз. - Она направилась на кухню, но он жестом пригласил ее сесть.
   - Нет, не беспокойся. Со мной все в порядке. Сядь здесь, рядом со мной. Давай поговорим... поговорим о малышах.
   Она села рядом с ним с растроганным выражением на лице. Поговорим о малышах? Странно! Почему он хотел поговорить о малышах, сидя в своем мокром пальто с надвинутой на лицо шляпой? Необъяснимое чувство усталости охватило ее.
   - Да, дорогая, - сказал он, - давай поговорим о наших малышах.
   Она наклонилась вперед, пристально глядя на него. Он все время отворачивал лицо к огню. Он казался ей почти незнакомым, сидя в шляпе.
   - Наши малыши, - говорил он. - Ну, Денни скоро исполнится четырнадцать. Как летит время! И Дороти одиннадцать. Денни должен быть инженером; он должен поступить в колледж; он добьется успеха! Сначала это будет довольно сложно, но он справится. - Он сделал паузу.
   Миссис Брэдфорд медленно спросила:
   - Денни - инженер? Но ведь ты всегда говорил, что хочешь, чтобы он стал врачом!
   В ее голосе слышалась тревога. О, почему этот ветер не перестал завывать? Почему эти сосны не перестали скрестись о стены?
   - Нет, дорогая, не врачом! Он должен, он должен быть инженером. - Ее муж теперь говорил немного торопливо - отрывисто. - Дорис должна пройти образовательный курс. Она станет прекрасным учителем. А ты... когда-нибудь, ты станешь их опекуном. Инвестируй с умом, особенно в облигации Грейсона. Они должны быть проданы как можно скорее, а деньги вложены в первый выпуск акций "C. и I." Это безопасно.
   Вой, вой ветра! Если бы он только прекратился! Почему ее муж говорил таким странным низким голосом? Она немного нервно рассмеялась и сказала, задыхаясь:
   - Пожалуйста, дорогой, не говори так! Ты говоришь так, как будто составляешь завещание.
   От этого слова у нее по спине пробежал холодок. Завещание? Да, это действительно звучало так, как будто ее муж составлял завещание. Его голос продолжал, спокойно игнорируя ее замечание.
   - Акции "C. и I." самые надежные. Если когда-нибудь, если когда-нибудь ты должна будешь позаботиться о деньгах, было бы целесообразно вложить все... ты понимаешь?.. все... в это, даже страховые деньги. Это обеспечило бы гарантированный доход. У тебя есть дом; у тебя есть карманные деньги; доход от акций позволит Денни и Дорис получить образование... тогда... тогда...
   Снова ворвался ветер; входная дверь с грохотом распахнулась; огонь в камине взметнулся искрами, вспыхнул от дуновения ветра, а затем взметнулся пламенем. Миссис Брэдфорд взглянула на кресло своего мужа - он исчез!
   Зажегся свет. Она продолжала смотреть, ее лицо было напряжено, она смотрела на пустое кресло рядом с собой. Куда он исчез? Где он?
   Она оглядела комнату. Никого! Она встала с кресла и направилась в холл. Там было пусто. Она открыла дверь, - ее руки странно дрожали, - и посмотрела в ночь. Ветер утихал, завывая на западе. Сосны склонили свои верхушки почти к ступенькам крыльца, как усталые воины после битвы. Вдалеке прогрохотал гром.
   Дождь превратился в морось. Воздух был странно спокоен. Она осталась на пороге, вглядываясь в ночь, затем с пепельным лицом медленно закрыла дверь. Она подошла к камину, ступая на цыпочках, словно в трансе, оцепенение парализовало ее. Она пыталась рассуждать здраво, пыталась и боялась думать одновременно.
   Она снова оглядела комнату, ее глаза странно расширились, ища то, чего, как она знала, там не было. Ее муж ушел... ушел тем же путем, каким пришел... из ночи - в ночь!
   Затем странное понимание, казалось, проникло в ее сознание. Шляпа - пальто - он не смотрит на нее - уставился в огонь - бледный - холодный - холодный - холодный!
   С криком, миссис Брэдфорд упала поперек пустого кресла... Телеграмма пришла из Денвера на следующее утро. Брэдфорд встретил смерть в железнодорожной катастрофе прошлой ночью в одиннадцать. Он вернулся с последним визитом домой, прежде чем уйти навсегда.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  

ИЗ

"GHOST STORY", ЯНВАРЬ, 1927

  

СОДЕРЖАНИЕ

   Алан Ван Хозен. ПРИЗРАК ЖЕЛТОГО КВАРТАЛА
   Эдвин Гоуэй. РОЖДЕСТВЕНСКИЙ ПРИЗРАК ДЖОННИ КЕЛЛИ
   Марк Меллен. ТЕ, КТО ИГРАЕТ СО СВЯЩЕННЫМИ ВЕЩАМИ
   Эдмунд Снелл. ЧЕРНЫЙ ПАУК
   Дж. Пол Сутер. ЖЕНЩИНА С ДВУМЯ ДУШАМИ
   Ральф Дарем. ИЗ СВЕРКАЮЩЕЙ ГРОБНИЦЫ
   Р. Каммингс. ПРИЗРАК, ПОВЕШЕННЫЙ ЗА УБИЙСТВО
   Виктор Руссо. КУКЛА, КОТОРАЯ ОЖИЛА
   Полковник Норман Г. Твейтс. ЧТО СЕЕТ ЧЕЛОВЕК...
   Роберт Снеддон. СЛЕДУЮЩИЙ!
   Фрэнк Белкнэп Лонг-младший. ЧЕЛОВЕК, УМЕРШИЙ ДВАЖДЫ
  
  
  
  
  

ПРИЗРАК ЖЕЛТОГО КВАРТАЛА

АЛАН ВАН ХОЗЕН

  
   Есть несколько седовласых полицейских в отставке, чьи шаги когда-то гулко разносились вдоль тротуаров Чайнатауна в Нью-Йорке и которые не забыли призрак Цинг Лай Лоу.
   Но если бы вы встретились с одним из них и попросили его рассказать эту историю, он бы только понимающе подмигнул, пожал плечами - и ушел, не ответив.
   Как один из ведущих участников этой захватывающей драмы, возможно, самой странной из всех, какие когда-либо потрясали желтый квартал Нью-Йорка - от крысиных нор за грязными магазинами до вонючих притонов опиума в катакомбах под дорогами и ветхих многоквартирных домах - я могу рассказать эту историю - от начала до конца. И это будет первый раз, когда правда появится в печати.
   Я должен вернуться в начало декабря 19.., и для целей этого рассказа - по особым причинам - я буду "Джоном Смитом".
   Шесть месяцев назад я был назначен заместителем комиссара полиции и получил задание руководить борьбой с распространением наркотиков в китайском округе. Это назначение произошло во многом из-за того, что я несколько лет занимал пост в Китае, и предполагалось, будто я обладаю глубокими знаниями о жителях Поднебесной и их привычках.
   Мой азиатский опыт научил меня, чем усерднее белый человек пытается проникнуть в тайны Востока, тем больше сознает, что они находятся за пределами его понимания, но, тем не менее, мне не потребовалось много времени, чтобы узнать, - опиум, поставляемый из Германии и Турции, контрабандой ввозился в Китайский квартал в количествах, сбивших цену на него со ста пятидесяти долларов за банку до восьмидесяти.
   Конечно, мы арестовали и попытались прокачать многих известных заядлых курильщиков, худших из белых и желтых. Но, хотя мы держали некоторых из них в камерах, пока они не сходили с ума от желания затянуться дурью, никто не раскрыл рта. Кроме того, хотя обнаружили и заделали несколько стыков, мы никогда не находили их в достаточном количестве, чтобы это принесло хоть какую-то пользу. И мы не смогли услышать ни слова о том, как это вещество ввозилось и кто его распространял.
   В конце концов, я решил, что контрабанду доставляли в квартал ранним утром, когда улицы были практически пустынны, а люди в форме и штатском, работающие в ночную смену, - наименее бдительны. Однажды около трех часов утра я неожиданно отправился туда и застал людей из отряда, сгрудившихся в дверных проемах, защищающих от порывов зимнего ветра. Поймать китайского мошенника достаточно сложно, когда все начеку. Но когда полиция наполовину спит - спокойной ночи! После этого я взял за правило каждое утро пораньше проскальзывать в Чайнатаун. Мои подчиненные выполняли свою работу все как один. Но их сообщения удручали: "Ничего не произошло". Это продолжалось несколько дней. Затем наступило воскресенье, 16 декабря. Было два часа ночи, бушевала снежная буря, когда я вышел на станции "L" Чатем-сквер. Я почти добрался до западного угла квартала, когда полицейский, в котором я узнал Клэнси, ветерана отдела, вышел, спотыкаясь, из подъезда многоквартирного дома, дико размахивая дубинкой.
   - Что за... - начал я, когда он налетел на меня. Он резко повернулся, и его рука поднялась в приветствии. Я видел, что мужчина был сильно напуган, поскольку его глаза были выпучены, а челюсти подергивались, когда он пытался заговорить.
   - Ну же, парень. Приди в себя, - и я грубо встряхнул его. - Что случилось?
   - О Господи! - выдохнул он, затем бросил испуганный взгляд через плечо в сторону открытой входной двери.
   Я был уверен, что Клэнси не под кайфом и не пьян. Он был одним из старых надежных людей в полиции, и то, что так шокировало его, должно было быть решительно необычным.
   - Я только что испугался больше всего на свете, шеф, - смущенно добавил он, пытаясь вернуть себе самообладание. - Я никогда прежде не видел призрака. Но если я ничего не увидел там, перед тем, как вы пришли, то пусть я буду...
   - К чему ты клонишь?
   - Послушайте, шеф. Я говорю вам честно и открыто. Я пробирался сюда в поисках незапертой двери, чтобы на несколько минут укрыться от бури. Я вошел в холл. Я как раз снял пальто, чтобы стряхнуть снег, когда услышал какой-то звук и поднял голову. На лестнице стоял старый Цинг Лай Лоу! Вы знаете, тот парень, которого они называют мудрый. Я чуть не упал. Но как раз в тот момент, когда я поднял свою дубинку, чтобы приветствовать его, он внезапно указал вверх, а затем - просто растворился в воздухе, прямо у меня на глазах, когда на него падал свет из холла, и...
   - И ты потерял голову, так? - Я внимательно наблюдал за выражением его лица. - Ты уверен...
   - Я знаю, о чем вы думаете, шеф. Но я говорю вам прямо. Я служу более двадцати лет и не мог ошибиться. Но... ну, я готов поклясться, что он не поднимался по лестнице. А вы знаете, что он не прошел мимо вас.
   Я был почти убежден, что на этот раз Клэнси принял немного крепкого алкоголя в надежде согреть свою кровь, и тот ударил ему в голову.
   - Хватит гадать, и постараемся узнать правду, - резко ответил я. - Квартира Цинга находится на третьем этаже. Я часто там бывал. Мы поднимемся туда прямо сейчас. Иди тихо. Нет нужды будить весь многоквартирный дом и собирать вокруг себя тысячу китайцев.
   Очевидно, Клэнси что-то видел. Ни один человек, пьяный или трезвый, не смог бы так имитировать страх, который он выказал. И он не знал о моем присутствии, когда, спотыкаясь, вышел из многоквартирного дома, ничего не видя перед собой. Но, хотя его история была слишком фантастической, чтобы я мог ее проглотить, я хотел убедиться в безопасности Цинга. Потому что считал его настоящим другом. После того, как я установлю этот факт, я попытаюсь выяснить причину галлюцинации полицейского. Однако, поскольку моя личность все еще была неизвестна сброду квартала и должна была оставаться таковой, если я хотел чего-то добиться, я предупредил его, чтобы он ничего не говорил. Когда мы достигли верхней ступеньки лестницы, мне показалось, что я уловил тихий стон, как будто кто-то страдал от боли. Вздох позади меня показал, что Клэнси тоже его услышал. С напряженными мышцами и колотящимся сердцем я поспешил вперед и взялся за ручку двери. К моему удивлению, дверь открылась. На мгновение мы застыли как вкопанные, когда откуда-то из темноты донесся еще один звук, что-то вроде сдавленного стона.
   Я нашел кнопку электрического выключателя и нажал ее. Внутренний коридор мгновенно озарился светом. Снова мы услышали страшный стон, но более слабый. Втолкнув Клэнси внутрь, я бесшумно закрыл дверь и закрыл один из нескольких замков на ее внутренней стороне. Затем, с револьвером в руке и сопровождаемый полицейским, я на цыпочках прошел в дальний конец, где тяжелые шелковые шторы, украшенные драконами, скрывали комнату за ними. Это была большая комната, которую, как я знал, Цинг Лай Лоу использовал как совмещенный кабинет и жилые помещения. Я был рад заметить полоску света, пробивающуюся между шторами.
   В следующее мгновение я отбросил их в сторону и переступил порог, держа оружие наготове. То, что я увидел, почти ошеломило меня. Место, вместо того, чтобы быть таким, каким я видел его в последний раз, - аккуратная комната, богато убранная восточными драпировками и гобеленами, с инкрустированной мебелью из тикового дерева и ассортиментом дорогих украшений из магазинов токийских мастеров, - было перевернуто вверх дном и завалено мусором. Ящики были выдвинуты и брошены на пол. Занавески грубо сорваны со стен, стулья перевернуты. Повсюду были разбросаны бесчисленные бумаги с китайскими иероглифами на страницах. Я также заметил блеск монет, золотых и серебряных, тут и там на коврах.
   Только большой, украшенный драгоценными камнями Будда на позолоченном пьедестале между плотно зашторенными передними окнами, казалось, остался на своем месте.
   Но этот хаос, - очевидно, дело рук вандалов, которые разгромили жилище мудреца в поспешных поисках чего-то, ради чего они вторглись, - задержал меня лишь на мгновение. Все говорило о том, что произошло нечто гораздо более зловещее. Потом я вспомнил стоны. Возможно, они исходили от Цинга.
   Двигаясь осторожно, чтобы ничего не потревожить, я направился к двери, ведущей в комнаты, расположенные параллельно внутреннему коридору. Обходя стол, я споткнулся о тело человека, которого искал, лежащего на спине; его морщинистое, похожее на пергамент лицо исказилось в ужасной гримасе. Рукоятка кинжала, торчащая из его сердца, указывала на то, как он встретил свой конец. Несомненно, патриарх упорно боролся за свою жизнь, поскольку его шелковые одежды были изодраны в ленты, а кровь на костяшках обеих рук указывала на то, что он избил, по крайней мере, одного из нападавших.
   Опустившись на колени, я произвел поспешный осмотр. Он умер совсем недавно, потому что его тело было еще теплым. Это открытие заставило меня затаить дыхание. Потому что прошло меньше получаса с того момента, как убийца нанес удар - примерно в то время, когда Клэнси увидел старика на лестнице... Но... видел ли он Цинга? Я вспомнил, что он сказал, - видение, которое напугало его, было призраком - оно растворилось в воздухе прямо у него на глазах.
   - Что вы об этом думаете, шеф?
   Вопрос полицейского вернул меня к моим обязанностям. Я покачал головой, затем снова наклонился и осмотрел рукоять кинжала. Он был коротким, из черного нефрита, в который были искусно вставлены серебряные завитки, и имел необычно изогнутую гарду. Я сразу узнал в нем ручной кинжал, такой, какой видел у китайцев на Востоке. Он помещался в ножны, пристегнутые к левой руке у локтя, где был скрыт ниспадающим рукавом, но в случае крайней необходимости его можно было мгновенно достать правой рукой.
   Это оружие говорило о следующем. Первое: Цинг не был убит типичным бандитом из тонг. Такой убийца использовал бы либо топор, либо крупнокалиберный револьвер. Ибо тайный убийца тонг - террорист. Он использует более жестокое оружие, чтобы все друзья убитого могли знать, что убийство было местью организации. Второе: старик был убит китайцем одной из высших каст, который пришел сюда с определенными требованиями и нанес удар только тогда, когда тот отказался выполнить его требование, и напал на него. Качество ножа сказало мне об этом.
   - Вы хотели бы связаться с участком, сэр? - спросил Клэнси, кивая в сторону телефонного аппарата на шкафчике, когда я встал.
   - Пока нет. События развиваются слишком быстро, чтобы я мог ясно мыслить. Я забыл, что здесь должны быть и другие люди. Подожди, пока я не вернусь. Не прикасайся ни к чему в комнате.
   "Другими", которые делили это место с Цинг Лай Лоу, были Ли Пой, его престарелый слуга, и его приемная дочь Боу Минг, красивая китаянка лет шестнадцати, о существовании которой в квартале, как я полагал, не знал ни один белый мужчина. Каким-то образом он тайно доставил ее в Нью-Йорк около двух лет назад, и с тех пор она жила в уединении в его доме.
   Я нырнул в соседнюю комнату, спальню убитого мужчины. Горели электрические фонари. Хотя покрывала на диване были откинуты на ночь, аккуратное состояние кровати доказывало, что старик там не спал. Тот факт, что диван и другие предметы в комнате не были тронуты, указывал на то, что злоумышленников либо спугнули, пока они еще не завершили свои поиски таинственного предмета, либо обнаружили его в кабинете.
   Затем снова раздался этот стон - на этот раз едва слышный - из задней части дома, где готовил и спал Ли Пой. Я нашел его, почти бесчувственного, связанного и истекающего кровью, лежащим в углу, куда его отбросили злоумышленники.
   Потребовалось несколько минут после того, как я снял шнуры, чтобы привести его в чувство; наконец, он узнал меня. Затем я помог ему сесть на стул, дал ему выпить и подождал, пока он немного придет в себя, прежде чем задавать ему вопросы.
   Его рассказ был краток. Он спал, когда его разбудил крик в передних помещениях. Бросившись туда, он был схвачен тремя китайцами, которые избили и связали его, затем потащили на кухню и швырнули в угол, где он потерял сознание. Я спросил его о местонахождении Тома, внука Поя, который раньше жил с ним. Он ответил, что не знает - Том не показывался уже несколько дней.
   Не только из рассказа старика, но и из других источников я знал, что Том большую часть своего времени посвящал азартным играм в Бауэри, которым управлял человек, известный как Черный Майк. Майк был итальянского происхождения и очень смуглый - отсюда и его прозвище. Я встречался с ним, и мы не враждовали. Зная, что азартные игры были так же необходимы китайцам, как еда, и что Майк был аккредитован для организации честной игры, я распорядился не трогать его.
   Он быстро пришел в ответ на мой вызов и ничего не скрывал. В последние недели Том много играл. Удача отвернулась от юноши, но Майк разрешил ему продолжать играть, пока тот не задолжал ему пять тысяч долларов. Он сделал это, потому что в прошлом Том всегда добивался успеха. Но на этот раз денег не поступило, поэтому Майк, в конце концов, настоял на хотя бы частичной оплате, пригрозив взыскать с Цинга долговые расписки, если юноша не исправится. Однако даже эта угроза не привела к появлению денег.
   Тогда Майк воспользовался случаем, чтобы обратиться к Суинг Ламу - более известному в квартале как Китаец Джо, который долгое время был в близких отношениях как с Томом, так и с его дедушкой, - и попросил его совета. Итогом встречи стало то, что Суинг Лам приобрел расписки за три с половиной тысячи долларов наличными, и Майк умыл руки в этом вопросе. Он слышал, что Том исчез, но ничего не мог сказать о его местонахождении.
   Я довольно хорошо знал Китайца Джо. Он был весьма преуспевающим владельцем одного из лучших антикварных и ювелирных магазинов квартала и ссужал деньги на стороне. Я нашел его в его магазине на окраине квартала. Он выразил самую глубокую скорбь по поводу смерти своего старого друга и надежду, что его убийцы будут задержаны и наказаны.
   Без колебаний, он рассказал мне о сделке с участием Тома. Он тепло отзывался о мальчике, настаивая на том, что его худшей ошибкой было подражание белым игрокам. Он показал мне расписки, купленные у Майка, объяснив, что выкупил их, чтобы они не попали в руки Цинга. Он послал за Томом, посоветовал ему отправиться в какой-нибудь другой город и заняться честным трудом, пообещав держать расписки до тех пор, пока юноша не сможет их выкупить.
   Он добавил, что не знает, где Том, но верит, как только тот прочтет о смерти своего дедушки в газетах, то объявится. Когда я спросил его о Боу Минг, он отказался говорить, сказав, что никогда не видел ее и не обсуждал ее с Цингом, считая ее присутствие в доме старика его личным делом. Из квартальных сплетен он понял, что Том должен был жениться на этой девушке. Он никогда не слышал о других ее поклонниках.
   Я отправился в ресторан Сэма Хэка, расположенный неподалеку от антикварного магазина. Я знал Сэма много лет - фактически, помог ему выпутаться из некоторых ситуаций, что сделало его моим другом на всю жизнь. С тех пор как занял должность заместителя, я возобновил знакомство с ним и, обязав хранить тайну, рассказал ему о своей связи с полицией.
   Когда я вошел, в заведении было всего несколько промокших под дождем бродяг. Кивнув в знак приветствия, я подошел к столику у окна, из которого открывался вид на многоквартирный дом напротив, и заказал легкий ужин. К тому времени, когда Сэм был готов обслужить меня, в помещении никого не было, кроме нас двоих, а повара не могли наблюдать за нами из-за вращающихся дверей.
   Я все еще поглощал свою еду и пытался сосредоточиться на том, что он говорил, когда серия пронзительных криков с улицы вернула меня в мое окружение. Выглянув наружу, я заметил двух или трех китайцев, сгрудившихся у обочины, возбужденно болтающих и указывающих на что-то друг другу. Мои глаза поискали место, на которое они указывали, - окна квартиры Цинг Лай Лоу.
   Я мгновенно вскочил на ноги, - кровь в моей голове бешено пульсировала, сердце бешено колотилось, - и прижался лицом к панели. Ибо прямо напротив меня, в окне жилого помещения, стоял Цинг Лай Лоу или его двойник - яркий свет от электрического фонаря перед домом полностью освещал его, когда он стоял на фоне портьер, скрывавших комнату за ним.
   Казалось, его глаза встретились с моими, хотя я не мог быть уверен из-за разделявшего нас расстояния и охватившего меня оцепенения. Но, пока я смотрел, он поднял правую руку ладонью ко мне и сжал пальцы вниз - китайский способ подзывать. В следующее мгновение он исчез - растворился в небытии.
   На бегу я натянул пальто, проскочил мимо ошарашенного офицера в дверях многоквартирного дома и взбежал по ступенькам, перепрыгивая через три сразу.
   Какое зрелище предстало моим глазам. Это место рассказывало свою собственную историю, когда я видел его в последний раз, все было в порядке, так как мы с моими помощниками все позаботились об этом. Теперь все было перевернуто вверх дном. Убийцы вернулись. Они снова обыскали это место. Удалось ли им найти что-то на этот раз, я мог только догадываться.
   Как они вошли? Конечно, не так, как раньше, через одну из дверей, открывающихся из коридора, потому что Клэнси стоял там на страже. Я быстро перебегал из комнаты в комнату, включая свет, осматривая зарешеченные окна и дергая за ручку каждой двери, ведущей во внешний коридор. Все были заперты. И все же каждая комната была обыскана. Наконец я добрался до кухни. Занавески на обоих окнах были опущены. Я рывком поднял одну. Задвижка была повернута, и я мог видеть, что прутья за ней на месте. Я поднял другую занавеску. Это окно было не заперто. Я распахнул створку. Три прута были срезаны, оставив отверстие, более чем достаточное для того, чтобы один или несколько человек могли влезть через него.
   Используя фонарик, я осмотрел подоконник. На нем виднелись мокрые пятна, несомненно, оставленные ногами тех, кто влезал. Я поводил фонариком, и увидел, каким образом произошло проникновение. Круг света упал на качающуюся лестницу из шелковой веревки, верхний конец которой, скорее всего, был прикреплен к дымоходу или какому-то другому выступу на крыше.
   Я собрал воедино то, что, должно быть, произошло. Злоумышленники были готовы идти на любой риск, чтобы заполучить то, что им не удалось обнаружить, когда они убили Цинга. Зная, что мы не можем уследить за всеми желтыми людьми квартала, они шпионили за нами, возможно, приходя и уходя как жители дома, пока не узнали, где размещены наши охранники, и что комнаты убитого пусты. Затем, зная, что они не могут войти из коридора, они вошли через задние комнаты.
   Но их поиски были прерваны чем-то, что их напугало. Были ли это крики китайцев на улице, или они тоже увидели призрака? Когда это слово вспыхнуло в моем мозгу, я покачал головой. Нет, этого быть не могло.
   Преисполненный решимости обыскать все возможные укромные места в этой квартире, прежде чем снова уйду, я отправил Клэнси в коридор, проинструктировав его проследить, чтобы меня не беспокоили, если только не произойдет что-то жизненно важное. Затем я приступил к своей задаче.
   В разное время в прошлом были случаи, когда мне приходилось тщательно обыскивать жилища подозреваемых в поисках компрометирующих их вещей. Я был досконально знаком с порядком работы и был уверен, что, имея в своем распоряжении неограниченное время, смогу обыскать каждый дюйм помещения настолько полно, что ничто не ускользнет от меня. Что было нужно незваным гостям, оставалось загадкой. Но я был уверен, что это были не деньги и не драгоценности.
   Мои поиски продолжались несколько часов, пока не наступил серый рассвет. Я обыскал каждый уголок и щель, за картинами, портьерами и под коврами. Я осмотрел письменный стол и все остальные предметы мебели в поисках потайных ящиков. Несколько таких я обнаружил, но убийцы нашли их до меня и опустошили. Я осмотрел каждый дюйм шкафов, вспорол подушки и матрасы, снял обивку с мебели. Я даже заглянул в кухонную утварь и высыпал овощи и другие продукты из их контейнеров. Но не нашел никаких записей.
   Пытаясь определить, где следует продолжить поиски, я вспомнил, что Эдгар По и другие известные писатели, описывая кражи известных документов, заставляли воров оставлять награбленное в открытых местах как самое надежное средство скрыть его от тех, кто пытался его вернуть. Такой подход ассоциировался только с необычайно острыми умами.
   Цинг был в высшей степени мудрым, и он мог бы попробовать подобную уловку. Мои глаза начали обшаривать комнату в поисках клочка бумаги, небрежно воткнутого в рамку картины или во что-то, бросающееся в глаза. Я не заметил ничего, что подошло бы для этой цели. Наконец я изучил вещи рядом со мной. На шкафчике у моего локтя стояла богато украшенная фарфоровая чаша с крышкой. Я знал, что в ней были засахаренные фрукты, потому что во время поисков снял крышку. Тем не менее, я протянул руку, перевернул чашу и высыпал ее содержимое.
   Меня ожидал триумф. Ибо в самом низу лежал сложенный лист тончайшего пергамента, развернув который я увидел, что он покрыт множеством мелких китайских иероглифов. В одном углу стояла печать с фамильным гербом Цинга - вероятно, сделанная большим кольцом, которое мудрец постоянно носил. Хотя я не смог перевести ни одного иероглифа, я был убежден, что нашел ключ к разгадке тайны - документ, из-за которого старика ударили ножом. Он никогда бы не стал утруждать себя тем, чтобы так искусно скрыть это, если бы бумага не имела величайшей важности.
   Положив документ во внутренний карман, я покинул квартиру, приказав Клэнси оставаться на страже до тех пор, пока меня не сменят. Затем я поспешил в офис комиссара полиции, подробно описал все, что сделал сегодня, и показал ему найденный документ.
   Перевод его занял всего несколько минут. Он оказался даже важнее, чем я ожидал. Вкратце, в нем сообщалось, что у Боу Минг имелось состояние в размере более полумиллиона американских долларов, которое переходило к ней после ее замужества - по распоряжению старого Цинга, эти деньги были оставлены ей таким образом ее отцом, бывшим мандарином, после его смерти. Но оказалось, что богатые и влиятельные люди желтого квартала узнали о красивой и состоятельной девушке в уединении дома Цинг Лай Лоу, и просили разрешения предложить ей руку. Им было отказано, потому что Цинг хотел, чтобы Том Лоу женился на этой девушке.
   Когда Том исчез, эти богатые поклонники, полагая, что их соперник определенно выбыл из борьбы, возобновили свои усилия. Именно тогда старик подготовил завещание, предусматривающее будущее девушки под опекой лидеров Четырех Братьев после его смерти. Мне предстояло найти иголку в стоге сена.
   Моя проблема состояла в том, чтобы узнать, кем были эти поклонники. Я понял, что задача почти невыполнима, если только я не смогу найти Боу Минг, ибо ни от кого другого из местных я не мог надеяться получить помощь.
   Затем наступила третья ночь после того, как я обнаружил завещание. Большую часть дня меня лихорадило. Какое-то предчувствие, не основанное ни на каких причинах, побуждало меня продолжать свои поиски без остановки. И, хотя сумерки принесли с собой яростный снегопад, почти такой же непроницаемый, как туман, несмотря на мои ноющие конечности, я направился в китайский квартал. Барахтаясь в сугробах, я отчаянно устал. Здесь, узнав от охранников многоквартирного дома, что ничего не произошло, я устало поплелся к Сэму Хэку. Заметив мое состояние, он дал мне горячий напиток, на основе местного ликера, а затем убедил прилечь в его крошечной спальне.
   Было уже за полночь, когда я проснулся. Снег все еще падал. Не обращая внимания на уговоры Сэма остаться, я направился домой, потому что в голове у меня пульсировала боль, ноги дрожали, и я боялся, что нахожусь на грани обморока. Выбравшись через дверь на улицу, я обнаружил, что вижу всего на несколько футов перед собой. Прошел человек или два, только темные пятна выдавали их присутствие. Резко развернувшись, я направился к Бауэри. Споткнулся о бордюр и чуть не упал. Я был на проезжей части, в сугробах по колено.
   Меня привел в себя глухой, хриплый звук клаксона. Я отступил в сторону как раз вовремя, чтобы избежать быть сбитым такси. Затем я снова бросился вперед, стремясь добраться до противоположной стороны улицы. Но мне не удалось найти бордюр. Я петлял и двигался зигзагами, не встречая никаких препятствий; я заблудился, одурманенный, ослепленный снегом, неспособный пробраться по узкой нью-йоркской улице. Мысль была настолько фантастической, что я громко рассмеялся.
   Затем прямо передо мной, в падающих хлопьях, появился двойник старого Цинг Лай Лоу, каким я видел его в последний раз при жизни, хотя черты лица были напряженными и хмурыми. Но я не испугался. С удивлением я отметил, что ни на его шелковую мантию, ни на шапочку с плоским верхом не осел снег.
   - Пойдем! - сказал он. В следующее мгновение я почувствовал, как меня крепко схватили за запястье, а Цинг повернулся и потащил меня за собой извилистым маршрутом сквозь бурю. Мы шли все дальше и дальше. Казалось, прошли часы. Мои ноги запинались. Я едва мог их переставлять.
   Затем, внезапно, он заставил меня остановиться. Как ни странно, теперь я мог совершенно ясно видеть сквозь падающий снег. Мы стояли перед зданием. Старый Цинг резко встряхнул меня и указал прямо перед нами. "Смотри!" - сказал он.
   Я обратил внимание на две большие двери - необычные двери со множеством панелей, окаймленных красным. Я присмотрелся повнимательнее. Двери были потрепанными непогодой и старыми.
   Затем я ощутил, что хватка на моем запястье исчезла. Я огляделся по сторонам. Старый Цинг исчез. Я рассмеялся. Мой затуманенный мозг играл со мной злые шутки. И все же передо мной были здания. Держась поближе к ним, я мог бы добраться до угла - может быть, найти полицейского. Мои глаза закрывались. Я пошатнулся. В моих ушах стоял дикий звон. Снег прекратился. Все вокруг становилось черным...
   Когда я пришел в сознание, то обнаружил, что нахожусь в постели, в больнице, надо мной склонилась медсестра. Я пытался заговорить. Но она заставила меня выпить лекарство, и я снова отключился. Когда я проснулся, то почувствовал себя лучше. Не было ни лихорадки, ни боли, только сильная слабость. Медсестра сказала мне, что я пробыл здесь три дня, большую часть времени находясь в бреду. Полицейский, который знал меня, нашел меня в Бауэри, лежащего у столба с буквой "L", и отправил в больницу на машине скорой помощи. Если все будет хорошо, то меня могут скоро выписать - возможно, через пару дней.
   Все было хорошо. И я покинул больницу через два дня. Но, хотя в то время я часто думал о том, что появилось и вело меня во время снегопада, я не пытался в этом разобраться. Это могло быть привидение или безумное воображение моего воспаленного мозга. Но тогда это не имело значения. Единственным моментом, который имел для меня значение, было следующее: когда я впервые увидел двойника Цинга, это привлекло меня, заставило совершить поиск, обнаруживший завещание старика. Во время снегопада он привел меня в место, которое я мог опознать по необычным дверям. И я был полон решимости найти эти двери. Любая мысль о том, что их не существует, что я их вообразил, даже не приходила мне в голову.
   Из своего дома я позвонил комиссару. Он был рад узнать о моем выздоровлении и сообщил, что никакого прогресса в деле достигнуто не было. Очевидно, таинственные двери должны были быть обнаружены до того, как мы сможем начать все сначала. В ту ночь в сопровождении Клэнси я обыскал каждый фут трех улиц, составляющих Китайский квартал, и не смог их найти. Но я не терял веры в их существование. Итак, прежде чем отправиться отдыхать, я разыскал полицейского, который нашел меня во время снегопада, и узнал, что точное место, где меня подобрали, находилось в центре квартала ветхих строений, в полумиле от желтого квартала. Я рассудил, что, вероятно, видел двери непосредственно перед тем, как упасть там.
   На следующее утро я был на месте почти с рассветом. Моя догадка полностью подтвердилась. Менее чем за пять минут я нашел то, что искал, - полуразрушенное трехэтажное строение, очевидно, использовавшееся в качестве склада. Однако половина нижнего этажа была перестроена под магазин, который занимал портной. На другой половине были видны только две большие двери, закрытые скобой и висячим замком. В попытке освежить фасад первого этажа эти двери были выкрашены в тускло-серый цвет с красными полосками.
   У портного я узнал имя и адрес владельца, адвоката на нижнем Бродвее. Узнав о моем официальном статусе, последний с готовностью ответил на мои вопросы. Это место в течение нескольких лет сдавалось в аренду под склад китайцу по имени Суинг Лум, владельцу антикварного магазина в Чайнатауне. Упоминание о Китайце Джо слегка встряхнуло меня.
   Оставив адвоката, я поспешил в квартал, нашел двух дежурных детективов и взял их с собой в таинственное здание.
   Я все еще находился там, когда получил потрясающее сообщение по телефону: Том, внук старого Цинга, был арестован на Центральном вокзале, когда выходил из поезда.
   Оказавшись в участке, он приветствовал меня как давно потерянного друга, но не подал никаких признаков того, что арест беспокоит его, - я отвел юношу в свой кабинет, чтобы допросить. Он рассказал свою историю быстро и откровенно. Покинув Нью-Йорк, он направился прямо в Денвер, где жил его дальний родственник. Его целью было отправиться туда, где он был неизвестен, и всерьез взяться за работу, утвердиться в глазах того, кто знал и его самого, и его дедушку, и доказать, что на этот раз он всерьез взялся за ум.
   - Китаец Джо - твой друг? - поинтересовался я.
   - Нет, - ответил он, нахмурившись. Я рассказал ему, что этот человек рассказал мне о расписках.
   - Это ложь, - сказал он. - Джо ненавидит меня. Он хотел жениться на Боу Минг...
   - Как! Он был одним из ее поклонников?
   - Да. Самый настойчивый. Он даже угрожал моему дедушке, потому что тот не соглашался отдать ее ему. Не один раз, а много. Он пытался подкупить меня. Он обманул меня. Его друзья втянули меня в азартные игры. Я много проиграл. Он купил мои расписки и пригрозил показать их моему дедушке, если я не уеду из города. Мне не следовало этого делать, но я был в панике. Я боялся встретиться лицом к лицу со своим защитником после того, как солгал ему - и Боу Минг. Поэтому я отправился на Запад - чтобы тяжелым трудом доказать, что я действительно раскаялся. Я хотел заработать денег, чтобы выкупить расписки. Чтобы... - Он запнулся, замолчал, затем закрыл лицо руками.
   Именно тогда решение этого дела стало ясным, как Божий день. Китаец Джо обманул не только Тома, но и меня. И как ловко! Я выругался про себя, вспомнив, как легко он меня одурачил. Он заставил Тома скрываться. Он потребовал девушку. Цинг отказался и объявил, что подготовит документ, который, если с ним что-нибудь случится, возложит ответственность за девушку на Четырех Братьев. После этого Джо быстро нанес удар - убил Цинга и похитил Боу Минг. Но он не нашел завещания - документа, который защитил бы ее от него, даже если бы ему удалось избежать обвинения в убийстве.
   Затем пришла новая мысль, от которой у меня по всему телу пробежал холодок. Он наверняка снял помещение под склад - для Боу Минг! Сказав Тому, что скоро вернусь и добьюсь его освобождения, я передал его ожидавшим детективам, взял трех полицейских и помчался к складу на служебном автомобиле.
   Но когда мы приблизились к нему, один из охранников остановил нас. Он как раз собирался позвонить мне. Китаец Джо только что подъехал на такси и вошел в здание. Казалось, он очень спешил. Проклятие! Эта информация означала, что один из его шпионов узнал об аресте Тома, и он поспешил в тюрьму Боу Минг, чтобы переправить в другое место или заставить рассказать ему, где Цинг спрятал свое завещание.
   Узнав, что люди, ранее посланные мной, окружили это место так, чтобы никто не мог его покинуть, я отдал им приказ подойти ближе. Затем, по моему сигналу, - пистолетному выстрелу, - они должны были ворваться в это место со всех сторон. Оставив одного из тех, кого я привез с собой, прямо перед дверью склада, я направился в мастерскую портного.
   Ее владелец чуть не лишился чувств, при виде моего значка. Ничего не объясняя, я поручил его одному детективу, а с третьим спустился в подвал. Свет наших фонариков освещал огромные груды коробок и темноту позади них. Китайца Джо здесь не было. Затем мы переместились в заднюю часть. Дверь, ведущая во двор, была надежно заперта. Китаец ушел каким-то другим способом, вероятно, через какой-то проход. Это заняло время, но, в конце концов, мы нашли то, что искали. Это был проход около пяти футов в диаметре, скрытый огромным ящиком, хитро удерживаемым на петлях, позволявших двигать его, подобно двери.
   Отдав распоряжение своему спутнику стоять на страже у входа, чтобы на меня не напали сзади, я, спотыкаясь, двинулся вперед по проходу, стараясь не шуметь и направив свет фонарика себе под ноги. Проход казался бесконечным. Потом я вдруг услышал приглушенные крики, голоса мужчины и женщины. Сжимая револьвер, я двинулся быстрее. Я добрался до подножия шаткой лестницы, остановился и прислушался. Звуки сверху были отчетливо слышны. Какой-то мужчина кричал по-китайски. Женщина плакала. Затем раздались крики и то, что я принял за звук ударов.
   Я поднялся по ступенькам. Дверь наверху была не заперта. Я оказался в коридоре. Голоса доносились с этажа выше. Очевидно, избиение прекратилось. Девушка плакала и умоляла. Мужчина сердито отвечал. Я быстро преодолел пролет на этаж выше, прижимаясь к стене, чтобы ступеньки не скрипнули. Шум, который я производил, заглушался голосами наверху.
   Я был у двери, нагнулся и заглянул в замочную скважину. Но ключ в замке, дешевая штука старого образца, препятствовал мне увидеть что-либо. Я заметил, что перекладина, крепко державшая дверь снаружи, прислонена к стене. Затем раздался еще один сердитый крик мужчины, еще один удар и дикий вопль девушки. Это последнее свело меня с ума от гнева. Не останавливаясь, чтобы позвать на помощь, я приставил револьвер к замочной скважине и выстрелил. Это был самый быстрый способ проникнуть внутрь. За выстрелом последовал грохот падающего металла, а затем испуганные крики.
   Я навалился плечом на дверь. Она поддалась. В следующее мгновение я был внутри, держа пистолет наготове. Китаец Джо стоял над съежившейся Боу Минг с убийственно выглядящим хлыстом в руке.
   - Брось это! - взревел я, направив на него пистолет, пока помогал девушке подняться на ноги. Хлыст упал на пол, и он скрестил руки на груди.
   - По какому праву вы врываетесь ко мне в дом? - Он запнулся, пытаясь вернуть себе самообладание.
   - Негодяй! Я арестовываю вас за похищение Боу Минг и за убийство Цинг Лай Лоу!
   Его жестокие черты стали болезненно-серыми при этом объявлении, но он попытался выдавить улыбку. Он бросил взгляд по сторонам, словно ища какой-то способ спастись. Но как раз в этот момент до нашего напряженного слуха донесся звук приближающейся полиции - со двора - из коридора внизу - с дюжины точек.
   Внезапно Китаец Джо выпрямился и пожал плечами.
   - В моей стране, - медленно произнес он, - есть пословица, что "терпение и лист шелковицы сделают шелковое платье". У вас хватило терпения. Вы победили. Но... вы не сможете предъявить обвинение Луму!
   Жестом, быстрым, как бросок кобры, его правая рука взметнулась из левого рукава. Увидев вспышку стали, я прыгнул, чтобы остановить его. Но слишком поздно. Кинжал попал в цель. Он покачнулся и упал, когда я добрался до него. Затем он закашлялся и какое-то мгновение слабо пытался отбиться от меня. В следующее мгновение убийца старого Цинга выпрямился у моих ног - мертвый.
   Это почти завершает историю, за исключением того, что мы нашли наркотики, спрятанные на складе, хотя нам и не удалось задержать сообщников Китайца Джо.
   Что касается Тома и Боу Минг - они поженились в том же году.
   Верю ли я в то, что видел призрак Цинг Лай Лоу, стоящий у окна той ночью в желтом квартале?
   Я не могу сказать "да". Я не могу сказать "нет".
   Я не уверен.
  

РОЖДЕСТВЕНСКИЙ ПРИЗРАК ДЖОННИ КЕЛЛИ

ЭДВИН ГОУЭЙ

  
   Звон крошечного колокольчика, которым энергично потряс Санта в алом плаще Армии спасения, стоявший у обочины, радостным эхом разнесся в морозном воздухе.
   Я шагнула в дверной проем маленького магазинчика, чьи огни, выглядывающие из-за панелей, украшенных зеленью и остролистом, освещали убогую улицу.
   Ибо мои онемевшие и усталые конечности требовали пары минут отдыха. Отдыха, за пределами досягаемости без устали падающего снега, который ветер с реки взбивал в вихри, прежде чем бросить его сугробами вдоль тротуара. Отдохнуть, чтобы восстановить немного энергии для продолжения приятной работы, которая почти непрерывно заставляла меня двигаться с самого раннего утра.
   Потому что был канун Рождества, и я провела день, раздавая подарки и деньги тем нуждающимся в большом городе, кого знала лично.
   Когда я смахнула снег с глаз и отряхнула его с шарфа, обхватившего мое горло, маленький колокольчик снова издал свой веселый звон.
   Я посмотрела на Санту, который энергично топал вокруг котелка, чтобы поддерживать кровообращение в своем теле. Но ни малейшего намека на личный дискомфорт нельзя было заметить ни в его мерцающих глазах, ни в его губах, искривленных в усмешке между плохо сидящими бакенбардами.
   И когда кто-нибудь из толпы, нагруженной свертками, тащившейся мимо него, бросал монетку на заснеженное дно его котелка, казалось, что в неизменном тоне звучала музыка: "Спасибо! Счастливого Рождества!"
   Стремясь внести свою лепту в поддержание кипения этого конкретного котелка, сделав щедрый взнос, который пошел бы на обеспечение завтрашнего рождественского ужина для городских изгоев, я открыла сумочку и нетерпеливо запустила пальцы поглубже. И слегка ахнула, когда они вытащили всего две монеты: серебряный четвертак и пятицентовик.
   "Наверняка здесь какая-то ошибка, - подумала я. - В каком-нибудь углу должна быть спрятана одна-две купюры". Но, хотя я тщательно обыскала каждый карман, даже случайный пенни не вознаградил меня за мои поиски. Я была даже более щедра в своих рождественских подарках, чем предполагала. Все, что осталось, - это тридцать центов.
   И даже эту ничтожную сумму пришлось бы разделить. Ибо между маленьким магазинчиком на окраине застроенного многоквартирными домами участка Мюррей-Хилл, у дверей которого я искала временное пристанище, и моим домом в средней части Риверсайд-драйв лежало несколько миль скользких улиц. Я не могла пройти это расстояние пешком. Я бы не решилась предпринять такой поход перед лицом метели, превращавшей ходьбу в настоящий подвиг. И, уже собираясь, я знала, что не смогу пробраться пешком. Пятицентовик должен пойти на оплату поездки в метро, которая сократила бы мое путешествие.
   Я опустила монету поменьше обратно в кошелек. Но, когда я держала другую, готовая бросить ее в зияющий котелок Санты, мне в голову пришла новая мысль, на время вытеснившая все остальные из моей головы.
   Я еще не побывала в многоквартирном доме Келли на другом конце Мюррей-Хилл. Маленькая трехкомнатная квартирка, в которой жила вдова Бриджит Келли, зарабатывавшая поденной работой ровно столько, чтобы содержать дом, кормить и одевать себя и своего пятилетнего сына Джонни. Что бы подумал Джонни, если бы я не поздравила его?
   Слезы досады навернулись мне на глаза, когда я подумала о них. Потому что я любила Бриджит, всегда трудолюбивую и безропотную. А из всех моих юных друзей я больше всего любила Джонни. Потому что он был мужественным мальчиком, всегда планирующим и с нетерпением ожидающим того дня, когда станет достаточно взрослым, чтобы "пойти на работу и помогать маме".
   Я бы давно оказала материальную помощь - им обоим, - но гордая Бриджит не позволяла. Добрые слова она принимала. От благотворительности она отказывалась. Она будет продолжать работать и заботиться о Джонни, пока он не пойдет в школу. А потом...
   Но как я могла забыть их? Они были на первом месте в моих мыслях, когда я выходила из дома тем утром. В течение трех лет я делала все, что могла, чтобы сделать Рождество Джонни ярче - доказать, что Санта-Клаус помнит детей из многоквартирных домов так же хорошо, как и детей с проспектов. Мой провал в памяти причинял боль. Несмотря на то, что я поднималась по лестницам с раннего утра, раз за разом пополняла свой запас игрушек и конфет, часами планировала раздачу подарков с изможденными матерями, я не должна была забывать Джонни.
   Затем, как и много раз с тех пор, как я познакомился с миссис Келли и ее маленьким сыном, я пожелала, чтобы по какой-нибудь странной случайности они стали обладателями тайного клада, который, я была уверена, был спрятан в старом доме. Деньги, спрятанные там бывшим владельцем. Этого тайника, вероятно, было бы достаточно, чтобы вдова и ее мальчик надолго оказались вне нужды.
   Но я забыла о своем желании, чтобы подумать о более материальных потребностях настоящего. Даже сейчас было не слишком поздно исправить свою оплошность. Я взглянула на свои часы. Только девять часов. Собравшись с духом для долгой прогулки до ближайшей станции метро, я вышла в метель. Мой четвертак шлепнулся в снег на дно котелка Санты, когда я добралась до тротуара. И его радостное: "Спасибо, леди! Счастливого Рождества!" преследовало меня, пока я петляла по проезжей части между грохочущими, сворачивающими машинами.
   Только когда я протиснулась на сиденье в вагоне поезда, идущего на север, у меня появилась возможность думать о чем угодно, кроме метели, которая осталась наверху, о том, как не поскользнуться и не дать снегу попасть в глаза, чтобы я могла замечать улицы, по которым шла. И сразу вспомнила о Джонни и о необходимости предотвратить горькое разочарование, чтобы оно не постигло его завтра. И эта мысль, казалось, придала мне новых сил и мужества. Мне не терпелось продолжать действовать до тех пор, пока я не выполню задачу, которую поставила перед собой.
   Затем, вероятно, из-за старых ассоциаций, связанных с многоквартирным домом, в котором жили Келли, я вспомнила свой первый сочельник.
   Но тогда, когда мне было четыре года, все было совсем по-другому. В те дни Мюррей-Хилл все еще сохранял свою первозданную славу социального центра Манхэттена. Сюда вторглись лишь несколько магазинов. А высокие, мрачные здания с мансардами, казалось, еще не закрыли воздух и солнечный свет. Утонченность, культура и покой еще не соответствовали требованиям производства и торговли, которые всегда влекли за собой убожество, грязные многоквартирные дома и грохочущие грузовики.
   В тот период многоквартирный дом, в котором жили Джонни и его мать, представлял собой гордый старый дом, богато украшенный, высотой в пять этажей, с витым железным балконом, протянувшимся через весь этаж гостиной.
   И там жили Хантингтоны, - любимый всеми Арчер Хантингтон и его красавица жена Долли. Арчер был великим судоводителем и финансовой силой на улице; человеком огромного богатства по тем временам. Но, при всем их материальном достатке, дому Хантингтонов не хватало одного, чтобы сделать его полноценным, - ребенка.
   У них родился мальчик. Но он умер прежде, чем прошел год. Больше у них детей не было. Однако, несмотря на бездетность, Арчер и его жена любили детей со страстью, которая превосходила для них все остальные интересы. Их дом всегда служил игровой площадкой для малышей их родственников и друзей. И Долли, несмотря на хрупкое, маленькое тело, которое делало ее почти инвалидом, ежедневно ходила в дома вдоль набережной, заботясь о нуждах детей из бедных семей.
   Арчер поддерживал ее в этих усилиях. Но его дни наступали с Рождеством, когда он мог собирать вокруг себя детей сколько душе угодно. За день до Рождества в старом зале далеко в Бауэри он устраивал день открытых дверей для молодежи из городской бедноты, где стояла гигантская елка, освещенная разноцветными свечами, и длинные столы, заваленные вкусностями, мороженым и конфетами.
   Однако именно после пира старый Арчер по-настоящему почувствовал себя в своей стихии. Ибо тогда, одетый в алую шапочку и отороченное мехом пальто, в блестящих сапогах, доходивших ему почти до бедер, он играл в Санта-Клауса, вручая игрушки каждому нетерпеливому ребенку, подходившему к нему. И он выглядел соответствующим образом. Потому что был невысоким и плотным, с поясом на талии, стягивавшем его ярко раскрашенный камзол. А обрамлявшие его смеющиеся глаза и румяные щеки густые белоснежные бакенбарды делали искусственную маскировку ненужной.
   Вечером в его большом каменном особняке недалеко от авеню должно было состояться еще одно празднование - великолепная вечеринка в канун Рождества, на которую собирались дети его друзей. И снова он играл Святого Ника и помогал счастливой Долли раздавать вкусности, сладости и подарки, снятые со сверкающей елки, с именем каждого малыша, написанным на обертке.
   И именно у Санта-Клауса Хантингтона я посетила свою первую рождественскую вечеринку; я была взволнованной маленькой мисс с широко раскрытыми глазами, чьи большие надежды оправдались, когда сам Санта-Клаус Хантингтон подарил мне большую куклу с льняными волосами, которая умела говорить "мама".
   Однако это была моя единственная вечеринка там. Ибо следующим летом Арчер и его жена отправились на яхте в Южные моря, где, как надеялись, теплые бризы вернут румянец на щеки Долли. Но яхта так и не достигла места назначения. И хотя мой отец, друг Арчера на всю жизнь и его деловой партнер, провел его поиски по всему миру, ни о яхте, ни о ее пассажирах больше никогда не было слышно.
   Мой отец, как и другие близкие друзья Арчера, знали, что где-то в доме он всегда держал значительный запас наличных на случай чрезвычайных ситуаций - таких, как его собственные и Долли благотворительные организации, или для помощи менее состоятельным друзьям, нуждающимся в займах, на которые не подписывались никакие бумаги или проценты. За этим тайником, известным только ему, неоднократно охотились, но так и не нашли.
   Затем последовали долгие годы, в течение которых старый дом оставался закрытым, а его окна заколоченными. Район изменился. Уродливые бизнес-структуры прокладывали себе путь локтями. Рабочие пришли в уцелевшие старые дома, переделывая их внутри и снаружи, разделяя большие комнаты на меньшие - превращая их в ульи для людей. И в эти многоквартирные дома переселились те, кто был вынужден считать свои гроши, - толпа бедняков из Файв-Пойнтс, Адской кухни и Малберри-Бенд.
   Наконец от поместья Хантингтонов избавились. Мой отец купил старый дом, надеясь, по сентиментальным соображениям, сдать его в аренду в том виде, в каком он стоял, сохранив тем самым хотя бы его внешний вид. Но он потерпел неудачу в достижении этой цели.
   Никто не хотел иметь целый дом в этом кишащем многоквартирными домами районе. Таким образом, хотя мой отец продолжал владеть им, он позволил ему, как и его соседям, разделиться на небольшие квартиры.
   В те годы моя мать умерла, оставив заботиться об отце только меня. Но, хотя его волосы поредели и покрылись инеем, хотя прежний огонь в его глазах превратился в тлеющие угольки, и он смеялся только тогда, когда мы с ним оставались ночью наедине в большой библиотеке, удар потери женщины, которая поддерживала его в трудностях, не сломал его.
   Когда был жив Арчер, папа всегда помогал ему в осуществлении его планов сделать детей счастливыми, хотя сам всегда держался на заднем плане. После того, как его партнер исчез, он продолжал заниматься делом любви, но по-своему, - его натура не позволяла ему играть Санта-Клауса. Каждый день перед Рождеством, с карманами, набитыми купюрами, и машиной, груженной игрушками, он посещал дома каждого сотрудника своего банка и лично раздавал подарки детям и оставлял деньги для их развлечения в театре или в другом месте на праздник.
   Сегодня, как обычно, он, должно быть, находился среди своих маленьких друзей. Я надеялась, что он не очень устал. Потому что папа становился старше. Его походка стала менее уверенной...
   Хриплый окрик железнодорожного охранника вывел меня из задумчивости. Хотя я не расслышала его сбивчивых слов, я инстинктивно поняла, что добралась до ближайшей к моему дому станции. И, присоединившись к толкающейся толпе, я вышла из поезда, поднялась по мокрым ступенькам и снова нырнула в усилившуюся метель.
   Однако, все еще воодушевленная мыслями о том, что планировала сделать для Джонни той ночью, я быстро преодолела несколько кварталов, которые привели меня туда, где, как я знала, меня будет ждать папа, вероятно, встревоженный тем, что я возвращалась позже обычного.
   Когда Джадсон широко распахнул парадные двери, я бросила свое мокрое пальто и шляпку на стул и ворвалась в библиотеку с криком: "Папа, папа, где ты?"
   И пожалела о своей опрометчивости. Потому что он дремал в своем большом кресле перед камином, прикрывая глаза рукой. Я заметила, что эти глаза были очень усталыми.
   - Тони, маленькая бродяга, где ты была до этого неземного часа? - Он поднялся на ноги, раскинув руки, широкая улыбка разогнала морщины усталости с его лица.
   - Садись, папа, - после первых крепких объятий и поцелуев, я мягко усадила его обратно в кресло и придвинула к нему другое. - Сегодня вечером ты выглядишь очень усталым. Ты переутомился?
   - Ничего подобного, девочка Тони, - он накрыл ладонью и сжал одну из моих. - Кроме того, - он улыбнулся, - это было ради благого дела и только раз в год, ты же знаешь. Но скажи мне, где ты была?
   - О, делала то же самое, что и каждое двадцать четвертое декабря, только немного больше. Оказалось, везде было о чем поговорить, и я задерживалась дольше, чем ожидала.
   - Не бери в голову, если ты не промочила ноги. Дай мне посмотреть. Нет. Прекрасно! А теперь я закажу кофе, и мы будем сидеть в удобных креслах, пока не пробьют куранты...
   - Ты такой милый, папа. Но... все, что я могу, это выпить только одну чашку. Потом я должна снова уйти...
   - Ты должна... Что ты имеешь в виду?
   - Папа, мне очень стыдно за себя. Но ты помнишь Келли...
   - Ты имеешь в виду Бриджит и маленького Джонни? - Он кивнул.
   - Веришь ли, что я почти забыла о них?
   Затем, когда его глаза широко раскрылись в задумчивом интересе, я рассказала ему, как вспомнила свой промах, поездку в метро на последний цент, воспоминании о моей первой вечеринке в канун Рождества и Арчере Хантингтоне, играющем Санта-Клауса.
   - Это странно, Тони, - прервал он, нахмурив брови. - Но, кажется, я и сам большую часть дня думал о старом добром Арчере. Иногда мне казалось, что он почти рядом со мной, особенно когда я был с детьми. Может быть, девочка Тони, он был ближе, чем я думал. Мы не можем сказать.
   - Знаешь, папа, воспоминание об Арчере заставило меня подумать о деньгах, все еще спрятанных где-то в том старом здании. И еще я подумала - если бы только Келли нашли это - каким замечательным рождественским подарком это было бы для них.
   - Это, конечно, было бы так. - Он улыбнулся. - Но эти деньги пропали - по крайней мере, до тех пор, пока строители не снесут дом. Теперь давай перейдем к практической стороне твоего затруднительного положения. Я полагаю, тебе нужно немного денег, чтобы сделать подарок маленькому Джонни?
   - Да, папа. Я собираюсь подарить ему самое лучшее Рождество, какое у него когда-либо было. Я собираюсь попытаться искупить свою забывчивость, папа, почтить память Санта-Клауса Хантингтона за то первое великолепное Рождество, которое он мне подарил.
   Папина рука скрылась в кармане и вытащила оттуда пачку банкнот, которую он сунул мне в пальцы.
   - Сделай это Рождество для Джонни таким, о котором ты думала, а затем добавь еще немного для Арчера.
   - О, папа, я сделаю это. И я еще раз поблагодарю тебя завтра, когда у меня будет время. Крепкий поцелуй, и я ухожу.
   - Но, Тони, это плохая ночь. Я думаю, мне лучше пойти с тобой и...
   - Нет, папа. Я оденусь потеплее и...
   - Но...
   - Никаких "но", папа. - Я села на подлокотник его кресла, повернула его голову так, чтобы заглянуть ему прямо в глаза, и убрала седую прядь с его лба. - Я знаю, что ты готов пойти со мной, если я скажу хоть слово. Но ты устал - гораздо больше, чем ты думаешь. Кроме того, это моя работа. Я упустила из виду настоящую обязанность. Теперь я должна исправиться. Это займет не так много времени, как ты думаешь. Если ты хочешь подождать, подремать и покурить здесь, мы вместе скажем "Счастливого Рождества", может быть, под бой курантов. На этот раз я воспользуюсь машиной. Если ты предпочтешь лечь спать, я не буду возражать. Потому что хочу, чтобы завтра ты был свежим и румяным, когда станешь для меня Санта-Клаусом.
   - Хорошо, Тони. Я позову Джима и попрошу его приготовить машину, пока ты будешь собираться. Он тебе понадобится, чтобы помочь нести свертки и... ну, если что-то случится в такую ночь...
   - Ничего не случится, - воскликнула я, в последний раз обняв и поцеловав его, и умчалась прочь. Но он последовал за мной в коридор, крича: "Удачи" снова и снова, пока я спешила в свою комнату, крепко сжимая в руке драгоценную пачку банкнот.
   Переодеваясь в более плотное платье и приказав Минни дать мне пару теплых чулок в качестве дополнительной защиты от сугробов, через которые мне придется пробираться, делая покупки, я подумала о миссис Келли и, вероятно, скудном одеянии, которое у нее было, чтобы защитить ее от ночной непогоды.
   В шкафу висело тяжелое пальто с манжетами и воротником из меха, которое я купила для экономки. Она и миссис Келли были примерно одного роста. Оно великолепно справилось бы с чрезвычайной ситуацией. Пальто нужно будет отдать вдове, а экономке я дам денег, чтобы она купила другое.
   С пальто в одной руке, и моей сумочкой с деньгами на рождественские подарки Келли в другой, я снова вышла в снег.
   - Куда, мисс? - спросил Джим, в то время как Редди помог мне сесть в машину.
   - Поспеши на верхний Бродвей - в какое-нибудь место, где магазины наверняка будут открыты. Я должна купить много игрушек, конфет и... всего остального. Потом мы отправимся в Мюррей-Хилл. Ты знаешь, где живет семья Келли.
   Еще мгновение, - мы завернули за угол и понеслись вперед, скрипя клаксонами; наши фары почти не пробивались сквозь завесу кружащихся впереди хлопьев. Но мы благополучно добрались до проспекта. И магазины все еще были открыты, заботясь о таких, как я, покупателях, заходящих в самую последнюю минуту.
   С Редди под локоть я нырнула в несколько магазинов и быстро вышла из них, сделав покупки, в то время как купюра за купюрой исчезали из рулона желтых и зеленых банкнот. Я покупала игрушки и конфеты, и снова игрушки и фрукты, пока Редди не сообщил мне, что машина полна. Но я только рассмеялся. Там должно быть место еще для нескольких покупок. Я пообещала себе, что Рождество у Джонни должно быть потрясающим. И я была полна решимости, чтобы он встретил его так же великолепно, как многие мальчики в Нью-Йорке.
   Мой последний визит был в соседний магазин, где усталые продавцы уже готовились к закрытию.
   - Я предоставляю выбор вам, - сказала я мужчине за ближайшим прилавком. - Мне нужно несколько вещей для пятилетнего мальчика, хрупкого телосложения и примерно вот такого роста (я показала) - две пары обуви, резиновые сапоги, два костюма, пальто, меховая шапка, перчатки и коробка шерстяных чулок. Не показывайте их мне, но дайте мне самое лучшее. И, пожалуйста, поторопитесь.
   Я не верю, что когда-либо в своей жизни была счастливее, - даже на моей первой рождественской вечеринке, - когда машина зигзагами пересекала город, направляясь к Мюррей-Хилл. Арчер Хантингтон, если бы он смотрел на меня с высоты, должно быть, улыбнулся бы моим попыткам пойти по его стопам. Ибо, каким-то образом, я, казалось, чувствовала, что он несет ответственность за радость дарения, которую я всегда испытывала на Рождество. Когда мы, наконец, подъехали к ветхому старому зданию, в котором размещалась семья Келли, с освещенными окнами тут и там, смягчающими его унылый фасад, я уловила эхо перезвона из какой-то близлежащей церкви, приглушенного метелью.
   Наступило Рождество. Это был полуночный час, когда Санта-Клаус должен был отправиться в свое самое важное путешествие.
   Я счастливо рассмеялась, выходя из машины, в то время как Редди закрыл за мной дверцу.
   - Счастливого Рождества, мальчики. Подождите здесь, пока я не вернусь. Я хочу убедиться, что Джонни спит. Тогда мы сможем отнести подарки его матери.
   У меня было только пальто, которое должно было стать моим личным подарком Бриджит Келли.
   Войдя в коридор, я столкнулась с уборщицей, протянувшей руку, чтобы превратить шипящее газовое пламя в пятнышко - обычное освещение для тех жильцов, кто вернулся домой после полуночи.
   Она сдвинула очки ближе к глазам, затем сказала:
   - А, это вы, мисс Грегори? В такую ночь и так поздно? Я уверена, что вы пришли повидаться с Келли. Но ее нет дома.
   - Почему? Она не может работать так поздно.
   - Нет. Один из соседей заболел. Она ушла, чтобы помочь. Я присматриваю за Джонни, пока ее нет. Но сейчас он спит. Я только что оттуда. Дверь открыта, если вы собираетесь подняться наверх.
   - Спасибо. У меня есть для них кое-какие рождественские подарки. Я просто удостоверюсь, что Джонни все еще спит. Потом я прикажу отнести их на кухню миссис Келли. Вы можете сказать ей, что они там, когда она вернется.
   - Благослови вас Господь, мисс, в этом году они наверняка будут оценены по достоинству. Бриджит в последнее время не могла много работать, а врачи обходятся дорого. Боюсь, она не смогла много купить парню на Рождество и...
   - И?..
   - Ну, я думаю, что они довольно плохо питались последнюю неделю.
   Я вытащил еще одну купюру, двадцатку, из своей почти опустошенной пачки, затем подошла к двери и сказал Редди, чтобы он сходил в магазин за углом и купил большую индейку со всеми гарнирами.
   Добравшись до четвертого этажа, где жили Келли, я прислушалась. Изнутри не доносилось ни звука. И лишь крошечная щель света виднелась под второй дверью, которая, как я знала, открывалась прямо на кухню и в гостиную. Джонни спал там. Потому что рядом стояла большая плита, обеспечивавшая тепло в крошечной квартире.
   На цыпочках, я подошла к другой двери, той, что вела в узкий внутренний коридор, осторожно повернула ручку, бесшумно вошла и закрыла ее за собой. В этом месте было устрашающе тихо. Но, прислушавшись, я уловила слабое, ровное дыхание ребенка. Джонни спал. Я подошла к дверному проему кухни. На столе горела лампа; ее лучи падали на кровать мальчика, вероятно, чтобы он не боялся остаться один, пока его мать отсутствовала по делам милосердия.
   Затем мой взгляд пробежался по плите и старой каминной полке за ней. Комок подступил к моему горлу, когда я заметила маленький чулок, висящий там. Чулок Джонни, ожидающий, когда его наполнит Санта-Клаус.
   Бедный маленький мальчик. И я почти забыла о нем. Никакой Санта не пришел бы в квартиру Келли. Но подарков было гораздо больше, чем Джонни мог себе представить.
   Не нужно ждать возвращения миссис Келли. Редди и я принесли подарки и оставили их. Джонни спал слишком крепко, чтобы проснуться. Мы двигались очень тихо.
   Я уже собиралась повернуть обратно в коридор, как вдруг, испуганно вскрикнув, Джонни сел прямо в постели и уставился перед собой, на плиту, широко раскрытыми глазами, разинув рот.
   Я повернулась и посмотрела туда, куда смотрел он. Все мое тело онемело, и я прислонилась к окну, наполовину ошеломленная тем, что увидела.
   Ибо на плите стоял Санта-Клаус - таким, каким я видела его на фотографиях тысячи раз - улыбающийся, с сияющими глазами, с широким поясом, плотно облегающим его отороченную мехом куртку на толстом круглом животе, и в высоких сапогах, поднимающихся над его короткими ногами. Не хватало только мешка с игрушками.
   Пока я смотрела, такая же безмолвная, как Джонни, чувство страха покинуло меня. Затем я заметила, что фигура каким-то неописуемым образом казалась призрачной - в отличие от тела человека, к которому можно было протянуть руку и прикоснуться.
   И его черты - почему-то они казались знакомыми. Было что-то такое во взгляде его глаз, в его веселой улыбке, в его длинных, ниспадающих белых бакенбардах, что я, казалось, запомнила.
   - Счастливого Рождества, Джонни, счастливого Рождества! - Голос, казалось, потрескивал от добродушия и веселья.
   - Веселого рождества... - приветствие Джонни перешло в благоговейный шепот.
   - Давай, давай, Джонни. Ты ведь не боишься Санта-Клауса, правда?
   - Н-нет, сэр. - Тон мальчика стал более уверенным.
   - Так-то лучше. Я вижу, ты ждал меня и повесил свой чулок здесь. - Его раскатистый смешок вызвал улыбку на лице мальчика. - Теперь, Джонни, скажи мне. Ты был хорошим мальчиком весь год?
   - Я... я думаю, да. Мама так говорит.
   - Это прекрасно. - Затем он подмигнул. - Мамы всегда знают, не так ли?
   Джонни торжественно кивнул.
   - И, поскольку ты был хорошим мальчиком, я полагаю, ты ожидаешь много подарков?
   - Нет, сэр. Не в этом году.
   Мгновенная тень промелькнула по лицу старика. Он спрыгнул с плиты, подошел к кровати Джонни и фамильярно наклонился, положив локти на изножье.
   - Ты имеешь в виду, что не ждешь подарков, потому что у меня нет с собой мешка?
   - Нет, сэр. Не совсем так. Но...
   - Конечно, нет. Ты же не ожидаешь, что Санта-Клаус покажет маленьким мальчикам, что он собирается им оставить, не так ли?
   Джонни заколебался, словно не находя слов. Затем:
   - Я... я думаю, я не знаю... совсем, мистер. Но мама болела, очень часто. И она сказала, что когда ты болеешь, то не можешь сделать много, пока снова не поправишься...
   - Подожди минутку, Джонни. - Старик поднял дрожащую руку и поднес ее к глазам. - Послушай, мой мальчик. Мамы почти всегда правы. Но ладно, не бери в голову. А теперь секрет, только между нами. На этот раз я собираюсь удивить маму. Я собираюсь устроить вам обоим настоящее веселое Рождество.
   - О, как это было бы хорошо!
   - Да, Джонни. Там будут игрушки для тебя, куча игрушек, и новая одежда, и конфеты, и большой ужин с индейкой и красным клюквенным желе, и...
   - Ах!
   - И послушай - наклонись ближе. Для мамы будет новое пальто - длинное, теплое, с большим меховым воротником и - большой сюрприз для вас обоих.
   Мальчик от изумления погрузился в полное молчание.
   - Но, Джонни, Санта-Клаус не может оставить вещи, пока маленькие мальчики не спят. Ты должен крепко закрыть глаза и заснуть. Тогда все прекрасные подарки останутся...
   - И мы сможем съесть их утром?
   - Ты, конечно, сможешь. И если ты будешь хорошим мальчиком в следующем году, подарков будет больше. А теперь спокойной ночи и счастливого Рождества!
   Со вспышкой, подобной метнувшейся тени, маленький человечек прыгнул на плиту, затем на каминную полку и исчез в небытии.
   Но, как только он исчез, раздался грохот, который напугал меня и вызвал крик Джонни, скорчившегося на своей кровати и широко раскрытыми глазами смотревшего вслед своему ушедшему посетителю. Затем он откинулся на подушку, его губы растянулись в улыбке, веки закрылись, и он снова погрузился в страну снов.
   Однако грохот значил для меня больше, чем для мальчика, слишком взволнованного разговором с Санта-Клаусом, чтобы обращать внимание на другие вещи. Дождавшись того момента, когда он задышал ровно, я на цыпочках подошла к плите. Рядом с ней лежала небольшая кучка стекла, образовавшаяся из-за того, что ваза с каминной полки упала и разбилась.
   Но именно внешний вид каминной полки привлек и удержал меня. Кусок верха, длиной в целый фут, отвалился и висел. Я шагнула ближе. Деталь удерживалась на шарнире, хитро вделанном в стену. А в открытой верхней части стойки виднелось отверстие. Я сунула в него руку и вытащила маленькую жестяную коробочку. Я поднесла ее поближе к свету. Она была не заперта. Я подняла крышку, обнаружив груду монет, в основном золотых. В мгновение ока до меня дошла правда. Скрытый тайник с сокровищами наконец-то был раскрыт. Я сразу же решила, что его следует добавить к рождественским подаркам Бриджит и Джонни.
   И когда я повернулась, чтобы спуститься вниз и сказать Редди и Джиму, чтобы они принесли оставшиеся подарки, привезенные нами, то знала, вне всяких сомнений, что Санта-Клаус, которого я видела, был призраком Арчера Хантингтона, что это рождественский призрак Арчера Хантингтона прикоснулся к источнику, который раскрыл спрятанное сокровище - чтобы порадовать сердце маленького Джонни Келли!
  

ТЕ, КТО ИГРАЕТ СО СВЯЩЕННЫМИ ВЕЩАМИ

МАРК МЕЛЛЕН

  
   - Спасите меня, Киркленд, спасите меня ради любви к Богу! - сказал Эд Дженнингс, когда я провел его в свою гостиную. - Не позволяйте этому завладеть мной, ладно? - Его глубокий бас теперь был таким хриплым, что я едва различал слова.
   - Сядьте. Что с вами такое? Садитесь в то большое кожаное кресло - так, правильно. Подождите секунду, я налью вам выпить. Вам побольше виски или содовой?
   - Нет-нет! Не оставляйте меня! - воскликнул он, схватив меня за руку, когда я проходил мимо него к буфету в столовой. - Я... я не могу вынести одиночества.
   - Хорошо - как пожелаете. Возьмите сигару. Они прямо у вашего локтя, вон там, на подставке. Спички?
   Эд Дженнингс был моим ближайшим соседом в Довиле, для которого были характерны отдельно стоящие каркасные дома, широкие, просторные лужайки и живые изгороди. Его дом стоял примерно в пятидесяти футах от моего. Регулярно видя его отправляющимся утром на работу, подстригающим газоны в субботу днем, или читающим газету на крыльце в воскресенье утром, рядом с женой, я знал его как нормального, делового мужчину лет тридцати пяти или около того, счастливо женатого, полностью удовлетворенного безмятежной рутиной, составлявшей его маленький мирок.
   Представьте себе мое удивление, когда он вошел ко мне в таком виде, являя собой развалины человека, какого я привык видеть. Его белый воротничок, всегда безупречно чистый, съехал набок, как будто он начал его снимать и закончил работу только наполовину. Его волосы были взъерошены и свисали на глаза. Он был в жилете и рубашке с короткими рукавами, а на ногах у него были мешковатые ковровые тапочки.
   Поднося зажженную спичку к его сигаре, я подумал: что бы это могло значить? Я знал этого человека совсем немного, как достойного, уравновешенного мужчину. Видеть его в таком виде и в таком расстроенном состоянии духа - да ведь у меня на руках может оказаться сумасшедший. Очевидно, лучшей линией поведения было потакать ему - по крайней мере, до тех пор, пока я не смогу оказаться на твердой почве.
   - А теперь расскажите мне, - попросил я, стараясь говорить как можно спокойнее и ровнее, - что вас преследует?
   - Ужасное чудовище с когтями, - ничто. Я действительно не знаю, что это такое.
   Инстинктивно я потянулся к паре щипцов, которые лежали под рукой рядом с камином. Моим импульсом была самозащита, если, действительно, мне приходилось иметь дело с сумасшедшим.
   - Чудовище с когтями - ничто!.. - Внешне я улыбнулся и заставил себя казаться хладнокровным и собранным. Но прежде чем я успел сформулировать ответ, он продолжил:
   - Я хотел поговорить с вами, Киркленд. Но я просто не мог заставить себя сделать это. Пусть меня повесят! Почему мужчина должен перекладывать свои проблемы на другого? Но сегодня вечером я почувствовал себя таким растерянным - таким расстроенным, что внезапно решил прийти. И вот я здесь.
   Этот человек был не совсем иррационален. Несмотря на свой дикий вид и нервное состояние, он говорил здраво. Это тоже было своего рода деликатное соображение, поскольку он знал, что волен заглядывать к такому одинокому холостяку, как я, в любое время, когда ему заблагорассудится. Теперь я видел, что моим лучшим ходом было подождать и посмотреть, что у него на уме, а затем действовать соответственно.
   - Киркленд, я знаю, что вы интересуетесь спиритизмом, - сказал он. - Я перепробовал все известные способы избавиться от того, что преследует меня каждую минуту, когда я бодрствую, то есть почти каждую минуту моей жизни. Я потерпел неудачу. И теперь возлагаю свои надежды на вас.
   Я ждал. Я быстро прокрутил в уме то, что он сказал. Это правда, что я придерживаюсь верований церкви - секты, если хотите, называемой спиритуализмом. И все же я был в недоумении, не понимая, чем этот факт может быть полезен Дженнингсу. Я не знал, что именно его беспокоило. Я не знал, должен ли я излагать ему доктрины моей веры или нет - рассказать ему о некоторых демонстрациях, которые я видел. Я пребывал в полной растерянности.
   Настоящей и жизненно важной потребностью, как я мог ясно видеть, было привести этого человека в спокойное расположение духа. Пока он говорил, его рука продолжала подниматься к голове, пальцы перебирали волосы. И вместо того, чтобы смотреть мне в лицо, когда говорил, он бросал взгляд на меня, затем - на книжные полки в другом конце комнаты, находил угол каминной полки позади меня, затем нервно вздрагивал, показывая белки своих глаз, когда сосредотачивал свое внимание снова на мне. Итак, я выбрал безопасный путь и доверился событиям, которые будут направлять меня.
   - Позвольте мне высказать вам свою точку зрения, старина, - сказал я. - Вся жизнь - это дух. Не материальный, поймите. Все, что действительно живет, - это дух. Когда вы однажды осознаете это, то обнаружите, что ваши дела входят в естественное русло. Ничто особо не может вас беспокоить, если вы однажды поймете эту великую фундаментальную истину. Даже смерть перестанет пугать вас. Ибо, если вся жизнь есть дух, то жизнь продолжается и после смерти. Ну же, встряхнитесь! Эти ваши заботы не могут быть чем-то большим. Все, что есть на самом деле, - это дух.
   Я видел, что привлек его внимание, потому что он не сводил с меня глаз, пока я не закончил. Он не пытался заговорить, пока не обдумал то, что я сказал. Затем он повернулся ко мне, и свет искреннего рвения озарил его лицо.
   - Вы имеете в виду, что человек будет мучиться с чем-то, что у него на уме, месяцами или, может быть, годами, не решая своей проблемы? Но если бы он однажды вбил себе в голову, что вся жизнь - это дух, тогда его мучения прекратились бы? Он сосредоточил бы свой ум на духовной стороне дела и был бы спокоен в своем уме? Так?
   - Совершенно верно. - Я был удивлен, что этот человек так хорошо понял мои объяснения.
   Он еще на несколько мгновений погрузился в задумчивое молчание, а когда заговорил снова, я поверил, что он взял себя в руки. В тот момент я и представить себе не мог, насколько ошибочным было мое суждение о его состоянии.
   - Киркленд, нет никаких причин, по которым я должен навязывать вам свою личную историю, но я собираюсь это сделать. Я хочу этого, потому что вы, кажется, можете мне помочь. Вся моя беда в моем сознании. Это началось около года назад. Это было в то время, когда моя жена начала так необъяснимо болеть и беспокоиться.
   - И вы думаете, тут есть какая-то связь?
   - Несомненно. Я просыпаюсь ночью и вижу, что она стоит в ногах моей кровати. Она приседает, готовая прыгнуть на меня. Ее лицо ужасно искажено, так что она кажется существом, которое, возможно, жило десять тысяч лет назад в пещере и питалось живой плотью. Я в ужасе вскакиваю, увидев ее такой - но когда я набираюсь смелости заговорить или встать с постели, чтобы разобраться, она исчезает. Каждый раз, после появления этого видения, я шел в комнату моей жены и находил ее там мирно спящей. В дни, следующие за этими посещениями, я осторожно спрашивал, как она спала, и она не подает никаких признаков того, что ее беспокоили ночью.
   - Это очень странно, - сказал я, когда он сделал паузу. Я действительно был очарован тем, что он мне рассказывал. Здесь был полтергейст, или демонстрация астрального тела, или, может быть, пример передачи мыслей, прямо по соседству со мной!
   - Я говорю, что моя жена начала болеть и беспокоиться около года назад, - нервно продолжал он. - Она раздражительна со мной, по-видимому, без всякой причины. Ей не нравится покрой одежды, которую я ношу. Она говорит, что должна быть менее консервативной, более эффектной. Если я ухожу вечером, то говорю ей, что буду дома в одиннадцать. Я никуда не хожу без нее, кроме как в городской Гражданский клуб, поиграть в карты. Но если я прихожу домой в одиннадцать пятнадцать, даже без четверти одиннадцать, она упрекает меня за то, что я не держу слово с точностью до минуты. Она говорит мне как гром среди ясного неба: "Я ненавижу тебя! Я не знаю, почему я вообще вышла за тебя замуж!" А десять минут спустя она обнимает меня за шею и говорит, как ей жаль, что она допустила такую вспышку гнева. Потом каждый раз она признается мне, как ребенок, что говорила так, поскольку была во власти чего-то - вынуждена впасть в истерику, поскольку что-то заставило ее это сделать.
   Это было серьезное дело. Но я ничего не сказал Дженнингсу и кивнул, чтобы он продолжал.
   - И она теряет вес, Киркленд. А мои кошмары продолжаются. Сегодня вечером я видел, как она стояла в дверях. Она указала на меня пальцем и сказала: "Убирайся отсюда! Я больше не хочу тебя видеть!" Но когда я вошел в дом, то нашел ее наверху, читающей. Ее горничная сказала мне, что она не выходила из своей комнаты с обеда. И это был тот опыт, который тяготил меня, пока я не пришел сюда, чтобы поговорить с вами сегодня вечером.
   Излишне говорить, что я был очень заинтересован. Я хотел бы вмешаться в дела Дженнингса, но не осмелился. Я недостаточно хорошо знал этого человека. Мне показалось, что могла быть какая-то естественная причина, по которой его жена устала от него и хотела от него избавиться. Но я не мог спросить его об этом. Из того, что я знал, наблюдая за ним, Дженнингс был идеальным мужем. Он регулярно ходил на работу и получал приличный доход в экспортном бизнесе. Я говорю честно, потому что у него был дом, который нельзя было купить дешевле, чем за двенадцать тысяч, он всегда хорошо одевался и имел дело с лучшими продовольственными магазинами в городе. Насколько я знал, он редко куда-нибудь выходил без жены.
   - Вы обращались к врачу по поводу миссис Дженнингс? - спросил я своего рассеянного соседа.
   - Нет. Она не пойдет. Она говорит, что стройность и тонкое лицо - это то, что подходит для ее типа красоты. Вот как она это формулирует. И когда у нее случается вспышка темперамента, она называет это "расстроенными нервами" и не обращает на это внимания. Нет, она не пойдет к врачу. И, честно говоря, я беспокоюсь, как бы она не зачахла. За последний год ее вес снизился со ста тридцати примерно до ста. Если она будет продолжать в том же духе, то наверняка умрет.
   Меня тянуло к этому человеку, и я хотел ему помочь. Но я не мог понять, что конкретно я мог бы сказать или сделать прямо сейчас, чтобы избавить его от беспокойства. Я мог бы провести тихое расследование в течение нескольких следующих дней, это верно, но сейчас ему нужен был дружеский шлепок по спине, чтобы взбодриться.
   - Пусть мысль о смерти никогда не беспокоит вас, старина, - сказал я. - Конечно, вы не хотите потерять свою жену. Но помните, что я вам сказал. Вся жизнь - это дух. Смерть - это счастливое состояние. Духи говорят нам, используя различные способы общения с нами, что следующий мир будет счастливым. Нет ни боли, ни мыслей об экономическом прогрессе. Они привередливы и выбирают себе партнеров.
   Дело в том, мой друг, что человек живет этой жизнью здесь, на земле, только для того, чтобы улучшить свой разум, чтобы извлечь больше пользы для следующей. Если бы кто-нибудь из нас ушел прямо сейчас, в этот момент, нам было бы гораздо лучше. То, что я вам рассказываю, записано сэром Артуром Конан Дойлом, сэром Оливером Лоджем и другими знающими, уважаемыми людьми по всему миру.
   Еще час я разговаривал с ним на эту тему, и когда он встал, чтобы оставить меня, то был очень щедр в своих благодарностях.
   - Вы открыли мне глаза на новое направление мыслей, - сказал он. - Может быть, теперь я смогу вести себя более разумно. Тысяча благодарностей, - и с этими словами он ушел.
   Если бы я имел хоть малейшее представление об ужасных последствиях того вечернего разговора, я бы держал Дженнингса взаперти в своем доме вопреки всем законам штата - даже если бы мне пришлось применить для этого грубую силу. Но откуда мне было знать?
   На следующий день я в целом обдумал то, что сказал Дженнингс. Я пытался придумать способ помочь ему, способ, который был бы человеческим и материальным. Но это ни к чему не привело. Затем я обратился к точке зрения духовного. Но результат был тот же самый. Я понял, что ничего нельзя сделать, пока я не узнаю больше о его деле.
   На следующий день после полудня я отправился навестить жену Дженнингса. Я шел без всякой внешней причины, кроме как для того, чтобы получше познакомиться. На самом деле моей целью было лично узнать, что она за женщина, и, если возможно, что могло вызвать продолжающееся психическое расстройство Дженнингса. Если бы причину можно было устранить человеческим способом, я бы это увидел. Если бы я обнаружил, что это состояние вызвано влиянием злого духа - я, по крайней мере, знал бы об этом и смог бы посоветовать ему, как с этим бороться.
   Естественно, я бы не стал упоминать о визите Дженнингса прошлой ночью и не дал бы никаких указаний на то, что он рассказывал мне о каких-либо своих делах.
   Горничная провела меня в хорошо обставленную приемную на нижнем этаже. Это был мой первый шаг в его дом, и я был приятно удивлен, обнаружив, что помещение меблировано в традиционном стиле, с мягкими креслами, медными статуями Будды и другими талисманами на каминной полке, пейзажами маслом и женскими головками в привлекательных рамках, украшающими стены.
   - Добрый день, миссис Дженнингс, - сказал я, когда она вошла. Она была высокой, стройной женщиной с довольно неровным макияжем. Быстрым взглядом я отметил, что на ней был кружевной пеньюар, а в руке она держала зажженную сигарету. - Я надеюсь, вы простите это вторжение, но я подумал, что такие близкие соседи, как мы, должны лучше знать друг друга.
   Она нахмурила брови, и мгновение стояла, уставившись на меня. Она не пожала мне руку в знак приветствия, не пригласила сесть. Казалось, она пыталась разобраться в том, что я сказал, найти какой-то скрытый мотив.
   - Я думаю, что знаю вас довольно хорошо, мистер Киркленд, - ответила она, глубоко затягиваясь сигаретой. - Эд сказал мне, что часто встречал вас в поезде. Вы в некотором роде спиритуалист, не так ли? - Слабая улыбка тронула уголки ее губ. - Вы должны извинить меня за то, что я так говорю, но вы пришли в самое неподходящее время.
   Дальнейших намеков не требовалось.
   - Мои извинения, миссис Дженнингс. Возможно, вы и мистер Дженнингс присоединитесь ко мне за ужином как-нибудь вечером, в ближайшее время?
   - Возможно. Доброго дня, мистер Киркленд, - и прежде чем я успел дойти до входной двери, она повернулась и стала подниматься по лестнице.
   Это было то, чего я не ожидал. Ее голос был жестким, в ее манерах чувствовался намек на презрение. Если бы Дженнингс не сказал мне, что в ней было что-то от злой духовной природы, я бы сказал, поведение миссис Дженнингс указывало на сокрытие какой-то преступной тайны, и, отправляя меня прочь, защищала эту тайну от раскрытия любым посторонним.
   Что ж, возможно, я зашел слишком далеко в своих попытках помочь. В конце концов, дела Дженнингса были его делами, а не моими.
   Примерно неделю дела шли своим чередом, насколько это касалось домашнего хозяйства Дженнингсов. Конечно, я проявлял к ним более пристальный интерес, чем раньше. Но я не мог найти ни одной зацепки, которая разрешила бы проблему посещений Дженнингса духами или вампирской тварью.
   Наступила ночь, когда я был разбужен от крепкого сна голосами. Я различил мужской голос и женский. Казалось, они исходили источника, находившегося не более чем в трех футах от моей кровати.
   Мгновение - и я полностью проснулся. Первая мысль, промелькнувшая у меня в голове, была о том, что призрак Дженнингса пришел, чтобы распространить на меня свое злое влияние. Охваченный ужасом, затаив дыхание, чтобы не потревожить призрака, я ждал. Затем пришел разум.
   Голоса были достаточно человеческими, и они доносились с начала подъездной дорожки к гаражу, которая отделяет дом Дженнингса от моего. В первый момент моего пробуждения я придал им сверхъестественный смысл. И то, что я услышал в следующие несколько секунд, повергло меня в шок, к которому я не был готов.
   - Нет-нет, Джим. В сотый раз говорю "нет". - Это был женский голос. - Вот уже год ты делаешь это предложение, и ты знаешь, что я не могу убежать с тобой. Если бы Эд был кем угодно, только не таким бедолагой, каков он есть, я бы ушла через минуту. Ты знаешь это, дорогой. Но я не смогу вынести, если причиню ему такую боль. Он слишком хороший. Он слишком заботливый и добрый. В том-то и беда. Я не могла бы быть счастлива, постоянно думая о его страданиях. Нет, Джим. Я не могу уехать с тобой. И не говори об этом больше!
   - Но, милая, ты же любишь меня, не так ли? - Это был густой голос - хрипловатый. Я мог бы сказать, что этот человек был пьян.
   - Ты это знаешь.
   - Тогда я не понимаю...
   - Конечно, ты не понимаешь. Ты не можешь понять. Но я знаю. И это то, что держит меня - мысли об Эде. Но ничто не может помешать мне любить тебя, не так ли, дорогой?
   Наступила пауза. Затем
   - А теперь, иди. Спокойной ночи, драгоценный, до завтра!
   Я услышал размеренные шаги; хлопнула дверь и наступила тишина.
   Женщиной была миссис Дженнингс. Я не мог ошибиться, потому что тот же самый жесткий тон голоса, которым она говорила со мной, я услышал в темноте той ночью. Но кто такой Джим?
   Это не имело значения. Теперь мне была ясна большая часть проблемы Дженнингса. Бедняга! Это была старая история о том, что постоянный муж был слишком хорош для курящей сигареты и любящей выпить жены.
   Но как объяснить появление призрака? "Нервные расстройства" этой женщины теперь были ясны. Я полагаю, что ситуация, когда она жила с обожающим мужем и любила кого-то другого, временами становилась для нее невыносимой, и тогда она взрывалась, поскольку ничего не могла с собой поделать. Но призрак, который преследовал Эда Дженнингса...
   Прошло некоторое время, прежде чем я снова заснул. А когда проснулся, яркий солнечный свет лился в мое окно. Я посмотрел на часы и увидел, что была почти половина восьмого - мне едва хватило времени, чтобы успеть на поезд в восемь десять.
   В поезде я столкнулся с Дженнингсом. Он плюхнулся на сиденье у окна, уставившись в потолок.
   - Привет! - сказал я, садясь рядом с ним. Это был первый раз, когда я увидел его с тех пор, как он пришел ко мне домой в ту ночь.
   - О, привет, Киркленд.
   Больше ничего не сказав, он снова уставился в потолок. На мгновение я почувствовал, что он тоже слышал разговор между своей женой и ее посетителем прошлой ночью и пытался решить, что ему следует делать.
   - Как у вас дела, старина? Все в порядке? - спросил я, не обращая внимания на его озабоченный вид.
   - О, со мной все в порядке. Ничего не произошло. Послушайте, Киркленд, я много думал о том, что вы мне сказали. - Он сделал паузу, и в его глазах появилось странное, отстраненное выражение. - Вся жизнь - это дух, я вижу это! Я чувствую это! После смерти нет беспокойства - все есть счастье!
   - Правильно! - воскликнул я, втайне довольный тем, что увидел признаки выгоды от того, что я сказал.
   Но прежде чем я смог продолжить, он снова замкнулся в себе, и этот далекий, странный взгляд исчез из его глаз.
   Поезд тронулся, остановившись на нескольких промежуточных станциях, а затем продолжил долгий путь до Нью-Йорка без остановок. Эти ранние утренние поезда не делали остановок вблизи Нью-Йорка, становясь экспрессами примерно в двадцати милях от города.
   Мы покинули последнюю остановку и как раз набирали скорость, когда Дженнингс внезапно встрепенулся и сказал: "Никаких забот после смерти. Ты продолжаешь жить - всегда счастливый!"
   Он обращался не ко мне. Он разговаривал сам с собой. Я не обратил на это внимания. Я также не обратил внимания, когда он еще дважды произнес свои мысли вслух, прежде чем мы добрались до города: "Нет беспокойства после смерти. Вся жизнь - это дух. Мы всегда будем счастливы!"
   Он оставил меня, кивнув. Больше не было произнесено ни слова.
   Я закончил дела, которыми должен был заниматься в течение дня, и вернулся домой около трех часов. День закончился, если говорить о сосредоточенной работе, поэтому я сел читать. Я выбрал новую книгу "Оккультные теории и собранные факты", написанную в восточной Индии. И прежде чем зашел очень далеко, я наткнулся на теорию "астрального тела", изложенную ясно и сжато и приводящую, по меньшей мере, дюжину примеров, взятых из жизни, свидетельствующих о том, что теория - это нечто большее, чем теория, - что это на самом деле действующий факт.
   "Когда разум думает, душа следует за мыслями, - прочитал я. - Где мысли, там будет найдена и душа. Временами мысль настолько сильна, что заставляет душу принимать видимую форму". Форму, конечно, физического тела жены Дженнингса! Мой разум сразу же сосредоточился на ней. Вот и объяснение фантома. Мысли его жены были настолько сосредоточены на том, чтобы убрать его из своей жизни, что ее астральное тело спроецировалось в его спальню, на порог его дома. Именно это не давало ему покоя. И она не оставила бы его, боясь причинить ему боль!
   Я все понял. На самом деле, она была трусихой. Она боялась навредить себе, рискуя подвергнуться преследованиям совести. Каким запутанным делом была эта ситуация с Дженнингсом!
   Хотя тогда я этого не осознавал, дело должно было быстро и ужасно закончиться в ту же ночь.
   Наступил час ужина. Я находился на заднем дворе и чистил свечи зажигания в своей машине. Внезапно мое внимание привлекла столовая Дженнингсов, которая находится в задней части их дома, за высокой живой изгородью. Громкие голоса привлекли меня, и хотя я не мог видеть, но мог ясно слышать все, что происходило.
   Все началось с битья посуды. Затем голос миссис Дженнингс:
   - О, я так тебя ненавижу! Я не знаю, почему я вообще вышла за тебя замуж! Ни друзей, ни жизни в этой дыре - ничего! Трехразовое питание, стрижка газона в субботу, чтение газеты в воскресенье - и только. Убирайся с моих глаз, пока я тебя не убила!
   Истерия, стоявшая за этими словами, заставила меня занервничать. И в них было что-то злобное.
   - Но, моя дорогая, я люблю тебя, - услышал я слова Дженнингса. - Если ты несчастлива со мной здесь, ты должна сказать об этом.
   То, как спокойно он это произнес, заставило мое сердце сжаться!
   - Люблю тебя? Я ненавижу твое самодовольное лицо, твои самодовольные манеры. Твоя кровь состоит из воды! Разве я не давала тебе понять тысячью способов в прошлом году, что ненавижу тебя - презираю тебя...
   Я не хотел больше ничего слышать. Это было слишком похоже на падение в пропасть. Я вошел в свой собственный дом и закрыл дверь. Мой ужин был приготовлен моей экономкой, но у меня не было особого аппетита. Поев, я немного посидел без дела в надежде, что Дженнингс зайдет.
   Но он так и не пришел. В ту ночь он отправился в место, далекое от суетного мира.
   Позже я узнал, что тревогу подняла горничная в доме Дженнингсов. Как только я сел за стол, то услышал торопливые шаги снаружи дома и громкий стук во входную дверь Дженнингсов. Выглянув наружу, я увидел двух полицейских в форме. Их впустили - только для того, чтобы они вышли через несколько минут, ведя за собой Дженнингса. Миссис Дженнингс лежала в доме - мертвая.
   Им пришлось пройти мимо моего дома, чтобы попасть на Главную улицу. И когда они проводили его мимо моей двери, Дженнингс попросил их на мгновение остановиться и заглянул в окно гостиной, возле которого он сидел в ту ночь. Из-за занавески в столовой я видел, как он улыбается, слышал, как его губы произносят слова:
   - Вся жизнь - это дух. Никакого беспокойства после смерти. Счастье после смерти.
   На долгое мгновение он задержался, разглядывая дом. Собравшаяся толпа не могла понять, равно как и два представителя закона не могли разобрать, что он имел в виду. Но для меня это было своего рода благословением, своего рода извращенной благодарностью, которую он хотел выразить мне. Затем они увели его прочь.
   Его обвинили в убийстве первой степени, но дело так и не дошло до суда. Рассудок бедняги Дженнингса сломался, и его поместили туда, где тепло, кров и хорошая еда будут его уделом, пока он жив. От сплетничающей горничной соседи узнали, что в ту роковую ночь он узнал о Джиме, и это лишило его рассудка. По словам горничной, у него не было ни осуждения, ни мстительности. Только забота о его жене. И в своем душевном смятении он использовал пару своих рук, чтобы отправить ее туда, где, как он узнал, "нет беспокойства, все есть счастье".
   Никто так и не узнал, кем был таинственный Джим.
   Что касается меня - по логике вещей, у меня были основания обвинять себя в трагедии, ибо разве не я заставил его разум работать по тем каналам, которые привели его к гибели? Не обращая внимания на мой мотив. Результаты заставляют меня ответить на мой собственный вопрос "да".
   Есть поговорка, что "те, кто играет со священными вещами, не ведают, что творят". Никогда не было более правдивого высказывания, чем это. В случае с Эдом Дженнингсом и его женой результат был ужасен.
   Однако это не должно быть нашей последней мыслью. В надеждах бедняги Дженнингса заключается его будущее счастье.
   Вся жизнь - это дух. После смерти нет никаких забот.
  

ЧЕРНЫЙ ПАУК

ЭДМУНД СНЕЛЛ

  
   Ярость бури утихла. Но "Батилко" все еще нырял и кренился под дудку разъяренного морского бога, гнев которого постепенно утихал. В коридорах чувствовалась сырость, а постоянный грохот и перемещение тяжелых грузов над головой красноречиво свидетельствовали о тщательности, с которой была проделана первоначальная работа по завинчиванию, креплению и укладке.
   Из двухсот или около того пассажиров первого класса только двое смогли набраться храбрости, чтобы позавтракать в салоне. Один был худощавый, щеголеватый англичанин с добродушным, обветренным лицом. Другая была высокой, стройной девушкой.
   Мужчина, возраст которого мог быть от сорока до пятидесяти, сидел за маленьким столиком по правому борту, положив салфетку на колени, и изучал меню. Вскоре он поднял глаза и поймал взгляд девушки, смотревшей на него.
   Два одиноких человека в лесу белых столов! Это казалось абсурдным.
   - Почему бы вам не пересесть за мой столик, мисс Селдон? Я ненавижу есть в одиночестве.
   Бьянка Селдон вспыхнула и улыбнулась.
   - Я тоже так думаю. Моя компаньонка - миссис Паркер, вы ее видели - совершенно не в состоянии двигаться. Но я бы предпочла, чтобы вы пересели ко мне, если вы не возражаете, доктор. Мне кажется, здесь движение судна чувствуется меньше.
   Эндрю Лэнгли пересел за ее столик.
   - Это была безумная ночь, - сказал он. - Вы спали?
   Она покачала головой.
   - Почти нет. - Внезапная мысль заставила ее улыбнуться. - Полагаю, мне не следует смеяться. Но это действительно слишком забавно. Бедная миссис Парретт должна была присматривать за мной, но на самом деле это я постоянно присматривала за ней с тех пор, как мы покинули Саутгемптон.
   - Она плохо переносит качку?
   - Ужасно. Ей стало плохо в поезде перед тем, как мы поднялись на борт. Доктор Лэнгли, я полагаю, прошлой ночью действительно был шторм?
   Он приподнял брови.
   - Я представляю себе это именно так. А вы как думаете, что это было?
   - Я имею в виду, очень сильный?
   Лэнгли потер место на подбородке, которое каким-то образом пропустила его бритва.
   - Самый сильный из всех, какие я помню, а я совершил несколько переходов. Но почему вы спрашиваете?
   - Я рада слышать это от вас, потому что второй офицер говорил об этом как об обычном шквале.
   Ее спутник рассмеялся.
   - Одна из первых обязанностей офицера на пассажирском судне - поддерживать мужество пассажиров. На самом деле, он не единственный на борту, кто искренне рад, что мы выкарабкались с таким небольшим количеством жертв.
   Темные глаза Бьянки широко раскрылись.
   - Жертвы! Вы имеете в виду, что были раненые?
   Лэнгли посмотрел на свои руки.
   - Э-э... да. Один или два.
   - Но не пассажиры?
   - Боже милостивый, нет. Ласкары, в основном. Именно риск вдохновляет людей избрать своей профессией море. Кстати, вы не должны ничего говорить миссис Парретт. Это могло бы напугать ее. Что вы будете есть?
   - Что угодно!
   Доктор нашел в верхнем кармане очки, тщательно протер их и водрузил на переносицу.
   - Вы это серьезно?
   - Ну, конечно. Я ни капельки не чувствую себя больной, если это то, что вы имеете в виду. Казначей сказал мне, что вы с Борнео. Может быть, вы встречались с моим братом?
   Лэнгли вздрогнул.
   - Барри Селдоном?
   - Да. Он управляет поместьем недалеко от Мирабалу. Я собираюсь присоединиться к нему там.
   Мужчина откинулся на спинку стула, недоверчиво уставившись на нее.
   - Барри Селдон! Конечно! Вы не могли бы быть ничьей другой сестрой.
   - Вот как?
   - Вне всяких сомнений. Знаете, вы необычайно похожи на него. Не могу понять, почему это не пришло мне в голову раньше. Полагаю, это потому, что он известен по всему острову как Барри, и никто вообще не думает о нем как о Селдоне. Так вы отправляетесь в Мирабалу? Мы будем близкими соседями.
   Глаза Бьянки заблестели.
   - Разве это не восхитительно! Миссис Парротт уезжает в Фучжоу, и мне придется добираться из Сингапура без нее. Интересно, готовы ли вы взять на себя страшную ответственность?
   Лэнгли был занят тем, что посыпал свой грейпфрут сахаром.
   - Страшную ответственность? Что вы имеете в виду?
   - Взять на себя заботу обо мне от Сингапура до Мирабалу.
   Доктор отложил ложку.
   - Я, конечно, буду в восторге.
   - Тогда решено. Каким идиотом был Барри, не сказав мне, что вы поплывете на этом пароходе, - это избавило бы меня от кучи неприятностей.
   - Барри не знал; я должен был вернуться месяц назад, но мне удалось продлить свой отпуск. - Он с сомнением посмотрел на нее. - Я не уверен, что вы будете полностью удовлетворены этим соглашением. Я не веду светских бесед и отвратительно танцую.
   - Вы можете рассказать мне все о Мирабалу, - с надеждой предложила Бьянка.
   - Примерно в полудюжине предложений. Мирабалу - это дикая местность, населенная неграми и китайскими кули, за которыми присматривают около семи белых мужчин. На пятнадцать миль вокруг нет ни одной белой женщины.
   Девушка рассмеялась.
   - Какое очаровательное описание! Если оно действительно так плохо, как вы пытаетесь представить, почему там вообще кто-то живет?
   - Это вопрос, который неизменно возникает примерно после четвертой порции виски, и самое странное, что никто никогда не мог на него ответить. Всякий раз, когда кто-то уходит в отпуск, он нежно прощается со своими друзьями, бормочет что-то неопределенное о влиянии и удобной работе дома - и возвращается в тот же старый район, как только время его отпуска истекает.
   Бьянка нахмурилась.
   - Тогда, в конце концов, это не может быть таким уж безнадежно плохим местом, - заявила она. - Хотели бы вы жить в Англии?
   Доктор вздрогнул.
   - Ни за что на свете. Знаете, мисс Селдон, по-моему, за все семь месяцев было всего девять дней, когда не шел дождь.
   - Так вот, в чем дело! - торжествующе воскликнула Бьянка. - Все вы, мужчины, одинаковы. Вы пьете больше, чем полезно для вас, у вас развиваются проблемы с печенью и искажается ваш взгляд на жизнь. На самом деле, я ожидаю, что Мирабалу - восхитительное место с великолепными видами и любым количеством развлечений, какие можно получить, если только потрудиться поискать их.
   Лэнгли улыбнулся.
   - Вы достаточно скоро сами с ним познакомитесь.
   - Полагаю, так и будет. Во всяком случае, я решила наслаждаться жизнью.
   - Вы будете искусаны до смерти, - сказал доктор.
   - Мне все равно. Барри говорит, что я с этим справлюсь.
   - К вам вечно будет приставать толпа безалаберных молодых хулиганов, у каждого из которых в глубине души есть предложение руки и сердца.
   - Мне это понравится.
   - И вы поступите очень неразумно, если примете какое-либо из них, потому что бунгало вашего брата - самое лучшее в округе; фактически, единственное со стеклянными окнами.
   Он усмехнулся про себя и отодвинулся в сторону, чтобы позволить стюарду забрать его тарелку.
   - Вам понравится Мирабалу, его жизнь, виды, все. Скоро вам станет скучно до смерти, а потом вам это так понравится, что вы вообще не захотите его покидать. Мирабалу - это приобретенный вкус, но однажды приобретенный, он прилипает к вам, как пиявка!
   - Я понимаю, - задумчиво сказала Бьянка. - Но сначала вы не хотели слишком разочаровывать меня; полагаю, это линия, которой вы придерживаетесь в своей профессии. Вы набрасываетесь на своего несчастного пациента, отправляете его в постель, пугаете бесконечным списком возможных осложнений, пока бедняга не почувствует себя настолько благодарным вам за то, что вы спасли его от подобных ужасов, что радостно пришлет первой же почтой чек на огромную сумму!
   Внезапно вошедший стюард начал кружить по салону, пока его взгляд не упал на Лэнгли; он подошел к столу.
   - Прошу прощения, сэр, но доктор Мерфи шлет вам свои наилучшие пожелания и хотел бы видеть вас в каюте.
   Доктор резко поднял глаза.
   - Вот как? Что случилось?
   - Я точно не знаю, сэр. Но, думаю, это профессиональный вопрос.
   - Ему нужна моя помощь?
   - Я так думаю, сэр.
   Бьянка, которая пыталась что-то разглядеть в иллюминатор, коснулась руки Лэнгли.
   - Кажется, мы остановились, - заявила она.
   - Мы остановились на полчаса, мисс, - сказал стюард. - Прошлой ночью во время шторма была повреждена наша беспроводная связь, и мы не могли отвечать на вызовы. Только что на борт подняли мужчину, который был привязан к каким-то доскам. Старший стюард думает, что он японец, возможно, его смыло за борт с корабля, мимо которого мы проходили вчера днем. Он был полностью одет, с маленькой коробочкой, пристегнутой к поясу. Я видел его, когда его подняли.
   - Он все еще жив? - вмешался доктор.
   - Я думаю, что да, сэр; но он в плохом состоянии. Должно быть, он пробыл в воде несколько часов.
   - Очень хорошо. Я сейчас пойду с вами. Вы извините меня, мисс Селдон, не так ли?
   - Ну, конечно. Могу я чем-нибудь помочь?
   Лэнгли покачал головой.
   - Здесь полно стюардов, - напомнил он ей. - Кроме того, вам, возможно, придется присматривать за вашей компаньонкой.
   - Нет, - сказала Бьянка, - она мне не позволит. Пошлите за мной, если у вас не хватит рук.
   - Рук у нас не хватает уже сейчас, - вставил стюард. - Большинство болеет. На кухне почти не осталось посуды, и я не знаю, как мы будем подавать ужин сегодня вечером.
   - Завтра мы будем в Коломбо, - мрачно сказал доктор, - а сегодня вряд ли кому захочется ужинать! Пойдемте, показывайте дорогу.
   Когда он шел по коридору по пятам за стюардом, ему пришло в голову, что Бьянка Селдон будет оказывать на Мирабалу нечто вроде тревожащего влияния. Во-первых, она проявила характер для девушки своего возраста, а во-вторых, она была слишком хороша собой. Несмотря на все его болезненные описания места, где он жил и работал, он знал Мирабалу как колонию, которая была по сути мужской, мужской по своему мировоззрению, развлечениям и излишествам.
   Нигде не было более дружелюбной группы мужчин, и почему Барри Селдон оказался таким отъявленным ослом, чтобы позвать туда свою сестру, Лэнгли не знал. Ему ни в малейшей степени не было жаль Бьянку, потому что она могла позаботиться о себе и в любом случае должна была хорошо провести время, но ему было смертельно жаль Мирабалу. По той или иной причине в то утро он чувствовал себя подавленным и был склонен рассматривать Бьянку в Мирабалу и бутылку огненной воды в лагере индейцев как одно и то же. До сих пор у них все было в полном порядке. Но... когда она приедет...
   Он нашел судового врача в рубашке без рукавов. Это был толстый мужчина с широкими чертами лица, с белфастским акцентом и темными морщинами под глазами, выдававшими, что он не спал всю ночь.
   - Мне неприятно снова беспокоить вас, доктор... - начал он, но Лэнгли прервал его.
   - Будь прокляты неприятности, Мерфи! Если бы у вас хватило наглости попытаться продолжить без меня, я был бы смертельно оскорблен. Что вы хотите, чтобы я сделал?
   - Вы уже завтракали?
   - Да, спасибо, но готов поспорить, что вы сами не съели ни кусочка!
   - Вы правы, но я собираюсь позавтракать прямо сейчас. Я бы хотел, чтобы вы ненадолго забрали этого бедного японца из моих рук. Здешний стюард покажет вам, где он находится. Говорю вам, доктор, я больше не хочу такой ночи, как эта. С тех пор как вы ушли, через мои руки прошло еще восемь новых случаев, и я не думаю, что хоть один из них выживет.
   Лэнгли опустил руку на плечо Мерфи.
   - Позавтракайте и попробуйте хоть немного поспать.
   Пятно зеленой воды заслонило иллюминатор и снова отступило, открыв полосу голубого неба.
   - У нас снова ясная погода, - сказал Мерфи,
   - Будем ей благодарны за это. Хорошо! Пойду, проведаю вашего пациента.
   Он нашел его в свободной каюте второго класса, мужчина в белом халате поднялся, когда он вошел.
   - Доктор Мерфи поместил вас сюда? - спросил Лэнгли.
   - Да, сэр.
   Мужчина отодвинулся в сторону, чтобы позволить Лэнгли приблизиться к кровати.
   - Как он?
   - Ведет себя довольно странно, сэр. Сейчас у него высокая температура, и он все время говорит, сначала по-японски, а потом по-английски.
   Доктор наклонился.
   - Было бы жаль позволить ему умереть - после всего, через что он прошел. - Он взглянул на таблицу, прикрепленную к стене парой булавок. - Я полагаю, вы тоже не спали всю ночь?
   - Да, сэр.
   - Кто-нибудь может вас сменить?
   - Нет, сэр. Доктор Мерфи сказал, что мне придется продержаться еще немного.
   - Что ж, посмотрим, что мы сможем сделать.
   Он достал карточку из серебряного футляра и задумчиво покусал кончик карандаша. Что-то написал и протянул это мужчине.
   - Отнесите это фармацевту.
   - Что-нибудь еще, сэр?
   - Да. Я хочу, чтобы вы отправились в салон первого класса, и нашли мисс Селдон. Если ее там нет, стюард скажет вам, где она. Спросите ее, не будет ли она столь любезна навестить меня здесь как можно скорее. После этого вы можете лечь спать. Я хочу, чтобы вы вернулись в час дня.
   - Очень хорошо, сэр. - У двери он остановился и оглянулся. - Э-э... я полагаю, доктор Мерфи не будет против? Видите ли, он сказал мне...
   Лэнгли взял его за оба плеча и вытолкал из комнаты.
   - Я все улажу с доктором Мерфи, - заверил он его и вернулся к своему пациенту.
   Японец беспокойно двигался, на каждой скуле горело багровое пятно. Казалось, он бормотал что-то, чего Лэнгли не мог разобрать, все время вцепляясь в белое покрывало пальцами, похожими на желтые когти. Внезапно он резко выпрямился, - изможденная хрупкая фигура в одолженной пижаме, которая была на четыре размера больше, чем нужно.
   - Коробка, - сказал он по-английски, глядя перед собой остекленевшими глазами, - они не должны забрать ее! Они забудут его покормить... эта тварь умрет. Я хочу, чтобы он вырос...
   Доктор мягко толкнул его назад и накрыл одеялом.
   - Ваша коробка в полном порядке, - пробормотал он, скорее для того, чтобы что-то сказать, чем имея хоть малейшую надежду, что его поймут.
   Мужчина слабо сопротивлялся в течение нескольких минут, затем снова впал в то смутное, беспокойное состояние, в котором его застал Лэнгли.
   Коробка стояла в углу, квадратная коробка из крашеного дерева с двойным рядом отверстий по верху. Она была размером примерно в квадратный фут.
   Лэнгли поднял ее и, поднеся к свету, попытался заглянуть внутрь. Он уже собирался положить ее на место, когда почувствовал, что внутри что-то движется.
   Он тихонько присвистнул.
   - Боже милостивый! Что бы там ни было, оно живое.
   Он поставил коробку на закрытую крышку шкафа и стоял, глядя на нее, глубоко засунув руки в карманы брюк. Он испытывал обычные угрызения совести по поводу проникновения в чужую собственность, но он был в равной степени готов забыть о них, если речь шла о животном, нуждающемся в пропитании. Он никак не мог определиться с природой этого животного. Движения были странными - в некоторых отношениях похожими на движения птицы. И все же он не думал, что это была птица. Он наклонил голову ближе. От коробки исходил специфический, неприятный запах, который озадачил его и... был просто тошнотворным.
   Он взглянул на своего пациента в зеркало, затем достал что-то вроде шпажки с полированной ручкой, которая, по-видимому, закрывала отделение коробки. Ему пришло в голову, что в нем может храниться запас определенного вида пищи, в которой нуждается это существо. Но, к своему изумлению, не нашел ничего, кроме крошечных металлических цилиндров, надежно закупоренных и помеченных японскими иероглифами, и шприца для подкожных инъекций!
   Он снова закрыл ее и вернул застежку на место.
   Постоял несколько секунд, глядя на свое отражение в стекле, затем неторопливо вытащил вторую шпажку и откинул крышку.
   Он выронил шпажку и отскочил на ярд, чуть не споткнувшись о ножку койки. В тот же момент дверь позади него тихо открылась.
   Странные волосатые когти появились над краем коробки, подозрительно размахивая ими. Коробка накренилась, затем упала на бок, и оттуда появился огромный паук, - его тело было размером с два кулака. Существо было черным, и, хотя Лэнгли привык к явлениям джунглей, он подумал, что никогда в жизни не видел ничего более отвратительного. Секунду спустя паук исчез, и он увидел, как тот мчится вверх по выкрашенной белой краской стене с развевающейся за ним блестящей нитью, которая могла быть паутиной. Паук нашел убежище в углу потолка.
   Он услышал позади себя тихий, задыхающийся вскрик Бьянки.
   - Доктор Лэнгли, что это? О, разве это не ужасно!
   Он попятился к ней, его взгляд все еще был прикован к монстру.
   - Это паук, - спокойно сказал он. - Наш друг принес его с собой на борт в этой коробке. Боюсь, я выпустил его наружу, и наша проблема на данный момент заключается в том, как вернуть его обратно. Не оставайтесь здесь, если вам страшно.
   Он протянул руку и нажал на звонок.
   - Мне страшно, - сказала Бьянка, - но я собираюсь остаться.
   - Хорошо! В таком случае, держитесь как можно дальше. Он может начать бродить в поисках пищи - у некоторых из этих тварей ядовитые укусы.
   - Но я никогда не слышала о таком большом пауке.
   - Я тоже. Большинство, каких я видел, не превышали размером дюйм. Японский джентльмен на кровати, однако, еще не удовлетворен. Он хочет, чтобы паук вырос еще!
   Девушка уставилась на желтое лицо с двумя багровыми пятнами.
   - Вы хотите сказать, он держит этого монстра как домашнее животное?
   Лэнгли кивнул.
   - Он много болтал о нем в бреду. Похоже, он только о нем и думает.
   - Я нисколько не удивлена, - сказала Бьянка.
   В ответ на вызов врача в дверь постучал стюард.
   - Не входите, - сказал Лэнгли. - Найдите мне самую большую банку, какую сможете - с большим горлышком - и немедленно принесите ее сюда.
   Десять минут спустя стук раздался снова, и Лэнгли просунул голову в дверь.
   - Эта недостаточно велика, - услышала она его слова. Затем. - Эта лучше. Думаю, мы могли бы справиться с этим.
   Она видела, как он пересек комнату, вооруженный большим сосудом, который, возможно, использовался для соли. Он поставил походный стул на пол, под то место, где скорчился паук, и осторожно взобрался на него.
   Ее охватило чувство тошноты, и она закрыла глаза.
   Прошли минуты, и вдруг она поняла, что он склонился над шкафчиком, что-то делая с полотенцем.
   - Дайте мне кусок бечевки, мисс Селдон, пожалуйста. Я держу его внутри.
   Вскоре она вернулась и смотрела, как он несколько раз обмотал шнурок вокруг горлышка банки. Он тихо выругался про себя, когда узел ослабел. Во второй раз она прикусила губу, затем подошла к нему и положила палец на шнур, чтобы придержать его.
   Он бросил заточенного паука в шкаф и закрыл дверцу.
   - Огромное спасибо. Вам это не доставило удовольствия, так, мисс Селдон?
   - Нет, не доставило. Но мне нравится заставлять себя делать то, что мне не нравится. На самом деле, это было не очень сложно, как только я убедила свое более слабое "я", что существо, находящееся внутри, безопасно, и вряд ли сможет причинить мне вред. Это было ничто по сравнению с тем, что сделали вы.
   - Нет, - улыбнулся Лэнгли. - Но я врач, и мне приходится делать много неприятных вещей.
   - Вы собирались сказать "мужчина", - она бросала ему вызов. - Не понимаю, почему вы этого не сделали. Почему мужчины ненавидят называть себя мужчинами? Женщины не стыдятся своего пола.
   - Возможно, это потому, что им нечего стыдиться.
   Она импульсивно двинулась вперед.
   - Я рада, что вы согласились присмотреть за мной. Я знаю, что нахожусь в хороших руках. Я думаю, вы супермен.
   Они встретились в тот вечер за ужином.
   Играл оркестр, и за столами сидело, наверное, с десяток человек.
   - Устали? - спросил Лэнгли.
   - Ни в малейшей степени, спасибо. Я думаю, нашему пациенту уже лучше, не так ли?
   Доктор поджал губы.
   - У него поистине сверхъестественное желание жить, - сказал он. - Мы собираемся вытащить его, вы же знаете. Я так понимаю, паук нашел нового хранителя?
   - Да. Хейлза... Разве он не странный? - прокомментировала девушка, содрогнувшись. - Мне сказали, что он засовывает куски мяса под полотенце, и паук встает на задние лапы и просит еще. Вы в это верите?
   - Нет, - твердо сказал Лэнгли, - не верю. Но тот факт, что он ест мясо, меня совсем не удивляет. Знаете, есть такие пауки, которые ловят птиц. Кстати, мы выяснили имя нашего друга. Его зовут Камагра.
   - Это интересно. Мне неприятно называть человеческое существо "он" или "этот". Пишется с "К"?
   Лэнгли кивнул.
   - Пишется с буквы "К". Он сказал еще что-нибудь о пауке?
   - О, да - немало. Временами это звучит странно. Можно подумать, он знал, что вы там, и выдвигал свои теории. Сегодня днем он говорил о японских садах и бесконечных усилиях, прилагаемых для того, чтобы сделать их карликовыми. Затем он заговорил о себе. Ужасно трудно составить связную историю, потому что у него есть приводящая в замешательство привычка внезапно возвращаться к своему родному языку. По крайней мере, я полагаю, что он его родной.
   - Что вам удалось узнать?
   Она склонила голову набок и прищурила глаза.
   - Он в некотором роде ученый. Он стремится увеличить размер вещей во всем. Это его главная тема. Он говорит об этом часами.
   Доктор оторвал взгляд от карты вин.
   - Увеличение размеров вещей, да? Вы же не думаете, что он ответственен за чрезмерный рост этого проклятого паука?
   Она тихонько вскрикнула.
   - Вы имеете в виду, что он...
   - Я имею в виду, что такое существо стоило бы дорого в зоопарке или на шоу уродов. Я не верю, что паук такого размера существует в нормальных условиях. Под коробкой был выдвижной ящик, в котором лежали лекарства и шприц. Господи! Наверное, он дает ему что-то, что делает паука вялым. - Он содрогнулся. - Давайте забудем об этом и поужинаем.
   - Он не выглядел вялым, - сказала Бьянка. - Он поднялся по стене, как вспышка молнии.
   - Вы это видели?
   - Конечно, я была у двери. Разве вы не помните?
   - Помню, - ответил Лэнгли, - но я хотел бы забыть об этом. Если бы я действительно думал, что в тропиках водятся такие пауки, я бы никогда больше не доверял противомоскитной сетке!
   - Все больше, и больше, и больше, - продолжала девушка с явным удовольствием. - Если он продолжит в том же духе, что и начал, это должно добавить новую изюминку охоте на крупную дичь.
   - Мы оставим это, - холодно заметил доктор, - если вы не возражаете.
   Они уже собирались высадиться в Сингапуре, когда Камагра присоединился к ним у поручней. Он позаимствовал костюм, который почти сидел на нем, и выглядел холеным и симпатичным.
   - До свидания, мисс Селдон, - сказал он. - Я никогда не забуду, что вы для меня сделали.
   Бьянка покраснела и крепко вцепилась в руку доктора.
   - На самом деле, мистер Камагра, я не имела почти никакого отношения к вашему делу. Если вы хотите кого-то поблагодарить, вам следует поблагодарить доктора Лэнгли. Это он вытащил вас.
   Лэнгли обернулся.
   - А, это вы, Камагра. Рад видеть, что вам лучше. Вам повезло, что вы вообще здесь. У вас самое прекрасное телосложение из всех мужчин, с какими я когда-либо сталкивался. Пойдемте, мисс Селдон. Я собираюсь отвезти вас в отель - без дальнейших проволочек.
   Они продвинулись на несколько шагов ближе к началу трапа, и Камагра все еще следовал за ними.
   - Я очень скоро приеду на Борнео, - сказал он Бьянке. - Я увижу вас снова.
   - Вот как, мистер Камагра? Э-э... до свидания.
   - До свидания, - сказал Камагра с ноткой тоски в голосе.
   Она потеряла его из виду в толпе, но каким-то образом почувствовала, что он смотрит ей вслед, пока рикша не увез их из виду - в атмосферу сингапурской пыли и невыносимой жары.
   - Адская наглость! - сказал Лэнгли. - Что я вам говорил?
   - Я не думаю, что он хотел причинить какой-либо вред, - ответила Бьянка.
   - Вред! - фыркнул доктор. - Он не имел в виду ничего, кроме вреда. Выращивает пауков размером с футбольный мяч и не причиняет вреда? Будь он проклят!
   Девушка упивалась зрелищами, и Камагра уже был где-то на задворках ее памяти.
   - Я не вижу в этом ничего такого, из-за чего можно было бы раздражаться. Сто к одному, что мы его больше не увидим. Разве эти черные детишки не милые? Я хотела бы взять одного с собой домой.
   - Вы бы этого не сделали, - заявил доктор. - Они как ягнята; они растут! Не могу представить себе ничего более неприятного, чем овца в доме!
   Доктор Эндрю Лэнгли обедал со Стюартом - мировым судьей в Мирабалу на высокой веранде с масляной лампой наверху и покровом темноты вокруг.
   Прошло десять месяцев с тех пор, как он покинул "Батилкоа" в Сингапуре, и начал забывать, что у него вообще когда-либо был отпуск.
   Лэнгли оперся обоими локтями о поручень и вгляделся в темноту.
   Он отщипнул кончик сигары, осторожно прикурил и бросил спичку в ночь.
   - Временами Барри может быть очень вспыльчивым, - внезапно заметил он.
   Стюарт разливал ликер из длинной фаянсовой бутылки с голландской этикеткой.
   - Я знаю, - ответил он, не поднимая глаз. - Требуется немало усилий, чтобы разозлить его, но когда он действительно сильно разозлится, тогда берегись! Но что заставило вас вспомнить об этом?
   - Кое-что, что произошло в его поместье на днях. Джимми, вам кто-нибудь в последнее время жаловался на Барри Селдона?
   Судья покачал головой. Это был высокий, худощавый мужчина с прямыми, четко очерченными чертами лица и голубыми глазами.
   - Не думаю. Он что, избил кого-то из своих кули или что-то в этом роде?
   Доктор осушил свой стакан.
   - Не совсем. В прошлый четверг он выгнал с плантации приезжего - по правде говоря, довольно грубо. Парень ушел, поклявшись убить его. Я думал, вы уже слышали об этом.
   Стюарт ухмыльнулся.
   - Что за приезжий?
   - Желтокожий негодяй с некоторым образованием, который встретил Бьянку на пароходе и попытался возобновить знакомство. Барри уже однажды предупреждал его.
   Окружной судья медленно наклонился, его лицо раскраснелось, кулаки были сжаты.
   - Мне кажется, я не совсем понимаю вас, док. Китаец и Бьянка!
   Лэнгли перевел взгляд с кончика сигары на своего друга.
   - Здесь не из-за чего волноваться. Парня смыло штормом с какого-то судна, и одна из наших шлюпок подобрала его. Он был без сознания, и Бьянка вызвалась ухаживать за ним, пока не освободится кто-нибудь из персонала, чтобы занять ее место. Мы надеялись, что в последний раз видели его в Сингапуре, но, к сожалению, он приехал сюда три месяца назад. Он японец.
   Стюарт вздрогнул.
   - Не Камагра?
   - Да. Это его имя. Вы его знаете?
   - Только внешне. Он захватил несколько лишних акров, которые никому не были нужны, и возвел несколько жутко выглядящих строений. Меня не было, когда он прибыл, но его видел Браун. Никто не возражал против его присутствия там, поэтому мы позволили ему остаться. - Он стиснул зубы. - У некоторых из этих парней наглость дьявола! Если я услышу хоть малейшую жалобу на него, я прикажу его депортировать.
   Доктор сочувственно кивнул.
   - Мое единственное сожаление заключается в том, что я был тем человеком, который сыграл важную роль в спасении его несчастной жизни. Если у вас в доме есть пара приличных колод карт, готов сыграть с вами по паре центов.
   Было около полуночи, когда на поляну, окружавшую бунгало, въехал разъяренный мужчина и с седла окликнул судью.
   - Стюарт! Вы там, наверху?
   Окружной судья оглянулся.
   - Привет, Райт! Вы выглядите взволнованным. Поднимитесь и опрокиньте стаканчик. Док тоже здесь.
   Новоприбывший бросил поводья слуге и поднялся по ступенькам, перепрыгивая через три за раз.
   - Я не могу задержаться ни на минуту, - задыхаясь, произнес он. - Мисс Селдон там совершенно одна.
   Он схватил стакан, который протянул ему Стюарт, и осушил его одним глотком. Именно в этот момент судья заметил, что у Райта побелели губы.
   - Одна? А где Барри?
   Плантатор схватил Стюарта за руку.
   - Боже, это ужасно! Мы были там наверху втроем. Остальные ушли, и мисс Селдон только что вышла в халате, чтобы уговорить Барри лечь спать. Я думаю, она была чем-то напугана и не хотела признаваться в этом в моем присутствии. Я взял свою шляпу и направился к двери столовой, когда произошла ужасная вещь... Что-то черное протиснулось через открытое окно и упало на пол перед нами.
   Он сделал паузу, чтобы перевести дух.
   - Ну? - нетерпеливо воскликнул окружной прокурор. - И что это было?
   Райт дико уставился на него и с трудом сглотнул.
   - Вы подумаете, что я сумасшедший, или пьян, или что-то в этом роде. Это была штука, похожая на паука, только в миллион раз больше, чем все, каких я когда-либо видел.
   Доктор резко поднял глаза.
   - Вы говорите, он был черным? Примерно, насколько большой?
   Райт рассеянно оглядел веранду, словно ища какой-то объект, с которым можно было бы сравнить паука.
   - Он был огромный. Тело, должно быть, было почти в ярд длиной. В течение нескольких секунд мы все стояли там, парализованные. Затем я оттолкнул мисс Селдон за спину, а Барри выдвинул ящик, в котором хранил свой пистолет. Следующее, что я помню, это то, что паук прыгнул на Барри и укусил его...
   - Укусил его?
   На лице судьи появилось озадаченное выражение.
   - Да! Все произошло так быстро, что он отшатнулся назад с уродливой, зияющей раной на шее. Весь ящик выдвинулся вместе с его рукой, и каким-то образом мне удалось достать пистолет. Я, конечно, выстрелил в эту штуку и, полагаю, попал в нее. Как бы то ни было, один из моих выстрелов попал в стекло лампы и разнес его на атомы. Это было, когда существо пересекало стол, и я прицелился слишком высоко. Лампа вспыхнула и задымила, и сквозь туман, который опустился на комнату, как пелена, я увидел призрачный ужас, выкарабкивающийся тем же путем, каким он пришел. Когда я поправил фитиль и вернулся к Барри - он был мертв.
   Стюарт схватил его за оба плеча и сильно встряхнул.
   - Мертв! Вы совершенно уверены?
   - Так же уверен, как в том, что стою здесь. Укус твари отравил его. Я уложил мисс Селдон в постель, послал чернокожую девушку, которая за ней ухаживает, и отправил гонца к доктору. Затем я обследовал землю вокруг дома, но ничего не смог найти. Я еще раз взглянул на мисс Селдон, нашел пони Барри и помчался сюда.
   Доктор Лэнгли потянулся за своей шляпой.
   - Черный паук! - пробормотал он, глядя прямо перед собой.
   Мгновение спустя все трое мужчин были на поляне.
   Они вместе поднялись на веранду. Стюарт распахнул дверь столовой и вошел, доктор следовал за ним по пятам.
   На тело была наброшена ткань. Лэнгли убрал ее.
   - Ну? - спросил судья через некоторое время, чувствуя комок в горле.
   - Мертв, - сказал доктор и вернул ткань на прежнее место. Он поднялся на ноги и оглядел комнату. - Я должен увидеть Бьянку.
   Внезапно Райт, стоявший в дверях, предостерегающе поднял палец.
   - Тише. Что это было?
   Сквозь стрекот сверчков, непрекращающийся гул насекомых, до их ушей донесся женский крик.
   Стюарт схватил Лэнгли за руку.
   - Бьянка!
   Доктор посмотрел ему прямо в глаза.
   - Чушь, - сказал он. - Скорее всего, это какая-нибудь местная девушка в Кампонге, на другой стороне. Звук доносился издалека.
   Он пересек веранду и, добравшись до коридора, громко постучал в дверь. Ответа не последовало. Он постучал еще раз. Остальные, слушавшие в тишине, услышали, как повернулась ручка.
   - Джимми! Райт! Идите сюда, оба!
   В комнате было темно, и доктор чиркал спичками, лихорадочно ища лампу.
   - Оставайтесь пока там, где стоите!
   Замигал свет, и вскоре комната была тускло освещена. Они увидели пустую кровать, перевернутый стул и фигуру чернокожей женщины, лежащей посреди пола.
   Доктор перевернул ее.
   - Ее сильно ударили сзади, но она все еще дышит. Мы должны прислать к ней кого-нибудь. - Он поднял глаза. - Вы вооружены?
   Стюарт многозначительно похлопал себя по карману. Он был необычайно бледен, и на его лбу выступили капельки пота.
   - Значит, мы слышали Бьянку! Этот паук снова вернулся. - Он с яростью повернулся к плантатору. - Вам не следовало покидать это место.
   Райт развел руками, что-то бессвязно бормоча.
   - Я? Что, черт возьми, мне было делать? Я должен был найти вас! Мне некого было послать... Я попал в него, говорю вам... Откуда мне было знать?..
   - Паук не вернулся, - спокойно сказал Лэнгли.
   - Но Бьянка пропала! - крикнул окружной прокурор. - Разве вы этого не понимаете? Ее забрали отсюда.
   - Я знаю, но это сделал не черный паук. Хозяин паука - виновник этого нового преступления.
   Оба мужчины недоверчиво уставились на него.
   - Хозяин паука! Что, во имя Неба...
   - У меня нет времени объяснять вам все это сейчас. Мы должны найти лошадей и скакать как дьяволы. Райт, вам лучше собрать сторожей поместья и пару дюжин надежных людей и привести их. Пошлите за людьми Стюарта. Я хочу, чтобы вы, парни, были готовы поджечь кустарник. Вы понимаете?
   Плантатор мрачно кивнул.
   - Я все сделаю. Куда они должны пойти?
   - К дому Камагра. Я хочу, чтобы они окружили его и ждали инструкций.
   Пальцы судьи нервно двигались, на лбу пролегли глубокие морщины.
   - Дом Камагра! Какое, черт возьми, отношение этот мерзавец имеет к черным паукам?
   - Прямое, - сказал Лэнгли. - Он их разводит. Бедняга Барри стал жертвой одного из его ужасных экспериментов. Нет, я не сумасшедший, старина. Я знаю, о чем говорю. Вперед.
   Они выехали в ночь, держа путь на восток через каучуковые деревья.
   Бледная луна заливала склон холма желтым светом. Свежий ветерок с моря шелестел в покрытых листвой ветвях над головой, из полосы джунглей у подножия склона донесся крик птицы-носорога.
   - Целый полк, чтобы справиться с одним японцем, - внезапно крикнул Стюарт.
   - Я не боюсь Камагра, - ответил доктор. - Если бы он был всем, с чем нам придется бороться, я бы не волновался.
   Они поскакали вниз по крутому склону и скоро оказались на месте. Доктор пригнулся, чтобы избежать столкновения с веткой, и спрыгнул на землю.
   - Здесь есть что-то вроде забора. Я заметил это, когда проходил мимо на прошлой неделе.
   Судья, присоединившись к нему, осветил электрическим фонариком высокую стену из раскрашенных кольев, поставленных вплотную друг к другу.
   - Он не хотел, чтобы кто-то сюда входил!
   - Или выходил! - добавил Лэнгли, двигаясь вправо.
   - Там наверху горит свет, - сказал окружной прокурор, заглядывая внутрь.
   - Вот ворота. Они заперты на висячий замок изнутри. Нам придется их сломать.
   Они нашли кол и вырывали ограду, когда Стюарт обернулся и посмотрел назад.
   Его глаза давно привыкли к темноте этой уединенной поляны, куда едва проникали даже лунные лучи.
   От того, что он увидел там, позади себя, кровь застыла в его венах. Он упал на колени, потянув своего товарища за собой, когда черный ужас, ползущий на пяти из восьми лап, показался из-за деревьев и перелез через забор всего в десяти футах от них. Они услышали, как он упал с другой стороны.
   - Господи! - воскликнул Стюарт. - Это невероятно!
   Лэнгли снова поднял шест.
   - Интересно знать, что у пауков есть инстинкт возвращения домой, - пробормотал он. - Камагра, должно быть, каким-то образом перенес его сюда - и выпустил на волю. Мы можем пройти здесь.
   Они пробрались через пролом, оставив своих лошадей привязанными к деревьям.
   На дальней стороне была широкая, поросшая мхом тропа. По ней они направились к одинокому огоньку, который виднелся впереди, затем ускорили шаг, когда из тени появился первый пояс хозяйственных построек.
   Стюарт первым поднялся по лестнице и широко распахнул дверь. На полу лежала полоска циновки, стоял японский табурет и низкий предмет, похожий на письменный стол без ножек.
   Когда англичане вошли, Камагра, одетый в белое кимоно, на котором не было ни единой вышивки, тихо прошел через занавешенный проем и встал перед ними.
   Лэнгли навел на него пистолет.
   - Игра окончена, Камагра, - резко бросил он. - Поднимите руки. Вы меня слышите?
   Японец медленно поднял руки.
   - Добрый вечер, джентльмены, - тихо сказал он. - У вас, несомненно, есть веская причина вломиться в мой дом. Мне будет интересно узнать ваш мотив.
   - Камагра, - вмешался доктор, - я спас вам жизнь на "Бателкоа". Мы хотим, чтобы вы сказали нам, куда отвезли мисс Селдон.
   Палец Стюарта, лежавший на спусковом крючке его автоматического пистолета, чуть дрогнул.
   Камагра моргнул.
   - Леди исчезла?
   Судья вскипел.
   - Я не могу этого вынести! Держите этого мерзавца на мушке, док. Я собираюсь обыскать это место!
   - Будьте осторожны.
   - О, я сам о себе позабочусь.
   Он нырнул за занавески.
   Лэнгли достал спички одной рукой, чиркнул о ботинок и закурил сигарету.
   - Бесполезно ходить вокруг да около, Камагра, - сказал он своему пленнику. - Я знаю все.
   Лицо мужчины не выдавало никаких признаков эмоций.
   - В самом деле?
   - Я имею в виду черного паука. Вы говорили об этом в бреду. Вы хотели, чтобы он рос - и рос - и рос. Теперь мы знаем, Камагра, что он вырос. Держите руки над головой, желтый дьявол!
   Изнутри донесся крик.
   - Доктор!
   - Да?
   - Приведите сюда Камагру. Заставьте его идти перед вами и не сводите с него глаз ни на секунду.
   Лэнгли указал на занавески.
   - Идите, - коротко приказал он. Камагра повиновался.
   Он уже собирался пройти внутрь, когда доктор поднял занавески и сорвал ткань со стержня, который удерживал их в подвешенном состоянии. Он не хотел рисковать.
   Он оказался в длинной, узкой комнате, заставленной бытовой техникой и стеклянными банками. Стюарт стоял к ним спиной, глядя в широкий проход, ведущий в комнату за ним, дверь в которую была открыта. На кронштейне висела масляная лампа, и ее света было достаточно, чтобы взору доктора предстал целый зверинец самых отвратительных экземпляров, с какими ему когда-либо приходилось сталкиваться.
   Он увидел несколько ярусов маленьких квадратных клеток, каждая из которых была пронумерована, снабжена этикеткой и содержала образцы насекомых всех видов и описаний, сильно увеличенные. Синяя муха, величиной с его ладонь, сороконожка, похожая на змею, которая непрерывно взбиралась на крышу своей тюрьмы, только чтобы упасть на пол и начать все сначала - мотылек с закрытыми крыльями, которые, когда раскрывались, должно быть, покрывали пару футов от кончика до кончика, гигантские муравьи-жуки-мошки.
   В дальнем конце комнаты стояла кровать, полностью закрытая противомоскитными занавесками, подвешенными к деревянному кольцу, прикрепленному к потолку.
   - Я хочу, чтобы Камагра сказал мне, кто спит в этой кровати, - сказал судья.
   Японец не ответил.
   - Почему бы вам не пойти и не посмотреть самому, - спросил Лэнгли.
   Вместо ответа окружной судья отступил в сторону, открывая очертания второго огромного паука, - в четверть размера того, что отравил Барри, - скорчившегося на внутренней стороне отверстия, с металлическим ошейником посередине и длинной цепью, тянущейся от него к скобе в стене. У существа было четыре глаза с большими волосатыми веками над ними, которые постоянно поднимались.
   - Давайте сюда Камагру, - предложил Стюарт. - Это может помочь ему развязать свой язык.
   Он схватил руку японца и потянул его к дверному проему. На самом пороге Камагра издал неземной вопль.
   - О, нет! Это убьет меня! Я не готов...
   Его взгляд метнулся к потолку, и, проследив за ним, судья увидел огромный металлический шприц, висящий в своего рода подставке над цинковым баком.
   - Мы не хотим, чтобы вы умерли, Камагра, - сказал он. - Но мистер Селдон тоже не хотел этого, когда вы напустили на него свое мерзкое создание. Давайте, мой друг. Заходите!
   Ноги у мужчины подкосились, и он безвольно повис, как мешок.
   - Остановитесь, - закричал он. - Я расскажу вам. Я расскажу вам все. Английская леди находится там. Она связана, но я не причинил ей вреда. Не ближе... о, не ближе... он может дотянуться...
   Стюарт отбросил его обратно к доктору и достал шприц. Он демонстративно качнул его вверх-вниз, затем окунул его сопло в жидкость в резервуаре и вытянул ручку, пока он не наполнился.
   - Что это? - подозрительно спросил Лэнгли.
   - Не знаю, - сказал другой. - Наркотик для паука, должно быть. Не так ли, Камагра?
   Камагра наклонил голову.
   Стюарт обрушил непрерывный поток капель на голову паука.
   Вскоре, пока он с тревогой наблюдал, веки опустились и больше не поднимались, лапы постепенно приближались к телу, и, прежде чем доктор успел вмешаться, судья прошел мимо него к кровати.
   Глаза Лэнгли на долю секунды потеряли японца, но за это короткое время Камагра преуспел... Ткань, сорванная с потолка, упала на голову доктора, полностью окутав его. Он сбросил ее после короткой борьбы и обнаружил, что бак перевернулся, затопив проход тошнотворной, сладко пахнущей жидкостью. Все клетки были открыты, а Камагра исчезал в самом дальнем дверном проеме.
   Пуля, которую он выпустил ему вслед, должно быть, пролетела мимо - и Камагра исчез.
   Доктор остался среди множества ползающих, жужжащих, трепещущих ужасов, а Стюарт не сознавал ничего, кроме того, что держит Бьянку на руках.
   - Все в порядке, док. Она у меня.
   Лэнгли наступил на что-то ботинком и вскрикнул.
   - Есть ли выход через эту комнату?
   - Нет, это тупик.
   - Тогда бежим, чего бы это нам ни стоило. Камагра сбежал и выпустил весь свой зверинец на свободу!
   Они выбрались чудом. Впоследствии Лэнгли заявил, что своим спасением в данном случае они были обязаны испарениям химического вещества, которое Камагра опрокинул, чтобы помешать им применить его.
   Они снова оказались на открытом месте, и дверь дома надежно закрылась за ними.
   - Мы должны действовать осторожно, - сказал доктор. - Думаю, мы еще не закончили с Камагрой.
   Бьянка моргнула, глядя на Стюарта, и слабо улыбнулась.
   - Могу я попробовать идти сама?
   Звук ее голоса вызвал приятный трепет, пробежавший по всему телу Стюарта. Он осторожно опустил ее ноги на землю, но все еще поддерживал ее.
   - Вы хорошо себя чувствуете?
   - О, да, мне так кажется. Я, конечно, одеревенела, но это все. - Она потерла глаза. - Какой ужасный кошмар! Кажется, он продолжается уже много лет. Не могу себе представить, как вы нашли меня. Вы слышали, как я кричала, или доктор догадался?
   - И то, и другое, - сказал Лэнгли. - Попробуйте пройти несколько шагов. Замечательно. Теперь попробуйте еще раз. Продолжайте двигать ногами, как будто вы топчетесь на месте.
   Внезапно он указал в сторону хижин.
   - Смотрите, Джимми! Вон он идет. Он направляется к тропинке.
   - Я ничего не вижу. Кто это был?
   - Камагра! Он открыл двери. Небеса знают, что скрывается за ними. Бьянка, мы должны бежать отсюда. Вам лучше держаться за нас обоих. Если вы обнаружите, что падаете, крикните - и мы понесем вас.
   Они прошли двадцать ярдов, когда Бьянка закричала.
   - Смотрите! Смотрите! Разве вы не видите их в этом пятне лунного света? Пауки! Пауки! Их сотни!
   Мужчины оглянулись. Все это место казалось наполненным ими. Стюарт подхватил девушку на руки, и они сломя голову помчались к воротам.
   Камагра был вне пределов досягаемости пистолета, но они, казалось, догоняли его; его белое кимоно было отчетливо видно среди деревьев. Внезапно он остановился, в замешательстве огляделся вокруг и начал возвращаться.
   Голос со стороны забора ясно указал, почему он повернул.
   - Стюарт! Вы там, наверху? Стюарт!
   Судья сделал паузу и крикнул в ответ:
   - Мы сейчас придем. Скажите людям, чтобы они подожгли лес. Присматривайте за мисс Селдон. Я посылаю ее вперед. - Он снова отпустил девушку. - Бьянка, - сказал он ей, - ворота прямо перед вами, Райт ждет вас там. Я хочу, чтобы вы отправились туда - одна. Вы не боитесь?
   Она посмотрела прямо на него.
   - Я боюсь, Джимми, - прошептала она, - но я иду.
   Он нашел время еще на одно предложение.
   - Я рад, что именно я нашел вас, а не другие. Я скажу вам почему - когда-нибудь.
   - Я рада, что это были вы, Джимми, - сказала она и ушла.
   - Она замечательная маленькая женщина, Джимми. Что мы теперь будем делать?
   Судья быстро пошел сквозь деревья.
   - Попробуем заполучить Камагру живым или мертвым, пока огонь не разгорелся как следует. Вы видели, в какую сторону он пошел?
   - Да. Он вон там, слева. Нам лучше разделиться и попытаться загнать его в угол.
   Прошло десять минут, прежде чем Стюарт приблизился к своей жертве на расстояние выстрела, и он выстрелил, чтобы дать ему понять об этом факте. С другой стороны появился Лэнгли.
   Японец спокойно смотрел на них, держа нож на кончиках пальцев. Он позволил им приблизиться на расстояние нескольких футов от себя, затем прикоснулся губами к обнаженному лезвию.
   - Вы дадите мне привилегию почетной смерти, джентльмены?
   - Будь проклята такая честь! - сказал Стюарт.
   Лэнгли тронул его за рукав.
   - Он имеет в виду харакири, лучше пусть он это сделает. Это избавит вас от многих неприятностей.
   А потом произошла странная вещь.
   Черная масса внезапно упала с дерева над ними, придавив Камагру своей огромной массой.
   Оба мужчины отшатнулись назад.
   - Черные пауки! - выдохнул окружной судья.
   Они побежали вниз по склону, в ушах звенел неземной крик Камагра, а пояс пламени угрожал окружить их - и ни разу не оглянулись.
  

ЖЕНЩИНА С ДВУМЯ ДУШАМИ

ДЖ. ПОЛ СУТЕР

  
   - Доктор, - сказал я, и, наверное, был сумасшедшим, если разговаривал так с этим человеком, - если вы не спасете ее, не знаю, что я с вами сделаю. Я не обманываю, доктор. Вы можете прятаться, где вам заблагорассудится, но это не принесет вам никакой пользы. Я найду вас, я достану вас. Вам лучше спасти ее, доктор!
   Я полагаю, врачи привыкли к таким обезумевшим от горя сумасшедшим, каким я был тогда. Имя этого человека ускользнуло от меня. Он был крупным, спокойным мужчиной, с медленной речью и умением незаметно улыбаться с задумчиво нахмуренными бровями. Я сказал в больнице, чтобы нашли лучшего хирурга в городе, независимо от того, сколько это будет стоить, и его подняли с постели в два часа ночи. Он положил широкую ладонь мне на плечо, мгновение пристально вглядывался в мое лицо, затем усадил меня в удобное кресло так легко, как я мог бы усадить ребенка.
   - Сидите здесь, - приказал он мне без тени обиды в голосе. - Вы через многое прошли сегодня вечером. Я знаю, что это значит. - Он сделал паузу, и его низкий голос понизился до шепота. - В прошлом году я потерял свою собственную дочь. Если есть хоть какая-то надежда, ваше волнение только уменьшит ее. Держите себя в руках! Посмотрите на эту девушку, вон там! Вам не кажется, что она тоже это чувствует? И все же, она молчит.
   Я оглядел комнату, когда он отпустил меня; в моем сознании было больше здравомыслия, чем за последний час. В палате были только мы трое, кроме врача и медсестры. Салли, лежавшая на кровати, была похожа на вылепленную из воска, и я не мог видеть, что она дышит. Норма, ее близнец, неподвижно сидевшая на стуле у дальней стены, казалась такой же неподвижной, как ее умирающая сестра, - такой же неподвижной и почти такой же бледной. Она пристально смотрела на лицо на подушках, и сходство между ними было таким полным, таким совершенным, вплоть до мельчайших деталей изящно очерченного носа и милого, чувствительного рта, - что казалось, она смотрит в зеркало. И там был я, их отец, а также их менеджер.
   Вы слышали о близнецах Гордон? Может быть, вы их видели? Им было по двадцать два, не больше, когда это случилось, но они уже объехали с танцами весь мир. Большинство европейских дворов и многие восточные тронные залы аплодировали им. Если бы вы могли как-нибудь зайти ко мне домой, я мог бы показать вам шесть альбомов, полных вырезок из газет и журналов, заметок в театральной прессе - никаких резких слов, а только похвала, похвала, похвала. И они заслужили все это. Я, их отец, знаю. Пожалуйста, простите тщеславие старика, когда он говорит об этом.
   Я был их учителем до того, как они приобрели такие навыки, что я смог также стать их менеджером. Научились ли они сначала ходить или танцевать? Я не могу вспомнить. Они выступали со мной на сцене, когда им исполнилось четыре года, и для меня это было так, как если бы танцевал дух их матери, умершей при их рождении. Они были ее образом и образом друг друга. Она тоже была танцовщицей. Временами я думал, что ее душа перешла к ним, когда она умерла, так что они были связаны друг с другом более крепкими узами, чем другие близнецы. Но вы должны судить сами.
   О последней торопливой поездке на автомобиле между городами сквозь тьму мне не нужно говорить, разве что рассказать о ее конце. Крутой поворот дороги, скрытый чернотой тяжелой ночи, пока мы не оказались прямо на нем, отсутствующий сигнал предупреждения: налево, - водопроводная труба; направо, - дорога и безопасность. Наш водитель, ехавший на большой скорости, свернул слишком поздно и мгновенно поплатился за ошибку своей жизнью. Норма и я чудесным образом не пострадали, даже не потеряли сознание от шока, но Салли... Когда выдающийся хирург осмотрел ее, его вердикт был коротким и ужасным:
   - Операция сейчас убила бы ее. Если она немного окрепнет, тогда я буду оперировать.
   - Но будет ли она жить, доктор... будет ли она жить? - яростно потребовал я.
   - Вы верите в Бога? - был его ответ, и когда я кивнул, - тогда молитесь!
   Это было тогда, когда я отчаянно угрожал ему. Но это всего лишь какой-то неглубокий поверхностный слой меня произносил угрозы. В глубине души я знал, что этот хирург, такой же выдающийся в своей профессии, как мои близнецы в своей, не сдастся, пока она жива. Но я видел достаточно больниц, чтобы знать кое-что еще, и я думаю, именно это знание привело меня в отчаяние.
   В маленькой комнате было двое, присутствие кого не было необходимым. На самом деле, там никто не был нужен, кроме доктора, если бы оставалась хоть какая-то надежда, - мы с Нормой подождали бы в холле. Тот факт, что мы были там, не изгнанные хирургом, доказывал, что Смерть тоже была рядом - Смерть, которая держала его руку в течение нескольких минут; мы надеялись и молились... затем Смерть нанесла удар.
   Всего за секунду или две до конца сознание вернулось к Салли, и она посмотрела не на меня и не на парящего над ней доктора, а в глаза своей сестры. Я видел, как они встретились - эти две пары голубых глаз. Понимание, промелькнувшее между ними, было таким определенным, таким осязаемым, что казалось почти материальным.
   - Что она тебе сказала, Норма? - потребовал я почти в тот же миг, когда хирург склонил голову.
   Моя другая дочь, - единственный ребенок, который у меня теперь остался, - посмотрела на меня, но ничего не ответила. Вместо этого доктор обратился к медсестре:
   - Пусть договорятся о том, чтобы им предоставили смежные номера в отеле, - распорядился он. Поколебался и вопросительно посмотрел на меня. - Или, если предпочитаете, вы оба можете спать здесь. В результате аварии вы не пострадали, но шок...
   Прежде чем я успел принять решение, Норма сделала это за меня, заговорив впервые после аварии:
   - Мы поедем в отель, - сказала она тихо, но голосом, из которого исчезли все краски, все интонации. Затем она медленно вышла из палаты, не оглядываясь; я машинально последовал за ней. На какое-то время ее воля взяла верх. Я был нем, не в состоянии думать.
   Я сел в такси рядом с ней. У меня не было ни слова ни для кого - даже для моего старого друга Бертолли, менеджера театра, в котором девушки должны были танцевать следующим вечером, который ждал нас в отеле, опустив голову. Бертолли позаботился о размещении. Ни одна деталь не осталась без внимания. Я посмотрел в его темные глаза, полные слез, на его доброе, суровое лицо и снова отвел взгляд. Но Норма подошла к нему и что-то быстро и серьезно сказала.
   Бертолли вздрогнул. Я не мог уловить ни его слов, ни ее, но мне показалось, - насколько это было возможно для меня, - что он выглядел недоверчивым, почти испуганным. Норма чего-то требовала. Он протестовал. Однако она добилась своего, потому что я видел, как он кивнул и пожал плечами, а затем быстро вышел из отеля.
   Когда она вернулась ко мне, ее нежное лицо было таким же застывшим и лишенным выражения, как у мраморной статуи. Она последовала за глубоко обеспокоенным клерком, который сам показал нам наши комнаты, а я последовал за ней.
   Так много всего произошло со мной за эти последние несколько часов, разорвав мою душу на части, что у меня больше не было сил глубоко переживать. Я ожидал, что буду лежать без сна, но это оказалось не так. Едва я пожелал Норме доброй ночи и, пошатываясь, вернулся в свою комнату, оставив дверь ее комнаты приоткрытой, как мной овладела усталость. Кровать была мягкой и манящей. Я бросился на нее, не раздеваясь, и вскоре заснул.
   Но прежде чем меня поглотил сон, я подумал о Норме, когда она поцеловала меня на ночь - ее прекрасное лицо все еще было холодным и твердым, как мрамор, ее голос был едва ли громче самой тишины. Она тоже оцепенела. Я помню, как был благодарен за поцелуй и смутно задавался вопросом, какие ужасные муки придут, когда к нам вернутся чувства.
   И еще одна вещь, о которой я задумался. О чем говорили Норма и ее сестра - в последнее мгновение? Именно эта мысль настойчиво билась у меня в голове, как раз перед тем, как я погрузился в беспамятство.
   Внезапно я был вынужден вернуться из забытья. Кто-то заговорил. Голос раздался в моих ушах, как звон колокольчика, мягкий и музыкальный, но в то же время настолько повелительный, что даже мой глубокий сон был нарушен. Я сел. Свет все еще горел, как я его и оставил. Норма стояла у моей кровати.
   Она была одета в черный бархатный костюм мальчика-пажа. Я хорошо знал этот костюм. Наше представление всегда начиналось с того, что девушки переодевались пажами, и их первый танец в мягком, плотно облегающем фигуру бархате был ключевой нотой для всего последующего. Некоторые из их других танцев были более сложными или более фееричными, но ни один из них не превосходил первый по грации. Для удобства они всегда покидали наш отель одетыми в костюмы пажей, прикрытые длинными плащами, хотя вся остальная одежда для выступления была приготовлена для них вместе с театральными принадлежностями.
   - Ты готов, отец? - тихо сказала она.
   - К чему? - спросил я в замешательстве.
   - К выступлению. Боюсь, мы немного опоздали. Разве не счастье, что театр Бертолли находится всего в нескольких шагах от отеля? У него все будет готово для нас, отец. Я поговорила с ним, и он пообещал. Ты же знаешь, что наше выступление сегодня единственное.
   Я уставился на нее в полном смятении. Так вот как вернулись чувство! Она думала... о, Боже мой, она думала, что они вдвоем будут танцевать вместе, как обычно. Что я мог сделать? Должен ли я напомнить ей правду или мне следует подшутить над ней? Но как я мог потакать ей? Возможно, если бы я повел ее в театр и потанцевал с ней сам...
   - Ты говорила с Бертолли... - начал я, вслепую нащупывая выход; и, к моему изумлению, она рассмеялась своим прежним, звенящим смехом.
   - Ты же знаешь, что я это сделала, отец - ты видел нас. Мистер Бертолли обещал быть там сам. О, кажется, я забыла тебе сказать! Я забыла сказать моему бедному старому папе, поэтому он пошел спать, пока я переодевалась! - Она похлопала меня по плечу, затем обвила обеими руками мою шею и поцеловала меня. - Мне жаль, папа... Бедный, усталый папа! Но ты отведешь меня в театр, не так ли, и понаблюдаешь за мной на протяжении всего представления?
   Скованно, я направился к двери. Сотрудники отеля, которые видели, как мы спускались по лестнице в нижний холл, а оттуда на улицу, должно быть, смотрели на нас с удивлением.
   Что касается меня, то я видел только стройную девушку в длинном плаще, молча идущую рядом со мной. Где-то я читал, что, когда разум достигает предела выносливости, - когда он балансирует на краю, а впереди черное безумие, - все, что он делает, должно приниматься как само собой разумеющееся, если мы хотим спасти его. Хотя в ту ночь я не мог ясно мыслить, эта идея, должно быть, овладела мной, потому что я повел ее по пустынным улицам в театр, как мог бы сделать в любое другое время.
   Театр Бертолли, как и его владелец, был одним из моих самых старых друзей. Его ассоциации уходили корнями далеко в мои собственные танцевальные дни. Именно Бертолли, чье тихое сочувствие, никогда не навязчивое, но на которое всегда можно положиться, помогло мне пережить тяжелую утрату, когда мои маленькие девочки родились ценой жизни их матери. В детстве они танцевали на его сцене, и его проницательный взгляд замечал недостатки, которые я должен был исправить, прежде чем они перерастут в привычки.
   Много раз с тех пор старый театр приветствовал их спотыкающиеся ноги и отзывался аплодисментами зрителей. Хотя судьба уготовила нам трагедию, она не заставила нас провести наши первые горькие минуты среди незнакомцев. Бертолли был моим другом, и другом удивительно проницательным. Поскольку моя девочка рассказала ему об этом странном уродстве своего ума, я чувствовал, что он поймет. Он помог бы мне спасти ее рассудок.
   Я не удивился, когда старик встретил нас у входа на сцену. Он нас ждал.
   - Вы все еще хотите танцевать, cara mia? - тихо спросил он Норму. - Тогда вы найдете все таким, каким оно должно быть. Сцена готова. В вашей гримерной, как обычно, лежат костюмы. В других театрах вы, может быть, сами распаковывали вещи, но Бертолли всегда все устраивал сам - вы помните? И ты, мой старый друг, - сказал он, целуя меня в щеку по итальянской моде. - Ей понадобится твоя помощь в надевании костюмов. Я буду сидеть в зале. Сегодня вечером я - зритель!
   Я понял, что он имел в виду, когда он упомянул о том, что Норма нуждается в моей помощи. Девушки помогали друг другу надеть свои более сложные костюмы. Это экономило время для обеих. Я последовал за Нормой по тускло освещенному коридору в гримерную. Но она остановила меня у двери. Ее голубые глаза, широкие и непроницаемые, как у лунатика, посмотрели в мои, и она улыбнулась.
   - Мне не понадобится твоя помощь, отец. Посиди с мистером Бертолли.
   В ту ночь распоряжалась она. Я ничего не мог сделать, кроме как повиноваться. Мой старый друг, стоявший чуть позади, ласково положил руку мне на плечо.
   - Репетиция в пустом зале! - сказал он, пытаясь рассмеяться. - Все будет именно так. Мы сядем совсем рядом с передней частью сцены. Я думаю, так будет лучше. Если она мысленно увидит зал, полный людей, хлопающих в ладоши, топающих ногами - браво! - ты и я, мы не будем портить картину. Идем!
   Когда мы пересекли сцену и спустились по маленькой боковой лестнице, я огляделся. Бертолли действительно выполнил свою часть работы. Сцена была подготовлена для нашего выступления, точно так же, как он готовил ее много раз до этого. Темно-красные занавески висели на заднем плане, даже сейчас пошевеливаясь от порывов ветра, вздыхавшем в пустом театре. В свое время я использовал черные портьеры, но много лет назад Норма и Салли предложили красные. Они были правы. В теплых красных тенях было больше таинственности.
   Когда они выходили из большой рамы, - похожей на картинную, - в которой их обнаруживали, когда поднимался занавес, по залу всегда пробегала дрожь. Отчасти это было вызвано их изяществом; но также, я думаю, - хотя те самые люди, которые трепетали, не догадались бы об этом, - черный бархат переходил в красный, мягко, необъяснимо, но всегда различимый глазом - так тщательно был выбран оттенок красного.
   Теперь рама была на месте, закрытая спереди занавесками, которые танцоры внутри могли отодвинуть в сторону нажатием пружины. У меня перехватило горло при виде этого. Часть чар, которые держали меня в своих тисках с тех пор, как мы покинули больницу, рассеялась, и я мог бы полностью сломаться, если бы Бертолли не схватил меня за руку с повелительным: "Пойдем!"
   Машинально я пошел с ним через оркестровую яму, оттуда в проход. Он был осторожен, чтобы не отпустить меня. Я видел, как он раз или два пристально взглянул мне в лицо, как будто хотел прочитать мои мысли. Когда мы сели, наступила напряженная тишина, прежде чем он заговорил.
   - Мой старый друг, на карту поставлен ее разум! - мрачно прошептал он. - Не спрашивай, откуда я знаю; я не могу тебе сказать. Я вижу под поверхностью в таких вещах, как это. У меня есть видение, которого нет у других. Это ее разум, говорю тебе, ее разум! Если это потрясение велико для тебя, - сильного мужчины, - подумай, что это значит для нее. Сегодня, я надеюсь, поступая так, как она говорит, - потакая ей, - мы сохраним ее рассудок.
   Я тупо посмотрел на него. Часто, когда я был с ним, я чувствовал в нем то, что он теперь облекал в слова. Некоторые вещи, скрытые для других людей, были открыты ему. Но я всегда был практичен. Даже сейчас мне пришло в голову банальное возражение, и я сказал ему об этом. Номер был для двух танцоров. Это была поэзия, в которой актеры одновременно противостояли и помогали друг другу. Я не мог понять, как Норма могла пройти через это в одиночку. Но Бертолли покачал головой, и в тусклом свете его морщинистое лицо смягчилось в утешительной улыбке.
   - Не бойся этого, мой друг. То, что она делает сегодня, - это не демонстрация вашего искусства. Если этот танец поможет ей, этого достаточно. Она будет спасена.
   Легкая дрожь пробежала по занавескам, скрывавшим маленькую сцену внутри рамы. Я почувствовал, что вошла Норма, вздрогнул и наклонился вперед. Твердая рука Бертолли на мгновение сжала мое колено.
   - Спокойно! - прошептал он, и занавески раздвинулись.
   - Dio mio! - Его тяжелый голос прервался чем-то вроде рыдания, но я не смотрел на него. Норма стояла в раме. Скорее, я бы сказал, что она парила внутри нее, одетая в свой бархатный костюм пажа, так легко балансируя на носках, что, казалось, едва касалась миниатюрной сцены внизу. Ее гибкое тело выгнулось вперед, одна рука вытянулась. Она улыбалась; и когда значение этой улыбки дошло до моего ошеломленного сознания, я тоже всхлипнул. Ибо именно так она всегда стояла в начале танца, но ее рука, теперь слегка протянутая в пустоту, затем хватала другую руку, и она улыбалась в запрокинутое лицо своей сестры, которая грациозно опускалась на одно колено и отвечала ей взглядом.
   - Она собирается исполнить двойной танец! - воскликнул я изумленным шепотом.
   - Dio mio! Боже милостивый! - ответил Бертолли, перекрестившись.
   Танец начался... Она легко перешла из рамки на сцену театра и поклонилась - длинным, размашистым поклоном, направленным в пустоту. В том первом танце девушки соприкасались только кончиками пальцев, приближаясь друг к другу и отступая, скользя одна вокруг другой легко, как пух чертополоха, удерживаемые вместе только одной связью - пристальным взглядом их голубых глаз. Теперь взгляд Нормы был тверд. Она не отвела глаз от того места, где должна была быть ее сестра. Они улыбались небытию, в то время как она делала пируэты и кланялась. Казалось, ее пальцы касались пустоты с такой уверенностью, с какой когда-либо встречались с кончиками пальцев, с которыми им больше никогда не суждено встретиться.
   В конце танца она широко раскрыла обе руки в приглашающем жесте. Этот жест послужил сигналом к отступлению Салли в рамку. Я наблюдал затуманенными глазами, как Норма следовала за отступлением небытия, не пропуская ни одного шага, не упуская ни малейшего поворота или взмаха из всего, что они добросовестно практиковали вместе для этого танца, пока она не вернулась на миниатюрную сцену, и занавес закрылся за ней.
   - Бертолли, - сказал я, - будем ли мы аплодировать?
   Старик повернул ко мне лицо. Я не мог понять выражения его глубоких глаз. Казалось, это был страх, сдерживаемый его потрясающей силой воли.
   - Я думаю, нам лучше всего сидеть очень тихо, - медленно ответил он. - Я упрекал себя за то, что не предоставил музыку, но теперь вижу, что в этом нет необходимости. Да, мы должны сидеть спокойно, мой друг. Нас может подстерегать опасность.
   - Опасность! - воскликнул я.
   - Да, возможно. Кто может сказать?
   - Бертолли! - На мгновение я разозлился. Опасность, исходящая от моей маленькой девочки? Но его рука повелительно сомкнулась на моем колене снова, - только на мгновение, - и когда я с негодованием наклонился к нему, он закрыл глаза и перекрестился еще раз. Я быстро взглянул на сцену. Занавески на раме раздвигались.
   Шла римская сцена. В ней два гладиатора с мечами и щитами, - очень легкими мечами и щитами! - нападали и защищались, угрожали и убегали со сцены. Никогда больше их не будет двое! Эта мысль пронзила меня насквозь, как сталь, но я прикусил губы, пока не почувствовал вкус крови, и промолчал. Если это была цена за здравомыслие для нее, эта игра, которая затронула самые струны моего сердца из-за ее намека на другие дни, тогда я должен заплатить эту цену. Я даже не прятал глаза, как Бертолли. Я наблюдал, как она танцевала на протяжении всей сложной сцены, точно так же, как она танцевала в безвозвратно ушедшие дни, когда Салли танцевала напротив. Но теперь никто не танцевал напротив.
   Инсценировка поединка закончилась, как и предыдущая сцена, в рамке. Этот танец изображал смертельную схватку из истории "Умирающего гладиатора". Норма, та, которая должна была умереть, наконец, прижала обе руки к груди и медленно опустилась на миниатюрную сцену. Когда ее рука опустилась, и закрывающиеся занавески скрыли ее, я с болью подумал о другой фигуре в доспехах, с поднятым мечом и лицом, ликующим от победы, чье присутствие должно было завершить картину. Было ли нормальным думать о ней? Я не знал. Я не мог понять, какие странные фантазии нашли место в этой склоненной голове.
   Дрожь пробежала по телу Бертолли, когда занавески сошлись вместе. На его лбу выступили крупные капли пота.
   - Dio mio, сделай так, чтобы это закончилось! - хрипло простонал он. - Я больше не могу этого выносить. Это слишком много! О, мой друг, давай уйдем, пока можем! - Но прежде чем я смог найти слова, чтобы успокоить его странное волнение, он взял себя в руки, попытавшись улыбнуться. - Что за глупости я говорю? Мы не можем уйти. Мы не уйдем. На карту поставлен ее разум. Мы делаем свое дело, когда смотрим и молчим. Ах! Господь на небесах, это происходит снова!
   Он задрожал, и при последних словах у него застучали зубы. Его сила, самоконтроль, казалось, перешли ко мне.
   - Спокойно, Бертолли! - попросил я, бессознательно используя то самое слово, с помощью которого он не позволял мне ослабеть несколько минут назад. Но он продолжал дрожать и бормотать что-то себе под нос на протяжении всего последнего танца. Мой взгляд быстро оторвался от него. Я с тяжелым сердцем наблюдал за изящной фигуркой моей маленькой девочки. Эта последняя сцена была любовным отрывком из "Старого Нью-Йорка". Салли (Суэйн) сначала робко, а затем все увереннее, по мере достижения кульминации танца, заигрывала с Нормой, стройной старомодной девушкой в юбке с оборками и шляпке.
   Они были настолько похожи, что могли поменяться ролями, и я уверен, что никто из зрителей не узнал бы об этом.
   Я наблюдал, как моя девочка в старомодном платье теперь совершала грациозные движения, наступая, отступая, убегая со смеющимся лицом - наконец, уступая. В этом финале, снова поставленном в широкой рамке, она должна была откинуться назад, поддерживаемая руками своей сестры. Мне было интересно, как Норма это сделает. Некоторые движения казались почти невозможными для одной танцовщицы, но она не стала избегать их.
   Ах, как я знал эту сцену! Если бы она хоть немного изменила ее, я мог бы заметить разницу. Она ничего не изменила, но теперь ей придется это сделать. Даже ее гибкие мышцы не могли принять такое положение без поддержки. Я ждал. Она отклонилась назад - назад - еще дальше, с улыбкой на лице. Я вскрикнул и попытался подняться, но железная рука Бертолли удержала меня.
   Затем мои глаза открылись, и я увидел.
   Там было два танцора. Мою маленькую девочку поддерживала призрачная фигура - фигура Салли!
   С вытаращенными глазами и колотящимся сердцем я смотрел на них, - но только на мгновение, - затем занавески рамы закрылись. Мгновение спустя Норма, все еще в платье "Старого Нью-Йорка", спустилась на сцену, с удивлением огляделась вокруг, затем, рыдая, бросилась на жесткие доски - и я забыл свой страх - забыл обо всем, кроме того, что она нуждалась во мне.
   Я подбежал к ней быстрее, чем Бертолли; но я услышал его восклицание, когда он неуклюже последовал за мной:
   - Она плачет! Возблагодарим Бога! Она плачет, а значит, ее разум - спасен!
   Только когда она успокоилась и тихо плакала в моих объятиях, я понял, что она забыла о прошедшем часе. Занавес ее памяти был опущен, когда что-то передалось ей из глаз умирающей сестры. Он не поднимался снова, пока она не обнаружила себя, горько плачущей, на сцене Бертолли. То, что она сделала той ночью, должно было навсегда остаться пустым местом в ее памяти.
   Два года спустя мы с Нормой пришли к Бертолли с другим номером. Я сам был ее партнером по танцам, но мне почти ничего не пришлось делать. Ибо за это короткое время она стала величайшей из танцовщиц. Палвини - лучшая танцовщица своего времени! Вы, конечно, знаете это имя. Она взяла его, когда начала танцевать одна. Для меня, однако, она не великая Палвини, а моя Норма.
   В первый вечер мы с Бертолли сидели в его маленьком кабинете в театре и говорили о давно минувших днях. Это хорошее место, чтобы вспомнить такие вещи, - темная комната Бертолли, пожелтевшая от времени и пропитанная табачным дымом, потому что стены от пола до потолка увешаны картинами из прошлого. Я думаю, что от любого выдающегося человека, который когда-либо ступал на эту сцену, там что-то есть: возможно, фотография или письмо, написанное выцветшими чернилами; или, может быть, всего лишь старый и порванный обрывок программы с именем на нем. Наша фотография висит прямо над столом Бертолли, девушки в костюмах пажей, я позади них, мои руки - на их плечах.
   В тот вечер Бертолли откинулся на спинку кресла, и тень пробежала по его морщинистому лицу, когда он посмотрел на фотографию сквозь клубы табачного дыма.
   - За долгую жизнь, наполненную множеством замечательных переживаний, это было самое замечательное, - торжественно сказал он.
   Я знал, о чем он думал. Воспоминание о том танце вернулось ко мне, и я на мгновение отвел взгляд, чувствуя комок в горле.
   - Она когда-нибудь вспоминала об этом? - мягко спросил он.
   Я покачал головой.
   - И она полностью излечилась? Не было никакого - как бы это сказать? - никакого душевного расстройства?
   Я мог утвердительно ответить ему на этот вопрос.
   - Она пережила большое горе, ничего кроме, - заверил я его. Я вдруг осознал, чем обязан этому человеку. - Бертолли, ты был прав. Если бы мы не промолчали и не позволили ей делать то, что она хотела, в ту ночь, ее разум был бы надломлен. Я уверен в этом.
   Он улыбнулся мне - серьезной, непроницаемой улыбкой.
   - Я провел много часов, мой друг, размышляя о той ночи. Я пытался объяснить это самому себе.
   Должно быть, я уставился на него в замешательстве, потому что он медленно продолжил.
   - Они... они были близнецами. Они были очень близки друг к другу - гораздо ближе, чем большинство сестер. Разве не так?
   Он открыл долго сдерживаемый родник эмоций. Я рассказал ему о своих девочках. Между ними действительно существовала связь. На протяжении всей их жизни, хотя они были двумя разными телами, они казались единым целым духовно; я бессвязно рассказывал ему истории об их детстве и о последующих годах, когда снова и снова, - как я видел, - они понимали друг друга без слов. Я рассказал ему также о том долгом, странном взгляде, которым они обменялись напоследок. Он не перебивал меня, но время от времени кивал со своей все той же странной улыбкой.
   - Норма танцует даже лучше, чем раньше, - заметил он, когда я закончил.
   - В два раза лучше!
   - Послушай, мой друг. - Он наклонился вперед, и его глаза взглянули прямо в мои. - Всю мою жизнь мне было дано знать и видеть определенные вещи, которых многие люди не знают - ты понимаешь?- вещи духовные. Той ночью ты тоже что-то видел.
   - Двух танцовщиц, - обеих моих девочек, - в конце, - ответил я ему, медленно подбирая слова; мне было трудно говорить об этом даже сейчас.
   - Только в самом конце? - спросил он. Я кивнул.
   - Я так и знал. С самого начала танца в ту ночь они танцевали вдвоем, но я боялся показать тебе другую. Я боялся за твой рассудок, мой друг. Я был осторожен, чтобы не прикоснуться к тебе, когда та другая была видна, потому что с прикосновением моя сила зрения передалась бы и тебе. Но, в конце концов, напряжение оказалось слишком велико. Я забылся, на одно мгновение. И когда я положил руку тебе на колено, ты увидел.
   Я не мог ответить ему сразу. В присутствии этого старика, чьи глаза видели душу, я стал смиренным. Он улыбнулся мне и ждал очевидного вопроса.
   - Ты сказал, что можешь объяснить... - отважился я, наконец, но он мягко покачал головой.
   - Я не настолько уверен в этих вещах, мой друг. Я сказал только, что пытался объяснить это самому себе. Теперь, когда ты рассказал мне о последнем общении, которое случилось между ними, - общение одной души, говорящей с другой глазами, - возможно, я стал увереннее. Когда их глаза встретились, та, кто собиралась перейти в мир духов, взяла под контроль ту, кто должна была задержаться в этом мире. Это был мудрый и любящий контроль. Это успокоило разум, который вот-вот должен был сломаться. Они были так близки, эти двое, что, когда одну забрали, другая не мог оставаться в здравом уме без посторонней помощи, пока не миновал критический момент. И помощь была оказана незамедлительно. Салли хотела оказать ее, прежде чем уйти из жизни. Я также думаю, мой друг, что в финальном танце она передала своей сестре часть того гения, который был у них общим. Ты понимаешь? Впервые нормальность стала полной - если я могу это так назвать. Они были взаимозависимы; теперь она ни от кого не зависела. Была перерезана нить, которая удерживала ее. Вот как я это объясняю, но это только мое предположение. Я не уверен.
   - Она была моей дочерью, - воскликнул я, чувствуя, как обостряется старое горе, которое, как я думал, давно похоронено. - Почему бы мне не увидеть ее с самого начала? Почему она была скрыта от моих глаз, пока ты не прикоснулся ко мне?
   Старик пожал плечами и улыбнулся.
   - Кто ответит на это, мой друг? Кто скажет, почему так мало из нас когда-либо видят реальность великой тайны жизни, которая нас окружает? И почему те, у кого есть зрение, так редко видят ее?
   Я покачал головой. Я погрузился в глубокую задумчивость.
   - Никто не знает, - сказал старик, - никто не может ответить на этот вопрос. Это одна из вещей, которую мы постигаем, лишь встретившись с Богом.
  

ИЗ СВЕРКАЮЩЕЙ ГРОБНИЦЫ

РАЛЬФ ДАРЕМ

  
   Мое сердце бешено заколотилось, когда звон дверного звонка эхом разнесся по большому безмолвному дому. Я начал горячо жалеть, что пришел сюда. Несмотря ни на что, чувство блудного сына не покидало меня.
   Старый дом, подумал я, казалось, пришел в упадок за те пятнадцать лет, что меня не было, двор зарос сорняками, краска облупилась, а мебель на веранде стала ветхой и, возможно, отец продал ее и убрал куда-то еще. Почему, черт возьми, никто не ответил на звонок! Я снова позвонил.
   Последовало еще одно долгое ожидание, затем послышался слабый звук топающих по коридору без ковра ног, и я услышал, как отодвигается засов. Дверь распахнулась, и передо мной предстала маленькая, светлоглазая, похожая на эльфа женщина.
   - Извините, что заставила вас ждать, - сразу же начала она тонким, пронзительным голосом, - но, видите ли, я была одета неподходящим образом, чтобы ответить на звонок в дверь. - Детская, беспомощная улыбка закончила фразу красноречивее слов.
   - О, все в порядке. - Я обнаружил, что поддаюсь ее слабому очарованию, несмотря на мое прежнее раздражение. Она казалась такой милой маленькой старушкой. Вряд ли она могла кому-нибудь не понравиться. - Я искал майора Дарема, который раньше владел этим домом, - сказал я ей.
   - О... майор Дарем? Он умер. - Она кивнула головой один или два раза, как бы подчеркивая это категоричное утверждение. - Его вдова сдала дом мне и переехала на другой конец города, вниз к железнодорожным путям.
   Отец мертв? А эта женщина все еще жива - и живет внизу, у железнодорожных путей? Но я мог бы ожидать чего-то в этом роде. За пятнадцать лет многое может случиться.
   Я подумал, что мне лучше немного задержаться и провести небольшое расследование. У меня не было никакого желания видеть свою мачеху, причину моего юношеского несчастья - женщину, которая выгнала меня из дома. И все же я должен разобраться в этом деле до конца. И тут мне в голову пришла блестящая идея. Почему бы не провести несколько дней в городе инкогнито? Я был совершенно уверен, что меня никто не узнает. По дороге со станции я встретил с полдюжины старожилов, и ни один из них не бросил на меня узнающего взгляда.
   - Вы были его близким другом?
   Внезапно я осознал, что светлые глаза маленькой старушки пристально смотрят на меня, с интересом и состраданием, и сделал усилие, чтобы взять себя в руки.
   - Да, - медленно сказал я, - в некотором роде. Дело в том, что я надеялся обсудить с ним небольшое дело.
   - Вы не повидаетесь с его вдовой? Возможно, вы могли бы обсудить это дело с ней. Я могу дать вам ее адрес.
   - Нет, нет, спасибо. Она не могла бы его решить. - Я принялся быстро соображать. - Как насчет того участка земли у озера, которым раньше владел майор Дарем? Он продан?
   - Да, он продал его за пару лет до своей смерти. Но я, возможно, смогу связать вас с человеком, который купил его. - Теперь ее лицо сияло, и я почти мог читать мысли, скрывающиеся за этим сиянием. Она устроила бы это для нас обоих, и, возможно, извлекла бы из этого какую-нибудь пользу для себя. Хитрая маленькая старушка!
   - Ну, возможно, это было бы интересно, - я ободряюще улыбнулся ей. - А пока, я хотел бы найти место, где можно остановиться на несколько дней. Вы знаете кого-нибудь в городе, кто принимает постояльцев и мог бы меня приютить?
   Блаженная улыбка встретила эти слова, и ее волнение просто не знало границ.
   - Да, я кое-кого знаю. Вы могли бы остаться у меня. Вы знаете, - она неуверенно замолчала, - я держу пансионеров. Правда, сейчас здесь никого нет, но когда в городе наплыв приезжих, такое иногда случается.
   - Вы имеете в виду, что могли бы поселить меня здесь?
   - Да.
   - Это было бы просто замечательно! Вы уверены, что это не доставит вам неудобств...
   - Нисколько! Проходите. - Она тщетно попыталась схватить мои сумки, но я опередил ее, и с расплывшейся в улыбке физиономией она повела меня в дом и наверх.
   Я поспешно огляделся, следуя за ней, и с болью отметил упадок и разруху, обосновавшиеся в доме моего детства. Все, что было прекрасным, все, что имело хоть какую-то ценность, казалось, исчезло, а то, что осталось от мебели, было потрепанным, изношенным и тусклым.
   Мы уже добрались до верхнего этажа, и вдруг маленькая женщина, - мисс Саутвик, по ее собственным словам, - остановилась перед дверью. Это была дверь моей старой комнаты.
   Я обнаружил, что мое сердце бешено колотится от волнения. Была ли это интуиция или просто странная судьба, побудившая ее отдать мне эту из всех комнат в доме? Она не могла знать меня, потому что я никогда в жизни не видел ее раньше.
   При виде старой комнаты воспоминания о тысяче часов, проведенных в ней, нахлынули на меня, как мириады призраков. Странно также, что место было практически таким, каким я его оставил, за исключением того, что некоторые книги и кое-какие личные вещи отсутствовали.
   - Вам подходит эта комната, мистер?..
   - Эванс... Джордж Эванс.
   - Что ж, мистер Эванс, если она вас не устраивает, я могу показать вам другие комнаты. Но эта уже готова, а остальные нужно было бы приготовить.
   Я заверил ее, что она меня совершенно устраивает. Затем она оставила меня в комнате, в которой прошли первые восемнадцать лет моей жизни.
   К своему удивлению, я обнаружил, что склонен к сентиментальности по этому поводу. В конце концов, полагаю, любой почувствовал бы то же самое, вернувшись в дом своего детства после долгого отсутствия.
   Я улыбнулся. Какой в этом был прок? Я должен выяснить, что стало с деньгами старика, а затем убраться восвояси. Снаружи был большой мир, нужно искать работу и новые приключения. Нет смысла оставаться здесь. Я не должен позволить сентиментальности одержать надо мною верх.
   Раздался стук в дверь, и вошла маленькая миссис Саутвик.
   - Я только что разговаривала с человеком, которому принадлежит тот участок земли, о котором вы меня спрашивали. Он позвонил мне по другому поводу, а я просто случайно упомянула вас и... - Она замолчала в замешательстве.
   Не такая уж хорошая актриса, подумал я с удивлением. Я знал, что она сама позвонила мужчине по телефону сразу же, как только ушла от меня.
   - Ну что ж, это было мило с вашей стороны, миссис Саутвик. Что он сказал?
   - Он сказал, что, возможно, подумает о его продаже, хотя точно не решил. Сказал, что будет дома весь день, если вы захотите зайти и повидаться с ним. Живет здесь, на площади, немного поодаль. Зовут Хиггинс.
   Хиггинс? Отец Рут Хиггинс! Я почти забыл Рут, но теперь отчетливо вспомнил ее. Она была возлюбленной моей юности - маленькой девочкой, чьи книги я с радостью нес домой из школы. Я погрузился в задумчивость - на время забыв обо всем остальном.
   - ...и это третий дом справа.
   Вздрогнув, я пришел в себя. Миссис Саутвик давала мне указания. Как будто я не знал каждый дюйм пути наизусть! Да ведь я мог бы найти дом с завязанными глазами! Я поблагодарил ее и, схватив шляпу, поспешил вниз по лестнице и вышел через парадную дверь. Это было нечто большее, чем желание узнать о делах моего отца, то, что заставило меня поспешить вниз по улице и пройти через знакомые парадные ворота.
   Дом на удивление мало изменился за пятнадцать лет, отметил я, нажимая на звонок. Когда дверь открылась, Рут предстала передо мной во всей своей тридцатилетней красоте. Та же хрупкая прелесть, но со зрелостью, добавленной уравновешенностью. Та же веселость, теперь смягченная оттенком грусти, житейской мудрости, которой прежняя Рут никогда не знала.
   Мгновение мы молча стояли, широко раскрыв глаза, уставившись друг на друга, и я смутно задавался вопросом, узнала ли она меня. Она ждала, когда я заговорю, с непроницаемым лицом, и почти бессознательно я принял решение довести свой первоначальный план до конца.
   - Здесь живет мистер Хиггинс? - спросил я, как мог бы обратиться к незнакомому человеку.
   Она ответила мне в той же манере: - Да. Вы зайдете?
   Она повела меня в библиотеку - ту самую, знакомую библиотеку, в которой мы провели так много счастливых часов, читая, размышляя и мечтая вместе. Я увидел, что комната почти совсем не изменилась. Возможно, добавилось несколько книг. Новое покрытие на мебели. Электрические светильники вместо газовых. Ничего больше.
   - Мистер Хиггинс наверху. Я скажу ему, что вы здесь. - Она подождала мгновение, наполовину ожидая, затем, поскольку я ничего не говорил. - Как мне вас представить?
   - Эванс, Джордж Эванс. Миссис Саутвик звонила ему по поводу меня некоторое время назад.
   - О, да. Я скажу ему. - И она ушла.
   Господи, каким же дураком я был! Да ведь она была совершенна - просто совершенна! И я потерял ее. В одно мгновение годы откатились назад, словно кинопленка, обнажая все старые эмоции, старые стремления, прежний трепет, который ее присутствие всегда вызывало у меня. Я обнаружил, что казавшаяся погребенной в пыли времени моя любовь к Рут такая же свежая, такая же живая, такая же цветущая, какой она была всегда. И я не знал, что она была там, не мечтал об этом!
   Я тихо улыбнулся про себя. Теперь я знал, почему никогда не был женат. За эти пятнадцать лет скитаний по миру было много девушек, много возможностей...
   Мои размышления были прерваны появлением старика Хиггинса. Я вряд ли узнал бы его, так сильно изменили внешность годы, и было совершенно очевидно, что он меня не узнал. Он сердечно приветствовал меня, и мы начали говорить о земле, но мой разум отказывался заниматься этой темой. Каким-то образом появление Рут, казалось, притупило интерес ко всему остальному, и снова и снова я ловил себя на том, что рассеянно отвечаю на какое-нибудь его замечание, совершенно не понимая, о чем он говорит. Наконец он предложил отвезти меня на озеро, чтобы осмотреть окрестности, и я с радостью принял это предложение.
   Когда он отправился за машиной, я сделал отчаянное усилие, чтобы взять себя в руки. Я был здесь, чтобы получить информацию о моем отце и его делах, и я должен ее получить. К тому времени, как машина подкатила к двери, я уже вернул себе самообладание. Но я не мог не оглянуться на окна дома, когда мы отъезжали, надеясь вопреки всему еще раз увидеть Рут - надежда, которая не оправдалась.
   Хиггинс всегда был скрытной старой птицей, и годы, казалось, только усилили это качество. Сколько бы ни говорил, я не мог вытянуть из него никакой реальной информации. Да, он владел этой землей около четырех лет. Купил ее у майора Дарема. Я его знал? Прекрасный старик! Да, у него действительно был сын. Хотя ушел из дома много лет назад. Никто в округе ничего о нем не знал. Говорили, что он ушел в море. Некоторые говорили, что он мертв.
   Было ли легкое сжатие губ при упоминании моего имени? Мне так показалось, но, возможно, это было всего лишь мое воображение.
   Оставил ли старик какую-нибудь собственность? Скорее всего, нет. Миссис Дарем жила внизу, у железнодорожных путей, в старой каменной лачуге. Казалось, у нее не было денег, но с другой стороны, никогда нельзя было сказать наверняка.
   Когда мы вернулись к дому Хиггинсов, я чувствовал себя совершенно сбитым с толку. Я не узнал практически ничего, чего бы уже не знал, и потратил на это целый день. По его приглашению, я последовал за ним, чтобы взглянуть на несколько фотографий, которые он очень хотел мне показать. Мне было наплевать на фотографии, но я надеялся снова увидеть Рут. Примерно час мы просидели, просматривая фотографии и обсуждая общие вопросы, и я увидел, что старик проникся ко мне симпатией. Несколько раз я делал движение, собираясь уйти, но каждый раз он приносил что-то еще, чтобы показать мне, или открывал какую-то новую тему для разговора, и я мог видеть, что он хотел, чтобы я остался, что ему нравилось мое общество. Наконец дверь открылась, и вошла Рут с тем же непроницаемым выражением в глазах.
   - Рут, познакомься с мистером Эвансом. Моя дочь, сэр, мисс Хиггинс.
   Мисс Хиггинс? Значит, она не была замужем! Я вскочил на ноги и пошел ей навстречу с протянутой рукой, слишком счастливый, чтобы скрыть свою радость. Возможно...
   Но, если не считать того, что ее румянец слегка потемнел, она не подала виду, будто заметила это, и совершенно спокойно ответила:
   - Мистер Эванс и я уже встречались.
   - Да, конечно, конечно. Ты впустила его, не так ли? Так вот, я как раз собирался попросить его остаться и поужинать с нами, но, возможно, тебе лучше сделать это вместо меня. Это женское дело, приглашать, не так ли? - И он весело рассмеялся.
   - Я уверен, мы будем рады, если мистер Эванс останется. - Теперь она улыбнулась мне, маленькие озорные чертики плясали в ее глазах. Значит, она заметила мое замешательство и приняла меня за какого-то городского парня, который влюбился в нее с первого взгляда? Что ж, это меня вполне устраивало. Сначала я мог бы ухаживать за ней, а потом сказать, кто я такой.
   Вскоре к нам присоединилась миссис Хиггинс, и мы долго сидели за приятной трапезой. Я поймал себя на том, что говорю так, как не говорил уже несколько месяцев, под умелыми расспросами Рут и благодарным вниманием стариков. Моя жизнь действительно была красочной, - даже больше, чем я предполагал, - и я сидел, рассказывая истории о чужих землях и странных приключениях, пока не зашло солнце и не пришлось включить свет. Это пробудило старые воспоминания.
   И, казалось, разрушило чары; а когда мы вышли из комнаты, чтобы позволить горничной убрать со стола, миссис Хиггинс тактично предложил Рут вывести меня на крыльцо подышать свежим воздухом. Та же самая мама-сваха, какой она всегда была, весело сказал я себе и поблагодарил свои звезды за то, что до сих пор ее усилия были напрасны. Однако, на этот раз, пожалуйста, Господи, пусть им сопутствует успех!
   Мы вышли на крыльцо и неуверенно остановились на верхней ступеньке. Луны не было, но ночь была яркой, с множеством звезд, а сверчки и лягушки-быки устраивали свой вечерний концерт. Воспоминания снова нахлынули на меня, и на мгновение я снова стал тем восемнадцатилетним мальчиком. Она тоже, казалось, почувствовала очарование вечера, потому что стояла так же молча, так же неуверенно, как и я. Внезапно, без малейшего намерения говорить, я услышал свой голос, произносящий:
   - Рут?..
   В следующее мгновение она была в моих объятиях, рыдая и смеясь одновременно, повторяя мое имя снова и снова.
   - Ральф! Ральф!
   Когда она пришла в себя, я прошептал:
   - Значит, ты узнала меня, дорогая?
   - Конечно! Я бы узнала тебя где угодно!
   - И ты знала, что я вернусь? - Я почему-то чувствовал, что мое возвращение к ней было таким же неизбежным, как движение звезд.
   - Да... Я знала, что ты это сделаешь. Но это было так давно... так давно... - Она снова уткнулась головой мне в плечо, и я жадно прижал ее к себе; жестокий укол раскаяния сжал мое сердце.
   - Пятнадцать лет, - продолжила она. - Но почему-то я знала, что когда-нибудь ты вернешься. У меня никогда не было никого другого, Ральф.
   Каким же мерзавцем я был! Я пытался сказать ей, но она прижала свою мягкую маленькую ручку к моим губам и не слушала.
   - О, я знаю, Ральф. Были переживания, приключения, другие женщины. Я ни на мгновение не представляла, что ты идешь по жизни, игнорируя все, кроме меня. Мужчины не такие. Но я знала, что такая любовь, как наша, не может умереть.
   - И она не умерла, дорогая, поверь мне...
   - Я знаю.
   Через некоторое время она предложила нам прогуляться, и пока мы бродили по старым тропинкам, я рассказал ей о своем визите и о том, чего я надеялся достичь, а она рассказала мне о моем отце.
   Мой уход, по ее словам, казалось, открыл ему глаза на многие вещи. Он отчаянно пытался найти меня, но не смог узнать ничего, кроме того факта, что я отправился на грузовом судне "Тимбукту". В Гонконге я сошел с корабля и бесследно исчез, и со временем, когда я не смог ему написать, он испугался, что меня убили. Но он никогда не мог до конца в это поверить.
   Он знал о моей любви к Рут, и они провели много часов вместе, разговаривая обо мне и размышляя о моей судьбе. Время шло, они по-прежнему не получали весточки от меня, и постепенно мой отец начал стареть, терять интерес к вещам. Он, казалось, чувствовал, - и справедливо, - что это моя мачеха была ответственна за мое исчезновение, и между ними случалось много ожесточенных ссор.
   И вот однажды моя мачеха собрала свои вещи и отправилась обратно на Запад, в свой старый дом. Отец продолжал жить в старом доме, совсем один. Рут сказала, что, насколько она понимает, он время от времени посылал женщине деньги, но на самом деле он никогда ей об этом не говорил.
   С уходом моей мачехи его привычки изменились, и он стал отшельником. Единственными людьми, которых он вообще видел, были доктор Невинс и судья Уикхэм, оба друзья на всю жизнь. Он избегал всех других контактов. Рут рассказала мне, что сначала она приходила к нему, как обычно, время от времени, но он был молчалив, угрюм, и однажды прямо попросил ее больше не приходить. "Ты напоминаешь мне о нем, - объяснил он. - А я не хочу, чтобы мне о нем напоминали".
   Вскоре пошли разговоры о том, что старый майор Дарем, должно быть, теряет свои деньги, потому что распродает различную недвижимость. Затем часть прекрасной старинной семейной мебели и ковров была продана различным торговцам антиквариатом - на самом деле он, казалось, превращал все ценное, что у него было, в деньги.
   Обычно считалось, что он играл на фондовой бирже или что-то в этом роде и потерял большую часть того, чем владел. Два или три года назад он внезапно умер от сердечной недостаточности, и его похоронили тихо, без всякой суеты, как он и хотел. Два его старых друга, доктор Невинс и судья Уикхэм, взяли на себя полную ответственность за все, и вдова была уведомлена только после похорон.
   Она прибыла в город в страшном гневе. Почему за ней не послали до похорон? Он не желал этого? Какое это имело значение? Она была его вдовой, не так ли - его единственной оставшейся в живых родственницей? Но двое стариков обращали на нее мало внимания; наконец, она успокоилась и потребовала, чтобы завещание было зачитано. Но, похоже, завещание отсутствовало, и поскольку оспаривать ее право было некому, она автоматически унаследовала то имущество, которое оставалось, - только дом и небольшую сумму денег в сберегательном банке.
   Чтобы жить, ей пришлось снять дом - хижину Стоунера - в качестве собственного жилища, содержание дома было непосильно для нее. Никогда не отличавшаяся особой приятностью, она превратилась в сварливую особу, и мало кто рискнул бы общаться с ней. Так она и жила, одинокая, озлобленная, почти изгнанница. На самом деле, некоторые люди зашли так далеко, что говорили, будто она слегка сошла с ума.
   Когда Рут рассказала мне эту историю, мои чувства вполне можно себе представить. Если бы я только знал, то как мог бы устроить жизнь моего отца в его последние годы! Я мог бы, по крайней мере, пообщаться с ним, с горечью сказал я себе, но мне было очень горько, и я не знал, что ему было не все равно.
   - Нельзя было ожидать, что ты узнаешь, - мягко сказала она. - Ты не должен винить себя слишком строго.
   Я взял ее за руку, и некоторое время мы продолжали нашу прогулку в тишине.
   - Он похоронен здесь? - спросил я. Мы добрались до старого кладбища, на котором упокоилась моя мать. Рут кивнула. Я толкнул ворота, и мы вошли.
   Я хорошо знал это место. После смерти матери я часто приходил сюда, получая некоторое утешение от простого обряда украшения ее могилы цветами, и, несмотря на темноту, смог показать дорогу к семейному участку. Когда мы приблизились к нему, мне показалось, будто я увидел какое-то движение, и в то же мгновение хватка Рут на моей руке усилилась.
   - Ты кого-нибудь видишь? - прошептал я.
   - Да. - Она попыталась ответить твердо, но ее голос дрожал, и я чувствовал, как дрожит ее тело, когда она подошла ближе ко мне.
   - Подожди здесь, я посмотрю, что там, - прошептал я, но она в ужасе прижалась ко мне, и мы оба двинулись дальше, молча, осторожно.
   Когда мы приблизились, я смог различить очертания порхающей белой фигуры, и на мгновение все, что я когда-либо слышал о призраках и кладбищах, молнией пронеслось у меня в голове. Затем это прошло, и мне удалось взять себя в руки.
   Боже милостивый! Не было никаких призраков! Я вел себя как идиот! Это было существо из плоти и крови, и я должен выяснить, кто это был и что он здесь делал. Я ослабил испуганную хватку Рут на моей руке и прошептал: "Постой здесь. Не двигайся. Я собираюсь узнать, кто это", и Рут, слишком испуганная, чтобы ответить, сделала, как я ей сказал.
   Я медленно приближался к существу, и вдруг, очевидно, заметив меня, оно повернулось и побежало. Я пустился в погоню; наконец, почувствовав, что я догоняю его, оно развернулось и бросилось на меня, - и на какое-то мгновение меня охватило желание бежать от него. Но что-то удерживало меня на месте, и когда оно приблизилось ко мне, я раскрыл руки и крепко схватил его. Последовал момент яростной борьбы, затем нападавший ослабел в моих руках, тяжело дыша. Я опустил его на землю и чиркнул спичкой. В этот момент ко мне подбежала Рут.
   - Ральф! С тобой все в порядке? О, слава Богу!
   Затем, увидев фигуру, скрючившуюся у моих ног, она слегка ахнула.
   - О, Ральф, это она!
   - Она?
   - Твоя мачеха!
   Так вот кем оказался призрак!..
   Я зажег новую спичку и вгляделся в фигуру повнимательнее. То, что я увидел, наполнило меня одновременно отвращением и жалостью. Это действительно была она - изъеденная молью карикатура на себя прежнюю. Все ее тело съежилось, волосы были спутанными, неопрятными и седыми, одежда висела на ней лохмотьями, но черты лица были те же - крючковатый нос, жестокий рот, скошенный подбородок.
   Ее глаза были закрыты, и она, казалось, была без сознания, так как лежала, свернувшись калачиком. Спичка вспыхнула и погасла. В темноте произошло внезапное, быстрое движение, и прежде чем мы смогли понять, что происходит, она метнулась вверх и прочь. Я сделал движение, как будто хотел последовать за ней, но Рут положила руку мне на плечо и удержала меня.
   - Отпусти ее, Ральф. Она безобидна - и, вероятно, напугана до смерти.
   И, конечно, она была права. Зачем следовать за старухой? Я ничего не хотел от нее. Очевидно, сплетники, которые называли ее слегка сумасшедшей, были не так уж далеки от истины. Она определенно выглядела и вела себя как сумасшедшая.
   Я слегка, непроизвольно вздрогнул, когда повернулся обратно к могиле, и сразу же покинул бы это место, если бы что-то более сильное, чем мои собственные чувства, не остановило меня. Через минуту или две я снова оказался у могилы моего отца и, чиркнув новой спичкой, остановился и изучил простую надпись на надгробии.
   Несколько мгновений я стоял, склонив голову, испытывая смесь благоговения и раскаяния, в то время как Рут ждала в нескольких футах от меня. Вскоре я повернулся, чтобы присоединиться к ней, и в этот момент надо мной внезапно пронесся порыв ледяного ветра. В тот же миг у Рут вырвался пронзительный крик.
   - Ральф! Смотри! Смотри! - Она, казалось, вот-вот лишится чувств, когда стояла, указывая пальцем на меня или на что-то у меня за плечом.
   Я быстро развернулся, и на секунду мне показалось, что кровь застыла у меня в венах, поскольку я тоже это увидел. Темная фигура поднималась - поднималась из земли! Затем, мгновенно, великое спокойствие овладело мной, и я обнаружил, что двигаюсь как во сне.
   - Отец!
   Я узнал бы его где угодно, несмотря на седые волосы и согнутые плечи. Казалось вполне естественным, что он должен быть здесь, даже несмотря на то, что я мог видеть его насквозь, даже несмотря на то, что я понимал, - передо мной нечто неземное, невероятное, фантом.
   Я сделал шаг к нему, затем что-то заставило меня остановиться, и мгновение мы стояли, глядя один на другого, как будто хотели проникнуть в самую душу друг друга. Затем прекрасная улыбка озарила его лицо, а его прекрасные глаза буквально излучали любовь и нежность.
   - Отец! - Я сделал еще один шаг к нему, и в этот момент странный свет осветил фигуру самым невообразимым образом, и я увидел светящуюся, сверкающую массу, как будто там был миллион крошечных звезд. Внезапным, быстрым движением он сунул руку под пальто, затем двинулся ко мне, держа светящуюся субстанцию в вытянутой руке. В этот момент чары были разрушены криком Рут, и когда я повернулся к ней, фигура моего отца начала растворяться.
   В течение следующих нескольких мгновений мое внимание было сосредоточено на Рут, которая упала на землю, лишившись чувств. Прошло некоторое время, прежде чем я смог ее успокоить. В полном отчаянии я, наконец, сказал ей, что она ошиблась, что ее нервы были на пределе, что не было никакого призрака, никакого присутствия, кроме того, что нарисовало ей ее собственное воображение. Но когда я отвел ее домой и оставил с обещанием того, что завтра зайду к ее родителям и открою им свою личность, я обнаружил, что тоже нервничаю.
   Это видение было сверхъестественным. И все же мы оба видели его. Это действительно был мой отец - в этом нет никаких сомнений!
   После того, как лег в постель, я лежал там, пытаясь разобраться. Конечно, я был неправ. Присутствие моей мачехи на кладбище заставило нас волноваться. Остальное мы себе вообразили. Именно с этой мыслью я, наконец, заснул.
   - Сын!
   Я сел в постели и вгляделся в темноту. Я слышал голос: но было ли это на самом деле, или это был сон? Сначала ничего не было видно; затем я снова почувствовал неземной, ледяной ветер и услышал легкий шелестящий звук.
   - Отец? - Слово вырвалось у меня почти бессознательно, и не успел я произнести его, как он предстал передо мной, яркий в темноте, с этим странным блеском над его сердцем, более лучезарным, более ослепительным, чем раньше.
   Долгое мгновение он стоял, пристально глядя на меня, затем медленно поднял руку и поманил меня, и, как во сне, я встал и последовал за ним. Он повел меня через комнату. Затем, добравшись до моего старого книжного шкафа у окна, он, казалось, прошел прямо сквозь стену. Я остался стоять в темноте, ошеломленный, сбитый с толку и потрясенный.
   Что бы это могло значить? Некоторое время я продолжал стоять в каком-то оцепенении, затем медленно вернулся к кровати. Что все это значило? Он явно пытался мне что-то сказать - но что?
   Должно быть, я снова заснул, потому что проснулся с отчетливым ощущением, что кто-то позвал меня по имени. Да - вот он снова был там! На этот раз он выглядел расстроенным и поманил меня более настойчиво, чем раньше. Я снова встал и последовал за ним к книжному шкафу. На этот раз он многозначительно указал на него и снова исчез за стеной.
   Я нащупал электрический выключатель - включил его. Это было странно. Я должен был докопался до сути! Я подошел и внимательно осмотрел старый книжный шкаф. В нем не было ничего, кроме нескольких книг, реликвий моих школьных дней, которые никто не счел нужным убрать. Одну за другой я вынимал их, перелистывал страницы и вытряхивал все оставшиеся в них бумаги. Ничего важного. Только заметки, сделанные в школе. Затем, внезапно, в мгновение ока, я вспомнил.
   Раздвижная панель... как я мог забыть!
   Я быстро отодвинул книжный шкаф от стены и нащупал пружину. Да, она все еще была там! Я нажал на нее и с бьющимся сердцем наблюдал, наверное, в сотый раз, как бесшумно отодвигается панель, открывая зияющую полость за ней. Построенное первоначальным владельцем дома, вероятно, для размещения сейфа или чего-то в этом роде, это укрытие всегда будоражило мое юношеское воображение своими захватывающими возможностями. Много раз, будучи ребенком, я прятал там свои самые дорогие вещи, подальше от любопытных глаз. О том, что кто-то еще знал о его существовании, я ни на мгновение не задумывался, но теперь понял, что отец, должно быть, знал о нем с самого начала.
   Я чиркнул спичкой, сунул ее в отверстие, и в мерцающем свете увидел, что пространство было пустым, если не считать плоского пакета, лежавшего на дне под толстым слоем пыли. Я нетерпеливо вытащил его, мое сердце колотилось от волнения. Это был толстый конверт с именем судьи Уикхема в одном углу и адресованный мне хорошо знакомым почерком моего отца.
   Я вскрыл его и дрожащими пальцами вытащил длинный юридический документ - последнюю волю и завещание моего отца. Мой взгляд быстро пробежал по мелко исписанному листу, затем я начал с самого начала. То, что я там прочитал, поразило меня! Особенно учитывая то, что произошло этой ночью.
   Очевидно, мой отец был полон решимости, чтобы моей мачехе не осталось ни гроша из его денег. Он хотел, чтобы они достались мне, но в том случае, если я никогда не вернусь, они должны были просто исчезнуть с лица земли. Ему пришла в голову странная идея превратить все, чем он владел, в наличные, а затем превратить эти наличные в бриллианты! Судье Уикхему, который был назначен его душеприказчиком, было поручено спрятать эти бриллианты во внутреннем кармане пальто отца, над его сердцем, непосредственно перед его похоронами и убедиться, что они были похоронены вместе с ним.
   В случае моего возвращения я должен был получить необходимый судебный ордер на то, чтобы тело выкопали, и потребовать свое состояние. Если я никогда не появлюсь, камни должны были навсегда остаться погребенными вместе с ним.
   Далее следовало описание потайного шкафа в моей комнате, в который судье было поручено поместить завещание до моего возвращения. Поистине замечательный документ. Очевидно, судья выполнил данные ему инструкции в точности, потому что у меня не было ни малейшего сомнения в том, что сверкающая масса, видимая над сердцем призрака моего отца, на самом деле была состоянием в бриллиантах.
   Все это было так жутко, так странно, что какое-то время я сидел, словно окаменев. Это бросало вызов всем физическим законам, и все же - это произошло. Я изучил подписи свидетелей. Одним из них был доктор Невинс, а другим - Сэмюэл Хиггинс, отец Рут! Значит, он тоже знал об этом завещании и никогда не говорил ни Рут, ни, вероятно, кому-либо еще.
   Уже совсем рассвело, и я начал одеваться. Поскольку в то утро я планировал рассказать родителям Рут, кто я на самом деле, я решил пойти прямо туда, взяв завещание с собой. Мистер Хиггинс посоветовал бы мне, какие шаги предпринять. Соответственно, сразу после завтрака я направился к дому Рут. Я нашел мистера Хиггинса поливающим газон. Он сердечно приветствовал меня.
   - Ну, мистер Эванс, как вы себя чувствуете сегодня утром? Надеюсь, вы хорошо выспались.
   - Да, спасибо. А вы?
   - Лучше не бывает.
   - Мистер Хиггинс, я хотел бы спросить, не могли бы вы уделить мне несколько минут наедине?
   - Конечно. Подождите, сейчас я отключу воду, и буду в вашем распоряжении.
   Он закрыл кран и направился в библиотеку.
   - Итак, сэр, что я могу для вас сделать?
   Я достал завещание из кармана и положил его на стол перед ним.
   - Вы видели это раньше, мистер Хиггинс?
   Он поднял его, с любопытством взглянул, затем, узнав его, застыл по стойке смирно.
   - Завещание майора Дарема! Что это значит, сэр?
   Он пристально посмотрел на меня.
   - Я нашел его - там, где мой отец его спрятал.
   Его лицо побледнело.
   - Вы не...
   - Джордж Эванс? Нет, я Ральф Дарем.
   Он внимательно изучал мое лицо. Я мог видеть, что он пытался примирить мою нынешнюю личность с личностью мальчика, которого он в последний раз видел пятнадцать лет назад. Наконец я увидел по его лицу, что он убежден, но он еще некоторое время притворялся скептиком.
   - Вы можете это доказать?
   - Конечно. У меня много верительных грамот. - Затем я улыбнулся. - Вы могли бы спросить Рут. Она сразу узнала меня прошлой ночью.
   Его лицо смягчилось, и он обошел стол с протянутой рукой.
   - Рут узнала бы, - сказал он хрипло.
   Мгновение мы стояли, взявшись за руки, вглядываясь в лица друг друга, и каждый, казалось, был удовлетворен тем, что увидел.
   - Вы заставили ее долго ждать, молодой человек, - сказал он, наконец. - Но Рут не выбрала бы никого, кроме вас.
   - Я знаю. Она замечательная девушка, мистер Хиггинс, и слишком хороша для меня. Если я не сделаю все, что в моих силах, чтобы загладить перед ней вину за эти годы ожидания, с этого момента, я надеюсь, - вы вольны поступить в отношении меня так, как сочтете нужным.
   - Обещаю, что так и сделаю.
   Мы оба неуверенно рассмеялись, кашлянули, а затем сели обсуждать завещание.
   Он рассказал мне о том, как его пригласили засвидетельствовать его незадолго до смерти отца.
   - Главным образом, я думаю, - сказал он, - потому что я был отцом Рут. Он очень любил Рут, майор, и это была мечта всей его жизни, что когда-нибудь вы вернетесь и женитесь на ней. Он не хотел вселять никаких ложных надежд, поэтому попросил меня ничего не говорить ей об этом завещании, и я никогда этого не делал. На самом деле, - добавил он, - я не думаю, что кто-либо, кроме тех, кто действительно участвовал в его составлении, знает о нем. Это будет девятидневное чудо в этом городе, когда правда станет известна! - Некоторое время мы сидели в тишине, затем он продолжил. - Доктор Невинс умер вскоре после вашего отца. Судья в отъезде, но он должен появиться здесь на днях, довольно скоро. Вам лучше остаться здесь, пока он не вернется, и он все быстро уладит. Судья всегда был неравнодушен к вам. Кстати, когда вы с Рут планируете пожениться?
   - Мы еще не говорили об этом. Как можно скорее, если она согласна.
   На самом деле, мы поженились в течение месяца. Судья Уикхем вернулся раньше, чем мы ожидали, и привел в действие юридический механизм, необходимый для того, чтобы обеспечить мне мое состояние. Как и предсказывал мистер Хиггинс, о моем возвращении много дней говорили в городе, и до сих пор не перестают говорить об эксцентричном майоре Дареме и его бриллиантах.
   О моей мачехе, которая была не в своем уме, мы заботились до самой ее смерти, случившейся вскоре после нашей свадьбы. Маленькая миссис Саутвик, которой принадлежит заслуга в том, что она свела семью Хиггинс и меня вместе, стала счастливой сверх своих самых заветных мечтаний. Я подарил ей старую усадьбу.
   Я никогда не рассказывал Рут или кому-либо еще правдивую историю о том, как я нашел завещание моего отца. Кто бы поверил в такую невероятную вещь?
   И все же это произошло; кроме того, я еще раз увидел своего отца. Это случилось в день моей свадьбы с Рут. Священник объявлял нас мужем и женой в маленькой церкви, которую мы посещали в детстве, и, когда я взглянул на лилии вокруг нас, то снова увидел его, - смутно, но вполне различимо - доброе старое лицо моего отца, теперь улыбающееся и счастливое. Я понял, что он был доволен.
   Я мог бы добавить, что с того дня мы с Рут обрели счастье.
  

ПРИЗРАК, ПОВЕШЕННЫЙ ЗА УБИЙСТВО

Р. КАММИНГС

  
   Когда я расхаживаю взад-вперед по своей камере в Сан-Квентине, с тревогой ожидая наступления часа, когда буду повешен за шею, пока не умру, я не испытываю угрызений совести за преступление, за которое должен поплатиться жизнью. Вместо этого экстаз наполняет все мое существо, и я трепещу с головы до ног от предвкушения! Звучит ли это как слова здравомыслящего человека или бред больного разума, переступившего грань здравомыслия? В своем ли я уме? Это вопрос, на который мир хочет получить ответ.
   Начну с самого начала.
   Все уже знакомы со странным и дьявольским делом об убийстве, которое потрясло все Тихоокеанское побережье своим ужасом. Для тех, кто не знаком с этим делом, я кратко изложу, как доктор Грей (в этом повествовании я называю себя этим именем, хотя миру известен под другим), известный стоматолог из Лос-Анджелеса, предположительно, убил свою жену, применив газ, использующийся как анестезия при удалении зубов. Был намек на скандал между упомянутым доктором Греем и его ассистенткой, которую я буду называть Грейс Тернер.
   Все это произошло благодаря моему посещению спиритического сеанса в Голливуде. Будучи чувствительной натурой, одним из тех людей, склонных к таинствам, я вскоре заинтересовался изучением оккультизма. Поскольку мне посчастливилось иметь клиентуру, намного превосходящую мои самые смелые ожидания, оккультизм дал мне возможность отдыхать после рабочего дня.
   В ту конкретную ночь я присутствовал на спиритическом сеансе. Меня сопровождала моя жена. Хозяйка вечера (должна была состояться вечеринка, за которой последовать сеанс, проводимый знаменитым английским медиумом) представила мою жену и меня доктору Ралстону, большому знатоку в изучении мистицизма или оккультизма, как вы предпочитаете это называть. Он провел значительное время на Востоке, постигая его тайны.
   Доктор Ралстон был на несколько лет младше меня, атлетического телосложения, в то время как я - совсем не атлетичен. У него были изящные черты лица - почти женственные. Я заметил, что его губы были очень тонкими. Они почему-то произвели на меня впечатление брутальной жестокости, хорошо скрытой за маской и лоском, - результат долгих путешествий и контактов со многими типами людей. Этот человек обладал тем самообладанием, какого столь многие стремятся достичь.
   Я узнал, что он был новичком в штате Калифорния, дантистом по профессии, и искал подходящее место. Он чувствовал себя с дамами как дома и очаровывал их своими захватывающими рассказами о своем опыте на Востоке и в других местах, в изучении оккультизма. Я также с досадой отметил, что на сеансе он уделял моей жене довольно много внимания. Однако никто другой, казалось, этого не заметил, и я вскоре забыл об этом.
   Несколько дней спустя, проходя мимо анфилады комнат в том же здании, в каком располагался мой офис, я был очень удивлен, увидев имя доктора Ралстона, напечатанное большими золотыми буквами на двери рядом с моей. Я знал, что комнаты некоторое время пустовали, но мне и в голову не приходило, что из всех офисных зданий в Лос-Анджелесе, где есть свободные кабинеты, доктор Ралстон выберет то, в котором расположился я.
   Со временем мы подружились, так как у меня был достаточно широкий кругозор, чтобы не ревновать к своему конкуренту, и у нас было много общего. Он принадлежал к тем же ложам, клубам и т.д., к которым принадлежал и я. И кроме того, моя жена интересовалась спиритизмом даже больше, чем я, и ей нравилось слушать, как доктор Ралстон рассказывает о своих многочисленных опытах, особенно о тех, которые касались астрального плана и полетов души.
   Так змей проник в Эдемский сад.
   Он стал частым гостем в нашем доме. В тех случаях, которые иногда возникали, когда я слишком уставал или нужно было уладить деловые вопросы, он сопровождал мою жену в театр, или, возможно, на лекцию, или на все, что требовалось по случаю.
   Обычно я был уже в постели, когда они возвращались, но однажды вечером, задержавшись в городе позже обычного, я решил оставить свою машину, доставлявшую мне неприятности, в гараже примерно в четырех кварталах от нашего дома, и пройти оставшееся расстояние пешком. Поскольку я легко передвигаюсь для человека моего веса, я приблизился к дому почти бесшумно и уже собирался войти, когда услышал голоса. Я узнал голоса своей жены и доктора Ралстона.
   Доктор умолял мою жену сбежать, бросить меня и уехать с ним в Европу. Он признавался ей в любви в самых ласковых выражениях, какие я когда-либо слышал от мужчины. На протяжении всей его любовной осады моя жена пыталась успокоить его, время от времени уверяя, что любит только меня и никогда не сможет полюбить другого мужчину, пока я жив.
   В тот момент я испытал триумф, ибо моя жена не сдавала позиций и оставалась такой же верной, какой, я знал, она будет всегда. В моей машине был автоматический пистолет, так как незадолго до этого в окрестностях Лос-Анджелеса произошло несколько ограблений. На мгновение мне захотелось вернуться за ним и застрелить Ралстона. Но из изучения оккультизма я понял, что если бы лишил его жизни, то, вероятно, был бы привязан к земле на долгие годы, пытаясь найти искупление за проступок, совершенный в момент страсти.
   В этот момент доктор обернулся, и, хотя я стоял возле крыльца среди кустов, у меня возникло ощущение, что он меня увидел. Как бы то ни было, голоса смолкли. Я медленно прошел вокруг дома к задней двери, вошел в свою комнату, и вскоре был готов ко сну.
   На следующее утро за завтраком моя жена поразила меня, сказав:
   - Доктор Ралстон настойчиво пытался навязать мне свое внимание.
   Я изобразил удивление и попросил ее рассказать мне все об этом.
   - Прошлой ночью, после того как он привез меня домой из театра, прежде чем пожелать мне спокойной ночи, он умолял меня оставить тебя.
   Она робко посмотрела на меня.
   Я ободряюще улыбнулся ей.
   - Если здесь и есть чья-то вина, моя дорогая, то она не твоя. Но я уже некоторое время замечаю, что доктор Ралстон уделяет тебе заметное внимание. Я думал, что он джентльмен и будет держаться соответственно. Впредь он не будет тебя раздражать.
   Так что это был конец свиданий моей жены с доктором. Однако чтобы усугубить ситуацию и довести дело до конца, вскоре после этого моя помощница, которая была со мной с тех пор, как я открыл офис, решила выйти замуж за источник доходов, найденный ею в Голливуде, и я был вынужден искать новую помощницу. Из множества девушек, подавших заявки, я остановил свой выбор на красивой маленькой южанке по имени Грейс Тернер.
   Я думаю, что она, должно быть, полюбила меня с первого момента, как увидела. И, должен сказать, если когда-либо Люцифер искушал мужчину более заманчивой ловушкой, чем меня, - Господи, сжалься над ним! Она не внушала мне благородной любви или уважения, но воздействовала на мою низменную натуру. По ночам меня мучили сны о безумном желании, в которых она была центральной фигурой.
   Иногда я был королем, а она - моей рабыней в этих безумных снах. Иногда мы были двумя несчастными, потерпевшими кораблекрушение и выброшенными на какой-нибудь необитаемый остров. Я ворочался в постели, как человек, пораженный лихорадкой, и просыпался усталым и измученным, моя пижама была насквозь мокрой от сильного ночного пота, который всегда сопровождал подобные сны.
   Каким-то необъяснимым образом доктор Ралстон узнал, что моя ассистентка безумно влюблена в меня. Однажды ночью, когда моя жена посещала сеанс с подругой, он рассказал ей в самых преувеличенных выражениях о том, что я лгу, и попытался заставить ее поверить, будто у меня была любовная связь с мисс Тернер. Конечно, моя жена ему не поверила, поэтому он начал всерьез планировать мое уничтожение, так как считал, что если я уберусь с дороги, ему не составит труда завоевать мою жену, которая была богатой женщиной.
   Здесь я должен упомянуть, что все это время доктор заявлял о своей дружбе со мной. Я никогда никоим образом не раскрывал своих знаний о той ночи, когда услышал, как он признавался в любви моей жене, и слышал, как она отвергла его.
   Однажды вечером он позвонил мне по телефону и спросил, не хотел бы я пойти на сеанс с грифельной доской, который должен был провести в "Венеции" член Британского общества исследования оккультных явлений. В то время мне показалось довольно странным, что он не упомянул мою жену, поскольку она сама превратилась в прекрасного медиума. Затем у меня мелькнула мысль, что он будет смущен после той любовной сцены, в которой моя жена отвергла его. Я заверил, что буду рад пойти и посмотреть, на что способен этот медиум.
   Сеанс был самым поразительным и таинственным из всех, какие я когда-либо наблюдал. Для тех из вас, кто никогда не посещал сеанс с грифельной доской, расскажу, насколько смогу, о том, что произошло. Это общий обычай самых знаменитых медиумов - приглашать на сеансы только людей, знакомых со спиритизмом. Эта мера предосторожности принимается для того, чтобы создать правильные условия для получения наилучших результатов. Но этого нельзя было сказать об этом сеансе, открытом для широкой публики. Любой желающий мог принести свою грифельную доску и личную писчую бумагу. Я был удивлен, обнаружив, что зал ярко освещен, так как большинство сеансов проводятся в полумраке, под рубиновым светом. Некоторые, на самом деле, проводятся в полной темноте.
   Большинство присутствующих написали свои вопросы дома. Тем немногим, кто еще не написал вопросы, были предоставлены бумага и карандаш. Мы написали наши вопросы таким образом: сначала имя умершего родственника или друга, затем, где они закончили свой жизненный путь. Потом следовал вопрос. Последнее - наше имя и место рождения. Каждый человек наносил какой-нибудь идентификационный знак и ставил доску на стол из цельного красного дерева на виду у всех.
   Поскольку мы пришли рано, - медиум еще не прибыл, - у нас была хорошая возможность рассмотреть толпу, заполнившую зал. Там были люди почти из всех слоев общества, и я также заметил среди этой массы несколько иностранцев.
   Вскоре вошел медиум и занял свое место у стола. У него была с собой маленькая дорожная сумка, в которой лежало несколько досок - кажется, шесть, если я правильно помню, и несколько кусочков белого карандаша. Комната была полна прекрасных цветов, наполнявших зал тошнотворным запахом.
   Медиум выбрал маленькую старшеклассницу и молодого человека лет семнадцати-восемнадцати, чтобы они вышли вперед и вымыли доски, которые лежали у него на столе. Он велел им также вымыть личные доски, которые разные люди принесли с собой.
   После операции мытья и сушки грифельных досок медиум попросил двух молодых людей выбрать наугад из стопки запечатанных вопросов на его столе примерно десять или двенадцать вопросов. Эти запечатанные конверты были розданы определенным лицам из собравшихся. Каждый из них должен был храниться в кармане и быть открыт только после того, как на вопрос будет дан ответ.
   Двое молодых людей начали раздавать грифельные доски наугад разным людям в зале. Казалось почти совпадением, что мы с доктором получили по одной. К грифельной доске доктора был дан кусочек белого мела.
   Я взял свою грифельную доску, и осмотрел ее. У моей доски не было мела, и я был очень разочарован этим, так как боялся, что не получу никакого сообщения.
   Внимательно осмотрев доску и протерев несколько раз носовым платком, чтобы убедиться, что она абсолютно чистая, я положил ее на стол и прижал руками.
   Тем временем медиум впал в транс, или кому. Вскоре у разных людей появилось ощущение, будто на их грифельных досках что-то написано, и очень скоро некоторые из них подняли свои грифельные доски, полностью заполненные надписями. Одна доска была испещрена азбукой Морзе, в то время как на других имелись надписи на иностранных языках - в том числе китайскими иероглифами.
   Внезапно я услышал, как что-то царапается на доске доктора Ралстона, и вскоре он предъявил ее, чтобы найти сообщение:
   "Твое желание не исполнится сегодня вечером, и в другом мире тебе тоже помешают, поскольку несправедливость не может восторжествовать.
   (Подпись) Твой кузен,
   Джо Уэйкфилд".
   Доктор казался очень недовольным и встревоженным этим сообщением.
   Почти мгновенно я начал чувствовать, как что-то вибрирует и царапается в моей доске. После того, как царапанье прекратилось, я взглянул на нее и обнаружил странное и сверхъестественное сообщение:
   "Этим вечером ты встретишься лицом к лицу со Смертью, и ты избежишь ее, только чтобы встретиться с ней позже. Кто знает, каков будет результат? Я вижу, как петля палача обвивается вокруг твоей шеи. Тебе также покажется, что ты теряешь что-то очень ценное.
   (Подпись) Твой дядя,
   Дэвид Леонард Вудс".
   Холодный пот выступил у меня на лбу. Я дрожал, как будто был поражен приступом лихорадки. Но я скрывал свои ощущения, как мог, и не позволил доктору Ралстону посмотреть мое сообщение.
   После того, как почти все получили свои сообщения, медиум сказал, что он в подходящем состоянии, чтобы провести несколько демонстраций материализации, которые сводятся к тому, чтобы мертвые вернулись в своих земных телах, и побеседовали с живыми. Затем медиум выбрал трех мужчин, одним из которых оказался я, чтобы они прошли за ширму, установленную специально для этого случая, и раздели его с головы до ног, чтобы убедиться, - у него нет принадлежностей, с помощью которых он мог бы создать ложных призраков.
   После того, как мы все убедились, что такие приспособления отсутствуют, мы дали ему шелковую пижаму, которую он мог надеть, и поместили его в шкаф. Это было трехстороннее сооружение, построенное специально для этой цели и напоминающее ширму. После того, как его усадили внутрь, мы поместили его ноги в кастрюлю с мукой.
   Один из нас троих должен был также сидеть в шкафу и держать его за руки все время сеанса. Этот второй сеанс был проведен в полутьме, но было достаточно светло, чтобы различать предметы в комнате.
   Медиум впал в транс, и, после короткого ожидания, из его рта начала выделяться белая субстанция, которая напомнила мне паутину. Вскоре из этого вещества начали формироваться лица. Иногда появлялась рука или нога. Наконец, к моему удивлению, голос в шкафу, исходивший из уст медиума, но который я где угодно узнал бы как голос моего отца, позвал: "Доктор Грей, подойдите к шкафу. Ваш отец здесь!"
   Я подошел поближе, мои нервы трепетали. Я едва мог поверить своим глазам. Там стоял мой отец! Он был точно таким, каким я знал его при жизни, незадолго до его смерти, за исключением того, что он выглядел более молодым и здоровым. И все же на его лице было озабоченное выражение, как будто у него были большие неприятности.
   - Чарли, мальчик мой, - сказал он тихим голосом, - ты в ужасной опасности, и я вижу много зла вокруг тебя. Я боюсь... Но наберись мужества - я сделаю все, что в моих силах, чтобы защитить тебя. Передавай мою любовь Надин.
   Надин - это имя моей жены.
   Он улыбнулся мне и начал таять, или дематериализовываться, пока над полом не осталась только его голова. Его сияющие черты постепенно превратились в почти ослепительную вспышку света, а затем он полностью исчез. Если вы думаете, что сообщение грифельной доски расстроило меня, - видели бы вы меня в тот момент. Меня бросало то в жар, то в холод. Не думаю, чтобы на мне осталась хоть одна сухая нитка. Доктор был сильно расстроен, и теперь моя вера, которой я придерживался с самого начала, в то, что он верит в оккультизм, окрепла. Я верю, это был первый раз, когда доктор Ралстон столкнулся лицом к лицу с подлинным оккультизмом. Для тех из вас, кто может быть настроен скептически, скажу, что при той материализации появилось всего двенадцать форм. Некоторые из них были детьми, некоторые не были опознаны, хотя большинство - были. Многие люди ушли твердо верующими, в то время как скептики ушли, как и пришли, говоря, что это дело рук дьявола.
   После встречи мы с доктором забрали свои доски и заплатили каждый по одному доллару. Я бы с радостью отдал тысячу долларов или даже больше за возможность увидеть своего отца и поговорить с ним.
   По дороге домой доктор начал отпускать вкрадчивые замечания в адрес мисс Тернер и меня. Это продолжалось до тех пор, пока я больше не мог терпеть его мерзкий язык. Моя кровь вскипела. Я рассказал ему сдавленным тоном о том, как видел его признание моей жене. В то время я вел машину, и когда мы подъезжали к мосту у подножия крутого холма, он, с почти кошачьей ловкостью, выхватил руль из моих рук и направил машину в сторону моста.
   С недавних пор я сознаю план этого дьявола, зачем он заставил меня пойти с ним на сеанс. Теперь я понял, почему он не попросил мою жену пойти с ним, - потому что он намеревался убить меня и представить это как несчастный случай. Прежде чем я успел остановить его, он направил машину прямо на ограждение моста. Внизу был глубокий, усеянный камнями овраг.
   Как раз перед тем, как машина врезалась в ограждение, доктор издевательски рассмеялся и выпрыгнул. Но он, должно быть, потерял равновесие, или же набиравшая скорость машина спутала его расчеты, потому что он издал самый дьявольский крик смертельного ужаса, какой я когда-либо слышал. Это напомнило мне крысу, которая загнана в угол и знает, что скоро умрет. Я спрыгнул как раз в тот момент, когда раздался грохот, и сумел приземлиться на четвереньки перед мостом. Машина с грохотом рухнула вниз, превратившись в сплошные обломки.
   Если не считать нескольких порезов и синяков, я ничуть не пострадал, хотя мои нервы были на пределе. Я очень осторожно пробирался вперед, пока, наконец, не достиг дна оврага. Здесь я нашел то, что осталось от машины - и доктора Ралстона. Он не был мертв, когда я спустился, а лежал и стонал. Я принес немного воды из ручья и облил его, что, казалось, его оживило. Наконец он открыл глаза и уставился на меня.
   Как только он узнал меня, то начал проклинать и говорить: "Ты победил сейчас, но, черт возьми, я еще выиграю ее! Я вернусь, и буду преследовать тебя с той же ненавистью, какой ненавижу тебя сейчас!"
   После этой вспышки страсти кровь потекла быстрее. Дрожь сотрясла все его тело. Его глаза начали стекленеть и закатываться вверх. Издав свой последний предсмертный хрип, он прошептал: "Будь ты проклят, Грей!"
   Машина превратилась в груду обломков. Но среди них я нашел свою грифельную доску. Она была невредима, за исключением нескольких размытых пятен. Доска доктора Ралстона была разрушена почти полностью.
   Я прошел около мили по дороге, пока не добрался до ранчо. Я сказал им, что с нами произошел несчастный случай и что мой компаньон, доктор Ралстон, погиб. Я попросил их вызвать скорую помощь от одного из похоронных бюро в Лос-Анджелесе, а также такси, чтобы забрать меня.
   Моя жена была сильно потрясена, когда узнала новость о смерти доктора и о том, как я был близок к тому, чтобы также погибнуть. Она, казалось, очень обеспокоилась о сообщении моей грифельной доски, когда узнала о петле палача. Она сказала, что ей приходили какие-то сообщения от духов, которые, казалось, говорили о предчувствии зла, но они всегда приходили в виде символов, которые она не могла понять. Я попытался отшутиться, чтобы она не волновалась. Но не могу сказать, что не был рад, когда доктора Ралстона уложили навсегда в холодную, очень холодную землю.
   Незадолго до смерти доктор распустил по городу слухи о том, что у нас с мисс Тернер была незаконная любовная связь. Разразился скандал, и мои пациенты начали покидать меня в таком количестве, что я забеспокоился.
   Примерно в это же время у меня заболел зуб мудрости, и мне пришлось обратиться к дантисту. После того, как дантист осмотрел меня, он обнаружил еще один больной зуб и посоветовал мне подышать газом, прежде чем он их удалит.
   Я не хотел этого, но, в конце концов, согласился принять обезболивающее, и вскоре оказался под его воздействием. Казалось, что я парю в пространстве, и моя душа освободилась от своей плотской оболочки. Я чувствовал себя отдохнувшим и спокойным, лучше, чем чувствовал себя в течение нескольких месяцев, потому что прошедшие и текущие события оказались страшным напряжением для меня.
   Казалось, я мог смотреть сверху вниз на дантиста, который работал над моими зубами. Временами мне казалось, что я вижу мелькающие мимо меня формы и лица, и даже, что я улавливаю фрагменты мысленных вибраций, часть из которых не мог понять. Затем почти сразу же меня рывком вернули в мое тело, и я слабо расслышал, как дантист сказал своему ассистенту: "Он нормально приходит в себя". Затем он начал накачивать меня кислородом. Я почти разозлился на дантиста за то, что он вернул меня в этот мир забот и раздоров.
   Несколько дней спустя мне показалось, будто я слышу голос доктора Ралстона, зовущий меня и говорящий: "Почему бы вам не подышать немного газом и не отдохнуть в мире и довольстве?"
   Я пытался избавиться от этого чувства, но, наконец, больше не мог этого выносить, и, сказав своей помощнице, что на сегодня я закончил и что она может идти, я запер дверь и приготовился совершить еще один мирный полет души и исследовать тайны неизвестного.
   Вскоре я испытал тот же экстаз, что и в предыдущий раз. Здесь царили довольство, мир и покой, и какое-то время я просто парил в эфире. Вскоре я узнал, благодаря своего рода ментальной вибрации, что лица, с которыми я столкнулся, были душами людей, когда-то жившими на земле, но из-за некоторых законов, нарушенных ими, были обречены стать привязанными к земле. Некоторые из них были обречены бродить по земле в течение столетий, прежде чем смогло бы осуществиться их спасение. Я ожидал увидеть среди них доктора Ралстона. Ибо разве у него не было сердца и души убийцы? Но я его не увидел. Казалось, я пробыл в этом мире духов долгое время, тогда как на самом деле это было всего несколько мгновений. Я постепенно возвращался обратно в мое земное тело, и вскоре снова обрел сознание.
   Я сохранял эту секретную практику в течение нескольких месяцев, пока она не начала сказываться на мне. Даже мои старые друзья, оставшиеся со мной, когда скандал бушевал вовсю, начали подмигивать и постукивать себя по голове, как будто думали, что я схожу с ума.
   Наконец настал день, который я никогда не забуду, - день, который подводит это повествование к кульминации. Жена в течение нескольких дней жаловалась на несколько зубов, которые почти сводили ее с ума. Она настояла, чтобы я вытащил их, но газ уже протянул ко мне свои щупальца, и я не хотел, чтобы меня лишили удовольствия, какое я получал от своего новообретенного откровения. Я, как обычно, отослал свою помощницу, что в последнее время стало почти ежедневной привычкой, вскоре на моем лице была маска, и я с головы до ног трепетал от предвкушения.
   Наконец я освободился от своей земной оболочки, но, подавая газ, я, должно быть, слишком поторопился. До сих пор эластичный шелковый шнур удерживал мою душу в теле из плоти. Теперь я почувствовал, как он щелкнул, и я взлетел в пустоту, которую не могу описать как пространство, так как, казалось, был неподвластен гравитации.
   Устремляясь вверх, я оглянулся. Я увидел, как мое земное тело свалилось с кресла дантиста и бесформенной кучей осело на пол. Почти сразу же я услышал дьявольский смех. Я знал, что это был доктор Ралстон, и слишком поздно понял его ужасную цель!
   Через секунду, как мне показалось, я увидел мое земное тело, извивающееся на полу, вытягивая сначала одну руку, затем другую, и постепенно встающее на ноги. Затем я увидел свое собственное лицо, искаженное страстью и похотью, ухмыляющееся мне так, что самому дьяволу стало бы стыдно.
   Затем я увидел, как в кабинет вошла моя жена. Сначала это меня озадачило, но я вспомнил, что не запер дверь, как обычно. Доктор Ралстон в моем теле подошел к моей жене и улыбнулся, как обычно. Он сочувственно похлопал ее по спине. Что должно было произойти дальше?
   Он усадил ее в кресло и приготовился извлечь ей зубы. Он поправил маску на ее лице и начал накачивать. Я застыл от ужаса. Неужели дьявол никогда не перестанет качать? Потом до меня дошло, что он убивал ее. Я не мог произнести ни слова предупреждения, а если бы и мог, то знал, что это никогда не будет понято, потому что только мысленная телепатия эффективна на астральном плане. Мой мозг был парализован абсолютным ужасом ситуации.
   Наконец тело моей жены обмякло в кресле. Затем я увидел, что она идет ко мне с протянутыми руками, и как раз в тот момент, когда я собирался прижать ее к себе, я услышал тот дьявольский смех, который так хорошо знал. Следующее, что я помнил, доктор Ралстон выхватил мою жену из моих рук, и они вдвоем взмыли вверх, прямо сквозь потолок кабинета, и унеслись неизвестно куда.
   Я потратил то, что для меня было годами агонии, на поиски своей жены, но так и не нашел ее следа. Наконец, измученный и убитый горем, я снова оказался рядом со своим телом и усилием воли пробился обратно в него. Я был вне своего земного тела всего несколько минут, но этого было достаточно, чтобы доктор в союзе со своей бандой черных ремесленников совершил свое дьявольское деяние.
   Я медленно приходил в земное сознание, вопреки всему надеясь, что это была всего лишь фантазия усталого, невменяемого мозга, но, увы, обнаружил свою жену распростертой на полу точно так же, как когда смотрел на нее сверху вниз, находясь в астрале. Я нежно обнял ее и попытался вернуть к жизни, но безрезультатно. В конце концов, я позвал на помощь, и каково же было мое удивление и гнев, когда два представителя закона арестовали меня за убийство моей жены. Какая ирония судьбы! Сокровище, которое я ценил превыше всего остального. И подумать только, весь мир клеймит меня как ее убийцу!
   Неудивительно, что я расхаживаю взад-вперед по своей камере, как какое-то дикое животное. Это не страх умереть, а ирония справедливости, какой ее знает человек. В течение нескольких месяцев я молчал только до тех пор, пока не признал себя "невиновным", что, видит Всемогущий Бог, является правдой. Я нахожу мало утешения в Библии, хотя и перечитал ее три раза. Если бы не знание другого мира и духовных истин и явлений, я бы не утешился. Но я знаю, что там, в том Великом Запределье, моя любимая жена с нетерпением ждет меня со всей нежностью, известной женщине.
   После нескольких месяцев допросов третьей степени, о которых вспоминаю с ужасом, я, наконец, доверил своему адвокату факты, которые здесь открыл вам. Он посмеялся надо мной и сказал, что я сумасшедший. Видит Бог, иногда я думаю, что да, несмотря на все горе и мучения, через которые мне пришлось пройти. Я бы не согласился на обследование у психиатра, но, само собой разумеется, я был отдан в руки трех величайших психиатров Америки и Европы, и все они согласились, что я в здравом уме. Во всяком случае, достаточно здравомыслящий, чтобы быть освобожденным от смертной казни.
   Безошибочная система снятия отпечатков пальцев, используемая в этой стране, обрекла меня на гибель, ибо разве полиция не обнаружила мои отпечатки пальцев по всему телу моей жены, а также на маске и насосном механизме? Что ж, меня признали виновным в убийстве первой степени, и теперь я жду наступления десяти часов утра того дня, когда я, невиновный человек, расплачусь, повешенный за шею, пока не умру. Я жду не со страхом, а с радостью. Ибо, неужели я не встречу свою любимую жену? И, возможно, правосудие не будет обмануто. Может случиться так, что расплачиваться придется доктору Ралстону, а не мне.
   (Подпись: ДОКТОР ГРЕЙ)
  
   P. S. - Это ночь перед моей казнью. Я чувствую себя хорошо - и счастлив. Я знаю, что со мной все будет хорошо. Далее: Я, Маделин Шарп, единственная оставшаяся в живых родственница доктора Грея, должна заявить, что, хотя все состояние доктора Грея было потрачено вместе с тем, что было у меня, в юридической борьбе за спасение жизни доктора, мы ничего не смогли сделать. Он был повешен за шею до тех пор, пока не умер.
   Но никто не посмеет сказать, что он не пошел на виселицу как храбрый человек, каким он был. Он знал, что был прав.
   Кроме того, я хотела бы заявить, что медиум в Европе в тот самый день, когда доктор Грей, как предполагалось, убил свою жену, получил сообщение на планшете с полным описанием деталей, которые доктор Грей предоставил общественности, но присяжные отказались поверить этому. Совпадение, скажут некоторые. Но пусть скептик посмеется. Это и есть жизнь.
   Они повесили его? Нет, они повесили его призрак, а не доктора Грея, который жил на земле. Они повесили его дух. Но они не могли причинить ему вреда!
  

КУКЛА, КОТОРАЯ ОЖИЛА

ВИКТОР РУССО

  
   - Но, моя дорогая миссис Темпл, почему вы не удовлетворились тем, что оставили меня в покое? - резко потребовал доктор Мартинус. - Вы установили маленькую святыню в этой вашей комнате. Вы наполнили ее счастливыми влияниями. Но вы не удовлетворились тем, что оставили это маленькое пристанище для освященного духа, чтобы он мог вернуться в своих снах. Почему вы вставили этот болт в механизм астральной вселенной?
   - Видите ли, доктор, люди начали говорить об этом и утверждать, будто мой разум расстроился из-за размышлений. А мои друзья говорили, что это язычество. Они сказали мне, что моя дорогая маленькая Дорис теперь ангел на небесах, и что я встречу ее там, когда умру, но до тех пор у нас нет возможности узнать что-либо друг о друге. И поэтому я...
   - И поэтому вы побежали к шарлатану, дилетанту в вопросах психологии, о которых он ничего не знает, и никогда не будет знать, - свирепо сказал Мартинус.
   - Но, доктор, мистер Крейвен обладает очень сильной спиритической силой, и он заверил меня, что может навсегда изгнать духа, и поэтому я позволила ему попробовать.
   - И вместо маленького святилища получили полноценный дом с привидениями, - сказал Мартинус. - Через сколько времени после того, как этот человек Крейвен провел свои манипуляции в той комнате, начались эти проявления?
   - Через три или четыре дня, доктор, - ответила миссис Темпл со слезами на глазах. - Сначала я подумала, что это моя дорогая Дорис...
   - Дергает за волосы, щиплет и швыряет посуду! - Мартинус фыркнул.
   - Мистер Крейвен сказал, что это было последствие проявления, которое скоро исчезнет.
   - А что подсказало вам ваше сердце? - спросил Мартинус.
   - Ну, оно... оно сказало мне...
   - Оно сказало вам, что это дьявол, и это было правильно! - воскликнул доктор. - Очень хорошо, мадам. Я приду и посмотрю, что могу сделать. Впредь больше полагайтесь на свою Библию и меньше на таких дураков, как Крейвен, и помните отрывок о семи дьяволах. Вы выгнали законного арендатора, и его место занял один дьявол - или семь. Это мы еще увидим. Доброго дня, миссис Темпл.
   Доктор Мартинус повернулся ко мне, когда наша посетительница ушла.
   - Иногда, сталкиваясь с подобным случаем, я почти отчаиваюсь, Бренскомб, - сказал он. - Миссис Темпл - жена богатого шахтера, который сейчас на Западе. У них большой дом здесь, в Нью-Йорке. В прошлом году они потеряли свою маленькую девочку, и она почти обезумела от горя. Она сделала то, что подсказывает ей естественный инстинкт почти каждой матери. Она собрала игрушки ребенка и ее любимую куклу в спальне и превратила это место в маленькое святилище - точно так же, как делают японцы, когда умирают их близкие. И поскольку этот поступок был таким простым и естественным, поскольку ничто злое не может пробить броню материнской любви, она превратила эту маленькую комнату в канал, по которому самые прекрасные влияния нисходили, чтобы благословить этот дом.
   Вы можете представить себе душу ребенка, возвращающуюся в свой дом и обнаруживающую там все, что она знала - свои игрушки, материнскую любовь и мать, которая проводит в святилище большую часть своего времени, шьет или выполняет другие домашние обязанности, потому что, как она выразилась, "это была самая счастливая комната в доме".
   Что происходит? Соседи начинают переговариваться. Они говорят, что у нее помутился рассудок. Тогда ее друзья убеждают ее, что это языческая практика - что мертвые навсегда отделены от живых. Итак, она идет к этому человеку Крейвену, этому шарлатану-спиритуалисту, который вообще ничего не знает о настоящем спиритизме, и он приходит с визитом!
   Он видит куклу и игрушки и убеждает мать в том, что дух ее ребенка стал "привязанным к земле" (как он выражается), и что мать разрушает небесное счастье своего ребенка, уводя его из царства блаженства в земную среду. Как будто на небесах может быть большее блаженство, чем воспоминание о счастливом детстве!
   Что он делает? Бормочет какое-то заклинание, эффективное, не потому, что это заклинание, а из-за намерения, лежащего в основе слов. Этот притворщик разрушает святилище, убирает куклу в шкаф, переставляет кровать и мебель так, чтобы ребенок не узнал комнату, и уходит, говоря матери, что "дух отпущен".
   Это было шесть недель назад, Бренскомб. Через три дня после этого начались проявления. Наш друг Крейвен превратил святилище в типичный дом с привидениями.
   Меня не было в комнате во время начала разговора доктора с миссис Темпл.
   - Вы имеете в виду, что слышны шумы, разбрасываются вещи и так далее? - спросил я. - Я также слышал, вы что-то говорили о щипках и дерганье за волосы.
   - Да, все типичные явления полтергейста, - ответил Мартинус. - И этот осел, Крейвен, настаивает на том, будто эти проявления исходят от духа ребенка, разгневанного тем, что он потерял свой земной дом. Абсолютная чушь!
   - Я помню, - сказал я, - вы однажды говорили мне, что у этих шумных проявлений обычно есть чисто физическое объяснение. Вы упомянули тот факт, что в каждом подобном случае, о котором время от времени сообщается в газетах, по-видимому, присутствует мальчик или девочка примерно четырнадцати лет, и что впоследствии ребенок бывал уличен в мошенничестве.
   - Я ссылался на простое объяснение, которое, насколько я читал, всегда ускользало от внимания исследователей духов - что с наступлением зрелости эфирное, или так называемое астральное тело, по образцу которого создан человеческий каркас, становится способным к расширению. Ребенок обнаруживает, что у него есть способность бросать предметы - стеклянную посуду - на расстоянии, хватая их вытянутой эфирной рукой. Когда это обнаруживается в процессе броска, даже на расстоянии, трюк проясняется и объяснение считается очевидным. Но это не наш случай. В данном случае нет никакого озорного мальчика или девочки лет четырнадцати. Это случай настоящего дома с привидениями, и привидение - это не девочка Дорис, а один из дьяволов, которые проникают в пустые дома.
   - Но давайте пока оставим эту тему, Бренскомб, - сказал Мартинус. - У нас назначено посещение дома миссис Темпл завтра днем, и тогда мы посмотрим, что нам удастся узнать.
   Дом, построенный около десяти лет назад, был большим, стоявшим на небольшой территории, поодаль от шумной улицы. Дверь открыла горничная в чепце и фартуке. Интерьер демонстрировал некоторые стандарты вкуса и продвинутые стандарты комфорта. Войдя, мы услышали в гостиной высокий, довольно пронзительный, неприятный мужской голос. Миссис Темпл, разговаривавшая с мужчиной, казалась смущенной.
   - Доктор Мартинус, позвольте мне представить вам мистера Крейвена, - сказала она.
   Мартинус, который не представил меня миссис Темпл в своем кабинете, сделал это сейчас, и я, в свою очередь, был представлен Крейвену. Он не произвел на меня благоприятного впечатления. Полный, румяный человек, по-видимому, лет сорока с небольшим, в полу-канцелярском сюртуке и канцелярском воротничке - напыщенный, перекормленный и, очевидно, одержимый идеей собственной значимости. Он приветствовал Мартинуса с оттенком снисходительности - как профессионал мог бы приветствовать любителя.
   - Рад познакомиться с вами, доктор, - сказал он. - Миссис Темпл рассказывала мне о вашей работе. Что ж, мы, любители экстрасенсорики, должны держаться вместе, будь то внутри церкви или снаружи, доктор? - Он усмехнулся.
   Мартинус непонимающе посмотрел на него, но это его не смутило. Миссис Темпл робко вмешалась.
   - Мистер Крейвен был так любезен, что пообещал сотрудничать с вами, доктор, - сказала она. - Я подумала, что две головы могут быть лучше, чем одна, если...
   Я думал, Мартинус взорвется, но он не сделал ничего подобного.
   - Буду рад сотрудничеству мистера Крейвена, - сказал он с циничной улыбкой.
   - Это прекрасно! - прогремел Крейвен. - В нас, исследователях, нет ничего мелочного, не так ли, доктор? Мы не можем позволить себе мелкую ревность друг к другу. Тема слишком обширна.
   - Да, столь же обширна, как Вселенная, - ответил доктор. - Или такая же маленькая, как ванная, - добавил он, многозначительно взглянув на меня. - Такая, какой мы ее делаем, мистер Крейвен.
   Я знал, что он имел в виду персонажа одного из романов Достоевского, который говорил о смерти как о возможном заключении вместо освобождения. Крейвен не увидел в этом замечании ничего саркастического.
   - Вы видели комнату с тех пор, как я снова ее переделал? - спросил он. - Мы могли бы подняться наверх, миссис Темпл? Да, доктор, я все вернул на свои места в точности так, как было раньше. Мне не стыдно признаться, если я допустил ошибку. Во мне нет ничего мелочного, доктор.
   Это была симпатичная маленькая комната с видом на четверть акра лужайки за домом - комната, в которой стояла маленькая белая кровать со свежими простынями и бело-голубым покрывалом. На стенах висело несколько гравюр. В дальней от окна части комнаты стоял стол, на котором были разложены детские игрушки - все, что было у ребенка и сохранилось в целости.
   У стены стояла подставка, на которой расположилась огромная кукла, подпертая тремя зажженными свечами. Рядом на стене висела увеличенная фотография маленькой Дорис, а рядом с куклой в высокой вазе стояло несколько свежесрезанных цветов.
   - Значит, вы все вернули на прежние места? - коротко спросил Мартинус мистера Крейвена. - Целое воплощение жизни ребенка. Могу я спросить, почему?
   - Ну, видите ли, - ответил фальшивый спиритуалист, - я пришел к выводу, что бедный, привязанный к земле дух будет продолжать преследовать эту комнату, пока все не будет восстановлено. Мои выводы были ошибочными, но вполне оправданными.
   - И эти проявления прекратились теперь, когда вы собрали воедино разбитые осколки вазы? - спросил Мартинус. - Вы полагаете, что все снова... как было?
   Он, конечно, говорил метафорически, но прежде чем Крейвен успел ответить, в углу комнаты раздался внезапный грохот. Мы отскочили назад - огляделись вокруг. На ковре лежали осколки стекла. На подставке рядом с куклой были разбросаны цветы, а стол, на котором лежали игрушки, залит водой.
   - О Господи! - простонал Крейвен, его зубы стучали. - Кто бросил эту вазу?
   - Если бы мы знали это, - ответил Мартинус, - мы бы продвинулись на некоторое расстояние к решению этой проблемы.
   У меня стучали зубы. В этот момент у меня возникла странная иллюзия, что большие голубые глаза куклы приобрели разумное выражение!
   Человеческие глаза? Я заставил себя посмотреть еще раз. Нет, конечно, это было из-за игры света на них. Это были просто стеклянные глаза куклы.
   Я был удивлен странной сердечностью Мартинуса по отношению к Крейвену. Я боялся, что он откажется от этого дела. Вместо этого он сердечно приветствовал сотрудничество псевдо-спиритуалиста. Он сказал миссис Темпл, что собирается устроить сеанс пораньше, и предположил, что они могли бы сформировать круг. На обратном пути Мартинус долго молчал - очевидно, обдумывая это дело. Затем он вдруг начал хихикать.
   - Вам интересно, зачем мне понадобился Крейвен, Бренскомб? - спросил он.
   - Я был удивлен, - признался я.
   - У меня есть идея, - снова усмехнулся доктор, - что присутствие Крейвена окажет сильное притяжение на любого духа, который узурпировал место ребенка в этой комнате. Глупец думает, что он может снести святилище и восстановить его, как будто ничего не произошло, как будто не было необходимости в освящении, как будто повторная сборка физических элементов вернет дух. С таким же успехом можно пришить голову обезглавленному человеку и ожидать, что он пробудится к жизни! Такой дурак должен стать мощной приманкой для того духа, который, как мне кажется, поселился в этой комнате.
   - Я думал, что полтергейст, будучи не просто продолжением астральной формы в зрелом возрасте, всегда был стихийным фактором, - предположил я.
   - Более или менее верно, Бренскомб. Это дух низшего порядка, хотя он мог однажды воплотиться, а мог и не воплотиться. Но вы должны помнить, я всегда убеждаю вас в том, что эти проявления в виде швыряния ваз, битья посуды и так далее являются просто выражением энергии. Не следует предполагать, что дух на самом деле осознает, что он делает. Это высвобождает энергию в комнате, и эта энергия принимает определенные формы. Например, один мой очень дорогой друг однажды пообещал своей сестре, что попытается связаться с ней после смерти. Он предположил, что просто установил связь с помощью постукиваний. У него было разбито сердце, когда он узнал, что срывал картины и крушил мебель!
   - Тогда, может быть, это все-таки ребенок? - предположил я.
   - Невозможно, Бренскомб. Ни один ребенок не смог бы швырнуть вазу через всю комнату. Помните, что до наступления зрелости ни одно человеческое существо не воплощается более чем на одну десятую. Земное пребывание маленькой Дорис Темпл было самым незначительным эпизодом в жизни ее духа. Все, что осталось от нее, - это счастливая мечта и воспоминания, так грубо разрушенные, когда мебель в комнате была сдвинута. Нет, Бренскомб, все возвращается к идиотскому вопросу Крейвена: "Кто бросил эту вазу?"
   Я рассказал Мартинусу о выражении, которое, как мне показалось, увидел в глазах куклы. Он рассеянно кивнул, но ничего не сказал.
   Прошло два дня, и прежде чем Мартинус успел углубиться в это дело, нас снова посетила миссис Темпл. Казалась, она пребывала в величайшем отчаянии.
   - Я не знаю, что мне делать, доктор Мартинус, - всхлипнула она, - и мистер Крейвен признает, что он в растерянности. Он был уверен, что милая маленькая Дорис будет довольна, когда все вернется на круги своя, но с каждым разом становится все хуже, и теперь это не только в этой комнате - это по всему дому. Моя горничная ушла от меня.
   - Какие конкретные проявления имели место? - спросил Мартинус.
   - Шаги вверх и вниз по лестнице ночью - тяжелые шаги мужчины. Двери открываются и захлопываются. Картины падают со стен. А прошлой ночью, когда я лежала в постели, то могла бы поклясться, что почувствовала пальцы на своем горле. У моей горничной на теле были синяки. О, доктор, это не может быть Дорис!
   - Нет, это не ваша маленькая девочка, - сказал Мартинус. - Вам что-нибудь снилось?
   - Ужасные сны, но я ничего не могу вспомнить о них, кроме того, что... - Она заколебалась.
   - Что? - спросил доктор.
   - Что я убила кого-то и должна быть казнена. Но я не знаю, кто это был и как я должна была умереть. - Она разразилась истерическими рыданиями.
   Мартинус заставил ее сесть и смешал для нее немного бромида. Через некоторое время она успокоилась.
   - Мне жаль, что я так повела себя, - извинилась она, - но я через столько прошла. Что с моей маленькой девочкой и моим мужем...
   - Расскажите мне о вашем муже, - мягко попросил доктор.
   - Это было как раз в то время, когда Дорис лежала при смерти. Он был в Техасе и ничего не слышал о ее болезни, потому что уехал с отрядом. Он прислал мне несколько писем, и одно напугало меня почти до смерти.
   - С отрядом, вы сказали?
   - Да, доктор. Вы читали о том человеке, который сбежал из тюрьмы и скрывался в трех штатах, - Джеймсе О'Конноре?
   Доктор покачал головой. Но я вспомнил об этой истории. О'Коннор отбывал пожизненный срок за убийство. Он вырвался на свободу, убив трех охранников, и сбежал. По меньшей мере, дюжина его преследователей была убита и ранена, прежде чем отряд окружил его в его убежище. Месть свершилась. Тело бандита осталось висеть на дереве, изрешеченное пулями. Я вспомнил обстоятельства.
   - Мой муж был с этим отрядом, - сказала миссис Темпл. - И он написал мне о том, что его вызвал шериф, и это - из-за смерти Дорис - чуть не убило меня! Я боялась, что потеряю их обоих. Мы с Джимом всегда были преданы друг другу, и сейчас его отсутствие невыносимо. Скоро он вернется домой навсегда, и я пытаюсь продержаться до тех пор. Но после того, что произошло...
   Мартинус сочувственно похлопал ее по руке.
   - Я думаю, мы сможем все исправить, миссис Темпл, - сказал он. - Предположим, мы придем к вам домой сегодня вечером. Может ли мистер Крейвен предоставить надежного медиума для спиритического сеанса?
   - О, да, - миссис Джимпсон. Она замечательная, - сказала миссис Темпл. - Она прекрасно описала моего отца, назвала мне его имя и все такое.
   - Тогда пригласите ее к себе домой сегодня вечером, около девяти, - сказал Мартинус. Когда она ушла, он повернулся ко мне. - Мы не можем использовать ни одного из моих медиумов в подобном случае, - сказал он. - Я полагаю, что эта миссис Джимпсон - одна из компании Крейвена, и как раз из тех, кто, вероятно, привлечет интерес покойного Джеймса О'Коннора.
   - Вы имеете в виду... вы думаете, что это О'Коннор проявляется в доме? - воскликнул я.
   - Это хорошая рабочая теория, и вероятность ее правильности довольно высока, - ответил он. - Видите ли, - объяснил он, когда мы направились к дому миссис Темпл, - если Джим Темпл принимал видное участие в линчевании этого бандита, вполне вероятно, что парень умер с чувством сильной злобы к нему и остальным. Когда убийцу торопливо отправляют в вечность, как вы знаете, о нем вряд ли можно сказать, что он мертв, в том смысле, в каком умирают обычные люди. Лишенный телесной силы и активности, он просто бестелесное существо, столь же сильно привязанное к земной жизни, постоянно вспоминающее свое преступление и обстоятельства своей смерти и использующее любую возможность использовать других физических носителей для удовлетворения своих земных желаний и мести.
   - Но почему он должен был преуспеть в явлении к миссис Темпл? - спросил я.
   - Тот факт, что маленькая девочка Джима Темпла умерла почти одновременно с ним самим, установил общность. Я не сомневаюсь, что каким-то непонятным образом Джеймс О'Коннор открыл средство, позволяющее одновременно соприкоснуться с земной жизнью и отомстить. Эмоциональное состояние, в котором находилась миссис Темпл, тот факт, что ее муж постоянно думал о ней, - вы слышали, как она говорила, что они преданы друг другу, - установили звенья в цепи. Но он обнаружил, что дом занят. Маленький дух Дорис охранял его, и, поскольку любовь сильнее ненависти, он был бессилен - пока этот дурак Крейвен не забрал игрушки, не перевернул мебель и вообще не устроил хаос. Затем, когда Крейвен восстановил святилище - что ж, он восстановил путь, по которому Джеймсу О'Коннору было легко следовать. Но если эта миссис Джимпсон хоть в чем-то хороша, мы должны что-то узнать. Одно слово... - предостерег он меня. - Не стоит упоминать о наших подозрениях относительно личности полтергейста. Если они подумают, что это ребенок Дорис, наш друг О'Коннор подыграет им.
   Миссис Джимпсон ожидала нашего прибытия с Крейвеном, когда мы добрались до дома. Интерьер был ярко освещен сильными электрическими лампочками. Было легко заметить, что миссис Темпл боялась темноты. Детская комната, в которой должен был состояться сеанс, была оборудована в соответствии с инструкциями Крейвена. В нем была обычная занавеска из темной ткани, натянутая поперек угла, образуя шкаф, и полукруг стульев, простиравшийся от него до дальнего конца стола, на котором лежали игрушки.
   Миссис Джимпсон была обычной женщиной, но явно медиумом. В глазах настоящего медиума есть что-то такое, что идентифицирует его. Она вошла в шкаф и впала в транс с легкостью, свойственной долгому опыту. Я подумал, что покойный Джеймс О'Коннор проявится через нее гораздо охотнее, чем ребенок.
   Прежде чем миссис Джимпсон устроилась поудобнее, Мартинус взял куклу с подставки и осмотрел ее. Это была одна из тех больших говорящих "мама" кукол, с подвижными руками и ногами, размером примерно с трехмесячного ребенка. Доктор передал его миссис Темпл.
   - Пожалуйста, держите это на коленях, и ни при каких обстоятельствах не ослабляйте хватку во время сеанса, - сказал он ей.
   - Доктор, как вы думаете, это вернет мою дорогую Дорис такой, какой она была раньше? - спросила она.
   - Я думаю, жизненно важно, чтобы вы ассоциировали себя с этой куклой, - ответил Мартинус в своей резкой манере.
   - Доктор Мартинус имеет в виду, - мягко вставил Крейвен - я видел, что ему не доставляло удовольствия принимать второстепенное участие в разбирательстве, - что влияние материнской любви перейдет на куклу, создавая фетиш.
   - Можно сказать и так, - иронично произнес доктор. - В любом случае, пожалуйста, помните мои инструкции, миссис Темпл. И, конечно, вы понимаете, что круг ни при каких обстоятельствах нельзя разрывать. Вы готовы, миссис Джимпсон? - Он выключил электрический свет.
   Я слышал, как медиум прерывисто дышит в шкафу. Она беспокойно пошевелилась. Вздохи слетали с ее губ. Я почувствовал напряжение, исходящее от миссис Темпл, сидевшей рядом со мной. В слабом свете, проникавшем через окно, я увидел очертания большой куклы, которую она держала на руках. Было ли это только воображением, или кукла действительно все больше и больше напоминала живого ребенка? Окоченевшее тело, казалось, обмякло, голова откинулась на сгиб руки женщины.
   Внезапно с губ миссис Темпл сорвался всхлип:
   - Она... она движется! Она... о, доктор Мартинус!
   - Держите ее! - прошептал ей на ухо доктор.
   - Я почувствовала, как она двигается. Это слишком, слишком ужасно!
   - Держите ее, если цените свою безопасность и покой своей маленькой девочки, - последовал ответ.
   Она начала дышать почти так же хрипло, как медиум, который издавал низкие стоны внутри шкафа. Я почувствовал, как тот холодный ветер, который всегда сопровождает явление, леденит мои пальцы. Мне показалось, что занавески перед шкафом выпирают наружу.
   Затем, признаюсь, мои нервы чуть не сдали, когда я внезапно отчетливо услышал тоненький писклявый голос из шкафа:
   - Мама! - закричал он - совсем как кукла, но это исходило не от куклы. - Мама!
   Я считал миссис Темпл истеричной особой, но она превосходно держала себя в руках.
   - Это ты, Дорис, моя дорогая? - прошептала она, быстро втянув воздух.
   - Мама, где ты? - пропищал голос. - Я не могу тебя найти. Я искала тебя. Я совсем одна.
   - Вот твоя мать, Дорис, - раздался голос доктора. Затем, обращаясь к миссис Темпл. - Вы не боитесь своего собственного ребенка?
   - Нет, нет! Могу я увидеть ее?
   - Не сейчас, - пропищал голос в ответ. - Но я чувствую тебя, мама.
   Ужасная пауза. Что происходило в темноте? Как все было тихо! Даже медиум перестал стонать.
   - Как тебе нравится твоя младшая сестра, Дорис? - тихо сказал Мартинус, и я каким-то шестым чувством понял, что он сжимает руку миссис Темпл, чтобы заставить ее молчать. - Иди, не бойся, дитя мое. Приходи и посмотри на маму и ее маленькую новорожденную.
   Снова ужасная тишина. Мне казалось, что мои волосы почти встали дыбом. Что-то двигалось рядом со мной в темноте. Внезапно крик неконтролируемого ужаса сорвался с губ миссис Темпл.
   - Все! - крикнул Мартинус. Через мгновение комната была залита электрическим светом. Миссис Темпл откинулась на спинку стула в глубоком обмороке, но все еще сжимала детскую куклу. И это была просто кукла, не более того.
   - Дорогая маленькая Дорис всегда хотела младшую сестренку, - сказала миссис Темпл позже. - Но зачем было необходимо обманывать ее, доктор? Это кажется таким ужасным, что она не должна была узнать куклу, которую так любила.
   Ей потребовалось совсем немного времени, чтобы оправиться от шока. Мартинус настоял на том, чтобы взять на себя роль врача, и на том, чтобы Крейвен ушел. Последний воспринял это с неприязнью, и между двумя мужчинами произошло что-то вроде рукопашной схватки, прежде чем он удалился с миссис Джимпсон.
   - Моя дорогая миссис Темпл, если обман утешил вас, то, несомненно, он был оправдан, - бойко сказал доктор.
   - Но почему она не узнала куклу?
   - Потому что она была потеряна так долго. Вы должны помнить, что на другой стороне время течет не так, как у нас. Оно измеряется интенсивностью эмоций - и для вашей маленькой Дорис прошли годы с тех пор, как она посетила святилище, которое вы сделали для нее.
   Я знал, что Мартинус предлагал объяснения, скрывавшие какую-то правду, которую он не хотел ей раскрывать. Но миссис Темпл казалась удовлетворенной.
   - И вы говорите, что я должна поддерживать там электрический свет днем и ночью? - спросила она.
   - Да, миссис Темпл. Поближе к кукле, чтобы маленький дух никогда больше не заблудился.
   - Какая прекрасная идея, доктор! - воскликнула она. - Это как лампада перед святыней - неугасимая лампада.
   - Хорошее сравнение, - ответил доктор. - Пока горит свет, я не думаю, что вас будут беспокоить какие-либо проявления. Но время от времени предохранители перегорают! Мы не должны рисковать этим. Завтра же купите несколько больших свечей, вроде тех, что используются в церквях, и держите две постоянно горящими вместо электрического света. Через год это будет всего лишь вопрос настроения. По крайней мере, до тех пор, пока не пройдет год, это будет иметь важное значение для счастья вашего ребенка. И, - он встал, - позвольте мне умолять вас не позволять мистеру Крейвену или кому-либо из ваших друзей отговорить вас от этого.
   - Ничто этого не сделает, - торжественно ответила она.
   Доктор Мартинус обычно объяснял мне свои методы вскоре после подобных случаев, но только на следующий вечер он пришел ко мне в маленький кабинет рядом со своим собственным, где я готовил его рукописи.
   - Итак, Бренскомб, я полагаю, вы поняли, что произошло вчера вечером? - спросил он меня.
   - Должен признаться, я был совершенно сбит с толку, - ответил я. - Я так понял, что вы ожидали увидеть О'Коннора, а не ребенка.
   - Это и был О'Коннор, - ответил он тоном, от которого у меня кровь застыла в венах от ужаса.
   - Этот голос?.. - Я запнулся.
   - О'Коннор выдавал себя за ребенка, о существовании которого ему стало известно. И это был нелегкий подвиг в стране по ту сторону смерти, где материя настолько пластична, Бренскомб, что почти можно сказать: "желания - вещественны". Это настоящий ад, Бренскомб, для душ, подобных О'Коннору, - неспособность отличить реальность от форм, которые принимают их желания. И все же О'Коннор силой своей воли проник в реальность, и это убедило меня в том, что нам предстоит иметь дело с коварным и могущественным врагом, жаждущим мести за то, что его унесла из жизни петля палача. Он выдавал себя за ребенка, и только когда я подставил ему подножку, заставив думать, что кукла - сестра Дорис, я убедился, что это О'Коннор.
   Я подумал о жутком ужасе развоплощенной жизни, когда куклу могут принять за ребенка. Какие дураки эти призраки, и как правдивы старые легенды, подтверждающие это! Мартинус прочитал мои мысли.
   - Вы должны помнить, Бренскомб, - мягко сказал он, - что мертвые могут чувствовать нас только через силу эмоций. У них нет глаз, чтобы видеть, или ушей, чтобы слышать. Если покойник принял куклу за ребенка, то это потому, что я повернул его ожидания в этом направлении.
   - Хорошо, но... почему? - спросил я.
   Мартинус придвинул стул и сел рядом со мной.
   - Бренскомб, - сказал он, - вы достаточно продвинуты, чтобы знать, что фетиш - это не просто каменная или деревянная глыба, но на самом деле содержит приписываемую ему силу, будь то из внешнего источника или как творение объединенных устремлений верующих. Как сказал наш друг Крейвен - я действительно создал фетиш. Но давайте лучше назовем это "Удачей". Вы знаете стихотворение Лонгфелло "Удача Эденхолла"? - И он нетерпеливо продолжил. - ...как судьба дома была связана с существованием хрустального кубка? Пьяный наследник разбивает кубок, враг врывается и предает всех мечу.
   Да, я помнил это.
   - Но ведь это не больше, чем легенда? - спросил я.
   - Мой дорогой Бренскомб, вы никогда не знали никого, кто держал бы на своем столе странный маленький манекен, который называл бы своим талисманом?
   Я рассмеялся, когда он указал на билликен на моем собственном столе.
   - Почему вы храните это, Бренскомб?
   - О, просто на удачу, - ответил я.
   - Что вы на самом деле сделали, Бренскомб, так это заткнули в этом своем билликене все мелкие неприятности и недоумения, от которых хотите избавиться - демона, который всегда переворачивает ваши тапочки, маленького бесенка, который заставляет вас ворчать по утрам, того, кто заставляет вас брить одну сторону лица менее тщательно, чем другую, и так далее. Так вот, О'Коннор - в этой кукле!
   Я издал недоверчивый возглас.
   - Практика зажигания огней перед изображениями святых, Бренскомб, - продолжал Мартинус, - возможно, была придумана для того, чтобы удержать их от выхода из своих жилищ, а возможно, и нет. Но можно с уверенностью предположить, что О'Коннор будет оставаться обездвиженным и бессильным внутри детской куклы до тех пор, пока перед ней горит свет. Это такое же надежное предположение, как и то, что вы останетесь неподвижным в своей постели сегодня ночью, пока в комнате не забрезжит свет нового дня.
   - Но если его воля окажется достаточно сильна, чтобы погасить этот свет? - спросил я. - Неужели это невозможно?
   - Не исключено, Бренскомб, - усмехнулся Мартинус, - но он думает, что вселился в тело младшего ребенка миссис Темпл, и он останется там, ожидая, пока оно вырастет - пока не обнаружит, что его возможность упущена. Через год или около того, - год и день, согласно представлениям фольклора, хотя, конечно, точного срока нет, - его способность творить зло рассеется сама собой, и Джеймс О'Коннор будет отправлен в ту неопределенность, где искупит свои преступления на земле, прежде чем получит свой новый шанс в новом теле.
   До сих пор я описывал этот случай по записям, которые делал в то время. Мартинус нанял меня вести учет его дел, и это было одно из многих, которые я посещал в его компании. Продолжением был телефонный звонок от миссис Темпл примерно неделю спустя. Она объявила, что явления полностью прекратились, свечи были благоговейно зажжены перед "куклой милой маленькой Дорис", как она ее назвала, и она не считает нужным беспокоить нас снова.
   Примерно два месяца спустя я сидел рядом с Мартинусом, читая ему корректуру, когда зазвонил телефон. Он поднял трубку. Я узнал голос миссис Темпл, но не мог расслышать, что она говорила. Доктор нетерпеливо слушал, на его лице читалось крайнее неудовольствие.
   - Миссис Темпл, поскольку вы решили снова отдать себя в руки мистера Крейвена, я чувствую, что для меня невозможно вести это дело, - услышал я его слова.
   За этим последовал голос миссис Темпл. Мартинус нахмурился и покачал головой.
   - Нет, это невозможно, - повторил он. Снова миссис Темпл, затем пожатие плечами. Доктор капитулировал.
   - Мы сейчас подъедем, - сказал он, вешая трубку и поворачиваясь ко мне.
   - Эта женщина - типичный образец своего пола, - сказал он. - Ее муж возвращается домой на следующей неделе, и она не знает, что делать. Похоже, что Крейвен еще раз убедил ее в том, что ребенок стал "привязанным к земле", и около месяца назад она перестала жечь свечи и заперла дверь. С тех пор она была заперта. Теперь Джим Темпл возвращается, и она не знает, как все ему объяснить. Крейвен убедил ее позволить ему провести сеанс с миссис Джимпсон в этой комнате сегодня вечером, но в последний момент мужество покинуло ее, и она умоляет нас прийти.
   - Были ли какие-нибудь проявления с тех пор, как она перестала жечь свечи? - спросил я.
   - Никаких. Она сказала мне это первым делом. Вот что заставляет меня бояться, - дурак Крейвен и миссис Джимпсон собираются выпустить на волю силы, которые окажутся абсолютно неконтролируемыми. Если этот дьявол сможет вырваться сегодня ночью - Боже, помоги миссис Темпл! Бренскомб, я видел... но неважно, что я видел. Мы должны поторопиться!
   - Доктор, - спросил я, когда мы вышли, - предположим, эту куклу бросят в реку Гарлем?
   - Тогда, Бренскомб, О'Коннор получил бы полную свободу для своей дьявольской мести. Сегодня вечером он должен быть отправлен туда, откуда пришел, - если мы сможем это сделать.
   Сеанс только начинался, когда мы приехали. Миссис Темпл, похоже, не хотела открывать нам дверь. Было достаточно ясно, что, несмотря на звонок доктору, она полностью попала под контроль мошенника. С нервным смехом она объявила, что спиритического сеанса все-таки не будет; она отрицала, что Крейвен и миссис Джимпсон в доме, пока с лестницы не донесся его голос, спрашивающий, не мы ли это. Доктор просто прошел мимо миссис Темпл и поднялся наверх. Я последовал за ним, а она подошла сзади, все еще протестуя.
   Комната была освещена, но перед куклой света не было, и все было покрыто пылью. Миссис Симпсон как раз устраивалась в шкафу. Крейвен попытался преградить нам путь.
   - Это возмутительно, доктор Мартинус! - крикнул он.
   - Мы здесь по приглашению миссис Темпл, - спокойно ответил доктор. - И мы намерены остаться...
   Миссис Темпл ослабла.
   - Я не знаю, что делать, - волновалась она. - Один советует мне одно, а другой другое. Я только хочу, чтобы моя дорогая маленькая девочка была счастлива.
   - Доктор, если бы вы обладали самыми элементарными знаниями в области спиритизма, вы бы знали, что каждое усилие привязать дух к земле лишает его небесной награды, - воскликнул Крейвен. - Именно по моему совету миссис Темпл позволила этим свечам догореть месяц назад. С тех пор не было никаких проявлений, доказывающих, что ребенок посещает этот дом. Сегодня ночью мы предлагаем провести сеанс, чтобы убедиться, что с ней все в порядке, после чего мы оставим чистый дух наслаждаться заслуженным отдыхом.
   - Продолжайте, - сказал Мартинус. - Мы вмешиваться не станем. Мы будем присутствовать в качестве зрителей. Вы сможете сами в этом убедиться, мистер Крейвен.
   - Если доктор Мартинус и мистер Бренскомб пообещают не вмешиваться, я уверена, вы не будете возражать против того, чтобы они остались, мистер Крейвен? - спросила миссис Темпл.
   Крейвен угрюмо согласился.
   Мы снова заняли свои места, и свет был выключен. Медиум начала вздыхать и стонать. Я почувствовал присутствие неописуемого зла в этой комнате. Это было похоже на физический контакт с чем-то слишком отвратительным, чтобы иметь человеческую форму. Я вздрогнул, меня затошнило; это было все, что я мог сделать, сохраняя свое место в полукруге. Мне было интересно, чувствовали ли другие то же самое. Все это время также казалось, что я сопротивляюсь какому-то физическому давлению, стремящемуся вытеснить меня. Я напрягся в кресле - услышал свое учащенное дыхание - почувствовал прилив крови к телу.
   - Мама! Мама! - донеслось из шкафа.
   - Дорис? Дорогая маленькая Дорис, мама здесь. Ты счастлива, Дорис?
   Я услышал, как у доктора перехватило дыхание, словно он собирался заговорить, но потом, похоже, передумал. Я увидел его напряженные очертания на фоне слабого света, падающего из квадратного окна.
   - Папа! Я хочу своего папочку! - раздался детский голосок.
   - Папа здесь, - прогремел Крейвен.
   То, что побудило этого человека произнести эту ложь, - это нечто большее, чем мы с Мартином могли понять впоследствии. Последовало напряженное молчание. Злая сила в комнате, казалось, доминировала, подавляла меня. Моя голова закружилась. Я задыхался.
   Раскат маниакального смеха прозвенел в тишине. И я знал, что там было тело, какая-то огромная, злая тварь, которая, казалось, заполняла комнату.
   Упал стул. Существо снова засмеялось, к этому присоединился крик миссис Темпл, а из горла Крейвена вырвался звук, который я, возможно, не смогу описать. Это был крик, но крик, который казался воплощением крайнего отчаяния, крик растворения.
   Затем - тяжелое тело, падающее на пол и молотящее по нему пятками.
   - Свет, свет, Бренскомб, ради Бога! - Я слышал зов Мартинуса, но как будто издалека.
   Мы оба нащупывали выключатель. Стукнулись лбами в темноте, пошарили и, наконец, каким-то образом зажгли свет.
   Медиум оставался в шкафу. Миссис Темпл неподвижно сидела в своем кресле, уставившись перед собой, и что-то бормотала.
   Свет разума исчез из ее глаз. На полу лежал Крейвен, по-видимому, судорожно прижимая к сердцу куклу.
   Но когда мы склонились над ним, я увидел, что маленькие фарфоровые пальчики впились в его горло, словно стальные крючки, так глубоко, что набухшая плоть уже закрывала руки.
   Крейвен был мертв. Пальцы куклы полностью остановили кровообращение в сонных артериях. Смерть была делом, возможно, пятнадцати секунд.
   Все окончилось счастливее, чем кто-либо из нас надеялся. Благодаря заботе Мартина и некоторым внушениям, сделанным, когда миссис Темпл находилась в состоянии гипноза, и до того, как к ней вернулся рассудок, - она очнулась без каких-либо воспоминаний об этой финальной сцене драмы. Мартинус сказал мне, что если бы она вспомнила, ее разум никогда бы не вернулся.
   Ей сказали, что Крейвен упал в обморок и умер от болезни сердца в начале сеанса, и в это поверила миссис Джимпсон, все еще находившаяся в трансе в момент смерти Крейвена. Мартинусу было сравнительно просто выдать свидетельство о смерти и таким образом замять факты.
   Джим Темпл вернулся в дом, переставший быть посещаемым дьяволом. Импульс, позволивший мертвому бандиту отомстить живым, был израсходован на этот поступок, и Джеймс О'Коннор удалился далеко за пределы сферы земных страстей. Доктор сжег куклу в камине, когда мы вернулись домой той ночью.
   - Но ребенок - Дорис? - спросил я его. - Где она была, пока О'Коннор выдавал себя за нее?
   - О ней не нужно беспокоиться, Бренскомб, - ответил Мартинус. - Можно с уверенностью сказать, что на другой стороне есть средства для защиты Дорис от Джеймса О'Коннора.
   - В любом случае, мы с вами выполнили свою часть работы, - сказал я.
  

ЧТО СЕЕТ ЧЕЛОВЕК...

ПОЛКОВНИК НОРМАН Г. ТВЕЙТС

  
   От гостей Хетти Делвилл ожидалось, что они должны делать нечто большее, чем есть ее превосходные ужины, когда их приглашают в ее привлекательный дом. На самом деле недобрые люди говорили, что если вы не отработаете свой ужин полезной беседой, вас, скорее всего, никогда больше не пригласят в ее просторный лондонский особняк.
   Она не была светской львицей в обычном смысле этого слова. Она просто стремилась создать что-то, что заставило бы людей говорить, - и ей это удавалось. Можно было услышать такие фразы, как: "Любопытная вещь, которую я слышал у Хетти прошлой ночью", а затем следовала странная история или невероятное решение какой-нибудь политической проблемы. Иногда у нее не было никого более интеллектуального, чем молодой субалтерн, сделавший что-то стоящее, вице-адмирал или сбежавший военнопленный.
   Она увлекалась эзотерикой и имела некоторую склонность к спиритизму. Признаюсь, ее обеды иногда того стоили. Я не был ни светским львом, ни рассказчиком, но я был хорошим слушателем, и, как однажды сказал ей, всегда готов слушать.
   Эта история - последняя байка, которую я услышал за столом Хэтти Делвилл. Я отдаю ее за то, чего она стоит, именно так, как услышал ее от... человека, который ее рассказал.
   Беседа велась Хетти в ее любимом направлении - гипноз, призраки, предчувствия и т.д. Затем вмешался майор Хардман, с цепочкой букв после своего имени. Это было как раз то, для чего его позвали!
   Хардман - один из тех довольно необычных людей, которые сидят молча во время всеобщего разговора, но всегда, кажется, способны произнести что-нибудь в конце, превышающее ценность всего, что было сказано до этого. Мы откинулись на спинки кресел, приготовившись услышать что-нибудь интересное. Вот его история.
  
   - Поскольку вы говорили о загадочных и таинственных вещах, я хотел бы рассказать вам о любопытном опыте, случившемся со мной, которому я не предлагаю объяснения, но о котором даже сейчас не могу думать без холодка в спине.
   Несколько лет назад я совершил поездку в Восточную Африку. Я немного поохотился, но моей главной целью было сделать репортаж об условиях жизни определенной группы предпринимателей. Собственно говоря, эта информация также должна была быть передана в Министерство по делам колоний.
   Случайно я столкнулся с человеком, бывшим одним из пионеров в деле выращивания кофе недалеко от Найроби. В те дни британских поселенцев было немного. Этот парень называл себя Форева-Джеральд Форбер. Я обнаружил, что его настоящее имя было совсем другим. Одно время он жил в Конго и в различных других частях Африки. Он утверждал, что знает каждый народ и племя на континенте и может найти общий язык с чернокожим человеком лучше, чем кто-либо другой.
   Форбер, безусловно, обладал сверхъестественной властью над туземцами, которые на него работали. Куда ни пойти, везде можно было наткнуться на его след. Вожди, знахари и смиренные носильщики знали о нем. Мне он не нравился, и, признаюсь, я не проникся симпатией к этому парню. Но белый человек в дикой местности не слишком привередлив.
   Я провел с Форбером неделю в пути по стране, а по возвращении - еще несколько дней. У него гостил парень по имени Роберсон. Насколько я мог понять, Роберсон был для него чем-то вроде коммивояжера. Помимо выращивания кофе, они занимались каким-то таинственным делом, о котором ничего не говорили.
   Роберсон был довольно симпатичным мужчиной, но отличался рассеянностью. Я заметил, что он много пил. Я поймал себя на том, что задаюсь вопросом, почему принял приглашение Форбера остановиться у него на обратном пути. Мне не нравился этот человек, Роберсон же был мне еще меньше по вкусу.
   Однако перед отъездом мне нужно было написать и отправить домой определенные отчеты, поэтому я решил провести время с Форбером, а не оставаться в одиночестве. На самом деле Форберу было очень трудно в чем-либо отказать. Он был человеком необычайной силы, и когда ему в чем-либо мешали, преодолевал препятствия с какой-то сосредоточенной серьезностью, почему-то наводившей на мысль об угрозе. Мне было очень трудно убедить его отпустить меня в назначенную мной дату. Ему очень хотелось задержать меня еще на несколько дней. Он жил очень комфортно. Большинство его слуг были восточными индийцами, превосходно обученными и, как ни странно, стремившимися служить ему. На самом деле они были напуганы, и я бы даже сказал, имели вид побитых собак.
   Мы расстались с обычными обещаниями встретиться снова, обменялись адресами клубов и условно поговорили о "чертовски хорошем ужине", который у нас будет, если мы когда-нибудь соберемся в Лондоне.
   Прошло, должно быть, два года, когда однажды вечером, войдя в Юношеский спортивный клуб, я узнал от портье, что менее получаса назад ко мне приходил джентльмен, и вручил мне свою визитную карточку. Это был Джеральд Форбер. Он сказал портье, что зайдет позже. Я не испытывал особого желания снова видеть Форбера, но поскольку в то время у меня были кое-какие интересы в Восточной Африке, а информация из первых рук всегда бывает полезной, я попросил портье дать Форберу мой адрес и номер телефона.
   В восемь часов, когда я собирался выйти из своей комнаты, зазвонил телефон. Голос, который я не узнал, спросил, дома ли я. Затем, страдальческий, задыхающийся воскликнул: "Это вы, Хардман? Ради Бога, приезжайте в N ... на Пэлл-Мэлл. Я должен вас увидеть. Верхний этаж... Приезжайте немедленно!"
   Я ответил, что ухожу по делам, и спросил, кто говорит.
   - Это Форбер! Роберсон со мной! Мы хотим вас видеть! Приезжайте скорее! - В голосе слышался ужас.
   Я сказал, что мне очень жаль, но от Форбера нельзя было отделаться так просто. Он умолял меня зайти после ужина. По какой-то причине я был странно раздражен. Я ответил, что ничего не могу обещать. С этими словами я повесил трубку.
   Во время ужина с несколькими скучными друзьями семьи мой разум снова и снова возвращался к воспоминанию об этом страдальческом голосе. В результате в десять часов я извинился и отправился по указанному адресу.
   Мне пришлось подняться пешком на четыре лестничных пролета, так как лифт перестал работать. Едва я дотронулся до звонка квартиры N 18, как дверь распахнул Роберсон.
   - Слава Богу, вы пришли, - сказал он. - Форбер в ужасном состоянии.
   Я посмотрел на этого человека. Он был бледен и изможден. Капли пота выступили у него на лбу, а руки дрожали, когда он закрывал дверь.
   Он провел меня в гостиную. Форбер пристально смотрел в окно. Он не обратил на меня никакого внимания. Он тяжело дышал, и его лицо было мертвенно-бледным. Его воротник был разорван, а рубашка расстегнута спереди. На его горле я сразу заметил следы пальцев, а на лбу была длинная царапина, из которой вытекала небольшая струйка крови. Я подумал, что эти двое мужчин подрались.
   - А вот и Хардман, - сказал Роберсон.
   Форбер сел, затем вскочил на ноги, но все еще не сводил с окна сосредоточенного, испуганного взгляда. Он схватил меня за руку.
   - Спасибо, что пришли, - хрипло сказал он.
   В комнате стоял странный затхлый запах, который мне показался очень неприятным. Обоим мужчинам было очень жарко, хотя в комнате было холодно. В большом камине едва горел огонь, но, казалось, он не выделял тепла.
   - Итак, - сказал я, - в чем проблема? Вы, парни, выглядите немного взволнованными.
   Я сохранял внешнюю беззаботность, но, признаюсь, чувствовал себя далеко не комфортно. Роберсон сел и сделал странную попытку рассмеяться. Форбер вытирал пот со лба. Оба мужчины продолжали украдкой поглядывать на окно. Постепенно они оба успокаивались. Форбер повторил, что с моей стороны было хорошо прийти.
   Вскоре, после нескольких глупых замечаний с моей стороны и немногим более чем ворчания Форбера, они, казалось, в какой-то мере пришли в себя.
   - Вам все это покажется очень странным, Хардман, - заметил Форбер, - но у нас с Роберсоном были довольно трудные времена. Я не могу этого объяснить, но я почувствовал, что присутствие... присутствие... - Его мысли, казалось, блуждали, и его глаза снова обратились к окну. Роберсон тоже украдкой оглядывал комнату, внезапно и быстро поворачивая голову. Это было странно.
   Затем Форбер продолжил.
   - Присутствие вас или кого-нибудь в здравом уме, у кого нервы в полном порядке, ослабило бы напряжение... Дело в том, что...
   Он внезапно замолчал.
   Он медленно поднялся, согнув колени и вытянув руки, как человек, собирающийся схватиться с противником. Отразил невидимый удар, а затем сошелся с невидимым врагом.
   Вены на его лбу вздулись, дыхание стало прерывистым. Плоть на его шее внезапно сжалась, словно от сильных пальцев. Кто-то или что-то, чего я не мог видеть, казалось, держало его мертвой хваткой.
   Я взглянул на Роберсона. Он стоял, пораженный ужасом. Он изворачивался то в одну, то в другую сторону, как будто пытался ухватить эту невидимую вещь. Трепет пробежал по моему телу. Холодок пополз вверх по моему позвоночнику. Я обнаружил, что сильно дрожу.
   - Роберсон, черт бы тебя побрал, помоги мне! - выдохнул Форбер. Его руки были прижаты к горлу, как будто он пытался оторвать железные пальцы, душившие его. Затем он взмахнул свободной правой рукой и ударил по воздуху. Но хотя я ничего не видел, произошел какой-то беззвучный удар. С каждым ударом он кряхтел. Пот струился по его лицу.
   Форбер наклонился и, по-видимому, пытался что-то поднять. Что бы это ни было, оно обладало силой, потому что он внезапно отшатнулся назад, прижав руку ко рту. Судя по всему, он получил сильный удар в челюсть. Его рука была испачкана кровью...
   Роберсон бросился ему на помощь. Ругаясь себе под нос, двое мужчин, пошатываясь, ходили по комнате, отчаянно борясь со своим невидимым противником. Вскоре они, казалось, преодолели это препятствие. Они поднимали что-то, что сопротивлялось, и раскачивались из стороны в сторону, пока несли присутствие, или что бы это ни было, к кровати.
   Затем произошла ужасная вещь. Кровать заскрипела, как будто на нее упал тяжелый груз! Я начал думать, что сошел с ума. Руки Форбера были заняты в изголовье кровати, в то время как Роберсон сидел в изножье, придерживая эту штуковину.
   Потом я заметил, что руки Форбера кровоточат. Появились маленькие красные отметины - как от укуса собаки. Он попытался защититься подушкой. Его проклятия были ужасны.
   Внезапно он оглянулся на меня через плечо. Его глаза были налиты кровью и полны ужаса.
   - Ради бога, Хардман, идите сюда! - В этот момент обоих мужчин отбросило назад к центру комнаты, но они вернулись к кровати и снова набросились на проклятую вещь. На этот раз они подтащили это, отчаянно сопротивлявшееся, к окну.
   - Открой его, - прошептал Форбер Роберсону. Но в этот момент Роберсон упал и издал крик ужаса.
   Я шагнул вперед, чтобы поднять его, но что-то помешало. Что-то помешало моей руке, когда я попытался дотронуться до него; Форбер тяжело упал, в то время как Роберсон рухнул на пол - как будто оба мужчины внезапно освободились от напряжения. Словно мое прикосновение изгнало какую-то злонамеренную энергию или влияние.
   - Слава Богу, он исчез! - выдохнул Форбер. Я не могу быть уверен, сказал ли Форбер "он исчез" или использовал слово "это". Он подошел ко мне вплотную и положил свою ладонь на мою руку. Роберсон тоже схватил меня за руку.
   - Вы должны остаться с нами, - очень серьезно сказал Форбер.
   - Если вы будете любезны объяснить, что все это значит, - сказал я, - я буду рад помочь вам, если смогу; но будь я проклят, если останусь в этой комнате, не услышав объяснения.
   Форбер наклонился над столом, все еще держа руку на моем плече. В следующее мгновение я осознал, что он достал револьвер из ящика стола. Я посмотрел на него. Его глаза горели страхом и возбуждением. Я был совершенно уверен, что нахожусь в присутствии двух сумасшедших, у которых была общая галлюцинация, частично передавшаяся мне.
   Но Роберсон говорил с большим спокойствием, чем демонстрировал до сих пор.
   - Рассказать ему? - спросил он, глядя на Форбера. Не дожидаясь ответа, он начал. - Это случалось и раньше. Это началось в Африке. В ту ночь мы поднялись на борт в Момбасе, и я как раз собирался лечь спать, когда с криком Форбер вскочил. Я также вскочил со своей койки и положил руку ему на плечо. Он с чем-то боролся, но как только я прикоснулся к нему, он рассмеялся и сказал, что все в порядке.
   Форбер прервал нас, предложив выпить. Быстрым, отрывистым движением он взял с каминной полки бутылку виски. Затем достал три стакана и сифон с содовой. Я видел, что ему не хотелось покидать меня. Дрожащей рукой налил крепкий напиток. Затем повернулся ко мне и извинился за свои плохие манеры. Я налил себе сам, и Роберсон сделал то же самое. Мы все выпили, поднимая бокалы дрожащими руками.
   Несмотря на сильное потрясение, я не мог не видеть юмора ситуации - трех энергичных мужчин, окаменевших от страха и вздрагивающих при каждом звуке. Но я торопился уйти. Я встал и поставил свой бокал. Я шагнул к двери и обнаружил перед собой Форбера с пистолетом в руке.
   - Нет, вы этого не сделаете, - грубо сказал он, - вы останетесь здесь. Вы - прекрасное противоядие от... от наших бед. Вы лучший из всех, кого я встречал, и вы ненадолго останетесь у нас. Мне нужно немного отдохнуть. Это продолжается уже достаточно долго. Я на пределе. С меня хватит.
   Он пододвинул стул к двери и тяжело опустился на него. Я достал свой портсигар и предложил по сигарете каждому. Мы закурили, и я налил себе еще выпить.
   Проходя мимо письменного стола, я заметил телефон. Под предлогом того, что мне нужно налить себе еще содовой, я перегнулся через стол и снял трубку с крючка. Вернувшись на свое место, я заметил, что Роберсон погрузился в сон. Форбер моргал, но все еще был настороже.
   - Роберсон устал, - сказал Форбер. Он прочистил горло. - Это разбило нас обоих вдребезги. Приступы усиливаются по мере того, как наши нервы становятся все хуже. Мне нужен рядом кто-то, чьи нервы в хорошем состоянии. Вы славный парень, Хардман. Вы видите, как легко все закончилось, когда вы вмешались. С вами все в порядке, Хардман, а мы прокляты - прокляты... - К моему изумлению, здоровяк разрыдался.
   В этот момент раздался стук в дверь. Форбер встрепенулся и открыл ее. Сонный испуганный мальчик стоял за ней и, разинув рот, смотрел на Форбера, перепачканного кровью и растрепанного.
   - Чего тебе нужно? - потребовал Форбер.
   - Чтобы вы положили трубку, - сказал юноша, - люди жалуются, потому что звонок продолжает звонить.
   Форбер взглянул на стол. Он подошел и положил трубку, в то время как я быстро вышел в коридор, закрыв за собой дверь. Я услышал, как Форбер метнулся через комнату.
   - Ради всего святого, Хардман, - выдохнул он, - не оставляйте нас!
   Я сказал ему через дверь, что вернусь через минуту, и вошел в лифт. Я сказал мальчику, чтобы он быстро отвез меня вниз. Внизу я велел ему позвонить любому знакомому врачу и попросить его немедленно приехать.
   Затем я выбежал на улицу.
   В конце Сент-Джеймс-стрит я увидел двух беседующих полицейских. Я подошел к ним и сказал, что в N ... Пэлл-Мэлл происходит что-то очень странное и что они должны провести расследование. Мой рассказ также показался им странным, и они не были впечатлены.
   Я предпринял еще одну попытку и, в конце концов, уговорил их пойти со мной. С должным достоинством закон медленно продвигался по Пэлл-Мэлл. Ночной портье, очевидно, заснул, и ему потребовалось много времени, чтобы открыть дверь. Появление полиции произвело на него впечатление, и он повез нас на верхний этаж с такой скоростью, на какую был способен устаревший лифт.
   Я постучал в дверь квартиры N 18. Ответа не последовало. Я попробовал ручку и обнаружил, что она поддается. Мы вошли. Небольшой холл, ведущий в гостиную, был длиной всего в три-четыре шага. Комната была такой, какой я ее оставил - на первый взгляд. Потом я заметил, что стол был отодвинут к стене, а виски, стаканы и сифон с содовой валялись на полу. Бутылка была разбита. Кровать в алькове была сильно разворошена, и рядом с ней лежал Форбер.
   Он лежал ничком. Его тело было скрючено, а одна рука находилась в неестественном положении, как будто сломанная. Я отошел в сторону, чтобы позволить полиции произвести осмотр.
   Старший офицер перевернул Форбера. Его язык вывалился из открытого рта, а глаза остекленело уставились на нас.
   Я оглядел комнату в поисках Роберсона. Занавески на окнах, прежде частично задернутые, теперь были полностью сорваны. Одна из них висела на одиноком крюке. За ней был Роберсон, наполовину высунувшийся из окна.
   Мы оттащили его на середину комнаты. Он с трудом дышал. Через пять минут Роберсон пришел в сознание, но от него нам не было никакой пользы. Он не мог связно говорить, а болтал всякую чушь.
   Офицер действовал на удивление эффективно. Он позвонил в больницу и в морг. Затем повернулся ко мне.
   Я рассказал ему историю так внятно, как только мог. Он был вежлив и внимателен, но я видел, что, когда приехала скорая помощь, пребывал в серьезной нерешительности относительно того, не следует ли ему отправить меня вместе с Роберсоном к психиатрам. Боюсь, я был не очень красноречив. Нервное возбуждение плюс выпитое виски, возможно, довели меня до некоторой степени истерики.
   Однако мне разрешили вернуться к себе домой после того, как я дал свой адрес и некоторые впечатляющие рекомендации.
   Ну, вот, пожалуй, и все. На следующий день я дал свои показания перед мировым судьей. Форбер был задушен. Роберсон - нокаутирован ударом в челюсть. Полагаю, он все еще жив, но ему никогда не покинуть лечебницу для душевнобольных. Его мозг отказал. Возможно, его все еще посещает то, что я могу назвать только "вещью".
  
   Такова была история, рассказанная Хардманом на званом ужине у Хетти Делвилл. Когда я разговаривал с ним впоследствии, он добавил несколько моментов, которые, возможно, проливают немного света на этот вопрос.
   Когда он подобрал Роберсона у окна, ему показалось, будто он увидел, как кто-то заглядывает внутрь, но он не был уверен, и офицер ничего не видел. Это было смуглое восточное лицо с выражением необычайной сосредоточенности. Выйдя из дома, он обогнал на Сент-Джеймс-стрит темнокожего мужчину, который с опаской обернулся на него, когда он проходил мимо.
   Хардман не остановился, но заметил, что руки мужчины были испачканы, а одежда запылена. Пройдя двадцать шагов, он пожалел о своей поспешности. Когда он снова повернулся, мужчина уже ушел. Он произнес всего одно слово, когда Хардман проходил мимо него. В то время он думал, что это было просто восклицание удивления. Впоследствии Хардману казалось, что это слово звучало как "Карма".
   Я напомнил ему, что карма - это слово, используемое буддистами для обозначения закона, согласно которому "что человек посеет, то он и пожнет". Если в этом что-то есть, можно предположить, что Форбер и Роберсон стали жертвами мести.
   Это было подтверждено одной вещью, которую сказал мне Хардман. Однажды человек, которого он знал в Африке, задержал его разговором в клубе. После нескольких замечаний об общих знакомых он вспомнил Форбера. Он рассказал о ряде особенно чудовищных случаев жестокого обращения с туземцами, порки и других. Было приказано провести расследование. Улики указывали на какого-то белого человека, но туземцы неохотно давали показания. Форбер был замешан в этом, но он, по-видимому, имел некоторое влияние, и ему разрешили убраться восвояси.
   Я не предлагаю это в качестве удовлетворительного объяснения, но если вы верите в эзотерические влияния, мысленные волны, ментальное внушение или гипнотические процессы - это может дать вам кое-что. Хардман не пошел дальше этого.
   Но, в лучшем случае, это догадки.
  

СЛЕДУЮЩИЙ!

РОБЕРТ СНЕДДОН

  
   Наружная дверь внизу закрылась с резким щелчком, и двое вошедших мужчин начали подниматься по истертым ступенькам. По мере того, как звуки шагов и отрывистый разговор становились громче, притаившаяся тень у двери комнат Джона Темпеста превратилась в фигуру молодого человека, который, казалось, прислушивался, а затем, когда пара глаз поднялась над уровнем пола коридора, тихо отошел и затерялся в полумраке, лежавшем за пределами светильника-кронштейна, - но не раньше, чем Чарльз Уолтерс испуганно взглянул на это чрезмерно бледное лицо.
   Выражение недоумения промелькнуло на лице Уолтерса, и невысказанная фраза замерла на его губах. Он механически сделал паузу. Темпест прошмыгнул мимо него и шагнул к его двери.
   Темпест был крупным мужчиной. Он был одет в пальто поверх серого костюма грубой вязки. Мягкая шляпа была надвинута на его лоб. Уолтерс был круглолицым, с острым взглядом, типичным лондонским адвокатом, опрятным в своем обычном парадном костюме и темном пальто.
   Темпест толкнул дверь и повернулся к своему спутнику.
   - Вы зайдете, Уолтерс?
   - Что? Нет! Я думаю, что нет. Спасибо.
   - В чем дело? Вы вдруг показались мне расстроенным.
   - Я в полном порядке, - поспешно сказал Уолтерс. Он оглядел коридор с беспокойством в глазах, которое не мог скрыть, как будто стыдился своего поступка, и, попытавшись улыбнуться, повторил: - Со мной все в порядке, Темпест.
   - Поверю вам на слово, - весело сказал Темпест. - Зайдите ненадолго, Уолтерс. Еще рано.
   Уолтерс колебался.
   - Я должен быть в суде завтра рано утром. Сейчас, должно быть, полночь. Я должен выспаться, чтобы поддерживать себя в форме.
   - Чепуха. Еще десять минут вас не убьют, - убеждал Темпест. - Заходите и выпейте чего-нибудь, чтобы прогнать холод. В этом лекционном зале было холодно, как в могиле. Просто капельку виски на ночь, сигарету, и можете идти к себе наверх.
   - Ну... тогда ладно. Предложение выпить звучит заманчиво. Но я не могу остаться.
   Следуя за Темпестом, он еще раз оглядел коридор тем же озадаченным взглядом, затем закрыл дверь.
   - Нам нужно что-нибудь после этих полуторачасовых пыток, - сказал Темпест, бросая свое пальто и шляпу на стул. - Я всегда думал, что профессор Капри был дураком. Теперь я в этом уверен.
   Уолтерс медленно снял пальто и шляпу и аккуратно положил их на стол. Стоя спиной к открытому камину, он кивнул.
   - Тьфу! Девяносто минут на самоубийство! О Господи! - Он оглядел комнату. - У вас здесь уютно.
   Темпест поднял глаза от подноса, на котором стояли бокалы и графин.
   - Вы вряд ли подумали бы, что на тему самоубийства можно много чего сказать, кроме медицинского и юридического аспекта.
   - Или что кто-нибудь захочет сесть и послушать это - и все же, Боже правый, зал был переполнен! И много женщин тоже. Как вы думаете, ради чего они пошли?
   - По той же причине, что и мы сами; я полагаю, любопытство. Что ж, вот ваш напиток. Выпьем за хорошо набитый портфель, старина! Сигарету? Мне бы хотелось заглянуть в мозги некоторых из присутствовавших там людей и выяснить, о чем они думали.
   Уолтерс слабо улыбнулся.
   - Если бы вы заглянули ко мне в черепную коробку, то обнаружили бы, что мне было гораздо веселее наблюдать за хорошенькими девушками. Полагаю, что большинство наших уважаемых коллег-аудиторов думали примерно о том же.
   - Капри - чудак. Выглядящий необычно! Но, должен признаться, говорил он очень убедительно.
   - Да, - согласился Уолтерс. - Временами я действительно был впечатлен. Вот только его заявление о том, что пятьдесят процентов человечества находятся на грани самоубийства, было немного притянуто за уши.
   - Конечно. Будь его воля, без сомнения, он бы заклеймил нас с вами как потенциальных самоубийц. - Темпест от души рассмеялась. - Нас! Я слишком люблю жизнь. Что касается вас, Уолтерс, когда весь мир перед вами - самоубийство? Чушь!
   - Чушь - это подходящее слово. Но с другой стороны, в наши дни публика проглотит все, что угодно.
   - Что угодно, только не правду. Еще капельку?
   - Нет, спасибо.
   - Хотите завтра иметь ясную голову? - сказал Темпест, щедро наливая себе. - Вы правы. Вы знаете, я могу вынести много болтовни, Уолтерс, я открыт для убеждения практически по любому вопросу - если это подкреплено логикой и доказательствами. Но когда Капри встает на задние лапы и вежливо заявляет, что человек без всякой известной причины готов покончить с собой грязным ножом, револьвером или дозой яда - для меня это слишком! Бедняга, припертый к стене и не видящий пути к спасению? - Да, это возможно. Но человек, у которого нет психической заразы, у которого есть деньги, надежда, амбиции, здоровье - убить себя? Да ведь это же полная чушь!
   - Да, - ответил Уолтерс из своего кресла, где он сидел, задумчиво глядя в камин, - я согласен с вами. Хотя были случаи, когда не удавалось обнаружить никакой земной причины.
   - Хотел бы я узнать о таких! - возразил Темпест.
   Уолтерс задумчиво огляделся. Какая это была восхитительная комната - с панелями из темного дерева, резным камином, низкими книжными полками, заполненными книгами, и итальянским шкафом, в котором хранилась коллекция монет Темпеста. Комфорт, традиции - здесь было все, что должно быть в студенческой комнате. У него возникла идея, что эта красота потрачена на Темпеста впустую. Даже трагедия юности...
   - Итак? - резко сказала Темпест.
   - Случай? Возьмем случай с Янгом... - Уолтерс сделал паузу. - Хотя, возможно, мне не следует этого делать.
   - Продолжайте. Случай с кем? - настаивал Темпест.
   - Возможно, мне не следовало поднимать этот вопрос, - продолжил Уолтерс с извиняющейся неохотой. - Но, в качестве примера, возьмем случай с беднягой, у которого эти комнаты были до вас. Здесь была тайна, если она вообще когда-либо существовала!
   В глазах Темпест промелькнуло раздражение.
   - Да - судя по всему. Вы тот, кто первым обнаружил его здесь, не так ли?
   Уолтерс указал на арку, отделяющую комнату, в которой они находились, от спальни за ней.
   - Он лежал там. Яд. Ни клочка бумаги, который мог бы что-то объяснить, за исключением трех слов на старом конверте. Три слова - без смысла. "Эта проклятая комната" - таковы были три слова. Все его дела были в порядке, и у него были деньги в банке. Его жизнь была застрахована тремя месяцами ранее, и у него была справка о состоянии здоровья. Насколько я мог узнать, не существовало ни малейших следов наследственного помешательства. У него не было причин - абсолютно никаких - убивать себя.
   - Неужели ваша юридическая проницательность не выявила никаких следов обычной женщины? - спросил Темпест с оттенком сарказма.
   - Он был помолвлен и собирался жениться. Девушка была без ума от него, а он от нее, - просто ответил Уолтерс, - так что эта теория отпадает.
   - Как насчет несчастного случая?
   - Никто, кроме дурака, не принимает синильную кислоту по ошибке. В любом случае, зачем ему понадобилась синильная кислота, кроме одной вещи?
   Темпест указал флакон на каминной полке.
   - Зачем мне цианистый калий? Вы же не сделаете вывод, будто я собираюсь отравиться, потому только, что я покупаю цианид, чтобы почистить свои монеты?
   - Нет! Я бы никогда не заподозрил вас в покушении на собственную жизнь, Темпест. Но какой-то внезапный импульс, пришедший Бог знает откуда, лишил этого беднягу рассудка. Это меня интересует. Это меня озадачивает. Иногда у меня почти возникает искушение подстеречь его и спросить...
   Темпест уставился на него, затем разразилась громким смехом.
   - Спросить его? Господи, вы меня поражаете, Уолтерс! Конечно, ваш менталитет не на уровне старого Бриггса, смотрителя. Вы, конечно, не верите в эту его байку. - Темпест сделал паузу и задумчиво погладил подбородок. - Но я молю Небеса, чтобы он не выполнил свою угрозу покинуть нас. Он очень способный парень, старина Бриггс, даже если чересчур доверчив и временами ведет себя как дурак.
   - Интересно, как бы вы отреагировали, если бы я сказал вам, что видел дух молодого Холливелла? - резко спросил Уолтерс.
   - Я бы сказал, что вы выпили больше, чем было полезно для вас, - ответил Темпест.
   - Вы думаете, я сейчас пьян?
   - А? Нет! К чему вы клоните?
   - Только что, - медленно произнес Уолтерс, - когда мы поднимались наверх, я увидел его... у вашей двери.
   - Видели беднягу, который покончил с собой здесь, в этой комнате? - Брови Темпеста приподнялись, и он саркастически улыбнулся. - О, перестаньте, Уолтерс, я не думал, что Капри может так сильно на вас повлиять.
   Уолтерс с серьезным видом наклонился вперед.
   - Меня нелегко в чем-либо убедить, Темпест - вы это знаете. Когда Бриггс пришел ко мне со своей историей о том, будто видел эту штуку, я посмеялся над ним. На самом деле я сказал то же самое, что вы сказали обо мне - "слишком много выпили!" Но... ну... я изменил свое мнение. Это третий раз, когда я мельком - мимолетно - вижу кого-то - или что-то - похожее на молодого Холливелла.
   - Обычно вы бываете здравомыслящим человеком, Уолтерс, но это заявление несколько поколебало мою веру в вас. Вы же не хотите сказать, что эта мерзкая тварь бродит по дому? Призрак? Ну же - вы говорите мне, что видели привидение! Это немного чересчур для меня, - чтобы проглотить. Завернутое в простыню, я полагаю?
   - Нет, очень похож на того, каким он был при жизни, только его лицо было очень белым и осунувшимся. На нем был темный костюм. Я не мог ошибиться в нем, Темпест.
   Темпест отложил сигарету и пристально посмотрел на Уолтерса. Затем разразился громким смехом.
   - Очень хорошо! Превосходно! Что ж, старина, вы почти заставили меня поверить вам, с вашей манерой "серьезной старой совы". Теперь я понимаю, как вы обманываете присяжных.
   Темпест поднялся, подмигнув, и принял преувеличенную позу.
   - Небольшое подражание хорошо известной фигуре в юридических кругах, - насмешливо сказал он. - Господа присяжные, когда я поднимался по лестнице вечером двадцатого декабря, ровно в полночь, то увидел перед собой, перед дверью, ведущей в комнаты Джона Темпеста, призрак бледного молодого человека, о чем заявляю здесь и сейчас, не боясь противоречия, подкрепленный свидетельством моих собственных глаз, моим собственным непоколебимым убеждением, подтверждением ума, привыкшего трижды взвешивать каждую мелочь, - он был не кем иным, как человеком, которого, как я знаю, уже нет в живых. На самом деле, господа присяжные, это был призрак. - Нет, старина, скажите это морякам или кому-нибудь из ваших доверчивых присяжных, но не мне. Хотите еще виски?
   - О, спасибо! - ответил Уолтерс, слабо улыбаясь. - Ну, я вижу, что с вами бесполезно разговаривать, Темпест. Но видеть - значит верить, вы же знаете.
   - Да, - сухо сказал Темпест, - и я слышал о косвенных уликах, которые с грохотом рушатся. Подожду, пока сам не увижу этот ваш призрак. Даю вам слово, я ничего не видел, когда мы поднимались наверх. И я льщу себя надеждой, что мое зрение не хуже вашего, мой друг. Что ж, уже становится поздно. Я не должен вас больше задерживать.
   Уолтерс встал и зевнул.
   - Не хочется этого делать, но сегодня вечером мне предстоит полчаса почитать, прежде чем я лягу спать.
   - Я тоже немного подожду, - сказал Темпест. - Э-э... вы говорите, что нашли его здесь, не так ли?
   - Да, вон там, головой в спальне, ногами в этой комнате. Неприятное зрелище.
   Темпест медленно подошел к этому месту и уставился вниз на темный пол.
   - Я боюсь, что одна из теорий Капри не полностью неверна. Вы помните, он что-то говорил о психическом следе самоубийства.
   - Нет, я этого не услышал. Что это было?
   - О, какая-то безумная идея о том, что самоубийца оставляет какой-то отпечаток на месте, где он расстается с жизнью. Возможно ли, что Холливелл оставил свое ужасное влияние на эту комнату? Но будь я проклят, если чувствую что-то, так или иначе. В настоящее время у меня нет ничего, кроме желания сесть, выкурить трубку и после этого лечь в постель. Мой шурин, любитель, знаете ли, пошутить, дал мне книгу Капри, но я ее не читал. Меня не интересуют подобные вещи. Я не могу объяснить, почему пошел с вами на его лекцию, за исключением того, что сегодня вечером я чувствовал себя немного беспокойно.
   - Эта комната - мой идеал комнаты отдыха, - сказал Уолтерс, беря шляпу и пальто. - Иногда я положительно завидую, что у вас есть эта комната, старина.
   - Вот как? - ответил Темпест с самодовольной ухмылкой. - Что ж, мой дорогой Уолтерс, вам придется довольствоваться верхним этажом. Уверяю вас, арендатор не собирается съезжать.
   - Полагаю, что нет, - сухо сказал Уолтерс. Он остановился в дверях, чтобы шутливо добавить: - Смотрите, не впадите в депрессию Капри.
   - Мне это не грозит! - заверил его Темпест. - Честное слово, Уолтерс, если вы будете заступаться за этого ученого осла, мне придется отказаться от вас как от плохого собеседника. Оставьте призраков в покое. Спокойной ночи, старина! Я выкурю трубку и лягу спать.
   Уолтерс открыл дверь и с сомнением посмотрел перед собой, казалось, колеблясь. Затем осторожно вышел и закрыл за собой дверь.
   Мгновение Темпест стоял, уставившись на дверь, через которую вышел его друг, с задумчивым выражением на грубых чертах. Затем медленно повернулся.
   - Куда катится мир? Такой здравомыслящий, нормальный парень, как Уолтерс?.. - сказал он вслух.
   Он подошел к столу и неторопливо набил свою трубку.
   - Галлюцинации! О Господи! Надеюсь, он не закончит тем, что отправится в мир иной - от своей собственной руки. Упрямый парень! Однако он вполне способен сделать это, чтобы доказать мне свою точку зрения. А, вот и он, разводит огонь наверху. Чертовски любезно с его стороны напомнить мне о парне, который сделал все сам - наполовину в этой комнате, наполовину в той! К счастью, я не обладаю пылким воображением. Многие люди начали бы воображать всякие вещи... Я уже подумываю нанести ответный удар по старине Капри - написать что-нибудь, чтобы показать его таким самоуверенным, каков он есть. Где его книга?
   Он подошел к ряду книжных шкафов, все еще бормоча что-то себе под нос.
   - Вот она. "Исследование самоубийства" Луиджи Капри. Триста страниц. Боже милостивый! Но я все равно взгляну на это. Возможно, в этом что-то есть.
   Он поудобнее устроился в кресле.
   "Сила внушения. Мозг предполагаемого самоубийцы, как и мозг предполагаемого убийцы, особенно восприимчив к импульсу подражания. Он может быть пробужден несколькими способами. Например, чтение отчета о самоубийстве. По стечению обстоятельств, скажем, некто, попавший в беду, читает о самоубийстве другого, попавшего в подобную беду. Притяжение, которое определенные высоты - например, мосты - оказывают на самоубийц. За самоубийством, совершенным с одного из мостов Парижа, обязательно последует другое, причем с немалым интервалом, точно так же, как у одной из жестоких форм убийства обязательно найдутся свои подражатели".
   - "Другая причина, оккультная..." - Он презрительно фыркнул. - Оккультная чушь!
   Он читал дальше.
   "Разве не возможно, спрашиваю я вас, что даже если место преступления вызывает в подсознании того, кто его посещает, непроизвольную дрожь ужаса, так не может ли атмосфера места самоубийства все еще быть проникнута и пропитана ужасным порывом или преднамеренной бессердечностью, с которой самоубийца лишил себя жизни? На самом деле, я иду дальше: я предполагаю, что душа несчастного, лишившего себя жизни, прикованная к месту стихийной страстью саморазрушения, может задержаться там, ожидая, пока другой, своим собственным умышленным поступком, не сменит его во владении проклятым местом!"
   Темпест с грохотом захлопнул книгу и бросил ее на стол.
   - Вот тебе и безумие! Боже мой, что за идея! Смерть, как у цирюльника - да, переводящего взгляд с жертвы в кресле на какого-нибудь другого бедолагу и вежливо говорящего: "Следующий!" Черт возьми, этот человек сумасшедший! И все же он находит аудиторию. Таких, как Уолтерс; подумать только, что этот образец точности и холодной логики, готов пойти навстречу теориям Капри.
   Он сидел, уставившись на огонь, затем нетерпеливым жестом отложил трубку и поднялся на ноги. Минуту или около того он ходил взад и вперед по комнате.
   - Беспокойство! Интересно, что делает меня таким беспокойным? Надеюсь, сегодня я высплюсь получше. Эти проклятые сны - всю ночь напролет - и все же я не могу их вспомнить. Я просыпаюсь усталым, как собака.
   Он остановился перед своими книжными шкафами.
   - Книги! Книги! Призраки мыслей мертвецов! Вот тебе твои настоящие призраки. Меня от них тошнит. Тошнит от них. Я продам все. Господи, сколько своей жизни я потратил впустую, уткнувшись носом в книгу! Мужчины моего возраста многое сделали, многое повидали, я всегда хотел поехать в Африку, Индию.
   Мне всего сорок пять. Если бы мне нужно было прожить свою жизнь заново, я бы сделал что-то отличное от того, что делал, - дремал, читал ничего не значащие записи, собирал монеты. Когда я умру, все, что газеты смогут сказать обо мне, будет: "Мистер Джон Темпест, нумизмат, был хорошо известной фигурой на аукционах. Его коллекция, включающая множество редких экземпляров, завещана музею". Коротко и мило. Некролог ничтожества.
   Он взглянул на потолок.
   Уолтерс выбивает свою трубку. Он хочет стать судьей Уолтерсом. О, что ж, он это заслужил! Он работает день и ночь. В его руках будет власть над жизнью и смертью. Жизнь - это проблема, которую не решит даже смерть.
   Он резко обернулся, содрогнувшись.
   - Это странно. Что заставило меня сказать это? Почти как если бы... как будто кто-то подсказал мне... как голос у моего уха.
   На мгновение он замер, на его лице застыло озадаченное, испуганное выражение. Затем его напряженная поза расслабилась, и он пожал плечами.
   - Тьфу! Эти разговоры с Уолтерсом! Какого дьявола он имел в виду, напоминая мне, что я живу в комнате самоубийцы? Честное слово, не могу поверить, будто он так хочет заполучить это место, что не остановится перед попытками напугать меня. - Он тихо рассмеялся. - Напугать меня! Меня?
   Он возобновил свои расхаживания и бормотание.
   - Без причины, да? У бедняги, должно быть, была на то причина. Они сказали, что ему было двадцать пять - и покончить с собой. Фу! Я удивляюсь - думаю - слишком много думаю о себе, потом яд, а потом - ничего! Забвение. В двадцать пять? Нелепо. В сорок пять, может быть, но в двадцать пять? Вздор! Парень с воображением мог бы сочинить целую историю об этом деле, если бы кто-нибудь захотел ее прочитать.
   Он медленно огляделся по сторонам.
   - Забавно! Раньше я думал, что это веселая комната, но теперь - Боже, как она мрачна! Все это темное дерево. Дом слишком стар, слишком переполнен воспоминаниями, трагедией, которая...
   Он резко остановился, прислушался, затем подошел к двери, открыл ее и выглянул наружу.
   - Это вы, Бриггс?
   Ответа из темного коридора не последовало. Он постоял с озадаченным выражением лица, затем быстро закрыл дверь.
   - Странно! Звучало так, как будто кто-то ходил там взад и вперед.
   Он постоял у двери, прислушиваясь, затем вернулся к камину, уставившись на каминную полку, как будто перечисляя стоящие на ней предметы - часы, двух бронзовых слонов, пузырек из синего стекла с надписью "Яд".
   - Довольно просто. Нет ничего проще - если бы я был таким дураком. Несчастный случай. Выглядит точно так же, как то, что дал мне Таллифер. Старый дурак - как будто мне нужны какие-то из его устаревших рецептов. Немного устал, вот и все, что со мной происходит.
   Он на мгновение задержал бутылку в руке, затем поставил ее обратно на каминную полку.
   - Нет... - Он быстро огляделся. - Почему я должен? Просто пришло в голову. Странно, какие идеи у меня появляются! Только что пришло мне в голову, - как просто! Джон Темпест, мой мальчик, тебе нужно больше бывать на свежем воздухе. Скоро ты станешь так же плох, как Уолтерс, с его галлюцинациями. - Его голос понизился до приглушенного шепота. - Мне на ухо - шепот - кто-то шепчет... Нет! Так не пойдет! Этого не будет!
   Он сжал кулак и нанес удар по каминной полке.
   - Мои монеты! Продать их - и отправиться в путешествие. Алжир. Это будет непросто, но я сделаю это. Схожу завтра к куратору музея и узнаю, сколько он мне даст. Если он не сможет заплатить мою цену, я продам их на аукционе. Моран отдал бы все что угодно за мой золотой статир.
   На мгновение он, казалось, преобразился. С бодрым видом он подошел к шкафу и, достав поднос с монетами, перенес его и поставил на стол. Он критически оглядел их, в его глазах горел энтузиазм.
   - Дайте-ка посмотреть, дайте-ка посмотреть. Эти серебряные нужно немного протереть.
   Он вылил немного содержимого из бутылки, которую взял с каминной полки, в блюдце, затем сел и начал протирать тряпкой одну из монет.
   - Этот золотой статир должен стоить дорого, я потратил на него пятьсот долларов - сейчас он стоит в шесть раз дороже - хороший экземпляр, такой же чистый, как тогда, когда его доставили с монетного двора. Пустыня! Я мог бы зайти так далеко, что нанял бы фургон. Эта женщина - Розита - как-то забралась довольно далеко в пустыню. Отважная женщина, и я, конечно, могу сделать то же самое... Впустую потратил свою жизнь. Ни любви, ни славы, ни удовольствий, ни друзей - только старые знакомые - кроме Уолтерса... Судья Уолтерс, а? Как он будет удивлен. Господи! Сорок пять. Тридцать потерянных лет! Даже когда я был мальчиком, эта моя старая тетя и ее жесткие бразды! Удивительно, что я не сошел с ума! Это просто чудо...
   Он неуверенно остановился, внезапно бросив испытующий взгляд на занавеси арки.
   - Э-э... эти занавески всегда висели вот так... у подножия... как будто там что-то... лежало...
   Он резко отложил тряпку и поднял руку, чтобы пощупать лоб. Он приподнялся со своего места, не отрывая взгляда от занавесок. Затем он снова сел и, достав носовой платок, вытер лоб.
   - Мне холодно, - пробормотал он. - Забавно - брови мокрые - холодные.
   Он наклонился и пошевелил тлеющие угли, раздувая из них пламя. Услышав этот звук, Уолтерс оторвался от своих бумаг, послушал мгновение, улыбнулся и продолжил чтение.
   В комнате внизу, в которую незаметно вползала тишина, нарушаемая только тяжелым дыханием человека, уставившегося в огонь, - ничто не шевелилось.
   Затем внезапно, движимое сквозняком, идущим из какой-то незаметной щели, пламя взметнулось вверх. Позади него послышался шорох; Джон Темпест очнулся от странной летаргии, быстро сел и посмотрел в единственное место в комнате, куда, как он знал, он должен был посмотреть.
   Занавеси арки были туго натянуты - стянуты вместе, как будто их держала какая-то невидимая рука.
   Мгновение Темпест сидел, словно оцепенев. Затем трясущимися руками потянулся к графину и налил себе виски. Поднес к губам. Поставил на стол и поспешно налил снова, поставив стакан на стол. Хитрый взгляд появился в его глазах, и он кивнул.
   - Напугай меня! - хрипло воскликнул он. - Напугай меня своими призраками, друг Уолтерс - заставь меня убраться из моей комнаты, а? Выходи... выходи! Дай мне посмотреть на тебя. Э... не хочешь? Ладно, оставайся там, где ты есть!
   Он возобновил полировку, наморщив лоб от усилия сосредоточиться.
   Внезапно он отложил тряпку.
   - Предположим, я не смогу их продать. Их легко купить, но когда вы приходите продавать - то продаете за бесценок. Снова и снова - год за годом - эти потерянные годы моей юности! Я слишком стар, чтобы начинать все сначала!
   Он еще раз посмотрел на занавески.
   - Интересно, - тихо сказал он, - интересно, что ты обо всем этом подумал? У тебя была проблема, - какой ответ ты получил? А?
   Он наклонился вперед, как будто хотел услышать ответ.
   - Шепот? О чем ты шепчешь? - Он нетерпеливо нахмурился. - Что это? Я тебя не слышу. Комната полна шепота - шепчущих голосов.
   Он поднялся на ноги и погрозил кулаком занавескам. Когда он это сделал, у него отвисла челюсть, и он отшатнулся. Секунду или две он стоял - его лицо превратилось в мертвенно-бледную маску ужаса, как будто то, чего он боялся, скрывавшееся за колышущимися занавесками, внезапно открылось ему. Затем, пошарив руками, он потянулся за стаканом виски. Тот был на полпути к его губам, когда он остановился и протянул руку к флакону, который стоял откупоренным на столе. Быстро опрокинув его содержимое в стакан, и, странно улыбаясь, Джон Темпест снова поднес стакан к губам.
  
   Чарльз Уолтерс отложил свои бумаги и вскочил на ноги. Что-то тяжело упало в комнате внизу. Мгновение он внимательно прислушивался, внизу все было тихо. Затем его охватило дурное предчувствие, и он побежал к двери.
   Он спустился вниз, перепрыгивая через две ступеньки, и постучал в дверь Темпеста. Ответа не последовало. Он повернул ручку и вошел внутрь.
   - Что-нибудь не так? Я услышал глухой удар. Что-нибудь...
   Полными ужаса глазами он смотрел вниз, на тело Темпеста. Тот лежал в арке, наполовину скрытый развевающимися занавесками.
   - Темпест! Что, черт возьми, случилось? Боже мой! - воскликнул он в ужасе.
   Он наклонился над телом и поднял стакан. Понюхал его.
   - Боже милостивый!
   Опустившись на колени, он положил руку на сердце мертвеца, затем на его рот. Поднялся на ноги с выражением крайнего замешательства на лице.
   - Почему? Не было никакой причины!..
   Уолтерс некоторое время стоял, пристально глядя на тело. Казалось, он пытался что-то решить в своем уме. Затем поднял голову и огляделся вокруг. На его лице появилось выражение признательности, нетерпеливого предвкушения.
   - Я мог бы разместить свой стол...
   Он остановил себя шокированным и обвиняющим жестом.
   - Бедняжка Темпест! - сказал он тихо, с раскаянием в голосе. - Мне жаль, что так случилось. - Он на мгновение задумался. - Мне лучше позвонить в полицию.
   Он подошел к столу в углу и сел - почти с собственническим видом. В конце концов, здесь было так хорошо. Он улыбнулся довольной улыбкой. Ему всегда нравились эти комнаты, и теперь, когда...
   Уолтер не заметил, что в дверном проеме, который он оставил открытым, кто-то стоял, глядя на него - злобно глядя на него. Но если бы он посмотрел туда, то смог бы различить неподвижное белое лицо, и это не было лицо молодого Холливелла. Нет, это было лицо постарше, лицо того, кто был Джоном Темпестом, и его короткий указательный палец был поднят - как бы говоря арендатору, который теперь будет занимать эти комнаты, который постоянно повторял, что хотел бы занять эти комнаты:
   - Следующий!
  

ЧЕЛОВЕК, УМЕРШИЙ ДВАЖДЫ

ФРЭНК БЕЛКНЭП ЛОНГ-МЛАДШИЙ

  
   Когда Хэзлитт увидел незнакомца за своим столом, он испытал неприятное чувство. "Апчер мог бы предупредить меня, - подумал он. - Он не был таким своевольным несколько месяцев назад!"
   Он сердито оглядел кабинет. Казалось, никто не замечал его присутствия. Человек, занявший его стол, диктовал письмо, а стенографистка даже не подняла глаз. "Это отвратительно!" - сказал Хэзлитт, говоря достаточно громко, чтобы узурпатор мог услышать; но последний продолжал диктовать: "Премия по полису 6284 так давно просрочена..."
   Хэзлитт яростно прошагал через офис и вошел в комнату, залитую светом, полную шума от разговоров. У Апчера, президента, шло совещание, но Хэзлитт проигнорировал трех директоров, которые сидели, удовлетворенно попыхивая толстыми сигарами, и обратился непосредственно к человеку во главе стола.
   - Я работал на вас двадцать лет, - яростно закричал он, - и вам не следует думать, будто теперь вы можете обвести меня вокруг пальца. Я помог создать эту компанию. Если необходимо, я приму законные меры...
   Мистер Апчер был тучен и суров. Его узкий череп и маленькие глаза под густыми бровями наводили на мысль об очень примитивном типе. Он замолчал и уставился прямо на Хэзлитта. Его взгляд был ледяным и безразличным - каменным, отстраненным. Его спокойствие было настолько неожиданным, что напугало Хэзлитта.
   Директора казались озадаченными. Двое из них бросили курить, а третий быстро водил рукой взад-вперед по лбу. "Я напугал их, - подумал Хэзлитт. - Они знают, что старик всем обязан мне. Но я не должен казаться слишком покорным".
   - Вы не можете вот так от меня избавиться, - упрямо продолжал он. - Я никогда не жаловался на жалкую зарплату, которую вы мне давали, но вы не можете вышвырнуть меня на улицу без предупреждения.
   Президент слегка покраснел.
   - Наше дело очень важно... - начал он.
   Хэзлитт прервал его взмахом руки.
   - Мое дело - это единственное, что сейчас имеет значение... Я хочу, чтобы вы знали, - я не потерплю такого вашего отношения. Если человек двадцать лет работал рабом, как я, он заслуживает некоторого внимания, - я просто прошу справедливости. Во имя Неба, почему вы ничего не говорите? Вы хотите, чтобы говорил все время я?
   Мистер Апчер вытер рукавом маленькие капельки пота, скопившиеся у него над воротником. Его взгляд оставался странно безличным, и когда Хэзлитт выругался в его адрес, он облизнул губы и снова начал: - Наше дело очень важно...
   Хэзлитт задрожал при повторении елейного замечания этого человека. Он обнаружил, что ему не хочется больше говорить, но его гнев продолжал нарастать. Он угрожающе приблизился к главе стола и впился взглядом в бесстрастные глаза своего бывшего работодателя. Наконец у него вырвалось: - Вы чертов негодяй!
   Один из директоров кашлянул. Болезненная ухмылка расползлась по бесстрастному лицу мистера Апчера.
   - Наше дело, как я уже говорил...
   Хэзлитт поднял кулак и ударил президента компании по страхованию жизни "Рич банк" прямо в челюсть. Это было невыносимо нелепо, но Хэзлитт больше не был способен на словесное убеждение. И он решил, что ему не осталось иных средств, кроме как нанести удар.
   Ухмылка исчезла с лица мистера Апчера. Он поднял правую руку и быстро провел ею по подбородку. Вспышка гнева на мгновение появилась в его маленьких, глубоко посаженных глазах.
   - Не понимаю, - пробормотал он. - Было чертовски больно. Не понимаю, что случилось!
   - Не понимаете? - крикнул Хэзлитт. - Вам повезло, что вы легко отделались. У меня есть все основания ударить вас еще раз. - Но он был напуган собственной жестокостью и не мог понять, почему директора не схватили его. Они, казалось, совершенно не замечали ничего необычного, и даже мистер Апчер, казалось, не был сильно расстроен. Он продолжал потирать подбородок, но в его глаза вернулось прежнее безразличие.
   - Наше дело очень важно... - начал он.
   Хэзлитт не выдержал и заплакал. Он прислонился к стене, в то время как сильные рыдания сотрясали его тело. Гнев и оскорбления он мог бы вынести, но каменное безразличие мистера Апчера лишило его мужественности. Невозможно было спорить с человеком, который терпел оскорбления. Хэзлитт достиг предела своих возможностей; он был решительно побежден. Но даже его признание поражения прошло незамеченным. Директора обсуждали политику, премии и первые ипотечные кредиты, мистер Апчер высказал несколько банальных мнений, в то время как его правая рука продолжала поглаживать подбородок.
   - Политика, проводившаяся более пятидесяти лет, - говорил он, - не подпадает под действие нового закона. Это возможно благодаря предполагаемому...
   Хэзлитт не стал дожидаться, пока он закончит. Истерически рыдая, он прошел в приемную и через несколько минут уже спускался в лифте на улицу. Мужество покинуло его; он чувствовал себя человеком, восставшим из могилы. У него побелели губы, и когда он на мгновение остановился в вестибюле, то пришел в ужас от того, как пожилая женщина ткнула в него своим зонтиком и фактически оттолкнула его в сторону.
   Блеск и хаос Бродвея в сумерках не успокаивали его. Он шел подавленный, засунув руки в карманы и опустив глаза в землю. "Я никогда не найду другой работы, - подумал он. - Я нервная развалина, и старина Апчер никогда не порекомендует меня. Я не знаю, как сообщу эту новость Хелен".
   Мысль о жене привела его в ужас. Он знал, что она будет презирать его. "Она подумает, что я слизняк, - простонал он. - Но я сделал все, что мог сделать мужчина. Как можно сдвинуть каменную стену? Теперь я понимаю, что старина Апчер с самого начала имел на меня зуб. Надеюсь, он разорится!"
   Он пересек улицу и неторопливо направился на запад. Начинало темнеть, и он на мгновение остановился, чтобы посмотреть на часы. Его руки задрожали, и часы чуть не упали на тротуар. Выругавшись, он спрятал их обратно в жилет. "Ужин будет холодным, - пробормотал он. - И Хелен будет не в лучшем настроении. Как, черт возьми, мне сообщить ей эту новость?"
   Когда он добрался до своей квартиры, его била дрожь. Он поддерживал себя, дергая за кончики усов и извиняющимся тоном насвистывая. Его переполняли стыд и страх, но что-то побуждало его не откладывать объяснение.
   Он решительно нажал на кнопку звонка, но успокаивающий звон ему не ответил. И все же - внезапно он оказался в своей собственной квартире.
   - Я, конечно, вошел, - пробормотал он безмерно испуганным голосом, - но, по-видимому, я не входил в дверь... Или я это сделал? Кажется, я не совсем здоров.
   Он повесил шляпу и зонтик и прошел в гостиную. Его жена сидела на подлокотнике его кресла "моррис", повернувшись к нему спиной. Она была в халате и тапочках, а ее волосы были распущены. Она шептала очень тихим голосом:
   - Мой дорогой, мой дорогой! Я надеюсь, ты не слишком много работал сегодня. Ты должен заботиться о своем здоровье ради меня. Бедняга Ричард скончался от двусторонней пневмонии за три дня.
   Хэзлитт вздрогнул. Женщина в кресле явно обращалась не к нему, и на мгновение ему показалось, будто он ошибся квартирой и принял незнакомку за свою жену. Но знакомые линии ее профиля вскоре заставили его ахнуть. Затем в ослепительной вспышке он увидел все. Его жена предала его, и она разговаривала с другим мужчиной.
   Хэзлитт быстро принял решение, что убьет свою жену. Он угрожающе приблизился к тому месту, где она сидела, и уставился на нее яростными, налитыми кровью глазами. Она вздрогнула и нервно огляделась по сторонам. Незнакомец в кресле поднялся и встал спиной к камину. Хэзлитт увидел, что он высокий, худощавый и красивый. Он казался счастливым и улыбался.
   Хэзлитт сжал кулак и свирепо уставился на этого незваного гостя в своем частном доме.
   - Что-то встало между нами, - сказала жена Хэзлитта странно отстраненным голосом. - Я чувствую это как физическое присутствие. Ты, возможно, сочтешь меня глупой...
   Незнакомец покачал головой.
   - Я тоже это чувствую, - сказал он. - Это как если бы призрак старой любви вернулся. Пока ты сидела в кресле, я увидел, как изменилось твое лицо. Я думаю, ты чего-то боишься.
   - Я заставлю чего-нибудь бояться вас обоих! - крикнул Хэзлитт. Он ударил свою жену по лицу открытой ладонью. Она слегка покраснела и продолжила обращаться к незнакомцу.
   - Это как если бы он вернулся. Сегодня вечером исполнилось шесть месяцев с тех пор, как мы похоронили его. Он был хорошим мужем, и я не уверена, что достойно чтила его память. Возможно, мы были слишком поспешны, Джек!
   Хэзлитт подавил абсурдное желание закричать. Кровь стучала у него в ушах, и он с ужасом переводил взгляд со своей жены на незнакомца. Голос его жены вызвал поток ужасных воспоминаний, нахлынувших на его сознание.
   Он снова увидел больничную палату, где провел три дня в ужасных мучениях, задыхаясь и пронзительно требуя воды. Высокий врач с желтоватыми бескровными щеками устало склонился над ним и что-то ввел ему в руку. Затем бессознательное состояние, благословенное забвение, стирающее мир со всеми его тревожащими видами и звуками.
   Позже он открыл глаза и застал свою жену за тем, что она давала ему яд. Он увидел, что она стоит над ним с ложкой и бутылкой в руке, на которой были изображены череп и скрещенные кости. Он попытался подняться, закричать, но голос подвел его, и он не мог пошевелить конечностями. Он увидел, что его жена одержима дьяволом, и первобытный ужас овладел его усталым мозгом.
   Он корчил ужасные гримасы и извивался под простынями, но его жена была неумолима. Она наклонилась и засунула ложку ему в зубы.
   - Я не люблю тебя, - пронзительно рассмеялась она. - И тебе лучше умереть. Я только надеюсь, что ты не вернешься, чтобы преследовать меня!
   Хэзлитт поперхнулся и лишился чувств. Он не пришел в сознание, но позже наблюдал, как его тело готовят к погребению, и забавлялся мыслью, что его жена скоро пожалеет о своей подлости. "Я покажу ей, на что способен призрак! - мрачно подумал он. - Я заплачу ей за это! И ей это вряд ли понравится!"
   Последовали дни замешательства. Хэзлитт забыл, что он всего лишь призрак, когда вошел в свой старый офис и намеренно оскорбил мистера Апчера. Но теперь, когда перед ним была его жена, воспоминания нахлынули на него.
   Он был худым, изможденным призраком, но он мог дать о себе знать. Ему не оставалось ничего, кроме мести, и он не собирался прощать свою жену. Не в его характере было прощать. Он вынудит у нее признание и, если потребуется, лишит дыхания ее отвратительное тело. Он подошел и схватил ее за горло.
   Он изо всех сил давил на нежную белую шею своей жены. Он давил худыми, костлявыми пальцами; его жертва, казалось, впала в некое оцепенение. Ее глаза были полузакрыты, и она прислонилась к стене.
   Незнакомец наблюдал за ней с растущим ужасом. Когда она начала кашлять, он побежал на кухню и вернулся со стаканом воды. Когда он протянул ей бокал, она осушила его одним глотком. Казалось, это немного восстановило ее силы.
   - Я не могу этого объяснить, - пробормотала она. - Но я почувствовала, словно что-то обхватило мое горло. Здесь очень жарко. Пожалуйста, открой окна!
   Незнакомец повиновался. Хэзлитту пришло в голову, что этот человек действительно любил его жену. "Ему не повезло!" - прорычал он, и его призрачный голос надломился от эмоций. Женщина теперь задыхалась, и постепенно он заставил ее опуститься на колени.
   - Признайся, - приказал он. - Расскажи этому дураку, как ты избавилась от своего мужа. Предупреди его заранее, и он поблагодарит тебя и уберется восвояси. Если ты любишь его, ты не захочешь, чтобы он страдал.
   Жена Хэзлитта не подала виду, что услышала его.
   - Ты не делаешь ничего хорошего, ведя себя подобным образом! - крикнул он. - Если ты не расскажешь ему все сейчас, я убью тебя! Я сделаю из тебя привидение!
   Высокий незнакомец побледнел. Он не мог видеть или слышать Хэзлитта, но было очевидно, что он подозревал присутствие в комнате кого-то еще, кроме них двоих. Он крепко взял жену Хэзлитта за запястья и попытался поднять ее.
   - Во имя всего святого, что с тобой? - испуганно спросил он. - Ты ведешь себя так, будто кто-то причиняет тебе боль. Неужели я ничего не могу сделать?
   В беспомощности этой женщины было что-то бесконечно трогательное. Она больше не могла говорить, но ее глаза кричали от боли... Незнакомцу, наконец, удалось помочь ей. Он поднял ее на ноги, но Хэзлитт не сдавался. Сопротивление незнакомца вывело его из себя, и он удвоил свои усилия. Но вскоре понял, что не сможет ее задушить. Он потратил все свои силы, а женщина все еще дышала. Судорога бессильной ярости исказила его угловатую фигуру. Он знал, что ему придется уйти и оставить женщину ее любовнику. Призрак - бесполезная вещь, и он не может отомстить. Хэзлитт застонал.
   Женщина под его руками набралась храбрости. Ее глаза искали глаза высокого незнакомца.
   - Это уходит; это покидает меня, - всхлипнула она. - Теперь я могу дышать легче. Это ты придал мне смелости, мой дорогой.
   Незнакомец был сбит с толку и напуган.
   - Не могу понять, что на тебя нашло, - пробормотал он. - Я ничего не вижу. Ты впадаешь в истерику. Твои нервы расшатаны до предела.
   Жена Хэзлитта покачала головой, и румянец вернулся на ее щеки.
   - Это было ужасно, дорогой. Ты не можешь знать, как я страдала. Возможно, ты сочтешь меня сумасшедшей, но я знаю, что за этим стоял он. Поцелуй меня, дорогой, помоги мне забыть.
   Она обвила руками шею незнакомца и страстно поцеловала его в губы.
   Хэзлитт прикрыл глаза рукой и в ужасе отвернулся. Отчаяние сжало его сердце. "Бесполезный призрак, - простонал он. - Бесполезный, слабый призрак! Я не смог бы наказать муху; но почему, во имя всего святого, я привязан к земле?"
   Теперь он был у окна и выглянул наружу. Звездная ночь привлекла его. "Я взойду на небеса, - подумал он. - Я буду парить по воздуху и странствовать среди звезд. Я здесь решительно не к месту".
   Усталый призрак вылез из окна и начал двигаться по воздуху. Но, к сожалению, он должен был преодолеть гравитацию, чтобы подняться к звездам, и Хэзлитт не поднялся. Он все еще был привязан к земле.
   Он огляделся. Мужчины и женщины быстро проходили вверх и вниз по улице, но, по-видимому, никто не видел, как он упал.
   "Я невидим, это точно, - размышлял он. - Ни Апчер, ни директора, ни моя жена меня не видели. Но моя жена почувствовала меня. И все же я не удовлетворен. Я не выполнил того, что намеревался сделать. Моя жена теперь смеется надо мной исподтишка. Моя жена? Она, вероятно, вышла замуж за этого дурачка, и я надеюсь, что доживет до того, чтобы пожалеть об этом. Она даже не стала дожидаться, пока трава покроет мою могилу. Я больше не буду доверять женщине.
   Женщина, идущая по улице, прошла сквозь него.
   - Ужасно! - простонал он. - Для меня вообще ничего не существует! Я хуже медузы!
   Целая процессия мужчин и женщин теперь проходила через его невидимое тело. Он почти не чувствовал их, но некоторым удавалось его пощекотать. Один или двое пешеходов, очевидно, почувствовали его: они вздрогнули, как будто внезапно попали под холодный душ.
   - Ночью улицы кажутся наполненными призраками, - сказал кто-то у его левого локтя, - я думаю, что ехать безопаснее.
   Хэзлитт решил идти пешком. Он был несчастен, но у него не было никакого желания стоять и хандрить. Он направился вниз по улице. Он был без шляпы, и его волосы развевались на ветру. Он был непокорным призраком, но его охватило жалкое чувство тщетности. Он был изгоем. Он не знал, где проведет ночь. У него не было никаких планов, и ему не с кем было поговорить. Он не мог пойти в отель, потому что у него в карманах не было ни гроша денег, и, конечно, его все равно никто не мог увидеть.
   Внезапно он увидел ребенка, стоявшего в самом центре улицы и, по-видимому, не подозревавшего о шуме уличного движения вокруг него. Автомобиль, которым управляла молодая женщина, почти наехал на мальчика, прежде чем Хэзлитт решился действовать.
   Он одним прыжком покинул тротуар и побежал прямо к автомобилю. Он добрался до него за секунду до того, как тот коснулся ребенка, и сильным толчком отбросил почти пострадавшего в безопасную зону. Но он не мог спасти себя. Крыло автомобиля сильно ударило его в грудь; его отбросило вперед, и задние колеса проехали по его телу.
   На мгновение он испытал невыносимую боль; огромная тяжесть выбила дыхание из его худого тела. Он сжал руки в кулаки и закрыл глаза. Боль этой второй смерти поразила его; она казалась бесконечной. Но, в конце концов, сознание покинуло его; его боль растворилась в исцеляющем забвении.
   Ребенок заплакал.
   - Кто-то толкнул меня, - простонал он. - Я смотрел на огни, и кто-то толкнул меня сзади.
   Женщина в машине была очень бледна.
   - Кажется, я кого-то сбила, - слабо сказала она. - Я увидел его на мгновение, когда попыталась отвернуть влево. Он был очень худым и изможденным. - Она повернулась к тем, кто собрался рядом. - Куда вы его отнесли? - спросила она.
   Люди покачали головами.
   - Мы никого не видели, мадам! Но вы едва не задавили ребенка. Водителей вроде вас следует вешать!
   Полицейский грубо проталкивался локтями сквозь быстро собиравшуюся толпу.
   - Что случилось? - спросил он. - Кого-то сбили?
   Женщина покачала головой.
   - Я не знаю. Мне показалось, я сбила бродягу... он был бедным, худым человеком... взгляд его глаз был ужасен... и очень красив. Я... Я видела его за мгновение как раз перед тем, как машина сбила его. Я думаю, он хотел умереть.
   Она снова повернулась к толпе.
   - Кто из вас унес его? - спросила она дрожащим голосом.
   - Она сумасшедшая, - сказал полицейский. - Расходитесь! - Он приблизился к толпе и начал разгонять ее своей дубинкой.
   Женщина в машине наклонилась и посмотрела на тротуар с озадаченным выражением на ее бледных чертах.
   - Ни крови, ни чего-либо еще, - простонала она. - Я не могу этого понять!
  
  
  
  
  
  
  
  

 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"