Наутро повели Христа к Пилату,
Вот и дворец, стоят и ждут у врат.
Войти вовнутрь считается развратом,
Им пасху есть, язычник был Пилат.

К первосвященникам выходит прокуратор,
Наместник Рима, всадник и судья,
Пилата выше принцепс - император,
Спросил у них: "В чём миссия моя?
Почто пришли ко мне в столь ранний час,
Сей Человек к чему повязан в путы?
Покоя нет от вас и на минуту".
Ему в ответ раздался чей-то глас:

"К тебе ведём виновных мы людей,
Преступников, кто высших кар достоин,
По пустякам тебя не беспокоим.
Не предали б, не будь бы Он злодей".

"У вас закон, возьмите и судите,
Зачем суда хотите моего?"
"Предать на смерть не можем никого,
Сей Человек немалых дел вершитель.
Своим учением народ наш развращает,
Он Сам Себя назвал Христом Царём
И подать кесарю давать он запрещает,
Мы зло терпели многое на Нём".

Пилат узнать доподлинно желает
Состав вины, уходит во дворец.
Кто этот царь, каков его венец?
К себе Христа со стражей призывает.

Вот предстаёт Спаситель пред Пилатом
И видит прокуратор, что не прост
Сей Человек в хитоне небогатом,
Не облик впечатляет и не рост.

Одень паяца в воина доспехи,
Иль посади безумного на трон,
В подмене сей избегнешь ли потехи?
Да и людей погубит миллион.
Но в этом Человеке что-то есть,
В лице Его величие и сила,
Неуловимо мудрость исходила,
Такой и в пытках не уронит честь.

Великий Цезарь немощен был телом,
А дух в себе имел несокрушимый.
При кротком нраве безудержно смелым
В делах он был, в боях неутомимый.

Он с юных лет, желая первым стать,
Летел стрелою, пущенной из лука,
Вся жизнь его есть для царей наука.
Закон не смел и Юлий нарушать.

Как говорят, любил он повторять:
"Нарушить право - то господства ради,
Но в остальном же справедливость соблюдать!"
Он к власти шёл, как к Божией награде.

Не для себя, а для великих дел
Вершин могущества достигнуть он хотел.
Но для чего же Этот царства хочет
И почему все смерть Ему пророчат?

Вот Он стоит, избит и измождён,
А лет на вид, быть может, пятьдесят,
Однако в горестях двойные дни летят.
В таких годах взял Цезарь Рубикон.

Желанье власти - в том ли преступленье,
Власть - это благо, благ ли не желать?
Что ж, мне судить Его за помышленья?
Закон велит за дело наказать.

Теперь и в Риме нет былых свобод,
И Рим не тот, как властвует Тиберий.
Стремится править, власти не берёт,
При нём для подлостей распахнутые двери.

Шесть лет прошло, как он покинул Рим,
Живёт на Капри в мраке и разврате.
Задавлен горем давним, но своим,
Не ездил хоронить родную матерь.

Пирует он, в сенат посланья шлёт.
Построил лагерь, где живёт охрана.
Страшится смерти, ждёт её народ,
Как избавления от тяжкого дурмана.

Со времени, как Август разлучил с женою,
На ненавистной Юлии женил,
Не может принцепс выйти из запоя,
Но власть оставить тоже нету сил.

Тиберий извратил закон благой
Об оскорблении величия народа.
В его устах обрёл он смысл другой
И силу набирает год от года.

При Августе судили за измены,
Продажность и правление дурное,
Не за слова, а лишь за дело злое.
Тиран наметил в нравах перемены.

Теперь сенаторы доносы друг на друга
Кто явно, а кто тайно посылают.
От подлости природной, от испуга
Всю грязь свою на ближних выливают.

Погибли многие по злобному навету,
Лишился Рим достойнейших персон:
За дело ль изгнан был поэт Назон,
Да и другие взяты на замету?

Не за слова ль убит был Цицерон?
Завистников и у меня не мало,
Могу лишиться по доносу пъедестала,
Но чтоб был мной безвинный осуждён?

Никого не страшится Пилат,
Все боязни годами затёрты.
С юных лет в бой водил он кагорты,
А теперь уж ему пятьдесят.

Выше всадника только сенат,
Над войсками главой император,
Он же принцепс, иль первый сенатор,
Сам диктатор и сам демократ.

Повелитель Пилат не богат.
Миллион, двести тысяч сестерций
Открывают избранникам дверцу,
Чтоб из всадников прыгнуть в сенат.
Не имел миллиона Пилат
И совсем не стремился в сенат.

Лучше быть уж в провинции первым,
Чем с Тиберием в Риме на нервах,
Проживём и с евреями тут".
Жил Пилат, как сказал Меценат.
Ведь где Цезарь, там рядом и Брут.

Прокуратора власть велика
И забот в Иудее немало:
Проследить, не роптали б войска,
Да и местная знать не роптала.

Злато вовремя в Рим отослать,
Лучше - больше, себя не забыть,
Грабить чернь, а не только лишь знать,
Да без бунтов желательно жить.

В бунтах чёрная, дикая сила
Из народных глубин исходила.
Знал Пилат, что безумец есть тот,
Кто к восстанию чернь позовёт.

Всё разграбит, сожжёт и сожрёт,
Править должен закон, не народ.
Лишь закон приведёт в равновесье
Интересы рабов и господ.

Нету в мире вещей тяжелее
И приятней, чем сила и власть.
Нет и зверя в лесах свирепее,
Коли к власти приложится страсть.

Помнят римляне смутное время,
Ведь прошло только семьдесят лет,
Взбунтовалось свободное племя
И казалось - немыслим просвет.

Разъярились тогда демократы
За республику, право, народ.
Шли по трупам отцов брат на брата
За кровавой свободой вперёд.

Пал от рук заговорщиков Юлий,
Восходивший к Венере по роду.
И в гражданской войне утонули
Честь патриция, право народа.

Десять лет мировая держава
Изнывала от диких свобод,
Да от дерзкого, буйного нрава,
Что пьянит и от крови растёт.

Всё ж успел Юлий Цезарь до смерти
По наследству добро завещать.
Стал Октавий по свитку в конверте
Сыном бога, чтоб Цезарем стать.

Но восстала вся чёрная рать,
Примирился с убийцей Антоний,
Начал в Риме добро подбирать,
Пропивать с легионом в притоне.

Бывший Цезаря друг и соратник
Перенёс к себе в дом всю казну.
Был мужлан он, тиран и развратник
И любил деньги, баб и войну.

Но не всё так черно под луною,
Марк Антоний и войско любил
И когда выходил из запоя,
То казной всех безмерно дарил.

Пред Антонием юный наследник
Цезарь Август Октавий предстал,
Попросио он о воле последней:
Передать, что отец завещал.

Марк Антоний уж всё промотал
И сказал: "Цезарь дело запутал,
Лишь издержки отец по казне передал,
Но войска всё ж одеты - обуты".

Август продал именье своё
И отцово наследие тоже.
Деньги роздал, облегчил плебеям житьё,
Щедрость эта путь к власти проложит.

И обрёл Август честь у народа,
Первым стал при дырявом кармане.
Был мальчишка, но Юлия рода,
Мог царить при таком талисмане.

Много было охочих до власти:
Брут, Антоний, Лепид и Помпеи.
Разрушали страну, лишь самим не упасть бы,
Шли по трупам родных, никого не жалея.

Предал Август на смерть Цицерона,
Брата Павла дал в жертву Лепид.
Честь забыв, потеряв человеческий стыд,
Дядю предал Антоний и встал под знамёна.


На троих поделили верховную власть,
Меж собою вражду затаив до поры.
Чтоб из сильных никто не посмел бы напасть,
Фарс затеяли страшной, смертельной игры.

Есть враги, кто кровавую драму начал,
Беспорядки великого Рима.
Кто-то должен ответить за полный развал,
Их настигнет судьба, не проследует мимо.

Три дня всё выяснял триумвират
На острове безлюдном вдалеке,
Кто враг отечества из римлян, кто богат,
А в царство теней выйдет налегке.


Врагов - сенаторов набрали до трёхсот,
Да всадников мятежных тыщи две.
Врагов казнят - казна от них растёт,
Поди узнай, что у имущих в голове.

Тремя колоннами во град вошли правители:
Октавий Август, Марк Антоний и Лепид.
Рабы их воли были исполнители,
Был каждый третий из сенаторов убит.

По спискам головы рабы несли правителям,
За то свободу, деньги получали.
И граждане не были просто зрители,
Но виллы грабили, именья поджигали.

За день один цена на жизнь упала,
А спрос на золото несказанно возрос.
Подобных бед империя не знала,
Сын на отца сидел строчил донос.

Рим в панике, жестокая охота
Открылась за богатыми людьми.
Кто лез в трубу, кто в грязное болото,
Кто укрывался малыми детьми.

Боялись домочадцев, жён, соседа,
К ногам рабов с рыданьями бросались.
Их унижения не отводили беды,
Рабы теперь с патрицием не знались.

Вся чернота из душ пошла наружу,
Вся грязь людская в злобу обратилась.
Застыли души, будто воды в стужу,
Чернь жгла и грабила, резвилась, веселилась.

Пророчество сбылось по полной мере,
Что молвил Цезарь незадолго до кончины:
"Меня убьют и станут люди - звери,
Вражда разделит их на многи половины".

Триумвираторы, казну пополнив златом,
Пошли войной на Кассия и Брута:
Убийц, республиканцев, демократов
И в Грецию бежавших почему-то.

Тьмы римлян устремились друг на друга,
Доспехами сверкая и мечами.
Дрались жестоко, рьяно и упруго,
Потерь в боях и ран не замечали.

Убили Кассия, с собой покончил Брут.
Триумвиры - властители вселенной,
Кто будет против, тех они сметут,
Клянутся в дружбе, вечной и нетленной.

Империю делили на три части.
Антонию - Египет и Восток.
Найдёт в Египте счастье и несчастье,
Как захлестнёт волной любовный сок.

Раз захлестнув, на гребне понесёт
Волна любви к египетской царице,
Прекрасной Клеопатре, хищной жрице,
Пленив красой, о скалы разобьёт.

Не смог уйти от Клеопатры чар
Сам Юлий Цезарь, царства покоряя,
Настиг и Цезаря слепых страстей угар.
Лишь только миг на прелести взирая,
К её ногам Египет бросил в дар
И ей служил, иных забот не зная,
За юный взор, за нежных ласк нектар.

Теперь Антония любви пожар настиг,
Пылавший долго, целых десять лет,
В восточной роскоши минувший словно миг:
Вот в ласках ночь, вот в холоде рассвет.

Уж не уйти Антонию от бед:
Октавий Август силы набирает,
Врагов-друзей сразил за десять лет.
Погиб Помпей, в живых Лепида нет,
Желая власти, милости не знает.

Великое сраженье назревает,
Кто победит, тот мира господин.
Пока их два, останется един.
Октавий Август войско собирает,
Достойный Цезаря его приёмный сын
И на судах к Египту направляет.

Антонию доносят: близок бой,
Пора к сражениям готовить колесницы,
Флотами, армией усилить все границы,
А не играть рискованно с судьбой.

Но старый воин в призрачной надежде,
Что как-то всё пройдёт само собой,
Спокоен, весел, часто пьян, как прежде,
В Эгейском море тешится с женой.

На острове Самос под звуки флейт, кифар,
С утра до ночи хоры воспевают.
Морские ветры гонят перегар,
К утру свежо и все благоухают.

Купцы несут царице злато в дар,
Парчу, каменья, горы благовоний.
Вновь вакханалии, вертеп, страстей пожар,
Ликуют все, доволен и Антоний.

Вот весть грозой сквозь пиршества туман
Второго сентября к Антонию летит:
Войска и флот разбил Октавиан,
Вступил в Египет, гибелью грозит.

В отчаяньи занёс Антоний меч,
Себя ударом точным поражает.
Чем быть рабом, уж лучше в землю лечь,
Октавий Август жалости не знает.
И Клеопатру Цезарь настигает.
Она бежала тайно во дворец,
Богатства бросив, мужа и венец,
В одном хитоне смерти ожидает.

Увидел Август древнюю старуху,
А было ей лишь тридцать девять лет,
Грудь в ссадинах, разодранное ухо,
Волосья клочьями, живого места нет.

В ногах, в пыли валяется царица,
Пощады ищет Цезарева сына.
Октавиан над нею не глумится,
Но поднимает, в ложе с ней садится,
Ответа ждёт: "Измены в чём причина?

Рим голодал. Разбои, грабежи,
Восстания все земли охватили.
Восток врагам моим помочь бежит,
Не вы ль с Антонием врагов вооружили?

Из чьих рук власть ты над Египтом получила,
Не мой ли дал божественный отец?
Не ты ль Антония к измене совратила,
А он резвился, будто бы юнец?

Не ты ль устроила с Октавией развод,
Сестрой моей, женою Марка стала?
Но вот расплата, кончен твой полёт,
Проходит всё, жизнь и тебя сломала".

Желанье жить царицу обуяло,
Сокровищь опись Августу даёт:
"Всё в тайниках, богатства тут немало,
Будь счастлив сам и сытым твой народ".

За дверью в это время раб стоит,
Хранитель, управляющий казною,
Спастись желает, громко говорит:
"Великий Цезарь, тайну я открою!
Есть неучтённых ценностей немало,
Их в тайниках царица закопала".

Услышав дерзость, Клеопатра, как тигрица
Набросилась на бедного раба.
О, если б мог он тенью обратиться,
Укрыться в щель, да видно не судьба.

Повергла ниц тигрица казначея,
Верхом уселась,как на дикого коня
И рвала в клочья, силы не жалея,
Волос и плоти рабской не храня.

Увидел Август гладиатора победу,
Смеясь, смягчился, жизнь ей даровал.
Велел прийти на пиршество к обеду,
Охрану дал, а ценности не взял.

Не думал он лишать царицу жизни,
Но лишь пленить, отправить в цепях в Рим,
Чтоб провести по улицам в отчизне,
Так насладиться триумфом своим.

Прознала Клеопатра про коварство
Властителя вселенной, всей земли.
Из гордости ушла в иное царство,
С Антонием их рядом погребли.

Всё детство, юность, зрелости пора
Прошло при Августа достойнейшем правленье.
Давно то было - будто бы вчера,
Полсотни лет слились в одно мгновенье.

Когда Пилат явился в бренный мир,
Октавий Август был в зените славы.
Почти что бог, единственный кумир
Народа римского и мировой державы.

Борьбе за власть он сам подвёл итог,
Гражданских войн кончая беспределы.
Его слова: "Я сделал всё, что мог,
Вернув республике земельные наделы.

Мне было девятнадцать лет от роду,
Собрал я войско, банды разорил.
Народу дал я блага и свободу,
А заговорщиков побил и покорил.
Готов отдать теперь всю власть народу,
Служить ему, насколько хватит сил".

Тут с ним в беседу близкий друг вступил.
Читал слова советника Пилат,
Обдуманно и верно говорил
Друг Августа Гай Цильний Меценат.

Сказал он: "Об отечестве с заботой
Ты столько войн кровопролитных вёл,
Мир наступил. Не хочешь ли, чтоб кто-то
Опять в хаос республику привёл?

Преобразуй по цезарьски в порядок
Рациональным образом дела
И властвуй просто, ясно, без загадок,
Во благо людям, избегая зла.

Возможность дать всем вольно говорить,
Дела вершить, какие пожелают,
Есть благо общее, когда о целях знают
И сообразно с целями творить.

Но если неразумным дать свободу,
То всё равно, что дать ребёнку меч:
Разрушат в день, что создавалось годы,
Свобода может к гибели обречь.

Желаю я тебе не впасть в обман,
Туманя мозг красивыми словами,
Но чтобы был предел безумствам дан,
Ты заключи стихии берегами.
Поставь границы дерзостям толпы,
Правь государством умными руками.

С тобой пусть будут мудрости столпы.
Сенаторов достойных подбери:
Чтоб личных благ во власти не искали,
Умом и опытом среди людей блистали,
Могли проблемы видеть изнутри.

Пусть люди те командуют войсками,
Кому не раз сопутстврвал успех,
Кто доблестен, в боях бывали сами,
А не в турнирах, вызывая дамский смех.

Для службы нанимай солдат
Из самых крепких, бедных самых,
Кто будет войнам только рад,
Добычам рад в походах славных.

Свобода черни - рабства горький вид.
Никто из воинов не вечен,
При службе каждый будет обеспечен,
Тогда свободу в бунт не превратит.

Я не прошу тебя ни стать тираном,
Ни плебс с сенатом в рабство обратить,
Ни вознестись над равными обманом,
Но людям дать с достоинством прожить.

Правь, как отец и нам диктуй законы
С сенатом вместе, с лучшими людьми,
Богами кто и жизнью умудрёны.
Благословенны будут наши дни".

Сын Цезаря за слово Мецената,
За мудрость, откровенность похвалил
И правил долго, вовсе не за злато,
Советы друга в дело претворил.

Октавий Август медленно спешил.
Людская жизнь случайностью богата:
Бывало всякое, но сам по мере сил
Давал добро, не требуя возврата.

При нём с войной не двинул брат на брата,
Лет сорок Рим и голод не косил.
Власть высшую с себя вручил сенату,
Средь равных первый - всех превосходил.

За то, что государство возвеличил,
За справедливость Августом нарёкся,
Но сам себя формально обезличил,
От власти консула, диктатора отрёкся.

Над дверью дома, где он обитал,
Венец гражданской чести водрузили,
За милосердие, чтоб всякий в Риме знал:
Из двери этой блага исходили.

По Юлию божественнго рода,
Патриций Август в принципате равных
Лет тридцать семь по выбору народа,
Отбросив чванство в помыслах державных,
По мудрому совету Мецената
И невзирая на укоры от сената,
Трибуном был плебейским, право вето
В надзоре за чинами применял.
Всё, вредное народу, под запретом,
А что во вред, один лишь Август знал.
Весь Рим считал: властитель он один,
Но Август рёк: "Я вам не господин.
Доминуса средь равных не бывает,
Служу я вам, пусть это каждый знает".

В себе же думал: "Вы мои рабы.
Мираж свободы в благо обратите,
В свободы маске Риму послужите,
Служите мне, коль разумом слабы.

Воображайте, что по доброй воле
Свободы бремя сбросили вы с плеч.
Рабы вы мне и с вами я в неволе,
Но знаю я, как беды не навлечь.

Из вас у всякого есть много интересов,
Готов на ближнего поднять во злобе меч.
Закон же станет вам противовесом,
Сумею я империю сберечь.

Коль человек жестокий по природе,
То как с рабом он с вольным поступает.
Не изверг я и раб мой на свободе,
Народ мои достоинства узнает.

Рабы мои - соседи лишь по дому,
А для меня смиренные друзья.
В сраженьях мы с лишеньями знакомы,
Довольны вы - то значит счастлив я.

Рабов врагами делаем мы сами,
Своих друзей, товарищей по рабству.
Мы под Фортуной, все мы под богами
И зло творя, творим мы святотатство.

Мне покажите, кто из вас не раб
У похоти, у скупости, у страха.
Патриций ты? Да этим ты и слаб:
Чем выше власть, к тебе тем ближе плаха.

Я сотрапезник ваш, соратник и советчик.
По форме раб ты, это ли вредит?
Не предо мной, пред богом ты ответчик,
Но в чьей душе вдруг рабство победит?

Нет рабства добровольного позорней,
Когда спешат страстям своим в угоду.
И нет раба, на подлости проворней,
Чем господин, не служащий народу".

Так думал Август, так он говорил,
А сам крепил отечества устои.
Рабов всех беглых снова водворил,
Казнил нещадно, смерти кто достоин.

Сенаторов всех праздных сократил
И не имеющих достаточно сестерций.
Оставил тех, кто на свои доходы жил,
Не воровал и правил с чистым сердцем.

Чьё состояние до полумиллиона
По совокупности имений достигало,
Назвал он всадником, а было их немало,
Дал должности, поставил под знамёна.

Сей слой не слишком-то богатый
Октавий Август опекал.
Их наделял оружьем, златом,
Из них наместников избрал.

Плебеям римским дал паёк
За счёт провинций ограбленья:
Вина и хлеба с мясом в срок,
А денег, зрелищь по решенью.

Доктриной жизни граждан праздных,
Их в Риме было тысяч двести,
Великих мелких, самых разных,
Служило: не сидеть на месте,
Харчевни, бани посещать,
В ристаньях конных делать ставки,
Всех гладиаторов узнать,
С обеда подремать на лавке,
Игру затеять с кем-то в кости,
Кого-то в чём-то обмануть,
Примкнуть к толпе, идущей в гости,
В вине поглубже утонуть.
С гражданским голосом в собранье
Привлечь высоких лиц вниманье,
Заняться вольным ремеслом,
Но не тотчас, а после цирка.
Цирк во главе, семья потом,
Неважно, что одежды в дырках.
Вот если в нынешнем забеге
Нарцисс вдруг первым не придёт,
Клянутся богом - гибель ждёт
Отечество, не жить уж в неге.
Закон был: гражданам за плату
Работать как-то не с руки,
Зачем? - страна и так богата,
Раба в работу обреки.

Иное дело - послужить,
В местах, где почести и слава,
Где службой будет дорожить
Твоя великая держава.
Наместник, консул, полководец,
Центурион - в худой конец,
Иль бога Апполона жрец:
О том мечтал любой юнец,
Когда не раб, не инородец.

Раб мог стать зодчим и врачём,
Поэтом и большим учёным.
Всё созидание на нём,
Культурным быть был обречён он.

Республиканский древний Рим
Из камня в целом был построен.
В нём вдоль дорог по мостовым,
Где шёл плебей и раб и воин,
Надгробий высились громады
От пирамид до малых плит,
Души последняя отрада
И надпись: римлянин лежит,
Иль раб, однако же достойный.
Стихи о том, кем был покойный,
Достоин чем и знаменит.

Надежды, мысли и тревоги
Отображались в тех стихах.
Теперь лежали вдоль дороги
Любовь, печаль, сомненья, страх.

Скупые строки те расскажут
Уж верно больше, чем года.
Они ведь жизнь со смертью вяжут,
В них откровенья - навсегда.

"При жизни соорудил надгробие себе
Сын Прокула Гаргилий Гемон.
Филагра дед рабом стал по судьбе,
Хозяин добрым был, не демон.
Агриппа продал Августу раба,
Божественному Рима повелителю.
На волю выпущен, изменчива судьба,
Прожили жизнь счастливо мы с родителем.
Как мой отец, благочестивый педагог,
Я жизнь прожил без тяжбы, спора.
Я долго прожил без долгов, как мог,
Вот ухожу под землю скоро.
Друзьям был верен я,
Добры со мной друзья.
Имущества почти что никакого,
Душою в высшей степени богат.
Идущий мимо, прочитавший слово,
Пребудь во здравии у вечности сих врат".

"Богам Маннам. Могила эта
Взяла бездыханное тело человека.
Душа его живёт теперь средь света,
Среди богов, он это заслужил.
Лет семьдесят Онесим Луций жил,
На Аппиевой дороге торговал.
Из всех других он самым верным был,
Ничем плохим себя не запятнал.
Жена Кресцентина достойнейшему мужу,
С которым без душевного разлада
Жила в согласии в тепло и в люту стужу,
Сей памятник достойная награда".

"Богам Маннам. Сексты Перпенны Фирма.
Я жил, пока хотел, а умер как, не знаю".

"Тит Цессоний, сын Квинта, из Сергиевой трибы,
Ветеран Пятого Галльского Легиона.
Жил покуда, пил я вволю.
Пейте, кто остался жить".

"Прожил 52 года. Богам Манам Тиберия Клавдия Секунда,
Императорского вольноотпущенника.
Здесь у него всё с собой.
Баня, вино и любовь разрушают вконец наше тело,
Но и жизнь создают баня, вино и любовь".

"Трактирщик, сосчитаемся!"
"Вина у тебя на один было секстарий, на один асс хлеба,
На два асса закуски" - "Верно".
"За девочку восемь ассов" - "И это верно".
"Сена для мулла на два асса" - "Этот мулл меня доконает".

Так в Риме жили, смерти ждали
Внезапной, иль в урочный час.
С лукавством тайным принимали
Неотвратимый судеб глас.

Богам на откуп возводили
И праху склепы, мавзолеи.
Не хуже там, чем нынче жили,
А умирали, не жалея.

В надежде душу успокоить
Устройством мраморных гробниц,
Желали крепко, прочно строить,
Возлечь без временных границ.

Донесть сквозь время до потомков
Хоть в письменах души частицу,
С намёком, может быть не тонким,
Тянуть в века свою десницу.

Всяк волен выбирать, как жить,
Но ход событий усмотреть:
Кому царить, кому служить,
Жизнь угадать хотя б на треть
Никто не волен, в том беда.
Вот потому-то господа
На мрамор денег не жалели,
В роскошных мавзолеях тлели.
Вослед плебеи и рабы,
Желая вечности судьбы,
Несли все деньги, что имели
В коллегии для похорон.
И день деньской над Римом звон
Каменотёсов раздавался,
Чтоб след для вечности остался.

В коллегиях для погребений
Мужи совместно заседали.
Приходит раб, раба не гнали
И у него довольно мнений,
Как мир покинуть без печали.
Смерть все сословья почитали.
К тому ж, коль вышел раб на волю,
Обязян он внести сверх доли
Амфору доброго вина,
Жизнь для веселия дана.

Позаседав, решив вопросы
Важнейших похоронных дел,
Жил человек и жить хотел.
Вносили с трапезой подносы,
Потусторонний мир бледнел,
А чуственный всё разгорался.
Всяк, выпив, первым стать старался
И раб к величию летел.

С опорожнением амфор
Всплывали прошлые обиды.
Кому-то кто-то в жизни виды
Нарушил, портил до сих пор.
Хор умолкал, а разговор
Полнее буйством наливался,
Вот ветеран за меч хватался,
В клинке обидчику отпор.

Нередко было: пир давал
Для погребений матерьял,
Однако заседать хотели,
Сбирались дважды на неделе
И всяк вино, закуску нёс.
Авторитет коллегий рос.

Пошли пергаменты в сенат,
Об авторстве нетрудно догадаться:
Кто совещаниям не рад,
Не в силах с суетой расстаться,
Те, у кого муж, сын, иль брат
Решили в прах прозаседаться.
Мол, войн и гладов в Риме нет,
На сбор коллегий требуем запрет.

В сенате редким гостем бюрократ,
Мозг нации, строги и умудрёны,
Их в заблуждение не вводят даже жёны.
Устав коллегий обнародовал сенат.

Во все коллегии последовал указ:
Составом полным собираться в месяц раз.
Распорядителя на трапезах избрать,
Способного поддерживать порядок.
Во время пира дела не решать,
Спокойно веселиться, без накладок.
На каждого по амфоре вина,
Сардинок пять и хлеба на два асса.
Места занять лишь раз на времена,
Всем разойтись до утреннего часа.
За ссоры, смену мест и оскорбленье тамады
Штраф впредь платить во избежание беды,
Сестерций двадцать - было то накладно.
С тех пор в коллегиях всё тихо, мирно, ладно.

Рим - колыбель земного права,
Закон ценил и раб, и гражданин.
Века, века стоит на нём держава,
Гарантом жизни служит он один.

В свою честь Август храмы строить,
Лить статуи не дозволял.
Он предпочёл вновь Рим отстроить
И город в мраморе сиял.

По центру Марсового поля
В скульптурах мраморных алтарь.
В нём мира бог, царить с неволей
Не хочет принцепс-государь.

Велит он войн не начинать,
То, что имеется, сберечь.
Не посылать на страны рать
И избегать с врагами встреч.

Нанять из варваров отряды,
Просить за плату их служить.
Расставить там, где это надо,
А миром с ними дорожить.

Не верить варварам на слове,
Держать отряды наготове.
До трёхсот тысяч легионы
Собрать на случай обороны.

И Август сам гордился тем,
Что мир он даровал народу.
Народ не оставался нем,
Обожесвлял его природу.

Вергилий в честь него стихи слагал.
В своей талантливой поэме "Энеида"
Из Августа он сделал идеал,
Затем опомнился, возможно и обида
Была на кесаря, ведь не о Боге речь
И в завещании велел поэму сжечь.

Тому противилась у кесаря натура:
Не храм поэма, образ сохранит,
Не серебро, не мрамор, не гранит
И, наконец, не ветхая скульптура.

Народ стихи в сознанье оживит,
В века войдёт империи культура.
Единого достаточно примера:
Ведь Одиссея помнят от Гомера.
При том к поэтам он благоволит.

Друзьям Вергилия посредством Мецената
Велит творение поэта завершить.
Друг понял всё: богат, ума палата,
Купил труды, не дал добро спалить.

Рим процветал, бывало время смуты
В минувшую счастливую эпоху.
Кому-то хорошо, ну а кому-то
Подчас бывало очень даже плохо.

На памяти Пилата, как разутый,
Израненный, с одним мечём в руке,
В лесах болотистых он полз, как зверь, к реке,
Животный страх не отпускал ни на минуту.

Коварные германцы взбунтовались,
Оружие подняли против Рима,
Но бой не приняли, спастись в лесах старались,
Засады ставили, пуская римлян мимо.

Три легиона вёл Квинтилий Вар
На конях, колесницах и пехоту.
Не от врага последовал удар,
Их заманили в топи и болота,
Вокруг в лесах устроили пожар.
Метались воины, как рыбы в перемётах.

С Пилатом единицы уцелели,
Но много тысяч утонули и сгорели.
Вдали от Рима, от родной земли,
Отборные кагорты полегли.

По Августу ударила грозой
Весть гибели опоры государства.
В провинциях восстанья и разбой,
Свободы ищут варварские царства.

Колосс тысячелетний зашатался,
Укус ему пришёлся прямо в ноги.
Медведь германский вылез из берлоги,
Отведал крови, Рим сожрать собрался.

Не стригся император и не брился,
В провинциях расставил караулы,
Юпитеру великому молился,
Закрыл театры, цирки, все загулы.

Наместникам открыл большую власть,
Дозволил всё, чтоб Риму не упасть.
Сон потерял, здоровье и покой,
Не раз о стену бился головой.

Не ел, не пил, метался обнажённый,
Кричал: "Квинтилий Вар, верни мне легионы!"
Но утряслось, все вышли сообща
И пали варвары от римского меча.

Был и в Паннонии с кагортами Пилат,
Три года с венграми восставшими сражался,
Шрам не один от грозных битв остался.
Теперь евреи смутами бурлят.

Как прежде, многое доверено Пилату:
Обширная провинция в руках,
А новый император алчет злата,
Но злато добывает только страх.

На службе у Пилата иудеи,
Во всех районах мытари сидят.
Приносят дань, доносят о затеях,
О всех делах бунтарских упредят.

Наместник воин, претор, дипломат,
В проблемы местные дотошливо вникает.
Царей не дразнит, ловко обтекает,
Пускай царят - наместник демократ.

Сам по себе, всего ему хватает,
Да много ль надо воину-аскету?
Вино и снедь по спискам доставляют,
Оружье есть, хорошей термы нету.

Такой, как в Риме - в мраморе просторы,
Друзья, пиры и юные гетеры,
Массажи ран и споры, разговоры
О днях былых, надеждах стойкой веры.

Надежды попраны, а веры нет в помине,
Весь род людской скудеет и мельчает.
Былые доблести едва ли в половине,
Число друзей надёжных словно тает.

И всё ж Пилат в чужбине не скучает.
Забот полно, бывает на охоте,
По вечерам, случается, читает
И мысль его тогда парит в полёте.

Он местные наречья разумеет,
С народом говорит без толмача.
Решенья принимает, как созреют,
Не рубит без раздумий и с плеча.

Читал Пилат и свитки Соломона,
Давида сына, здешнего царя.
Преданья в них веками удалёны,
Но нету слова, писанного зря.

Великой мудрости и грекам поучиться,
Как мог сей царь проникнуть в жизни суть?
Он будто знал, что было, что случится
И будто видел всякой твари путь.

Единый Бог, Создатель всех миров,
Которого евреи почитают,
По их Писаниям не ищет их даров,
Но каждый шаг судеб определяет.

Давая волю в помыслах, делах,
Ждёт от народов благих совершений.
Рукой могущества внушает людям страх,
Через пророков явит суть решений.

Никто от Бога видящего ока
В любой земле не может утаиться.
В морской пучине ли, в пещере ли глубокой.
Речённое должно однажды сбыться.

Все вещи движутся по заданному кругу:
Планеты, звёзды, воды и Земля,
Любовь и ненависть, вражда и поиск друга,
И скот плодится, злак родят поля.

Все дни земные - скорбь и беспокойства,
Томленье духа, блажь и суета.
Богатства мира низменного свойства,
Лишь прах, но в духе жизни полнота.

Всё сущее даровано от Бога.
И есть и пить, телесно услаждаться,
Быть в нищете и к роскоши дорога,
И смерть принять и во-время рождаться.

Всему под небом время есть своё:
Разрушить время, время вновь отстроить.
Есть время сетовать, оплакать бытиё,
Смеяться время, празднество устроить.

И обнимать и от объятий уклоняться,
И раздирать и время есть сшивать,
Мир объявить и с недругом сражаться,
Искать есть время, время потерять.

Всё сделал Бог и мир Его прекрасен,
Числа же нет Его великих дел,
Но человекам замысел неясен,
Не могут знать, что Он творить хотел.

Нельзя к делам Его прибавить и убавить,
Что есть, то было, снова воззовётся.
В благоговении должно творенья славить,
От слова Бога праведник спасётся.

Сам по себе немногим от скота
По праху бренному отличен человек.
Смысл бытия обоих - суета,
Одно дыхание, недолог жизни век.

Все умирают, участь всех одна:
Из праха вышли, возвратятся в прах.
Кто знает: нисходит ли животных дух до дна,
Дух человека не вознёсся ль лишь в мечтах?

Среди народов беззаконие творится.
На месте правды мерзость, скотство, срам.
Конечный суд от Бога совершится
Над всякой плотью по её делам.

Делам худым творится суд не скоро,
Вот оттого-то сердце и коснеет
И множатся в грехах убийцы, воры,
Не ведая, что Божий суд назреет.

Не будет нечестивому добра,
Подобно тени блага удалятся,
Помочь не смогут кучи серебра,
Пред кем богатством стане откупаться?

Нет лучшего под солнцем человеку,
Как есть и пить и в меру веселиться,
Все дни его до окончанья века
С благодарением Всевышнему трудиться.

Постигнуть невозможно Божьих дел,
Сколь много человек бы не трудился,
Трудом исследовать вселенную хотел,
В какой бы мудрости большой не находился.

Успешный бег даётся не проворным,
Не храбрым воинам сопутствуют победы,
Не мудрым хлеб, свобода непокорным,
Никто путей Господних не изведал.

На всё есть время, случай есть для всех,
Но часа своего никто не знает,
Не ведает, когда придёт успех,
Как рыбу сеть, нас беды уловляют.

Кто меж живыми - есть ещё надежда.
И псу живому лучше мёртвых львов,
Но всяк умрёт, мудрец он, иль невежда,
В забвенье канет без утех и снов.

Их ненависть, их ревность и любовь
Навек исчезнут, нет им больше части,
Всё прахом станет, не родится вновь,
В делах земных не будет им участья.

Иди же, ешь с веселием твой хлеб,
Вино твоё пей в радости сердечной,
Пока ты жив, не болен, не ослеп.
Предел всему, не дал Бог жизни вечной.

Да будут во все дни светлы одежды,
На голове твоей елей не оскудеет.
С боязнью Бога простирай надежды,
Все судьбы мира Он в руке имеет.

И дело всякое Бог приведёт на суд,
Пусть хорошо ты сделал или худо.
Тогда все тайны явью прорастут,
Уж не изменишь ни добра, ни блуда.

Начало мудрости даёт Господень страх,
Источник вечный он познания о Боге.
Не возносись сверх Божьего в мечтах,
Не сбейся с разума и знания дороги.

Бог - щит для праведных, ходящих непорочно,
Оберегает Он стезю Своих святых.
Со страхом знание осядет в сердце прочно,
Черёд настанет помыслов благих.

И встанет рассудительность на страже,
Тебя твой разум будет охранять
От тёмных дел, от происков всех вражьих,
От злых путей, от лжи тебя спасать.

От тех, кто восхищаются развратом,
Которые блуждают на стезях.
Быть может и не станешь ты богатым,
Пред Богом встанешь в праведных делах.

Советовал потомкам Соломон
На разум свой не слишком полгаться,
Душёй и сердцем к Богу приближаться,
Тогда пути добром наполнит Он.

Не тяготиться Божьим наказаньем.
Бог, как отец - к кому благоволит,
Тому в любви дарует Он вниманье,
Так говорит, что путь к Нему открыт.

И более всего превозносил
Царь мудрость ту, что Господом даётся.
Она навеки в сердце остаётся,
В ней блага все, она источник сил.

Господь имел её пути началом,
Созданья мира прежде, бытия земли.
Она пылинки в вечности качала,
Пока они закон не обрели.

Когда уготовлял Бог небеса
И проводил черту по лику бездны,
Тогда пришла гармонии краса,
Была для Божьего творения полезна.

Когда давал уставы и пределы
Горам, земле, источникам обильным,
При Господе художницей всесильной
Творила мудрость радостное дело.

И веселилась на кругу земном
Пред ликом Божиим с сынами человека,
Дарила радостью, сопутствуя при Нём,
А родилась искони, прежде века.

Кто обретает мудрость - жизнь находит
И получает Божью благодать,
Но кто в грехе и в ненависти бродит,
Тот любит смерть, тем жизни не видать.

Себе премудрость выстроила дом,
На семь столбов фундамент положила,
Взрастила стены дивные на нём,
Шатром небесной кровли окружила.

Для мира трапезу готовить поспешила
И растворила доброе вино.
Для всех гостей земли провозгласила:
"Ко мне стекайтесь, жду я вас давно.

Кто неразумен, обратись сюда!
Идите, ешьте хлеб мой, вина пейте,
Неразумения оставьте невода,
Пути Творца в Заветах разумейте.

Начало мудрости есть Божий страх,
Познания святого - разум высший.
Храните заповедь не только на словах,
Но сердцем чтите и Господь услышит.

Умножит дни, прибавит к жизни лет.
Ты если мудр - твоё лишь мудрость благо,
А если глуп - другим и дела нет,
Потерпишь сам и в том твоя отвага.

Пророков множество в провинциях шаталось,
Хлеб добывающих шаманством, ворожбой,
Снимающих болезни и усталость,
Толпе внушающих: последуйте за мной,

Мы люди Божии, мы избранный народ,
Наш близок час, единством укрепляйтесь,
Вокруг царей своих объединяйтесь,
В священной битве сбросим римский гнёт.

Таким Пилат особый вёл учёт,
От них империи опасность исходила,
Таилась в них невидимая сила,
Ведь шарлатан от Бога в бой зовёт.

Могло принять нежданный оборот
Воззвание к скоплению народа.
В столице иудейской праздник года,
Неровен час - и смута прорастёт.

Наместник много слышал о Христе
От мытарей своих и граждан Рима,
О бескорыстии и мудрой простоте,
О том, что слава Иисуса несравнима.

Он благосклонности не ищет среди сильных,
К элитным кастам не благоволит,
Не ждёт даров и почестей обильных,
О Царстве Божьем нищим говорит.

Он будто бы проказу и недуги
Руки движением стирает без следа,
От слов вином становится вода,
А силы тёмные пред Ним бегут в испуге.

Первосвященники в вину Ему вменяют
Ни чудеса, ни благие дела.
О том молчат и словно бы не знают,
Их не коснулась добрая молва.
За что же в смерть безвинного ввергают,
Царём назвался, в том ли корень зла?

"Ты Иудейский Царь? - Христа спросил Пилат,
Уже решив Иисуса оправдать,
Пусть судят те, кто ждут Его у врат,
Они не властны смерти предавать.

Иисус ответил: "От себя ли говоришь,
Или другие обо Мне сказали?"
"Я разве иудей? Тебя свои предали,
Что сделал Ты, что предо мной стоишь?"

Иисус Христос Пилату отвечал:
"Ты говоришь - Я Царь, Моё же Царство не от мира,
Когда б от мира было, Я б служителей призвал,
Пришли б в доспехах, обнажив секиры
И за Меня б в защите подвизались,
А иудеи б силы опасались.

На то родился Я, на то и в мир пришёл,
Чтоб быть свидетелем об истине народу.
Кто ищет истину, во Мне её обрёл,
Глас слышит Мой, был в ожиданье годы".

"Но что есть истина?"- спросил Христа Пилат
И вышел вон, ответа не дождался.
К чему слова? Иисус не виноват,
Он и царём без умысла назвался.

Сказал наместник ждавшим иудеям:
"Вины на Нём не вижу никакой".
Но иудеи стали не добрее,
Старейшины кричали пред толпой:
"Сей Человек народ весь возмущает,
Внушает людям ложный благовест,
От Галилеи учит до сих мест
И подать кесарю давать Он запрещает"..
Пилат узнав, что Иисус из Галилеи,
Велел старейшинам: "Пусть к Ироду ведут,
Царь в городе и сотворит законный суд".
Вновь повели Иисуса иудеи.

ТЕКСТ

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"