Они шли через весь поселок рядом с двухколесной раздолбанной телегой, которую тянул старый робот. В обычной для жителей моря одежде - легкой, похожей на высохшую рыбью шкурку, с бахромой по штанинам и рукавам - по последней подводной моде. Выкрикивали одно и то же устало, один за другим. Пискляво и часто кричал мальчик лет восьми и тряс связкой ракушек.
- Ракушки, ракушки, - повторял он.
Изредка, когда из попутчиков долго никто не подавал голос, хрипло и настойчиво говорил парень лет восемнадцати:
- Тарпаны, кругляши, прыгунчики... шило...
При последнем слове он вздергивал над головой серебристую длинную рыбину около метра длиной.
Наконец и он умолкал, и бросал шило в телегу.
Девушка ничего не говорила, на шее у нее висел большой кожаный мешок, а на запястье - штук пять браслетов на продажу, набранных из обычного мелкого жемчуга. Но ровного, один к одному. Такой набрать стоило большого труда и умения.
Иногда девушка добавляла мягко и распевно вслед за кем-нибудь из братьев:
- От самого синего моря...
Гребешка и мидии расхватали сразу. Ракушки покупали чаще женщины, иногда дети. А расползшихся по всей телеге склизких прыгунчиков принялся сгребать в охапку дед Сокля. Он сгребал и совал их в сетку. Но сетка была дырявой.
А какой еще она могла быть? Ведь дед жил один после прихода пять весен назад высокой воды. Когда пришла вода, жену его Зойю унесло в бушующие волны. Она пропала из виду почти сразу. Так и не нашли. Вот и некому было чинить сети. А сам дед твердил, что ему некогда - скоро уходить в Небо.
Сейчас он собирал прыгунчиков, совал их в сетку и говорил:
- Жаль времени, ох, как жаль. На сон, на еду, на ерунду. Тебе вот, Бука, - говорил он и взглядывал подслеповато на девчонку с браслетами, - времени не жаль, а мне в дорогу. Зойя каждую ночь приходит и стоит в изголовье. Как только долг отдашь, говорит, я тебе дорогу скажу. И улыбается. Она теперь такая, какой я ее полюбил. Рыжая, а глаза спокойные, словно все, что ни есть, то пусть и будет. Она такая. Мне бы к ней. У тебя, Бука, такие же глаза. Вот вам, дети, все, что есть у меня.
Он ссыпал девчонке в мешок два золотых кругляша, горсть зеленовато-синих камешков из порвавшегося браслета жены. И пошел. Из дырявой сетки выскальзывали прыгунчики. Дед смеялся, глядя на них. И парень рассмеялся в ответ. Крикнул:
- Деда Сокля, а долг какой просит тетя Зойя?
- Не знаю, Май. Я так решил - что ей придется по душе, то пусть и возьмет!.. Как мать ваша?
Вопрос не прозвучал неожиданно, все знали, что мать этой троицы уже второе лето не выходит из моря. А это плохо, никто из земноводных жителей не может столько времени находиться под водой. Май лишь развел руками, посерьезнев лицом:
- Плохо. Больше лежит. Стоит ей хоть немного подняться к поверхности, как у нее идет носом кровь.
- Ничего не поделаешь. Мор - одно слово. Ваша мать еще долго держится. А может, другая болезнь у нее приключилась. Или море ваше лечит, и она дольше держится? Ничего не знаем, и нам не доложат, мир он такой, вроде бы красивый и все здесь для нас, но, не-а, он сам по себе, и мы - сами по себе, - дед Сокля прищурился на тусклое солнце.
И больше ничего не сказал. Пошел, расплескивая своих прыгунчиков и разговаривая с ними:
- Иди, беги от меня, прыгунчик, ведь изжарю на костре изверг такой, а не родись славным прыгунчиком, родись извергом. Почему, Май, так устроено, один другого жрет?..
Он крикнул не оборачиваясь, не ожидая ответ, побрел к своему покосившемуся дому. Дом у него был шестигранный. Сокля считал, что так его не снесет в пору бурь. Бури в последние годы пошли очень сильные. Вслед за Соклей такие дома стали строить все, у кого унесло крышу, или раскатало хибару по бревнышку, или превратило в груду камней. Стояли лишь мазанки-времянки, где жители хранили инструмент и старую рухлядь.
Трое на дороге опять продолжили свое шествие, но в этом поселке к ним больше никто не вышел. Телега мерно покачивалась, скрипела. Робот Микра тянул ее и даже ни разу не остановился.
Май оглянулся на будто вымерший поселок и скомандовал:
- Запрыгивайте, поедем к Лекарю.
Младшие забрались в телегу. Май по-прежнему шел рядом. Малышня выросла, и, когда он забирался к ним, Микра принимался надоедливо сигнализировать о перегрузе.
Брат быстро натянул капюшон плаща, сам плащ болтался у него за плечами, Прутику было не до него - он тайком выпускал прыгунчиков.
- Надень хорошо, - тихо говорила Бука, - опять разболеешься.
Прутик быстро забрался в плащ. Май шел рядом, достал свой плащ, надел. Хмуро улыбнулся, глядя на брата. Тот одной рукой натягивал слетающий от ветра капюшон, другой - пытался отделаться от зацепившегося лапкой прыгунчика. Видно было, как жабры брата уже судорожно трепетали. Пыль, все дело в ней. Май натянул на Прутика капюшон и застегнул плащ под горло.
- А ты не застегнулся! - вскинулся на него Прутик.
- Ты забыл, - вскинул брови Май и надвинул капюшон Прутику на нос, - я большой, мне можно, у меня жабры сформировались, я взрослое земноводное. Тебе же мама говорила. А ты еще головастик...
- Сам ты головастик! - буркнул Прутик, выпихивая из телеги очередного прыгунчика.
- Нам нечем будет заплатить за лекарство. Здесь нет никого, кто может купить шило, зато прыгунчиков берут хорошо. Май, не дразни его, - укоризненно сказала Бука, умолчав про то, что гребешка и мидии они отдали даром, и лишь потом спохватились, что им еще платить Лекарю. - Этот песок... Лучше бы мы не брали это улучшение, море такое грязное.
- Мы не брали, - огрызнулся Май, щурясь на поднимающуюся пыль.
- Ну да, - отмахнулась от него Бука. В голосе ее послышалось знакомое першение. - Я про всех наших говорю, про клан Идущих на дно. Если бы не они, мы бы сейчас не боялись песчаных бурь и не бежали бы сломя голову в эту грязную лужу, которую все называют море.
Май подумал, что она в последнее время часто говорит об этом, будто они могли что-то изменить. Но ничего не сказал.
- Хах, а то у Идущих по свету лучше! - хихикнул Прутик, встревая в разговор старших.
На суше у Прутика было много друзей, совсем малышами они отчаянно бились друг с другом за то, что один головастик, а другой сухопут. Прутик вечно ходил в синяках. А теперь с сухопутами уходил в походы и искал всякое старье, безделушки, сохранившиеся после второго Великого потопа, трех революций жаберников, потрясений Земельного передела и Великой засухи. И вот какая случилась странность - мелкие сухопуты и головастики перестали воевать, а старшаки - по-прежнему бились до крови.
Бука молчала и время от времени перхала как старушка. Май с тревогой поглядывал на нее...
Лекарь жил в городе, но вряд ли был лекарем. Многие называли его Механиком. Он занимал первый этаж в здании театра, круглом, красивом и совершенно пустом. Если не считать множество роботов, собранных Лекарем по всем пустошам, улицам и свалкам. Его самого многие считали роботом, но Лекарь это не обсуждал. Он устало смотрел на сделавшего такой злобный выпад, говорил непонятное:
- Э-эх...
И уходил. Между рядами вещей, старой мебели, сломанных роботов и техники. Удалялся на расстояние, откуда его едва было слыхать, и кричал:
- Вы с чем пришли? У вас что? Жар? Понос? Или так - царапина?
Ему что-то кричали в ответ. Он двигался все дальше. Иногда отвечал:
- Понятно.
Иногда молчал. Но всегда возвращался с помощью. Помощь была разной. То в таблетках, то в мешочке с какими-то цветками, то - в торопливых словах.
Вот и теперь лекарь, приблизив лицо к Маю, проговорил:
- Как мать?
Лекарь мать видел лишь однажды, приезжал на своем механическом тарантасе в бухту. Долго ждал. Когда Май приплыл с матерью, также долго осматривал ее. Потом кивнул:
- Это мор, косит всех и сухопутов, и земноводных. Но у нее и своих проблем хватает. Не работает одно легкое...
А теперь отказывало и второе.
Май хмуро сказал:
- Не поднимается на поверхность.
- Ну так поднимите, - лекарь сказал ровно, как если бы сказал: "Холодно, ну так здесь всегда холодно".
- Кровь идет из ушей и носа, - ему в тон ответил парень, он даже не снял башлык и теперь смотрел в него как в амбразуру.
- Ну так что ж, будет хуже, если не поднять. А ты не злись, кроме вас у нее никого нет.
Парень промолчал. Потом хрипло ответил:
- Ничего не дашь больше? Дай таблетку, чтобы она не металась, больно ей!
- От лекарств у нее почки отказывают. Наверх ей надо, - отрезал Лекарь. - И без воды она не может. Предки наши постарались. Но их можно понять.
- Да пошли они...
- Им было не просто, и они хотели, как лучше, - вздохнул Лекарь.
Он пошел, быстро скрывшись в рядах хлама. И вдруг, выскочив в ряд, крикнул:
- Есть такой микра серии "Бионик счастливый". У меня только один и вряд ли протянет долго, все они постепенно превращаются в рухлядь. Но этот еще рабочий, он ее поддержит... какое-то время. На время, которое он с тобой, ты пропадаешь для этого несчастливого мира. Так вот высокопарно звучит его миссия по концепции разработчика. Возьмешь? Это все, что могу предложить. Лекарства я больше не вправе ей дать, помрет она от него, почки откажут... Ну? Отвечай, надо или не надо? Или таблетку хочешь?
У Лекаря был совершенно безумный вид. В сером халате, с крючковатым носом, в цветастом платке, подвязанном назад, он стоял в проходе и требовательно смотрел на Мая. И опять двинулся в ряд, норовя скрыться в тряпье.
- Давай счастье твое! - зло крикнул Май, оборвав этот рассудительный и равнодушный разговор, крикнул в ворох вещей, в ряды сломанных роботов, в горы мусора и хлама, который Лекарь, говорят, и не разбирал, но и не выбрасывал - а вдруг пригодится.
Май ждал. Лекарь вынырнул из какого-то закутка. Что-то бросил. Крикнул.
- Держи. Мне некогда. При всем прочем он капает лекарство, укол почти не ощутим. Тем самым переводит больного на другой какой-то уровень. Счастливый, да. И от этого больной должен быть более способен к выздоровлению. Эффект плацебо? Не знаю! Не видел в действии, но держу на крайний случай. Ты мой должник, что у тебя сегодня?
- Денег нет, только шило, - быстро ответил Май, облизнув пересохшие губы.
- Оставь!
Лекарь исчез за какой-то цветастой тряпкой, то ли за сушившимся тряпьем, то ли шторой. Оттуда раздался стон.
А возле Мая приземлился кусок обычной бионики, черно-белой, пластичной, прохладной, размером с обычную ворону. Робот прилепился на плече, выправил лапки-манипуляторы и обхватил ими руку. Принялся нагреваться.
- Э-эй, не надо меня... лечить! - рявкнул Май, стаскивая с плеча древнюю машинку.
Май выскочил от Лекаря уже почти в полную темноту и ужаснулся - погода сменилась окончательно, буря бушевала во всю, пыль неслась стеной. Город пустыми улицами и темными окнами домов и так походивший на призрак былого, сейчас и вовсе казался руинами, утонувшими в песках. Закрыв лицо рукавом, парень добежал до своей телеги.
Брата и сестры не было видно, но возле телеги крутился Скорыш. Мутный тип был этот Скорыш. Из сухопутов, но каждый раз, когда они отправлялись в город, он оказывался возле сестры.
Сейчас Скорыш метался вокруг телеги.
"Что он делает?!" - подумал Май.
Он зло крикнул:
- Отойди! - И закашлялся.
Скорыш оглянулся и опять принялся за свое. Он что-то растягивал над телегой. Будто полог какой-то, тряпье старое. Оно надувалось парусом, просвечивало дырами. Май попытался увидеть своих. Но Скорыш оттолкнул его.
- Не ори, - крикнул он через плечо. - Твои там, под одеялом. Оба. Еще дышат, не бойся.
Углы старого одеяла - стеганного атласного с обрывками кружев, теперь это было видно хорошо - поднимало ветром. Май наконец разглядел две скрюченные фигуры, Буки и Прутика, которого сестра прижала к себе.
Бросил бионика в телегу, тоже стал укреплять края одеяла. Нащупал под ним Буку и Прутика. Живы ли? Бука слабо пожала руку в ответ.
Май обернулся. Скорыш стоял, опустив руки. Тощий, длинный, в рыжем плаще. Клубы пыли неслись вокруг него. Май растерянно махнул рукой, то ли благодаря, то ли прося и его тоже искать убежище.
Пошел рядом с телегой, придерживая полог. Но полог, кажется, был закреплен надежно. Мысли вновь и вновь возвращались к Скорышу. Даже мать уже не раз спрашивала про него.
- Не надо им встречаться, Май. Бука задумчивая стала. Но сухопуты и морские жить вместе не могут. Так уж сложилось. Ты смотри за Буколей, беды бы не натворила, прибьют ведь ее побережные.
- Побережные... - сказал тогда зло Май. - Да среди всех такие есть, когда зло через край. Чужая боль таким не боль...
Бука и правда стала другая. Ее теперь часто можно увидеть в бухте старых кораблей или на заброшке. Как ни спросишь, почему она ушла так далеко, всегда готов ответ. То у нее торговцы приезжали, то к подруге ходила, то киношник кино новое подогнал. И поэтому она плыла в такую даль! Ну плыла и плыла, а киношников он и сам любил. Особенно Седого. Он привозил самые необычные фильмы.
Май сначала смотрел все подряд, взахлеб, а потом стал уходить. Тогда убили его друга, смешного добряка Ику. Мальчишку нашли мертвым в этой бухте. Поиграли с ним, поглумились - не дали спуститься к воде. Просто гоняли его от одного к другому, ржали, и он задохнулся. Это мальки рассказали, друзья Прутика. Сказали, что гоняли Ику пятеро - четверо сухопутов и один местный.
С тех пор Мая можно было заметить лишь на сказках. Он сидел перед экраном на песке. Иногда засыпал, иногда смеялся, иногда уходил.
- У зла будет меньше зрителей на одного, - отвечал он своим.
После смерти Ику он сильно изменился...
Если от города уйти сразу влево, то до берега совсем рукой подать, но будет далековато до подводного тракта. Оставалось надеяться, что Микра дотянет, не может не дотянуть, а под водой Бука и Прутик очухаются.
Море катило из темноты свои тяжелые волны. Пустоши то и дело гасили их сильным ветром. Телега Микры въехала в воду, пошла по дну, переваливаясь на голышах.
Через полчаса выбрались на старый подводный тракт. И Май запрыгнул на телегу, в воде маячок Микры на него не срабатывал...
Тракт уходил на глубину. Мутная, взбаламученная штормом, вода оставалась позади. По обеим сторонам дороги потянулись красивые строения. Белые, заросшие ракушечником, одно и двухэтажные здания. Выше двух этажей под водой роботы не строили. Дома были круглыми, с идущими по фасаду лестницами. Здесь были жилища с очисткой воды и уборщиками улиц. Богатые улицы. По ту сторону города начинались трущобы. Коробки теснились, лепились друг к другу стенками, экономя на строительном материале.
Но и этот район Микра проехал без остановок. Опять потянулся тракт. Проплывали рыбы, ловушки на рыб, крабы разбегались с дорожного искусственного полотна, затянутого кое-где водорослями.
Прутик и Бука уже сидели в телеге, а Май напротив устало вытянулся во весь рост.
Галечное дно сменилось россыпями валунов. Тракт запетлял среди скал. Потянулись входы в пещеры, затянутые искусственными непромокаемыми полосами ярких канареечных расцветок. Эти подводные шторы были в моде в последнее время. Раньше были в моде серые и бежевые. Реклама кричала о сдержанности и скромности, как о признаках вкуса, теперь же она вопила с восторгом о яркости и эклектике, как о признаке стиля. Но стоили эти полиэтиленовые шторы одинаково дешево, что во времена вкуса, что в эпоху стиля. И были по карману обитателям этих мест.
Телега остановилась. Троица выбралась из нее. Прыгунчики расплывались в разные стороны, рыбы подплывали ближе.
Тень накрыла всех. Май задрал голову, разулыбался, показал знаками и проговорил только губами:
- Большое глубоководное зло пожаловало!
Так они и общались под водой, как глухонемые, но слух у них был превосходный.
Прутик подпрыгнул от радости.
- Базар нашелся!
Бука улыбнулась, всплыла, вымахнула руки вверх и сделала колесо. И раз, и два. Не очень быстро, в воде не получится быстро, распустившиеся волосы Буки, бахрома по бокам штанов и рубаха с такой же бахромой по плечам и рукавам делали ее похожей на большую морскую звезду. Прутик и Бука раньше так приветствовали отца, вернувшегося из его дальних походов.
Большой черный скат опускался прямо им на голову, извернулся, щелкнул хвостом по серому старому морскому ершу, высунувшему нос из своей тени у скалы.
И вот уже стало понятно, что это человек, был он высок, жилист, мрачен. Лицо его пересекал шрам. На троицу, приветствующую его, он смотрел с грустной улыбкой. Крылья сложились и обвисли тяжелыми складками за спиной. Брат отца, фантазер и известный в своих кругах нигилист по прозвищу Базаров, коротко Базар. Имя свое он ненавидел. Родители его назвали в пику тогдашней моде не называть принятыми на суше именами - Базилевс, а брата - Василевс. Мальком он был Базой, а брат - Васой. Брата, отца троицы, уже не было в живых давно, на могиле в Каменной бухте выбито имя Василий. Базар же представлялся хмуро - Базилий. Но это никого не удивляло. В Донном мире имена были странные и порой не произносимые, но все они уходили корнями туда, наверх. "А как иначе. Да и зачем. Мы ведь оттуда", - смеялся всегда отец.
Базар обнялся с Маем, подхватил Прутика, прыгнувшего на него с боку, погладил по волосам подошедшую Буку. Поставил Прутика на ноги и сказал:
- Мать ваша умерла. Был приступ, она перестала дышать, ее увезли в лазарет. Сейчас вас к ней не пустят. Корпорация будет искать причины и заметать следы...
Они читали по губам. При первых словах Прутик схватил его за руку. Бука ладонями зажала рот. Май висел в толще воды, наклонившись к самому лицу говорившего. "Мама, мамочка", - вспыхнуло в голове. Даже когда знаешь, что скоро конец, он всегда обрушивается больно.
А Базар уставился своими цепкими глазищами в глаза Буки и хрипло сказал:
- Бука, мать переживала за тебя. Мне тоже прилетело от знающих людей. Брось его. Не дадут вам житья.
Повисла тишина. Люди донные тихие, крика от них не услышишь, лишь по глазам можно было сейчас понять, что творилось на душе у этих четверых, столпившихся у входа в пещеру с табличкой "Переулок Утренний, 54".
Они стояли близко, но смотрели все на Буку. Прутик вскинулся возмущенно, пытаясь прикрыть сестру, и даже вылетел в центр их круга. Круга, который походил на сборище заговорщиков. Бука опустила руки.
Май смотрел на сестру, видел ее светлые глаза. Широко открытые они сейчас смотрели поверх них всех.
Он вспомнил Скорыша, нелепого, тощего, долговязого, метавшегося в клубах пыли вокруг их телеги, а потом почему-то пришли в голову слова деда Сокли про его Зойю. "Она теперь такая, какой я ее полюбил. Рыжая, а глаза спокойные, словно все, что ни есть, то пусть и будет. Она такая. Мне бы к ней. У тебя, Бука, такие же глаза".
"Не бросит, Базар, она его не бросит", - подумал Май и рукой отвел Базара от сестры. Отпихнул. Базар нехотя отошел.
- Устала она, мы все устали, а надо еще к маме в лазарет, дядя База, - сказал он.
Базар вздернул крылья, они пологом накрыли их всех. Заскорузлый его палец ткнул в Буку.
- Тот, кто мне это сказал, предупредил, что парню не жить, - раздельно произнес он.
Сестра перевела взгляд на Мая и ушла в дом. За шторой стала видна дверь. Нырнул и Прутик, так ничего и не сказав, едва не просверлив горящим взглядом дырку во лбу своему любимому дяде Базару.
А Базар ткнул в грудь Мая пальцем, провел ребром ладони по горлу, губами отчетливо проговорил:
- Жаба. К матери идите завтра, сегодня не пустят.
Май помолчал и сказал:
- Как крылья?
Базар прищурил дикие глаза, ответил нехотя:
- Плохо. Говорят, сдохну скоро, срок годности вышел!
Все сказанное выглядело примерно также, как и сказанное только что перед этим, только ткнул пальцем человек-скат в грудь себя, а потом показал фигу.
Крылья он приобрел в корпорации "Донный мир" еще совсем молодым. А теперь то ли от плохой экологии и тухлой воды, то ли просто от старости, крылья будто отторгались. Независимый Базар все никак не хотел обращаться к врачам.
Распахнул гибкие мягкие крылья огромным пологом, завис на уровне глаз Мая.
- За мальков отвечаешь ты, - сказал он лишь губами.
Долго было видно, как он удалялся. Пошел на глубину и скрылся.
Дома царила мертвая тишина. Бука, уставившись перед собой в одну точку, покачивалась в гамаке. Вокруг нее плавали, крутя моторчиками, подводные лодки - модельки Прутика. Лодочки он собирал самозабвенно по несколько штук в день, они терялись, потом обнаруживались в норе домашнего старого краба Нюха, подъедавшего и прогрызавшего все, что плохо лежало.
Сейчас Прутик плакал, но упрямо пытался развеселить сестру. Она же не сводила глаз с плававшего перед ней планшета. Эта связь работала лишь под водой.
И Май тоскливо усмехнулся. "Алька приезжала на море, прыгала на паром. В километре от берега ныряла, и вот она уже была в сети..." Алька не вернулась из одного из походов собирателей. В руинах встретилось гнездо кобры, Алька шла первой. Умерла к вечеру того же дня.
Бука ушла через пару часов, так и не сказав ни слова...
Шторм утих. С пустошей перестали нестись тонны песка и пыли, и стало светлее.
Бука добралась к заброшенному отелю быстро. В последних лучах заходящего солнца бликовали мокрые перекладины, цветочные горшки, лавки и крыши строений.
Плавучий отель покачивался на волнах связкой пробковых островков с бунгало в зарослях одичавших лиан, ирисов и хост, надувными прогулочными лодками, закрепленными за островками. Иногда в воде появлялись желтые макушки подводных бунгало. Островки с лавочками и шезлонгами, стойками кафе и столиками, прикрученными к островкам, были безлюдны. В шторм волной их накрывало полностью, на них висели клочья травы и морской капусты.
Их никто не убирал, потому что здесь больше не сновали маленькие роботы уборщики, ведь в отель так и не поехали посетители. Его построили между второй и третьей революциями жаберников. После второй революции казалось, что уже все: ни у кого не осталось ни сил, ни средств, и наконец-то будет просто жизнь. Хоть и не было у одних желания существовать в виде головастиков, у других - осталось только одно желание - жить как раньше... И тут грянула третья революция.
Бука стала медленно обплывать вереницы пустующих островков, выныривала высоко, присматривалась. Видела она в темноте как кошка. Или как зверь. Такова уж природа всех жаберников. Или головастиков, как их называл Прутик.
Обошла всю западную сторону плавучего отеля, оказалась на восточной. И улыбнулась. На одном из островков была привязана моторка, а на лавочке спиной сидел парень.
Бука подплывала очень тихо, но парень все-таки обернулся. Рассмеялся почти беззвучно, прошептал:
- Ты здесь...
Скользнул в воду. Руки их встретились. Они затихли. И ушли в потрепанную штормом хижину рядом.
- Мама умерла, - тихо сказала Бука.
Уткнулась в Скорыша. Он ее обнял, погладил по голове, отвел за спину мокрые волосы.
- Светлая ей память. Пусть ей станет легче.
Он взял в ладони лицо Буки. Слезы катились по ее щекам.
- Я сделаю чай.
Здесь слышалось море, но было сухо. Домовая капсула еще не разрушилась окончательно, и был даже свет от аккумуляторов на крыше. Слабенький свет, подрагивающий. Двое перемещались в сумраке как тени. Налили воду из оставленной здесь в прошлый раз бутыли в маленькую, похожую на стеклянный пузырь, кофеварку. Забулькала вода.
- Скора, ты слышал, что про нас говорят? - сказала Бука.
Она лежала ничком на кожаном диване, бросив руки вдоль тела, повернув голову. Скорыш сидел возле нее на полу.
- Ерунда... - постарался, как можно спокойнее, сказать он. - Но раньше было проще, мы могли бы уйти на острова. Теперь Жаба грозит войной Пешему. Говорят, не поделили плантации мидий, Жаба прогнал прибывших туда собирателей, а на суше голод. Пеший обозлился и приказал гнать жабьих детей в лягушатник, так передают его слова.
- Я знаю, где много мидий и гребешка! Возьмем Микру, Май поможет! - выпалила и села на диване Бука.
Скора рассмеялся, но глаза его были отчаянными. Бука улыбалась грустно и счастливо.
Шумело море, стукались друг об друга островки, шуршали бортами лодки. Маленькая хижина качалась, свет погас...
Май рывком ответил на бульканье планшета. Звонил Кисля, его хмурое лицо появилось и исчезло. Послышался свист. Кисля разговаривал по-дельфиньи. Корпорация за бешенные деньги ставила это улучшение, потому что можно было обойтись и без него, оно не было жизненно-важным. Кисля отработал три года на жемчужной ферме корпорации бесплатно.
- Они в заброшке. Следят за ними трое от Жабы.
"Понял", - написал Май...
Островок перевернулся, когда обитатели хижины спали. Образовавшийся воздушный пузырь в капсуле лопнул, будто капсулу прокололи. Вода хлынула внутрь. Скорыша придавили чьи-то руки. В потоках воды мелькали лица в маске. Бука висела у кого-то на руке с ножом. Скорыш как в замедленной съемке вывернулся и схватил кофеварку, заехал кому-то по виску, опустил кофеварку на голову другому и повис замер в толще воды, заполнившей небольшую хижину в два счета, теряя последние крохи воздуха.
Черные крылья ската закрыли собой Скорыша. Буку кто-то потащил в сторону от затонувшего островка. Она слышала дельфиний стрекот, пыталась оглянуться. Ее затолкали в остановившийся подводный трамвайчик, в его закрытую часть, предназначенную для сухопутов. Трамвайчик тронулся. Бука бросилась к иллюминатору. Но трамвайчик вошел в туннель.
Подводные трамвайчики ходили по старому-старому расписанию, они будто приходили откуда-то из прошлого, из того, где небольшие подводные лодки заботливо называли трамваями, устраивали в них открытые и закрытые площадки для жаберников и сухопутов и тех, кто себя еще плохо чувствовал в роли жаберника, и прокладывали для трамваев маршруты, соединяя микрорайоны, появившиеся на дне. Думая, что так людям будет легче привыкнуть к переменам, а как иначе - страшный катаклизм, море наступает, надо привыкать жить по-другому. А море отступило...
Скорыша кто-то выбросил на плавучий островок. Ударившись грудью о лавку, перевернув вазу, он свалился на пластиковый пол в кучу мокрой морской травы, принесенной штормом. И от удара, и от падения этого, а может, от встречи с вазой, пришел в себя. Захрипел. Болело все. Было темно, сыро, колыхалось море своей черной непроглядной тушей.
Кто-то прошел рядом, шлепая ногами. Включился ряд светильников по правой стороне островка. Они с Букой знали, что светильники еще подзаряжаются днем и иногда светят ночью, если знать об этом и включить их. Они и включали. Им хорошо было здесь вдвоем.
Скорыш вздрогнул - рядом опять прошлепали и остановились. Ступни ног, стоявших рядом, были с перепонками между пальцами. Скорыш собрался и сел по-турецки. Поднял голову, прищурился на свет.
Сплошная чернота и тусклый свет. Но чернота вдруг заговорила:
- Отвяжись от нее, парень, - голос прозвучал шипяще, глухо, как если бы человек давно-давно не разговаривал вслух.
Вот говоривший переместился, и свет круглого маленького светильника попал на него. Скорыш усмехнулся и помотал головой:
- Слышал про вас, но не думал, что увижу. Супер! Крылья эти ваши...
- Ага, но хорош болтать. Ты мне по делу отвечай.
Скорыш молчал. Раздался еще один голос:
- Оставь ее, Скорыш. Прибьют ведь вас обоих. Ну сегодня мы успели, в другой раз можем не успеть. Не повезло вам, просто не повезло, время такое...
Голос раздавался со спины, и пришлось развернуться полностью, чтобы увидеть второго. Тот сидел на стуле, забросив обе руки за спинку, отчего казалось, что человек просто отдыхает. Скорыш перебил его, узнав наконец голос:
- Не получится, Май.
Сбился на кашель.
- Почему же... - прошипел Базар, ему тяжело приходилось на воздухе, он злился и ходил взад-вперед по островку.
Прыгнул в воду. Вымахнул из воды с противоположной стороны. Вскинул тело на островок. Опять прошлепал босо к Скорышу, за ним волочились крылья мокрые, тяжелые. Ткнул рукой в сторону лодок.
- Уходи, как пришел, и не появляйся, - прошипел он. - Я тебя больше не буду вытаскивать. Я здесь только из-за Буки.
- Это решать ей, - ответил хрипло Скорыш.
И опять тяжело закашлялся, закрыв ладонями лицо.
Когда кашель стих, Скорыш понял, что на островке уже один...
Маму похоронили на подводном кладбище на следующий день. Долго ехали по каменистой дороге поселения, по песочной отмели. Могила рядом с отцовым холмиком была выкопана двумя старыми роботами-копателями и выложена галькой, иначе тут же затянет илом и песком.
Кладбище заросло высокой путалицей. Трава уходила длинными прядями в толщу воды. Здесь, внизу, было серо, мглисто, лишь в высокой дали немного светлело.
Базар сидел возле могилы на скамеечке, вытянув длинные ноги. Перепончатые пальцы шевелились устало. Рядом с ним на скамейке сидел притихший Прутик, на земле возле них - Май. Бука замерла возле могилы.
- Вот вы и вместе. Займите там местечко для меня, я скоро, - бормотал Базар, еле шевеля губами. - Все болит, сдохну, сам не знаю отчего.
- Не выдумывай, дядя Базар, - сказал Май и вдруг вскочил, - смотри, что нам Лекарь отдал... Мы его маме везли. Вдруг этот чудик тебе боль снимет!
Май бросился к телеге. Под руки попадали то кораблики Прутика, то корзины для прыгунчиков, то гарпун, наконец он вздернул руки над головой. На его руку прицепился бионик, мягкий, похожий на древнего зверя коалу.
- "Бионик счастливый", вот как он называется! - сказал Май, кинул робота и усмехнулся, видя, как Базар вздрогнул, когда микра ухватился за него.
Булькнул планшет Буки. Все замерли.
Показалось, что прошла вечность.
- Дядя Базар... - наконец повернулась Бука и задумчиво сказала: - Есть отмель возле старого баркаса. С гребешками и мидиями. Знаешь?
Базар уставил на нее тяжелый взгляд, читая по губам.
- Ну... - прошептал он.
Девчонка решительно махнула рукой, стукнула ребром одной ладони по другой, изобразив крест, и сказала:
- Надо помочь.
"Кому-то нужна помощь. Голод, что тут непонятного. Кому-то, кто вышел к Буке на планшет. Кто еще мог выйти на планшет, если не Скорыш?! Мог выйти и кто другой, но это точно Скорыш, кого другого Бука бы сразу назвала... А глазищи-то в пол-лица -огромные и счастливые..." - Май покачал головой.
Он сразу понял и от кого пришел вызов, и что эти двое уже давно решили все про отмель, или разговаривали про нее, или еще что-то такое же, и он, как назло, был только "за", потому что у сухопутов голод, это все знают! Надо помочь. И только Пеший и Жаба давятся от злости, а народ гибнет пачками в их сваре...
Май вскинул глаза на Базара. Отмель конечно нашла Бука, но Май знал, где это место, и похоже, и Базар знал. Надо бы помочь и прикрыть, чего уж там, да и противно быть на стороне Жабы... Только надо, чтобы Базар молчал.
Прутик вскочил и теперь в восторге кружил, как те его заводные лодки, ожидая решения и готовый сорваться в путь.
Бука не добавила больше ничего. Не разговорчивы были донные люди.
Базар ударил ребром ладони по ребру другой, показывая крест, и провел ладонью перед собой, отгораживаясь от всех. Надо помочь, и будь что будет.
Скрестил руки на груди. Он сидел на скамеечке спокойный и довольный. Хорошее дело. Жабу он ненавидел. За Буку вот только боялся. Но так уж она решила, ему остается помогать. Он закрыл глаза, подумав: "Славная машинка". На правом его предплечье жужжал бионик Счастливый.
Утром Бука бросила сообщение Скорышу, что будет через пару часов у старого баркаса. Телега ползла уныло среди подводных холмов по Подводному тракту, хоть Микра и гнал изо всех своих сил. Добраться до прибрежной гряды и свернуть влево. Еще минут десять, и баркас. Вплавь было бы быстрее, но нужно много гребешка, чем больше, тем лучше, в руках и мешках столько не унести. Бука переживала, что приметят их телегу, все испортят, твердила, что надо бы ехать с чем-то другим. Май ответил, что они всегда с телегой ходили, так и пойдут, что он "всех наших позвал, отмашемся". Прутик, сидевший на пустых корзинах, важно провел ладонью перед собой.
- Точно, раз решили, то будь, что будет, - шевельнулись губы Базара, он усмехнулся.
И Бука успокоилась.
Так и поехали.
Через пару часов добрались до баркаса. Ушли на глубину. Двадцать пять метров, всего ничего, просто повезло, другой сорт гребешка растет глубже, да и тот может быть собран. Здесь скалы были буквально облеплены волнистыми створками раковин. Кое-где виднелись сине-фиолетовые друзы мидий.
Май увидел, как Базар медленно поднял ладонь. Приветствует... И точно... Скорыш в фиолетовом дайверском комбезе, в маске и с баллоном спускался к ним. Вот он оказался рядом, торопливо вытащил загубник, хлопнул себя по груди, раскинул широко руки, прошептал губами: "Рад всех видеть".
Базар кивнул, показал на баллон, на запястье, спрашивая, сколько у него времени.
Тот выкинул вперед три пальца и скользнул глазами по Буке, которая уже висела здесь же, с теми же огромными счастливыми глазами. Май усмехнулся: "Счастливые, наверное, все на одно лицо". А вспомнил свою Альку.
Работали быстро, наполняя заплечные мешки, относя их в телегу. Уже через полчаса подъехал Кисля на скутере, потом появились еще трое. Все друзья Мая. Их Бука знала с детства. Потом пришли пятеро, закинули в телегу уже собранный гребешок. Бука переглянулась с Прутиком. Май поднял ладонь, успокаивая их. Свои люди...
Расползлись по всей отмели, давно зачистив скалу и все исползав вокруг нее, наконец запустили Микру, и он пошел по дну, побрел, таща за собой телегу, Май впрягся вместе с ним. Сколько-то мешков увез Кисля на скутере. Скорыша кое-как прогнали наверх.
Про Жабу молчали все. Никто не обмолвился ни разу о тревоге, которая не давала покоя. Не мог этот гад промолчать, не мог он и не знать, у него везде глаза и уши. Но промолчал...
Телега поднялась по Подводному тракту, ушла в Степное.
Черная ночная мгла сменила серую дневную. Бука зажгла свет над дверью. Базар никак не возвращался в свою глубину, тоже чего-то ждал, конечно, Мая, и кажется, тоже - когда же откликнется Скорыш. Базар выходил из пещеры, парил черным скатом в толще воды, уходил свечкой ввысь, медленно снижался.
А Скорыш молчал.
Уже прибыл и Микра.
Наконец появился Май. Усталый и мрачный он спустился, к нему бросился Прутик, Бука, и Базар тоже шагнул к нему. Все они ждали, когда заговорит Май.
- Нашли, - сказал одними губами Май. - В бухте возле города. Рана глубокая, но Лекарь сказал: "Все будет хорошо".
Все читали по губам. Не шелохнулись. Висели возле него, едва шевеля ногами.
- Ну Жаба... - процедил наконец Базар.
Он знал, что Жабу ему не найти, тот живет в море чистом-чистом и далеком-далеком. Бионик Счастливый укоризненно зачастил про тахикардию, гипоксию, атрофию.
А Буки уже не было, она ускользнула незаметно...
Май заметался.
Базар следил за ним. "На берегу теперь злы на нас за то, что их сухопута порезали, никто разбираться не будет... и только сегодняшняя телега с гребешками может спасти Буку", - думал он, глядя вслед стремительно поднимавшемуся наверх Маю...
Когда Май добрался до Лекаря, Бука была там. Скорыш лежал на животе, на циновке, брошенной на пол. Спина в крови, там все было в крови. Услышав голос Мая, Скорыш прохрипел:
- Все будет хорошо! За меня никто мстить не будет, мне обещали!
- Ты молчи, молчи, - сказал Май.
Он устало сполз по стене и сел рядом с Букой.
"В спину били гады", - подумал Май. Он совсем выдохся от проделанного пути, но Бука была здесь, Скорыш жив, Прутик ждет с Базаром дома, у сестры глаза счастливые, в пол-лица, как и положено у счастливых, а что еще надо...