Аннотация: Василий Сметанин - обычный русский мальчишка... Один из многих тысяч, хлебнувших полной ложкой ужас и безысходность первого года Великой Отечественной. Но, помимо прочего, судьба нагрузила его ещё одним нелёгким "рюкзачком" - возможностью выживать за счёт других: "Смерть будет рядом ходить, да забрать не сумеет. Даже когда за тобой придёт - обознается и другого утащит. Так и будет таскать, как слепая, а до тебя не дотянется...". Легко ли отвергнуть этот соблазн? Пока рядом не рвутся бомбы, наверное, легко... Но, рано или поздно, придётся выбирать. Ведь вопрос стоит так: "Готов ли ты перестать быть человеком?". Опубликован в 14-м номере журнала "Южный город"(Одесса). Книга поступила в продажу в Интернет-магазины.
Материнский оберег
Сентябрьским утром в лесу благодать... Высоченные сосны чертят своими макушками перистые облака. Земля усыпана опавшей хвоей светло-коричневого цвета. Воздух холодный и плотный. Тишина такая, что аж в ушах звенит. Время от времени, эту звенящую тишину нарушает басовитый, утробный рокот Дрейзе, кажущийся чужеродным, нелепым в этом царстве покоя. Зато, с ним прекрасно сочетается ответное тявканье Шмайссеров.
Василий, молодой вихрастый парень в телогрейке и прожженной чёрной кепке лежит в неглубокой яме между корнями поваленного ураганом дерева. "Работает" спокойно и деловито, изредка шёпотом матерясь. А чего беспокоиться-то? Дрейзе - не "дегтярь", от перегрева не заклинит! И патронов у него ещё много - полбарабана, да ещё один барабан рядышком приготовлен. А этих, в серых френчах, всего четверо осталось... И позиция у Василия шикарная! А фрицы в голом подлеске, без единого кустика, как на ладони. Только и спасения у них, что толстые стволы вековых сосен. Помощь к ним подойдёт, по подсчётам Василия, только часа через полтора... Он к тому времени все дела закончит и далеко уже будет. Главное - до Митрохина болота добраться, а уж там ни в жизнь не найдут!
Суетятся, лопочут по-своему... Правда, трое уже успокоились. Шагах в десяти от Василия навзничь лежит обер-лейтенант, умиротворённо глядя голубыми глазами в такое же голубое небо. Чуть дальше калачиком свернулся солдат в серой форме. Ещё шагах в двадцати, уткнувшись лицом в мох лежит ещё один, рядом с ним собака. Жалко собаку - не меньше десяти пуль приняла, пока не остановилась... Хороший, наверное, был пёс!
Чужая, отрывистая речь карябает слух. Похоже на команду... Один из немцев резко вскакивает и несётся куда-то вбок. Пытается до следующего дерева добежать. "Обойти хотят, суки!" - без тени раздражения отмечает Василий. Палец плавно жмёт на спуск и лес снова вздрагивает от баса Дрейзе. Длинная очередь сбивает солдата с ног, швыряет об землю. Тут же звонкой трещёткой отзываются Шмайссеры. Правда, помочь умирающему они не в силах - тот уже лежит на земле, впившись скрюченной в агонии пятернёй в опавшую хвою. Пули щёлкают по стволу дерева, поднимают фонтанчики земли, обсыпая Василия. Тот в ответ посылает ещё одну длинную очередь наугад. "Успокоились, вроде..." - удовлетворённо отмечает он, - "Так по одному всех и положу". Волноваться и вправду не о чем. Это же не он провалил операцию! Пусть Немёнов волнуется, пусть объяснит, как ставил заряд под рельсы, а провод замаскировал так небрежно, что немцы даже с проезжавшей дрезины его углядели. Соскочили, первую собаку пустили... Василий из пулемёта полоснул - собака на месте волчком завертелась, а немец, бежавший первым, схватился за ногу и орать стал. Тогда Баранец, старший группы, скомандовал отходить. Сволочь, конечно... Уже через пятьсот метров приказал: "Сметанин, прикрой нас, а мы подрывника уведём". Нет, конечно подрывник - ключевая фигура в отряде, и беречь его нужно... Однако, можно было и по-другому решить! Подрывник - воин хоть куда! Его же с "большой земли" прислали, он обученный всему на свете. Стреляет так, что остальные бойцы от зависти зеленеют! А ведь большинство из них - охотники, как говориться, "с младых ногтей"... Можно было бы немцев сообща, вчетвером положить и спокойно уйти. А так - принял решение Василия на верную смерть оставить и глазом не моргнул! На прощанье только хлопнул по плечу и произнёс, проникновенно так: "Браток, продержись, сколько сможешь!" "Смогу, смогу..." - подумал тогда Василий, недобро улыбнувшись одними уголками губ. - "Я ещё тебя переживу!". Основания так думать у Василия были "железные"! Вот и сейчас, осторожно оглядев поляну с притихшими немцами, Василий непроизвольно дотронулся рукой до холщового мешочка, висевшего на шее.
Прошлым летом повестка пришла Василию на третий день после объявления войны. Мать, едва увидев её, заметалась по дому, заголосила... А потом за руку потащила его к тётке Зинаиде, отцовой двоюродной сестре, имевшей в их городке недобрую славу. Та слушать материны причитания не стала - чего время попусту тратить, и так всё понятно. Посмотрела внимательно на Василия и велела матери своей рукой снять с сына крестик. Василий поначалу только обрадовался - он и так всё время прятал его в карман, чтобы ребята не смеялись. Носил только дома, чтобы избежать попрёков матери да набожной бабушки. А тут - на тебе! Теперь уж комсорг не попеняет! Радовался, пока Зинаида не дала матери тот мешочек, и велела надеть Василию. Да ещё напутствовала: "Пусть не снимает никогда. Смерть будет рядом ходить, да забрать не сумеет. Даже когда за ним придёт - обознается и другого утащит. Так и будет таскать, как слепая, а до Васьки твоего не дотянется..." Василий тогда вскинулся: "Не нужен мне такой оберег! Как смогу, так и буду выживать! А вместо себя на тот свет никого провожать не желаю!". Мать на колени бухнулась и ползла за Василием до самой двери. Чуть не силой заставила надеть этот мешочек "с травками". Василий, в конце концов, подчинился. А едва поезд, увозивший его от родной станции, тронулся, стянул оберег и в карман штанов положил. Думал, выкинет при ближайшем случае. Однако, как-то так получилось, что переодеваясь из "гражданки" в полевую форму, Василий мешочек машинально сунул в карман гимнастёрки вместе с расчёской и кисетом. А спустя полтора месяца, когда Юнкерсы утюжили позиции, занятые свежей, необстрелянной Васиной частью, трясущиеся руки сами, не спрашивая владельца, нащупали в кармане заветный мешочек и надели верёвочку на шею, бережно запрятав оберег под исподнее. Спустя полчаса, глядя на остатки своего полка, Василий решил больше оберег не снимать. Война, вопреки Васиным романтическим представлениям, оказалась настоящим адом. Дивизия, в которой он воевал, попав в окружение, за три дня была полностью уничтожена. От всего личного состава осталось не больше десятка бойцов, пробившихся из немецких тисков в лес. Теперь же, после года войны в партизанском отряде, девять из этого десятка лежали на лесном кладбище.
Внезапно, один из немцев высунулся из-за дерева и резко метнул гранату с длинной ручкой в сторону Василия. Высунулся чуть дальше, чем нужно - рой обозлённых свинцовых ос тут же рванулся к нему, впился в шею, грудь, лицо, опрокинул... Граната упала буквально в двух шагах от дерева, под которым прятался Василий. Тот едва успел распластаться по дну ямы, накрыть голову руками. Оглушительный взрыв встряхнул землю, засыпал Сметанина комьями глины и обломками сучьев. А уже через секунду Василий вскочил, тряся гудящей как колокол головой, и кинулся к пулемёту. Вовремя - двое немцев, последние оставшиеся в живых, были уже в пяти метрах. Мчались на всех парах, точно сдавали ГТО! Первый бежавший, увидев мелькнувшую между корнями Васину кепку, чуть замедлил бег и вскинул автомат. Судорожно схватив Дрейзе, Василий дал в их сторону длинную очередь. Наугад, не целясь... Потом - ещё и ещё! Опомнился только тогда, когда вместо выстрелов услышал сухой щелчок. Вытащив из кармана телогрейки пистолет, осторожно высунулся. Оба бегуна лежали навзничь, в изрешечённых, успевших напитаться кровью кителях. Поднявшись в полный рост, неспеша прошёл по поляне. Пошевелил носком сапога фрица, показавшегося живым. Забрал у обер-лейтенанта понравившуюся Беретту и обойму к ней. Потом, заменив в пулемёте барабан, повесил его на плечо и быстро зашагал к болоту. Через час, преодолев болото и участок сухого, выжженного леса, вышел к реке. Лодки, конечно же, не было - Баранец забрал обе, совершенно не подумав, как будет переправляться Василий. Было понятно, что его уже мысленно похоронили. Сплюнув в сердцах, Василий зашагал в сторону хуторка со смешным названием Медвежьи выселки, стоявшего ниже по течению. Там наверняка должна была найтись лодка... Неожиданно, его внимание привлекла возня в камышах, сопровождавшаяся тихими, судя по всему, человеческими стонами. Положив на землю пулемёт, Василий достал Беретту, дослал патрон в ствол и направился к камышам. Раздвинув их, он с удивлением увидел лежащего на спине Баранца. Тот, беспомощно барахтаясь на мелководье и цепляясь за камыш одними руками, пытался выбраться на берег. Вода вокруг него успела приобрести еле заметный розовый оттенок.
- Ты что тут делаешь? Вы же подрывника помчались спасать? - спрятав пистолет в карман и натужно кряхтя, Василий насилу вытащил тяжеленную тушу из воды.
- "Мессер", сука! - сипло выдохнул Баранец и тут же зашёлся в неистовом кашле.
Раны Баранца оказались не так страшны, как показалось Василию на первый взгляд. Вернее, рана была всего одна - здоровенная сквозная дырища в правом бедре. Пока Василий бинтовал старшему группы ногу, тот сбивчиво описывал свои злоключения, щедро сдабривая речь отборным матом. Причины для того были веские - им и вправду здорово не повезло. Пока на двух лодках переправлялись через реку, их заметил невесть откуда взявшийся в глубоком немецком тылу Мессершмит. Первая лодка, с Немёновым и подрывником тут же превратилась в решето, Баранец точно видел, что оба убиты на месте. Сам он попытался спастись - развернулся, и быстро, насколько смог, стал грести к камышам. Это почти удалось - когда "мессер" развернулся для повторной атаки, Баранец уже соскочил с лодки и сидел по грудь в воде в густых зарослях. Тем не менее, во время второго захода немец тоже отстрелялся довольно удачно - лодка была потоплена, а Баранцу досталась шальная пуля в ногу.
Спрятав пулемёт в кустах и взвалив Баранца на спину, Василий потопал в сторону Медвежьих выселок. Солнце уже успело подняться высоко, и с Василия градом тёк пот.
- Гад ты, всё-таки! - на исходе пятой версты Василий успел здорово завестись. Понимал, что говорит это зря, что потом может выйти боком, но остановиться не мог. - Вы меня там одного бросили, думали подохну, вас прикрывая... А сами вляпались! Тащи вот тебя теперь. Чего все вместе не остались? Перебили бы немцев и ушли бы... А вы обделались, удрали!
- Не кипятись, Васёк... - еле шевеля губами, произнёс в ответ Баранец. - Это ещё на базе командир приказал. Сказал, если какой срыв будет - чтоб тебя оставляли. Во-первых, у тебя пулемёт и владеешь ты им хорошо. А во-вторых - недолюбливает он тебя, иногда за версту обходит... Не знаю, почему... Может, боится, чего?!
- Чего боится-то? Вы что все, сдурели, что ли? Комсорг пеняет, что я ни разу ранен не был, вы ещё с командиром! Да пошли вы все к чёртовой матери! У меня самый большой боевой счёт в отряде! Боятся они! Чего боятся?!
Ответа не последовало - Баранец, находившийся в полубессознательном состоянии, счёл за благо в дискуссию не вступать.
До ближайшей партизанской базы Василий с Баранцом добрались только к ночи. Передав бесчувственное тело фельдшеру, Сметанин направился к командиру доложить о результатах операции. Тот молча выслушал и отпустил Василия отдыхать, предварительно распорядившись накормить его. Впрочем, доесть миску гречневой каши с редкими кусочками мяса Василию так и не удалось. В землянку, служившую одновременно кухней и столовой ввалились трое рослых парней. Первый вошедший, комсорг, навис над столом, за которым ужинал Василий и с ехидной усмешкой произнёс:
- Вставай, командир вызывает. Потом доешь, если всё расскажешь! Может быть...
- Что всё-то? - нахмурился Сметанин.
- Всё, о чём спрашивать будут! Иди, давай, пошустрее! - всё также ухмыляясь, комсорг легонько схватил его за рукав телогрейки. Василий сбросил его руку и попытался встать, однако, тут же получил сокрушительный удар в челюсть и упал навзничь. Двое парней, сопровождавших комсорга набросились на Сметанина молниеносно, точно ястребы. Рывком перевернули на живот, выкрутили руки, обшарили карманы, забрав оба пистолета и патроны. Потом, стянув Василию руки за спиной ремнём, погнали его, точно арестанта, в командирскую землянку.
Там было светло - в разных местах стояло сразу несколько ламп, сделанных из сплющенных гильз. За столом рядом с командиром сидел старик с жёлтой, морщинистой кожей и впалыми щеками.
- Ну, молодой человек, рассказывайте! - старик уставился на Василия, облокотив подбородок на собственный кулак.
- Чего рассказывать-то? - насупился Василий. - Что-то не так, что ли?
- Не так, мать твою! - командир подскочил со своего места и, подойдя к Сметанину, резко ударил его в живот, отчего Василий упал. - Не так! Могилёвскому подполью точно известно, что у нас тут агент немецкий. А я уверен, что это ты! И если ты сам всё расскажешь, обещаю расстрелять тебя лично, без мучений. Не расскажешь - пеняй на себя, с живого кожу сдеру!
- Андрей, остановись! - голос старика возымел на командира почти магическое действие. Тот сразу прекратил избиение и вернулся за стол. Старик же напротив, поднялся, и, подойдя к лежащему Василию, уселся перед ним на корточки.
- Жить хочешь? - глаза старика смотрели спокойно и пристально.
- Ясное дело, хочу!
- Есть один вариант. Ты начинаешь работать на нас. Передавать своим бывшим хозяевам то, что мы тебе будем говорить. Причём, надо, чтобы верили. Будешь хорошо работать - будешь жить. Может быть, даже не придётся сидеть, потом, после победы. Смекаешь?
- Да, нет у меня хозяев! - от обиды Василий готов был разреветься, как школьник. Уж в чём в чём, а в предательстве обвинений он слушать был не готов. Даже побои были для него не так болезненны, как эти подозрения.
- Не дозрел ещё, зелен... - старик поднялся, и, повернувшись к командиру, приказал. - Заприте его до утра. А утром сильно не усердствуйте. Да, значит да... Ну, а нет - так нет. Значит, в расход. Всё, иди думай!
Командир выглянул за дверь и кивком головы вызвал тех двоих, что приходили вместе с комсоргом в столовую. Подняв Василия, они потащили его прочь из командирской землянки. Втолкнув в сырой, пропахший прелой картошкой погреб, захлопнули снаружи дверь и припёрли её толстым бруском. "Слава Богу, хоть руки развязали..." - Василий стал растирать онемевшие запястья, тщетно пытаясь хоть что-то разглядеть в кромешной тьме овощного хранилища. Так ничего и не разобрав, Сметанин на ощупь пробрался к куче картофеля, лежавшей в углу, и немного разгрёб её, пытаясь устроить себе хоть какое-то ложе. Примостившись, закрыл, было, глаза, пытаясь заставить себя поспать перед трудным завтрашним днём. Однако сон не шёл. Было не столько страшно умереть - Василий, в глубине души был твёрдо уверен, что этого не произойдёт - сколько обидно осознавать, что в глазах всего отряда он теперь предатель, а то и вовсе - немецкий агент. Правда, друзей закадычных, которые могли бы замолвить за него словцо, а то и вовсе - бить себя в грудь и кричать, что верят ему как себе, у Сметанина не было. Едва с кем-то из ребят начинали завязываться приятельские отношения, как человек этот погибал. Поэтому, большая часть бойцов общалась с ним, ограничиваясь обычным "Здорово!". Некоторые, видимо - особо суеверные, старались вовсе не подходить к Василию. Так что, большая часть отряда, наверное, после казни "агента" должна была вздохнуть с облегчением.
Пытаясь отогнать эти грустные мысли, Василий перевернулся на другой бок. Неожиданно, ухо его уловило какой-то посторонний звук, похожий на шум мотора. Василий приподнялся, а через пару секунд, услышав оглушительный взрыв, скатился с кучи картошки, забился в угол и накрыл руками голову. Звук мотора теперь был вполне отчётливым, а взрывы звучали один за другим. Когда очередная бомба разорвалась совсем близко, Сметанин на несколько секунд перестал слышать. На голову свалилась целая куча земли, рядом упали брёвна, служившие перекрытиями. Прекратилась бомбёжка так же неожиданно, как и началась. С улицы, сквозь большой пролом в крыше, потянуло противным запахом жжёной резины, слышались встревоженные крики и отдалённые автоматные очереди. Василий осторожно пробрался к лестнице, легонько толкнул дверь и та поддалась. Приоткрыв её, Сметанин увидел лежащего на земле ничком часового. Чуть дальше, рядом со здоровенной воронкой лежал комсорг с зажатым в кулаке трофейным сметанинским пистолетом. В лагере царил настоящий хаос - кто, куда и зачем бежит, понять было невозможно. Слышались крики раненых и визгливый голос политрука, пытавшегося отдавать команды. На месте командирской землянки теперь красовалась быстро заполняющаяся водой воронка. С южного направления всё громче звучали автоматные очереди и отдельные пистолетные выстрелы. Покрутив головой, и поняв, что до него никому нет дела, Василий направился к лежащему на земле комсоргу. Убедившись, что тот не подает признаков жизни, он аккуратно, точно боясь разбудить, вынул из мёртвой руки Беретту и, сунув её в карман, быстро рванул в сторону реки. Понимал, что поступает гадко, но расставаться с понравившимся ему лёгким и ухватистым пистолетом, было жаль. Тем более, что сейчас он совершенно не понимал, что ему теперь делать и куда идти - знал только, что от разгромленной базы надо как можно скорее уносить ноги.
До реки было, примерно, километра два. Продираясь в темноте сквозь частый ельник, Василий здорово расцарапал кисти рук и лицо, сильно рассёк щёку. Оказавшись в берёзовом редколесье, он вздохнул с заметным облегчением, не сразу сообразив, что место незнакомое. Когда, наконец, сориентировался, решил взять чуть правее. Преодолев быстрым шагом невысокий бугор, вышел к поросшей густым ивняком реке. На западе небо уже окрасилось светло-голубыми тонами, стало достаточно светло... От реки поднимался густой туман, похожий на пену на закипающем молоке.
Несмотря на то, что очертания предметов в предрассветных сумерках уже можно было уверенно различать, лодка никак не обнаруживалась. Облазив все прибрежные кусты, Василий окончательно загрустил. Было понятно, что уходить нужно по воде. Иначе, немцы, вылавливающие партизан, успевших уйти с разгромленной базы, рано или поздно выйдут на его след. Методика у них была отработана замечательно, собаки натасканы, а каратели являлись весьма опытными следопытами... Побултыхав по воде рукой, Василий с удивлением отметил, что вода тёплая, по крайней мере, так показалось в зябкой утренней прохладе. Быстро раздевшись, Сметанин скрутил из одежды узел, заложив в самый центр его сапоги и пистолет. Осторожно войдя в воду, поплыл к противоположному берегу, держа узел над головой на высоко поднятой руке. Он планировал, добравшись до берега, пройти по дну пару сотен метров и только потом выбраться, и продолжить путь. Вода, однако, была гораздо холоднее, чем показалось вначале, а глубина у самого берега была почти по шею, поэтому приходилось плыть. Уже метров через двадцать у Василия здорово свело левую ногу, всё тело будто кололи тысячами игл, да так, что дыхание перехватывало. Появилось ощущение, что, если не выбраться на берег прямо сейчас - обязательно утонешь. Проплыв ещё метров десять, Василий почувствовал, что и правую ногу тоже начало сводить, он стал захлебываться. Потеряв самообладание, Сметанин что было сил, рванул к берегу, макнув непроизвольно в воду узел с одеждой. Выбравшись из реки, стал торопливо развязывать узел. Было страшно холодно и досадно, что искупался зазря... Ясно, что немцы без труда обнаружат место его выхода на берег и снова пустят собаку. Ругая всё на свете, а в первую очередь себя, Василий устремился в лес, взяв строго на север, где должно было быть болото. Прохода по нему, он, правда, не знал, но надеялся сориентироваться на месте и преодолеть его, пробуя почву жердью.
Болото действительно нашлось уже через триста метров ... Длинную, ухватистую жердь удалось быстро сделать из чахлой осинки, попавшейся под руку. Осторожно прощупывая ею почву под ногами, Сметанин направился вперёд, надеясь лишь на собственное чутьё. Выбора всё равно особого не было, поскольку ни капли не сомневался, что по его следу уже идут. Передвигаться по болоту с каждым шагом становилось всё труднее, а твёрдую почву жердь нащупывала всё реже и реже, причём, каждый раз на большей глубине. К тому же, двигаясь медленно, в сырой насквозь одежде Василий начал замерзать. В конце концов, наступив на показавшуюся твёрдой кочку, Сметанин провалился по пояс, после чего, насилу выбрался. Промучившись так минут сорок, он стал ощущать, что жердь начала, наконец, уверенно нащупывать твёрдую поверхность. С этого момента, пройдя всего полсотни метров, и преодолев широкую полосу камышей, он вышел на большую поляну, посреди которой стояло четыре вросших по самые окна в землю бревенчатых дома. Три из них выглядели пустыми и безжизненными, только в одном пусть и тускло, но всё-таки светились окна, а из трубы поднимался жидкий дымок. Какое-то время Василий простоял в нерешительности, прислонившись к толстенному стволу сосны. С одной стороны, он понимал, что следует отмахать ещё километров шесть, попутать как следует следы, и только потом остановиться, развести костёр, обсохнуть и привести себя в порядок. А затем, отдохнув самую малость, двигать в сторону Ладыгинской базы, сделав небольшой крюк, чтобы забрать пулемёт, спрятанный накануне. Однако, понимание это никак не брало верх. Очень хотелось устроить отдых измождённому телу, хотя бы на пятнадцать минут. А кроме того, он здорово замёрз и, похоже, простыл - Василий чувствовал, как жар начинает потихоньку нарастать, сказываясь, поначалу в ноющем затылке и общей сонливости.
- Ты кто?! - голос, раздавшийся за спиной, без сомнения принадлежал ребёнку. Однако, от неожиданности Сметанин схватился за пистолет. Обернувшись, он увидел девочку лет одиннадцати с полным ведром воды, смотревшую на него без малейшей тени страха, скорее с любопытством.
- Я... - Василий слегка замялся. - Просто, человек.
- Ясно, партизан. - девочка вовсе не выглядела удивлённой или испуганной. Развернувшись, она направилась к своему жилищу, ловко перебросив ведро из правой руки в левую. - Пошли в дом, там мамка как раз картох отварила, поешь!
- А немцев на хуторе нет? - Василий покорно поплёлся следом, будто бычок на верёвочке.
- А что им тут делать? Я их только в райцентре видела, они ведь даже в Бельское почти не приезжают... А здесь с начала оккупации ни разу не бывали. Что они тут забыли-то? Тут только мы с мамкой живём, да деда. Деда, правда, слегка того... Но ты внимания не обращай, он обычно тихий.
В доме возле печки хозяйничала невысокая молодая женщина в цветастом фартуке. Увидев Василия, она заметно обеспокоилась, но старалась не показать вида, наоборот, выказать гостю максимальное радушие. Уже через несколько минут его сапоги, телогрейка и свитер сушились на печке, а сам он сидел за накрытым столом и поглощал варёную картошку, щедро посыпанную луком.
- Что же ты мокрый-то такой? - разговор она поддерживала скорее из вежливости, искренне надеясь, что, доев, он поскорее уберётся. - Небось, в болото провалился? Они здесь коварные... Ты местный?
- Не-а... - остановиться у Василия получалось с трудом, а говорить с набитым ртом не хотелось. - Я сам из-под Твери, а здесь наша часть в окружение попала... Те, кто живы остались подались к партизанам. А болота эти не такие уж и страшные - у нас похлеще будут!
- Так уж и похлеще! - Алёнка, девчушка, наткнувшаяся на Сметанина в лесу и зазвавшая в дом, сейчас сидела напротив и с любопытством разглядывала его. Она была удивительно похожа на его сестричку, оставшуюся дома. Те же огромные зелёные глазищи, на дне которых всегда таились весёлые чёртики, тот же покрытый веснушками курносый нос, та же ямочка на подбородке... Только вот, Алёна была немножко младше сестры, года на два и вместо густой каштановой гривы носила аккуратную косичку. Пока хозяйка накрывала на стол, Василий успел скрутить из попавшейся под руку тряпицы куклу, вспомнив, как это делала мать. "Уголок закрутим - будет головка, два других крест-накрест и завяжем - будут ручки, а юбочку в оборочку через узелок пропустим" - эта присказка, слышанная много раз тотчас всплыла в памяти, и Васины руки быстро соорудили вполне симпатичную "Маланью". Алёнка, снисходительно хмыкнув - "что я маленькая?!", вещицу всё же взяла и теперь вертела её в руках.
- Ну, может и не похлеще, - Василий меньше всего хотел сейчас спорить, - но тоже гиблые. Кто дороги не знает - запросто пропасть может.
Внезапно раздался скрип входной двери и в дом, нагнувшись перед низкой притолокой, вошёл высокий, седой старик с давно нечёсаной, свалявшейся бородой. Хозяйка, вздрогнув сперва от звука открывающейся двери, увидев старика успокоилась, помогла ему раздеться и повела к столу. Внезапно остановившись посреди кухни, дед шумно потянул ноздрями воздух, и, обернувшись к хозяйке, уставился на неё безумным взглядом.
- Ты чего, старый? - забеспокоилась та. - Не так что-то?
- А чего у нас в дому покойником пахнет? - бешено вращая глазами, старик бросился в комнату. - Это что за вонь у нас стоит? Не иначе, мертвяки опять с болота вышли, да к нам забрались?!
Заметив, наконец, Василия, дед остановился как вкопанный. От вида старика, у Сметанина картошка застряла в горле, да так, что ни вдохнуть, ни выдохнуть. Тот стоял, указывая на Василия крючковатым пальцем, губы его тряслись. Наконец, совершив над собой усилие, дед выпалил:
- Да это же упырь! Это кто же догадался упыря с болота в дом привести?!
Василий от неожиданности поднялся, хозяйка же напротив, став белее мела, тяжело опустилась на табурет. Лишь Алёнка, быстро вскочив, ухватила деда за руку, чтобы увести, но тот вырвался. Подойдя вплотную к столу, дед буквально закричал на Василия, брызжа слюной и нелепо шлёпая губами:
- Вы что, не видите, как с него плоть сгнившая лоскутами свисает?! Совсем глаза потеряли, так хоть носом нюхайте - от него же мертвечиной за версту смердит! Ты зачем дверь расхлебенил и стоишь, в косяк вцепившись? - проследив взгляд Василия, непроизвольно брошенный на закрытую дверь, дед едва не подпрыгнул. - Будто не знаешь, о какой двери я говорю! О той самой! Если тебе открыли - войти надо, а не цепляться! Скажешь, не видишь, как вместо тебя другие заходят - те, кому рано ещё! А ты всё стоишь и стоишь! Ты за кем к нам пришёл?! Если за мной, старым, то пошли! А если за ними - не отдам! Прокляну! Убирайся, не то святой водой сейчас окачу, мало не покажется!
Алёнке, наконец, удалось крепко вцепиться в дедов рукав и, обхватив свободной рукой за талию, увести его в другую комнату. Тот весь как-то сразу обмяк и отвернулся. Лишь на пороге он ещё раз коротко взглянул на Сметанина, и от взгляда его, ненавидящего, но вполне осмысленного и пронизывающего до костей, у Василия побежал по спине холодок. Выйдя из-за стола, Сметанин в два шага оказался возле печки, на которой сушились его вещи. Мысли метались, было мучительно стыдно за проявленную минутную слабость. Действительно, не стоило подвергать этих людей смертельной опасности! Обнаружив следы его пребывания здесь, немцы явно не погладят их по головке, а в том, что они сюда в ближайшее время заявятся, Василий не сомневался. Натянув всё ещё мокрый свитер, услышал за спиной робкий хозяйкин голос:
- Не серчай на нас, он же старый... Ему давно уже всякие ужасы мерещатся - извёл нас с Алёнкой совсем. Сядь, доешь хоть...
- Мне, правда пора! - с трудом натянув сапоги, Василий выпрямился, и попытался улыбнуться беззаботно и весело. Однако, вместо улыбки, наверное, получилась гримаса. - Командир хватится - задаст мне как следует! Спасибо за хлеб-соль, за отдых!
Пока надевал тяжёлую, сырую ещё телогрейку, подошла Алёнка:
- Будешь поблизости - заходи, у нас немцы, правда, не бывают...
Словно в насмешку над её словами, донёсся далёкий ещё собачий лай. Хозяйка мгновенно вскочила на ноги, сделав пару шагов наклонилась и, взявшись за стальное кольцо возле печки подняла тяжёлую крышку погреба:
- Давай сюда, схоронишься там за мешками, глядишь, не увидят!
Василий, однако, не слушал. Потихоньку отворив входную дверь, он выглянул наружу. Немцев ещё не было видно. Решив, что его не заметят, он стремглав помчался к спасительным камышам. Достигнув их, решил не останавливаться, стараясь уйти как можно быстрее от этого хутора. Быстро передвигаться не получалось - ноги постоянно вязли, к тому же жёсткие листья с острыми кромками быстро изрезали руки до крови.
Внезапный шорох сзади заставил Сметанина обернуться. От увиденного волосы встали дыбом - на него стремительно мчалась здоровенная немецкая овчарка. Преодолеть ей оставалось не больше десяти метров. Выхватив из кармана пистолет, Василий стал стрелять в неё. Не целясь, лишь бы побыстрее избавиться от этого ужаса. Руки дрожали, и первая пуля прошла по собачьему боку вскользь, оставив на шкуре глубокую борозду. Вторая вовсе ушла в "молоко", зато третья угодила прямо в глаз. Выгнув шею, собака припала на правую лапу, изогнулась, и кубарем покатилась по земле. Тут же, с той стороны, откуда бежала собака, хлестнула автоматная очередь. Стреляли явно наугад, на звук сметанинских выстрелов, к тому же, издалека. Василий успел присесть на корточки, а потом и вовсе пополз на четвереньках в сторону, загибая дугу. Автоматная очередь прозвучала ещё дважды, теперь уже совсем близко. Смысла в этой стрельбе было немного - скорее всего стрелок расходовал патроны просто от страха.
Присев на корточки, Василий притаился и стал ждать. И когда выстрелы раздались снова, тоже пальнул пару раз наугад, после чего распластался по земле. В ответ раздался громкий крик, перешедший, буквально, в визг. Тут же хлестнула ещё одна очередь, теперь уже совсем из другой точки. Пули ложились рядом, немец явно засёк место, где находился Сметанин. Первый же всё не унимался - видимо, ранение не являлось смертельным, но было очень болезненным. Внезапно, слух Василия уловил выстрелы, раздававшиеся со стороны хутора. "Сволочи, что ж вы делаете?" - Василий перекатился на спину, повернувшись ногами к приближавшемуся стрелку. Теперь, он увидит его чуть раньше, и сможет выстрелить первым. Страх куда-то исчез, появилось привычное ощущение собственной неуязвимости. Нужно было поскорее заканчивать с этими двумя - а в том, что их именно двое, Сметанин был уверен. А потом - со всех ног мчаться на хутор. Дальше произошло именно то, что Василий предполагал. Резкий порыв ветра отклонил стену из камыша и Сметанин на долю секунды увидел напряжённое лицо карателя. Его глаза смотрели чуть правее, на лбу блестели крупные капли пота. Этой доли секунды Василию вполне хватило - пуля вошла немцу в шею, и тот рухнул, как куль с соломой. Резко вскочив, Сметанин в два прыжка оказался рядом с ним. Вырвав из ослабевших рук автомат, Василий полоснул ему по груди короткой очередью, затем бросился ко второму. Тот лежал на боку и скулил, зажимая двумя руками живот. Автомат лежал рядом. Увидев Сметанина, немец что-то быстро залопотал, подняв правую, окровавленную руку. Василий, остановившись шагах в трёх, выпустил по нему всё, что оставалось в магазине. Затем, отстегнув от его ремня подсумок с запасным боекомплектом, приладил его себе и помчался в сторону хутора, меняя на ходу пустой магазин на полный.
Выбравшись из камышей примерно там же, где час назад его приметила Алёнка, Сметанин с ужасом увидел, что хутор пылает. Два карателя стояли к Василию спиной, в совершенно спокойных, даже расслабленных позах. Видимо, наблюдали, как огонь добравшись до соломенной крыши, начинает быстро пожирать её. Шагов Сметанина они не слышали - слишком громкий крик раздавался из-за припёртой чурбаком двери. Подойдя на расстояние шагов в десять, Василий направил ствол в спину стоявшему ближе к огню и дал длинную очередь. Немец рухнул, даже не успев обернуться. Второй схватился, было, за автомат, но сделать ничего не успел - весь остаток магазина достался ему.
Бросив автомат, Василий побежал к двери в пылающий дом. Сбив ударом ноги чурбак, он распахнул дверь и вынужден был отскочить - навстречу ему вырвался алый язык пламени. Однако, уже через секунду Василий рванул внутрь дома. Разглядеть что-либо в этом аду было невозможно... Споткнувшись обо что-то мягкое, шевелящееся, Сметанин поднялся и, ухватив человека за одежду, потащил к выходу. Выбравшись из дома, Василий со странной досадой увидел, что это был дед. Тот здорово наглотался дыма, поэтому почти не подавал признаков жизни. Положив его на траву, парень снова бросился к открытой двери, однако внутрь войти не успел - стропила затрещали, и крыша обрушилась, убив остатки надежды. Несколько минут Василий простоял возле этой двери, не замечая страшного жара, исходившего от горящего дома. Огонь точно затягивал его, приглашая войти. Сбросив с себя наваждение, Василий обернулся, почувствовав одновременно и боль от полученных ожогов, и жгучее желание поскорее убежать с этого страшного места. Старик, тем временем, начал приходить в себя. Лёжа на боку, он тянул к Василию костлявую, обожженную руку, видимо, желая подняться. Сметанин, едва преодолевая непонятный, какой-то мистический страх, смешанный со стыдом, наклонился к нему. Старик, схватив его двумя руками, старался заглянуть в глаза.
- Что ж ты наделал-то? - выдохнул он прямо Василию в лицо. - Зачем же ты втолкнул их туда? Ведь они же жить должны были! Зачем ты к людям выходишь? Знаешь же, что тебе одному надо быть, от людей подальше?!
- Почему подальше? - Сметанин тщетно старался освободиться от этой мертвой хватки. - Что я сделал-то? Я старался их спасти, чуть-чуть не успел...
- Что ты старался? - старик зашёлся в страшном, неистовом смехе. - Спасти старался? Ты ведь знаешь, что они смерть вместо тебя приняли! Точно знаешь, но придуриваешься! Или ты такой ловкий, что одним пистолетом четверых карателей с автоматами, да с собакой уложил? Ловкий такой? Не ходи к людям, хватит смерть за собой приводить!
Оттолкнув старика, Василий бросился бежать, не разбирая дороги. Было страшно, мысли путались. Преодолев бегом широкий луг, он буквально влетел в светлую, залитую утренним солнцем берёзовую рощицу. Окружающая природа была настолько мирной и праздничной, что сама мысль о смерти казалась нелепой. Остановившись отдышаться, Василий тяжело опустился на одну из поваленных берёз. Торопиться, по правде говоря, было некуда. Убегать больше не хотелось. Мысли всё ещё путались и никак не хотели выстраиваться в привычном Василию простом и понятном порядке. То, что к людям идти не стоит, Василий теперь понимал и сам. Точнее, не стоит идти, не сняв с шеи проклятый мешочек. При этом, сама мысль о том, что с оберегом нужно расстаться, казалась Василию дикой, противоестественной. Он буквально сросся с этим предметом, старательно убеждая себя, что это просто суеверие и требуется только для самоуспокоения, для смелости, чтобы в бою не трусить. И он действительно не трусил - все знали, что Сметанин никогда пулям не кланяется, что воюет как положено и немцев бьёт за милую душу! В оберег свой он и верил, и не верил одновременно. Безоговорочно верил, когда немецкая облава прижала пятерых партизан к реке, постепенно сжимая кольцо. Он тогда лупил из своего пулемёта по самым отчаянным немцам, хладнокровно отстреливая одного за другим. Именно он переломил ход того боя! Не прячась под шквальным огнём, положил десятка полтора фрицев и вывел из окружения подрывника. Трое товарищей, правда, так и остались лежать в прибрежных кустах, но командир всё равно объявил ему благодарность перед строем. Верил, когда, напав на штабную машину, они не заметили два чуть отставших бронетранспортёра. Верил, когда немцы утюжили из гаубиц старую базу, случайно вычислив её местоположение. И совершенно переставал верить, когда прекращалась стрельба и наставало время хоронить убитых товарищей. Не верил и всё! Чушь всё это! Бабьи выдумки! Старался не верить и сейчас, уговаривая себя, что в трагедии на хуторе повинна лишь его безответственность, но никак не мешочек. Нащупывая его, рука никак не решалась снять. Начинало казаться, что сняв мешочек, он моментально отдаст концы. Или попадёт в плен. В то же время, не сняв мешочек, или, по крайней мере, не убедившись в его безвредности, идти в сторону Ладыгинской базы он не хотел. Промаявшись так довольно долго, он вдруг поймал за хвост спасительную мысль - а что, если, не снимая мешочка, напасть на немцев одному, без никого?! Тогда, никто кроме него не рискует! Испытать, правда ли это? И сразу станет ясно, что, если он в одиночку положит, к примеру, взвод фашистов, и при этом живой останется - значит, мешочек точно действует. Значит, нужно будет его снять и выбросить, и только потом идти к своим. Ну а убьют - значит, не действует мешочек! Тогда и говорить не о чем, да и некому будет. Мысль была абсурдной, совершенно глупой - Сметанин понимал это вполне ясно. Тем не менее, просто снять мешочек и оставить его здесь казалось намного страшнее, чем напасть в одиночку на заведомо превосходящие силы. Оставалось только достать из тайника пулемёт.
Позицию для "последнего" нападения он выбирал долго и тщательно. Остановился на лесополосе на пригорке возле изгиба дороги ведущей из Ярового к Могилёвскому тракту. Не сказать, чтобы дорога была шибко оживлённой, но, пока окапывался, раз шесть пришлось бросать работу и таиться. Тщательно обустроившись, стал ждать. Беспрепятственно пропустив автоцистерну, пару мотоциклистов и троицу полицаев на телеге, Сметанин приметил, наконец, достойный для нападения объект. Это был полноприводный грузовик с закрытым тентом кузовом. В таких, обычно, в деревни приезжали эсэсовцы. Сопровождали грузовик два мотоцикла с колясками, в которых восседали пулемётчики. По расчёту Василия, в грузовике должно было быть не меньше двадцати солдат. Для такой проверки - самое оно! В то же время, спрятаться им было негде - после того, как они выскочат из кузова, окажутся как на ладони. До леса на противоположной стороне дороги было далеко, не меньше километра, поэтому, спасением для фрицев он быть никак не мог. Единственное, что было непонятно и встревожило, поначалу, Сметанина - это второй мотоцикл с пулемётом сзади грузовика. Непонятно было его назначение. Тем более, что пулемёт был направлен прямо в кузов, а не в сторону, чтобы прикрыть, если что.... Как будто дезертиров перевозят, которые сбежать могут. Тем не менее, об этом факте Василий решил не задумываться - очень уж хотелось поскорее всё закончить. Либо пан, либо пропал, как говориться... Тем более, дело уже было к вечеру и надежды на то, что сегодня удастся заметить на дороге ещё одну достойную для нападения цель, у Сметанина не было. А провести ночь под звёздами в холодном, пусть и сухом окопчике ему не хотелось - самочувствие и так было хуже некуда. Постоянно мучил кашель, двигаться почти не было сил.
Подпустив колонну поближе, Сметанин не торопясь поймал в прицел переднего мотоциклиста. Целился спокойно и тщательно, стараясь сделать так, чтобы одной очередью уложить и того, что на мотоцикле и пулемётчика в коляске. А по возможности - ещё и поджечь мотоцикл. Аккуратно нажал на спуск. Волнения не было - как-то сразу пришло привычное в бою спокойствие. Мотоциклист, вскинув руки, буквально, слетел на дорогу, пулемётчик обмяк и повис на своем пулемете, так и не успев даже понять происходящего. Накренившись, мотоцикл завалился на бок и загорелся. Грузовик остановился, затормозил и следовавший за ним мотоцикл. Водитель его, бросив руль схватился за автомат и выпустил в сторону Сметанина длинную очередь, судя по всему, даже не заметив, откуда ведётся обстрел. А вот пулемётчик с того же мотоцикла стал остервенело лупить по кузову грузовика. "Что за чёрт?!" - кровь бросилась Василию в голову. - "Что он делает? Кто там в кузове?!!!". Поймав на мушку пулемётчика, Василий несколькими очередями заставил его замолчать. Водитель тоже быстро успокоился в пыли возле своего мотоцикла. Хлопнула дверь кабины грузовика, и на дорогу выскочил худощавый, долговязый солдат в серой форме. Даже не пытаясь стрелять по засаде, он мышью юркнул за капот своего автомобиля. Василий хлестнул по нему очередью, да поздно - тот уже был в относительной безопасности. Правда, уже через пару секунд он выглянул из-за колеса и даже относительно точно дал короткую очередь по Сметанину - пули срезали с осины несколько веток прямо над его головой. В ответ Василий тоже выпустил несколько очередей, пытаясь достать его. А из кузова, тем временем, спрыгнули на землю три маленькие фигурки. Двое мальчишек и девочка, одетых в тёплые, похоже, зимние тёмные пальтишки. Помчались в сторону леса, быстро скрывшись из виду за дымом от горящего мотоцикла. "Испытатель, твою мать!" - у Василия из глаз брызнули слёзы. Бессильные, злые, полные отчаяния и тоски. - "Испытал?! Один, без никого?! Сколько их было там, в кузове?!". Рука, нащупав на шее мешочек, яростно рванула его, но крепкая шёлковая нитка не поддавалась. Порвалась лишь с третьей попытки, с громким щелчком. Отбросив с омерзением дорогую совсем недавно вещь, Василий снова уловил звуки стрельбы. Немец, правда, больше не пытался высовываться. Тем не менее, он бил по кому-то короткими очередями, с большими паузами. "Куда он стреляет?!" - страшная догадка буквально полоснула Василия острой бритвой. - "Неужели по ним?!". Схватив пулемёт, он быстро выбрался из окопа и побежал в сторону грузовика. Однако, быстро бежать с пулемётом не получалось. Бросив его, Сметанин выдернул из кармана пистолет и налегке рванул к последнему живому стрелку. Обойдя грузовик со стороны кузова, он встретился с ним буквально нос к носу. Долю секунды они просто смотрели друг на друга. Немец был совсем молод, и, похоже, болен - испитое лицо с глубоко запавшими глазами, на дне которых затаился страх. Нос и щёки в мелких конопушках. Пухлые, совсем девичьи губы.
Раненой птицей взлетает рука с зажатой в кулаке Береттой, палец судорожно жмёт на спуск. Немец тоже вскидывает автомат, только чуть поздновато, буквально на какое-то мгновение. В серединке лба у него проваливается маленькое красное пятнышко. Голова, еле заметно дёрнувшись, откидывается назад, увлекая за собой обмякшее тело. Длинная очередь уходит в холодную сентябрьскую синеву. Несколько минут Василий молча смотрит на умирающего фрица. В голове ни одной мысли - только тупая, ноющая боль, не оставляющая его со вчерашнего дня, да смертная тоска, делающая яркий, солнечный день темнее ночи. Взгляд случайно падает на пистолет, зажатый в руке. Затвор его отошёл назад - на немца истрачен последний патрон. Странно... По прикидкам Василия в обойме должно было оставаться ещё три. А если бы и этого не было? Лежать бы ему здесь вместо немца, в последних конвульсиях? Очередное "чудесное спасение"? Губы Василия прорезает невесёлая ухмылка, левая рука привычно шарит по груди под гимнастеркой, пытаясь нащупать холщовый мешочек. Мешочка нет, рука находит лишь густую, липкую кровь, сочащуюся из рассечённой верёвочкой шеи. Мысль о том, что мешочек валяется где-то в кустах, страха не приносит. Наоборот, появляется ощущение спокойной уверенности в своих силах. Как когда-то в детстве, после того, как он, пересилив себя, решился на прыжок в речку с фермы железнодорожного моста. Тот прыжок Сметанин хорошо помнил - он словно подвёл черту под Васиным затюканным положением новичка в классе и в новом дворе, после того, как отец получил от завода комнату. Потом, никто уже не задирал его, а первая дворовая красавица, Полинка, благосклонно принимала от него веники сирени из городского сада.
Забрав у немца автомат и подсумок, Василий обошёл кругом грузовик и залез в кузов. Он знал, что найдёт там, но от увиденного всё равно потемнело в глазах, а к горлу подкатил здоровенный ком. Он отвернулся, не в силах больше глядеть и собрался, было, спрыгнуть на землю, когда до слуха его донёсся тихий стон. Он шёл от мальчика лет двенадцати, лежавшего в самом дальнем углу кузова. Стараясь не глядеть по сторонам, Василий пробрался к нему и, взяв на руки, поспешил убраться из страшного грузовика. Оказавшись с ребёнком на земле, Сметанин быстрым шагом направился к лесу. Мальчик хныкал, поскуливал.
- Потерпи, потерпи... - всё ускоряя шаг почти шептал Сметанин. - До леса доберёмся - перевяжу. Здесь нельзя, немцы появятся - не отобьёмся.
- Печёт очень. - едва шевеля губами прошептал пацан. - Зацепило, сзади, справа под лопаткой.
- Потерпи, потерпи... - услышав сзади шум мотоциклетных моторов, Василий перешёл на бег. Когда до леса оставалось метров пятьдесят, раздались автоматные очереди.
"Господи, помоги мне, пожалуйста!" - неожиданно для самого себя, Сметанин стал вспоминать слова молитв, которые когда-то вбивала в него бабушка. Молитвы не вспоминались, поэтому обращался как мог, пытаясь простыми словами выразить всё, что творилось в душе. С удивлением отметил, что просит вовсе не за себя.
До леса и вправду добрались невредимыми, пули проносились довольно высоко над головой. Возможно, немцы таким образом пытались заставить беглеца остановиться. Оказавшись в поросшем кустарником лесу, Василий положил мальчика на траву и обернулся на несколько секунд, чтобы оценить обстановку. Было видно, как возле расстрелянной колонны суетились несколько солдат. Погоня же состояла из двух мотоциклов с солдатами в чёрной эсэсовской форме. Прислонившись к дереву, беглец выпустил по переднему мотоциклу несколько коротких очередей. Мотоцикл остановился, а немец, сидевший за рулём, бессильно повис. Зато, пулемётчик, а за ним и второй, открыли такой шквальный огонь, что нельзя было поднять головы. Оставалось лишь отползать потихоньку, полностью прекратив стрельбу и надеяться, что немцы не продолжат погоню пешком. Он тащил за собой мальчишку за ворот пальто, напряжённо прислушиваясь ко всем звукам с опушки. Немцы, похоже, решили-таки погоню продолжить. К счастью, на пути беглецов оказался довольно глубокий овраг, с крутым склоном и дном, поросшим кустами. Крепко обхватив мальчика, Василий кубарем покатился вниз. Пацан тихонько поскуливал, особенно когда при очередном повороте спина его ударялась обо что-нибудь твёрдое. Буквально влетев в кусты на дне оврага, Сметанин быстро поднялся, подхватил мальца на руки и помчался, так быстро, как только мог. Овраг быстро расширялся, и буквально через несколько минут беглецы поднялись по пологому противоположному склону и оказались в частом ельнике. Погони не было слышно, те солдаты явно отстали. Теперь нужно было опасаться только специально организованного преследования обученной группой с собаками. Мальчуган уже не скулил, только время от времени вздыхал, почти не открывая глаз.
- Ладно, чёрт с ними, с собаками. - пробормотал про себя Сметанин. - Семи смертям, как говориться, не бывать... Привал!
Стянув с пацана пальто и подняв рубаху, он с удовлетворением отметил, что ранение всего одно. Небольшая ранка, располагавшаяся чуть ниже правой лопатки, продолжала кровоточить. Разорвав на мальчишке рубаху, Василий сделал ему перевязку по всем правилам, как объясняли в учебке. Прислонив парня к дереву, дал напиться из своей фляги.
- Нас поймают? - мальчишка, похоже, стал приходить в себя. - Неохота помирать.... Мать здорово убиваться будет...
- Не будет. - Василий замолчал, прислушиваясь, потом продолжил. - Дотащу тебя до Ладыгинской базы - там доктор, подлатает, до ста лет ещё проскрипишь!
- Так уж и до ста? - на губах мальчишки появилась робкая улыбка.
Василий в ответ только пожал плечами. Разговаривать совсем не хотелось.
- А я тебя знаю! - мальчишка всматривался в Сметанина, точно сверлил глазами.
- И я тебя знаю. - Василию его лицо тоже показалось знакомым. - Ты к нам на Вёшинскую базу приходил... Кажется, сало и мочёные яблоки притаскивал.
- Не-а! - пацан покачал головой. - Я никогда не был у партизан. Мамка не пускала. Всё боялась, что немцы поймают и повесят. Мы ведь с ней одни остались! На батьку ещё в прошлом годе, в августе, похоронка пришла. Он только ушёл - а назад уже бумага... Мать полгода как волк выла! С тех пор меня от себя почти не отпускала. Как стемнеет - чтоб дома был, а не то вожжи достает и по спине! Будто я маленький! Меня, когда немцы забирали, чтоб в Германию отправлять - она на них с вилами кинулась. Хорошо, сосед, дядя Витя, вилы отнял да в сарае её запер - а то немцы и застрелить могли!
- Где ж ты меня видел, если в отряде не был? - Василий спросил скорее из желания не дать мальчишке замолчать и уснуть, чем из любопытства.
- На прошлой неделе, во сне! Ты у нас в избе сидел, вроде как по делу какому пришёл... Только не такой как сейчас, не седой, а помоложе и с портфелем! А тут батя приехал! Подходит ко мне и говорит собираться. В город, мол, надо ехать. Я ещё удивился, он ведь мёртвый, а тут пришёл живой, весёлый. Правда, к мамке, почему-то, не подошёл даже, а сразу ко мне. Ну, я конечно одеваться пошёл - я в город-то с батькой до войны страсть как ездить любил. Он мне там воды с сиропом покупал и, обязательно, пряников кулёк. А если он дела рано заканчивал - так мы ещё в кино ходили. Я "Трактористов" раза три смотрел! Мировое кино! И тут ты встал и с батей ругаться начал, а потом и вовсе его за дверь вытолкал, и на все засовы её закрыл. Ух и осерчал я на тебя! Так осерчал, что когда проснулся, никак успокоиться не мог - даже мамке сон рассказал. А она сказала, что сон хороший - батька ведь мёртвый, значит с ним нельзя уходить. А не ушёл - значит, долго жить буду.
- А засовы-то на двери крепкие были? - Василий, слушавший, поначалу, вполуха, к концу повествования заинтересовался.
- Конечно крепкие! - пацан, кажется, искренне удивился вопросу. - У меня батя до войны кузнецом работал, так что засовы у нас - будь здоров!
- Ну, тогда точно до ста лет доскрипишь! - рассматривая мальчугана, Василий почему-то улыбнулся. - По крайней мере, девяносто пять могу гарантировать! Потерпи, ещё пять минут отдохнём - и в путь! Тут недалеко, километров двенадцать...
Жаркий июльский полдень. Высоченные сосны, стоящие густой стеной, почему-то не дают особой прохлады. Между соснами, относительно ровными рядами располагаются аккуратные, ухоженные холмики, густо посыпанные опавшей хвоей. Возле некоторых из них кресты с фотографиями, однако, большинство могил венчают стандартные обелиски в виде зелёной пирамидки с красной пятиконечной звездой. Вокруг некоторых могил выстроены деревянные оградки и деревянные скамеечки.
Одну из таких оградок подправляет невысокий, худощавый старик. Зажав губами пару гвоздей, он бодро машет небольшим топориком, используя его вместо молотка. На скамейке внутри оградки сидит девочка лет двенадцати. Ей жарко и она время от времени прикладывается к литровой бутылке с вишнёвым компотом. Глубоко и печально вздохнув, в очередной раз канючит:
- Деда, ну долго ещё?
- Юлька, всё торопишься? - дед отрывается от своего занятия, бросает на девочку насмешливый взгляд. - Ты ведь сама вызвалась со мной идти.... Наверное, чтобы от прополки свеклы отвертеться! Так что не ной теперь! Мы ведь ещё оградку подкрасить хотели... Бери, давай, щётку железную и зачищай, где краска облупилась!
- Вообще-то не мы, а ты хотел... - недовольно бурча, Юлька долго копается в пакете с нехитрым инвентарём. Найдя щётку, достает её и начинает без видимого энтузиазма елозить ею по оградке. - Деда, а вот когда ты помрёшь, кто за этой могилкой ходить будет?
Дед поднимает глаза, в них отражается заметное удивление. В усах, однако, прячется лукавая улыбка - он давно уже не обижается на выпады этой ершистой, но, почему-то самой любимой правнучки. Тем не менее, спуску давать он вовсе не намерен:
- Так ты и будешь! Ты к тому времени взрослая будешь, муж уже появится, если, конечно, выкаблучиваться перестанешь... Вот тебе и завещаю за Васиной могилкой ходить. Хотя, что тут ходить - раз в год, на его день рожденья прибраться приехать - большое, что ль дело? На годовщину смерти я и сам не приезжаю, смысла нет - тут в конце февраля сугробы в человеческий рост, да и не добраться никак... Не на лыжах же пятнадцать километров от дороги идти! Поэтому, сильно не перетрудитесь! А покамест сам послежу... На ближайшие пятнадцать годков можешь быть спокойна - моя забота!
- Ты, прям, уверенный такой! - Юлька отрывается от своего занятия и укоризненно смотрит на деда. - А у кого в пятницу сердце так схватило, что за фельдшером бежать пришлось? Потому, бабуля сегодня тебя одного и не отпустила!
- Конечно уверенный! - дед, закончив плотничать, достает из пакета банку с краской. - Он ведь мне железно обещал девяносто пять годов жизни - знал, наверное, что говорит! А я в это верю, потому и живу! Много уж чего пережил - и голод послевоенный и тиф... У нас, считай, от деревни не больше четверти осталось, а я вот жив! Ровесников моих по всему району по пальцам одной руки пересчитать можно. А за могилкой следить обязательно надо - тут ведь все местные лежат, у большинства родственники живы... А Василий издалека, аж из-под Твери. Я пытался после войны родню его найти, да так и не смог. Так что, я ему один родственник - он мне, считай, второй отец! Да и наставник по ратному делу, а это тоже дорогого стоит! Я ведь, как поправился - вторым номером у него стал. Сколько всяких передряг было, и не расскажешь! Его в отряде уважали - когда хоронили, командир приказал салют дать. У нас так только офицеров хоронили, а он простой солдат был! Не сержант даже, а рядовой... Что и говорить, воевал он как положено, от пуль не прятался, даже, словно бы, сам на рожон лез. Ну, и пулемётчик он был, от Бога, если так конечно можно говорить.... Виртуоз! Поэтому, нас всегда на самые тяжёлые и ответственные операции посылали. Жаль, меня рядом не было тогда, в последний раз! Я тогда ангину подхватил - температура страшенная, рот открыть невозможно, не то что воевать... Вот и ушли без меня. И, главное, так у них всё удачно выходило - на дороге штабную машину подкараулили, охрану перебили, майора оттуда достали с портфелем ценности необыкновенной! И всё без потерь! Какого хрена их на Старолукинскую просеку понесло - ума не приложу! Знали же, что там мины! Торопились, наверное, важную персону с портфелем в отряд доставить, да добычей похвастаться! Кроме Василия, правда, все живые пришли... А его страшного принесли - не понятно, в чём ещё жизнь-то держалась! Со мной переговорить шибко хотел. Со странностями, тоже, был... Царство, как говориться, небесное рабу Божьему Василию... Обычно люди о чём перед смертью думают?! Чтоб невесте сообщили, как положено... Или о родне позаботились. Или, там, фрицев бить товарищам говорят! А он мне завет дал такой, что хоть стой, хоть падай! Правда, может быть, в бреду уже был...
- А что за завет-то? - Юлька, явно слышавшая эту историю много раз, новой деталью всё же заинтересовалась.
- Раньше-то я никому не говорил, молча старался выполнять... - дед, аккуратно положив кисточку в банку с краской, отходит на пару шагов и закуривает. - Но, теперь можно уже... Как тётка твоя, Веруня, в марте третьего родила - считай выполнен завет. Он ведь меня заставил пообещать, что я к четвёртому колену, род свой до полсотни человек доведу. Странное какое-то желание! Но ему, как говориться, видней... Хорош щёткой шкрябать! Бери, давай, вторую кисть - так быстрей получится! Полтретьего уже, как бы бабка опять мне головомойку не устроила!
Через полчаса, аккуратно собрав инвентарь, старик застывает на несколько секунд в молчаливом поклоне перед крестом с табличкой без фотографии. Юлька, допив последние капли из пластиковой бутылки, засовывает её в пакет. Оставив дверцу оградки приоткрытой, они прощаются со старым лесным кладбищем до следующего года.