- Вот здесь, - сказал гейтлинг, указав длиннопалой ладошкой на приземистый холм, обнесенный по периметру подобием ограды из вертикально стоящих камней. Камни, словно зубы во рту старика, клонились в разные стороны. На части из них в последних лучах заходящего солнца можно было разглядеть грубые, едва намеченные глубокими бороздами нечеловеческие лики.
- И что теперь? - Сотин, сбросив с плеч осточертевший за целый день пути рюкзак, распрямил наконец спину и с наслаждением захрустел позвонками.
- Как что? - удивился гейтлинг. Его огромные глаза - с пестрыми радужками и тройкой пульсирующих не в такт друг другу зрачков в каждом - беспокойно завращались в орбитах. От этого гейтлинг стал еще больше похож на сильно исхудавшую тропическую лягушку. Волны насыщенного цвета, вихрясь, смешиваясь и рождая все новые оттенки, потекли по его лоснящейся коже. - Как что? Копать, конечно!
Гейтлинг в нетерпении запрыгал на месте, смешно дрыгая длинными конечностями с узловатыми суставами. Прыжки делались все выше и выше, и в апогее каждого последующего гейтлинг зависал на долю секунды -- но с каждым разом эта доля делалась все длиннее. Предзакатный бриз, придя из-за горизонта, чуть шевельнул воздух, коснулся волос, смял и расправил вновь, надувая пузырем, складки свободных одежд. Гейтлинг в восторге заверещал, раскрываясь в прыжках звездочкой навстречу течению воздуха, и начал крутить в небе кульбиты. Чтобы не выпускать проводника из виду, Сотину пришлось задрать подбородок. От этого снова, как в последние дни случалось все чаще, закружилась голова, и степь одуряюще дохнула в лицо теплым ветром, пропахшим полынью.
"Чертов хамелеон",- с легким раздражением подумал Сотин и, не выдержав мельтешения перед глазами, ухватил прыгуна за костлявую лодыжку, сдернув с небес наземь.
- Ты что? - недоуменно спросил гейтлинг, как и всегда, приземлившийся на ноги. - Весело же!
- На Луну улетишь. Ишь, распрыгался... - проворчал Сотин, сам не совсем понимая своего поступка.
- Ну и что? - гейтлинг в растерянности хлопал глазами и топорщил перепончатые уши.- Мне ж так и так туда дорога! Там же тоже люди живут! Не пропаду!
И впрямь, не пропадешь, подумал Сотин, подняв глаза к небесам. Совсем близко, рукой дотянуться можно, в безоблачной вечерней сини висел изрытый оспинами кратеров пыльно-серебристый шар, закрывая половину небосвода. В кратерах голубели озера, ближе к полюсам покрытые белоснежной коркой льда. Знакомые с детства впадины лунных морей наполняла насыщенная синева, над которой клубились облачной пеной воронки атмосферных вихрей.
Луна украла воды Земли и часть ее атмосферы, когда притяжение планеты за бесконечную череду лет низвергло свою спутницу с небес по виткам все более сужающейся спирали. Земля превратилась в мир степей, пустынь и мелких морей с украденными хафлингами недрами. Теперь дряхлеющий мир вращался вокруг общего со своим бывшим спутником центра масс. Орбитальная механика причудливо изменила рисунок дня и ночи, и Сотин никак не мог привыкнуть к хаотической смене времени суток, когда на неравные периоды багровый шар раздувшегося солнца то поднимался над горизонтом, то нырял за его край, то прятался за нависающим телом Луны -- и каждый раз делал это совершенно невпопад. У местных это не вызывало ни малейших затруднений -- совершенно естественным образом они в нужный момент впадали в оцепенение сна и выходили из него с первым лучом вновь появляющегося на небосклоне светила. Сотин же хронически не высыпался -- а горячка бегства последних дней измотала его совершенно.
И вот теперь -- еще и копать.
Плюнув, Сотин вооружился лопатой и полез на холм, миновав камни ограды.
- На Луну тебе пока вроде рано еще... А пока - не поможешь? - бросил он через плечо гейтлингу, который устроился на рюкзаке, сплетя голенастые ноги немыслимо сложным узлом и явно настроившись на созерцание преувлекательнейшего зрелища. Ну да, как же... Даже здесь на некоторые вещи можно бесконечно долго смотреть с удовольствием.
Приятно, что хоть что-то неизменно в этом изменившемся до неузнаваемости мире.
Гейтлинг встрепенулся и отрицательно замотал головой.
- Что ты, что ты! - проверещал он. - Я не смею тебе мешать. И потом -- я должен все запомнить! Не забывай, я ведь твой биограф!
- Ну да, конечно -- биограф, а не землекоп. Гейтлинг гордо нес знамя своей миссии весь долгий путь до самого конца, страшась отнять у героя самую малую частичку его грядущей славы, а потому даже и не пытаясь помочь хоть чем-то, вплоть до простого совета. А потому получить от него хотя бы наводку на цель в этом мире безумной картографии и взбесившихся компасов, превращавших попытку сориентироваться на местности в криптологический ад, было поистине задачей для иезуита.
Иезуитом Сотин не был, и, исчерпав запасы терпения и красноречия, махнул на все рукой и шагал некоторое время куда глаза глядят. Глядели они не туда, потому что через какое-то время гейтлинг начал проявлять признаки беспокойства, становившиеся все более явственными с каждым пройденным километром. В какой-то момент Сотин заметил, что гейтлинг, чуть приотстав, начал двигаться чуть в сторону от намеченного на глазок человеком маршрута. Сотин, посмеиваясь про себя, скорректировал направление движения, стараясь держаться параллельно вышагивающему с совершенно невозмутимым видом аборигену. Через некоторое время ситуация повторилась, и повторялась еще несколько раз, пока на горизонте не замаячил наконец искомый холм.
И вот теперь Сотин, сразу, на первых еще шагах, запыхавшись в разреженном воздухе стареющей Земли, карабкался на вершину холма, бывшего могилой для единственного существа в мире, которое способно было помочь ему вернуться.
Вернуться домой.
Тот факт, что это существо было мертво уже не одну тысячу лет, Сотина ничуть не смущал.
За годы своих странствий он повидал и не такое.
С поросшей редкой жесткой травой вершины холма ему открылся вид на неглубокую чашу обширной травянистой равнины, тут и там чуть всхолмленной хребтами давно умерших гор. Края чаши полого поднимались навстречу циклопическому диску Луны, без четкой границы растворяясь в атмосферной дымке. Далеко-далеко, там, откуда пришли Сотин и гейтлинг, среди полынной серости равнины едва заметно шевелилась некая темная масса. Сотин знал, что спустя совсем немного времени она приблизится и распадется на отдельные свои составляющие. И до этого момента остается уже совсем немного.
Сотин плюнул на ладони, половчее ухватил узловатый черенок лопаты и начал копать.
Запах появился, когда широкий -- метра два на два -- раскоп углубился в сухую затканную паутиной корней землю на метр. К этому времени Сотин купался в собственном поту и был с головы до ног покрыт серой земляной пылью, в которой соленые струйки чертили прихотливый узор пересекающихся дорожек. Время от времени Сотин останавливался, чтобы перевести дух, опирался на лопату обозревал окрестности из-под приставленной козырьком ко лбу ладони, не надеясь на наблюдательность гейтлинга. В эти моменты он даже самому себе напоминал один из украшенных рисунками древних камней, что стерегли подножие холма. Ему казалось, что он улавливает исходящие от них токи магических энергий, сдерживающих неистовую мощь упокоившегося под холмом существа, держа его в путах полусна/полусмерти бесконечно долгие годы.
Годы, которые червь подарил этому древнему и слабому миру, когда наконец уснул.
Теперь Сотин намеревался прервать этот сон.
Причины у него были совершенно эгоистичными -- как и положено настоящим героям.
Ему просто безумно хотелось домой.
Все началось около пяти лет назад по его локальному личному времени. Или около пятиста миллионов лет назад по абсолютной шкале -- смотря относительно чего вести отсчет. Не было таинственных визитов закутанных в серебристые одеяния бледных большеглазых незнакомцев, не было обнаруженных случайно на чердаке или в подвале странных устройств, не было сна длиною в вечность...
Ход времени изменился для Игната Сотина совершенно неожиданным и малоприятным образом.
Впрочем, так ли и неожиданны перемены к худшему?
После трудного дня в конторе, плавно перешедшего в сверхурочные, с двойной, как водится, оплатой, часы вечернего бдения над путанной тайнописью квартального отчета, Сотин устало подпирал колонну на пустой станции метро. Час был поздний, и ему чудом удалось проскользнуть в ехидный оскал турникета, большая часть проходов в котором уже была заблокирована на ночь накинутыми цепочками. Не вслушиваясь в незлое ворчание дежурного за спиной, Сотин бегом припустил вниз по уже остановленному эскалатору и вбежал на платформу аккурат в тот момент, когда уходящий поезд подмигнул ему напоследок красным огоньком, с удаляющимся грохотом скрываясь в темноте туннеля. Перроны были пусты.
Делать не оставалось ровным счетом ничего, кроме как надеяться на то, что поезд не был последним. В противном случае совсем скоро за ним приковыляет пожилой станционный смотритель и деликатно проводит на поверхность -- "не положено, сударь, час поздний". И тогда предстоит очередная ночевка в конторе на неровном ложе из сдвинутых офисных стульев, нервный сон с видениями на производственную тематику и объяснения с Ольгой по телефону наутро. Сотин поежился. В последнее время ситуация с досадной регулярностью повторялась -- все чаще и чаще. Он вздохнул. Ольга, конечно, ангел во плоти. Интересно, в какой момент у ангелов кончается терпение?
Позвонить сейчас, упреждая утреннее выяснение отношений? Но она наверняка уже спит. В отличие от Сотина Ольга трепетно относилась к своему сну, и будучи разбуженной в неурочный час, с легкостью превращалась из ангела в мегеру: как же, посягнуть на святое!.. Помедлив, Сотин все-таки достал из кармана плаща брусочек коммуникатора. Не все ли равно, когда случиться скандалу -- несколькими часами раньше, несколькими часами позже?...
Экран вспыхнул многоцветьем огней в ответ на прикосновение к сенсору ввода, но сети не было. Это озадачило Сотина, но не слишком. Пожав плечами, он убрал комм обратно в карман и нахохлился: из туннеля потянуло стылым ветром.
Ветер принес странную смесь запахов разложения и полынного аромата.
Сотин поморщился. С некоторых пор крысы стали настоящим бедствием на станциях, среди белого дня без малейшего стеснения разгуливая прямо под ногами у спешащих людей и становясь причиной женского визга, мужского мата и всеобщего недовольства. Но от работников метрополитена как-то сложно ожидать следования дедовским поверьям насчет того, что грызунам страшно претит запах полыни, и еще труднее себе представить развешанные по стенам туннеля душистые вязанки. С другой стороны -- дешево и сердито, благо заросших полынью пустырей в городской черте хоть отбавляй, а асоциалов, за бутылку жидкости для мытья стекол готовых не то что травы нарвать, а мать родную убедить на эвтаназию, было еще больше.
И опять-таки, эффективность народных средств превзошла все ожидания -- что-то ведь там, в туннеле, сдохло таки? И сдохло явно во множестве -- иначе откуда бы взяться столь насыщенному трупному смраду?
Сотин прикрыл нос поднятым воротником плаща, но это не помогло. Казалось, убийственный запах сделался лишь концентрированнее, до слез в глазах.
В туннеле шевельнулось что-то большое, и Сотин попытался с облегчением перевести дух, но лишь поперхнулся сгустившимся от вони воздухом. Впрочем, прибывающий поезд не спешил поскорее унести Игната прочь с пропитавшегося зловонием перрона. Прибывал он медленно, и Сотин со все возрастающим недоумением искал на гофрированных стенах туннеля отсветы прожектора головного вагона. Грохота колес, многократно усиленного рельефом стен, тоже не было слышно -- однако что-то огромное, неотвратимо приближаясь, все быстрее вытесняло казавшийся липким от смрада воздух из жерла туннеля.
Сотина вдруг обуял дикий, обездвиживающий, совершенно иррациональный ужас. Словно прикипев к неброскому мрамору облицовки, он неосознанно попытался поплотнее вжаться лопатками в холодный камень колонны. Ноги наполнила премерзкая слабость, в глазах на миг потемнело, и Сотин сквозь захлестнувшую его волну паники успел еще подумать: черт, не хлопнуться бы сейчас без сознания -- ведь найдут, чего доброго, только утром. Уже окоченевшего найдут. Иэх, подумал Сотин, говорила же Ольга -- надо проверить сердце. Не послушал вовремя -- и вот результат... Да и момент, прямо скажем, несвоевременнее некуда.
Хотя может ли в принципе своевременно прийти время умирать?
Сознания он не потерял. Просто впал в полное оцепенение, разбитый странным параличом, который не превратил в кисель мышцы, поддерживающие тело в вертикальном положении. Хуже всего было то, что Сотин не мог закрыть глаза, хотя в тот миг желал сделать это больше всего на свете.
Даже любимую женщину он никогда не желал настолько сильно и беззаветно.
Из туннеля на него неотвратимо наползал Ужас.
Глянцево блестящее в свете люминесцентных ламп членистое тело заполняло весь просвет туннеля. Конвульсивно сокращаясь, членик за члеником, кольцо за кольцом оно выдавливало себя из тесноты рукотворной норы в пространство станции, раздаваясь в толщину все больше. Казалось, ему не будет конца. Гигантское цилиндрическое тело чуть поводило из стороны в сторону сужающимся к влажной воронке рта головным концом, словно принюхиваясь, и Сотин вдруг со всей отчетливостью понял, кого ищет это порождение его собственного -- а чьего же еще?! - помутившегося вдруг рассудка.
И поэтому он не удивился, не вскрикнул, а лишь успел судорожно втянуть сквозь стиснутые в сардоническом оскале зубы наполненный запахом смерти воздух, когда увенчанный беспокойно сокращающимся ртом конус головы гигантского червя, уже миновав было его, смялся вдруг гармошкой конвульсии и, резво развернувшись, нацелился прямо на него жутким лоснящимся безглазым ликом.
Потом тошнотворно-розовый провал рта червя рывком заполнил собой весь мир с влажным сосущим звуком, и для Сотина надолго наступили темнота и небытие.
Червь же, скользнув по рельсу вдоль окончательно опустевшего теперь перрона, нырнул в противоположный створ туннеля, бесконечно долгое мгновение втягивая в его мрак свое нескончаемое тело.
Но этого уже никто не увидел.
Когда штык лопаты наконец с размаху ударил вместо плотной дерновины в упругую мягкость, Сотин, с размеренностью автомата работавший до этого пару часов, позволил себе распрямиться. Захрустели, возвращаясь в привычное положение, суставы и позвонки. Смахнув со лба пот ладонью, заскорузлой от превратившейся в коросту пыли, Сотин окинул цепким взглядом раскинувшийся вокруг унылый степной пейзаж.
Гейтлинг, которому наскучила роль скрупулезного биографа, напевая нечто несусветное себе под нос, весело перепрыгивал с камня на камень, принимая на них замысловатые позы. Временами, нелепо замерев в одной из них, он впадал на несколько мгновений в крайне сосредоточенное оцепенение, которое, впрочем отнюдь не мешало ему задумчиво ковырять в одной из широких ноздрей сразу несколькими тонкими пальцами, после чего пение и прыжки неизменно возобновлялись. Сколько раз он уже проскакал за это время вокруг кургана, было ведомо лишь Луне, но складывалось ощущение, что этот нехитрый процесс гейтлингу пока совершенно не надоел.
Темная масса преследователей, заметно приблизившись, распалась на отдельные фигуры. Расстояние все еще скрадывало истинные размеры, но Сотин знал, что бурые пятнышки вдали числом несколько десятков на деле являлись гигантскими многоногими тушами Мохначей, а бесчисленная серебристая мелочь, кишевшая между ними, совершая порой совершенно блошиные прыжки, была сворой Гончих, каждая из которых была тварью крупнее человека -- и многократно более сильной и быстрой.
И где-то в центре этой шевелящейся массы, пока еще невидимая, но властно управляющая ее движением, скрывалась Королева. При одном воспоминании о ней пот на теле Сотина высох сам собой, и кожи коснулось студеное дыхание озноба.
Преследователи уже развернули клин своего строя в шеренгу, которая начала изгибаться в полукольцо, охватывая хищной клешней широкий участок травянистой равнины, центром которого являлся курган, на котором стоял Сотин.
Времени оставалось в обрез. И в то же время прямо у ног Сотина в прямом смысле лежало все время этого мира -- как бы ни парадоксально это не звучало.
- Эй, чучело! - окликнул гейтлинга Сотин. Тот от неожиданности кувыркнулся с очередного камня, скрывшись за его истертым вечностью телом. Потом, совершенно лягушечьим скоком перепрыгнул преграду и понесся к Сотину гигантскими шагами, едва касаясь земли. Замер, как вкопанный, в полушаге, преданно поедая человека вытаращенными блюдцами глаз.
Сотин выждал с полминуты, но так ничего и не дождался. Гейтлинг превратился в изваяние самого себя. Чертыхнувшись, Сотин щелкнул его по носу, и гейтлинг обиженно заморгал. На огромные глаза навернулись огромные же слезы.
- Эй, ты чего опять? - взвизгнул гейтлинг, хватаясь за нос обеими руками. Тщательно ощупав ушибленное и убедившись в его сохранности, гейтлинг хмуро глянул на Сотина.
- Пора, сдается мне, - сказал тот и, видя недоумение своего спутника, раздраженно ковырнул носком ботинка обнажившийся в дне раскопа участок зловонной плоти неопределенно-бурого цвета. Вонь сделалась сильнее, и гейтлинг вновь схватился за нос. Сотин милосердно протянул ему последнюю пару респираторов, и гейтлинг, щипком разбудив животных, с благодарным видом взялся запихивать их в ноздри. Едва оказавшись там, зверушки развернули свои тела в мембраны фильтров, и гейтлинг с видимым удовольствием вдохнул полной грудью, горделиво уперев руки в худосочные бока, словно это он, а вовсе не Сотин, проделал всю работу.
- Твоя очередь, - напомнил Сотин, победив в себе стремление приложить бестолочь лопатой пониже спины, чтобы сбить с него спесь. Гейтлинг, явно прочтя по его лицу сие неблаговидное намерение, предпочел не спорить, а развить бурную деятельность, вихрем промчавшись по периметру раскопа с дикими нечленораздельными песнопениями -- раз, другой, еще...
Совсем скоро у Сотина зарябило в глазах, а мечущаяся в ломаных па странного танца нескладная фигурка гейтлинга, казалось, сначала раздвоилась, а потом проделала то же самое еще с десяток раз. Полуразмытые скоростью движений призрачные пучеглазые фигуры плели вокруг вскрытой могилы сложный рисунок магических пассов, и в какой-то момент Сотин начал различать зависшие в воздухе смутные линии различных цветов и насыщенности, образующие хитроумную сеть, шатром накрывшую раскоп.
По мере того, как гейтлинг перешел от невнятного бормотания к истошным завываниям, завершающим ритуал Воскрешения, линии магической паутины все явственнее наливались цветом, и Сотин все четче ощущал исходящую от них мощь, заставлявшую вибрировать сам воздух.
Возопив особенно мерзопакостно, гейтлинг вдруг умолк, и оказалось, что он снова один-одинешенек, а все его призрачные двойники исчезли без следа. Он весь как-то сник, уменьшился в размерах и явно очень устал.
- Все, - безжизненным голосом обронил гейтлинг в пространство.
- Что -- все? - тупо переспросил оглушенный тишиной Сотин.
- В добрый путь, - сказал гейтлинг и вдруг озорно улыбнулся своим широченным беззубым ртом. Подмигнув Сотину, он весь сжался в тугой комочек, спрятав невесть куда свои длинные узловатые конечности -- а потом словно взорвался распрямленной пружиной, взмыв в поднебесье...и уже не приземлился.
Запрокинув голову, Сотин обалдело наблюдал, как гейтлинг, заливисто хохоча, безумной бабочкой возносится все выше и выше в выцветшую синеву неба.
- Как...куда? - только и смог выдавить из себя Сотин.
- Дальше ты сам! - крикнул ему с неба гейтлинг. - Ты герой! Ты должен знать, что делать!...
Голос его удалялся, и сам он превратился в стремительно уменьшающуюся точку, которая вскоре скрылась среди неряшливых низких облаков.
Сотин в глубокой задумчивости обвел взглядом окрестности. Совсем уже близко, замыкая кольцо, к нему спешили преследователи. Уже был слышен топот сотен ног и свист втягиваемого сотней ноздрей, хоботов и дыхалец воздуха. Десятки глаз, глазок и глазищ сверлили Сотина единым недобрым взглядом.
- И что теперь? - растерянно спросил Сотин невесть кого.
У его ног зашевелилась земля.
Королева, откинувшись на ворох подушек, взирала с высоты своего насеста на суету мельтешащих у ног ее громового скакуна слуг.
Слуги четко знали свое дело. Мохначи, замкнув в кольцо курган с чудовищно развороченной верхушкой, деловито разбрасывали хоботами и педипальпами выкорчеванные менгиры ограды, руша оковы древнего заклятья. Закончив с этим, часть гигантов с легкостью взгромоздилась на спины своих собратьев и перекинула свои длинные тела между парой оставшихся на земле родичей каждый. За считанные мгновения вокруг кургана вырос живой шевелящийся кромлех, покрытый бурой шерстью.
Королева щелкнула пальцами, и по слагающим кромлех телам побежали, ускоряясь, потоки цветных искр. Столбы бледного радужного огня поднялись к облакам -- и рухнули наземь, запечатывая потревоженную могилу.
Но за мгновение до этого, повинуясь мановению руки хозяйки, десяток Гончих нырнул в жерло уходящего в недра кургана туннеля, сталкиваясь стремительными поджарыми телами и взвизгивая в азарте погони.
Потом радужный купол накрыл курган, навеки отрезая от мира дряхлеющей Земли заключенное в нем зло.
Из поднебесья донесся издевательский хохот.
Королева подняла глаза к внимательно взирающей на нее с небес Луне и растянула в ироничной улыбке алые губы.
- Нет-нет, - проворковала она, и голос ее был обманчиво мягок, словно бархат, скрывающий смертоносную сталь. - Все еще только начинается!
Луна улыбнулась ей в ответ.
Невидимый в облаках, над шуткой Королевы безумно хохотал гейтлинг.