Стадо белух уходило на север, вдоль кромки ледяного поля.
Весна ещё только вступала в свои права в этой части моря Баффина. Встречный ветер отрывал от сплошной массы припая огромные льдины и гнал высокую волну. "Зодиак" то и дело зарывался носом в зеленые валы, и Анечка, распластавшаяся на носу с сачком наизготовку, была мокрой от макушки до пят и давно бы замерзла до смерти, если бы не гидрокостюм с подогревом. Льдин вокруг делалось всё больше, и Умкыру приходилось ожесточенно орудовать румпелем, швыряя "зодиак" из стороны в сторону. Пока избегать столкновения удавалось, но с каждой минутой становилось всё очевиднее, что сегодня догнать стадо им не удастся.
- Правее! - закричала вдруг Анечка и отчаянно замахала рукой, надеясь, что если рулевой и не услышит ее слов сквозь посвист ветра, то уж жестикуляцию поймет наверняка.
Нос лодки, дрогнув, пошел вправо. Анечка замахала ладошкой вверх-вниз, и "зодиак" послушно сбросил скорость. Какой молодец всё-таки Умкыр!.. Не глядя, показала большой палец: отлично! Примеривщись, с ходу черпанула сачком. Полимерное древко выгнулось дугой, но выдержало тяжесть улова. Осторожно, чтобы не свалиться в воду с раскачивающейся на волнах лодки, Анечка в несколько перехватов выбрала длину рукояти сачка и выгрузила добычу в заранее приготовленное пластиковое корыто.
Улов и в самом деле вышел знатный.
В оранжевом лотке лежал покрытый густой слизью продолговатой формы ком характерного буро-коричневого цвета весом - на глаз - килограммов в пятнадцать. Кое-где в этой массе проступали контуры крупных рыбьих костей. В воздухе явственно запахло неприбранным гальюном, который стал жертвой массового расстройства кишечников, изнуренных рыбьей диетой.
Неподалеку на волнах покачивался ещё один подобный неаппетитный "гостинец". И ещё один. И ещё.
Как ни старалась Анечка избавиться от обидного для белух и совершенно непрофессионального для нее, как специалиста по морским млекопитающим, сравнения, белухи по своему поведению, интеллекту и манерам упорно напоминали ей обычных сухопутных коров. Дружным стадом неспешно брели от одного квадрата к другому, методично и без особых эмоций уничтожая все мало-мальски съестное на своем пути, и в едином стадном порыве, стоило одной из белух опорожнить кишечник, включали цепную реакцию всеобщей дефекации, щедро удобряя акваторию продуктами своей жизнедеятельности. В центре поля таковых, лениво покачивающихся на волнах, и полз сейчас на малом ходу ведомый железной лапищей Умкыра "зодиак".
Анечка методично проводила все положенные исследования: измеряла рулеткой, кронциркулем, лазерным штагом, взвешивала, фотоколориметрировала взятые пробы, отмечала плотность, насыщенность жирами и белковыми останками, пловучесть и вязкость, брала образцы, пакуя их в герметичные контейнеры, которые тут же маркировала цифровым кодом при помощи "умной ленты"; закончив с измерениями, деловито вываливала растерзанный трофей за борт и с азартом хищника, который устраивает массовую резню в атакованном стаде исключительно в качестве развлечения, а не по нужде, устремлялась за следующим китовым "подарком".
Умкыр флегматично восседал на кормовой банке, скупыми движениями, чётко следуя молчаливым указаниям Анечки, правил лодкой и неспешно обводил взглядом горизонт. На горизонте, уходя всё дальше, то и дело взлетали ввысь ослепительно белые на фоне бирюзового слома ледника, фонтаны уходящего стада. Теперь, когда они получили без малого прямо в руки именно те трофеи, за которыми и охотились, в дальнейшем преследовании не было ровным счетом никакой нужды.
Анечке порой бывало интересно: как справляется Умкыр во время работы со своими атавистическими инстинктами? Ведь именно подобные белухам дельфины составляли, наряду с тюленями, основную часть рациона его совсем недавних предков. А теперь, в экспедиции, ему приходится иметь первых в качестве объекта изучения, а вторых - так и вовсе в качестве коллег.
Анечка однажды пыталась деликатно подвести Умкыра к такому разговору, но тот лишь успокаивающе улыбнулся и заверил её, что всё в полном порядке, и она, Анечка, может на сей счет совершенно не беспокоиться.
- Я понимаю, Анна Николаевна, что даже в наше просвещенное время и даже лучшим представителям человечества, очень непросто привыкнуть к мысли, что внешность сейчас совершенно непоказательна и даже обманчива, а выражение "встречать по одежке" сегодня ошибочно, как никогда прежде, - ответил урсог на ее осторожный вопрос.
Его раскатистый бас прозвучал тогда настолько располагающе и миролюбиво, что Анечка, устыдившись своей бесцеремонности, покраснела до корней волос и поспешила извиниться. Умкыр лишь вежливо улыбнулся в ответ, и впервые на её памяти эта страшноватая улыбка не напугала Анечку до колик в желудке.
Закончив последнюю серию замеров, Анечка бережно загерметизировала контейнеры с образцами и, по-мужски широко расставив ноги, уселась на носу спиной к уходящим китам. Руки устало лежали на коленях, мокрые волосы выбивались из-под капюшона гидрокостюма и соломенными сосульками падали на лицо. Глаза за полусмерзшейся завесой волос блестели озорно и весело.
- Ну что - домой? - спросила напарника.
Тот, осклабившись во всю морду, кивнул и дал газу.
Рост позволял Умкыру, не вставая с банки, свободно ориентироваться на забитой льдинами и айсбергами акватории совсем недавно вскрывшегося от сплошного ледового покрова зимы залива. При всей внешней эффектности своего вождения, на деле урсог совсем не спешил. Вся его показная лихость имела под собой в первую очередь идеальный глазомер и абсолютно верный расчет. Слишком драгоценным был его груз, и для того, чтобы картинно рисоваться и впустую лихачить, слишком многое было поставлено им на кон.
Разумеется, речь шла вовсе не о собранных их командой образцах. Они-то были всего лишь бесценны.
Лихо развернувшись среди без малого тонны дельфиньего дерьма, лениво покачивающегося на волнах, "зодиак" вышел на глиссаду и, звонко шлепая днищем по невысоким гребням, понёсся на юг, где ждал его на траверзе Упериавика "Академик Хоффман".
***
Грант, который Академия Океана получила от группы международных экологических фондов, позволял трактовать пути расходования средств весьма вольно. Это позволило укомплектовать довольно-таки универсальную по составу, целям и задачам экспедицию, в которую привлекли высококлассных специалистов из-за рубежа. Те в последнее время очень охотно участвовали в подобных проектах; казалось, условные границы государств, особенно эфемерно выглядящие на бескрайних изменчивых пространствах океана, день ото дня становятся всё более зыбкими и вот-вот сотрутся окончательно.
Анечка Медведева, совсем недавняя выпускница Факультета ихтиофауны и морских млекопитающих приполярных морей, была в таких экспедициях новичком. За ее хрупкими плечиками только и было, что производственная практика на Кольском полуострове и на Чукотке, да летняя практика в Антарктиде, где со студентов спрос был не особенно велик, и где они скорее учились работать, нежели работали по-настоящему. Теперь, на пороге новой, взрослой жизни, она старалась относиться к своим обязанностям очень и очень серьезно.
Это было непросто. Особенно когда все остальные - и экипаж научно-исследовательского судна "Академик Хоффман", и команда научников в без малого полном составе - откровенно смеются над твоей работой, пусть даже ты строго следуешь предписаниям и стараешься сохранить совершенно индейское непроницаемое лицо, игнорируя шквал насмешек, который сыпался на многострадальную анечкину голову с самого начала плавания.
Проблема была, разумеется, не в Анечке. Проблема была в целях экспедиции, а точнее, в той их части, которая касалась работы возглавляемой Анечкой, молодым ассистентом родной кафедры со специальностью "цетология" в дипломе, научной группы в количестве двух...гм, человек. Вернее, одного человека и одного модифицированного ультраанимала, или зверогиброида, если быть точнее.
То есть Умкыра.
Только его врожденная невозмутимость в самые трудные, первые дни экспедиции и позволяла Анечке выдержать не всегда безобидную бурю веселья, которую неизменно вызывало одно упоминание о целях их миссии.
Подобно полувековой давности бредовым псевдонаучным исследованиям, когда европейские ученые на полном серьёзе и при серьёзной же поддержке грантодателей-коммерсантов изучали опасность производимого коровьим пищеварением метана для биосферы планеты, тем самым низведя ценность научного поиска до уровня балаганного развлечения, - так и теперь, в эпоху изобилия, некоторые состоятельные борцы за экологию вдруг озаботились восстанавливающимся поголовьем китообразных. А кит - это ведь вам не корова, и метана он производит не в пример больше! Не говоря уже о... Словом, не только метане.
Так и возник проект по изучению загрязнения акватории высоких, включая арктические, широт отходами жизнедеятельности китообразных - с тщательной оценкой оных отходов по двум десяткам основных параметров. На проект международными консорциумами были выделены соответствующие денежные средства - пустячные для консорциумов, но совершенно сумасшедшие по масштабам современной морской науки, - и Анечку срочно откомандировали на борт научного судна "Академик Хоффман", которое круглый год, лишь изредка заходя в порты, чтобы пополнить запасы воды, топлива и провианта, бороздило Северную Атлантику между шестидесятой и восьмидесятой параллелями.
Прикомандированный к ней урсог уже ждал её там.
Анечка, влюблённая в предмет своего профессионального интереса - китов - до потери памяти, детально ознакомилась со своим заданием только в стратосферном лайнере на подлёте к Рейкьявику и немедленно пришла в ужас. На борт "Академика Хоффмана" она ступила в состоянии, близком к полуобморочному.
Разумеется, их сразу прозвали "копрофилами", хотя на деле они были всего лишь копрологами. Это уже потом появились и другие, не менее обидные для Анечки, прозвища. Что до Умкыра - так он и ухом не повел, то ли не вполне понимая предмет шутки, то ли считая ниже своего медвежьего достоинства реагировать на выпады малоумных обезьяноподобных противников.
С тех пор вот уже полтора месяца, продвигаясь на север вместе с китовыми стадами вслед за уходящим льдом, они самозабвенно, целиком и полностью отдались нелегкому делу изучения китовьего дерьма во всех его проявлениях.
Как ни странно, дело оказалось интересным. Анечке, стоило лишь преодолеть врожденное отвращение существа разумного ко всяческого рода фекалиям и абстрагироваться от первоначального предубеждения, открылись вдруг незамеченные ранее перспективы.
И ведь действительно - для того, чтобы изучить рацион китообразных, совершенно необязательно варварски убивать их, потрошить, а потом совсем уж шамански гадать по внутренностям, словно отправляя нечестивый кровавый ритуал. Можно просто изучить то, во что превратились все эти моллюски, рыбы, иглокожие, ракообразные, и прочая, и прочая и пр., которых пожрали в промежутках между веселыми играми и не менее веселыми совокуплениями изящные дельфины и их более неповоротливые старшие братья.
Ну, вы поняли, что именно.
Мда...
***
Борт "Академика Хоффмана" навис над "зодиаком" необъятной стеной ярко-оранжевого цвета. Корпус пока успешно сопротивлялся натиску волн, не было тех вмятин усталого металла, которые обнимают ребра-шпангоуты старых, видавших виды судов. Ошвартовав лодку, Умкыр придерживал одной лапищей штормтрап, а другой направлял анечкино восхождение на палубу, аккуратно подталкивая кверху ее тугие ягодицы, обтянутые неопреном гидрокостюма. Анечка, обвешанная подсумками с образцами, как новогодняя ёлка игрушками, оказавшись на палубе, свалила свою ношу под фальшборт и, перегнувшись через планширь, потянулась навстречу новым "подарочкам", которые Умкыр ловко бросал ей прямо в руки.
- Я в душ! - заявил, оказавшись на палубе, урсог.
Теперь, спустя полтора месяца знакомства, Анечку уже перестала удивлять любовь напарника к водным процедурам. Из воды он мог не вылезать часами, очень любил нежиться в горячих источниках на побережье и греться в судовой сауне; поговаривали, что на то, перегреется там Умкыр в своей шкуре или всё-таки нет, делались немалые ставки; результат игры на судовом тотализаторе пока оставался неизвестным - зверогиброид легко выносил совершенно смертельный по человеческим меркам перегрев.
Анечка ахнула ему рукой и волоком потащила свою часть груза в лабораторию. На полпути почувствовала, как мощная лапа подхватила поклажу, и, не оглядываясь, благодарно кивнула:
- Спасибо, Умк!..
Обработав образцы, Анечка почувствовала вдруг, что адски проголодалась. Скинув наконец гидрокостюм и переоблачившись в рабочий комбинезон, она вприпрыжку побежала в сторону кают-компании. Успела как раз к ужину. В кают компании царило дурашливое веселье, которое, стоило только Анечке переступить комингс, немедленно обратилось на нее.
- О-о, а вот и наш прекрасный цетолог! - приветствовал анечкино появление в дверях кают-компании руководитель научников Смекайло, человек незлой, вдумчивый, но довольно ехидный по своей натуре. - Какие у нас сегодня достижения? Сколько центнеров органических удобрений с гектара акватории собрал нынче наш ударный экипаж?
- Ах, Алексей Сергеич, оставьте, право, - сморщила носик Анечка. - Сколько уже можно смеяться над одним и тем же?
- Не поверите - мне еще не надоело, Анна Николаевна! - Начрук откровенно развлекался; по всему было видно, что пребывает он в самом что ни на есть превосходном расположении духа.
Вежливо улыбнувшись, Анечка получила от кока Семёна, бойко орудовавшего черпаками за стойкой буфета, свой ужин, плюхнулась за свободный столик и ожесточённо заработала ложкой. Есть хотелось адски. Публика, однако, не унималась и всё приставала с расспросами.
- Говорят, сегодня маловато собрали? - доверительно наклонился к ней от соседнего столика океанограф Любимов, простодушно хлопая выпуклыми водянистыми глазами. - Экосфера всё ещё в опасности?
Анечка, не переставая жевать, неопределенно пожала плечами. Иногда вынужденная невозможность ответить бывает очень кстати. Иначе можно такого наговорить!..
Жест её, впрочем, был истолкован вовсе не как попытка уйти от разговора.
- Вотт неззадачча! Что, сладкайя мойя Анна Никколаевна, никкак деррмометрр забаррахлилл? - участливо спросил с характерной протяжной напевностью в интонациях Олле Пекколайнен, гидролог. По-русски он говорил давно и неплохо и вполне мог даже позволить себе шутить на неродном языке.
- Нет, наверное, с пердографом проблемы! - вторил ему раскосый ихтиолог Касимов, щеря крупные зубы. Никто так и не мог добиться, каким ветром его занесло из засушливого центра континента сперва в специальность, а потом - в океан. "Водичку люблю", - отвечал он на подобные вопросы и довольно щурил глаза так, словно это все объясняло. Впрочем, возможно, как раз и объясняло.
- Говносчетчик не откалиброван! - вторили им радиометристы.
- А-ха-ха!
- Гы-гы-гы!..
- Дельфины-то - это ещё что-о! Дельфин - пустяк, много не нас.ёт! А вот погодите, господа-товарищи золотари, тут у нас аэронаблюдатели с гидроаккустиками сообщают, что на подходе стадо гренландских китов голов этак в сто. Вот тут-то будет, где поработать! Вот где объемы! Вот где - масштаб!..
И так далее. Обычный вечер в кругу друзей, чо.
- Ша.
В кают-компании воздвигся Умкыр, благоухая ромашковым шампунем. Оглядел всех собравшихся с высоты своего роста - то есть из-под самого подволока. Дружелюбно оскалил десятисантиметровые клыки:
- Ы-ы. Всем привет!
Шутники, как всегда, заёрзали-занервничали и потянулись из кубрика по внезапно возникшим неотложным делам.
- Спасибо, Умк, - Анечка благодарно улыбнулась и прижалась на миг щекой к меховому боку. От гиганта веяло теплом и покоем.
Помедлив, тот осторожно-осторожно накрыл ее голову своей огромной лапищей.
Анечка счастливо вздохнула всей грудью - и замерла, не смея поверить нахлынувшему вдруг счастью.
Потому что вдруг совершенно отчетливо поняла: вот оно, и другого - не надо...
***
Как признавалась она сама себе много позже, поняла она это раньше - но тогда не поверила своим чувствам, отогнала крамольную мысль, наступила на горло своей собственной песне.
На материке Анечке не слишком часто приходилось встречать модифицированных зоогибридов, или моро, или звероидов...как только их не называли! Там, на благоустроенных, лояльных к человеку с его вечными ошибками, центральных территориях зверогиброиды оставались лишь экзотическим проявлением очередной победы науки над силами природы. Для них практически не было там работы, и их суперспособности - к анализу ли, к физической ли работе, любые разные другие прочие - не находили там применения, а следовательно, растрачивались впустую.
Иное дело - фронтир. Здесь всегда нужны были крепкие мускулы, быстрые ноги, крылья и плавники, немедленные решения и чудовищная выносливость, физическая и ментальная. Для этого ультраанималов и создавали десятилетия назад, подстегивая механизмы эволюции на протяжении считанных поколений. Пока, разумеется, рано было говорить о том, чтобы полностью избавиться от влияния атавистических стремлений, от роли животных инстинктов в поведении этих принудительно модифицированных до уровня разумности существ. Однако и те достижения генетической инженерии, селекции и бодимодификации, которые имелись на сей день, превращали гиброидов в новую движущую силу прогресса, которая позволяла объединенному со своими младшими по эволюционному древу братьями человечеству глубже заглянуть в тайны континентов, океана и атмосферы.
Здесь, в Арктике, зверо- (и не только) гиброиды встречались на каждом шагу. Модификанты-тюлени помогали рыбакам присматривать за рыбными и устричными фермами; измененные потомки китообразных занимались добычей головоногих моллюсков и выпасом тучных стад безмозглых собратьев, стеллеровых коров и ламантинов; авиантисы, происходившие от крупных морских птиц, без устали резали небо на ломтики острыми кромками крыльев, наблюдая за погодой и морскими течениями.
Отношения с измененными складывались у Анечки по-разному. В команде "Академика Хоффмана" было несколько гиброидов. С несколькими из них она встречалась лишь мельком, на бегу, кое-кого - вот как могучего старого моржа, занимавшегося мелким ремонтом судового корпуса - видела лишь издали.
Здесь, на судне, у анималов был целый свой кубрик. Времена, когда их просто селили без особых удобств в трюме, давно и, к счастью, быстро прошли. Люди научились относиться к своим детищам с должным уважением; изначально созданные как рабочие-помощники, гиброиды счастливо избежали участи чернокожих рабов, которых с теми же целями внедряли в цивилизованное проевропейское сообщество совсем недавно - ещё каких-то три столетия назад.
В кубрике, впрочем, жили не все нечеловеческие члены команды научного судна.
Обнаружила это Анечка случайно - и при не самых приятных для себя самой обстоятельствах.
В первые еще дни, когда "Академик" стоял еще на якоре в бухте Рейкьявика, Анечка под присмотром Умкыра, которого знала тогда ещё совсем плохо, и больше боялась, нежели уважала, отрабатывала технику погружения с аквалангом. Оказалось, что весь ее предыдущий опыт - в бассейнах и на мелководье - малопригоден при работе в открытом море. Снова и снова, прокачивая навык, доводя до автоматизма предписанную алгоритмом последовательность действий, Анечка бултыхалась с круглого борта "зодиака" спиной вперед в тёмные воды Атлантики, опускалась вдоль леера на нужную глубину, находила нужный предмет или выполняла одно из заданий, которыми произвольно, на своё усмотрение, засыпал её строгий инструктор в лице Умкыра.
Постепенно получаться у неё стало всё лучше - с каждым следующим погружением.
Гордая этой мыслью, она вдруг едва не утонула - потому что кто-то подплыл к ней со спины и тяжко прижался всем мощным телом, мягко подталкивая на глубину.
Анечка рванулась, нашарила на поясе нож, потащила его из ножен, одновременно разворачиваясь всем телом. Её окутал липким холодным коконом неизмеримый ужас. Акула! Неужели акула!... Сердце выпрыгивало из груди, стало нечем дышать, глаза застила багровая пелена паники.
Наконец ей удалось повернуться лицом к опасности.
В лицо ей, широко раскрыв многозубую, как у крокодила, пасть, хохотал самец-афалина. Тело его крест-накрест пересекали ремни сбруи, усеянные подвесами, карабинами и подсумками с инструментами. То, что это именно самец, видно было невооруженным глазом; мало того - это еще и чувствовалось, потому что основной признак половой принадлежности дельфина твёрдо упирался Анечке аккурат чуть пониже живота. "Не врут насчёт того, что там у них кость", - внезапно, без всякой связи с происходящим, подумала Анечка, и ей стало стыдно собственных мыслей. Вид у афалины, меж тем, был настолько довольный, что было удивительно, что он сам себе ещё не зааплодировал плавниками.
Анечка вспомнила, наконец, как дышать. Продула нос, увеличила на несколько секунд подачу кислорода. В голове прояснилось.
- Меня зовут Константин, - представился афалина по гидрофону. И, прежде, чем Анечка прижала к горлу тангенту ларингофона, чтобы сделать то же самое, дельфин с типично дельфиньей непосредственностью предложил: - Хочешь секса?
Анечка подавилась ответом.
- Анна Николаевна! - проскрежетал в ухо бас урсога. - У вас там всё нормально? У меня в инфравизоре рядом с вами какая-то селёдка ощивается!..
- Селёдку в инфравизор не видно, - обиделся Константин. - Это я ошиваюсь. Предлагаю даме помощь и своё расположение.
- Анечка, держитесь подальше от этого ловеласа! - сказали с поверхности.
- Я очень постараюсь, - ответила Анечка.
Константин тем временем снова приник к ней всем своим трехметровым телом и принялся ожесточенно тереться животом о её живот. Анечка почувствовала у себя между бедер упругое движение.
- Фу, Константин! - возмущенно закричала она и принялась перехватывать леер, идя на подъем.
Дельфин не отставал, пристраиваясь то спереди, то сбоку, то сзади, и Анечка, содрогаясь от отвращения, не могла нарадоваться, что гидрокостюм на ней с кевларовой нитью, противоакулий - не то настырный афалина, чего доброго, и правда попытался бы её осеменить.
В момент, когда её голова пробила поверхность, и Анечка нос к носу столкнулась с обеспокоенно вглядывающимся в глубину Умкыром, море вокруг нее вскипело нитями и сгустками люминесцентно-белесоватого цвета. Анечка оказалась в центре облака жемчужного сияния.
- Ой, - по-детски сказала она. - Надо же, как красиво!..
Рядом высунулось из воды предовольное рыло Константина.
- О-о, это было божественно! - зачирикал-защёлкал он, вращая глазами. - О нимфа! Наяда! Посейдонова дочь!..
- Плавники убрал, - очень скучным голосом сказал Умкыр, разглядывая черные, сантиметров по пятнадцать каждый, когти на собственной лапе. На дельфина он не глядел.
Константин послушно убрал плавники. На всякий случай отплыл метров на пять - от Анечки и (в особенности) от "зодиака" с заскучавшим в нем урсогом.
- Значит, так, - всё так же негромко продолжил Умкыр. - Ещё раз попробуешь повторить свою выходку, и...
- Да-да? - заинтересованно приподнялся из воды афалина.
- ...и я тобой позавтракаю, - закончил, не повышая голоса, Умкыр. - Всё.
Настал черед Константина поскучнеть.
- Да я же... Это ведь... Ну, от чистого, тэ-эсзть, эээ...
- Сердца? - участливо помогла Анечка.
- Да-да, именно... Одним словом - больше не повторится!
И Константин без всплеска погрузился хвостом вперед в пучину.
- Спасибо, - сказала Анечка урсогу. Тот молча сидел в лодке. Потом протянул ей лапу и рывком вынул из воды.
- Хам, - сказал, чуть разведя лапами, словно извинялся за весь нечеловеческий род.
Анечка засмеялась. Не над словами зверогиброида, а вовсе даже - вообще ни над чем. Просто - захотелось. Захотелось смеяться.
Вот тогда-то она и почувствовала к огромному медведю огромное же расположение души и - к чему лукавить? - молодого своего девичьего тела.
Анечке надо было прямо-таки срочно с кем-нибудь обо всём этом поговорить.
***
- Сама же понимаешь, - говорил Анечке однажды вечером, провожая за горизонт неяркий солнечный диск и любуясь россыпями бликов на мелкой забортной волне, старенький моторист дядя Петя, который, по слухам, мог починить что угодно - от водородного мопедного движка до настоящего прямоточника с корабля Дальнего Поиска. Он громко сопел кривой матросской трубкой и пускал в темнеющее небо клубы едко пахнущего дыма. - Экспедиция долгая, развлекаться на борту особенно нечем, семейные пары редко когда вместе оказываются... Вот и цветет черт-те что, сплошной разврат да гоморра, особливо в последнее богомерзкое время, тьфу!
Анечка слушала его с непреувеличенным вниманием, как и всегда. Отчего-то из всей пестрой команды "Академика" и разношерстной группы научников Анечка его одного выбрала своим доверенным лицом и исповедником, поверяя ему самые сокровенные свои мысли. Что было тому причиной, не знала даже она сама. Быть может, почтенный возраст, когда накоплен уже преизрядный житейский опыт, но не наступила еще дряхлость тела, а главное - ума; а может быть, спокойная рассудительность, которую в просторечьи назыают мудростью, что светилась в его выцветших за прожитые годы бледно-голубых глазах под кустистыми бровями старика.
- А вы, дядя Петя, разве верующий? - спросила Анечка.
- Станешь тут верующим, когда наука такие чудеса творит, - проворчал тот. - И раньше-то невесть что понавыдумали, прям как в той припевке старинной: "Из Москвы пришла печать девок на` девок венчать!..". Да ладно бы девок, так ведь и мужики туда же!..
Старик снова смачно плюнул за борт.
- Так что я... такого... еще пацаном насмотрелся. Привык. Теперь уже и без особого омерзения на все эти дела смотрю. А что до звериков... Это уж точно не более противоестественно, чем мужикам с мужиками, ну, знаешь...
- Я понимаю, что вы имеете в виду, Пётр Семёнович, - зардевшись, медленно сказала Анечка. Старик тоже явно выглядел смущённым: ещё бы, наговорил тут при девице...всякого. - Я взрослая уже. Знаю, откуда дети берутся. И откуда не берутся - тоже знаю. Только тут не в детях же дело.
Старик взвился:
- А тебе-то как раз и надо - детей рожать, пока молодая! А не ждать, пока родишь медвежонка...этому! Потому что не родишь никого и никогда!..
- Ну, наука-то на месте не стоит, - пожала плечиками Анечка. - Кто знает... Может, и медведика рожу. Или троих.
- Анна, не пори ерунды! - погрозил узловатым пальцем старик. - Любови все эти, моркови, понимаешь... Крутить - крути, сейчас время такое, что тебе и слова никто не скажет. Но на перспективу-то, на перспективу - головой думай! Ищи себе хлопца хорошего, с генкартой сертифицированной и плодовитостью подтвержденной. Ищи! А то ведь так и повымрете - с медведями своими в обнимку, да с собаками, да с моржами, да бог его ещё знает с кем, прости господи!
Помолчали, обижено и насуплено.
- И где же мне такого парня найти-то прикажете, дядя Петя? - спросила потом Анечка, и горькая нотка, промелькнувшая в ее негромком голосе, задела старого моториста тем сильнее, что он и без того уже раскаивался в резкости своих слов, не сомневаясь, впрочем не на миг в истинности их смысла.
- А тут уж сама смотри. Чи на борту, чи среди саможорцев этих... Всё одно лучше, чем с животинами любови всякие там крутить!..
"Кому как", - подумала с внезапной злостью Анечка.
- Это ведь не из-за того, Пётр Семёнович, что люди для меня плохи, - вслух сказала она, - совсем не из-за этого.
- А из-за чего тогда? - насупившись и не глядя на нее, спросил старик.
- Просто он очень хороший.
Сказала - и не смогла сдержать счастливой улыбки. Дядя Петя похмурился-похмурился было, кусая вислый, желтый от табака ус, да потом и сам разулыбался в ответ, так заразительна и озорна была улыбка на курносом и веснушчатом анечкином лице.
"Изнутри девка светится", - подумал "дед". - "Ох, беда, беда... Пропала, как есть пропала девка!.."
Но на душе у него отчего-то было не только тревожно, но и светло.
***
Памятный разговор с дядей Петей не остался незамеченным - по крайней мере, один из членов научной команды подслушал его, вольно или невольно. Анечка склонялась к теории заговора - потому что только по большому капризу теории вероятности мог бы случайно услышать сказанное в тем вечером именно тот человек, который услышал.
Славик Кобец, из техник-лаборантов океанографической партии, был, в общем-то, неплохим парнишкой. Беды у него было две: в Анечку он был влюблён по самые свои лопоухие уши, а для самой Анечки был молод настолько, что она его красноречивые взгляды, знаки внимания, ахи и вздохи всерьез попросту не принимала.
Анечка только-только вернулась на борт после долгой, на целый день, "охоты" за стадом горбачей. Волнение на море было довольно сильным, что затрудняло сбор образцов. Теперь Анечке казалось, что вся она благоухает основательно переваренным в китовом кишечнике планктоном; так оно, скорее всего, и было, и никакое купание в холодной морской воде помочь не могло. Страстно хотелось в душ, в ванну, в сауну, в конце концов, и всех мыслей в анечкиной белокурой головушке только и было: бросить в обменную станцию полупустой баллон акваланга, выбраться из гидрокостюма, облиться пенной водой в ионизаторе и завалиться спать до завтрашнего утра...
И тут дорогу ей заступил Славик.
- Здравствуй, Анечка, - явственно нервничая, начал он. Покусывал губу, зыркал исподлобья глазами, вертел что-то несуществующее в пальцах. Видно было, что разговор задумал серьезный.
Анечке же было ну вот совсем не до разговора.
- Славочка, я сейчас совсем-совсем очень-очень устала, я плохо пахну и засну сейчас прямо здесь, на ходу. Не надо меня разговаривать разговорами, пожалуйста.
Славик обиженно насупился.
- Только два слова, - попросил он.
Анечка сдалась. Села верхом на баллон, положила подбородок на подставленные ладони, уставилась на Славика глаза в глаза.
"Только бы не моргнуть, - подумала. - Усну. Ей-богу, усну."
- Давай, - сказала вслух.
И Славик дал.
В два слова он не уложился, конечно. И в сто два - тоже. Ох, сколько же всего было ему сказать!..
Анечка слушала, чувствуя, как с каждым выплюнутым в её адрес словом всё сильнее тяжелеют руки, всё больше слабость в коленях - зато всё яснее работает голова, всё четче мысли, всё понятнее желания.
Наконец, устав окончательно, сказала только:
- Прости.
И снова намотала на руку шершавые лямки балонной упряжи. Стало как-то скучно и серо на душе.
- Ты не понимаешь! - плаксиво кривя долгоносое лицо и багровея сквозь веснушки румянцем, кричал ей Славик. - Он же не человек! Зверь он, зверь!..
"Это-то я как раз и понимаю", - хотела ответить и не ответила Анечка. Стояла молча, кусала губу, в бессилии сжимала и разжимала маленькие костлявые кулачки.
- ...Это сейчас он с тобой добрый и ласковый, нежный да понимающий! А стоит ему гон почуять, течку медвежью хоть самым краешком носа ощутить - и всё, кранты, приехали! И не вспомнит кто ты такая есть, ладно, если сразу голову не оторвёт!...
"Не верю!" - снова промолчала Анечка, но в душе тоскливой волной поднималось мерзкое знание того, насколько прав этот лопоухий поклонник, выплёвывающий сейчас в лицо отвергнувшей его женщины эти обидные, но такие верные слова.
- ...вспомнищь ещё мои слова, когда слёзы лить будешь! А я... Я тебя ждать буду, дура!..
"Я с ума сошла", - думала Анечка, поворачиваясь к Славику спиной, чтобы не видеть его предательски увлажнившихся глаз за толстыми стёклами очков, его распахнутого в крике рта, его сжатых в кулак слабых человеческих ручонок...
Чем дальше она отходила, чем слабее доносился крик сквозь рокот бьющего в железный борт моря, тем явственнее она чувствовала облегчение от завершения этого неприятного разговора. А и пусть, подумала вдруг она, пускай хоть захлебнутся своей желчью и завистью, пусть! Всё равно -- мой, ничей больше, и вместе мы будем столько, сколько судьба отведет!..
При входе в надстройку остановилась на пороге, развернулась всем телом. Звонко крикнула Славику:
- Спасибо!..
Радостно прогремела каблуками по расширенному трапу, скатилась на нижнюю палубу, в звериный кубрик, переделанный из грузового трюма в жилое помещение. На нее вопросительно уставились шесть пар нечеловеческих глаз. Морж Густав, старый, морщинистый, словно лишаями, покрытый ракушками в глубоких складках шкуры, работавший на подхвате у двигателистов и на пару с афалиной Константином (который по понятным соображениям обитал снаружи, за бортом; хотя большими друзьями они с Анечкой и не стали, досадных инцидентов между ними тоже больше не возникало) отвечавший за состояние винтов, руля и корпуса "Академика Хоффмана" ниже ватерлинии. Троица суетливых выдр из бригады ихтиологов - проворные ловцы Гуо, Нуо и Уо, чирикавших что-то на совершенно невообразимом русско-вьетнамско-зверином суржике. Степенная пара морских ягуаров с ослепительно красивой крапчатой шкурой, обманчиво-плавными манерами и смертоносными клыками в широких пастях; специалисты по приполярной фауне, их имена Анечка никак не могла запомнить.
И Умкыр.
Он поднялся ей навстречу с широченного топчана, отбросил в сторону крупный мосол, который секунду назад самозабвенно обгладывал, и в один широченный шаг оказался совсем рядом. Нагнулся, опускаясь на четыре - по-звериному - лапы. Заглянул в самое сердце. От него пахло зверем и кровью.
Анечка крепко-накрепко обняла его за шею, прижалась всем телом и расплакалась совсем по-детски - облегченно и радостно.
На её слезы внимательно смотрели пять пар нечеловеческих глаз.
Анечке было всё равно.
У неё был он - её медведь.
Её Умкыр.
Её.
Ничей больше.
***
Там она впервые ему и отдалась - прямо на широком, жестком, как сам хозяин, топчане, ничуть не стесняясь устремленных на нее звериных глаз. Было в этом бесстыдстве что-то атавистичное, что-то очень человеческое, архаичное, господское даже - как не стесняемся мы предаваться любовным утехам на глазах домашних любимцев и даже грудных детей: дескать, по невеликости своего ума не поймут, чем заняты их хозяева или родители. В тот момент Анечка не утруждала себя поисками первооснов своего поведения; ей просто было плевать - так велика была сила её желания, которое захлестнуло её всю, накрыло с головой, опрокинуло, сбило с ног, завертело и утащило за собой на совершенно невообразимую бездумную глубину, в которой слова - лишни, а мысли исключительно запретны.
Анечка не думала ни о чём.
Даже когда - вполне ожидаемо - выяснилось, что разница в габаритах превосходит самые смелые её ожидания и представления о несовместимости человеческой и нечеловеческой анатомии, - даже тогда она не остановилась. Бездумно бормоча что-то успокаивающее и бессмысленное - о том, что не расстраивайся, родненький, подожди, я потом пластику себе сделаю, чтоб входил куда только пожелаешь, а пока вот смотри, вот сюда, во-от, видишь, как здорово, а-ах... а-ах.. давай, давай давайдавайдава оооо ещё ещё ещё скорее даааа... - она сделала всё для того, чтобы им обоим в тот вечер, и не только вечер, и не только тот, - было хорошо.
Потом весь мир пах каштановым цветом, и её руки, её лоно, её губы, и его шерсть - всё пахло каштаном, и липло тягучей патокой не то от пота, не то бог знает от чего ещё; разбираться ей было лень; томясь в безумно сладкой неге, она так и заснула в объятиях огромных лап, раскинувшись бесстыдно и откровенно, чисто и невинно на необъятном медвежьем животе.
По-над ее доверчиво ткнувшейся в заросшую белой шерстью подмышку головкой, всю в совершенно кукольных кудряшках, смотрел на своих соседей по кубрику из-под полуопущенных век Умкыр; те один за другим опускали глаза, признавая его силу запретить им не только обсуждать происшедшее, но и даже задавать ему любые вопросы.
Впрочем, слух об Анечкином падении во грех облетел все палубы и кубрики "Академика Хоффмана" ещё до того, как на её бедрах высохло густое медвежье семя. Что ж, слухи - явление нематериальное; проскользнут в любой зазор, а хоть и в логике, и удивляться здесь решительно нечему.
Скрывать правду она и не пыталась. Вопросов ей не задавали, а Умкыру - и подавно.
Разумеется, после всего этого её прозвали Медведицей. Возможно, прозвали бы и раньше - но раньше это было бы прозвище, обусловленное одной ишь фамилией, а теперь... Теперь в этом прозвище была она вся, и вся жизнь её, и привычки, и предпочтения, включая и те, которые додуманы были уже за нее недоброжелателями и завистниками.
Анечке было плевать. Она любила и была любима - а это уже не так уж мало на этом свете. Во всяком случае, этого вполне достаточно для того, чтобы ощутить, что такое абсолютное счастье - пусть даже и ненадолго.
Потянулись... Нет - замелькали-замельтешили, да, так будет вернее - полные смысла и друг друга дни. И ночи, в которых было место и звериной страсти, и человеческой нежности.
Было всё.
Анечка летала, словно на крыльях. Работа спорилась; данных ежедневно добывали столько, что того и гляди, захлебнётся этими самыми... данными весь институтский аналитический отдел; всё равно было, чем заниматься, лишь бы - с ним... Лишь бы - рядом. Лишь бы - вместе, навсегда...
Но жестокие слова, в запале сказанные Славиком (он при встрече с Анечкой слегка бледнел, в остальном же был вежлив, излишне, быть моет, подчёркнуто, ну да и бог с ним, бог простит, не самой же его судить, право) не шли у Анечки из головы.
Поделилась она сомнениями со своим престарелым наставником, "ангелом-хранителем без пяти минут как на пенсии", - так сам дядя Петя, посмеиваясь в усы, изволил себя величать.
Двигателист задумчиво смотрел на близкий, подернутый уже пленкой свежей зелени, негостеприимный берег. Стояли на рейде во фьорде напротив Уманака. Фаунисты-наземники днями раньше доложили, что на подходе к бухте видели крупную медведицу, которая целенаправленно двигалась в сторону людских поселений. Вот это, последнее, обстоятельство, и беспокоило Анечку сильнее всего. Что ж это за зверь такой, что людей не боится?
Старик тем временем крепко задумался. Анечка, с трепетом ждавшая вердикта, даже вздрогнула, когда он заговорил.
- Там, на берегу, дед один есть. Рассказывают, он с медведицей жил. И не из этих, переделанных, а с самой что ни на есть настоящей. Вот у него совета и проси. А я тебе в этих делах, сама понимаешь - не советчик. Я и жену-то схоронил без малого двадцать лет назад - что я могу смыслить в делах сердечных, а тем паче в межвидовых?..
В глазах его озорные искры соседствовали с озабоченностью.
***
"Академик Хоффман" стоял на якоре в полукабельтове от каменистого пляжа, стиснутого с двух сторон отвесными стенами голубого льда. Для стосильного подвесного мотора шлюпки это было не расстояние - уже через минуту Анечка, забросив на спину рюкзак, бежала по узкой тропинке вверх по склону, направляясь к едва видным в свете дня дымкам над гонтовыми крышами саможорского поселения.
Ледник здесь стекал к морю двумя долгими языками, обходя холм, приютивший деревню. Убогих хижин было десятка два-три. Над каждой - обязательный вогнутый диск спутниковой тарелки, как и положено, в потеках ржавчины и птичьего помета. Нарты и снегоходы, каяки из натянутых на деревянный каркас шкур и стекловолокна, прислоненные к дощатым стенам хореи и остроги с покрытыми затейливым узором древками.
Навстречу то и дело попадались дети, закутанные в нарядные, расшитые бисером кухлянки, но все, как один, с перепачканными плоскими мордашками. Анечка не сразу поняла, что разводы и полосы на лбы и щеки малышей нанесены специально. Смесь золы и жира размазывали по лицам особенным образом, создавая рисунок, который должен отпугнуть злых духов. Кто тут был злой дух, становилось понятно, стоило миновать очередную группку детей: за ее спиной они начинал шипеть, делая отпугивающие жесты и даже швыряя ей вслед (но так, чтобы не дай предки не попасть, нет!) мелкие камушки и осколки костей.
Спросила у взрослых: отчасти - жестами, отчасти - коверкая датский. Ей ответили, указали дом - такой же неказистый, как остальные, если не больше. Назвали имя.
Ыргонтаннук, сощурив и без того узенькие глаза в едва заметные щелки, блаженно грелся на солнце, сидя на дне перевернутого каяка. В углу рта торчала трубка с длинным чубуком; из крошечной чашечки поднимался, завиваясь спиралью, дым крепкого, как тут любили, табака. Старый херег-калааллит скинул торбаса и крест-накрест сложил на них загрубелые, в трещинах и натоптышах, ступни, всей своей позой излучая умиротворенное блаженство.
Лет ему было - не счесть, как и морщин на изношенном временем личике.
Анечка присела на корточках совсем рядом. Херег обозначил легким движением век то, что заметил её присутствие. Она сняла рюкзак, выставила на землю перед стариком коробку патронов для архаичного гладкоствольного ружья, несколько банок консервов и похищенный на камбузе ананас.
При виде ананаса глаза старого калааллита изумленно расширились.
Именно так перевел его слова прицепленный к рюкзаку автотранслятор, который Анечка наконец догадалась включить.
Она кивнула. Принялась было объяснять, как ананас правильно чистить, резать, есть...
- Знаю сам, - прервал её Ыргонтаннук. - Ел уже. Помню.
Анечка удивилась.
- Надо же! А когда?
Старик ненадолго задумался. Назвал дату с точностью до дня.
- Двадцать пять лет?!
Херег пожал плечами - дескать, чего тут такого? Иные и слыхом о такой шишке не слыхивали, а он - ел.
Затянувшись, пустил дым через ноздри, потом, вглядевшись Анечке в лицо, цепко спросил:
- От меня что надо?
Интонации вопроса были не самыми гостеприимными, но Анечка предпочла свалить вину на трудности перевода.
Юлить не стала. Не тот момент.
- Рассказывают, ты знаешь, каково это - жить с медведем. Правда это?
Помолчали. Старик, наконец, кивнул. Анечка ждала, и тогда, покряхтывая, щелкая древними суставами, Ыргонтаннук кое-как распрямился, отложил трубку и ананас, потом схватил себя за подол кухлянки и одним слитным движением снял её, вывернув наизнанку. Повернулся к Анечке тощей костлявой спиной в синеватых разводах обережной татуировки.
Смотреть было страшно. Скудную стариковскую плоть уродовали, изборождая едва ли не до костей, глубокие рваные рубцы, похожие на крылья ангела - словно кто-то большой и сильный много-много лет назад обнял старика, который в ту далёкую пору и стариком-то совсем ещё не был, сжал, стиснул его в объятиях - а потом рванул накрест-вверх, запуская в тело огромные острые, как ножи, когти...
Анечка смотрела во все глаза. Старик некоторое время стоял на ветру полуодетый, давая ей насмотреться. Потом, не оборачиваясь, натянул кухлянку обратно.
- Всё посмотрела? - спросил хмуро.
Анечка кивнула.
- Теперь знаешь, как медведя любить. Уходи. Люби, сколько сможешь. Но знай - всему придёт конец. И за каждым свой медведь в назначенный срок приходит. Тот, что берегом ходит, за мной пришел. Женщина-медведь, да. Мой. Но может передумать. Уходи. Торопись с любовью. У каждого медведя своя медведица.
И Анечка ушла. Ушла, чтобы успеть налюбиться со своим Умкыром прежде, чем за каждым из них придет свой медведь.
Или - медведица?
Ей казалось, что они успевают.
Теплело. Берег оделся в желто-розовую дымку цветения. Экспедиционный лагерь разбили на пляже: гидрометеорологи, взбунтовавшись, потребовали недельной остановки для калибровки оборудования и запуска зондов по здешней розе ветров. Остальные бессовестно пользовались возможностью провести пару лишних денёчков вне качающейся палубы. Научрук, махнув рукой, дал всем выходные. Пляж наполнился многоцветьем экспедиционных курток, бренчанием гитары и треском ночных костров.
Анечка с Умкыром гуляли по поросшим вереском и стлаником холмам. Урсог охотно катал её на спине, то неторопливо переваливаясь с ноги на ногу, то вдруг припуская прытким - куда там лошади! - галопом. Они купались под стекающими с ледника водопадами и окунались в студеные до зубовного скрежета озёра.
По утрам Анечка находила в изголовьи их - общей, общей! - палатки букетики здешних цветов: пижма и иван-чай. Она счастливо зарывалась лицом в цветы и дышала горьковато-травяным их запахом до тех пор, пока не возвращался Умкыр.
Отлучки его делались всё чаще. В окрестностях бухты видели медведицу, из диких. Зная, как беспокоит это возлюбленную, урсог взялся добровольно патрулировать берег.
Анечка была бесконечно благодарна ему за всё, и прежде всего - просто за то, что он у неё был.
Был...
***
Той ночью Анечке не спалось. Она проёрзала часа с полтора, безуспешно пытаясь провалиться в пространство сна; ничего не получалось. Тогда она оделась, выбралась наружу из палатки и отправилась гулять.
Было светло, пусть и не как днем. Солнце на короткие часы сваливалось-таки за горизонт, но небо по краю окоёма светилось фосфорическим жемчужным блеском. Круглолико выглянула из-за края моря луна, протянув через весь мир серебристую дорожку прямо к анечкиным ногам: скорей, ступай и - вперед!.. Среди тускловатых звезд, рядом с едва различимой Большой Медведицей, через весь купол неба пробегали неярко-зеленоватые змейки полярного сияния. Все предметы - валуны, глыбы льда, айсберги, "Академик Хоффман", застывший на рейде под одними позиционными огнями, вытащенные на берег лодки, лагерные палатки и развернутая метеорологами станция - отбрасывали полупрозрачные призрачные тени. Такая же тень неспешно шествовала бок о бок с самой Анечкой, ступая с нею шаг в шаг.
Негромко шумел прибой, перекатывал гальку, плескал на берег фосфорически светящейся пеной, тянулся к анечкиным ногам плоскими амебными ложноножками - вот-вот! Вот сейчас! Ещё немножко!.. - не дотягивался и бессильно откатывался обратно. Анечка шла вдоль кромки моря, улыбаясь невесть чему, и мысли её были в эти минуты очень далеко отсюда.
Откуда-то справа, из-за груды камней, основание которой густо поросло карликовой березкой и ольховым стлаником, донёсся сдавленный стон - гортанный, низкий, утробный - и сразу вслед за этим - разъяренное рычание. Анечка встрепенулась, заозиралась испуганно - далеко отошла от палаток, по расползающейся из-под ног гальке быстро не добежать!.. Затравленно глянула в сторону камней; звук повторился, не приближаясь, впрочем, и не удаляясь. Чувствуя себя посреди освещенного пляжа, словно блоха на скатерти, Анечка, стараясь сделаться как можно меньше, присела. Так, в полуприседе, смешно загребая по сторонам сразу занывшими от неестественного положения ногами и наступая на свою съежившуюся тень, она и двинулась к скалам.
Кусты больно царапали лицо и руки, цеплялись за карманы куртки и шнуровку высоких сапог; как ни старалась Анечка поднырнуть под нависающие пологом ветви, не обошлось без вырванных с корнем пучков волос. Шипя себе под нос и морщась от боли, Анечка наконец прорвалась сквозь живую изгородь и оказалась на краю укромной полянки, с одной стороны ограниченной гладким валом морены, а с другой - сплошной стеной спутанных ветвей.
Посреди поляны, утробно рыча, взвывая и задыхаясь, сплетались и расплетались огромные белые тени.
Сначала она не поняла. Не поняла ни того, кого видит, ни того, чему именно стала свидетелем. Потом ахнула едва слышно, но этот слабый отзвук разбитого девчоночьего сердца, эхо осыпающихся в бездну обманутой души осколков оказался, как ни странно, услышан.