Женщина была стара. Она даже не помнила, когда появилась на свете. При Александре? Котором? Николае? Каком из них? Возможно, даже при царе Горохе... Да не важно это. Её лицо иссекли морщины, глубокие как каньоны, на дне которых навсегда скрылась от людей память об упругой бархатистости кожи. Впрочем, было еще одно место, где она продолжала существовать в первозданной, неопаленной лихим временем неприкосновенности - в какой-то тайной, чудом уцелевшей ячейке мозга несчастного старика. В остальной части его головы вольготно расселился склероз, который милосердно избавил своего хозяина от ощущения реальности. Поэтому старик не утруждал себя вопросом, почему должен называть старуху, живущую с ним в одном доме, так же, как ту молодую красавицу, которая когда-то была его женой. Но эта скрюченная старуха стирала его одежду, топила печь и готовила еду. Правда, в последнее время ели они всё реже. Но старик не всегда это замечал. Склероз был его союзником в борьбе с голодом. Желудок воевал на стороне противника.
В тот день пустое старческое чрево вдруг решило поднять восстание.
- Жена, есть хочется...
Старуха оставила тщетную попытку дотянуться веником до заросшего густой паутиной угла. Она открыла старинный сундук. Достала пожелтевшую газету и, прижав обеими руками к тощей груди, поковыляла в амбар. Бережно расстелив её, женщина нежно провела шершавой рукой по желтоватой бумаге, будто ласкала ребенка, своего ребенка. Это был подарок сына, её радости, её гордости, который служил большим начальником в городе. В позапрошлом годе он приезжал в родную деревню по каким-то своим делам и оставил почитать газету "Правда". Неважно, что родители отродясь не умели читать, важно, что прикасаясь к газете, женщина могла поговорить с любимым и единственным сыном.
С сожалением она оторвалась от своей одинокой беседы. Достала пустой мешок, вывернула его и тихонько, аккуратно, чтобы ни единая пылинка не просыпалась, вытрусила над газетой. Тонкий слой муки припудрил статью об успехах колхозного строительства. Муки набралась ровно горсть.
- На сегодня хватит, а завтра видно будет. Что-то придумаю... - горестно вздохнула старуха и принялась месить тесто.
Женщина поставила в угол кочергу. На столе матово отсвечивал румяной шкуркой хлебец.
- Пусть остынет, пока я схожу за водой. И тогда будем обедать.
Глухо защелкали, сопровождая каждый шаг, изъеденные артрозом суставы. От колодца донесся медленный тоскливый скрип ворота. Старик остался наедине со своим чревом, в котором революция перешла в состояние гражданской войны. В желудке рокотали пушки армий Колчака, по кишкам била копытами конница Буденного. И единственное оружие, способное прекратить битву, лежало перед ним на столе, исходя духмяным паром.
Когда старуха вернулась, муж сидел возле пустого стола и монотонно раскачивался из стороны в сторону. На его сморщенной щеке блестел сложноизломанный след одинокой слезы. Старуха была мудрой женщиной, в своей долгой жизни видела много горя и слышала много лжи. Поэтому не стала ничего спрашивать у мужа.
- Не плачь, дед, - просто сказала она. - Ну убежал он в лес, и Бог с ним. Я тебе испеку новый колобок, лучше прежнего...