|
|
||
Осеннее жизнеописание.
Когда окружающая нас даже в городе природа начинает стремиться к порядочности, как то: не шуршать листьями, не смеяться солнцем; эмоциональность ее - смотря по термометру - все ниже и ниже, я возвращаюсь в холодные края - этакая вот свихнувшаяся птица. Тщательно (т.к. по пути с вокзала успеваю вдохнуть осени, как ни стараюсь задержать дыхание), очень тщательно и серьезно глажу шелковые завязки у маски. Маска висит на гвозде, вбитом в стену, состав - папье-маше, краска масляная. Выражение ее чрезвычайно ответственное и обществом одобряемое. Граждане с загорелым лицом, да еще и облезающим носом, (типа меня) не надевшие подобной маски, и тут и там останавливаются гражданами милиционерами. Далее оскорбители общественной серьезности доставляются в отделение милиции, и, коли даже там не надевают предложенные казенные маски, судьба их резко меняется.
Так как моя судьба представляется мне вполне сносной, да еще и в силу природной консервативности... в общем, подготавливаю свою маску для выходов в город. Впрочем, выходы эти будут совершаться лишь по крайней жизненной необходимости, которой пока нет. Значит изогнутый, темного дерева стол, бумаги и горы слов. Играю в бисер, ставлю их в разном порядке, составляю узоры. Традиционно в начале осени - беру задания, даю обязательства - дабы из нелепых слов на никому не нужные темы появлялся гонорар, равный клочку оранжевой бумаги. Но стол стоит у окна и в щели проникает осенний, губительный, благоразумный отравленный воздух. От него хочется говорить правильно и пристойно, не гонять на поездах в поисках сдохшего лета, а ...это... ну как это говорят...о! Делать карьеру.
Спасение есть. Оно синее и не пропускающее ничего. От пейзажа и запаха желтых листьев загораживаться надобно занавеской темно-синего цвета. Мягкие складки ее похожи на волны и керамический кот, сбежавший из приморского города, полного кошек и веселых художников-керамистов, сидит на страже; сидит на краях двух частей занавески, дабы не расходились они, осень в дом пуская.
Я бегаю в маске, я меняю бумагу на бумагу. Полную слов - на имеющую видимые лишь на свет символы, а эту - на оранжевую. Я отравлена осенью, маска мне все ближе и родней, вечерами сдирать ее приходится с кусками кожи - и всю ночь зализывать раны, чтобы снова одеть с наступлением донельзя рабочего дня. Но это называется сохранить лицо, это необходимо. Чтобы все же снимать ее и вешать на гвоздь.
Забывшись, открываю окно как-то вечером. Только и ждавший того целый месяц ветер не медлит. Но темно-синяя занавеска - цвета летних вечеров у синего моря, плотная и честная - она не дремлет, она тоже всегда готова к нападению, она всегда на страже. Закрывает мне лицо, закрывает нос и глаза - не видеть осень, не дышать осенью; она мой синий парус сумасшедшего путешествия. Ветер крепчает, она трещит, но закрывает меня; становится огромной, становится парусом огромного судна и задевает, ну совершенно нечаянно - кончиком - маску, висящую на гвозде. Папье-маше не бьется, но маска разбивается вдребезги...а я иду, ничего не видя, еле передвигаясь в плотной синей ткани, иду навстречу ветру и все же закрываю окно.
И что ж теперь? - смеемся мы с котом под обычным таким куском синей ткани, скромно замершим на окне. Да ничего больше и не остается. С оранжевым билетом, спрятав лицо, пугаясь граждан милиционеров, за ночь как-нибудь доберусь до вокзала. А оттуда дорога одна - в приморский город, где много кошек и веселых художников-керамистов, где не нужны маски, а вечера синие как моя занавеска.
|