Бирманское государство, которое британцы и китайцы называли в XIX веке Империей или Королевством Ава, было результатом агрессивной политики экспансии, инициированной Алаунгпайей, или Аломпрой (1753-1760), основателем династии Конбаунг, который завоевал независимость страны от Монса. Это привело к завоеванию и аннексии между 1757 и 1792 годами королевства Мон Пегу, самых западных княжеств Шан, королевства Муг Аракан и сиамских прибрежных провинций Мергуи, Тавой и Тенассерим и превратило Бирму - в самое могущественное государство Юго-Восточной Азии.
Имея несколько нечетко очерченные границы, его общие размеры к XIX веку невозможно точно определить, но, исключая номинально подчиненные штаты Шан и штаты Карен, а также в основном неуправляемую территорию чин-лушаев, нагов и качинов, "вероятно, общая площадь составляла примерно 49.000 кв.км. Излишне говорить, что его население было разного этнического происхождения, один эксперт заявил в 1892 году, что оно состояло из "около 40 различных рас и племен". Пятью наиболее важными были сами бирманцы, ранее доминировавшие монсы (бирманцы называли талайнгов, а британцы иногда пегуанов или пегуров), муги или араканцы, шансы и карены. Оценки общей численности населения сильно различаются, но более надежные предполагают, что к 1885 году оно составляло около 9 миллионов человек, из которых 5,5 миллионов составляли бирманцы, монсы и муги, 2 миллиона были шанцами, 0,75 миллиона были каренцами, а остальные представляли собой смесь качинов, чинов и других горных народов. Население Верхней Бирмы, которое в 1855 году составляло всего 1,2 миллиона человек, к 1885 году, по-видимому, выросло примерно до 2-3 миллионов, за исключением шанцев и качинов.
Приведя свою границу в прямой контакт с границей Британской Индии, аннексия Аракана в 1785 году посеяла семена окончательной гибели Королевства Ава, поскольку Британии и Аве не потребовалось много времени, чтобы признать друг друга угрозой своим региональным амбициям. Уверенность в конфронтации была обеспечена, когда бирманский король Бодавпая (1782-1819) заявил о своих правах на британские провинции Читтагонг и Дакка в качестве преемника раджаса Аракана, которым они когда-то управляли.
Вопрос о мятежниках из Аракана, ищущих убежища в Читтагонге после их поражения от бирманцев между 1795 и 1798 годами, был воспринят Бодавпайей как благовидный предлог для проверки решимости британцев, и он послал армию через границу в погоню. За беспорядочной стычкой последовало крупное столкновение с англичанами в 1799 году, но отправка последней дипломатической миссии в Амарапуру, которая в то время была бирманской столицей, сняла непосредственный риск тотальной войны. Тем не менее, после этого вопрос о беженцах из Муг продолжал кипеть под поверхностью англо-бирманских отношений и, наконец, вскипел в 1811 году, когда лидер Муг Чин Пян (в британских источниках именуемый "Кингберингом") вторгся в Аракан со своих секретных баз в Читтагонге во главе примерно 10-20.000 человек с по меньшей мере 17 или 18 полевыми орудиями. Он быстро захватил большую часть провинции, несколько раз побеждал бирманцев в битвах и захватил столицу провинции Мхрохаунг, откуда безуспешно обращался к британцам за признанием и защитой. Однако победа Mug была недолгой, быстрое бирманское контрнаступление вынудило Чин Пяна и его последователей снова искать убежища в Читтагонге.
Разъяренные тем, что британцы продолжали укрывать своих врагов, бирманцы в феврале 1812 года снова перебросили войска через границу, хотя вскоре их прогнали. Британская терпимость к беззаконию Чин Пяна, тем временем, подошла к концу, и когда он снова вторгся в Аракан в июне 1812 года, они назначили цену за его голову, арестовали всех его сторонников, кого смогли найти, а в ноябре разыскали и разрушили его частоколы, военные суда и зернохранилища. Тем не менее, в декабре 1812 года (800 человек и 10 орудий) и апреле 1814 года (700 человек) были совершены дальнейшие значительные, но безуспешные набеги на Аракан, а пограничные рейды продолжались даже после смерти Чин Пяна в январе 1815 года, британцы либо не смогли, либо - как полагали бирманцы - не захотели их предотвратить. В конце концов, в 1817-18 годах разочарование Бодавпаи заставило его предъявить британцам два отдельных ультиматума: один требовал сдачи всех кружек в Читтагонге, другой - сдачи провинций Читтагонг и Дакка. Когда оба требования были отклонены, Ава начала демонстративную подготовку к войне, которая была лишь отсрочена внезапной смертью Бодавпайи в 1819 году. Его внук и преемник Багидо (1819-1837) аннексировал Манипур в 1820 году и Ассам в 1821 году в готовности к предстоящему конфликту, а затем в сентябре 1823 года захватил спорный остров Шахпури в устье Нааф на границе Аракан-Читтагонг, вытеснив его небольшой британский гарнизон.
Последний, бесповоротный шаг к конфликту был сделан в декабре 1823 года, когда бирманцы вторглись в британский протекторат Кашар. 17 января 1824 года британские войска, шедшие на его защиту, столкнулись с бирманцами и разгромили их в сражении, которое фактически ознаменовало начало Первой войны в Бирме, хотя Британия официально объявила войну только 5 марта.
Бирма была абсолютной монархией, практически не ограничивавшей власть короля, которого большинство его подданных обычно считали божественным существом, несмотря на злоупотребления и несправедливость, которые он регулярно совершал по отношению к ним. Царствование было наследственным, но только в том смысле, что оно ограничивалось потомками Алаунгпайи, Аллейн Айрленд (1907) заметил, что "каждый отпрыск королевской линии считал себя вправе поднять знамя восстания, если он воображал, что у него есть справедливые шансы на успех". В результате для короля, вступающего на престол, стало почти традицией организовывать убийство или ритуальную казнь не только каждого принца или принцессы, которые могли считаться угрозой, но также их семей и любых правительственных министров, которые их поддерживали. Самые кровавые такие чистки произошли в феврале 1879 года, когда были казнены 80 родственников Тибо, в том числе восемь его собственных братьев; и в 1884 году, когда было казнено около 300 сторонников соперничающих принцев. Однако, несмотря на такие меры предосторожности, всегда существовал, казалось бы, неисчерпаемый запас изгнанных или забытых принцев, чье выживание, по крайней мере, угрожало стабильности королевства, а иногда приводило к восстаниям или дворцовым переворотам.
Государственными делами управлял тайный совет, называемый хлутдо, состоящий обычно из четырех, но иногда из пяти или шести министров (вунги или "великие носильщики бремени") и такого же числа подчиненных министров (вундауков), последние оказывали помощь, а иногда и советы вунги. Самый старший советник был известен как чжи вуньи или премьер-министр. В дополнение к хлутдау было несколько министров внутренних дел (атвинвунс), которые передали инструкции короля совету. Местное самоуправление находилось в руках губернаторов провинций (мявунов), губернаторов поселков (мьотугьи или мьуки), губернаторов районов (тайктугьи) и деревенских старост (тхугьи). Никто из них не получал никакой реальной заработной платы, старшим должностным лицам вместо этого поручался труд "определенной части населения", в то время как младшие должностные лица получали "гонорары, льготы и нерегулярные вознаграждения". Излишне говорить, что эта система саморегулируемых доходов в сочетании с тем фактом, что местные чиновники несли личную ответственность за сбор доходов своих районов, открыла двери для широкомасштабной коррупции на всех уровнях власти.
АРМИЯ В вооруженных силах страны не существовало отдельной системы командования или генерального штаба. Военные дела находились в руках точно такой же группы должностных лиц, чьи гражданские и военные обязанности считались взаимозаменяемыми. "Бирманцы не знали ... никакого существенного различия между гражданской и военной службой", - писал Дж.Дж. Скотт. "Ожидалось, что магистраты и казначеи будут так же способны управлять войсками, как и выполнять свои обычные гражданские обязанности". Самыми старшими номинально "военными' офицерами были бо-гии (обычно переводимые как "полковники" или "коменданты"), которые были младше вундауков и атвинвунов.
Хотя в столице базировалась небольшая постоянная армия (см. ниже), большинство полевых армий Бирмы состояло из пехотных подразделений, собранных для удовлетворения потребностей каждого конкретного кризиса по мере его возникновения. Технически военная служба была обязательной для всех бирманцев, бирманских шанцев и потомков сиамских военнопленных, независимо от возраста и в любое время и так часто, как это требовалось. Однако обычно призываемые мужчины были в возрасте около 17-60 лет, хотя солдатам, которых видели во время Второй войны в Бирме, по-видимому, было от 15 до 65-70 лет. Среди пленных, захваченных англичанами в Кокаине в Пегу в 1825 году, были даже "мальчики 10 или 12 лет", которых привлекли для оказания помощи в перевозке армейского провианта. Артур Файр записал, что большая часть войск, которых он видел в Амарапуре в 1855 году, были очень старыми, и примерно пятая часть из 5000 военнослужащих, которых Альберт Фитч видел на дорогах Мандалая в 1867 году, "были стариками или маленькими мальчиками, непригодными для военной службы".
Теоретически обязательная служба также может быть потребована от женской части населения, король Бодапая заявил, что "было бы неважно, если бы все мужчины были мертвы, потому что тогда мы бы записали и вооружили женщин". Однако нет никаких свидетельств того, что женщин когда-либо призывали к ношению оружия в течение XIX века. Вместо этого с ними обычно обращались как с заложниками за поведение их мужчин во время кампании. Отец Винченций Сангермано специально отметил примерно в начале века, "что, хотя технически все мужчины подлежали призыву на военную службу, "всегда предпочтение отдается тем, у кого есть жены и дети, которые служат поручителями и заложниками". В нескольких источниках сообщается, что дезертирство, трусость или неповиновение солдата были "строго наказаны в семье или родственниках этого человека; у которого за его проступок были испорчены товары, проданы или даже казнены". Примерно в 1805 году отец Сангермано лично был свидетелем казни тысячи женщин и детей после дезертирства их мужей и родственников во время неустановленной кампании, жертв связывали, запирали в бамбуковых хижинах (возможно, казармах дезертиров) и сжигали заживо. Хотя угроза такого возмездия, постигшего их семьи, неизбежно вселяла в большинство призывников отчаянную храбрость на поле боя, дезертирство, тем не менее, оставалось серьезной проблемой на протяжении всего существования королевства, поскольку военная служба была крайне непопулярна. Приведу лишь один пример: солдат, которого Скотт встретил в 1880 году, сообщил, что контингент численностью 3000 человек, в котором он недавно служил против шанса, сократился до 2500 за считанные дни, а к концу нескольких недель на поле боя сократился всего до 600-700 человек, хотя они понесли очень мало потерь в бою.
Ожидалось, что каждый округ предоставит контингент, пропорциональный количеству зарегистрированных дайнгов ("домов"), которые он содержал, поскольку дайнг был административной единицей, первоначально состоящей из группы родственных семей, но к рассматриваемому периоду состоящей из теоретически 16 обычно не связанных домашних хозяйств (точное число может варьироваться, если домашние хозяйства, составляющие дайнг, были большими). В большинстве случаев из каждой группы из двух, трех или четырех "домов" набирали одного или двух призывников. Хотя иногда требовалось больше, похоже, что даже в эпоху завоеваний династии Конбаунг со второй половины XVIII века до начала XIX века редко требовалось набирать более одного человека из каждых трех "домов", и один человек из каждых пяти был более обычным. Только во времена национального кризиса (например, в 1879 году, когда ожидалась война с Великобританией) было принято призывать всех доступных трудоспособных мужчин. Первоначально единственным основанием для освобождения была физическая нетрудоспособность, но к концу XVIII века отдельные лица могли приобрести освобождение путем уплаты штрафа. С.Ф. Ханней, писавший в 1830-х годах, записывает, что это была значительная сумма в 100-150 тикалей" (ее размер отражает тот факт, что она была разделена между 16 семьями) и добавляет, что чаще всего "эти деньги, которые должны были обеспечить замену, шли в карманы мяууна".
Многочисленные источники указывают, что как на национальном, так и на местном уровне официальной политикой было призывать в два раза больше людей, чем фактически требовалось, штрафы, взимаемые с тех, кто был либо непригоден к службе, либо обладал достаточным богатством, чтобы купить их освобождение, использовались для финансирования контингента путем выплаты жалованья его солдатам (если они получали таковое) и обеспечения его пропитанием, оружием и боеприпасами. Это неизбежно предоставило еще одну прекрасную возможность для коррупции, по крайней мере, половина штрафов, по общему мнению, оказалась в карманах чиновников, ответственных за их сбор. В других случаях трудоспособных мужчин аналогичным образом отпускали по домам, а деньги, предназначенные для их снаряжения и провизии, клали в карман, причем чиновник утверждал, что эти мужчины умерли или были больны. Особо жадные чиновники могут даже присвоить деньги, выделенные центральным правительством на расходы экспедиции. Хотя на подобную практику, по-видимому, слишком часто закрывали глаза, коррупция, тем не менее, сопряжена с риском увольнения, тюремного заключения или даже, иногда, казни.
Обычная процедура, которой следовали, когда требовалась армия, заключалась в том, чтобы король решил, сколько людей необходимо, после чего хлутдо разослал приказы губернаторам стольких провинций, поселков или округов, сколько необходимо, "призывая их собрать квоту, которую обычай решил, что их округа должны предоставить". Такие контингенты обычно исчислялись числом, кратным 500, но часто насчитывали всего пару сотен человек. Чтобы свести к минимуму риск дезертирства, призываемые в кампанию, как правило, отбирались как можно дальше от предполагаемого театра военных действий, насколько это реально возможно - "люди для защиты восточной границы призываются с запада, а для защиты южной - с севера, и наоборот, чтобы обеспечить их верность". Однако монское меньшинство страны считалось особенно ненадежными солдатами (из-за их традиционной вражды к бирманцам), и их редко призывали к оружию, в то время как карены, похоже, были полностью освобождены от военной службы.
Получив подробную информацию о контингентах, которые они должны были предоставить, мявуны или губернаторы провинций направили инструкции мьотугиис и тайктугиис, чтобы собрать необходимое количество людей, а они, в свою очередь, послали аналогичные приказы тхугиис или старостам деревень. Все эти чиновники также вели своих людей в бой. Именно банджи отбирал тех, кто действительно будет служить в каждом "доме", и он неизменно следил за тем, чтобы самые богатые люди были в верхней части его списка потенциальных новобранцев, что позволяло ему делать "очень красивую вещь из такого сбора, за счет штрафов и сумм, предоставленных ему для приобретения другого человека". Каждый населенный пункт должен был финансировать свой собственный контингент, и те семьи в каждом "доме", которые не предоставили солдата, вместо этого должны были внести взнос (называемый науктауккье или дайнгкье) в размере 300 тикалей за каждого ополченца, "за эту сумму он обязан служить без дополнительной оплаты во время войны". Этот взнос выплачивался как наличными, так и натурой (в виде риса, дров и т.д.). Неудивительно, что призывники, отобранные для службы, как правило, были неспособны либо заплатить свою долю науктауккье, либо дать взятку бандитам. Несомненно, именно это имел в виду информатор Хайрама Кокса, когда в 1797 году сообщил, что в целом на войну шли только бедняки.
Иногда "дому" также приходилось обеспечивать своих солдат оружием, боеприпасами и провизией, но точные условия службы контингента несколько различались в деталях от округа к округу. Генри Юл (1855) записывает, что "дома" призывников, набранных в Мидае в Нижней Бирме, должны были предоставить им оружие, боеприпасы, корзину риса весом 56 фунтов (25,4 кг) и - несколько необычно - "деньги в размере 5 рупий в месяц, за количество месяцев, которые, как ожидалось, продлится служба". Мужчины, выросшие в районе Проме, также были обеспечены оружием и, кроме того, "каждый год получали из общественного зернохранилища (в которое люди вносили взносы для этой цели) щедрое пособие на рис при том понимании, что их услуги были доступны, когда это требовалось". Тем не менее, из большинства источников представляется совершенно очевидным, что на самом деле многие призывники не получали ни жалованья, ни провизии, а вместо этого питались мародерством и расплачивались грабежом. Однако в 1825 году король был в таком отчаянии после нескольких деморализующих поражений от англичан, что позволил одному из своих министров убедить его выплатить единовременную награду в размере 150-200 тикалов за рекрута, чтобы поощрить зачисление. Как и следовало ожидать, большая часть этих денег оказалась в карманах министра, ответственного за это предложение. В последние дни своего существования Бирма находилась в таком бедственном положении, что не смогла бы платить налоги, даже если бы захотела. Действительно, когда правительство начало подготовку к Третьей Бирманской войне, оно фактически призвало каждого домовладельца в Минхле и, возможно, в других местах внести 5-10 рупий на расходы по созданию армии.
Несколько источников сообщают, что правительство могло предоставить, по крайней мере, часть вооружения и провизии контингенту, хотя представляется вероятным, что это в большей степени относилось к так называемой регулярной армии, чем к провинциальным сборам, на которые она в остальном очень походила. Майкл Саймс писал в 1795 году, что призывникам предоставлялось "оружие, боеприпасы и, я полагаю, определенная суточная норма зерна от правительства", в то время как Сангермано утверждает, что король "не предоставляет ничего, кроме оружия, о котором нужно хорошо заботиться, и горе солдату, который их теряет". По словам Т.А. Трант (1827), призывники обычно получали оружие и боеприпасы от правительственных офицеров по прибытии в пункт назначения. Однако он описывает это как "самое худшее описание" и добавляет, что многие обходились копьем и дахом, которыми каждый крестьянин неизменно снабжал себя. Юл говорит, что боеприпасы выдавались только "иногда'. В Азиатском обзоре 1825 года, цитируя отчет, который, хотя и был написан 50 годами ранее, оставался в силе в начале XIX века, говорится, что каждый призывник фактически был обязан снабдить себя копьем, дахом и щитом, и что, если у него не было мушкета, "он снабжается одним из магазинов его Величества, за который он платит установленную цену, 10 тикалей... но несет ответственность за это в конце войны; боеприпасы ему предоставляются бесплатно; иногда [его также снабжают] зерном из общественных амбаров, оплачивая то же самое; но в основном перекладывает на себя". Скотт говорит, что, когда у провинциального контингента заканчивались боеприпасы, командующий офицер должен был собирать деньги со своих солдат и покупать свежие припасы везде, где он мог их найти.
После сбора призывников из каждого округа направляли в указанный армией пункт сбора, по возможности небольшими партиями, "для большей скорости передвижения и обеспечения людей продовольствием". (Эта же политика иногда применялась и во время кампании, когда армия разделялась на несколько более мелких частей для марша, но вновь собиралась в джунглях перед началом боевых действий.) Иногда призывники путешествовали под бдительным присмотром эскорта, посланного из столицы, в то время как в других случаях они путешествовали на лодках, отправленных правительством, чтобы забрать их, Джон Кроуфурд (1827) записал, что кажется преувеличенными историями о том, что неохотных призывников "часто перевозили на борт связанными по рукам и ногам, и это не в нескольких случаях, а неоднократно и в большом количестве".
По прибытии в пункт встречи призывы каждой провинции были организованы по десятичным линиям в подразделения численностью теоретически 10, 50, 500, а иногда и 1000 человек, а иногда подвергались обучению в течение нескольких дней (едва достаточному для призывника, чтобы узнать, "какая правая сторона его брюк, и как сформировать четверки и держать оружие"), прежде чем их отправили на фронт под руководством их одинаково неопытных офицеров. По общему мнению, представлявшие собой смесь мелких торговцев, татуировщиков и сельских бухгалтеров, офицеры неизбежно пользовались очень низким уважением своих британских коллег, которые описывали их как в целом "совершенно не знающих своих обязанностей".
Анализ источников XIX века современными экспертами показывает, что крупнейшие отдельные армии, развернутые Бирмой в XIX веке, вероятно, не превышали 60-70.000 человек, и представляется вероятным, что даже эти цифры являются оптимистическими преувеличениями. Излишне говорить, что Бирма не смогла собрать столько людей после потери Аракана и Тенассерима в 1826 году и Пегу в 1853 году, так что замечание Дж. Снодграсса о том, что армия Маха Бандулы, предположительно насчитывавшая 60.000 человек в Рангуне в ноябре 1824 года, была "самой многочисленной и хорошо вооруженной, которую когда-либо отправлял в поле двор Авы", вероятно, сохранялось в течение оставшихся лет существования королевства". Тот же автор также приписывает общую численность 65-75.000 человек четырем армиям, зарегистрированным в поле в конце 1825 года, состоящим из двух корпусов по 15.000, одного из 25-35.000 и "резерва" из 10.000. Говорят, что в марте 1852 года в рамках подготовки ко Второй Бирманской войне было собрано около 31.000 человек, но самая крупная отдельная сила, о которой сообщалось на местах во время самого конфликта, состояла из 20.000 пеших, 500 лошадей и "множества боеприпасов", зарегистрированных в мае того же года. Отдельные армии, которые, как полагают, находились на поле боя в августе, включали 10-15.000 человек в окрестностях Проме, 7000 в Пегу и 10 000 в Швегине. Армии, собранные для окончательной обороны королевства в 1885 году, были даже меньше, чем те, что были развернуты во время второй войны, и, по-видимому, ни одна из них не превышала 10.000 человек. О дополнительных войсках, которые Бирма могла бы набрать из штатов Шан, см. стр. 94-95.
Постоянная армия Состоящая из пехоты (тенат), кавалерии (мьин), слонов (синь) и артиллерии (амяук), сила более постоянного характера, чем провинциальные призывные сборы, постепенно развивалась во второй половине XVIII века, достигнув своей окончательной формы в царствование Бодапая. Созданная почти по тем же принципам, что и ополчение, эта постоянная армия была набрана из столицы и соседних деревень, а также из различных конкретных районов - в основном в Верхней Бирме (Нижняя Бирма населена в основном ненадежными этническими меньшинствами, такими как карены, монсы и муги) - традиционно отмечалась храбростью своих бойцов и их верностью династии Конбаунг. Оцениваемый в соответствии с числом их жителей, каждый из этих районов должен был обеспечивать фиксированную квоту мужчин в мирное и военное время для прохождения военной службы полный рабочий день, часто для определенного рода войск: например, Кяуксе и Монива обычно предоставляли пехоту, пехоту и артиллерию Мандалая, кавалерию Мейктила и Мьингян, кавалерию и артиллерию Сагаинга и Швебо и так далее. Квоты мирного времени, по-видимому, в целом были примерно вдвое меньше, чем в военное время.
Помимо того, что он был потомственным солдатом, каждый солдат этой постоянной армии считался королевским слугой или ахмуданом ("носителем долга"), поскольку он владел наследственным наделом в пять пе (несколько меньше десяти айров) земли короны, называемой са мие или "служебной землей", для ведения сельского хозяйства, проживания или "еды" (т.е. жить за счет доходов или продуктов). Большую часть столетия му не платил налогов с этого небольшого владения, и когда он умирал, оно автоматически переходило к его наследникам, как мужчинам, так и женщинам. Только после 1872 года, когда концепция служебных земель была теоретически, если не фактически, отменена, ахмуданы были обязаны платить налог, если они хотели сохранить свои мелкие владения. Тем не менее, несмотря на привилегированный статус, который сопутствовал этому, военная служба, по-видимому, была столь же непопулярна среди многих таких "постоянных", как и среди призывников из провинций, и в результате армейские квоты мирного времени часто были недостаточными. Некоторые мужчины ухитрялись уклоняться от исполнения служебных обязанностей, становясь слугами в домах многочисленных королев и отпрысков или заключая контракты на обеспечение дворца предметами первой необходимости (такими как масло или табак), что автоматически освобождало от военной службы. Те, у кого были достаточные средства, могли даже заплатить за то, чтобы кто-то другой служил вместо них (говорят, что это стоит не менее 50 рупий в год), или же прибегали к прямому подкупу, чтобы убедить офицеров по набору персонала не обращать на них внимания.
Хотя эта постоянная армия базировалась главным образом в столице и ее ближайших окрестностях (Скотт сообщает, что ее людям "почти никогда не требовалось покидать столицу"), отряды также были размещены на границе и, после Первой войны в Бирме, в важной крепости Минхла, гарнизон которой составлял "самый сильный и хорошо вооруженный отряд" за пределами столицы. Дальнейшие отряды обеспечивали гарнизоны для штатов Шан. Однако главной обязанностью большинства солдат регулярной армии в мирное время была охрана королевского дворца, ворот и стен столицы, хотя, как и провинциальные призывники, их также можно было найти выполняющими другие государственные работы, такие как ремонт укреплений, рытье каналов, строительство дорог, строительство монастырей и даже работа в дворцовых садах. Служба против чинов, качинов, каренов и других рейдеров, похоже, была уделом провинциальной милиции, а не постоянной армии.
Как и среди провинциальных сборов, организация была десятичной. Самым крупным подразделением был полк (гьян), которым командовал бо-гий или бо, которому помогали два или три тенацая или адъютанта. У каждого полка был как номер, так и либо региональное название, как в случае с полками Доу (Тавой) и Марапин (Маяпин), либо наигранно высокопарное, такое как "Достигшие Королевской славы" и "Благоприятные храбрецы". Обычные полки теоретически состояли из 500 человек, но на самом деле их численность могла составлять от 350 до 700 человек. Полки элитного Айнтаунгзона или "Домашней бригады", о которых см. Ниже, были еще больше, теоретически состояли из 1000 человек, но на практике варьировались примерно от 750-810 человек (как записано в 1865 году) до 1100-1300 человек (как записано в 1879 году), подразделялись на два крыла или батальона (самолеты), называемые северным и южным крыльями в случае "внутренних" полков бригады, и правое и левое крыло в его "внешних" полках. Каждым крылом домашнего полка командовал его собственный бо, и он был по меньшей мере таким же большим, а часто даже больше линейного полка, его численность была зарегистрирована как номинально 500 человек в 1831 году и фактически 350-850 человек в 1879 году.
Обычный полк теоретически состоял из десяти взводов (тветхаук су) по 50 человек, каждый из которых подчинялся командиру, называемому тветхаукги или тхинтенат ок. Очевидно, однако, что точное количество и индивидуальные сильные стороны его взводов, должно быть, сильно различались, и некоторые полки объединили их в номинальные роты численностью 100 человек под командованием офицеров по имени татмус. (Это может объяснить замечание Джона Нисбета о том, что Миндон Мин отменил звание тветаукги.) Каждый взвод состоял, в свою очередь, из пяти кьятов или отрядов по десять человек, каждый под командованием акята, и каждый кьят состоял из двух о за, которые представляли собой группы из пяти рядовых (по-разному называемых летнет каинг, нгета, татта, тенат каинг или тенатсве), которые делили горшок с рисом, когда находились в казармах, и палатку, когда находились в кампании.
Отдельные взводы набирались из одной или нескольких конкретных деревень, так что все мужчины знали друг друга и могли даже быть родственниками. Каждая деревня должна была одновременно поставлять определенное количество солдат в полк, для чего большинство районов были организованы в даинги или "дома" (о которых см. Выше). Семьи, входящие в состав, обычно по очереди предоставляли солдат, которые, по возможности, должны были быть женатыми мужчинами, чтобы, как и в милиции, с их женами и семьями, которые должны были сопровождать своих мужчин во время службы в столице, можно было обращаться как с заложниками, чтобы препятствовать дезертирству. (Некоторые солдаты обходили это, нанимая смелых или отчаявшихся женщин, которые притворялись их женами.) Дезертирство из регулярной армии в мирное время на самом деле было относительно редким явлением, но если солдат действительно дезертировал, или если он умер или был убит во время службы, его начальник был обязан немедленно направить замену. Служба обычно длилась год, хотя некоторым мужчинам она доставляла такое удовольствие, что они оставались на ней несколько лет. Другие были значительно менее восторженными и уклонялись от своей очереди под оружием как можно дольше, до такой степени, что ветеранам, которых они должны были заменить, иногда приходилось нанимать временных заменителей в столице (по 10 рупий в месяц), чтобы они могли вернуться домой и заставить непокорных выполнять свои обязательства.
Точно так же, как в провинциальной милиции, другие жители деревни отвечали за содержание мужчин, служащих в постоянной армии, посредством науктауккье, эти взносы были эквивалентны примерно 5-10 рупиям на солдата в месяц в 1870-х годах, хотя они были выше до того, как корона наконец начала выплачивать своим солдатам наличными в 1872 году (после решения вернуть большую часть служебных земель своих солдат). Теоретически деревенские взносы направлялись своим солдатам не реже одного раза в год, но Лэнгхэм-Картер (1937) записывает, как старые солдаты говорили, что "их денежные переводы поступали довольно нерегулярно". На самом деле Юл обнаружил в 1855 году, что действительно очень мало из этого "взыскания" когда-либо достигало места назначения, так что солдаты часто прибегали к грабежам местного населения, чтобы свести концы с концами. Как и в провинциальной милиции, поскольку науктауккье не платили те семьи, которые фактически предоставляли солдат, стало обычным, что последние набирались из числа тех, кто был слишком беден, чтобы платить свою долю.
Государственная плата, введенная в 1872 году, составляла 10 рупий в месяц. Как и в случае с науктауккье, эта сумма также, как правило, выплачивалась только через нерегулярные промежутки времени, часто с просрочкой в несколько месяцев, и значительный процент обычно оставался на пальцах различных должностных лиц и должностных лиц, через чьи руки она проходила. Поэтому многие мужчины прибегали к подработке, чтобы увеличить свой доход, Лэнгхэм-Картер отметил, что солдатам "молчаливо разрешалось устраиваться на гражданскую работу в Мандалае, когда они фактически не находились на службе, хотя это действительно противоречило правилам". Второстепенные должности, которые, как известно, занимали солдаты, варьировались от кули и сторожа до плетения корзин и писца.
Из различных командиров подразделений полка бо-ги, тенацаи и татму были эквивалентны офицерам, и, похоже, их неизменно можно было встретить верхом на лошадях. С другой стороны, тветаукги и акьяты были сродни сержантам, и их обычно встречали пешком. Оба последних обычно происходили из деревень, в которых были созданы их подразделения, где тветаукги владели десятью участками служебной земли, а акьяты - 7,5 участками. На самом деле тветаукги часто был деревенским старостой. Хотя тенацайес и татмус также часто были выходцами из одной из родных деревень полка, не было ничего неизвестного в том, что их полностью перевели из другого полка. Однако, за одним исключением, все командиры подразделений полка неизменно были профессиональными солдатами, исключением был сам бо-ги или полковник, который обычно был обязан своим назначением влиянию при дворе. Лэнгхэм-Картер говорит, что многие бо-ги были "гражданскими лицами, которые не выполняли воинских обязанностей, но другие прошли значительную военную службу. Бо-ги также был ожидающим джентльменом, которому приходилось занимать свою очередь с некоторыми гражданскими чиновниками, ежедневно и ежевечерне посещая короля, согласно списку, который велся во дворце. Бос сформировали отборный корпус под названием бо су, и в качестве его членов они каждый день посещали неформальную аудиенцию во Дворце. Армейские командиры также обычно были придворными чиновниками, а не профессиональными солдатами, вунги, вундауки, атвинвуны и мяууны - все они в том или ином случае возглавляли армии на поле боя. Однако самым высокопоставленным военным постом в мирное время, по-видимому, был тхенат вун, или главнокомандующий пехотой, который обычно занимал один из четырех вунги королевства.
Тветаукги и акьяты получали взносы науктаукки, как и их мужчины, Йоль зафиксировал случай, когда у первого "было семь семей, выделенных на их содержание", шесть из которых платили 10 рупий в год наличными, в то время как седьмой вносил половину своей продукции - несомненно, количество риса. Однако после введения регулярной оплаты труда в 1872 году тветаукги обычно получал 30 рупий в месяц вместо этого, в то время как акьят получал 15-20 рупий. За исключением татму, который иногда содержался за счет взносов целых 52 семей, офицеры, как правило, не получали науктауккье. Вместо этого, как нам говорят, каждый из них платил сам себе "налогом со своих подчиненных офицеров и солдат" - другими словами, помогая себе частью их жалованья и провизии. Как и в случае с их людьми, заработная плата офицеров также была упорядочена в 1870-х годах, когда она составляла 40-50 рупий в месяц "или, возможно, даже больше" для татму, 100 рупий для тенацайе и 200 рупий для бо-ги.
Постоянная армия, возможно, насчитывала всего 2500 человек в 1790-х годах (включая до 700 гвардейцев и 400-500 кавалеристов), а в 1826 году насчитывала около 4-5.000 человек. Несмотря на общепринятое, но ошибочное мнение британцев в 1852 году о том, что "обученные войска бирманцев ... никогда не превышали 3000 человек", лучшее представление о численности армии в середине века дает Юл, который записывает, что по случаю посольства Артура Файра в бирманскую столицу (тогда в Амарапуре). в сентябре 1855 года "9230 пехотинцев и 1286 кавалеристов, верхом на пони, выстроились вдоль улиц города и проспектов дворцовых оград. В Сагайнге было, например, 500 вооруженных людей, и еще 500 - в общей сложности 11.516 человек". Он добавляет, однако, что многие из них, очевидно, никогда раньше не держали в руках мушкет, хотя другие, постоянно дежурившие во дворце Тай, были сравнительно хорошо и единообразно одеты, имели лучшее оружие и, казалось, более привыкли обращаться с ним... На следующий день после нашей аудиенции большинство... были отпущены по домам".
К счастью, существуют довольно подробные сведения о численности и составе постоянной армии в начале правления Тибо. Это указывает на то, что она состояла из пяти отдельных элементов, состоящих из Айнтаунгзона или "Домашней бригады", различных небольших подразделений охраны, Асутхе или линейных полков, кавалерии и артиллерии. Из них Айнтаунгзон, другие гвардейские подразделения и Асутэ состояли исключительно из пехоты, которых к 1880 году, по-видимому, насчитывалось около 13.000 человек.
Айнтаунгзон состоял из шести полков, откуда он также был известен как Кхюк Гьяунг (буквально "шесть частей армии"), подразделенных на Атвин чаук су ("Внутренняя бригада"), состоящая из полков Доу, Марахпин и Таянгасе, и Апьин чаук су ("Внешняя бригада"), состоящая из полков Гьяунг, Нацу и Иве. Внутренняя бригада отвечала за охрану самого дворца, и Лэнгхэм Картер говорит нам, что ее полки "были гордостью королевской армии... Их практически никогда не отправляли в поход, за исключением некоторых отрядов в чрезвычайных ситуациях Третьей англо-бирманской войны". Неудивительно, что они были расквартированы недалеко от дворцового квартала, очевидно, к северу и западу от него, в то время как Внешняя бригада была расквартирована на юге и востоке. Несмотря на то, что Апьин чаук су считается младшей из домашних бригад, похоже, что на самом деле она была более древней и превосходила в боевом мастерстве своего коллегу из Внутренней бригады, большинство ее составных подразделений были основаны Алаунгпайей в 1750-х и 1760-х годах. Его главной обязанностью была охрана 12 ворот столицы, но он также видел значительный объем работы на местах. Лэнгхэм-Картер описывает своих людей как "самых надежных воинов в бирманской армии", что, по-видимому, отражает взгляды ветеранов, которых он опрашивал.
В 1879 году индивидуальные силы шести полков Айнтаунгзона были раписаны следующим образом:
Однако некоторые источники сообщают, что Внутренняя бригада насчитывает 4-5000 человек, а Внешняя бригада - более 4000. В случае бригады пэт несоответствие может быть объяснено тем фактом, что список 1879 года и, следовательно, возможно, некоторые другие источники также включают в себя два дополнительных полка численностью по 800 человек каждый, а именно Шве-пи-макин (вероятно, "корпус королевской гвардии", называемый Швайпи Хман-Джин или "Зеркало Золотой страны" Лори в 1853 году) и Натшин-иве.
Число полков Asuthe, по-видимому, варьировалось примерно от десяти до 15, но их совокупная численность обычно составляла где-то 4-5000 человек. Несмотря на более низкий статус, чем гвардейские полки Домашней бригады, они были во многих отношениях более важными, поскольку они выполняли большую часть боевых действий постоянной армии в каждой войне после 1826 года, заслужив эпитет агу гюн, что означает "грубые полки" или "храбрые полки". В мирное время они патрулировали улицы столицы, охраняли ее стены и поддерживали посты охраны вдоль подъездных дорог, в 1870-х годах они были расквартированы в западном районе Мандалая, в квадратных бараках, называемых тенатдан, каждый из нескольких довольно больших отдельно стоящих зданий. Лэнгхэмкартеру сказали, что они "были похожи на довольно бедный деревенский дом", с двумя-четырьмя комнатами и отдельной кухней. Солдаты построили их из дерева, бамбука и соломы, предоставленных правительством. Неудивительно, что они были легко воспламеняемыми, и в течение столетия несколько раз загорались.
Список 1879 года включает в себя силы девяти
Остальные пехотные подразделения постоянной армии, по-видимому, все имели статус гвардии. Однако тот факт, что они иногда группировались с Asuthe, неизменно перечислялись после линейных полков и все были довольно маленькими, вероятно, указывает на то, что их значение во времена Тибо пошло на убыль. Действительно, обязанности некоторых, возможно, были чисто церемониальными. Среди этих небольших охранных подразделений выделялись четыре отряда (Северный, Южный, Восточный и Западный), каждый из которых состоял всего из 100-200 человек, которые несли вахту на своих соответствующих дворцовых частоколах. Каждым из этих небольших полков командовал виндав хму или винхму, достаточно важный придворный чиновник, которого часто можно было встретить командующим полевой армией или исполняющим обязанности губернатора штатов Шан. Однако их полки, по-видимому, вообще не служили в полевых условиях в XIX веке, в отличие от полка Дайнг Асу или Дайнг Каунгхан (примерно 400 человек), которым командовал другой важный чиновник, Дайнг Вун. Тремя другими небольшими полками численностью всего около ста человек в каждом были Тат Каунгхан, Вин Каунгхан и Юн Каунгхан, которые лишь изредка проходили полевую службу и проводили большую часть своего времени, выполняя обязанности охраны вокруг дворца.
Британские наблюдатели сочли общее качество постоянной армии очень низким, отметив, что они "видели мало признаков чего-либо похожего на подготовку или дисциплину" и что "мало попыток обучать эти силы в мирное время". Они винили в таком положении дел главным образом армейских в худшем случае некомпетентных, а в лучшем случае неопытных офицеров, которых они считали совершенно непригодными для командования. Эдмонд Браун, например, писал в 1875 году, что бирманцы были хорошими солдатами, если ими хорошо руководили, и что паника, к которой они были склонны, объяснялась исключительно "полной неспособностью их вождей". Скотт зашел так далеко, что описал их генералов как "людей, которые вообще почти никогда не выходили, когда была возможность сражаться". Британцы, тем не менее, придерживались общего мнения, что бирманцы, как нация, испытывали крайнее отвращение к дисциплине, которую они находили "раздражающей"; и что они в целом без энтузиазма относились к военной службе, что совершенно ясно из свидетельств многочисленных очевидцев.
Но, что необычно для этого периода, мало кто из британских комментаторов когда-либо предполагал, что бирманцам не хватало мужества". Совсем наоборот. Большинство признало, что они были бесстрашными, упорными, энергичными и выносливыми, и что они обладали таким бодрым моральным духом, что могли оправляться даже от серьезных бедствий с поразительной скоростью. Полковник Браун писал в феврале 1824 года, что "они сражались с храбростью и упорством, которых я никогда не видел ни в каких войсках", Говард Малком (1839) также считал, что они "вели себя с храбростью, которую британские войска редко встречали на Востоке", и что "все, что может сделать личная храбрость без надлежащего оружия, они обычно выполняют". После Третьей войны в Бирме Граттан Гири заметил, что средний бирманский солдат "не боялся смерти... и когда возбужден, надеясь на немедленные результаты, он порывист и даже бесстрашен". Однако прежде всего бирманские солдаты были недисциплинированными, и та малая дисциплина, которая там была, была результатом телесных наказаний и грубой силы, а не обучения. Снодграсс записывает, что командиры не гнушались снимать головы на месте за неудачу или предполагаемую трусость. Сангермано, на самом деле, писал, что "не только генерал, но даже офицер любого корпуса, который отделен от основного корпуса, имеет право наказывать смертью, и это без какого-либо процесса, какого бы солдата он ни считал заслуживающим этого".
Бирманские пехотинцы 1855
Кавалерия Кавалерия, по-видимому, ассоциировалась исключительно с постоянной армией. Из всех источников ясно, что их никогда не было в изобилии, что, несомненно, объяснялось тем фактом, что всадники имели ограниченную ценность в густых джунглях или на крутых холмах и могли использоваться только во влажных регионах, таких как Нижняя Бирма, Аракан или Тенассерим, примерно шесть месяцев в году. Только в Верхней Бирме их можно было эффективно использовать, как обнаружили британцы, которые ранее ошибочно полагали, что вся страна "непригодна для кавалерии", во время их "умиротворения" этого района после 1886 года.
Бирманцы начали серьезно относиться к кавалерии только в результате серии столкновений с Манипуром, известным качеством своих лошадей и всадников, между 1755 и 1770 годами. Пленным, взятым во время этих боев, были предоставлены участки земли недалеко от бирманской столицы, и впоследствии они были обязаны нести кавалерийскую службу в армиях своих новых хозяев. Запись 1767 года утверждает, что таким образом было переселено более 30.000 манипури, хотя Кворич Уэльс (1952) предполагает, что правильная цифра, вероятно, составляла 3000". Это были люди, которых бирманцы называли Кате, а британские писатели XIX века - "Лошадь Кассей". Хотя они превосходили наездников коренных бирманцев - Уолтер Гамильтон описал их в 1820 году как "гораздо лучших наездников, чем уроженцы Авы, и по этой причине являются единственной кавалерией, используемой в бирманских армиях", - их зависимость от дротиков в бою означала, что они не подходили для ближнего боя и, следовательно, плохо справлялись с британцами, которые, тем не менее, были впечатлены их искусством верховой езды и храбростью (что привело Скотта к наблюдению в 1882 году, что "знаменитая лошадь Каccе... завоевали в английских книгах о Бирме известность, неизвестную в их собственной стране"). Несмотря на то, что существовало также несколько бирманских, шанских и даже лаосских подразделений, большинство бернской кавалерии впоследствии продолжало иметь происхождение от манипури, и поэтому британских писателей можно извинить за то, что они называли всех их "кассайской лошадью" независимо от этнического происхождения.
Что касается численности, Саймс сообщает, что в 1795 году в Амарапуре было всего 300 кавалеристов, но 2000 были разбросаны небольшими отрядами по соседним округам". Однако достоверность таких свидетельств, основанных на слухах, является спорной. Конечно, в декабре 1802 года он видел всего 380 всадников на смотре в Амарапуре, который должен был произвести на него впечатление", и источники Первой войны в Бирме указывают, что британцы редко сталкивались с бирманской кавалерией в количестве более ста человек одновременно. Наибольшей индивидуальной концентрацией, зафиксированной британцами во время их трех войн с Бирмой, были 700 "кассайских всадников", входивших в состав армии Маха Бандулы численностью 50-60.000 человек перед Рангуном в ноябре 1824 года; 1000, участвовавших в обороне Данубью в марте следующего года; и 3000, которые, как полагают, были сосредоточены вокруг Рангуна в марте 1852 года. На основании этого и других свидетельств представляется вероятным, что в начале века их было, вероятно, не более пары тысяч, увеличившись примерно до 3-4000 к 1820-м годам и 4-5000 к середине века. Конечно, британцы полагали, что в августе 1852 года против них на поле боя выступило около 4000 "кассейских всадников", и во время правления Миндона Мина были сформированы дополнительные полки. Однако ко времени Тибо их численность составляла не более 5000 человек, причем несколько источников приводят значительно более консервативные цифры, которые предполагают, что их могло быть вдвое меньше.
Кавалерийские подразделения, зарегистрированные в списке армии, датированном 1879 годом, включают полки Шве-пи тагун Мьин, Шве-пи янаунг Мьин, Йебет Мьин и Кате Мьин, каждый из которых насчитывает около 500 человек плюс ряд неназванных дополнительных, но явно недостаточно укомплектованных подразделений, насчитывающих дополнительно 500 человек между ними. Другие полки, о которых известно, что они существовали примерно в это время, включали Шан Мьин численностью 600 человек (в который, как и в Шан из района Кифуксе, также входили бирманцы), Мьинсуги (половина солдат которого также были шанцами) и Эккабут Мьин. Ко второй половине командир полка Мьинсуги был также главнокомандующим всей бирманской кавалерией.
Как и в случае с пехотой, организация кавалерии теоретически основывалась на полку численностью 500 человек, но с добавлением двух сопровождающих (несомненно, некомбатантов) на всадника. Этим командовал мьин вун или мьин му - обычно бирманец, даже если его люди были выходцами из Манипури, Шаня или Лаоса, - под началом которого обычно находились два мьинсая или адъютанта. Офицер по имени мьин бо или мьинтат бо командовал каждым из двух крыльев, на которые, по-видимому, обычно подразделялись кавалерийские полки, эти крылья, в свою очередь, состояли из нескольких подразделений численностью от 50 до 100 человек, каждое из которых подчинялось мьингаунгу. Наконец появились отряды по десять человек, каждым из которых командовал _ мьинтугьи. Кавалеристы получали большие участки служебной земли и большие взносы деревень на их содержание, чем пехотинцы (чтобы компенсировать дополнительные расходы по уходу за лошадью), но их государственная зарплата, по-видимому, была такой же. Они также были призваны на службу на точно такой же основе.
Кавалерийские подразделения обычно размещались к востоку от дворцовой территории, где, как ни странно, у них, похоже, не было караульных обязанностей. Их основная обязанность в мирное время, по-видимому, заключалась в размещении небольших сторожевых постов (из расчета десять человек на пост) и патрулировании дорог по всему королевству. Это привело к тому, что они были разбросаны по всей стране, и, несомненно, объясняет многочисленные расхождения в современных оценках их численности.
Всадник 1800 г.
Артиллерия Артиллерийский корпус Бирмы (мингья амьяук), состоящий из батарей слонов, батарей буйволов и легких орудий, либо иногда переносимых мужчинами, представлял собой еще один элемент постоянной армии, с постоянной численностью, которая увеличилась примерно с 500 до 800 человек за рассматриваемый период. Они находились под общим командованием офицера по имени амьяук вун, который неизменно был старшим дворцовым чиновником. Отдельные батареи значительно различались по размерам и составу, но в большинстве случаев могли насчитывать в среднем около десяти или дюжины орудий. Каждым командовал амьяук бо, которому помогал адъютант по имени амьяук сайе. Батарейными подразделениями - возможно, отдельными орудиями в небольших батареях или подразделениями из двух или четырех орудий в более крупных подразделениях - командовал тветаукгис. Однако такие регулярные артиллеристы, по-видимому, сопровождали только армии, которые содержали элементы постоянной армии, и вполне вероятно, что большинство людей, которые управляли орудиями, защищавшими провинциальные города и укрепленные позиции, были воспитаны на местном уровне. Конечно, в Рангуне в 1852 году бирманские и малайские заключенные были освобождены из тюрьмы, чтобы работать на городских орудиях, к которым они были прикованы, чтобы предотвратить побег.
Первые артиллеристы династии Конбаунг были смесью французских и португальских наемников, заключенных и потомков заключенных, которые были поселены в районах Сагаинг и Швебо и вступили в брак с бирманцами, чтобы создать корпус потомственных артиллеристов, которые были "бирманцами по привычкам и внешности и во всем, кроме религии" (в которой они придерживались римско-католической веры своих предков). Примерно на рубеже веков отец Сангермано писал, что этот "только один корпус, состоящий из христиан столицы, для обслуживания орудий" и был проведен "в большом почете", добавив, что во времена Алаунгпайи он "составлял около 2000 человек, включая их жен и детей". Дополнительные деревенские общины артиллеристов, впоследствии созданные близ Амарапуры и Мандалая, имели более разнообразное этническое происхождение. В 1855 году, Юл записывает, что к тому времени около 80 артиллерийстов были индийцами, в то время как остальные теперь представляли собой смесь бирманцев (несомненно, включая упомянутых выше христиан), манипури и патхи или бирманских мусульман. Он пишет, что "жители Манипури и выходцы из Индии ежемесячно получают две корзины риса; у бирманцев есть земля, свободная от аренды; и патхи, которые были зачислены в корпус нынешним королем [Миндон Мин], освобождены от некоторых случайных выплат. Известно также, что многочисленные армяне были связаны с артиллерией Бирмы в первой половине века, и еще в 1855 году армянин руководил производством пороха в Амарапуре.
Что касается оружия, имевшегося в распоряжении бирманцев, то оно было значительным по количеству, и разнообразным по калибру и происхождению. Их огромное количество стало неприятным сюрпризом для англичан в 1824 году. "Нас заставили предположить, что у бирманцев совершенно не было пушек, - писал Трант, - но, к нашему удивлению, впоследствии выяснилось, что это было оружие, которым они обладали в изобилии". Орудия были практически всех мыслимых размеров и описаний, от миниатюрных "поп-пушек" 1-фн, до полевых орудий 9 и 12-фн и 8,5-дюймовых мортир, вплоть до массивных 60-фн. Однако большинство из них, безусловно, было оружием малого калибра, стрелявшим дробью где-то от 1,5 до 6 фунтов, которая часто была немного больше теннисного мяча. Многие орудия были из латуни, меди или бронзы - в основном они были изготовлены в Юго-Восточной Азии (бирманские, сиамские и малайские), - но гораздо большее их количество, и, безусловно, почти все из них, которые были крупнее 12-дюймового, были железными изделиями европейского происхождения. Трант описывает латунные изделия, отлитые в Аве и захваченные британцами в 1824-26 годах, как "красиво украшенные, но неуклюжие и с большими отверстиями", в то время как в Амарапуре в 1855 году Юл видел захваченные сиамские латунные орудия, которые были "фантастическими изделиями малого калибра в форме драконов с расширенными челюстями и щетинистыми шипами на спине" (вполне вероятно, те же пять орудий"в форме дракона с открытой пастью и телом, защищенным чешуей", найденные в Мандалае в 1885 году. Некоторые из них были значительной древности, оружие, захваченное во время Третьей войны в Бирме, в том числе, по крайней мере, одно датированное XV веком, малайское изделие XVII века и сиамское орудие, отлитое примерно в 1623 году. Несколько известных нам бирманских оружейных заводов управлялись иностранцами, в том числе жителями Манипури в начале века и французами в 1860-х годах.
Хорошее представление о разнообразии любой коллекции бирманского оружия дают образцы, захваченные англичанами в Рангуне 14 апреля 1852 года и Тунгу 22 февраля 1853 года. В дополнение к 82 джинголлам в первом и 121 во втором, они включали:
Среди наиболее необычных предметов, с которыми столкнулись британцы, была горстка так называемых "деревянных орудий", несколько из которых были захвачены в Тантабейне в 1824 году, два в Бассей и еще три в Сириаме в 1825 году. Еще два, вместе с одним железным 4-фн, составляли артиллерийское подразделение бирманских войск, атаковавших Мартабан в июле 1852 года. Корреспондент "Бомбейского курьера" написал, что "из трех орудий, взятых в пагоде Сириам, у одного была облицовка из латуни толщиной три дюйма, а два других были облицованы железом, все с прочными обручами". Все три были "покрыты деревом, соединенным прочными обручами, как шесты бочки".
Еще более примитивными были грубые ружья, называемые британцами "ружьями джунглей", которые использовались некоторыми бандами дакойтов во время партизанской войны, последовавшей за британской аннексией. В 1895 году, Ф. Кокран описывает типичное "ружье в джунглях" как "сделанное из огромного полого бамбука, заряженное небольшим количеством пороха, сверху которого было набито пулями, гвоздями и всякой всячины в качестве снарядов". Его обычная позиция была у ворот, контролирующих главный подход [к лагерю дакойтов], и, вероятно, ружье можно было разрядить только один или два раза, и с некоторой значительной опасностью как для стреляющего, так и для врага. Горстка бандформирований дакойтов, однако, располагала небольшим количеством нетрадиционной артиллерии, очевидец Фредерик Стэнли записал, как в июле 1888 года британская колонна была вынуждена отказаться от атаки на частокол дакойтов из-за его "больших орудий", в то время как A.C. Йейт упоминает, что 4-фн была выставлена тысячной бандой дакойтов, разгромленной британской летающей колонной в 1886 году.
Бирманские орудия использовались почти исключительно для защиты городов, фортов и частоколов, а также в размещенных батареях, таких как те, что защищали Иравади в 1885 году, типичным примером которых было то, что произошло в Синбаунгве в ноябре того же года. Они были искусно сконструированы так, чтобы быть невидимым для англичан, очевидец описывал, как "не было срублено ни одного дерева или расчищен кустарник; и мы начали думать, что разговоры о батарее на месте были пустой болтовней... [Затем] этот прекрасный берег первобытного леса внезапно взорвался пламенем и дымом с чередой сильных взрывов, хотя даже тогда на самом деле не было видно ни человека, ни оружия". Их орудия редко использовались в открытом поле по одной очень простой причине: большинство их лафетов были непригодны для службы в полевых условиях. У более крупных частей были довольно прочные, хотя и грубо сконструированные лафеты, подобные тем, что используются на кораблях, но иногда колесами, которых могло быть два или четыре (описанные в 1871 году американским посетителем Фрэнком Винсентом как "твердые деревянные "блочные" колеса"). Трант записывает, что орудия были привязаны к таким лафетам веревками, и что "иногда я даже видел, как казенник был прикреплен, чтобы сделать невозможным ни поднять, ни опустить его".
Однако у орудий меньшего размера были лафеты, которые даже в конце XVIII века уже были практически идентичны лафетам европейских полевых орудий, хотя некоторые наблюдатели критиковали качество изготовления или, как ни странно, тот факт, что они были сконструированы с учетом "полезности, а не декоративного". Однако некоторые из них, замеченные в королевском обозрении еще в 1797 году, были выкрашены в красный цвет с позолоченным декором, в то время как в иллюстрированной рукописи 1865 года ("Представление короля Миндона") изображены пушки с красными колесами, хотя сами экипажи явно неокрашены, возможно, вместо этого покрыты лаком. Батарея из девяти или десяти 9-фунтовых пушек, называемых "Королевскими и непобедимыми пушками", найденная британцами в Мандалае в 1885 году, была установлена на полевых лафетах, каждая часть которых ... был тщательно позолочен. Однако по свидетельствам орудий, найденных в городах и фортах во время англо-бирманских войн, очевидно, что до трех четвертей артиллерийских орудий Бирмы вообще не имели лафетов и, следовательно, были практически непригодны для использования.
Во время кампании или в любое другое время, когда их нужно было перемещать, их оружие перевозилось различными способами. Самыми тяжелыми предметами, сопровождавшими полевые армии, были в основном старинные корабельные орудия португальского, голландского, французского и араканского производства, запряженные буйволами. Скотт заметил, что они "были склонны застревать на тяжелых, немощеных дорогах, а сами буйволы были непростыми животными в управлении". Поэтому тяжелые батареи, как правило, могли преодолевать только короткие расстояния. Легкие орудия также могли буксироваться буйволами - британцы обнаружили несколько легких орудий, "закрепленных на повозках, которые могли тащить волы" после боев вокруг Пагана в феврале 1826 года, - но обычно их тащили их экипажи, а иногда даже несли на плечах. Хайрам Кокс был свидетелем того, как "несколько позолоченных латунных 3-фн" были перевозимые их артиллеристами в Амарапуре в июне 1797 года, но это средство передвижения было наиболее знаменито замечено на большом смотре, состоявшемся в Мандалае в 1879 году. Здесь значительное количество полевых орудий 2-фн, презрительно описанных британцами как "маленькие медные игрушки", каждое из которых перевозилось четырьмя мужчинами, "иногда хомутом, иногда в стиле садового ролика", как выразился корреспондент The Graphic. Скотт записывает, что в этом случае у каждого орудия был маленький красный вымпел, воткнутый в отверстие, и в дополнение к четырем мужчинам, которые тянули, его сопровождали еще два стрелка, "один нес оцинкованное жестяное ведро, а другой большую канистру, предназначенную для дроби и пороха... Корреспондент "Едкой графики" сравнил огонь таких орудий с огнем утиного ружья. По всей видимости, в обзоре приняли участие 30 или 40 из этих 2-фн, без учета тех, которые были прикреплены по крайней мере к некоторым пехотным подразделениям постоянной армии из расчета четыре орудия на полк. Кстати, перенос оружия через джунгли и реки не мог быть легким и был достаточно сложным, чтобы целых 3000 солдат, шедших против шанса в 1880 году, не смогли переправить всего пару легких полевых орудий через реку Мьитнге к югу от Мандалая и были вынуждены отправить их обратно. Такие инциденты, несомненно, объясняют, почему артиллерию чаще всего брали в поход только тогда, когда ее можно было транспортировать по воде.
Хотя британцы иногда захватывали значительное количество огнестрельных боеприпасов, например, в Мартабане (7000 выстрелов), Рангуне (1250 выстрелов) и в других местах во время Первой войны в Бирме, обычные боеприпасы, тем не менее, по-видимому, часто были в относительно дефиците. Следовательно, многое из того, что вырывалось из уст бирманских орудий, носило исключительно импровизированный характер. В дополнение к импортным английским ядрам и их собственным самодельным "грубым железным и свинцовым шарам" - последние, по описанию Транта и других, были выкованы по размеру и "следовательно, очень грубой формы" - ракеты, выпущенные по британцам, включали острые камни, деревянные шары, разбитые бутылки, куски железа, звенья цепи, медные изображения Будды и округлые куски гранита. Излишне говорить, что для перестрелки с кораблями, укреплениями или вражескими орудиями предпочитался выстрел ядром, но при столкновении с войсками бирманцы предпочитали картечь, что привело к наблюдению британских офицеров, столкнувшихся с их огнем в 1824-26 годах, что у бирманцев было "всегда изобилие" винограда. Однако даже этот тип боеприпасов часто по своему составу уступал обычным. Т. Гуч, например, отмечает, что пушки, захваченные в Рангуне в 1852 году, были "заряжены почти до дула" не только дробью и пулями, но и "осколками фарфора". Рядом с каждым орудием стояли две большие емкости, наполненные пулями, в дополнение к нескольким фунтам ржавых звеньев кабелей и большим кучам битого фарфора", бирманцы считали, что "раны, нанесенные зазубренными осколками фарфора, будут более смертельными, чем пулевые ранения". В том же случае в пикете Белого дома была обнаружена обычная картечь, состоящая из "железных пуль неправильной формы или кусочков железа, плотно упакованных в холщовый мешок, смоченных даммером" (т.е. смолой даммара). Порох обычно хранился в большой открытой ванне рядом с каждым орудием таким вялым способом, что британские наблюдатели были поражены тем, что артиллеристы не взорвали себя.
Интересное описание артиллерии Бирмы в том виде, в каком она была в 1855 году, представлено Юлом после его визита в Амарапуру с Артуром Файром в сентябре-октябре того же года. Он заметил, что, хотя у короля было большое количество тяжелых орудий и полевых орудий, большинство из них были непригодны для использования, и у него "не было ни обученных артиллеристов для борьбы с его артиллерией, ни снаряжения для их транспортировки". Помимо 560 джингалов, во дворце хранилось около 270 медных пушек, 200 железных пушек и 40 мортир, из которых только 53 были установлены на лафетах. "Остальные были уложены на землю в одну длинную линию, по обе стороны от внутренних восточных ворот". Двадцать одно из "самых эффектных конных орудий" стояло перед Залом аудиенций, а перед домом наследника престола стояли два железных полевых орудия, "старые, но достаточно хорошо установленные". Во внутреннем дворе он и Файр нашли большую кузницу, в которой только что изготовили семь новых лафетов для полевых орудий, которые он описывает как "тщательно изготовленные ... в комплекте с подъемными винтами и т.д. и с передними колесами по английской модели". Тем не менее он сомневался, сможет ли столица собрать более 30 исправных полевых орудий. Кроме того, было несколько штук в некоторых важных провинциальных городах, "но общее их количество установить не удалось". Сам Файр добавляет, что большинство ружей в Амарапуре были "явно европейского производства и очень старыми... Лафеты были новыми, но орудия явно старыми, хотя и недавно отполированными".
Во время Третьей войны в Бирме и в первые недели после аннексии королевства (т.е. в период до 31 января 1886 года) англичане собрали 1200 железных пушек, 369 "настенных пушек" (предположительно больших джинголов), 210 латунных, медных и бронзовых пушек и 17 мортир. Целых 1546, или более 85% от общего числа 1796 экспонатов, были найдены в дворцовом комплексе в Мандалае. Фредерик Кэри сообщил, что "список включает оружие всех размеров, и некоторые из них очень древнего происхождения, в том числе железные казнозарядные ружья самого примитивного описания. Они варьируются от 1-фн до тех, кто стреляет, вероятно, из 60-фн... Среди них гаубица 24-фн английского производства, помимо голландских, французских и других иностранных орудий, все или любое из которых лучше, чем поп-пушки, которыми они вооружали батареи; почему ни одно из них не использовалось, трудно сказать; пять 32-фн, установленные на передвижных платформах, были найдены во дворце, а также большой ассортимент европейских железных нарезных орудий [на самом деле всего девять] особых разновидностей.'
Также интересно отметить, что в октябре 1885 года, после ознакомительной поездки, Кэри сообщил, что "митральеза неизвестного образца недавно была получена [королем Тибо], была опробована. Есть ли их больше одной, неизвестно; и боеприпасы для этого одного имеются в ограниченном количестве. Нет никаких сведений о дальнейшей судьбе этого пулемета (он не числится среди орудий, захваченных англичанами), но то, что он никогда не использовался в действии, кажется несомненным.
Мнения, высказанные британскими наблюдателями относительно качества бирманской артиллерии, чрезвычайно неоднозначны. Трант, например, считал, что их артиллерийский огонь был хуже, чем их ужасающий мушкетный огонь; Гуч отмечает, что в большинстве случаев они стреляли слишком высоко; и Ф.Б. Доветон, комментируя оборону Рангуна в апреле 1824 года, заметил, что "искусство стрельбы ни в коем случае не было [их] сильной стороной... Они редко пытались обойти свои тяжелые орудия, которые предназначались только для стрельбы в одном направлении". Лори и несколько других очевидцев, с другой стороны, часто выражают восхищение их стрельбой, Х. Моу отмечает в 1824 году, что "иногда они очень сносно практиковались, и я видел, как их выстрелы достигали того, чего не достигли бы наши". Вероятно, многое зависело от качества отдельных орудий и мастерства отдельных артиллеристов. Однако одним из аспектов бирманской артиллерии, о котором источники единодушны, является храбрость артиллеристов, которые неизменно стояли на своем перед лицом иногда ужасающе точного британского огня вплоть до того момента, когда место, которое они защищали, было занято на острие штыка.
Одним из факторов, который, несомненно, в значительной степени способствовал объяснению неточности стрельбы бирманцев, было отсутствие регулярной артиллерийской практики, которую Скотт объясняет замечанием, что бирманцы "воображают, что такая большая штука, как полевое орудие, обязательно попадет во что-то, если оно направлено только в общем направлении в правильном направлении, и поэтому делают вывод, что любой дурак может управлять большой пушкой без предварительной практики". Маха Бандула, тем не менее, поощрял артиллерийскую практику в 1824 году, но это, несомненно, резко оборвалось с его смертью в следующем году. Оно было возрождено Багидо и Тарравади в 1830-х годах, а затем наследным принцем (Эйншемином) Канаунгом в середине 1850-х годов, который в течение примерно 18 месяцев мог регулярно практиковаться с использованием выстрелов два или три раза в месяц под руководством иностранных инструкторов. Однако это имело место только в центральном артиллерийском корпусе в Амарапуре и не повлияло бы на качество провинциальной артиллерии. Юл добавляет, что "никакой системы обучения" не соблюдалось и что "никто не проявляет к ней особого интереса", "так что даже этот минимальный режим обучения был прекращен в сентябре или октябре 1855 года.
Попытка предприимчивого французского инструктора возродить практику стрельбы несколько лет спустя была очень непродолжительной. Скотт объясняет, что "поскольку людей нельзя было заставить тренироваться, [он] взял батарею на рисовые поля... для тренировки с ядрами. Там он установил орудия на место и начал стрелять. Громкие звуки никогда не должны раздражать королевские уши, и когда его величество [Миндон Мин] услышал шум, он пришел в ярость. Лошадь Кате была послана целым отрядом, чтобы остановить это. Чрезмерно энергичному галлу сказали, что если бы он не был невежественным иностранцем, который не знал ничего лучшего, он стал бы мишенью для своей собственной батареи, но бирманского офицера [с ним] выпороли при всем городе. Оружие было спрятано во дворце [и] там оно оставалось до тех пор, пока Тибо Мин не вытащил его для своих проверок. Их никогда не чистили все это время, так же как и пехотное оружие".
"Слоновые батареи"
Хотя их значение значительно снизилось по мере распространения огнестрельного оружия, слоны все еще использовались в военных целях на большей части материковой части Юго-Восточной Азии в XIX веке, особенно в качестве вьючных животных, артиллерийских транспортов и орудийных платформ. Их можно было найти в одной или нескольких из этих ролей в Бирме, Камбодже, Сиаме, Вьетнаме, государстве Шан, Лаосских государствах и некоторых частях Малайи. Однако, какими бы могущественными они ни были, у слонов было несколько серьезных недостатков, которые стоит перечислить.
Во-первых, они были очень медленными. Всего 1,5 или 2 мили в час (2,4-3,2 км/ч) считались хорошими, а максимальная скорость в "открытой" местности, где трава росла всего на 8-10 футов (2,4-3,1 м) в высоту и можно было следовать по трассе, составляла чуть более 3 миль в час (4,8 км/ч). Со средним грузом они могли преодолеть в лучшем случае от 18 до 25 миль (29-40 км) за день. Однако к концу такого марша они, скорее всего, натрут ноги и устанут, и получившая мудрость сочла, что если ожидается длительный марш, скажем, продолжительностью в две недели, то лучше всего маршировать на слонах не более 10-12 миль (16-19 км) в день. В конце этих двух недель им потребуется по крайней мере пара дней, чтобы восстановить свое здоровье (благодаря возможности беспрепятственно питаться), прежде чем их можно будет считать готовыми к дальнейшей службе.
Во-вторых, необходимо было учитывать их рацион питания. Поскольку они питались листьями, само собой разумеется, что большинство военных кампаний, которые обычно приходилось проводить в сухой сезон, когда большинство деревьев сбрасывали листья, могли причинить им значительные трудности. Поэтому необходимо было обеспечить, чтобы у них было достаточно времени, чтобы каждый день находить достаточное количество пищи, что могло занять несколько часов (обычно в середине дня, когда работа на солнце была бы утомительной). Если их неоднократно заставляли двигаться дальше до того, как они были готовы, они постепенно заболевали и истощались, и им требовалось несколько месяцев, чтобы восстановиться.
В-третьих, они были очень умны и, следовательно, испытывали здоровое отвращение не только к тому, чтобы в них стреляли, но и к самому звуку выстрелов (серьезный недостаток, когда оружие стреляло из-за их спины). Хотя их можно было в какой-то степени обучить мириться и с тем, и с другим, никто не мог убедить их в том, что поле боя - безопасное место, и они, как правило, уходили при первой удобной возможности.
В-четвертых, они были темпераментными и чрезвычайно чувствительными, сочетание, которое - почти невероятно, учитывая толщину их шкур - означало, что они могли быть доведены до безумия вниманием оводов, комаров и всех других кусачих и жалящих насекомых, которыми изобиловали джунгли.
В-пятых, было трудно отвести их слишком далеко от воды, так как каждый слон выпивал эквивалент нескольких больших бочек в день и должен был мыться каждое утро и ночь, чтобы избавиться от паразитов.
В-шестых, их грузоподъемность была не такой значительной, как можно было бы себе представить. Все источники сходятся во мнении, что 400 фунтов (180 кг) были максимумом, который мог бы нести любой азиатский слон в течение длительного периода, и что даже самый крупный, как правило, мог легко нести не более 300 фунтов (135 кг). Даже с этим можно было справиться только в том случае, если бы была проявлена большая осторожность в обеспечении идеального баланса нагрузки; все остальное быстро приводило к тому, что у животного болела спина. Французский исследователь в Камбодже Анри Муо заметил, что средняя нагрузка на слона в 250-300 фунтов (115-135 кг) на самом деле была такой же, с какой могли справиться три небольших вола, которых было намного легче кормить и обрабатывать.
И, наконец, слоны категорически возражали против того, чтобы лошади и пони подходили слишком близко, особенно когда они приближались к ним сзади.
К XIX веку бирманцы использовали своих слонов в трех основных военных ролях: в качестве демонстративного средства передвижения для старших офицеров; для перевозки тяжелых артиллерийских орудий на марше; и для перевозки джингалов и других легких орудий в действии, из которых можно было стрелять со спины. Последней группой были те, кто составлял "Полк охотников на слонов" или "Слоновью батарею", которая входила в состав центрального артиллерийского корпуса, базирующегося в столице. Наше лучшее описание этого подразделения дано очевидцами грандиозного смотра в Мандалае в 1879 году. Это говорит о том, что он состоял по меньшей мере из 50-80, а возможно, и из 100 слонов, несущих похожие на корзины хауды с небольшим железным ружьем или джингалом, прикрепленным к каждой стороне. Эти орудия описываются как имеющие длину около 18-24 дюймов (46-61 см) и сужающиеся "в хвост", с помощью которого их можно было прицеливать и удерживать во время стрельбы. Они имели диаметр ствола 1-2 дюйма (25-50 мм) и производили выстрел около 0,5-0,75 фн (225-340 граммов). Скотт, который презрительно называет их "москитной артиллерией", придерживался мнения, что "в реальной войне они, вероятно, не сделали бы ничего, кроме как напугать слона". Для целей обзора экипажи слонов, которые, несомненно, были настоящими бирманцами, а не потомками христианских стрелков Алаунгпайи, состояли всего из махута верхом на шее и одного (по словам Скотта) или, скорее всего, двух мужчин (как указывает корреспондент The Graphic) в корзине для управления оружием. Однако в бою при Данубью в 1825 году они описываются как "пять или шесть человек, вооруженных мушкетами и пистолетами". Говорят, что сами слоны были "очень прекрасными животными", обученными становиться на колени при звуке гонга, Скотт и Хардиман комментируют, что "их обученность была бесконечно лучше, чем у людей".
Британцы несколько раз сталкивались с батареей Слонов в действии, начиная с ноября 1824 года, когда, как выразился Снодграсс, орудия войск Махабандулы перед Рангуном "были перенесены с реки к месту действия на спинах слонов". Затем в Данубью в марте 1825 года армия Бандулы насчитывала до 70 слонов, 17 из которых, "полностью снаряженные и вооруженные", участвовали в крупной вылазке 27-го числа. Последний раз, когда элемент батареи действительно участвовал в боевых действиях против англичан, был во время ночной атаки на Проме в декабре 1852 года. Хотя в королевском приказе от 7 ноября 1885 года записано, что полк "слонопотамов" должен был войти в состав армии, собирающейся к востоку от Минхлы в ожидании предстоящего британского вторжения, он, похоже, не принимал участия в последовавшей короткой кампании.
Невозможность выставления слонов против европейской армии XIX века можно увидеть в современных описаниях вылазки Данубью, где слоны Маха Бандулы были выстроены в линию с плотной колонной пехоты позади них и кавалерией на флангах. Снодграсс сообщает, что, когда это формирование было атаковано кавалерией и атаковано с фланга конной артиллерией, слоны "выдержали атаку с стойкостью и мужеством, которые редко можно продемонстрировать этим животным", но как только все их махауты были застрелены, они просто развернулись и "пошли обратно в форт с величайшим самообладанием".
Иностранные советники После сокрушительного поражения от англичан в 1824-1826 бирманцы попытались призвать иностранных инструкторов - обычно либо "беглых европейских солдат и матросов", либо обученных британцами индийских сипаев - поступить к ним на службу в надежде, что благодаря введению западной муштры и обучению бирманская армия сможет научиться "использованию современного оружия и преимуществу дисциплины". Записано, что шесть бывших сипаев Ост-Индской компании обучали строевой подготовке за зарплату в 25 тикалов в месяц еще в 1831 году, и в качестве меры их успеха стоит отметить, что Генри Берни записывает, как войска в Аве маршировали, совершали контрмарш, проходили ручные и взводные упражнения и стреляли залпами позже в том же году. К 1838 году регулярная армия, как говорили, проходила подготовку у "многих уволенных сипаев" ("уроженцев Индии как из Мадраса, так и из Бенгалии") плюс нескольких "европейских солдат, которые дезертировали". Следовательно, когда Жан Саиб, французский авантюрист, поступил на бирманскую службу в следующем году, он обнаружил, что к тому времени часть постоянной армии уже была "обучена по английскому образцу" и следовала английским командам.
Понятно, однако, что британские (и обученные в Великобритании) инструкторы так и не стали популярными, и большинство иностранцев, впоследствии нанятых под руководством Миндона Мина и Тибо, были либо французами, либо итальянцами. Юл, тем не менее, записывает, что в начале 1850-х годов пять индостанских траворезов, дезертировавших из 8-й иррегулярной кавалерии, базирующейся в Тайетме, были зачислены в качестве инструкторов артиллерии в Амарапуре (тем самым продемонстрировав легковерие своих бирманских работодателей!). Он рассказывает нам, что "по прибытии в Амарапуру каждому мужчине подарили 150 рупий и бирманскую жену" - последнюю, чтобы она могла нести ответственность за внешний вид своего мужа, когда его призовут к оружию. Также, по-видимому, по крайней мере один британский дезертир все еще находился на бирманском жалованье во время Второй войны в Бирме, поскольку в 1852 году прошел слух, что капитан артиллерии Мадраса "узнал отступника этого корпуса по имени Говин в рядах врага, одетого в бирманскую форму, и немедленно застрелил его... В тот момент, когда он был убит, бирманская артиллерия пришла в замешательство, и наши люди заняли частокол". Еще одним иностранным советником, захваченным британцами в Рангуне, был седовласый португалец в рубашке с короткими рукавами, который, как было записано, "руководил огнем с батарей Пагоды". В 1838 году также были зарегистрированы инструкторы артиллерии "коренных португальцев".
Брат Миндона Мина и очевидный наследник, Эйншемин или наследный принц Канаунг ("называемый Военным принцем... из-за его официального положения в качестве главы армии и его воинственных наклонностей"), как говорят, был полон решимости обучить и оснастить бирманскую армию до уровня, при котором она могла бы противостоять британцам на равных. Впоследствии он нанял многих французских, немецких и итальянских экспертов для подготовки армии и улучшения фортов и арсеналов страны, а также направил несколько бирманских студентов для обучения в военных училищах как во Франции, так и в Италии. Эта программа самосовершенствования потерпела серьезную неудачу, когда Канаунг был убит во время попытки государственного переворота в 1866 году. Говорят, что впоследствии собственные попытки Миндона Мина улучшить качество армии увенчались не более чем "очень небольшим успехом", несмотря на то, что он, похоже, нанял больше инструкторов - в основном французов - чем любой из его предшественников. Наиболее заметным среди них в 1860-1870-е годы был Анри Джозеф де Фейсье, Луи Воссион, Фернан д'Авера и граф де Тревелак, из которых де Фейсье служил с сикхами (он командовал драгунским полком Шер под командованием Шер Сингха), прежде чем поступить на службу к Миндон Мину в 1858 году. В 1875 году Эдмонд Браун считал его "номинальным главнокомандующим королевскими войсками", в то время как Х.Л.О. Гарретт (1929) описывает его как "генерала кавалерии или его эквивалента", когда британцы завоевали Бирму в 1885 году. Однако ни одно из описаний, вероятно, не имеет большого значения, поскольку мы знаем от Скотта, что "европейские офицеры называли себя и назывались генералами и полковниками, а что нет, но они были просто сержантами по строевой подготовке с очень неперспективным материалом".
Поскольку бирманцы не видели никакого преимущества в том, чтобы иметь возможность маневрировать большими группами войск, говорят, что иностранное обучение редко выходило за рамки взводной подготовки. Даже это было "очень поверхностно изучено", что, несомненно, объясняет, почему Файр думал, что большинство солдат, которых он видел в Амарапуре в 1855 году, "несли свои мушкеты так, как будто они никогда раньше не держали их в руках". "Французские и итальянские офицеры всегда инструктировали их, - писал Скотт в 1882 году, - но недостаток веры в полезность массовых движений сделал все их усилия бесполезными. Новобранцы прошли этап равновесия с величайшим энтузиазмом; когда дело дошло до формирования четверок, они были немного менее пылкими, но к тому времени, когда они должны были перейти в контрмарш и правильно сформировать компанию, они устали от всего этого и подшучивали над инструктором.
Мы также узнаем от Скотта, что, по крайней мере, во времена Тибо, иностранным инструкторам не разрешалось носить униформу; они никогда не принимали командование в день проверки. Время от времени они жаловались на то, что их отряды оскорбляют, и рассудительный миньи ["великий принц"] сказал им, что терпение - одна из десяти добродетелей, необходимых для формирования истинного джентльмена. Чтобы вознаградить их за испытания, они заработали много денег различными способами, их заработная плата составляла наименьшую часть и выплачивалась через длительные и неопределенные промежутки времени единовременной суммой". Анонимный отчет, опубликованный в The Graphic в 1885 году, подтверждает, что их "королевские зарплаты" редко материализовывались, и отмечает, что "королевский месяц, когда нужно платить деньги, склонен принимать размеры, не признаваемые европейцами и не приемлемые для них. Главным образом по этой причине эти авантюристы, в основном французы и итальянцы, отпали, и теперь их осталось совсем немного. Местные офицеры не передадут ни малейших полномочий европейским инструкторам, но ожидают, что они одним своим присутствием сотворят чудо с солдатами. Мужчины открыто подшучивают над ними".
Однако, несмотря на все эти трудности, в 1879 году иностранные советники армии все же смогли создать учебный лагерь за пределами Мандалая, где 16.000 человек прошли парадом и выполнили элементарные полевые маневры перед королем. Такие грандиозные смотры ранее проводились лишь от случая к случаю, но впоследствии стали ежемесячным мероприятием в течение сухого сезона каждый год, самым крупным, вероятно, был октябрь 1879 года, когда, как утверждается, 24.000 пехотинцев и артиллеристов и почти 5000 кавалеристов участвовали в марш-броске и имитационных сражениях. Однако, поскольку в то время постоянная армия насчитывала не более 13-14.000 пехотинцев и артиллеристов и 3000 кавалеристов, эти цифры весьма подозрительны.
Самыми известными иностранцами на бирманской службе в последние годы существования королевства были два итальянских военных инженера в отставке по имени Коммотто (или Камотто) и Молинари, которые стали бирманскими подданными. Комммотто, похоже, преподавал основы строевой подготовки пехотинцам-призывникам в 1870-х годах, но Скотт описал его как "бурманский лорд-верховный адмирал" в 1880 году. В течение нескольких недель, предшествовавших началу Третьей Бирманской войны в 1885 году, ему была поручена задача блокировать Иравади в направлении британской границы, в то время как Молинари был назначен ответственным за укрепление фортов ниже Мандалая. Один британский очевидец событий 1885 года записывает, что эти офицеры заверили Тибо, "что, если дать им время на подготовку, они смогут задержать продвижение [британцев] по реке на многие месяцы, и когда генерал Прендергаст сказал об обширных планах, над которыми они начали работать, он вполне допускал, что они были правы". Они участвовали в обороне частокола Ньяунг-Бинмо 16 ноября и форта Минхла 17-го, прежде чем сдаться англичанам 22-го, опасаясь, что, если они останутся с бирманцами, их невыполнение обещания риверу будет стоить им жизни.
ВООРУЖЕНИЕ
Традиционное бирманское оружие состояло из копья, дротика, даха и лука или арбалета. Однако, за исключением некоторых горных племен королевства, обе разновидности лука стали чем-то вроде редкости к XIX веку. Хотя Сангермано и Саймс упоминали (последний описывал 1500 человек, замеченных в 1802 году, как "по-разному вооруженных мушкетами, копьями, луками и саблями"), они были быстро почти полностью вытеснены мушкетами на начальных этапах рассматриваемого периода, так что уже в 1824 году на границе Читтагонга насчитывалось всего 40 лучников из 3000 человек. Силы, зарегистрированные на границе Читтагонга. Тем не менее, в 1865 году в каждом полку Домашней бригады все еще номинально числилось 50 лучников.
Даха (или дха) был характерным бирманским мечом, который Джордж Стоун кратко описывает как состоящий из "рукояти без наконечника и слегка изогнутого лезвия с одним лезвием. Как лезвие, так и рукоять часто украшены орнаментом, первый инкрустирован, а второй - резьбой по дереву или слоновой кости, или покрытием из чеканного или рельефного металла. Ножны сделаны из дерева, часто частично или полностью покрыты серебром или золотом. Обычно на них намотан тяжелый шнур и завязан узлом, оставляющим петлю, которую можно перекинуть через плечо. Лезвия имеют разную длину от нескольких дюймов до пары футов. Как правило, они имеют длинные концы, но иногда имеют квадратные концы". Сохранившиеся образцы и те, что встречаются на современных иллюстрациях, имеют различные типы рукоятей, в том числе деревянные, покрытые кожей акулы; резные или простые из слоновой кости; и рог. Кроме того, все или любой из них может иметь латунную, медную, серебряную или даже золотую фурнитуру. Их деревянные ножны, которые обычно висели вертикально за левым плечом (или иногда горизонтально под подмышкой у кавалеристов) ремнем через то же плечо, как правило, были связаны полосками тростника и сами часто украшались тем же набором металлических деталей, что и рукоять.
Художник Мелтон Прайор записал в декабре 1885 года, что средний бирманский солдат был "очень умен в обращении с даха... Это оружие должно быть как можно более ярким и чистым". Тем не менее, он использовался для всевозможных повседневных дел в кампании, Чарльз Гордон писал в 1877 году, что его "одинаково использовали для рубки леса, разделки рыбы, или для вождения поста". Однако, несмотря на - или, возможно, из-за - многочисленных и разнообразных применений, для которых они использовались, говорят, что солдатские дахи правительственного выпуска были плохо изготовлены и легко сгибались в процессе эксплуатации "как куски обручного металла".
В то время как каждый бирманец, будь то солдат или бандит, носил даха для защиты (рис. 13-15), наступательное вооружение обычно состояло либо из копья, либо из мушкета, при этом соотношение копейщиков к мушкетерам неуклонно уменьшалось с течением столетия. Огнестрельное оружие было завезено в Аву и Пегу португальцами в XVI веке, но долгое время находилось в основном среди монсов Нижней Бирмы. Алаунгпая, основатель династии Конбаунг Авы, выразил презрение к огнестрельному оружию еще в середине XVIII века, когда, как он заявил, он завоевал горы Пегу "без помощи пушек или мушкетов". Говорят, что бирманцы сами не использовали огнестрельное оружие вплоть до 1755 года (хотя иногда им пользовались иностранцы на службе). Их широкое распространение, тем не менее, произошло с поразительной скоростью начиная с правления Алаунгпайи, и к концу XVIII века бирманцы, как говорят, "предпочли огнестрельное оружие своему родному копью и сабле". Саймсу сказали в 1795 году, что королевские арсеналы "могут предоставить 20.000 огнестрельных ружей", большинство из которых были либо французского производства, либо были списанные, часто непригодные для использования мушкеты, купленные в арсеналах Ост-Индской компании в Индии через спекулянтов.
К концу XVIII века Домашняя бригада уже была в основном вооружена мушкетами, и элементы провинциального сбора также вооружались огнестрельным оружием. Война с Великобританией в 1824-1826 годах, тем не менее, показала, что бирманское вооружение было серьезно неадекватным как по качеству, так и по количеству, Джеймс Лоу полагал, что в руках армий, развернутых Ава во время конфликта, могло быть всего 5000 "совершенно исправных мушкетов" плюс еще 10.000 непригодных к эксплуатации (утверждение Снодграсса о том, что в ноябре 1824 года было выставлено 35.000 человек, вооруженных огнестрельным оружием, является явным преувеличением). Таравади, вступив на престол в 1837 году, истолковал этот недостаток как ключевой фактор неожиданного поражения королевства и немедленно приступил к закупке все лучшего и лучшего огнестрельного оружия, так что к 1838 году было доступно 17.000 рабочих мушкетов, в основном английских или американских. Однако в 1839 году Малком отметил, что, хотя в последнее время было импортировано значительное количество оружия, многие из них все еще были "самого низкого качества", и ясно, что количество исправного оружия в течение некоторого времени не увеличивалось. Это подтверждается Юлом, который заметил, что, хотя в британском отчете за 1854 год зафиксировано существование 25-30.000 мушкетов, маловероятно, что Миндон Мин действительно мог вооружить более 18.000 мушкетеров. Эта ситуация, по-видимому, ухудшилась за оставшиеся годы существования королевства, поскольку, хотя Скотт записывает, что Тибо мог обеспечить 25-30.000 человек "более или менее бесполезным" огнестрельным оружием в 1882 году, из Нисбета (1901) видно, что только 10-15.000 из этого оружия были функциональными.
Огнестрельное оружие, найденное в Бирме, продолжало иметь смешанное происхождение на протяжении всего столетия, но большинство из них были устаревшими кремневыми ружьями, полученными в Индии, некоторые из них были изготовлены еще в последней четверти XVIII века. Большинство из них были ржавыми, и все они "позорно хранились", Ханней писал в 1836 году, что их "никогда не чистили ни от ржавчины, ни от пыли, и влажные или сухие, они остались без какого-либо покрытия". Хотя многие из них неизбежно были британцами по происхождению (как Broun Bess, так и изделия бирманского производства более низкого качества, специально изготовленные для экспортного рынка), из современных источников ясно, что большую часть рассматриваемого периода удивительное число на самом деле были французами. Гуч, например, записывает, что, когда в апреле 1852 года были захвачены частоколы Далла, британцы "подобрали большое количество мушкетов различных видов, большинство из них французского производства"; Юл отметил, что оружие, которое он видел в 1855 году, также было "в основном старого французского образца"; и даже после 1885 года многие бандиты, по словам Смитона, были вооружены французскими карабинами (а также "лучшими американскими винтовками"). Большая часть французского оружия была импортирована из Пондишери и других небольших французских анклавов в Индии, но некоторые из них были изготовлены на литейном заводе, основанном за пределами Мандалая французским авантюристом. Это было создано в рамках реформ принца Канаунга в ответ на торговый договор, подписанный с Великобританией в 1862 году, который запрещал бирманцам импортировать огнестрельное оружие.
Амбициозный план Канаунга по перевооружению всей бирманской армии современным оружием провалился после его убийства в 1866 году, и когда Фитче посетил Мандалай в следующем году, все 8000 пехотинцев, которых он там видел, все еще были вооружены кремневыми ружьями. Даже в 1878 году у большинства солдат, которых Джеймс Колбек видел на похоронах Миндона Мина, "были старые мушкеты Broun Bess, у некоторых даже были кремневые ружья, которые, возможно, использовались в битве при Ватерлоо". Тем не менее к этому времени в Бирме начало появляться более современное огнестрельное оружие. В качестве "особой милости" британцы дали Миндону Мину разрешение на импорт 2000 винтовок Энфилда в 1865 году (которые, наконец, прибыли в конце 1867 года), а к 1871 году, когда "капитан гвардии" показал несколько Vincent, также было получено неизвестное количество винтовок Снайдера-Энфилда с казенным заряжанием. К 1885 году большое количество "Энфилдов" (несомненно, включая Снайдеров), как говорили, хранилось в магазине в Мандалае, где итальянский арсенал также производил затворы для Мартини, которые, как говорили, были "отличного качества". Боеприпасы для них, однако, еще предстояло импортировать, но в октябре того же года Кэри сообщил, что, несмотря на продолжающееся британское эмбарго, запрещающее импорт оружия, большие партии были успешно переправлены контрабандой через границу "в чехлах для пианино, бильярдных столах, сардинах, макаронах и жестяных банках. Боеприпасы, однако, не идеально подходят, и оборудование находилось в процессе монтажа, чтобы исправить несоответствие". Затворные устройства, зафиксированные в руках так называемых дакойтов после 1885 года, вероятно, были смесью снайдеров и мартини, которые сопровождали своих владельцев в джунглях после смещения Тибо. Однако Гири - сообщил в 1886 году, что, к счастью для британцев, бирманцы не очень хорошо понимали, как их использовать. Бирманские войска, которые фактически сражались против англичан - во время кампании 1885 года, похоже, были вооружены - в основном снайдерами и мушкетами, последние все еще, по-видимому, состояли в основном из кремневых ружей.
Излишне говорить, что традиционные азиатские фитильные ружья и джинголы также использовались наряду с западным огнестрельным оружием, хотя фитильный замок, по-видимому, был значительно менее распространен, чем в большинстве других стран Юго-Восточной Азии. Трант даже утверждает, что за всю Первую Бирманскую войну он ни разу не видел фитильного замка. Моу, однако, подтверждает, что фитильные ружья использовались во время конфликта, и кажется вероятным, что они, вероятно, оставались в ограниченном использовании среди провинциальных сборов до распада королевства. С другой стороны, джингалл - крупнокалиберное фитильное ружье разных форм и размеров, стреляющий дробью весом до 1,5 фн (0,68 кг) - был чрезвычайно популярно, и его можно было найти в значительном количестве в каждой армии, сражавшейся против британцев. Последние питали здоровое уважение к бирманскому опыту обращения с этим оружием и считали его "единственным огнестрельным оружием, которым они в совершенстве владеют, и... возможно, самым разрушительным" (рис.10-12.)
Современное мнение неоднозначно относительно точности бирманской мушкетной стрельбы. Их солдат по-разному описывают как безразличных стрелков, хороших стрелков, а в одном случае даже как "метких стрелков", в то время как их огонь описывается различными терминами, такими как тяжелый, медленный, недисциплинированный и "резкий, но плохо направленный". Эти разные взгляды, вероятно, отражают различные обстоятельства, при которых соответствующие комментаторы испытывали огонь своего врага, поскольку очевидно, что, когда у них было время прицелиться в цель из-за укрытия, бирманские мушкетеры могли быть умеренно точными, но когда они были в движении, или на открытом месте, или намеревались выстрелить одним нервным залпом, прежде чем бежать, они уделяли недостаточное внимание прицеливанию и наносили небольшой урон. Иногда при таких обстоятельствах они стреляют слишком низко, но чаще их обвиняют в том, что они стреляют высоко. Дж.М. Тарлтон, например, описывает, как во время британского нападения на Пегу 3 июня 1852 года огонь бирманских стрелков "в большинстве случаев поражал ветви над нашими головами".
Излишне говорить, что их огонь был наиболее точным на короткой дистанции, и, несомненно, именно поэтому они часто приберегали его до последнего момента во время британских атак на их частоколы. Однако в сочетании с трудоемкой задачей перезарядки кремневого ружья очевидным недостатком этой практики было то, что, как заметил Трант, "у них редко было время выстрелить больше, чем парой залпов"; действительно, большинство стреляло только по одному. Регулярная мушкетная тренировка, несомненно, улучшила бы их скорострельность, но после энергичного применения во время правления Баджидо - когда Генри Берни обнаружил (в 1830-31 годах), что постоянная армия "ежедневно тренировалась и использовалась в стрельбе по мишеням с рассвета до 1 или 2 часов дня", и что даже в провинциальных городах "тренировки и стрельба по мишеням являются порядком дня" ("большинство солдат стреляли в цель в сидячем положении") - ко времени Миндона Мина и Тибо это стало необычным и непопулярным. В 1830-х годах старые солдаты армии Тибо говорили Лэнгхэму-Картеру, что "они не очень часто ходили на стрельбище и что большинство из них были плохими стрелками". Конечно, к тому времени Скотт был достаточно необычен, чтобы категорически заявить в 1882 году, что "не было практики стрельбы из мушкета. Иногда в праздничные дни или когда его величество выходил из дома, сгорало много пороха, но было бы очень рискованно разряжать некоторые из более древних огнестрельных ружей, и поэтому, возможно, было также хорошо, что классовая стрельба не была введена".
Все бирманские солдаты, вооруженные мушкетами, носили пороховой рожок и мешочек с дробью, мушкетеры армии Маха Бандулы в 1824 году описывались как имеющие 100 пуль, 50 патронов, ведро пороха (около 3 фунтов 5 унций или 1,5 кг) и пять запасных кремней. Бирманцы делали свой собственный порох, который, по-видимому, был плохого качества - Юл описывает то, что он видел в Амарапуре в 1855 году, как "сначала хороший", но отмечает, что "из-за неправильного гранулирования или небрежности при хранении он впитывает влагу и портится гораздо быстрее, чем следовало бы". Большинство сырья, необходимого для его производства, было доступно на местном уровне, но серу обычно приходилось импортировать, что означало, что после Второй войны в Бирме ее приходилось ввозить контрабандой в страну мимо бдительных глаз британцев. Фактическое смешивание пороха обычно осуществлялось иностранцами, находящимися на бирманской службе. Что касается боеприпасов, то это было так же опасно, как и сами мушкеты, большинство из которых стреляли каменными, свинцовыми или железными мушкетными пулями местного производства, описанными как значительно меньшие, чем те, которые использовались британцами. Металлические не были отлиты в форме, а были грубо отлиты по форме молотком. Как и везде на Востоке, пули часто заряжались более чем по одной за раз - например, было обнаружено, что кремневый мушкет, захваченный в 1885 году, был "начинен одной большой пулей и четырьмя маленькими пулями". Нехватка более обычных боеприпасов означала, что с 1886 года бандиты сталкивались с часто заменяемыми короткими отрезками телеграфного провода, которые наносили ужасные раны.
Следующим по популярности оружием после даха и мушкета было копье. Действительно, в течение первой половины столетия, вплоть до Второй Бирманской войны включительно, вполне вероятно, что в большинстве бирманских провинциальных армий на самом деле было значительно больше копий, чем огнестрельного оружия. Несколько человек, похоже, даже носили и то, и другое (или так мы должны предположить, исходя из того факта, что оружие 3000 человек, зарегистрированных на границе Читтагонга в январе 1824 года, включало 2500 копий, а также около 1000 мушкетов). Когда Юл писал в 1855 году, копейщики все еще неизменно составляли "значительную долю" каждой бирманской армии, но впоследствии их численность неуклонно снижалась в пользу огнестрельного оружия. Только около пятой части от 5000 солдат постоянной армии, которых видел Фитче в 1867 году, были вооружены копьями, у остальных были мушкеты, а в 1879 году нам сказали, что очень немногие солдаты больше не были копейщиками.
Не существовало такого понятия, как типичное бирманское копье. Вместо этого говорят, что они были "самых разных размеров и форм", начиная от заостренных отрезков бамбука и "старых штыков, привязанных к шестам", до оружия с деревянным древком и лезвиями с серебряной чеканкой. Их длина составляла в среднем 7-8 футов (2,1-2,4 м). Что касается их эффективности в бою, Снодграсс писал, что "в своих близких боях с частоколом эти копейщики далеко не самые грозные из бирманских войск; наделенные от природы большой физической силой, их длинные копья и короткие мечи дают им преимущество на близком расстоянии даже перед мушкетом и штыком". Однако, хотя можно было ожидать, что они будут сближаться с врагом при каждой возможности, чтобы с пользой использовать свои копья и дахи, похоже, что они по возможности избегали ближнего боя и прибегали к рукопашному бою только тогда, когда их загоняли в угол без шансов на спасение.
Что касается защитного снаряжения, то из источников ясно, что, хотя щиты все еще использовались в ограниченном количестве во время Первой войны в Бирме, они не были особенно распространены. На самом деле, исходя из скудости упоминаний о них в британских источниках, мы должны предположить, что они действительно были очень редки и, похоже, вообще не упоминались в боях после 1826 года. Пока они оставались в употреблении, по-видимому, существовало две разные разновидности: одна круглая, которую Саймс изображает как североиндийский тип, с четырьмя выступами; и другая прямоугольная, для которой см. рис. 5. Их носили только копейщики. Кираса был столь же исключительным. Лакированные, предположительно кожаные доспехи, по-видимому, использовались в ограниченном количестве в середине XVIII века, и Берни двусмысленно упоминает, что видел солдат в "красной коже и жестяных шлемах" в 1831 году. В Королевских арсеналах также есть индо-персидские пластинчатые и тканевые доспехи XVIII века, которые традиционно приписываются Маха Бандуле. Однако, по общему мнению, их носили только в торжественных случаях, что также, вероятно, имело место с любой другой бирманской кирасой, которая сохранилась до XIX века.
1-3. Пехотинцы 1800-1855; 4. Солдат 1852; 5-9. Пехотинцы 1865
29-31. Dacoits (повстанцы-партизаны); 32-33. Иностранные военные советники; 34-37. Бирманцы на британской службе.
ФОРТИФИКАЦИЯ Их навыки строительства частоколов, в частности, были исключительными и стали почти легендарными среди британцев, которые восхищались как прочностью бирманских полевых укреплений, так и поразительной скоростью, с которой они могли быть построены. Моу, например, утверждает, что бирманцам потребовалось всего несколько дней, чтобы построить частокол, способный вместить несколько тысяч человек; Уильям Левин, писавший в феврале 1825 года, подсчитал, что "несколько тысяч" бирманцев могли окружить себя двумя милями частокола за десять дней; а китайский источник 18 века зашел так далеко, что утверждал, что бирманская армия, окопавшаяся под прикрытием огня, может завершить работу за то время, которое потребуется, чтобы рассеялся оружейный дым.
Независимо от того, была ли их способность строить частоколы с такой поразительной скоростью унаследованным талантом или навыком, в котором они были "обучены и обучены", как предполагает Уилбрахам Эгертон, наблюдение Доветона о том, что каждый бирманский солдат был также пионером, сапером и минером, представляется в значительной степени обоснованным. Конечно, многие из них несли с собой инструмент для окопов, а также свое оружие, когда отправлялись на войну. Снодграсс записывает, что 25.000 вооруженных копьями и дахами людей предполагаемой 60-тысячной армии Маха Бандулы в Рангуне в ноябре 1824 года были обеспечены "необходимыми орудиями для заграждения и укрепления", и добавляет, что эти люди действовали "согласованно с мушкетерами, огнем которых они прикрываются, когда используются в подрыве или приближаются к обороняющемуся врагу, взаимно поддерживая друг друга в любой ситуации".
Их частоколы могли быть либо из бамбука, местный бамбук был известен своим "гигантским ростом", который часто достигал диаметра 8-12 дюймов (20-31 см); либо из огромных деревянных балок (обычно тикового дерева) "размером с человеческое тело". Они неизбежно значительно различались по размерам и форме, что зависело главным образом от таких факторов, как размеры огороженной позиции или деревни, количество людей, которых они должны были содержать, количество времени, затраченного на их строительство, и наличие достаточного количества строительных материалов. Большинство, однако, имели квадратную или прямоугольную форму, хотя некоторые описываются как имеющие неправильный или даже овальный план. Некоторые из них также были "укреплены надворными сооружениями", Доветон заявил, что "они не были полностью лишены фланкирующих укреплений, таких как полукруги, равелины или редуты, в то время как лучшее описание частокола обычно защищалось квадратными бастионами через равные промежутки времени.
Однако многие из их частоколов имели только три стороны, и Янгхасбанд записал удивление бирманца тем, что британские частоколы были закрыты со всех четырех сторон. "Но с какой стороны вы убегаете?" - спросил мужчина, и молодой человек объяснил, что в случае бирманского частокола четвертая сторона была оставлена открытой, "чтобы не возникло препятствий для быстрого отступления". Например, два бирманских частокола, атакованные британцами напротив Проме в ноябре 1852 года, были "сформированы в форме подковы", в то время как другой, обнаруженный близ Гонго в январе 1853 года, имел "глубокий и хорошо вырытый бруствер, окруженный спереди и с флангов", но был открыт для джунглей сзади. (Моу говорит, что "бирманские инженеры обычно заботились о том, чтобы в тылу их позиции были джунгли, чтобы прикрывать отступление".)
Конечно, не у всех бирманских частоколов было только три стены, хотя причина, по которой так много стен, стала слишком очевидной в ряде оптимистичных случаев во время Первой войны в Бирме, когда защитники нескольких сильно пострадали, когда они не смогли достаточно быстро убежать через узкие ворота, оставленные в заднем частоколе. Снодграсс записывает, что гарнизон Джоазоанга, оказавшийся в ловушке при таких обстоятельствах в мае 1824 года, решил развернуться и сражаться, и "с копьем или мушкетом наготове, опустив головы в положение бодания, слепо атаковал наши штыки; они не давали и не ждали пощады, но продолжали сражаться с предельной яростью еще долго после того, как потеряли всякую надежду на успех или спасение".
Общая высота частоколов варьировалась в пределах 10-20 футов (3-6 м), хотя большинство из них составляли около 10-15 футов (3-4,5 м). Они состояли из одного или двух рядов близко посаженных бамбуковых или тиковых балок, вертикально врытых в землю, сразу за более высоким рядом стоек, в которых были равномерно расположенные промежутки, через которые гарнизон стрелял из своих мушкетов и пулеметов. Там также могли быть небольшие бойницы, часто сделанные из секций бамбука, а также большие квадратные орудийные порты на несколько более низком уровне, через которые можно было стрелять из пушек. Стойки можно было бы дополнительно укрепить, сложив за ними ряд горизонтальных деревянных балок или бамбука. Моу говорит, что дополнительные расщепленные бамбуки были "размещены вдоль вертикальных концов" более высоких стоек "и все это дополнительно закреплено креплениями и наклонными опорами изнутри". Трант записывает, что в некоторых случаях "большие маты были прочно закреплены снаружи, чтобы не было видно внутренности, а также чтобы исключить возможность перебраться без лестницы". Частоколы, укрепленные со всех четырех сторон, обычно имели только одни, а иногда и два ворота, которые неизменно находились на задней стороне (т.е. на стороне, наиболее удаленной от предполагаемого направления атаки противника).
У большинства была траншея в нескольких футах за частоколом, иногда прикрытая досками или бамбуком с намерением сделать ее взрывозащищенной. Земля из этой канавы была насыпана за частоколом, образуя банкетку или парапет высотой около 4-6 футов (1,2-1,8 м) и примерно такой же ширины. Это служило огневой площадкой для мушкетеров, стрелков с фитильными ружьями. По словам Томаса Эванса, который присутствовал, наиболее важный из трех частоколов, атакованных англичанами в Тантабайне в сентябре 1824 года, имел парапет высотой 8 футов (2,4 м) и шириной 5 футов (1,5 м) наверху, в то время как Трант записывает, что два частокола, с которыми столкнулись в Джоазоанге в мае того же года, имели парапеты высотой около четырех футов, сделанные из свай, вбитых в землю, и засыпанные землей, взятой из траншеи внутри, глубиной около трех футов, так что человек, стоящий в траншее, был полностью укрыт от огонь нападавших.
У некоторых частоколов был, кроме того, внешний сухой ров, часто заполненный бамбуковыми шипами, который был предназначен для того, чтобы препятствовать нападающим, в то время как в издании Азиатского журнала 1825 года записано, что в других внутреннее пространство раскопано или, скорее, заполнено затонувшими редутами, имеющими траншеи, сообщающиеся друг с другом - вероятно, именно это имел в виду Грэнвилл Лох, когда описывал два частокола напротив Верхнего Прома, снятых в ноябре 1852 года, как имеющие "круглые, защищенные от снарядов галереи, в которые [гарнизоны] могли отступать".
Помимо рва, большинство частоколов были дополнительно защищены скотобойней шириной до 30 футов (9 м), описанной Трантом как сделанной "с ветвями деревьев, заостренными на конце и прочно и густо посаженными в землю", и множеством коротких, наклоненных вперед, очень острых бамбуковых шипов, называемых панги (британцы называют панджи), которые могут достигать 30-40 футов (9-12 м) в ширину. У многих также было, возможно, два или три бамбуковых "перила" высотой 6 футов (1,8 м) ("ряды столбов и перил"), установленные с интервалами между абатти и панги; хотя и несущественные, они представляли собой для злоумышленника еще одно препятствие для переговоров. В некоторых частоколах перед бойнями были посажены панги, в то время как в других порядок был обратным, и у некоторых, похоже, было только одно или другое. Наиболее часто встречающиеся панги были всего в несколько дюймов высотой и, следовательно, легко скрывались высокой травой, были особенно опасны для нападающего, нанося такие тяжелые раны в ступнях и ногах, что иногда они были смертельными. W.D. Коннер (1895) добавляет, что, хотя они были опасны даже для "владельца прочных ботинок с боеприпасами", они были "разрушением для лошадей".
Присутствие пангий значительно уменьшало шансы врага внезапно напасть на частокол, так как для этого необходимо было расчистить путь через них. Азиатский журнал отмечает, что "их устранение перед лицом умной стрельбы было бы практически невозможно". Однако британские атакующие, похоже, часто избегали этой трудности не только из-за того, что их прикрывающий артиллерийский огонь случайно расчищал широкие полосы от шипов, но и потому, что бирманцы иногда не ждали нападения...
РЕЧНОЙ ФЛОТ
Вместо предоставления войск общины вдоль берегов Иравади были обязаны предоставить и экипировать одну или несколько боевых лодок с веслами (fait hle), точное число которых определялось размером общины - Шведунг, чуть ниже Проме, должен был предоставить целых 12. Лодки необходимо было поддерживать в постоянной готовности, так как их обслуживание могло быть вызвано в любой момент. В 1795 году король Бодапая сказал Саймсу, что он может поднять 500 судов таким образом "в очень короткие сроки". Конечно, говорят, что 300-400 человек были собраны, готовые вторгнуться в Читтагонг в 1812 году, в то время как 400 якобы были собраны в Мидее в августе 1825 года; но другие источники, датируемые примерно тем же периодом, предполагают, что на самом деле было доступно только 200-300. В любом случае, эта цифра, несомненно, снизилась после потери Нижней Бирмы англичанами в 1853 году.
Помимо тех, что предоставлялись провинциями, в столице на постоянной основе содержалось значительное количество военных судов (164 в 1831 году, еще 36 строились). Большинство из них, по-видимому, состояли из местных наемников, воспитанных обычным способом, но небольшое ядро постоянно занятых членов экипажа было предоставлено тысячным полком постоянной армии, который жители Запада называли "Полком морской пехоты". Этим командовал офицер по имени хпаунгвун и его заместитель хлетин бо. Несколько комментаторов, писавших в период до Первой войны в Бирме, считали качество этого подразделения выше среднего. Саймс, например, утверждает, что люди на военных лодках были "безусловно, самой респектабельной частью бирманских вооруженных сил", а Трант они были "цветом всех сил". Даже в начале правления Тибо Скотт считал, что благодаря усилиям итальянского наемника Коммотто это все еще было лучшим обученным подразделением на службе короля (с юмором замечая, что "часто целых три человека в подразделения шли в ногу"). Технически предполагалось, что люди полка будут финансироваться за счет государственных доходов, полученных от налогов на рыбную ловлю, паромы и тому подобное, но нам говорят, что "если этого было недостаточно, они, как и солдаты, имели право платить, но это было не часто".
Поскольку бирманские военные лодки были построены из одного выдолбленного ствола тикового дерева, они неизбежно различались по размерам, но в основном были либо 40-60 футов (12-18 м), либо около 80 футов (24 м) в длину, причем некоторые достигали примерно 100 футов (30 м). Хотя горстка самых длинных имела ширину примерно до 13 футов (4,1 м), большинство редко превышало 7-8 футов (2,1-2,4 м), независимо от их длины, и Саймс объясняет, что даже это было достигнуто только "путем искусственного расширения сторон после того, как ствол был выдолблен". Этот планшир, сделанный из одной прочной доски с каждой стороны, был всего на фут выше ватерлинии. Корпус сужался как на носу, так и на корме, причем последняя неизменно была выше носа и часто резко изгибалась вверх на значительную высоту. Нос, напротив, был оставлен плоским и прочным, являясь "почетным постом", где в мирное время сидел капитан или пенин тхуги со своими помощниками (в военное время он сидел на корме). Это также было место, где в военное время обычно - но не всегда - устанавливалась пушка, чаще всего где-то между 1-фн и 6-фн, хотя некоторые из более крупных лодок имели длинную 9-фн или даже 12-фн. Самые большие суда могут быть дополнительно оснащены поворотным или шарнирным соединением по обе стороны от основного орудия. Экипаж также был вооружен, но обычно только копьем и дахой, которые во время гребли хранились в оружейной стойке, расположенной посередине судна.
Экипажи неизбежно менялись в зависимости от размера лодки, хотя количество гребцов считалось примерно таким же, как длина лодки в футах. Анализ оценок, приведенных многими очевидцами, показывает, что экипажи большинства судов состояли примерно из 40-80 гребцов, причем наиболее распространенной цифрой было 50-60 человек. Это согласуется с различными другими доказательствами: заявлением Моу о том, что наиболее широко используемые лодки "имели около 50 весел"; наблюдение Скотта и Хардимана о том, что капитаны военных лодок командовали 56 людьми; и сохранились детали двух конкретных лодок, захваченных во время Первой войны в Бирме, одна из которых имела длину 82 фута (25 м), ширину 7 футов (2,3 м) и 54 весла, в то время как другая имела длину около 80 футов (24,4 м), ширину 7 футов (2,1 м) и 52 весла. Хотя последний, как говорили, мог перевозить до 150 человек "с наибольшей безопасностью", даже самые большие суда обычно перевозили экипажи численностью не более 100 человек, и то только в том случае, если лодка была "хорошо и плотно упакована". Тем не менее, отправляясь в бой, обычный экипаж часто дополнялся примерно 30 солдатами, вооруженными мушкетами, что, несомненно, объясняет, как экипажи, высаженные на берег семью военными лодками, помогавшими в обороне Рангуна в 1852 году, насчитывали по 100-130 человек каждый.
Гребцы сидели парами лицом к корме, по двое на корме (т.е. по одному гребцу с каждой стороны), но на самом деле они, похоже, предпочитали сидеть почти боком на планшире. Их весла были двух видов: короткие весла с широкими лопастями для использования в небольших лодках; и более длинные весла без лопастей для использования в больших лодках. Гребцы тянули с рассчитанным гребком, с исключительно высокой скоростью, и могли грести как вперед, так и назад, Саймс объяснил, что последнее было "способом отступления, с помощью которого артиллерия все еще обрушивается на их противника". Он и другие очевидцы также рассказывают нам, что лодки обычно выстраивались в боевую линию носом к врагу. `Их атака чрезвычайно стремительна", - продолжает Саймс. "Они продвигаются с большой скоростью и поют военную песню, с которой обычно пытаются бороться, и когда это происходит, действие становится очень суровым, так как эти люди наделены большим мужеством, силой и активностью... Суда, находящиеся низко в воде, подвергаются наибольшей опасности быть сбитыми более крупной лодкой, ударившейся об их борт, - несчастью, которого рулевого учат бояться и избегать... Удивительно видеть, с какой легкостью они управляют и ускользают друг от друга". Тем не менее, они не могли сравниться с крупными западными военными кораблями, и, несмотря на то, что часто имели орудия, которые превосходили орудия на борту гребных лодок британских кораблей, их отгоняли при каждом столкновении с последними во время Первой войны в Бирме. После второй войны с англичанами такие традиционные бирманские военные лодки, по-видимому, использовались только в церемониальных целях и для случайных обязанностей по обеспечению внутренней безопасности.
В 1840-х годах бирманцы начали строить в Амарапуре более крупные суда западного образца, одной из которых была королевская "яхта", захваченная Ламбертом в 1852 году. Затем в 1858 году Миндон Мин приобрел в Калькутте небольшой двухколесный пароход с боковыми колесами длиной 190 футов (58 м) и шириной 18 футов (5,5 м). Это оказалось первой из нескольких подобных покупок британского производства. Экипаж из людей "Полка морской пехоты", переведенных с ныне в значительной степени устаревших военных лодок, они использовались в качестве торговых судов в мирное время и составляли ядро небольшого королевского флота в военное время, когда они, по-видимому, были особой ответственностью хпаунгвуна и его непосредственного начальника, хлетина атвинвуна или министра военно-морского флота. Хлетин бо теперь командовал оставшимися боевыми лодками. К 1866 году у Миндон Мина было два парохода, когда он использовал их против своих собственных сыновей-мятежников, принцев Мьингун и Мьингонден (позже он сообщил, что "во время восстания моя страна была спасена пароходами... Как только они появились, повстанцы рассеялись повсюду"). Тот, который Альберт Фитче видел в Мандалае в 1867 году, описывается как имеющий "восемь орудий, шесть из них 24-фунтовые гаубицы, железные, и два гораздо меньших орудия, также из железа; кроме того, там было 50 кремневых мушкетов, чистых и, по-видимому, в хорошем состоянии. На борту находилось около 150 человек".
Миндон Мин, по-видимому, имел по меньшей мере три таких "королевских корабля" к 1875 году, а к началу третьей и последней войны в Бирме в 1885 году у Тибо, по-видимому, было 11, состоящих из одного "океанского парохода", двух канонерских лодок с восемью пушками каждая и восьми пароходов несколько меньшего размера. Британский очевидец описывает их как "железные гребцы, построенные и оснащенные британскими верфями в Рангуне и... вооруженные бирманцами британскими пушками". По крайней мере, некоторые из них участвовали в войне, один даже участвовал в ее первом сражении, когда 14 ноября британские пароходы "Иравади" и "Кэтлин", посланные впереди основной флотилии, перехватили бирманский пароход, которым командовал итальянский наемник Коммотто, буксировавший две баржи, которые должны были быть затоплены в главном русле реки. Экипаж парохода из 200 человек был вынужден покинуть судно несколькими выстрелами из пулеметов "Иравади", а затем его подняли на борт и отбуксировали. Известно, что второй пароход, буксирующий баржи, высадил подкрепление в Минхле два дня спустя и, вероятно, был одним из двух, которые были потоплены в Пагане 22-го. Четвертый, пришвартованный примерно в дюжине миль ниже Авы, был захвачен неповрежденным 25-го числа, его путь к отступлению был отрезан, когда бирманцы заблокировали Иравади прямо над городом, потопив еще один пароход, три баржи и несколько лодок, все заполненные песком и щебнем. Шестой был найден брошенным в Мандалае.
Последней особенностью бирманской речной войны, заслуживающей упоминания, является использование ими пожарных плотов в начале века. Широко применявшиеся против англичан в 1824-25 годах, они чаще всего отправлялись посреди ночи, когда, "пылая до небес пламенем выше, чем грот-мачта самого высокого корабля на плаву", можно было ожидать, что они вызовут максимальную панику и замешательство. Снодграсс описывает их как "сделанные полностью из бамбука, прочно скрепленного вместе, между каждыми двумя или тремя из которых была закреплена линия глиняных кувшинов значительного размера, наполненных нефтью или земляным маслом и хлопком".; другие легковоспламеняющиеся ингредиенты также были распределены в разных частях плота... Многие из них были значительно больше ста футов в длину и были разделены на множество частей, прикрепленных друг к другу с помощью длинных петель, расположенных так, что, когда они зацеплялись за трос или нос любого судна, сила течения должна была полностью обхватывать концы плота". Самым крупным из зарегистрированных, по-видимому, было то, что было развернуто против британского флота в Рангуне в июне 1824 года, которое включало в себя 30-40 каноэ и, по общему мнению, достигало ста ярдов в длину. Более типичным было то, что было запущено в сторону британских кораблей в Кеммендине утром 7 декабря, которое состояло из "26 плотов из расщепленной балки голени, соединенных вместе [с] шестью большими лодками на них, наполненными нефтяным маслом"; за этим последовала флотилия военных лодок. Однако, несмотря на их устрашающий внешний вид, пожарные плоты на самом деле причинили очень мало вреда в любом из многочисленных случаев, когда они использовались во время Первой войны в Бирме. Некоторые просто сели на мель, в то время как другие были захвачены британскими катерами и отбуксированы прочь.
1811-1815 Араканское восстание
1819 Завоевание Бирмой Ассама
1822 Бирманское вторжение в Манипур и Качар
23.9.1823-24.2.1826 Первая англо-бирманская война 1823 Бирманское вторжение в Индию.
5.3.1824 Великобритания объявила войну Бирме
10.5-15.12.1824 Захват англичанами Рангуна и блокада Рангуна бирманцами
11-16.5.1824 Битва при Раму. БОИК: 1000ч (-250ч) -/+ Бирма: 2000-4000ч (-200ч)
2.4.1825 Битва при Данубау. БОИК: 4000ч (-250ч) +/- Бирма: 10.000ч (-800ч)
30.11-2.12.1825 Битва при Проме. БОИК: 5000ч +/- Бирма: 13.000ч
24.2.1826 Яндабугский мир между Великобританией и Бирмой.
1838 Монское восстание
1844-1845 Гражданская война в Бирме
5.4.1852-20.1.1853 Вторая англо-бирманская война 5.4.1852 Взятие англичанами Мартабана
12.4.1852 Взятие англичанами Рангуна
19.5.1852 Взятие англичанами Бассейна
3.6.1852 Взятие англичанами Пегу
3.10.1852 Взятие англичанами Проме
20.1.1853 Прокламация об аннексии Пегу. Война завершилась без подписания мира.
18.2.1852 Дворцовый переворот, захват власти Миндом-Мином.
![[]](/img/t/temezhnikow_e_a/mb1800-89burma/mb1800-89burma-1.jpg)
Миндон ![[]](/img/t/temezhnikow_e_a/mb1800-89burma/mb1800-89burma-2.jpg)
Тибо
![[]](/img/t/temezhnikow_e_a/mb1800-89burma/mb1800-89burma-3.jpg)
![[]](/img/t/temezhnikow_e_a/mb1800-89burma/mb1800-89burma-4.png)
![[]](/img/t/temezhnikow_e_a/mb1800-89burma/mb1800-89burma-5.png)
![[]](/img/t/temezhnikow_e_a/mb1800-89burma/mb1800-89burma-6.jpg)
Бирманские пехотинцы 1855
![[]](/img/t/temezhnikow_e_a/mb1800-89burma/mb1800-89burma-7.png)
Всадник 1800 г.
![[]](/img/t/temezhnikow_e_a/mb1800-89burma/mb1800-89burma-8.png)
![[]](/img/t/temezhnikow_e_a/mb1800-89burma/mb1800-89burma-9.png)
![[]](/img/t/temezhnikow_e_a/mb1800-89burma/mb1800-89burma-10.png)
![[]](/img/t/temezhnikow_e_a/mb1800-89burma/mb1800-89burma-11.png)
![[]](/img/t/temezhnikow_e_a/mb1800-89burma/mb1800-89burma-13.png)
![[]](/img/t/temezhnikow_e_a/mb1800-89burma/mb1800-89burma-14.png)
![[]](/img/t/temezhnikow_e_a/mb1800-89burma/mb1800-89burma-15.png)
![[]](/img/t/temezhnikow_e_a/mb1800-89burma/mb1800-89burma-16.png)
![[]](/img/t/temezhnikow_e_a/mb1800-89burma/mb1800-89burma-17.png)
![[]](/img/t/temezhnikow_e_a/mb1800-89burma/mb1800-89burma-18.png)
![[]](/img/t/temezhnikow_e_a/mb1800-89burma/mb1800-89burma-19.png)
![[]](/img/t/temezhnikow_e_a/mb1800-89burma/mb1800-89burma-20.png)
![[]](/img/t/temezhnikow_e_a/mb1800-89burma/mb1800-89burma-12.png)
![[]](/img/t/temezhnikow_e_a/mb1800-89burma/mb1800-89burma-21.png)
![[]](/img/t/temezhnikow_e_a/mb1800-89burma/mb1800-89burma-22.jpg)