- Я говорю, по глазам было видно, что он прожил сто лет.
- Не сто, а двести.
- Да какая разница!
Нескладный долговязый парень уселся на траву между спорщиками, прямо напротив догорающего костерка. Стянув с ног рыбацкие сапоги, он наклонился к огню и взялся править воткнутые в землю прутья с наколотыми на них пескарями - крупными и золотистыми. От потревоженной рыбы распространился такой сытный аромат, что у близнецов подвело животы, а новичок-Карл поперхнулся слюной и закашлялся.
- Опять вы кого-то притащили... - проворчал рыбак, а после обратился к новенькому: - Лет тебе сколько? Солнце почти село. Тебя не ищут?
- Ему двенадцать! - ответила за новичка Шелла, старшая из близнецов. Ей недавно тоже стукнуло двенадцать.
- Уже в гильдии учится, - добавил Маллок. Он явился в мир на час позже сестры.
- Так и быть, - кивнул новенькому долговязый. - Меня Ремус звать. Скажешь "ребус" - пеняй на себя, - он улыбнулся, но было ясно: не шутил.
- Я Карл, - назвался новичок.
Какое-то время Ремус продолжал молча заниматься пескарями: они ещё больше румянились, ещё лучше пахли и время от времени капали жиром на угли: пш! пшш!
- Вот что, Карл, - наконец сказал Ремус. - Нас тут, может, в гильдиях и не учат, как тебя, но ты не зазнавайся особо-то, если хочешь и дальше с нами гулять.
- И если хочешь нашей рыбы, - добавила близняшка.
- А что я... - смутился Карл. - Я ж ничего. Мы сюда недавно приехали.
Младший близнец перевёл завороженный взгляд с рыбы на Карла, вспомнил что-то и едва не подскочил:
- Рем! Он же историю про последнего островитянина не знает! Рем, только представь!
- Спроси меня, так ты её тоже не знаешь, - хихикнула сестра.
Ремус снял с углей и распределил рыбные прутья. Пескари похрустывали на зубах и таяли во рту. Даже если представить, что вкус их наполовину обязан свежему воздуху да нагулянной за день усталости, рыба всё равно вышла чудо как хороша. Все были голодны, и ели все молча, - так что Карлу в какой-то миг это молчание показалось неловким, и он спросил:
- А что там за история такая?
Его вопрос прозвучал чуть беззаботнее, чем бы ему хотелось, самую малость натянуто. Не так, как спросил бы человек, ничего не боящийся или ко всему равнодушный.
- История жуткая, - отозвался Ремус, рыбной костью ковырявший в зубах, - её рассказывают только после заката, когда оба моста уже разведены.
- Как сейчас, - улыбнулась Шелла. - Но ты ступай, ступай домой, если боишься, - добавила она для верности, чтобы новенький уже точно досидел до конца.
Это было излишне - убегать Карл не собирался.
Оттуда, где они сидели, хорошо был виден рельсовый мост: длинный и узкий, с приподнятой сейчас центральной частью - чтобы дать дорогу гордым высокомачтовым кораблям. В вечернем сумраке шли они вереницей, тихие и торжественные, освещённые с берегов странными яркими фонарями. Фонари эти, связанные стальной нитью, каким-то чудом зажигались сами.
- Расскажу так, как слышал, - произнёс Ремус. - Дядька мой эту историю часто рассказывает, когда не ходит в море. А когда ходит - не рассказывает: дурная примета перед плаванием вспоминать о шторме. Ведь со шторма-то история и началась.
* * *
Случилось это лет сто назад, когда императором был прадед нашего теперешнего императора. И у того старого владыки был единственный сын, которого боги подарили ему только под закат жизни. Юного наследника звали Тауриан, или Тавриан, если по новому правописанию.
В пятнадцать лет императорский сын пустился в плавание вокруг диких земель. Как будущий император желал он знать, как далеко простираются его владения, и хотел, чтобы картографы всё увиденное сохранили на картах. Тогда ведь никто не знал, где в империи кончаются дикие земли.
И вот однажды ночью, проходя мимо незнакомых берегов, его корабль попал в шторм, хлебнул воды и затонул. (Похоже, не так уж славно в те годы умели делать корабли.)
Многие пытались доплыть до берега, но не смогли: буря застилала и небо, и землю. Да и не близко была земля, корабль ведь от неё отвели, боясь разбиться о скалы.
Только Тавриан, прирождённый пловец, сумел дождаться, пока шторм стихнет и наступит рассвет. И тогда увидел он наконец большую землю. Но ещё ближе большой земли увидел он остров, отделённый от неё нешироким проливом. На остров Тавриан и выбрался, а выбравшись - уснул без сил.
Очнулся императорский сын связанный верёвкой. Крепкой, хотя и сплетённой из травы.
А напротив него в это время приплясывал мальчуган, того же возраста, примеряя на голое тело снятую с Тавриана одежду, и радовался чему-то, и вскрикивал, словно дурачок блаженный.
Имелось, однако, в том дурачке что-то вовсе уж неправильное: взгляд его был таким по-старчески измождённым, будто не пятнадцать лет ему, а целая сотня. Но самое жуткое - пока он скакал так от радости, вид его становился всё меньше юным, словно руки его и ноги, и лицо пытались догнать по возрасту глаза - и старели на год за минуту. Скоро паренёк начал заметно седеть и покрываться морщинами.
Тавриан молчал, поражённый зрелищем, когда дурачок с ним вдруг заговорил. Говорил он старомодно и необычно, будто позабыл все слова, и помнил только самое общее их звучание.
- Здравствуй, - сказал он. Точнее, сказал он "здастуи" или вроде того, но императорский сын его понял. - Моё имя - Алоик. Внимай моим словам.
Говорил он так, что Тавриану приходилось напрягать свой разум и свои уши.
- Этот остров... - сказал Алоик, седея на глазах. - Этот вывих Вселенной, эта шутка богов... это ненавистное мне место... запомни... оно не терпит одиночества. Понимаешь меня?
Императорский сын не знал, что ответить безумцу, а тот продолжал:
- На этой земле всегда должен быть человек. Я прожил тут двести лет... - Алоик посмотрел на свои стареющие руки и хрипло засмеялся. - Теперь нас двое, и остров больше не продлевает мою жизнь. Но сейчас я уйду, а тебе придётся остаться. Ты не будешь ни стареть, ни болеть, не сможешь убить себя. И ты никогда не покинешь остров, если на нём нет другого человека. Незримая стена вырастет перед последним, кто захочет уйти из этого места.
Тавриан вспомнил: в его волосах спрятан острый стилет, - и старался тайно высвободить руки, скрученные за спиной.
Алоик, уже сгорбленный от старости, заковылял к берегу.
- Я скоро умру, - прохрипел он, - но мне хотелось бы напоследок уйти прочь отсюда. Хотя бы и для того, чтобы утонуть в море.
Он продолжал говорить, задыхаясь, но не задерживаясь ни на миг:
- Я был таким же, как ты: юным, красивым, полным надежд... - Алоик ступил на прибрежный песок. - Моя семья погибла в войне, а меня продали в рабство. Я жил на корабле пиратов, пока они не решили вызволить человека, который был здесь до меня. Этот человек мне всё и рассказал...
В десятке шагов начиналось синее, удивительно спокойное сейчас море.
Тавриан совершенно ясно вдруг понял, что слова Алоика не были ни ложью, ни бредом безумного отшельника. Высвободив наконец руку из верёвки, он выхватил спрятанный стилет:
- Стой! - его собственный крик показался ему страшным. - Стой, или я сделаю, что ты не уйдёшь!
Старик, чьи босые ноги почти уже омывались тёплым прибоем, обернулся на голос: сперва с кривой усмешкой, но спустя мгновение глаза его расширились от ужаса.
Тавриан держал стилет возле своей шеи.
- Стой же! - прохрипел он. - Сделаешь шаг - я убью себя, и ты снова останешься последним на острове.
Долгие мгновения смотрели они друг на друга, и по глазам императорского сына старик понял, что тот не лжёт.
- Я не могу остаться здесь, - сказал Тавриан. - Ты видел мою одежду, ты знаешь, кто я. Империя нуждается в наследнике. Ты сказал, твоя семья погибла в войне, двести лет назад. Сейчас мы называем те времена Великой Смутой.
Алоик сгорбился ещё сильнее, сжался, как от давней ноющей боли.
- Да... - будто бы нехотя проговорил он. - В те годы было много войн... трон пустовал без наследника.
- Вернись, - сказал Тавриан. - Взамен я дам тебе слово - слово будущего императора: я сделаю так, что ни ты, и никто другой не будет больше пленником этого места.
* * *
- ...уже по пояс в воде, Тавриан обернулся. На берегу стоял и глядел ему вслед сгорбленный старик. Но с каждой минутой становился он моложе, прямее, морщины его разглаживались, а волосы темнели. И лишь взгляд Алоика оставался стеклянным и старческим, словно даже проклятый остров был не в силах до конца стереть отпечаток времени с его измученной души...
Ремус то и дело поднимал глаза к потемневшему небу, явно вспоминая заученные наизусть кусочки дядиного рассказа. Теперь же, о чём-то задумавшись, он замолчал - и принялся шевелить веткой потухшие угли костра. Минута шла за минутой.
Карл не выдержал первым:
- Так чем всё кончилось? Тавриан сдержал обещание?
- А ты как думаешь, - удивился Маллок, - он же дал слово императора!
- Ему удалось снять проклятие?
- Не-а, - мягко улыбнулась Шелла, тоже весьма очарованная рассказом.
- Может, Тавриан отправил на остров какого-нибудь разбойника?
- Нет, - оторвался от своего занятия Ремус. - Тавриан обещал, что пленником острова не будет никто, и сдержал слово.
- Но как?! - Карлу показалось, что его просто разыгрывают.
Ремус откинулся назад и лёг на траву, подложив под голову руки. Первые звёздочки загорались на ночном небосклоне.
- Став императором, Тавриан протянул на остров два моста - рельсовый и для повозок - а потом основал там город. Теперь этот город - великий морской порт, куда спешат торговцы с половины мира.
По спине Карла пробежал холодок. Не может ведь такого быть, думал он, чтобы... ну не может ведь?! Заметив на себе внимательный взгляд Шеллы, он сдержался, чтобы не вскочить сейчас и не понестись во весь дух куда-нибудь к берегу: просто войти в море, немного поплавать...
- А это проклятье всё ещё в силе? - спросил он осторожно.
- Куда же оно денется, - подмигнула Шелла.
- Чтобы это проверить, - сказал Ремус, - сперва надо выселить всех горожан, вытолкать каждого матроса обратно на его корабль, изловить портовых девок и всякого бродягу с рыночной улицы. Как видишь, не очень это и просто.
Карл смотрел на вереницу кораблей, на огни городских домов, слушал далёкую пьяную ругань и постепенно утверждался в мысли, что бегство с проклятого острова может и подождать - самую малость, пару недель.