Тарасов Олег Васильевич : другие произведения.

Шёл октябрь - десятый месяц

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Повесть от первого лица - 35-летнего врача реаниматолога Сергея Орешина. Работа, любовь, "перестроечная" страна. Повесть была напечатана в журнале "Алтай" Љ1 за 2014 год.

  
   Глава первая
  - Сергей Никитович, Борода опять исчез! И Лукьянова не смотрел!
  Тревожный доклад выпалила женская кучерявая головка, которая просунулась в дверь ординаторской. Подведённые чёрным распахнутые немигающие глаза смотрели с возмущением и одновременно с надеждой, что я тотчас подорвусь со стула в погоню. И приволоку этого Бороду обратно, желательно, за загривок, как приволакивают к месту "преступления" нашкодившего кота.
  
  Это медсестра Наташа, такая вот рьяная максималистка. Надежду на погоню она питала абсолютно зря: нет у меня полномочий указывать Бороде, что тому делать. И подумаешь, "Борода Лукьянова не смотрел!" - ничего не потеряем, что не смотрел. Своими мозгами обойдёмся. У Бороды к учёной степени больше форсу с позёрством приложено, а по сути лечения - ну, что он мне такого необычного скажет?
  
  - Чёрт с ним, Натали, - махнул я рукой. - Я по-твоему тупее Бороды?
  Конкретное предложение сравнить меня с Бородой не поставило медсестру в какую-то очевидную неловкость. Демонстрируя всем видом, что вопрос прозвучал более, чем риторический, медсестра ступила в кабинет. Тема бегства Бороды, впрочем, по-прежнему щекотала её и, не желая скоротечно расставаться с боевым накалом, Наташа всё же попробовала передать хотя бы толику боевого настроя мне.
  - Уж извините - дело принципа! Ходит, гарантированные подарки сшибает, а как жареным дыхнёт - ищи-свищи!
  - Ты только сейчас заметила? - спросил я.
  - Вообще-то нет!
  
  Наташа встала напротив небольшого настенного зеркала и краем глаза поискала собственное отражение. Я предположил, что её стремление увлечь меня в атаку решительно испаряется, но обманулся.
  - Лукьянова осмотреть обещал! - едва не выкрикнула она. - Лукьянов, сами знаете, в коме.
  
  - Пора запомнить: никто с кафедры сопричастность к летальному исходу иметь не хочет, - сказал я. - Куда проще сделать вид, что торопишься по срочным делам, - Я встал со стула, засунул себе под мышку какую-то папку и попытался изобразить чрезвычайно озабоченного человека: - "Ах, у вас там Лукьянов между небом и землёй? Что вы, что вы! В другой раз!.. У меня срочный учёный Совет!"
  Медсестра Наташа мягко, вымученно улыбнулась, а я вернул папку на стол и вновь стал естественным Сергеем Никитовичем.
  
  - У нас ведь как? Не ошибается тот, кто ничего не делает. А кто не ошибается - тот на коне. Значит... гори синим пламенем все дела! Верно?
  Медсестра закивала головой, но грусть в её глазах никуда не делась. Даже напротив, она вдруг расплакалась.
  
  - Сергей Никитович, что с Лукьяновым-то делать?
  Наташе по вполне понятным причинам хочется действовать энергично, звонить во все колокола. Я прекрасно понимаю, отчего: мальчик Лукьянов, что вчера впал в кому - Наташин племянник, сын её двоюродной сестры.
  Ах, чёрт побери! Сдуру я ей про летальный исход...
  - Может, ему расписать... этот... - Наташа мелко трясёт пальцами, пытаясь вспомнить название лекарства и, не вспомнив, добавляет. - Ну, как Борода сказал?.. его препарат который!
  
  Борода, что бы вы знали - доцент кафедры Читинского мединститута. Изобретатель антиинфекционного лекарства. Полагает, что открыл чудодейственную формулу, и носится с апробацией, как дурень с писаной торбой. К месту - не к месту. Выдавать желаемое за действительное порою всякого человека тянет, только я радужный результат от его новинки предсказывать не берусь. Сомнения меня одолевают. А бедная Наташа сквозь слёзы глядит мне в глаза, как на последнее воплощение надежды.
  
  Ситуация с Лукьяновым, по-правде сказать, унылая, но шанс в любом случае есть. Куда без него? Я беру Наташу за плечи и почти как Ленин, растолковываю ей:
  - Мы пойдём другим путём, Натали.
  Путь этот хоть и несколько проторенный, но для меня каждый раз новый и тревожный, сродни балансированию в небесах на тонкой проволоке. Одной ошибки достаточно, чтобы навсегда рухнуть вниз.
  - Дрожать мы будем над твоим племянником, как над всем золотом мира! Поправится он! Понимаешь?
  
  Наташа пальчиками убирает с глаз размазанную тушь, кивает. Ей хочется выслушать ещё чего-нибудь ободряющего и она не уходит.
  Хру-ум! С деревянным хриплым треском решительно отворилась дверь!
  - Сергей Никитович, что у вас тут с Бородой?! - сухонькая приземистая старушонка врывается в ординаторскую, как грабитель в сберкассу. А нашу с медсестрой реакцию можно описать только по Гоголю: "немая сцена"...
  
  Клокочущая гневом гостья - Людмила Филипповна, зав отделением. Глазастая и превреднейшая особа! Обладательница двух несовместимых качеств: почётного пенсионного возраста и молодой памяти. Не девичьей, с безразмерными прорехами, а прямо-таки записной, шпионской! Никакой амбарной книги не надо - чуть поморщит лоб и выдаст: что доктор Орешин (это я) двадцать третьего июля позапрошлого года явился на дежурство с опозданием в час. И проверять не надо! Потому что двадцать третьего июля позапрошлого года (в день рождения бывшей моей благоверной) "Жигули" вашего покорного слуги неслабо приголубил какой-то ротозей на "Запорожце". И я возился с гаишниками, схемами, протоколами...
  
  Заведует в отделении Людмила Филипповна с тех давних времён, когда медицинские шапочки напоминали даже не колпак, а перевёрнутый ковшик - округлый, с тугой натяжкой вокруг головы. Видимо, сказывался дефицит хлопка. Потом страну с дефицитом отпустило, колпаки принялись расти - до высоченных накрахмаленных цилиндров, но Людмила Филипповна традициям осталась верна: замечательно обходится подобием тюбетейки. Я, к слову, по молодости такую башню на голову воздвигал (самый писк моды!), что в дверь только с приседаниями пролезть можно было.
  
  Великий административный специалист наша Людмила Филипповна, и всеми известными руководящими приёмами владеет в совершенстве. В том числе и подковёрными. Её суровый взгляд, трескучий назидательный голос вышколит кого хочешь: не зря вот Наташа испуганно притихла, что даже забыла от меня отстраниться. Умеет, умеет Людмила Филипповна подчинённых дрессировать! Хлыстом-пряником.
  В отделении я единственный бунтарь и оппонент - больше желающих огребать шишек нет. И это даром не проходит: мои служебные отношения с Людмилой Филипповной, будь я выдающийся математик, можно было бы описать уравнениями не иначе как космического порядка, настолько они сложны, переменчивы, непредсказуемы. Мы друг другу то враги, то родственные души.
  
  Сейчас, судя по возбуждённому штурму ординаторской, как раз враги.
  - Ответит кто-нибудь, что тут с Бородой?!
  Людмила Филипповна вперивается мутными старческими глазами то в меня, то в Наташу, ожидая оглушительного пионерского рапорта. Но такого радостного боевого ответа мы в запасе не имеем.
  - У меня с бородой ничего, - пытаюсь я шутить и, состроив удивление, провожу по подбородку ладонью. Мой легкомысленный жест лишь подстёгивает заведующую на крик.
  - Вы прекрасно знаете о чём я!
  Конечно знаю - Людмиле Филипповне надо отыскать крайнего! Сто процентов, попался этот Борода ей на выходе, и столько же процентов, что они любезно раскланялись друг с другом, не затрагивая самые горящие проблемы отделения. А теперь старушка бурлит недовольством, что Бороду не затащили к Лукьянову на верёвке.
  - Я его в глаза сегодня не видел, - чеканю я строго и демонстрирую желание больше на подобные вопросы не отвечать.
  
  Людмила Филипповна принимается за медсестру:
  - Почему представителю институтской кафедры не показали Лукьянова?!
  На "представителе институтской кафедры" голос Людмилы Филипповны звучит совершенно без гнева, напротив - с умильным обожествлением. Наташа оправдывается:
  - Я говорила Борису Аркадьевичу! Я пробовала...
  - Значит, плохо говорили!
  Любые здравые объяснения готовы отскочить от нашей заведующей, как горох от стены, но Наташа не в силах сдержать слёз:
  - Мне Лукьянов племянник! Как я могла плохо?!
  
  Тут Людмила Филипповна разом понимает два момента: Наташу допекать больше не стоит, дабы не стать свидетелем глобального нервного стресса, а для накрутки хвостов лучше взяться за врача. Который, как она сама только что видела, бесцеремонно лапал медсестру за плечи. В служебное время. На святом рабочем месте.
  
  И на меня обрушивается скорострельная просветительская лекция. Сначала о принципах морали: - "Вы, Сергей Никитович, со своими ухажёрскими штучками остепенитесь! Всё-таки на работе!"
  По идее я должен был возразить: ухажёрские штучки у меня в этот момент отсутствовали - я всего лишь по-человечески хотел успокоить женщину. С полным сочувствием, без всякого интимного замысла. При всём том, что Наташа у нас -известная симпотяжка и игруля забористыми карими глазками. Скажу больше - в положенных дамских местах она имеет недурственные притягательные объёмы, хотя в целом чуть полновата для своих тридцати лет. Но гоняться за ней мне даже и мысль не приходила. Наташа потому что замужем, да и сама так умеет нашего брата арканить, что просто волшебство какое-то: второго мужа себе на прежней работе урвала - в роддоме.
  С другой стороны - опровергать сказанное Людмилой Филипповой я не видел смысла: объективный физический факт - я в самом деле обнимал медсестру за плечи. Ну, обнимал!
  
  Вследствие этого я благоразумно воздержался от пререканий, и следом выслушал нечто новенькое о положении местных учёных светил на мрачном небосклоне тутошней больничной медицины: - "Нам институт, кафедра не видя света белого, помогают! Советом! Делом!.. Борис Аркадьевич каждую минуту готов сюда примчаться!.. А мы?"
   "Вот только не надо героические кафедральные образы рисовать, - подумал я про себя. - Глаза пока на месте".
  
  И, кстати, что мне показывают мои глаза? Что для кафедры инфекционных болезней наша больница натуральная подопытная лаборатория. Только с одной интересной особенностью - всем успехам и достижениям институтские мужи торопятся присвоить своё авторство. А в неудачах и провалах регулярно обвиняют персонал больницы - эти-де эскулапы по своей извечной привычке недоглядели, напутали, упустили!..
  Вот такой железобетонный ниппель. Поступит тяжкий ребёнок - телефон кафедры хоть оборви! Ни одна учёная душа не заявится - всем некогда, все до крайности заняты. Дождутся, когда пациент помрёт или, к счастью, выздоровеет, тогда свои носы в наши бумаги запустят - опыт, видите ли, обобщить. Ну, и критику, само собой разумеется, навести. Пошуршат историями болезней, вопросы позадают, а следом у них книжонки умные на белый свет вылупляются! Статьи всякие, диссертации.
  Заявиться в больницу могут, если с лечением пациентов всё предельно ясно. В том смысле ясно, что не страшно. Вот тогда ходят здесь с горделивым видом, родственников учёными словами пичкают. Демонстрируют свой великий вклад!
  
  Я прекрасно знаю почему Людмила Филипповна с таким умилением насчёт кафедры распинается - у неё старшая внучка в мединституте учится. И, как я понимаю, молодая поросль желает себя в скором будущем к лику учёных причислить.
  Куда бабушка с внучкой метят - их персональное дело, а я кафедральных "господ" с известного времени на дистанцию держу. Не только потому, что характер у меня свободолюбивый, и ни перед кем приседать в позе "ку" я не собираюсь. Изобразили мне институтские деятели чрезвычайно конкретную козью морду. Этот самый Борода изобразил - "наколол" меня с соавторством в своей учёной книге. А начиналось всё замечательно: я его оптимистичные речи насчёт себя слушал, бумажки ему регулярно на дежурствах заполнял - черновую статистическую работу. Он, как водится, разрисовал передо мной учёную лестницу, на первую ступень которой молодой врач Орешин, то бишь я, уже торжественно вступил. Я в радостной горячке бросился Бороде и собственные наблюдения выкладывать, под его одобрительные аплодисменты, разумеется...
  
  Книга Бороды скоро в народ двинулась, а Орешина там нет как нет! Даже на последней страничке! Мне в оправдание какой-то лепет, что попались церберы- редакторы, которые очень строго всё взвешивали... что засомневались в способностях неоперившегося врача...
  Сцепился я тогда с Бородой без шуток - благо, что он сам из молодых да ранних, а вот от цели обзавестись корочками "учёного светила" голову свою очистил. Сам теперь вижу - какой из меня учёный угодник? Это кафедральные теоретики ради степеней перед сильным униженно кланяются, а по мелким головам рысью скачут. Я по сравнению с ними, так - бродяга. Натуральный бродяга, если по большому счёту. Пусть у меня любимая постоянная работа, комнатёха в общаге, а вот поди ты - в душе романтик и босяк!
  Не желаю над собой хозяев, не хочу, чтобы меня как лошадь в узде томили, хлыстом по крупу наяривали!
  
   Глава вторая
  Полагаю, читатель уже заполучил некоторое представление об авторе этих строк, но мне кажется, настало время описать себя более широко, без недомолвок.
  Зовут меня Сергей Орешин. Врач реанимации. Теперь уже могу ответственно заявить - врач довольно опытный. Поскольку в Читинской *** инфекционной больнице оттрубил целых восемь лет. А при моей хватке и любознательности не грех к упомянутым годам коэффициент "два" подставить, если не "три". Как вы, наверное, догадались, человек я по жизни деятельный, даже шебутной. И чем-то в этом плане похож на заведующую.
  
  Тебе читатель, откроется лишь небольшая доля наших с Людмилой Филипповной взаимоотношений - этого замысловатого и не всегда гармоничного узора на безумной ткани жизни. Не стоит, однако, впадать в расстройство, с лихвой устроит и сказанное. Просто представьте себе строгую, взбалмошную, иногда быстро отходчивую начальницу и подчинённого - матёрого строптивого волюнтариста. Не злопамятного, но и не обожателя лозунга - "Чтобы был на свете мир, трите мне мозги до дыр!" В общем, у меня с непосредственным руководством вышел тот самый вариант уживания, когда какую-либо сторону трудно заподозрить в выигрыше. Вот такая у нас Людмила Филипповна! Вот такой и я!
  У меня, по-правде сказать, руки чешутся втиснуть прелюбопытнейших персонажей десятка два-три, да боюсь показаться навязчивым: всем ли придётся по нраву выяснять "кто есть кто" вокруг этого непонятного Орешина? Что скажет тогда читатель?
  
  "Даже если автор нам чудненько всё распишет-разрисует, двумя-пятью человечками мы заинтересуемся. Но тридцать персон - помилуйте, феерический перебор!.. И, кстати, чего этот Орешин за перо взялся? Очередные врачебные записки какие-нибудь накатать? Записок врача у нас и без того хватает! Антон Павлович, всеми любимый, врачебными записками отметился. Булгаков, опять же, к теме руку приложил. Вон, какие фамилии! Что на это Орешину сказать? Лучше бы он вообще оставил писательские потуги да людей как следует лечил!.."
  
  Хм... а Василия Макаровича Шукшина взять - кто нам о страданиях молодого Ваганова поведал? Макарыч! Шукшин, между прочим, мой земляк. Уважаю его крепко, хотя вагановские страдания совсем не схожи со страданиями некогда молодого Орешина. Честно сказать, я не страдал вовсе. Не по моей натуре этот вялотекущий самоедский процесс. Я себе местечко под солнышком отвоевал без страданий. Суворовской тактикой: замысел, тренировка, решительный натиск! Из таких составляющих способно выйти лишь одно - "победа"! А местечко, замечу, хорошее получилось урвать. Нет, не по части должностных высот, к этому у меня устремления ниже среднего - на предмет крепкого личного авторитета. "Застолбился", "зацементировался" намертво, теперь меня обгадить, пошатнуть уже не получится никому, хотя таковые попытки регулярны.
  Самостоятельный я с очень молодых лет. Подозреваю, что это врождённое, потому родителям поклон и великая благодарность. Как я уже заметил, сам я с Алтая, а честь являться моей альма-матер "заслужил" алтайский мединститут, что в главном городе края - Барнауле. Это родной институт меня в далёкую Читу снарядил. В столицу Забайкалья, если кто не знает. Были времена, когда и я не знал. А вот всучили по выпуску бумажку, напутствовали со слезой, езжай, Орешин, за тридевять земель, за озёра-моря! Лечи, братец, в том дальнем краю людей, помни о святом врачебном долге, не посрами наших славных традиций!
  
  Меня за полезное дело два раза агитировать не надо, и прибыл я традиций не посрамить очень решительно! (Хотя и на тридцать шесть дней позже срока) Здесь, на месте, тоже понимающие товарищи обнаружились - руку радостно пожали, какую надо бумажку выписали. С влажными от счастья глазами благословили - "Ступай, товарищ молодой специалист, в *** инфекционную больницу. Помни клятву Гиппократа, оберегай людям здоровье!" Само собой, славные традиции упомянули...
   Работать где и как определили, морально-боевой дух до небес вознесли, а с традицией молодому специалисту жильё предоставить, смотрю, как-то замешкались. Сперва рассудил, что обычная волокита потянулась - бумаги по начальству ходят, квартиру подбирают. Настаивать на ударных темпах не стал, взял, деловую паузу, тем более, что во временном обустройстве мне содействие оказали: позвонили в гостиницу "Даурия", слезно уговорили хотя бы дня на три молодого врача приютить.
  
   Молодого специалиста "Даурия" в беде не бросила, и я за рубль сорок в сутки въехал туда на постой. Бумаги на квартиру, как мне мыслится, по кабинетам ходят, а я в свободное от работы время по городу Чите хожу. Осматриваюсь, знакомлюсь. В "Товарах для мужчин" (магазин так называется) попал в неожиданный людской водоворот: по какому-то сокрытому знаку все дружно метнулись к одному из прилавков, зацепив первыми рядами и меня. Оказывается, шапки в продажу "выкинули", кроличьи. Игнорировать подарок судьбы я не стал - выбрал себе искристую, чёрную, как смоль ушанку. За двадцать рублей. Решил, что это будет первая вещь, которую приобретаю на самостоятельном пути. Так сказать, символ наступившей взрослой жизни.
  
  Когда я, радуясь покупке, появился в фойе "Даурии", меня ждал неприятный сюрприз: именем гостиничной администрации гражданину Орешину было предписано в течении часа апартаменты освободить. Через губу, очень прозаично мне разъяснили, что сюда чуть ли не со всей страны съезжаются ветеринары-передовики, и что столица Забайкалья во что бы то ни стало, обязана их встретить достойно!
  Почему достойная встреча временно съезжающихся ветеринаров связана с выселением врача, приехавшего работать на благо Забайкалья годы, а может, и десятилетия, уточнять оказалось бессмысленным. Тем не менее, от меня в администрацию гостиницы в сей же момент поступило словесное предложение - если передовики-коновалы заслужили столь высокий почёт и уважение, то пусть по праву наслаждаются мягкими кроватями; я же готов за прежние рубль с копейками скоротать эти дни на раскладушке, подселенцем. В тесноте, как говорится, да не в обиде! Тем более, что я в некотором роде им коллега, у нас есть объединяющее слово "врач".
  
  Снисходительная ухмылка дежурной администраторши (лицом напоминавшую вялое и утомлённое привидение) послужила неопровержимым доказательством бескрайнего превосходства врачей ветеринарных перед врачами человеческими. Последующее выражение её равнодушного малокровного лица адресовало мне немой упрёк, как я вообще смел выговорить насчёт чего-то объединяющего?! Как мог усомниться в существовании непреодолимой пропасти между ветеринарами-передовиками и каким-то вчерашним студентом?!
  А я усомнился. И даже в ответ довольно угрюмо пошутил, что вряд ли почётным коновалам стоит бояться медика-интерна, поскольку его внешний облик ничем не страшнее облика колхозной свиньи, а норовом он вряд ли свирепее самого мирного быка-производителя. После упоминания быков-производителей разговаривать со мной отказались - из окошечка лишь сухо напомнили, что просьба насчёт расселения молодого специалиста заключала срок всего три дня. А поскольку я прожил уже неделю, то честь пора знать без всяких уговоров!
  
  Да, действительно, честь пора было и знать. Тем более, что желание маскироваться под ветеринара, возводить какие-то мостки между медиками и коновалами у меня отлетело напрочь. Я собрал чемодан и вышел ещё сам не зная куда.
  Впрочем, постояв на улице минут пять, я примерно догадался, где моей неприкаянной персоне может повезти с сидячим местом. А ты, читатель, скажи, куда бедному-бездомному человеку в незнакомом городе податься?.. Конечно, на вокзал. Только там не спросят за приют денег, и только там, если повезёт, можно сносно пристроить своё тело - без угрозы быть орошённым небесной влагой или прихваченным уличным морозцем. Тем более, что городские лужи за ночь уже превращаются в лёд.
  
  Итак, местом ночёвок я выбрал зал ожидания и целую неделю грел своими боками драные фанерные кресла. Способ чрезвычайно дешёвый и сердитый, но повторять не рекомендую. Сердитость быстро накапливается, а космическая, на первый взгляд, дешевизна может вообще обернуться миражом. Потому как вокзальные воры, в отличие от пассажиров, не дремлют: работа у них такая - избавлять путника от материальных атрибутов бытия - кошельков, сумок, чемоданов...
  Чемодан у меня, правда не украли, поскольку я его в больницу на хранение определил, а объектом воровского нападения всё же стал - седьмой по счёту ночью с меня сорвали шапку. Ту самую чёрную шапку, которую я приобрёл как символ взрослой самостоятельной жизни.
  
  Никому я не желал бы таких обстоятельств пробуждения, особенно когда сон глубокий и тяжёлый, как у меня - после суток больничной нервотрёпки. Однако и сильно усталый, так просто отдать шапку я не собирался: отработал первые секунды тревоги рефлекторно - вскочил на ноги, кинулся за убегающей фигурой. Но у налётчиков роли расписаны словно по нотам: один сорвал моего шелковистого смоляного "кролика" - и с добычей на выход! Второй, когда я вскочил, встретил аккуратной подножкой. Поскольку я и тогда горел желанием возвернуть свою вещь, откуда-то взялся третий воровской сообщник и засандалил меня, неугомонного - пинком по лицу.
  
  Пока я очухался от удара - налётчиков след простыл; вокруг лишь праведное народное возмущение. И в центре внимания я - со свежим фингалом, весь на нервах заведенный. Обида ещё от того неистово клокотала, что милиции разбираться не с кем, кроме как со мной. И меня - на самом деле потерпевшего, они по своему протокольному заключению главным виновником пытаются сделать! Я, видите ли, в их рядах возбудил чрезвычайное подозрение: без билета, без командировочных документов, паспорт - с какой-то далёкой барнаульской пропиской. Зато при красочном бланше и ещё заявляю, что работаю в местной больнице.
  Ухмыляется милиция: хороша сказка про врача-труженика! Я чуть криком не кричу - "Звоните в больницу, проверяйте: Орешин там уже неделю оформлен!" Послушались, номерок больницы набрали, оттуда в ответ: "Нет такого доктора". Меня опять допрашивать, едва ли не с пристрастием. На своё счастье понял, где заковырка, по-новой настоял: - "Интерна Орешина спросите, а не врача!" Со скрипом перезвонили. "Верно, работает, голубчик" - осенило кого-то правду сказать. "Живёт он где?" По тому, как на той стороне забэкали, замекали, да и примолкли, ясно стало - на улице интерн Орешин живёт, и всем этот вопиющий факт до лампочки!
  С милицией недоразумения в конце концов исчезли: удовлетворились все старым замиряющим правилом: "На нет и суда нет". Только не в мою пользу замирение вышло: с милиции долой хлопоты, а с меня-то новая шапка! За двадцать рубликов, почти неношеная. Символ новой взрослой жизни...
  
  Когда я, сверкая фиолетовым глазом, заявился в больницу, иронии в мой адрес перепало больше, чем сочувствия. Народ тут же взялся новость обсуждать, дескать, зацените, какого отчаянного интерна к нам с Алтая занесло! С гулькин нос проработал, а уже приключений где-то нашёл и "подарков" огрёб. Я радостные комментарии послушал-послушал, и недолго думая, заключил: "Так, братцы, дело не пойдёт. Я с жильём долгоиграющую пластинку крутить не позволю"!
  Сказано - сделано. Записался на приём к главному городскому медику. И как есть - с радужным окаймлением глаза, в начальственный кабинет! Выложил список претензий и потребовал обеспечить молодому специалисту нормальный быт. В соответствии с законом! В противном случае пригрозил бумажечку-распределение использовать крайне бестактно, а самому вернуться на историческую родину. Поскольку удобств для проживания на вокзале никаких, зато сплошь материальные потери и ущерб здоровью.
  
  Ты, читатель, прекрасно понимаешь, что доходчивость моего языка об имеющих место вокзальных безобразиях подкрепилась красноречивым свидетельством - цветущим фингалом. Мне бы как медику тут уместнее вставить слово "гематома", или хотя бы "синяк", но куда деваться? - это был свежий классический фингал. Выпуклый и живописующий!.. В общем, впечатление мы с ним произвели какое надо, и с тех давних пор у меня в общежитии персональная комната - двенадцать метров, с кухонным закутком.
  Несколько холостяков из нашей больницы за этот победоносный поход косились на меня хуже, чем солдат на вошь. Дошло до них, какой я лихой манёвр произвёл. Зря обижались, между прочим, я ни у кого ничего не отбирал. Закон жизни просто такой: "если хочешь первым грушу, грушу всё же потрясти!" Зато молоденькие врачихи посматривали на меня с уважением, не скрою, заигрывали. Оно и понятно - пробивной человек на дороге не валяется, пробивной человек во все времена в цене. За таким, как за каменной стеной.
  
  Впрочем, не много ли я о себе пишу?.. Пожалуй, нет. С кого записки же начинать, как не с автора? И поскольку автор я сам, то извольте терпеть, пока я употреблю для автопортрета все существующие краски. Мне, хочу - не хочу, а без полной правды не обойтись! Моими же глазами читатель на происходящие дела смотреть будет? Моими.
  
  Понимаю, кто-нибудь вглядится в портрет хорошенько, да скажет: "Ох и гусь, этот Орешин, ох и сочинитель! С ним арифметика простая должна быть: он три пишет, а нам два с половиной оттуда - долой! Иначе правды не видать". Заранее предупреждаю: я не вру. Просто всё, чего не бывает с нормальными людьми, со мной случается запросто - как-то с самого детства я ищу приключения, и они находят меня. Прошу уж принять каков есть, и, может, открыть для себя нечто удивительное.
  С чем бы это сравнить?...
  
  А возьмём для примера простого рядового парня. Жил он себе обычной жизнью, жил, день-деньской проводил в шебутной мальчишеской компании, тратил время на свои нехитрые дела... и вдруг влюбился! Да ещё, как водится по отроческим годам, влюбился безумно. И теперь неинтересна парнишке компания, теперь сидит он, как привязанный, возле объекта обожания и изо всех сил нашёптывает: "Я и не знал, что такие бывают!" Девушка, замечу, глазки долу скромно держит, плечики у неё от смущёния туда-сюда, а юноша с прежней пылкостью, без остановки: "Не знал! Не думал даже, что бывают такие!" Не комплимент, между нами говоря, а просто мармеладная услада девичьим ушам!
  
  Какая в этом сравнительная соль? А вот какая. Жил себе спокойно паренёк, ни о чём не подозревал, люди казались ему этаким усреднённым "биологическим бульоном", в котором ничего особенного быть не может в принципе. Думал, что и девушки вокруг все одинаковы, со своим небольшим "плюс-минус" от среднеарифметического. А тут - бац! Объявилась такая внезапная фееричная персона, что у парня земля из под ног - на километр вниз! И уже месяц, как эта земля не находится. Соответственно, ему прилив небывалых доселе чувств и расширение прежнего обычного горизонта.
  
  Так и с моими записками. Уверяю, читатель, тебя ждут чудеса с горизонтом! Узнаешь ты, что Сергей Никитович Орешин - удивительный и неповторимый человек. Просто загляденье, каков оригинал! Узнаешь, не дожидаясь личного знакомства с ним (которое часто бывает, увы, на почве болезни), не дожидаясь обнаружения всяких свидетелей его существования или ещё каких непредсказуемых кульбитов судьбы, способных свести нас нос к носу. Всё откроется здесь, в жизнеописании, написанном мной самим и прочтённом (надеюсь, сто раз) лично вами.
  
   Глава третья
  Надо сказать, что упрёк Людмилы Филипповны насчёт моего ухажёрства -почти в яблочко. Только не в том понимании, будто я выжидаю среди работы момент к Наташе прилипнуть, а в потенциальном, широком. Люблю я женщин одарять вниманием, честное слово, люблю! И предпочитаю в этом деле уподобиться грому средь ясного неба - действую внезапно, эпатажно. Особенно с малознакомыми, но симпатичными.
  Это должно быть похоже на то, как входит человек в темноту, и тут - бац! Прямо в глаза ему яркая вспышка. Этакий наглядный оригинальный жест... выпендрёж по-простому. В ответ, естественно, непроизвольное обмирание сердца, и на меня сразу особый рефлекс. С вытекающими последствиями, смею заметить.
  
  Такова природа человеческого внимания: кидаемся на то, что блестит. И не потому, что сильно золота ждём, но... надеемся, горемыки! К тому же, я чем угодно поразить могу. Личной фактурой - раз!.. А что? Глаза скромно в пол опускать не буду, кое в чём разбираюсь. Так вот, когда Бог раздавал "мясные дивные фасады" и всё такое плотское, что соотносится с понятием красоты, я не в последних рядах околачивался. Не Ален Делон в итоге и не лосяра метр девяносто, на плечи которого дюжина гимнастов скопом сиганёт, но росту, силушки хватает. Прошу поверить на слово, кто меня не видел.
  
  Лицо... судя по регулярным сводкам от настенного предмета, именуемого зеркалом, довольно симпатичное... такое... правильное мужское лицо: густой светлый волос, нос чуть сплюснут, голубые глаза с ядрёным огоньком. Жизнелюбивый я, подлец! И с некоторых юношеских лет под грузом драгоценных даров природы чувствую себя как тот моряк, красивый сам собой.
  Разнообразием внутренних свойств ошеломление произвести могу, учтите - легко! Это похоже на то, как в пушку можно зарядить снаряд любого назначения. На войне у артиллеристов что происходит? Прежде чем стрелять, наводчик на цель посмотрит, сориентируется - чем супостата надёжнее "угостить"? Спалить вражеский объект - зажигательный боеприпас вставляй, бронетехника прёт - бронебойным шарахай; пехота - получи, "родимая", шрапнель!
  
  Так и я: изучаю цель, привожу свой невидимый арсенал в полную боевую готовность. В ход и лёгкая разведка боем сгодится - что там, мадам, на ваш вкус подойдёт? Сыграть на гитаре и спеть? - способен! "Отговори-ила роща-а золота-ая, берё-ёзовым осен-ним языко-ом!" Ах, вам грустно? Можно повеселее: "Я московский озорной гуляка-а! По всему тверскому околотку-у!.." Комплимент выдать? - без проблем! Засекайте минуту и девяносто девять с половиной процентов женского населения растает от моих нежных слов. Полпроцента не в счёт, это, как вы догадались, одновременно глухие и слепые.
  
  Продолжить список? Галантность даже не упоминаю, семечки. По части медицины: вылечить-помочь-научить - а вот умею! От жадности у меня в планах удавиться нет, потому шик деньгами тоже не последнее оружие. Я за шевелюшки не держусь: бумага она и есть бумага. Всколыхнётся в прекрасном порыве душа - пол-зарплаты на цветы выну, и охапищу роз под ноги! В ответ, разумеется, неземной восторг и влюблённые глаза.
  Эх-х-ха, для того и живём, чтобы вот такие женские очумелые глаза видеть, чтобы пульс от этих глаз - двести единиц в минуту, чтобы сердце... на износ! Сердце настоящего мужчины, осмелюсь заметить, не должно блуждать где-то в пятках или по тем местам, где ближе всего кошелёк. Ежеминутно звенеть, как труба военного горниста - вот его предназначение! Сигналить "сбор", звать на подвиг!
  Пусть для читателя не будет новостью, что такой оригинальный и неповторимый человек был женат. Если отбросить романтизм - случился краткосрочный студенческий забег по семейным прериям. Это я сейчас надсмехаюсь, а тогда развод воспринял очень серьёзно (из-за него я и задержался с приездом на тридцать шесть дней). На попытку образования семьи ушло два года.
  
  По мере обретения семейного опыта, я с большим удивлением для себя вывел закон взаимоотношений человека с людьми близкими и далёкими: "Чужие ранят мимоходом; близкие - старательно". На мой взгляд, обыденная суть совместного бытия в этих словах ухвачена верно, вот только чрезвычайная странность, я бы сказал, дикость такого положения, никого не возмущает...
  Государство же своё вмешательство в мою личную жизнь отметило двумя чёрными печатями "Зарегистрирован брак...." - "Брак.... расторгнут". Накануне второй отметки была солидная лекция о семейных ценностях и предоставление испытательного срока для примирения... Графа "дети", на моё счастье, осталась чистой...
  Итак, под воздействием преждевременных разочарований, которые породила попытка слиться с прекрасной представительницей человечества, из меня был самолично выпестован закоренелый бабник. Это значит, что теперь моё собственное восприятие всех особ женского пола подразумевает лишь две категории: женщины, к телу которых я не прочь получать периодический доступ. И женщины, которые просто женщины.
  
  Первой категории, опять же по моему мнению, повезло куда больше. Потому как лично от меня им избыток внимания. Закон жизни: доступ к телу - настойчивых дело! Правда, многие девушки мою настойчивость принимают за желание немедленно окольцеваться. Воображают в своих жгучих фантазиях, что я как застоявшийся на старте конь - бью копытом образовать счастливую семью. Великая тут выходит странность, поскольку я даже сам себя не подозреваю в столь грандиозных планах!
  Героические усилия на женском фронте вкупе с отрицанием брачных уз, порой заканчиваются слезливыми недоразумениями, скандалами. На меня обижаются и во всё услышанье приписывают какие только можно грехи: обман, коварство, моральное разложение. Надеюсь, вы прекрасно понимаете, что виноват я в них гораздо меньше, чем кому-либо хочется. Взять, к примеру, моральное разложение. Как, подскажите мне, участвуя в одобренном двумя сторонами процессе, один морально разлагается, а второй ангельски себя блюдёт?.. Вот ведь загадка!
  Мне не раз заявляли с обидой, что я подозрительно долго кого-то матросил, а затем очень быстро бросил! Хоть убейте, мало понимаю, как увязать негативность глагола "матросил" с теми сладостными, извините, звуковыми сигналами, извлечению которых я способствовал?
  
  Вы не удивляйтесь здесь моим откровенным штучкам. Замечу вам, господа хорошие, что врач обязан видеть действительность без художественных прикрас. И вследствие этого факта быть жёстким. А внутри, перед самим собой даже и жестоким. Ибо я, то есть, доктор реанимационного отделения, есть не кто иной, как пограничник, удерживающий пациента от безвозвратного путешествия из мира живых в мир мёртвых.
  Тяжело, быть таким пограничником, кто бы спорил. Зачастую и реанимация вселяет в человеческие сердца очень мало надежд. Тогда лишь трое нас в палате: больной, гуляющая за добычей Смерть и доктор... Это я отгоняю от здешнего берега Харона - мрачного перевозчика душ. Он усиленно гребёт к нам в старой лодке, стараясь предложить свой вечный сервис, и очень часто получает от меня по лбу. "А нечего раньше времени услуги навязывать! - с огромным ликованием говорю я ему. - У меня здесь не дом престарелых, дети. Детишкам в другую сторону путь - им выздоравливать да жить и жить!"
  
  В войне против смерти я призываю на помощь лекарства, знания, опыт. С недавних пор вверенную границу стерегу довольно ловко - способен так выстроить лечение, что мою смену протянет самый безнадежный больной. Шансов одолеть костлявую, может, и не прибавится, но живое состояние на девяносто пять процентов обеспечено.
  
  Откуда я набрался такого опыта? Через любопытство, наблюдательность и труд. Перво-наперво, понял, что каждый организм есть сгусток индивидуальных особенностей, и что эти особенности при лечении необходимо обнаруживать. Второе: хочешь результата - вкалывай за себя и за того парня! За врача, которого ты сменил; за врача, который сменит тебя; за медсестру, которая в паре с тобой. Можете посмеяться, но иной раз и за санитарку не зазорно дело произвести, например, младенческие ягодицы от зелёной субстанции избавить.
  Не все мой подход одобрят, знаю. У нас как принято? Поставил в соответствии с расписанием укол или капельницу - и всё: лежи, дитя, переваривай лекарство. Его величество Доктор свой долг исполнили, желают отдохнуть-с... А я после инъекции минут пятнадцать от ребёночка никуда не отхожу - изучаю внешние признаки: ручки-ножки на температуру щупаю, пульс, дыхание проверяю. Само-собой, осмотр кожи, слизистых оболочек, лимфоузлов. Затем детальные записи в блокнот, осмысление причин, следствий - и соответствующие выводы. Через час лично вновь на каждого гляжу и состояние оцениваю. Потом опять за блокнот и головушке работа: соотносить изменения в больном организме с дозой препарата, графиком. Поверх академическая картина - какая инфекция в какие сроки необратимость вызывает.
  
  Немало я с наблюдениями повозился, а потом знания как прорвало: подбором назначений свои дежурства от летальных исходов почти избавил. Не всегда это гарантия выхаживания - результат только времени подвластен, но сменщику официально живое тело передаю. Вы и представить себе не можете, сколько в таком случае положительных эмоций! Хотя бы от факта, что не надо родственникам скорбную весть доносить. Мне по молодости пришлось через это пройти, известить родню, что их дорого, ненаглядного ребёночка больше нет в живых... Оправдание, что врачи не боги, мало утешает несчастных родителей. Кто-то от горя теряет сознание, а кто-то наоборот, в гневе начинает крушить всё подряд и истошным нечеловеческим криком угрожать "виновным" врачам...
  
  А затем, по факту смерти, доктора непременно ждёт официальный разбор: соберутся откуда только можно местные медицинские светила и затеют натуральное следствие - чуть не под лупой рассматривать историю болезни - диагноз, назначения; вытягивать из доктора каждую мелочь, соотносить всё с заключением патологоанатомов. Поверьте мне, удовольствие от разбора крайне невелико, особенно если ещё и студенты присутствуют. Чувствуешь себя разгильдяем, которого песочат все, кому не лень! Пакостно в такие моменты на душе! Самолюбие, оно знаете, восстаёт внутри девятым валом!.. Хотя всё логично со студентами и правильно: в нашей профессии надо больше учиться на чужих ошибках, поскольку цена каждой ошибки - человеческая жизнь.
  
  За процедуры, что я приладился выполнять на свой манер, мне крепко влетает от той же Людмилы Филипповны. Если Орешину попадает за нарушение минздравовских инструкций, значит, в родном отделении бдительность на высоте. Значит, следят за Сергеем Никитовичем коллеги во все глаза, и руки их доносы строчить не устали!
  Я свои волюнтаристские рецептуры максимально скрываю, а в историях болезни пишу положенную рутину. Но всё равно, иногда Людмила Филипповна выдаёт блестящие доказательства "отсебятины Орешина". Такое без "агентуры" невозможно, но имена бдительных коллег, выдавших неопровержимые доказательства, Филипповна держит в тайне. Промывает мне мозги на основании "проверенных, не подлежащих оглашению источников".
  
  "Отсебятина Орешина" в "Казус Белли" пока не превращается, но лишний раз проворчать: "Вам третий звонок, Сергей Никитович! Пора бы услышать!" Людмила Филипповна берётся с удовольствием. Я понимаю, к чему разыгрываются все эти спектакли - досье на строптивого подчинённого должно быть пухлым, обличительным и доказательным. Официально я опровергаю "отсебятину Орешина", что касается моих мысленных пожеланий заведующей и всем "проверенным источникам", оно одно - "Не дождётесь!"
  
  Ей-богу, не дождутся! Не дождутся мои драгоценные коллеги, чтобы пациенты при моём лечении умирали не то что чаще, а даже вровень с их показателями. Не дождутся, чтобы кто-то мне профнепригодность пришил. Ну, за профнепригодность речь вряд ли зайдёт, а вот мой прорыв в заведующие для многих был бы очень неприятен. Это факт.
  
   Глава четвёртая
  Речь тут не про Людмилу Филипповну, хотя ей от конкурентов оберегаться сам Бог велел. Руководящий ресурс у старушенции выработан давно, а ситуация в отделении всё больше напоминает временно стабильную систему, которая обрела стабильность чудом, за счёт одного случайного фактора. В роли случайного фактора не былые заслуги Людмилы Филипповны, а пока ещё осязаемая связь с горздравом.
  
  Заведующая не хочет поддаваться старческой слабине, и "гайки" всем крутит как в последний раз. Это надоело даже её любимчикам. Есть у нас парочка кандидатов, которая уже годика два стоит в позе спринтёров перед белой линией - ждут команды на захват руководящего кресла. Поскольку я в подковёрную борьбу не лезу, то им не завидую: ноги от скрюченного положения у них затекли, нервы ни к чёрту, а выстрела всё нет. И приходиться господам лицедействовать перед Людмилой Филипповной - через силу первосортных клевретов изображать.
  Главный среди них - Павел Петрович Пригожий. У него только фамилия убаюкивающая, а сам - у-у-у! Кадр ещё тот! И в расцвете сил, поскольку старше меня всего на шесть лет.
  
  Лицо Пригожего, если всмотреться, схоже с треугольником, где острая вершина косыми сужающимися скулами уходит вниз, а вверху горизонтальной перекладиной - широкий, растянутый лоб, упрятанный под чуб из длинных прямых волос. Выражение глаз Пригожего по большей части отсутствующее, хотя и с налётом печальной глубокомысленности. Новички этой глубокомысленностью обманываются - связывают печаль и отстранённость Пригожего с великими внутренними задачами, с чем-то душевно высоким. Обманывался и я, мне первое время даже мерещилась громадная сила воли, посредством которой старший коллега сдерживает внутри себя несмолкаемые житейские бури, больничные заботы - и при этом организует лишь ему доступные полёты по высшим сферам.
  
  Когда жизнь ничего подобного не доказала, я подумал, что у Пригожего чрезвычайно затянулось "невдалое" настроение. А потом убедился, что вся ровность Пригожего - лишь проявленная сторона классического равнодушия, и никаких тайн, а тем паче приятных сюрпризов для окружающих она не несёт. И его характерная обычность заняла в моём сознании то место, какое ей и надлежало занимать: "товарищ" Пригожий настолько высоко ценит свою персону, насколько принижает своим внутренним судом остальных. Голос Пригожего, кстати, отлично вписывается в концепцию глаз: монотонный, далёкий от эмоций, он сначала кажется голосом вещателя истины, перелопатившего внутри себя сотни тонн сомнений и исканий. А потом вдруг начинаешь понимать, что эту нудную размеренность просто-напросто невозможно соотнести с по-человеческим живым началом.
  
  С очень давних пор наблюдать за Пригожим мне уже не представляется занимательным. Лишь однажды как-то посетила мысль, что было бы довольно интересно послушать, каким тоном Пригожий озвучил предложение руки и сердца будущей жене. Есть ли вообще, что-нибудь такое на свете, что заставит его голос окраситься эмоциями?
  
  До моего прихода Павел Петрович был единственным мужчиной в отделении, и потому авторитет его, добросовестно, кстати, заслуженный, усиливался принадлежностью к сильному полу. Однако, при официальном статусе равного среди таких же, как он, Павел Петрович не видел ни одной причины с этим быть согласным. Безоговорочно и демонстративно он облачился в мантию "Лучшего среди равных!" - и разве что не выгравировал этот титул у себя на лбу. Свою искусственную недосягаемость Пригожий, естественно, оберегал. Оберегал чётко обозначенной дистанцией и немногословностью. Коллегам на его помощь рассчитывать было трудновато - благотворительность случалась только лишь по настроению, и это при том, что на серьёзных секретах замки висели прочно.
  
  Молодой сопливый врач, каковым после института являлся я, по мнению Пригожего конкуренции ему составить не мог даже в страшном сне. Потому он позволил ко мне лёгкое, небрежное отношение, с трудом дотягивающее до снисходительного. Снисходительность в отстранённых глазах "лучшего среди равных" требовалось заслужить - хвалебными песнопениями, безоговорочным подчинением, а то и наглядным самоуничижением. Метод даже на сотую долю процента оказался мне отвратителен, и в итоге закрутилось всё не в пользу "лучшего среди равных".
  Для начала коллективу предстала наша противоположность характеров.
  
  В отличие от Пригожего я человек открытый, подавляющую часть времени суток - веселый. Женщинам от меня по возможности внимание, шутки, порой заигрывания. А Пригожий - вроде бы как, примерный семьянин! Рот у него для комплиментов зашит. Всё только по делу. "Светлана Михайловна, в истории Беликова что вы насчёт гемосорбции написали?.. При чём тут я? Я не проводил!.. Нина Петровна, вы в чайнике воду первый раз кипятите или второй?" (Если второй, то Пригожий заваривать ни за что не будет!). Я с лёгкостью червонцем насорю, если это в ком-то радостью отзовётся. А Пригожий с копейкой, как порядочный жених с невестой: на руках носит и бережёт! По части лечении больных, повторюсь, у меня природные способности.
  
  Так что профессиональный разрыв между новичком и бывалым врачом я ликвидировал быстро и нужды в советах более не испытывал. Напротив, за советами народ переметнулся ко мне. Догадайтесь, кто в итоге оказался коллегам приятней? Да! Смею думать, вы предположили верно. Дедовщина, на которую рассчитывал Пригожий, провалилась с треском! И продолжай он этого провала не видеть, я бы устроил ему драматический этюд с наглядной переменой ролей. Но Пригожий хорошо отследил момент, когда мои акции скакнули вверх, и занялся усмирением своей заносчивости.
  Принимая во внимание его возрастное старшинство и авторитет, я дал понять, что перевеса не добиваюсь, что всего лишь восстанавливаю положенный между нами знак равенства. Мой вариант мирного сосуществования Пригожий словесно одобрил, однако обозримый всеми паритет, имевший место взамен потенциального восхваления "лучшего среди равных", его душу всё равно грыз. Он маскировал свои муки, по-прежнему спасался дистанцией и озабоченным многозначительным молчанием.
  
  Через некоторое время мы перестали замечать друг друга, а для служебного общения избрали односложные диалоги. Что до скрытых пакостей, Пригожий старался как мог - Людмила Филипповна постоянно ставила мне в упрёк какие-то срывы лечебных расписаний, вольное обращение с технологиями процедур и даже приплетала самые невообразимые вещи! Свои претензии она начинала с одной и той же глупой фразы: "Как мне от проверенных источников стало известно..." И дальше шла писать губерния! То у меня целое дежурство медсёстра бездельничала - ни одному ребёнку укола не поставили, температуру никому не мерили; то санитарка спала ночь напролёт и храпела так, что больница сотрясалась; то у меня народ с улицы врывался прямо в реанимационные палаты и втаскивал туда мириады болезнетворных микробов!
  
  Я понимал откуда так энергично дует гнильцой, затевал разбирательства с источником "проверенной информации", но на мои прямые вопросы Пригожий лишь строил невинные глаза. Принимая во внимание накал больничных интриг, я мог бы пару раз заехать "драгоценному" коллеге между глаз, причём, с чистой совестью. Сдерживал себя только потому, что медицинская атмосфера для меня априори уважительная, а понятие "коллега" - святое. Сообразно этикета я по-прежнему называю Пригожего Павлом Петровичем, хотя не чураюсь сократить его имя-отчество до инициалов - "ПэПэ". По настроению инициалы в моих устах запросто развёртываются в полный вариант: "ТриПэ". А уж со злости я с такой интонацией "ТриП-пе-е" растяну, что девчата неловко прыскают от смеха - в медицинском коллективе это более чем нехороший намёк. За мной не заржавеет пошутить откровенно скабрезным вопросом - "Где наш ТриП-пе-е?", и тут же ответить: "Ещё не поймали!"
  
  На своё счастье, Пригожий терпеливо вживался в новую, дискомфортную роль. И поступал мудро - откровенная война ему вышла бы неминучей капитуляцией, поскольку если меня хорошенько завести, то за собственные границы я готов сражаться и физически. Особенно по отношению к тем, кто имеет манеру пускать в ход гадкие закулисные штучки.
  
   Глава пятая
  Оказаться главным героем такой штучки мне пришлось на второй год, когда разуверившись в неофициальном подчинении Орешина, Пригожий заготовил "строптивцу" воспитательный урок. Прямо на наш профессиональный праздник - День медика... Увы, "дорогой ТриП-пе-е" туго соображал с кем имеет дело, и моя ответная реакция превзошла все его мыслимые и немыслимые ожидания. Естественно, в другую сторону.
  
  Я напомню, что по стране в то время одиозным фронтом шагала "горбачёвская" трезвость - доблестные партия и правительство всячески искореняли спиртное: "Чтобы никаких поводов! Чтобы никто и ни грамма!" Запрет тёплых застольных посиделок обойти медицину и нашу больницу, конечно, не мог. Вот глупость - то! Медика отваживать от С2Н5ОН также безнадёжно, как учить зайца плавать.
  Однако, какие бы строгие циркуляры сверху не сыпались, мелкое, непосредственное руководство, сплочённое с народом, сермяжную правду жизни игнорировать не могло. Хотя и пыталось - ратовало за тихое домашнее употребление. Что тут скажешь? По пустяшным событиям употребление на дому сойдёт, а с крупными как? Собственный профессиональный День праздновать забившись к кухонной плите? Будто смиренным самодостаточным идиотам, да ещё в последней стадии алкоголизма!..
  
  В общем, крепкий, по боевому настроенный костяк потащил всю больницу на природу - гулять, так гулять! Оседлали мы лесную полянку, скатерти щедро разметнули. Скатерти не совсем уж самобранки, но и сиротскими не обзовёшь: вино, водка, картошечка-огурчики! Пышки-оладушки! У заведующих отделениями нос по ветру: кто-то в ясном уме себя блюдёт, а кто-то скоренько за горизонт пропал, чтобы в списки идеологических вредителей не загреметь. Зато простой труженик без боязни. Простому труженику терять нечего - право на труд у нас почётное и неотъемлемое!
  Гуляем мы, значит, пьём-закусываем, я иногда гитару в руки беру - что-нибудь смузицировать, хором погорланить, как вижу, со стороны дороги к нам два парня уверенной походкой идут. Что интересно, когда расстояние сократилось, оказывается, близнецы, лет эдак двадцати двух. Оба при буйных тёмно-каштановых шевелюрах. Одеты по-разному: один в джинсах, клетчатой рубахе, туфельках, другой в спортивном костюме, на голове белая матерчатая кепка лихо устроилась. Я с интересом парнишек оглядел и навскидку сказать бы мог только следующее: не шантрапа, вроде, местная и на великих гуманитариев не тянут. Что-то среднее, но лица у обоих не отталкивающие.
  
  Подчаливают к нашему лесному столу гости незваные и делают вид, будто тоже во хмелю. Будто до таких краёв счастьем наполнены, что присоседиться к чужому забористому веселью почитают за священный долг. Обогатиться, так сказать, взаимным удовольствием. Что им в плюс, заикнулись об этом с чрезвычайной деликатностью, и даже День медика упомянули. Причём, дипломатический язык больше близнец в клетчатой рубашке обнаруживал - специалист по намёкам да витиеватости.
  В ответ им тотчас громкое "да", потому как наш умеренно осовевший женский пол мужским персонам только рад! Статистика сами знаете в чью пользу - на десять парней дюжина девчат. А если женскую дюжину глазом окинуть, рассортировать - в симпатичные едва ли половина сгодится, не говоря уж про красавиц. Однако, кто из этой дюжины счастливым быть не желает?
  
  Примкнули близнецы к всеобщему кайфу, изо все сил душевное благоухание рисуют, а между тем, на меня исподтишка почему-то косятся. Ничего странного, вроде бы тут нет, да только через какой-то момент я вижу, что гости зацепку против меня ищут. К моей личности у них определённый интерес!.. Ну, раз зацепку ищут, значит, найдут. У нас к телеграфному столбу семьсот семь претензий предъявить можно, а к человеку...
  Так и есть, перемигнулись в какой-то момент братишки, шушукнулись - и ко мне. Встали во весь рост напротив, лица постного вида состроили - будто я им громадное наследство в валюте задолжал.
  - А вот ты меня что-то настораживаешь! - Тот, который больше спортсмен, в мою физиономию ручонкой ткнул.
  Надо же - какой мучительный мозговой труд предшествовал этой придирке! Второй тут же с оживлением влез и ядовито поддакнул, что и на него мой облик почему-то нехорошо действует. "А я не рубль, - отвечаю, - чтобы всем нравиться. Да ещё двумя сторонами!"
  
  Братья начинают глубокую оскорблённость чувств изображать, о немедленной сатисфакции что-то бормочут. Оскорблённость, впрочем, у них очень коряво выходит, ненатурально: номер один, что в кепочке, тот бы рад вообще без слов обойтись - одними кулаками, а другой совсем наоборот, больно кипятится в придуманной обиде. Осознают близнецы свои актёрские огрехи и ещё больше раздражаются: без всякой дипломатии предлагают мне застолье покинуть и кое-что "вон за теми соснами" срочно обговорить. Вот как! Невтерпёж им конфиденциальный разговор с Орешиным.
  
  Женщины, несмотря на хмель, мордобой почуяли, всполошились: куда нашего молодого доктора тянете, зачем? Я их очень мило успокаиваю - ничего страшного не случится! Для вящей убедительности справляюсь у новоявленных гостей: "Вы же меня бить не будете?" Мама дорогая, сколько тонн иронии в моём вопросе! Совокупно с безгрешным выражением лица. А они даже издёвки не понимают! Впрочем, ума хватает при свидетелях драки не обещать.
  - Не-е! Что вы?! Мы просто поговорить! - улыбается который говорун. - Полезная пешая прогулка!
  - Свежего воздуха глотнём! - вторит ему спортсмен, пытаясь показушно расшаркаться в миролюбии.
  
  Я тоже растягиваю рот, как можно шире и поясняю, что дышать свежим воздухом мне ни в одном глазу не страшно; что у меня даже сложилось удивительное предчувствие: лёгкий моцион в окружении братьев-близнецов обернётся исключительным наслаждением. А уж как при этом охота парою слов переброситься, просто жуть! Тем более, что тема беседы совместными усилиями уже найдена: корректировка эстетических вкусов посредством не особо длинного речевого обмена.
  Поскольку убеждать я умею, народ на мои сладкие уговоры купился, затих. Кто знает, какие мотивы коллеги себе в оправдание придумали, но дружно умолкли, взгляды по разным сторонам развели. Мне это на руку, я им сейчас не судья, я лишь Пригожего мимоходом оглядел, интереса ради. Тот вилкой в миске с принуждённой ленцой ковыряет, будто ничего не видит, не слышит.
  
  Двинули мы с близнецами к зарослям: я посерёдке - обнимаю "конвойных", словно первейших закадычных друзей. Они игру изо всех сил поддерживают, радостно скалятся, не таят, что к корректировке эстетических вкусов у них тоже интерес проклюнулся. Я соображаю потайной мыслью, что мы о разном говорим, что моя корректировка кое-кому не по нутру придётся, но словами братьев ободряю, радужные перспективы им рисую. И странное дело - они мой нехороший намёк шестым чувством понимают: сквозь грубое хихикание нет-нет да и проскочит у них напряжение.
  
  Отошли мы в лес подальше и как по команде любезности изображать прекратили: я от "благодетелей" скачком на равноудалённую дистанцию отлип, жду подтверждения догадке, что словесный обмен меж нами выйдет чрезвычайно короткий. Так и случилось: весёлые "конвоиры" рты разом схлопнули, а меня слушать желанием не горят. С самого начала у них задумка на другом языке пообщаться.
  Первым этот язык мне спортсмен кинулся разъяснять - как я, впрочем, и ожидал. Кулаки к подбородку поднёс, плечами влево-вправо закачал - давай доктора Орешина молодецким напором поджимать! Ничего так напирает, со знанием дела: будь я менее расторопным, пропустил бы в голову пару хорошеньких ударов. А так, отступаю назад да увёртываюсь. Пытался в этом зажигательном танце спросить, чем я братцам не угодил и в какую сторону они мне эстетические вкусы корректировать собираются? Тишина!
  
  Тогда я решил на их же язык и перейти. Не стал ничего спортсмену про гамму эстетических вкусов толковать, кулаки ему в стороны блоком чуть отрикошетил и ногой - хрясть по бедру! "Лоу-кик" оздоровительная процедура называется. Смотрю, близнец номер один на сегодня пешими прогулками очень даже сыт. И что забавно, любитель прошвырнуться лесочком понял это с быстротою молнии: обо мне враз забыл, охнул, ахнул, сел на землю - над ушибленным бедром ладонями колдовать.
  Другой, что говорун, потерей ведущего братца смутился, но гордость и кровные узы отступать ему не дают: топчется неловко на месте, конечностями трясёт: выбирает - то ли кулаки в боевой ход пускать, то ли ноги? Не ошибся я с предположением, что он мастак исключительно по части задиристых слов, кои из-за широкой спины можно безопасно выговаривать.
  
  "Братцы, вам для задуманной задачи не пятиться маловато, здесь наступление нужно. Кого бить-то в лес вывели? Меня же!" Слабовоинственный близнец моими мыслями чуточку ободрился, решил наступать. Двинулся было вперёд, а я ему обманный взмах - и в солнечное сплетение!
  
  Согнулся братик номер два пополам, и вижу я, что ему не до свежего воздуха, ему за счастье сейчас чего угодно ртом глотнуть. Ибо желание загрузить работой лёгкие есть, а результата нет - одни безутешные попытки. Которые не могут владельца униженного тела не огорчать. Пока соображал он, каким образом подачу кислорода возобновить, я ему контрольный тычок под глаз. Премия, так сказать, за особую вредность - показалось мне, что он ещё и спец лежачих добивать. Видел я таких в своей жизни.
  
  Вот вам и картина - два молодца прямили горбунца! Замучились трудиться, а горб всё не прямится!.. Охают братья на все лады, а у меня такое ощущение, что они за минуту лесной прогулки до чего-то полезного, высокого созрели. Внезапное переосмысление их настигло, глядишь, вот-вот корректировка эстетических вкусов начнётся. В нужную сторону, естественно. Я ж теперь в ответе за них, поскольку приручил. То есть проучил.
  
  Опочки! Прошу покорнейше пардона. Я вам не то, чтобы забыл сообщить, но в самом начале кое-что о себе специально не договорил. Что в студенческие годы чуть-чуть карате занимался. Хотя как чуть-чуть? Нормально занимался, шесть лет. Два раза на подпольные турниры в Алма-ату ездил, один раз с победой возвращался.
  "Ну, всё! - воскликнет в негодовании читатель. - Чаша терпения переполнена! Орешин просто феерический орёл! Туз - внакладку с валетом и королём! То он лучше всех лечит, то мастерски калечит! Сейчас ещё похвастается, что вышивает крестиком и в совершенстве говорит по-китайски! Да запулить эти самовлюблённые "Записки" куда подальше!!! Печку ими растопить!"
  
  Нет господа, признаюсь честно, крестиком вышивать не умею. По-китайски - ни в зуб ногой! Насчёт всего остального - тоже не вру. Успешно сочетаются у меня и лечение и... силовое воспитание... когда очень напросятся. Прошу поверить на слово, кто меня не знает.
  Лежат братья на спинах, молча уткнулись в неподвижное забайкальское небо - словно в первый раз видят. А забайкальское небо такого молчаливого внимания стоит - оно синее, ласковое, бездонное! Я тоже за компанию голову к небесам задрал, подпитаться высокими чувствами. Хорошо. Да что хорошо - просто замечательно!
  
  Стою промеж братьев, то вверх голову запрокину, в звенящую высоту, то вниз - на поверженных налётчиков. Налётчики подниматься не хотят, оробели, боятся от меня ещё по воспитательной порции получить. Я решил их тогда на чувство юмора прощупать. Чувство юмора, оно как песня - строить и жить помогает. В том числе и взаимоотношения между людьми: тех, кто тонкие шутки ценит, я в душе уважаю и всегда готов навстречу шагнуть.
  - Здесь один откорректированный или у меня двоится?
  Братья обиженно сопят, и эти нечленораздельные звуки, ими издаваемые, пока единственные. Ага! Не совсем, выходит, они пропащие для юмора, дошло до них, что я издеваюсь. "Вот что "Лоу-кик" животворящий делает!"
  - Выкладывайте, кто такие? - уже без шуток, серьёзно.
  
  Мой вопрос их в смущение повергает. Крутят носами, и наконец, говорун мычит:
  - Нам заказали... докторишку... одного побить.
  Не скрывает серьёзного огорчения человек: предполагал лёгкую добычу - а оно вон как вышло! А я напротив, удивлён. Значит, у этой сценки заказчик есть! Для которого Сергей Орешин - жалкий докторишка!
  И другой обрывисто комментирует:
  - Проучить... Чтоб... не зарывался...
  
  Признаюсь, спокойно соотнести себя с "докторишкой" я не мог. Обидело это до глубины. "Проучили?!" - интересуюсь довольно грозно.
  Вопрос остался без ответа. Братья переглянулись, делегируя друг другу право изобразить покаяние, но рта не раскрыли оба. И не гордыня в парнях взыграла, а обуял их элементарный конфуз - очевидно же, что в действительности всё наизнанку вывернулось.
  Пауза грозила обернуться трагическим многоточием, и оживлять ситуацию пришлось мне. А у меня злобы-то на парней больше нет, я в душе добрейший человек, знаете ведь, самолично тут признавался. Опять же, профессия к милосердию обязывает, а не ко всяческим живописным мордобоям. Зачем калечить несознательных элементов, когда их всё равно нашему брату-медику "на ремонт" привезут?
  - Недоразумение... - выдавливает близнец номер один.
  
  Вот тут я с братцами согласен - недоразумение! И без намёков говорю, что сотворённое ими недоразумение надлежит сгладить бутылкой крепенького. Чтобы всё прогрессивное человечество, а тем паче люди медицинского призвания, вспрыснули мировую. Близнецы чуть не в ладоши от моего предложения хлопать, да с такой ретивостью вскочили на ноги, что я их в надувательстве заподозрил и тут же конкретно осадил.
  - Любезные, за бутылкой четырьмя ногами скакать - перебор. Одному заложником быть.
  
  Всё равно ликуют. Вот парни бравые, море им по колено! За двадцать минут на окраине Читы достать бутылку водки?! Когда страна за трезвость борется, и спиртное на вес золота. Это ж под силу только старику Хоттабычу!
  Поясняют мне радостно близнецы, что в заложнике нужды нет: их машина рядышком, и по счастливому совпадению - с бутылкой водки. Добавляют несколько смущённо, что той самой бутылкой, которой им рассчитались за "докторишку".
  "Это другое дело!" - восклицаю я, и чтобы заказные мстители ненароком себя из списков прогрессивного человечества не вычеркнули, решаю с ними прогуляться. "Уж извиняйте! Время поголовного доверия смоталось от нас прочь".
  В зелёном четыреста двенадцатом "Москвиче" мы берём бутылку, которая оказывается очень даже фирменной - в коробке с золотыми тиснёными буквами, и к моему удивлению, несколько знакомой: коллеге Пригожему на днях такую преподносили.
  Мы возвращаемся на поляну втроём. Близнецы чувствуют малорадостную встречу с заказчиком, супятся. "Больше жизни! - толкаю я их в бока и шёпотом предупреждаю: - Организую публичное унижение". Быть публично униженными братья не хотят: первый близнец через силу придаёт раненой походке бодрость и даже некоторую вынужденную экстравагантность; а второй - с подбитым глазом, начинает своим багровым приобретением оптимистично семафорить по сторонам.
  
  Охваченные изумительным настроением, мы предстаём перед коллективом моей родной инфекционной больницы. Перемены в облике близнецов от коллег не ускользают, но все опять делают вид, что ничего особого не произошло: ушли ребята в обнимку и вернулись дружнее дружного. На поляне царит пьяный восторг, словно мы северный полюс ходили покорять.
  Бутылка в моих руках как трофей. Я поднимаю коробку вверх, чтобы все видели дорогую водку, распевно кричу:
  - Эту бутылку нам преподно-оси-ит!..
  А сам глазами Пригожего сверлю: он-то лучше всех знает, кто этот флакончик преподносит. Коробка ещё вчера в ординаторской на его столе стояла.
  Коллега, однако, нем как рыба и к бутылке демонстративно равнодушен: делает вид, что изучает ингридиенты салата. Зависает тишина...
  - Преподносят... - с изрядной робостью кашлянув, поправляет меня близнец-говорун. - Мы с Пашей... Саша, короче, и Паша...
  
  - Итак, - зычно оглашаю я, потому что во мне просыпается живой, горластый конферансье, к тому же ершистый. - Сию бесценную бутылку славным медработникам Забайкалья преподносят наши... - я не могу удержаться от колкости, - восхитительные... однояйцевые гости - Саша и Паша!
  Тут зрительский смех по всей поляне и несчастные глаза поверженных братьев. Дать им сейчас по ножу, кинулись бы на меня без раздумий. Однако несчастное их положение скромности обязывает. Молчат.
  - Вполне медицинский термин. Можете в учебник заглянуть. - поясняю я спокойно и объявляю дальше уже без шуток:
  - Преподносят Саша и Паша! В честь профессионального праздника и... в знак глубокой признательности мне лично!
  - Верно? - подмигиваю я близнецам. - Уважаете дядю Сережу?
  Дядя Серёжа им почти ровесник, и близнецы глупо озираются, с натужным бодрым оскалом кивают - уважаем.
  
  - Прогресс налицо, - Это я публике объявляю. - Одна мини-лекция - и по части эстетических взглядов единодушный консенсус!
  Сказанный очень громко горбачёвский новояз, приходится к месту. Все смеются: отлегло у народа за Сергея Никитовича. Водка немедленно разливается мною по стопкам. Когда свою порцию получает Пригожий, я тихо вставляю:
  - Круговорот питья в природе. Кто бы подумал, а?
  
  Ломовой намёк открывает заказчику шумихи, насколько я по делу осведомлён, но Пригожий удар держит крепко, лишь тихонько кривится. А я-то представляю что у него сейчас в голове! Не ожидал коллега такого оборота, думал, поднесут мне в честь праздника тридцать три подзатыльника! Напряг заранее свои глазёнки, чтобы зрелищем насладиться. А, накося, выкуси! Привыкай, товарищ Пригожий, что твои планы насчёт Орешина ждёт феерическая корректировка!
  В общем, пьём мы свеженькую водочку, нахваливаем. Братья, исполненные скромности, с ноги на ногу перетаптываются, что-то про медицину хвалебное лопочут, меня персонально не забывают. Однако ж, по всему видно - не в своей они тарелке после фиаско.
  
  "Можно мы..." - братья кивают в сторону своего зелёного "Москвича". Я не против, и близнецы, почтительно откланявшись, исчезают. День медика они забудут не скоро. Как, впрочем и коллега Пригожий - режиссёр грандиозного, но провалившегося спектакля.
  
   Глава шестая
  Да! Совсем забыл вам сказать, что на дворе год тысяча девятьсот девяносто четвёртый. Соответственно, и бытиё, которое наше сознание определяет, перевернулось кардинально - демократизация у нас, заворот к новым ценностям. Ценности, честно сказать, провозглашены не понять какие, к ним даже само слово "ценности" трудно пришпилить, но этот словесный оборот, особенно в связке с "демократией", в бойком ходу. Из телевизоров, радио какие-то говоруны пытаются донести нам оптимизм - "Наконец-то наступила заря новой жизни!" Какую надо иметь зоркость, чтобы в этом ужасном мраке разглядеть зарю? Скорее полную слепоту или душевную извращённость.
  
  В общем, бытиё катастрофически изменилось, а сознание нет. Нараскоряку у бывшего гражданина СССР сознание: одной половинкой мозга он в советском прошлом, а вторую настойчиво в капитализм зазывают: "Теперь нам частный капитал - сердечный друг и идеал!" Поскольку у большинства людей на этот общественно-экономический уклад стойкая аллергия, то выходит, что голова простого человека будто яду хлебнула - туман и сплошные противоречия.
  
  Это только в теории процесс нехитрый - по команде сверху "коммунизм" из головы выбросить, на освободившееся место "капитализм" поместить. И всем скорёхонько в новую реальность, где идеал в виде жёлтого тельца обеспечит радостно-сытную жизнь! Но нет в народе оного и близко! В головах странная несваримая каша и полный ступор. Все ходят, вроде, как люди, а если каждого второго к психиатру отправить - с пациентом не ошибёшься: шизофрения в вялотекущей стадии и деформация мировоззрения - по причине утраты жизненных ориентиров.
  
  Я тоже среди таких, если признаться, у меня только силы внутри много. Держусь. Но мысли всё равно покоя не дают: я как и в прежние времена работаю честно, а где же адекватное вознаграждение? Теперешний финансовый эквивалент - это даже не вознаграждение - это издевательство! Форменное.
  Но вот насчёт Пригожего открылось у меня подозрение, что он капитализм всю свою сознательную жизнь ждал, если не с пелёнок. И сдаётся мне, спал и видел даже не провозглашённый формально миленький капитализм с человеческим лицом, а самый что ни есть бурлящий бесовский хаос! Который в народе издревле называется мутной водицей.
  
  Когда ветер перемен в пух и прах разнёс советские устои, то коллега Пригожий ни в какой ступор не впадал. Напротив, посмотрел, что к чему заимело расположенье, и наладил деловой оборот ширпотреба. То на китайской "обменке" "поднебесным" коммивояжерам что-то из отечественного впарит, то на центральном рынке китайскими товарами торганёт. А год назад бизнес крупнее затеял - медицинский стройкооператив "Гиппократ". Спектр услуг небольшой, зато фундаментальный и сверх меры востребованный: гаражи и дачи для работников здравоохранения.
  Вот так Пригожий! Малый не промах. А собственно, что тут такого? Я когда-то нахрапом комнату вытребовал, если рассудить - чисто из-за своей шкуры старался. Пригожий ради коллег в суету влез, для всеобщего блага личные силы тратил! Силы достаточные - с бумагами, подарками шмыгал туда-сюда будто заведённый! Это сейчас стало вылезать, какие силы Пригожий на общее дело положил, какие на собственное. Ты, читатель, может, сам догадаешься о "бессребренности" моего коллеги. Хотя я ему своим внутренним чутьём доверия ноль целых, ноль десятых определил сразу.
  
  Но поскольку от перспектив частной собственности у людей и впрямь кругом голова пошла, желающих на дачи и гаражи хлынуло достаточно. Пригожий взялся единолично определять, кто достоин быть членам кооператива, а кто нет - по результатам беспримерных перед ним заслуг. Ещё на подступах к членству утверждал он всех в мнении, что является главным вдохновителем и организатором ожидаемых вскорости благ, и требовал едва ли не присяги на верность. Когда клиент оценивал масштаб доверия и готов был присягнуть, вместо словесных клятв обрисовывался материальный эквивалент: "Взносы - взносами, людишки дорогие, а мне осязаемой субстанцией почтение свидетельствуйте! И не коробкой засохших конфет, не пол-литрой!"
  
  Людишки дорогие враз всё поняли: хочешь быть даже мелким собственником - прежде отбашляй! Захрустели скрытно денежные пачки, замелькали объёмные коробки. Эквивалентом материальному добру понеслись руководящие телефонные звонки. Как иначе? - верхи Горздрава имеют право! А суконное рыло да нищий карман пусть палец сосут и гремят в барабан!
  Словом, хваткость господин "Три Пе" засвидетельствовал просто феерическую. И не смотри на его профессию врача, душой он жулик и проныра! Загребущими руками способен не то, что двух зайцев разом словить, на бегу двух ланей выдоить!
  На работе у Пригожего теперь сплошь деловые звонки, приватные разговорчики с жаждущим собственности контингентом. А увольняться из врачей не собирается! Больница для него запасной аэродром - стаж к пенсии, и вроде как, на благо государства вкалывает. Не исключено, что коммунистический реванш его тревожит - вдруг, ещё какое ГКЧП стрясётся? И пойдут граждане в толстых потёртых кожанах ненавязчиво любопытствовать: "А что вы персонально делали после развала Советского Союза? Болели ли вы произошедшим несчастием или забытью справедливых времён способствовали?"
  
  Только не мне одному сдаётся, что тени комиссаров с каждым месяцем всё призрачнее и нереальней. Господин Пригожий тоже так думает и предпринимательские крылья расправляет шире и шире. Растёт его уверенность в победе капиталистического труда. Который и оплачиваться должен по-капиталистически - настоящей звонкой монетой!
  Звонкую монету Пригожий аж со слюнями вожделел, и полгода назад для неё сейф раздобыл. Хороший, тяжеленный сейф, с бронебойными стенами. Вволакивали его в ординаторскую четверо не мелких мужиков, так кряхтели словно беременные в родах. Я думал, Людмила Филипповна самоуправство с обстановкой строго пресечёт, ан нет - пошушукалась с Пригожим: сейф как тут и нужен.
  
  - С военного одного вытребовал. Полковника, - распирало Пригожего от счастья. Видать, сбылась его какая-то промежуточная мечта по части денежного хранилища, и он тут же, на радостях, открыл тайну - на чём сошёлся с полковником, чтобы ввести того в кооператив:
  - Сейф и бульдозер месяц задаром!
  "Гиппократ" тянул в свою воронку людей, готовых серьёзно раскошелиться на благодарности. Я видел, как прожекты, преподносимые с большим ораторским искусством, впечатляли народ, и как приватизированный в министерстве обороны сейф, отродясь не видавший ничего, кроме секретных бумаг да пустой полковничьей кабуры, превратился в хранителя немалой наличности. Пригожий с регулярностью сторожевой собаки кружил вокруг сейфа, а уходя, обязательно опечатывал его, чтобы быть покойным за неприкосновенность нутра. По прибытии в ординаторскую он первым делом шагал к драгоценным закромам - щуриться на печать.
  
  Я несколько раз взбодрил его гобсековскую бдительность - затёр пальцем печать и взамен оттиснул герб с пятирублёвика. Когда следующим днём Пригожий хорошенько вгляделся в зеркальное отображение герба, с ним чуть не случилось припадка. Несмотря на близость реанимации, медицинские средства вывести его из ступора не могли: спасением послужила лишь незамедлительная ревизия, которую он тут же произвёл дрожащими руками.
  
  После пересчёта, засвидетельствовавшего целостность капитала, в уши начальства понеслась тайная жалоба, что-де вопиющая безответственность некоторых лиц может угрожать благополучию "Гиппократа". Нет смысла уточнять, кто имелся ввиду под "некоторыми лицами", и Людмила Филипповна, как почётный член кооператива, тут же взялась увещевать меня насчёт "элементарной порядочности". По её словам, от моей должной чуткости и такта выиграет не только моральный климат нашего коллектива, но и уровень физического здоровья весьма ценных членов общества. Я в одну секунду отчеканил ответ, что мои должностные обязанности не включают охрану каких-то мутных сейфов, даже если их прикосновенность способна подорвать некоторым членам общества здоровье.
  
  Мой открытый вызов не замедлил аукнуться взаимной пакостью - я получил от Людмилы Филипповны выговор за "слабую организацию сестринской работы" на дежурстве. Такая мелочь сломить меня, естественно, не могла. С прежним намерением адресовать проблемы "Гиппократа" в места, название которых не длиннее пяти букв, я без утайки встречал огонь на себя.
  Тогда передовик кооперативно-медицинского движения принялся ставить на дверцу сейфа скрытные метки, про какие начитался в шпионских романах - натягивать к дверце всякие неприметные волоски и паутинки. В свои дежурства я отучил Пригожего проверять и метки, а упреждая скандал на эту тему, даже толкнул на пятиминутке речь, что активно ратую за максимальное доверие среди членов коллектива - как в старые добрые социалистические времена.
  
  Упоминания о добрых социалистических временах, вкупе с демонстративными сносами меток, повергали главного "гиппократовца" в горячечную слабость. В такие минуты он обильно потел, с нарочитой утомлённостью вытирая лоб, закрывал руками лицо (якобы от стыда за меня, отсталого!) и при этом огрызался оттуда крайне злобным взглядом.
  Куда девалась фирменная отстранённость пригожевских глаз?! Оказывается, для проклёвывания интереса к жизни требовались лишь хорошие денежки!
  
   Глава седьмая
  Сколь верно подмечено, что вторичным употреблением какого-либо случая, жизнь способна превратить историю в фарс. Слово "гараж" некогда будоражило наш дружный медицинский коллектив, только в первый раз оно было связано исключительно с вашим покорным слугой. А для самого Пригожего материализовалось в предмет невероятной зависти. И кстати, не исключено, что именно оно послужило толчком в выборе прибыточного дела.
  
  Однажды, в начале коммерческих времён, к нам по "скорой" доставили сына владельца одной строительной фирмы. Положение у мальчонки было аховое - без малейшего преувеличения. Дело скоротечно двигалось к последней стадии, и такая скоротечность, каковая при инфекциях является обычностью, втискивает врача в невероятно тесные рамки. Тут или пан, или пропал: на разные неспешные варианты времени судьба не отводит.
  
  Владельца фирмы уже известили о непредсказуемости исхода, и как можно корректней растолковали, что непредсказуемость - ещё не фатальная предопределённость, хотя... нужно быть готовым ко всему. Людмила Филипповна сама беседовала с отцом мальчика, который от напряжения и бессонницы еле держался на ногах, и в подтверждение своих слов, что при таких показателях умереть проще, чем выжить, тяжко вздыхала: "Медицина, увы, не делает чудес!"
  
  В утешение родителю подвернулась наша шустрая и вездесущая санитарка -Зинаида Казимировна. Зинаида Казимировна - по простому - Казя, личность в наших отделенческих кругах не менее легендарная, чем сама Людмила Филипповна. Я понятия не имею, сколько Казе лет, не пробовал даже гадать - чувствую, что обманусь, но она моложе заведующей. Обе наши дамы схожи между собой фигурой - обе невысокого роста, суховатые, и даже в лицах у них есть определённое подобие - правильный овал, живые энергичные глаза и аккуратные, я бы сказал, детские носики. При долгом наблюдении этих своеобразных женщин, открывается нечто общее и в характерах. Мне они порой представляются зеркальным отражением друг друга, с той лишь разницей, что одна выстроила свою судьбу на административном поприще, а другая обошлась минимальным общественным статусом.
  
  Способность Людмилы Филипповны метать служебные гром и молнии читателю известна, но знайте, если кто-то по неосторожности раздраконит нашу Казю, она тоже спуску не даст - отпесочит всеми известными и неизвестными в русском языке словами. Причём, независимо от того, кто посмел ей самонадеянно что-то высказать. У меня такое ощущение, что Зинаида Казимировна потомок какого-нибудь ссыльного польского разбойника или декабриста, отчаянную кровь которого не смогли убавить ни вековые каторги, ни селекционные забайкальские эксперименты.
  
  Казя - натура, вдобавок, изобретательная. Как-то раз (видимо, толчком послужили суровые трезвые времена) наша больница затеяла промывку кислородной системы и выхлопотала для этой цели десять литров спирта. Семь литров рассеялись по начальству, а мне - конкретному исполнителю, вручили всего лишь трёхлитровую банку. Даже теоретически выкроить на личные цели стакан-другой не представлялось возможным, и я набулькал в длинную железную магистраль всё, что дали. Затем я приступил под давлением кислорода гонять скудный объём спирта туда-сюда, предполагая через несколько приёмов слить его вместе с отшелушенной грязью в самой нижней точке.
  
  Каково же было моё удивление, когда я, бегая с одного конца магистрали на другой, в пустующей палате вдруг случайно обнаружил Зинаиду Казимировну. И чем думаете, Казя занималась? Сидела с литровой банкой возле кислородного крана и спокойненько выдаивала спирт! Окончательно меня убило подручное устройство, которое позволяло спирту не разлетаться вместе с напором кислорода - своеобразный резиновый отбойник.
  
  "Что добру пропадать?" - упредила Казя вопрос, который яростно просился из моих вытаращенных глаз. Прихваченная на месте преступления, она с сожалением завернула кран, сгребла с пола "честно надоенные" полбанки. Трудовой надой Казя отдавать не собиралась - это было яснее ясного. Санитарка скептически встряхнула грязную жидкость - "маловато!" и, не ожидая от меня больше вопросов, буркнула: "Делов-то, через уголь пропустить!" Слава Богу, я не затеял разбирательств, иначе бы нарвался на фамильярности и очень доходчивое, перемежеванное ядрёными словечками, разъяснение - "что там в этой трубе изменится?"
  
  Однако грубоватость Кази и наипрямейший характер - это всё цветочки. Главное достоинство Зинаиды Казимировны заключается в другом: она ходячий архив самых разнообразных сведений и источник самых свежих сплетен. Сведения эти вовсе не сплошь злые, а иногда людям очень полезные. И поскольку Казя всё-таки не мизантроп, а просто по забайкальской манере человек угловатый, с ней общаются без обид. И даже Людмила Филипповна прекрасно ладит!
  Так вот, наша Зинаида Казимировна посмотрела на несчастного отца и по-тихому присоветовала, к кому обратить все просьбы - к врачу Орешину.
  
  Хозяин фирмы, не мешкая, утянул меня под лестницу на разговор.
  - Сергей Никитович... Серёжа ты дорогой! Наследник помирает! Ванюша! Кровиночка! Ты понимаешь?!.. Сделай, сделай что-нибудь! - едва не причитал он, - в благодарность - что хочешь!
  Когда тебя в горячке припирают в угол, когда смотрят глазами, какие у человека следующий раз увидит, может быть, только сам Бог, меньше всего возникают вопросы о деньгах и благодарности. Отцу больного Ванечки удалось вырвать из меня что-то членораздельно-обнадёживающее, и тогда я первый раз решился на эксперимент: провести полное лечение по своей методике. Полное. От и до - по часам и суткам, в соответствии со своими мыслями. Я даже не стал взвешивать аргументы за и против, я сказал себе - действую!
  
  Здесь самое главное - держаться строгой конспирации, а в бумагах писать то, что положено в таких случаях писать. Ибо существенные и преднамеренные отступления от приказа министра здравоохранения чреваты не выговором, а самой настоящей тюрьмой. При отрицательных последствиях, конечно.
  
  ...Ванечку я выходил. Для этого я подогнал себе плотно пять дежурств: два подряд, и ещё три - через день. Мне не пришлось уговаривать на подмену коллег: я просто взял дежурства Пригожего, который улетел по санавиации куда-то на восток области и там застрял. Кроме того, я по нескольку раз приходил в больницу не в свои дни и смотрел за состоянием мальчика. И лишь когда появились признаки капитуляции столь безжалостной и цепкой болезни, я позволил себе расслабиться. Иммунитет Ванечки воспрянул из-под гнёта, дальше оставалось дело времени. А обычное, "обкатанное" минздравом лечение, уже без сомнения, справлялось с ситуацией.
  Спасение Ванечки ошеломило Людмилу Филипповну - её долгая практика подобного случая не наблюдала, более того, имелись свежие доказательства обратного: две недели назад, в дежурство Пригожего, аналогичные условия завершились летальным исходом. Взбудораженная Людмила Филипповна бормотала себе что-то под нос, и в этих старческих бормотаниях изливались противоположные эмоции: то удивление, то возмущение, а то и вовсе создавалось впечатление, что Людмила Филипповна мысленно присутствует на учёном совете и с кем-то там дискутирует.
  
  Разумеется, отделение стало свидетелем безудержной радости Ванечкиных родителей. Но и одним ликованием дело не обошлось. Владелец фирмы приватно преподнёс Людмиле Филипповне подарок, и та разрешила отцу спасённого мальчика выказать благодарность "умеренным застольем".
  На торжество были приглашены отделенческие доктора и медсёстры, которым прекрасный щедрый стол оказался кстати - многие не видели продуктовой роскоши, Бог знает, с каких времен. Все пребывали в замечательном настроении, в том числе я: мне, знаете ли, застольная атмосфера по душе. Владелец фирмы очень растрогано произнёс речь про "наше удивительное отделение", которое сотворяет чудеса, что выше этих чудес на свете ничего нет и быть не может, ибо умелые руки врачей и их чуткие сердца вторично даруют людям жизнь!
  
  За тост, похлопав горячо в ладоши, выпили с удовольствием. Организатор стола, не "отходя от кассы", предложил "сомкнуть бокалы за мудрую и чуткую руководительницу - Людмилу Филипповну". Мы так же встретили его слова аплодисментами, только послабее. В ответ Людмила Филипповна воздала хвалу благодарным пациентам, отметив, что когда пациенты высоко ценят труд врачей, работать хочется стократ энергичней.
  
  Стократная врачебная энергичность, в честь которой мы вновь звякнули мензурками, нашим несколько умудрённым сознанием расценивалась уже как явление с причиной и следствием. Причиной действительно должно было быть хорошее, или хотя бы сносное вознаграждение - время живописующе всем демонстрировало, что на одной клятве Гиппократа медицина далеко не уедет. Не уедет медицина, так и по цепочке - обнищают и вымрут врачи, останутся с болезнями-бедами пациенты.
  
  Далее опять поднялся организатор застолья, и теперь его слова были обо мне. Он сказал, что доктор Орешин стал для их семьи родным человеком, что чувство бесконечной признательности ко мне не исчезнет ни из родительских сердец, ни из сердца спасённого сына. После слов благодарности владелец фирмы вынул из папки два больших ключа и многозначительно потряс ими - те бренькнули тяжело, глухо. Этот жест вызвал у всех любопытство: ключи не могли оказаться квартирными, и тем не менее, должны были означать что-то серьёзное.
  - Никак от города? - Пригожий, сидевший напротив меня, громко пошутил. Намёк на большой размер ключей оказался востребован - за столом прокатился лёгкий смешок: уж не бутафория ли какая эти ключи?..
  - Это лично Сергею Никитовичу!
  
  Вот даже как!.. Публика за столом настороженно притихла, а вдруг, в самом деле Орешину квартира перепала? Это ж что тогда - человеку без особого труда в руки богатство?!
  - От гаража! - директор протянул мне ключи и пояснил: - Хороший капитальный гараж, в хорошем месте. Документы переписать - хоть завтра!.. Чем могу, Сергей Никитович!
  Опочки! Мне без всяких шуток преподнесли гараж. Совсем недурно, чёрт побери! Но какое смятение в глазах у коллег! Ещё бы, врач Орешин исполнил свой долг, а ему благодарность нехилого масштаба - отличный капитальный гараж! Да...
  Что тут сказать? Быстрее всего на свете люди распоряжаются двумя вещами: чужими деньгами и чужим счастьем. В своём воображении, конечно. Там, где завистник оставляет себе труд лишь протянуть руку за наградой, воображение его работает с невероятной фантазией! В секунду ему примерещатся кирпичный двухэтажный дом с верандой и балконом; бревенчатая дача с добротной крышей и свежесрубленной банькой; и даже словно наяву предстанет в глазах конкретной марки автомобиль! Зато, как ни странно, при столь необузданном воображении, в нём нет места самому главному: представления и малой доли того старания и напряжения, что вкладываются в успех.
  
  Под растерянные и вымученные аплодисменты я принял подарок. Пригожий, которому дармовая водочка уже расслабила мозг и вытолкнула на первый план давнее его ощущение, что он "лучший среди равных", от ревности впал в откровенное расстройство. На весь стол Пригожий пробурчал, что ему-де, спасти Ванечку помешала западлянская командировка, а то заслужил бы он гараж поперёд всяких Орешиных.
  Зря он так сказал, и зря он своё недовольство адресовал мне. Хороший Пригожий доктор, но до "отсебятины Орешина" в жизни бы не допетрил! Если бы допетрил, уже бы использовал, а если бы использовал, то и результаты были бы видны. А так у него двумя неделями назад летальный исход от точно такого же диагноза.
  Столь бесцеремонное принижение моего результата, тем более в момент персонального торжества, покоробило меня необыкновенно. Я сразу нанёс ответный удар.
  
  - Тебе зачем гараж? - спросил я с насмешкой. - У тебя велосипед!
  Отделение оживилось: велосипед Пригожего давно оброс разными юморными историями и насмешками, Я поддал "в топку уголька".
  - Кстати, твои благодарные пациенты могли бы давно сброситься тебе на моторчик. И ты бы здесь, под окнами - дыр-дыр-дыр!
  Тут уж все покатились от смеха. Я вдобавок ухватил воображаемый руль моторизованного с помощью народных средств велосипеда и дурацкими рывками покрутил "ручку газа" - "Дры-ынь! Дрынь-ь!.."
  Владелец фирмы, который расслышал претензию Пригожего и который совсем не смеялся по поводу велосипеда, встал из-за стола, обнял меня и пьяно потряс пальцем.
  - Не-не-не! Только Сергею Никитовичу! Сережё. По гроб жизни! Кто б ещё мне сына выходить смог?
  
  Между прочим, наш благодарный пациент вопрос правильно поставил: "Кто б ещё мне сына выходить смог?" Для меня очевидно, как Божий день - никто. Поскольку я применил собственное многодневное лечение. А почему применил? Потому что оно эффективнее старого, узаконенного. Потому что я мозги напряг для его изобретения!
  Во мне вспыхнула потребность незамедлительно и в деталях расписать свои наблюдения, чтобы у знающих людей не возникло сомнений: моя персональная заслуга - факт объективный и неопровержимый. Ткнуть каждому здесь сидящему, что изначальные условия у нас одинаковые, что надо только желать полезного результата и стремиться к нему! Вкалывать надо, господа медики, не гнушаясь рутинным трудом! А если кто-то предполагает, что на работе достаточно почёсывать себе живот да принимать от пациентов коньяки с водкой, то не надо выставлять напоказ свою зависть и свои обиды.
  
  Чувство правильности, подпружиненное алкогольным состоянием, всколыхнулось во мне, и я не удержался от откровенной правды. Получилось совсем как с лягушкой из сказки, которая на восхищённый вопрос толпы "Кто же до этого додумался?!" - закричала: "Это я придумала! Я!"
  Моя откровенность произвела впечатление... Людмила Филипповна словно и не пила, резко выпрямилась со стула - будто молодая, в повисшей тишине, объявила: "Вот, значит, как у нас к приказам минздрава относятся! Отсебятину городят! В моём-то отделении!.."
  
  Странные существа женщины. "Отсебятина Орешина" не новость для отделения. И все прекрасно осведомлены, что моя отсебятина вреда ещё никому не причинила. А поди, ты, взвинтилась Людмила Филипповна, будто дождалась объявления войны.
  Следующие её слова подтвердили мои мысли. Она встала, сделала два шага к двери, строго повернулась ко мне:
  - Сергей Никитович, будьте любезны писать немедленно объяснительную. Немедленно!
  Владелец фирмы, который всю глупость произошедшего тут же поставил себе в вину, бросился уговаривать заведующую не затевать никаких расследований, никаких объяснительных.
  - Людмила Филипповна, - часто и сбивчиво повторял он. - Людмила Филипповна, победителей не судят! От меня к Сергею Никитовичу нет претензий! Исключительно благодарность!
  
  Слова постороннего человека лишь усиливали всеобщую неловкость и смущение. Заведующая с каменным, и оттого сморщенным, вреднющим лицом стояла у двери, и если она охватывалась желанием что-то сделать, то только подкрепить свою принципиальность:
  - Вы просто себе не представляете, какие последствия вызывает самоуправство! Люди врачам свои жизни доверяют! Совсем не для экспериментов! Не для опытов! Вы это понимаете?!
  - Да какие эксперименты? Какие, чёрт побери, опыты?! И где последствия? Ребёнок же жив! У нас в честь этого праздник - прекрасное застолье!
  Отец спасённого Ванечки не останавливался, убеждал.
  - Сергей Никитович, может, новые способы открыл! Его наоборот, благодарить надо! Вносить в анналы медицины!
  
  Я мельком отметил, что увязка Орешина с "анналами медицины" породила на лице Пригожего невероятную грусть. Владелец фирмы - как человек с приличным жизненным багажом, знал, чем надёжнее всего подкреплять свои аргументы. Он упомянул административную косность, против которой готов бороться в горздраве или облздраве. При этих словах Людмила Филипповна оставила ручку двери и вернулась за стол.
  - Будем благодарить, не сомневайтесь! - не глядя на организатора застолья, сухо отрезала она.
  ..."Благодарности", слава Богу, не перепало.
  
  Глава восьмая
  ...Вот и октябрь... месяц для меня особый. Я кроме пакостей в октябре традиционно ничего не жду. Фатальность этого времени года мне давно не загадка. Уложился в тридцать пять лет, чтобы родить столь простенький эмпирический вывод. Кстати, тридцать пять стукнет через неделю с небольшим. К слову сказать, я и второй раз родился в октябре. Было в мою молодую пору одно смертельное приключение. По счастью, оно закончилось благополучно - данные строки тому свидетельство, но об этом как-нибудь позже, под настроение.
  
  Грозные тучки, кажется, наметили целью и Пригожего. Хотя на его лице по-прежнему сияет лозунг: "Да здравствуют все желающие обзавестись гаражом в кооперативе "Гиппократ!", я вдруг почувствовал витающую вокруг него огорчительность.
  Для постороннего глаза всё шло спокойным путём: желающие стать членами кооператива толкались в очереди, пока Пригожий выбивал новые участки земли; принятые раскошеливались на строительство; давно вступившие спали и видели, как их капитал превращается в кирпичное чудо. Но прямой зависимости числа воздвигнутых гаражей от собранного капитала пока не наблюдалось. И вряд ли могло в ближайшем будущем наблюдаться, поскольку телефонные разговоры Пригожего, прежде доминирующие россказнями о планах вселенского масштаба, теперь сменились на красочные объяснения задержек в строительстве, жалобами на убийственную инфляцию - и как следствие, на необходимость ещё подкинуть деньжат.
  
  Препятствий, похоже, не существовало лишь в одном деле - в улучшении личного благосостояния Пригожего. Одна наша коллега, имевшая как-то честь посетить семейство Пригожих, не замедлила высказать восхищение новым мебельным гарнитуром и шикарностью ремонта в ванной. Это было только началом - в один прекрасный летний день главный гиппократовец подъехал к больнице за рулём японской "Тойоты", белоснежной, как лебедь.
  Знаменитый велосипед, на котором Пригожий отпедалил не одну сотню километров, канул в прошлое. В то самое социалистическое прошлое, где торжествовали учёт и контроль, и где подобным прохиндеям мало-мальски щемили хвост.
  
   * * *
  На первое в октябре дежурство я прибыл с временным запасом: врач Нина Петровна просила сменить её пораньше. Я быстренько оглядел палаты, в кои веки оказавшиеся разгруженными и спокойными (пик кишечных инфекций - немытых даров осени, благополучно остался позади), ознакомился с историями болезней. Ничего спешного или экстраординарного - оба ребёнка, один из которых Лукьянов, уверенно идут на поправку. Завтра-послезавтра можно будет переводить в общее отделение.
  Я сел за стол расписать назначения - к пяти часам появится на смену медсестра, будет исполнять.
  
  - Наташа уже здесь, в сестринском блоке, - будто угадав мои мысли, сообщила Нина Петровна, - только... Сергей Никитович, там сабантуй... вы бы присмотрели...
  Я кивнул - спасибо, учту... Всем нашим больничным известно, что средний медпресонал себе гнёздышко во взрослом отделении облюбовал. На первом этаже, возле хозблока. Верховодит там старшая медсестра Лида - широкая душой и необъятная телом женщина. Ширина души, впрочем, не беспредельная: если кто из медсестёр сверх меры разбалуется, тут Лидиной снисходительности и конец. Шлагбаум опустит без разговоров. А потом напирай на жалость, голоси - всё в пустую!
  
  Много полномочий у старшей медсестры: официальных и неофициальных. Пациенты, например, ей в сейф на хранение деньги передают, всякие ценные вещи. Когда Лида в настроении, то из этого сейфа небольшими суммами коллег одалживает. Медсёстры в силу многих причин начальницу чтут, любят под её крылом на чаепитие собраться. Бывает, что градус посиделок совсем не чайный, а совершенно менделеевский - сорок единиц. А то и сорок с гаком, ежели спиртик. Но это вне рабочего времени.
  Так что за Наташу я сильно не переживал: Лида ей крепче чая не нальёт, как положено, в срок выставит. Да и сам по себе вечер наклёвывался спокойный...
  Я, драгоценный читатель, мог бы для затравки написать, что ничего не предвещало беды, а потом нагнать несусветной жути... Но никакой беды на деле не случилось, так, заморочки местного масштаба, без которых жизнь - не жизнь. Но вот, что дежурство начиналось тихо - спору нет. И самой большой проблемой в этот вечер всплыло отсутствие Наташи. Что я обнаружил, когда отправился на обход.
  Пришлось идти на первый этаж, в сестринский блок. Компания там гужевалась приличная - человек шесть-семь, по большей части медсёстры. К моему неудовольствию, главным орлом среди женского общества восседал институтский доцент Борода - раскраснелый, лащёный; судя по лицу, охваченный каким-то сладким предвкушением. Ещё бы - нырнул в самую малину!
  
  От моего появления Борода тоже не зашёлся восторгом: тень грусти пригасила в его глазах радостный маслянистый огонёк, убавила с лица азартной пунцовости. Он нехотя протянул руку здороваться, манерностью жеста означая моё невысокое положение. Интересно, как он вообще со своим рангом средь мелюзги оказался? Впрочем, что мне Борода? Детей с ним не крестить. Я за своей медсестрой пришёл.
  Увы, пресекать безобразие я опоздал: Наташа была более чем весела. От выпитого она годилась разве что для цирковой антрепризы - изображать пьяную клоунессу, пребывающую в безуспешных поисках устойчивого положения. Которая на потребу публики в самый ответственный момент должна была размашисто хлопнуться об глянцевую арену пятой точкой. Сотворив своими объёмистыми ягодицами резкий характерный звук.
  
  Грим для роли медсестре можно было практически не накладывать: Наташины глаза, ресницы, как всегда излишествовали чёрной краской, а щёки просто сияли хмельным румянцем. Нужны были только яркого цвета бриджи - наподобие галифе, с оттопыренными в стороны бёдрами, и какой-нибудь красный шарик на нос.
  Увидев меня, Наташа вяло махнула рукой и попыталась разразиться лестной речью:
  - Вот... вот единственный нормальный доктор! Остальные... тупицы, профаны... и хамы... Есть, конечно, ещё женатые совратители... но это тема отдельная!
  
  Про отдельную Наташину тему земля слухом полнилась по-всякому. В том числе и таким вариантом, что в роддоме, откуда она сюда пришла, ей удалось мастерски охмурить врача. Спутать, стреножить, как цыган лошадь. Охмурённый врач развёлся, жену свою куда-то далече сплавил - то ли нытьём, то ли катаньем, а с Наташей чинно-благородно расписался. И тем не менее, если я её правильно сейчас понял, роль совратителя лежала исключительно на нём.
  Обозревая неприятные обстоятельства, которые предстали моему взору в этой уютной сестринской комнате, я должен был если не тянуть Наташу в отделение, то пресечь её пьянку - однозначно. О чём я и сказал вслух.
  
  Лида, удивившись моим претензиям, вперила в Наташу недоумённый тяжёлый взгляд:
  - Э-э, подруга! Что ты мне заливала про свободную ночь?! Что поменялась?
  - Да-а но-орма-ально всё бу-удет! - негромкими распевами взялась сластить ситуацию Наташа. И всем сразу стало ясно, что будет строго наоборот. А реанимация - это не шуточки.
  Борода поспешил избавить себя от роли свидетеля каких-либо сцен - лёгким движением рук ухватил зализанную формовку ондатрового происхождения, строгое чёрное пальто и культурно исчез.
  
  Наташа заплетающимся языком подпустила мне комплиментов.
  - Сергей Никитович... вы вот... красавчик!.. Во всем смыслах... мужчина...
  Глаза её, величаво устремлённые под лоб, означали неимоверное количество лестных слов, стоящих в очереди на оглашение, но я без церемоний прервал речь:
  - Давай-ка к рабочему месту! Живо!
  - Не сомневайтесь, - медсестра встрепенулась подняться, и тут же, словно квашня, опала. Неловкость она хотела замазать бодрыми словами: - Я... как штык! Готовая-я...
  - Готовая, готовая! - передразнила её суровым тоном Лида. - Как дерьмо на лопате! - и уже обращаясь ко мне, несколько виновато сказала, - Сергей Никитович, я сейчас быстренько замену организую.
  Наташа выпрямилась на фигуристых шатких ногах, чтобы идти к двери, но тут её замутнённый рассудок осенило нечто важное. Состроив жалобно-просительное выражение, она повернула к Лиде своё разгорячённое лицо:
  - Лидусик... дай взаймы!.. Хотя бы тысяч... тридцать.
  Менее всего теперь старшая медсестра могла засвидетельствовать у себя хорошее настроение, и на просьбу раскошелиться по-дружески она не повела даже ухом. Её массивное тело замерло в центре комнаты фундаментально, подобно статуе, держащей на груди свитые друг об друга руки. Впрочем, статуя соизволила громыхнуть строгим вопросом:
  - Куда тебе сейчас взаймы? В киоск бежать?!
  - Какой киоск? - Наташа обиженно рассталась с просительной гримасой, стиснула плотно губы и уставила взгляд куда-то в стену. Можно было догадаться о её попытках сотворить выражение невинности и целомудрия.
  - Какой-какой?!.. Догоняться! - Лида невинностью Наташи тоже не впечатлилась.
  - Ты чего?!.. Мне на жизнь подзанять!
  - Вот ты шла на дежурство и знать не знала, что денег нет? Муж у тебя работает?
  - Маша, я кормилица в семье! Я!.. Мой ипохондрик... и на сбор подножного корма не способен.
  
  - Ты ж его с такими боями воевала! - из глубин женского застолья раздался чей-то язвительный голос.
  - Кто его воевал?! - раздумчиво, пьяно поморщилась медсестра Наташа. Но речь из неё вдруг полилась то бурной, то утихающей рекой. - Он сам вокруг меня завертелся. Записки идиотские слал, про то, как... волнуется моим присутствием. Как у него чувства встрепенулись, заново расцвели... как мозги, об грузовик в стройотряде ударенные, вдруг прояснились... и потом... я... я женщина слабая... А он - дерьмо! - голос Наташи неожиданно набрал силу, высоту.
  - Потомственное недоразвитое дерьмо!.. - громко выпалила она и с брезгливым бормотанием направилась к двери. - Папаша его тоже... то ли вторая семья... то ли третья... и в каждой настругал сыновей, как карандашей... братья они моему... или хрен пойми! Не помогают, здоровкаются... через силу...
  - Нет милая, - покачала вслед Лида, - Ни денег тебе, ни дежурства!.. И как бы завтра хуже не было!
  - Что мне хуже?.. - обернулась Наташа, - быва-али дни...
  Наташе зудило известить народ о собственных лихих днях, когда ей "до фонаря" были бури и грозы, но сейчас её пьяный непослушный язык отказывался выразить эту бесшабашную лихость каким-нибудь одним ёмким словом. От долгих рассуждений она предпочла воздержаться и потому умолкла.
  
  Я позволил Наташе опереться на себя, и мы тронулись в отделение. Наташа ворчала насчёт своего мужа, затем, в пустом коридоре реанимации, довольно энергично отскочила от меня и попыталась изобразить что-то танцевальное. В смешанном индийско-турецком стиле: шустро отодвинув крепкую филейную часть в одну сторону, а голову с плечами в противоположную - сопровождая это частым, зазывающим морганием разноцветно-крикливых отмакияженных глаз.
  
  Следующим своё веское слово должен был сказать живот, но оный телесный орган взбунтовался против бурных движений, и Наташа оставила его в покое. Зато вспомнила, что у неё есть руки!.. Многорукий Шива, воплощённый ею в материальный мир всего парою передних конечностей, тоже не удался: корявые и дёрганные взмахи рук напомнили жалкое подобие ветряной мельницы. Впрочем, Наташа этого совсем не поняла и ни капельки не расстроилась. Она перешла к современным горячим композициям.
  - Позишин намба чу!.. тебя хочу!
  На слове "хочу" филейная её часть с максимально доступной энергичностью переметнулась в противоположную сторону. И затем ещё разок обратно. Я понял, что это лишь варианты прелюдии, а на самом деле Наташу обуревает страстное желание изобразить нечто грандиозное.
  - Натали, ты в своей голове тормоз включи! - я с некоторым усилием сжал медсестре кисть, чтобы хореографические замыслы выскочили из её мозгов. Та поморщилась от боли, прибавила с досадливой укоризной:
  - А зря... Сергей Никитович, зря! Вам бы такие райские кущи...
  - Не надо мне кущей! - я перешёл на откровенную строгость. - Даже райских.
  - Меня, кстати... Борода домогается, в отличие от вас, но... ему... вот! -комбинация из трёх пальцев у Наташи получилась выразительной. При этом она с обидой оттопырила пышные губки. Обида, ясное дело, на меня, но во мне от её тупой пьяной обиды всколыхнулось что-то вроде неприязни.
  
  Мы добрались до нашей сестринской. Наташа тотчас порулила к кушетке, села, покачиваясь.
  - Сергей Никитович, чайку мне... просто богом прошу-у...
  Я конечно, отдал должное её нескончаемой наглости, но крепкого чая заварил. Наташа ухватилась за кружку двумя руками, и через несколько глотков пришла в некоторое оживление:
  - А Борода ко мне всё приставал: назначали мы его лекарство или ...? Не верит истории болезни!
  - И что ты?
  - Забыла! - кокетливо проморгалась она осовелыми глазами. - То ли "да", сказала, то ли "нет". Выпытывал из меня, что там Орешин с больными делает, что они на ноги встают?!.. Что делает, что делает?.. - передразнила она отсутствующего Бороду, - лечит!.. Учёные, чёрт их побери! Слово бы крепкое сказать, да... не для мужских ушей... Ах, да! Пригожий скоро учёным будет. Вы не знали такую новость?.. Шептались они с Бородой... под лестницей... хухры-мухры... гаражи-корочки... симбиоз развернули. Полезное сотрудничество... Упасть и не встать, что я вам могу тут рассказать!
  
  Признаюсь, любопытство во мне взыграло, и я не без интереса стал внимать Наташиной болтовне: "Они шептались, но я подслушала! Борода сказал Пригожему... ходят возмущения, что в гаражи уже по две цены люди вложились, а толку никакого... что уже есть такие... готовы ухватить его за... волосатое... достоинство и оторвать!.. Борода советовал с нужными людьми не зарываться, а Пригожий говорит, я так и делаю! Чем больше, говорит, лох, тем больше должен платить - такой закон! Но с кем надо - без всяких тёмных игр!.. Смеялись они оба, и Пригожий Бороде пообещал, что на днях ключи ему уже отдаст - от двухместного гаража, а тот сказал, что в Питере вопрос по защите решён. Надо только определить срок".
  Вот, значит, как - Пригожий напирает во все стороны!.. Признаюсь, новость не вдохнула в меня особой радости - какой-то болезненно грызучий червячок вылез из потаённых недр души и спросил едко: "Что, дорогой Сергей Никитович, скажешь? Нормальные люди прогрессируют в успехе! А ты?"
  
  - Как думаете, Сергей Никитович, он ведь будет доцентом, наш Пригожий? - Наташа почему-то смотрела на меня с надеждой услышать обратное.
  Я не успел сказать, что Пригожий - доктор с головой и что кандидатскую он скорее всего защитит, как из приёмного покоя срочно затребовали принимать мальчика - его доставили по скорой с критическим отравлением медикаментами. Мальчик был уже без сознания, и глянув на Наташу, я подумал, что начались октябрьские "чудеса". В одни руки тут быстро не справиться... Как бы беде не быть?!..
  К счастью, возле мальчика, уже в белом халате, суетилась вызванная на замену медсестра.
  
   Глава девятая
  Кто стуканул главврачу про Наташу, сказать трудно. Маловероятно, что расстаралась Лида, поскольку это под её чутким руководством гуляночка пела и плясала, к тому же она вовремя спохватилась с заменой и положение выправила. Доложить, конечно, старшая медсестра могла, но в любом случае без рьяной спешки, только под напором неизбежных обстоятельств.
  Себя я из списка доносчиков, естественно, исключаю, я максимально утаивал от всех суть вопроса. Даже когда Людмила Филипповна приступила меня теребить насчёт Наташи, я объяснялся так - старшая медсестра изменила график на свое усмотрение, при чём тут я?..
  
  Скорее всего, Борода донёс, может и безотлагательным телефонным звонком. У него с главным врачом отношения на короткой ноге, ему вечерний откровенный разговор - проще пареной репы. А для обид у Бороды основания есть: вряд ли он счастлив был слышать в свой адрес "тупица" и всё другое, что Наташа спьяну наговорила... Не буду абсолютно утверждать его вину, но факт остаётся фактом: на планёрке у главврача тотчас последовал разбор. С конкретным наказанием - из больницы уволить!
  
  Наташа сидела вся раскаявшаяся и зарёванная, сквозь слёзы выдавливала, что перебрала от счастья за племянника, которого тут всей больницей спасли. Это помогло лишь наполовину - взамен "волчьего" билета ей смилостивились дать испытательный срок, в должности санитарки. Справедливо, по большому счёту: с такими пристрастиями к судье на зубок можно загреметь. Или вовсе душегубству какому-нибудь поспособствовать... А по части антиалкогольной профилактики, пусть драгоценный муженёк старается, толкает к трезвости всеми доступными рычагами. Хотя бы на работе рамки соблюдать.
  Пятиминутка "стрельнула" ещё одним нежданным событием: главврач представил в реанимацию нового доктора. Вернее, докторшу - очень красивую девушку по фамилии Снигирёва.
  
  Новенькая мне сразу приглянулась: ростом невысока, фигуриста. От длинных чёрных волос, туго утянутых назад, моё тело чуть дрожь не охватила. Для меня женский оголённый лоб - трепетная грация, источник неизъяснимой притягательной силы. Я открываю в нём целую массу потрясающих вещей! Например, образцовый глянец кожи, какой вряд ли где ещё существует на теле. А дивная плавность линий? - я про те самые "шишечки", которые, между нами говоря, иногда хочется продолжить в воображаемые "рожки". Как мастерски соединила в них природа три перпендикулярные плоскости!
  
  Особенно умиляет меня граница, выражаясь медицинским языком - раздел между участками открытой кожи и кожи с волосяным покровом. Линия раздела у женщин всегда удивительно плавная, изящная. А если лицезреть лоб в упор, то взгляд сам собой остановится на тончайших волосках, что непослушно вьются по разным сторонам. Прелесть - одно этому название! Добавить божественный запах ухоженности - м-м-м! Мужчины знают, о чём я говорю. И наконец, самое главное, женщина с красивым открытым лбом кажется мне обладательницей строгих нравов, и без сомнения - умной.
  
  Едва я услышал, что новенькую зовут Октябрина Георгиевна - чуть со стула не упал. Однако ж, недурственно для моего пессимистичного октября! И красавица, и Октябрина! Да-а, удачно её предки именем наделили, надо будет с отчеством что-нибудь из календаря остроумное ввернуть. А что? Девушки любят оригинальность, красивые - в собственный адрес её просто обожают! В марте я ей отчество "Мартовна" приклею. В августе - Августиновна! Сейчас, в октябре только не звучно: Октябрина Октябриновна.
  
  Так и быть, словесные комбинации попридержу до лучших времён ... но впечатление какое надо, за мной не заржавеет. Феерическое будет впечатление!.. Предстану незаурядной личностью, в которой чудесным образом сошлись две ипостаси: авторитетный доктор и интересный загадочный мужчина! Опытный доктор всегда готов помочь коллеге - потому, что у него такой профессиональный принцип, а загадочный мужчина совершенно непринуждённо сокрыт флёром тайны. Которую он готов открыть только единственной женщине!..
  
  Эх, знать бы побольше, кто такая Октябрина, а то когда донесёт о ней местный "телефон"? Надеюсь, это случится быстро - специалистов выпытать откровенное досье в любом женском коллективе хватает, у нас - тем более. Та же Казя постарается: "купит" ценные сведения и "продаст", ничего не расплескает, разве что добавит.
   * * *
  К моему удовольствию, Октябрина Георгиевна взялась за работу без всякой волынки. Пока она ходит в день, чтобы ознакомиться с отделением, но следующим воскресеньем, вслед за мной, у неё первое дежурство. Вот тогда, при смене, избегая колготню и свидетелей, я налажу степенный душевный разговор.
  Моё впечатление об Октябрине Георгиевне, которое я составил на расстоянии, вблизи ничуть не ухудшилось - невероятная красавица! Изумительный белый лоб - бархат и мрамор в одном творении! Как потрясающее он окаймлён чёрными искристыми волосами! А какой гордой птицей парят там тонкие изогнутые брови... И полезная заметка: есть несколько признаков, что в этой прекрасной голове обитают стоящие мозги.
  
  Про одежду новенькой завести бы отдельный разговор, но что я понимаю в женских штучках? Я вижу, что на ней всё шикарно: у сапожек голяшка из прекрасной качественнейшей кожи, тонкий высокий каблук; джинсы фирменные; норковая шубка до бедра - расклешёным балахончиком.
  Одно непонятно - Октябрина Георгиевна к нам, вроде, из другой больницы перевелась, а на медицинскую зарплату сейчас роскошь исключена - на медицинскую зарплату только зубами друг об дружку щёлкать. Есть конечно, вариант - богатенький муж... но кольца обручального-то нет... Состоятельные папа с мамой?.. Желательнее бы так!.. Ладно, время покажет.
  
  В женских рядах клокотание чувств, словно все показа Парижских мод удостоились. Сплошные оханья: "Вы видели? - настоящие итальянские сапожки!" - "Ах, шубка-то какая изумительная!" - "Сколько же это всё стоит?!"
  Даже степенная, выдержанная Нина Петровна, всячески избегающая склок-пересудов - и то, выхватила момент, чтоб Октябрины рядом не было, вслух посетовала:
  - Не знаю, как теперь свою песцовую шапку одеть?
  - Что такое? - в подлинном сочувствии удивились наши кумушки. - Вы ж её только в прошлом году купили!
  - Купила, - огорчённо воскликнула Нина Петровна, - да только натуральная пакость с этой шапкой!
  В подтверждение слов она потянулась в шкаф.
  - Вот, к зиме достала - как поношенная! Посмотрите - свалявшаяся, мех никакой!.. Так же не может быть?!
  
  Шапку принялись вертеть, щупать, раздумчиво хмыкать. Заинтересовался Пригожий, как деловой эксперт сунул до кучи и свой любопытный нос. Нина Петровна, слушая сочувственные охи, едва не пустила слезу: на песца несколько зарплат ушло - получка к получке! И это в то время, когда кругом кошмар под названием "рынок"!
  Кто-то спросил, выворачивала ли Нина Петровна на лето шапку мехом внутрь?
  - Конечно! Аккуратно хранила!
   - Купили уже ношенную, - коротко и беспристрастно заключил вдруг Пригожий.
   - Как ношенную? - Поверить в этот факт Нина Петровна сразу отказалась. - Подклад-то новый! И на вид свежей была. Я помню!
   - На вид... - тоном прекрасно осведомлённого в таких делах человека сказал Пригожий. - Тут уловок целый воз: подклад заменили, мех над паром потрясли, специальной щёткой прошлись. Часок работы - вот тебе и новая шапка!.. Только срок этой новизне - один день.
   - Всё - плакали денежки! - растеряно села на стул Нина Петровна, и принялась оправдываться, почему она приняла шапку за новую. - А я на рынке гляжу - подклад нетронутым блестит, переливается...
  - А вы разве новость не слышали? - глаза Пригожего на миг вспыхнули злорадным огоньком. - Без лоха - жизнь плоха!
  
  Оценив недоумение коллег по поводу слова "лох", он передал свою мысль знакомыми, устоявшимися словами:
  - Время сейчас такое - гляди в оба! На ходу подмётки режут.
   Все согласились с Пригожим, заговорили о том, что нравы людей поменялись на сто восемьдесят градусов и что на совесть уповать теперь без толку.
  Нине Петровне от советов легче не стало:
   - Как может человек другому пакость специальную строить?! - всё удивлялась она. - Я ж заплатила как за новую!
   - Это жизнь, дамочки! Просто жизнь, - вынес окончательное резюме Пригожий. И как всегда сделал это с печальным и глубокомысленным выражением лица.
   Памятуя о приёмчиках, которые две минуты назад раскрыл Пригожий, я постарался утешить Нину Петровну:
   - Может, так же - расчесать, пропарить, да и год проносить? И не совсем тогда денежки плакали.
   К счастью, мой примитивный бытовой совет несколько убавил Нине Петровне печали.
  
   Глава десятая
  Ага, вот и первые сведения об Октябрине Георгиевне просочились. Как я и думал - через вездесущую Казю. О-о-о... вот ты какой, цветочек аленький!.. Я порядком удивлён. Скажу больше - в смятении! Октябрине целых двадцать девять лет!.. Не знаю как перелицевать на женский лад выражение "Не юноша, но муж" - чтобы с такой же краткостью и лаконичностью выразить новый смысл. Хочется это сделать, поскольку чувствую, что в ловком перевёртыше может открыться нечто забавное. Увы, не знаю как. К тому же, для юноши в этих строках комплимент очевидный, ибо каждый юноша мечтает быть в мужской красе и славе, но хлебнувшая годков женщина многое отдаст за прежний девичий образ.
  
  Ладно, растолкую длинно, без афоризма: Октябрина видом девушка, а возрастом и сутью - женщина. В профессии не новичок, имеет хороший врачебный стаж. Значит, моё патронирование, которое я вообразил себе как вариант, сразу ковыляет задворками!..
  Да, не Октябрина, а яблоко на нитке: красно, сочно и зубами просто так не вцепишься! Хотя, я имел неосторожность с налёту изобразить дамского угодника! Как вышло, не знаю... да что там, не знаю... самопроизвольно вышло! Неосознанно. Бывает так - охватит вдруг чувство, будто "я" - это совсем не "то", что привычно себе представляю; будто глаза вдруг начинают по другому смотреть - узко, расплывчато, отстранясь от окружающего мира. И фокус взгляда, ни с того, ни с сего, уподобится оптическому прицелу - выхватит себе цель, и ничего другого кроме цели воспринимать не желает. И даже сказать в такой момент, что смотришь именно глазами - нельзя. Ощущение внешнего присутствия как молнией прошибёт, будто тебе всё со стороны видится, сбоку!
  
  Что к такому странному состоянию толкает?.. Потрясение какое-нибудь, резкий эмоциональный накал. С Октябриной как случилось? Проходил я у неё за спиной, и бац, вижу - оголённая шея! Белая, гладенькая, манящая внезапной близостью. И тонкая ручка - худенькими венозными пальцами, пытается с шеи фонендоскоп снять... А не выходит, потому, что другая рука занята. Для двух рук это процесс элементарный: слуховые трубки фонендоскопа в разные стороны оттянул, из-за шеи высвободил. А в одну руку неловко - гнётся, пружинит фонендоскоп, так и норовит вновь сзади сомкнуться... И стою я словно к полу приклеенный, кроме белой шеи и тонкой ручки ничего не вижу. Как во сне, разгибаю сзади слуховые трубки (правда, аккуратно!), фонендоскоп Октябрине вперёд подаю... Изобразил, короче, жест помощи... но всё без прикасаний! С тактильной дистанцией!
  
  И надо же! В свидетели моих джентльменских потугов откуда-то вывернулась Людмила Филипповна.
  - И вот вам слева, справа раздались крики "браво"! - брызгая иронией, каркнула она.
  Язва!.. Даже в ладоши хлопнула, и не закрывая свой старушечий рот, вновь поддела: - Кокетничаете, Сергей Никитович?
  По отношению ко мне, это, знаете, перебор! Я кокетничаю?! Может, меня уже представили здесь в лифчике и газовой юбчёнке - выплясывающим танец маленьких лебедей?!.. Я девка, что ли на выданье, подтанцовывать да глазками постреливать?.. Ноги у меня пока ещё волосатые!!! И... обычное это внимание мужчины к красивой женщине.
  
  Огрызаться с заведующей передумал - не разводить же на глазах у Октябрины бабий базар! Молча отправился по своим делам... Чёрт, ну и слово старушенция подобрала... "кокетничаю"! Будто хлыстом... А если Октябрина её сторону примет - тоже сочтёт меня дешёвым угодливым попрыгунчиком? Не исключено, что Октябрине в кайф моё унижение - глазки-то у неё странно заблестели!
  Вот и пойми женщин... Нет, дамочки дорогие! Лучше вы все отдохните от неотразимого Орешина!.. Во избежание моих же конфузов. Идите куда-нибудь подальше! Внимания и без меня Октябрине хватит: свежеиспечённый комбинатор Пригожий извивается в намёках - выволок из закромов коробку конфет, презентовал. Коллеги, вижу, кто явно кто скрытно, созерцают Октябрину с превеликим удовольствием - порождает у них красота гамму чувств - от эстетического удовольствия до откровенной зависти. Возможно, так и должно быть, но я пока в сторонку отвалю...
  
  Конечно, выбор продолжать занимательную игру, распустив павлиний хвост, всегда при мне, но теперь я холоден, холоден, холоден. Только не стоит в этом деле соревноваться с Людмилой Филипповной, которая свою холодность просто выпячивает: уже дала понять Октябрине, что начальственной милости "даже ввиду некоторых приятных наружных свойств" ожидать не следует. Думается, неспроста такое предупреждение - грядёт накал женских страстей, где Людмила Филипповна покажет себя во всём красочном административном воеводстве.
  
  Ага! Так всё и вышло - прописку доктора Снигирёвой на новом месте Людмила Филипповна в долгий ящик откладывать не стала. Разгон Октябрина получила из-за сущей ерунды: не сменила вовремя дыхательную повязку. Дыхательные маски у нас меняются каждые два часа и для удобства контроля они разного цвета. График висит в ординаторской - гляди на часы да вынимай из припасов означенную тряпичку. Без этой мороки никак - помимо обычной санитарии у нас ежедневный антиинфекционный режим.
  
  Октябрина задержалась в употреблённой маске всего пять минут, потому, как в палате исполняла сложную процедуру. Тут - бац! Всевидящее око Людмилы Филипповны. Оправдания не принимаются - "очередную повязку, дамочка, надо в кармане носить", и не отходя от кассы - выговор!
  Ей-ей, проступок заслуживал куда меньшего взыскания, но когда Людмила Филипповна придирается, алиби и оправдательные детали значения не имеют. В любом случае грянет свирепая буря, даже если завтра решением всё той же Людмилы Филипповны ситуация будет прокручена в обратную сторону. Кто привык к её диаметрально противоположным заскокам, относится уже проще, а вот новички по-первости душой страдают. Интересно посмотреть, если бы Людмиле Филипповне дали власть рубить головы на гильотине. Что бы она с этими головами другим днём делала, когда остепенялась? Пришивала? Да-а...
  
   У меня на сердце тоска - Октябрину жалко. Совсем наша старушенция из ума выживает! И влезть заступиться я готов, но формально Людмила Филипповна права, значит, любое слово поперёк - беспочвенная перепалка. Где вашего покорного слугу выставят в неприглядном свете: хоть доктором-повесой, хоть неугомонным бунтарём. А то и отсебятину Орешина вспомнят - короче, что скорее на язык Людмиле Филипповне подвернётся.
  Однако, вот счастье! - ходить гордой статуей по отделению долго не пришлось. В ординаторскую, где я подловив момент уединения, поставил чайник, заглянула Октябрина. Услышав клокотание старой железной посудины, извещающей о том, что вода закипела, она скромно поинтересовалась: "Не прогоните, если я тоже - чайку?" Боже! Ну, как можно себе вообразить, будто я демон во плоти?!.. Я - гостеприимнейший человек!
  
  На правах старожила я наполнил заварник кипятком, выставил две самые красивые чашки, а из своих личных припасов - берестовый туесок с мёдом. Отличный туесок, который наверняка сделал мастер и сделал с любовью: на шелковистой бересте телесного цвета выжжен медведь, сующий свой нос в бочонок с надписью "Мёд". Этот туесок я привёз из отпуска, с родины - Алтая.
  - Горное разнотравье! - отрекомендовал я самое древнее сладкое блюдо. И понял, что железо ковать надо моментально, пока удобный случай.
  - Вы на Людмилу Филипповну проще реагируйт,! - подаю я утешительный совет. - Она бурно только в начале психует, потом степенится. И всё проходит, как с белых яблонь дым...
  
  Октябрина кивает, вроде, молча, но вся мимика её лица - некоторое отстранение взгляда; одна круто изогнутая бровь; губы, собирающиеся улыбнуться, посылает мне ответ: "знаю я такие натуры, попадались". И неожиданно переключается на меня:
  - А у вас как с Людмилой Филипповной? Дым с белых яблонь?..
  Октябрина сотворяет рукой плавный извилистый жест - ушёл, значит, дым, рассеялся? И короткое, лёгкое, невесомое "хи-хи!"
  Бойко для начала. Но при чём тут я? У меня с Людмилой Филипповной персональная карусель, мы то в одну сторону наяриваем, то в другую. Потом, мне за себя не страшно, я как-нибудь выкручусь из невзгод - присобачился!
  Октябрина смекнула, что вторглась в моё личное дело чересчур резво, как ни в чём ни бывало, ткнула пальчиком в туесок:
  - Забавный мишутка! Ишь, мёд потягивает.
  
  Как мило, как божественно она улыбнулась! Ни дать, ни взять - прелестная девочка! Беззащитная, непосредственная девочка. За эту улыбку я теперь брошусь ограждать Октябрину от кого угодно, и хоть при тысяче свидетелей.
  - Забавный! - кивнул я, и у меня из горла рванулась волнительная хрипотца.
  Волнение надлежало побороть! Я кашлянул, и делая вид, что в полном порядке, степенными движениями взялся разливать чай. Пауза, пока я внутри борол свои чувства, грозила затянуться, но меня спас всё тот забавный берестяной мишутка: его вид вдруг возродил в памяти один чрезвычайно интересный случай, где главным героем пришлось оказаться мне.
  
  - Между прочим, я пострашнее видал, - очень небрежно говорю я. Мой обыденный тон имеет цель как раз обратную - заинтриговать невероятно! Внутри меня просто бурлит желание, чтобы Октябрина тотчас затребовала подробности. Поскольку, если я эту историю расскажу, моя роль произведёт грандиозное впечатление. Само-собой, не хочется, чтобы сейчас в ординаторскую ввалилась какая-нибудь Казя и испортила нам беседу!
  Из чашек струится дымок. В ясных глазах Октябрины вспыхивает искра неподдельного любопытства, и она просит рассказать про медведя.
  
  Гип-гип-ура! Я окунаюсь в студенческие годы, когда весной, группой из семи подготовленных туристов мы отправились в Горный Алтай. Маршрут был довольно серьёзный, как сейчас помню его номер - "семьдесят седьмой". После ночи, которую мы провели на стоянке возле озера Оймень, все не спеша оставляли палатки, разбредались по поляне - в надежде утренних дел, как вдруг один парень громко закричал: "Медведь!"
  
  Кричал серьёзно, не из желания пошутить, поскольку шуток такого характера за ним не водилось, но всё равно, наши расслабленные утренние головы с реакцией запоздали. При повторном возгласе тревога означилась без сомнений. Впрочем, источник переполоха через секунду и сам предстал во всей красе: на краю поляны, возле кряжистой сосны. И сколько нас было человек - все замерли: известие, что рядом находится самый опасный зверь - прямо скажем, известие не радостное. Хоть и предупреждены были инструктором, что по глухим углам шастают медведи, но ощущения, порождённые теорией, зачастую не идут ни в какое сравнение с ощущениями, полученными на практике.
  
  Однако медведь топчется на месте, словно ждёт от нас особого приглашения. Чудеса - хозяин тайги, а в гости как джентльмен: без агрессии, без злобного рыка!.. Мы тоже остаёмся на местах, молчим. Наблюдать медведя вблизи для нервов упражнение щекотливое, я бы сказал на грани срыва, поскольку наблюдатель имеет шанс мгновенно в жертву превратиться.
  Медведь бездействует, и мы, чуть придя в себя, видим, что таёжный гость до безобразия худой, опаршивевший - и что самое странное - у него на носу какой-то жестяной отблеск временами сверкает. Разглядели мы, что это банка консервная, без дна, и банка немалая - килограмм тушёнки или повидла там когда-то был. Видать, оголодавший с зимы медведь полез остатки вылизывать, да так жадно сунулся, что хлипкое дно вынес. Соорудил, бедолага, себе надёжный капкан - острые зазубрины освободиться не дают, а с упакованным носом пить-есть никак нельзя. Только сопеть в две дырки.
  
  Лиха медведь хватил уже достаточно - шкура висит как на скелете, вдобавок, несчастье его столь специфично, что горемычную душу даже рёвом не отвести - одно осталось - околеть! И ведь сообразил, несчастный топтыга, кто ему может помочь. К людям подался!..
  Давай мы втихую варианты обсуждать - что предпринять? Медведь в наш совет не лезет, терпеливо ждёт. А что ему вмешиваться? Видно прекрасно - ещё денёк плена - и таёжным падальщикам отличный обед.
  
  Кто-то сгоряча предложил кончить Топтыгина, пока худшего не случилось: наброситься скопом - и дубьём, подручными рогатулями забить. Нет медведя - нет проблемы!.. Но можно ли на доверие подлостью отвечать? Сошлись на том, что нельзя, однако, банку снимать желающих нет - дураку ясно, процедура по любому болезненная, и пойди, уговори мишку спокойно стоять! Он, между прочим, если лапой махнет - череп раскроит, как орех!
  Подходящий план рождается у меня - пустить в ход альпинистское снаряжение! Разъясняю что делать: "Шестеро берут по верёвочному концу и заходят на медведя как с бреднем - только издалека. Охватим зверя верёвками - и к дереву! А уж потом банку снимать."
  
  План в целом принимается, сам медведь его вроде одобряет, водит страдальческой головой вверх-вниз. На самую опасную работу я предлагаю себя - поскольку план мой, да и натура у меня, прекрасно знаете, на амбразуру - первым!
  Ухватили парни верёвки, разбежались по сторонам - медведя к дереву оттеснять. Командую его к такой сосне приторочить, чтобы рядышком ещё одна стояла - для моей дальнейшей безопасности. А у косолапого то ли понятие есть, что эти странные манипуляции ему избавление принесут, то ли уж силы для сопротивления иссякли - безропотно он куда надо двинулся. "Номер, скажу я, смотрелся замечательно - цирковые дрессировщики заплакали бы от зависти!" - это я Октябрине с жаром почти выкрикиваю. А стою я в сей прекрасный момент рассказа на ногах, отставив чай, и изображаю припёртого к сосне медведя.
  
  Тут дверь открывается, и Казя собственной персоной. По хитрым бегающим глазам вижу, что сфотографировали нас, голубков широкой панорамой: две чашки чая, мой танец посреди ординаторской, блеск Октябрининых очей... понесётся теперь благая весть - Орешин с Снигирёвой интимно чаи распивают!
  "Вот бы ей на нос банку засобачить, чтобы куда попало не совалась!" - думаю я про себя с досадой. Мне не за свидетельство нашего чаепития страшно, я в этой жизни преувеличений не люблю. А преувеличения теперь будут - и самые непредсказуемые!
  
  Казя, наконец, выкладывает, зачем пожаловала:
  - Там прикормыш твой, матся!
  Эх, умеет Казя доказать, что не из любопытства оказалась в нужном месте, в нужный час! "Прикормыш" - это не оправдание какой-нибудь дешёвой фразой: "Ой, извините, а Павла Петровича тут нет?" (Хотя Павел Петрович только что попался в коридоре.) "Извините" - тоже, кстати, не из лексикона Зинаиды Казимировны - дипломатическими манерами она отродясь не щеголяла.
  "Прикормыш твой, матся!" - адресовано исключительно мне. Расшифровываю: во-первых, Казя всем тыкает - обращение "вы" она знать не знает, и знать не желает. "Матся" - означает "мается". В забайкальской речи, особенно женщины, любят "съедать" букву "е", будто её там сроду не было. И выходят у них модифицированные глаголы: вместо "ожидает" - "ожидат", "трепыхает" - "трепыхат", "пробивает" - "пробиват". Что касается "прикормыша" - так Казя зовёт мальчугана Стёпу. Он действительно мой прикормыш и часть повествования я ему ещё уделю.
  Казя весьма довольная исчезает, а я возвращаюсь к своему рассказу - ведь медведя-бедолагу я оставил на самом животрепещущем месте. В ожидании сладкой свободы!
  
  Наступает моя пора банку снимать, я тихо - из-за напротив расположенной сосны к носу медведя рукой тянусь. Тот сопит сухим горячечным сапом, а у меня одна мысль: "хорошо, что медведь не громадный!" Конечно, громадный медведь и нос бы в банку не просунул, но с двухметровым зверем я заигрывать бы не стал. Этот, ладно, экземпляр не лютый, тем более, что надежда моя на его слабость да на собственную реакцию. Как ни крути, лапы у медведя свободны!
  
  Тяну на себя банку, заставляю её потихоньку сползать, а сам всё на звериные лапы кошусь. А ну, как замахнётся?! Медведь героически терпит, по глазам его гнойным, страдальческим вижу... Всё - брякнулась на земь треклятая жестянка! Тут мне самая пора назад, за укрытие. "Отпускать!" - кричу я товарищам. Веревки больше медведя не держат, и нас охватывает тревога - что тот предпримет? Медведь ворчливо покряхтел, посопел, пасть разинул - убедиться в освобождении. И когда поверил своему счастью, то даже и рявкнул чуток. Не в наш адрес, конечно, а так, показать округе, что хозяин к жизни вернулся.
  
  Железно могу сказать - поковылял в тайгу мишка с удовольствием. Просто охваченный невероятным счастьем! И нам этого счастья тоже перепало...
  Сами можете догадаться, что мой рассказ на словах был куда красочней, к тому же наполненный эмоциями и жестами. Октябрина оказалась замечательным слушателем, не только потому, что внимательно слушала, но и очень искренне сопереживала - мне и медведю. Я лично ощутил это по её лицу и остался в предовольном настроении.
  
   Глава одиннадцатая
  Ординаторскую после "засветки" супер-агентом Казей надо было спешно покидать, что мы и сделали. Я вышел из реанимации и направился в общее отделение - там, в первой палате, мой прикормыш Стёпа - наголо остриженный мальчик, жёлтый как лимон, тонкошеий, с большими болезненными глазами - без слёз не взглянешь. Лет Стёпе одиннадцать, теперь он уже выздоравливающий. В реанимации отлежал с гепатитом "Б", а сейчас его главная задача - восстановиться.
  
  Гепатит, я вам скажу, в целом медицина побеждать научилась, но болезнь мне, как доктору, страшна тем, что сознание при ней отключается только на крайней стадии - стадии комы. И мучает боль ребёнка, что называется по живому, и выхода, кроме как терпеть - нет... Боль растёт до такой силы, что выдох ребёнка постепенно превращается в стон, а он всё чувствует, всё понимает... только глазёнками беспомощно - луп-луп... И граница дальше очень зыбкая - сорвался в кому, затих, значит всё... обратная дорога вряд ли откроется... если и откроется, то с головой уже порядка не будет...
  
  Стёпка до этой границы едва не дошёл, я это лучше всех понимал. И слава Богу, что не дошёл! Когда болезнь подалась назад, мы с Стёпкой как-то сразу отыскали общий язык, и теперь я хожу навещать его в палату выздоравливающих, потолковать о чём-нибудь минут пять-десять. Мальчишка он смышлёный, хваткий, только в развитии очень запущенный: читает из рук вон плохо, пишет и того хуже. Привезли его из курорта Дарасун. Пусть вас слово "курорт" в заблуждение не вводит: в читинской области под названием "Дарасун" два населённых пункта - станция и курорт. Так вот, курорт, он курорт исключительно для отдыхающих, а для местных селян - рядовая забайкальская деревня.
  
  Я в таких деревнях по санавиации бываю. Но мой взгляд постороннего далёк от той сермяжной правды, что как на ладони видна изнутри. Одно дело слышать общими фразами, насколько плохи дела в селе, но когда подробности необъяснимой здравым умом дикости звучат из уст мальчонки, признаюсь, в груди всё колом встаёт! Опустил капитализм российскую глубинку. Опустил прямо в зев смерти, ужаса, безнадёги...
  
  Стёпка из детей старший, есть у него ещё братик и сестра - семи и четырёх годов. Мать Стёпки работала прежде в какой-то артели - то ли таёжной, то ли кожевенной, сейчас там всё почахло. Как он сам выразил: "Ходи на работу - не ходи, в кошель всё едино кот плачет". Нужда такая прихватила, что забыл Стёпка, когда последний раз всласть наедался. Подобно другим бедствующим детям, смекнул добывать харч в санатории. Не при кухне, где на поварскую милость упования бесполезны, а у дверей в столовый корпус - где отдыхающим путь на обед. Выстроится дюжина самых разных детишек - от мала до велика, в глаза жалобно смотрят: "тётенька, покушать что-нибудь, пожалуйста!" Отдыхающие народ милосердный, в детскую ладонь кто булочку положит, кто и вовсе - котлету. С санаторием, правда, тоже беда - раньше со всей страны лечиться съезжались, а сейчас половина корпусов при замках: у народа с хлебом насущным головная боль, а не с санаториями.
  
  И всё же Стёпке кормиться получалось, на брата, сестрёнку ещё выпрашивал, относил. Чем без него сейчас братишкой с сестрёнкой кормятся - даже не представляет, потому как отец у них неисправимый пьяница. Пробовал, однажды с выпивкой завязать, где-то кодировался, по собственному выражению: "Загнал крепкого башмака под колёса, чтобы с уклона не помчать". После того, как приладили ему под колёса "башмак", загорелся разными планами, купил на откорм порося. Кормили этого порося семьёй месяцев пять, уже прикидывали по чём сдать и что купить. Стёпке сулили школьную обнову: ранец, ручки, карандаши.
  Вдруг, пока матери не было дома, откуда-то подвернулся ловкий мужичонка на старом грузовике, отозвал за калитку отца: шептался с ним торопливо, в чём-то убеждал. Отец слушал-слушал и, на радость приезжему мужичонке, махнул вконец рукой. Вывели они из сарайчика порося, затолкали по доске в кузов, а отец взамен поволок ящик водки...
  
  Когда Степа рассказывал это, мне тотчас вспомнился слышанный прежде стишок: "Порося, порося - превратился в карася!" Я поразился народной мудрости, которая пятью словами так ярко обрисовала трансформацию серьёзного домашнего добра в ничего не стоящий пустяк. Трансформацию нехитрую, но дикую тем, что одна сторона, понимая собственный убыток и явную наживу другой, соглашается на сделку добровольно... И тотчас у меня мелькнула мысль, что не было б ничего удивительного, если бы в тех бутылках оказался разведённый технический спирт или вообще, в каждой второй - вода. Стёпа, грустно опуская вниз голову, мои предположения подтвердил: надули батьку словно резиновый матрац - ящик вышел водой ополовиненный. Отец бесновался до умопомрачения - грозился выудить того менялу из-под земли и завернуть ему рыбацкий бур в вонючее место, чтобы "кишки по самую глотку зачавкали"...
  
  Стёпа поведал мне свою историю откровенно и бесхитростно, скрывая, впрочем, её от остальных. Высокого доверия удостоился я один, и не могу однозначно сказать почему. Может, потому, что мы часто глядели друг другу в глаза...
  На детское доверие я откликнулся всей душой: принёс Стёпе несколько книжек детских, тетрадей, ручку. Показал ему как играть в шахматы и вообще, ходатайствовал, чтобы мальчонку подержали в палате дольше. Чтобы он отдохнул от отца-алкоголика и спокойно отъелся на больничных харчах. Харчи оставляли желать лучшего, но всё же...
  
  Стёпа с выздоровлением взял моду, будто бы по важной причине, отираться перед дверьми в реанимацию, смотреть - не ли где дяди Серёжи? Повод вызвать меня чаще был пустяковый, натурально детский, но я не обижался. И Зинаида Казимировна уже знала, зачем тут Стёпа выкруживает, сообщала мне, и я подозревал, что Казе доставляет удовольствие наблюдать моё искреннее шефство.
  
   * * *
  Девочка-подросток, которую доставили по санавиации, что называется, дышала последним вздохом. Сроки эффективного медикаментозного вмешательства оказались упущены, и болезнь вцепилась в неё мёртвой хваткой. Девочка уже впала в кому и вопрос смерти составлял очень маленькое время - не больше суток.
  Теоретически, а скорее и практически, я мог бы отодвинуть летальный исход часов на десять, и по закону почти бездыханное тельце числилось бы живым. Однако неизбежную ношу смерти принял бы мой сменщик. По графику стояла Октябрина, и я, представив, с чего начнётся в понедельник планёрка, и какой будет задан нервный тон в отношении доктора Снигирёвой, решил оставить всё как есть - не прибегать к собственным экстраординарным назначениям...
  
  Морга, и соответственно, патологоанатомов, у нас в больнице нет. Врач, на чьё дежурство пришлась смерть, по телефону вызывает "труповозку" и сопровождает тело на вскрытие. Грузить покойников чаще приходится самому - угрюмый и равнодушный водитель в помощники никогда не рвётся. Санитарки, сколько я помню, на предложение помочь сочиняют разные предлоги и моментально испаряются в неизвестном направлении.
  Итак, приятная воскресная беседа с Октябриной оказалась миражом, а реально я устроил себе заботу совсем другого рода - отправлять умершую девочку в морг. Её жизнь скоротечно подошла к концу, и от всего огромного человечества ей теперь должно было перепасть совсем немного: патологоанатомическое вскрытие и погребение. Первая забота лежала на плечах моих коллег-медиков, вторая - на плечах несчастных родственников.
  
  Утром, до смены, я накрыл мёртвую девочку простынёй, и на каталке покатил на первый этаж, под лестницу - там широкая дверь во двор и туда обычно заруливает труповозка. В коридоре попалась Казя, которая решительным жестом руки притормозила меня. Отвернув в изголовье простынь, Казя окинула застывшее подростковое личико и пробормотала: "Вот значит, как - отмаялась, сердешная!" - "Зинаида Казимировна, погрузить поможете?" - я решил воспользоваться моментом приобрести помощника, поскольку подростковое тело в одиночку грузить несподручно.
  
  "Что б тебе! Женщина я! А ты мне - мёртвых детишек таскать!" - Зинаида Казимировна зыркнула на меня тяжёлым взглядом и шарахнулась прочь. Я пристроил каталку в неприметном углу и теперь мне оставалось ждать машину. Когда она приедет - неизвестно. Минуты ожидания могут съесть кучу выходного времени, но куда деться, если это моя работа? Посидеть с Октябриной сегодня не судьба: Октябрина приняла у меня дежурство и закрутилась в суете.
  Я решил навестить своего друга Стёпку.
  
  Глава двенадцатая
  Стёпа лежал в палате один, в поникшем настроении - я бы сказал, чем-то даже напуганный.
  - Дядя Серёж, почему люди умирают?
  Ну, малец! Значит, в курсе, что произошло. Подглядел, что ли?
  Я присел рядом, не зная, с чего начать. Смерть, из всех существующих в мире тайн - тайна самой высочайшей степени. И даже для понимания этого, казалось бы, очевидного факта, человеку нужно пройти через постепенное, многослойное усвоение отнюдь не комфортной информации. А если копать вопрос глубже, то смерть явит собой сплетение самых мощных понятий, которые из века в век терзают человеческую душу. В зависимости от предпочтений люди открывают в смерти непобедимую Силу, вечную Загадку, элементарный Хаос, крайнюю Жестокость, долгожданное Милосердие. И наконец, это есть Точка, поставленная на веки вечные!
  
  Собственные открытия мне в своё время давались дорого, поскольку взрослые без энтузиазма объясняли что-либо на тему смерти. Сейчас я их понимаю: тяжело констатировать факт, что смерть неотвратима, что она действует по своему необъяснимому усмотрению, что законы и табу для неё не писаны. Умереть можно по одной из тысяч вероятных причин, умереть можно без малейшей причины.
  Очень похоже, что доселе Стёпе приходилось существовать с проблемой жизни и смерти один на один. Сейчас он потрясён наглядным примером и ему хочется поддержки от серьёзного авторитетного человека. По Стёпкиным глазам я вижу, что волнует его не старческая смерть, со старостью ему всё понятно: жил долго человек, жил да с годами износился, как изнашивается любой предмет - брюки или машина. А вот почему Бог прибрал ни в чём не повинную девочку, у которой годков с гулькин нос?..
  
  Знать бы и мне ответ! Природа-матушка исполняет свои тайные законы, где внешне необъяснимые потери есть механизм естественного отбора. Может, не самого подходящего для нас отбора, но объективно естественного. Мы, врачи, по мере сил расширяем этому отбору рамки, но в любом случае жизнь есть дар свыше. Хоть по коммунистически рассуждать, хоть по божественному. В одном случае нам перепало от щедрот природы, в другом - от щедрот Бога.
  
  Пока оживившиеся адепты второго варианта атакуют сторонников первого, я ищу личную точку зрения. Правда, я не смог преодолеть парадокс одного своего наблюдения: первичность материи принимается умом, а первичность Бога - сердцем. Сердце я в себе ощущаю, ум отключать не хочу, в итоге Чарльз Дарвин во мне пока ещё жив. И я принимаю всё, что касается научных обобщений, когда за малюсеньким словом "вид" стоят миллионы и миллиарды особей. Но если перейти на конкретику... какой вменяемый индивидуум желает быть смертным статистом в необъятном стаде "хомо сапиенс"? Наполнять собой те самые нолики, которые без особых чувств и эмоций печатаются в научных книгах и журналах... Никакой!
  
  Стоит обратиться к конкретной личности, к тому, что собственно её волнует - сплошная иррациональность. Если я хорошенько поворошу судьбы знакомых мне людей, никакой научной картины не сложится. Иногда с нами происходит чудо, иногда везенье, чаще - невообразимая свистопляска, дикая мешанина. В народе, между прочим, эта иррациональность давно нашла своё обозначение - вероятность внезапного неблагожелательного события выражена чрезвычайно простой фразой "кирпич вдруг на голову упадёт". И "кирпич" на среднестатистического субъекта падает регулярно. Несправедливости вокруг нас - сколько хочешь! Кому-то подарили сто лет, а кому-то такой набор болезней, что свадьбе, до которой всё заживает, никогда и не бывать...
  
  После Стёпиного вопроса о смерти, после откровенного страха в его глазах, я отлично понял, что тоже не горю желанием разъяснять мальчику о её жестокости и непредсказуемости.
  - Самое интересное, Стёпк, и я об этом когда-то спрашивал, - признался я, оттягивая время. Надо было сформулировать для мальчика такой ответ, который бы заключал образную простоту и своей основой превыше всего имел надежду жить. Жить не поддаваясь страху смерти, не обращая внимания на безсмыслицу бытия. Приободрить мальчугана, только-только выкарабкавшегося из объятий этой самой смерти; лишить его, по крайней мере, до поры до времени, всех тех сомнений, которыми полон я сам. Ибо что оптимистичного может быть в иррациональном хаосе?
  До сих пор не имею понятия, откуда мне пришёл нужный ответ. Наверное, сыграла роль шахматная коробка, которая попалась мне на глаза. Я почувствовал, что смогу опереться на этот образ, ведь понятие игры никак не отделить от непредсказуемости, способности вызвать интерес, и главное, от наличия шанса победить.
  
  - Понимаешь... жизнь - это игра в шахматы... - сказал я не очень уверенно.
  Однако образ ожидаемого эффекта не вызвал.
  - Игра? Это игра?!
  Громадные стёпины глаза переполнялись смятением: неподвижность мёртвой девочки в его детском мозгу могла соотнестись с чем угодно, только не со словом "игра". Игра для ребенка - это забава и удовольствие. Наслаждение. Наслаждение как раз процессом жизни. А тут...
  Мне же, напротив, подтверждая широкий и неоднозначный смысл игры, вспомнились кошка с мышкой. Кошка ловит мышку и развлекается с ней. Мышке уготован печальный финал, тем не менее, всё вместе это называется словом "игра". Во взрослом смысле тут не перепадёт стопроцентного удовольствия - здесь правит бал непредсказуемость.
  
  - Да, - подтвердил я. - Только не надо считать, что шахматы какая-то забавная веселуха.
  - А мне, может, и не хочется играть! - Стёпа высказал категорический протест такому предполагаемому порядку.
  Я это тоже когда-то проходил, но став взрослым, понял, что деваться с "подводной лодки" некуда. Нас никто не спрашивает о желаниях.
  - Хочется-не хочется, считай, что посадили насильно.
  - Кто посадил? - Стёпа спросил так, будто загорелся вытащить на белый свет виновника своего "водворения в дурацкий смутный мир" и наказать за очевидные глупости.
  - Бог.
  - Вы скажете... что-то я не вижу никакого Бога...
  - Его и я не вижу, но он по ту сторону доски... играет...
  - Играет... раз-два - фигурки в ящик!
  
  Стёпа кивнул на коридор: я вновь увидел, что шахматная доска и утренняя каталка с мёртвой девочкой в его сознании так запросто не стыкуются. У меня даже мелькнула мысль, что в глубине своей души мальчик обвиняет меня в том, что я не спас девочку, а теперь приплетаю в оправдание шахматы...
  - Вот вникнешь как следует, поймёшь, насколько мудрёная там стратегия. И партии будут не в десять ходов, а в пятьдесят. При желании и умении - хоть сто лет!
  - Так уж сто лет? - мальчишка смотрел на меня с тайной надеждой. Сто лет явно представились его воображению бесконечностью и зародили так нужный ему оптимизм.
  - То-то и оно: комбинаций - миллиарды! Замыслы - какие хочешь!
  - А кто нам правила объяснял?
  Вопрос был хорош! Я мог бы элементарно разъяснить кто сочинил, например, пионерские законы. Или автодорожные - люди их сочинили. Что касается правил жизни, способных уберегать или подводить к смерти, то... я не знаю... кто автор... и кто их до человеческого ума доводил.
  - Не могу ручаться... но думаю, с каждым правила свои...
  - Значит, каждый сидит со своей доской, своими правилами?
  
  Похоже, к предложенному мной образу у Стёпки проклюнулся интерес - глаза его осветились живинкой. Шахматная аллегория захватила и меня: перед мальчиком я внезапно стал подобен оракулу - с моего языка срывались такие мысли, которые без крайней нужды мне в голову и не пришли бы. Причём, я вещал складно, с поразительной убедительностью.
  - Да, у каждого своя партия. Единственная и неповторимая! Вот почему чужие условия нам не подходят ни как пример, ни как оправдание своим поступкам. А то мы привыкли кивать на соседа, мол, живёт рядом скотина, а в жизни всё отлично, без проблем!
  Стёпка с пониманием кивал головой, затем выудил из недр своих смятенных мозгов очередное, грызущее его недоумение.
  - А Бог с нами не запутается?!
  
  Я прекрасно понимал мальчика: ему хотелось наполниться неиссякаемой надеждой, что в игре под названием "жизнь" обязательно существуют спасительные правила! Что с умершей девочкой Бог вовсе не запутался, просто та чего-то нарушила сама. И дядя Серёжа сейчас разъяснит, что та девочка нарушила. Дядя Серёжа - дядя авторитетный, знает, что говорит!
  
  Я объяснил Стёпе, что в шахматах очень даже часто проводятся сеансы одновременной игры: когда мастер становится в центр круга, а против него рассаживаются тридцать или пятьдесят игроков. Каждый играет свою единственную партию, а мастер - тридцать, пятьдесят! Такой порядок кажется невероятным, ведь игроки по ту сторону думают исключительно над своими позициями, думают долго, когда как мастер переходит от доски к доске и тратит на размышления всего несколько секунд! И при этом чаще выигрывает!
  
  Я упомянул великого шахматиста Александра Алёхина, который проводил вообще фантастические сеансы - вслепую. Этот факт Стёпу потряс до основания: он даже отвлёкся от истока нашего разговора и переспросил меня несколько раз: "Совсем-совсем на доску не глядел?!" - "Совсем!"
  - И всех победил?!
  - Победил!
  
  Кто бы видел в этот момент Стёпино лицо! Меня, признаться, тоже пробирает восторг и удивление от факта, что человек способен оперировать столь громадным объёмом информации. К тому же информации невообразимо динамичной, требующей моментального переключения. Я лично, без наглядного обозрения не смог бы сделать и пяти ходов. Это на одной-то доске!
  Однако же как беспокоен ум Стёпки! - мальчик опять напрягся, словно попался в ловушку.
  - Но ведь... по-вашему с нами играет... сам Бог. Так?
  - Хочешь сказать, Всемогущий Бог?
  - Да! Его никто не победит!
  - Ты прав, никто. Но Богу взять и тут же победить игрока вовсе не главное. Он даёт человеку для партии много времени, практически до старости. Понимаешь, о чём я?
  Стёпка отрицательно покачал головой - нет.
  - Эта... на каталке... под простынёй... за что?
  
  Боже же ты мой! И я хотел бы знать, по чьей воле проклятый вирус менингококка использовал несчастную плоть девочки для своего биологического размножения! И что совершенно дико - в погибшем человеческом теле он в конечном итоге и сам остался с носом! Но этот страшный неуёмный аппетит менингококка, что не проблема наблюдать в микроскоп, тоже творение Бога и это творение преследует только две цели - питаться и плодиться. Больше питаться, больше плодиться. Больше, больше! Самоубийственная жадность самоубийственного инстинкта. Этот вирус, что рано или поздно сдохнет без живой питательной ткани, не будет оплакивать ни единое существо в мире, а смерть девочки никогда впредь не отделится в материнском сердце от чувства боли и утраты...
  
  Призрак мёртвой девочки не покидал Стёпино воображение. А я взялся растолковывать мысль, которая была послана мне откуда-то со стороны и которую, по большому счёту, я сам хотел бы лучше уяснить.
  - Бог понимает, что он всемогущее самого умного человека, и для него главное - чтобы с напарником было интересно играть. Смотреть, какие ходы ищет человек на различные ситуации. Вот тебе интересно в деревне с кем-то играть?
  - С Лёнькой Жигаловым. С Витьком, который через дорогу живёт.
  - Вот! Допустим, играете в прятки: Лёнька Жигалов если уж спрячется, так спрячется! Его и днём с огнём не найдёшь! Зато весело, интересно!.. А представь, ты взялся водить, а кто-то так несуразно прячется, что у него голова из-за куста торчит, или нога из-под какой-нибудь доски выглядывает. Уже не то, правда? Есть же такие, с кем неинтересно?
  - Неинтересно когда Жора Длинный приходит... он нас гоняет.
  - Нет, Жору Длинного брать не будем... просто вот есть в игре такие слабаки, про которых всё заранее знаешь... или который ноет без конца. Или кому-то жалуется, в общем, всё с больной головы на здоровую перекладывает.
  - Такие есть. Точно! - соглашается Стёпа.
  
  - А для Бога что главное? Чтобы твой ход был интересным и самостоятельным. Таким, какой только ты один на свете можешь совершить. Тогда Бог будет уважать тебя. Если где жареным для тебя запахнет, Он скажет, "Не, этот вихрастый мальчуган пусть живёт, мне за ним наблюдать интересно!"
  Такую сцену, что Бог может смотреть и интересоваться, Стёпа никогда не воображал. Теперь, после моей подсказки, у него промелькнули приятные ободряющие мысли - это было видно по его слабой доброй улыбке.
  Он внезапно снова сосредоточился:
  - А взрослые знают про игру с Богом?
  - Не все.
  - Но... самое главное правило... должно же оно быть?
  - Главное, Стёпка, одно - не делай людям того, чего не желаешь себе.
  Наглядная доходчивость и простота озвученного мной правила погрузили Стёпу в новые размышления.
  - Несложное правило... выходит, от смерти можно так запросто спастись?
  - Именно!
  - Нужно лишь делать интересные ходы?
  - Да. Честные интересные ходы. Не складывать прежде времени лапки, не подсовывать вместо себя другого игрока, не оставлять без работы вот этот удивительный предмет, - я постучал указательным пальцем себе по голове. Затем по груди, слева. - Этот тоже. И тогда Бог будет знать, что ты - настоящий человек и что у тебя всегда в запасе есть хороший ход!
  Стёпка рассмеялся, и смех его - пронизанный облегчением, выздоравливающий, обрадовал меня чрезвычайно. У меня посветлело на душе.
  - Я буду интересно играть! - сказал он, сжав губы. - Чтобы не расстраивать Бога.
  - Способный ты, Стёпа, парень! Молодец! Живи - ничего не бойся!
  Стёпка опустил голову на подушку и глаза его, бывшие до этого отражением бессилия, пыхнули полным надежды огнём.
  
   Глава тринадцатая
  Нет, наша старушенция Октябрину определённо невзлюбила! Без всяких сомнений. Октябрина сдавала дежурство, так она при всех спросила - какая плата подвергалась генеральной уборке? (Антиинфекционная санитария: ежесуточно одна из палат на капитальной промывке). Не поленилась туда прошествовать и своим костлявым пальцем отыскать на кафельном приступке грязь. А чтобы до этого приступка дотянуться, надо на табурет встать. Запрыгнула, будто молодая!
  Перепадает злости от заведующей и на меня, и чувствую я, где собака зарыта: чаепитие с Октябриной. Докатились таки об этом слухи. Казя хоть и взялась называть Октябрину ласково "Октябрёшой" (да ещё с прибавлением "славна кака девка!"), про нас Людмиле Филипповне всё же "отстучала". Ну, конечно же, как удержаться - новость мирового масштаба!
  
  Теперь мои мозги бомбардируются нотациями, что я уподобил себя дикарю и презрев честь и достоинство, расшатываю в отделении моральный климат. Каково? Преувеличение действительности неописуемое, если не шизофреническое. Хорошо, что эти полоумные басни я выслушиваю наедине. А с другой стороны: хотя бы и так! Хотя бы и закрутилось у нас что-то с Октябриной? Как я могу себя в какой-то аморальности обвинять, если мы два взрослых безсемейных человека? На нас печать девственной морали не лежит уже давно.
  
  Я, кстати, не против, чтобы слова Людмилы Филипповны да Богу в уши! Даже с сердечным ликованием поприветствую такой вариант, и руку к его созиданию, может быть, приложу. Благо, дело с места тронулось: после "Медвежьей истории" у нас с Октябриной в отношениях умиротворение и естественность. Отстранённый, весь в себе доктор Орешин сгинул прочь, хотя этакий горячий хлопец, брызжущий знаками внимания, ещё не нарисовался. Я в некоторых опасениях, что мои прежде успешные способы стрельнут вхолостую, а производить нелепое впечатление я крайне не хочу. Чуть-чуть научен жизнью - отличный эффект вызывает номер раскрепощенный, с удалой лёгкостью. Если вымучивать из себя артистизм - рукой подать до конфуза!
  
  Однако позволить вглядываться в Октябрину я себе уже могу. Не так, чтобы бесцеремонно вылупить зенки и воображать снятие одежды - исключительно в рамках приличия, маскируясь под сдержанного, несколько равнодушного собеседника: вроде как, я в ваши прекрасные глазки заглянуть не боюсь, но и пялиться туда до потери пульса резона не вижу. Олицетворяю, так сказать, целомудренного мужа, от которого плотские замыслы также далеки, как Северный полюс от Южного.
  Вот такая у Орешина роль снаружи, а внутри... кто его знает на самом деле, что у меня внутри? Приближались ли туда плотские замыслы? По идее должны, но их... нету! Пока доволен тем, что имею честь видеть перед собой девушку совершенно обворожительного облика!
  
  Чего стоят одни глаза... Цвет таких глаз традиционно называют серым, но я в жизни с подобным правилом не соглашусь. Какой же это серый цвет? Серость - ничто, пустое место! А там!.. То ли кристалл неземного происхождения, который специально для Октябрины раздобыли на какой-нибудь волшебной планете! Доброй, светлой планеты. То ли с таёжной замёрзшей реки нарезали девственного непорочного льда - искристого, в мелких лучезарных прожилках.
  
  Я когда в очевидно потрясающие глаза смотрю, избавиться от одной штуковины не в состоянии - я всё-таки врач по профессии, устройство глаза представляю. Стекловидное тело, хрусталик, радужка, роговица, зрачок - на картинке физика, химия, биология - ничего больше. И ничего такого, что хотя бы одним граммом предвосхищало индивидуальную необычность!
  
  Перевести на бумагу мой глаз, глаз Пригожего, Людмилы Филипповны - выйдет обычный анатомический рисунок - да, вот хрусталик, вот радужка, вот роговица - углубиться дальше: колбочки, нервные окончания. Всё у нас одинаково, всё работает по единому механизму, всё сотворено из однородных клеток... но заглянешь в живые глаза... там до сумасшествия бескрайний мир! На который в анатомических рисунках и картинках даже нет намёка!
  
  Говорят, глаза - зеркало души. Готов согласиться лишь отчасти, поскольку зеркало отражает то, что находится перед ним. А глаза раскрывают то, что спрятано в глубине. Там, где-то внутри. И ведь изображение души надо ещё прочитать, расшифровать, чего по одним только глазам сделать невозможно! Попробуйте, возьмите картинку с отдельно выписанными глазами - много вы там о душе узнаете? Да уж да!.. Если хорошо подумать, придёт мысль, что глаза - это некий код, уникальная отмычка к остальным чертам лица. Только когда соединится выражение глаз с конкретным носом, скулами, губами, лбом, овалом лица - только тогда и открывается душа во всём истинном обличьи!
  
  Применительно к Октябрине расшифровка сигналит мне о самых высоких результатах и превосходных степенях... Хорошо, что у меня скоро юбилей! Такие надежды на него возлагаю. Нет, не в том смысле, что подарков надарят, речи душещипательные произнесут. Октябрину в свидетели всему этому торжеству надо вытягивать. Любой ценой! Тогда я непременно оторвусь, отчебучу что-нибудь зажигательное. Грандиозное!.. Хм! Нечастая со мной ситуация, однако. Манит, Октябрина, ох, как манит! Просто зудит! "Чего доброго, загремишь... под фанфары!" - это я сам себя, закоренелого холостяка, предупреждаю.
  
  И странное дело, в ответ на предупреждение откуда-то изнутри вылезает советчик и без церемоний интересуется: "Корешок, у тебя ведь нет цели всю жизнь существовать образцовым холостяком?.." Вынужден согласиться, что нет. При том, что прежде я как-то не заглядывал далеко вперёд, сейчас от вопроса стрельнуло, насколько я не желаю встречать старость одиноким. Из этого, между прочим, логически вытекает неизбежность ещё раз притопать в парадном одеянии в ЗАГС и насладиться вальсом Мендельсона... Неужели это времечко на подходе?..
  Помилуй, ты, кто там внутри меня, но ведь причины пока только в моём воображении! "И часто у тебя от женщин ёкает сердце?" - не угомонится сидящий во мне проныра. Опять в точку замечание - не часто. Практически никогда. Но Октябрина - исключение. "Тогда последний тебе мой совет! Ты должен.."
  Хватит! Я пока ещё никому ничего не должен!..
  Чёрт побери, что в собственной голове происходит?! Бред? Нервы? Или это мысли отдельно взятого мужчины по фамилии Орешин, у которого на Октябрину шальная реакция?
  
   Глава четырнадцатая
  Ночью поступил цыганёнок шести лет, с дизентерией, в среднетяжёлом состоянии. Его диагностировали, я разместил его в палате, и как говорится, ничто не предвещало беды. Однако, утром в наш больничный двор потянулись цыгане. Не громадными толпами, но десятка три, если не четыре, набралось за каких-нибудь сорок минут.
  Было ощущение, что цыгане собираются разбить тут табор - громко крича между собой, они натаскали невесть откуда тряпья, всевозможных ящиков - деревянных и пластмассовых, и даже приволокли длинное сухое бревно. Медперсонал глядел на цыганское обустройство с любопытством и недоумением: солидарность родственников с больными должна иметь место, но не до такой же степени!
  
  Я, поглядывая на цыганское оживление через окно, стал свидетелем прелюбопытнейшей картины: во двор заехала какая-то чёрная "Волга" и шумная разноцветная толпа тут же вскинулась с мест. Мужчины, женщины, все кто сидел - поднялись, и образовали нечто вроде оживлённой клокочущей линейки, которой ещё не поступила команда "смирно".
  
  Из "Волги" вылез смуглый мужчина лет сорока, плотный, в самом соку физической силы и с невообразимо густыми кучерявыми волосами. Пёстрая линейка приняла форму дуги, центром стараясь держаться вокруг властного мужчины, и меня осенила мысль, что этот кудрявый здоровяк ни кто иной, как цыганский барон. Барон взялся приветствовать своих подданных, если их так можно было назвать, и я очень хорошо видел, что все стараются засвидетельствовать барону глубокое сочувствие. И скорее не засвидетельствовать, а выпятить наружу, поскольку мимика горести напрямую зависела от того, смотрел ли на них барон.
  Барон, пожав мужчинам руки, направился к дверям приёмного покоя, а впереди него угодливой поступью, размётывая полы длинных цветастых юбок, засеменили две женщины - открыть дверь. В том, что оживление, возникшее во дворе, сейчас непременно сработает по принципу домино - то есть пройдёт все ступеньки и докатится до лечащего врача, сомневаться не приходилось. Слава Богу, это коснётся уже не меня - смену я сдал. И скорее всего цыганский барон пропудрит мозги Людмиле Филипповне.
  
  Вариантов кому пудрить мозги, перед бароном, похоже, открылось несколько, ибо очередь Людмилы Филипповны дошла спустя час. Заведующая вернулась не в духе и ещё долго поправляла нервной рукой тугой чепчик, возмущалась: "Надо же, барон! Выплясывай перед ним!" Что такого потребовал станцевать барон, она оставила в тайне, но кто бы знал, какую осаду предстоит выдержать больнице!
  Вечером под нашими окнами заступил на службу очень своеобразный цыганский караул - десяток мужчин и женщин разожгли во дворе костёр, смастерили из фанеры и ДВП кривой невзрачный навес. Устроив несколько лежачих мест, караул принялся скрашивать времяпрепровождение спиртным. Если бы нежданные гости этим ограничились, внимания им много и не перепало бы, разве что кто-то отметил себе - надо же, прямо на глазах торжествует тысячная по счёту примета идиотского времени - грязь, разруха и беспорядок!
  
  Но ромалы оказались гражданами с активной жизненной позицией, и своей активностью они устроили ночной смене натуральный кошмар. Первой жертвой ночных тревог стал Пригожий, а выглядело это всё до незатейливости просто: через каждые двадцать-тридцать минут из цыганского кружка поднималась фигура и направлялась к зданию - теребить в приёмном покое медсестру. Медсестре от настойчивого натиска деваться было некуда - через приёмный покой "скорая помощь" доставляла больных, и на каждый звонок полагалось отворять дверь. Однако теперь в девяти случаях из десяти туда совался любопытствующий представитель цыганского караула. Пуская в ход громкий голос и угрозы, он требовал вызвать врача, что перепуганная медсестра, естественно, и делала. А кому, скажите, охота принимать огонь на себя? К цыгану спускался Пригожий и разъяснял, что сын барона Тагат жив, получает лечение и сейчас даже спит.
  
  Через некоторое время выяснять "как там Тагат?" отправлялся уже другой цыган, но доктора теребили-то одного! И так до самого утра! В итоге утренняя пятиминутка у нас приняла военный характер: мы обсуждали вопрос цыганской осады, вернее, как от неё избавиться. Самое что интересное, с цыганским мальчиком лечение двигалось по стабильной программе, и летального исхода не предполагалось. Но довести до сознания караульных это оказалось невозможным!
  
  Наша боевитая Людмила Филипповна выслушала жалобу Пригожего и, бурля негодованием, заявила, что цыганское самоуправство она прекратит лично и незамедлительно! Она действительно позвонила в милицию и очень эмоционально описала свалившуюся на больницу беду. И счастье - наряд милиции был обещан!
  Однако чудеса с табором только начались: цыгане, завидев милицейский уазик, моментально растворились в пространстве. Нет, табор не ушёл в небо, тем более безвозвратно, но куда-то делся в мгновение ока. Когда сотрудники милиции покинули двор, всё вернулось на круги своя: загашенный костёр вновь вспыхнул радостным пламенем, тряпьё и навес расположились по прежним местам, а караул, встав в привычный кружок, опять принялся чередовать распитие водки с набегами на приёмный покой.
  
  Следующие две попытки выпроводить непрошенных гостей продемонстрировали медперсоналу, больным и окрестным жителям, что у товарищей цыган есть нечто такое, чего нет у товарищей милиционеров - а именно: наличие оперативной гибкости и партизанской сноровки. Надеяться на победу второй стороны при таком выгодном преимуществе первой, оборачивалось занятием фантастическим.
   Сотрудникам правопорядка надоело расписываться в собственном бессилии, и на другой день больничные звонки "SOS" милиция уже игнорировала. Зато цыгане, окрылённые свидетельством явного преимущества кочевого образа жизни, навалились теребить нас с новой силой.
  
  Тихая оккупация победила! Впрочем, тихая она была только для постороннего взгляда. Буквально другим днём я на своей шкуре убедился, что суеты дежурному врачу неугомонные ромалы доставляли с лихвой!
  Едва стемнело, меня, как и предыдущих коллег, дёрнули в приёмный покой - очередной цыганский уполномоченный осведомлялся насчёт баронского сына. Я втолковал, что лечение идёт как надо и что за мальчика тревожиться не стоит. Но не тут то было с моими рекомендациями сидеть спокойно! Очередной позыв "как там Тагат?" у караула пробудился довольно скоро - не дольше, чем через час меня вновь отозвали в приёмный покой, где я слово в слово повторил бюллетень. На третий раз я довольно грубо рекомендовал цыганским ходокам в эти двери больше не соваться, как минимум, до утра.
  
  В ответ мне широким жестом плеснули в стакан коньяка. Очередной осведомляющийся настойчиво держал стакан передо мной, а грустные чёрные глаза взывали проникнуться его положением - барон приказал всегда быть в курсе насчёт Тагата. Я отбивался от стакана и от причастности к их цыганскому заданию очень культурно, хотя меня всего подмывало сказать очень конкретно: "Ну, су**, с вами не помрёшь от скуки!"
  
  Демонстрируя способность воспринимать в этой холодной ночи только две вещи - стакан со спиртным и вопрос "как там Тагат?", цыган, не оставляя попыток всучить мне тару с коньяком, совсем не желал слушать слова. Меня это ввело в крайнее раздражение: здесь, двумя этажами выше стерильная чистота, палаты с больными детьми, расписанные инъекции и процедуры, наконец, наше неусыпное бдение над детскими тельцами! И стоит человек, не имеющий об этом никакого понятия и не желающий во что-то вникнуть! А возле костра дремлет ещё кодла таких же субъектов - живописная противоположность моему стерильному рабочему месту! Они полагают, что самое главное сейчас на свете - вытянуть к приёмной двери доктора и задать ему вопрос "как там Тагат?", чтобы утром бежать наперегонки к своему барону и изображать в его глазах себя самым заботливым и самым переживающим соплеменником.
  
  "Какой коньяк?! - вспылил я, отводя в сторону подношение. - Кто вам тогда ребёнка лечить будет?! И хватит каждые полчаса меня дёргать. Я должен лясы здесь точить или больными заниматься?!" И странное дело, я видел по глазам, что цыган ничего не имел против моего возмущения, но осознавать взаимосвязь своих частых звонков и качество лечения было для него непостижимой задачей.
  Наши попытки изолироваться от сверхназойливых контролёров ни к чему не привели - цыгане готовы были просочиться сквозь дверные щели ради вопроса "как там Тагат?", а в качестве извинения возникал всё тот же стакан с коньяком. Я, размышляя над этой настойчивостью, вдруг открыл для себя большую странность: у нас много в государстве функций, исполнение которых мы заверяем в различных журналах учёта. Делаем мы или не делаем положенные инструкциями вещи - вопрос отдельный, но все прекрасно знают, что для исполнения порядка надлежит в закреплённой графе поставить время и роспись. Здесь же, у цыган, не существовало никакого журнала, никаких бланков с разлинеенными столбцами "время, подпись", я бы высказал большие сомнения насчёт их грамотности, но исполнение сути обязанностей у них блистало на высоте!
  
  Я, исключительно жалея медсестру, выходил к цыганскому караулу и спрашивал - долго ли они будут дёргать персонал? Увы, в поисках ответа на риторический вопрос "как там Тагат?" прошла вся ночь.
  Утром, на пятиминутке, я не замедлил поделиться своим негодованием, и сказал что с цыганскими наскоками надо что-то делать. Делать по-настоящему! Но Людмила Филипповна при всех раздраженно бросила: "Сами разбирайтесь со своими цыганами!" Вот так новость! Оказывается, цыгане уже мои! Нет, я в таком случае себе что-то изобрету, чтобы у контролёров охота звонить в дверь пропала, но сегодня дежурство Октябрины. Представляю, как будет ей невесело...
  Ха-ха! Пока я размышлял об эффективном противоядии, а размышлял я и на работе, и дома, следующим утром больничный двор было не узнать - такое впечатление, что цыганское нашествие приснилось. Чисто, будто ленинский субботник провели!
  
  Зинаида Казимировна, наша верная контрразведка, предугадывая мой вопрос, недоумённо возвела к потолку очи, но кое-что всё же растолковала: ночью во двор въехали три иномарки, осветили фарами цыганские лежаки, крепкие чёрные фигуры подняли всех цыган на ноги и что-то там говорили. А потом... тишь и благодать!
  Замечательный поворот! Любопытно бы узнать, по какому случаю здесь появились братки? Да ещё к чертям разогнали табор! Казя на этот вопрос мелко потрясла головой - откуда мне знать? Хотелось мне ей сказать "Оттуда, откуда и всё остальное знаешь!", но чувствовал, что она настоящую правду говорит, не лжёт. Ладно, будет срок, Казя, как сорока, ещё что-нибудь об этих братках принесёт. Закончилось - и слава Богу! Но лично моя радость оказалось преждевременной - вечером, в общежитии у меня на пороге возникли два гривастых, ладно скроенных цыгана. "Мой дом - откуда тут цыгане?!" - я настолько опешил в первый миг, что мне показалось, будто мои мозги сдвинулись куда-то на сторону, в параллельную реальность.
  
  Меня пригласили с ними проехать. "Вам кто нужен?" - пребывая в удивлённом состоянии, я расценил их предложение как ошибку. "Доктор Орешин" - густо, с акцентом проговорил один. Это мне совсем не понравилось! Значит, реальность такова, что цыганская осада с больницы теперь переносится на моё жилище?! "Кто вам дал адрес?" - возмутился я. "Зачем тебе всё знать? Тебя барон наш просит приехать. Его послушаться надо!"
  
  - Что адрес? - отозвался второй. - В городе каждый как на ладони, если захотеть.
  Я был сражён обстоятельствами: "Вот дела! Моё проживание не секрет! Захотели - вломились! Меня, советско..., тьфу, свободного врача, требует к себе какой-то цыганский барон! Причём, немедленно!.. В какое дерьмо страна вляпалась?!"
  Как бы я не кипел праведным гневом, аргументы упрямиться отсутствовали: драку, как выход из положения, я сразу отверг. Ввязываться в войну против отлаженной системы, да ещё с засвеченными собственными картами - это действие уже не ума, а крайнего отчаяния. Мне, по большому счёту, об отчаянии задумываться было преждевременно.
  
  Барон встретил меня в широком кожаном кресле, поднялся, протянул крепкую руку, унизанную всевозможными золотыми перстнями. И к сути дела перешёл без подкрадывания.
  - Вот ты - врач, мужик - давай с тобой эти вопросы решать. Чтобы моего сына как следует лечить.
  - Что за волна-то? - я не стал маскировать свою безрадостность от происходящего. - Лечат твоего Тагата! Его уже последняя санитарка знает, а вы всё равно суётесь! Нормальное у него самочувствие!
  - У нас одному тоже говорили "нормальное самочувствие", а он умер.
  - В инфекции такое бывает, - холодным, отчуждённым тоном согласился я. У меня на самом деле не было желания переубеждать барона в обратном. Что я полезного из осады вынес, так это то, что цыганскую братию на свой лад агитировать - язык сотрёшь.
  - Вот поэтому и надо с кем-то вопросы решать!
  - У нас вопросы на дежурном враче.
  - Э-э, не так! Дежурный врач пришёл-ушёл, на нём мелочи. А вот по крупному давай с тобой договоримся! Так, чтобы за ребёнком присмотр - и он жив был!
  Я от растерянности чуть собственным языком не подавился: живёшь, живёшь, особо никому ничего не должен - и на, получи указание: с тебя будет весь спрос!
  Барон, похлопывая по подлокотникам кресла толстыми растопыренными пальцами, понял меня по своему:
  - Ты не волнуйся, плата будет.
  - Я не за плату волнуюсь - за ребёнка. Я же в больнице не живу! У нас смены для этого.
  - Много докторов не надо, понимаешь? У семи нянек дитя без глазу!
  - При чём тут: надо - не надо? Мы исполняем порядок. Это у вас в таборе, может, кто что хочет, то и делает. Здесь всё по инструкциям.
  - А Бурый тоже по инструкции примчался?
  - Какой ещё Бурый? - спрашиваю я, и только потом понимаю, что Бурый - местный бандит. Вот, значит, кто табор шуганул!
  - Без понятия я, кто Бурого вызывал. Самому интересно.
  - Тебе интересно, а нам нет. Думаете, раз цыгане - значит, не люди? Можно милицией! Можно бандитами!
  - Почему же не люди? По вашему, надо на голову позволить сесть, чтобы доказать, что вы люди!
  Барон не готов был к такому аргументированному отпору, сжал губы, помолчал. Перебирая толстыми пальцами по кожаному креслу, он совсем другим тоном спросил:
  - Ты мне про Талгата честно скажи!
  - Положение средней степени тяжести, - сказал я, как есть.
  - Значит, всё-таки тяжести... Я так и знал!
  
   Барон что-то ещё произнёс вперемешку с непонятными мне словами, но в целом я уловил, что якобы кому-то из его людей у нас в больнице якобы какая-то женщина сказала про Тагата: "Хуже ему, а коль не угомонитесь - и смерть приберёт!"
  Я позже сообразил, что паника большой частью возникла из-за желания некоторых цыган набрать себе перед бароном "очков". Готовы были какой угодно слушок донести, лишь бы преданность и услужливость доказать... А-а-а!.. К тому же основания для слушка имели место быть! В эти дни больница едва не вляпалась в серьёзные неприятности: медсклад снабдил нас раствором китайской пяти-процентной глюкозы, и у детей температура вверх понеслась, в том числе, у баронского Тагата. А страху цыганам нагнать Казя могла - у неё не заржавеет!
  Я сказал барону, что теперь слушать следует только меня и попросил его дать телефон. "Буду звонить и говорить" - пообещал я ему как пионер. Барон внимательно осмотрел меня, словно впервые видел, записал мне на бумажку номер. Сходил куда-то в комнату и, вернувшись, протянул золотую печатку...
  
   Глава пятнадцатая
  Вот так да! Бандитский бригадир по кличке Бурый, оказывается, за Октябрину вступился! Эти тайные сведения мне Казя негромко шепнула. Маленькому, оживлённому лицу санитарки не удалось скрыть выразительность, которая означала, что знает она куда больше, чем говорит. К её же удовольствию, я затребовал историю без купюр. Чередуя обрывистую речь, паузы и всякие мимические посылы - более отрицательного назначения, она, наконец, выдала, что новенькая наша мадам фрукт ещё тот! Хоть и удачно обряжается ягнёнком. А огонёк в глазках мне надо попригасить, иначе добром мои загляделки не кончатся! "Я тебе про Октябрёшу толкую... Про неё, милу... Хватит глазками-то её жевать!.. Зубов, однако, лишишься!.. Она девка на таком себе уме... что..."
  
  "Великолепные" сведения! "Обнадёживающие" до слёз! У нашей умопомрачительной красавицы бандитский бригадир на побегушках! Ясно теперь, откуда норковые шубки, моднючие сапоги и всё это мануфактурное изобилие. Мотай, Орешин, на ус, какова проявляется с Октябриной реальность! Ей пальчиком шевельнуть - не двое из ларца, целая бригада отморозков нарисуется!
  Как там, в старых незатейливых стишках? "Все профессии важны, все профессии нужны!" Истину автор сглаголил. Все профессии хороши, да только каждой своё время. Раньше в почёте бригадиры рабочих были, а сейчас бригадиры бандюковские. Другой сорт "работяг" затребован, но без бригадиров никуда! Иерархия и дисциплина всем нужны... Ну вот кто он ей? Может, брат?.. Мда-а, загадка Октябрина, вижу что загадка!
  
  Больницу от такой новости опять бурление охватило: "Ах, да ох! Ну и дела в реанимации: новенькая бандитов на разборки заказала!" Если б страсти только Октябриной и ограничились, ничего. А то ж неисповедимы фантазии человеческие! Понёсся следом слух, что цыгане задумали Орешина к себе на помощь призвать - в борьбе супротив бандитов, и что барон Орешину свою "Волгу" присылал, чтоб если чего, тот баронского сына на "Волге" эвакуировал.
  Неизвестно, какой бы бред ещё дальше сочиняли, да тут новость с "небес" брякнулась: "Вот тебе, бабушка и Юрьев день!" В смысле, не бабушкам, а всем дорогим россиянам, и не Юрьев день, а "чёрный вторник" - с новым валютным курсом!
  
  Оказывается, неразумные мы были всей страной! Имели наглость "деревянный" свой рубль столь высоко оценить, что какая-то там валютная биржа этой наглости не стерпела и самонадеянность расейскую быстро подправила: треть кровных рублей сдёрнули с каждого в пользу... чёрт, знает в чью пользу?! Аннигилировала треть народных рублей в пространстве!
  
  Пригожего будто окатили кипятком: его рублёвые активы, часть которых он смело запустил в личное русло, своим законным хозяевам в прежнем эквиваленте вернуться уже никак не могли. Не говоря про обещанную сторицу. А как вы хотели, господа новоявленные капиталисты? Это вам не социалистическая стабильность, не коммунистическое снижение цен! Родимые пятна капитализма теперь нам как родные! "Лопнуло там что-то наверху!!!" - как у Марка Твена.
  Хотя, что злорадствовать над капиталистами? Они своё вернут с лихвой! Это нищему бюджетнику только один путь - стоять у кассы, ждать от государства милости. Я конечно, как физически крепкий мужчина, если подожмёт, могу снарядиться на большую дорогу - уменьшить кому-нибудь степень благосостояния, но ведь в медицине полным-полно женщин, матерей! Они в зарплатной ведомости всего лишь напротив слова "июнь" расписались! Октябрьские же деньги, Бог знает, когда подползут, но не в этом году - точно! И из тех, будущих денег нам уже треть простили!
  
  Кому от таких событий спокойно на душе будет? Да никому! По крайней мере, из тех, кого я знаю, все опупели. Вот и Людмила Филипповна, поскакала в атаку на Октябрину, будто других забот не осталось! И нет, чтобы по делу, всё какие-то идиотские придирки: заплела в тему читинский бандитизм, несчастных цыган. Уму непостижимо! Сама же пробовала их разогнать, а сейчас благим делом недовольна!
  Я не выдержал да и вмешался:
  - Людмила Филипповна, вы же не могли возле больницы порядок навести? Не могли. И милиция не смогла. За что же Октябрине Георгиевне выговаривать?
  Не дав ей ничего сказать в ответ, я подлил хорошую порцию масла в огонь, сказав, что её старческие вальсы перед Пригожим из-за гаража смотрятся позорно, что в козлы отпущения молодых специалистов записывать не надо - ошибки присущи всем, тем более новичкам.
  
  После моих слов Людмилу Филипповну можно было укладывать на носилки и транспортировать сразу на кладбище - такой конкретный её хватил столбняк. К собственному счастью она проковыляла себе в кабинет и там отпоилась валерьянкой.
  Я конечно осознал крайность своего поведения, но назад ходу не было. Если разобраться, из моих уст звучала чистая правда, всё было сказано по наглядным фактам, по существу. А раз так больно ударило, то это уж проблемы самой Людмилы Филипповны. У меня одна только проблема - послезавтра День рождения, и я думаю, к тому времени Людмила Филипповна гнев переменит на милость...
   * * *
  Мир с Людмилой Филипповной не наладился. Белый флаг, которым я сигналил о добровольной сдаче в плен, заведующая проигнорировала. Казус Белли наконец-то воплотился в жизнь, и причиной непримиримого столкновения стала, конечно, не "Отсебятина Орешина", а моё строптивое поведение и длинный колкий язык.
  Повинуясь законам войны, Людмила Филипповна не только запретила устраивать на вверенной ей территории какие-либо торжества, но и прямым текстом растолковала, что поблажки для некоторых товарищей кончились и теперь в случае самовольства спрос будет небывалый. Коллегам, задумавшим праздновать мой юбилей - где бы то ни было (!), она пообещала проклятия, ад и серу.
  
   Небывалый спрос, равно как и Людмилу Филипповну с её самодурством, я решил пустить по боку: мой День рождения для коллег состоится в любом случае и в куда более прекрасной обстановке! Надо только будет сгруппироваться насчёт деньжат, но зато чрезмерно экзальтированная Людмила Филипповна со своим присутствием пролетает, как фанера над Парижем! Война - так война!
  А что группироваться по финансам? У меня есть подарок барона - золотая печатка! Золото - не тиснутая в Госзнаке бумажка, а драгоценный металл, ему всегда положена стоящая цена. Решено - подарок сегодня же уйдёт с молотка!
  
   Глава шестнадцатая
  Вечером праздничного дня я кого мог, пригласил в ресторан. Через полчаса стало ясно, что проклятье Людмилы Филипповны способно атаковать моё юбилейное торжество и вне пределов инфекционной больницы, а конкретно - даже в ресторане "Аргунь". Как-то сходу не заладилось отмечание моих тридцати пяти лет: мало того, что пришли не все (я и предупреждал - подарок не главное), так ещё половина собравшихся сидела унылыми мумиями, будто я затянул их на похороны.
  Я гостей частично понимал: в стране правят бал жуть и вакханалия! С деньгами, мало того, что их нет, настоящая свистопляска: к рублю как гирю какую привязали - деревянный хиляка обрывается бешено вниз, а его, дохлого, с поразительным упорством всё засылают обслуживать народ. А сами при долларах сидят! Возьми личную жизнь - тоже сплошь идиотские проблемы, о каких раньше и помыслить было невозможно! Очередь на жильё - считай, уже атавизм; электричество через ночь отключают, как в семнадцатом году; цены без остановки набирают нули, словно угорелые; зарплату выдавали, чёрт знает, когда! И до кучи заведующая - полоумный сатрап на воеводстве!
  
  Я просто не знал, какой номер крутануть, чтобы гостей веселье прошибло, разве что наизнанку не вывернулся! Тосты, анекдоты, и в стаканы лично всем подливал. А сидят мои дорогие коллеги скованно и угрюмо, словно пугливые зайцы переглядываются - определить хотят, кто же Людмиле Филипповне о застолье первым настучит.
  Одной только Наташе море по колено - ей кроме должности санитарки терять нечего. И как я слышал, с мужем у неё назрел разлад; не понятно только, окончательный или промежуточный? Понятно, что готова Наташа немедля во все тяжкие пуститься - прёт из неё горемычное веселье, и прямой наводкой в меня, именинника! А мне её "заплывы за буйки" вообще некстати.
  
  В какой-то момент я занялся исключительно Октябриной - из-за неё большей частью праздничный сыр-бор. Очень мне жаждалось её присутствия в раскрепощённой обстановке! Чтобы между нами соткалась особая невидимая нить, чтобы я получил по этой ниточке послание о том, как я ей интересен. Что выделяет она меня из всех окружающих мужчин...
  
  Поначалу мне так и казалось: новую причёску Октябрины - крупно завитые, рассыпанные по плечам волосы, я воспринял как знак особого внимания. От прекрасного лица Октябрины, от наскочившего на меня счастья, голова у вашего покорного слуги вихрем зашлась, но достаточно благосклонных жестов в мою сторону так и не последовало. Милая дежурная улыбочка, не более. Но ведь она же не кремень, она - молодая женщина, с живым трепетным сердцем! Кремень, замечу, и тот в соответствующих условиях огненными искрами фонтанирует!
  Мы с Октябриной медленный танец станцевали, я на эстраду молодецки влез - в микрофон попеть, впечатление произвести. Пою, позирую ненавязчиво, а сам за руку её тяну, вроде, давай ко мне, песню подхватывай! А у неё в глазах "извини-подвинься!" Руку высвободила, отстранилась - дистанция, видите ли, ей нужна!
  Моё настроение ухнуло куда-то в пропасть, без надежд на возрождение - почти как у гостей.
  
  Потом вообще неописуемая глупость вышла: присутствующие, оправдываясь разными причинами, разом стали превращаться в отсутствующих. Октябрина со всеми из-за стола вышла, и моё желание подсуетиться с такси обрубила - "Не стоит, меня ждут". Не стоит, так не стоит. Есть ожидальщики - замечательно! Прекрасно! Флаг им в руки!.. Хотя интересно, кто это ждёт?..
  
  Эх, любопытство! Враг старого доброго закона "Меньше знаешь - крепче спишь". Не удержал себя и вижу, как она на переднее сиденье белой иномарки воцаряется. "Тойота Cresta" с плавными, зализанными углами - вещь из крутых, таких в городе наперечёт, и номер прочесть можно - было бы желание. "Есть шанс хозяина прояснить!" - это мне внутренний голос советует, мол, будем действовать, не всё пропало. Я в ответ: "Ты дурак там, что ли? Или вражина? Ну, выясню хозяина, полегчает?! В любом случае за рулём не дух бесплотный, а какой-то мужик. Может, сам Бурый и есть?"
  
  И я остался один - среди тарелок, ложек и вилок на белой ресторанной скатерти. Человеку тридцать пять лет, а он как одинокий перст за безлюдным столом! В душе - словно вломился туда гробовщик, и с моей пока ещё живой души снимает, негодяй, мерку.
  Это состояние надо понять изнутри, господа хорошие! Это не фиаско, не крушение авторитета, даже не унижение... это просто воплощение смертной тоски. Я понял всех, у кого были причины ускользнуть из-за моего праздничного стола, в итоге никто не понял меня...
  
  С убийственным настроением Его Великое Именинное Одиночество дождалось закрытия ресторана. Официанточку (лицо - хоть убейте, сейчас не вспомню), рассчитывающую меня, я потянул за рукав, набиваясь к ней в верные друзья. Я почему-то не сомневался в её согласии и, окрылив себя надеждой, что моё обычное ухищрение прокатит, сладко предположил, что верная дружба меж нами окажется чрезвычайно мимолётной. Не длиннее пути ко мне домой и десяти минут на элементарные церемонии. Затем дружба исчезнет, и вместо неё вспыхнет половое влечение двух взрослых людей, кующих себе сексуальное счастье.
  
  Однако от официантки последовал отказ, и с сексуальным счастьем юбиляру случился безоговорочный облом!.. Пятью минутами позже Его Великое Одиночество, оглушённое злодейкой-судьбой, изрядно пьяное, негодующее, стояло в центре города и ловило такси... Когда n-ные по количеству огни приблизились и не проскочили мимо, вровень со мной оказался уазик ППС. На переднем месте распахнулась дверца, и сидящий там офицер внимательно оглядел меня.
  - Ребята, на ГРЭС отвезёте?
  ...Подобный невинный вопрос могли изречь только уста младенца. Пожалуй, я и был в тот момент младенцем: в моей пьяной голове как-то за одну секунду образовались доказательства нерушимого братства между медиками и милицией. Даже стало удивительным, как я их раньше не замечал? Обе наши системы при форменном одеянии, поскольку халаты - тоже, в некотором роде, мундир. Если шире пораскинуть мыслью, сходство есть ещё - дежурства, экстренные выезды, помощь по первому зову. Взять тот же телефон! Номера рядышком - "02" и "03". Представляете гениальность этого открытия?
   - Отвезём! - дружно отвечают мне из "уазика".
   Вот и замечательно! Значит, родная моя милиция, тоже братство ощущает, бережёт простого человека. Содействует!
  
  Пристроили вашего покорного слугу в задний отсек, и у меня, воодушевлённого всеобщим братством, на сердце даже солнышко взошло. Однако подозрительно быстро смекнул, что едем мы совсем не на ГРЭС, а петляем где-то в центре. В ответ на попытку по-братски скорректировать маршрут, удостоился сурового окрика: - "Сиди спокойно!"
  Нехорошие предчувствия взялись роиться в моей пьяной голове. Как ни странно, через то же сходство милиции и медицины, только на этот раз отправной точкой к моим подозрениям стало слово "статистика". Я в курсе, что за зверь "медстатистика" - циферки такие: сколько в больнице койко-мест, сколько на этих койко-местах больных госпитализировано, сколько выздоровело, а сколько пока нет. Всё затеяно для того, чтобы начальству посредством циферок было чем заняться и через что свою мировую полезность ощущать. И наверняка есть статистика, за которую милицейские верхи вздрюкивают свой правоохранительный контингент - требуют рисовать всякие "палочки": сколько преступников обезврежено, сколько пьяных на улицах выловлено.
  
  Поздравляю вас с юбилеем, драгоценнейший Сергей Никитович! Теперь ты есть та самая "палочка", которая продемонстрирует милицейскому начальству о непосильных трудах вверенного личного состава!.. Вот так братья-милиционеры! Гады, подсуропили... Только куда везут - в отделение или в вытрезвитель?.. Загадка разрешилась быстро: спустя несколько минут меня благополучно сдали в вытрезвитель - судьбе было угодно, чтобы я своей именинной персоной улучшил пресловутую статистику в части вытрезвления.
  
  Осознав ловушку, я возмущённо заклокотал - я убеждал милиционеров, что пьян самую чуточку и что владею собой отменно; вставил пару строк о своём неудачном тридцатипятилетии и о загадочной девушке Октябрине. Я порывался рассказать о воплощённой смертной тоске, которая сейчас заживо грызёт меня - ни в чём не повинного человека. Но увы, аудитория для внимания горемычному юбиляру оказалась исключительно неподходящая. Милиционер из наряда молча отворил передо мной дверь вытрезвителя, скоро прошуршал у дежурного какими-то бумагами; а исполнив долг, так же молча скрылся на выходе.
  
  Я продолжил свои объяснения приёмщику вытрезвителя - старшему лейтенанту с утомлённым, отсутствующим взглядом. Тот спокойно отнёсся к моей истории про юбилей и про феерическую девушку Октябрину. Даже когда я сравнил Октябрину с Золушкой, которая своим скорым исчезновением вонзила в мужское сердце занозу любви, старлей нисколько не заткнул мне рот. Видимо, мой благонравный внешний вид и приличное одеяние без труда открывали ему вменяемого интеллигентного человека, у которого сегодня действительно мог быть и юбилей и облом с девушкой Октябриной.
  
  - Ты же знаешь, где её искать, - вдруг поднял он на меня совсем другие глаза, и в его теперь уже проницательном взгляде я открыл для себя святую правду: Октябрина - не может быть Золушкой, поскольку мне нет нужды искать её по всему белу свету. Завтра или послезавтра я спокойно увижу её, и при желании смогу "примерить туфлю" - то есть подкатить с предложением руки и сердца.
  Да, Октябрина - не Золушка, а я вовсе не принц. Всё моё царство - это комната в общежитии площадью шестнадцать квадратных метров и полутораспальняя кровать. Подушки, правда, две... Чёрт побери, а может, я всё-таки принц? К чему авансом панихиду заказывать, а? Это не в твоих традициях, Сергей Никитович!
  - Знаю... - задумчиво пробормотал я в ответ, и повествовать более о воплощённой смертной тоске, которая заживо меня грызла, расхотел. И всё же мне показалось, что старлея охватило сочувствие к моим невзгодам, что он даже близок даровать мне свободу!
  
  На моё незатейливое предложение расстаться как английским братьям - незаметно и без тычков в спину, офицер поднял в руке бумажку и коротко отчеканил: "Видишь? Про-то-кол". Я всё понимал, ибо загружен водкой был не в стельку: среднее административное звено, каковое есть приёмщик вытрезвителя, всегда так описывает безнадёгу - кивает на предшественников, вроде, ничего не поделаешь, я тебя по бумаге получил, согласно законному порядку. Потом будет кивать за будущее, мол, тебя по этой гнусной бумажке дальше передавать. Вот и понимай, что мне деваться некуда, а тебе - тем более.
  
  Пока мне скупыми жестами доводили о способности протокольной системы держать человека в крепких тисках, одна из палат огласилась заполошным криком: "Сюда кто-нибудь быстрее! Мужик дохнет!"
  Старлей-приёмщик зачем-то нахлобучил фуражку и лишь затем кинулся на крик. Никем не удерживаемый, поддавшись любопытству, в одну из палат заглянул и я. Картина мне предстала фееричная: голый пузатый мужик, вкушающий на деревянном топчане все прелести принудительного вытрезвления, рыганул собственным желудочным содержимым и в этом содержимом теперь задыхался.
  Старлей стоял истуканом, наблюдая отвратительность человеческой блевотины и заодно процесс асфиксии её хозяина. А хозяин полупереваренного добра, отторгнутого желудком, уже синел из-за недостатка кислорода и подрагивал в лёгких конвульсиях.
  
  К зрителям подключилась молоденькая прыщавая фельдшерица, которая выскочила скорее всего из туалета, поскольку растерянность на её лице чередовалась с виноватостью. Но, как оказалось, в первый момент появления фельдшерица была ещё в достаточно бойком состоянии духа - через пару секунд она по-настоящему остолбенела. Не могу сказать, что поразило фельдшерицу: сам факт столь неэстетического опорожнения желудка, или она обнаружила там следы какого-то редкого и невероятного продукта, но замершую девушку в белом халате можно было красить бронзовой краской и выставлять как памятник.
  
  Принудительное вытрезвление столь неловко обрыгавшегося индивидуума, вкупе с немой сценой ответственных должностных лиц, грозило окончиться плачевно - руки мужика сотрясались мелкой дрожью, глаза безжизненно затуманивались.
  - Скорую звони! - крикнул окаменелой фельдшерице старлей, выпуская на волю горлового "петуха", который "прокукарекал" очень пугливо и очень некстати. Фельдшерица не сдвинулась с места, а виновник переполоха, усугубляя трагизм ситуации, взялся в агонии сучить ногами.
  
  - Чёрт побери! Что делать-то? - голосил милиционер.
  "Что делать? - ворчливо заметил я сам себе. - Мне бы ваши проблемы!"
  Впрочем, так и оказалось на деле: не полагаясь больше на вмешательство людей некомпетентных, проблему решил я, Сергей Никитович Орешин. Резко и молодцевато (именно так я это ощутил) я перевернул синеющего мужика лицом вниз, распахнул ему до отказа рот и выгреб оттуда всю кислую блевотину. Стукнул два раза ладонью по загривку, отчего тот хрюкнул и со свистом втянул в лёгкие воздух.
  - Воды! - крикнул я строго, и старлей умчался за стаканом воды.
  - Грушу! - я показал очумелой фельдшерице будто сжимаю в ладони что-то упругое, внятно и негромко повторил: - Резиновую грушу. Полную воды!
  
  Фельдшерицу, наконец-то отпустило. Сверкая виноватыми глазами, она исполнила мою просьбу: с резвостью газели, выпущенной из капкана, куда-то метнулась и принесла рыжую, в трещинках грушу. Я промыл мужику рот от мелких остатков внутрижелудочного добра, и тот задышал увереннее, как дышит обычный упитый в хлам человек. Через минуту синева с его лица стала спадать, руки нашли удобное положение - возле головы, спокойно замерли. Одним словом, жизнь восторжествовала даже в вытрезвителе!
  От содеянного решительного поступка во мне проснулся милицейский генерал. "Пусть так и лежит на животе!" - сказал я приказным тоном и отправился мыть руки. Старлей с готовностью закивал головой: понимаю, понимаю, будет теперь, сволочуга, лежать на пузе! Как миленький!
  
  Чувство благодарности переполняло старлея, и я его прекрасно понимал: та палочка, которую символизировал бы Орешин С.Н. - обычный хмельной прохожий, расставшийся с алкогольным опьянением на здешней деревянной лавке, не шла ни в какое сравнение с палочкой в графе "умершие за сутки". За умершего сняли бы такую "стружку", что кое-кому и погоны бы задело! Кроме того, моё твёрдое поведение совершенно справедливо навело старлея на мысль, что этот интеллигентного вида гражданин не такой, как все остальные обитатели, а имеет особое право. А к носителю "особого права" у чиновника и отношение всегда особое. В общем, недавнюю речь "о железных административных тисках" старлей-приёмщик тут же перечеркнул собственноручным широким жестом - мелко изорвал какие-то бумаги и объявил, что выпускает меня на волю!
  
  Я покидал вытрезвитель, а далёкая мысль о братстве милиции и медицины вновь расправляла во мне крылья... Стояла полноценная ночь, и я не мог питать иной надежды добраться домой, кроме, как на такси. Машины почти исчезли с улиц, я одиноко брёл по дороге и зазывающе махал редкому свету фар. Когда вместо желанного такси возник милицейский стальной "конь", то наполниться предчувствием добрых услуг было бы глупо - даже с мыслью о братстве. И я наметил произвести пару спасительных скачков в сторону.
  
  Увы, застольный вечер, несмотря на транзитное посещение вытрезвителя, никак не сделал меня мастером спорта по бегу. Из патрульной машины вылез сержант, и тремя резкими шагами обрисовал конкретные намерения относительно моей одинокой персоны. И я решил, что покориться превратностям судьбы будет мудро и хорошо, только уже не стал спрашивать милиционеров, отвезут ли они меня на ГРЭС? И не прогадал! Экипаж оказался менее разговорчив предыдущего, а с предупредительностью дело обстояло вообще пакостно. Меня, интеллигентного человека, с демонстративной грубостью впихнули в задний отсек, не проронив ни единого слова. Молчал и я - чего могли стоить мои попытки объясниться в юбилейных приключениях?..
  
  Как и в первое своё пленение, когда моим подвыпившим глазам открылась суровая действительность, мне стало интересно, в каком месте окончится наш путь: в отделении или в вытрезвителе?.. Хорошо, что особых жертв от меня опять требовала статистика принудительного вытрезвления! Пусть лучше моя юбилейная фигура удвоит эти показатели, и станет свидетельством того, что по читинским улицам не проскочит даже загулявшая мышь, чем начнётся волокита с допросами в какой-нибудь дежурной части. Где будет грязный вонючий "обезьянник" и где могут пришить обвинение в какой-нибудь краже или хулиганстве. Или того больше - в изнасиловании.
  
  Через две минуты я вновь стоял перед воротами вытрезвителя. Не хватало только оркестра, чтобы на моё возвращение грянуть марш "Советский цирк". Это было бы самой подходящей сейчас мелодией...
  Цирку изумился даже отпустивший меня на волю старлей.
  - Дайте же человеку домой доехать! - сказал он в искренних чувствах.
  Его патрульно-постовой коллега шлёпнул на стол лист бумаги.
  - Наше дело план, и вот здесь - твоя закорючка.
  Правда была столь очевидна, что старлей не нашёлся с ответом. А я нашёлся.
  - Грешно на хороших людях план делать, - буркнул я с осуждением, но моё осуждение в патрульно-постовые уши даже и не проникло.
  
   Глава семнадцатая
  Есть в медицине любопытное слово - "санавиация". Это сродни "Скорой помощи", только по воздуху - медики на крыльях, если иначе. Санавиация транспортирует тяжело больных туда, где, есть врачи для экстренной квалифицированной помощи. Или наоборот - доставляет квалифицированного врача к нетранспортабельному пациенту. За термином много каких тонкостей скрыто, чего обычный человек знать не знает, например, что "санавиация" не всегда и авиацию означает. Сесть в какую-нибудь старую дребезжащую "Волгу" и отмотать по трассе двести километров с младенцем на руках - тоже "санавиация".
  
  Самое колоритное и ёмкое свойство "санавиации" - полная непредсказуемость! По времени, задачам, тем более - месту назначения: любой медвежий угол в срочной помощи может нуждаться. (Непредсказуемость географии только пределами Читинской области и ограничивается). Всё в "санавиации" как снег на голову! Представьте себе, сидит доктор дома, ужинает в кругу любимого семейства и предполагает после вкусной трапезы лицезреть в телевизоре какую-нибудь "Рабыню Изауру". На которую, затаив дыхание, таращится полстраны. Доктор бойко наворачивает ложкой, а его докторский желудок с каждой умятой порцией посылает мозгу сигналы о благополучном наполнении. Которое неизбежно имеет финиш. И вот, финиш трапезы близится, доктор уже в предвкушении смены гастрономического блаженства на блаженство культурное, которым снабдила нас далёкая Бразилия, как раз-з! Звонок в дверь: - "Извольте, любезный, собраться на аэродром! Карета с цифирками "03" у подъезда!"
  
  И через каких-нибудь сорок минут доктор не перед телевизором, где бушуют любовные страсти многострадальной рабыни, а в летательном аппарате, под крылом которого плещется зелёное море тайги. Море тайги, кстати, суровая реальность, а не художественное приукрашение. В Забайкалье мы живём, кто забыл! И что впереди - для доктора полная загадка: на перекладных ли ещё путь дальний ждёт, а может, в моторную лодку посадят, или в оленью упряжку. Врачу не захныкать, не увильнуть - он для смертельно больного как бог с небес, единственная надежда...
  
  Так вот, пока я совершал челночные забеги в вытрезвитель, спрос на мою личность внезапно возник как раз в этой организации. И был известен пункт назначения, куда требовался срочный вылет реаниматолога-инфекциониста - районный центр Чара, что на севере области. Поскольку все полагали, что юбиляр Орешин мирно коротает ночь на своей полутораспальней кровати, то машина "Скорой помощи" отправилась ко мне домой - транспортировать доктора из кровати в самолёт. А Орешина там, естественно, нет. Он, я напомню, в вытрезвителе, просвещает дежурного милиционера на предмет своего юбилея, девушки Октябрины и воплощённой смертной тоски, которую так жестоко усугубляют чёрствые сотрудники ППС.
  
  Поскольку незаменимых людей в медицине нет, (а есть разные последствия замены) то с кровати подняли Октябрину Георгиевну. Октябрина Георгиевна собиралась в полёт, а тем временем, старший лейтенант, пустивший слезу от моих вновь открывшихся горемычных обстоятельств, решил возвращение доктора Орешина к родным пенатам довести до конца.
  Когда очередной экипаж ППС выгрузил очередного пьяного, старлей всё-таки узнал от коллег, что те едут в дальний район Черновские, и попросил сделать доброе дело - подбросить мужика до ГРЭС. Меня посадили в "уазик" и мы резвым аллюром понеслись по пустынному городу. Я сидел в окружении третьего экипажа ППС, с которым меня за одну ночь свела судьба, и как непреложный факт осмысливал многогранность отношений милиции и медицины. Как близко стоят цифры "02" и "03"! Они соседи с разрывом всего в единичку, но куда исчезает эта близость на практике?
  
  И всё-таки я был рад, что несмотря на каверзные препоны, победило братство. Мне даже пришла мысль, что вытрезвитель, ввиду специфичности оказываемых там услуг, кстати, с оздоровительным уклоном - есть особая территория, способствующая укреплению дружбы между милицией и медициной. Эдакий островок общих интересов, откуда братские традиции надлежит развивать на остальной фронт соприкосновения великих и важных сфер.
  
  Машина ППС быстро удалялась от островка взаимопроникновения, где оказываются специфические оздоровительные услуги, а я радовался этому факту словно ребёнок. Я уже представлял себе то блаженство, которое получает валящийся с ног человек от приземления на долгожданную, чистую постель, как вдруг на полпути захрипела милицейская рация, и что-то срочное наряду передала. Мне по-братски сказали три слова "извини, мы назад", и я опять оказался на дороге.
  Дело шло к утру, не по положению нашего главного светила, а по положению стрелок на часах. Тёмная дорога была безнадежно пустынной, и я тихо поковылял вперёд. Когда сзади раздался рокот машины, я по звуку распознал, что это "уазик", а "уазик", как неоднократно доказала юбилейная ночь, мог принадлежать только милиции. Бежать мне было некуда: слева, справа сплошь заборы военных частей - сумрачные и неприступные. В этом длинном коридоре от самых плохих колёс не спасут самые отменные ноги. "Будь что будет!" Я обернулся на шум и, подняв руку, встал, щурясь от света фар.
  
  Машина проскочила мимо, а затем резко остановилась, дала задний ход - точно "уазик"! "Будет цирк в квадрате" - представил я себе ещё одну доставку в вытрезвитель. Сигнал тревоги, как положено при опасности, возродился где-то в моём мозгу, но скоропостижно угас - нижние конечности не проявили никакого желания бежать. В результате противоречивых нервных команд моё тело охватили кратковременные судороги, после которых я смиренно приготовился воспринять ещё одну насмешку судьбы.
   - Сергей Никитович, - раздалось вдруг из уазика. - Садитесь!
   Етишкин заворот! Это ж машина "скорой помощи"! Свои! Я ринулся в нутро санитарки с готовностью расцеловать всех, кто там был. Но больше всего я удивился Октябрине Георгиевне. Оказывается, Октябрину везут в аэропорт, на рейс санавиации. Вместо меня пропащего, если кто не разобрался в этой круговерти.
  Поняв в чём дело, я взялся немедленно восстанавливать справедливость! Я сказал, что поскольку лететь должен я, то я и полечу. Октябрина заметила, что моё нетрезвое состояние может аукнуться крупными неприятностями. "Ветер мне в помощь! - я как пират сорви-голова, которого собирались вздёрнуть на рее, ткнул себя в расстёгнутую куртку, - через два часа трезвее врача Орешина не сыскать!"
  - У вас даже чемоданчика нет! Даже фонендоскопа!
  - Эка невидаль - фонендоскоп!
  
  Мы ехали в аэропорт и ругались. Октябрина слабо верила в мою трезвость, напирала на то, что юридическая ответственность лежит на ней. Вдобавок, её осенило, что у меня до сих пор ещё юбилей, и она милостиво предложила подарок: ехать отсыпаться.
  
  Не на того напала с подарками, дорогуша! Раньше, Октябрина Георгиевна, о подарках надо было думать - в ресторане "Аргунь!" Тогда бы Сергея Никитовича не терзала смертная тоска, и не мотали бы его взад-вперёд наряды ППС - как проститутку со стажем! Громко и категорично я пояснил "заботливой девочке", что временами бываю до бескрайности вреден. Даже в юбилейный день рождения. А когда я до бескрайности вреден, не стоит мне перечить и суетиться с глупой заботой. Мы сами с усами! Клюнет петух в одно место - усы себе причешем и хвост занесём!
  Когда "санитарка" притормозила возле служебных аэропортовских ворот, мы с упрямой коллегой были далеко не в состоянии дружбы и мира.
  - А я ассистентом прошвырнусь! - сказал я и, даже не глядя на Октябрину, добавил, - пассажиром!
  
   Глава восемнадцатая
  На обочине лётного поля я и Октябрина. Октябрина в симпатичной дутой курточке малинового цвета - с обилием кармашков, клапанов, заклёпок. И без шапки. Я рядом с ней как взъерошенный воробей - плотно обхватил себя руками, голову втянул внутрь одежды.
  Мы зябко топчемся, потому что когда светает - холодно вдвойне, и оба молчим. К счастью, топчемся недолго. С самолётом сказочно везёт - двухмоторный Л- 410. Просто здорово! Я вам как бывалый санавиатор подтверждаю, Л- 410 - феноменальная цивилизация. Тихо, уютно, тепло. Куда комфортнее, чем в Ан-2 и тем более, в маленьком вертолёте типа МИ-6, где жёсткая сидушка, тряска, шум-гам и для вящего удовольствия врача стоит какая-нибудь вонючая бочка солярки. Но чтобы вы знали, самая большая пакость в вертолёте всё-таки не комфорт, нет - ощущение врачебной неполноценности. При тряске в вену иглой попасть почти невозможно.
  
  Мы проходим в салон, здороваемся с экипажем. Октябрина выбирает себе кресло не с краю, а демонстративно подальше. Моё намерение оказаться соседом, пресекает едким замечанием: "Ассистировать здесь ни к чему! А пассажирам других мест полно!"
  Ладно, перебьюсь. И вообще, к чёрту собственное пресмыкательство! Я в самолёт загрузился не ассистировать, а единственно с желанием отомстить своему убийственному настроению. Прошвырнусь сейчас по воздуху пассажиром регионального значения, глядь и развеюсь! Пусть там Октябрина с больным суетится, а я какой-нибудь "холостой" медсестре мозги запарю. Имею право юбилей почувствовать!
  Запуск движков, шум, рёв, взлёт, и стремительно удаляющаяся земля... Обстановка в санавиации, доложу вам, совсем другая, чем на обычном рейсе. Стюардесс, никаких, зато у экипажа и пассажиров такое чувство, что одним общим делом связаны. Делом отнюдь не пустяковым - жизни человеческие спасаем! И в полномочиях мы равны, просто для каждой профессии свой срок: пока летим, пилоты пыхтят, а приземлимся - нам эстафета перейдёт.
  
  Моя интересная коллега, за которой я всё-таки подсматриваю, склоняет голову набок - и через десять минут спит младенческим сном. Уставший от чередования празднеств и мытарств, я по идее тоже должен с удовольствием вырубиться, но сон ко мне не идёт. Несколько раз оглянувшись на Октябрину, оставляю своё кресло, сажусь через проход напротив. Смотрю на спокойное, отрешённое от мира лицо Октябрины, и в моей светлеющей голове пускаются вскачь довольно странные мысли. Почему-то кажется, что я на пороге таких чувств к Октябрине, каких у меня в жизни и близко не было. Может, это и любовь, может, самая настоящая... Я представляю, что если в моей комнате, на моей кровати будет спать эта девушка - с красивым выразительным лицом, с крутым бархатистым лбом, спать изо дня в день - мне это нисколечко не надоест, а будет только хорошо...
  
   Тем временем самолёт летит... Поскольку моя общительность порой дополняется любопытством, не заглянуть в кабину самолёта, имея шанс - редкая глупость. Экипаж вряд ли будет возражать, потому как меня и пассажиром назвать нельзя - мы сейчас коллеги. Я угадал: командир - седовласый мужчина в форменной глаженной рубашке, секунды три смотрит на юбилейного "красавца", и гостеприимно кивает головой - располагайся, смотри сколько хочешь!
  
   Кабина тесновата, пристраиваюсь почти на входе, рядом со штурманом. Панорама так себе - широкая поперечина закрывает центр лобового стекла, окошки сбоку невелики. Но всё равно интересно: куча приборов, штурвалы!
  Лётчики ведут свой разговор вокруг предельно земной темы: для обладателей родной валюты, каковыми являемся все мы, подкрались не самые лучшие времена - это о "чёрном" вторнике. Я не хуже них, прочувствовал, как с виду ничем не приметный день ошарашил страну дикой новостью - курс рубля упал на одну треть! Причина - а какая, к черту разница, в чём причина?! Изменится что-то от понимания причины? Может, на душе полегчает? Или выбор какой обнаружится?.. Нет выбора у народа - вытаскивай из кошелька почти половину денег и швыряй в мусорное ведро! Таковы теперь порядки, и твоя забота, гражданин, исполнять их! А как ты выживешь - дело десятое.
  
  - Что у вас с деньгами, медицина? - интересуется командир. "Хреновато! За три месяца одна зарплата!" - отвечаю. Сходу трудно определить, чем является командиру мой ответ - утешением или расстройством, но командир со злостью выругивается:
  - Гады, совсем осатанели - никому не платят!.. Рубль не держат! Откуда к нам на головы эту камарилью принесло?!
  
  Командир вкрапляет в речь матерные "алмазы", которые тянут на миллион карат и против которых я ничего не имею. Подавились бы там наверху своим капитализмом, если простому труженику какая-то биржа кошелёк словно пылесосом вычищает!
  Правый пилот - высоченного роста, поскольку голова его возвышается над головами остальных, сдержанным баском пробует, как мне кажется, успокоить командира.
  - Мефодич, после любой революции хаос и финансовые катаклизмы!
  
  Однако, получается наоборот - командир суровеет лицом, и по зловещей паузе я догадываюсь, что обсуждать российский демократический бедлам экипаж может с пеной у рта. И что до согласия здесь настолько далеко, как мне до поста министра здравоохранения.
  - Наши с тобой труды обесценились! Наши с тобой деньги - псу под хвост! - рычит командир и ударяет ладонями по штурвалу. - Только подумать - за сутки на треть! И это потому, что какая-то валютная биржа решила! Раньше слово "биржа" отродясь не слышали, а рубль подобно египетской пирамиде стоял!
  - Эту схему выработал цивилизованный мир, - невозмутимо отзывается из своего кресла правый пилот.
  Лучше бы он молчал: до меня доходит, что правый пилот и есть основной раздражитель командира. Это между ними политический антагонизм, от которого искры во все стороны.
  - Ты мне мудрёный огород не городи - цивилизованный мир! - с натуральной злостью чеканит командир. - Про финансовые катаклизмы хорошо в книжках читать! В тепле и сытости!.. А когда на шкуре твоих детей эксперименты ставят - возьми молоко - раз в неделю в магазине, я бы экспериментаторов к стенке ставил! Без суда и следствия!
  - Законы перемен - сносить всё отжившее. Ради нового, - втолковывает размеренно правый лётчик.
  
  Мама дорогая, опостылели уже дебаты! Мы в больнице насчёт новой жизни три года глотки рвём, и в небе спасения нет!.. С другой стороны, закрой, Орешин, глаза, закрой уши - жизнь-то лучше не станет. Проблемы не уйдут!.. Согласен я с командиром полностью... А командир, молодец, не отступает!
  - Вот ты говоришь, после каждой революции хаос, а куда из нашей прежде нормальной страны девался порядок? Кто его увёл? Зачем?! Для чего всё затевалось - изживать недостатки, шагать вперёд или скатиться обратно во тьму на триста лет?!
  - Здесь, конечно, правда твоя, Мефодич... но так получилось... отсутствие руководящего опыта для нового экономического строя...
  - Так кого страной управлять выбрали?! - перебил оппонента командир. -Доморощенного прораба! Болтолога! Тут на самолёт учат сколько, а то - государство!..
  
  Штурман - круглолицый, с гладкими скулами, соображает, что спор между правым пилотом и командиром разгорается не на шутку, подаёт из своего местечка голос:
  - Давайте лучше анекдот расскажу, как раз злободневный!..
  Никто не против, и штурман начинает.
  - Обвалился рубль, значит, наш любимый-деревянный, до самого низа, и правительство России срочно собирается на совещание - заниматься извечным вопросом "Что делать?" Черномырдин свою репу чешет, ничего придумать не может, министры с разными предложениями выступают! Но всё не то - нету в идеях прорыва!
  Вдруг один министр кричит: "Я придумал! Нашёл!" Все, понятно, удивления преисполнились, зенки на министра вылупили - надо же, обнаружилась светлая голова! Кое у кого от счастья руки задрожали, слёзы потекли, вроде как, слава Богу - спасена Россия, и мы заодно! А министр и говорит: "Для начала надо партию китайских кроссовок прикупить... Потом на двадцать лет в прошлое вернуться и за рубли кроссовки продать!" - "И-и-и?!" - "Это первая часть! Затем выручку на доллары сменять - помните, когда доллар шестьдесят копеек стоил? И обратно сюда, в настоящее..."
  
  Полная тишина у министров. Черномырдин встаёт, и говорит: "Так, господа министры, в целом неплохо! Будут ли ещё предложения по поднятию экономики?"
  Чёрт побери, этого штурмана - я смеялся до слёз и даже сквозь слёзы! До слёз - потому что смешно, сквозь слёзы - потому что всё, закончилась вера в заботливых руководителей! Стократная правда в анекдоте - наши министры до трусов нас разденут, а потом скажут, извините, судари, не получилось осчастливить вас всеобщим благосостоянием!
  Эх, понимает русский человек, что обдирают его как липку с полезным выражением лица, а всё равно не сгибаем - хохочет! Командир в экстазе даже по штурвалу обеими руками замолотил и, передразнивая штурмана, выкрикнул: - "Будут ли ещё предложения по поднятию экономики?.. Ха-ха-ха!.. Похоже, эти суки такими планами и живут"!
  
  Когда мы насмеялись, штурман новый анекдот выдал - он, оказывается, жизнерадостный по натуре, балагур. Политическое напряжение спало. Летим... Налюбовался я небесами, самолёт плавно вниз пошёл - к посадке. Всё равно в кабине стою: интересно-таки приземление посмотреть. Штурман по указанию командира ориентиры выдаёт: цифры всякие, слова - вроде: "Горы, развал, полоса!" Снижаемся мы, проходим горы, развал, а полосы - нет! Камни, кусты, речка, и никаких признаков населённого пункта!
  - Вообще-то мы не ишаки, чтобы нас по пустыне кругами водить! - это командир довольно мрачно штурману заметил.
  
  Мы вверх! На второй круг. Штурман в свои карты-бумаги смотрит, что-то считает, опять командиру говорит: "Горы, развал, полоса!" Самолёт вниз! Горы на месте, развал на месте, полосы нет...
  Я улавливаю, что в кабине нехорошая растерянность повисла, и очень явственно, упруго. Какому лётчику по душе фокус, в котором взлётно-посадочная полоса вдруг исчезла?! Это уже не фокус, а кладбищенский намёк, особенно после успешного дубля!
  
  Мне командир говорит - "Иди-ка, доктор, в салон! И оба там пристёгивайтесь!" Дверь за мной моментом закрыли, но она для строгого командирского голоса не преграда. Штурмана командир нахлобучивает матами, всерьёз: "У нас горючки не бездонная цистерна! И солому на земле никто не стелил!.. Тебе напомнить, сколько для посадки ровного места надо? Восемьсот метров! А у нас последний заход остался - потом братская могила!"
  
  Вот так штурман - балагур! Ему бы в карту весь полёт смотреть, а он анекдоты травил. Дохохотались! Ровным местом здесь нигде не пахнет - такие горы, что вертолёт не посадишь. Теперь штурманские расчёты нам эпитафиями обернутся!
  Я сажусь в один ряд с Октябриной - только через проход. Хорошо или нет, знать про свой последний шанс?.. Пожалуй, лучше пребывать в неведении, и куда замечательней - в сонной отключке, как моя коллега. Для Октябрины сейчас, даже в глубоком подсознании, жизнь идёт обычным порядком, а мне в воображении видится всё напротив: невообразимой силы удар о землю, скрежет, молниеносный заворот металла, хлёсткими фонтанами кровь и... конец...
  Пока, к счастью, целы, летим. Самолёт надрывно гудит, маневрирует, что-то ищет среди сплошного наслоения гор. В один момент мне показалось, что самый последний круг мы уже выписали и вновь промахнулись. А теперь пилоты лишь высматривают местечко для братской могилы ...
  
  Чувствую, ладони у меня вспотели, грудь изнутри каким-то ледяным сквознячком обдало. "Неужели мы все тут хреновые "шахматисты" собрались"? Это мне в голову мои же слова пришли, которыми я мальчика Стёпу в больнице наставлял. Что люди ходят по земле-матушке до тех пор, пока Богу интересно с ними "в шахматы играть". "Неужели мы на интересные ходы исчерпались?"
  ...Я как-то обещал рассказать о приключении, едва не стоившего мне жизни. Теперь, кажется, к месту упомянуть... Только должен вас разочаровать, никакого приключения не было. Было всего лишь смертное избиение семиклассника Сергея Орешина... Без причин и следствий...
  
  Отрывались на мне "фазаны" из нашего районного профтехучилища - будущие трактористы-механизаторы. Я рядовых их дел за километр не касался, поскольку жили они и учились отгорожено, а что говорить про дела тайные или рисковые? И тем не менее, со мной вышла жестокая несуразица: кто-то из "фазанов" погорел на воровстве сигарет из киоска, а его товарищи, не мудрствуя лукаво, свели все свои умозаключения к тому, что стукач - я. Меня перехватили в глухом месте, оттащили в кленовые заросли и стали бить.
  
  Без вопросов, не излагая обвинений... Как я сейчас понимаю, мои ответы могли испортить им воинственный настрой и породить сомнения. А так, вот он козёл отпущения! Упражняйтесь! И они упражнялись... Меня мутузили резиновыми шлангами от гидравлики, внутрь которых вставлена кордовая сеть. Сперва я извивался от неимоверной боли и даже пробовал встать на ноги - но едва я опирался на колено, получал пинком в грудь. Потом силы вставать исчезли, я только скручивался калачиком, а затем и сама боль притупилась... перед тем, как потерять сознание, я вдруг какой-то вспышкой мысли понял, что меня забивают насмерть. Что зря я жду от этих "фазанов" человеческой жалости или здравомыслия - для своих палачей я уже неодушевлённый кусок мяса, который по их законам "чести" полагается хрястать изуверскими дубинами.
  Жалости к себе у меня не было никакой, от происходящего было лишь странное чувство, будто всё это не со мной, и - невероятное удивление. Удивление от лиц этих "фазанов": угловатых, ущербных, на которых чехардой менялись ненависть, кураж, упоение... Мне в тот момент открылось самое страшное, что было в моей жизни: есть, оказывается, люди, которые вовсе не люди... Нелюди...
  
  Потом, когда за них взялась милиция и взялась по-взрослому, я узнал что "фазаны" "зачеканили" меня сексотом по причине двух малосвязных фактов: будто бы я ошивался возле киоска, где тянули сигареты, и ещё потому, что инспекторша по делам несовершеннолетних покупала у нас молоко, а значит была вхожа в наш дом.
  Спас меня случай: проходящий мимо мужчина услыхал в зарослях возню, мои стоны и кинулся на помощь. А так вырос бы на земле холмик с надгробным памятником отроку Орешину... Я пришёл в себя уже в больнице, и лечили меня долго. Именно после этого я загорелся стать боевитым парнем - способным защитить себя, и не смейтесь - способным защитить слабого. Пожалуй, и профессия врача началась с того страшного дня, и с того же прекрасного желания - помогать людям, как помогли мне... Звучит несколько пафосно, но... детский романтизм во всей красе! Сознаюсь и "каюсь"... Интересно бы знать, чего Октябрина в медики подалась?
  
  Рёв моторов заставил меня вернуться к реальности, где наши "шахматные" дела обстояли чрезвычайно паршиво. Бог экипажу в помощь - пока ещё куда-то летим. Надо срочно будить Октябрину. Я смотрю на неё с нежностью и жалостью. Нежностью, потому что она мне нравится; с жалостью, потому что возвращение из мира сна может оказаться негостеприимным: один только Бог знает, что нас ждёт через несколько минут - взлётно-посадочная полоса или братская могила?
  Братской могилы не хотелось бы, по крайней мере, для девушки Октябрины. "Бог, слышишь меня, Дорогой! Октябрина полна загадок и Тебе, при всём Твоём могуществе, будет интересно за ней следить. Помоги ей!" Конечно, я начал за персональное здравие Октябрины, а кончил просьбой о здравии всех. Лишним не будет! Но Октябрину, при плохом исходе, мне жальче всего! В своей небесной безмятежности, детской беззащитности... не передать, как она прекрасна! Боже, пусть волею Твоей будет спасено это дивное создание! Я уверен, что она ещё будет в центре великолепных тайн. У неё только начинается с загадками!
  
  Долой сантименты! Я толкаю Октябрину легонько и нежно. Она в некотором недоумении открывает глаза, спросонок выдыхает - "Прилетели"? Я молча, чтобы не выдать смятения, киваю: "прилетели!" Ещё бы знать куда прилетели - на потерянную полосу или на те самые кулички, где встретит чёрт? Впрочем, уже ощущается, что самолёт зигзагообразные манёвры прекратил, снижается по прямой. Это вселяет надежду, а с другой стороны рокот движков очень неприятно стих, и у меня подозрение, что мы дожгли остатки горючего и теперь как тяжёлый и обречённый планер, которому остался один маршрут - камнем вниз... В окно не смотрю, чтобы... чтобы последние нервы не сдали!
  
  Октябрина спокойна: прилетели, так прилетели. Ей хорошо, она разговор лётчиков не слышала, понятия не имеет, какие фокусы с посадочной полосой вытворяет штурман-хохотунчик. Оно и к лучшему: вдруг сейчас удар... и... конец! Заглянув в её сонные безмятежные глаза, я мысленно обругал себя: "Чёрт, побери! Не мог дорогу в самолёт преградить! До кучи и она!.."
  
  Самолёт резко встряхивает, и нервное напряжение бьёт меня током! Пульс учащён до невозможности! Я прикрыв глаза, сильно сжимаю пальцы, будто от силы их сжатия зависит успех посадки. Хочется выскочить из кресла, заглянуть в кабину - по лицам экипажа понять - спасены мы или... нет?.. А что соваться? Люди в кабине жить хотят не меньше моего. Будет нормальное приземление - что их отвлекать? Потерялись в третий раз... значит, неизбежность... полная труба...
  Крак! Снизу, от шасси удар!.. Секундная пауза - и накат! Ровный накат пошёл!!! Молодец, штурман-хохотунчик! Разобрался-таки с загадкой, высмотрел полосу! Мы живы! Живы!.. Кто-то из нас добротный "шахматист", ещё нужен Богу. А может, тот самый человечек, которого мы летим спасать?
  
  Вот она - философия о самом человечески важном, нетленном - о жизни и смерти! Безграничная, скользкая и недоказуемая философия, в которой не надо искушаться лишь суммой очевидного и в которой рискованно игнорировать неочевидное. Одна у неё задача - надежду на лучшее питать.
  Лётчики своё дело сделали, выруливают на стоянку - теперь забота докторов! Нас подхватывает "уазик-таблетка" и мчит куда-то по северной земле.
  
   Глава девятнадцатая
   Едва мы переступили порог больницы, то, что мне вообразилось преддверием мира, кануло в неведомое пространство. По вине Октябрины, если честно. Она отрекомендовалась самой главной и сделала вид, что меня рядом нет - так, ассистентишко залётный болтается, а не мудрый и опытный коллега. Местные с этим согласны: небесная докторша прибыла в полном снаряжении: белый халат, саквояжик, фонендоскоп. Плюс, деловитый настрой. Моё юбилейное Высочество несколько другого вида - несвеж, помят, источаю винное амбре. А куда прикажите девать убитый юбилейный вечер, два захода в вытрезвитель и нервозную посадку?
  Ладно, ассистентишко, так, ассистентишко. Кому невтерпёж подвиги коллекционировать, пусть свои хрупкие плечи и подставляет! Я второй ролью обойдусь, посмотрю. А что смотреть? Дело аховое - грудной младенец с критически малым весом, инфекция тяжеленная, весь в отёках. Словом, букет незавидных показателей.
  
  Октябрина хоть и с задержкой, но смекнула, что ребёнка натурально с того света предстоит тащить - местным врачам командует: "Готовим экстренно в Читу!" Те только "за" - ответственности конец, а у матери ребёночка вообще в глазах всплеск надежды - спасение с небес прибыло! Я как бы невзначай Октябрине шёпотом: "Какую Читу? Тяжелейший отёк мозга! С трупом приземлимся!" - "Это почему?!" - "Потому что давление с перепадами!" - показываю ей ладошкой, как самолёт на высоту уходит и вниз возвращается. Ну и амбиции у коллеги! Фыркает, что-то лопочет про опыт - борется за своё начальственное лицо. Терять начальственное лицо никому не охота, особенно если поверх него природа дала ангельское.
  
  Оттаскиваю её в уголок и рычу, втолковывая: "Проверено!.. На глазах матери к Богу отправишь!" Видок у меня, как пить дать, наизлобнейший! И Октябрина разом душит в себе начальственное лицо - я вижу, как она сильно обжимает ладонью большой палец, в растерянности давит им на губы. Серые глаза каменеют гранитом... Ба! Какова красавица! - свой приказ отменяет без тени вины или смятения. Это мне по душе: здравое решение обязано торжествовать над глупым!
  Переходим к назначениям на месте, и я опять как бы ассистентишко, но уже такой, которому слово дозволено вставить. Октябрина диктует препараты, я в сторонке, одобрительно киваю головой. Один из них лишний, но сейчас не время выяснять - тихой сапой отложу на "попозже". Первейшая задача - чистить кровь, снимать головной отёк - если он усилится... зря, значит, летели.
  
  По новому кругу анализы, высевания... Терапия предстоит длительная и чрезвычайно интенсивная. Всё лечебное воздействие в таких случаях - на кровь, через катетер. Тонкую пластмассовую трубочку, что подключается в вену, и в вену желательно центральную. Периферийные для реанимации слабы: риск тромбофлебита и неэффективная удалённость от сердца - пока лекарство по организму разойдётся! Но любая центральная вена залегает глубоко, и работа с ней почти что операция: стерильные условия нужны и несомненно, врачебный опыт. Чем меньше вес ребёнка, тем вена тоньше - порой, со спичечную головку, тем ювелирней требуется подход: надо по центру вены точно попасть и насквозь не просадить... и всё без визуального контроля, по скрытым ориентирам! А когда у двухкилограммового младенца берёшься центральную вену искать, так вообще, на Божье наитие уповаешь!..
  
  Октябрина просит операцию готовить, объявляет, что катетер в "подключичке" будет - подключичной вене, значит... Всё быстро делается: стерильный стол, тележка с инструментом, зафиксированный ребёнок... Октябрина собрана, глаза её над повязкой не мигают, я вижу как сурово нахмурен лоб - видом она даже прибавила лет пять. Взяла шприц с длинной иглой, наклонилась...
  - Артерия! - это медсестра выдохнула. По цвету крови сие ясно.
  - Вижу, - Октябрина старается твёрдо говорить, но...
  Пара движений и она распрямляется над тельцем. Ох, окаянная неудача! Подбираться, подбираться длинной иглой и мимо! Они рядышком идут - подключичные вена и артерия. С точки зрения медицины, сделала Октябрина пункцию артерии, что, впрочем, куда лучше, чем неудачная попытка с веной - артерия воздуха не втянет. Я же говорю, сложная это операция, в Чите реаниматологов по пальцам одной руки пересчитать можно, которые её делать умеют. С малыми детьми, по крайней мере.
  Чувствую, вторая попытка у Октябрины ещё хуже пойдёт - уверенность сбита, и местный персонал без прежнего оптимизма глядит.
  
  Вступаю в их круг: "Октябрина Георгиевна, вы перелётом утомлены! Позвольте?" Местных прыть ассистента удивляет, но я так напираю, что мне и ответ не нужен. "Шприц!" - строго медсестре говорю. Подают мне шприц. Вокруг тишина, я глаза закрыл - обостряю своё наитие... так, вошла в тельце игла, дальше... сопротивление стараюсь правильно оценить, веду... веду... в шприце бурая кровь - есть, вена! Заменить катетер на иглу - дело техники, но всё аккуратно, без спешки. Кто понимает, что я сделал, тот понимает!.. Теперь через катетер что угодно - лечение, анализы.
  
   Вот так у нас и завертелись дела реанимационные. Двое суток вообще над младенцем глаз не смыкали - и чудо, стабилизация! Можно кое-какие планы состроить, например, завтра в Читу ребёночка транспортировать, на выхаживание. На третий день мы в больнице как свои. Главврач в кабинет запустила - межгородом попользоваться. Я, конечно, осознавал, что отзвониться Людмиле Филипповне должен, сообщить про самовольный отлёт, но голова слишком хорошо помнила воинственные атаки заведующей, и как следствие - посмотрел-посмотрел на телефон, да трубки не коснулся даже. Безразлично стало, что там Людмила Филипповна обо мне думать будет? Она же сама любит говорить, что незаменимых людей нет! А меня и формально упрекнуть не в чем - Орешина по санавиции послали? Послали. Я полетел? Полетел. Дополнительные вопросы в одесскую прачечную!
  
   Не знаю, кому звонила Октябрина, но разговор она вела повышенным тоном. Собеседник, кажется, был очень недоволен командировкой. Тем не менее, Октябрина особо не задумывалась о миролюбии и нервы ему накалила до красна. Я отчётливо слышал хлёсткие фразы - "У меня такая работа!.. Я знаю, что ты можешь меня обеспечить... Это моё решение!.. И всё! Не надо мне!.."
  
   Показывать, что разговор каким-то образом стал достоянием моих ушей, я не собирался ни единым жестом. Однако насчёт Октябрины в голове завертелись догадки, и все они оказались способными подпортить мои радужные мысли. Официальным браком Октябрина не связана, но как Божий день ясно, что по телефону о ней хлопотала не седая няня, истосковавшаяся отсутствием дитятки, и не агент Госстраха с наставлениями здоровья. Это был мужчина, имеющий право устроить разгон. По крайней мере, пытавшийся его устроить, исходя из предполагаемого права. Как засвидетельствовали мои органы слуха, клокотание читинского абонента Октябрину ничуть не проняло - она дала сокрушительный отпор. И существующая с тем человеком проблема, не ослабла, а напротив, конкретно усугубилась... Интересно, уж не хозяин ли это Тойоты Cresta?.. Я же говорю, Октябрина - женщина-загадка!
  
  Здесь, в плотной работе, моё любопытство к ней разгорается невообразимо! Я знаю, что для глубокого впечатления нужно пуд соли съесть, но, пожалуй, это для впечатлений другого качества, имеющих какое-то житейско-прикладное значение. А когда рядышком красота, личность, ум - какие могут быть житейские моменты? Перед тобой просто диво дивное! И это диво покоряет меня с каждым часом.
  Я впервые открываю для себя склад женского характера, когда хозяйка очень наглядных красот и прелестей легка в общении, и в тоже время ничуть не развязна. Хотя иначе, чем парадоксом, это не назовёшь! Там, возле дверей её души пребывает не с острым, пристрелянным чутьём швейцар, а робкий застенчивый паж. Вид которого, словно поясняет - "У нас всё на высоком доверии!" Ты открываешь дверь, проходишь вглубь, и этот смиренный паж ничего осуждающего не говорит, только хлопает детскими глазёнками. Ты свободно делаешь шаг ещё, ещё - туда, где тебе видятся интимные занавески алькова - воздушные, в белоснежных узорчатых рюшечках. А паж лишь в непонятном изумлении, растерянности! И ты думаешь, эх, сюда бы двухметрового лося-швейцара, чтобы заграбастал он крепкими ручищами наглеца, да выкинул прочь!
  
  Но швейцара при Октябрине нет, и я останавливаю себя сам! Однако, чёрт побери, сладостный омут манит. С удесятерённой силой! Втягивает, кружит, размазывает по пространству! Я не пойму, что рождает чарующий магнетизм? Откуда он источается - из серых прожильчатых глаз, оттенённых чёрными надломленными бровями; может, его производит на свет улыбка - простенькая, в меру распахнутая улыбка сочных, анатомически идеальных губ? Или главный виновник здесь голос - колокольчиковый тембр и непосредственность интонаций которого бесполезно любыми словами разъяснять!
  Но это действует! Это сродни проникновению музыки! Есть такая музыка, которая попадает в уши, но неожиданно берёт власть над всем телом. Да только ли телом? В такие сладкие мгновения вдруг просыпается и нечто спрятанное внутри, о чём ты в обычном настроении знать не знаешь, не догадываешься. И оно там тоже бешено колотится, исходит волнами истомы, упоения...
  
  Может, эта волшебная сила есть результат поведения? Такой особой его манеры, где красота только кажется причиной всего и вся замечательного, но таковой является отчасти? Потому что на втором плане существует удивительный коктейль обожаемых человеческих свойств и им противоположных: искренность поведения - изрядное притворство; заинтересованность в собеседнике - самолюбование; открытость - жеманство - и ещё куча такого, что способно как цепью приковать внимание стороннего сердца!
  
  О, кажется я начинаю понимать, что там за коктейль! Боже, в какой великолепной пропорции он взбит! До сумасшедшей нереальности! Если бы в этом мире имелся способ переводить каждую характерную черту человека в соответствующий изобразительный элемент, если бы каким-то чудом существовала возможность творить наглядные геометрические объекты из комбинаций этих элементов, то в случае с Октябриной возникла бы диво какая стройная и гармоничная фигура! Я так и представляю эквивалентность её натуры какому-нибудь крупному, поразительной огранки кристаллу, в котором свет бесконечно гуляет от одной грани к другой, а затем вдруг преображается в ровную сочную радугу. Или же выходит из какой-нибудь грани ярким монохромным лучом, будто источаемый лазером!
  
  Мда-а-а. Какие только мысли не породит нахождение рядом шикарной во всех смыслах девушки! Тем более, что обстоятельства работают в мою пользу: мы уже собрались было в Читу, как нелётная погода притормозила нас очень основательно - на четверо суток. Сама судьба продлевает мне общество Октябрины, просто феерия!
  Лидерство на медицинском фронте целиком перетекло ко мне, без сопротивления и акций протеста. Мой авторитет в местных больничных кругах, ей-Богу, не вру, зашкалил куда-то под небеса! Если в первый день мне выдавали белый халат и косились, как на зарвавшегося наглого бродягу, то сейчас я вхож в любую дверь. Я даже откликнулся на просьбу осмотреть нескольких детишек, по здешним меркам тяжёлых. Осмотрел, порекомендовал назначения.
  
  Теперь, когда совместными трудами сложилась прекрасная больничная идиллия, наконец, отлёт. Ребёнку лучше и мы оставляем его здесь - местные справятся. Я расписал лист назначений: две докторши слушали архивнимательно и получили от меня наказ - если что, звонить в Читу, консультации гарантированны. Главврач на посошок организовала столик: врачи, медсёстры и мы, санавиаторы - дружно вспрыснули благое дело. "Спасибо, Сергей Никитович! - очень тепло шепнула мне главврач, - от таких неприятных забот избавили!" Я её прекрасно понимал: в населённом пункте, где все как в одной большой семье, клейма "ребёночка не уберегли!" лучше никогда не приобретать.
  
  Я напоследок сверкнул перед женской частью в образе того самого неподражаемого Орешина, которому море по колено - сыграл троечку песен на гитаре, и забористо показал себя в комплиментах. Меня провожали как бога, а я с удовольствием и подчёркнуто делил славу с Октябриной. И даже не в силах был догадаться, служило ли это ей утешением?
  
   Глава двадцатая
   Родной знакомый самолёт. Октябрина идёт к прежнему месту - в середину салона. Распахивает чуть курточную молнию и устало откидывается на спинку кресла. Как идёт ей к лицу серый свитер с высоким, мелкой вязки, воротником! От свитера, от плотно охваченной шеи, от рассыпаных по плечам завиткам волос веет строгостью и одновременно чем-то домашним.
   - Соблаговолите разрешить? - киваю я на кресло рядом.
   - А что туда? - Октябрина показывает, где я сидел в прошлый раз. Такое чувство, что она опять сожгла между нами мосты и погрузилась в свой отстранённый образ. Но я не тот парень, чтобы спокойно это наблюдать.
   - Вы полагаете меня дистанцировать? Лучше тогда катапультировать!
  Октябрина делает попытку удержать на лице строгость. Куда там, вся строгость из неё вон! Притворщица. Глаза-то радостные! Ещё бы не радоваться - дело мы сделали на "отлично"!.. Октябрина освобождает мне кресло, двумя руками отбрасывает длинные волосы назад. Ах, этот удивительный лоб! Изумительное, даже в бледной усталости лицо!
  
   - Сергей Никитович, без вас я бы всё завалила! - с невообразимой для меня приятностью говорит Октябрина. - На редкость тяжёлое состояние!..
  - Просто так кажется, - состроив облик бывалого человека, спокойно я комментирую её горячее признание. - Так всегда кажется, когда рядом страховщик. А останешься с проблемой один на один - совсем другой настрой! Внутри другой настрой, и от него результат соответственный.
   - Нет, страшно подумать, что могло по-другому быть! Спасали реально вы!
  Внутри меня всё клокочет от радости, но говорить я стараюсь не спеша, вставляя театральные паузы и даже призывая театральность на лицо.
   - Мои заслуги несколько преувеличены. Главное, мне кажется, сокрыто совсем в другом.
   - В чём же?
  - В том, что мы... готовы общаться на "ты"!
  Я чуть подаюсь вперёд, разворачиваю к Октябрине лицо. Чтобы увесистым взглядом подтвердить решительность своего предложения. В знак согласия розовые губы Октябрины адресуют мне мягкую благожелательную улыбку.
   - Я не против...
  
   Самолёт рычит, взлетает. Он уносит в небо не только моё тело, там, в лазоревых бескрайних хлябях его, под лучами близкого солнца трепещется моя счастливая душа!
   - Я только не поняла... а где, собственно? - Октябрина смыкает большой и указательный пальцы рук так, что они образуют два колечка "ОО".
   - Это что?
   - Вот так да?! - играет в удивление Октябрина. - Автор "Отсебятины Орешина" не знает, что такое ОО! Признавайтесь... признава...йся, скрывал от меня свой тайный метод?
   Я скрывал? Для имеющих глаза всё было как на ладони. А что моим достижениям заведующая ярлык "отсебятины" приклеила, так я не виноват. Нет! Народ определённо нужно просветить! Октябрина становится первым человеком, с кем я делюсь откровенно:
   - "Отсебятина Орешина" - бред, сама знаешь, чьёго воспалённого мозга. Есть вложение души врача Орешина в любимое дело и есть грамотные лечебные вариации. Наработанные трудом, желанием, временем, но чуть идущие вразрез с инструкциями Минздрава.
  
   Я вкратце рассказываю о своих пытливых наблюдениях, экспериментах, а Октябрина слушает, подперев рукой прекрасный лоб... Мои предположения, что такой лоб соответствует женщине умной, раз за разом находят опору. И нравов Октябрина точно строгих, мои ухаживания не сильно то её "разогревают". Обычно женскую оборону уже сносит... Октябрина будто догадывается, что я думаю о ней возвышенным слогом, несколько опускает голову вниз... Взгляд из-подлобья в литературе почему-то всегда имеет окрас недовольства, но тот взгляд, что достался мне от Октябрины, являл нечто другое: смиренную кротость, что ли.
  - Вы... - начинает она говорить, и понимает, что обращением "вы" нарушает нашу нехитрый договор "тыкать".
  
  - Нет, с тобой надо по Павлову - вырабатывать условный рефлекс! - меня охватывает желание разыграть роли, где Октябрина наивный несведущий ребёнок, а я - наставник. Я командую ей, - "Скажи "ты!", "ты!" - "Ты", вторит мне Октябрина, но как-то вымученно, сковано.
  - Смелее! Я не кусаюсь, - подбадриваю я, и делаю упражнение сложней, - в глаза, в глаза смотри!
  - Ты! Ты! Ты! - всё смелее и смелее говорит Октябрина, и я вдруг читаю на её лице невероятную радость от устранения между нами положенной этикетом границы.
  - Можешь, если захочешь, - оцениваю я снисходительно результат.
  
  А сам внутри ошалелый до безумия. Чувствую, как наша взаимная симпатия готова превратиться в ядерный гриб, который за секунду охватит полнеба. Мне живо вообразились самые прочные узы, какие только могут быть между мужчиной и женщиной. Я лечу в мечтах дальше, и отталкиваясь от благодарственных слов Октябрины, осознаю, что для неё я никогда не устал бы творить добро, стал бы опорой в самом маленьком обыденном деле!
  Оживление с лица Октябрины исчезает, она внезапно задумывается.
   - Признайся... девочка, что умерла в твою смену - там, в Чите... могла бы дотянуть... ты специально... ради меня?..
   - Та-ак! Кто ж тебе насчёт девочки мысль подкинул?
   - Добрые люди на ушко шепнули!
  
  Добрые люди для меня не тайна: Казя позаботилась соткать портрет Орешина золотыми нитями. Джентльмена во всей красе!
  - Ну, отвечай! - глаза Октябрины вспыхивают демоническим огнём - и я словно по букварю читаю, насколько ей охота услышать "да". Как это всё по-женски - убедиться в предположении, сладко щекочущем нервы!
  Пожимаю плечами - ведать не ведаю, знать не знаю. Она стучит мне худеньким кулачком в бок: "Так нечестно. Отвечай!" Расставаться с тайной быстро я не желаю. К тому же есть азарт поиграть! Только зайти с той стороны, откуда Октябрина не ждёт.
   - Добрые люди, добрые люди! Мне добрые люди сказали, что Бурого ты вызвала!
  Сработало! Нет всё-таки дыма без огня! Как ни старалась Октябрина удержать спокойным лицо, не вышло. Смутились глазки, смутились!
  - Какого ещё Бурого?
  - А который цыган разогнал.
  
  Октябрина молчит, видимо, подыскивая, что сказать. Я наседаю с вопросом и не могу обойтись без ноток ревности:
  - Это ему ты звонила? Кто он тебе?
   - По какому такому праву я должна сознаваться? Если не ошибаюсь, мы всего лишь коллеги?
  Да, осадили господина Орешина! Не знаю, спасает красота этот мир или нет, но женская красота обнуляет такие масштабные претензии, что "чёрные вторники" - детский лепет! Обнуляет легко, взмахом ресниц! Я тоже попадаю под власть этого закона и не в состоянии напирать дальше. Однако подслушанный телефонный разговор покоя не даёт.
   - Значит, у нас остаётся по маленькой тайне? - я надеюсь на любопытство Октябрины и предлагаю взаимное разглашение. Разглашение хоть и взаимное, но может обернуться разным впечатлением: моя тайна вызовет в ней приятность, а вот будет ли так удачно наоборот?.. Октябрина, собравшись, парирует.
   - Ты же не будешь спорить, что женщина имеет право на тайны?
   Как прекрасно она это говорит! Любой другой женщине я не замедлил бы сказать, что нагнетаемый навязчиво флёр если не глупость, то какое-то пижонство. Полное корявости и фальши. Не удержался бы сказать даже грубо - "Милая, у тебя кокетство хлещет через край! Не стоит над глиняной хижиной возводить хрустальный купол". Но в праве Октябрины быть кладезем тайн я не сомневаюсь. Какие могут быть сомнения, если её волшебные глаза - сама тайна?.. Я выражаю своё восхищение вслух:
   - За тобой слишком много тайн, красивое созданье!
  
   От моих слов её глаза ликуют... И мне приятно! Просто не передать, как приятно, как воздушно на сердце!.. Я уставился на открытый лоб Октябрины и мой пульс без всякого благоволения подпрыгнул резко вверх. В секунду я очутился в другом пространстве, где за пределами двух самолётных кресел ничего более не существует, а меня самого сзади принялась подталкивать какая-то неудержимая сила... Я подал себя чуть вперёд - вглядеться в маленькие, дрожащие то ли от возбуждения, то ли от полёта, волосики лба. Октябрина опустила взгляд, робко притихла. Я накрыл её руку ладонью... Мы молчали, справляясь каждый со своим бешенным пульсом, и ни у кого из нас не было желания разорвать немой диалог.
  
   Я приподнял прядь её чёрных волос и коснулся лба... Подробно толковать, куда в таких ситуациях заводит обоюдная тяга, излишне. Как и называть всё дальнейшее безумием. Я редко лишаюсь ума, но здесь констатирую однозначно: нас настигло синхронное выключение сознания! Полное! От пьянящих объятий, от полёта в полёте мы впали в неописуемое, фантастичное, состояние!.. Ничего подобного я доселе не испытывал... За эти минуты я высказал столько нежных слов любви! Когда мы счастливые и растрёпанные уселись в кресла, я по примеру Октябрины смыкаю пальцы, что они образуют два колечка - ОО. Этими колечками я многозначительно трясу перед её шальными серыми глазами.
  - Угадай?!
  - Отсебятина Орешина? Вот это?!
  Да, у Октябрины свой юмор - она скользит глазами мне туда, где совсем недавно ей был открыт полный доступ. Глаза при этом полны феерического огня. Но юмор сейчас не уместен, ибо я имею ввиду совсем другое! Я кричу в полном возбуждении чувств: "Это - Октябрина Орешина!.. Годится вариант?!" Вот так легко меня раскрутили на предложение руки и сердца, и хотя слов от Октябрины я никаких не слышу, мне кажется, я читаю на её лице согласие.
   ... Моторы самолёта стихают, мы ждём, когда сила винтов, нёсших нас почти тысячу километров, уйдёт полностью. Я выскакиваю первым и готов подхватить Октябрину на руки, едва она застывает в дверях самолёта. Я не чувствую под собой ног - во мне взревели свои моторы, завращались свои винты и они готовы мчать меня выше облаков. Легко вознести двоих!
  
   Октябрина одёргивает на плече сумку и направляется к выходу с поля. Я рвусь взять её под руку, но она отстраняется. Убыстряет шаг, чтобы идти впереди - и всё это с явным намерением. Я понимаю, что сократить "товарищескую" дистанцию могу только нелепым семенящим шагом, и решаю всего-навсего остаться наблюдателем прекрасной поступи Октябрины. Созерцать сзади её обтянутые джинсами бёдра, ловить ту размеренную грациозность, с которой они несут лёгкое, почти подростковое тельце! Такой летящей безвычурной походке позавидовали бы стройные голливудские дивы!.. Боже, а сколько прелести в беленьком худеньком кулачке, чуть вывернутом наружу и двигающемся без всякого размаха, чуть-чуть! Явь это иль сон?!..
  
   Я не сразу замечаю, что у нас по курсу возникает незнакомый мужчина. Высокий, стройный, в распахнутой кожаной косухе. Незнакомец очень запросто обнимает Октябрину, целует в щёчку. Радости, впрочем, у него на лице никакой - суровая озабоченность. Суровость его красивому лицу идёт. Я уважаю волевых людей, и таковые признаки у незнакомца вижу - фигуристый подбородок с тиснёной вертикально ложбинкой, прищуренные глаза. Нос как у воинственного индейца - смахивает на изогнутое лезвие секиры. Такой дерзкий нос кому попало не перепадёт. Меня осеняет, что это и есть Бурый и, похоже, я прав.
  Бурый на Октябрину столь зол, что к допрашивать её он приступает сходу.
   - Что за недельные залипухи? В экспедицию, что ли нанялась?!
   - Как ты узнал о прилёте? - Октябрина пытается сбить тему, а заодно и накал недовольства Бурого.
   - Деспетчерам плешь проел! - открывает тот секрет, но спокойней не становится. Под его взгляд попадаю я, и Бурый понимает, что некто толкается возле Октябрины совсем не случайно.
  - Что ещё за чёрт с тобой?
   Октябрина полна неловкости.
   - Виктор! Давай без оскорблений! Это мой ассистент. Доктор.
  
   Бурый изучает мои глаза и в этом он вряд ли способен обрести утешение: целомудренности, равно как и монашеского отречения от плоти, там нет близко. Скорее всего из моих глаз сыплются яркие отголоски чудесных мгновений полёта, имевшего быть всего лишь десять минут назад.
  - Какой ассистент?! - зрачки Бурого леденеют. - Ты даже саквояж сама несёшь!.. Что реально происходит? - Бурый снуёт по нас горячечным взглядом, и я чувствую, что он на пороге верного озарения. Так и есть!
  - Он тебя отымел?!
  Хорош вопрос! И судя по тону, заключает в себе правильный ответ.
  - Вот только не надо глупости сочинять! - Октябрина очень искренне негодует и рубит кулачком воздух. Но Бурого на мякине не проведёшь.
  - Этот чёрт мне в замену?!
  Он замирает, как поражённый громом...
  Я не выдерживаю стольких сравнений с чёртом.
  - Мы на ангела, что ли напоролись?
  Чтобы "некто" подал голос, да ещё вложив в тон какую-то строптивость! Бурый одновременно выстреливает отборной матерщиной и полным ненависти взглядом, полагая, что этим испепелит меня в прах! Видал я таких суровых - наворачивают себе цену с семью нулями, потому, что привыкли стаей на одного. Бурый подаётся ко мне:
  - Орёл что ли?!
  - Орёл. Доказательства нужны?
  
  Лицо Бурого зло передёргивается, а бешенство в нём обещает нарасти уж не знаю до каких пределов!.. И вдруг я вижу, что взгляд у него обмяк, не такой, чтобы меня сразу здесь меня кулаками крушить, а с проблеском странного любопытства. Будто вспомнить он что хочет, и как мне чувствуется, совсем из другой оперы воспоминания его прошибают, где Октябрина - никаким боком.
  Я вновь недалёк от истины.
  - А-а-а! - тянет Бурый. - Ты вроде Доктор?..
  - Доктор.
  - Я тебе тут сотый раз говорю - доктор он! - на крыльях возрождённого энтузиазма, влетает в диалог Октябрина. Ей кажется, что подвернулась спасительная соломинка. Увы, соломинка насквозь обманчивая, и для Бурого тайны здесь нет.
  - Отстань! - рявкает он на Октябрину, поворачивается ко мне. - Ты под кликухой "Доктор" махался?
  - Ну, я.
  - Вот так пути-дорожки! Всплыл, нежданчик! Тебя почтенные люди давно разыскивают, а ты хоронишься где-то.
  - Не хоронюсь. Что мне хорониться?
  - Откуда я знаю, что тебе хорониться? Косяк за любым можно найти, если захотеть. А уж для такой рожи как ты... С тобой только за неё разговор будет серьёзный!
  - Не проблема!
  - Не проблема, так не проблема. Тебе скажут, куда прилететь, орёлик!
  Октябрина нашего разговора не понимает, но теперь молчит и повинуется во всём Бурому. Тот берёт её за локоть: "Пошли!" Я провожаю взглядом, как они садятся в белую Тойота-Cresta.
  
   Глава двадцать первая
  Поворот! Я с разбегу достроил забавную геометрическую фигуру - любовный треугольник! Где в конкурентах самому Бурому! Интересно, кто будет определять лишний угол? По всем законам, главное слово за женщиной, а Октябрина может пожелать оставить при себе меня. Меня! Только Бурый совсем не тот фрукт, чтобы дарить такие роскошные подарки! Постарается отвадить со скоростью и напором не меньшими, чем отвадил цыганский табор.
  
  А ведь... пожалуй, Октябрина боится Бурого! Боится из-за последствий, на плачевность которых нельзя взять и закрыть глаза! И значит... меня она, скорее всего, отошьёт! Ну да, отшивать уже начала, только что, пять минут назад. Но выбор сердцем она сделала в мою пользу! Наш незабываемый обратный рейс - разве не суть её выбора? Самая сокровенная! Ей, просто не хватило смелости сказать Бурому, что любит другого. А почему? Оказалась не готова - вот ответ. Этот Бурый слишком неожиданно перед нами нарисовался - как чёрт из табакерки!
  
  В конце концов, кто такой Бурый? В общем-то человек, существо из мяса и плоти. Значит, есть шанс встретиться, поговорить, всё выяснить. Я лично лапки вверх задирать не собираюсь, на отпор пока способен! К тому же, Бурый в последний момент ярость сбавил, и именно потому, что представление обо мне верное заимел... Надо же, опознал, что я Доктор!.. Не доктор, который лечит, а Доктор, который по зубам заехать может. Хорошо или нет, что мы так неожиданно пересеклись, но это уже факт свершившийся.
  
  Расскажу подробней... Как водитель и врач, я на стекло своей машины красный крест всегда клею - показать, что человек за рулём готов медицинскую помощь оказать. И вот, этим летом, на окружной дороге мои Жигули иномарка обгоняет и клаксоном аж визжит. Два парня оттуда руками машут "тормози!" Торможу.
  - Доктор? - они в красный крест наперебой тычут.
  - Доктор.
  - Помощь срочно нужна!
  Нужна, значит, нужна. Пристроился я за ними в хвост, и отъехали мы куда-то в сторону, километра на три. По скопищу людей энергичного вида, резким эмоциональным крикам, я понял, какого рода пострадавший меня ждёт - накостыляли кому-то хорошо. И точно - моей врачебной заботе вверили парня лет двадцати, в кровоподтёках, с обвисшей рукой. Я осторожно руку прощупал - перелома, к счастью нет, обычный вывих. Велел парню закрыть глаза, повертел ему предплечье и вправил резким рывком. Тот даже не поверил, что все печали позади. Говорю: "В драку пока не лезь, отдыхай! Боль остаточная будет, но в целом норма".
  
  Обалдевший от счастья парень остался сидеть, а я заглянул вглубь толпы. Вижу, два полураздетых кадра между собой машутся, и зрелище так себе, среднего качества - слишком озверело они друг друга лупцуют. Ярость, как известно, в любом деле только минус, а тут нешуточный поединок. Нешуточный, поскольку, ни бокс это, ни карате, ни дзюдо. Скорее, без правил бой - что захотел, то и сделал, куда захотел, туда и ударил. Ясно: насмотрелся народ американских боевиков, засвербело воочию мордобои глядеть. Что ж, полюбопытствую на современную забаву и я.
  
  Вот только со следующей парочкой картина не лучше - какая-то корявость, зряшная суета, не поймут соперники, то ли им бороться охота, то ли на кулаках стоять. Но толпа процессом как бы заведена, все глотки рвут, злобно рычат, гукают, руками с ожесточением машут. Просто удивление, какие кадры среди зрителей присутствуют: тоже, небось, с американцев манеру слямзили - от крови наслаждением заходиться? Или это уже своё, родное, глубинное? Выдернуть бы сейчас какого-нибудь неистового любителя советовать со стороны, да в круг определить: "Давай, показывай как надо! Ты же рвался!.." А если мне в круг? А?..
  Повинуясь далёкому неосмысленному зову, который обычно выводил меня на тропу войны я, оставаясь за спинами зрителей, стал делать нечто вроде разминки: стряхнул кисти, поработал предплечьями. Отошёл за машину и там отжался раз двадцать, поприседал.
  
  Что мной руководило? Никак не здравый ум. Я почувствовал, что во мне заструился родник нервного возбуждения, азарта. Со мной такое иногда бывает - очень чёткое вдруг понимание рождается, что если ты сейчас вбросишь себя в центр какого-то бурлящего события, то это событие подхватит тебя и понесёт неудержимым потоком! Шанс громко опростоволоситься, конечно, есть, но есть и шанс найти общий язык с той энергией, которая рождена толпой, оседлать её, сделаться её укротителем - и испытать невероятное удовольствие от победы! Такое удовольствие, когда несмотря на эйфорию и экстаз, в мозгу совершенно ясно пульсирует мысль - это и есть сама жизнь в чистом, незамутнённом виде!
  Из всех, кто наслаждался сейчас зрелищем схваток, никто не мог и предположить, что в расписание вдруг вклинится какой-то незапланированный случайный человек, а я уже шестым чувством знал - самим провидением мне там отведено место. Отведено и я его займу!
  
  Дальнейший ход событий удостоверил мои предчувствия: организаторы взялись выкрикивать кого-то спортсмена то ли по кличке, то ли по фамилии, но по тому, как в ответ стояла лишь растерянная тишина, стало ясно - кандидат на бой отсутствует. Воспользовавшись замешательством я выкрикнул из-за спин:
  - Вместо него... можно?
  На меня обернулись все. Кто с любопытством, кто скептически.
  - Ну... рискни!
  
  Я освободился от рубашки и шагнул в круг. Меня спросили, каким именем представить, и пока я думал, что бы завернуть оригинальное (настоящее имя называть не хотелось), один из тех парней, что останавливал меня на дороге, крикнул громко: "Доктор!" Я кивнул - так и есть.
  Победить первого соперника не стоило труда. Это не бахвальство, это трезвая оценка собственного уровня. Я был выше на две головы - не ростом, конечно, а подготовкой и умением. Аплодисментов за победу я всё равно удостоился, но слабый класс визави сомнений ни у кого не вызывал.
  
  Мне предложили новый бой через виток, и я согласился. И вновь победил! Это уже было нечто существенное, с достойным сопротивлением. Впрочем, не хочу погружаться в детали того боя, но когда я удалялся к своим Жигулям с красным крестом, я ликовал - моё предчувствие меня не подвело: мой внутренний кураж лёг на внешнюю ситуацию и реализовался материально - во всей красе! Другими словами, мне захотелось выпендриться и я выпендрился! Точку я поставил классическим, безупречно исполненным ударом ногой в голову.
  - Он в самом деле доктор! - слышал я вслед удивлённые возгласы, и в этих возгласах было нечто такое, чего никогда бы не перепало победителю из обычного бойцовского списка. Это я давно подметил - когда зрители становятся свидетелями какой-то неожиданной метаморфозы, в которой исходная и конечная ипостаси чрезвычайно разительны, а зачастую и несопоставимы для среднего человеческого сознания, накатившийся восторг просто не передать! Доктор, которого вытянули сюда, чтобы он оказал медицинскую помощь, помощь оказывает, и вдруг как бы мимоходом скидывает рубашку, становится в круг. Поработать кулаками и ногами. Да ещё как поработать! Уделывает двух соперников!
  - Красиво он его!
  
  Да, толпе перепало занятное зрелище - вышел не известный читинский спортсмен, и не верзила с перекошенным звероподобным лицом, а незнакомый, интеллигентного вида человек. Возрастом за тридцать. И получите - убедительный разгром.
  Я скажу тебе, читатель, в чём главный секрет моих побед. Когда во мне клокотала молодая и горячая кровь, то своими бойцовскими манерами я напоминал задиристого петушка, готового каждую секунду броситься на визави. "Не ломись в атаку, как девица к браку! - втолковал мне учитель каратэ. - Научись встречать соперника в наступлении. Высмотри в нём прореху, ибо она неизбежна и пробивай там". С тех пор я держусь ценного совета, и если кто за моей манерой внимательно последит - увидит, что в поражении моих соперников есть их собственный вклад - чрезмерное желание побыстрее намылить мне загривок.
  
  Скажу больше, касательно обычной жизни: "гравирую" всяких уличных "кипящих самоваров", и только в ответ на неуёмные наскоки. Ибо кто избегает нападения на меня, автоматически избегает и сдачи.
  Мне так просто уехать не дали: известили о выигранных деньгах, сунули пачку. Тем не менее, я удалился с поля сражения, а никто из полуспортивного сборища так и не заимел понятия, кто я такой и как фамилия. Даже для знатоков бойцовского круга Читы я остался инкогнито. Зафиксировался у них в головах лишь как никому не известный Доктор, водитель из Жигулей с красным крестом. Жигули, в продолжение темы, ориентиром оказались кратковременным: деньги я заработал недурственные, и машину сразу же обновил.
  
   Теперь, похоже, неизвестности конец. Господа богатые желают вновь лицезреть Доктора! Чтобы он изобразил для них нечто оригинальное, расписал ногой пару-тройку физиономий. Господ богатых понять элементарно: на хлеб они масла-икорки раздобыли, теперь им зрелищ завлекательных подавай! И Доктор им понадобился для новых ощущений, для непредсказуемых ставок. Что ж, приятно, если мой боевой класс оценили. Только вот, гложет что-то внутри, сосёт: Бурый, собака, влетел в мою жизнь опасным метеоритом. А вернее, астероидом - даром столкновение с ним не пройдёт!
  А ещё вернее, я сам его себе поперёк пути затянул. Октябринушкой милой... Эх, что ж творится, люди добрые! Ощущение такое меня настигло, что за много лет на душе моей снег долгожданный выпал - тихий, безбрежный, неповторимой чистоты. От которого ни грамма холода, неуюта - одно счастье новой незапятнанной жизни! И по этому снегу грязь готовы понести...
  
   Глава двадцать вторая
  Едва я появился в больнице, мне шепнули, что Людмила Филипповна не только отзаведовалась, но и наработалась на медицинской ниве вообще. Покой и пенсион старушке прописаны уже как два дня, причем без всякой заблаговременной подготовки. Главным по отделению назначен Пригожий, но есть слушок, что с его утверждением возникли какие-то проблемы.
  
  Новость о кадровых переменах меня нисколько не огорчила, разве что мой боевой настрой не отступать под натиском взбалмошной заведующей, улетучился моментально. А как иначе? Врага больше не существует! И я этому рад. Филипповне давно пора оставить руководящие дела: её восприятие действительности выходит за пределы разумного. А вот Пригожий в роли начальника... не камильфо однозначно, хотя лично мне он как начальник - пшик! Он, конечно, попытается использовать должностной вес, полезет руководить, нагибать... да только меня на сантиметр не нагнёт. Ещё по морде схлопочет, за излишнее увлечение полномочиями.
  
  Схлопочет, схлопочет, пусть даже мне уволиться потом придётся. Ради такого не страшно и дверь снаружи закрыть. В любом случае не пропаду - знаю железно места, где меня с руками оторвут! Как врача и как человека. За медицину, может, держаться не буду. Странные пошли в медицине порядки: ответственность есть, нагрузки есть, дрючек по любому поводу завались, а как денег - так ветер в поле свищет. Не нравится мне это - жить, надеясь на цыганские подарки! А они, может, и ворованные... Я давно полагаю себя единоличным хозяином своей жизни, и чтобы кто-то на шею мне громоздил хомут?! Да ещё за так?! Фигушки. А впрочем, потерплю, посмотрю забавно ли разрешится ситуация с заведованием?
  
  Прежде ординаторской я решил зайти к другу Стёпке. Наверняка он ждёт выписки, а я принёс ему пакет с одеждой: пару штанов, свитерок, рубашки. Вещами я разжился у одной доброй соседки, которой когда-то лечил сына. С тех пор мы всегда здоровались, и мои предположения, что женщина не откажет в помощи, оправдались. Я даже зря столько много рассказал ей про больного мальчика из Дарасуна - соседка тут же заверила меня, что непременно найдёт Стёпе вещи, подштопает их, постирает, выгладит. Мне даже показалось, что ради моей просьбы она готова купить всё новое.
  
  Есть у нас такие замечательные, полные душевного участия, женщины. Позволю, читатель, сказать, что моя жизнь не наполнена сплошь благодарностями и овациями. Благодарность приятна сердцу, и оттого помнится долго. А повидал я уже всякое, в том числе равнодушие. Да, делают люди вид, будто тебя отродясь не знают.
  Два месяца назад ломились мне в дверь как на приступ, открыл: всклоченная женщина средних лет, кричит - "Товарищ врач, помогите!" и тянет меня на второй этаж. Мальчонку там угостили грецкими орехами, а он возьми и подавись. Хрип, вопли, паника! Я мальчонку быстро вниз головой перевернул, за ноги потряс. Орех вылетел, малец жив-здоров!
  
  Всё бы хорошо, да недавно история продолжилась. В магазин я в спешке заскочил - чая на дежурство купить. У очереди спрашиваю: "не возражаете, граждане, без сдачи пачку чая?" Половина очередников, как обычно, молчит, безразлично ей - есть в очереди лишний человек, или нет. Во второй половине найдётся кто-то добрый, смелый, скажет - "проходите, чего уж!" А этому доброму очень часто в противовес склочница какая-нибудь объявится. Так и сейчас, деньги в руке перебираю, как вдруг над всеми голос возмущённый: "Ишь, интеллигенция! Без очереди прёт!" Оборачиваюсь, ради интереса глянуть, кому же в нашем районе интеллигенция поперёк горла стоит? Ба! Глазам не верю - та самая мамаша, которая с криками о помощи стучалась!
  
  Из очереди уже говорят "Берите, не стесняйтесь", а я замер натуральным обалдуем. Не поверите, такая противность на душе, будто я к ней в вечный долг залезаю. Сунул обратно деньги - и на выход. Не хочется быть обязанным таким людям, даже на четверть мизинца. Первый раз со мной такое, чтоб за помощь в душу плюнули, дай Бог, последний!
  ...В дверях палаты мелькнуло печальное Стёпкино лицо. По тому, как вспыхнули оживлением его глубокие глаза, стало очевидно, что выглядывает он меня. Поздоровался с ним, заглянул в палату - отдать пакет, поговорить о новостях.
  - Как? Домой собираешься? - спросил я бодро и, предвкушая его радость от подарка, положил пакет на кровать.
  
  - Ага, - кивнул мальчик, и я тотчас уловил его вялость и угрюмость. После паузы, заикаясь, Стёпа очень тихо произнёс: - У меня там... па-апка у-умер...
  "Поторопились же сказать! Парнишке покой нужен, а они с новостями!" - первой реакцией у меня вышло негодование на тех, кто донёс сюда мрачную весть. Но слава Богу, я удержал негодование внутри.
  Стёпа смолк и уставился в одну точку на дальней стене. Худая шея мальчонки казалось не выдержит горя, которое свинцовой тяжестью забралось сейчас в его душу, сердце, в каждую клетку тела - и переломится. Я обнял Стёпу, и он разрыдался мальчишескими откровенными слезами. Всё, чем я мог сейчас помочь, так это прижать его к себе и ободрить словом.
  - Крепись, Стёпа! - говорил я. - Крепись. Ты теперь самым главным мужиком в семье остался.
  - Главным, - глотая слёзы, кивал он стриженой головой.
  - Тебе как следует выздоравливать надо! - приговаривал я. - Чтобы домой здоровым приехал, чтобы мать поддержал... Понимаешь?
  - Понимаю...
  Он растёр по измождённому лицу слёзы, пытаясь их остановить.
  - Держи! - Я протянул ему пакет. - Одежда тебе. Не новая, но в носку сойдёт. Всё матери меньше тратиться.
  - Спасибо, дядь Серёж!
  
  Глаза мальчика блеснули благодарно, открыто. Стёпа положил пакет себе на колени, ухватил двумя руками. Мы помолчали минутку. Было видно, что беда гложет мальчугана своей тяжестью, что он хочет высказаться мне, как самому близкому здесь человеку.
  - В усмерть упился, - прошептал Стёпа, - водкой проклятой.
  Я не первый раз заглядывал в большие глаза этого худого, измотанного болезнью мальчика. Прежде, по поступлению в больницу, там глубоко и надёжно гнездилась нечеловеческая усталость от физической боли, Потом, с выздоровлением, мелькал набегами страх, в котором он мне сам признавался - страх перед самим существом жизни. Сейчас в Стёпиных глазах клокотало горе, горе уже осмысленное его пытливым подростковым умом, в том числе и пониманием необратимости, но в силу малости лет своих, не имевшего никакой защиты против несправедливости и невозвратности.
  
  Стёпа сидел на кровати как маленькая, одинокая и недвижная птица - ни дать, ни взять - подранок. Несчастный и обескураженный наглядной жестокостью бытия мальчик, которому пьяница-отец сунул в наследство боль утраты, раннее взросление и сиротство в столь трудное, дикое время. По какому пути теперь понесёт это наследство мой подопечный Стёпка? По отцовскому, в никуда или по своему, особому пути? В котором будет сопротивление бедам и неудачам, в котором будут достойные жатвы.
  
  В уголках Стёпиных глаз заискрились слезинки. Я не хотел бы видеть это вновь и не желал бы кому-либо оказаться на моём месте. "Эх, Расея!" потянуло меня то ли крикнуть, то ли взвыть! Пьют, лакают горькую горе-отцы! Как последние твари опускаются до безбожной меры, до облика нечеловеческого! Пьют так, что любое сравнение с животным, стократно оскорбит любое животное!
  Но не за них горечь охватила - они беспробудной пьянкой сами себе жизни калечат. Близких жалко, детей, из которых они кровь высасывают по капле, пока не отдадут Богу свою жалкую душонку или пока не захлебнутся собственной блевотиной!
  Вот и ещё один - папаша несчастного Стёпки! Найти бы местечко на том или этом свете, что б вытащить его оттуда, да поговорить с ним хорошенько! Не словами, не проповедями поговорить, а ухватить так, гада, за шиворот, чтобы захрипел он до густой кровавой пены! Чтобы глаза от боли наружу выскочили!
  - Я знаю, почему так вышло, - вдруг сказал Стёпа.
  - Почему? - отвлёкся я от клокочущего внутри гнева.
   - Бог не захотел с ним больше в шахматы играть!
  
  "Вот и скорые плоды моих бесед!" - я смотрел на Стёпку удивлённо: тяжёлая болезнь едва отпустила его, первостатейный заморыш, которому Харон уж весло протягивал, на лодку манил. А у заморыша - нате, рассудительность взрослого человека. Правильного, между прочим, человека.
  - Что у моего папки было интересного? - заторопился Стёпа втолковать мне свои серьёзные мысли. - Одно на уме: найти деньгу - и выпить! Найти деньгу - выпить! Так нельзя...
  
  Я погладил Стёпку по ершистой серой голове.
  - Верно, Стёпа, верно! Так и есть... одна цель на всю жизнь... выпить, выпить... человеку недостойно.
  Мальчишеский вывод, подкреплённый моим весомым авторитетом, окрылил Стёпу.
  - Я таким не буду, дядя Серёж!
  - Это даже без сомнений, Стёпа! - В одиночку я тебя бы на ноги разве поднял? Если бы ты Богу не нужен был? Из тебя вот такой игрок выйдет!
  Я выставил вверх большой палец.
  Глаза Стёпы заблестели от новых слезинок. Он боролся с ними, гнал назад, но они бессовестно выкатывались наружу.
  - Так бывает... это не страшно, - сказал я ему. И он вновь признательно мне кивнул.
  - Ну, держись, Степан! - я протянул ему пятерню, несильно сжал. - В гости, в Дарасун, обязательно заеду!
  
   Глава двадцать третья
  Я думал, ординаторская будет пуста, но Пригожий почему-то околачивался там и был увлечён чайными приготовлениями: ополаскивал заварник, трусил из пакета чай. Мог бы уже в кабинете Филипповны чаи распивать - боится, что ли должность спугнуть? На него это не похоже, не красна девица, всякими суевериями очаровываться. Мандражует сейф без присмотра оставить. Пока официального назначения нет, перетаскивать не хочет.
  
  Пригожий глянул на меня и спокойно, без начальственных ноток:
  - Ну, вы и застряли! А мы тут напрягаемся как двужильные!
  Я только хотел сказать про нетранспортабельность ребёнка и погоду, в дверь заглянула Людмила Филипповна. Мне с трудом удалось удержать себя от эмоций удивления: перемена в Людмиле Филипповне проявилась разительная! Заглянул не вчерашний фельдмаршал и даже не сегодняшний рядовой - хуже: я разглядел разжалованного фельдмаршала. Униженного и оскорблённого. Пришибленного и пришпиленного к полу. Наподобие Паулюса, когда тот поднял свои жалкие мёрзлые руки сдаваться в плен.
  
  Видеть Людмилу Филипповну растерянной и робкой было дивом. Она, с опаской посмотрев на Пригожего, поздоровалась.
  - Можно с вами поговорить, Сергей Никитович?
  - Через пять минут, Людмила Филипповна! - Пригожий прокаркал с такой откровенной неприязнью, что бывшая заведующая моментально притворила дверь.
  Да! Много тут воды утекло, пока я по санавиации летал.
  - Всё! Теперь чай нормально не заварится! - посетовал Пригожий.
  - Это почему?
  - Не старуха, а чёрт в колпаке! Змеюка!
  - Она ж больше не заведующая.
  - Всё равно, змеиный яд и за сто лет не вытравить!
  Нетороплив с чаем Пригожий, прямо китайские церемонии развёл! Что-то он темнит: ему домой пора идти, дежурный-то я. Ага, только затеял рот для слов открыть, осёкся, подул на чай. Ноги перебирает: то в начальственную позу их состроит, то в вальяжную.
  - Ты в кооператив вступить не хочешь? - наконец, задал он вопрос.
  - В какой?
  - В какой? "Гиппократ", конечно! Ну, гараж... землю под дачу...
  Вот как! Господин Пригожий предлагает мне обзавестись недвижимостью! Видно, запамятовал, что я уже два года, как владелец прекрасного гаража. А потом, главное: практика ещё не доказала, что взнос, отданный в руки Пригожего, превращается в гараж. Скорее наоборот. Взнос превращается в "Тойоту" Пригожего и в утешительные речи о неописуемых трудностях.
  - Гараж у меня есть, ты же знаешь. Второй ни к чему.
  
  Странное дело, но Пригожий ответом расстроился, словно не гараж предлагал, а сватался ко мне с заинтересованной старой девой, для которой я - последний шанс. Он взялся ворковать дальше.
  - Дачи-то у тебя нет. Соглашайся на участок!
  - Дачу можно, - вообразив некий домик двумя белыми окошечками и резными ставнями, я соглашаюсь. Домик за городом, банька - это воплощённое блаженство, тем более что наслышан - землю выделили "Гиппократу" относительно недалеко от моего дома. - Почём участок выйдет?
  - Тебе... ты с взносами можешь вообще не торопиться.
  - В каком смысле? - я не скрываю свою настороженность: Пригожий так мягко постелет, что ляжешь спать - пьяным не уснёшь.
  Пригожий замялся.
  - Тебе... тебе бы в проблемке одной поучаствовать... и без всяких вносов. Бартер, словом!
  - Что за проблемка? Что за бартер?
  
  Пригожий, как видно, перестал метаться между вариантами "говорить" - "не говорить" в пользу "говорить", и слова полились из него бойко.
  - Приезжали на днях ко мне серьёзные люди. Сам понимаешь, какие. Надо делиться, говорят. Дела с гаражами, дачами крутишь, а на взносы в общак забил! Надо, говорят, косячок исправлять, а то счётчик включим!
  Пригожий хотел отхлебнуть чайку, но сильная дрожь рук помешала, и он поставил чашку обратно. Смотреть на Пригожего было жалко. Голос его впервые имёл искренний эмоциональный тон, правда, человека напуганного и обречённого. Однако тут важнее факт, что есть внутри него больное место! Которое до печёнок пробрало!
  - Я за подмогой в горздрав - оттуда же чудиков в кооперативе полно! Горздрав морду клином - сам разбирайся. А как разбирайся? Один вариант - деньги отдавать. А чьи деньги? В бухгалтерии так и писать - отдали бандюкам? Хоть так пиши, хоть эдак - себе статью! В милицию идти - не дурак. У меня семья, дети!
  "Спохватился насчёт честной бухгалтерии, - подумал я. - Твоя "Тойота" из той же самой бухгалтерии, потому как медики три месяца от государства лапу сосут. И ничего".
  
  - В общем, как есть тебе выкладываю: в горздраве кандидат номер один на отделение - я. Могу уступить тебе должность и даже перед кем надо словечко замолвлю. Но взамен... два условия. На меня Филипповна особо не наезжала, видел сам, ну и ты, понимаешь, мне манёвр по-любому нужен. Привязанным не могу быть. Целый кооператив на шее! И чтобы...
  Пригожий умолк, пытаясь по моему лицу понять реакцию на свой первый пункт. Мне торговаться не хотелось вообще и я молчал.
  - Второе? - спросил я больше из любопытства. Пригожий похлопал глазами.
  - Есть предложение... если честно, то и не предложение... вроде как деваться некуда... тебе в драке... боях... поучаствовать. Знаешь, собирается за городом публика, ставки, деньги... ну вот, бой тебе... то есть нам, зачтётся. Победный если... так вообще...
  
  Вот откуда у Пригожего волнение. Меня запустить вперёд тараном, самому из окопа на бой поглядывать. А потом и победное знамя перехватить. Великий комбинатор, просто! Только не знает, не догадывается, что с этим вариантом феерический пролёт.
  - Какое странное совпадение! Меня пригласили уже.
  - Кто?!
  - Бурый.
  - Сам Бурый?!
  - Сам.
  - И что ты? Драться?
  - Не исключено.
  - Ты... это... тогда скажи, что от "Гиппократа!" Ну, что я... условия выполняю!
  Конечно, после разговора в аэропорту мне только за честь "Гиппократа" и сражаться. Больше стимула для меня нет!
   - Да ты красавец, Пригожий! Поставщик первосортных гладиаторов. Если победный бой, то мы лавры на двоих делим! А если проиграю, если меня покалечат? Ты меня с ложки бульоном кормить будешь?
  Глаза Пригожего недобро заблестели. Конечно, будет он кормить! Воды не подаст.
  - Ты пойми, нам крыша в любом случае нужна!
  - Тебе крыша нужна. Тебе! Свою Тойоту можешь на неё поменяешь.
  - Ты сейчас серьёзно?!
  
  Разговаривать не хотелось, да это и не имело смысла. Будет Пригожий заведующим или я буду - не главная сейчас забота. Октябрина, вот где червь сердце грызёт! Думал, прибрал бриллиант к рукам, а загремел в треугольник! С бандюком Бурым.
  Ничего не отвечая больше, я вышел в коридор искать Людмилу Филипповну. Она стояла поодаль окошечка во двор - в своём халате, фирменном чепчике. Никаких поползновений олицетворять власть позой или взглядом я в ней не заметил и близко. Странно вообще, что она в отделении ошивается, в медицинском одеянии - уже должна сидеть дома, в кресле, вязать внукам носки.
  "Неужели что-то с мозгами? - подумал я с некоторым внутренним напряжением. - Тогда очень плохи дела - придётся вызывать психиатрическую бригаду..."
  Но Людмила Филипповна стала торопливо говорить свою просьбу и мысли о психиатрической бригаде у меня враз улетучились. Всё сказанное соотносилось и с её видом и состоянием.
  
  У неё стряслась самая настоящая беда, причём стряслась таким разворотом событий, каковой представить себе невозможно даже во сне! Оказывается, ей утром позвонила невестка из Нерчинска, в страшном волнении сообщила - заболел внук. По симптомам хорошего очень-очень мало: менингококковая инфекция.
  
  Что шансы на спасение зависят от каждой минуты Людмила Филипповна поняла и без промедлений распорядилась везти внука в Читу! Мчаться на чём только можно!
  Вот такая картина... Дочь, зять и внук скоро должны подъехать. О том, чтобы лечением занялась сама несчастная Людмила Филипповна и речи не было. И потому, что родная кровиночка - руки ходуном ходят, что про мозги говорить! И потому, что опыт больше руководящий, нежели практический. Коллектив после отставки себя в такой красе показал, что рот у неё для просьб больше не откроется.
  Словом, все надежды Людмилы Филипповны обратились на меня - волюнтариста, бунтаря и творца "Отсебятины Орешина".
  
  - Сергей Никитович, это просто счастье, что вы прилетели! Небесное благословение! - закончила Людмила Филипповна длинным восклицанием, словно стояла перед иконой. - Умоляю вас! Помогите!
  Дожил Сергей Никитович. Нет, такие жаркие просьбы мне не новинка, но чтобы сама Людмила Филипповна!
  - По какой методе лечить будем? - Я спросил не для иронии, не для издевательств. Мне требовалось согласие на неапробированное лечение, на ту самую "Отсебятину Орешина". Чтобы независимо от исхода я сам перед собой был спокоен.
  Не мудрено, что Людмила Филипповна вопрос поняла так, будто я дождался своего глумливого торжества.
  - На колени встану, - едва не заголосила она. - Все, все слова обратно заберу!
  - Людмила Филипповна, мне нужно ваше официальное "да", - повторился я, - и сами знаете для чего.
  
  Наша боевая старушка всхлипывала и рыдала. Слёзы катились по её дряблым морщинистым щекам извилистыми ручейками. Она утирала их растрёпанным платочком и беззвучно кивала головой.
  - Всё на ваше усмотрение, Сергей Никитович!
  - Людмила Филипповна, историю болезни всё равно буду писать по букварю.
  - Да-да... они через час-полтора... уже будут...
  - Я здесь, Людмила Филипповна, и жду.
  Сколько благодарности авансом, рада, что я ей на спину не плюнул, как Пригожий.
  Эх, жизнь меняется катастрофически, а я всё равно кому-то нужен. Стёпке, Людмиле Филипповне, даже Пригожему. Если б ещё Октябрине, невообразимые б тогда за спиной крылья выросли! Ну, не делить же мне с Бурым любимую женщину поровну?! Делёж обоим неуместен...
  
   Глава двадцать четвёртая
   Ночь у меня прошла на ногах - вокруг внука Людмилы Филипповны. Делал я всё сам, без перепоручительств, даже второстепенные процедуры. Людмила Филипповна сначала энергично металась по ординаторской - то шёпотом молилась, то ломала себе старческие сухие руки, а ближе к утру там же и сморилась. Я скажу честно, повезло Людмиле Филипповне, что её дочь с зятем в срок уложились - часа бы на три позже приехали, неотвратимого исхода не миновать! Я бы тогда запах смерти от ребёнка сразу почуял, а так - все силы на борьбу. Победа будет за нами! Главное, к субботе "застабилизироваться", чтобы спокойно ехать на бой. Если там крепко накостыляют, мальчуган при дежурных врачах выкарабкается.
  
   Чем ближе подходила суббота, тем с большим заискиванием заглядывал мне в глаза Пригожий. Наверное, молился о чуде, чтобы я по его молитвенному наущению предстал перед организаторами боёв аки прилежный солдат и рванул бы там на себе тельняшку: "Я из "Гиппократа! Взаимозачётом!" Пригожий молился о своём чуде, а я о своём. Которое надлежало сотворить собственными кулаками и ногами...
  
   Я не буду подробно писать про то, как собрались в зале бойцы и зрители. Появление вашего покорного слуги, то бишь Доктора, внесло приятный ажиотаж в настроение публики. Организаторы - бандит на бандите, мне тоже улыбнулись и сквозь улыбочки известили, что напрягались с моим розыском, потому как бойцовская манера доставила удовольствие, и что многие люди теперь не прочь возложить на меня свои надежды. От дел Пригожего я открестился сразу, сказал, что бьюсь сам по себе, и наличные предполагаю положить в свой карман.
  Потом тянули жребий и ставились в пары. Под зрительские гул и крик бойцы взялись угощать друг друга серьёзными ударами. Я провёл два боя: надавал кому-то хороших лещей, по мне тоже приложились. Сортировку в этот раз организаторы провели толковую: каждый соперник из себя уже что-то представлял. Бурого я по приходу высматривал, однако нигде не увидел, а с определённого момента вовсе про него забыл. Когда я вытирался полотенцем, очень серьёзно раздумывая насчёт третьей схватки - с ростом ставок рос и класс бойцов, Бурый вдруг возник возле меня, кивнул фигурным подбородком на дальнюю дверь - "Выходи поговорить!"
  
   На улице, окутанной тьмой, он короткой фразой приказал мне садиться в белую Тойоту-Cresta. Я сел вперёд, и Октябрину, что была сзади, в углу, заметил не сразу, лишь после слов Бурого: "Не переживай, крошка, сейчас всё проясним!" Поскольку у Бурого интерес к моим переживаниям был самым последним делом на этой грешной земле, и к тому же прозвучало слово "крошка", я понял, что фраза адресована не мне. Я обернулся и увидев Октябрину, сказал: "Привет!" Та грустно, безотрывочно смотрела вбок и на мои слова промолчала.
  
   Я не узнавал Октябрину. Ни сейчас, ни все последние дни! У меня был с ней на неделе обстоятельный, тяжёлый разговор, где я выложил тысячу вариантов, как нам обрести совместное счастье! Я шептал ей слова любви, увещевал, что если она так боится Бурого, то я готов на всё! Если не помогут разбирательства - словесные, физические, мы очень даже успешно можем "эвакуироваться" из Читы. Уехать на Алтай, и никто не будет знать, в каком направлении мы "испарились!" Октябрина слушала меня с мокрыми истерзанными глазами, и на мои напористые просьбы хоть что-то сказать, талдычила одно: "Я подумаю!" Видимо, и сейчас, на заднем сиденье, она думала...
  
  Я не спрашивал куда мы едем. Смысл? Я имел представление, что у бандюков пошла мода вывозить "клиента" в лес - пугануть "на местности", избить, а кого и закопать. В моей обработке полезности нет, думаю, Бурый это понимает, всё-таки не пустоголовая "торпеда", целый бригадир, или как там его! Пугать, так я чуток пуганный. За Октябрину пасть порву без шуток, и это - не красивые слова. На два метра в землю меня упрятывать? Тогда надо толпой наскочить, а если нет - Бурому пистолетик потребуется, чтобы мне шанса не давать. Вот загвоздка, при таком раскладе Октябрине с нами лишняя. Если не исключить крайний вариант, что серое вещество у Бурого совсем расстроено и он хочет показать Октябрине, как взыскивают за измену. Только мне с трудом верится, что Октябрина бы на такого конченного гада позарилась.
  
   Едем. Границы города Читы весьма растянуты, извилисты и неожиданны. Можно уехать за пять километров в глушь, и всё будет город Чита, а можно и в десяти минутах от центра забрести на лесную поляну. Бурый остановил машину в старом жилом массиве, скрытом глухой темнотой.
   - Сидишь здесь и ждёшь! - сказал он Октябрине. И только та раскрыла рот перечить, как зло рявкнул:
   - Я сказал - здесь!.. - и уже спокойнее, - всё будет как надо!
  Мы вдвоём пошли петлять между домов. Бурый знал, куда идти и вёл меня уверенно, скоро. Я в напряжении посматривал по сторонам - как бы не налетели из темноты его "торпеды" - безголовые ударные особи. Тогда шансов выжить нет. Однако, было всё тихо и мы вскорости оказались на хоккейной площадке.
  Оживлённая в былые годы площадка теперь стояла бесхозной - здесь не только не залили каток, но и добавили разрухи: доски из ограждения были выбиты, из освещения горела лишь единственная лампочка. И то, почему эта лампочка горит среди кучи ржавых плафонов я понять не мог.
  
  Бурый резким размашистым движением скинул кожаную куртку, положил её на бортик. Затем встал под самый фонарь.
   - Поговорим, значит, орёлик! - произнёс он зловеще и завертел руками как мельница - размяться. Я, напротив, не торопился войти в свет и снимать одежду. Я был горяч с прежней схватки, и самое главное, для меня такого рода разговор имел смысл по одной-единственной причине - конкретно определиться с Октябриной. Наш бой должен решить, какой угол треугольника исчезает в небытие. На личные подозрения Бурого, его ревность мне наплевать, и я не собираюсь влезать в рубиловку только потому, что от меня у кого-то помрачилось настроение. За что мы дерёмся, я хотел знать прежде кровавого мордобоя. Как справедливо гласит народная мудрость, договариваться надо на берегу.
   - Условия?! - крикнул я, и для подстраховки тщательно огляделся вокруг, чтобы не проворонить откуда-нибудь свору "торпед". Не могу сказать, что предусмотрительность оказалась излишней, но к моему счастью на площадке стояла тишина, раздавался лишь скрип пустых ржавых плафонов. Бурый предлагает честные правила?.. Хотя честность сомнительная, я уже два боя выдержал, силами поистратился.
  
   - Это спрос, будет, а не условия! - отозвался Бурый и с резкими выдохами, выбрасывая по-боксёрски кулаки, пошёл на меня. Ясно, значит, моё любое мнение бессмысленно. Причины, условия, в которых я желал трезво и заранее определиться, исчезли из сути нашей встречи. Вообще, все слова исчезли, уступив всё значимое суровым жестам нешуточной, может, и смертельной драки.
   Мы схлестнулись! Удары от Бурого пошли резкие, агрессивные, без разведки. Мне пришлось отступать и энергично увёртываться. Я сразу понял, чем силён Бурый - опытом реальных драк. Мощным, кровавым опытом, который тянется со школьных лет за право верховодить на улице. Потом, за право быть главным среди своих, а может, главным и на зоне. У такого рода типов нет никаких сантиментов, нет спортивных правил. Из противника по их мнению надо как можно скорее делать самую натуральную отбивную котлету, иначе несмываемый позор до конца жизни. С таким биться тяжело и опасно. Противник соединяет сокола и ворона в одном лице: сокол в бою - зорок, когтист, проворен, а ворон не погнушается добить обессиленного. Вот такое мощное сочетание свойств. Вдобавок, Бурый оказался очень стойким к боли. Я ему просунул несколько чувствительных ударов, но никакого воздействия на него они не произвели.
  
   Мы обменивались крепко и зло. Я видел, что Бурый правильно оценивает меня как противника серьёзного, но моя серьёзность, равно как и всё прочее - достойная техника, осторожность, манера больше обороняться, чем наступать, им как препятствие не воспринимается. Перед ним есть только одна цель - оставить меня лежащим посреди хоккейной площадки. Скорее всего, мёртвым. У меня в какую-то секунду проскочила мысль, что Бурый, хоть и не попался мне в спортзале на глаза, всё же там был и внимательно за мной откуда-то следил. Чтобы изучить мою манеру боя. Ладно, не думаю, что я за две схватки так уж и раскрылся!
  Я старался не встречать напрямую удары, отклонялся влево-вправо, вовремя подавал верхнюю часть торса назад, а если надо, то и пригибался, отскакивал. Бурый агрессивно напирал, давил и злился моими ловкими увёртками, что было мне на пользу. Сколько так прошло времени, пока мы кружили по хоккейному полю, не знаю. Бурый молотил и молотил - то руками, то ногами, просто сумасшедшим градом, а я отскакивал, уклонялся, и выжидал брешь. Такую откровенную брешь, чтобы припечатать в неё надёжно и от всей души. И дождался! Мы ударили друг встречно - я его кулаком в нос, он поддел меня снизу подбородка...
  
  Мне показалось, что где-то поблизости тренькает трамвай... точно тренькает! Очень явственно звонит прямо в уши. И так настойчиво, словно я стою у него на пути. Ну, да! Он сигналит мне... надо принять в сторону... пусть едет. Но почему... откуда в Чите трамвай?!... В Чите трамвая нет, а... звон стоит... Ёлки-палки, это же я в Барнауле! Если ко мне приближается трамвай, значит я в Барнауле. Там они, красавцы, ходят, колёсами перестукивают! "Шёл трамвай десятый номер! Трам-па-рам, трам-пам-па-рам!" Что ж, надо уходить с путей... трамвай железный, с ним бороться - себе хуже... надо шаг в сторону, потом другой... как шаг, какой шаг?! Шаг делается ногами, я не на ногах, я вовсе не стою, я лежу!.. на земле!
  Звон трамвая из головы исчез, и я тихонько стал возвращаться к действительности. Действительность заключалась в том, что каждое мгновение мог подскочить Бурый и сделать со мной что пожелается: запинать ногами, сесть верхом и измордовать кулаками лицо, а то и вовсе скоренько пырнуть ножом.
  
  Моя жизнь, пока я был в бессилии распластан на земле, целиком принадлежала ему. Я вдруг вспомнил, как много лет назад схожим образом извивался под ударами "фазанов". Они, озверелые, загоняли меня шлангами в зев смерти, словно безмозглого барашка, а я лишь сжимался в калач, инстинктивно оберегая руками голову. Меня спас просто случай...
  
  Да-а-а... тогда был октябрь... и сейчас... октябрь - десятый месяц... как трамвай. Только здесь вряд ли кто придёт на помощь, объявись случайный прохожий, рванёт он в другую сторону, от греха подальше... Октябрина разве что... но где она? Сейчас накинется Бурый и... конец... Я сам ввязался в этот бой... знал, что у меня два варианта - оказаться слабее противника или оказаться сильнее. Слабее быть не мудрено, а силу вот показать... тут ход за мной, только за мной! Иначе Бог одним махом сметёт фигуры в ящик - "Фини та ля комедия, Сергей Никитович! До данного момента с вами было интересно играть, но теперь, увольте!.."
  
  Вставать, пока Бурый где-то замешкался!.. Ориентация "верх-низ" в моём вестибулярном аппарате отсутствовала. Мозги пребывали в мерзком текучем состоянии, словно трепыхались в полужидком, полуаморфном растворе. Любое шевеление головой отправляло тело в рваный бреющий полёт, порождало тупую боль. Хотелось навсегда забыть про этот белый свет и лежать без движения! Даже если бы роковая апатия приблизила меня к порогу вечности.
  Тем не менее, я должен был вставать. Должен!!! И мои руки потянулись к ногам, нащупали их. Теперь ноги надлежало опереть на землю, туловище выпрямлять вертикально от стоп. Правая подошва упёрлась в землю... так... подаю вес туда... теперь, главное, левой ногой свою тяжесть принять...
  
  В выпрямление я вложил все силы, всю волю, какую только мог собрать, и не думаю, что найдётся слово, способное описать моё напряжение. Это было самое неимоверное, самое нечеловеческое действие всей моей жизни. И оно сработало! Наверняка я шатался, как былинка, но мне казалось, что я обрёл надёжную устойчивость и вновь готов стоять за себя. Однако противника передо собой я не увидел - Бурый лежал на спине, вытянув руки.
  
  Я подковылял к нему и наклонился - лицо его было обильно замызгано кровью, но он дышал. Будь я в подобной ему роли, мне следовало бы своего ненавистника немедленно добивать, причём, любым способом. Но я... совсем из другого теста - я не желал смерти даже такому свирепому противнику. Даже за Октябрину... Тем не менее, сведшую нас нос к носу проблему требовалось каким-то образом разруливать. Бурый шевельнул головой, пытаясь её приподнять, заморгал глазами. Вменяемое сознание у него было не за горами, и теперь настала моя очередь кое-что растолковать этому бравому доселе молодчику: кто тут победитель и какой победителю достаётся трофей.
   - Октябрина моя! - негромко, зато внятно отчеканил я. Ну, как внятно отчеканил, если перед этим я харкнул кровью и двумя зубами? Бурый смотрел диким взглядом, пытаясь осознать что-то в глубинах своей черепной коробки, но смысл происходящего его сотрясённым мозгам пока не открывался. Зарядил я ему неслабо, и ему тоже требовалось время вернуться из своих дальних полётов.
  
  Наконец, я увидел звериную вспышку глаз. Отлично! "Товарищ" очень верно врубился в действительность! Я повторил Бурому насчёт победителя и трофея. Уповать на одобрение этого противником или на подписание акта капитуляции мне, конечно, не стоило - Бурый в подтверждение своего несогласия что-то свирепо рыкнул.
   - Поднимайся, докажи, что это не так! - я угрожающе склонился над Бурым. Ставить точку належало именно сейчас. Окончательную, массивную точку, чтобы ничего больше не переписывать и не добавлять какие-либо постскриптумы.
   Возможно, и скорее наверняка, мои правила отличались от тех, которых держался Бурый. Потому, что предложение он выслушал, а попыток встать не произвёл. Впрочем, лежачая поза не мешала ему сыпать угрозами. Я уже имел в закромах опыт, что подобной тактике - отделаться в решающий момент словами и угрозами будущих разборок, конца может не быть. Что тут поделаешь? Пинать лежачего, поясняя ему таким образом неправоту, желание у меня отсутствовало.
   - Всё, трофей больше не ищи! - сказал я фразу, заключительная сила которой мне виделась бесспорно. И полагал сейчас же идти к Тойоте-Cresta, к моей желанной Октябрине. Но "трофей", которому место схватки выдал одинокий фонарь, возле нас объявился сам. Полагая, что теперь мы вольны в своих чувствах, и вольны заслуженно, я слабыми руками потянулся обнять Октябрину. Она с испугом отпрянула от меня и бросилась к Бурому.
   - Ничего с ним не будет, - пояснил я, думая, что Октябрина сочла Бурого уже мёртвым. - Очухается!
  
   Бурый, в подтверждение моих слов, ободрялся на глазах.
  - Живучий, как сто собак, - сказал я, и чуть наклонившись к Октябрине, взял её за локоть. - Пошли!
  Октябрина, к моему удивлению, руку отдёрнула: "Уйди!"
  Что значит "уйди"? Я не гладиатор - выходить на арену цирка только для того, чтоб отстоять собственную жизнь. И морда моя не казённая - всяким бурым для развлечений её подставлять! Меня серьёзные отношения выяснить пригласили. Пробить геометрию любовного треугольника. Я пришёл! Победил! Смёл лишний угол! Какие могут быть вопросы?
  
  "Лишний угол" наконец-то заимел желание стать полноправным участником диалога. Лежачего положения он не переменил, но зато высказал мнение, которое мне чрезвычайно понравилось.
  - Ты... давай... вали к своему чёрту! - разбитые губы Бурого разжимались медленно - тягуче, осязаемо выдавливая злобу.
  - Нет, Витенька! - крикнула сквозь слёзы Октябрина, и я не поверил своим ушам! Увы, верить надо было, поскольку на моих глазах Октябрина обнимала Бурого и причитала: "Я люблю, Витенька, тебя! Тебя!"
  Да... Октябрина... чудо чудное и диво дивное... Что я с тобой получил? Моя любимая женщина надрывается рёвом над моим врагом, из рук которого я старался её вырвать. Удивительная, неповторимая, неземная Октябрина... что же ты, красавица, делаешь? Собственно из-за тебя мы тут друг друга насмерть мутузили... Могла бы мне по другому сказать, что я лишний...
  
  Итак, дальнейшее моё присутствие отдавало крайним идиотизмом. Как врач я мог бы себе только такой неутешительный диагноз поставить, если бы проторчал здесь ещё минуту-другую. Голубки что-то там ворковали, вперемежку с соплями и охами, Бурый для порядка громко огрызался, не чураясь матерков, адресуя их то мне, то Октябрине, но для меня зрелище закончилось. И не только зрелище - объект моей горячей любви преобразовался в чёрт знает во что: я видел совсем другую Октябрину, для которой я был лишним. Лишним напрочь! Не достойным даже капельки сострадательного слова - за побитую в кровь харю, за вывернутую наизнанку душу...
  И всё же, уходить без слов, придавленным такой нелепой и печальной для меня картиной, я посчитал поспешным.
  
  - А ты боялся! - как можно бодрее перча слова иронией, хмыкнул я Бурому. - Живи! Орлы падаль не клюют!
  Октябрине мне не хотелось адресовать ничего, и я подхватив свою куртку, побрёл куда-то между домов... С чего я взял, что женщины с высоким красивым лбом держат себя в моральной строгости?
  
   Послесловие
  Лицо моё разбито донельзя - в синяках и кровавых ссадинах. К тому же несколько зубов геройски остались лежать на месте драки. Я торчу дома - на работе меня ещё неделю, минимум, не увидят: людей надо беречь от такого жутковатого зрелища.
  Стёпку выписали без дяди Серёжи, се ля ви. Иначе бы моя разукрашенная рожа обесценила все нравоучения, которые я имел смелость заложить в мозги и душу этого славного подростка. Ему рано познавать жизнь с крайне экстремальным любопытством, как это делает его наставник дядя Серёжа. Опасный, головокружительный вираж можно закладывать в уверенности, что в тебе есть силы для контроля ситуации. А если в по-взрослому смертельный заворот сунется незрелый мальчуган, беда может его настичь...
  
  Звонила Людмила Филипповна, спрашивала чем отблагодарить за внука. Какой-то особой благодарности мне не надо, особая благодарность - восемь лет совместной работы. За которые - чистая правда, я не держу никакого зла. И которые лишний раз подтвердили мне старую русскую поговорку - "Бог не Тимошка - видит немножко!" Пусть Бог видит в нас хороших и достойных игроков придуманной Им увлекательной игры под названием "Жизнь".
  
  А что мы под Его Оком - не сомневаюсь. Хотя бы на примере Пригожего. Людмила Филипповна поведала мне новость - белую Тойоту "лучшего среди равных" бандюки заменили на столетнюю ржавую "копейку". В оплату "счётчика". Древняя никчёмная машина, которую Пригожему сунули ради смеха, и на которой стыдно ездить - полбеды: дольщики кооператива, наконец, сообразили, что возведение желанных гаражей подозрительно откладывается и написали куда следует. Теперь Пригожим займётся прокуратура... "Лучший среди равных" дискредитирован капитально, думаю, что и учёная степень накроется ему "медным тазом".
  
   Заведующим отделением, скорее всего, назначат меня. Ну, а мне... ёлки-палки (!), ничего не могу сейчас сказать по этому заведованию!.. Октябрина на работе больше не появлялась, по телефону просила уволить...
  Вот, кажется и всё, мой дорогой читатель, пора закругляться с повествованием... Ах, да! У меня появились деньги на квартиру, ну, если их приплатить к комнатёнке в общежитии. Выходит, не медициной единой быт медика налаживается! Собственным здоровьем тоже. Кстати, о здоровье: деньги в долларах, всяким "чёрным вторникам" не подвластны, и я недельку-другую спокойно подлечусь. Зубного врача не миновать - для восстановления статус кво необходимо обзавестись тремя искусственными зубами. Как залечить ссадины и синяки - организм разберётся сам, без моего участия.
  
  Затем пойду искать вариант однокомнатного жилища. Хозяйки там по-прежнему не предвидится, но разве это повод унывать? Отсутствие хозяйки - не приговор. Быть, может, однажды на мой уютный огонёк прилетит красивая нежная бабочка... восхитительная бабочка, с приятной фигуркой и крутым глянцевым лбом.. Я не буду делать из неё гербарий, а предложу изящную корону местного королевства...Может быть...
  
  Теперь, читатель, мне однозначно сказать больше нечего! Лишь прошу поверить, что я не солгал даже на пол-мизинца! Ибо то, что я засвидетельствовал в жизнеописании, написанном мной самим и прочтённом (надеюсь, сто раз) лично вами, подтвердит любой, кто меня знает.
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"