Аннотация: Ветерану Великой Отечественной Маркову в светлую память
Ленька-лейтенант.
(рассказ о любви)
Николаю Ивановичу
Тогда я работал в весьма большой библиотеке:"Научной библиотеке при
Томском государственном университете". Я бы не сказал, что у нас было так
много работы, что нельзя передохнуть. Были и дежурства и перекуры. Тогда еще
с нами был такой интересный человек Николай Иванович. Фамилия его вам ничего
не скажет. В то время еще проявляли интерес к рассказам о войне с "немцем"
- Великой Отечественной войне. Как помню, так и передам его рассказ с
добавлением поздних проверок их правдивости. Могли же участники событий
неправильно прочитать или даже понять надписи на незнакомом им языке,
или перепутать имена? Мне Николай Иванович рассказывал так, но если вы знаете
эти места или, что самое интересное, сами были участниками этих событий, то
очень прошу вас меня поправить.
I
Да это было при наступлении наших войск в Польше. Да-да, это рассказ про
войну. И я прошу тебя его записать. Потом ты мне его прочитаешь и я
поправлю, если что-то будет не правильно. Ведь ты любишь записывать?
Думаешь, что это так просто? Тебе так кажется? Ну, да ладно. Ты сейчас
слушай, а дома запишешь.
Наш взвод разведчиков сержантов, опытных и знающих, направили в местечко
Валевичи. Да какой там городок? У них эти городки как наши деревни. Десяток
домов, а вокруг поля. А здесь было конкретное задание. Не просто его
занять, а охранять от мародеров и наших и своих польских конеферму. Князья
Потоцкие. Они называются не князья, а по-польски Панове Потоцкие. Они
разводили коней. Какая-то особенная порода. Красивые здоровенные. Панове эти
вместе с фрицами подались, но коней, да сам очаг семейный - родовой замок с
собой не утащишь. Разрушать ничего они не стали, взрывать там, коней резать.
То ли рука не поднялась, то ли бежали сильно быстро, что ничего не успели. К
моему рассказу это имеет малое отношение. Просто все происходило в очень
красивом месте. В красивом старинном замке. Замок почти настоящий, но без
башенок по углам. Нет, конечно, моста подъемного и рва, окружающего
настоящий замок я не видел. Это, наверное, средневековые дела. В наше время
все это было убрано или не применялось, - я тебе не скажу. Не видел и все
тут. Решетка железная красивая вокруг этого дома была, а рва я не видел. Дом
добротный двухэтажный, высокий. Да.
С самого начала все было как в старинном кино. Походим мы, группа бойцов -
взвод сержантов, как положено - строем. Я, как самый старший, а может и
самый смелый, подхожу к дверям этого замка, а надо сказать двери эти и не
двери вовсе. Они как настоящие замковые ворота. Огромные, высокие, по-моему,
в них можно въехать верхом на лошади. Сделанные из дубовых толстенных плах.
Обработанные, конечно, но грубовато. Такое впечатление, что воротины эти уже
пытались пробивать тараном, только очень давно. А с тех пор их перевесили
сюда с замковых стен. Думая, что меня не скоро услышат, я стал громко
стучать кулаком в эти ворота, помогая себе сапогами. Неожиданно быстро одна
из воротин отворилась вовнутрь. Причем открылась совершенно бесшумно и
легко. В полутьме за этими правой створкой двери стояла невысокая очень
красивая женщина. Она была не старой и не молодой. Есть такие женщины, о
которых нельзя сказать точно, сколько им лет. Эта женщина придерживала на
груди старое пальто как это делают люди, когда нужно быстро выйти из дома,
чтобы пройти за почтой или открыть калитку. У нее были красиво уложенные
рыжеватые, но не рыжие волосы. Смотрела она из-подлобья, но не хмуро, а как-
то вопросительно. Рука, придерживающая воротник пальто принадлежала скорее
"пани", а не работнице. Рука была чистая, белая, с гладкой кожей и
ухоженными ногтями.
- Кто вы такие? - спросила она спокойно и с достоинством. Чувствовалось, что
ей совсем не страшно. Хотя нас было много и не все из наших были настроены
дружелюбно. Русский, на котором это было сказано, был правильный, совсем без
неприятного "пшикающего" польского акцента. Я принялся рассказывать кто мы,
зачем, и что нам приказали. Какое у нас задание по этому замку.
Чувствовалось, что меня очень хорошо понимают. Потом я замолчал и просто
смотрел на женщину, а она на меня.
Наконец, нам надоело разглядывать друг друга и женщина посторонилась,
пропуская нас в темную прихожую. Если снаружи здание не сильно напоминало
замок, то внутри роскошь обстановки прямо указывало, что мы в родовом
поместье польского князя. В прихожей, по размеру напоминающей танцевальный
зал, бросался в глаза огромный, ухоженный красивый камин. По бокам его стояли
кованые канделябры для большого, я так и не посчитал для какого количества,
свечей. Повсюду вокруг стояли глубокие кресла, убранные в серые футляры,
стулья с высокими спинками. Паркетный пол чисто натерт, кругом ни пылинки,
очень чисто, но как-то мрачно. Наверное, это ощущение происходило от
приспущенных тяжелых штор на высоких почти до потолка узких окнах.
Мои сержанты в прихожей стали стягивать вещмешки, стряхивая на этот
Сверкающий удивительный пол снег с шинелей и шапок. Кто-то уже побрел по
замку, постукивая каблуками по замковым коридорам, разглядывая темные
старинные портреты на стенах в тяжелых золоченых рамах. Шаги и слова гулко
звучали в воздухе, отдаваясь в высоких потолках, подпертых колоннами. Из
соседней залы уже бойцы крикнули мне, что в ней можно остановиться.
Женщина, впустившая нас, взяла меня своими двумя пальчиками под локоть и
сказала, уже, почему-то с польским акцентом: "Пан начальник пойдет со мной.
Я покажу, где ему нужно будет жить".
В это время, в незакрытую входную дверь мы услышали звук подъехавшей к
крыльцу "эмки". Дверь распахнулась и на пороге в проеме двери на фоне яркого
солнечного дня появился силуэт человеческой фигуры. Только сейчас мы смотрели
на фигуры на темных картинах, а тут стала видна яркая живая солнечная
картина. Но вместо польского атласного камзола на военном в дверях была
шинель советского, русского воина. Когда он закрыл за собой дверь и наши
глаза стали что-то различать в неярком свете прихожей, то мы увидели
красивого статного молодого человека. Русые кудри выбивались из-под красного
околыша офицерской фуражки. Портупея ладно стягивала стройную талию, широко
расставленные голубые глаза с улыбкой глядели на нас. "Старшина Марков уже
прибыл?" "Так точно", - ответил я автоматически. Но локоть моей руки все еще
был в цепкой хватке женщины. Потом я опомнился, вырвал свою руку, отдал
честь и начал докладывать прибывшему к нам лейтенанту по всей форме.
Лейтенант кивнул кудрявой головой, продолжая улыбаться. "Все в порядке
сержант, - сказал он, - значит, я попал как раз вовремя. Будем охранять
конезаводских лошадей вместе. Меня к вам от генштаба для усиления и
представительства". Женщине, от которой мне удалось отцепиться, видимо,
молодой лейтенант понравился еще больше, чем я. Она даже шагнула в его
сторону.
"Так пойдем же, пане, я покажу вам вашу спальню". Обращалась экономка уже
к лейтенанту. Я не совсем понял, имела ли она ввиду нас обоих, но на всякий
случай пошел с ними.
Я назвал эту женщину экономкой? Да? Ну, я не оговорился. Она такой и
оказалась, хотя сначала я подумал, а - не родственница ли Потоцких осталась
в замке присматривать за добром? Так вот. Она провела нас через прихожую,
коридорами через гостиную, где мои сержанты уже разматывали свои портянки и
появлялся нормальный запах казармы. На солдатах лежали узорчатые квадраты от
рам стрельчатых дворцовых окон и я подумал о том, что здесь мы сколотим
хорошие нары. Но это после, после. Сейчас неплохо бы устроиться самому вместе
с лейтенантом. Ну, и разобраться с ним. Кто он да что. Кто их знает этих
"представителей генштаба". А вдруг он совсем не тот, за которого себя выдает,
а?
Комната, куда привела нам экономка была, с очень высоким потолком. Метра
четыре, наверное. Два окна в одну сторону были прикрыты внутренними
створчатыми ставнями, но не плотно. Из-за этого в комнате царил полумрак.
Зачем я все так подробно расписываю? Какие ставни, да какие шторы? Ты
понимаешь, я в первый раз был во дворце. То есть я их видел в кино, там, на
картинках. А тут я в первый раз был в таком красивом, теперь я понимаю в
"роскошном" доме, куда богатые польские паны со знанием дела привозили свои
богатства. Ну и это важно для той истории, которая произошла с этим
лейтенантом.
В хлопотах по устройству расположения взвода и устройству военной охраны
конезавода незаметно прошло несколько дней. Нового ничего такого не
происходило. Распорядок дня у нас был довольно однообразный: каждый день
проведение караула вокруг конефермы. Каждый день однообразная ругань с
непрерывным потоком просителей. Что за просители? Да приезжает денщик от
очередного генерала, ну, или там полковника. Прослышали про конеферму и
сразу решают, что это специально, вроде как для них тут две сотни лет
выращивали породистых производителей, у которых цена как у настоящих
арабских скакунов. Требуют поменять своих беспородных крестьянских лошадок
на наших. Происходит сначала "увещевание". Объясняется, что это национальное
достояние польского народа, что нельзя вот так просто ездить на этих
лошадях, что они как семенная картошка, которая совсем не для еды. Ну, а
дальше про бережное отношение к чужому народному достоянию вообще и т.д. и
т. п. Ну, конечно, в зависимости от терпения слушателя. Обычно на втором
слове обрывают и начинают, чуть ли не кричать, "что здесь конюшня или
институт благородных девиц? Да вы что паршивую лошадь дать не можете. Идет
война, как вы смеете лошадей каких-то буржуев пролетарскому советскому
генералу (полковнику) дать не можете! Что вы тут, в конце концов, вы здесь
вашу мать-перемать вашу!..." Ну и в том же тоне. Ну, когда пыл крикуна
немного остывает, тогда вздохнешь печально так (нужно вздыхать натурально, а
то так и дальше продолжается эта самая мать-перемать) и ведешь крикуна к
Арлекину... Арлекин - это настоящий арабский скакун. Серый в яблоках.
Просишь вывести его на манеж. Вы, наверное, видели картинки к сказке про
конька-горбунька. Так у него там вначале были братья (если у лошадей бывают
братья), которые поле вытаптывали. Нет, не в яблоках а черные, как смоль. А
этот как будто из этой самой сказки. Только в яблоках. Всхрапывает, встает
на дыбы, косит черным глазом, роняет пену. Красоты конь необыкновенный, даже
дух захватывает, если вы хоть немного лошадей любите, конечно. Ну и душа у
вас... не очерствела что-ли... Мне так и казалось, что вот-вот из-за угла
выскочит Иван-царевичь в камзоле шитым золотом, вскочит в седло и взметнется
в синее небо... Это когда я Арлекина видел на манеже. Денщики они, знаете
ли, в конях-то разбираются. Стояли обычно тихо. Ну, или цокали языком, да
головой покачивали. Вздыхали тяжело. Почти как я вначале, ну и уходили,
объясняться со своими генералами или полковниками. Кто там их там к нам
посылал.
II
Да, я опять отвлекся. Уж очень кони там были... Да... Ну, так вот. Не
успели мы, как следует обжиться, как лейтенант наш стал куда-то пропадать.
Сначала это днем происходило. А потом, немного погодя, и ближе к ночи.
Проберется потом на цыпочках к своей кровати в час ночи. Уляжется в одежде,
только сапоги скинет. Потом ворочается, ворочается. Вот же не знаю до
скольки. Потому как мне самому завтра на службу. Так вот я и смекаю себе,
что тут должна быть замешана какая-нибудь юная польская особа. Не к нашей же
экономке ему ходить. У той и годы не те. Хотя, кто его знает, насчет
возраста женского мне тогда не все было ясно.
Сижу как-то я с нашим старшим сержантом, облупляю сваренную в мундире
картошку. Двери наши бесшумно открываются. Я-то напротив сидел, а моему
старшему сержанту Володе не видно, потому как за спиной это у него. Заходит
эта самая экономка. Кстати, мы так до конца и не узнали, как же ее зовут.
Оказалась она молчаливой, и скрытной. Может болтливость у экономок в Польше
не в ходу? Специально таких подбирают. Часто она нам не показывалась, и нашу
жизнь не лезла. Ходила по дому бесшумно, что-то делала, убиралась, как могла
поддерживала чистоту. Ну, а в казарме, сами знаете... Короче, сколько
солдаты сами навели порядка, столько и есть. Вообще-то, наш взвод порядок
всегда старался поддерживать.
Зашла, значит, эта экономка в дверь, в дверях стоит, глядит и молчит. Я к
ней со всем уважением, мол, проходите, не побрезгуйте простым солдатским
обедом. Володя мой сержант обернулся и тоже на нее уставился. А она
продолжает молчать и нас как бы разглядывать. Вроде как оценивает, стоим мы
чего-то или можно бесплатно получить. Молчим.
Я снова ее приглашаю, стул пододвигаю в ее сторону. Не обижайтесь, мол, на
нас, мы простые солдаты, особым политесам не обучены. Она прошла в комнату,
присела на стул. Сама же все рукой около воротника свое пальто придерживает
около ворота.
- Вы пане, - наконец, говорит,- знамениты будете.
- Почему же это? - спрашиваем мы в один голос.
- Эта комната, где вы сейчас сидите не совсем простая комната. - Отвечает
экономка.
- Что значит не простая? Может в ней клад запрятан? - мы стали озираться с
сержантом Володей вокруг. Комната как комната. Мы уже в ней недели две
прожили и ничего такого не заметили. Ну, разве что убранство в ней очень
красивое. Портьеры, обстановка, колонны, лепнина - все очень красивое и,
видимо, дорогое. Хотя в этом мы не сильно разбирались. Тут надо сказать
честно.
- Вы должны знать, что именно в этой комнате прожил Наполеон Бонапарт.
Когда он ехал в Россию воевать. Целых три дня он жил в этом имении. Именно в
этой комнате. Видите, что по всему нашему дому решётки стоят на окнах. Как
вы думаете, зачем это?
- Не знаем! Да что же вы раньше-то молчали. Мы бы как-то отметили этот
факт. Что мы как бы фашистов гоним, а раньше вот французов.
- А зачем вам знать больше, чем вы знаете? Да я бы и так не сказала, чтобы
вы сильно не гордились. Просто мне ваш лейтенант кое-кого напомнил. Кажется,
печальная история этого дома хочет повториться.
- А можно вас спросить, почему это наш лейтенант вам Наполеона напомнил.
Ведь наполеон был невысокого роста, толстенький, носастый, ну и вообще...
- Нет, пане, нет. Дело не том, что они оба завоеватели и солдаты.
Лейтенант ваш хороший, красивый. Наполеон отсюда жену нашего пана
Гробинского увез.
- Что значит увез? Как можно жену увезти?
- Да вот так. Можно сказать, украл ее. Увез без спроса. Говорят, что она в
него влюбилась. Не знаю как можно так. Сами говорите, что низенький,
толстенький...
- Ну и как же это было?
- Да не знаю я. Знаю что увез, а как это было в точности, не знаю. Тогда,
как вы понимаете, меня еще здесь не было. А сочинять я не мастерица. Знаю
только, что жена у пана красавица была. Из-за нее пан Гробинский двух
человек на дуэли убил. Одного поляка, другого француза. Нет не Наполеона.
Это знаю, а больше ни чего не знаю.
- Скажите, а почему вы так хорошо по-русски говорите? - я спрашиваю.
- Так я же русская. Из России. Родилась во Львове. После революции,
гражданской войны пришлось уехать. (Так, подумал я, насчет возраста-то я был
прав). Видите ли, мой муж был царский офицер. Стрелял в комиссаров. Сначала
мы с ним в Париж ехали, а потом в городе Кракове нас ограбили. Долго
рассказывать, как и где мы с ним жили. Но, в конце концов, мы с ним здесь
оказались. Да перед началом войны он помер. А я вот экономкой у пана
Потоцкого.
- Так как же все-таки у Наполеона с женой этого самого пана вышло? И почему
сейчас здесь Потоцкие жили, а тогда какой-то пан Гробовский?
- Точную историю пусть вам кто-то другой рассказывает. Еще могу добавить,
что звали эту женщину Кристина. Забрал Наполеон ее с собой по пути в Россию.
Пан Гробовский сильно опечалился. Гнался он за Наполеоном, но не догнал. А
быть может и догнал, да не смог отбить ее. Кто их теперь разберет. А быть
может и Кристина сама не захотела обратно возвращаться. Думала, что ее
Наполеон весь мир завоюет и станет наша Кристя царицей всего мира? Так вот,
хотел на себя здесь пан Гробовский руки наложить, но вместо этого по всему
дому окна зарешетил толстыми чугунными решётками. Даже на втором этаже.
Какое-то помрачнение ума у него случилось. На втором этаже-то зачем? Кто в
здравом уме на второй этаж полезет через окно? Так я хочу вам сказать, что
ваш лейтенант хочет тоже, как Наполеон, Кристину украсть.
- Какую Кристину?
- Дочку плотника здешнего. Только вот замужняя она или нет - этого я не
знаю. Они верующие католики, а она замужем была за нашим одним пьяницей.
Католики же развод не признают. Надо, чтобы папа римский им разводную дал. А
как немцы ушли, так этот пьяница, ее муж, куда-то сбежал. То ли он с ними
подался, то ли в лес ушел. Не знаю. Теперь замужняя Кристина или незамужняя?
Теперь она одна с родителями живет. Тоже, кстати, красавица.
- А скажите, вы сами-то, почему не хотите вернуться на родину, В Россию?
- Поздно уже. Трудно на старости лет с места двигаться... Да и не осталось
у меня там никого.
Она как-то сгорбилась, на глазах изменилась, постарела. Как женщина не
старалась - было видно, что тоска по Родине у нашей экономки, не смотря на
все старания ее скрыть, все же была. Хотя внешне заметить было трудно. Мы,
тогда были молодые и не понимали, как это можно вот так все бросить, родных,
близких. Жить на чужбине и даже не иметь желания вернуться назад. Что делает
с людьми судьба.
Экономка еще немного посидела, помолчала. Потом вздохнула, встала и ушла
также бесшумно, как и пришла.
Вечером, когда Лёнька вернулся, мы стали его расспрашивать о его Кристине.
Он стал над нами смеяться.
- Как же вы, - говорит, - разведчики проморгали такую красавицу девку. Да
теперь для вас все потеряно. Я на ней жениться собираюсь, только вот
родители её против.
- Ну, а как же родители тебе, - спрашиваем, - могут тебе, офицеру из
генштаба, помешать? Ведь она-то не против?
- Да они, отвечает, - как твердый камень: "не можно", да "не можно". Я
объясняю, что наша православная вера разрешает второй раз жениться, что
теперь война, как теперь говорить, что ее муж вернется, когда немцам капут.
А они все свое "не можно". Надо говорят, чтобы ксендз венчал, чтобы полную
службу по церковному уставу. Это потому объясняют, что настоящая свадьба -
она на небесах происходит, а здесь на земле люди только непотребством да
грехом занимаются. А мы, я решил, с Кристиной в город поедем. Пускай на
небесах, только женюсь я на ней.
И ведь поехали в город из Валевичей. Надо сказать, что в этом местечке
настоящей церковной службы не было. Была маленькая кирха, только священника-
ксендза своего не было. Он из города приезжал. Обвенчать там, ну, и по
праздникам колокола звонили.
Так из города молодые вернулись ни с чем. То ли ксендзы все по случаю
военных действий разбежались, то ли Лёнька плохо говорил по-польски. Не смог
убедить, что он собирается по-честному жениться. А может быть Лёнька просто
мало денег предлагал. Короче не стали в городе их венчать. А почему мы у
сердитого Лёньки расспрашивать не стали.
III
А свадьбу Лёнькину мы сыграли! Мы, значит, сержантский состав в порядок
себя на втором этаже приводим. Мой Володя, который у окна сидел, говорит:
- Слушайте, а, по-моему, наша экономка твоего Лёнька тестя не пускает в
замок.
Ленька в окно выглянул да как крикнет:
- Побежали вниз, а то международный конфликт может получиться.
Выскочили мы вниз на крыльцо. Стоит пожилой человек в хорошем пальто с
каракулевым воротником и жарко что-то по-польски толкует, а та все "не
можно", да "не можно".
- Как это "не можно", - заорал наш Лёнька лейтенант, - да это же тесть мой!
И сам к тестю. Тот обрадовался, заулыбался. Под руку его взял. Так они и
пошли на свадьбу. Впереди наш лейтенант красавец под ручку с тестем, а
позади мы вдвоем с сержантом Володей.
Когда мы пришли к дому родителей Кристины, где должны была проходить
свадьба, то увидели большой длинный стол прямо во дворе, уставленный
разнообразной снедью. То, как проходят свадьбы в наших деревнях, нам было
понятно. А было удивительно и непонятно как в такое трудное и голодное время
такое изобилие удалось собрать на стол. Видно, что старый плотник очень свою
дочку любил и готов был пожертвовать для ее счастья последнее. А дочку его,
невесту Лёнькину, мы сейчас в первый раз увидели и она нам очень
понравилась. Красавица сидит в первом месте за столом, рядом с нею место
пустует. Конечно, для нашего Лёньки. Сидит немного грустная. Как только
нашего лейтенанта увидела, так сразу вспыхнула, покраснела и глаза вниз
опустила. Нет, ну и вправду Лёнька про неё говорил - красавица. Конечно, я
про Наполеона мало знаю, но, кажется, что и он мог такую девицу у польского
пана украсть. Волосы темные, на белые стройные плечи вьются, белое
подвенечное платье на ней тоже очень красивое. Поднялась она, Лёньке стул
пододвинула, посадила с собою рядом.
Нас с Володей тоже за стол усадили. Сначала все молчали. А народу много
пришло. По военным меркам. Человек двадцать. Все сидят, молчат и на молодую
пару любуются. Уж очень они вместе глядятся. Впрямь как лебедь с лебёдушкой.
Ты знаешь, я длинную жизнь прожил, а такой красивой пары как эта, так и не
увидел. Может они, и были, только мне не досталось, наверное, посмотреть.
Ну а потом пошла просто свадьба, таких я много видел. Свадьба обыкновенная.
Тосты, пожелания молодым. На польском, на русском. Потом песни запели. Поляки
все старались русские песни петь: "Про Стеньку Разина", про "Катюшу". Короче,
обыкновенная свадьба.
IV
Через неделю прибыл приказ следовать из Валевичей на юго-запад. Наши
войска уже подходили к Берлину. Туда стягивались наши войска. Мы с Лёнькой
лейтенантом потеряли друг друга. Только незадолго до Победы уже далеко за
Берлином мне встретился взвод минеров, которым командовал наш Лёнька. Он
рассказал, что за ту самую свадьбу его перевели из штаба армии в рядовой
взвод. Еще Лёнька говорил, что надеется после Победы вернуться в Валевичи за
Кристиной. Очень говорил он Кристина слезы проливала, когда они прощались.
Как ты спрашиваешь его судьба сложилась? Не знаю, не знаю. Не знаю ни
настоящей фамилии Лёнькиной, ни его адреса. Как-то не надо было. Сам же ты
молодой. Думаешь, что всегда такой будешь.
8.01.1983
Послесловие
I
Тогда я и вправду так думал. А вот сейчас пишу и сожалею, что не
расспросил подробнее, не узнал какого-нибудь ещё названия. Теперь нет этого
конезавода. В Интернете я нашел справку.
"Конный завод графа Потоцкого. Граф Иозеф Потоцкий, сын Альфреда и Марии-
Клментины, урожденной Сангушко, основал в 1883 году в 60 км южнее Славуты
конный завод Антониан, где помимо арабских, разводили англо-арабских и
английских чистокровных лошадей. Перед Первой мировой войной для арабского
отделения граф импортировал племенной материал - 13 жеребцов и 2х кобыл - из
Египта, Индии, Англии, Стамбула и Ближнего востока. Из привезенного
поголовья большое значение для селекции имел Ибрагим (Ibrahim), положивший
начало собственной линии в породе, основным продолжателем которой стал его
сын Сковронек (Skowronek), проданный в 1915 году в Англию за 1500 фунтов.
Граф, к сожалению, до этого времени не дожил.
Его сыновья Иозеф и Роман после Первой мировой войны собрали остатки
лошадей в два конных завода, Беен и Дерацн, и продолжили дело отца. В 1929
году кобыла их селекции Диверсия (Dywersia (Wallis II-Lutecja)) выиграла
Дерби, а в 1938 году выиграл ее сын Джарема от Мадраса. Во Вторую мировую
войну поголовье было практически полностью утеряно".
II
Почему мой Николай Иванович называл украденную Наполеоном польскую пани
Кристиной я тоже не знаю, Нет бы мне тогда поинтересоваться справками. Ведь
эта любовь Наполеона Буонапарте уже была историей и записана его биографами.
В Интернете эта история есть, и я привожу ее, как нашел:
"Мария Лещинская (в некоторых источниках - Лачинская) принадлежала к
старинному, но обедневшему польскому роду. После смерти отца она, младшая из
шести детей этого семейства, была больше озабочена судьбой своей страны, чем
нарядами. Учитель Николай Шопен (отец великого композитора) писал на полях
ее учебной тетради "К чему такой чрезмерный восторг "Как приложить ваши
причитания о бедной Польше к истории Пунических войн?"
Марыне, как звали ее близкие, предлагал руку и сердце красивый, богатый
молодой человек. И хотя симпатии девушки ни у кого не вызывали сомнения, она
нашла в себе силы отказать жениху - он был сыном русского генерала,
"притеснителя" ее несчастной родины. По некоторым сведениям, Марыня сделала
это не по своей воле и даже собиралась бежать с возлюбленным, но все-таки не
решилась.
В восемнадцать (по некоторым источникам - в шестнадцать) лет Мария стала
супругой 70-летнего вдовца Колонна-Валевского, женившегося третий раз.
Долги ее семьи были уплачены, родовое поместье восстановлено, а брат отпр-
Авлен учиться во Францию. И не только это... В свете шептались, что этим
браком спасалась честь семьи Лещинских Мария шла под венец, будучи беремен-
ной. Достоверно одно сына она родила спустя шесть месяцев после свадьбы, и
отцом его вряд ли можно считать Валевского. В это легко верится - ведь и
спустя годы престарелый муж польской красавицы с легкостью дал свою фамилию
ее ребенку от Наполеона!
"1 января 1807 года Наполеон, направляясь в Варшаву, остановился для смены
лошадей возле городка Блонь, - пишет французский историк Ги Бретон. - Его
карету немедленно окружила восторженная толпа. Внезапно она расступилась,
давая дорогу двум элегантным женщинам. Самая красивая из них, блондинка с
нежными голубыми глазами, в национальном головном уборе, сказала по-француз-
ски "О, мсье, я умоляю вас, проведите нас к Императору и сделайте так, чтобы
я смогла поговорить с ним несколько минут с глазу на глаз".
Это оказалась Мария Валевская, наивно и искренне приветствовавшая победи-
теля. На другой день "неистовый корсиканец" приказал разыскать приглянувшую-
ся ему красавицу. И 18 января Дюрок, генерал по особым поручениям, приехал
пригласить ее на бал.
Вторая встреча Бонапарта и Марии произошла уже в польской столице. До это-
го старый граф держал молодую супругу в строгости, почти в затворничестве.
Юная пленница всегда казалась грустной, и Наполеон тотчас заметил это. Он
мгновенно выделил ее из блестящей толпы остальных дам.
По воспоминаниям одной из них, император вошел в зал, как на поле битвы
или на военный парад. Увидев целый ряд красавиц, ожидающих своей очереди
быть ему представленными, громко воскликнул "Сколько же в Варшаве прекрасных
женщин!" И - задержался перед пани Валевской. На следующий день шумел весь
город. Подумать только, на балу Наполеон пригласил танцевать какую-то
действительно очаровательную, но в аристократических кругах почти неизвест-
ную даму из окрестностей Ловича. Валевская сразу же стала центральной фигу-
рой всех балов и приемов вокруг нее толпились французские генералы, польские
вельможи и немецкие князья.
"Очаровательная, она являла тип красоты Греза, - живописала ее словесный
портрет мемуаристка Анна Потоцкая. - У нее были чудесные глаза, рот, зубы.
Улыбка ее была такой свежей, взгляд таким мягким, лицо создавало столь
привлекательное целое, что недостатки, которые мешали назвать ее черты
классическими, ускользали от внимания".
Любвеобильный Бонапарт принялся завоевывать Марию на следующее же утро по-
сле бала. Но победы добился не сразу. Два его любовных письма остались без
ответа. Вот одно из них
"Я никого не видел, кроме вас; я никем не восхищался, кроме вас; я никого
не хочу, кроме вас. Поскорее ответьте мне и утолите нетерпеливую страсть.
Н.".
Мария ничего не ответила на столь откровенный призыв.
Лишь третье послание императора достигло своей цели. В нем, наряду с пыл-
кими клятвами и трогательными мольбами о свидании, упоминалось слово, столь
значимое для Марии, - Отечество
"О! Придите, придите! Малейшее желание Ваше будет исполнено. Ваша родина
станет для меня еще дороже, если Вы сжалитесь над моим бедным сердцем. Н.".
Мария сдалась на милость судьбы. Кто знает, каких мук, какой внутренней
борьбы стоил ей, замужней женщине и истовой католичке, подобный шаг...
В объятия Наполеона Валевскую толкнуло еще и обращение к ней самых извест-
ных людей Польши. От имени двенадцати миллионов поляков они умоляли Марию
посетить Наполеона
"Во все века женщины оказывали огромное влияние на мировую политику...
Мужчина отдает жизнь во имя чести Родины, а от женщины не требуется иных
жертв, кроме тех, что предназначены ей самой природой, и она обязана принес-
ти их тогда, когда они будут необходимы, как бы ей ни было тяжело..."
"К счастью, нашлась такая женщина, какой они не встретили бы за сто лет
простая, наивная, стыдливая, бескорыстная, одушевленная лишь страстной лю-
бовью к родине, способная внушить глубокое чувство и истинную любовь, вопло-
тившая в себе все, что есть привлекательного и благородного в польской на-
ции", - рассуждает Фредерик Массон в своем исследовании "Наполеон и его
женщины".
"Она приехала. Он закатил ей ужасную сцену, - пишет в двухтомном труде
"Жозефина" Андре Кастело, - раздавил каблуком ее часы, угрожал точно так же
обойтись с Польшей, если Мария "отвергнет его сердце". Перепуганная его бе-
зумным взглядом, она упала в обморок. Придя в себя, она поняла, что принад-
лежит ему".
Об этом стремительном романе вскоре узнала императрица Жозефина - невер-
ная креолка, так и не подарившая Наполеону наследника. В волнении она напи-
сала, что приедет к императору. Тот поспешил ответить, что не желает даже
думать об этом здешний климат ей не подходит.
.. Мария Валевская искренне полюбила императора. Однажды она призналась
преданному слуге Наполеона Констану "Все мои мысли исходят от него и возв-
ращаются к нему. Он для меня все, моя будущность, вся моя жизнь".
Сблизившись с Бонапартом, Валевская прежде всего позаботилась о собствен-
ной репутации и репутации мужа - разошлась с графом Колонна-Валевским, полу-
чив при этом половину его состояния. Император не расставался с Марией ни в
Варшаве, ни позже - в замке Финкенштейн, что в Западной Пруссии. Там они ве-
ли тихое, монотонное существование, подобное тому, которое Мария вела неко-
гда в поместье своего старого мужа.
Эта идиллия закончилась с началом нового похода Франции против прус-
саков и русских. Бонапарт вернулся в Париж... Обещание, данное им Валевской,
так и осталось невыполненным - целостность и независимость Польши, поделен-
ной между Россией, Австрией и Пруссией, восстановлены не были. Опечаленная и
оскорбленная Мария наотрез отказалась приехать к Бонапарту в Париж, куда он
настойчиво звал ее.
Лишь когда началась война с Австрией, пани Валевская последовала за Напо-
леоном в Шенбрун. Там она поняла, что ждет ребенка, и не скрыла этого от
венценосного возлюбленного. Наполеона это безмерно обрадовало ведь Жозефина
сумела внушить ему, что именно он неспособен к деторождению. Император окру-
жил Марию вниманием и, окрыленный, вернулся во Францию - готовиться к разво-
ду с Жозефиной и... к свадьбе с австрийской принцессой Марией-Луизой. Она же
отправилась в Польшу и там, в родовом замке Валевич, в мае 1810 года разре-
шилась от бремени сыном. Его назвали Александром Флорианом Жозефом.
Через несколько месяцев Валевская все-таки приехала в столицу Франции...
Но там произошли существенные перемены - отныне на троне рядом с Бонапартом
восседала новая супруга. Она, родившая Наполеону законного наследника, зани-
мала теперь все его помыслы. И Марии Валевской, и отринутой Жозефине следо-
вало довольствоваться только дружеским расположением властителя. Общее нес-
частье, как часто и бывает, сблизило этих женщин Мария часто приходила вме-
сте с сыном к экс-императрице, и та очень трогательно относилась и к малышу,
и к его матери.
Александра Флориана Жозефа показали Наполеону. Отец нежно поцеловал сына и
нарек его "имперским графом". Но в посещениях дворца Тюильри Валевской было
отказано.
..Впрочем, есть и другие сведения. По утверждению Ф. Массона, всегда, когда у
императора появлялась возможность, он приезжал к ней на короткое время или
приглашал ее в замок вместе с сыном... И никто, кроме поляков, не подозревал
об этих отношениях.
В апреле 1814 года, когда все уже поняли, что звезда Наполеона клонится к
закату, когда почти все покинули его, верная полька ночь напролет просидела
у дверей его спальни. Она хотела хоть как-то утешить любимого, поддержать
его, но он так и не вышел к ней, раздавленный отчаянием. На рассвете изму-
ченная Валевская покинула Фонтенбло... Наполеон, поглощенный своими мыслями,
справился о ней только через час после ее отъезда. "Бедная женщина! - прого-
ворил он, - она будет думать, что ее забыли!"
Низверженный император, заточенный на острове Эльба, тщетно ожидал Марию-
Луизу. Одиночество пленника скрасили здесь лишь три женщины его мать, сес-
тра - принцесса Полина - и Мария Валевская, "польская супруга" Бонапарта.
Она прибыла на Эльбу вместе с подросшим сыном, которому было в ту пору чуть
более четырех лет. Мальчик в польском национальном костюмчике прогуливался
под пышными каштанами, и под ними же поставили палатку. В нее с причала быс-
тро прошла Мария. Наполеон проследовал за ней. Они пробыли вместе два долгих
и (таких коротких!) счастливых дня.
..Простодушные жители Эльбы были уверены, что Бонапарта навещала его закон-
ная супруга Мария-Луиза с наследником. Они заблуждались - бывшая австрийская
принцесса не относилась к числу женщин, для которых голос души и сердца
превалировал над всем остальным. Ее брак с повелителем Франции носил чисто
политический характер и не отличался искренностью чувств и силой взаимного
влечения. Мария-Луиза вернулась на родину и вскоре после смерти супруга тай-
но вышла замуж за австрийского генерала Нейперга, а позже - за французского
графа, генерала Бомбелла.
Пани Валевская была предана Бонапарту в дни блеска и славы, в дни пора-
жений и падений... Она находилась рядом с Наполеоном и после Эльбы, во время
так называемых "ста дней", когда снова ненадолго взошла звезда императора.
Теперь уже она не делала, как ранее, тайны из своих отношений с ним, не боя-
лась никого скомпрометировать. Открыто появлялась в Елисейском дворце в
изящных туалетах исключительно темных цветов.
Последняя встреча Марии Валевской с возлюбленным произошла 28 июня 1815
года в Мальмезоне, куда Наполеон вызвал ее через десять дней после пораже-
ния при Ватерлоо. Это было прощание. Они больше не встретились, хотя Мария
просила разрешения сопровождать поверженного императора на остров Святой
Елены. Получив отказ, она сочла себя свободной от каких-либо обязательств.
Полтора года жила воспоминаниями, воспитывала детей. Граф и генерал Филипп
Антуан д`Орнано, двоюродный брат императора, долгое время любивший Марию, не
оставлял надежды на брак с ней и действительно добился своего счастья 7 сен-
тября 1816 года в Льеже пани Валевская стала его женой (камергер Валевский
умер еще в 1814 году). Этот брак, говорят, очень огорчил пленника Святой
Елены. Император, по свидетельствам очевидцев, "всегда сохранял чрезвычайно
нежные чувства к г-же Валевской, и не в его характере было позволять тем,
кого он любил, любить что-нибудь, кроме него".
Мария предчувствовала, что не проживет долго. Она писала своему второму
мужу "Если бы я знала, что умираю, то плакала бы не от того, что ухожу из
этого мира, а от мысли о твоем одиночестве после моего ухода".
Рождение третьего ребенка - Огюста Филиппа Антуана - оказалось роковым для
Марии. На сей раз беременность протекала очень тяжело из-за обострения поче-
чно-каменной болезни. Окончательно ослабев после родов, Мария торопилась
продиктовать секретарю свои воспоминания. Своей цели она видимо, достигла,
оправдавшись в них перед сыновьями. Один из них, Александр, сын Наполеона,
позднее написал "Воистину моя мать была одной из лучших женщин, какие во-
обще были на свете. Я могу заявить это без всякой предвзятости".
Собрав последние силы, молодая графиня приехала в Париж и скончалась там
от воспаления легких в декабре 1817 года. В том самом доме, который некогда
подарил ей любимый человек - император Франции...