В детстве моя мама мне говорила, что каждый человек рождается с божьей искрой.
Мы жили в стандартном панельном доме в однокомнатной квартире, со стенами, через которые можно было услышать все, что творится у соседей. Отца у нас не было. Могучий и великий СССР забрал его 86-ом, вернув в место него железный ящик, и небольшой клочок серой бумаги с предписанием не вскрывать. Тогда мы еще не получили этой квартиры и жили с бабушкой и дедушкой. После похорон в коридоре уже нового дома того самого через стены которого все было слышно, дед сказал "ну и что ты там хотела увидеть? землю с того места где он стоял". Позже через эти стены, когда я оставался один, я слышал, как мать в стране, где не было секса, называли проституткой.
Ей не было и тридцати, а отца у меня уже не было. Она все еще была красива и молода. И в городе, где все друг друга знают или почти все, за ней постоянно влачились, какие-то мужики. Когда она приходила вечером домой то доставала из шифоньера икону и молилась, а потом вновь прятала её под подушки в шкафу, укрывала меня одеялом, и шла до полуночи пить чай на кухню. На кухне был один стол, одно окно, один шкаф, в котором хранились наши кружки и тарелки, и маленький одинокий холодильник, и только стульев было двое, как и нас с матерью. Когда молитва не помогала, все соседи слышали эхо звонкой пощечины, а я ещё потом на следующий день "во бля, мужиков в дом водит, проститутка хе...", хотя ни один из них так и ни когда и не пересек порога квартиры. Я думаю, она вообще не спала ни с одним мужчиной после отца.
Еще помню, когда она утром возвращалась с ночной смены, на столе всегда бывал теплый только что из печи хлеб. Это был самый вкусный хлеб, какой я ел. На хлебозаводе, где она работала, разрешали бесплатно брать одну буханку в смену, но тётя Катя, дородная баба, отдавала матери еще и свою "пускай пацан твой лопает, а, то совсем как спичка". У неё мы брали и молоко, оставляя деньги под пустой банкой на стуле, в общем коридоре, и их никто не брал.
Так вот мать говорила, что в каждом человеке есть божья частица, но наверно тогда в атеистическом государстве их было больше.
Наступает кульминация нашего общего двухнедельного ожидания, судья в черной мантии подымается со своего трона с раскрытой красной папкой в руках, его каменное лицо выжидает несколько минуту и зал затихает. Дальше следует несколько не внятных слов и громоподобные "Освободить, за отсутствием состава преступления и доказательств...". Его лицо, по-прежнему не выражает ни каких эмоций, в прочем к этому я уже привык. За все заседания, единственное, на что оно реагировало, так это были задержки в процессе заседания, которые отрывали его отчего-то боле важного, но, все, же я надеялся, надеялся в глубине собственной души, что под этой маской все ёще живет человек.
"Свободен, но как?" это все что я успеваю подумать, прежде чем молоток опускается в третий и последний раз.
Все дальнейшее в фильмах обычно показывают, в замедленном режиме, что бы зритель смог увидеть вроде бы как тысячи мелочей и моментов в этой простой сцене, где актеры обычно даже и не играют. Сидящий рядом со мной бритоголовый Вася вскакивает первым и орет во всю глотку "ты пидар, продажный сколько...". Его рот закрывает рука прокурора. "Ты, чё? На нары захотел?". Схватив за плечи, Лешкин отец силой сажает Васю обратно на лавку, но это его не останавливает, и он вновь вскакивает. Теперь на его руках повисаю и я. Пользуясь моментом, судья с видом, что он ничего этого не видит и не слышит, покидает зал.
Я, почему то думал, что только в плохих американских фильмах наручники снимают прямо в зале суда, под всеобщее ликование. А в зале и, правда эйфория и все ликуют, и больше всех дядя Али. Это он подходил к Лешкиному отцу.
"Забери свое заявления,... у него тама дома жена, дети. Кто их там кормить будет? Отца их в тюрьму посадить хочешь? Я же непросто так прошу... вот 30000 хош щас дам. Сволочь ты... детей тебе малых не жалко. Вам это с рук не сойдет".
Прокурор тоже сволочь крутится и повторяет "я вас предупреждал, ни чего из этого не выйдет", а сквозь губы сквозит улыбка превосходства.
Щелкают наручники и это уже не кино они его отпускают. Торжество правды не состоялось. Вася по-прежнему пытается вырваться, но его всё также пытаются удержать. Пользуясь моментом, бывший подозреваемый тыкает двумя пальцами ему в живот и произносит "ты следующий".
Растащив нас и диаспору, уж не знаю, почему менты, посадили нас в тесный уазик и отвезли в бар на окраине города. "Мужики не связывай с ними, у них все куплено". Они опрокинули вместе с нами по стакану и уехали, а мы принялись напиваться, а что мы еще могли теперь сделать? Простые русские мужики, а что мы и в правду можем сделать.
Все началось вечером в Лешкин день рождения. Обезьяна с гор принялась клеиться, ломая и коверкая русские слова к Ленке "слышь, пойдем со мной, с друзьями моими посидишь, хорошо время проведешь". Сначала мы все это со стороны наблюдали, Ленка просто не реагировала на его хамоватые приставания. "Слышь", видимо это было его любимое слово, "шлюха, я тебе говорю, отсосешь и свободна", он заводился всё сильнее, а она просто не обращала на него внимание. Тогда он схватил её за руку и потащил на себя, словно это был баран. Леха не выдержал и одним движение сначала отстранил ухажера в сторону, а затем и вырубил его, когда он вновь полез. И рядом с ним сразу оказалось человек 5 кавказцев, мы тоже не остались в стороне и бросились на выручку. Только тут охрана и среагировал, когда зал выстроился стенка на стенку. После этого нам наверно стоило сразу уйти, но мы не ушли, а демонстративно остались. И это была первая ошибка.
Пустой танцпол озаряемый вспышками света, на несколько часов превращается в разделительную полосу, между нами и ими. Но какое нам до этого дело, мы веселимся, заливаясь раскатистым смехом, и нехотя оглядываемся на другую половину, ловя их ледяные взгляды на своих спинах.
- А может в Универсал? А то тут скучно - не выдерживает первой Ленка.
- Ну, если никто не возражает - подводит быстро итог Вася и все разом расслабляются, чувствуя освобождение от гнетуще обстановки. Это была вторая ошибка и нам её не простили. Получив удар ножом в спину, Леха как-то сразу обмяк, и рухнул на пол. Таким его увидел я, в огромной луже крови, озаряемой вспышками света.
Вася видел все, видел, как тот подошел к нему сзади, как вынул нож, но только не успел закричать, а суд даже не удостоил внимания его показания.
Пока мы возили Леху в больницу и разбирались с опер группой, которые наотрез отказывались заводить дело, он конечно ушел. Собственно отказом для заведения дела и было "ну и где мы его искать будем? еще один висяк". Но мы его нашли и даже привели к ним. Самосуд Лешкин отец запретил, хотя сын по-прежнему был в коме.
Но даже с подозреваемым на руках, дело явно не хотело идти в суд. Тут-то и появился дядя Али, прокурор тоже не остался в стороне "ничего не выйдет, возьмите лучше деньги". Так все по ихнему и вышло, ни денег на лечение, ни наказать, ни кого не наказали...
Под утро мы разошлись по дома, осознавая собственную беспомощность.... Первым ушел Лешкин отец - Бог, нас рассудит - выдохнул он и пошел в больницу к сыну. Но мне почему-то не давали покоя слова дяди Али "вам это с рук не сойдет".
Сколько себя помню, мне всегда казалось, что я какой-то необычный, особенный, и жизнь моя тоже необычная. По-моему это чувство есть у каждого, даже у рожденного в самой глухой деревне, а все равно ему верится, что будет он не пьяница дядя Вова, что лежит под забором, а как минимум главой района, или мэр деревни или еще, что-то непомерно крутое. Ведь его богатый глубокий внутренний мир переживания, разве все это не отличает его от других простых и тупых людей. И ведь надо же так и происходит, но только не со мной. А потом, куда девается этот особенный человек, куда он уходит? Куда уходят все эти люди и почему самые неказистые из них всех, и становится теми счастливчиками.
Баба Маня, у которой я теперь снимаю квартиру, хотя и подозреваю, что зовут её по-другому, самого утра смотрела на меня удивленными глазами. За наше с ней сожительство, а оно уже длилось седьмой месяц, я впервые набрался, так что самому было стыдно. "Я больше не буду" честно пообещал я и пошел в ванну приводить себя в порядок.
- А что случилось то, сынок - участливо спросила она.
- Я сегодня уеду. Вернусь, завтра или послезавтра.
- Ты, чайку то попей, легче будет. Суд то, как прошел.
В автобусе даже после чая бабы Мани голова по-прежнему раскалывалась, и казалось, лопнет на очередной колдобине.
Аня.
Впервые я её увидел на третьем курсе. Мы с однокурсниками пошли глянуть на новеньких. Они стояли все в месте, еще не разбившись ни по группам, ни по интересам. Единственными кто стоял несколько отдельно были общяжные. Заселение прошло неделю назад, и они на добровольно принудительной основе успели, не только познакомится с аудиториями и лабораториями, надраивая их до блеска, но и между собой. А некоторые особо одаренные успели влиться (впиться) и в общий котел студенческой жизни, и теперь здоровались с мимо проходящими старшими курсами и преподавателями. Два года назад я точно также стоял и сам, ожидая куратора.
Она стояла как то особняком. Что бросилось в глаза? что привлекло внимание? что запомнилось? .... Не знаю. Иногда люди любят и знают за что. Так у меня было с Машей. Я ее любил за то, что мне с ней было "комфортно". Она хорошо готовила, хотя это, наверное, и не самое важное. В некотором смысле она мной дорожила и мне это тоже нравилось. Она была на год меня старше, и это придавало мне весу в глазах сверстников, особенно у тех, у кого вообще никого не было. Маша не была красавицей. Но когда я смотрел снизу, верх на ее профиль ее лицо приобретало определенную выразительность и красоту. Иногда любят за процесс завоевания, но её я не завоевывал. У нее был период, когда непременно, ей кто-то был нужен, под руку попался я. Так что мне не пришлось штурмовать бастионов, замок рухнул с первым неумелым поцелуем. Наши отношения до некоторой степени были отношениями, потому что так считали другие, а мы не спешили их разуверить.
Аня, не знаю, что меня держит в ней. Тогда я ее даже толком и не разглядел, это потом когда на практике я ей, стягивал решетки гербария, показывая как правильно укладывать веревку, я рассмотрел её лицо. Оно все было усыпано натуральными рыжими веснушками, а волосы выкрашены хной в белый цвет. Не знаю, от чего девушки иной раз стесняются веснушек, мне кажется, что они молодят, фиксируя возраст, где то возле 15-17 лет. Странно, но я никогда не видел взрослых женщин с веснушками, или я их просто воспринимаю по-другому.
Глаза у неё, кажется зеленого цвета, странно, что я этого не помню. На практике напротив меня сидела Ирка Круглова, так у нее один глаз был зеленым, а другой рыжим, а вот какими были ее глаза, не помню. Так как будто в них никогда и не смотрел. В них была её божья искра, но глядя на нее теперь в это трудно было поверить. Все что от нее осталось так это худоба, которую не смогла побороть и болезнь.
Спрыгнув с подножки автобуса в пыль придорожного вокзала, я не много задержался изучая время отправления автобусов, не испытывая надежд относительное её родителей и возможности остановится у них. Её болезнь уже длилась несколько месяцев, несколько месяцев угасания и беспричинной надежды на улучшение. С каждым разом мне все труднее и труднее было узнавать в ней ту Аню, которую я помнил. Сначала она растворялась в белых больничных простынях, а потом дома в постели, когда врачи признали собственную беспомощность.
Я прошел в ее комнату. Окна в ней были закрыты темными драповыми шторами, сквозь которые с трудом пробивался дневной свет, под напором легкого ветра с улицы они то, вздувались, как паруса, то опадали. Но даже настеж открытое окно не спасало от затхлого запаха больницы.
Рядом с кроватью стояло инвалидное кресло, еще совсем недавно мы с ней совершали прогулки. Она дышала чистым воздухом и хоть несколько часов чувствовала себя свободной от этой комнаты. Я же радовался отсутствию взглядов ее родителей и возможностей быть ей полезным. Сейчас же это было лишь напоминанием, того времени и укором со стороны её пристанища в общей нашей беспомощности, перед его стенами.
Я сел на стул возле её кровати, не зная, что и делать, она спала, если конечно это был сон. "Она на обезболивающих, почти все время спит", с укором проговорила её мать, не скрывая раздражения от моего приезда. "Уколы соседка делает, сама-то я боюсь". Сидя рядом с ней, я чувствовал себя совершено беспомощным, теперь уже перед лицом не ведомых мне сил.
Она не приходила в себя уже третью неделю, врачи говорили, что это даже и лучше, так она хотя бы, боли не чувствует.
В течение всёго времени моего присутствия её родители, не стесняясь, показывать свое недовольство моим присутствием. Оставив на столе дёньги, я вышел. В первый раз мне их не вернули, но холодные взгляды сопроводили меня до двери.
Ощущение холода не покидает меня всю мою жизнь, заставляя кутаться в куртку даже в теплые дни, только рядом с ней, я помню теплое море и горячий песок, так как будто она его согревала.
Когда мы ехали в первый раз к ее родителям она обычно разговорчивая, когда мы оставались вдвоем, молчала всю дорогу. К этому моменту мы уже встречались более года. Меня ни в коей мере не беспокоили наши отношения. Они мне казались абсолютно естественными. По возможности мы ходили в кино, и не только ради поцелуев выбирая то, что могло быть интересным для нас обоих.
Поздней осенью у нас появилась привычка, каждый четверг спускаться вниз по улице к не большому кофе на берегу моря. Оно стояло на отшибе, у самой водной глади, людей там было мало. Про кофе - она говорила, что он там самый вкусный в городе. Мне же нравилось смотреть в окно на набегающие волны.
Пятница была нашим днем. Вечером ее соседка уезжала домой к родителям, и я переезжал к ней. А на утро она уезжала, оставляя меня одного на выходные, а вечером этого же дня я уже бежал к телефонной будке и набирал пин код телефонной карты, тогда еще не было сотовых телефонов. А сейчас я мог набрать её номер в любой момент и мне все равно бы ни кто не ответил, даже если бы я это сделал, как и тогда со старой телефонной будки.
Ни одному фантасту ни когда не удается угадать будущее в той полной мере как оно приходит, наверно от того что они романтики, а мир пропитан цинизмом. Кто из них мог представить сотовый телефон, как ошейник на теле человека.
Но тогда вечером я шел за угол соседнего дома и набирал её номер, что бы задать дурацкий вопрос как дела? И был бы очень рад, если бы у нее был бы её собственный телефон. А потом всегда спрашивал, когда приедешь? Приезжала она обычно вечером следующего дня.
Подобные наши отношения меня нисколько не тяготили, но уже тогда мы стали приближаться к той точке в отношениях, а она всегда наступает, когда женщине хочется быть зависимой, а мужчине хочется оставаться свободным, и несмотря на то, что одно не противоречит другому, оба начинают искать выход из этой ситуации, а потом и выхода из отношений.
Наверное, от этого она и молчала всю дорогу. Я же не чувствуя особенной важности грядущего события видимо был слишком спокоен и это где-то ее раздражало. Она воспринимала меня уже как того единственного, что уготовила ей судьба, это потом становясь старше и циничней мы понимаем что единственный, это не значит один, но внутренним все равно осознанием желание вернуться к этому состоянию, забыв все то, что мы знаем о жизни и отношениях.
На остановку выкатил Икарус, вызывая меня из небытия и призывая ехать назад. Я прошел в его полупустой салон залитый косыми полосами света, и он тронулся. Походу движения автобус подбирал все новых и новых людей, проходя в салон, они растворялись в лучах света и он взамен им подбирал новых. Так в нем появился и дед с косматой седой гривой. Лучи обступили его со всех сторон, очертив черный силуэт, но сломить, не смогли. Поблагодарив водителя, он сел в кресло и устало посмотрел в окно, совершено искренне чистыми глазами, а потом так же спокойно встал и вышел на своей остановке.
Старик ни сколько не кичился возрастом, будто это дает ему преимущественное право, наоборот, в нем было смирение, тепло во взгляде, и уважение ко всему. Отчего мне так запал этот взгляд, может от того, что для меня нет в этом мире ничего, что бы я мог уважать.
Как то по телевизору показывали фильм, названия не помню. В рекламном ролике к нему, была фраза - "Мы уходим такими молодыми, как должно быть красиво в раю" - эта фраза просто впечаталось в мое сознание. Столь емко - была описана воина в феодальной Японии самураем того времени. Весь фильм, в сущности, об его ощущениях. 20 лет и ты старик, а в 21 или в 22 тебя ждет смерть. Как обостренно он должен был чувствовать время, столь короткой жизни. Но его мир был намного чище и справедливее. Наверно от того что каждое действие оценивалось жизнью и это правило существовало для всех, то чего теперь нет у нас.
Вообще для меня загадка, почему в России такой спрос на японскую культуру. Ведь она построена на внутреннем созерцании себя, и отрешении от мира отсюда и такая жестокость. Ведь мир лежит не в них, а за пределами их сознания. Отсюда и такое количество суицидов ведь нельзя существовать в нереальности, она все равно тебя накроет. Русские же искали внутри себя духовность, чтобы перенести ее в этот мир. Так что же стало с нами, зачем мы превратили себя в богов и вместо сочувствия к японцам, восторгаемся их культурой.
Отчего моя мать в свидетельстве о рождении выбрала имя Исус.
Автобусу все дальше и дальше уносил меня от старика, а я никак не мог забыть его глаз. Что было в моей жизни, что можно в ней уважать, единственным ценным событием была она и она умирала.
Задрожав в кармане, телефон вывел меня из небытия. Где то внутри меня, чувствуя не ладное, затаилось сердце. Я взглянул на дисплей, номер был незнаком. Немного помедлив, я взял трубку. Говорил Ванька, младший брат Васи быстро и спокойно разделяя слова тишиной. Мне даже показалось, что чересчур спокойно. Васю пырнули ножом, в спину. Тишина. Располосовали лицо, руки - тишина. Нужна кровь - тишина. Очень много крови".
- "хорошо" - ответил я и повесил трубку.
Ангел.
Сдав кровь, я обречено бродил по ночному городу, в поисках места, где бы удалось перекусить, беспокоить бабу Маню шумом кастрюль на куне не хотелось. Я был согласен и на отварные пельмени из пачки, основное блюдо всех ночных баров, но как назло, ничего не попадалось, а желудок все настойчивее напоминал о себе, да и сдача крови отзывалась легким головокружением. В общем, то я шел бесцельно наудачу. Ныряя раз за разом в очередной еще более темный переулок.
Неоновая вывеска "причал" медленно скользила по глади верхнего озера, зазывая, таких как я, правда отнюдь не за ужином. Свободных столиков в зале не было, единственно возможным был саамы дальний в темном углу, подойдя поближе, я, было, развернулся, что бы уходить прочь, заметив за ним человека, но остановился, услышав его голос.
- Садись, садись. Тебе покажется странным моя просьба, но у тебя, возможно, нет выбора. Пока я обдумываю свое предложение, ты можешь задать интересующие тебя вопросы.
- Кто вы? - Ошарашено спросил я, глядя на бомжеватого мужчину под сорок, на нем было толи старое пальто толи военная шинель как на черно-белой хронике времен революции. С краю на столе перед ним лежали белые перчатки накрытые фуражкой с овальной кокардой. Улыбался он искренне, но из-за высоко поднятого ворота я не мог разглядеть его лица целиком.
- Тебя скорее интересует, что я. Я человек, как и ты, но ты не можешь того что могу я. Пока не можешь.
- А?
- Не торопи, у меня не так много времени. Я не смогу вернуть ее тебе, по крайне мере как ты себе представляешь.
- ...
- Просто прими мое предложение, и ты сможешь общаться с ее душой, когда захочешь.
- Вы о чем?
Его рука опустилась в карман и над столом повисли часы, они мерно раскачивались из стороны в сторону. Тонкие длинные пальцы удерживали их за потертый темный ремешок, внешне напоминавший множество шпагатных нитей сплетенных в одну.
Вот - он развернул часы циферблатом ко мне, и у меня перед глазами понеслись десятки стрелок, в место двух или трех как я ожидал. Видишь, зеленую стрелку, это её - стрелка сделала шаг и задрожала, а через какое-то мгновение замерла и стала терять цвет - умерла - сказал он, глядя на циферблат с другой стороны. Он развернул часы, посмотрел на стрелку удостовериваясь, что она растворилась совсем - мда - и он покачал головой - в этом я бессилен, к сожалению не я определяю её время, сочувствую... прими соболезнования.
Странно но в тот момент когда застыла стрелка я не почувствовал ни какой утраты или боли, видимо к ее смерти я уже был готов.
- Нет, дело совсем не в этом, вы связаны душами, а не телами, ты почувствуешь утрату потом, когда её душа покинет этот мир, но даже после этого, ты сможешь ее видеть, и общается с ней. Видишь - ли, тело это лишь я корь, чтобы удерживать души в этом мире. Теперь ее душа свободна, - слова собеседника при этом никак не выглядели ободряющими, а глаза впервые за разговор ушли в сторону, освободив меня от давления практически бесцветных его глаз. - Наши тела поедают наши души, и тогда у них появляется желание сбежать. Мне как раз это и нужно - сбежать, и я хотел, что бы ты мне в этом помог.
- Честно я чего-то не догоняю? Тебе стоит проспаться, извини, я не могу тебе нечем помочь - я встал, чтобы уйти, когда увидел, как он достает катану и пистолет и выкладывает их на стол.
- Ты должен это сделать, в принципе у тебя нет выбора, выбор которым ты обладаешь это лишь видимость, с начала ты прострелишь мне голову. Вот здесь, - он указал на точку между глаз, - потом вырежешь сердце и сожжешь. Все это было произнесено так, словно он рассказывал о том, как приготовить завтрак. - А ты думал, что ангела можно убить как то проще? Я все еще стоял у стола, не решаясь уйти.
- Ну ладно я пошел, - при этом он поднялся и вышел. Я даже не заметил, как это произошло. Я бы сказал, что он просто растаял и испарился в накуренном помещении. Рассчитавшись за кофе, пельменей у них не было, я вышел на улицу. Свежий воздух дурманил не хуже чем сигареты. И только тут я почувствовал, что ее нет. Это было больно. Стало казаться, что я задыхаюсь, в это момент дверь за мной скрипнула, в проеме появился официант.
- Вот вы забыли - и протянул мне меч и пистолет. Нет, он не сказал "вот, ваш знакомый оставил", он сказал "вот, вы забыли" и протянул их мне, не оставляя выбора. Отойдя в сторону, я потянул за рукоять, и лезвие выскользнуло из ножен, длинный слегка изогнутый клинок толщиной в три пальца одна из сторон была испещрена иероглифами, смысл которых был мне не понятен, они ели выступали среди множества мелких черточек. В кармане запищал телефон, сообщая об смс. Вам звонила Вер. Фед. один раз. Я щелкнул клавишу телефона, и в трубке послышались звуки соединения, потом они оборвались тишиной - Вера Федоровна, я знаю, можете не говорить. На той стороне провода еще немного была тишина, я не знал, что можно сказать в подобной ситуации. Я стоял и слушал тишину, там, где то в ней жил другой человек так же глубоко раненый её смертью и он тоже слушал тишину. Гудки раздались совершено неожиданно, бесконечно длинные и протяжные.
Я закурил и побрел по пустым скверам и улицам. В этом не было особого смысла, просто шел и курил. Курил и шел. Под утро я оказался на своей улице, возле подъезда меня окликнул голос - слышь, давай поехали. Я обернулся, напротив меня стояли два кавказца оба переминались с ноги на ногу и потирали руки. По спине пробежал холодок. Дверь подъезда скрипнула, и из него вышел еще один - неа, дверь закрыта, еще не приходил и он сладко зевнул - а, вот он. Он неожиданно для меня выхватил катану из моих рук - у....- при этом он вынул меч и примерился так, словно он собирается снести мне голову - поехали, чего стоишь. Ехать с ними я не собирался, а они у меня и не думали этого спрашивать, в один миг все потемнело.
Когда я очнулся, меня волокли по полю, жидкие хлопья тумана предвещали теплый день. На меня никто не обращал внимания, словно меня и не было,
- Один взмах и голова отдельно, тело отдельно
- Крови много будет, еще запачкаться не хватало
- Чё, за кровь переживаешь? твоя что ли? - и они засмеялись, радуясь удачной шутке. Вот и все, шел, курил, а теперь смерть, возможно не худший вариант развития событий. Поле закончилось, и меня затащили в подлесок, где поставили на колени - молись, мож поможет - и все разом вновь прыснули, я тоже, и они засмеялись еще сильнее. - Пора заканчивать. - Один из них, что поздоровей, зашел мне за спину, и я услышал скрежет ползущей стали, казалось, это будет длиться вечно, потом еще одна вечность ожидания и лишь легкий холод прикосновения это была лишь примерка. И меч вновь пошел верх.
- Не так, делаешь - откуда-то со стороны прозвучал голос, рефлекторно я обернулся, видимо мой палац сделал то же самое. В доли секунды замешательства ангел перехватил запястья на рукояти меча и направил лезвие вниз под углом. Я не успел отвернуться, или закрыть глаза, как увидел меч, наискось проходящий тело. Огромная струя крови хлынула верх. Смерть оставшихся двоих тоже была быстрой. Голова первого покатилась в сторону от меня с не реально огромными глазами, второй стоял поражённый неожиданной смертью товарищей. Сталь прошла насквозь в области сердца, нащупав в кармане пистолет, я его выхватил и направил в сторону ночного знакомого, хорошо хоть они даже не обыскали меня. Он обернулся и принялся вытирать саблю, какой-то тряпкой - меч это хорошее и очень жестокое оружие, он не убивает, сразу оставляя еще немного времени на осознание произошедшего, очень много шансов, что душа будет блуждать. Поэтому если захочешь, кого ни будь им замочить, то убивай сразу, чтоб душа за тело не цеплялась, да по этому, сначала меня застрелишь, пистолет то убери. Пойми, тут, чем быстрее, тем лучше.
Машина в его руках просто летела. Он не давал мотору передышку даже на поворотах, не сбавляя скорость.
- Назад тебе нельзя они первым делом туда отправятся. А потом поедут к твоей матери.
- Откуда? ...
- Они про вас все знают, не то, что вы про них.
- И про тебя они тоже знают?
- Если бы знали - он ухмыльнулся. Я стал потихоньку приходить в себя.
- Но ты говорил, что не ты определяешь время жизни. Вот их ты убил, а ей не помог - мой голос задрожал - чего ты, ко мне-то прицепился?
Машина резко затормозила.
- Выходи, мыться будешь, а то весь в крови мухи то, так и вьются. Я присмотрелся, надомной действительно летали огромные с кулак зеленые мухи. Они, то подлетали ближе, то вновь исчезали. Внутри каждой мухи плескалась желтая жидкость мне, почему то почудилось, что это гной периодически в нем растворялись красные капли крови. Лезь воду, не бойся. Я конечно время не определяю, но могу его или ускорять или притормаживать, а от этого многое зависит, например кого они первым найдут тебя или меня. Он вытащил часы из кармана и подзовел их. Ну, вот - и он рассмеялся - а вот еще что, верни-ка мне меч. Все равно от тебя пока с ним толку мало, а я попользуюсь.
Обойдя машину, он открыл багажник и вытащил мешок и швырнул его на землю - Заночуешь здесь - он покопался у себя в карманах и вытащил спички - разожги костер и никуда не ходи - он подхватил меч сел в машину и исчез. Идти было некуда кругом поле и только рядом не большой подлесок и пруд в животе урчало уже прошли сутки как я ничего не ел, помимо того в машине еще и вырвало. В мешке оказался спальник и банка консервов, с батоном. Запихнув в рот хлеб, что бы хоть как то перебить вкус горечи, я принялся разводить костер, и когда уже казалось, что все четно тонкая нить потянулась верх, глаза зарезал едкий дым, но это было почти счастье. Забравшись в теплый спальник, я жевал черствый хлеб и беспричинно плакал.
Этой ночью она впервые пришла ко мне, но стоило открыть глаза, и я вновь увидел его он сидел и натирал меч смесью земли и травы. Я увидел ее такой, какой как мне казалось, я больше ни когда её не увижу. Ёй снова было толи 14, толи 17, ее возраст вновь нельзя было определит, да и разве эти глаза могли иметь возраст. Она сидела напротив меня и грела у костра свои босые ноги, обжав колени руками. Иногда она трогательно смеялась, так как это было прежде, а иногда я слышал, как она повторяет обрывки наших прежних разговоров. Я же молчал, лежал и боялся пошевелиться.
Она пересела ко мне поближе и запустила свою руку, в мои волосы, так как это делала раньше, и по её щекам потекли слезы.
- ты почему плачешь? - осмелился спросить я.
- я счастлива от того что снова могу говорить с тобой. Жаль только что нам придется расстаться.
- а завтра?
Но она растаяла в утренней дымке тумана, так и не ответив. Все это время я пытался ее разглядеть, но она ускользала от меня и только глаза были прежними.
- Придется потерпеть - он встал с колен - ну вот одну нашу общую проблему я решил. Затертые пятна крови на лезвии не оставляли сомнений.
- Сколько их было?
- Ты, стал задавать разумные вопросы. Достаточно что бы кто ни будь, из них попробовал вернуться. У нас очень мало времени, сходи к родителям и возвращайся, я буду ждать.
Старая водонапорная башня, как и прежде, возвышалась на окраине поля, рядом с ней громоздились две боковые стены, оставшиеся от коровника, и черный скелет сеновала. Все это когда то было фермой. Все это когда то было другим миром, порталом в другое измерение. Мы с Вовкой, соседом по лестничной площадке, частенько сюда убегали. Во-первых, ради кукурузы, во-вторых, ради этого самого другого мира. Мира, в котором мы до некоторой степени были хозяевами. Особенно осенью, вон там справа овраг, в нем ручей и небольшая поима. Там мы и хоронились. Набрав кукурузы, мы бросали её в воду старого найденного здесь же ведра и разводили под ним костер. Если удавалось поймать раков они, то же шли в дело. Но сейчас от этого мира, ни чего не осталось. Мир детских фантазий умер, оставив лишь шрам в нутрии меня.
Огромные лопухи и ужовники выползли на окраину дороги и угрожающее свешивались надомной, но его голос не позволял мне, ни остановится, ни повернуть, да я внутренне и не хотел этого, я, же все-таки шел домой.
Дом.
Из обочины выглядывал распахнутый багажник Мерседеса, огороженный красно белой трепещущей на ветру ленточкой, рядом на обочине красовались два милицейских уазика, среди всего этого многообразия форм возвышался Леха Дузан. Я его сразу признал. Он окончил школу, на два года раньше меня, потом долго метался без толку и каким-то, чудом добрался до должности прокурора, нашей обшей маленькой родины. Мать рассказывала, что пьет он нещадно, и иной раз только что ветер и держит его на ногах.
Ноги было, сами повернули в сторону, что бы свернуть с дороги и не заметно обогнуть Мерседес, но мои взгляд уж слишком задержался на его фигуре, он поежился и повернулся, теперь нырнуть в кусты было по крайне мере странно. Стараясь сохранить спокойствие и невозмутимый вид, я продолжил движение по обочине, не обращая внимание на огромных гнойных мух застывших над остовом машины.
- Сус, ты что ли? - и мой план пройти незамеченным рухнул окончательно.
- Здорово - как можно веселее проговорил я.
- Откуда, топаешь? - осведомился прокурор в помятой куртке с недельной щетиной на лице. Его глаза ни сколько не изменились и по-прежнему смотрели из-под круглых в тонкой оправе очков.
- Да ходил по старым местам. А у вас тут что?
- Хочешь, подвезем? - толи съехидничало, толи и взаправду предложило постаревшее вне меры лицо, старого друга. - Ну, Вась, я поехал, а ты тут, вообще.... Слышишь нужно сделать отчет так, что бы ни у кого, ни каких вопросов не было. Пошарите...
- Да чего тут лазить то... - донеслось из кювета
- Ну, а вдруг они визитку оставили. Поехали до дома довезу.
- Ну, чё, Алексей Иванович, едим?
- Да давай сначала, до дома, побриться надо
Уазик задрожал и тронулся с места, кроме нас и шофера больше ни кого.
- Огород ходил смотреть?
- М... да, дачу...
- Воруют?
- Да я как то не в курсе, просто хотел посмотреть.
- Алексей Иванович ну что там? - беспокоился шофер
- Херня, одни кавказцы других порешили, а мы козлами отпущения будем. Хорошо бы, что бы дело от нас забрали...
- Трупов то много?
- Вышел бы да посмотрел. Я только одного понять не могу, чего в другом месте, что ли бошки поотрезать нельзя было, а нам теперь все мозги затрюхают, кто такие, по чуму у нас...
- мож, к Хотабу ехали?
- ... да так он тебе и сказал, не думаю, тут крутых ребят положили. Так, его до дома отвезешь, покажет, и за мной сразу, поедим начальство встречать, а ты когда с утра шел ни кого не видел.
- Нет - практически не соврал я.
Мать пришла вечером после смены, и мы вновь с ней сидели на той самой кухне, где был один стол, один шкаф, один холодильник и только стульев, как и прежде, было двое, за эти прошедшие годы в этом ни чего не поменялось и отчего становилось страшно. Казалось времени ни как не удается состарить вещи и от того оно все зло вымещало на матери, прорезая морщины на её лице все глубже и глубже. Я был наверно плохим сыном, возвращаясь, домой так редко, что мог это заметить.
Она по-прежнему работала на хлебозаводе, на том самом с которого она раньше приносила теплый хлеб. Я слушал её неспешные рассказы о том, что происходит в городе и в его окрестностях, её мир с каждым годом становился все теснее и теснее, сжимаясь вокруг одних и тех же тем и событий. Работа, дом, дача, я, вот и все что у нее было и вера в бога и в его непогрешимость. Ведь не может же быть по-другому. Ведь зло и жестокость этого мира должны быть на казаны не в этом мире так в другом.
В дверь постучали, и она поднялась, что бы открыть, а потом позвала меня.
- Ладно, я пойду к себе, а вы на кухне посидите, да ты Леша проходи, проходи.
- Здорово, еще раз. Ну как отдыхается?
- Да так, ни чего, чай будешь?
- Да можно. - И на время пока я наливал чай, на кухне повисла тишина, разговаривать вроде бы как было не о чем,- я конфетку возьму?
- Да, конечно.
- Там есть булочки в шкафу, возьмите - раздался голос матери из своей комнаты.
- Я чего зашел, ты точно ни чего этим утром не видел?
- ....
- Не, не напрягайся, не видел, так не видел, даже может проще. - Леха отхлебнул чаю, причмокивая - не ходил бы ты там - в его лице прорезалась ирония - да ладно тупо шучу. Эксперты говорят, что это псих сделал, так, что поосторожней! Марья Алексеевна одна на дачу не ходите - как можно громче произнес он.
- А как же мне тогда, идти то не с кем?
- Ну, тогда хотя бы недельку подождите. Псих, психом, но тоже мне эксперты.
- А че, так - поинтересовался я
- Я конечно не специалист, но псих, он, когда убивает, он не думает. А этот остановил машину, кстати как, это еще вопрос, стали бы они останавливаться, если бы его не знали. Не знаю,... Он подошел. Водителя через лобовое стекло прибил - он снова смачно причмокнул - чем-то проткнул и стекло и тело разом, эксперты говорят, что именно так. Остальные видимо полезли разбираться даже стволы достали, так он сначала одному башку снес, а потом другому, третий попробовал убежать, но, ни фига, то, же башка с плеч. И главное каждый раз одним ударом. Нет вот если бы он их поперек рубил кусками - псих, а тут все убиты и одним ударом, рука недожала, ни одной осечки. А знаешь, в чем прикол, ни кто из них даже выстрелить не успел.... Ты точно ни кого не видел...
- Думаешь, что он в городе?
- Если честно, то нет, думаю, что их кто заказал, а под психа все скашивают, так тихо все и спустят...
- Боятся не чего?
- А вот если нет, блин тут за утро 4 трупа, то я не знаю, сколько он еще народу завалит, пока мы его найдем, да и где искать, людей нет - он поднялся и что бы уходить
- Так ты чего заходил, так проведать?
- Да нет, не повесткой же тебя вызывать. Думал, мало ли, что видел, так мы бы с тобой с начала все прикинули, а потом бы показания давал, а так завтра придешь, да скажешь, ни чего не видел, вот и все, ну давай... я так думаю, что заказали, а тело психа мы скоро найдем, блин этаж еще одно тело. Вроде и хорошо, что братков меньше стало да тоже ведь люди, а теперь пойди, разберись, что с этим делом делать.
Он ушел, а я остался на кухне допивать чай. Насколько он был прав, говоря, что этот человек не псих. Число его жертв, о которых я знал, уверено приближалось к десятку, а ведь наверняка их было намного больше, и он не псих.
Нормальность это лишь попадание в статистическую норму реакций, на различные проявления. В сущности каждый из нас не нормален по отдельным проявлениям. Но в чем не нормален он, в том, что его рука не дрожит, когда он сносит голову другому. А в чем нормальны они, те, кто собирались убить меня, располосовавшие Васю, ведь они нормальны и в этом нет сомнения, и рука у них то же не дрожит. Где та грань, которую может переступить один и остаться нормальным, а другой нет. А сколько жизней отделяет нормальных от не нормальных, при условии, что одна жизнь нам дается от рождения.
Он спас меня, к тому же, вчера вечером я вновь видел её, и он был единственным путем, к ней который я знал, если только все это не игра моего сознания. За утреней суетой и походом в прокурату, где Леха спокойно выдохнул "им твои показания не нужны, а ты забудь, что я к тебе приходил и, что спрашивал". Он подмигнул одним глазом и захлопнул папку. Но я не об этом просто в очередной раз я так и не набрался духа спросить у матери, почему она дала мне такое имя.
На следующий день я пришел к нему, он сидел на том само месте, где мы с ним расстались накануне. Прежде чем ты меня убьешь я тебя хоть чему-то, но должен научить. Я сел напротив него полный уверенности, что мне не нужно будет этого делать.
- Знаешь любовь странный продукт, вот настоявшая любовь, что это? - брусок наждака со скрипом полез верх по мечу - ведь ни кто даже не сомневается, что она есть, даже циники - он аккуратно провел по лезвию бархатной тряпкой алого цвета и принялся пристально изучать сталь клинка. Что это? Соитие двух душ? Но в этом мире этого не может быть ведь любовь здесь отягощена человеческими телами, а они физиологией. Нет, только не подумай, что физиология это плохо.
Он поднялся и подошел ко мне, - вот возьми - и он протянул мне катану - держи лезвие ровнее, расслабь кисть, вот так. Нужно научиться владеть оружием. Если бы не она (физиология), человек вряд ли бы вообще знал что такое любовь. Всю свою жизнь он стремится к ней, но все его пути материальны и направлены лишь на себя. Выпад, руку крепче, не расстраивайся, тебе повезло, сейчас мечей ни кто не носит, пару выпадов, мы уже выучили, остальное меч сам сделает и без тебя. Чем больше денег - тем меня больше любят, чем больше власти - тем сильнее я могу заставить других любить себя. Слава это тоже не любовь, а лишь идолопоклонничество. Правда любовь есть и в этом мире, но это скоропортящейся продукт и вы так и научились его хранить, разве, что умирая. Вот ты думаешь, что вы бы прожили долго и счастливо - при этом он продолжал отрабатывать в месте со мной движения - но ведь между вами уже были разногласия и неизвестно, что было бы через год, два. Знаешь души способны видеть мир одними глазами, но лишь на короткий миг, а дальше тела идут разными дорогами.
Так, так подбадривал он меня, вот еще такой выпад, запомнил, но я чувствовал, что мне это и не нужно делать, ката взлетала верх и рассекала воздух в любых плоскостях, какие только бы я не задумал, так, словно каждый из ударов я наносил тысячи раз до этого. Расслабься, он все сделает сам, без тебя. В первый раз ты слышал лишь голос, это потому что он всегда остается с нами, мы всегда помним интонации, стоит только подумать о человеке, так уж мы устроены, что наше сознание не способно его изменить.
Он отошел в сторону и вытащил из кустов обтесанную палку, видимо заранее заготовленную. Ладно, теперь давай попробуешь против меня. Атакуй. Молниеносно моя рука выбросила плоскость меча в область его шеи, но ее там уже не было. Увернувшись, он нырнул в сторону и выпрямился, - не так плохо, контролируй меч.
Я принялся обрушить удар за ударом, но он всякий раз растворялся и я слышал лишь свист воздуха. Образ другое дело тут всегда есть место для приукрашивания, от того он и исчезает. Ты пытаешься поймать, то чего нет. Убьешь меня и ты сможешь увидеть ее настоящую ту, которую ты любил, не голос своего сознания, а её настоявшую. Я не уверен, что сон и промежуточный мир одно и то же, но, то, что промежуточный мир может заходить в сон, я уверен или на оборот как тебе удобно. Убьешь меня и сможешь сам проходить в промежуточный мир, где она я так думаю, ждет тебя. Но ей не разрешат ждать тебя вечно. Думаю, ты готов. Нужно торопиться. Он остановился, мои руки застыли, с поднятой катаной над его головой.
В это сложно поверить, но не все наши шаги это наша воля. Когда убьешь меня, избавься от тела, здесь у меня в кармане бумаги они адресовано тебе, прочти их, ну ты же за этим вернулся, вспомни ее, как она звала тебя, вспомни, я не могу их больше удерживать, убей меня. Я позволил рукам опуститься. Столб черной жидкости отбросил голову и превратился в ели струящийся ручей, тело содрогнулось и замерло. Я помнил его слова про то, что ангела не так просто убить, кровь уже лишь сочилась из шеи, а мне все казалось, что он сейчас подымится, подберет свою голову с закрытыми глазами и искаженными в улыбке, или оскале губами. Я присел на корточки, держа меч наготове, мои пальцы ухватились за край бумаг и потянули их, неожиданно тело вздрогнуло, словно собирается подняться. Я отскочил в сторону, сжимая рукоять меча, обернутую несколькими листами, тело дернулось и затихло. Отсев на почтительное расстояние я расправлял кусок бумаги за куском...
Я ни когда не писал дневников, хотя это не совсем так, просто мне ни когда не хватало сил вести постоянные записи из дня в день, описывать события, делать по их поводу замечания. Дневник это калька. Калька сознания, исторических событий. В отсутствии друзей наверно друг и убежище, правда, скверное...
Дневник.
Вчера выпал первый снег, снежинки падали в грязь и тут же в ней растворялись, как просто белое переходит в черное, при соприкосновении с ним. Сегодня снова выпал снег и сразу все накрыло белым покрывалом и не стало этой серости жизни, сердце радуется и хочется жить...
Вагон плавно раскачивался из стороны, в сторону следуя своим внутренним ритмам. Чуть кренясь набок на поворотах и набирая скорость на прямых участках, на железнодорожных развязках поезд, идущий впереди, притормаживал, отчего вагоны упирались друг в друга, и размеренный стук колес заменялся скрежетом тормозов. В этот раз визг был особенно пронзительным, стоило ему утихнуть, как содержимое эшелона вместе с людьми бросило вперед, а потом невидимой волной потащило назад. Эхо звонкого соприкосновения метала, разбудило округу, и черная нить замерла посреди белого поля.
- Ни как опять пути завалило - засуетилась огромная тень в углу вагона - только приснул. Тень распрямилась и, подхватив несколько поленьев, огромными шагами перенеслась к маленькой буржуйки, ее дверца скрипнула, высвобождая рыжее пламя, на доли секунд осветило расставленные в два ряда кровати вперемешку с носилками. Я пойду, гляну - протянула тень и в узкую полоску света ворвались белые клубы пара. Дверь захлопнулась, и все вновь погрузилось во мглу.
Было тихо, изредка тишину разрывали выкрики и речь с неразличимыми словами. Видать, правда, занесло, ладно братишки, пойду посмолю - тощий солдат с перевязанной рукой бойко поднялся - и доктора нет, чтоб спросить. - Да обход то задерживается, давай Митя дуй, и Егорыч тоже запропастился.
Митя спрыгнул с подножки и по пояс провалился в снег, сразу вспыхнули воспоминания из детства, снега действительно было много, его покрывало раскатанное в обе стороны упиралось прямо в чистое голубое небо. На окраине этой белой равнины виднелись устремленные верх сизые скалы леса. Чем ближе он подходил к поезду, тем дорога становилась все утоптаннее. Впереди виднелись люди, сгрудившись, они стояли на месте, изредка кто-то выскакивал и с ошалелыми глазами мчался в свой вагон. Сразу за ними возвышался силуэт еще одного паровоза, чужого стоящего на параллельном пути. Возле него тоже толпились люди в серых бушлатах. Неожиданно их паровоз выдохнул и раздался длинный протяжный сигнал, но эшелон не тронулся. Митя сплюнул и припустил к толпе.
- Как забирают? - На улице хлопнул выстрел, все кто мог ходить, повскакивали и посыпались из вагона.
- Братцы да как, же так?! - Слышалось с улицы. Раздался еще один хлопок.
Он, попробовав приподняться вслед за остальными, но руки и ноги не слушались, перед глазами плыла дымка.
- Лежи ваше благородие, не вставай. Слаб еще. Вот лучше, попей - и в его руках оказалась кружка с горячим чаем. - Ты пей ваше благородие, Бог даст, поправишься. Ноги руки целы - это уж дело. Вона Васька безног, остался, а контузия пройдет. Вот видишь и в себя приходить стал. Чай то пей, а то нутро промерзло - голос был мягкий спокойный.
Дверь, отъехала в сторону, вновь впуская белые клубы пара. В проеме появились ушедшие.
- Сволочи, союзники херовы. Хоть бы винтовку, всех бы ...
- Братцы ну не томите - все умолкли и потупили взгляд. Офицер в белых перчатках отодвинул от себя кружку и приподнялся так, чтоб его могли видеть - Толком говорите - прохрипел его голос.
- Евгений Петрович очнулись - в Мите проявилось что-то ребячье, какая-то не поддельная искренность.
- Докладывайте.
Старший из ходивших солдат, выдохнул
- Не чего докладывать. Чехи паровоз наш забрали. Военная необходимость и в тыл. А у нас даже ружей нет, да и ... по вагонам раненые, больные да миряне с котомками. Какое ту сопротивление, у кого ружье тот и прав.
Офицер сполз по стене.
- Слаб еще.
- Доктор прав, нужно за подводами идти не бросать же...
От черной нити на выглаженном белом холсте стали отделятся маленькие черные точки их становилось все больше и больше. Они словно звезды на морозном небе образовали скопления и сгустки в ожидании сигнала.
Ветер поменял направление, и тысячи черных точек понесло прочь от серой нити вагонов вдоль железнодорожного полотна. В следующий раз он очнулся и почувствовал себя сразу на много легче, чем в прошлый раз.
"Очнулись? Как чувствуете себя?" - вопросило лицо, половина которого была в белой пене, на второй половине виднелись лишь тонкие длинные полосы. Человек был облачен в белый халат, а в руках держал опасную бритву. "Я ваш доктор - Карл Эдуардович, извините, что не представился сразу" - лицо доктора выразило сосредоточенность. Лезвие скользило, по его щеке убирая пену.
- Что со мной?
- У вас была сильная контузия - доктор снял еще не много пены со щеки и перешел к подбородку - Митю помните? Совсем молодой солдатик, лет 16 и как вам не стыдно таких призывать. Говорит вы ему жизнь спасли бруствера в окоп скинули. Вот черт, поранился - врач отдернул руку с бритвой алого цвета, на пол капнуло несколько капель, доктор зашмыгал валенком, затирая их.
- Где я?
- Ну, на это я вам точно ответить не смогу. Эшелон вышел из Омска во Владивосток, мы - он вытер полотенцем лицо - где то.
- Отчего стоим?
- Паровоза нет, вот и стоим, нука, руки вытяни-ка, на меня посмотрите, встать сможете? - облокотившись на плече доктора, он вместе с ним до ковылял до двери, она медленно отползла в сторону - а вокруг снег.
Стой стороны вагонов, стояла белая непроходимая стена снега.
- Теперь уж и не откапаешь. Все кто мог, ушли или ногами или - доктор посмотрел вверх.
- А вы что ж?
- Я врач и у меня тут еще больные человек 10, все не ходоки, бросить - убить их. Еще Медсестра и истопник уходить не хотят. Не всёли равно где помирать. Красные прейдут, расстреляют, а не успеют, мороз убьет. А вы голубчик идите. А возь повезет, знаете из тех, кто ушел ни кто не вернулся. Я и Валю и истопника отсылал да они больных не бросают. Прейдут красные - врачи и им нужны, как и вам, мож и не расстреляют, а солдат мы уже давно переодели.
- Раны то у них огнестрельные, я видел.
- Храни вас Бог - белые звери, даже мирного населения не щадят. Вот возьмите - он снял с плеч свою шинель - в карманах сухари, вы же офицер и не выдержите лжи, а у них нюх на таких как вы. Разбираться они не будут. Идите, идите... Замерзнуть может и не так страшно...
Ноги увязали в снегу, превращая каждый шаг в титаническое усилие, он остановился и посмотрел вверх. "Господи если ты есть, как ты можешь этого не видеть. Чем, чем Господи, чем я виноват пред тобою". По его щекам покатились беспомощные слезы. Рухнув на колени, он стал задыхаться от обжигающего холодом воздуха. Небо казалось застывшей белой дымкой с огромным белым шаром. То тут, то там стали проявляться белые точки они плавно парили над ним, застилая все больше и больше пространства. "Доктор прав, может замерзнуть и не так плохо", и он закрыл глаза, чтобы не видеть собственных похорон.
Несколько часов спустя два бугорка железнодорожного полотна нырнули в лес. С одной стороны это его настораживало, солнце уже цепляло вершины деревьев, но он обнадеживал себя, что лес это дрова и огонь. Теперь подобранный им топор на станции мог сгодиться. Прощупав рукой спички в нагрудном кармане гимнастерки, завернутые в тряпку, он успокоился. Карл Эдуардович положил их в карман, вместе с сухарями, но по дороге он несколько раз упал, набивая снег в карманы, и их пришлось перепрятать, спасая от влаги. Весь это и следующий день он разговаривал именно с этим человеком, удивляясь насколько их взгляды схожи по разным вопросам. Но их разговоры все чаще и чаще сводились к волкам.
Проснувшись, первое, что он почувствовал, это был острый запах хвой, значит жив, в раю должно было пахнуть ладонном, не применено ладонном он как и Карл Эдуардович в этом были просто убежденны. Сдвинув себя вальяжник, он приподнялся, костер прогорел почти полностью, оставив лишь несколько тлеющих черных веток, бросив ночное покрывало к ним, он прислушался. Лес по-прежнему хранил безмолвие и был погружен в предрассветный мрак. Двигаться не хотелось все тело, сковывал озноб.
К обеду дорога покинула лес и вынырнула на огромное снежное поле. Двигаться по нему было трудно, в лесу деревья защищали полотно, и на нем лежало не так много снега, как на открытых участках, но на краю поля виднелась черная точка правильной геометрической формы. Спустя час он подошел к чемодану.
Чем дальше он шел, тем больше попадалось брошенных вещей, он их рассматривал, искал им возможное применение и выбрасывал вслед за их хозяевами. Ближе к вечеру на горизонте появилась очередная неподвижная черная точка, выбрав её очередной целью своего движения, он как то увереннее пошел вперед. Вскоре он уже мог различить задние вагоны эшелона.
Солнце уже почти село, когда он, наконец-то добрался до них. Он прошел, заглядывая в них, всего их было 6. В вагоне было намного лучше, чем в лесу, его стены защищали от ветра, а тепло не растворялось в воздухе так быстро. Забравшись на стул, ему на минуту показалось, что он в прежней своей квартире на Мойке. Подкинув в печку, ножки от стула он завернулся в шинель, намереваясь немного поспать. Проснулся он от холода, огонь в печке горел по-прежнему, но все его тело пробивал озноб.
Под утро озноб вроде спал. Он выбрался из вагона, чувствуя легкое головокружение и упадок сил, в кармане оставался один сухарь, еды на всем протяжении пути ему не попадалось, вместо воды он засовывал в рот снег и жевал его.
Солнце поднялось уже достаточно высоко, и теперь он мог различить предметы вокруг вагонов, то, что ему не удалось сделать вчера, многие из них снег засыпал и это были теперь лишь холмы. Раскопав один из них, это пришлось сделать в несколько приемов, силы его покидали. Он обнаружил замершую лошадь. Отрубив ей ногу, это-то на что у него хватило сил, он засунул её в печку и через пол часа жевал, обугленное сырое мясо, сожалея о том, что не сделал этого вчера. Во второй половине дня его вновь накрыл озноб, но буквально через полчаса отпустил и он почувствовал себя легче.
Второй раскопанный холм хранил смерть. Несколько людей заснули сидя перед костром, хоронить их ни кто не стал, все ушли дальше, оставив их на своих местах.
В этот раз он не участвовал в войне, хотя японские части проводили карательные акции, по всей территории дальнего востока помогая установить порядок омскому правительству. Причину своего внутреннего раздражения Ноги уже давно установил, но преодолеть ее, ни как не удавалось. Поднявшись из-за стола собственного вагона, в гостинице он не стал останавливаться, принципиально надеясь на короткое пребывание, отошел к окну и отвернулся от двери.
В дверь тихо постучали, прошел солдат низко поклонился, подбросил в буржуйку несколько палений принесенных с собой и растворился, оставив на столе пакет с императорской печатью. Генерал неторопливо осмотрел пакет, но ни что не вызвало в нем беспокойства. Надрезов край пакета он вынул небольшой лист бумаги, посередине тушью были выведены два иероглифа.
Дверца печки скрипнула. Какое-то время он смотрел на красные угли, поверх которых лежал конверт с донесением, его края медленно съеживались превращаясь в пепел, за тем он разом полыхнул языками красного пламени и осыпался серой мозаикой на алые угли, дверь скрипнула и он вернулся на свое место за столом.
Значит, отказался, остался с чехами. Этот человек единственное, что во всем этом хаусе было стабильно, он отказывался от помощи Японии как в начале войны, так и сейчас, когда его жизнь висела на волоске. Все это было не хорошо, чешские полки ему теперь не подчинялись, а армии красных катились лавиной на восток. Сохранение жизни Колчаку хоть в некоторой степени бы обеспечило сопротивление белых армий, а так же возможность территориальных приобретений для императора, но он отказался.
Ему не нравилось решение, покинуть Россию, но теперь оно оформилось в окончательную мысль. Колокольчик зазвенел тонким голосом, перекрывая потрескивания дров в печи. Внутрь прошел солдат, тот самый, что заходил прежде и поклонился, застыв в этом положении.
- Правда что ваш старший брат служил у генерала Того?
- Да.
- Говорят, что он не захотел сдаваться в плен к русским?
- Это был бы позор для всей семьи.
- А как бы поступили вы?
- Так же.
Генерал отошел в сторону отодвинул дверцу потайного шкафа.
- Вот возьмите.
И протянул солдату завернутую в тряпку катану, руки послушно приняли меч.
- Найдите человека, которому он нужен. Сами не касайтесь клинка, ни при каких обстоятельствах.
Солдат поклонился и вышел.
Ангел.
Я встретил его, когда шел по улице мимо не больших респектабельных домов, каждый из которых говорил "посмотри, как я богат". Вот лексус небрежно брошенный перед домом, а вот газонокосилка, когда хозяин дома, он косит редкий до травы, но газон; а вот эта здоровенная псина охраняет все это и срёт, на этот газон, а тут аллея из елей, или туй, не всё ли ровно, не помню - в магазине сказали елки, одним словом вон смотри, только ветки пожелтели. Да название улицы "римская" круто придумали. Напротив прямо через дорогу виднелась другая улица видимо плебейская.
На ней у топая в грязи, теснились ряды советских многоэтажен. Так как дорога, что шла к ним была убита при строительстве "римских хором", люди просачивались сквозь щели в заборе, который должен был отделить один мир от другого, и шли по новым вымощенным плиткой тротуарам, оставляя комья грязи на мостовой. Тяга к прекрасному пересиливала все, и они, выползая из грязи обыденности не отряхнув ее, стремясь лицезреть высшие искусство архитектуры в экстазе каждодневности.
Ту-то он меня и сшиб, на одном из этих тротуаров, мимоходом затолкав в темный переулок.
- Куда идешь? - я не знал, что ему ответить. Передо мной стоял молодой парень в несколько потрепанной куртке и джинсах
- Дай пройду не твое дело. - Я взял его за плечо и отодвинул в сторону, и пошел было дальше, когда яркий свет залил все, кругом превращая все в белое полотно. Я не стал оборачиваться, помня, что чистота ангела останавливает даже зверя, а лишь чуть сдвинул рукоять меча вперед. Сталь горела голубым светом.
- Я вижу, ты не знаешь что делаешь, я не могу тебе сказать как ты должен поступить ведь это твой выбор, но я скажу, куда ты идешь. Его слова вползали в мое сознание, и я стал чувствовать, как тьма внутри меня стала отступать. - Ты стоишь на пороге его дома знаешь ли ты, что у него есть семья и дети. Что ты приготовил им. Ты же знаешь, что такое расти сиротой. - Я понял его он говорил про прокурора того самого, что вел дело Лешки, ноги сами привели меня сюда.
- Да он оступился, но кто дал тебе право судить его. Ведь он делал все ради своих детей. Ты бы не хотел бы иметь такого отца? - я стоял, молча - я его ангел хранитель. Я не могу не вмешиваться в его дела, и должен тебя остановить.
Нет, меня не поглотила тьма или еще что ни будь похожие, я просто закрыл глаза и развернулся. Меч с готовностью вы скользнул из ножен в след, за взмахом руки, я нагнулся и сделал шаг вперед, разворот взмах, выпад. Белое полотно стало опадать, и я открыл глаза. Множество белых мелких и крупных перьев кружились в вальсе угасающего света, два огромных белых крыла распростершись, лежали на мостовой.
Выпад достиг цели, я стоял за его спиной и видел лишь часть клинка вошедшего в его спину. Свечение тела угасало вместе с жизнью в нем. Я выдернул меч, ангел осел, и из ран хлынули алые струи крови. Следуя совету я вынул из кармана тряпку и протер лезвие до того как засохнет кровь. Теперь я уже мог различить надпись на клинке, это был язык, и я знал его, в отличие от прошлого раза. Надпись гласила "убийца ангелов, дающий справедливость, да не остановится твоя рука, видя зло". Спрятав меч, я вышел из переулка.
Я знал нужный мне дом, перед его калиткой я замер "убивать на глазах его детей и жены было жестоко", что поселилось во мне, что меня не останавливало даже это. Я выдохнул, стараясь скрыть волнение, и нажал на кнопку. Гулкий перезвон колоколов, сообщил мне о ненапрасных усилиях, и я отпустил кнопку. В голове с легкостью всплыло Иван Петрович, в этот момент я впервые задумался, зачем я это делаю, только сейчас пока миловидная женщина шла навстречу мне. Даже с женой ему повезло, милая красивая она подошла ко мне, и улыбнулась той потрясающей улыбкой, когда ты понимаешь ты симпатичный, у нас могло бы получиться, но не сейчас, я занята, и эта улыбка заставит вас ждать только её. Но мне некого было ждать, я мстил жизни за всё, то чего у меня не было и не будет, за то, что я не могу идти, наступая на головы другим, но теперь я мог их убивать.
- Иван Петрович дома?
- Нет. Сейчас вернется из гаража.
- Спасибо. - Я развернулся и направился в сторону гаражей, она попыталась меня окликнуть, но я сделал вид что, ничего не слышу. Гаражи виднелись на другой стороне улицы.
Он двигался навстречу мне с противоположной стороны пешеходного перехода. На какое-то мгновение наши взгляды пересеклись, в его губах заскользила улыбка. Узнал, нет, в это трудно поверить. Внутренне я тоже улыбнулся, чувствуя быстрый исход. Рука мгновенно нашла рукоять спрятанного меча и принялась вымирать движение смерти. Разве он мог помнить меня, разве мы вообще имеем смысл для этих людей. Он ступил на переход, передним затормозила тоёта, пропуская его, он кивнул головой, проходя мимо нее. Резкое движение снизу верх и он труп.
Он сделал еще шаг, и его тело взлетело верх, перелетело через машину и рухнуло на мостовую. Прохожие двинулись в сторону происшествия, женщины прикрывая рот, другие, бросая проклятия умчавшейся машине, двое мужчин замедли ход и словно два римлянина в Колизее принялись обсуждать смерть гладиатора, другие с безразличием продолжили путь. Распростертое тело не интересовало ни кого, теперь уже не спеша я подошел к телу, присел рядом с ним и приложил палец к сонной артерии у неестественно повернутой головы. Его губу по-прежнему улыбались. Пульса не было, для верности я достал часы, его стрелка замерла и теперь растворялась. Подкрепившись, часы вновь приобрели бронзовый здоровый оттенок.
- Доктор ну что, труп? - суетился водитель тойоты - не повезло мужику.
Я поднялся, перешагнул через тело и пошел прочь
- Постой подожди, гаишники приедут, скажут еще, я сбил, а у меня у самого вон бок ободран. - Я шел, не останавливаясь и не оборачиваясь.
- Ты чего дядь Коль?
- Да вон видишь, притормозил, чтоб пропустить, да по второй ниссан, он его увидел и в сторону об меня и прочь.