Я с трудом оторвал от себя эту человеческую оболочку, обмотанную ворсистой чернотой благородной ткани. Сквозь его резиновые черты проступала насекомая сущность, и фасетчатые глаза с красными прожилками смотрели безлично-весело. Шея болела, на моей рубахе расплывались розовые пятна. Любимая дрожала всем телом, и ее уводил под руку скользкий тип с чешуйками, прилипшими ко лбу. Он вел ее, смердя тиной, а она все оборачивалась и оборачивалась...
... Я дотащился до крыльца, с трудом открыл дверь, ввалился в безопасную тишину родного дома. Меня рвало то белым, то красным. Шея горела и мозг отказывался воспринимать новые картинки, убивающие прежнюю чистоту помыслов и свободу. Бедные люди. Я больше никогда не смогу их спасать.
... Моя главная, последняя попытка кончилась ничем. Я так и не успел спасти ее. Она останется там, в болезни и горестях. И меня не будет рядом.
...Ее сценическое имя отражает убогость мысли живущих прямыми аллюзиями. Они перечитывают Мопассана и эксплуатируют любовь обывателей к пошлости. Они печатают плакаты, на которых под пухлыми буквами моя любимая в нелепых одеяниях чертиком торчит из своей табакерки. Пышка. Никогда не поверю, что она сама выбрала этот образ. Она - воплощение рационального, обернутого в мягкую форму. Только гениальный мозг может быть начинкой телу, избравшему для еженощного отдыха идеальное вместилище - желтую от времени коробку, пахнущую старой краской и немного пылью, с надписью "Скороходъ". Я нашел такую в каком-то магазине, и, унижаясь перед толстым неопрятным продавцом, выпросил. В коробке этой хранились спички, огромное количество спичек, и продавец отказывался отдать коробку, даже за деньги, даже за спички и другую коробку. Но я пришел на другой день, и еще, и он наконец отдал ее мне, не взяв ни гроша.
Я ставлю коробку на кровать и ложусь вокруг нее, прижимаясь грудью и коленками к потертым уголкам. Я засыпаю, и в моем сне коробка открывается, и в ней чудесный конструктор по имени Пышка лежит, очищенный и готовый к воскрешению. И я просыпаюсь с улыбкой.
Когда мое тело развилось достаточно, чтобы все механизмы отладили свою работу, мой мозг уже постиг различия между явью и кажимостью. Я учился рисовать, и одновременно изучал нюансы строения человеческого тела. У меня над столом висит любимая репродукция схемы мира великого Леонардо, где человек - мера всех вещей - звездообразно простирает детали-руки и детали-ноги.
Натюрморт, "тихая жизнь", всегда совершенен. Человеку мешает быть совершенным то, что отличает его от других людей. Совершенство - в механике, свободной от погрешностей. Каждый человек по сути своей - конструктор, собранный природой бережно или неумело, прилежно или небрежно. Чем дольше я живу, тем больше я вижу конструкторов, чье несовершенство может быть исправлено верной рукой мастера. Однако работа мастера не только трудна, но и неблагодарна: отсекая лишнее, перекраивая материал, отработанный природой и сошедший с рельс бытия, мастер рискует быть непонятым теми, кого он спасает.
Я готов исправлять недочеты природы. Для этого нужно лишь разобрать конструктор, попутно проверив все узлы, нежно разложив в живительном свете детали. И - заново сложить.
... И взял мастер кости и части и кожу и мысли, и подбросил в воздух. И у него все получилось.
Когда я прочел, что готовится новое выступление шапито, и местом избрано самое большое в нашем городке хранилище конструкторов, я ясно увидел новый мир. Где механика любимого мною тела придет в движение над посыпанной опилками ареной, и веревы и шесты станут обрамлением вышивки, где иголкой ее серебристое тельце шмыгнет, а нить моих мыслей соединит все в картину спасения. И коробка с надписью "Скороходъ" наконец получит свое наполнение.