Аннотация: Восточная сказка. История "мальчика из гарема", но... отнюдь не "кавайной няшки" А вообще история о любви, об уважении, о равенстве двоих заведомо неравных людей.
УКРОЩЕНИЕ ОГНЯ
Пролог
Стрелами звезд обрушилась ночь на затихающий город. Где-то подвывала собака, почтенный торговец Саид подсчитывал выручку за день, заперев свою суконную лавку, в двух кварталах от него красавица Зора придумывала страшную месть третьей и четвертой женам того кобеля, которого Аллах дал ей в мужья, молодой удалой Шариф ар Рияд за праздничным столом пересказывал друзьям все достоинства нежного цветка, юной Хаифы, дочери самого многоуважаемого Заки-Хайрата, дворцового управителя... А в самом дворце - спал, наплакавшись, хрупкий золотоволосый мальчик из чужих далеких земель, пил не пьянея грозный наместник, слепо глядя перед собой на пламя ламп, и старший евнух Васим застыл в тяжелых раздумьях, ища решение, которое отведет беду от его собственной шеи.
Что делать, как быть? У господина не спросишь! Два раза уж подходил и в третий, в очередные самоубийцы напрашиваться - увольте! Лицо у наместника такое делалось, будто второй раз неверные Иерусалим захватили, и недостойный раб его - тому виновник... Сильно прогневил хозяина Аленький цветочек. Видно в самое сердце укусила черноокая гадюка, да так, что даже камень не выдержал! Треснул.
А думать, как теперь со всем этим бедламом поступать, приходилось скромному (пусть и несколько покривив душой) слуге. Разбираться, как да когда попал к Амани нож, и как допустили, чтобы ценнейший невольник повредил себя... И что сейчас делать с самим строптивым наложником.
Это лишь на первый взгляд кажется, что все просто и выеденного яйца не стоит! Вот сразу вопрос - звать лекарей или не звать? Рана-то безнадежная. Но предположим, что не позвали, красавец-любимец умер и с кого тогда сразу голову снимут за небрежение? Именно! Так что пусть ежели что, с лекарей снимают, что вылечить не смогли.
Только дальше уже совсем чехарда получается! Рука у Амани на тонкий волос ошиблась, и лезвие не в сердце пришлось, а рядом прошло. Один день плелся за другим, как рабы в караване, а дерзкий танцор все жил, дышал наперекор всему... Радоваться? А на кой ляд радоваться, если его за такое все равно к палачам отправлять!
И опять - без хозяйского слова никак, а слово было - об Амане не упоминать даже. Можно было бы решить по-тихому, удавка шелковая и всех забот... Так ведь господское слово такое - сам дал, сам взял. А ну как вспомнит господин Фоад о своем бриллианте и потребует - что тогда врать будешь? Сказ тут всегда один: угасил звезду ярчайшую - так что сотворил, то и получи... И это если повезет.
Стоял Васим, смотрел на распростертого в подсобном флигеле на тюфячке юношу с пропитанными кровью бинтами на груди и думал - думал крепко! А ну как выживет, поднимется - так ведь лицо не порчено, а шрам - что господин рассудит... Тоже надвое гадать. Вернуть в сераль - так каждый шкодник будет истерики фонтаном устраивать и в себя булавками тыкать! Васим знал, что мягкость его, однажды его погубит...
Осыпались последние песчинки в часах. Из любой безвыходности - есть выход. У него есть два приказа, которые не противоречат друг другу... - Васим вздохнул сокрушенно и приказал подать прибор для письма и известить о необходимом помощника досточтимого управляющего, Имада ар Насира. Затем, старший евнух удалился, довольный собой, - превзошедшим по мудрости самого Сулеймана, - и обсуждая с молодым, внушающим определенные надежды, мужчиной детали предстоявшего предприятия: у невольника есть новый хозяин, к которому и надлежит доставить его как только вид позволит без ущерба для чести сильнейшего Аббаса Фатхи аль Фоад!
С тех пор мертвого, охраняли так, как не снилось живым. Если строптивый наложник, вопреки собственной воле еще держится на этом свете - так и быть! Ни на мгновение больше не оставался Амани в одиночестве без зоркого взгляда...
Амани. Шкатулка без дна! Какие еще сюрпризы успеешь преподнести ты?
Довольный толстяк ушел, планируя новые козни, и лишь прозрачная тень его осталась у входа на своем посту. Юноша отлепился от стены и, зажегши еще одну лампу, выпрямился, мрачно разглядывая сокрушенную твердыню.
Долго смотрел Алишер на поверженного глумливого насмешника, кривил тонкие губы, не торопился: Амани... алмаз драгоценный, где твоя красота?!
Где искусство твое, пленявшее взоры, разжигавшее похоть! Что ты есть сейчас, кроме куска искромсанной плоти... Поверженное божество, которым восхищался лукавый раб. Восхищался и желал так, как только можно желать - обладать им, в свои руки взять пылающую жар-птицу, хоть пера ее коснуться, быть с ним... и самому быть им! Пышным цветом дурман-травы, а не калекой, холощеной скотиной, ни на что больше не сгодившейся. И ненавидел, как только возможно ненавидеть за то, что слишком высоко и сильно сияла негасимая звезда!
Однако время не стоит на месте, даже самые яркие звезды могут потухнуть. Упасть вниз огненной искрой в безмолвии неба, канув в небытие, и в глазах молодого евнуха мешались мстительное торжество при виде заслуженной расплаты за все его обиды и скорбное сожаление об утрате, пока иная мысль не вытеснила предыдущие.
Склонившись над раненным юношей, Алишер погрузил пальцы в темные волны спутанных прядей, невольно затаив дыхание от собственной дерзости. И все больше смелея, очертил линию подбородка и скул, неторопливо спустившись по мерно вздрагивающей жилке на шее туда, куда пришелся удар, едва не заставивший навсегда смолкнуть в этом совершенном творении бога ритмичное биение жизни. Взгляд сам по себе прикипел к отрешенному лицу бывшего любимца, непривычно открытому и уязвимому сейчас без нарисованной маски некоронованного царя средь недостойной черни, владыки ночей и помыслов, воплощения мечты и страсти, и мечты о страсти...
Чуть вздохнуло в ответ на прикосновение бархатное полотно ресниц, и рассудок евнуха помутился абсолютно. Войди кто-нибудь в этот миг - он не смог бы остановиться, коброй шипел бы на стражей, рискнувших подступиться к нему и к его добыче... Потому что здесь и сейчас далекая недоступная звезда, обжигающее пламя, - Амани принадлежал ему! Весь, полностью, и что с того, что господский наложник в забытьи, что не отзовется на ласки с таким же вожделением - о нет, все это было неважно по сравнению с тем, где и как руки слуги дотрагивались до распростертого перед ним обнаженного тела!
Алишер распахнул на себе одежду, опускаясь рядом, чтобы соприкасаться с юношей всей кожей, потирался о него, ладони бесцеремонно бродили, где им вздумается, избегая лишь бинтов на груди. Он пил губами терпкое вино по имени Амани, и до исступления хотелось намотать на кулак буйные кудри, рвануть, заставить открыться черные очи: чтобы увидел, узнал, кто сейчас с ним, и может взять, как раньше брал только грозный господин...
Взять! - понимание обожгло Алишера. Гордец Амани в его власти и ничего не сможет сделать, даже если придет в себя, он слаб и беспомощен, а жалоб его уже никто не станет слушать... Осколки звезды по-прежнему сверкали ярко, туманя разум жаждой обладания.
Алишер сел, раздвинув стройные ноги, и нащупывая вход в восхитительно волнующее тело. Юноша был чист, но евнух все равно провел салфеткой в промежности и меж ягодиц, другой рукой сжимая расслабленный член наложника и перекатывая яички. Пальцы надавили на упругое мускульное колечко, вдвигаясь внутрь, и проникновение отозвалось дрожью Амани. Алишер улыбнулся довольно и принялся ласкать себя, готовя к часу наивысшего его торжества.
Увы, хотя ничто не мешало ему насладиться плотью, наконец доступной и невыносимо соблазнительной даже в нынешнем плачевном состоянии, как видно сама оскорбленная природа вмешалась в происходящее. Эрекция, и без того слабая, пропала совсем, когда пытаясь войти в тугое отверстие, евнух случайно коснулся того, что было оставлено ему торговцами рабами в насмешку над изуродованной сущностью. Рубец ныл, разрываясь от желания в несуществующем, давно отторгнутой кривым ножом необходимой части мужского естества, но того что осталось было отчаянно мало, и привядший отросток никак не мог проникнуть вожделенную жаркую глубину.
Взмокший от пота, с пунцовыми пятнами гнева и злыми слезами в глазах, Алишер упрямо терзал себя и наложника, добиваясь нужного ему результата, и не обращая внимания на содрогания тела под ним, но странный звук все же немного привел его в себя. Евнух поднял голову, взглянув на раненного, и немыслимое унижение захлестнуло его без остатка - Аман смеялся.
Смех оборвал хрип, перешедший в мучительный кашель, так что на губах выступила кровь, но жгучие очи сверкнули знакомым огнем:
- Аллах, благодарю тебя за то, что даже мои кости ты не отдашь этой собаке! - проговорил юноша, отдышавшись.
Сознание помутилось, руки сами потянулись к горлу проклятого наваждения, остановившись лишь потому, что смерть для опального любимца была бы слишком большой роскошью.
- Зато плеть Мансура сгонит лишнее мясо, и проклятый колдун пустит их на золу!!! - прошипел Алишер. Резко вскочив, он почти выбежал из пристройки, кое-как запахнувшись.
Но имя нового хозяина не тронуло Амани. Он не ждал, что его суровый господин изменит свое решение - такого не случалось никогда, и даже в единственной милости, о которой он просил, думая, что умирает, было отказано. Какое значение имеет все остальное...
1.
Что значит ночь? Кто назовет верный ответ... Кто сможет угадать!
Она - вечное таинство. Таинство природы - угасание последнего прощального луча дарующего жизнь светила и предчувствие его возрождения на рассвете... Таинство первых капель росы, шелеста гальки в волне прибоя, метнувшейся в броске тени среди листвы, огней на углях ресниц над шитым бисером шелком...
Она - время для страсти! Время, когда тела и души сливаются воедино в танце желания: краткий миг единения на грани бездны... Время торжества, время падения.
Время, в котором сливается все! Время свершений, когда часы мироздания сходятся в единении извечных начал, порождая безумие красоты...
Ночь - это падение в совершенство! То, чего ты не видишь, но знаешь... Угадывая - ошибаешься, видя - не постигаешь. Бесконечность.
Ночь - это истина. Ночь - это одиночество. Блуждание неприкаянной души по одному и тому же кругу... Ночь - это безысходность. Ночь - это боль...
Это было как ведро льда, а вернее соли на открытые раны, как пощечина - Амани понял, что сходит с ума, по-прежнему ожидая того, что уже невозможно и никогда не случится. Выздоровление его не было ни легким, ни быстрым, но за бесконечно растянувшиеся дни господин так и не вспомнил о своей павшей звезде, бриллианте, который вопреки своей природе разбился под его рукой.
Не пощадил... Легко ли жить, зная, что и жизнь твоя, и смерть - стоят дешевле ошейника, охватившего горло, и забываются быстрее, чем пролетевшая мошка? Жить вообще нелегко.
Лишь один раз забытый наложник позволил себе не слыханное - воспользовавшись отсутствием нерадивого стража, он дерзнул оставить свою тюрьму, проскользнуть неслышимой тенью, призраком лунного блика, чтобы взглянуть на того, кто был кровью его и дыханием, сердцем, пылавшем в его груди, где теперь остался лишь шрам.
Что вело юношу? Уж не надежда точно! Мечтания как море - вода, которой не утолить жажды. Стихия прекрасная и величественная, но без опоры неосторожный пловец только смерть найдет в ней, рано или поздно истощив свои силы. Так сказано в Ас Сахих мудрейшим имамом: "Три вещи являются гибелью: жадность, которой повинуются; страсть, за которой следуют"... Впрочем, в третьим грехе тоже можно было упрекнуть Амани, ибо к ним относил хадис, в том числе, восхищение человека самим собой.
А он... Он был жаден до каждого взгляда и вздоха, целуя руки, которые дарили внимание, как кидают монетку попрошайке, покрытому лепрой, и посылают на смерть, как иные справляются о погоде. Страсть была его поводырем, переплавив в горниле невзрачный кусок породы и отковав клинок, достойный самого Пророка!..
Да, вот! Вот он - третий грех... Аман не воображал, он - был лучшим! Тот, кто думает, что и это легко - пусть попробует сам! Он просто забылся...
Но в тот миг, стоя в тени пресловутых миртов, чей аромат, наверное, будет преследовать его в кошмарах, - он просто прощался:
- Кто ты? - знакомая до последней линии, до самого малого жеста рука хватается за рукоять кинжала.
- Ты запретил упоминать мое имя... - шепот листьев.
Юноша отступил бесшумно, и драгоценные браслеты уже не могли его выдать, потому что их не было больше. Даже ошейника с причудливой вязью имен господина - не осталось, и новое имя скует его своей цепью, как только главный евнух убедится, что черная звезда выдержит дорогу через пустыню в затерянную горную крепость...
Пусть сейчас тонкий шелк не окутывал его ярким облаком, пусть стеклянной бусины не украшало юное тело, и волосы спадали свободно без нитей, заколок и хитростей, - Аман перешагнул порог своего убогого пристанища, как византийским владыкам не дано было ступать под своды Софии!
- Хватит беситься! - негромкое замечание хлестнуло кнутом переполошившихся евнухов, заставив умолкнуть и замереть. - Я не несчастная невеста, и не собираюсь давиться собственной косой!
- Тем более не землеройка, чтобы подкопаться под дворцовые стены, - завершил юноша, непререкаемо определив. - И хочу спать!
- Самое время, - дернул губами вызванный Алишер, бывший ныне ближайшим помощником стареющего Васима. - Завтра в путь, и силы тебе понадобятся.
Амани не удостоил докучливое насекомое даже колебанием ресниц, и опустился на свою убогую постель так, как раньше всходил лишь к господину на ложе.
2.
Обернувшаяся сущим мучением дорога доконала всех, но главным образом самого Амана. Алишер не врал на зло, и очередная бессонная, вопреки его же словам, ночь все-таки стала для юноши последней в доме господина Фоада, тем более что евнух приложил все возможные старания, чтобы строптивого наложника отправили к новому хозяину как можно быстрее. Впрочем, особенно усердствовать ему не нужно было, Васиму самому не терпелось наконец избавиться от этой мороки и в лишних напоминаниях он не нуждался, так что едва Амани смог подняться на ноги и сделать несколько шагов - участь его была определена без промедлений.
Разумеется, юношу не погнали, как скот для черной работы босиком по раскаленным пескам пустыни, прикрутив веревкой к седлу караванщика. Несравненный танцор - драгоценный дар одного владыки другому. Пусть даже яда в этом подарочке хватило бы не на одну сотню кобр, абсолютно невозможно оскорбить небрежностью как величие дарителя, так и достоинство одаряемого. Алмазу положена оправа, а сокровища следует охранять.
Благие намерения! Даже путешествие в паланкине на верблюде, как какой-нибудь знатной девице, оказалось суровым испытанием на прочность. При отдернутых занавесях пыль и песок скрипели на зубах, стоило их задернуть - юноша задыхался от зноя. Купание превратилось в навязчивую идею. Затекшие мышцы постоянно ныли, и короткие цепи, соединившие рабские браслеты на руках и ногах, не добавляли удобств. Он даже не мог забраться в это роскошное пыточное приспособление самостоятельно, что само собой не давало лишнего повода для благодушия, несмотря на то, что оковы были из чистого золота. Когда оправление естественной нужды превращается в настоящее издевательство, стоимость материала, из которого сделаны сковавшие тебя цепи, совершенно не принципиальна!
Увы, сил оставалось все меньше и не хватало даже на ругательства, бесполезные, но облегчавшие душу. Аман лишь презрительно дергал губами: они боятся, что он вновь сделает с собой что-то или сбежит, но даже овладей им снова тяга к самоубийству - необходимости стараться никакой не было. Рана, уже было вполне благополучно затянувшаяся, воспалилась в пути, снова вернулась лихорадка. Подскочивший в считанные дни, чудовищный жар то и дело отбрасывал его обратно в душную бездну беспамятства. Юноша уже не мог ехать, и его приходилось нести на носилках, однако стражи только ускорили продвижение, насколько это было возможно.
Торопятся, - усмехнулся Аман, - боятся, что не довезут, и он успеет умереть, пока еще вся ответственность за дорогую игрушку лежит на них... Юношу даже смех разобрал, когда он представил разочарование и ярость своего нового хозяина: как же, половину сокровищницы готов был отдать за прекраснейшего наложника, торжество чувственности, искушение живым совершенством! А получит высушенную солнцем дохлятину, воняющую потом, пылью и собственной мочой. Разве не забавно?
Что получит, то и получит! - Амани окончательно провалился в тяжелое забытье, из которого уже не в силах был выбраться.
Он не видел гор, зажавших путников в своем кольце, не слышал резкого окрика предводителя отряда всадников окруживших маленький караван тогда, когда по расчетам должна была показаться крепость, зато реакция командира на пространный ответ старшего из двоих отправленных с наложником евнухов была бурной.
- Знайте, что вы, нечестивцы, посмели оскорбить сразу двух князей! - напыщенно вещал Шукри, бросая пренебрежительные взгляды на простые черные одежды горских разбойников, - ибо мы везем сиятельному Сакхр аль Мансуру в дар от благороднейшего Аббасса Фатхи аль Фоад того раба, что поразил гостей моего господина своим танцем на пиру...
Мужчина, которого от остальных воинов отличали только дорогие ножны у пояса да более богатая сбруя на скакуне под ним, изумленно приподнял брови и расхохотался, ткнув кнутовищем в сторону каравана.
- Неужто?! И где же это диво?
- Кто ты такой, чтобы расспрашивать? - Шукри надулся еще важнее.
Опять грохнул дружный смех, но предводитель горцев оборвал его взмахом руки и просто сдвинул край свернутого в тюрбан ихрама, до сих пор скрывавший нижнюю половину его лица.
- Тот, к кому ты едешь.
Темно-карие, цвета кофе, глаза тяжело глянули сверху вниз на побледневшего евнуха, и словно по воле джина, в единый миг перед ним оказался не необузданный горский вожак, а грозный князь, безжалостный повелитель и вполне может быть, что и в действительности колдун, способный раздавить его как букашку. От какого-то вовсе уж близкого к смертному страха, бедняга лишился языка, только дрожал, не в силах отвести глаз и горько упрекая Аллаха, что твердь под ногами не желает разойтись и укрыть его от этого жуткого взгляда, казалось вынимавшего душу...
Названный Сакхр аль Мансуром мужчина понял без разъяснений. Теперь взгляд быстрее коршуна метнулся к носилкам, он направил коня без тени сомнений в том, что никто не посмеет преградить ему дорогу. Никто не посмел. Не слезая с седла, черный князь оценил состояние юноши, кнутовищем сдвинул бинты на едва колеблющейся груди и коротко дернул углом рта:
- Кадер, Тамид - к Фархаду! Эти куски ослиного навоза почти уморили его!
Воинам не понадобилось объяснять приказ: дар, хоть и основательно подпорченный, был принят.
- Я слушаю, - больше не смотря на спешно увозимого юношу, уронил Мансур, придавив самовольных посланников будто могильной плитой.
В первую минуту идея показалась хорошей, но причитания о грязных бандитах, от которых чудом удалось отбиться, оборвал свист плети, Шукри с визгом покатился по земле, прижимая к лицу ладони, из-под которых начала капать кровь.
- Кто еще считает меня глупцом? - все так же негромко поинтересовался Мансур.
Становиться калеками из-за какого-то раба, воинам из охраны каравана не хотелось, но о событиях в серале господина, они, понятное дело, не знали. Биться? Так этих больше, а по ущелью к тому же наверняка расставлены лучники. Выбор был прост и Абдул его сделал.
- Амани сам сотворил это собой, после того, как услышал слова господина Фоада о даре тебе. Невольника следовало бы покарать, но господин не отменяет своих приказов и не берет назад своих слов. В пути Амани стало хуже. - Абдул умолк почтительно. Само собой, что повествовать об интригах наложников и истории с ядом, евнух не стал.
- Сам? - переспросил князь, от его усмешки Абдул поежился. - Ничего, о каре для моего раба я тоже подумаю сам. Твой господин прав, и я передам ему благодарность.
Одарил последний раз взглядом, - словно горным обвалом накрыло, - и бросил через плечо, разворачиваясь:
- Отойдите к оазису, где были день тому, вам доставят пищу и прочее необходимое. В крепость чужим хода нет...
Кашляя от поднятой копытами пыли, Абдул, как и его товарищи по тягостной и в высшей степени сомнительной миссии, истово поблагодарили Создателя за подобное Его милосердие.
3.
Сумерки пали топором палача, отсекая цепкие щупальца прошлой жизни от неведомого до поры будущего. Сыпался песок, отсчитывая время. Сухие пальцы с аккуратной бесстрастной точностью заканчивали обтирать уксусом распростертое на узком ложе обнаженное тело юноши, когда раздались шаги, и в серую комнатку вошел господин всей цитадели... Окинув быстрым взглядом представшую перед ним картину, отрывисто бросил:
- Что?
- Рану я вычистил, - не прерывая своего занятия, бесстрастно отозвался лекарь. - В остальном... он молод, был телесно здоров и развит. Может, и поднимется, Амир...
Фархад уже деловито убирал инструменты и прочие принадлежности, не тратя время на поклоны и витиеватые хвалебные эпитеты своему князю: достоинства человека не зависят от пустого сотрясения воздуха, они проявляются и утрачиваются независимо от того.
Господин тоже не осадил старого лекаря, задумчиво разглядывая самого пациента, однако интересовала его отнюдь не стать новоприобретенного искуснейшего наложника, а, очевидно, совсем иное. Мужчина хмурился все сильнее, и внезапно развернулся к выходу - даже резче, чем обычно, заставив в удивлении дрогнуть полуседые брови. Прежде, чем заслуженный лекарь окликнул своего князя, тот удалился широкими шагами, забыв запахнуть за собой дверь, однако побеспокоившись накинуть простыню, чтобы прикрыть наготу своего нового невольника.
Амир вернулся тогда, когда тонкий молодой месяц почти пропал с небосклона. Медленно ступая, он нес в ладони простую деревянную чашку с желтовато-мучнистым снадобьем, взвесью оседающим на дне. Пожилой лекарь неодобрительно покачал головой, но его господин лишь усмехнулся в ответ на молчаливый протест:
- Если он выживет, значит я прав, если нет... что ж, он так танцует, что стоило попытаться!
И опять Фархад не мог сдержать изумления: он знал своего повелителя с рождения, и сейчас видел, что предположение о возможной смерти раба тревожит князя куда больше, чем было бы ожидаемо.
Мужчина же не тратил времени попусту и заступил к кровати, запуская другую руку в смоляные кудри. Он бережно приподнял раненого, пододвигая подушки под плечи и спину, и поднес чашу к сомкнутым плотно губам.
Увы, напоить юношу, да еще так, чтобы не расплескать ни капли драгоценного лекарства, оказалось нелегким делом! Аман не разжимал губ, бессознательно отворачивался от чашки, заметался, уходя от настойчивых рук, пытавшихся влить в него питье.
- Хочешь жить - пей! - раздраженно приказал князь, заметив, что сплошной занавес ресниц дрогнул слегка, приоткрывая живую тьму взгляда, поддернутую пеленой боли и жара.
Пока не успевает задуматься, человек всегда хочет жить! Амани послушно сделал несколько глотков, но безжалостный хозяин не оставил его в покое, пока все снадобье не было выпито. Потянувшись не глядя, плеснул воды из кувшина, разболтав осадок, вновь заставил осушить до дна, и только после этого отстранился, позволив юноше забыться.
Однако Амир не торопился уйти, хотя до рассвета оставались считанные часы, а он не ложился вторые сутки. Сидя рядом, мужчина слушал, как успокаивается пульс и дыхание раненого юноши до тех пор, пока не убедился, что оно стало ровным, а беспамятство сменил исцеляющий сон. Поднимаясь, в недоуменной задумчивости он коснулся пальцами щеки наложника - бархатисто нежной и гладкой, хотя никаких сомнений в физической полноценности танцора быть не могло совершенно, - и спросил, не ожидая ответа:
- Как же твой господин решился с тобой расстаться?
Самому не верилось, что редчайший бриллиант, сама страсть и красота, сейчас под его крышей и в его руках... И уж точно не денется никуда из них!
- Будьте с ним! - распорядился князь, прежде чем все же уйти. - И чтобы волоса не колыхнулось на его голове!
Пробуждение ошеломляло своей безмятежной легкостью. Дышалось свободно, жара не было и в помине, а прикрытая чистым полотном рана всего лишь ныла и дергала, вместо того, чтобы печь углями. На удивление, он чувствовал в себе достаточно сил, чтобы встать, однако Аман не торопился ни вскакивать, ни звать кого-либо, не совсем понимая, где именно и в каком положении находится - уж слишком отличалось увиденное от привычной обстановки.
Комната была небольшой и вмещала в себя только невысокую, почти аскетическую кровать, на которой он лежал, и столик с глиняным кувшином и чашками, стоявший чуть поодаль от изголовья, у оконного проема. Из убранства - никаких излишеств: шелковых водопадов, сплошных ковров, россыпи разноцветных подушек и блестящей позолоты... Впрочем, зато постель была свежей и чистой, как и он сам. Только волосы, висевшие спутанным мочалом, хотелось бы привести в порядок, но сейчас это было не самым важным вопросом... Хотя вынужденная неопрятность раздражала даже куда больше болезненной слабости!
Юноша все же поднялся, за неимением ничего другого обернув вокруг бедер тонкое узорчатое покрывало: как долго он был без памяти, где оказался и к чему следует быть готовым? Узкие окна и толщина стен наводили на размышления, как и долетавшие со двора звуки. Возможно ли, что Шукри изменил решение, и они свернули с прямого пути, чтобы переждать в какой-нибудь ближайшей крепостице, пока обременительный груз либо сможет продолжить путешествие, либо попросту умрет, избавив всех от забот...
Вид из оконца, а точнее бойницы меньше всего походил на гарем! Сплошной камень... Вниз уходил крутой склон, изредка оживлявшийся порослью кустарника, но прямо перед глазами простерлось ущелье и противоположный склон, смыкавшийся с крепостной стеной, за которой судя по всему начинался новый обрыв. Может слева что-то и было, обзор был мал, но справа - Аман невольно затаил дыхание - крепостица?!
Он различал черепицу пологих крыш и купола... Уступы замка все поднимались и поднимались, врастая в скалу и рождаясь из нее торжеством единения природы и творенья человеческих рук... Человеческих? Полно! Роскоши дворцов прежнего господина, где прошла его юность, могли позавидовать сказочные джины! Но это... каменное девьэ царство и шатром выжженная синь над ним... Аман застыл у оконца, всем существом впитывая парадоксальное сочетание цепкой хватки вздыбленной земной тверди и бесконечного простора.
На едва различимый эфирный шорох за спиной юноша развернулся так, как будто заново готовился принять в грудь добрую пядь закаленной стали! От его полыхнувшего взгляда мальчишка шарахнулся, больно стукнувшись плечом о стену, а в довершении всего драгоценное сокровище князя гневно свел брови, разжигая антрацит взгляда - Тарик вцепился в жестяной чеканный поднос так, словно закрывался щитом от сонма ядовитых стрел.
- Вы... вы... - усилием воли паренек напомнил себе, что он не кто-нибудь, а будущий воин доблестного клана, - Вам вставать не велено м"льм Фархадом...
Чувствуя себя уже увереннее, потому что странный гость молчал, лишь следил за ним глазами, Тарик поставил поднос с ужином на единственный столик и не скрываясь сбежал, пробормотав что-то про учителя Фархада.
Амани так и не двинулся, глядя ему в след с непритворным недоумением: что ЭТО было?! Мальчик выглядел лет на 14ть, но гаремным служкой не мог быть ни при каком допущении - уж евнухов Аман перевидал достаточно!
И мальчик был свободным. Хотя, что ошейника нет... Нет! Юноша коснулся своего горла: золотые цепи и браслеты с него сняли, но это объяснимо. Отсутствие нового ошейника со цветком витиеватой подписи нового хозяина - тоже! Желает одеть сам, до или после первой ночи...
Но почему тогда свободный мальчик так испугался?! И почему свободный мальчик приносил ему еду?
Аман в задумчивости вернулся на кровать, прихватив с собой предложенный ужин, который тоже заставил задуматься. Ломоть дышащего тамтуна, наваристый теплый мясной бульон с растертым мясом на донышке, свежайший сыр, - судя по запаху козий или смешанный... Юноша вздохнул и нахмурившись взглянул на стремительно темнеющее небо в багровых разводах.
Дело не в том, что он любил сладости и прочие кулинарные изыски - первое вызывало тошноту и отправлялось в прислуживающих ему евнухов, второго он не употреблял по другой причине, требуя овощи, отборную рыбу и мясо на пару. Не то... Ему принесли ужин, как тому, чьего выздоровления ждут и надеются.
Аман сравнил то, что ему доносили о ненавистной жемчужине и то, что увидел сейчас к себе и окончательно запутался. И все-таки - почему так испугался мальчик?! Свободный не-евнух - обычно не допускается на полночную половину ни при каких условиях. Свободный евнух? - случалось, но не про него. Свободный, испугавшийся наложника - вообще бред, тем более, что наложник своего господина еще увидеть не успел! Долго раздумывал бы Амани, если бы не явился сам лекарь Фархад.
4.
Осмотр не занял много времени. Лекарь одобрительно кивнул на съеденный до последней крошки ужин, выслушал ровное биение пульса, убедился в отсутствии жара, сменил повязку, удовлетворенно прощупав рану, спросил только:
- Вставал?
Юноша повел веером ресниц в сторону пожилого мужчины: разумеется, раз он не сидит в собственных нечистотах!
- Хорошо, - вновь одобрил с усмешкой Фархад, по достоинству оценив высверк молний в черных очах, и заключил. - Сегодня еще останешься у меня, да и Амир вернется не раньше чем через пару недель... А к тому времени можешь хоть опять в пляс пускаться.
Известие, что новое его жилище будет другим, и кроме того незнакомое имя заставило юношу насторожиться. Аман дернул губами:
- Разве имя твоего господина не Сакхр аль Мансур и я не в его доме? - он не любил быть неосведомленным о чем-либо, тем более когда от этого прямо зависела его судьба. Незнание - означает уязвимость, а он и так уже на краю.
Лекарь не высказал недовольства ни тоном, ни вопросом, и спокойно объяснил:
- Амир это алам, лакаб - Фахд. Сакхром (прим. колдун) назвали его вы, а Эль Мансура - это собственно то, где мы находимся.
Значит, все же тот... О да, господин Фоад не отменяет своих решений! Хотя, неужто было б лучше достаться сластолюбцу и ночи напролет тешить его пресыщенный вкус изощренными играми, пока не прискучит и эта игрушка... Впрочем, разве для игрушки вообще может иметь значение кто утолит ею похоть и каким способом!
Губы предательски дрогнули, но Амани привычно скрыл горечь за насмешкой:
- Твой господин наверное и правда колдун. Зачем обычному человеку столько имен.
- Вот у него вскоре и спросишь, - многообещающе ответил лекарь, взглянул сурово на юношу. - Ты пытался убить себя и едва не преуспел в подобном недостойном замысле...
- Недостойном?! - боль обратилась в ярость, найдя себе выход, Аман вскинулся атакующей змеей. - По-твоему, достойнее пойти по рукам и подставлять зад под каждый член, к которому прилагается нужная сумма в кошеле?! Ошейник не делает блядью! Я не признаю твоего господина и не лягу с ним, даже если он действительно обдерет с меня всю кожу своей плетью и выжжет клеймо на лбу!!!
Юноша задохнулся от бессильного гнева: на что он надеется?! Кто сказал, что у него есть выбор, он просто раб и ничего больше, а выздоровление - не более чем отсрочка! Пелена давно упала с его глаз и слезы северного мальчишки виделись сейчас немного иначе. А попользовавшись, его тоже вышвырнут, когда надоест!
Амани презирал себя за былую глупость, одновременно ненавидя пресловутую "Жемчужину" за то, его появление безжалостно разбудило от сладкого сна. Теперь же ему даже бежать некуда, да и незачем - побег тоже означает смерть, но и без того вполне возможно, что он вскоре окончит свои дни так, как сказал только что.
- Я не буду прыгать из окна и грызть себе вены зубами, если ты имел в виду это, - Аман величественно откинулся на подушки и демонстративно отвернулся. Унижение от того, что позволил себе сорваться перед взиравшим на него в немом изумлении лекарем, лишь добавляло остроты отчаянию, которому он упорно пытался не давать воли.
- Что ж, - произнес наконец Фархад, успешно скрывая смешанное с недоумением восхищение, - лишь это я и хотел выяснить.
Он оставил юношу в одиночестве, все еще качая головой - кажется, только что он понял, что так привлекло князя Амира в этом невольнике, предназначенном для утех плоти, и суть крылась вовсе не в броской красоте наложника, и скорее всего даже не в его танцах, как бы великолепны они не были! Возможно, что Амир не так уж безумен и все же нашел то, что безуспешно искал всю жизнь среди звездных карт и книжной премудрости... Помоги Создатель им обоим!
5.
Дни ожидания пролетели куда быстрее, чем хотелось бы. Лекарь не обманул, и выздоровление юноши шло скорым шагом, рана совсем затянулась, хотя рубец еще беспокоил. Лекарь Фархад не слукавил и в другом: на следующий же день юношу перевели в новые комнаты, гораздо просторнее и богаче украшенные, где Амани без труда обнаружил несколько сундучков, в которых хранилось его "приданое". То есть то, что Васим счел необходимым отправить из его нарядов и туалетных принадлежностей, чтобы не позорить господина наместника предположением, что из-за его скупости наложники донашивают обноски друг друга и дерутся за расческу. Пожав плечами, юноша захлопнул крышки, не став переодевать простую галабею, что принес ему Тарик. К здешней обстановке она подходила куда больше.
Гаремом тут и не пахло, евнухи не дежурили у его дверей, а сами двери не запирались. Похоже, никому в голову не приходило как-то ограничивать его передвижения, и Аман беззастенчиво пользовался этим, выходя на площадку у ближайшей башни, откуда открывался вид на изъеденные ветром горные склоны и не только. Жизнь огромной крепости текла своим чередом, а юноша был занят, тщательно приводя себя в порядок и чередуя отдых с тренировками: танцевать не хотелось, новых движений и созвучий не теснилось в голове, но распустить себя значило унизиться еще больше! Его красота и искусство - единственное его достояние, с ним оно и останется столько, сколько возможно. Как только слабость прошла совсем, Амани вспомнил об упражнениях, чтобы вернуть телу после болезни и долгого перерыва былую легкость и пластику - тратить драгоценные минуты жизни, чтобы оплакивать свою горькую судьбину и сетовать на людскую низость, никогда не было в его характере.
А между тем, несмотря на все отличия от своего прежнего окружения, которые Аман встретил в Эль Мансуре, сомнений в нынешнем положении у юноши возникнуть не могло. Да, он не заперт в тесной половине сераля, которую покидают только для услад господина или для собственных похорон. Да, Тарик по-прежнему с ним, а на охранника и распорядителя мальчишка похож меньше всего, наоборот относясь к нему так, будто Амани сам был князем. Да, до сих пор никто не явился, чтобы надеть на раба ошейник с вязью имен его хозяина...
Однако Амир Фахд видел, кого требовал себе, и на пиру в темных глазах мужчины вспыхивал исступленный огонь жажды полного обладания. Широкое ложе словно манило к себе обещанием неги и любовных утех, а от господских покоев его отделяла лишь закрытая до поры дверь. Как скоро она распахнется, и свой невозможный и дерзкий выбор Амани придется повторить уже в лицо новому хозяину его тела, его жизни и смерти?
Скоро! Даже скорее, чем ожидалось и куда скорее, чем хотелось. Аман был на башне, и волнение у ворот ясно сказало ему о возвращении господина. Юноша различал высокую статную фигуру в черном, и хотя одеяние его, тем более с такого расстояния, ничем не отличалось от сопровождавших его воинов, почему-то кто из них князь Амани понял сразу. Он видел, как Издихар, возглавлявший цитадель на время отсутствия повелителя, что-то говорит тому. Амир Фахд поднял голову, и хотя этого не могло быть, юноше показалось, что он снова различил этот пронзительный жаждущий взгляд, которым мужчина точно пил его, желая осушить без остатка.
Не торопясь Аман вернулся в комнаты, сел на низкий диванчик и, прикрыв глаза стал ждать, как ждал не так давно утра своей казни.
В этот раз ждать ему тоже пришлось всего ничего - князь возник на пороге, даже не сменив запылившейся одежды и не умыв рук. С минуту он просто разглядывал невольника, который не подумал подняться при его появлении, не говоря уж о том, чтобы пасть ниц. Однако при мысли о юноше, простертом у его ног, к сердцу подступила лишь гадливость, а не удовлетворение. Амани нужен ему именно таким - смерчем, бурей страсти, негасимой звездой в небосводе.
Наложник сидел гордо расправив плечи, а такой посадке головы могли бы позавидовать императоры! Он не взглянул на своего нового хозяина, и за сплошным пологом ресниц угадать выражение черных глаз было невозможно. Не имело значения! На него хотелось смотреть не отрываясь, а новый образ - без красок, без узоров и хитростей - разил еще беспощаднее, обнажив красоту совершенно и придавая ей оттенок торжествующей недоступности. Мужчина безудержно любовался им, не желая отвлекаться на никчемные фразы, но видневшаяся в низко распахнутом вороте галабеи розовая полоска шрама заставила его нахмуриться.
- Почему ты сделал это? - резко бросил Амир, указав на рубец. - Я внушаю тебе такой ужас?
- Нет, - с искренним безразличием отозвался Аман. - Мне все равно.
Князь потемнел лицом.
- Твой ответ чересчур дерзок!
- Зачем же дело стало, - устало уронил юноша, так и не удостоив своего господина взглядом. - Плеть уже при вас...
Он качнул головой в сторону названного, а в следующий момент рукоять уперлась в подбородок, вздергивая его вверх. Их глаза наконец встретились, и Амир словно нырнул в беззвездную ночь, бездонную глубину, омуты тьмы под крылами густых бровей. Зло дернув щекой от того, что увидел в них, он молчал долго, а потом произнес негромко, но четко проговаривая каждое слово:
- Я клянусь тебе собственной жизнью, что никогда не подниму на тебя руку, а тем более плеть, - пресловутая плетка полетела в окно.
Амани усмехнулся кончиком губ, но прежде, чем он успел как-то выразить свое недоверие, мужчина так же твердо закончил:
- И никогда не возьму силой, по принуждению. Ты придешь ко мне сам, когда пожелаешь.
И стремительно удалился, оставив юношу в изумлении смотреть ему в след.
5.
Кануло в небытие еще одно мгновение, и сплошное полотно ресниц ожило, вздохнуло, опускаясь, а горькая улыбка скользнула по губам юркой змейкой: так вот какой игрой пожелал развлечь себя новый господин! Хозяин в своей прихоти милостив и щедр, обязанность раба - пасть к его ногам, обливая их слезами благодарности...
Что ж, благодарность весьма похвальное чувство равно для владетельного князя, и для самого недостойного из его слуг, но топить себя в нем пока рановато. Что значил состоявшийся короткий обмен репликами? Да ничего! Рабу положено желать доставить удовольствие своему господину: из страха или из любви - неважно, и менее всего интересно тому, кто так легко покупает себе дорогую игрушку для недетских забав.
Все правила давно известны. По ним шесть лет Амани вел непримиримую войну за привилегию всходить на хозяйское ложе, и попросту устал - и от войны, и от самого ложа. Однако объяснять ему, что привести к покорности возможно не только побоями и поркой - необходимости не было. Формально, князю даже не потребуется нарушать клятвы, чтобы заставить наложника пожелать своего господина... и то, как долго последний сочтет необходимым соблюдать слово, данное живой вещи? О нет, ни облегчения, ни спокойствия не принесли юноше обещания нового хозяина!
Остаток дня, проведенный в тяжелых раздумьях, пролетел незаметно. Подступил вечер, укутав плечи и покрыв бессильно склоненную гордую голову покрывалом сумерек. Когда в комнате возник смущенный Тарик, сообщивший, что князь велел проводить его в свои покои, Аман не удивился. Он ожидал чего-то подобного, и напротив, испытал облегчение оттого, что игра в мнимую свободу не затянется надолго. Объяснение его не пугало, и о том, чем придется расплачиваться за прямой отказ господину, юноша не думал: жизнь такова, что так или иначе расплачиваться приходится за все. Амани разомкнул безупречные губы и спокойно сказал мальчику:
- Веди.
Он ни на миг не задержался, и против всех собственных привычек предстал перед хозяином так, как его и застали: все в той же свободной темной галабее, не убранным и не наряженным, даже волосы были сколоты. Более неподобающего вида для ночной услады трудно придумать, хотя юноша не старался специально.
И вновь он не стал опускаться на колени, тем более что мужчина даже не взглянул на него, занятый своими делами. Пусть! Ничто не дрогнуло в лице Амани, хотя больше всего хотелось сейчас кусать от бессильной яростной ненависти губы, а душа заходилась отчаянным воем бьющегося в капкане зверя! Глаза упорно, против воли своего обладателя избегали единственное, на что должны были смотреть сейчас...
На кого. И юноша не стал бороться с подобным капризом - как видно, все же есть что-то выше его сил... В конце концов всегда быть непревзойденным неуязвимым совершенством - невозможно!
Амани потратил время ожидания, на то, чтобы осмотреться в обстановке личных комнат, отвлекая измученный рассудок не имевшими никакого значения деталями. Покои не поражали воображения роскошью, и пожалуй не слишком отличались от тех, что были предоставлены юноше, но это не удивляло. Аман уже успел убедиться, что кичиться безделушками здесь не принято, а золото тратится на укрепление твердыни и умения ее воинов. Надежный камень стен не прикрывало лживого шелка занавесей.
И с первого же взгляда становилось ясно, что здесь живет не только воин, но ученый и деятельный человек: оружие соседствовало с картами и свитками, и книжной премудрости тут обнаруживалось едва ли не в больших количествах, чем смертоносной стали.
Однако ложе, видневшееся сквозь узорчатую решетку, отгораживающую его от остальной части покоев, - было широко и удобно для любовных утех... Когда блуждающий взгляд из-под антрацитового бархата ресниц упал в эту сторону, мгновенно оценив увиденное, Аман лишь сильнее выпрямил гибкую спину: решение его было твердо и другого существовать не могло! Золотой ошейник у смуглой жесткой руки господина холодком обдал пылающее болью и гневом сердце.
Вот и корона для короля ночи! - юноша слегка прикусил внутреннюю сторону губы, чтобы они не вздумали дрожать, и не сорваться все же. А господин почему-то медлил... Отвернувшийся Аман не мог видеть, что князь уже довольно давно пристально наблюдает за ним, но юноша словно кожей чувствовал на себе непомерную тяжесть этого взгляда, как если бы его держали, навалившись, и тщательно ощупывали в самых потаенных местах.
Полноте! О каких тайнах перед господином может говорить наложник! Осталось лишь зардеется, как стыдливой девице, или же хлопнутся в обморок, как хлипкой "Жемчужине"!
Вернув себе присутствие духа, Амани плавно шагнул в сторону, сделав вид, что заинтересовался убранством, хотя притворяться особо ему не потребовалось. Увиденная вещь просто завораживала - низкий столик, оказавшийся шахматной доской изумительной работы в индийском стиле и как бы даже не времен ли Шахинского царства. Эбен, слоновая кость, перламутр, черепаховые пластины, драгоценные камни, белое и красное золото... Забывшись, восхищенный юноша затаил дыхание.
Восторг сменило любопытство: фигуры были расставлены, и насколько он мог судить, один из игроков находился в двух шагах от глупейшего проигрыша...
- Нравится? - низкий голос почти над самым ухом заставил Амани вздрогнуть и резко развернуться.
- Дивная вещь! - признал очевидное молодой человек, мгновенно подавив бессознательный порыв отпрянуть от бесшумно приблизившегося князя.
- Ты умеешь играть? - глаза цвета крепчайшего черного кофе, с крупным ярким зрачком мягко мерцали, а в тоне скользнула улыбка.
- Да, - как само собой разумеющееся уронил Аман и подосадовал на себя, что малая доля вызова в его голосе все-таки проявилась.
- Позволишь мне убедиться? - в низком бархатном звучании неожиданно скользнула дразнящая нотка.
- Партия еще незакончена, - глаза юноши вновь моментально заледенели алмазным крошевом, сокрыв тлеющее на дне их пламя, ресницы упали вниз, отсекая последние отблески: так значит, игра пока продолжается...
Вежливый отказ был очевиден, и - возмутителен неповиновением строптивца, но Амир улыбнулся уже откровеннее:
- Ее результат предельно ясен для всех, - властная, красивая ладонь одним движением смешала комбинацию, и принялась расставлять фигуры заново. - Так что же ты, сыграешь со мной?
Брови Амани едва не дернулись вверх в следующем приступе глубокого изумления: его провоцируют?! И если это не расстройство воображения... то - на что именно провоцируют?!
- Как будет угодно моему господину, - почти нежно произнес юноша, смиренно склоняясь перед властелином горной твердыни.
Мужчина поднял голову, резко отбросив упавшие на лоб темные пряди, мгновенная судорога свела скулы... но, смерив пронзительным взглядом лицо своего долгожданного дара с застывшей на нем маской покорного ожидания, - он сдержался.
- Угодно, - ласково отозвался Амир, безмятежно закончил устанавливать шахматы, сделав наложнику приглашающий жест, и подобрал черную с золотым абайю, устраиваясь на подушках.
Аман не старался специально, не пытался увлечь, но юное гибкое тело, приученное восхищать собой всегда, судило само: он опустился напротив будто звенящий горный поток сбежал по камням в цветущую долину, смиряя свое кипение. Прозрачная чистота движений, обнажившаяся чистота линий и черт, незамутненная пестрой мишурой, и ярое пламя в рассеченной груди... Горьковато-кофейные глаза князя ловили малейшее движение юноши, вспыхивая в ответ: резные фигуры между ними были искусным творением рук человеческих, но та рука, которая передвигала их сейчас, - была чудеснейшим творением создателя!
Аллах мудр и в мудрости своей до поры смирил огненный вихрь уздой рабского ошейника, чтобы линии судьбы сошлись сегодня за шахматной доской... Сильная узкая кисть наконец шевельнулась, бросив в бой костяную пешку. Амани не замешкался ответом. Партия началась.
Сосредоточиться на игре стоило для юноши немалого труда: его господин казалось вовсе не смотрел на доску.
Само собой, что дерзкий наложник интересовал его куда больше шахмат, и впору было чувствовать себя польщенным, что его несмотря ни на что желают с такой исступленной страстью! - Амани невесело улыбнулся своим мыслям, поднял взгляд, и сердце вдруг пропустило удар: неприкрытое задумчивое восхищение в кофейных глазах мужчины было совершенно новым впечатлением, чем то, что он привык встречать к себе.
- Господин? - ровно поинтересовался юноша, когда пауза чересчур затянулась.
Еще немного и от напряжения у него начали бы дрожать руки. Словно стальная пружина все туже сворачивалась внутри, сжимая сердце в своих тисках, ломая мерный ритм его биения и мешая дышать.
- Я проиграл, - улыбка чуть тронула крупный красивый рот, искрой промелькнула во взгляде.
- Что? - Аман тут же спохватился, раздраженный несвойственной себе неловкостью, и зло прикусил без того истерзанную губу: он просто не сразу сообразил, что эти слова относятся к партии.
Вот глупости: к чему же еще?!
- Я проиграл, - терпеливо повторил Амир, улыбка проявилась ярче при виде того, как дрогнули, хмурясь, дуги густых бровей, и князь небрежно указал на драгоценную доску.
- Господин желал убедиться умею ли я играть, - потупившись уронил юноша.
Вот так: не оправдание и не бахвальство, лишь констатация. Он прекрасно понял, что эта игра испытание для него, но проиграть - значило унизиться, заявить о своей полной покорности, показать, что выполнит любое повеление, как если бы при встрече он пал ниц и покрыл поцелуями узорчатые туфли хозяина. Аман не надеялся выиграть, но не собирался сдаваться и тем более хитрить, заигрывая с господином.
Вернувшись к шахматам, трезво оценив позицию и возможные ходы, Амани признал, что положение его противника безнадежно. Что теперь?
- Отлично! - Амир откровенно смеялся. - Значит, теперь можем сыграть в полную силу. Реванш?
Хуже всего было то, что он не понимал своего нового господина: к чему это представление! Забавляется? Почему бы и нет, развлечься можно по всякому и его готовили ко всему... И наконец нашелся ценитель. Должно быть, так!
- Ты интересный противник, - будто в ответ князь одарил похвалой за очередной удачный ход. - И мне наконец не придется скучать... за доской.
И снова не столько в словах, сколько в дразняще многозначительных интонациях проскользнуло что-то такое, что был бы Амани на самом деле коброй - уже давно раздул бы капюшон и ядом бы истек от злости. Неужто... сейчас наверное ему следует рассыпаться в благодарностях за столь высокое признание, внимание к своей недостойной персоне, заверив, что в любой момент к услугам властелина!
Что ж, яд разъедал его самого. Аман не мог увидеть себя со стороны, но ставший вдруг болезненным изгиб манящих губ, надлом бровей, в то время как юноша упорно искал необходимое решение, заставляли хмуриться и безотрывно наблюдавшего за ним мужчину: да, дар его далек от праздничной игрушки! Не тело было ранено его, а сердце...
Он мог бы запросто согнуть, сломать строптивого невольника - сломать можно все. Растоптать насилием гордость юного красавца, болью и страхом превратить в дрожащее животное, покорное, безвольное, привязать к себе, как собаку сажают на цепь... хотя скорее всего, Амани не сломается, не позволит сделать последнее с собой, лишь редкие, отчаянные уже, всполохи жаркого пламени совсем угаснут в его душе. Вместе с жизнью, по всей вероятности, - рука не дрогнула один раз, не дрогнет и второй.
Амир мягко улыбнулся взволнованному юноше, получив в ответ яростный высверк в упор, и утвердился в верности своих намерений: исцеление еще не окончено. Куда интереснее вновь разбудить в отравленном горечью мальчике тот обжигающий вихрь, воплощенную жизнь и страсть, чей облик не отпускал с самого пира наместника Фоада. Вернуть упоение от борьбы, наслаждение игрой, радость жизни, вместо нервного сопротивления на надрыве. Вернуть... любовь?
6.
Нужно ли говорить, что следующую партию Амани проиграл? Отчаянная борьба символично окончилась сокрушительным поражением.
- Господин желает продолжить? - с безупречной почтительной вежливостью спросил юноша, не поднимая глаз.
- Желаю, - благодушно промурлыкал мужчина, - но уже поздно, и ты устал...
Время действительно скорее приближалось к рассвету, чем было слегка за полночь. Шахматное противостояние затянулось, и в отличие от Амана, князь не только получил от него удовольствие, но и не считал нужным это скрывать.
- Подобный пустяк не должен тревожить господина, - делано безразлично уронил юноша. - Я привык не спать по ночам.
Это было сказано зря, Амир потемнел лицом от напоминания о прежней жизни своего невольника. Однако усилием воли мужчина сдержал всколыхнувшуюся в душе черную волну гнева: даже в самые страшные часы так не говорят о минутах счастья. Дерзость - оружие слабых, и к чему гневаться на сказанное из неверия, когда и без напрасной ревности нового хозяина, как видно, мало радости досталось наложнику от тех ночей его триумфа во дворце наместника.
Амир поднялся, спокойно объяснив:
- Здесь в этом нет нужды. Я поклялся, что ни в чем не стану неволить тебя. Или ты сомневаешься в моем слове?
Аман резко вскинул голову, прожигая взглядом крепкую спину в черном шелке абайи:
- Как бы я посмел, господин!!! - только лихорадочные пятна румянца на скулах выдавали, каких усилий стоит юноше сохранять остатки самообладания. - А вы настолько уверены, что на ваше ложе я приду сам?
- Придешь, - пообещал мужчина, голос стал бархатно-мягким.
- Никогда, - отчеканил Амани, прикрывая ресницы, как если бы готовился к удару.
Тот не задержался: услышав тихий смех, юноша вскочил, все же не совладав с собой, и задохнулся, распахнув глаза - Амир был рядом. Приблизившись бесшумно, он кончиками пальцев отвел от виска наложника выбившуюся смоляную прядку, аккуратно заправив ее за ухо, и улыбнулся в неистово пылающие очи:
- Бог мой, а ведь ты еще дитя! Знай, огненный мой, нет ничего более непостоянного, чем "никогда"... Не мучай себя, ты боишься даже не меня, а собственного страха. Но твоя звезда по-прежнему сияет ярко, было бы тяжким грехом потушить ее. Моя рука - не поднимется сделать это даже если у тебя на языке поселится дюжина ос, а твое тело никогда не откроется передо мной. Помни это, я дал тебе слово. Успокойся, наконец, и поверь, что хотя я желаю тебя, я все же не хочу видеть в твоих глазах пепел ненависти...
Мужчина неохотно отнял руку от темных локонов и закончил уже другим тоном:
- Иди отдыхай. Я буду ждать тебя завтра в тот же час, если захочешь снова поупражнять ум за шатрангом!
Ошеломленный и непривычно растерянный Амани послушно позволил довести себя до дверей, и только когда они закрылись за ним, оставив в одиночестве в пустынном коридоре, немного очнулся от наваждения. Сжав виски, Аман в несколько вздохов вернул себе подобие выдержки, но чувствовал себя так, как будто вновь провел ночь в застенках в ожидании неминуемой мучительной казни, и она уже состоялась! Едва хватило сил, чтобы пройти несколько шагов до своих комнат, коротким взмахом отпустить подскочившего при его появлении Тарика, и уже тогда позволить себе рухнуть на облюбованный диванчик у окна. Все...
Ни ярости, ни злости не было - был слепой ужас. Господин ошибся: до сегодняшнего вечера он не боялся! Игра, которая составляла собой всю его жизнь, не была проста, но правила были изучены им досконально, а рука набита в поединках... Есть участь пострашнее, чем быть украшением постели, и в любой крайности остается последний выход, чтобы не упасть в грязь и не утратить себя!
Не смерть страшна, а холод безразличия. Иначе он бы не обманывал себя столько лет, угадывая отклик там, где его и быть не могло! - юноша сел, взглянув на тонкий месяц, меланхолично и рассеянно роняющий свой скудный свет на распростертый мир внизу.
Холодный свет, купающий в своем сиянии холодный камень...
А господин его пылает, и взгляд его как переполненные магмой жерла! И то, что он горит желаньем получить от своего раба - Амани не готов отдать. И не согласен!
Не согласится никогда, и к дэвам рассуждения! Хотя бы потому, что уже ничего не осталось... Душа, любовь, искренность - непозволительная роскошь для раба и лишнее ярмо, хлеще любого ошейника.
"Виновны ль мы, коль хрустнет ваш скелет в тяжелых нежных наших лапах..."
Он убедился сполна, скелет хрустнул, хоть нежности он так и не узнал! Он так старательно берег за тысячью замков эту маленькую глупость, последнюю частичку с искоркой мечты. Протягивая ее на ладонях к своему жестокому солнцу, и каждый раз надеясь, что дар его убогий будет принят... Чтобы теперь позволить запросто купить пусть даже тлен ее?!
- Не бывать... - беззвучно по слогам пообещал Аман, принося свою клятву безжизненному отблеску луны.
7.
День неспешно приближался к своему концу. Амани с удовольствием выкупался после долгой тренировки, довольный тем как охотно его тело возвращает себе отточенную до бритвенной остроты пластику движений и гибкую силу. Долгий перерыв не оказался губительным, и он снова может танцевать хоть всю ночь напролет.
Ну и что, что не для кого, а на его счастье у господина, кажется, несколько иные предпочтения, - юноша задумался. Назначенное время приближалось, а он так и не принял решения. Идти не хотелось - этот человек действительно пугал его, а затеянная игра с наложником безжалостно изматывала нервы. Забавной она могла показаться только на первый взгляд, ведь так или иначе, а деться Амани от хозяина некуда. Он раб, даже если ошейник на него еще не надели.
Не ответить на приглашение значило еще раз показать серьезность своих намерений, то, что отныне он не собирается подчиняться каждому движению пальцев, - а то и ловить их налету, предугадывая раньше самого хозяина, - лишь потому, что кто-то заплатил кому-то немаленькую сумму, чтобы пользоваться его телом.
Но не идти, значило потерпеть поражение, даже не вступив толком в борьбу. Расписаться в своем страхе, больше того - признаться, что страх может управлять им, а значит - в своей слабости. Жизнь же такова, что именно слабость самый тяжкий грех, который судьба никогда не прощает, карая безжалостно и неотвратимо...
Некстати, пока Аман шел те несколько шагов, которые отделяли его покои от княжих, почему-то вспомнилась несчастная Жемчужина. И впервые - с искренним сочувствием: с Амани ли без - мальчишка обречен, не научившись ни толком подчиняться, ни тем более подчинять.
Хотя бы себя для начала. Так ветер клонит ветвь, усыпанную гроздьями цветов, даря прохладу в знойный полдень, как опустилась перед господином гордая глава. Всего лишь знак приветствия...
Не больше, но и не меньше! Амир едва не рассмеялся, и тщательно постарался задушить даже намек на улыбку, спросив о безделице:
- Ты ужинал? Угощайся, если хочешь, - небрежный кивок пришелся в сторону блюда с фруктами и печеньем.
Поклон и такая же нейтральная благодарность за милостивое предложение, в которой тем не менее сквозит почти неприкрытая издевка.
О, этот пламенный цветок великолепен без преувеличений! Как настоящий огонь, он вспыхивает моментально, но умеет смирять себя, довольствуясь тем, что есть сейчас для поддержания его горения. Желая большего и тихо тлея, чтобы породить пожар... Разгадка давно мучившей его тайны, сидела напротив своего князя, успешно изображая спокойствие и безразличие.
В эту ночь партия сошлась вничью, а завершилась вовсе неслыханным благоволением:
- Эль Мансура тебе не привычна, и ты наверняка скучаешь тут, - как бы не хотелось, но мужчина так и не коснулся своего наложника тем вечером ничем, кроме взгляда, безнадежно жаждущего насыщенья чернотой очей напротив. Но юноша так и не посмотрел на него прямо, прячась за бархатным занавесом ресниц.
- Скажи Тарику, он проводит тебя в мою библиотеку. Уверен, ты найдешь много интересного для себя.
Амани улыбнулся уверенно и почти безмятежно. Насколько мог, после изнурительного марафона: личная библиотека в его распоряжении за одну ночь за доской шатранжа? Вот уж на самом деле щедрый дар без всякого сомненья! Еще будучи ребенком он понял, что новое знание, оборачивается новой силой, и о чем касается речь - неважно. Свойства драгоценных камней, шелковый путь, дамасская сталь, высокая поэзия Шахнамэ, или язык тела - он собирал свое хранилище по крупицам, зная, что то или другое может потребоваться в любой момент.
Чтобы не думали, но красота еще не все, а даже самый яркий танец так и не принес ему ничего, кроме быстрого соития с господином-наместником и сонма завистливых, похотливо щупавших его взглядов гостей прежнего господина... И вот теперь, в руки ему ложится бесценное сокровище, шанс, выпадающий на тысячи, судя по драгоценной чатуранге?! Не надейтесь, господин черный князь, я не откажусь от искушения, но ведь и не обещал в ответ ничего, никаких условий не было... - Амани пребывал в редком для себя состоянии ликования, как не старался обуздать эйфорию.
А князь Амир прислушивался к удалявшемуся звуку легких шагов: конечно, домашние красивые туфли своей безумной звезде он заказал мастерам, но все же по горам, как и по камням самой крепости удобнее было ходить в пригодных сапожках с крепкой подошвой, чьи каблучки сейчас звенели по плитам...
Он сам изумлялся тому, что вдруг проснулось в нем, едва стоило увидеть рану на груди юноши-раба. Увидеть его глаза с остывающим прахом упавших звезд... И все же встретить это непримиримое сопротивление, яростное неприятие и - выучку настоящего воина: волю, выдержку и решимость... Негасимое пламя!