'Ну, вот и всё, - подумал Тэцу, закрепляя рукой последний кусок скотча на окне, и устало опустился на пол, а моток швырнул об стену. -Теперь точно всё'.
Чувств не было. Никаких. Злости тоже почти не было. Одна только усталость. Глубокая, непередаваемая усталость.
'Никто и не вспомнит' - с горькой усмешкой подумал Тэцу. И почему-то от этой мысли стало нестерпимо больно. Оставалось только повернуть одну ручку. До упора.
'А вдруг... всё-таки... кто-то вспомнит?' - спросил изнутри мерзкий голос. Он как будто оглушил среди сгустившейся вечерней тишины и пустоты внутри. Надежда... как последний вскрик умирающего от жажды...
'Уже поздно. Уже давно поздно. Ты всё ещё веришь, что кому-то есть дело до меня? Мне казалось, что ты давно уже сдохла. Давно пора'
'А вдруг... всё-таки... кто-то расстроится?'
Он подошёл к шкафу и молча, со всей силы, расшиб об угол руку. Стало больно. До ужаса больно. Но ненадолго. Следом пришла всё та же усталость. И холодная пустота опять зажглась изнутри.
'У меня ничего не осталось, - с кривой усмешкой подумал Тэцу, - Кроме этого мерзкого страха боли. Впрочем, и его можно обойти'.
Ручка газовой плиты повернулась беззвучно. Молодой мужчина сел под закрытое окно, скрестил ноги и стал ждать.
'Стих бы какой-нибудь написать. Чтоб запомнили'
'Да заткнёшься ты или нет?!' - и опять расшиб руку. Ушибленную. На этот раз о подоконник.
Со стены непреступно и грозно смотрела гравюра: изображение неизвестных самураев перед последним боем. Вот у кого были силы и мужество. Они с ними рождались. И умирали с ними. Без вздоха. Без сожалений. Тэцу криво усмехнулся: 'Размечтался, придурок!' Газ беззвучно расползался по квартире...
'А, может, всё-таки... всё-таки жить?..'
Он снова молча расшиб руку. По больному месту. Об стену. И беззвучно давясь слезами, сполз на пол.
'Самураи не плачут перед смертью... Но я - не самурай! И вообще... мне... всё равно... теперь... всё... равно...' Газ беззвучно заполнял скудно обставленную квартиру...
'Интересно, когда заметят? Успеют или нет?..'
'Да заткнёшься ты или нет?!'
Потолок расплывался... серым...
'Увидеть бы снова небо... голубое... небо... я... люблю... его'
- Ну, выгнали и выгнали! Бывает! - хрипло сказал Макото, - И что ты сник? Ужели же пойдёшь и взрежешь себе живот? Или, может, получше, поговорим о моём предложении?
- Заткнись, голландец! - выругался Мацу, замахиваясь на него наполовину пустым сосудом, отчего часть сакэ выплеснулась спутнику на лицо,- А то об твою голову разобью!
И бродяга ронин, слизнув стекающие по лицу капли, отметил, что дряное сакэ. Потом очевидцы говорили, что высокий самурай неспешно допил остатки вина, а потом так же неспешно вытащил из ножен катану. Впрочем, пока два воина молча осыпали друг на друга ударами, да и задолго после того, кто и как начал ту драку, не вспоминали. Люди толпились поодаль, с интересом наблюдая за поединком: горожане отдельно, стайка купцов отдельно - и только один просачивался между собравшихся, предлагая 'купить наивкуснейших рисовых колобков, чтобы полакомиться зрелищем и их нежным, свежеприготовленным, вкусом'. Прохожие из самураев, когда и их занесло на ту узкую, впрочем, как и другие, улицу города Эдо, также остановились посмотреть. С их стороны время от времени доносились скудные реплики, посвящённые тому или иному удару, ловкости, противников или их технике. А вот зрители попроще на комментарии не скупились. Наконец, Мацу без особого напряжения - в то время как его противник уже начал было выдыхаться - взмахнул мечом, рассекая плечо соперника надвое. Тот упал и затих. Мацу молча вытер меч о края его одежды. Спокойно вернул свою катану в ножны. И двинулся по улице, ступая твёрдо, не смотря на выпитое сакэ. Воины расступились - без почтения, но с некоей долей уважения. Горожане же и торговцы - едва не кинулись врассыпную. Торговец рисовыми колобками и вовсе лоток уронил, едва на него лёг невозмутимый и прохладный взор убийцы. Торговец почему-то стал кланяться и извиняться, а пара мальчишек - судя по хищно блеснувшим глазам, из бедноты - кинулись воровать белые шарики, присыпанные дорожной пылью вместо приправы. И обобранный хозяин даже не рискнул кинуться за ними.
Один из наблюдавших за поединком самураев, помоложе, предложил сказать хозяину про толкового бойца. На что ему ответили, что этот воин - Мацу, драчун, каких поискать, и толку от него не будет. И молодому воину прилетело за деловитость: тычком в спину, мрачным взглядом, предложением 'заткнуться деревенщине' и вообще приказом срочно поставить в известность о поединке главного из клана. Воины быстро ушли - и люди простые с поклонами пропускали их. Все прошли, кроме самого молодого. Взгляд того упал на торговца рисовыми пирожками, потерянно собиравшего в треснутый лоток остатки товара.
- Посмотри на меня! - сердито сказал воин.
Торговец замешкался всего ничего. И это было воспринято как повод: лезвие катаны выскользнуло из ножен - и голова упала прочь. Зрители поединка и этой, очередной трагедии, побелели, но смолчали: жить хотелось им всем. А самураю-то что? С него за убийство дерзкого простолюдина не спросят. Воин довольно вытер лезвие о грязную одежду торговца - и молча ушёл, быстрыми, размашистыми шагами: выполнять поручение.
Главного в городе не случилось, пришлось разыскивать вне Эдо. Так случилось, что путь воина проходил мимо маленького храма. У храма росла старая скрюченная сосна. Под сосной кто-то забыл цветок хризантемы. Белая сорванная головка светлела на земле ярким пятном, но посыльный не заметил её. И Мацу не заметил её. Он тоже шёл мимо этого храма, шёл уверенно, хотя и нёс два сосуда с сакэ. И отхлёбывал то из одного, то из другого. Зато сосну приветствовал, торжественно взмахнув перед ней сосудом пополнее. Как ни как, его Мацу в честь сосны и назвали. Чтоб жил долго как сосна. В смысле, чтоб много боёв пережил и сильным стал. Пережил. И с пару десятков битв, и с полсотни поединков. Или даже поболее - с некоторых пор уже не считал. И отца пережил. И деда - вояка был хоть куда! И всех вообще пережил...
- Зачем? - прокричал мужчина и громко, надрывно расхохотался, - Жить зачееем? Уже много повидал, долголетие-то зачем?
Но раз родители велели жить долго как сосна, то надобно исполнять.
Что-то хрустнуло сверху, хряснуло... взвизгнуло... взвизгнуло? Это что ещё за диковенный птиц?! По деревьям визжит!.. Голландцы, что ли, завезли? Мацу поднял голову, сощурился недоумённо. Над головой, в ветвях, кажись, что посередине, торчали и визжали босые истёртые ноги. Белоснежная нежная кожа ступней кровоточила и здесь и там. И кое-где их белизна затёрлась грязью. Ноги болтали и визжали... точнее, визжала девка, под чьей ногой, кажись, сломалась хрупкая опора. Ярким пятном между скрюченных ветвей и тёмной колючей хвои светлело её кимоно. Судя по вышивке цветочной да нежной - девка-то не из простых. Тут босая нога наконец-то нащупала новую опору, ойкнула покорительница вершин, осторожно ступила на другую ветку, потолще. Зашумела хвоя, хрустнули ветки. И из пелены ветвей и хвои выглянуло сверху вниз лицо. А вот лицо бы спрятала, бесстыдница! Видно-то из разошедшегося да изодранного подола слишком много всего! Хотя ноги хороши... и кожа такая светлая, какую в весёлом квартале редко у кого из девок видал... Недолго они смотрели друг на друга: матёрый воин и хлипкая девчонка. Вскоре зашумели где-то на дороге.
И до мужчины наконец-то допёрло, как эта хилячка сумела взобраться по сосне, да ещё и так высоко. Хотя ему-то что? Уж какая только слава не тянулась за ним, а вот в доброте его упрекнуть язык бы не повернулся ни у кого! Мацу опустил голову и задумчиво отхлебнул из полупустого сосуда. Сакэ было - дрянь. Жизнь, впрочем, тоже. Раньше-то хоть драки радовали, а теперь и этого лишился. А соперник что посильнее приходить не спешил... Теперь и вовсе хозяин осерчал за тот поединок со слугой его приятеля по стихоплётству - и выгнал с позором. Разрезать бы кишки. Ему или себе. Да мстить за него некому, ругать его некому. А потому злость брала, и на тот свет не хотелось торопиться. Хотя... поединок бы... И соперника посильней... Мацу задумчиво посмотрел на небо. Светлое, голубое... красивое небо... его любимое... Да испуганные чёрные глаза меж ветвей испортили всё удовольствие. Опустил голову, вздохнул, снова отхлебнул рисового вина. Тут и всадники подоспели. Конные воины. К чему такая спешка?
- Девчонку не видал? - рявкнул один из самураев, смотря на него сверху вниз, - Ищем младшую дочку осуждённого даймё. Низкая, хрупкая, смазливая. Кимоно на ней верхнее нежно-розовое, как сакуровый цвет, с цветами вышитыми, а нижнее - цвета молодой листвы. Награду за поимку обещали.
Гордый, мерзавец. Стащить бы его с лошади, да всадить клинок в шею, чтоб сверху вниз так зыркать не смел! Мятеж, что ли, папаша её поднял? Ему бы сбавить гонору - отвечать-то первыми придётся семье, запертой в Эдо. Ему-то что! Даймё, глядишь, несколько месяцев ещё проживёт.
- Да ты оглох, что ли? Отвечай, когда с тобой говорят! - рявкнули на самурая сверху.
- Не, не видал! - спокойно ответил Мацу,- Я тут выпить у храма решил, да позлить богов.
Может, всё-таки решится на поединок с хамом? Но нет, спешили воины. Видать, сильно осерчал сёгун. И страшная кара ждёт девчушку. Да ему-то, в общем-то, всё равно. Задумчиво поднёс к губам сосуд. Опустел. Вот досада! И полетел сосуд, разбился жалобно о дорогу возле храма. Мацу спокойно другой начал: там ещё оставалось сакэ.
Мацу едва не подавился. Это в чью дурную голову взбрело его добрым человеком звать? Вверх посмотрел. А сверху на него смотрели так счастливо и благодарно. Аж растерялся. А раз растерялся, то новый удар пропустил. Попросили его, как доброго человека, ещё и её с дерева снять, малявку. Ей, видите ли, забраться-то хорошо, а как спуститься-то - так кишка тонка. Под вопли снимать девку с дерева - этого только врагу пожелаешь. Заткнулась только, когда додумался и пригрозил, что преследователи услышат - и вернутся за ней.
- Тебя как звать-то, мой доблестный спаситель?
Он задумчиво почесал бровь. Спасителем малявок, да ещё и доблестным, ему приходилось быть впервой. Да впервые почти его так возносили до небес из-за какой-то совершённой ерунды! Тем более, не ради неё старался. Мужчина задумчиво поскрёб бровь. Хотя... было дело... от страха ему некоторые какой только чуши не несли! И что от бедности, и что помутнение в голову нашло... Но всех переплюнул сопляк молодой, который грозился, что некто в императорской семье ему дядя и если что... И ничего, так и не разыскивал никто потом ни сопляка, ни того, кто оставил ему на память шрам поперёк лица...
- А я... - начала было девчонка, да осеклась, - А мне уже не слыхать моего имени, не произнести, - и взгляд её упал на сорванный цветок хризантемы, белый, как и траурная одежда, как напоминание об утраченном детстве и счастье, - Зови меня Кику. Как хризантему.
Да не больно-то и интересовало его, как её звать. Плевать было, если честно. Отвернулся, да побрёл, отхлёбывая рисовое вино. Да догнала малявка, дорогу перегородила:
- А куда мы теперь пойдём? В Эдо мне теперь нельзя. И вообще, меня теперь по всей округе ищут.
'Что значит 'мы'? - едва не рявкнул Мацу, который за ней следить ни разу не вызывался. Да посмотрел в такие доверчивые, радостные глаза... и сам почему-то заткнулся. С такой надеждой, с такой верой смотрела сопля на него... как мать родная не смотрела никогда. Ну разве что отец, когда он стал учеником господина... Господина, выгнавшего его... За все долгие года честного труда... Ну да шалил иногда, перерезал чьи-то болтливые чрезмерно глотки... Но не стоило это того. Не стоило выгонять-то! А ежели эту девчонку подберёт, да спрячет, то опасность нависнет над его беспутной и гордой головой. Страшная опасность. И о равенстве поединка, о чести сражающихся навряд ли вспомнят. Кровь зажглась внутри у Мацу. Поединок! Страшный поединок ждёт того, что вздумает вступиться за девчонку из осуждённой семьи! Страшная смерть и ей, и ему. Страшная смерть, жуткий поединок и... и возможность умереть красиво. Главное только твёрдо стоять до самого конца!
С той поры-то стали бродить двое новых путников по улицам Нихон. Зрелый мужчина, страшный воин. Да нежная, хлипкая девчонка. Он ругался, влезал в драки порой, отчего она смотрела и тряслась. От ужаса. За него. А он, победу одержав очередную, отчего-то чувствовал как внутри змеёй в клубок свивается небывалый восторг. Одно дело, когда дерёшься - и, быть может, никто победы твоей так и не увидит, не запомнит, не вспомнит потом. А другое, когда за тобой так следят, с такой надеждой, с таким страхом, с такой... нежностью? Да не, нежность-то как раз и примерещилась в тот раз на нетрезвую голову. Впрочем, как ни был Мацу жесток с врагами и хамами, однако же девчонку вообще не обижал. Она, бывало, когда никто не слышал и оставались наедине, сыпала красивыми стихами. И играть бы с радостью для него согласилась на бива - она умела и любила в эдоском доме, где росла с самого своего рождения, заложницей. Да он отказался бива покупать, боясь, что их вычислят за её умелую игру - она утверждала, что умело играет - и её найдут. Она, понурившись, смирилась и с такой утратой. Так и жили, и прятались. Мацу да Кику. Сосна и хризантема.
Несколько лет прошло с той поры, как подобрал усталый от жизни воин хлипкую девчонку, да взялся заботится о ней. А малявка неожиданно подросла, чуть вытянулась, пополнела, да расцвела. Красавицей оказалась. И вот вроде бы пристроить, отдать кому - пусть берегут, быть может, на след её и не наткнутся никогда, коль в новом доме хорошенько спрячут. Да медлил Мацу. Всё не решался. Она как цветок ему казалась. Нежный, хрупкий цветок и... драгоценный... что-то новое, тёплое, нежное, вдруг зашуршало в его очерствелой душе. Растолстело, расползлось. Да заняло внаглую всю его душу, мысли все и мечты. Так же нагло, как и эта хрупкая малявка Кику вломилась в его жизнь, так же громко, нагло ворвалась в его жизнь любовь. Он вначале растерялся. Потом пытался задушить её в себе за дерзость, но... Он этот поединок суровый позорно проиграл. Вот просто позорно. Как мальчишка. Несколько лет прошло с той поры. И однажды он всё-таки сумел. Победить его, своего самого страшного врага по имени жадность. И спросил у неё, как она мечтает жить дальше. Может, поискать ему ей достойного супруга, который будет честно беречь её, лелеять. Смелого, щедрого. Ведь Мацу - воин, он даже во сне грезит поединками. Он от этой привычки драться отказаться не сможет. И если случится так, что он проиграет, то Кику останется одна. Сказал - и проклял в душе себя за глупость. Кику ответила задумчивым молчанием и странной загадочной и лёгкой улыбкой. В тот вечер - а им посчастливилось остановиться в какой-то гостинице на очередной из станций дороги Кисотокайдо - она вдруг подняла своё изголовье, стоящее в противоположном от него углу комнаты - и вдруг поставила своё изголовье рядом с его изголовьем. И робкого вдруг взглянула на него, на помрачневшего от её долгого молчания Мацу - тот за день уже успел надумать много всего, одно другого страшней. И вдруг он увидел её деревянное изголовье рядом со своим. И робко она взглянула на него. И радость опьянила воина крепче самого щедрого рисового вина. На следующий вечер трижды выпили они сакэ из чарок друг у друга. С тех пор оба изголовья всегда были рядом, а они перестали говорить людям, что брат и сестра...
Несколько лет прошло с той поры. Нелёгких, сумрачных, смутных лет. Вот и вышло вдруг, что отец Кику - всё ещё державшийся - у какого-то горного перехода спас одного из младших сыновей сёгуна, попавшего в беду. Чуть оправившись от тех событий, объединив два войска - мятежное, потрёпанное верными слугами сёгуна, было побольше и сына сёгунского войско, совсем уже крохотное, поредевшее от сражений. Объединили два войска, да пошли бить соседнего даймё, к делу вроде не причастного, но когда-то чем-то оскорбившего сёгунского сына или кого-то из его слуг. Так как-то вдруг получилось, что недавний непокорный мятежник вдруг принёс клятву верности сёгунскому сыну. Стал одним из близких слуг его семьи. Была непокорность полузабыта, отец Кику вновь завёл в Эдо новый дом. Да пока жил в нём один - всех его родственников перебили за тот его мятеж. Всех, кроме Кику, да только он этого не знал. А Мацу знал. Пришёл Мацу к своему драгоценному цветку, скрипя зубами. Мол, так и так. Выжил твой достопочтенный отец и снова впал в доверие в воинской столице. И если ты вернёшься к нему, то станешь ему единственной наследницей. И холить тебя там будут, и лелеять. А твой верный Мацу сможет спокойно сдохнуть в каком-нибудь поединке. Твой Мацу сможет тебя спокойно отпустить. Молча и без каких-либо упрёков. Взглянула девушка в глаза любимому, серьёзно и твёрдо вдруг взглянула, как настоящая дочь самурая.
- Знай, любимый, что я давно уже решила и слова своего не отменю - я твоя жена. Не чья-нибудь, а твоя.
- Я - воин и, быть может, до старости с тобой не доживу. А что ты будешь делать одна? Уж лучше бы сейчас вернулась к отцу. Всё-таки, ты - его родня. Если не из родственной любви, то хоть из чувства вины он должен позаботиться о своей кровинке.
Горько усмехнулась Кику:
- Отец недолго горевать будет. Дадут ему какую-нибудь дочь сёгунской родни или слуг - и преспокойно женится. Будет у него новая семья и новые наследники. Прежних-то он не больно-то и берёг. А твои слова - я знаю, сказал ты их, скрепя сердце, лишь только подтверждают, как я тебе дорога.
И с год ещё были они вместе, два одиноких странника на узких дорогах в дальних провинциях. Два одиноких нищих странника, но таких счастливых!.. Но время играет в свою долгую игру, передвигая чёрные и белые шашки. Время не щадит никого. По крайней мере, к одним оно бывает долго благосклонно, а кому-то в привычку жить несчастливо. И раз в провинции, где остановились Мацу и Кику, сошлись два войска застарелых и непримиримых противников. Взвыли крестьяне, ожидая разрухи. А кто-то из войска одного некстати, а может нарочно - и то была злая усмешка судьбы - пришёл выпить сакэ да собрать местные слухи. Едва взглянул воин с рассечённым шрамом лицом в лицо Мацу, как осклабился - признал. И оказалось, что одно из двух войск - то войско давнего друга Мацу и войско его бывшего господина. И вновь забурлила ожившая кровь в венах воина. Они и не говорили ничего, так только, молча выпили по нескольку чарок сакэ.
Вернулся Мацу к жене серьёзный и молчаливый. Молча обедали они. А потом молча, изящно, пили чай. Взглянула лишь коротко Кику на своего любимого мужчину, размешивая зелёный чайный порошок в чаше венчиком из бамбука. Погрустнела на миг, губу закусила, а он, погружённый в думы, и не заметил ничего. И молча, с непередаваемым изяществом, налила в чашу с зелёной смесью почти закипевшей воды и с поклоном воину своему смелому и молчаливому подала. Принял он чашу из драгоценных и тонких рук, чуть приподнявшись на коленях. Вернулся в прежнее положение, неторопливо чашу развернул узором к себе, чуть полюбовался на косую трещину с позолотой на сером, нарочно состаренным глазурью боку. Чая отпил. Чашу повернул. И неторопливо передал любимой своей супруге. Изящно и молча чашу приняла самурайская жена. Неторопливо, грациозным движением перевернула чашу рисунком к себе. И долго не отрывала взгляда от этой пробежавшей по чаше трещины, выполненной умелой гончарской рукой. И лишь потом спокойно и красиво пригубила горький-горький напиток. Медленно чашу развернула. Опять с поклоном супругу передала. Да стих сказала какой-то красивый. Он слов не разобрал в задумчивости своей, но улыбнулся ей, её уменье красоту в словах и действиях творить своей улыбкой награждая. Спокойный и тихий был тот вечер. Вечер накануне войны...
Он утром ещё дольше, ещё спокойнее одевался и ещё суровей чем обычно свою катану сжал, прикрепляя. Сказал лишь:
- Я постараюсь вернуться, но ничего не обещаю.
- Хранят пусть тебя молитвы мои, - с улыбкой отвечала ему его жена, - Я верю, что мой воин будет сражаться красиво.
И проводила его спокойно. Лишь потом, когда затихли его шаги вдали, сжалась калачиком, плача и время от времени гладя свой живот. Не дело отвлекать любимого житейскими заботами. А с ней по-любому останется его душа. Их Мацукику сосною крепкой станет, долговечной или прекрасной нежной хризантемой расцветёт...
Расположились два войска друг напротив друга. И несколько дней на подготовку прошли. И вот наступила последняя, такая звёздная осенняя ночь. Стоял Мацу, на звёзды глядя. Мечтал Мацу, чтобы не только на поле битвы успел оставить свой след. Но тут уж как боги рассудят, как боги решат. И вдруг, напрягшись, сжал рукоять верного своего меча.
- Давно гадаю, узнал ли ты меня? - сказал воин с лицом, рассечённым шрамом, к нему неспешно подходя.
- Да, помню, было какое-то дело у меня и одного болтливого сопляка, - криво усмехнулся Мацу.
- А коли помнишь, так давай и про дело вспомним того дня, - неторопливо враг извлёк свою катану, - И пусть кто прав, а кто неправ из нас рассудят два клинка!
- Я рад, что сопляк научился сам вступаться за себя и решать свои дела, - расхохотался Мацу, но резко смех его затих, катану обнажая.
На песнь мечей сошлись другие самураи. И вражеские, и свои. И молча следили в тусклом свете звёзд и костров, как сошлись два непримиримых врага. Да, битва будет поутру, но есть у воинов неотложные дела. Почётней вызвать на поединок давнего врага, чем в спину бить своего союзника в пылу сражения или после. И потому, когда победитель спокойно вытер свой меч об одежду поверженного врага, ему никто не сказал ничего. И молча лишь разошлись многие из свидетелей. А немногие оставшиеся запалили первый прощальный костёр грядущего сражения. Слабее хрупкой хризантемы оказалась коряжистая стойкая сосна...
Тэцу едва нашёл сил, чтобы подняться на четвереньки. С трудом вспомнил своё имя и как сердился, когда отец звал его по имени и трепал по волосам. Тэцу... 'железо'... дурацкое имя, за которое его дразнили и в детскому саду, и школе. А отец, когда маленький Тэцу жаловался, смеялся и говорил, мол, железо - это основа. Из неё можно сделать достойную лопату, чтобы возделывать красивый и плодородный сад или острый меч, который не согнётся ни перед кем, будет слабых защищать. Да, железо - это просто металл, но зато оно - основа для чего-то большего. А кем он станет - уж сам пусть разберёт. Отец ему свои мечты и интересы навязывать не будет... Тэцу простонал, сжимая голову. Ещё бы чуть-чуть... А тут ещё и это странное, пронзительное и такое яркое виденье... И ещё он вспомнил улыбку того мальчишки снизу. Тот всегда здоровался с Тэцу и всегда ему улыбался. А случись что - и рванёт оно всё. И тот дружелюбный мальчишка заодно. Нет, надо как-то не так... надо по-честному сводить счёты, никого в свои дела не впутывая... И из последних сил поднялся молодой мужчина, судорожно цепляясь пальцами за подоконник. Как будто огромный валун поднял старый, скрипящий, расшатанный стул, едва замахнулся... и откуда только силы взялись?! И вышиб накрепко обклеенное скотчем окно. С минуту стоял, судорожно вдыхая живительный и такой вкусный свежий воздух, влетающий через ощерившееся стекло. Едва дошёл до газовой плиты, ручку перевернул. 'А может, не надо? - дерзко спросила едва очухавшаяся надежда, - Может, как-нибудь... оно... и пройдёт?..'
- Тьфу на тебя, зараза! - уже вслух проорал Тэцу и вдруг различил, как затихла брань с верхнего этажа. Он ободрал скотч, проветрил скудно обставленную квартиру. Пересчитал деньги. Денег хватало примерно на дорогу до ближайшего леса, на моток синтетической верёвки для вещей и пару порций лапши быстрого приготовления. 'Верёвка для вещей. Вот паршивая жизнь, теперь даже на верёвке придётся экономить! Или сэкономить на лапше? Нет, пожрать надо... Чем воду буду греть в лесу? Да так, просто сгрызу. Желудку будет всё равно. Да, в лесу хотя бы красиво... Полюбуюсь, отдохну, поем - и всё' - так думал Тэцу, собирая свой старый рюкзак - память о добрых школьных днях, подарок отца. Подарков от отца больше не будет - Тэцу единственный выжил в тот день, когда под большие колёса грузовика попалась легковая машина...
После магазина шёл мимо старого храма со старой-старой скрюченной годами и ветрами сосной. Под сосной стоял пузатый глиняный горшок, а в нём росла хризантема. Вот сейчас она сияла на фоне земли и ствола белизной своего единственного цветка. Небо было голубое-голубое. Его любимое. Короче, красота. До леса добрался без происшествий. Что с одной стороны насторожило, а с другой - обрадовало. Спокойно шёл в свой последний путь, грыз предпоследнюю плитку сухой лапши для быстрого приготовления... И вот казалось, ещё немного - и всё точно кончится. На этот раз точно всё... В лесу было тихо, настоящая благодать: ветер шумел в листьях, пели птицы... Ещё немного - и точно всё. Жаль, никто из близких не проводит его в последний путь... зато в лесу красота... Может, и вид с дерева интересным будет...
Тут неожиданно где-то спереди зазвучали вскрики, брань и выстрелы. Много воплей. Много брани. Много выстрелов. Казалось, что там кто-то решил расстрелять с сотню-другую человек... Вот у мафии или полиции разборки, а человеку сдохнуть спокойно не дают... Тут пуля сбила ветку - и та упала к ногам Тэцу. А тот, перепуганный, полез на ближайшую сосну. На сосне он вдруг обнаружил, что он тут, оказывается, не один. На соседней ветке сидела маленькая девочка с причёской из трёх хвостиков - по бокам головы и наверху. В платьице. С окровавленным плечом. Не успел и слова сказать, как девочка спокойно достала из какой-то коробки в кармане пистолет - судя по виду, очень похожий на натуральный - и невозмутимо направила на него, скользнув пальцем на курок.
- Ты из чьего клана? - сурово спросило дитя.
Тэцу онемел. А издалека, и вскоре, неподалёку, сыпались брань и выстрелы... Так и сидели с полчаса, пока не стихли последние звуки страшной битвы... Наконец, схлопотав на себя очередной задумчивый взгляд, Тэцу кратко объяснил, что друг его предал, заметая следы - и Тэцу с позором выгнали с работы. Все отвернулись от него, кто был.
- А, так ты из простых, - спокойно сказала девочка, убирая палец с курка и пряча пистолет обратно в коробку в кармане, - Наши парни бы не стали вешаться из-за такой ерунды... Вообще, мой папаша говорил, что многое исправимо, пока не сдохнешь. Но некогда мне с тобой лясы точить. Я пойду.
- Да ты сюда сама, небось, от страха влезла! - возмутился молодой мужчина.
- Просто папаша учил трезво оценивать обстановку. Если шансов выстоять нет, надо залечь - и копить силы, - невозмутимо отвечала девочка, - Кстати, если совсем запарило жить, то проще прямо с ветки спрыгнуть. Может, шею свернёшь. Время сэкономишь, - она ловко спустилась вниз, а Тэцу всё ещё в нерешительности медлил. - Слышь, тюфяк! - тихо сказало снизу дитя, - Может, ты меня до ближайшего города доведёшь? И если таки передумаешь дохнуть, я, быть может, тебе в будущем чем-то помогу. Мы помощи не забываем.
И в итоге приехавший вешаться Тэцу шёл по лесу, грызя последний кусок лапши. А странная девочка спокойно шла рядом, догрызая предпоследний. Вроде как нехорошо бросать в лесу ребёнка одного, но грызли душу Тэцу смутные подозрения, что, быть может, прыгнуть с сосны было намного проще... Через несколько дней, исцарапанные и усталые дошли они до маленького городка. Впрочем, не голодные. Девчонка сломанную ветку ножом заточила - и сделанным гарпуном наловила рыбы из ручья. Совершенно спокойно отрезала рыбам головы, выпотрошила, деловито нарезала мясо тонкими ломтями... Так и ели... А в маленьком городке запаслись лапшой на деньги, которые нашлись у неё. Она сказала, что денег немного и надо экономить. И мимо полок со сластями, с игрушками прошла без слёз и истерик, совершенно спокойно. 'Вот уж кто настоящий самурай!' - со вздохом подумал Тэцу. А тут в маленьком телевизоре напротив кассы, который смотрел продавец, пошёл выпуск новостей. Что полиция наконец опознала трупы, найденные в лесу: тела мужчин, женщин и детей из известной мафиозной группировки. И, похоже, тела их противников, из другой. У убитого главы было тридцать три ранения, пулевых и от лезвий, а вокруг него нашли тела девятерых и, судя по следам вокруг, ещё несколько раненных сбежало. Продавец испуганно прикусил губу, узрев в новостях знакомые пейзажи. А Кикуко лишь поморщилась, услышав имя убитого главаря. Ни слез, ни истерики... Должно быть, внутри неё бушевала буря. Тэцу робко обнял её за плечи - и наткнулся на недоумённый взгляд.
- Вообще, наших девок не лапают, - серьёзно сказала девочка, когда они вышли из магазина, - За это можно получить ножик в шею. Но тебе, так уж и быть, на первый раз прощаю.
Девчонка, которая спокойно относилась к дракам и смерти, но как-то будто оробела от неожиданной нежности. В какой-то миг ему стало жаль этого ребёнка, лишённого обычного человеческого детства. И ещё Тэцу вдруг задумался, что не дело ему, молодому мужчине, быть слабее и трусливее какой-то сопливой девчонки. С той поры они зарядку делали вместе. Кикуко - помногу, Тэцу - по чуть-чуть, набирая выносливость. Так и остались вместе, деля тяготы попалам, деля успех от новых идей на двоих. Она, эта странная девчонка, почему-то верила в него. Мол, раз мужик, значит, справишься. И жить Тэцу стало отчего-то легче и интереснее. Когда ты не один, то приходится больше напрягаться, но в чем-то становится проще жить... Так и хурму из чужого сада воровали вместе, и работали переводчиками вместе: Тэцу брал на своё имя тексты, а девчонка, "сносно знавшая пять языков", переводила. И вообще, практические идеи шли из неё как из фонтана вода. А ему нравилось что-то руками мастерить... И года не прошло, как отправил Тэцу бывшей домохозяйке конверт с деньгами "от сбежавшего жильца".
...А в это время, в тайном логове якудза клана Сирояма глава пускал дротики в крупную фотографию убитого врага. И ржал. Мол, ну что, съел, Мацунока?! Моя взяла! Я тебя одолел! И где ваша хвалёная удача, которая якобы три или четыре века охраняла твою семью?! Мацунока... 'цветок сосны'... Какая глупая фамилия! Неудивительно, что они проиграли!