Свидерский Сергей Владиславович : другие произведения.

Серое Знамя

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:


 Ваша оценка:

   СЕРОЕ ЗНАМЯ
  (события и персонажи вымышлены, совпадения с реально существующими лицами случайно)
   С последним своим рублём
   Вставайте под наше серое знамя
   Пока мы ещё берём.
   Гр. "Агата Кристи"
  
   1.
   Он шёл босыми ступнями по шпалам. Иногда перешагивая через одну-две, иногда - ступая на каждую.
   Куда он идёт? Наверное, вперёд. Позади рельсы-шпалы тонули в снежно-титановой дымке ранневесеннего рассвета. Впереди - они терялись в моросящем пологе поздневесеннего дня.
   Стопам было холодно и поэтому он, как цапля, останавливался, поджимал одну ногу, затем другую, стараясь, таким образом, их согреть.
   Идти по шпалам было тяжело: мелкий мусор, битое стекло бутылок, разлитый мазут, обрывки газет, конфетные обертки, ржавый металлический хлам. Не менее легко было идти по обочине, имея вероятность скатиться вниз, в лужу-болото, необъятную, как лес, бездонную, как небо по живому гравию насыпи.
   Шагать по шпалам было нелегко: неприятно и не эстетично. Рельсы, некогда отражавшие солнечные зайчики, отполированные сотнями тысяч километро-колёс до зеркального блеска, сейчас были густо укрыты жирной ржой, как древние памятники лишайником.
   Он тронул рельс большим пальцем ноги. Ржа окрошилась, осыпалась, заглинила палец. Грязь! Отвратительная грязь! Мерзкая, ублюдочная, отвратительная, вызывающая порывы рвоты.
   "Да, - подумал он. - Как и вся наша нынешняя жизнь. Никакого просвета. Всё ложь и обман. Всё... всё оно посеяно было мной..."
   Прыгать по шпалам, возраст не тот. И отдышка, стесняющая грудь стальным обручем, и непрекращающийся не вылеченный застарелый насморк.
   "Да, кстати", - вспомнил он.
   Ловко высморкался, отёр пальцы о штанину; под носом вытер рукавом рубашки, по укоренившейся привычке.
   " А раньше, прежде, нет, некоторое время назад, - продолжал думать он вслух, будто ведя с самим собой беседу, - таких привычек не наблюдалось. Всё вот эти сопли-мопли, сморкания, кашлянья принародно считал привычкой быдла, народа... А сам я был выше народа...я был...ой, чёрт, млять! Слать-переграть!.."
   Правая стопа сильно заныла. Боль прорвалась вовнутрь и ноющей, тупой иглой устремилась в коленку, разбилась там, на сотни тупых игл дошла до бедра и жестко скрутила мышцы.
   Он сел на шпалы, подтянул стопу.
   Так и есть! Из маленькой ранки на своде стопы сочилась кровь. Чёрная кровь. Как странно...прежде, если были резаные раны, струилась алая кровь, тонкой, живой струйкой. А эта черная, текла медленно, густо вытекая из пореза маленькими плотными сгустками.
   "Кого принято вспоминать в таких случаях? Какого святого? Чтобы унять боль? Чтобы прекратить кровотечение?"
   Он призадумался. Боль ушла куда-то на задний план, будто вовсе ее не было. Мысленно он унёсся в своё детство. Такое сейчас далёкое, счастливое и из нынешних времён совершенно не досягаемое. Никакой машиной времени не перенестись туда, ни молекулярно, ни... Он про себя длинно и витиевато выругался, как любил это делать и в детстве, когда познакомился во дворе со всезнающими пацанами и в более зрелых юношеских летах, когда приходилось волей-неволей заводить очень пикантные знакомства. Но это было частью жизни. Нет, частью игры. Ведь взрослея, он так и остался в душе малолетним пацаном, воспитанном на ярких рассказах деда-фронтовика.
   Дед прошёл войну от первого, нерешительного дня, дня, когда винтовка была одна на троих и три патрона на десять винтовок. Зато штыков было вдосталь. Врукопашную пёрли на немцев так, что те трезвели от шнапса, принятого для храбрости, обсирались, обсыкались со страху и, побросав автоматы, показывали хвалёные арийские спины, затянутые в серые шерстяные кителя.
   Трофейные автоматы быстро учились слушаться новых хозяев и весело пускали свинцовых ос в сторону бывших господ.
   Да! отважный был дед. Любил он приговаривать, выпив сотку-другую гидролизного спирту, не разбавляя и не запивая водой, а только тонко выпустив со свистом воздух через сложенные трубочкой губы из любимого стакана с надписью "1945. Май", коряво выведенной им на последнем после победы заострённым гвоздём: "Если бы, внучёк, не победа, то кто бы у них там на ихних Унтер ден Линден знал и боялся нашу фамилию. Не дали по полной развернуться, силу-удаль показать, узнали бы нас и в обеих Америках. Не дали развернуться...свои мысли у руководства были...а жаль! Да и так мы там хорошо отметились, половина освобождённых от нацистского режима женщин родили на свет детишек от бравых ребят-освободителей!"
   Сжимал дед кулак и грозил кому-то, устремив взор за горизонт: "Смотрите у меня, тляби!"
   До дня победы дошёл дед украшенный орденами-медалями, своим оружием и трофейным. Ножи всевозможные из голенищ яловых, надраенных до рези в глазах, сапог красовались ручками наборными, костяными и деревянными.
   Геройски дед войну окончил. И, рассказывая внуку байки, с великой долей вымысла, а как же иначе, без выдумки фронтовые будни серые и скучные, сеял во внуке зёрна, сам того не желая, неполноценности.
   Где мог внук показать себя, когда вокруг мир, благодать? Где и как, если отважный дед и его товарищи побили всех врагов, оставив внукам своим мучиться комплексами ненужности и невостребованности.
   Игра в войнушку во дворе - чепуха. Пара разбитых в кровь носов, синяки и ссадины. Всё! а где море шквального и смертоносного огня, где разрывы снарядов, осколки, как косой косящие молодые жизни, где кровь, хлещущая фонтаном из оторванных конечностей? Где запах крови, пороха, гнили - где этот щекочущий нервы сладкий аромат войны?
   Нет ничего!.. Трах-тарарах! - из палки-ружья и всё! Скукота...
  
   ***
   - Парфюм, чё сидишь, стул греешь?- окликнул Шутина Порфирия Петровича, лейтенанта госбеза при посольстве в Германии его коллега, оттянувший лямку службы (со слов коллеги же) три года, старлей Приколов. - Руки в ноги и в город, набирай штат агентов, покажи, чему учили, отрабатывай деньги, вложенные в тебя народом и государством!
   - Без сопливых скользко! - ответил с дерзостью Порфирий Петрович, которого в посольстве за глаза и в глаза, исключительно все окликали "Парфюмом". - Свои знания покажу, час придет, от зависти заскулите. И не Парфюм я, а - Порфирий Петрович. Прошу запомнить!
   - Здесь тебе не Питер, Парфюм, - не унимался Приколов, - и нет мохнатой руки, прикроющей твой тощий зад в случае осечки.
   Шутина при этих словах передёрнуло. По лицу тенью пробежала едва заметная гримаса недовольства.
   Молоденький лейтёха госбеза во время учёбы познакомился с нужными людьми и думал, карьера пойдёт, как по маслу, после выпуска. Но вмешалось Провидение, которому глубоко безразличны нужные люди, и сказалась тяга самого Шутина к скандалам, связанным со слабым полом.
   К моменту скандала он был женат на Раде, дочери своего партийного покровителя из горкома партии Ленинграда Анатолия Адамовского. Брак по расчёту и правильное поведение в семье, вот и всё, от чего зависела спокойная жизнь Порфирия.
   Всё шло ладком. Но не тут-то было! Появилась у шефа отдела в комитете смазливая молоденькая секретарша Танюша. Как оказалось впоследствии, то же чья-то протеже и с большими планами на будущее. Её Порфирий увидел и понял, что пропал. Учащённый сердца стук, румянец при встрече, лёгкая дрожь в теле - искра взаимоотношений вспыхнула в них лучом, пронзающим тьму безразличия мечом любви.
   Началось всё скромно и просто: комплименты, шоколадки, мимолетное прикосновение рук при посторонних, поцелуи украдкой, встречи в кафе, шампанское - волшебный флёр любви, туман, застилающий глаза! Закончилось в номере гостиницы. Тихая и скромная, в процессе развития отношений Таня настойчиво потребовала развода с женой, и взять её, Таню, в верные подруги. Любовь - любовью, а расчёт - это лежит несколько в другой плоскости. Не намерен был Порфирий на такое безрассудство. "Нет!" - получила Таня в ответ на своё требование. Не буду я, офицер, из-за какой-то девки-де, ломать налаженную жизнь и успешно складывающуюся карьеру, что не для того затратил годы и силы. Реакция Танечки была вполне предсказуемой: "Так не доставайся же ты никому!"
   Рассчитывал Порфирий на высокого тестя, оказалось у Танечки покровитель ростом повыше будет. И фото с откровенными постельными сценами, где Порфирий с Танечкой развлекаются то в гостиничных апартаментах на широких кроватях, то на агентурных квартирах, то просто в кабинете во время обеденного перерыва - очень вовремя легли на стол тестю. Прислали почтой жене. Начальнику по службе, имел он на Таню виды, не реализованные в виду служебной занятости.
   - Объясни, Порфирий, что это? - потребовал влиятельный тесть. - Только не крути яйца, что это агентурная разработка. Про девушку рассказали, и кто за ней стоит тоже. Если разлюбил Раду, доченьку мою, солнышко светлое - одно, разведём и переживём. Если в книжицу для пополнения списка - другое, сам мужик, понять-простить могу. Но ежели ради озорства, почувствовал безнаказанность и можешь вытворять, что душе вздумается, - тут тесть сделал продолжительную паузу, не сводя строгого взора с побледневшего лица зятя, - тут ты ошибаешься, зятёк! Заблуждаешься, Порфюша, думаешь, к чинам высоким под крыло прибился, неприкосновенностью обзавёлся?
   - Да нет, что вы, папа, - начал вяло и слабо лепетать Порфирий. - Это совсем не то, что вы подумали...
   - А вот, что вижу на фотках, то и думаю, - отрезал решительно тесть. - Другой ассоциативный ряд на ум не приходит.
   Порфирий стоял перед тестем навытяжку, как перед генералом, опустив пунцовое лицо долу. Он был раздавлен, уничтожен, растоптан. "Всё, - в голове его вертелись горькие мысли, - всё, абзац, устроят развод, с них станется, затем зашлют служить куда-нибудь в Воннопердёжск и сгниёшь там до пенсии лейтенантом..."
   - О чём задумался, зятёк? - прервал его неутешительные мысли тесть. - Совесть мучает, сынок?
   - Да, папа...- уныло ответил Порфирий.
   - Что будет дальше с тобой, думаешь...- не унимался тесть, читая мысли по лицу зятя.
   - Да, папа...- угнетённо и уныло повторил Порфирий.
   - Очко играет? - ещё не вверх скабрёзности тестя.
   - Да, папа...- блёклым голосом, сойдя лицом, ответил Порфирий.
   - Да что ты всё заладил - да, папа; да, папа! - взорвался не деланно тесть, схватил со стола массивный хрустальный графин с водой и с силой запустил в стену. Осколки хрусталя мелким бисером разлетелись по кабинету, уставленному антикварной мебелью, с любовью собираемой тестем, с картинами русских художников, развешанных по стенам, люстрой XVIII века, свисающей с потолка; вода растеклась по стенам, оклеенным штучными французскими шпалерами, купленными в спецмагазине горкоме. - Забздел, понимаю! Ну, будь ты, Порфирий, мужиком. Глянь в глаза мои прямо, да скажи, папа, мол, понимаю ошибку, не повторится больше. Я, глядишь, и поверю словам твоим брехливым. А ты всё - да, папа, да, папа!..
   По правде говоря, когда Порфирий увидел руку тестя с графином в замахе, подумал, метит в него и струхнул малость, даже сделал движение уклониться и защититься руками. Но когда по комнате брызнули осколки хрусталя, радужно переливаясь в солнечном свете, мокрое пятно на обоях, черную дыру, которая может легко поглотить, не поперхнувшись, его жизнь,- легче ему все равно не стало.
   Бздёво было Порфирию, ох, как бздёво! Тесть мог прекратить не только саму службу, возможности неограниченные, карьере капут, а и уничтожить как человека. Нет, не убил бы, конечно, но оставшаяся жизнь сахаром не показалась бы, это наверняка.
   - Папа, я исправлюсь! - прохрипел Порфирий, слова из пересохшего горла выкарабкивались с трудом.
   - Горло пересохло? - участливо спросил тесть. - Выпей водички. - И указал пальцем на лужу, привольно разлегшуюся на паркете.
   Порфирий с содроганием посмотрел в указанном направлении и выкашлял:
   - Не буду...
   - Будешь! - настоятельно потребовал тесть. - Пей!
   - Не буду! - зародыши твёрдости прорезались в голосе Порфирия.
   - Пей, я сказал! - заорал тесть и грохнул по столу кулаком. Дверь в кабинет было приоткрылась. - Не мешать! - гаркнул тесть в её сторону и снова зятю: - Пей!
   - Не буду! - и откуда взялись силы, Порфирий топнул ослабевшей ногой по полу.
   - Не хочешь - не пей! - на удивление спокойно, равнодушно и отстраненно отреагировал тесть. Открыл дверцу бара, достал блюдце с нарезанным кружочками лимоном, два гранёных стакана, бутылку "Арарата". Налил до краёв коньяку. - Вот таким, твёрдым, сынок, и надо быть! Пей!
   Они выпили коньяк залпом, закусили лимоном. Сели в глубокие, с высокими спинками кожаные кресла у журнального столика, закурили.
   - Отстоять тебя мне стоило больших трудов, - начал тесть, наливая повторно коньяк в стаканы. - Отбил тебя ото всех. Знал бы ты, сколько доброжелателей у меня...
   - Догадываюсь...
   - С этого момента столько же и у тебя. Возможно, больше.
   - Спасибо, папа.
   - Это за доброжелателей-то? - не удивился, но и не расстроился тесть. - Слушай дальше: год-другой послужишь в Германии. Хорошая, европейская страна, с богатыми культурными традициями. Время, Порфирий, пролетит незаметно. К твоему возвращению я буду главой администрации города "над тёмною рекой". Решил загодя, тебя возьму в помощники. Но смотри, Порфирий, если там забалуешь, то выкручиваться уже будешь сам. Так далеко мои возможности не распространяются.
   Знали это сослуживцы и подкалывали при случае и без случая. Не любили они, люди с чистыми помыслами - мутных людишек, особенно, если они были чьими-то родственниками.
  
   - Парфюм, ты всё ещё сидишь? - не унимался Приколов. - Выйди в город, пивка попей. Пиво у немцев знатное. Прогуляйся, присмотрись, глядишь, и вернёшься с уловом!
   Остальные офицеры молчали, но внимательно следили за разговором.
   Порфирий посидел немного. Перебрал для виду бумаги и документы, закрыл в сейфе и опечатал. "Действительно, - решил он. - отчего бы и в самом деле не выйти в город? И пивка попить?"
   Майский день радовал глаз многообразием палитры цветов и красок: радостно синело высокое небо, разрезая его крыльями, летали птицы, зеленела коротко подстриженная трава на газонах, в изумруде листвы шалил весенний ветерок. В воздухе витали положительно заряженные на счастье флюиды.
  
   2.
   Идти было больно и тяжело. Он снял с себя пончо, изготовленное из старого выцветшего, местами вытертого до дыр, верблюжьего одеяла. Сложил вчетверо, положил на шпалы и сел. Сидеть было приятно, ноги гудели от многочасовой ходьбы, но прохладно. Нательная рубаха и портки, сметанные на "живую" нитку из двух байковых одеял, грели плохо.
   Апрель выдался холодным. Часто дули северные ветра, неся порой обильные снегопады. Ночью сильно подмерзало и небольшой костерок, у которого приходилось забываться сном, согревал плохо и норовил погаснуть совсем под напором ветра. Сон вполглаза не приносил желанного отдыха.
   Он принял асану лотоса рефлекторно и начал дыхательные упражнения. Не смотря на продиравший через одежду ветер, упражнения, принесли плоды: робко и неуверенно тепло начало разливаться по телу. "Получилось!" - облегченно подумал он.
  
   ***
   На выходе поздоровался с охранником, мимоходом справился о здоровье семьи, жена того недавно родила двойню, поздравил и вышел в город.
   Куда идти, Порфирий долго не размышлял. Просто пошел от посольства вверх по Розенблюмштрассе. Навстречу попадались редкие прохожие. "Гутен Таг, херр Шульц!" - услышал он краем уха, но внимания не обратил, пошел дальше. Мало ли Шульцев в Германии... Однако Порфирий услышал дробный стук каблучков и кто-то его взял за рукав пиджака. "Херр Шульц!" перед Порфирием стояла молодая, лет двадцати пяти, светловолосая немка. Приятная улыбка украшала её лицо правильной формы, дружелюбием светились зелёные глаза. Порфирий остановился, с удивлением, быстрым взглядом, профессионально, окинул блондинку с ног до головы. "А ничего, хороша!" - мелькнула мысль. Стройную фигурку облегало платье из белого ситца с небольшими бутонами красных цветов и легкая трикотажная кофта голубого цвета. "Простите, фройляйн, я не Шульц, к великому моему сожалению", - ответил Порфирий по-русски. "Ах, вы русский!" - воскликнула немка, в её голосе чувствовалась радость, нежели, чем думалось, разочарование. "Знаете, вы очень похожи на моего знакомого Вальтера Шульца, - продолжала немка, - вот я и ошиблась, приняв издали вас за него. Марта!" - немка протянула маленькую ладошку. Порфирий незаметно бросил взгляд по сторонам: никого, не считая стайку прилично одетых пацанов; на провокацию мало похоже, на проверку тоже. Краем глаза уловил отражение своё и Марты в большой витрине, они стояли возле кондитерской, украшенной рекламой и рисунками, и сердце его учащённо забилось. Порфирий снял шляпу, слегка наклонил голову и представился по-немецки: "Шутин Порфирий Петрович!" "О! - воскликнула Марта с неподдельным удивлением, - прямо как у Достоевского!" "Вы читали Достоевского?" - воскликнул Порфирий. "Да, конечно! Достоевский - мой любимый русский писатель", - с гордостью в голосе возразила Марта. "Знаете, - дерзнул Порфирий, - я решил прогуляться, выпить чего-нибудь. Составите мне компанию?" "Увы, Порфирий Петрович..." - начала Марта. "Можно, просто Порфирий", - сказал он. "Увы, Порфирий, - протянула печально Марта, - обеденный перерыв подходит к концу. Нужно спешить, чтобы не опоздать. У нас с этим строго". Марта решительно повернулась и пошла прочь. Внутри Порфирия натянулась и звонко запела струна. "Марта, Марта!" - крикнул он её вослед срывающимся от волнения голосом. - "Может, встретимся завтра?" Марта замедлила шаг, встречный ветер раздувал низ ее платья как знамя, повернула слегка голову и произнесла, с улыбкой, интригующе: "Всё возможно, херр Шютин. Возможно, и завтра... До свиданья!"
   Порфирий шёл, никого и ничего вокруг не замечая. Нервный озноб бил его и, казалось, мир вокруг приобрёл иную, более радостную и весёлую окраску. Воздух был перенасыщен весной, деревья выше, кроны их гуще, пение птиц звонче и мелодичнее. Дорога сама неслась ему навстречу, и он с трудом успевал переставлять ноги, чтобы ненароком не споткнуться и упасть.
   "А что?" - думал про себя Порфирий. - "Если кто вдруг и видел, спросят, отвечу, что проводил вербовку. Делал свою работу!"
   Успокоенный, он зашел в пивную, взял два бокала пива и сел за деревянный массивный столик в дальнем углу пивной, удобно разместился на стуле и сделал глоток. Сумрак, царивший в углу, делал его почти незаметным, в то время как он видел всех входящих и выходящих. Пиво вернуло его из мира грёз в суровую действительность. Намечающаяся интрижка, а что она будет, он был просто уверен, с немкой волновала его больше, чем утренняя новость: долго не могущая забеременеть жена заявила, что на третьем месяце. Вот выстрелила Германия, так выстрелила! Сначала он растерялся, а затем обрадовался. Три года супружества - и впустую! Ходили дома к лучшим докторам, тесть старался, те отвечали, мол, не стоит беспокоиться, вы здоровы, всё образуется, только немного погодите.
   Сослуживцы встретили его так:
   - Ну, что, Парфюм, готовь выпивку. Будем первенца обмывать.
   Откуда узнали, не понять, но Порфирий отреагировал неожиданно:
   - Вам бы только повод выпить найти!
   Приколов деланно, обиженно обратился к коллегам:
   - Я ведь вам говорил - зажилит выпивку.
   - Так ведь еще не родила, беременна только!
   - И что? Мы выпьем за отличные роды!
   И пошёл весь день наперекос, как криво забитый гвоздь, не оттуда растущими руками...
   Вернулся в посольство. Кабинет, на удивление, пуст: стулья придвинуты к столам, столы блестят лаком под солнечным светом, сейфы опечатаны и заперты, шторы, как рядовой на посту, висят ровно, не шелохнутся.
   Порфирий написал пару докладных и рапортов, положенных по инструкции. Про встречу с немкой не упомянул ни словом. Запечатал в конверт документы, вызвал нарочного и отправил их по инстанции.
   Легко дождался конца рабочего дня и пошёл домой.
  
   3.
   Тепло волнами, будто они набегали на берег, проходило по телу. То длинные, с пенными гребнями, посылаемые тихим шепотом ветра, навевающими мягкий сон; то короткие, частые, как при начинающейся непогоде, когда под натиском резких порывов ветра бьют, причиняя неудобства, и пробуждают желание проснуться. Хотя ты и не спишь.
   Ничего родного и близкого от этого тепла он не ощущал. Тепло родного очага; жаром пышущее тело, обуреваемое страстью после долгой разлуки; тепло родных любимых глаз - этого тепла не было. Мистификация. Обман. Фата Моргана.
   "Получилось...- горько подумал он. - Да наоборот..."
   Резкий порыв ветра, хлестко ударив по телу, сбросил остатки тепла. Слабая нервная дрожь тонкими паучьими лапками расползлась по телу. Он закрыл глаза и увидел крупные хлопья снега, мокрые и холодные, летящие, послушные злой воле ветра параллельно земле.
   Больно, острыми иглами они пронзили его сквозь одежду...
  
   ***
   Поздно вечером, воодушевлённый и освежённый в душе, Порфирий улёгся с женой, обнял нежно её за начинающую расти талию и погрузился в думы о Марте. Гладил набухшие груди жены и в своих дерзких фантазиях представлял, что вот он мягко и нежно обнимает Марту, почему-то была она в том же платье и той же трикотажной кофте. Вот он шепчет Марте на ушко еле слышно всякий вздор, снимает с нее кофточку, а затем резко разрывает на ней платье, оно двумя половинками медленно опадает на пол. Марта кокетливо и жеманно прикрывается ладошками, загадочно усмехается... На этом фантазии обрываются сном. Крепким сном разведчика, в котором ему грезится тесть, он грозил ему указательным пальцем и, нависнув над Порфирием грозной тучей, громко кричал: "Узнаю, что блудишь, блядский выкормыш, пестик твой маникюрными ножницами враз отхвачу. Про тычинки думать точно перестанешь!" и очень наглядно - во сне! - демонстрировал, как этот приговор приведёт в исполнение. Порфирий пытался вставить хотя бы слово в своё оправдание, но из горла лягушками, огромными и пупырчатыми, выползали одни хрипы. Жена разбудила и поинтересовалась, что приснилось. Ничего, дескать, отвечает он, жуть просто какая-то и отмахнулся, пошёл на кухню и из горлышка выпил почти пол-литра водки. Успокоился и пошел спать. В оставшееся время ничего ему не снилось, но утром он встал с плохим настроением. Перед взором стоял тесть с зажатыми в пальцах маникюрными ножницами и зловеще ими клацал.
   Три дня подряд Порфирий ходил одним маршрутом: дом - посольство, кабинет - дом. Не заходил даже в магазин. Покупки делала жена. На работе занимался текучкой, отписывался на письма, делал анализ прочитанных статей из газет, журналов и прослушанных радиопередач. Рутина несколько отвлекла Порфирия от дум о Марте днем, но ночью... ночью она приходила к нему в его бредовых видениях. Он рвал в клочья не только платье, но и кофточку и пытался овладеть неприступно-стыдливой Мартой, как снова в его грёзы вторгался всемогущий тесть и грозно угрожал Порфирию ножницами. Он вскрикивал и пробуждался в холодном поту. Жена интересовалась причиной плохого сна, он вяло отбрехивался. Водка в холодильнике манила его волшебством горького безвкусия.
   - У тебя что-то случилось на работе? - спросила как-то утром жена.
   - Нет, - ответил Порфирий, завтракая.
   - Я же вижу, ты стал не похож сам на себя. Расскажи или пойдём к дяде Гоше (послу), он поможет.
   - Нет, - ещё раз ответил он как можно мягче. - Всё хорошо. Может, просто так сказалась перемена климата?
   - Через три-то месяца?! - удивилась жена.
  
   После обеда Порфирия вызвал посол и провёл с ним в беседе три часа. Долго ходил посол вокруг да около, намёками пытаясь выведать у Порфирия причину его дурного настроения - жена все-таки позвонила дяде Гоше. Порфирий отнекивался и твердил, как заведённый, что всё хорошо. "Может, в коллективе, что не так? - пытал посол не столько из сочувствия, он и сам недолюбливал Порфирия. Считал кличку "Парфюм" справедливой и так называл в приватной беседе с близкими. Сколько обязан был по статусу поддерживать мир во всём мире или в отдельно взятой частичке Родины. - Дошло до меня, прозвище тебе дали - Парфюм. Плюнь, растери - и не обращай внимания!" "Да нет же, - твердил упрямо Порфирий, - в самом деле, всё хорошо. А на кличку я внимания не обращаю. Знали б они, что мне приходилось выслушивать в школе до поры, пока не записался на бокс..." "Спорт - это хорошо, - похвалил посол. - Он и тело, и дух закаляет. - И в заключение беседы добавил: - И все же, хочу попросить тебя лично, и сам знаешь от кого - если что не так по службе или ещё там... обращайся. В наших силах исправим. Нет - сделаем по-своему! Ну, иди, Порфирий Петрович, иди!". Выпроводил посол его за дверь, прикрыл плотно, перевёл дух, перекрестился и подряд выпил три рюмки коньяку - отлегло на сердце и полегчало!
   С лёгким сердцем покинул Порфирий кабинет посла. "Вот вам всем! - он мысленно сделал жест рукой ниже пояса. - Подавитесь! Чёрта с два вы меня...". Встречающиеся сотрудники посольства вежливо здоровались и спешили удалиться. Слух о беседе у посла мигом разнёсся средь сотрудников. Но видя сияющий лик Порфирия, догадывались, дела Парфюма теперь пойдут хорошо.
   В кабинет Порфирий вошел степенно. Важно уселся за стол, вынул из сейфа стопку чистых листов и начал марать бумагу. Тишину не нарушил даже Приколов. В такой непонятной атмосфере на сильно минорной ноте закончился рабочий день.
   Марта во сне Порфирию не явилась. Он проспал крепким и глубоким сном праведника до утра, обнимая трепетно беременную жену.
   Так продолжалось ровно неделю: на работе тишина, скрип перьев да шелест бумаги, доминирование Порфирия над коллегами; дома - тишь да гладь.
   - Херр Шульц ничего не желает нам объяснить? - с обыкновенным обезьянничаньем обратился Приколов к Порфирию, облокотясь руками о его стол.
   Порфирия продрал страх, жуткий и мерзкий, через всю его средне-равнинную нервную систему, заполнив овраги сглаженными холмами. Паника овладела Порфирием, выбледнила лицо. Мелкой дрожью затряслись руки.
   - С чего ты взял, что я Шульц? - начал Порфирий робко. - Я - Шутин. Забыл, что ли?
   - Нет, - обычно ответил Приколов. - Вот только нам кажется, что для оперработы псевдоним "Шульц" очень был бы для тебя хорош. Да, коллеги? - обратился Приколов к сослуживцам.
   Те согласно закивали головами и очень странно, даже подозрительно заулыбались.
   - Ты и видом, ну, чистый немец, - продолжал Приколов гнуть своё, - наряди тебя как следует, окуни в агрессивную пока для тебя среду, уверен, через неделю-другую от сосисочника тебя не отличить. Пиво любишь, сосиски трескаешь, шум стоит...
   - Твоя правда, - раздались голоса сотрудников, - Прикол, ты, как в воду глядишь.
   - А знаете, друзья, - обратился ко всем Приколов. - Не покидает меня смутное чувство, совершенно недавно во мне поселившееся и пустившее корни, что мы Парфюма...ой! Простите (к Порфирию) - Порфирия Петровича скоро потеряем...
   - С чего бы это? - возмутились и Порфирий и сослуживцы.
   - С того самого, - продолжал то ли ёрничать, то ли всерьёз Приколов. - Заберут от нас "херра Шульца" для более серьезных заданий и работ.
   - Ну, Прикол, - выдохнул облегчённо Порфирий, утирая крупно выступивший пот со лба белым батистовым платком в крупную черную клетку, - твои б слова да Богу в уши...
  
   Неизвестно, кому в уши ушли слова Приколова, но дня три этак спустя, после этого разговора, окликнул Порфирия на улице знакомый уже голос Марты: "Херр Шульц, куда это вы пропали? Я, бедная девушка, через день прихожу на место нашей встречи, жду вас, а вас - нет". "Э-э-э, - осёкся Порфирий, быстро взял себя в руки. - Допустим, я не Шульц, фрау Марта. Уже упоминал об этом. Не приходил по причине необыкновенной загруженности на работе. Сегодня выдалась свободная минута, решил пройтись, подышать воздухом". "Вы торговый работник?" - поинтересовалась Марта. "В точку!" - ответил с важностью в голосе Порфирий. Осматривая Марту. На этот раз, не смотря на жару, она была одета в деловой костюм серой шерсти в тонкую ярко синюю продольную полоску. Ворот белой сорочки застёгнут наглухо. Волосы собраны в пучок на затылке. Порфирий невольно залюбовался ею. "Кажется, в прошлый раз, - голос Марты вывел его из задумчивости, - вы предлагали выпить за знакомство". "Да, - сориентировался по ходу Порфирий, - и предложение остаётся в силе". "Сейчас мне, действительно, нужно на работу, - уклонилась Марта. - Но вы не расстраивайтесь, Порфирий. Я тоже работник торговли, работаю в галантерейном магазине в двух кварталах отсюда вниз по улице. Завтра у меня выдался незапланированный выходной. Вот давайте и встретимся". "Давайте, - с азартом воскликнул Порфирий. - Когда и где!" "Когда - в два часа пополудни. - Марта загнула мизинец на левой руке. - Где - знаете Вайсротеншрассе?" "Найду при случае", - Порфирий заглатывал наживку глубже и глубже. "Так вот там расположено маленькое милое кафе "Магдалена", - Марта очаровывала Порфирия всё больше. - Никто из знакомых случайно туда зайдёт вряд ли. У меня есть, скажем, так, жених. Да и вы, - Марта мило улыбнулась, - окольцованная птица. Лишние разговоры ни к чему. Согласны?" "Да, - взволнованно выдохнул Порфирий. - На чужой роток не накинешь платок". "Тем более, - резюмировала Марта. - До завтра?" "До завтра!" - засиял Порфирий, как церковные купола.
  
   4.
   Перед его закрытым взором, как в замедленном кино, ползли, лениво переваливаясь с боку на бок непонятные картинки. С большим трудом их можно назвать цветными, потому как в них преобладали, в основном, добавкой белого и чёрного цветов. Картинки ему что-то напоминали. Они были видением из прошлого? Очень возможно. Нет! Скорее всего, это была попытка увидеть грядущее! Да! Именно так! Только оно было в его видении какое-то безрадостное, безнадёжное и безутешное. Оно, будущее, его тяготило. Оно было удушающим, не давало возможности вдохнуть полной грудью. Вдох застревал где-то в груди, на полпути, колкой болью отзывался в подреберье, под левой лопаткой, затем нехотя уходил вглубь и лёгкие с жаждой наполнялись весенним воздухом, пропитанным жалкими остатками зимнего мороза, робкой весенней влагой, завтра обрушенного дождя, запахом грядущей грязи и явственным терпким ароматом смеси грязного снега и талой воды.
   Нет! Это были видения. Возможно, галлюцинации: цветные, зрительные и ...послышался тихий шум... к ним, прибавились и слуховые...
   Он приоткрыл глаза и через небольшие щёлки увидел густо засыпанные снегом шпалы; снежный заряд прошёл быстро, оставив после себя девственно чистый жемчужный след.
   На снегу сидела белочка в сером зимнем наряде. Сидела прямо, хвост торчком. В лапках держала несоразмерно ей большую еловую шишку. Белка сидела, не шевелясь, только чёрные глаза-бусинки внимательно следили за ним.
   Он закрыл глаза и резко открыл. Белок было уже три. Они были похожи одна на другую, точь-в-точь копия, не отличимая от оригинала. Белки держали в своих маленьких лапках огромные жирные шишки с крупными орешками, и, не моргая, смотрели, словно гипнотизируя, прямо ему в глаза своими чёрными глазами-бусинками.
   Он снова закрыл глаза. Какое-то время сидел с буддийской отрешённостью от мира, силясь остановить мысль на одном каком-то мгновении. Это никак не удавалось. Вдруг он вспомнил о белках, сидящих перед ним, и снова резко открыл глаза. Белочек было около дюжины. Они сидели, протяни руку, в полутора-двух метрах перед ним правильным полукругом. В полной тишине, дополняемой его и их, белок, неподвижностью.
   Маленькие белки, хрупкие лапки, огромные лакомые шишки с орешками, прямо торчащие пушистые хвосты, и глаза-бусинки, черные и глубокие, как космос, внимательно наблюдающие за ним.
   Он еле двинул губами, пытаясь изобразить улыбку занемевшими мышцами лица. Попытка не удалась. Или, наоборот, удалась. Встревоженные белки бросились врассыпную, унося с собой крепко держа в маленьких хрупких с виду, но крепких лапках огромные еловые шишки, наполненные неописуемым лакомством - вкусными орешками!
   Он снова один. Перед ним чистое, снежное полотно. Tabulum rasum - чистый лист.
  
   ***
   Издалека, через толстый слой ваты, доносится плохо разборчивая немецкая речь. Разговор идёт между двумя мужчинами спокойно и без акцентаций об убийстве. Кого убили? - Порфирий соображал плохо. Голова раскалывалась на части, маленькие молоточки в руках гномов дробили виски; огромный молот в лапах гоблина выбивал крепкую кладку затылка. Веки плохо слушались и не хотели открываться. "Как жаль, такая молодая и такая участь... ничего не поделаешь - Судьба..." - голос первого безэмоционален и пуст. "Судьба - понятие двоякое, как монета, сколько ни бросай, в воздухе не повиснет и на ребро не упадёт", - голос второго был отдалённо знаком.
   Попытка пошевелить рукой с трудом удалась.
   - Глядите-ка, Йозеф, - произнёс первый, - наш герой пришёл в себя.
   - Ничего удивительного, Андреас, алкоголь со временем выветривается, - констатировал второй, Йозеф. - И приходится пожинать горькие плоды его безмерного употребления.
   Порфирия похлопали по щекам и для усиления эффекта поднесли к носу тампон с аммиаком. Резкий запах ударил в нос. Порфирий чихнул, протёр руками лицо и открыл глаза.
   - Ну же, ну же, дружище, смелее! - подбодрил Порфирия Йозеф. - С возвращением, хотя и не очень удачным.
   - Где я? - спросил Порфирий, обводя комнату, оклеенную яркими обоями, с большим открытым окном без штор.
   - На месте преступления, - вступил в разговор Андреас. - На месте вашего преступления.
   - Это что, розыгрыш? - попытался крикнуть Порфирий.
   - Без надрыва, дружище, - охладил мортальным тоном прокурора Андреас. - Нервы вам ещё пригодятся. - Закурил длинную сигару, выпустил толстую струю дыма и поинтересовался: - Вас не удивляет, мы говорим по-немецки, спрашиваем, вы нам отвечаете. По-немецки же. Как?
   Порфирий сообразил, действительно, с ним говорят языком Гёте. "Да что это? - подумал он. - Очередная проверка? Так проверяли недавно, дальше некуда...правда, без провокаций".
   - Прокручиваете разные сценарии развития событий? - обыденно, без интереса, спросил Йозеф.
   Порфирий сумел-таки рассмотреть его через слёзы в глазах: невысокий шатен, в поношенном твидовом костюме-тройке, на голове тёмно-зелёная фетровая шляпа, лицо обычное, незапоминающееся, маленькие круглые очки в тонкой металлической оправе.
   - Не стоит, - продолжал Йозеф, - что сделано, то сделано - назад не вернёшь.
   - Именно! - подтвердил Андреас.
   Полная противоположность Йозефа: высокий, крупный, в хорошей физической форме, военный - цивильный костюм английской шерсти плохо скрывает выправку. Глаза бледно-синие, умные, внимательно смотрят прямо в душу. Короткий ёжик белых волос.
   - Здесь явно что-то не так? - яростно возразил Порфирий. - Вы меня с кем-то путаете!
   - Вовсе нет! - Андреас присел на деревянный дешевый стул рядом с кроватью, где лежал Порфирий. - Вы убили девушку, гражданку свободной Германии.
   - Как... - растерянно протянул Порфирий.
   - Своими руками... пригласили в кафе, затем в гостиницу, вас что-то в ней не устроило...допустим, она отказала во взаимности и вы её убили.
   Смутная картинка начала вырисовываться в затуманенном мозгу Порфирия. Вот он встречается с Мартой в назначенный час. Заходят в кафе. Садятся за дальний столик, скрытый от остальных посетителей кадкой с сильно разросшимся фикусом. Стоп! Как он не заметил раньше... С Мартой очень уж по-свойски поздоровалась официант, улыбнулась и спросила "Как всегда?". Марта ответила кивком головы... Заказывают кофе. Дальше... Он предлагает выпить за знакомство. Она соглашается. Им приносят два бокала белого вина. Стоп! Он пошёл в туалет, вернулся, сел за стол. Вот они стукаются легонько бокалами, те мелодично зазвенели. Марта загадочно улыбается, прикладывается к бокалу кончиками губ. Он выпивает медленными глотками... Стоп! А вот дальнейшее - укрыто мраком. Если это не проверка, то - провокация.
   - Посмотрите на себя, - предложил Йозеф и протянул маленькое зеркальце в пластиковой тонкой оправе на короткой ручке.
   Порфирий протянул руку за зеркальцем и тут же отдёрнул - рука была в крови...
   Он бросил взгляд на место рядом - жирной кляксой растеклось засохшее пятно крови на подушке и простыне.
   Порфирия трясло, как осенний лист, перед взором вертелись разнообразные картинки. В общей массе удручающие.
   - Что делать? - угнетённо спросил Порфирий.
   - Сперфа полюпуйтесь на тела рук сфоих, - произнес Андреас на плохом русском и бросил пачку фотографий рядом с Порфирием. - Битте!
   Дрожащими руками Порфирий взял фотографии и начал перебирать снимки. Вот они с Мартой заходят в гостиницу, весёлые, радостные, счастливые... Вот они уже в постели. Боже мой, неужели это вытворял я? - ужаснулся Порфирий. С разных ракурсов снятые эротические фото ввергли его в панику. Он вспотел.
   - Смотрите талше, - приказал Йозеф. - Смотрите фнимателно.
   Приносят в ведёрке шампанское. Порфирий и Марта пьют его по очереди из горлышка. Смеются, обливаются вином. Прыскают шампанским изо рта друг на друга. Затем происходит что-то невероятное: Порфирий начинает бить Марту по лицу ладонями, та робко заслоняется от ударов руками; видимо это бесит Порфирия, он хватает ведёрко и бьёт наотмашь им Марту по голове. Марта падает навзничь на постель, из носа идёт кровь, из раны на голове окрашивается в кровь подушка; в Порфирии просыпается зверь - он широко размахнулся и ударил Марту по голове, бутылка разбивается. Марта неподвижна, но Порфирий продолжает наносить удары по неподвижному телу Марту зажатой в руке "розочкой", горлышком бутылки с острыми режущими краями. Брызги крови на стенах, на одежде, на кровати. Последний штрих - Порфирий, резко замахнувшись, вонзает "розочку" в грудь Марты, через горлышко брызжет струёй кровь. Он потирает довольно руки, ложится и засыпает.
   Холодный пот, как роса на траве, выступает крупными каплями у него на лбу.
   - Это всё сделал я? - с надеждой в голосе, что это розыгрыш или игра, спросил Порфирий, зная правильный ответ.
   - Фы расфе сепя не уснайоте? - съязвил Андреас, старательно коверкая слова.
   - Узнаю... - поникшим голосом признал Порфирий и вдруг тонко, визгливо запричитал: - Что будет? что будет?
   - Там, - кивком головы за дверь указал Йозеф, - труп бедной девушки, жертвы русского алкоголика, полиция, свидетели... Дела плохи...
   - Как же так? - вяло возразил Порфирий. - Этого не может быть. Просто не может быть!
   - Тем не менее, это есть свершившийся факт, - Андреас вернулся на немецкий. - Жертва, молодая, цветущая девушка овдовела год назад. Осталась одна с двумя маленькими детьми на руках. Благодаря вам, эти беззащитные крохи - как это у вас говорят - остались круглыми сиротами. Подумайте, вы ведь тоже вскоре станете отцом. Поставьте себя на их место...
   - Я...я... - завертелся Порфирий на месте, - возьму их на воспитание, усыновлю или удочерю! - как за соломинку хватается утопающий, так и Порфирий ухватился за эту мысль.
   - Да!? - удивился услышанному Йозеф, как если бы увидел Христа, читающего на арамейском суры из корана. - И как вы себе это представляете? Вы им скажете: дети, я убил вашу маму, осиротил вас, с целью растить вас и заботиться о вас, вместо мамы... Так, что ли? - вдруг голос Йозефа посуровел, - бедные дети и без того будут потрясены случившимся, так ещё добренький дяденька-убийца смилостивится, погладит по головке, поцелует в темечко и возьмёт их на воспитание. Это - первое. Второе: вы забыли, что вы гражданин другой страны. И, наконец, за преступлением следует наказание. За убийство с отягчающими последствиями у нас, да и у вас тоже, по головке не гладят и ордена не дают.
   - Что мне тогда остается делать? - вскрикнул Порфирий. - Должен же быть какой-то выход! Я - офицер-разведчик...
   - Бросьте, - Андреас снова перешёл на русский, но без акцента. - Вы находитесь в свободной Германии; ваша - осталась за стеной.
   - Как так? - побледнел Порфирий.
   - А вот так, - спокойно продолжил Андреас. - Вы незаконно проникли на территорию чужого суверенного государства. Совершили преступление. Можно обставить дело так, что пытались скрыться, при попытке бегства убили ещё пяток-другой полицейских, честно исполнявших свой долг и присягу. Представляете, каково это будет?
   - Нет, - Порфирий чувствовал себя раздавленным микробом. - Но ведь можно найти выход. Он всегда есть. - И закричал: - Любой! Слышите - любой!
   - Не кричите, - вступил в разговор Йозеф, - незачем привлекать лишнее внимание. Выход есть, - он ободряюще улыбнулся, - вы правы. Для начала примите душ, оденьтесь, возьмите в шкафу чистое бельё. Потом и поговорим. Решим, что делать и как.
   Порфирий быстро принял душ, привёл себя в порядок. Оделся, не обратил внимания на то, что его одежда должна быть в крови.
   Вернулся в комнату. За время его отсутствия в ней навели порядок.
   Андреас и Йозеф сидели на низком диване за журнальным столиком спиной к окну - ни дивана, ни столика раньше не было. Порфирию указали на стул, накрытый бежевым пледом, напротив. Он сел.
   Андреас извлёк из тонкого крокодильей кожи кейса тонкую серую папку, развязал тесемки и положил на стол три чистых листа и "Паркер" с золотым пером.
   - Итак, херр Шульц, - улыбнулся с издёвочкой Андреас, - да-да, вы не ослышались, "херр Шульц", таков будет ваш агентурный псевдоним. - Он придвинул к Порфирию бумагу и ручку. - Нужно расписаться внизу каждого листа в правом нижнем углу. Сегодняшнюю дату и подпись.
   - Они же чистые! - искренне удивился Порфирий.
   - А что вы ждали, - усмехнулся Йозеф. - Ваша душа нам незачем, что с ней делать, ума не приложу. За этим к Мефистофелю, он опытный специалист. - И подбодрил Порфирия сочувствием в голосе: - Подписывайте, подписывайте, не тяните время. С этого момента ваша жизнь начинается с чистого листа. Tabulum rasum.
   - Но они ведь чистые, под чем я подписываюсь, - повторил Порфирий. - Вы меня вербуете, понимаю. Хотелось бы знать, какие у меня гарантии, что нужно делать, что буду с этого иметь.
   - Вы задаёте слишком много вопросов. Не в том вы положении. - Йозеф указал взглядом на стол.
   - Почему три? - не унимался Порфирий.
   - Одна бумажка - промокашка. Две бумажки - полдокумента. Три - документ. - Выразился образно Андреас. - Эту пословицу я услышал во время командировки в Россию. Подписывайте! - рявкнул он. - Быстро!
   Порфирий взял ручку и размашисто расписался и рядом расшифровал подпись. Затем вывел дату. И вдруг увидел перед собой деда. Тот укоризненно покачал головой и произнёс: - Что ж ты обгадился-то так, внучёк? Кто ж теперь на ихнем Унтер ден Линден о нас хорошо отзовётся? Порфирий моргнул и видение исчезло.
   - Замечательно! - констатировал Андреас. - А теперь можно и выпить. Фрау Линда, принесите стаканы.
   К ужасу и удивлению Порфирия, в комнату вошла зверски убитая им Марта. Мягко улыбнулась Порфирию, поставила на стол стаканы и бутылку шнапса.
   Увидев обескураженное лицо Порфирия, Андреас пояснил: - Что вы хотите, херр Шютин? Классика разведки - женщина-ловушка. Вы в неё и попались. Плохо вас учили в вашей разведшколе или вы были нерадивым учеником.
   Грехопадение совершилось. Не от любой грязи можно отмыться. Кажется, тело отмылось, а душа стала ещё гаже.
   - Пока от вас не требуется ничего, - пояснил Андреас. - Когда вы понадобитесь, вас найдут и объяснят, что нужно делать.
   Далее он рассказал, каким образом Порфирия вернут в ГДР. Успокоил, что легенда составлена, выучить не составит труда. Что дадут ему пару-другую агентов, служащих посольства и работающих на них. Они интереса больше не представляют, так, дрянь людишки, после этих слов остановился и отследил реакцию Порфирия на эти слова. Но он не отреагировал и продолжал слушать. Материал на отработанных агентов положила на стол всё та же фрау Линда в серой толстой папке с надписью "Дело Љ". Заверил Андреас Порфирия, что с этого часа дела его пойдут в гору. Что ещё ему надо - карьера! Пожелал служить честно Родине... Сделал паузу и добавил, честно служить нашей Родине. Порфирий не понял и переспросил, мол, чьей Родине и ответа не получил
   Йозеф сложил листки с подписями в папку и пожелал, чтобы Херр Шютин напоследок запомнил, что жить следует просто, без излишнего фатализма, фанатизма и крайностей... и от двери буркнул: - До нескорой встречи...
  
   5.
   Издалека, приглушённые туманом, доносились слова песни:
  
   Если ты, как Шутин, весы,
   Всё будет в порядке, не ссы...
  
   И как на испорченной пластинке звучали эти две строки рефреном без остановки...
   Что ни говори, а братья Минусовские молодцы! Это ж надо, перед выборами моими в президенты такую песню замостячить! Провели разъяснительную беседу и мальчики прониклись. Кто же хочет с системой бодаться? Желаешь петь, что в дурной башке куриным помётом на плоский ум ложится, будь добр, угоди власти. Получи индульгенцию и на тебе пресловутую свободу слова... в определённых рамках. Как любили конвоиры шутковать: "Шаг влево-вправо - попытка к бегству. Прыжки на месте - провокация!" и получи инсургент сраный, ренегат ёшканый пулю-дуру для прочищения ума и просветления сознания.
   "Эх! - подумал сладко он, слушая повторяющиеся строки песни. - Можно было бы всё вернуть, такой занавес опустил, коммунякам и не снился! И для чужих и для своих - для этих в первую очередь! Не зря старые лагеря приводили в порядок, оснащали по последнему слову техники коммуникацией и прочей ерундой - от Воркуты до Магадана. Просеки да делянки заросли лесами, нужно же их кому-то чистить?!"
  
   Всё будет в порядке не с...
  
   ***
   Тесть радушно принял Порфирия в своём кабинете мэра Ленинграда в Смольном. До кабинета проводили услужливые холуи-референты с заискивающим выражением на сладких рожах.
   - Порфирий Петрович, Порфирий Петрович, какая радость, вы не поверите...в вашем лице такая поддержка господину мэру... - лебезили холуи, - он, как скала демократии, а с вами - он станет более могучим...
   Порфирию нравилась лесть. Сладкие потоки мёда на загаженную душу. Чистые листки никуда не делись лежат в неприметной серой папочке под грифом " Top secret" в длинном ящичке, ждут своего светлого часа!
   Но пока его никто не беспокоил. Из загранкомандировки вернулся в чине. Тех ретроградов, что любезно на блюдечке ему преподнесли, быстро обработали, не вникая в детали, дали грамотку, затем медальку, чуть погодя - и орденок. Но это - мелочи. Никто не удосужился поинтересоваться: как? Как ему удалось рассекретить и вывести на чистую воду предателей. Прикрытие у них, предателей, было организовано на высшем уровне.
   Да ладно! Это всё позади! Сейчас он дома. Тесть подсуетился и Порфирия с памятным значком за верную службу проводили на заслуженный отдых.
   - Отдыхать, зятёк, некогда! - тестя так и пёрло, выворачивало наизнанку от избытка энергии. - Мы с тобой ещё заставим уважать нашу фамилию Адамовских, и твою - тоже! Ты. Порфюша, не зря породнился с нами, с князьями польских кровей!
   Тесть, гордо подняв подбородок, важно ходил по домашнему кабинету в атласном халате, просторных брюках и шлёпанцах на босу ногу. Глаза сверкали так, казалось, искры из них разнесут стёкла очков в атомную пыль...
   Порфирий остановился перед дверью кабинета. Взглядом остановил услужливого референта, предупредив его движение взяться за массивную медную ручку, изготовленную в форме головы льва.
   С трудом унял сердцебиение. Глубоко вдохнул. Задержал дыхание. Выдохнул. Указательным пальцем указал на дверь:
   - Не будем заставлять ждать господина мэра!
   Тесть Порфирия оторвал взгляд от бумаг в тот момент, когда Порфирий с минуту с лишним стоял вместе с референтом у стола.
   - Поздравляю, Порфирий Петрович! С этой минуты вы мой первый заместитель по всем вопросам: от обеспечения безопасности до экономико-международных вопросов!
   Референты и приглашённые сотрудники мэрии дружно захлопали в ладоши и не менее дружно закричали: "Браво!", "Поздравляем!", "Виват!".
   У Порфирия слегка закружилась голова от невероятности происходящего.
   Открыли и выпили шампанского, отметили праздничный момент.
   Отмечать дальше назначение Порфирия Петровича Шутина первым заместителем мэра, а также, по совместительству, зятя, отправились в банкетный зал при столовой мэрии. Культурное мероприятие вначале, превратилось в обычную пьянку в конце. Хорошо хоть обошлось без мордобоя, обычного явления на Руси, и не важно, мужик ли пьёт, или нувориш от грязи.
  
   И пошла работа, закипела!..
   Дел, действительно, было невпроворот. Страна стояла на новом курсе развития, как корабль, штурвал которого перешёл из одних рук в другие.
   Встречи с населением, собрания, митинги. Банкеты, фуршеты. Всё это отнимало уйму времени и сил. Иногда казалось, сойдёшь вот-вот с нарезки и нарежешься водки до беспамятства, до дрожи в теле, до...
   Но нельзя было этого делать. Никак нельзя!
   Для тестя он был, в самом деле, верным плечом, на которое тот мог опереться в трудный час. А часов этих было сорок восемь в сутки. Иногда ночевали в кабинете сутки-другие подряд, такой объём работы накатывал, что цунами по сравнению с ним детские шалости в фаянсовой посуде.
  
   6.
   - Не ломать строй, козлы! Левой, левой! Подтянуться и не отставать! Эй, там, на Камчатке, я кому говорю!
   - Начальник, дай минуту отдыху. Ноги гудят, курить охота, мочи нет.
   - Пасть закрой, прыщавый! Предупреждаю всех, моя рука крепка и маузер бьёт без промаха. Если что, радиоточку заткну, не сомневайтесь...
   - Ну, товарищ начальник...
   - Не запряг - не понукай, понял, лизоблюд зиновьевский? Товарищ тебе, наймит троцкистский, волк тамбовский...
  
   ***
   Дед ужинал. Махнул, как заведено, стакан спирту, подозвал Порфирия, усадил на колени и сказал:
   - Никогда, слышишь, внучок, никогда не связывайся с политикой.
   - Почему, дедуль? - живо поинтересовался Порфирий.
   В это время шла по телевизору "Международная панорама" с ведущим Игорем Цветаевым. Показывали сюжет о путче в Чили, где пришёл к власти Пиночет.
   Дед твёрдой рукой снова налил спирту, но уже полстакана. Помедлил чуток, и, не спеша, выпил.
   - Потому, внучок, - глаза у деда слегка повлажнели, - что путь к вершинам власти устлан человеческими жизнями и обильно полит кровью.
  
   ***
   Пэпэша, так Порфирия за глаза называли подчинённые в мэрии, закрыл папку с документами, потёр виски и устало посмотрел за окно. На дворе стояла незабываемая питерская осень. Солнечные, погожие дни радовали душу, и осень ещё не спешила разбрасывать золото по буйной зелени деревьев.
   "Осень в природе предсказуема. Приходит, уходит и снова возвращается. -медленно текли мысли Порфирия. - Осень жизни, не в пример, приходит только раз. И ты незаметно подходишь к невидимой черте, за которой уже пора подводить итоги. А чего добился я? Тесть, да хрен бы с ним, всю жизнь был на высоте. Слава богу, меня подтянул, благодаря родственным связям. Но та ли это высота? А не добейся успеха у Рады, кем бы теперь был?"
   Его размышления прервал осторожный стук в дверь.
   - Да, - промедлил с ответом Порфирий.
   Дверь приоткрылась и в неё проскользнула, как тень, секретарь-референт Леночка Якшиева. Миловидное создание лет двадцати пяти, шатенка, с загадочным взглядом из-под прищуренных васильковых глаз и точеной фигуркой.
   - Порфирий Петрович, - нежно заворковала Леночка. - Господин мэр убыли домой. Кроме охраны и меня, - она выделила последнее слово интонационно, - в здании никого нет.
   - Подойдите, Лена, - поманил её рукой Порфирий.
   Леночка заскользила к столу, с первых шагов начала расстегивать жемчужные пуговички на ослепительно белой сорочке. Последнюю расстегнула, остановившись возле него, распахнула сорочку, взяла Порфирия за голову и прижала к обнажённой груди.
   Порфирий негромко всхлипнул...
   Земля ушла у него из-под ног вместе с креслом...
  
   Леночка Якшиева приехала в Ленинград из Казани, поступать в ЛГУ на филологический факультет. Мечтала стать ученым, но для этого нужно окончить университет, удачно выйти замуж, в идеале, за какого-нибудь профессора или доцента, и остаться жить в Ленинграде, в городе трех революций, сосредоточении мирового искусства и культуры.
   Именно в университете, во время встречи со студентами мэра Адамовского и познакомился с Леночкой Якшиевой Порфирий Петрович.
   Сидя в президиуме, он лениво скользил взглядом по лицам студентов и думал, что на сегодня это, к радости. Последнее мероприятие и можно будет пораньше вернуться домой и попытаться выспаться, как вдруг его взгляд зацепился за что-то, что заставило его встрепенуться, насторожиться. Он, как охотничий пёс, рефлексивно принял боевую стойку. И снова внимательно повёл взглядом, уже более внимательно, по рядам со студентами. Одинаковая, единодушно воодушевлённая серая масса лиц. Ничего того, что заставило его напрячься.
  
   Если долго и упорно бросать уду в пруд, велика вероятность, поймать рыбу.
  
   Едва Порфирий встретился с взглядом Леночки, как сразу принял энергетический посыл, полный положительных эмоций. Ему внезапно стало жарко, он ослабил узел галстука и расстегнул воротник. Сладкая истома от затылка потекла вниз по телу, тяжело и призывно заныло в паху - Леночка напомнила ему Марту...
   Леночка заприметила знатного гостя с первых минут его появления в свите мэра. Следила за ним, пытаясь поймать его взгляд. Когда рыбка была на крючке, когда ощутила на себе его заинтересованный взгляд, она мило улыбнулась Порфирию. Леночка отлично знала, где в это время в университете можно остаться вдвоём. После занятий много пустых аудиторий...
  
   - Марта, милая Марта, где ты была так долго? - говорил на чистом немецком Порфирий. Словно зачарованный, целуя молодое, пахнущее ландышем и молоком тело Леночки.
   Она сразу не очень-то и поняла, почему этот симпатичный мужчина говорит с ней по-немецки и называет Мартой. Немецкий в университете Леночка изучала факультативно и поэтому поняла, сказанное Порфирием. Поняла, что это какая-то игра и тотчас приняла её правила.
   - Я всё время была рядом, - немецкий Леночки явно не дотягивал до чистоты языка Шиллера и Гёте, но Порфирий, казалось, этого не заметил, продолжал нежно гладить юное тело и осыпать поцелуями. - Просто Судьба не хотела нас сводить вместе... - дыхание её сделалось прерывистым.
   - Я так скучал, так скучал, - шептал Порфирий, осторожно зубами прикусывая её соски.
   - Я тоже... скучала...по тебе...
   Видя, что дальше поцелуев дело может не пойти, Леночка взяла на себя роль ведущей.
   Закатила юбку, у Порфирия расстегнула брюки и впустила его в себя. Что, в общем-то, делала довольно редко. Принимала подарки от мужчин и сокурсников, поощряла ухаживания, но...доступ к желанной цели для большинства был жестко лимитирован.
   Когда прошел первый порыв соприкосновения двух душ, страсти начали остывать, Леночка поняла, что Судьба сама вложила ей в ... шанс, который выпускать из ... глупо.
   Лимит в этот день снимался трижды. Леночка услышала столько пронзительных признаний, хотя, честно признавалась себе, поняла едва ли больше половины . одно уяснила твёрдо - её будущее обеспечено и уже обозначились границы на горизонте жизни.
   Приглашение на работу Леночке Якшиевой доставили прямо в университет.
   Вызвали к декану во время занятий. Из кабинета декан деликатно вышел, осторожно, плотно прикрыл дверь. В кабинете за столом декана сидел мрачноватого типа детина в спортивном костюме "Adidas". На гладко выбритом черепе красовался зловеще извилистый длинный шрам. Детина молча встал, вынул из кармана конверт. Протянул Леночке. Та вскрыла его, в нём лежал небольшой листок бумаги с текстом:
   "Предлагаю работу. Думать незачем. Решение мной принято".
   Подпись отсутствовала, но по волнению, охватившему вдруг, она поняла, кто адресат.
   Внизу текста написала: "Когда приступать к работе?", вложила лист в конверт и вернула детине.
   С явным безразличием тот положил конверт в карман и, вразвалочку, выставив в стороны локти, удалился.
   С того дня прошло два года.
   Леночка окончила университет. Мечта выйти замуж мечтой и осталась. Зато она жила в Ленинграде и работала...
  
   - Марта, Марта, - тихим шепотом Порфирий разговаривал с Леночкой, - девочка моя любимая...
   Леночка расстегнула его брюки; подняла юбку и села к Порфирию спиной, ощутила в себе его уверенное присутствие; завела руки назад, обхватила его голову, тесно прижалась к нему спиной.
   Порфирий нежно взял её нежные упругие груди в ладони...
   - Марта, Марта, - шептал он срывающимся голосом, целуя её шею и волосы, пахнущие ландышем. - Почему все так получилось нелепо?
   Его немецкий, как всегда был безупречен...
  
   7.
   С чистого листа жизнь начать так и не удалось. Через незаметные трещины в душе сочилась ядовитым зельем ложь, не спящее, бодрствующее чувство страха.
   Весенний ветерок сдувал с его тела пар. Йогинские упражнения не прошли даром. Становилось тепло, в теле чувствовалась неземная лёгкость.
   Издалека, размытый расстоянием, долетел свисток паровоза; прерывистый свист напоминал морзянку, словно кто-то предупреждал неизвестного адресата о приближающейся опасности.
   Стыки рельс - боль колёс.
   Иногда она шуточная, иногда причиняет серьёзную травму. Они неотделимы друг от друга: стальная нитка рельс и послушные чужой воле колеса.
   Обдавая паром, угольной крошкой, сладковатым ароматом мазута, мимо проехал паровоз, играючись ведя за собой длинный состав из дощатых вагонов, больших, как коровье вымя, цистерн, наполненных нефтью, этой грустной кровью земли и пустых площадок.
   Кое-где на вагонах и цистернах читались отчётливо станция назначения, пункт приписки, год постройки и кто собственник; на некоторых платформах красным красовалась трафаретка: "С горки не спускать".
   Катились колёса, отбивали чечёточку, вводя в транс постоянным речитативом: ты там - мы тут...ты там - мы тут... ты там - мы тут...
   Что они хотят этим сказать, подумалось ему. Где это они "тут", где это он - "там"?
   Без устали тараторят колёса неприхотливый монотонный речитатив: ты там - мы тут... ты там - мы тут...ты там - мы тут...ты там...
   Внезапно - пауза. Словно по мановению палочки дирижёра оркестр прекратил игру.
   Пауза затягивается, тишина давит на слух... тонкий, резкий свист, очень знакомый нарастает и бьёт наотмашь по слуху, по напряжённым струнам нервов: мы там - ты тут... мы там - ты тут... мы там - ты тут... мы там...
  
   ***
   Вид тестя не на шутку встревожил Порфирия. Не телефонным звонком, лично прислал мэр за заместителем порученца.
   Круглое волевое лицо, с морщинками вокруг глаз и в уголках губ, было одутловатым, оплывшим, с крупными каплями едко пахнущего пота.
   Порфирий дождался, когда их оставили вдвоём. Мэр вялым жестом руки выпроводил лишних за дверь; спросил встревожено:
   - Папа, вам плохо? Сердце? Врача вызвали?
   Тесть нервно и быстро выпил стакан воды, услужливо налитый Порфирием. Капли воды стекли по подбородку, но Адамовский их не замечал.
   - Страшно мне, сынок, - тяжело, с отдышкой сказал он. - Никогда не верил ни в какую бесовщину, а тут - страшно... стало с утра... - кивнул на стакан, Порфирий снова наполнил водой и накапал в воду половину пузырька с корвалолом.
   Тесть благодарно кивнул. Расплёскивая воду, руки мелко дрожали, поднёс стакан к губам и выпил...
   Еле заметная бледность кожи сменилась болезненным румянцем.
   - Папа, вам угрожают? - Порфирию верилось с трудом, что что-то серьёзно может так испугать тестя и довести до инфаркта.
   - Точно сказать не могу, - тесть большим платком вытер губы, подбородок, лоб. - Но мне очень страшно. Я это чувствую всеми порами кожи. И даже мне кажется, что мой страх увидели сегодня подчинённые...
   - Глупости, папа, - постарался успокоить тестя Порфирий, махнул рукой и сел в кресло напротив.
   - Нет, вовсе нет, - продолжал тесть, не мигая, глядя перед собой. - Сегодня водитель поинтересовался, каково моё самочувствие... с чего бы это, а, Порфирий?
   - Папа, он и раньше интересовался, - повторил попытку успокоить тестя Порфирий, - просто вы прежде никогда не обращали на это внимания. Здоровались с ним, жали руку, справлялись, как дела...
   - Сегодня он не протянул руки, - отстранённо прошептал тесть. - Может, это новый водитель? - и с надеждой в голосе сказал: - Да!.. Именно!.. Старый уволился, а новый...
   И снова замолчал, тишину нарушал ход часов - тик-так, тик-так - массивные, в дубовом корпусе, напольные часы были украшением кабинета мэра. Он приобрёл их за своё счёт и очень покупкой гордился.
   - Папа, папа, - с уверенной настойчивостью в голосе говорил Порфирий. - Никого не увольняли. Вы просто-напросто устали. Неделя была тяжелая. Каждый день поездки по городу, в Выборг, в Кронштадт. Спать ложились далеко за полночь, подымались рано... Вот и сказалось. - Порфирий удивился плавности и непрерывности речи. - Вылилось в дурное самочувствие. Неделя-другая отдыха, витаминчики, укольчики, свежий воздух в санатории. Давайте выедем на дачу, давненько там не бывали. Пенье птиц, шум вековых сосен, ветер резвящийся... Увидите, как быстро вернётся прежняя уверенность в себе, в свои силы.
   Тесть поманил Порфирия взглядом к себе. Тот встал, наклонился через стол, пребывая во внимании. Тесть резко схватил его за лацканы пиджака, рывком подтянул к своему лицу. Порфирий почувствовал отдающее гниением дыхание, непроизвольно дёрнулся и скривился. Тесть не обратил на это внимания и прошептал, страстно и горячо, оглядываясь на себя со стороны:
   - Ты пойми, сынок, Порфирий!.. Мне - страшно... Как же ты понять не можешь: мне - страшно!!! Смерть - она рядом, я её не вижу, но ощущаю движение её одежд...
   Тесть на минуту умолк. Порфирию показалось, что он собирается с мыслями, как вдруг услышал шокирующие слова:
   - Смерть моя придет от близких моих. - Оскалился зловеще и выплюнул: - Может, ты, сынок, хочешь смерти моей?
   Порфирий от неожиданности чуть язык не проглотил. Теперь пришёл его черёд покрыться липким холодным потом; он взопрел всюду: под мышками, в паху, меж лопаток текли ручьи, светлые волосы потемнели, будто смазанные маслом.
   Он только и смог, не сказать, а как-то по-вороньи резко и остро прокаркать:
   - Папа, что вы!.. Как могли подумать!..
   Не отпуская пиджак, держа близко своё лицо к Порфирию, тесть вылил воду на раскалённый металл:
   - Смог... подумать... именно о тебе в первую очередь, зя-тёк!
   Последнее слово тесть произнёс по слогам, словно пробуя прожевать неудобоваримое, что выплюнуть стыдно и проглотить противно. Отпихнул сильно, уверенно от себя Порфирия:
   - Вызови машину! Поедем вместе домой. До понедельника всем распорядись дать выходной. Никуда работа не денется - не волк, чай. На дачу, так на дачу. Послушаемся твоего совета, Порфирий Петрович.
  
   Обрадованные и немного смущенные образовавшимися выходными, все-таки, вторник на дворе, сотрудники мэрии быстро покинули здание. Остались охранники, сторожить вверенное им государственное имущество.
  
   Дачный домик привела в порядок выехавшая туда загодя группа сотрудников из агентства "Гувернёр". Дом сиял чистотой окон, горевших ярко в закатном солнечном зареве. Приветливо шел сизый дым из трубы, растопили камин. Подстригли кусты в форме геометрических фигур - сюрприз для хозяина. Вымощенные брусчаткой дорожки, ведущие к дому, тщательно подмели; садовые - посыпали речным песком с галькой пополам.
   Тесть бодро, будто и не было утренней меланхолии, вылез из машины. Глубоко втянул свежий, пахнущий сосновым бором, близостью моря, вечерним закатом воздух. Развёл широко в стороны руки и что есть мочи закричал: - А-а-а!.. Далёкое эхо вторило его радости: - А-а-а!..
   - Свободен!.. - радостно и счастливо заключил тесть, обращаясь к Порфирию. - Какая красота, а, Порфирий! Вот уйду на заслуженную пенсию и переберусь жить сюда. Брошу город с его нервотрепкой и суетой. Нет, ты только понюхай, - тесть не отпускал Порфирия, - каков воздух-то! Свежесть! Природа!
   Жена Порфирия Рада с младшей сестрой Оксаной и детьми, они весело галдели и радовались приезду на дачу, прошли в дом. Прислуга занесла вещи. Шофёр загнал автомобиль в гараж.
   Хозяин обратился к охраннику:
   - Миша, передай, пожалуйста, всем - ужин будет для всех. Пусть накроют в беседке. Вы, охранники, кто свободен, сменяя друг друга по очереди, поужинаете с нами.
   Охранник хотел было возразить, но Адамовский перебил его, быстро говоря, что все знает, что это не положено по инструкции; но сегодня, так и быть, мы ее нарушим и, что сам лично проследит за тем, чтобы все присутствующие на даче отужинали за общим столом.
   Порфирий всегда в этом отношении, говорить с простым народом вот так, как с ровней, завидовал тестю - получалось это у него свободно и легко.
   А вот Порфирий этим похвастаться не мог. Вышел он из рабочей семьи, с подчинёнными разговаривал свысока и немного с презрением.
  
   Выпирал иногда наружу у Анатолия Адамовского шляхетский гонор наружу, особенно после лёгкого подпития, но песни пел, имел отличный слух и играл на пианино, исключительно русские народные.
   Ужин закончился. Небо вызвездилось, месяц повернул роги долу. Подали чай и сладкое. По заведённой традиции готовились петь. Младшая дочь Адамовского Оксана настраивала гитару, садовник принёс баян.
   Адамовский несколько театрально пропел голосом октавное "А-а-а", хлопнул в ладоши и, в беседке воцарилась тишина. Пиликали на скрипочках свечки, играл с листвой и ветвями ветер-баловник, соседский пёс звенел цепью, лениво прохаживаясь вдоль забора.
   - Ксюшенька, - обратился Адамовский к младшей дочери, - будь добра, мою любимую.
   Ксюша провела ладонью по грифу, перебрала струны. Присутствующие за столом обратились в слух.
   Раздались первые аккорды, затем вступление песни, вступил баян.
   Анатолий Адамовский прикрыл глаза и запел:
  
   Ой, да ты, калинушка
   Да с малинушкой!
   Ой, да ты не стой, не стой
   На горе крутой.
   Ой, да не стой, не стой
   На горе крутой.
   Ой, да не роняй листа
   Во сине море.
   Ой, как во синем во море
   Ой, да корабель плывёт.
   Ой, да корабель плывёт,
   Аж вода ревёт.
   Ой, да корабель плывёт
   Аж вода ревёт.
   Ой, да как на том корабле
   Два полка солдат.
   Ой, да два полка солдат
   Молодых ребят.
  
   Из уголков глаз Адамовского катились мелкие слезинки, сверкая в свете лампы. Отец его погиб во время войны на море, их роту перевозили на барже, которую затопил немецкий лётчик-ас, гордость люфтваффе. Мать одна, замуж вторично не вышла, берегла память о муже, воспитала двоих сыновей.
   Уже будучи мэром Ленинграда, Анатолий Адамовский узнал фамилию отличившегося героя - Готтфрид Фламхорст - Огненный Конь. Встретился с ним и ушёл, не проронив ни слова. Разбитый параличом и инсультом старик не внушал даже презрения - так, безразличие и всё.
   Песня окончилась. За столом царило молчание. Слышался только стук крыльев мотыльков о стекло фонаря.
  
   Вдо-о-оль по Пи-и-и-ите-е-ерской!
  
   Раздалось от ворот. Это сосед Адамовских по даче, певец из Мариинки, заслуженный артист СССР Тарас Остапович Казачий. Уникальный человек, он никогда ни к кому не входил во двор калиткой - только воротами, в которые долго-долго и упорно бил ногами, ждал, когда отворят, не обращая внимания на распахнутую дверцу калитки. После того, как широко распахивались створки ворот, в них входил Тарас Остапович, двухметрового роста богатырь, с гордой посадкой головы, которую украшала шёлковая ночь волос. Глаза его всегда смотрели строго, но в глубине горели добрые и смешные искорки. Вот и сейчас, большими шагами шествуя от ворот Тарас
  Остапович рокотал:
   - Смотрю, вы тут вечорницы устроили, а старого доброго забияку позвать забыли, - употреблял он иногда в речи украинские слова, видимо, показывая окружающим, с кем имеют дело. - То не добре! - Тарас Остапович укоризненно осмотрел компанию и заострил внимание на хозяине.
   - Пан Адамовский сегодня пребывает в миноре?
   Хозяин кивнул и утёр слёзы.
   - Ты прости, Тарас, что не позвали...
   - Да полноте оправдываться, - перебил Тарас Остапович. - Когда нас не зовут, мы сами идём.
   - ...песни, вот, решили попеть немного, - как бы извиняясь, произнёс Адамовский.
   - Так и я с вами спою. Если можно? - поинтересовался Тарас Остапович.
   - Конечно, можно! - раздалось от стола. - Проходите, садитесь. Чай,вот, сладкое, выпечка...
   - Успе-е-ею, - протянул Тарас Остапович довольно, барственно и вальяжно повел рукой. - Оксана Анатольевна, - обратился он к младшей дочери Адамовского, - будьте добры, ми-минор...умеренно...двенадцать восьмых...
   По укоренившейся привычке, щелчками пальцев задал темп и начал петь:
  
   Летять, нiби чайки, i днi, i ночi
   В синю даль, в синю даль.
   А серце менi шепоче:
   Кинь печаль, кинь печаль.
  
   Мелодия была знакома и Оксане, и сторожу, поэтому аккомпанемент им не составил труда.
   Грустная, лирическая песня только усилила вектор печали и задумчивости.
  Но аплодисменты певец сорвал бурные, даже соседский пёс перестал звенеть цепью и одобрительно завыл.
   Для разряжения минорной обстановки, Оксана и сторож, дуэтом исполнили любимый отцом полонез Михаила Огинского "Прощание с Родиной", затем "Рондо в турецком стиле" Моцарта, "Полёт шмеля" Римского-Корсакова, из современных авторов - музыку к кинофильму "Овод" Шостаковича и вальс Арама Хачатуряна из кинофильма "Маскарад" по драме Лермонтова.
   Вечер удался на славу. Ночные зарницы скрылись за горизонт. Небо затянула ажурная кисея облаков и по крыше, аккуратно ступая, сделал первые шаги дождь.
   Порфирия тесть остановил в коридоре и сказал, что все равно у него тревожно на сердце. За себя ему не страшно. За Раду он спокоен, ты, Порфирий, о ней позаботишься. А вот за Оксану, девочку-доченьку любимую, болит сердце. "Ты, Порфирий, если что случится со мной, - прошептал тесть, - не бросай её в горе одну". Порфирий начал отговаривать тестя, что, дескать, может случиться, дела идут хорошо, со всей Европы в Ленинград едут делегации знакомиться с Адамовским, мэром - человеком новой формации, новых демократических взглядов на устройство государственной политики и преобразования России. Шведы, вон, даже на нобелевку выдвинули, но переплюнул черножопый какой-то из Африки со своей миролюбивой внутренней и внешней политикой. Не стоит переживать, папа, на следующий год нобелевка точно будет ваша... "Ты меня не понял, сынок, - устало выдохнул тесть. - Какая к херам собачьим нобелевка! Недолго, ох, как недолго осталось мне дышать сладким воздухом Родины..." Махнул рукой, пожелал спокойной ночи ему и Раде, внуки давно уже видели сны, и пошёл к себе в кабинет. Там ему постелили на диване по его просьбе.
  
   В комнате было душно и форточку не закрыли, сдвинули плотнее шторы - и всё. Рада уснула моментально; Порфирий поёрзал на постели, нашёл удобное место и, было, задремал, как его смутило чувство присутствия в комнате кого-то ещё. Сквозь прикрытые веки он увидел двух господ - сердце тревожно сжалось и подступило к самому горлу.
   Это были те двое, заставшие, якобы, его на месте преступления - Йозеф и Андреас. Сейчас они выглядели старше. Столько лет прошло! Но их вид не вызвал у Порфирия прилив радостных эмоций. Тяжело заныло под ложечкой, будто кто-то подвесил пудовую гирю, и кусочком льда пробежала паника меж лопаток, выведя из состояния душевного равновесия.
   Первый, Андреас, был также в физически хорошей форме; те же умные, бледно-синие глаза, пронзительный безразличный взгляд. Та же стрижка - ёжик белых волос. На нём горчичного цвета льняной костюм, в тон ему шляпа из соломки, черная, ночью все рубашки черные, рубашка. Он сидит в кресле в углу под торшером, который включает-выключает, сжимая пальцами переключатель: комната то озарится розовым светом, то утонет во мраке.
   Второй, Йозеф, располнел. На нём тот же твидовый поношенный костюм-тройка, толстые линзы очков сильно увеличивают глаза и гладко выбритый череп. Йозеф мелко семенит от двери к окну, раздвинет шторы, посмотрит мгновение на улицу, сдвинет их на место и возвратится к двери. И снова к окну.
   - Вы, наверное, хотите поинтересоваться, - начал Андреас, чисто, без акцента, но почему-то продолжил по-немецки, обращаясь к Йозефу. - Перестань маячить, рябит в глазах, - и далее снова по-русски, - как мы здесь оказались? Да очень просто...
   Йозеф остановился и быстро сказал:
   - Да-да...очень просто...собственно, так...
   Чиркнула спичка, Андреас прикурил.
   - Не курите, прошу вас, жена не выносит табачного дыма,- холодея от ужаса, проговорил Порфирий, - и перестаньте баловаться светом, разбудите жену!
   - Ваша жена спит мертвецким сном, - возразил Андреас и показал пустой шприц. - Немного снотворного, витаминов...
   - Какое вы имеете право! - громко зашептал Порфирий, ёрзая по простыне. - Я позову охрану.
   Йозеф подошёл к окну, раздвинул шторы и указал взглядом:
   - Зовите...вашу охрану...
   Порфирий приблизился к окну и замер, как жена Лота, только не превратился в соляной столп - два охранника, пьяные в стельку, сидели на земле, подперев спинами ворота, между ног у каждого стояла бутылка...
   - Как же так... - Порфирий недоумённо посмотрел на ночных гостей. - Они ведь прошли отбор, тестирование...
   Андреас поднялся, оставив включённым торшер, поправил костюм:
   - Мы здесь, херр Шютин, чтобы напомнить вам о вашем долге перед Родиной.
   - Чьей? - не понял Порфирий.
   - Вашей, - повторил Андреас.
   - Моей!? - удивился Порфирий.
   - А то чьей же, - вступил в разговор Йозеф, и помахал перед лицом Порфирия бумагой. - Надеюсь, подпись свою узнаёте?
   Порфирий сошёл с лица. Кивнул головой.
   - Вот и замечательно, - продолжил Йозеф. - Пришёл час выполнить свой святой долг перед Родиной.
   - Какой, - закашлялся Порфирий, - долг.
   - Спасти Родину - ликвидировать Адамовского.
   У Порфирия отвисла челюсть, из орбит выкатились глаза. Он только и смог, поперхнувшись, прохрипеть:
   - Почему я?
   Андреас выпустил струю дыма ему в лицо:
   - Потому, что кончается на "у". Перестаньте юлить, наберитесь мужества - представьте, ваш тесть враг государства и его необходимо остановить. Ликвидация - единственный метод.
   - Как?
   - Элементарно, Ватсон, - Андреас щелчком выстрелил окурок в форточку. - Кажется, так говорит Холмс в вашем фильме.
  
   И Андреас детально объяснил Порфирию, что от него требуется. Он поведал ему, что очень скоро шеф, тесть, то есть, соберёт доверенных лиц и выдаст им свою затаённую мечту - переименовать Ленинград обратно в Санкт-Петербург. Но это ладно, полбеды. Манией величия страдают все высокие руководители, степень тяжести зависит от особенностей индивидуальной психики, не озабочиваясь, нужны ли другим их фантазёрские прожекты (Андреас именно так и сказал: "прожекты"). Беда состоит в другом: Адамовский хочет вернуть будущему Санкт-Петербургу статус столицы, перенести её из Москвы. А если этого не получится, отсоединиться от России и создать княжество Санкт- Петербуржское из города и области. Понимаешь ли, он-де видит и мнит себя новым Петром, хочет снова рубить окна в Европу. Только нам, дорогой херр Шютин, достаточно и того, которое прорубил Петр Первый. Определённый круг заинтересованных персон и у нас, и у вас тоже, весьма встревожен такими наполеоновскими запросами вашего тестя. Поэтому было решено его ликвидировать, пока он не заварил кашу, которую потом всем миром не расхлебать.
   - Вы сказали, он об этом расскажет? - переспросил Порфирий.
   - Не далее, как в следующий четверг...это и в ваших интересах...
  
   В обиженном, накуксеном небе заливался дробным смешком дядя-гром; тётка-гроза скабрезно и нагло выражалась, показывая всем язык; сын-дождь настойчиво скрёбся в окно острыми когтями, оставляя мокрые следы на стекле, а дочка-эхо бесстыдно выла в облаках.
   "Непогода", - вставил слово Йозеф.
   Андреас продолжил прерванную мысль. Процесс устранения продуман не полностью. Надеемся на индивидуальный подход исполнителя, творческий полёт его мысли. Нужно, подчеркнул он, сделать это так, чтобы мировая дерьмократическая общественность не могла и на йоту усомниться в естественности ухода Адамовского в мир иной. Отставка, как вариант, исключён. Вам, Порфирий, самому решать, будет то яд...а что, совсем неплохо даже, вполне в привычке инквизиторов, сыпанул в бокал яд - и готово!.. Но! Заостряю внимание - естественность ухода. Андреас проследил взгляд Порфирия - тот уставился на шнур для штор. Что ж, заключил он, тоже интересный вариант. Где и как, на ваше усмотрение, закончил Андреас. Затем вздохнул, взял листы с подписью Порфирия и дополнил, что после выполнения задания Порфирий сможет получить листы в собственность. Навсегда!
  
   Через густой туман, тяжело нависший над землёй, местами нанизанный на пики елей, как мясо на шампур, всю ночь лил дождь, с большим трудом продирался рассвет. Галки и вороны, соревнуясь, кто кого перекричит, вели оживлённую интеллектуальную беседу. В лужах, вольготно разлёгшихся на дорожках, отражалось бледно-грифельное, нездоровое небо, мучимое подагрой и болями в спине.
  
   Порфирий открыл глаза и резко сел на кровати. Через форточку в комнату большими клочьями ваты протискивалась уличная сырость.
   Порфирий закрыл створку и увидел охранников, они, одетые в брезентовые накидки, несли службу перед воротами - прохаживались взад-вперёд, зорко всматривались в туманную вязкость, и не было намёка на пьяное поведение вчера. "Узнаю, что пили ночью, уволю!" - со злостью подумал он и услышал шорох, это проснулась Рада. "Задушу своими руками!"
   - Слушай, приснился странный сон, - потягиваясь и зевая, начала она. - Будто ты сидишь на кровати, вот здесь, у нас, беседуешь с двумя незнакомцами. С тобой они говорят по-русски; между собой - по-немецки. Весь разговор не помню. Речь шла о каком-то убийстве. Убить они предлагали тебе... - она всплеснула руками, - надо же, что только ночью не пригрезится! - папу. Задушить шнуром, что стягивает шторы. Глупость, правда?
   - Ещё какая, - согласился Порфирий, а у самого тяжестью налились ноги, - ночь на то и ночь, что днём увидишь и узнаешь, во сне увидишь в искажённом виде...
   - Дети! - раздался из-за двери голос Адамовского. - Подъём! Завтракаем и на прогулку. После дождя обязательно должен быть жаркий, солнечный день.
  
   8.
   Туман то размоется, то становится гуще. Он принимает различные формы...
   "Нет, - подумал он. - Это моё воображение придаёт увиденному знакомые очертания. Вот через рельсы идёт сохатый... чёрт!.. а ведь это, действительно, он!"
   Лось остановился посреди колеи. Поднял морду, втянул влажными ноздрями пахнущий сыростью воздух и пустил струю.
   До него долетел острый, резкий запах аммиака, показалось даже, несколько капель рискнули осесть на одежде. Нет, показалось... Лось облегчённо затрубил и, не обращая внимания на него, медленно переставляя ноги, побрёл в затуманенный лес, громко хлюпала под копытами болотная жижа.
  
   ***
   Мэр Адамовский с утра пребывал в приподнятом настроении: шофёра посадил на пассажирское кресло, сам сел за руль и с ветерком домчался от дома до Смольного, встречающиеся сотрудники ГАИ улыбались и отдавали честь; при входе лично поздоровался со всеми охранниками за руку, поинтересовался здоровьем и делами в семье; орлом взлетел по широким лестницам, тигром промчался по длинным коридорам и успокоил бег перед дверью в кабинет.
   По его виду можно было без труда догадаться, что он одержим гениальными идеями.
   Секретарю сказал, чтобы в полдесятого собрались в его кабинет, указанные в списке. Затем, чуть ли не вприпрыжку, вбежал в кабинет, насвистывая веселенький мотивчик. Через неплотно прикрытую дверь было видно, как мэр ходит от одного окна к другому, поправляет шторы, проверяет, закрыты ли окна и форточки. И все время в движении. По кабинету кругами. То насвистывая, то вполголоса напевая, загадочно хихикая и азартно тря ладонь о ладонь.
   Заряд положительных эмоций бил из мэра фонтаном. На небе не было ни облачка, ярко светило, припекая, солнце.
   В назначенный час приглашённые прибыли в кабинет и разместились за длинным столом в удобных, обитых кожей креслах.
   Торжественным взглядом осмотрел мэр присутствующих. Его глаза излучали такой интенсивности свет, что казалось, минута-другая и всё в кабинете запылает.
   Адамовский кое-как справился с волнением и начал речь - стоя.
   И начал он издалека. Его светлые мысли, будто дикие кони, помчались по бескрайней степи разглагольствования не ведая преград на пути. От обещанных минут десяти, яркий спич перерос в добрых полчаса. Мэр с упоением рассказывал историю строительства Петром Великим на болотистых почвах славного города Санкт-Петербурга. К чему это, удивлялись многие, но с прилежанием внимали. Как коренные Ленинградца, Питерцы, они знали эту историю и из учебников, из книг и кинолент. Разбуди и спроси ночью - поведают, не раскрывая глаз. Знали и все-таки слушали пламенную речь увлекшегося историческим экскурсом мэра.
   Наплетя орнаменты словесных кружев, мэр незаметно для всех переключился на современность. Без перерыва, без предварительной подготовки выдал в уши собравшимся в кабинете свой давний замысел, окончательную форму принявший недавно. План, по его мнению, гениальный. Вернуть городу первоначальное имя - Санкт-Петербург. После этих слов мэр замолчал, подчёркивая паузой торжественность момента, обласкивая огнем глаз присутствующих. Попросил их высказаться, если есть какие-нибудь соображения и предложения. Все ошарашено молчали, будто приняли контрастный душ для мозгов.
   Сочтя молчание подчинённых за единомыслие, мэр сразу же начал развивать свою идею, ещё одну, параллельную, которая родилась, как он не бесхитростно выразился, ну, вот только что. И после этих слов трижды перекрестился, придав лицу страдальческий вид.
   После этого мэр вылил ещё один ушат информации, изобилующей контрастами содержания. Он предпринял, слово в слово, мозговой штурм и в итоге пришёл к очередной гениальной мысли. Как то, если удастся, а это, несомненно, получится, переименовать город, то можно замахнуться и покруче. Организовать независимое княжество Санкт-Петербуржское с областью, взяв за пример Лихтенштейн и Монако из современности, Нижегородскую республику из древности. Создать своё правительство, министерства, ну, и, подумать ,если хорошенько, много чего интересного и новаторского. За помощью можно обратиться к друзьям, проживающим за границей. Добиться от правительства СССР проведения референдума о выходе Санкт-Петербурга и области из состава СССР, мэр говорил об этом, как о свершившемся факте, и признания впоследствии независимости.
  
   Мэр увлечённо разглагольствовал, что жители города и области обязательно поддержат его инициативу, и когда вновь сформированное княжество заявит о себе, как о государственной единице...
   Бойкая речь мэра длилась более двух часов.
   В это время погода за окном испортилась. На город набежали антрацитовые тучи, начал ворчать и кряхтеть гром.
   В это время находящиеся на улице люди могли лицезреть удивительную картину - туча-медуза, вороненого цвета, клубясь и поигрывая мелкими искрами, висела точно над зданием Смольного. Будто оно, как магнит, притягивало тучу к себе и не давало ей свободы действий.
   В кабинете растворились сумерки, по стёклам пробежался иноходью дождь, тугой порыв ветра напряг окна, стёкла гулко завибрировали, но выдержали натиск.
   Некоторые встревожено оглянулись назад. Мэр успокоил, что волноваться излишне - сам проверил окна и закрыл на шпингалеты. Так что ничего не угрожает и не мешает.
   Он вторично предложил присутствующим собраться с мыслями и силами, и начать высказываться по прослушанной теме.
  
   Громкий, словно выстрел "Авроры", раздался треск за окном. Длинная, ветвистая ослепительная молния вспорола черное брюхо неба. И пролился ливень. Такой плотности, что резко упала видимость из окна, а сумерки в кабинете стали плотнее и гуще.
   Молния не хотела успокаиваться, с завидным постоянством она вскрывала внутренности туч. Те, корчась от боли, изливали потоки слёз.
   Дождь лил, не переставая, но был не такой интенсивный.
   Молния напоследок расписалась на древнем пергаменте туч, и, казалось бы, на этом закончилась внезапная непогодь.
   Но, не тут-то было! Всё предыдущее - припев; песня - впереди...
   Без характерных недовольных, громовых рычаний из середины большой черной тучи к окнам кабинета мэра потянулись тонкие, переливающиеся ослепительным, неземным светом змейки-молнии. Они разветвлялись у самого стекла, напоминая пальцы рук, скользили по стёклам, рамам, будто искали лазейку или щель. Змейки-пальцы недовольно шипели, сыпали искры, которые освещали сказочные сумерки кабинета. Змейки-пальцы, как у опытного вора-карманника, гладили стёкла, рамы. Гладили, нежили, ласкали. И нашли проход.
   Задвижки и шпингалеты на окнах начали светиться, краснеть и сыпать искры. В воздухе запахло горелой краской.
   Паника овладела присутствующими в кабинете. Страх не дал возможности двинуться с места - тела налились неподъёмной тяжестью. И только головы вертелись из стороны в сторону. Да глаза ошалело вылезли из орбит.
   Прошло немного времени, и с сильным хлопком распахнулись все форточки на окнах. Тонкие, шаловливые, игривые змейки-молнии вторглись во внутреннее пространство. Мгновение повисели, сплетаясь в клубки и расплетаясь, и двинулись дальше, будто провели разведку и не обнаружили препятствий.
   Волосы сидящих за столом наэлектризовались и встали колом. Раздался дробный, истеричный, звенящий смешок.
   Змейки-молнии зависли над столом, шипя и посмеиваясь над всеми, соединились затем в одну золотую змею. Она медленно вращала головой вокруг, будто что-то искала. Остановила взгляд на мэре и полилась меж атомов к нему.
   У мэра кровь отхлынула от лица. Он всегда знал, что когда-нибудь умереть придётся - это закон жизненного небессмертия. Но чтобы вот так, от удара молнии - извините - не желал.
   Играя упругими мускулами под эластичной золотой кожей змея остановилась возле небольшой бронзовой копии памятнику Петру Первому. Потыкалась носом, точно обнюхивала его, и все ахнули, резко полностью вошла в копию. Кабинет снова погрузился в сумерки.
   Копия оставалась того же цвета потемневшей бронзы, что и была. Затем сквозь неё изнутри пробился наружу яркий свет через мелкие поры, слепя глаза. Тонкие лучики света пронизывали игольчато сгустившуюся тьму. Незаметно для глаза копия превратилась в фигуру, составленную из множества золотистых пылинок. Пылинки заметно глазу двигались в пределах формы копии. И тут произошло необъяснимое: вместо копии над столом повис круглый блестящий шар, он полетел плавно от края к краю, вибрируя и мерцая волшебным светом, затем он трансформировался и посередине стола вылился высотой около метра, на всю длину столешницы белый экран. Памятник превратился в полотно.
   Поначалу оно было чистое. Затем по экрану пошли мелкие точки, и медленно вырисовалось изображение.
   Звука не было. Но из увиденного ясно всё было и так.
   На экране разворачивалась следующая картина. Мэр тряс зажатыми в руке несколькими листками, отчаянно жестикулировал, что-то гневно кричал стоящему перед ним зятю. Тот принимал робкие попытки двинуть руками и вставить слово, но мэр перебивал его, то приближался к зятю, то удалялся. В итоге, подойдя совсем близко, наотмашь ударил зажатыми в руке листами зятя по лицу и бросил затем ему их под ноги. Возбуждённый, мэр вернулся за стол, плюхнулся в кресло и откинул голову, закрыл глаза. Порфирий медленно приблизился к тестю сзади, вынул из внутреннего кармана пиджака шнур, накинул на шею мэру и резко затянул петлю. Мэр дёрнулся, сделал слабую попытку снять удавку, и затих.
   Копия памятнику Петру Первому стояла на своём месте в первозданном виде.
   В открытые форточки волнами накатывал влажный аромат, пахнущий свежестью, обычной после дождя.
  
   Сквозь густо разросшиеся кроны вековых тополей, берёз, лип, солнечные лучи с трудом находили лазейки. Поэтому желто-блёклые зайчики находились в постоянной суетливой возне: то бегали по могильным плитам, сноровисто друг дружку догоняя, то длинным ярким росчерком через могилу по кресту или памятнику, стремительно ускользали в высокую изумрудную траву, густо перемешанную метровыми дебрями папоротника и лопуха.
   На похороны мэра Ленинграда Анатолия Адамовского приехал весь действующий политический бомонд страны и зарубежья.
   Телеграммы с сожалениями в адрес родственников приносили мешками.
   Оксане Адамовской, её сестре раде с зятем Порфирием Петровичем Шутиным выражали сочувствие в связи с невосполнимой утратой близкого человека. Выражали надежду, что они пойдут в политику и продолжат путь демократических перемен, начатых безвременно ушедшим человеком-глыбой Адамовским, и несли всякую, свойственную трагичности момента, чушь.
   Похороны состоялись на старейшем городском Цискарёвском кладбище. Умных слов о незаурядности ума Адамовского было сказано предостаточно, больше сказано о том, сколько он сделал и сделал бы ещё, если бы в одночасье не перестало биться пламенное сердце борца за справедливость и демократию.
   От букетов цветов в воздухе висел удушающий дурман, слабый ветер не справлялся с возложенной на него обязанностью освежения атмосферы.
   Плотная толпа из друзей, близких, гостей и просто любопытствующих окружала место последнего успокоения самого "человечного человека" от демократии.
   Слёзы, искренние, редко, и артистичные, чаще, лились безудержно из глаз суровых мужчин, легионеров демократии, и их верных спутниц, идущих следом в обозе.
   Если слёзы и наблюдались у простолюдинов, то, наверняка, не слёзы сожаления.
   Всегда на сердце тоскливо, когда сей бренный мир, изнывающий под палящими лучами солнца и меланхолично медитирующий под луной, покидают близкие или до безразличия незнакомые люди. Такова загадочная ментальность индивидуумов среднерусских равнин: в радости нету удержу; в горе - бескрайняя скорбь.
   Незаметно от людских глаз, недремлющих зрачков фотокамер и видео-объективов, Порфирий в сопровождении охранника пошёл бродить меж могил.
  
   Цискарёвский некрополь, в том виде, как он задумывался неизвестным зодчим, давно перерос себя, обзаведясь сателлитами для бездомных, простых горожан, военных; центральные проспекты и авеню устрашали безвкусицей монументы блатных авторитетов, братков с часовенками из черного полированного гранита, жуткой смеси православной и готической культовых традиций. Скромнее переулки и тупички знаменитых более-менее артистов, художников, писателей-поэтов. Отдельные площади выделены для государственных и политических деятелей, здесь скромность мирно уживалась с шиком...
   Не сюда пошёл Порфирий. В другом направлении несли его ноги. От утомительной церемонии прощания нещадно глушила боль в висках остатки разума. Хотелось тишины, свежего воздуха, пения птиц...
   Он незаметно углубился в старую, заброшенную часть кладбища. Красивые медные оградки, небольшие надгробия, православные и католические кресты - всё скромно и порядочно. Небольшие абстрактные монументы из посеревшего мрамора , увитые диким плющом, утонувшие в буйно разросшихся кустах сирени, боярышника, жасмина и черёмухи, чахлых дичках яблонь, груш и грецкого ореха.
   Здесь царило умиротворение. Пели весело птицы, важно трещали крыльями стрекозы, перелетая с ветки на ветку, гудели редкие шмели. Лишь изредка шумел гравий на заброшенных дорожках под чьей-то стопой, да скрипели, жалуясь сиротливо на горькую долю калитки ржавыми расстроенными голосами.
   Порфирию стало вдруг легко. Он словно стал невесом и приподнялся над грешною землёй. Внутренне он ликовал...
   Вдруг его взгляд зацепился за невысокий гранитный столб. К нему прикручена медная табличка, изъеденная зелёными проплешинами-поцелуями времени. На ней было написано: "Здесь погребён раб божий Шутин П.П. 3/5 1868 г.р. Таинственно погиб 24/4 1889г."
   Порфирий передёрнул плечами - по спине прополз, оставляя влажный след, гадливый страх. Внизу живота образовался неприятный комок и начал медленно подниматься к горлу; волнение, размашисто поведя крылами, закружило над его головой; паника сжала мозг, вонзая в него острые когти крепкими мускулистыми руками.
   Встревоженное состояние Порфирия не ускользнуло от внимательного взгляда охранника. Он поинтересовался негромко о его самочувствии. Порфирий отмахнулся, мол, не обращай внимания, всё в порядке.
   В кронах деревьев шумел ветер и в его звуках Порфирий узнал голос Вечности, он тонко напомнил ему о конечности земного Бытия.
   На всякий случай, Порфирий попросил охранника переписать данные и, по возможности, выяснить об этом человеке как можно больше.
   Утром следующего дня на стол Порфирию легла папка. Он раскрыл её и прочёл содержание одной-единственной страницы. Оно гласило, что господин Шутин П.П. (полное имя-отчество узнать не удалось) студент третьего курса юридического факультета Санкт-Петербургского университета. На первом курсе записался в марксистский кружок, вёл активную разъяснительную работу среди рабочих масс, пользовался уважением коллег в ячейке и в рабочей среде. При невыясненных обстоятельствах таинственно погиб на месте захоронения. Отыскать родственников не удалось. Данные взяты из уголовного дела инспектора полиции такого-то, дело закрыто по причине...
   "Что же ты делал там, на кладбище, Шутин П.П. - подумал Порфирий, трижды перечитав записку. - Да что, собственно!.. Тогда было модно назначать конспиративные встречи в самых непредсказуемых местах..."
  
   Исполняющий обязанности мэра г. Ленинграда Шутин Порфирий Петрович сидел за столом с раскрытой папкой и механически нажимал на кнопку переключателя настольной лампы. За окном вечерело, в кабинете по углам прятались сумерки, куда они плотнее забивались, когда в лампе вспыхивал свет. Обрати сейчас случайные прохожий внимание на гаснущие, то озаряемые светом окна, подумал бы точно, что кто-то кому-то шлёт таинственные сигналы. Но улица была пустынна в этот час.
  
   В кабинет проскользнула Леночка Якшиева. Повторилось то, что происходило на протяжении последних двух лет. Не оправляя юбки, Леночка уселась на стол напротив сидящего в задумчивости Порфирия. "Представь себе, я знаю всё..." - загадочно улыбаясь лучащимися в темноте глазами произнесла она по-немецки. Годы работы с Порфирием были хорошей практикой. "Что - всё - знаешь? - шепотом, безразлично спросил Порфирий, и вдруг острая игла беспокойства кольнула больно в сердце. - Что ты можешь знать всё?" Леночка Якшиева указала указательным холёным пальчиком на шнур, стягивающий штору: "Да вот, хотя бы про него..." и засмеялась тонко и звонко. "Или, допустим, про это..." и Порфирий увидел в ее руке возникшие из ниоткуда чистые белые листы и на них разобрал свою подпись. "Откуда... это у тебя?.." - срывающимся хрипом произнёс он. Леночка Якшиева ещё сильнее засмеялась, легла на стол и широко развела бедра...
  
   Как у него в руках оказался нож для бумаги из слоновой кости, Порфирий не помнил...
  
   9.
   Он открыл глаза. Наметённый снег растаял и образовавшаяся лужа, острым равнодушным клинком уходя вдаль, отражала раскисшее небо.
   Он поднялся и постоял несколько минут, от долгого сидения ноги затекли и заметно подрагивали. Когда прошла дрожь и кровь привычно потекла знакомым руслом, он сделал шаг. До лужи было несколько метров. Идти по воде не хотелось, как не было желания идти по осыпающейся под ногами щебневой обочине.
   Снова боль кольнула в другой стопе. Он не обратил на неё внимания. Он знал, из небольшой ранки будет сочиться густая кровь - его чёрная кровь. И он пошёл вперёд.
   Позади остались лежать промасленные, пропитанные фекалиями шпалы и две полоски размытых пятен крови на них.
   Только на мгновение он замедлил шаг перед лужей, все ещё раздумывая, идти ли через неё, и решительно ступил в стылую воду. Мелкий озноб от первых шагов по холодной воде растворился в дебрях здорового организма, не причиняя вреда. Ступни погружались в воду по самую щиколотку. Вокруг - пусто...
   ...как вдруг он заметил неясную фигуру. Подойдя ближе. Он узнал своего деда-фронтовика. Тот стоял перед ним молодым ухарем, грудь колесом. Новенькие галифе заправлены в яловые, блестящие от ваксы, сапоги; на наглаженной гимнастёрке теснились потом и кровью заслуженные ордена. Из-под заломленной пилотки с новенькой красной звёздой с серпом и молотом выбивался вьющийся чуб. Строгое, красивое лицо украшали густые усы. Дед грустно посмотрел на Порфирия и произнёс печально: - Как же так, внучок, что там они будут о нас думать на ихних Унтер ден Линден?
   Потупив взгляд, Порфирий прошёл мимо деда, не издав ни звука...
   ...как вдруг услышал знакомый, - такой забудешь! - голос Приколова: - Ну, что. Парфюм, довыёживался? Посмотри на себя, кто ты есть, а мог бы быть человеком! И сильно рассмеялся, смех ураганным порывом резанул душу.
   Молча, Порфирий пошёл дальше...
   ... как вдруг увидел Андреаса и Йозефа. Те строили ему смешные рожицы, по-детски приплясывали, рвали в мелкие клочья листы белой девственно чистой бумаги и бросали вверх, напевая скрипящими голосами: - Обдурили дурачка на четыре кулачка... Обдурили дурачка на четыре кулачка...
   Равнодушно окинув взглядом резвящихся мужчин, причину его горьких бед и несчастий, Порфирий продолжил шаг...
   ... как вдруг громом новогодней петарды услышал голос тестя. Анатолий Адамовский, с изящно намотанным вокруг шеи шнуром для штор, грозно вещал: - Надо было тебе ещё тогда - тогда! - отчекрыжить без наркоза твой вялый пестик тупой пилой. Чтоб семя твоё землю нашу не поганило! Не жалеть гниду позорную!
   Порфирий вжал голову в плечи и пошёл дальше...
   ...как вдруг увидал перед собой вихрастого паренька, с голубыми глазами, чистым и открытым взором, только небольшая, с запёкшейся и почерневшей кровью на левом виске вмятина портила положительное впечатление. В руках паренька Порфирий разглядел картонную папку с надписью "Дело" об таинственной гибели Шутина П.П. паренёк не говорил ни слова, только светло и широко улыбался.
   Порфирий хотел было и сам улыбнуться ему в ответ. Ничего не вышло, отвык и сделал шаг...
   ... как его остановил тихий, вкрадчивый голос. Порфирий рассмотрел старого чекиста-преподавателя курсов выживания в школе госбезопасности. Он говорил: - Разве мы тебя этому учили: мочить негодяев в сортире? Нет, врага уничтожать на его территории. Верх искусства, выйти из поединка победителем, не применяя оружие, одержать верх только силой ума. А в чём провинились перед тобой детишки в школе, мамы-роженицы в больнице, народ, чем провинился перед тобой, что его решил извести под корень?
   Что мог возразить Порфирий? Что было, то было. Не вернуть, ни изменить. И пошёл дальше...
   ... как различил, будто вышедшую из-за тяжелого полога тумана Леночку Якшиеву. Из её груди торчал обломок костяного ножа для бумаги, вокруг его расплылось маленькое красное пятно. Она улыбнулась загадочной улыбкой лучащихся теплотой глаз: - Ты так и не понял, что именно всё я знала...
   Повернулось что-то в груди у Порфирия, заныло под ложечкой, но шаг не замедлил...
   ...и увидел десятки, сотни, тысячи лиц детей, юношей, взрослых и стариков. Мужчин и женщин. Они осторожно брали его за рукав и говорили: - Зачем пенсию поднял? Её всю съела инфляция... Лучше бы цены понизил, а пенсии не трогал... Почему утопили станцию?.. Почему торговали нефтью, народным богатством, а народ прозябал в нищете?..
   И ещё много "лучше бы" и "почему".
   Пока Порфирий шёл между людей, не заметил, что идёт по воде, с каждым шагом подымаясь выше над нею. А когда заметил, сбавил шаг и услышал тихие слова молитв о нём. И лица этих людей: и деда, и Приколова, и Андреаса с Йозефом, и тестя с Леночкой, и других были уже совершенно другими - светлыми. И они не кляли его, молились за него.
   Опустилось на Порфирия сверху облако, накрыло его. Когда ушло, исчезли грязные одежды. Вместо них было на нём одеяние, поражающее взгляд чистотой и белоснежностью.
   Удивившись преображению, продолжил путь Порфирий и, с каждым шагом подымаясь всё выше и выше в небо...
   ...он шел, оставляя внизу серую гнусность предательства и лжи, обещаний и страха, трусости и вероломства...
   28 апреля 2012г.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"