(события и персонажи вымышлены, совпадения с реально существующими лицами случайно)
С последним своим рублём
Вставайте под наше серое знамя
Пока мы ещё берём.
Гр. "Агата Кристи"
1.
Он шёл босыми ступнями по шпалам. Иногда перешагивая через одну-две, иногда - ступая на каждую.
Куда он идёт? Наверное, вперёд. Позади рельсы-шпалы тонули в снежно-титановой дымке ранневесеннего рассвета. Впереди - они терялись в моросящем пологе поздневесеннего дня.
Стопам было холодно и поэтому он, как цапля, останавливался, поджимал одну ногу, затем другую, стараясь, таким образом, их согреть.
Идти по шпалам было тяжело: мелкий мусор, битое стекло бутылок, разлитый мазут, обрывки газет, конфетные обертки, ржавый металлический хлам. Не менее легко было идти по обочине, имея вероятность скатиться вниз, в лужу-болото, необъятную, как лес, бездонную, как небо по живому гравию насыпи.
Шагать по шпалам было нелегко: неприятно и не эстетично. Рельсы, некогда отражавшие солнечные зайчики, отполированные сотнями тысяч километро-колёс до зеркального блеска, сейчас были густо укрыты жирной ржой, как древние памятники лишайником.
Он тронул рельс большим пальцем ноги. Ржа окрошилась, осыпалась, заглинила палец. Грязь! Отвратительная грязь! Мерзкая, ублюдочная, отвратительная, вызывающая порывы рвоты.
"Да, - подумал он. - Как и вся наша нынешняя жизнь. Никакого просвета. Всё ложь и обман. Всё... всё оно посеяно было мной..."
Прыгать по шпалам, возраст не тот. И отдышка, стесняющая грудь стальным обручем, и непрекращающийся не вылеченный застарелый насморк.
"Да, кстати", - вспомнил он.
Ловко высморкался, отёр пальцы о штанину; под носом вытер рукавом рубашки, по укоренившейся привычке.
" А раньше, прежде, нет, некоторое время назад, - продолжал думать он вслух, будто ведя с самим собой беседу, - таких привычек не наблюдалось. Всё вот эти сопли-мопли, сморкания, кашлянья принародно считал привычкой быдла, народа... А сам я был выше народа...я был...ой, чёрт, млять! Слать-переграть!.."
Правая стопа сильно заныла. Боль прорвалась вовнутрь и ноющей, тупой иглой устремилась в коленку, разбилась там, на сотни тупых игл дошла до бедра и жестко скрутила мышцы.
Он сел на шпалы, подтянул стопу.
Так и есть! Из маленькой ранки на своде стопы сочилась кровь. Чёрная кровь. Как странно...прежде, если были резаные раны, струилась алая кровь, тонкой, живой струйкой. А эта черная, текла медленно, густо вытекая из пореза маленькими плотными сгустками.
"Кого принято вспоминать в таких случаях? Какого святого? Чтобы унять боль? Чтобы прекратить кровотечение?"
Он призадумался. Боль ушла куда-то на задний план, будто вовсе ее не было. Мысленно он унёсся в своё детство. Такое сейчас далёкое, счастливое и из нынешних времён совершенно не досягаемое. Никакой машиной времени не перенестись туда, ни молекулярно, ни... Он про себя длинно и витиевато выругался, как любил это делать и в детстве, когда познакомился во дворе со всезнающими пацанами и в более зрелых юношеских летах, когда приходилось волей-неволей заводить очень пикантные знакомства. Но это было частью жизни. Нет, частью игры. Ведь взрослея, он так и остался в душе малолетним пацаном, воспитанном на ярких рассказах деда-фронтовика.
Дед прошёл войну от первого, нерешительного дня, дня, когда винтовка была одна на троих и три патрона на десять винтовок. Зато штыков было вдосталь. Врукопашную пёрли на немцев так, что те трезвели от шнапса, принятого для храбрости, обсирались, обсыкались со страху и, побросав автоматы, показывали хвалёные арийские спины, затянутые в серые шерстяные кителя.
Трофейные автоматы быстро учились слушаться новых хозяев и весело пускали свинцовых ос в сторону бывших господ.
Да! отважный был дед. Любил он приговаривать, выпив сотку-другую гидролизного спирту, не разбавляя и не запивая водой, а только тонко выпустив со свистом воздух через сложенные трубочкой губы из любимого стакана с надписью "1945. Май", коряво выведенной им на последнем после победы заострённым гвоздём: "Если бы, внучёк, не победа, то кто бы у них там на ихних Унтер ден Линден знал и боялся нашу фамилию. Не дали по полной развернуться, силу-удаль показать, узнали бы нас и в обеих Америках. Не дали развернуться...свои мысли у руководства были...а жаль! Да и так мы там хорошо отметились, половина освобождённых от нацистского режима женщин родили на свет детишек от бравых ребят-освободителей!"
Сжимал дед кулак и грозил кому-то, устремив взор за горизонт: "Смотрите у меня, тляби!"
До дня победы дошёл дед украшенный орденами-медалями, своим оружием и трофейным. Ножи всевозможные из голенищ яловых, надраенных до рези в глазах, сапог красовались ручками наборными, костяными и деревянными.
Геройски дед войну окончил. И, рассказывая внуку байки, с великой долей вымысла, а как же иначе, без выдумки фронтовые будни серые и скучные, сеял во внуке зёрна, сам того не желая, неполноценности.
Где мог внук показать себя, когда вокруг мир, благодать? Где и как, если отважный дед и его товарищи побили всех врагов, оставив внукам своим мучиться комплексами ненужности и невостребованности.
Игра в войнушку во дворе - чепуха. Пара разбитых в кровь носов, синяки и ссадины. Всё! а где море шквального и смертоносного огня, где разрывы снарядов, осколки, как косой косящие молодые жизни, где кровь, хлещущая фонтаном из оторванных конечностей? Где запах крови, пороха, гнили - где этот щекочущий нервы сладкий аромат войны?
Нет ничего!.. Трах-тарарах! - из палки-ружья и всё! Скукота...
***
- Парфюм, чё сидишь, стул греешь?- окликнул Шутина Порфирия Петровича, лейтенанта госбеза при посольстве в Германии его коллега, оттянувший лямку службы (со слов коллеги же) три года, старлей Приколов. - Руки в ноги и в город, набирай штат агентов, покажи, чему учили, отрабатывай деньги, вложенные в тебя народом и государством!
- Без сопливых скользко! - ответил с дерзостью Порфирий Петрович, которого в посольстве за глаза и в глаза, исключительно все окликали "Парфюмом". - Свои знания покажу, час придет, от зависти заскулите. И не Парфюм я, а - Порфирий Петрович. Прошу запомнить!
- Здесь тебе не Питер, Парфюм, - не унимался Приколов, - и нет мохнатой руки, прикроющей твой тощий зад в случае осечки.
Шутина при этих словах передёрнуло. По лицу тенью пробежала едва заметная гримаса недовольства.
Молоденький лейтёха госбеза во время учёбы познакомился с нужными людьми и думал, карьера пойдёт, как по маслу, после выпуска. Но вмешалось Провидение, которому глубоко безразличны нужные люди, и сказалась тяга самого Шутина к скандалам, связанным со слабым полом.
К моменту скандала он был женат на Раде, дочери своего партийного покровителя из горкома партии Ленинграда Анатолия Адамовского. Брак по расчёту и правильное поведение в семье, вот и всё, от чего зависела спокойная жизнь Порфирия.
Всё шло ладком. Но не тут-то было! Появилась у шефа отдела в комитете смазливая молоденькая секретарша Танюша. Как оказалось впоследствии, то же чья-то протеже и с большими планами на будущее. Её Порфирий увидел и понял, что пропал. Учащённый сердца стук, румянец при встрече, лёгкая дрожь в теле - искра взаимоотношений вспыхнула в них лучом, пронзающим тьму безразличия мечом любви.
Началось всё скромно и просто: комплименты, шоколадки, мимолетное прикосновение рук при посторонних, поцелуи украдкой, встречи в кафе, шампанское - волшебный флёр любви, туман, застилающий глаза! Закончилось в номере гостиницы. Тихая и скромная, в процессе развития отношений Таня настойчиво потребовала развода с женой, и взять её, Таню, в верные подруги. Любовь - любовью, а расчёт - это лежит несколько в другой плоскости. Не намерен был Порфирий на такое безрассудство. "Нет!" - получила Таня в ответ на своё требование. Не буду я, офицер, из-за какой-то девки-де, ломать налаженную жизнь и успешно складывающуюся карьеру, что не для того затратил годы и силы. Реакция Танечки была вполне предсказуемой: "Так не доставайся же ты никому!"
Рассчитывал Порфирий на высокого тестя, оказалось у Танечки покровитель ростом повыше будет. И фото с откровенными постельными сценами, где Порфирий с Танечкой развлекаются то в гостиничных апартаментах на широких кроватях, то на агентурных квартирах, то просто в кабинете во время обеденного перерыва - очень вовремя легли на стол тестю. Прислали почтой жене. Начальнику по службе, имел он на Таню виды, не реализованные в виду служебной занятости.
- Объясни, Порфирий, что это? - потребовал влиятельный тесть. - Только не крути яйца, что это агентурная разработка. Про девушку рассказали, и кто за ней стоит тоже. Если разлюбил Раду, доченьку мою, солнышко светлое - одно, разведём и переживём. Если в книжицу для пополнения списка - другое, сам мужик, понять-простить могу. Но ежели ради озорства, почувствовал безнаказанность и можешь вытворять, что душе вздумается, - тут тесть сделал продолжительную паузу, не сводя строгого взора с побледневшего лица зятя, - тут ты ошибаешься, зятёк! Заблуждаешься, Порфюша, думаешь, к чинам высоким под крыло прибился, неприкосновенностью обзавёлся?
- Да нет, что вы, папа, - начал вяло и слабо лепетать Порфирий. - Это совсем не то, что вы подумали...
- А вот, что вижу на фотках, то и думаю, - отрезал решительно тесть. - Другой ассоциативный ряд на ум не приходит.
Порфирий стоял перед тестем навытяжку, как перед генералом, опустив пунцовое лицо долу. Он был раздавлен, уничтожен, растоптан. "Всё, - в голове его вертелись горькие мысли, - всё, абзац, устроят развод, с них станется, затем зашлют служить куда-нибудь в Воннопердёжск и сгниёшь там до пенсии лейтенантом..."
- О чём задумался, зятёк? - прервал его неутешительные мысли тесть. - Совесть мучает, сынок?
- Да, папа...- уныло ответил Порфирий.
- Что будет дальше с тобой, думаешь...- не унимался тесть, читая мысли по лицу зятя.
- Да, папа...- угнетённо и уныло повторил Порфирий.
- Очко играет? - ещё не вверх скабрёзности тестя.
- Да, папа...- блёклым голосом, сойдя лицом, ответил Порфирий.
- Да что ты всё заладил - да, папа; да, папа! - взорвался не деланно тесть, схватил со стола массивный хрустальный графин с водой и с силой запустил в стену. Осколки хрусталя мелким бисером разлетелись по кабинету, уставленному антикварной мебелью, с любовью собираемой тестем, с картинами русских художников, развешанных по стенам, люстрой XVIII века, свисающей с потолка; вода растеклась по стенам, оклеенным штучными французскими шпалерами, купленными в спецмагазине горкоме. - Забздел, понимаю! Ну, будь ты, Порфирий, мужиком. Глянь в глаза мои прямо, да скажи, папа, мол, понимаю ошибку, не повторится больше. Я, глядишь, и поверю словам твоим брехливым. А ты всё - да, папа, да, папа!..
По правде говоря, когда Порфирий увидел руку тестя с графином в замахе, подумал, метит в него и струхнул малость, даже сделал движение уклониться и защититься руками. Но когда по комнате брызнули осколки хрусталя, радужно переливаясь в солнечном свете, мокрое пятно на обоях, черную дыру, которая может легко поглотить, не поперхнувшись, его жизнь,- легче ему все равно не стало.
Бздёво было Порфирию, ох, как бздёво! Тесть мог прекратить не только саму службу, возможности неограниченные, карьере капут, а и уничтожить как человека. Нет, не убил бы, конечно, но оставшаяся жизнь сахаром не показалась бы, это наверняка.
- Папа, я исправлюсь! - прохрипел Порфирий, слова из пересохшего горла выкарабкивались с трудом.
- Горло пересохло? - участливо спросил тесть. - Выпей водички. - И указал пальцем на лужу, привольно разлегшуюся на паркете.
Порфирий с содроганием посмотрел в указанном направлении и выкашлял:
- Не буду...
- Будешь! - настоятельно потребовал тесть. - Пей!
- Не буду! - зародыши твёрдости прорезались в голосе Порфирия.
- Пей, я сказал! - заорал тесть и грохнул по столу кулаком. Дверь в кабинет было приоткрылась. - Не мешать! - гаркнул тесть в её сторону и снова зятю: - Пей!
- Не буду! - и откуда взялись силы, Порфирий топнул ослабевшей ногой по полу.
- Не хочешь - не пей! - на удивление спокойно, равнодушно и отстраненно отреагировал тесть. Открыл дверцу бара, достал блюдце с нарезанным кружочками лимоном, два гранёных стакана, бутылку "Арарата". Налил до краёв коньяку. - Вот таким, твёрдым, сынок, и надо быть! Пей!
Они выпили коньяк залпом, закусили лимоном. Сели в глубокие, с высокими спинками кожаные кресла у журнального столика, закурили.
- Отстоять тебя мне стоило больших трудов, - начал тесть, наливая повторно коньяк в стаканы. - Отбил тебя ото всех. Знал бы ты, сколько доброжелателей у меня...
- Догадываюсь...
- С этого момента столько же и у тебя. Возможно, больше.
- Спасибо, папа.
- Это за доброжелателей-то? - не удивился, но и не расстроился тесть. - Слушай дальше: год-другой послужишь в Германии. Хорошая, европейская страна, с богатыми культурными традициями. Время, Порфирий, пролетит незаметно. К твоему возвращению я буду главой администрации города "над тёмною рекой". Решил загодя, тебя возьму в помощники. Но смотри, Порфирий, если там забалуешь, то выкручиваться уже будешь сам. Так далеко мои возможности не распространяются.
Знали это сослуживцы и подкалывали при случае и без случая. Не любили они, люди с чистыми помыслами - мутных людишек, особенно, если они были чьими-то родственниками.
- Парфюм, ты всё ещё сидишь? - не унимался Приколов. - Выйди в город, пивка попей. Пиво у немцев знатное. Прогуляйся, присмотрись, глядишь, и вернёшься с уловом!
Остальные офицеры молчали, но внимательно следили за разговором.
Порфирий посидел немного. Перебрал для виду бумаги и документы, закрыл в сейфе и опечатал. "Действительно, - решил он. - отчего бы и в самом деле не выйти в город? И пивка попить?"
Майский день радовал глаз многообразием палитры цветов и красок: радостно синело высокое небо, разрезая его крыльями, летали птицы, зеленела коротко подстриженная трава на газонах, в изумруде листвы шалил весенний ветерок. В воздухе витали положительно заряженные на счастье флюиды.
2.
Идти было больно и тяжело. Он снял с себя пончо, изготовленное из старого выцветшего, местами вытертого до дыр, верблюжьего одеяла. Сложил вчетверо, положил на шпалы и сел. Сидеть было приятно, ноги гудели от многочасовой ходьбы, но прохладно. Нательная рубаха и портки, сметанные на "живую" нитку из двух байковых одеял, грели плохо.
Апрель выдался холодным. Часто дули северные ветра, неся порой обильные снегопады. Ночью сильно подмерзало и небольшой костерок, у которого приходилось забываться сном, согревал плохо и норовил погаснуть совсем под напором ветра. Сон вполглаза не приносил желанного отдыха.
Он принял асану лотоса рефлекторно и начал дыхательные упражнения. Не смотря на продиравший через одежду ветер, упражнения, принесли плоды: робко и неуверенно тепло начало разливаться по телу. "Получилось!" - облегченно подумал он.
***
На выходе поздоровался с охранником, мимоходом справился о здоровье семьи, жена того недавно родила двойню, поздравил и вышел в город.
Куда идти, Порфирий долго не размышлял. Просто пошел от посольства вверх по Розенблюмштрассе. Навстречу попадались редкие прохожие. "Гутен Таг, херр Шульц!" - услышал он краем уха, но внимания не обратил, пошел дальше. Мало ли Шульцев в Германии... Однако Порфирий услышал дробный стук каблучков и кто-то его взял за рукав пиджака. "Херр Шульц!" перед Порфирием стояла молодая, лет двадцати пяти, светловолосая немка. Приятная улыбка украшала её лицо правильной формы, дружелюбием светились зелёные глаза. Порфирий остановился, с удивлением, быстрым взглядом, профессионально, окинул блондинку с ног до головы. "А ничего, хороша!" - мелькнула мысль. Стройную фигурку облегало платье из белого ситца с небольшими бутонами красных цветов и легкая трикотажная кофта голубого цвета. "Простите, фройляйн, я не Шульц, к великому моему сожалению", - ответил Порфирий по-русски. "Ах, вы русский!" - воскликнула немка, в её голосе чувствовалась радость, нежели, чем думалось, разочарование. "Знаете, вы очень похожи на моего знакомого Вальтера Шульца, - продолжала немка, - вот я и ошиблась, приняв издали вас за него. Марта!" - немка протянула маленькую ладошку. Порфирий незаметно бросил взгляд по сторонам: никого, не считая стайку прилично одетых пацанов; на провокацию мало похоже, на проверку тоже. Краем глаза уловил отражение своё и Марты в большой витрине, они стояли возле кондитерской, украшенной рекламой и рисунками, и сердце его учащённо забилось. Порфирий снял шляпу, слегка наклонил голову и представился по-немецки: "Шутин Порфирий Петрович!" "О! - воскликнула Марта с неподдельным удивлением, - прямо как у Достоевского!" "Вы читали Достоевского?" - воскликнул Порфирий. "Да, конечно! Достоевский - мой любимый русский писатель", - с гордостью в голосе возразила Марта. "Знаете, - дерзнул Порфирий, - я решил прогуляться, выпить чего-нибудь. Составите мне компанию?" "Увы, Порфирий Петрович..." - начала Марта. "Можно, просто Порфирий", - сказал он. "Увы, Порфирий, - протянула печально Марта, - обеденный перерыв подходит к концу. Нужно спешить, чтобы не опоздать. У нас с этим строго". Марта решительно повернулась и пошла прочь. Внутри Порфирия натянулась и звонко запела струна. "Марта, Марта!" - крикнул он её вослед срывающимся от волнения голосом. - "Может, встретимся завтра?" Марта замедлила шаг, встречный ветер раздувал низ ее платья как знамя, повернула слегка голову и произнесла, с улыбкой, интригующе: "Всё возможно, херр Шютин. Возможно, и завтра... До свиданья!"
Порфирий шёл, никого и ничего вокруг не замечая. Нервный озноб бил его и, казалось, мир вокруг приобрёл иную, более радостную и весёлую окраску. Воздух был перенасыщен весной, деревья выше, кроны их гуще, пение птиц звонче и мелодичнее. Дорога сама неслась ему навстречу, и он с трудом успевал переставлять ноги, чтобы ненароком не споткнуться и упасть.
"А что?" - думал про себя Порфирий. - "Если кто вдруг и видел, спросят, отвечу, что проводил вербовку. Делал свою работу!"
Успокоенный, он зашел в пивную, взял два бокала пива и сел за деревянный массивный столик в дальнем углу пивной, удобно разместился на стуле и сделал глоток. Сумрак, царивший в углу, делал его почти незаметным, в то время как он видел всех входящих и выходящих. Пиво вернуло его из мира грёз в суровую действительность. Намечающаяся интрижка, а что она будет, он был просто уверен, с немкой волновала его больше, чем утренняя новость: долго не могущая забеременеть жена заявила, что на третьем месяце. Вот выстрелила Германия, так выстрелила! Сначала он растерялся, а затем обрадовался. Три года супружества - и впустую! Ходили дома к лучшим докторам, тесть старался, те отвечали, мол, не стоит беспокоиться, вы здоровы, всё образуется, только немного погодите.
Сослуживцы встретили его так:
- Ну, что, Парфюм, готовь выпивку. Будем первенца обмывать.
Откуда узнали, не понять, но Порфирий отреагировал неожиданно:
- Вам бы только повод выпить найти!
Приколов деланно, обиженно обратился к коллегам:
- Я ведь вам говорил - зажилит выпивку.
- Так ведь еще не родила, беременна только!
- И что? Мы выпьем за отличные роды!
И пошёл весь день наперекос, как криво забитый гвоздь, не оттуда растущими руками...
Вернулся в посольство. Кабинет, на удивление, пуст: стулья придвинуты к столам, столы блестят лаком под солнечным светом, сейфы опечатаны и заперты, шторы, как рядовой на посту, висят ровно, не шелохнутся.
Порфирий написал пару докладных и рапортов, положенных по инструкции. Про встречу с немкой не упомянул ни словом. Запечатал в конверт документы, вызвал нарочного и отправил их по инстанции.
Легко дождался конца рабочего дня и пошёл домой.
3.
Тепло волнами, будто они набегали на берег, проходило по телу. То длинные, с пенными гребнями, посылаемые тихим шепотом ветра, навевающими мягкий сон; то короткие, частые, как при начинающейся непогоде, когда под натиском резких порывов ветра бьют, причиняя неудобства, и пробуждают желание проснуться. Хотя ты и не спишь.
Ничего родного и близкого от этого тепла он не ощущал. Тепло родного очага; жаром пышущее тело, обуреваемое страстью после долгой разлуки; тепло родных любимых глаз - этого тепла не было. Мистификация. Обман. Фата Моргана.
"Получилось...- горько подумал он. - Да наоборот..."
Резкий порыв ветра, хлестко ударив по телу, сбросил остатки тепла. Слабая нервная дрожь тонкими паучьими лапками расползлась по телу. Он закрыл глаза и увидел крупные хлопья снега, мокрые и холодные, летящие, послушные злой воле ветра параллельно земле.
Больно, острыми иглами они пронзили его сквозь одежду...
***
Поздно вечером, воодушевлённый и освежённый в душе, Порфирий улёгся с женой, обнял нежно её за начинающую расти талию и погрузился в думы о Марте. Гладил набухшие груди жены и в своих дерзких фантазиях представлял, что вот он мягко и нежно обнимает Марту, почему-то была она в том же платье и той же трикотажной кофте. Вот он шепчет Марте на ушко еле слышно всякий вздор, снимает с нее кофточку, а затем резко разрывает на ней платье, оно двумя половинками медленно опадает на пол. Марта кокетливо и жеманно прикрывается ладошками, загадочно усмехается... На этом фантазии обрываются сном. Крепким сном разведчика, в котором ему грезится тесть, он грозил ему указательным пальцем и, нависнув над Порфирием грозной тучей, громко кричал: "Узнаю, что блудишь, блядский выкормыш, пестик твой маникюрными ножницами враз отхвачу. Про тычинки думать точно перестанешь!" и очень наглядно - во сне! - демонстрировал, как этот приговор приведёт в исполнение. Порфирий пытался вставить хотя бы слово в своё оправдание, но из горла лягушками, огромными и пупырчатыми, выползали одни хрипы. Жена разбудила и поинтересовалась, что приснилось. Ничего, дескать, отвечает он, жуть просто какая-то и отмахнулся, пошёл на кухню и из горлышка выпил почти пол-литра водки. Успокоился и пошел спать. В оставшееся время ничего ему не снилось, но утром он встал с плохим настроением. Перед взором стоял тесть с зажатыми в пальцах маникюрными ножницами и зловеще ими клацал.
Три дня подряд Порфирий ходил одним маршрутом: дом - посольство, кабинет - дом. Не заходил даже в магазин. Покупки делала жена. На работе занимался текучкой, отписывался на письма, делал анализ прочитанных статей из газет, журналов и прослушанных радиопередач. Рутина несколько отвлекла Порфирия от дум о Марте днем, но ночью... ночью она приходила к нему в его бредовых видениях. Он рвал в клочья не только платье, но и кофточку и пытался овладеть неприступно-стыдливой Мартой, как снова в его грёзы вторгался всемогущий тесть и грозно угрожал Порфирию ножницами. Он вскрикивал и пробуждался в холодном поту. Жена интересовалась причиной плохого сна, он вяло отбрехивался. Водка в холодильнике манила его волшебством горького безвкусия.
- У тебя что-то случилось на работе? - спросила как-то утром жена.
- Нет, - ответил Порфирий, завтракая.
- Я же вижу, ты стал не похож сам на себя. Расскажи или пойдём к дяде Гоше (послу), он поможет.
- Нет, - ещё раз ответил он как можно мягче. - Всё хорошо. Может, просто так сказалась перемена климата?
- Через три-то месяца?! - удивилась жена.
После обеда Порфирия вызвал посол и провёл с ним в беседе три часа. Долго ходил посол вокруг да около, намёками пытаясь выведать у Порфирия причину его дурного настроения - жена все-таки позвонила дяде Гоше. Порфирий отнекивался и твердил, как заведённый, что всё хорошо. "Может, в коллективе, что не так? - пытал посол не столько из сочувствия, он и сам недолюбливал Порфирия. Считал кличку "Парфюм" справедливой и так называл в приватной беседе с близкими. Сколько обязан был по статусу поддерживать мир во всём мире или в отдельно взятой частичке Родины. - Дошло до меня, прозвище тебе дали - Парфюм. Плюнь, растери - и не обращай внимания!" "Да нет же, - твердил упрямо Порфирий, - в самом деле, всё хорошо. А на кличку я внимания не обращаю. Знали б они, что мне приходилось выслушивать в школе до поры, пока не записался на бокс..." "Спорт - это хорошо, - похвалил посол. - Он и тело, и дух закаляет. - И в заключение беседы добавил: - И все же, хочу попросить тебя лично, и сам знаешь от кого - если что не так по службе или ещё там... обращайся. В наших силах исправим. Нет - сделаем по-своему! Ну, иди, Порфирий Петрович, иди!". Выпроводил посол его за дверь, прикрыл плотно, перевёл дух, перекрестился и подряд выпил три рюмки коньяку - отлегло на сердце и полегчало!
С лёгким сердцем покинул Порфирий кабинет посла. "Вот вам всем! - он мысленно сделал жест рукой ниже пояса. - Подавитесь! Чёрта с два вы меня...". Встречающиеся сотрудники посольства вежливо здоровались и спешили удалиться. Слух о беседе у посла мигом разнёсся средь сотрудников. Но видя сияющий лик Порфирия, догадывались, дела Парфюма теперь пойдут хорошо.
В кабинет Порфирий вошел степенно. Важно уселся за стол, вынул из сейфа стопку чистых листов и начал марать бумагу. Тишину не нарушил даже Приколов. В такой непонятной атмосфере на сильно минорной ноте закончился рабочий день.
Марта во сне Порфирию не явилась. Он проспал крепким и глубоким сном праведника до утра, обнимая трепетно беременную жену.
Так продолжалось ровно неделю: на работе тишина, скрип перьев да шелест бумаги, доминирование Порфирия над коллегами; дома - тишь да гладь.
- Херр Шульц ничего не желает нам объяснить? - с обыкновенным обезьянничаньем обратился Приколов к Порфирию, облокотясь руками о его стол.
Порфирия продрал страх, жуткий и мерзкий, через всю его средне-равнинную нервную систему, заполнив овраги сглаженными холмами. Паника овладела Порфирием, выбледнила лицо. Мелкой дрожью затряслись руки.
- С чего ты взял, что я Шульц? - начал Порфирий робко. - Я - Шутин. Забыл, что ли?
- Нет, - обычно ответил Приколов. - Вот только нам кажется, что для оперработы псевдоним "Шульц" очень был бы для тебя хорош. Да, коллеги? - обратился Приколов к сослуживцам.
Те согласно закивали головами и очень странно, даже подозрительно заулыбались.
- Ты и видом, ну, чистый немец, - продолжал Приколов гнуть своё, - наряди тебя как следует, окуни в агрессивную пока для тебя среду, уверен, через неделю-другую от сосисочника тебя не отличить. Пиво любишь, сосиски трескаешь, шум стоит...
- Твоя правда, - раздались голоса сотрудников, - Прикол, ты, как в воду глядишь.
- А знаете, друзья, - обратился ко всем Приколов. - Не покидает меня смутное чувство, совершенно недавно во мне поселившееся и пустившее корни, что мы Парфюма...ой! Простите (к Порфирию) - Порфирия Петровича скоро потеряем...
- С чего бы это? - возмутились и Порфирий и сослуживцы.
- С того самого, - продолжал то ли ёрничать, то ли всерьёз Приколов. - Заберут от нас "херра Шульца" для более серьезных заданий и работ.
- Ну, Прикол, - выдохнул облегчённо Порфирий, утирая крупно выступивший пот со лба белым батистовым платком в крупную черную клетку, - твои б слова да Богу в уши...
Неизвестно, кому в уши ушли слова Приколова, но дня три этак спустя, после этого разговора, окликнул Порфирия на улице знакомый уже голос Марты: "Херр Шульц, куда это вы пропали? Я, бедная девушка, через день прихожу на место нашей встречи, жду вас, а вас - нет". "Э-э-э, - осёкся Порфирий, быстро взял себя в руки. - Допустим, я не Шульц, фрау Марта. Уже упоминал об этом. Не приходил по причине необыкновенной загруженности на работе. Сегодня выдалась свободная минута, решил пройтись, подышать воздухом". "Вы торговый работник?" - поинтересовалась Марта. "В точку!" - ответил с важностью в голосе Порфирий. Осматривая Марту. На этот раз, не смотря на жару, она была одета в деловой костюм серой шерсти в тонкую ярко синюю продольную полоску. Ворот белой сорочки застёгнут наглухо. Волосы собраны в пучок на затылке. Порфирий невольно залюбовался ею. "Кажется, в прошлый раз, - голос Марты вывел его из задумчивости, - вы предлагали выпить за знакомство". "Да, - сориентировался по ходу Порфирий, - и предложение остаётся в силе". "Сейчас мне, действительно, нужно на работу, - уклонилась Марта. - Но вы не расстраивайтесь, Порфирий. Я тоже работник торговли, работаю в галантерейном магазине в двух кварталах отсюда вниз по улице. Завтра у меня выдался незапланированный выходной. Вот давайте и встретимся". "Давайте, - с азартом воскликнул Порфирий. - Когда и где!" "Когда - в два часа пополудни. - Марта загнула мизинец на левой руке. - Где - знаете Вайсротеншрассе?" "Найду при случае", - Порфирий заглатывал наживку глубже и глубже. "Так вот там расположено маленькое милое кафе "Магдалена", - Марта очаровывала Порфирия всё больше. - Никто из знакомых случайно туда зайдёт вряд ли. У меня есть, скажем, так, жених. Да и вы, - Марта мило улыбнулась, - окольцованная птица. Лишние разговоры ни к чему. Согласны?" "Да, - взволнованно выдохнул Порфирий. - На чужой роток не накинешь платок". "Тем более, - резюмировала Марта. - До завтра?" "До завтра!" - засиял Порфирий, как церковные купола.
4.
Перед его закрытым взором, как в замедленном кино, ползли, лениво переваливаясь с боку на бок непонятные картинки. С большим трудом их можно назвать цветными, потому как в них преобладали, в основном, добавкой белого и чёрного цветов. Картинки ему что-то напоминали. Они были видением из прошлого? Очень возможно. Нет! Скорее всего, это была попытка увидеть грядущее! Да! Именно так! Только оно было в его видении какое-то безрадостное, безнадёжное и безутешное. Оно, будущее, его тяготило. Оно было удушающим, не давало возможности вдохнуть полной грудью. Вдох застревал где-то в груди, на полпути, колкой болью отзывался в подреберье, под левой лопаткой, затем нехотя уходил вглубь и лёгкие с жаждой наполнялись весенним воздухом, пропитанным жалкими остатками зимнего мороза, робкой весенней влагой, завтра обрушенного дождя, запахом грядущей грязи и явственным терпким ароматом смеси грязного снега и талой воды.
Нет! Это были видения. Возможно, галлюцинации: цветные, зрительные и ...послышался тихий шум... к ним, прибавились и слуховые...
Он приоткрыл глаза и через небольшие щёлки увидел густо засыпанные снегом шпалы; снежный заряд прошёл быстро, оставив после себя девственно чистый жемчужный след.
На снегу сидела белочка в сером зимнем наряде. Сидела прямо, хвост торчком. В лапках держала несоразмерно ей большую еловую шишку. Белка сидела, не шевелясь, только чёрные глаза-бусинки внимательно следили за ним.
Он закрыл глаза и резко открыл. Белок было уже три. Они были похожи одна на другую, точь-в-точь копия, не отличимая от оригинала. Белки держали в своих маленьких лапках огромные жирные шишки с крупными орешками, и, не моргая, смотрели, словно гипнотизируя, прямо ему в глаза своими чёрными глазами-бусинками.
Он снова закрыл глаза. Какое-то время сидел с буддийской отрешённостью от мира, силясь остановить мысль на одном каком-то мгновении. Это никак не удавалось. Вдруг он вспомнил о белках, сидящих перед ним, и снова резко открыл глаза. Белочек было около дюжины. Они сидели, протяни руку, в полутора-двух метрах перед ним правильным полукругом. В полной тишине, дополняемой его и их, белок, неподвижностью.
Маленькие белки, хрупкие лапки, огромные лакомые шишки с орешками, прямо торчащие пушистые хвосты, и глаза-бусинки, черные и глубокие, как космос, внимательно наблюдающие за ним.
Он еле двинул губами, пытаясь изобразить улыбку занемевшими мышцами лица. Попытка не удалась. Или, наоборот, удалась. Встревоженные белки бросились врассыпную, унося с собой крепко держа в маленьких хрупких с виду, но крепких лапках огромные еловые шишки, наполненные неописуемым лакомством - вкусными орешками!
Он снова один. Перед ним чистое, снежное полотно. Tabulum rasum - чистый лист.
***
Издалека, через толстый слой ваты, доносится плохо разборчивая немецкая речь. Разговор идёт между двумя мужчинами спокойно и без акцентаций об убийстве. Кого убили? - Порфирий соображал плохо. Голова раскалывалась на части, маленькие молоточки в руках гномов дробили виски; огромный молот в лапах гоблина выбивал крепкую кладку затылка. Веки плохо слушались и не хотели открываться. "Как жаль, такая молодая и такая участь... ничего не поделаешь - Судьба..." - голос первого безэмоционален и пуст. "Судьба - понятие двоякое, как монета, сколько ни бросай, в воздухе не повиснет и на ребро не упадёт", - голос второго был отдалённо знаком.
Попытка пошевелить рукой с трудом удалась.
- Глядите-ка, Йозеф, - произнёс первый, - наш герой пришёл в себя.
- Ничего удивительного, Андреас, алкоголь со временем выветривается, - констатировал второй, Йозеф. - И приходится пожинать горькие плоды его безмерного употребления.
Порфирия похлопали по щекам и для усиления эффекта поднесли к носу тампон с аммиаком. Резкий запах ударил в нос. Порфирий чихнул, протёр руками лицо и открыл глаза.
- Ну же, ну же, дружище, смелее! - подбодрил Порфирия Йозеф. - С возвращением, хотя и не очень удачным.
- Где я? - спросил Порфирий, обводя комнату, оклеенную яркими обоями, с большим открытым окном без штор.
- На месте преступления, - вступил в разговор Андреас. - На месте вашего преступления.
- Это что, розыгрыш? - попытался крикнуть Порфирий.
- Без надрыва, дружище, - охладил мортальным тоном прокурора Андреас. - Нервы вам ещё пригодятся. - Закурил длинную сигару, выпустил толстую струю дыма и поинтересовался: - Вас не удивляет, мы говорим по-немецки, спрашиваем, вы нам отвечаете. По-немецки же. Как?
Порфирий сообразил, действительно, с ним говорят языком Гёте. "Да что это? - подумал он. - Очередная проверка? Так проверяли недавно, дальше некуда...правда, без провокаций".
- Прокручиваете разные сценарии развития событий? - обыденно, без интереса, спросил Йозеф.
Порфирий сумел-таки рассмотреть его через слёзы в глазах: невысокий шатен, в поношенном твидовом костюме-тройке, на голове тёмно-зелёная фетровая шляпа, лицо обычное, незапоминающееся, маленькие круглые очки в тонкой металлической оправе.
- Не стоит, - продолжал Йозеф, - что сделано, то сделано - назад не вернёшь.
- Именно! - подтвердил Андреас.
Полная противоположность Йозефа: высокий, крупный, в хорошей физической форме, военный - цивильный костюм английской шерсти плохо скрывает выправку. Глаза бледно-синие, умные, внимательно смотрят прямо в душу. Короткий ёжик белых волос.
- Здесь явно что-то не так? - яростно возразил Порфирий. - Вы меня с кем-то путаете!
- Вовсе нет! - Андреас присел на деревянный дешевый стул рядом с кроватью, где лежал Порфирий. - Вы убили девушку, гражданку свободной Германии.
- Как... - растерянно протянул Порфирий.
- Своими руками... пригласили в кафе, затем в гостиницу, вас что-то в ней не устроило...допустим, она отказала во взаимности и вы её убили.
Смутная картинка начала вырисовываться в затуманенном мозгу Порфирия. Вот он встречается с Мартой в назначенный час. Заходят в кафе. Садятся за дальний столик, скрытый от остальных посетителей кадкой с сильно разросшимся фикусом. Стоп! Как он не заметил раньше... С Мартой очень уж по-свойски поздоровалась официант, улыбнулась и спросила "Как всегда?". Марта ответила кивком головы... Заказывают кофе. Дальше... Он предлагает выпить за знакомство. Она соглашается. Им приносят два бокала белого вина. Стоп! Он пошёл в туалет, вернулся, сел за стол. Вот они стукаются легонько бокалами, те мелодично зазвенели. Марта загадочно улыбается, прикладывается к бокалу кончиками губ. Он выпивает медленными глотками... Стоп! А вот дальнейшее - укрыто мраком. Если это не проверка, то - провокация.
- Посмотрите на себя, - предложил Йозеф и протянул маленькое зеркальце в пластиковой тонкой оправе на короткой ручке.
Порфирий протянул руку за зеркальцем и тут же отдёрнул - рука была в крови...
Он бросил взгляд на место рядом - жирной кляксой растеклось засохшее пятно крови на подушке и простыне.
Порфирия трясло, как осенний лист, перед взором вертелись разнообразные картинки. В общей массе удручающие.
- Что делать? - угнетённо спросил Порфирий.
- Сперфа полюпуйтесь на тела рук сфоих, - произнес Андреас на плохом русском и бросил пачку фотографий рядом с Порфирием. - Битте!
Дрожащими руками Порфирий взял фотографии и начал перебирать снимки. Вот они с Мартой заходят в гостиницу, весёлые, радостные, счастливые... Вот они уже в постели. Боже мой, неужели это вытворял я? - ужаснулся Порфирий. С разных ракурсов снятые эротические фото ввергли его в панику. Он вспотел.
- Смотрите талше, - приказал Йозеф. - Смотрите фнимателно.
Приносят в ведёрке шампанское. Порфирий и Марта пьют его по очереди из горлышка. Смеются, обливаются вином. Прыскают шампанским изо рта друг на друга. Затем происходит что-то невероятное: Порфирий начинает бить Марту по лицу ладонями, та робко заслоняется от ударов руками; видимо это бесит Порфирия, он хватает ведёрко и бьёт наотмашь им Марту по голове. Марта падает навзничь на постель, из носа идёт кровь, из раны на голове окрашивается в кровь подушка; в Порфирии просыпается зверь - он широко размахнулся и ударил Марту по голове, бутылка разбивается. Марта неподвижна, но Порфирий продолжает наносить удары по неподвижному телу Марту зажатой в руке "розочкой", горлышком бутылки с острыми режущими краями. Брызги крови на стенах, на одежде, на кровати. Последний штрих - Порфирий, резко замахнувшись, вонзает "розочку" в грудь Марты, через горлышко брызжет струёй кровь. Он потирает довольно руки, ложится и засыпает.
Холодный пот, как роса на траве, выступает крупными каплями у него на лбу.
- Это всё сделал я? - с надеждой в голосе, что это розыгрыш или игра, спросил Порфирий, зная правильный ответ.
- Узнаю... - поникшим голосом признал Порфирий и вдруг тонко, визгливо запричитал: - Что будет? что будет?
- Там, - кивком головы за дверь указал Йозеф, - труп бедной девушки, жертвы русского алкоголика, полиция, свидетели... Дела плохи...
- Как же так? - вяло возразил Порфирий. - Этого не может быть. Просто не может быть!
- Тем не менее, это есть свершившийся факт, - Андреас вернулся на немецкий. - Жертва, молодая, цветущая девушка овдовела год назад. Осталась одна с двумя маленькими детьми на руках. Благодаря вам, эти беззащитные крохи - как это у вас говорят - остались круглыми сиротами. Подумайте, вы ведь тоже вскоре станете отцом. Поставьте себя на их место...
- Я...я... - завертелся Порфирий на месте, - возьму их на воспитание, усыновлю или удочерю! - как за соломинку хватается утопающий, так и Порфирий ухватился за эту мысль.
- Да!? - удивился услышанному Йозеф, как если бы увидел Христа, читающего на арамейском суры из корана. - И как вы себе это представляете? Вы им скажете: дети, я убил вашу маму, осиротил вас, с целью растить вас и заботиться о вас, вместо мамы... Так, что ли? - вдруг голос Йозефа посуровел, - бедные дети и без того будут потрясены случившимся, так ещё добренький дяденька-убийца смилостивится, погладит по головке, поцелует в темечко и возьмёт их на воспитание. Это - первое. Второе: вы забыли, что вы гражданин другой страны. И, наконец, за преступлением следует наказание. За убийство с отягчающими последствиями у нас, да и у вас тоже, по головке не гладят и ордена не дают.
- Что мне тогда остается делать? - вскрикнул Порфирий. - Должен же быть какой-то выход! Я - офицер-разведчик...
- Бросьте, - Андреас снова перешёл на русский, но без акцента. - Вы находитесь в свободной Германии; ваша - осталась за стеной.
- Как так? - побледнел Порфирий.
- А вот так, - спокойно продолжил Андреас. - Вы незаконно проникли на территорию чужого суверенного государства. Совершили преступление. Можно обставить дело так, что пытались скрыться, при попытке бегства убили ещё пяток-другой полицейских, честно исполнявших свой долг и присягу. Представляете, каково это будет?
- Нет, - Порфирий чувствовал себя раздавленным микробом. - Но ведь можно найти выход. Он всегда есть. - И закричал: - Любой! Слышите - любой!
- Не кричите, - вступил в разговор Йозеф, - незачем привлекать лишнее внимание. Выход есть, - он ободряюще улыбнулся, - вы правы. Для начала примите душ, оденьтесь, возьмите в шкафу чистое бельё. Потом и поговорим. Решим, что делать и как.
Порфирий быстро принял душ, привёл себя в порядок. Оделся, не обратил внимания на то, что его одежда должна быть в крови.
Вернулся в комнату. За время его отсутствия в ней навели порядок.
Андреас и Йозеф сидели на низком диване за журнальным столиком спиной к окну - ни дивана, ни столика раньше не было. Порфирию указали на стул, накрытый бежевым пледом, напротив. Он сел.
Андреас извлёк из тонкого крокодильей кожи кейса тонкую серую папку, развязал тесемки и положил на стол три чистых листа и "Паркер" с золотым пером.
- Итак, херр Шульц, - улыбнулся с издёвочкой Андреас, - да-да, вы не ослышались, "херр Шульц", таков будет ваш агентурный псевдоним. - Он придвинул к Порфирию бумагу и ручку. - Нужно расписаться внизу каждого листа в правом нижнем углу. Сегодняшнюю дату и подпись.
- Они же чистые! - искренне удивился Порфирий.
- А что вы ждали, - усмехнулся Йозеф. - Ваша душа нам незачем, что с ней делать, ума не приложу. За этим к Мефистофелю, он опытный специалист. - И подбодрил Порфирия сочувствием в голосе: - Подписывайте, подписывайте, не тяните время. С этого момента ваша жизнь начинается с чистого листа. Tabulum rasum.
- Но они ведь чистые, под чем я подписываюсь, - повторил Порфирий. - Вы меня вербуете, понимаю. Хотелось бы знать, какие у меня гарантии, что нужно делать, что буду с этого иметь.
- Вы задаёте слишком много вопросов. Не в том вы положении. - Йозеф указал взглядом на стол.
- Почему три? - не унимался Порфирий.
- Одна бумажка - промокашка. Две бумажки - полдокумента. Три - документ. - Выразился образно Андреас. - Эту пословицу я услышал во время командировки в Россию. Подписывайте! - рявкнул он. - Быстро!
Порфирий взял ручку и размашисто расписался и рядом расшифровал подпись. Затем вывел дату. И вдруг увидел перед собой деда. Тот укоризненно покачал головой и произнёс: - Что ж ты обгадился-то так, внучёк? Кто ж теперь на ихнем Унтер ден Линден о нас хорошо отзовётся? Порфирий моргнул и видение исчезло.
- Замечательно! - констатировал Андреас. - А теперь можно и выпить. Фрау Линда, принесите стаканы.
К ужасу и удивлению Порфирия, в комнату вошла зверски убитая им Марта. Мягко улыбнулась Порфирию, поставила на стол стаканы и бутылку шнапса.
Увидев обескураженное лицо Порфирия, Андреас пояснил: - Что вы хотите, херр Шютин? Классика разведки - женщина-ловушка. Вы в неё и попались. Плохо вас учили в вашей разведшколе или вы были нерадивым учеником.
Грехопадение совершилось. Не от любой грязи можно отмыться. Кажется, тело отмылось, а душа стала ещё гаже.
- Пока от вас не требуется ничего, - пояснил Андреас. - Когда вы понадобитесь, вас найдут и объяснят, что нужно делать.
Далее он рассказал, каким образом Порфирия вернут в ГДР. Успокоил, что легенда составлена, выучить не составит труда. Что дадут ему пару-другую агентов, служащих посольства и работающих на них. Они интереса больше не представляют, так, дрянь людишки, после этих слов остановился и отследил реакцию Порфирия на эти слова. Но он не отреагировал и продолжал слушать. Материал на отработанных агентов положила на стол всё та же фрау Линда в серой толстой папке с надписью "Дело Љ". Заверил Андреас Порфирия, что с этого часа дела его пойдут в гору. Что ещё ему надо - карьера! Пожелал служить честно Родине... Сделал паузу и добавил, честно служить нашей Родине. Порфирий не понял и переспросил, мол, чьей Родине и ответа не получил
Йозеф сложил листки с подписями в папку и пожелал, чтобы Херр Шютин напоследок запомнил, что жить следует просто, без излишнего фатализма, фанатизма и крайностей... и от двери буркнул: - До нескорой встречи...
5.
Издалека, приглушённые туманом, доносились слова песни:
Если ты, как Шутин, весы,
Всё будет в порядке, не ссы...
И как на испорченной пластинке звучали эти две строки рефреном без остановки...
Что ни говори, а братья Минусовские молодцы! Это ж надо, перед выборами моими в президенты такую песню замостячить! Провели разъяснительную беседу и мальчики прониклись. Кто же хочет с системой бодаться? Желаешь петь, что в дурной башке куриным помётом на плоский ум ложится, будь добр, угоди власти. Получи индульгенцию и на тебе пресловутую свободу слова... в определённых рамках. Как любили конвоиры шутковать: "Шаг влево-вправо - попытка к бегству. Прыжки на месте - провокация!" и получи инсургент сраный, ренегат ёшканый пулю-дуру для прочищения ума и просветления сознания.
"Эх! - подумал сладко он, слушая повторяющиеся строки песни. - Можно было бы всё вернуть, такой занавес опустил, коммунякам и не снился! И для чужих и для своих - для этих в первую очередь! Не зря старые лагеря приводили в порядок, оснащали по последнему слову техники коммуникацией и прочей ерундой - от Воркуты до Магадана. Просеки да делянки заросли лесами, нужно же их кому-то чистить?!"
Всё будет в порядке не с...
***
Тесть радушно принял Порфирия в своём кабинете мэра Ленинграда в Смольном. До кабинета проводили услужливые холуи-референты с заискивающим выражением на сладких рожах.
- Порфирий Петрович, Порфирий Петрович, какая радость, вы не поверите...в вашем лице такая поддержка господину мэру... - лебезили холуи, - он, как скала демократии, а с вами - он станет более могучим...
Порфирию нравилась лесть. Сладкие потоки мёда на загаженную душу. Чистые листки никуда не делись лежат в неприметной серой папочке под грифом " Top secret" в длинном ящичке, ждут своего светлого часа!
Но пока его никто не беспокоил. Из загранкомандировки вернулся в чине. Тех ретроградов, что любезно на блюдечке ему преподнесли, быстро обработали, не вникая в детали, дали грамотку, затем медальку, чуть погодя - и орденок. Но это - мелочи. Никто не удосужился поинтересоваться: как? Как ему удалось рассекретить и вывести на чистую воду предателей. Прикрытие у них, предателей, было организовано на высшем уровне.
Да ладно! Это всё позади! Сейчас он дома. Тесть подсуетился и Порфирия с памятным значком за верную службу проводили на заслуженный отдых.
- Отдыхать, зятёк, некогда! - тестя так и пёрло, выворачивало наизнанку от избытка энергии. - Мы с тобой ещё заставим уважать нашу фамилию Адамовских, и твою - тоже! Ты. Порфюша, не зря породнился с нами, с князьями польских кровей!
Тесть, гордо подняв подбородок, важно ходил по домашнему кабинету в атласном халате, просторных брюках и шлёпанцах на босу ногу. Глаза сверкали так, казалось, искры из них разнесут стёкла очков в атомную пыль...
Порфирий остановился перед дверью кабинета. Взглядом остановил услужливого референта, предупредив его движение взяться за массивную медную ручку, изготовленную в форме головы льва.
С трудом унял сердцебиение. Глубоко вдохнул. Задержал дыхание. Выдохнул. Указательным пальцем указал на дверь:
- Не будем заставлять ждать господина мэра!
Тесть Порфирия оторвал взгляд от бумаг в тот момент, когда Порфирий с минуту с лишним стоял вместе с референтом у стола.
- Поздравляю, Порфирий Петрович! С этой минуты вы мой первый заместитель по всем вопросам: от обеспечения безопасности до экономико-международных вопросов!
Референты и приглашённые сотрудники мэрии дружно захлопали в ладоши и не менее дружно закричали: "Браво!", "Поздравляем!", "Виват!".
У Порфирия слегка закружилась голова от невероятности происходящего.
Открыли и выпили шампанского, отметили праздничный момент.
Отмечать дальше назначение Порфирия Петровича Шутина первым заместителем мэра, а также, по совместительству, зятя, отправились в банкетный зал при столовой мэрии. Культурное мероприятие вначале, превратилось в обычную пьянку в конце. Хорошо хоть обошлось без мордобоя, обычного явления на Руси, и не важно, мужик ли пьёт, или нувориш от грязи.
И пошла работа, закипела!..
Дел, действительно, было невпроворот. Страна стояла на новом курсе развития, как корабль, штурвал которого перешёл из одних рук в другие.
Встречи с населением, собрания, митинги. Банкеты, фуршеты. Всё это отнимало уйму времени и сил. Иногда казалось, сойдёшь вот-вот с нарезки и нарежешься водки до беспамятства, до дрожи в теле, до...
Но нельзя было этого делать. Никак нельзя!
Для тестя он был, в самом деле, верным плечом, на которое тот мог опереться в трудный час. А часов этих было сорок восемь в сутки. Иногда ночевали в кабинете сутки-другие подряд, такой объём работы накатывал, что цунами по сравнению с ним детские шалости в фаянсовой посуде.
6.
- Не ломать строй, козлы! Левой, левой! Подтянуться и не отставать! Эй, там, на Камчатке, я кому говорю!