Если не пускаться в пространные и запутанные разглагольствования, а выразиться чётко, точно, лаконично - накаркали.
Можно было применить и глагольную форму от существительного, но выглядело бы это не вполне комильфо. А так, не вышли за рамки приличия и сохранили реноме.
Началось всё довольно давно. Не жилось тихо, мирно человечеству в тени раскидистых пальм и разросшихся акаций. Скука. Надо её развеять. Как? Выход нашли: начали буйно фантазировать о том, что-де грядёт изумительно-страшное что-то и неопределённо когда-то. Летели года, столетия, фантазия бурлила и от простых слов речистых былинников перешли к делу. Камень стерпел и бумага стерпит.
Не стояло на месте и человечество. Развивалось вслед за фантазией, иногда в стремлении успеть, бежали впереди повозки.
Литература как жанр не мог полностью осветить лихорадочные ожидания дерзновенного кого-то в сладкой вере в оригинальное что-то. Спасение пришло в лице кинематографа. Вот уж где фантазия людская разошлась!
Постепенно вектор сместился из сладкой ниши любви и приключений. Оздоровляющее дыхание о сопереживании чему-то уверенным бодрым шагом ступило на экраны. Вот тогда и отличились.
Повозка осталась далеко позади, а загадочное заманчивое Будущее, вот оно, рядом. Купи билет, смотри, трясись от страха!
Фильм за фильмом раскрывали ужасные тайны о том, что может быть. Красочно поданные, с захватывающим дух сюжетом, с броским катастрофическим финалом планетарного масштаба.
Вступали в неравную схватку с неизвестностью герои, ступив на зыбкие почвы астероидов-смертников. Брали их тараном в хлипких лодчонках, космических кораблях. Иногда герои гибли пачками. Зачем? Несомненно, они рисковали собой не только ради национальных ценностей отдельно взятого могущественного государства. Это была рациональная смерть. Смерть одного, спасала сотни жизней других. И в цивилизованном мире, и в глубоких джунглях, где среди счастливого примитива живут дикие малочисленные племена.
Одно не понятно, зачем было уничтожать бравых парней, если следуя строгой линии сюжета фильма планете все равно амбец?
Но нет!
Нет покоя мятущимся умам!
От кинорежиссёров и сценаристов решили не отставать и другие, мнящие себя пророками, спасителями человечества, персоны.
Они наперебой галлюциногенно и истерично вещали, мол-де, грядёт последний час! Спасайтесь! И вместе с точными датами начала конца уже спокойно озвучивали вполне реальные суммы, избавившись от тяжкого бремени которых, тянущих ко дну страдания и разочарования, можно легально купить всеспасение и всепрощение для грешной души.
Индульгенция конца света на начало новой жизни.
Пророки называли точные даты. Клялись на Библии, что эти сокровенные знания почерпнуты из неё же. Нужно уметь читать меж строк зашифрованные послания. Бились исступлённо в трансе, убеждая маловерных и жестоковыйных, зрите-де, не есть ли сие доказательство посещения Духа Святого!
Им верили! Безоглядно! Им пели хвалебные гимны и сочиняли торжественные оды! За ними шли в пустынные безжизненные земли; несли им свои кровно нажитые сбережения. Им - верили! Как же иначе?! Но...
... время проходило - жизнь продолжалась; катаклизм - отодвигался.
Как бы это банально ни звучало. Жернова мельницы Времени перетирали в невесомую незримую пыль плевелы злобных предсказаний.
В итоге, тонкие и ранимые души бросались в отчаянии с прекрасного берега жизни в грозно ревущий, бушующий океан смерти, как стадо свиней, в которое по повиновению Христа вошло полчище бесов, "имя им легион".
Tempur fugit.
Забывались и уходили с арены одни вещуны; на смену им приходили другие.
И повторялось всё снова!
И снова ранили душу леденящие слова апокалипсических предсказаний. Маячил сквозь серую дымку времени грозный всадник Армаггедона. И снова лились бурной рекой впечатляющие откровения!
Усилием безграничной силой воли гадателей подтачивались песчаные берега людских душ, прочувствовавших на генном уровне критичность момента.
И снова повторялась история шарлатанства, недальновидного несовершенства провидческого гения! И по новой опустошались берега жизни, кормя от пуза океан смерти.
Общество, успокоенное отсутствием угрозы извне, пребывало в девственной прострации. Которая где-то как-то прерывалась дерзкими выходками религиозных фанатиков и инсургентов разномастного толка.
Пролетали мимо планеты кометы и астероиды, не испытывая к ней интимных побуждений к совокуплению, не стремились слиться в страстном коллапсирующем порыве.
Любовь как монета имеет две стороны как страсть - созидательную, когда приходит, и разрушительную, когда незаметно растворяется в буднях.
Ничего не боясь, не надеясь на авось, люди сладко спали, сопя носами в теплых постелях тихими ночами.
Пришла беда отворяй ворота.
Пришла, когда не ждали...
... накаркали.
2.
Главное о главном
Федя Комар застонал спросонья; голова ощутимо побаливала, давил затылок, вибрировало в висках. "Чёрт! - ругнулся мысленно он, пытаясь, не раскрывая век сконцентрироваться на пробуждении. - Это ж надо было так вчера нализаться! Давал ведь зарок, пить в меру... - он снова застонал, пытаясь перевернуться на спину. - Знать бы её ещё..."
Солнечные лучи проникали сквозь не зашторенное окно. Через веки белки глаз болезненно ощущали свет и тепло.
А выпить повод был.
Нонка, новая сердечная пассия пригласила на день рождения. "Соберутся друзья, знакомые, родственники", - успокоила она и заверила, что приготовила для него сюрприз и что он увидит его - потом! Заинтригованный, Федя жил этим днём, а от воспоминания слов зазнобы о сюрпризе и слова "потом" пробирала дрожь и распалялась безудержно фантазия, она рисовала бурную эротическую вакханалию!
"Потом!" От этого слова Федя холерически дрожал, вибрировал и трясся.
Праздник начался как обычно. Подарки, поцелуи, цветы. Вскоре от удушливо-сладких роз, мимоз и тюльпанов воздух в квартире стал угрожающе спёрт и взволнованно удушлив.
Именинница бабочкой порхала от одного гостя к другому; каждый раз, лукаво подмигивая, встречаясь с Федей взглядом. От этого у него сладкая истома в груди бархатными волнами золотого наслаждения расплёскивалась по телу.
Наконец закончилась первая часть балета и на сцену вышли гномы.
Скованность, неистребимо живущая в каждом, сошла весенними ручьями после первых тостов в честь "дорогой именинницы, нашей Нонночки, нашего солнца и луны" и выпитого алкоголя.
Последние гайки растерянности срезались с резьбы и наглая, красиво-глазая раскрепощённость основалась в душах гостей.
Всё это испытал стоически и перенёс героически Федя.
Нона усадила его справа от себя и, нет-нет, как бы случайно, да и касалась голеньким горячим локоточком Феди. У того от переизбытка чувств только волосы торчком не стояли.
Стерва, она стреляла глазками в израненное Федино сердце, каждый раз, новой пулей открывая новые раны эротических страданий.
Отвлекаться не получалось и он направил лодку событий по плавной реке празднования именин.
После плотного пиршества сделали перерыв: кто вышел покурить, а кто и предложил, а не потанцевать ли нам! Все сразу встрепенулись, ой, и впрямь, отчего бы, и не потанцевать! Кто-то, сразу успевший сильно нарезаться, крикнул, икая, что танец-де белый, дамы приглашают кавалеров.
На Федино не ожидание, Нонна пригласила соседа по площадке, долговязого, жердистого, всего такого скомканного паренька, с взлохмаченной головой и красными от недосыпа глазами. И в танце, под медляки группы "Scorpions", Нонка продолжала буравить острым сексуальным взглядом прищуренных дерзких глаз Фёдора. Чмокала губками, посылала воздушный поцелуй и скромно так улыбалась поднятыми "а-ля страсть" уголками губ.
Сменили посуду. Подали горячее.
Нонночка, опять-таки, как бы невзначай касалась раскалённым локоточком Феди, и он начинал чувствовать, что очень тесно ему становится в просторной лёгкой одежде.
"Вот змея! - думал сладко Федя. - Змеюка! Но ничего, уж как я отыграюсь - потом!" От этого слова, заветно запретного, приторно сладкого у него снова начинали мысли похотливыми пузырьками всплывать на поверхность расплавленного разума.
"Кого там нелёгкая принесла?!" послышалось со всех сторон разгорячённого праздничного стола.
Настойчивая пастушья трель снова разорвала насыщенное ароматами еды и запахами алкоголя пространство.
"Нонна, ты ещё кого-то ждёшь?" закатными лучами полились вопросы со всех сторон.
Виновница торжества растерянно и медленно поднялась, слегка оперевшись на Федино плечо. Недоумённо выпустила взглядом веер пуль по встревоженному полю праздника и направилась к двери.
Ох, и недаром ёкнуло сердечко у Феди!..
То, что потом случилось, Федя помнил отчётливо. А что дальше - тёмный вязкий туман сестры милосердия амнезии.
Торжественно сияя лицом, в комнату под руку с мужчиной лет тридцати вошла Нонна.
"Познакомьтесь, Анатолий, мой друг!" - последние слова были сказаны на такой интонационной синусоиде, что Федя сразу понял истинное значение слова "потом". Когда присутствующие прекратили визгливый гомон представления с мест, Нонна без артподготовки и разведки боем кинулась на шею Анатолия. Её руки, словно два белых лебедя обвили, стиснули его в жарких объятьях; а уста, те сладкие, медовые уста, что по праву должны были дарить свою огненно-влажную страсть Фёдору, подарили своё солнечное тепло Анатолию. По его растерянному виду было ясно, что к такому бегу рысцой с препятствиями он подготовлен не был. Но мимолётная заинтригованная растерянность сменилась хозяйской уверенностью. Анатолий стиснул березовый стан Нонны железными обручами рук, прижал к себе так, что красивые, налитые яблоки грудей упёрлись ему в подбородок!
Взор Фёдора застил молочный туман девственно-скромной обиды. В голове его бились пулемётные очереди слов сначала "за что?", затем - "как так?", и, наконец, "почему?"
Его мягко оттеснили на свободное место в конце стола, и, казалось, забыли. Но всё было не так! Он видел, с каким превосходством и показной наглостью во взоре смотрел на него Нонкин визави. После первой рюмки превосходство и наглость сменились развязной снисходительностью. Она злыми укусами ос язвили Федькину плоть и важные органы.
Твёрдой рукой наполнил водкой фужер и медленно-медленно выпил. Не закусывая, выпил второй. И только после третьего горькая обида ушла на задний план и сменилась ухарством и удалью. "Семи смертям не бывать, а одной не миновать!" Часто киряя, практически не прикасаясь к еде Фёдор дошёл быстро до того плавающего состояния, когда автопилот включается в аварийном режиме.
В растёрзанной, расхристанной, заплёванной тоске, видя, что Нонке и её гостям на него наплевать - ушёл. По-аглицки, не подымая пыль в прихожей, без пылких слов необдуманного прощанья.
Он шёл прямыми улицами, криво ложившимися под его красиво гнущиеся во все стороны ноги-ходули; орал, думал, пел хриплым контральто, наступившим на ухо медведем: - Белая армия, черный барон снова готовят нам царский трон...
3.
Пробуждение
Утро ворвалось в мир со скоростью исхода евреев из Египта.
Танцуя польку на негнущихся ногах, Фёдор прошёл на кухню. Отсутствие родителей не удивило. На работу ушли, решил он. Открыл холодильник, но в нём, не считая жадно сразу опустошённой бутылки "Ессентуки" и бутылки водки, было удивительно пусто. "Когда всё смели? - подумал он; задумался нестройно, - сколько спал?"
По привычке включил радио. Из динамиков шум. Покрутил ручку настройки - нулевой результат. Включил телевизор, надеясь оттуда узнать последние новости. Но бельмо телевизора глупо и растерянно смотрело в душу Фёдора. "Ну, ничего себе!" и поймал себя на мысли, что его окружает тишина. Колючая проволока молчания.
Федя как мог быстро подошёл к окну и распахнул. Но в лицо кроме утренней палящей свежести ничего его не ударило. Он повертел носом из стороны в сторону, перегнулся через подоконник и выглянул на улицу. Увиденное ещё больше поставило в тупик, как время прогресса паровоз на запасные пути музея.
4.
Растерянность
Ни людей. Ни птиц с их надоедливым щебетаньем. Ни свистящего тормозами гула машин и автобусов. На улице было пусто.
Неприятный скользкий червячок страха неторопливо пополз между лопаток.
- Ик! - непроизвольно вырвалось у Феди. - Маха-муха! Что за дела! - и как был босой, раня ступни холодом катастрофических предположений, побежал на улицу. Навстречу непонятному положению вещей.
Он бежал, перепрыгивая через три ступеньки.
Мягко утонула кнопка звонка домофона. Дверь с нерасторопной медлительностью беременной коровы со скрипом распахнулась.
- Ы-ы-ы! - тормознул Федя, вовремя вспомнив, что ключи оставил дома, подпёр дверь обломком кирпича с остатками застывшего раствора.
Его дикому, уже не спросонья нетрезвому взору представилась новая картина оглушительно беззвучного мира.
Повсюду было пусто. Даже на отполированных до масляного блеска лавочках по обе стороны дорожки ведущей к подъезду было пусто. Не было бабулек-соседок, которые, казалось временами, никогда не покидают свой пост даже на время сна, непрестанно перетирая беззубыми ртами грязное тряпьё новостей и обсуждая интимно-строгое поведение соседей.
Ни-ко-го!!!
- Мамочки святы! - взвыл Федя. Вынул мобильник и набрал номер матери. И тут его осенило, лучше позже, конечно, адресная книга была пуста. Ни одного номера. Пусто. И всё же, надеясь на что-то непреднамеренно лучшее, набрал-таки номер. Послышался гудок. Длинный. Затем отбой. На дисплее высветилась фраза: - Абонент в сети не зарегистрирован.
Он сел на лавку, обнял склонённую голову руками и, по-детски вздрагивая плечами, заплакал.
Слёзы мягкой кисточкой очистили его душу от застарелых замасленных наслоений прожитых лет. И очищенный, он вдруг решил, хватит раскисать под звёздным небом под замороженными каплями прошлогоднего дождя. Если уж выпала такая незавидная участь остаться одному в этом покинутом всеми живыми тварями мире, то необходимо полностью использовать весь потенциал внезапно пролившегося завтрашним ливнем счастливого одиночества.
5.
Решительные действия
Тело само резко подняло Фёдора на ноги... Он, было, кинулся со двора на улицу, дабы пуститься в исследовательский процесс морфологии нового пустого мира. Да вовремя осёкся. Идти из дому не евши, хотя в холодильнике всего-навсего бутылка водки, было неразумно и попахивало дурным тоном. Тоном новейшего времени. Прежде сигарета натощак заменяла завтрак до обеда.
На крыльях вновь обретённой свободы Фёдор взлетел на свой этаж, потоптался на площадке - соблазн позвонить соседям был о-о-очень велик! - передумал. Что зря суетиться, один чёрт я один. Такие мысли лазурной пеной весело плавали на морской поверхности сознания.
Шаги робким, еле слышным стаккато отражались испуганным эхо в пустой, как весенний амбар квартире.
Прошёл на кухню. Включил газ. Поставил чайник. Тяжело сел на табурет и задумался.
Всё-таки, Федя был обескуражен произошедшими метаморфозами. Минутное самосозерцание неизведанных глубин души прервал свисток чайника. Федя плеснул в чашку кипятку, добавил две ложки молотого кофе и две мёду.
Не спеша выпил напиток, не давая тому остыть.
Затем встал посреди кухни, обвёл внимательным взглядом внезапно свалившееся на него богатство, сплюнул с досады и произнёс вслух:
- Нет, положительно надо что-то делать...
Постоял немного, повернулся на пятках и направился по коридору к кладовой. За дверью оказалось много чего полезного для потерянной жизни, а вот для внезапно случившегося положения - мало чего. Но он не отчаивался. Начал перебирать вещи, за ненадобностью некоторые просто бросая на пол за спину.
Вдруг его рука на что-то наткнулась. "Ого!" - присвистнул он. Это оказалась банка шпрот, к ней добавился пакетик чипсов, банка домашних солений и капуста ким-чи.
Принеся это богатство на кухню, Фёдор снова сел, приготовил кофе и задумался. "Надо что-то делать..." Вдруг резко распрямился, кофе пролился на ноги, но боли не чувствовал.
- Решительно дома сидеть невозможно, - заговорил Федя сам с собой, подняв к потолку указательный палец. - Совершу-ка я вояж в окружающий новый, как туфли из модного магазина, мир с целью... - тут он замолчал, задумался и отрывисто выкрикнул, выбросил вперёд протянутую руку с растопыренными пальцами, - с целью разведки обстановки и прояснения ситуации!
В своей спальне вытащил из-под дивана мольберт, незаживающую рану заброшенного хобби, a priori - образ жизни. Освободил его от тюбиков с красками, кистей, ветоши, пластиковых и жестяных фляжек с олифой и растворителем. Вздохнул тяжело, пригладил волосы, просмотрел с потаённой грустью годичной давности эскизы.
Обнажённое, осиротевшее нутро мольберта жадно и жалобно взывало к миру широко раскрытым ртом.
Долго не рефлексируя, положил Федя в расчищенное пространство бутылку новой брендовой водки "Кассандра" - усмехнулся зло и непринуждённо, надо же, суки, с названием угадали; чипсы, шпроты, соления и капусту.
Экипировался основательно: брюки заправил в отцовские кирзачи, надел свежую фланелевую рубашку поверх чистой футболки, водрузил на нос очки и на голову - соломенную шляпу.
Посмотрел на себя в зеркало в прихожей, присвистнул, выдал коленца и молвил: - До чего ж я хорош!
6.
Почти на грани паники
Знакомый по прошлым воспоминаниям, ярким, как свет звёзд туманной ночью, мир на деле оказался полон неожиданной новизны.
На улице дружелюбно светило солнце. Тихо, едва шевеля ресницами, шепталась трава и больше никакие звуки не беспокоили застывшие струны пространства корявыми ловкими руками.
Ни щебета птиц и их самих; ни писка комаров и стрекота кузнечиков; ни сытого брёха бездомных собак и попрошайничьего мяуканья котов; ни людской разноголосицы, суетливой и бестолковой; ни вызывающего пения клаксонов мельтешащего транспорта. Не было слышно ничего! Ти-ши-на! Осторожной рысью крадущаяся за добычей царила вокруг.
Она резала слух; она давила на сознание; она выворачивала кишки тупой продолжительной болью; она резала без ножа, оставляя глубокие рваные раны, кровоточащие пустотой; она была всем: и царицей, и рабой, и хозяином и прислугой. Она была кем угодно, но только не облегчением - сознание было напряжено.
7.
Воля
Но как контрастировал город нынешний с тем, ушедшим, полным людей!
Необычное волнующее чувство, - были бы крылья, воспарил, - овладело Фёдором. Радостно и немного пугливо защемило в груди, невольно глаза увлажнились торжественностью момента. "Один! - чуть ли не визжа по щенячьи, думал он. - Свобода! Воля!"
Фёдор выбежал на середину пустого, как стол после сытого застолья проспекта. Вскинул вверх руки и что есть мочи, во весь голос заорал, сбиваясь на хрип: - Воля! Воля! Воля!
Невольно откликнулось сонное эхо:
- ...оля! ...оля! ...оля!
И покатилось по инерции дальше, отражаясь от прозрачных мембран окон и огромных витрин:
- ...ля ...ля ...ля.
Пока совсем не утихло, воровато оглядываясь по сторонам на глухих заброшенных задворках, хамелеонисто прячась в густой листве клёнов и тополей.
Айсберг радости плыл впереди Фёдора по пустым тротуарам, сокрушая своим непревзойдённым величием неповторимость исторического момента.
8.
Хозяин
Федя заходил во все магазины, встречающиеся на пути. В обувных лавках примерял туфли с таким количеством нулей на ценнике, что прежде ему такое могло и не сниться. В бутиках модной одежды опробовал своими могучими плечами и крепкими бёдрами на прочность, износостойкость и носкость самые что ни на есть писклявые модели костюмов от кутюр и без наличия купюр.
С большим энтузиазмом встречали Федю прилавки многочисленных продовольственных магазинов! Из их до неприличия красивых и заполненных кладовых с полок и витрин смотрели на него с беззастенчивой скромностью одетые в броские одежды этикеток мясные и рыбные деликатесы. Бутылки причудливых форм исполнения с невозмутимо невозможным неповторимым по вкусу этиловым содержанием с навязанной прилипчивостью проституток фальцетами узких горлышек вин; свистящим пением пузырьков шампанского и солидным басом лужёных глоток коньяков и виски, просила в приказном порядке: - Возьми нас, Федя!
И он взял. Для начала сделал пару глотков виски и выплюнул на пол, не понравилось. От коньяка "Napoleon" Фёдор просто пришёл в отупляющий по крепости восторг. Опорожнённая одним махом бутыль слегка размазала его взгляд и вывела из идеального равновесия сознание.
Он виновато икнул и поставил пустую тару на полку.
В голове зазвучали бравурные марши, весёлые песни с похабными словечками. Насвистывая мелодии, Федя продолжил исследовать тёмные закрома винного отдела, выискивая белые пятна и окрашивая их познанием первооткрывателя.
"Asti Martini", удивительный напиток богов, Федя выпил как затрапезное пиво, махом, с горла, подавив восторг вкуса солеными фисташками.
Гул в голове из сотен мелодий, неслаженно звучащих, то усиливается, то ослабевает. И тогда, тоскливые волны трепещущего прибоя совершают дерзкий набег суровыми воинами в рогатых шлемах на легкокрылом дракаре на девственное побережье сознания.
С трудом выведя за руку сознание из цепких объятий Нирваны бутылочкой щеголеватого "Bojole", Фёдор, сделав природные дела с крыльца чёрного входа, отправился дальше исследовать доставшиеся ему по праву собственные территории.
Магазины с детскими игрушками и одеждой не удостоил своего величественного внимания. Зато, пинком открывая двери, вваливался в пивные и отводил душу любимым пенным напитком.
9.
И такое случается
Когда на его пути встретилась смиренница аптека с вызывающе-дерзким красочным крестом на груди и невозможно-непостижимой наколкой обвитой вокруг рюмки змеи, решил зайти. Так. На всякий случай. Прикупить... - чёрт! Я же теперь единовластный хозяин! - взять необходимые в пути лекарства. Необходимостью оказалась пачка шипучих таблеток "Aspirin Bayer" по причине весьма крепкого здоровья молодого организма.
Очень долго он стоял и заливался истерическим смехом возле витрины с антипедикулёзными препаратами. Этот его взрыв смеха вызвала надпись на одной коробочке. Она гласила: "Прилагаемая увеличительная лупа позволит вам разглядеть и найти мелких паразитов (клещей, вшей) на вашем теле". Лекарство, крем-гель, называлось лаконично "Педикулин".
Когда приступ смеха, как наброшенная сеть, был сброшен, Фёдор отправился дальше измерять шагами, ставшую его вотчиной территорию.
10.
Духовная пища
И надо же было такому случиться в конце пути! Его взгляд встретился со скромной надписью черным по белому: "Букинист".
Мимо книг Федя спокойно пройти не мог. С детства приученный читать, благодаря настойчивости родителей, он всякую свободную минуту уделял чтению книг.
Газет не читал принципиально - ничего путного там не найдёшь. Лживые в своей правдивости статьи и репортажи об успехах правительства; ротации бездарных министров из одного кресла в другое и прочие тошнотные нелепости, считал он, портят и отбивают охоту к чтению.
Отдел техники обошёл вниманием - не технарь. Но вот возле разделов книг с тематикой фантастики, мистики, эзотерики и философии остановился, заворожённый.
Федя расположился в маленьком уютном читальном зальчике с выбранными книгами, все стены которого были облицованы деревом; на тёмных панелях висели портреты классиков в овальных позолоченных багетах; пространство между ними занимали книжные стеллажи от пола до потолка, с приставленной лесенкой для удобства пользования книгами. Столики, их было шесть, рассчитаны на одного человека, располагались в два ряда. На них стояли огромные старинные основательные настольные лампы с темно-зелёными бархатными абажурами.
Федя с душевным трепетом и радостным тремором в пальцах перелистывал старинные фолианты. "Какое богатство! - думал он, осторожно и аккуратно переворачивая пожелтевшие на срезе тяжёлые от нанесённой на них исторической тяжести информации листы. - Какая благодать!" И сразу осёкся. Выпить взял? Взял! Еду? Тоже! А пищу духовную? Забыл...
Время спокойно несло свои спокойные воды между высоких берегов жизни.
Со светлой грустью окинул Федя читальный зал. На полочке взял первую попавшуюся книгу с собой для чтения. Это оказался томик Ницше. "Так говорил Заратустра".
- Что ж, - произнёс Фёдор вслух и немного испугался своего голоса, звонко зазвучавшего в стенах читальни. - Ницше, как раз то, что поможет без тяжёлых психических травм пережить переходный период; переосмыслить жизнь в новых сложившихся обстоятельствах.
Завернул книгу в пергамент, положил в мольберт. На выходе тормознул. Вынул из кармана червонец, оставил его красоваться на кассовом аппарате. Книгу взять без платы считал святотатством.
11.
Чем дальше в лес
Если шагать по центральному проспекту, то можно в итоге упереться в мост через реку Свею.
За мостом начиналась зона промышленных предприятий и прочих цехов, где трудилась в своё время вся трудоспособная часть населения города.
Сама же Свея была рекой широкой, имела чистую воду, не полностью изгаженную промышленными отходами; говаривали, что можно безбоязненно пить из неё воду, без кипячения. Имелись на ней три плотины и заводи, образованные благодаря первым, глубокие, большие, заросшие камышом. В заводях водилась рыба. Мелкую ловили для домашних котов и кошек; среднюю и крупную для жарёхи и ушицы.
Вот к ней, к Свее, решил направить свои стопы Фёдор.
Изображая строевой шаг, выбивая жёсткими подошвами кирзачей мнительную пыль из асфальта, он и шёл и во весь голос пел:
А ну-ка песню нам пропой веселый ветер!
За пением и маршем расстояния любой дальности кажутся несоизмеримо малыми. Это вам не призрачная погоня за радугой: сколь до неё не беги, один чёрт она впереди будет.
Свежий, влажный, немного попахивающий гниением бодрящий воздух от реки резко потеснил от берега дневную жару вглубь мегаполиса.
Фёдор остановился на гранитной набережной возле гранитного спуска к воде; приложил руку козырьком к глазам, полюбовался открывшимся прекрасным видом реки, берегами, утопающими в густой прибрежной зелени камыша и ив. Очарованный, выдохнул горячо: - Господи, красота-то, какая!
Не спеша, медленно переставляя ноги, он пошёл вниз по каменным ступеням.
Он шёл и вдыхал речной воздух, наполненный ароматом прибрежной тины, зелёных крон деревьев, изумрудной травы и ностальгическими воспоминаниями, внезапно нахлынувшими в душу.
Фёдор остановился на полпути. С трудом справился с тревожным волнением в груди. Подставил лицо, увлажнённое слезами солнцу и ветру: чтобы они его высушили чистыми и мягкими рушниками.
"Двум смертям не бывать, а одной не миновать! - произнёс он слегка севшим голосом. - Что поделать, такова жизнь! Встречу в одиночестве свою... - тут Федя задумался, что "свою", старость, смерть или что ещё? И зашагал дальше, считая ступени, отодвинув на задний план пространственной перспективы сознания последнюю неутешительную мысль.
12.
Течет река вольно
Река его встретила радостным плеском изумрудных прозрачных волн, длинными языками щедро увлажняющих песчаную часть хитроумно извилистого тела берега.
Шумел неторопливо камыш, ведя долгий бесконечный спор с бестактно философствующим ветром о нестабильной незыблемости краткого бытия, вставляя в страстный горячий монолог тонкие льдинки спорного антагонизма. И тогда взрывался ветер, наотмашь хлестал словами-петлями по гибкому стану камыша, на что тот только улыбался и продолжал вставлять вербальные палки в колёса веских доводов ветра.
Стоял обычный меженный день. Небо, лишённое вуальных одежд из облаков, выгорело под солнцем. Оно казалось Фёдору таким же одиноким, как и он сам.
Взмахом головы он отбросил назад наползающую на глаза чёлку, а вместе с нею мысли, наполненные бодрым минором.
Побродив по берегу с полчаса, Фёдор выбрал понравившееся место. Искусственная насыпь небольшим, блестящим на солнце кварцевым языком лакала жадно речную волну; с неё можно и порыбачить, впрочем, снасти остались дома, или просто поваляться. Погреться на солнышке после купания.
Насаженные любовно вдалеке от берега ивы давали желаемую прохладу, самые смелые из них ступили в воду и полоскали там свои ветви-власы. Густо и сочно росла в тени деревьев трава, пахнущая ещё не скошенным сеном и парным молоком.
Федя сбросил с ног кожаную тяжесть сапог; хлопковую стеснённость брюк и освободил грудь от фланелевых объятий рубашки.
Зарывая ступни в разогретый солнцем песок, Фёдор пошёл по языку, остановился у кромки воды, присел и с минуту зачарованно смотрел на тихое теченье воды. Иногда в ней проплывали травинки и веточки с листьями. Но совершенно не видел он ни мальков, ни рыб. И был этим удручён. "Помахала мне рыбалка чешуйчатым хвостом", - разочарованно подумал он и вдруг услыхал плеск. Характерный, такой слышен, когда играет рыба, выпрыгивая наполовину из воды или полностью выскакивая из неё, играя серебром чешуи в радужном отражении солнечных лучей.
Направил взгляд в направлении звука. На воде расплывались круги, тая в её медлительном течении.
От удивления Федя качнулся на пятках, потерял равновесие и качнулся вправо. Инстинктивно выбросил правую руку, опёрся, почти по локоть погрузившуюся в воду. Она приятно кольнула бодростью прохлады утомлённую жаром дня нежность кожи. Пошевелил пальцами в воде, взмутил песок и вынул руку.
Удивление повторное было шокирующим. Рука, погружённая в воду при опоре, исчезла! Он чувствовал её, ощущал пальцы, он ими работал; но их не было!
Фёдор упал на колени, развернулся к берегу и никого не увидел. "Слуховые галлюцинации от шока!"
Но голос, надтреснутый, с нотками фальши повторился:
- Удивлены чрезвычайно. - Уже не вопрошал, а как бы утверждал голос.
Откуда ни возьмись, налетел шквальный ветер, на солнце, яркую оранжевую лампу набросили тучу-абажур и Фёдор увидел его.
Отстранив от лица тощей высохшей рукой трепетные ветви-щупальца ивы, стоял старик в закатанных до колен синих застиранных трикотажных спортивках, голый бледный торс украшала ладанка с крестиком на верёвочном шнурке; густая копна выцветших до седины волос лохматилась сонно и непринуждённо, осторожно тревожимая ветром.
- Да как сказать, - на большее Феди не хватило от растерянности.
- Что ни говори, от этого никуда не деться, - старик выкашлял слова из прокуренной груди. - Африкан Петрович, пенсионер! - представился он и протянул костлявую высохшую кисть-руку.
Федя протянул свою и присвистнул: она была на месте. "Во, дела!" - подумал он. Но совладал с недоумением и бодро представился:
- Федя. Студент. Практикующий.
- Практикуете - что? - поинтересовался Африкан Петрович.
- Хм, летняя практика, учусь в торговом техникуме, работаю в магазине.
- Практикант, - выдержав паузу, поправил Африкан Петрович. - И как, нравится работа?
- Да, - просто ответил Федя. - У нас в роду все продавцы: обе бабушки, мама, сестра старшая завмаг, тётки в торговле.
- И вы решили тоже пойти по пути наименьшего сопротивления, - не то спросил, не то подтвердил старик. - А не пытались плыть против течения?
- Против какого?
- Выбрать жизненную стезю другую. Например, строителя.
- Пытался, - Федя почувствовал, как к лицу прибывает краска, - да только ничего из этого не вышло.
- Почему же?
- Не знаю; не вышло, и всё.
- Чем всё-таки пытались заняться, разрешите полюбопытствовать. - Старик стоял в тени; Федя - на солнце. Стояли друг против друга и не решались приблизиться.
- Живопись...
- Замечательно! - старик цокнул языком и указал рукой на мольберт. - Осталась горечь воспоминаний и вот это?
- Да.
- Что помешало?
- Наверно, карма моя такова.
- Ого! - радостно воскликнул Африкан Петрович. - Так вы ещё и в восточной философии разбираетесь.
- Почему так решили.
- Видите ли, молодой человек, - начал старик, - не каждый десятый знает слово "карма", и далеко не каждый сотый, его значение. Которое, впрочем, можно трактовать по своему, если не трогать истинное, первоначальное значение с глубоко заложенным философским смыслом.
И тут Федя начал рассказ, в котором поведал, что читал соответствующую литературу, что в последних классах школы ходил в философский кружок, и что нравились ему часы, проведённые там, на занятиях; особенно было по душе, что на кружок ходило не так много человек, в основном, с филологическими наклонностями. Африкан Петрович довольно сказал, что ему понятно, откуда познания; также поинтересовался, кто был руководитель кружка, преподаватель литературы. На что Федя отрицательно помотал головой, что вёл кружок преподаватель физики, очень интересный человек, с большим кругом интересов, и что свои уроки он преподносил так, что казалось, смотришь спектакль, а материал запоминался легко и усваивался быстро. Африкан Петрович задумчиво почесал нос и пробурчал, что это очень странно; Федя не понял, что "странно?" и переспросил; но старик пошёл по новой линии.
- Что же вы на солнцепёке стоите! - вдруг сменил тему он. - Добро пожаловать в тенёк. Сядем на травушку-муравушку и побеседуем. Временем располагаете?
- Времени, - приближаясь к старику, сказал Федя, - нынче вагон.
Как под своды огромного храма Фёдор вошёл под ветви ивы. Тонко струясь, они тихонечко звенели. Было в этом звоне что-то умиротворяющее.
Они уселись на разостланное одеяло.
14.
Импровизация обеда
- Может, перекусим, - предложил Федя, чувствуя накатывающий грозовым фронтом голод, обострённый выпитым в винном магазине хмельным. - У меня тут есть немного, чем подкрепиться и набраться сил.
Освободил ножки мольберта из гнёзд, выдвинул их на нужную длину, закрепил винтами, получился довольно-таки приличный столик. Открыл мольберт, вытащил водку и продукты. Крышку вернул на место, водрузил всё на стол. Посетовал об одном Федя, что ни стаканов, ни вилок нет, да и хлеба, одни чипсы. На что Африкан Петрович живо отреагировал, что не беда, мол. Из небольшой спортивной сумки вынул кожаный прямоугольный футляр. В нём оказались маленькие стопочки, вилочки, консервный ножик и зубочистки.
Затем он вынул из сумки пакет, выложил на стол бутерброды с сыром, который слегка подсох и его пластики по краям загнулись кверху, напоминая крышу пагоды. Выставил термос, объяснил, чай с коньяком, а конфеты и печенье предложил оставить на потом, когда закончится торжественная часть банкета и общество приступит к десерту.
Тёплая водка из маленьких стопочек со скрежетом и скрипом тяжело проникла в организм. Федя предложил поставить бутылку в воду, чтобы остыла, в песке в камышах. Спешить некуда. Африкан Петрович согласился, некуда, да и зачем, если судить по происходящему, они успели к раздаче пряников.