Свердлов Леонид : другие произведения.

Экзамен по фарнухтологии

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:


Оценка: 5.65*14  Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Сон о любви и науке.

Посвящается тому,
кто прочтет это
до конца.

Я не был готов к экзамену. Вообще он стал для меня полной неожиданностью. Я вертел в руках билет и пытался вспомнить хоть один миг подготовки, хоть одну лекцию по этому предмету, лицо преподавателя, наконец. Но в памяти растекались только обрывки фраз и формул, красочные таблицы из учебника, разводы мела на плохо вытертой доске, пальцы, перепачканные в синей пасте, и все это вместе собиралось в два вопроса: "

1. Фарнухтология. Ее место и роль в жизни современного общества;

2. Вторая (большая) теорема Денстиллета".

С первым вопросом просто: напустить туману, потрепаться, но на листок тут ничего не напишешь. Экзаменатор, скорее всего, не захочет слушать эту чушь и сразу потребует ответа на второй вопрос.

Я оглядел аудиторию. Кроме меня экзамен сдавала только одна девушка. Раньше я ее не встречал. Она наклонилась к своему листку и что-то быстро строчила. Уж она-то подготовилась. Я потянулся к ней, чтобы задать вопрос, но она не заметила, а экзаменатор сразу ожил и, встряхнувшись, спросил:

- Вы уже готовы?

Все равно уж не вспомню, что время терять. Я кивнул. Он подсел ко мне и с любопытством уставился на стенку за моей спиной.

- Современное общество немыслимо без фарнухтологии, - начал я.

- А фарнухтология без общества? - перебил он.

Его очки блеснули как клинок, выхваченный из ножен.

- Наука - неотъемлемая часть жизни общества!

"Хорошо ответил".

- Какую часть жизни общества она составляет?

"Чтоб тебя!"

- Этого не было на лекциях.

"А может и было".

- Этот вопрос я давал для домашней проработки. Впрочем, продолжайте.

"Если он будет так цепляться к каждому слову..."

- Фарнухтология...

- Достаточно, это Вы уже говорили. Второй вопрос.

"Интересно, зачел ли он мне первый?"

- Я боюсь за точность формулировки.

- Напрасно: она не зависит от Вашего ответа.

- Зато от нее зависит мой ответ.

- Но Вы же ничего не ответили!

- Да.

- Наконец-то Вы начали думать.

"Дурдом!"

- Поясните формулу Денстиллета, - попросил он, устало кладя голову на ладонь.

"А все-таки я долго держался. Он меня минут десять заваливал, а я ведь этого совсем не учил."

- Знаете, у меня очень плохая память на формулы. Не люблю я их. Напишите мне ее - я поясню.

Девушка оторвалась от своих записей и, обернувшись ко мне, рассмеялась. Меня это возмутило.

- Неужели ты думаешь, что, вызубрив формулу Денстиллета, стала настолько умной, что можешь смеяться над другими?! - воскликнул я. - Ни одна формула не изменила тебе ни одежды, ни образа мысли, ни один лишний волос не вырос на твоей голове оттого, что ты узнала на одну формулу больше, да если бы у тебя от каждой формулы вырастал волос, то тебя можно было бы показывать в зоопарке!

Она рассмеялась еще веселее. Мое самолюбие было растоптано.

- Я приду в следующий раз, - сказал я.

- Я сегодня весь день на кафедре. Подумайте над своим вопросом, только не обрастите от этого волосами.

Я попятился к двери, цепляясь за спинки стульев. У двери я решился поднять глаза и улыбнулся девушке, я понимал, что зря нагрубил, но она была слишком увлечена перечитыванием своего листка и моя улыбка беспомощно повисла в воздухе. Чтобы ей не пропасть, я сделал вид, что улыбаюсь экзаменатору.


Что это сон, я понял, когда в холле института снова встретил девушку с экзамена.

- Тебе нужна помощь? - спросила она.

- Да, - ответил я, улыбаясь на этот раз не только в пустоту, - одолжи мне свой конспект и покажи, как пройти на кафедру фарнухтологии - я там ни разу не был.

- Покажешь ему дорогу? - спросила она у парня, который был с ней.

Только сейчас я заметил, что она не одна.

- Это денстилл двенадцать отсюда, - замялся парень, - но я могу довести и за десять денстилл.

- Но у меня нет при себе ни денстилла, - возразил я. - Вы мне снитесь, а во сне человек не носит при себе денег.

Она опять рассмеялась.


Институт был огромен и пуст. Лестницы сменялись коридорами, коридоры - дверьми.

- Обычно свои пути держат в тайне- объяснял мне мой провожатый, - но ты все равно скоро проснешься, от тебя нет смысла скрывать дорогу.

- Почему же она такая секретная? - спросил я.

- Раньше в нашем институте было много кафедр и ученых, но после того, как появилась кафедра фарнухтологии, все остальные кафедры сразу закрылись и институт опустел. Вскоре все забыли, как по нему ходить, а плана никто никогда не составлял. Теперь, если кому-то надо пройти на кафедру фарнухтологии, то он сам отыскивает себе дорогу. Два человека не ходят туда одним путем. Каждый знает в институте такие коридоры, о которых никто другой не догадывается, двери, которые никто не открывал, у каждого есть свои аудитории, в которые никто не заглядывает.

- Так значит, все аудитории, мимо которых мы проходим, твои? - спросил я.

- Нет, их тут так много, что я даже не всякую дверь открывал, кроме того, об этом коридоре могут знать и другие: когда каждый держит свой путь в секрете, то как проверить, совпадают они в чем-то или нет?

- Так значит, я тоже могу найти здесь свою аудиторию?

- Конечно.

Я открыл ближайшую дверь. За дверью был большой, светлый и пустой класс. На окнах стояли цветы, у зеленой чистой доски лежали несколько кусков мела.

- Это моя аудитория, - сказал я.

- Нет, - возразил мне мой спутник, - смотри как тут чисто. Кто-то наводит здесь порядок, значит это чужая аудитория.

Значит моя аудитория самая пыльная.


- Это одна из моих аудиторий, - сказал он, показывая на дверь в углу.

Я вошел туда.

Комната была совсем маленькая. В ней была одна парта, доска и окно. Стены были выкрашены в грязный желто-синий зеленый цвет. В этой аудитории случилось несчастье, находиться в ней было невыносимо.

Я обернулся к двери. "Выхода нет” - было написано на ней.

Я подошел к окну. За окном был залитый асфальтом двор. Я смотрел с высоты аудитории на то, как солнечные лучи отчаянно падают туда, оставляя внизу яркие пятна. Я захотел распахнуть окно и только тут заметил надпись на стекле:

"Это не выход".

- Как ты отсюда выходишь? - спросил я.

- Я сюда не вхожу, - ответил он.

- Почему тогда здесь так чисто?

- Даже такие аудитории надо содержать в порядке, ведь это моя аудитория. Впрочем, она мне не нужна. Хочешь забрать ее себе?

Лучше не иметь никакой аудитории, чем иметь такую.


Эта часть института действительно была известна не только моему конвоиру: в одной из аудиторий была открыта дверь и там я увидел целующуюся пару. Они целовались аккуратно и недолго. Когда я заглянул, их губы почти сразу разомкнулись и счелкнул секундомер.

- Сейчас я пишу поэму, - скромно сказал он.

- Обо мне? - он кивнул. Она мрачно вздохнула и отвернулась к окну.

- Опять, - прошептала она. - Опять анапестом?

- Нет, нет! - поспешно возразил он. - Теперь я пишу только ямбом и особенно отмечаю твои умственные способности и внешние данные, как ты и велела.

— Хорошо, если так, - сказала она.

Замолчали. Он хотел ее поцеловать, но она сразу взяла в руку секундомер, и он передумал.

- Моей поэме не хватает всего лишь десятка денстилл, - сказал он, сжимая ее руку с секундомером, - скоро я ее допишу. Мы отметим это?

- Да, - ответила она, подумав, - встретимся в парке, под старыми липами. Там романтично, кстати, посмотри в календаре, когда в этот день закат, мы будем на него любоваться. Подбери беседку, откуда он виден, но не ту, что в прошлый раз, там скрипучая скамейка снижала романтичность денстилл на пятьдесят и дуло ужасно.

Он достал блокнот и записал это.

- А наше свидание начнется закатом или закончится? - осторожно спросил он.

Она полистала книжку, лежащую рядом, на столе, и сказала:

- Ночью встречаться в среднем на девяносто восемь денстилл романтичнее, но тогда надо взять с собой фонарик, или встретиться в полнолуние, а то как я увижу, что ты меня поцеловал? Да и тебе будет неудобно читать мне свою поэму. Она большая?

- Да, как моя любовь.

- Тогда ее должно хватить на одну ночь. Я полагаю, что тебе лучше оформить ее в письменном виде и отдельно подготовить наиболее удачные места. Их ты прочтешь там, а все целиком я посмотрю дома.

Где-то вдалеке зазвенел звонок.

- Ну, ладно, - сказала она, вставая, - сегодня ты хорошо подготовился, я довольна.

В дверях она остановилась и сказала, обернувшись:

- И не забудь напомнить, чтобы в следующий раз я тебя поцеловала.

Она вышла из аудитории. Он немного задержался, убрал блокнот, достал микрокалькулятор, что-то на нем подсчитал, после этого выбежал в коридор и скрылся за поворотом.

Аудитория опустела. Это хорошая аудитория. Ее мне не уступят.


Мы вошли в последнюю аудиторию на этаже. Это было огромное помещение со стеклянным куполом вместо потолка. Стеклянные двери открывались на крышу, солнце играло на столах, преломляясь в неровностях стекла.

Красивая, чистая аудитория, не моя.

Своей аудитории я не нашел, зато мне не надо наводить в ней порядок. Но почему в моем сне так много чужих аудиторий?


Через стеклянные двери мы вышли на крышу. Так проходил путь на кафедру фарнухтологии. Мы прошли над институтом, грохоча жестью крыши. На противоположной стороне несколько человек загорали с таким легкомысленным видом, будто все происходящее в моем сне их не касалось.

- Вот сюда, - сказал мой проводник, показывая на слуховое окно.


Из всех помещений института это, скорее всего, было самым пыльным. Это был то ли чердак, то ли подвал со слуховым окном. Прямо передо мной стоял письменный стол, на нем - компьютер. За спиной у сидевшего за столом был книжный шкаф со стеклянными дверцами. Сбоку, над дверью, висел портрет солидного мужчины в очках и с галстуком-бабочкой. Денстиллет, наверное.

Мое появление вывело из оцепенения ученого, сидевшего за столом. Кажется, он всегда цепенел, когда не разговаривал со мной. Я это заметил еще когда он принимал у меня экзамен.

Теперь он снова зашевелился, укутался поуютнее в свою мантию и вопросительно на меня посмотрел.

- Все это, - я обвел рукой вокруг себя, - это мой сон. Вас это удивило?

Он пожал плечами.

- Если нам снятся другие миры, в которых нам, возможно, только предстоит побывать, - сказал он, - то почему наш мир не мог бы присниться кому-либо? Так Вы поэтому не подготовились к экзамену?

- Я не знаю, что такое фарнухтология. В моей реальности ее нет.

- Так Вы не ориентируетесь в собственном сне, молодой человек? Должно быть, ложась спать, Вы не проветрили помещение.

Он встал, поправил мантию, и несколько раз обошел вокруг меня, собираясь с мыслями.

- Фарнухтология, - сказал он, - это наука, собравшая в себя все. Раньше было много наук и, хотя все они изучали разное, они были во многом похожи. Денстиллет первым заметил это и доказал теорему, из которой следовало, что любой предмет может быть выражен через другой, любое явление может быть измерено и нет ничего несвязанного и несравнимого. С помощью формулы Денстиллета можно рассчитать и оценить любое явление и любую величину. Так возникла фарнухтология.

- Так значит, формула Денстиллета дает ответы на все вопросы? - спросил я.

- На все.

- Я несколько раз слышал здесь слово денстилл...

- Это универсальная единица ценности.

- Так вы все измеряете в одних и тех же единицах!? - удивился я. - Вы можете сравнить любовь с помидорами?

- Конечно, а разве Вы сами не измеряете Эйнштейна в тех же единицах, что и фонарный столб? Нет, Вы сравниваете Эйнштейна с фонарным столбом и считаете при этом, что фонарный столб больше. Это Вас не смущает?

- Так что же больше, - спросил я, - любовь или помидоры?

- А Вы сами определите. Вот Вам и будет задача к экзамену: подсчитайте денстиллическую ценность любви и помидоров. Хотя сразу могу Вам сказать, что большую любовь одними помидорами никак не заменить. Но как я люблю помидоры!

Теперь я понял, что подсчитывал поэт с микрокалькулятором: денстиллическую ценность своего свидания. Ученый, между тем, сбросил свою мантию и прошмыгнул к слуховому окну.

- Мне надо идти, - сказал он, - а Вы пока можете посидеть здесь и поготовиться к экзамену, в наших книгах наверняка есть что-то такое, чего не знают ученые в Вашей реальности, так что Вы сможете их этим удивить, если все не забудете, когда проснетесь.

- А Вы не боитесь оставлять меня здесь одного?

Он усмехнулся:

- Молодой человек, Вам осталось спать считанные денстиллы, неужели Вы думаете, что из сна можно вынести что-то кроме эфемерных воспоминаний? - С этими словами он исчез в слуховом окне.

Он прав: все, что я могу вынести из этого сна: формула Денстиллета! Если я ее найду, то проснусь Нобелевским лауреатом!

Я бросился к шкафу и принялся выхватывать из него книгу за книгой. Я не знал, сколько мне осталось спать, и боялся не успеть найти нужную формулу. Мелькали цифры, значки, формулировки. Я не мог найти то, что искал: я не знал ни где это искать, ни как оно выглядит. Книги летели на пол, рассыпая листы. Хлынувший из шкафа поток смел мои скудные возможности и глупые мечты.


Я шел между белых колонн, завершавшихся вверху каменными сводами, заросшими мхом. Я удивлялся, что никогда не был, в таком красивом месте. Еще меня удивляло то, что я совсем не встречаю людей. Похоже, формула Денстиллета не нуждается не только в науках, но и в людях.

Дорога, вымощенная мраморными плитами, привела меня к дому из белого камня. Судя по архитектуре, это был театр или какое-нибудь общественное здание. Я очень удивился, когда увидел на фронтоне надпись "ЦИРК".

На висевшей у входа афише действительно было написано:

Сегодня в нашем цирке:
летающие гипопотамы
зеленые люди,
медведи, танцующие на канате

- Что встал? - окликнула меня старушка-билетерша. - Представление уже началось.

- У меня нет билета, - ответил я.

- Тогда тем более надо приходить вовремя! А оттого, что ты будешь стоять, он у тебя не появится.

С этим не поспоришь. Я вошел в здание.


В зале я увидел только одного человека, сидящего на манеже. Когда я вошел, он встал, неуклюже поклонился и надел шляпу. По этой смешной измятой шляпе я и понял, что это клоун.

Я удобно расположился в третьем ряду и, прикрыв глаза, стал слушать, как клоун играет на скрипке.

Музыка поднималась с арены как туман над рекой в безветрие. Она не уходила, как это обычно бывает с музыкой, а обволакивала все в зале прозрачным призрачным туманом, охватывала манеж, поднималась под купол и оставалась там голубым облачком. Мне вспомнился весь мой сегодняшний сон, в котором я так и не сдал экзамен, не нашел ни своей аудитории, ни своей формулы, да и на это ли мне следовало тратить сон? Зачем мне понадобилась кафедра фарнухтологии? Разве про нее я должен был спрашивать девушку в холле института?

Я не заметил, как музыка прекратилась. Открыв глаза, я увидел, что клоун больше не играет, а, застыв, вопросительно смотрит на меня: "Ну как?"

- Я не очень разбираюсь в серьезной музыке, но это было прекрасно, я никогда не слышал ничего подобного.

Клоун в бешенстве отшвырнул свой инструмент и, сорвав шляпу, закричал:

- Что ты вообще понимаешь? Я стараюсь тебя развеселить, надеваю эту дурацкую шляпу, играю на сковородке, а ты говоришь, что слушал серьезную музыку! Это был Чижик-пыжик, только в другой тональности! И ты на меня смотришь как на девочку, схоронившую своего попугая, но я клоун, а не Гамлет! Имей же совесть!

Только теперь я заметил, что лежащий на арене предмет, был и впрямь не скрипкой, как мне сперва показалось, а сковородкой, а туман, который я принял за музыку, был дымком от жарившейся на ней яичницы. Мне стало стыдно за свою невнимательность.

- Извините, - начал я, - теперь я и сам вижу, что это было смешно, просто я...

- Что извиняться, - перебил меня клоун, - ты уже унизил меня, оскорбил во мне артиста, высмеял мое искусство! - тут он подбежал ко мне, нахлобучил на меня свою шляпу и вытолкнул на арену.

- Попробуй теперь сам! - крикнул он, садясь на мое место. Покажи, как ты это умеешь.

- Да я это совсем не умею, - сказал я, снимая шляпу, - даже не знаю, что надо делать.

- Что можешь, - ответил он, - танцуй, пой, ходи на голове, читай стихи - издай хоть звук, если ты не трус.

Показаться трусом я не хотел. Я положил шляпу на край арены и стал читать стихи:

"Мы летом летали, ложась в облака
Над полем, полным полыни.
Мы знали, что все уплывет, но пока
Мы сами и пели, и плыли.

Нам мечталось, что мы лето заберем,
Что секрет полета мы открыли,
Но столкнулось лето с сентябрем
И дожди нам промочили крылья.

Победа над летом далась без труда
И клены кровью залились,
Мы с неба в листву соскользнули тогда
И вместе с листами кружились.

Нам казалось, что мы кружимся не зря,
Что мы будем вечно это делать,
Так считали мы до декабря,
Когда весь наш мир стал черно-белым.

Зимой покрывались мы снегом и льдом
Нас снег согревал в эту стужу,
Сугроб заменил нам и небо, и дом
И нам не хотелось наружу.

Из сугробов мы построили дома
И мороз нам стал казаться благом,
Но уже к апрелю шла зима
С талым снегом, словно с белым флагом.

Оттаяли мы и журчащим ручьем
Поплыли, любуясь весною.
Тогда мы мечтали понятно о чем:
Чтоб жизнь была только такою.

Но мы знали, что идет июня рать,
Из весны она всю душу вынет
И опять придется нам летать
Над полями, полными полыни."

Клоун мрачно покачал головой.

- Я клоун по профессии, а ты - от рождения, - сказал он. Ты неуместен при любых обстоятельствах.

Он вышел на манеж, забрал шляпу, и показал мне на дверь: "Уходи!"

- Как уходи, - не понял я. - А как же летающие гиппопотамы и медведи на канате?

- Все сразу хочешь? - проворчал клоун. - Потом все будет, а сейчас - иди.

- Куда мне идти?

- Дурак! - беззлобно сказал он. - Куда все люди ходят в антракте? В буфет, конечно.


Цирковой буфет оказался довольно богатым. Жаль, что у меня не было денег, впрочем, платить все равно было некому. Отсутствие людей угнетало. Я взял с прилавка бутерброд с красной рыбой, в конце концов, это мой сон, а значит и бутерброд тоже мой, и, жуя, пошел по фойе. Так я прошел до окна, выходящего на крышу. Пропустить такое окно было выше моих сил. Большое как дверь, окно было специально для меня оставлено открытым. Я перелез через подоконник и сразу оказался на широком выступе, поднимавшемся на локоть над остальной крышей с одной стороны и на огромную высоту над улицей с другой стороны.

По мере того как выступ становился все уже и уже, идти по нему становилось все интереснее и интереснее. Я начал чувствовать ветер, на который в начале пути не обращал внимания, стал балансировать руками, старался не смотреть вниз. Это было похоже на игру в орлянку: если упасть в одну сторону - ушибусь и только, если в другую, то когда долечу донизу, проснусь и не узнаю, что в моем сне было дальше. Но пока я шел, моя монетка не падала ни орлом, ни решкой, а лежала на ребре, а выступ между тем сузился настолько, что стал резать мне ноги.


Я не упал. В это трудно поверить, но я прошел весь выступ до конца и спрыгнул вниз. Там где он кончался, начиналась широкая мраморная лестница, ведущая к морю. Уже стоя на ней, я обернулся и пощупал выступ, по которому шел. Когда я провел по нему ладонью, она увлажнилась и стала красной. Я перевязал ее платком и пошел вниз, к морю.


Ее я встретил у моря, на песчаном пляже. Ее голубое платье вилось на ветру как перевернутый флаг, а края его были продолжением прибоя. Солнце запуталось, играя своими лучами в ее волосах, и теперь не могло от нее оторваться.

- Ну как, нашел? - спросила она, улыбаясь.

- Нет.

Она рассмеялась.

- Хочешь узнать доказательство теоремы Денстиллета? - спросила она.

Я кивнул.

- Пошли, - сказала она.

Она шла впереди, наступая на волны, а те нежно лизали ее ноги и за это уносили себе на память ее следы. Ветер перебирал ее платье и пытался повторить на морских волнах узор его кружев. От этого она сама становилась похожей на море, а море было так похоже на нее, что даже ветер не мог их различить.

Мы поднялись на высокий зеленый холм. С него были видны и город, и море, и скалы с заснеженными вершинами на горизонте.

- Далеко? - спросил я, показывая на море.

- Да, - ответила она, - денстилл пятьдесят.

- Как же мы смогли так быстро сюда добраться?

- Мы шли короткой дорогой.


Я смотрел на облака, которые медленно проплывали, по колышущемуся на ветру голубому платью неба, отражаясь в кружевах морской пены, и опять думал о том, что скоро проснусь. Я не смогу взять ее с собой: море, солнце, ветер и небо мне ее не уступят.

- Мы не увидимся, - сказал я, - один сон не может присниться дважды. Теперь только ты можешь увидеть меня во сне.

- Но как мы узнаем друг друга? - спросила она. - Ведь во сне и наяву люди такие разные? К тому же ты, наверное, забудешь свой сон, да и как я найду место, где ты живешь?

- Это мрачное место, здесь я уже начал забывать его. Там нет ни земли, ни неба, только камень и позолота.

- Неужели у вас нет ветра и моря?

Конечно, нет, откуда им у нас взяться? Я в последний раз посмотрел на ее лицо. Она была совсем не похожа на красавицу. Что же меня в ней так удивило? Наверное, то, что ни одна красавица не была похожа на нее.

Я подошел к ней поближе. Она тоже приближалась ко мне, черты ее лица становились все неразборчивей, я уже чувствовал, что забываю ее, море, небо, ветер и свой сон...

Я просыпался.


Оценка: 5.65*14  Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"