Девушка до 40 лет, рост до среднего, образование выше среднего, во всем обыкновенная, стройная, привлекательная, по профессии, кажется, машинистка, обладающая иногда спокойствием, сдержанностью и постоянством, имеющая мать до 60 лет, находящуюся в больнице, кажется, на излечении, и обеспеченная ее жильем, уступчивая в обращении, знакомая с поэзией, прозой и спичечными этикетками, возможно, без вредных привычек, желающая обрести спутника жизни, который мог бы ей служить идеалом, кумиром, тираном и сатрапом, имеющего интеллектуальный багаж и круг интересов, возможно, с каким-нибудь хобби, сидела за столом и писала письмо:
"Я жила с любимым человеком и читала любимую книгу. Но любимый человек меня бросил, а любимую книгу выбросил. Пишу вам из зала суда. Пусть платит за все".
Таким образом, никто не сделает из человека того, кого он сам из себя сделает.
... И ДРУГИЕ ЗВЕРИ.
Идеалом его поколения была вечная молодость. Но в 47 лет молодым быть трудно, поэтому он был молодым профессором. Для этого он защитил две диссертации, а больше ему защищать было нечего. К своей жене он относился философски, к хорошеньким студенткам - эстетически.
Он писал обо всем и все ставил на место, где оно и стояло. Студентки были от него без ума, хотя, возможно, и не от него. И в восторге бомбардировали его письмами, стихами и исповедями. А жена не была в восторге. Но говорила, что это им полезно.
Его дочь была Его Дочерью, и этим все сказано.
Однажды профессор получил письмо от внука, которого видел в прошлом году в Бердянске. Вот что там было написано:
"Здравствуй, дедушка! Я учусь считать на счетах. Читаю книги, потому что дождик. На море смерч маленький. И дождливый дракон.
За всех
Владик".
На обороте письма была нарисована собака.
Вот и все, что я хотела вам сказать.
ПЫЛЬНЫЕ ЛЮДИ.
Я, писательница Элина Свенцицкая, пишу этот рассказ, потому что делать мне больше нечего. Конечно, это причина не самая уважительная, но у других и такой нету. Вот например, мой друг и сожитель Бухбиндер стал большим политиком и организовал общественное движение пыльных. Пыльные - по- украински бдительные. Они все время бдят. А Бухбиндер бдит дольше всех, но при этом еще и пишет античные драмы на материале наших семейных скандалов.
Впрочем, это он меня попросил так про него написать в этом рассказе. А на самом деле он пишет хреновые стихи, и к тому же импотент, алкоголик и урод. Но меня он очень любит, и обещал даже отдать за меня всю кровь по капле. А я сказала: "Не надо, я сама ее высосу".
Бухбиндер и правда очень бдительный. Он бдит надо мной весь день, он бдит всю ночь, а поскольку офис его общественного движения расположен у нас на квартире, то с утра приходят его пыльные, требуют кофе и тоже бдят. И куда только смотрят их жены.
А про это, конечно, писать не надо, но я все равно напишу, а потом зачеркну. В результате их постоянного бдения моя квартира превратилась в черт-те что и сбоку бантик. Везде валяются рваные протоколы, пивные бутылки, старые газеты, какие-то тряпки, чьи-то рубашки. Я пытаюсь все это прибрать, но оно появляется снова.
- Господи, когда же это кончится! - возмущаюсь я.
- Ты же не знаешь, ты же ничего не знаешь, - ласково говорит мне сумасшедший старичок за моим письменным столом.
- Чего еще я не знаю?
- Это же не мусор, это же не мотлох, это же память...
- Какая еще память?
- Память о людях, которые жили. Вот старые туфли от Елены Георгиевны остались, а газеты старые - от Петра Павловича, он их собирал.
Нет, вычеркну я все это, и буду писать дальше, а то мой Бухбиндер съездит мне по роже. На этом фоне я, писательница Элина Свенцицкая, выгляжу очень даже прилично. Я уже давно заметила: чем неприличнее мой сожитель, тем приличнее я, и потому выбираю себе самых неприличных сожителей, из тех, которые на дороге не валяются. А замуж я не выхожу принципиально, потому что боюсь посягательств на мою свободу и однокомнатную квартиру.
Впрочем, это я только так пишу. На самом деле меня просто замуж никогда не приглашали, даже в 17 лет, когда приглашают всех. Однажды я завела себе кошку, но кошка вскоре одичала и исчезла. Потом завела Бухбиндера, он тоже одичал, но не исчез, и слава Богу.
Если не считать, что его не было дома с позавчера. За моим письменным столом все тот же сумасшедший старичок мирно играет в крестики-нолики с самим собой. А Бухбиндера нету. Неплохо бы выяснить, куда он пропал.
- Вы не видели Бухбиндера? - вежливо спрашиваю я старичка.
- Деточка, я видел первую мировую войну, и в гражданскую войну боролся с нэпом, и в отечественную войну видел немецкие танки. Я видел Фиделя Кастро на Ялтинской конференции, но такого человека, как Бухбиндер, я не видел никогда.
- Но что же вы тут делаете?
- Я - бдительный, - сказал старичок и уснул.
Я стала обзванивать всех бдительных - безрезультатно. Я выбежала на улицу, оббежала все пивбары, забегаловки, беседки в детских садах - все то же. Ближе к вечеру стала звонить в милицию, больницы, морги. Никаких признаков Бухбиндера. Наконец позвонила его жене.
- Здравствуйте, можно Федю?
- Его нет.
- Ну и не надо, - сказала я и повесила трубку.
"Нет так нет" - думала я про себя. Только как же теперь без него будут бдительные?.. Бесприютные, никому не нужные пыльные люди ходят теперь по городу, сидят на скамеечках в сквере, обсуждают футбольные матчи, слоняются вдоль заборов и сыплется из них пыль и песок, песок и пыль... и пыль кругом, и нечем дышать.
И я задумалась: это я все просто написала в своем рассказе, или на самом деле было? И если я написала, то зачем? И если было - для чего? И какая память останется от Бухбиндера - грязные носки под диваном? Просигналила машина. Я бросилась к окну и прочла на заднем борту грузовика надпись: "Осторожно, люди!"
ЖЕРТВА ПСИХИЧЕСКОЙ ТРАВМЫ
Вся моя жизнь - результат психической травмы. Мой день начинается с избиения кошки. Кошка висит, качается, помахивает хвостом, закрыв глаза. А за окном солнышко светит, листочки дергаются, птички прыгают и пищат. А радио поет депрессивные песни.
Вся моя жизнь - результат психической травмы моей мамы. И вот я звоню ей по телефону.
- Здравствуй, мама, - говорю я, - чем занимаешься?
- Переживаю, - говорит она, - все время за тебя переживаю.
- И я тоже переживала, переживала и уже пережила.
Вся моя жизнь - результат психической травмы моих родителей. Этой травмой было, конечно же, мое рождение. Мама вышла из депрессии, потеряв моего папу. И папа вышел из депрессии, потерявшись. А я никуда не потерялась, к сожалению, только размножилась. У шизофреников бывает раздвоение личности, а у меня - размножение.
Вот я, Лена Карасик, бывшая красавица, со следами былой красоты на лице и на теле. Когда-то у меня был муж, маленький и юркий. Он все время лежал на диване, учил меня жить. А потом он умер, но я так ничему и не научилась. И вот теперь я лежу на диване и вспоминаю, как звала его канареечной, а он меня - бегемотиком.
И уже много лет прошло, а я все лежу на диване. И недавно угораздило же меня влюбиться в моего соседа Ленечку, в его толстенькие ручки и карие глазки. И ничего он не знает про мою любовь, хотя каждый день я пишу ему письма. Пишу о моей тонкой душе, с которой всю ночь перекликаются трамваи, о своем детстве, когда мы собирались всей семьей за круглым столом с белой скатертью, и читали полное собрание сочинений писателя Абая. Только Ленечка ни на одно письмо не ответил, а когда я прямо его спросила, что он думает обо мне, он сказал:
- Госпожа Карасик, я к вам очень хорошо отношусь как к соседке и как к человеку, и за себя, и за писателя Абая.
Вот я, вторая сестра наркомана, тоже наркоманка. Я проглотила шарик и лечу по небу, размахивая волосами. Воздух свистит в ушах, огни болтаются под ногами. А внизу подружка моя, Машка Крутая.
- Это что за на фиг? - спрашиваю я ее. А она упала со ртутной антенны, картошку стаканами продавала. А картошка в стаканы не лезла. Так она ее повыкидывала, и надо домой. В троллейбус села, город поехала, а вода в кране горящая-горящая.
А я уже планирую на свой любимый пивбар, где ждет меня невкусная водка.
Вот я, врач-психиатр, и жена у меня психиатр, и обоим нам нужен психиатр. Я лечу депрессии, неврозы, алкоголизмы, анурезы, супружеские измены и другие нетрадиционные состояния души. Я прихожу домой как выжатый лимон. А жена уже встречает меня ласковыми словами:
- Сволочь! Скотина! Идиот! Где же наконец деньги?
А денег нет, потому что кругом ложь, подлость, предательство.
Вот я, старый, давно забытый писатель, у которого денег нет даже на бутылку водки. И думаю я, что давно пора мне успокоиться, то есть упокоиться и отдохнуть. Но я писатель и должен писать, даже если не пишется, даже если не печатают.
"Это было давно, - пишу я, - когда меня еще не было в живых. И между прочим, никто меня не спрашивал, хочу ли я этого. Теперь они извиняются и говорят, что хотели сделать мне подарок. Только не нужны мне такие подарки, слишком дорого они стоят".
Короче, полный маразм. А в столе у меня свидетельство о браке двух покойников, дочери моей и зятя. И снится мне, как сидим мы за столом, листаем мои книги или пьем чай и вместе плачем над всей этой глупостью.
Вот я, танцор-универсал в рассвете творческих сил. Я танцую рок-н-ролл, буги-вуги, ламбаду и брейк-данс, не говоря уже о вальсе, чарльстоне, гопаке и танго. А по ночам я ничего не танцую, а ворочаюсь с боку на бок и думаю: " Ямайка - остров или полуостров, остров или полуостров? Кажется, все-таки остров... черт бы его побрал".
Вот я, Папа Римский, иду под дождем в своем манто и низко кланяюсь каждой кошке. Вот я, кошка, взирающая сквозь дождь на манто Папы Римского с любовью и надеждой. Вот я... Господи! Как много нас, как мало фраз... в том-то и трагедия, Господи, что в несколько предложений помещается вся наша жизнь.
НА БЕЛОМ КОНЕ
Что такое наша литература? Каждый, кто задает такой вопрос, а особенно в письменном виде, - больной. У него или маразм, или мания величия. Только я, прекрасная легенда русской литературы Элина Свенцицкая, имею на все эти болезни жуткий иммунитет. И потому я задаю себе этот сакраментальный вопрос: что такое наша литература? И отвечаю на него так: наша литература - это массаж болевых точек. Обдумывая наши произведения, мы нащупываем их, а когда прикасаемся к этим болевым точкам и пока не утихнет боль, - пишем и плачем, пишем и плачем.
Но как же быть читателю с такой литературой? И вообще - зачем ее читать? Ведь в ней же нет ничего, кроме боли какого-то чужого, постороннего человека, который сидит один в своей комнате, подходит к холодильнику, включает телевизор и слышит оттуда:
- Я хотел бросить наркотики, но не знал, что делать. Тогда я обратился к Богу. После этого обращения я наркотики бросил. А Бог их подобрал, и его так поперло, что я пожалел, что бросил.
И зачем, спрашивается, такое читать? Это может быть интересно только тому, чьи болевые точки совпадают с болевыми точками писателя. Но ведь таких сумасшедших очень мало. И все они, конечно, тоже писатели. Значит, наша литература - это литература, которую пишут писатели и читают писатели, и каждый писатель пишет для своих читателей, а каждый читатель пишет для своих писателей, которые, прочитав своего читателя, снова становятся писателями, и так до бесконечности.
Так они занимаются самообслуживанием, массируют друг другу болевые точки, а всем остальным никакого до этого дела. Но ведь настоящая литература - она для всех, а у всех болевые точки разные, а у многих их совсем нет. Я, живая легенда Элина Свенцицкая, хочу создать такое литературное произведение, чтобы его читали абсолютно все, кто умеет читать, и те, кто не умеет читать, тоже. Но как же это сделать? Я подумала, что надо спросить у всех, как они представляют настоящую литературу, а потом постараюсь учесть все мнения. С этим похвальным намерением я вышла на улицу.
Первым, кто мне встретился, был мой бывший муж Кирюша, который пришел ко мне в гости и лежал на скамеечке, потому что по лестнице уже не мог подняться.
- Настоящая литература - большая, - сказал Кирюша и сделал жест. - Она должна решать проблемы и отвечать на вопросы. Например, Пушкин написал поэму "Руслан и Людмила", и всем сразу же стало ясно: он решил проблему литературного языка, и больше она уже ни перед кем не стояла.
Я оставила Кирюшу на лестнице и побежала дальше. Тут же я столкнулась с соседкой - молодой мамой маленького ребенка, которая, я точно знала, ничего не читала с того момента, как вышла замуж, и чье мнение поэтому было особенно интересно знать.
- Мне интересно читать всякую литературу, которая про жизнь, людей и как они живут. Есть люди, у которых жизнь не такая, как у всех, а есть люди, которые от других ничем не отличаются. И каждый человек должен знать про жизнь, какая она есть. Литература нам должна объяснять правила жизни: что хорошо и что плохо, где нас ждет успех и где у нас ничего не получится.
Я пошла по улице, не зная, к кому еще обратиться со своим вопросом. Тут мне встретился знакомый нищий, который всегда стоял на остановке.
- Бога вы не любите, а литературу любите, - сказал он. - Нужно читать Библию, а больше ничего не нужно. Вот я читал Библию - и был здоровый, богатый, мама меня любила, конфеты давала и Боренькой звала. А потом я Библию потерял - и стал безработным калекой, и мама меня бьет, и зовут меня Саша Черный.
Я дала ему десять копеек и пошла дальше. Дальше был рынок, и я обратилась к продавщице груш.
- Литература должна быть - как в романе... Чтобы все были красавцы, чтобы со всеми что-нибудь вдруг все время случалося, чтобы все женились и выходили замуж друг за другом, друг за другом. А в конце чтобы - я в белом платье венчаюсь в церкви с принцем на белом коне.
Долго я ходила по рынку, потом по парку, и у всех спрашивала, что такое настоящая литература. И все мне отвечали разное: то говорили, что она зеркало в комнате смеха, то - копия всех человеческих пороков, то - рецепт человеческого счастья. Одни предлагали мне написать роман-генеалогическое древо, другие - трагедию в пяти катарсисах, третьи - эпилог эпопеи из нашей жизни. Я была в полной растерянности. Я пришла домой, сделала маникюр, написала шесть стихотворений. Потом легла спать и все представляла себе, как я решаю проблемы литературного языка и всем объясняю правила жизни, а потом читаю Библию и в конце концов въезжаю в церковь в белом платье на белом коне.
КЛЮЧ В САПОГАХ
Куда-то ушли дети. Куда они ушли? Ушли еще утром, когда Лена спала, а в лицо ей лезли мухи. Потом она встала и походила по комнате - все валялось на своих местах. Вот уже месяц она с детьми гостила в селе у свекрухи, но все никак не могла прибраться в комнате, было много всяких дел, и свекор постоянно напивался. Он пил нефть - ореховую водку темного цвета. Пить он начинал с утра, сразу после завтрака. Он морщился, крутил головой. В голове ворочались тяжелые неуклюжие мысли. Он думал о жизни, которая проходит, про траву, которую надо косить, и что эти ненормальные дети ищут в поле. Голова у него была лысая, только на затылке мягкие волосики, как у младенца.
Лена вышла во двор. Детей там не было. Вчера свекруха говорила, что надо зарезать свинью, но не было ни свекрухи, ни свиньи. Шуршали листья кукурузы, куры неторопливо ходили по двору, разговаривая между собой. Лена посидела за столом, почитала газету. Хотелось есть, но холодильник был пуст. Фигура свекра, покачиваясь, маячила на горизонте. Лена пошла в огород.
Свекруха была там, но детей не было.
- Доброе утро, - сказала Лена вежливо.
- Какое утро - уже десять часов! Какое доброе - дед опять пьяный!
- А дети где?
- А кто их знает? Далеко не убегут... Жрать захотят - вернутся.
- Но ведь столько случаев...
- Это в городе случаи. А у нас все друг друга знают - и кто траву курит, и кто самогонку гонит, и кто за людьми с ножом гоняется.
Лена стояла, не зная, что сказать.
- Нечего за ними бегать, дай им покой. Ты за сыном моим бегала, покоя ему не давала - вот он и женился на тебе, вот он и ушел от тебя.
Лена молчала.
- Иди, яичницу сделай, блинчики сделай, все тебе говорить надо, ничего сама не понимаешь.
Лена пошла. Оглянулась - чистое поле, нигде никого. Попробовала покричать - никто не отозвался. Солнце светит, трава шумит, вдали сереют кресты кладбища. "Какая же я дура, - думала Лена, - зачем я только сюда приехала? Никому я тут не нужна, и дети стали какие-то дикие..."
Лена приготовила завтрак. Позавтракали. Потом пололи огород. Потом обедали. Детей не было. Сгущались сумерки. Лена пошла к речке - там никого. Вернулась, свекруха сказала, что завтра точно будут резать свинью. Свекор пил свою нефть.
- Слышишь, - сказал он Лене, - свинья кричит. Живая душа, чувствует...
- А разве у свиньи есть душа? - поинтересовалась Лена из приличия.
- Конечно, - икнул свекор.
- Ну какая же у нее душа, если она свинья?
- Есть у нее душа...свинская.
Стало темно. Свекруха тоже забеспокоилась. А свекор не беспокоился, ему все было ясно. Но только он никак не мог найти ключ от сарая, и приставал к Лене.
- Это ты их забрала... Знаем мы тебя...
- Да зачем мне ваши ключи, зачем мне ваш сарай?! - огрызалась Лена.
- Знаем мы, зачем тебе сарай... Отдавай ключи.
- Нет у меня.
- Ты их забрала и спрятала. Ты и детей спрятала, а теперь с нас их требуешь.
- Да я утром видела, как вы их в сапог прятали!
- Кого?
- И еще спрашиваете!
- В какой сапог?
- Откуда я знаю?
В сенях стояло восемь пар черных резиновых сапог. Еще пара стояла в кухонном шкафу. И две пары - под столом. Свекор, пошатываясь, выволакивал каждый сапог, ставил вверх голенищем на стол, внимательно обшаривал, а потом, аккуратно прицелясь, бросал в Лену.
- Вот тебе, дура... говоришь, нету у свиньи души...А вот это видела?!
И в Лену летел очередной сапог. Лена уворачивалась, а свекор продолжал поиски.
- Есть у нее душа! Если живая, значит, есть! И она же не виновата, что свинья... Свинью тоже... надо уважать.
...Наутро свекор протрезвел и даже извинялся - после второй бутылки нефти. А голову зарезанной свиньи грыз огромный пес Рябко с суровым лицом, обросшим белой шерстью. И дети, кажется, вернулись.
ВОЙНА МИРОВ
В детстве я любила вешать кукол. Забиралась в уголок, подальше от людей, завертывала кукол в белые тряпочки и тихо, упорно их вешала. Куклы покачивались в петле, я грустно смотрела на них, потом вынимала и откладывала их в сторону.
Так прошло мое детство. Потом я выросла и стала подавать надежды. Всю жизнь я подавала надежды и подавала нищим - и считаю, что меня есть за что уважать. Всю жизнь я воевала со всем миром и со своим мужем - но даже они не сломили меня. Конечно, кому какое дело до подробностей моей победы над этим миром и над этим мужем - сколько слез и бессонных ночей на вокзале, и звонков в чужие квартиры, где женщины, похожие на рыб, ехидно улыбались и говорили:
- Его нет дома. Он ушел и просил сказать, что он не вернется. И вообще - он спит.
Потом он появлялся и говорил:
- Я пришел и очень хочу спать...
- Но мне сказали, что ты уже спал.
- Кто сказал?
- Один человек.
- Какой?
- Один...
- Что значит - один? Я - один, он - один, каждый - один. Чтоб ты всю жизнь сидела в позе лотоса!
Муж ушел, а мир остался. Он был такой же зеленый, счастливый и страшный, как и в те времена, когда я была маленькой и вешала кукол. Я точно также думала, что есть люди, которые понимают этот мир, и, может быть, они когда-нибудь мне все расскажут. А пока что приходилось воевать: с квартирой, где все валялось и ломалось, с работой, где все требовали и ничего не объясняли, с любовниками, которые ничего не хотели, и особенно меня. Труднее всего было зимой, когда ветер выл по-волчьи, а снега не было и батареи были холодные, как сердце моего последнего любовника. Я бродила по квартире в поисках тепла, но его нигде не было, даже под одеялом. Горели все четыре конфорки на газовой плите, но тепла не было. Не долго думая, я включила утюг. Он постепенно нагревался, а я гладила им свои руки, ноги, грудь, прижималась к нему щекой и думала: как хорошо, что в этом мире осталось хоть что-нибудь теплое!
Была еще, правда, кошка, она пряталась от меня под диваном. Я просила ее выйти оттуда - в начале веником, потом шваброй, потом уставала и засыпала.
Так шла моя жизнь, так шла моя война с миром. Силы мои иссякали, но я держалась. Мир входил ко мне ранним утром вместе со звуками радио, которое разными голосами бормотало о нашем экономическом положении и о том, можно ли найти из него выход. А газет я уже давно не читала, потому что и так уже была готова ко всему. Я и так знала, что случилось уже много такого, о чем раньше и подумать не могли. И дальше будет случаться. И будет пыль, и прах, и пепел, а газеты будут давать объективную информацию:
"25-го августа на улице имени Шекспира расстреляны 27 человек. 26-го августа количество расстрелянных уменьшилось на 5 человек в связи с плохой погодой".
Но я все равно буду бороться с миром, хоть и нет меня несчастней со дня его сотворения. В принципе, ничего с тех пор не изменилось. Все та же старушка Ева смотрит в небо. Ей надоело это. Ей скучно. К ней тянутся дрожащие руки с грязно-зелеными яблоками. Они кислые, гадкие, а есть надо.
- Нечего харчами перебирать, - говорит голос откуда-то сверху.
И опять ко мне приходит эта чужая девочка.
- Давай, тетя, день траура отметим, - говорит она.
- В честь чего это?
- Ну как, два поезда столкнулись, завод взорвался.
- А как?
- За стол сядем, пир устроим, арбузы будем есть.
И мы едим арбузы. Борьба с миром продолжается. О, где ты, мое детство, мои куклы, которых я вешала? А вот они, мои куклы, лежат в шкафу, в целости и сохранности. Я подарю их этой чужой девочке, пусть она теперь их вешает. Пусть будет пыль, и прах, и пепел. И пусть она будет счастливая, пожалуйста, пусть будет счастливая, если только можно. А я буду бороться с миром до самого его победного конца.
RIRUSSARDONICUS
Я вам вот о чем хотела рассказать, не пугайтесь, я не пьяная, не буду вещами бросаться и слова всякие кричать, как вчера. Просто я слов много знаю, потому и кричу, когда пьяная. Но пить врачи мне не разрешают из-за травмы головы. Инвалид детства, так они назвали меня и пенсию дали за это.
- Как я ненавижу эту жизнь! - говорю я каждое утро, пробираясь в ванную.
Но я вам хочу рассказать совсем не про это. Не про детство, от которого я инвалидом стала, не про милицию, которая бывает в своей ванной чаще, чем я, не про врачей, которых я не видела с тех пор, как мать померла. Она думала, я психическая, а я как все люди, только достали меня эти люди и в гробу я их видела.
-Люди! Вы - сволочи! - кричу я им, стоя на балконе.
Но я не про это. Послушайте меня еще хоть 5 минут, а то я точно собьюсь и все забуду. Кстати, меня зовут Аня. Я не каждому про это говорю, вот вчера никому не сказала. Не важно, как зовут, важно куда. Но я вам не какая-нибудь девочка по вызову, я знаю свое место и уважаю свою девичью гордость.
Ох, опять я не об этом. Блин, ну сколько же можно, вы меня уже и не слушаете. Ну и ладно, хрен с вами, только не уходите, все равно же вам делать нечего. Сидите тут, пиво пьете, но я же лучше. Мне вчера очень плохо было со здоровьем, но сегодня все прошло, честное слово. Но я домой боюсь идти. Нет, я не бомжа какая-нибудь, я живу на улице Дарвина, серая такая пятиэтажка, четвертый этаж, восьмая квартира. Там у меня мебель есть - стол, стул, раскладушка и лампочка. И одежды у меня много, от мамы осталось. И окошко есть, и балкон, только немножко выгорел, - какие-то сволочи непотушеную сигарету бросили. И ванна у меня...
Ну ладно, вы не слушаете, а я все равно вам расскажу. Назло расскажу, и пусть вас тогда совесть мучает. Утро было, пели птички, и захотела я в ванной помыться, чтобы стать, как эти птички, чистой и веселой. Дверь открыла, а в ванной человек лежит голый и в черных очках. Я, конечно же, упала и спрашиваю:
- Ты чего тут делаешь в черных очках?
А он молчит, как рыба об лед.
- Вылезай сейчас же, как тебе не стыдно! А еще очки надел!
Схватила я его за руку - а она холодная. Тут я поняла, что он мертвый, и стало мне плохо.
Не знаю как, но вышла я на улицу. А что бы вы сделали на моем месте? Если у вас в ванной мужик - голый, мокрый им мертвый? Это что же дальше будет - сегодня мертвый мужик в ванной, а завтра крокодил или черепаха?
Послушайте, что же вы молчите? Я шла по улице и думала: "У меня в ванной мертвый мужик в черных очках, я иду по улице, у меня в ванной мужик в черных очках...". Потом я сообразила, что он труп, а труп всегда бывает чей-нибудь. Я решила спросить у прохожих, может, кто-нибудь сознается.
- Извините, это не ваш труп лежит у меня в ванной? - вежливо спрашивала я, но все от меня шарахались
Я облазила всех своих подружек и друзей, но никто так и не признался. Я обошла все кладбища - думала, может быть, кто-нибудь выкопался из могилы. Моя лучшая подружка Люська сказала мне:
- Ты дура, Анька! Это же труп Санечки моего, с которым я живу. Ты же мучила его, не давала ему, матюкалась, и он тебе морду разбил и пришел ко мне жить. Он пропал уже 4 дня, нет его ни в одном пивбаре...
Мы пошли ко мне домой. Куда же вы уходите, я еще не все рассказала. Не уходите, не бросайте меня, я нормальная, я правду говорю, я же на людей не бросаюсь... Люську уже у подъезда стало трясти, и с каждой ступенькой трясло все больше и больше. А когда мы вошли в квартиру, она сказала, что у нее разыгрался ревматизм и села отдохнуть на пол. И все рассказывала мне про своего Санечку, какой он был хороший.
- Он пригласил меня в кафе и заказал два пива. И официант принес два пива, шампанское и четыре черных презерватива...
А потом стала обзываться и выгнала меня, хлопнув дверью. Скажите, как же она там, с этим трупом? Ведь ей же может стать плохо и она умрет, и помочь-то ей некому. Она же больная такая, у нее ревматизм, аллергия, и вообще она прибацаная. А еще труп этот плохо пахнет. Что она с ним будет делать?
Послушайте, пожалуйста, может быть, это ваш труп? Это же с каждым может случиться, честное слово. Ну, бывает, ошиблись ванной, одежду где-то позабыли, дело житейское. Ну, умерли, - самое обычное дело. Пожалуйста, сделайте что-нибудь, Люську спасите, и этого, голого, мокрого, мертвого, и меня. Ну не можете, хотя бы послушайте. Послушайте еще немного. Я вам все расскажу, и про себя расскажу, и про жизнь нашу расскажу, и про людей, и как же трудно жить людям.
ДОЧЬ ВСЕХ БЕЗУМНЫХ
Чужой дедушка ждет меня на рынке, чтобы вместе почитать Библию, а я иду в сквер под скособоченным зонтом. Я иду в сквер, чтобы покурить. На скамейке напротив сидит симпатичная парочка. Она - синеглазка, он - синеглаз, он нежно гладит по голове свою девушку. Погладит, погладит - и врежет по морде, а она смотрит на него преданными глазами.
Я сидела и курила, а потом вышла замуж. Он был чужой и пьяный, но обещал бросить пить и любить меня, кормить конфетами и покупать мне новые платья. Меня никто не любил, никто не кормил и уж тем более не покупал платьев, и потому я согласилась.
Мы стали жить в большой квадратной комнате, по которой гуляли сквозняки. Родилась дочка, отклеились обои, сломался телевизор. Пришла подруга, принесла бутылку. Она пила водку и строила глазки, дочка плакала, муж дергал подругу за коленку, дочка плакала все сильнее. Я сказала, чтоб они прекратили, но таракан все равно ползал по подоконнику.
- Вам что, делать нечего? - спросила я их.
- А что мы такое делаем? Подумаешь, за ногу взял.
Я подумала, что и правда ничего такого, но назавтра пришел длинный извилистый мужичок, назвался сожителем по больнице и сказал, что муж уже давно трахает Таньку, и он бы на моем месте нашел себе применение. Я спросила у мужа, как же так, а он сказал, что никакую Таньку он не трахает, а подругу мою зовут Марина, он ее любит, как человека, и ему срочно нужны бабки. Я взяла свое выходное платье, потому что мое кольцо уже давно куда-то исчезло, и пошла к Марине. Танька взяла платье, дала деньги, а насчет любви сказала, что да - трахает, и сегодня тоже будет.
- А он же говорил, что любит тебя только как человека
- А ты и уши развесила... Разве ж можно верить этим проститутам? И разве можно любить человека, если его не трахать?
Я пошла к своему мужу, отдала деньги и рассказала все, что услышала от Ленки. Он сказал, чтобы я ни во что не верила, кроме того, что он идет в пивбар, а не к Таньке. Я смотрела телевизор и спрашивала себя, во что же мне верить. Потом мыла посуду и спрашивала, кому же мне верить. Уложив дочку в постель, я поняла, что надо проверять. Тут пришел сожитель мужа по больнице и стал шептать мне на ухо, что я должна найти себе применение, а если я ему не верю, то можно пойти к Ленке, и там все будет видно. Он порвал мне юбку, но все-таки добился своего, предупредив, что никому не скажет.
Потом я опять смотрела в потолок и спрашивала, кому же мне верить. Я подсчитывала свои убытки: кольцо золотое с розовым камнем, платье выходное с цветами, муж трахает Таньку, юбка разорванная. Я позвонила Ларисе. Муж был у нее. Потом он пришел и сказал, что был в пивбаре.
- Но я звонила Марине.
- А я все равно был в пивбаре. Я был в пивбаре, а Ленка предложила купить мне щенка... И я пошел посмотреть на щенка.
- И где же щенок?
- У Марины.
Я пошла Таньке, но вместо щенка увидела там сожителя мужа по диспансеру. Он тут же рассказал, как порвал мне юбку, и будто муж обрадовался, что ничего страшного, юбка все равно старая была.
- Давай выпьем, - сказал сожитель. - Сегодня Рождество. Бог рождается - черти радуются.
Мы выпили, и он порвал мне еще блузку, но опять добился своего. Тогда я сказала мужу, что больше не буду с ним жить.
- Хорошо, не живи, - ответил он.
- И ты со мной жить не будешь.
- Хорошо, не буду.
- Тогда иди и умри.
- Пойду и умру. И он ушел. Но я уже не верила, что он умрет, и пошла к Марине. И, конечно, он был там.
- Ты же сказал, что умрешь.
- Я правда пошел и умер. Но Ленка предложила купить выходное платье. Я и зашел посмотреть платье для тебя.
Марина принесла мое выходное платье, только с жуткими разрезами спереди и сзади.
- Вот, - сказала она, - покупай.
- Зачем мне это платье? -- заплакала я. - Зачем мне разрезы? Вначале был щенок, теперь это идиотское платье...
- Ну хорошо, не хочешь платье - вот тебе щенок, - сказал муж и выволок откуда-то огромную дворнягу с желто-зеленой шерстью. Я заплакала еще громче.
- Ты сама не знаешь, чего хочешь, - сказала Танька. - Шла бы ты отсюда.
И я пошла. Было темно и грязно, как в яме. Я шла вслепую, по разбросанным кирпичам, натыкаясь то и дело на какие-то грохочущие бочки, а они летели в тартарары, и я опять шла по кирпичам, увязая в глине, пока не уткнулась в башенный кран. "Ничего себе скелетик", - подумала я. На стреле крана сидел черт и задумчиво смотрел на меня. Я была мокрая, в грязи и глине.
Вот с кем я наконец поговорю, вот кто мне объяснит, во что же мне верить, и объяснит так, что я ему поверю. И я полезла на стрелу крана. Когда я долезла до самого верха, черт посмотрел вокруг, потом посмотрел мне в глаза и мелко-мелко задрожал. Он задрожал, потом опять поглядел вокруг, как будто ища спасения. Ночь была темна. Лаяли собаки. И не найдя спасения, черт перекрестил сам себя, тихо мяукнул и растаял в воздухе. А я осталась одна на стреле башенного крана.
FINEDESIECLE
Век кончался. Солнце было черное, луна - красная, неба не было, оно скрылось, свившись, как свиток. Горькая вода капала из крана. За стеной тихо пело радио: "Жучка моя, я твой бобик, трупик ты мой, я твой гробик".
Было холодно. Только на кухне осталось немного хилого газового тепла. Поэтому завтрак длился и длился.
- Завтра и этого не будет, - сказала Анна, ставя на стол резиновый хлеб и мертвую воду. - В городе воду дают только глубокой ночью.
И она покачала головой.
- Ничего, я разживусь на шахте, - сказал Павел, ее муж. - Будут вам и хлеб, и вода. Между прочим, на Шандровке коня бледного видели. Давай сходим посмотрим. Мы уже давно никуда не ходили. И Гришке будет интересно.
- Лучше займись с ним математикой, у него опять двойка.
- А где он?
- Не знаю. Пропал куда-то.
Их сын вправду решил пропасть. Потому что все надоело - сырая комната с запотевшими окнами, мокрые простыни и холод, и рано утром будят ни за что ни про что, и выгоняют из дому на холод, в школу, получать двойки, грубить учителям. А дома вечные разговоры о последних деньгах, о хлебе из навоза, о том, как дальше жить.
Все еще спали, когда он вышел из дому, из зыбкого тепла, которое надышали за ночь. Сизые деревья тихо шуршали над ним. Развороченный трактор отдыхал под белыми звездами. Слышались выстрелы. То ли милиция стреляла в рэкетиров, то ли рэкетиры стреляли в милицию, то ли одинокий прохожий отстреливался в темноте.
"Двойка - это плохо, - думал Гриша. - Чего она кричит, будто я сам не знаю. Уеду я".
Он пробрался к железнодорожному вокзалу. Шел через огромное поле, усеянное саранчой. Саранча шевелилась и скрежетала зубами. По шаткой деревянной лестнице с неба слезал ангел с ржавым пионерским горном; другой, подставив стремянку, пытался залезть на солнце. "Кыш, пернатые!" -замахал на них руками Гриша, и ангелы разлетелись, а лестницы попадали.
Вместо рельсов была длинная яма. Поезда не ходили. Гриша зашел в здание. Было много кресел и людей, все смотрели вверх в телевизор. Показывали порнуху про вавилонскую блудницу, у которой между ног светит луна.
- Здравствуй, Гриша, - сказал мужчина с красной царапиной на подбородке. - Я умею делать молнии.
- Ты колдун? - спросил Гриша.
- Я не колдун, я знахарь. Я все знаю, я все видел, я видел австралопитека, и он мне открыл страшную тайну.
- Какую?
- Что он - инопланетянин.
- Ну и что?
- А то, что и мы тогда инопланетяне.
- Неправда, мы евреи, - убежденно сказал Гриша и пошел домой.
Анна и Павел давно его уже искали. Они бегали по черным подъездам, кричали: "Гриша! Гриша!". Но подъезды не отзывались.
- Я боюсь, - говорила Анна. - Где он пропадает? Вдруг он в городе, а там, у оперного театра, раздевают.
- Что-то я не видел там раздетых...
- Так иди и смотри, - фыркнула Анна и свернула в темный переулок
- Ну что ты делаешь, ненормальная? Совсем с ума сошла?
- А как не сойти с ума ?! Где он? Что с ним? Может, убили, может, изнасиловали. Время-то какое...
- Времени больше нету, - хмуро напомнил Павел. - Это ты виновата со своими истериками, довела ребенка.
- Нет, это ты виноват! Ты ж всю жизнь на шахте, всю жизнь под землей, какой пример ты можешь подавать ребенку?
Он схватил ее за волосы, она вцепилась ему в горло, и они покатились по желтым листьям, под лучами черного солнца, по сизому мокрому асфальту.
Гриша уже давным-давно был дома, когда они пришли. Все было как раньше, солнечные зайчики прыгали по кухне. Он поел и сел за математику, но скоро захотел в туалет. Там было интересно, жужжали мухи.
Павел открыл кран, чтобы умыться. Из крана закапала кровь.