Аннотация: Невозможная история в коротких страницах, недопетых песнях и подслушанных ассоциациях.
СРПСКА БАЛАДА
Анд.Свечин
Все началось с того, что я купил себе книжку Павича. Она подействовала на меня, как гриб-галлюциноген на мансийского шамана. Мне начали мерещиться сербки. Повсюду... Я еще не знал, что они не сербки. Они - сербиянки!
Первый раз это случилось в вагоне метро. На ней была шляпа с полями, загнутыми как-то по-дворняжьи - левое вверх, правое вниз. Девушка казалась достаточно взрослой и явно подбирала духи к собственному настроению, но была еще не настолько мудра, чтобы уметь делать наоборот. Чтобы проверить это, я глубоко вдохнул, когда она проходила мимо меня, и одновременно зажмурился, боясь перепутать запах и цвет. Меня, на мгновение ослепшего, клинком полоснула по щеке ее прядь. Когда я посмотрел все еще закрытыми глазами ей вслед, то понял, что волосы действительно были разящими. Волнистыми - как муар на булате - и черными - в вороненую синеву.
В другой раз мы встретились на страницах книги модной украинской писательницы. Я с удивлением увидел там себя. Крайне нелицеприятно. Один из друзей великолепного мачо - скучнейшая личность, которая призвана выгоднее оттенить "образ главного героя". Иное дело -Она. Героическая русинка с примесью сербской крови. Для нее авторесса не пожалела своих снов - из тех, что не-писательницы стесняются рассказывать и которые свидетельствуют, что женщинам гораздо естественнее влюбляться в себе подобных, чем мужчинам. Героиня пренебрегла не то что "мной", но даже мачо. Иллюстраций внутри книги не было, только арабески на обложке. Я долго перелистывал страницы, разглядывая длинные диалоги с короткими фразами. Правые границы строк бежали причудливой змейкой, время от времени выстраиваясь в ее профили...
В третий раз мы столкнулись на вечерней улице. Я остановился у уже закрытого "бутика" в Бирюлево и стал рассматривать одежду "из Югославии". Помните эту множественность призрачных отражений в витринах? Вы вдруг начинаете путаться - когда вы видите себя, а когда того, кто стоит за стеклом. Вот и тогда чрезмерно стройные манекены-Барби - отражались в зеркалах рядом со мной. Но они - изнутри, а я - снаружи. А потом между нами - из зазеркалья - появилась она. Естественно со своим собственным отражением. Она и ее двойник обступили мое отражение и пару минут о чем-то расспрашивали. Потом одна из них положила в отражение нагрудного кармана отражения моего пиджака отражение визитной карточки.
Вот так я познакомился с ней, но так и не узнал толком ни ее голоса, ни запаха, ни цвета, ни абриса. Изумительно, что мне это было не нужно. Особенно меня рассмешило бы желание узнать, каково наощупь ее тело. Какая глупость... Тогда я считал, что куда слаще знать наощупь чужие мысли.
Но здесь книжка Павича кончилась. Началась - просто жизнь.
* * *
Прошло полгода, и в первое теплое июньское воскресенье я снова достал из шкафа свой летний костюм.
- Опять забыл сдать в химчистку с осени, - отругал я себя и, вспомнив Павича, стал обшаривать его карманы "в надежде найти собственное прошлое". В подкладке что-то зашуршало - и я, заинтригованный, потратил полчаса, пытаясь достать подозрительную бумажку через дыру в нагрудном кармашке. К моему вящему сожалению, это оказалась отнюдь не стодолларовая купюра (откуда ей было взяться в МОЕМ пиджаке), а обрывок рекламки от неидентифицируемого товара. На ее полях был коряво написан адрес сайта с домена su.
- Виртуальные государства более живучи, чем реальные, - подумалось мне тогда.
Наморщив лоб, я попытался вспомнить ценность и происхождение записи. Морщение не помогло. Пришлось отправиться за воспоминаниями к компьютеру.
Из проблесков амнезированного сознания и содержания поименованного интернет-адреса всплыл какой-то дымный кабачок. Какие-то слова о славянском братстве. Какие-то либеральные споры. Но само содержание сайта не вызвало ни интереса, ни ассоциаций. Все уже перегорело, ушло в тот самый сигаретный дым... И я отправился бесцельно прогуляться по ссылкам. Второй по счету была их страничка. На сей раз с домена yu... Еще одно напоминание нам - людям - что бренны бывают не только наши слабые тела.
* * *
Здесь она не была своим отражением. Их просто было двое. И они были - двойняшки. По углам странички висели две их thumb-фотографии (ссылка с обоих вела на один тот же jpeg-файл). Их имена звучали очень по-русски, только не по-девичьи: Михайла и Павла. Потом я стал звать их по сетевым никам - "Mia" и "Paya". Иногда "Миа" и "Пая".
Они пели духовные и народные песни. Естественно сербские. На той самой сетевой странице, где я с ними познакомился, лежали их начала - по несколько строк от каждой. Тут же были и слова песен, еще не превращенные в звуки. Первое время я понимал их смысл едва ли на треть, но когда поют ангелы - их можно слушать сердцем. Для сердца любой язык не нуждается в переводе.
Я бы не сказал, что они были красивыми "с лица". Зато голоса у них были - завораживающие. Для меня красота - как черт? - сидит в деталях. Действительно, в их ангельских голосах проскальзывали дьявольские обертона. Конечно, услышать эти нюансы в размазанных по частотам "mp3-шках" было бы невозможно, но девчонки были не по возрасту мудры. Они вывесили в сети обрубки от обычных аудио-файлов. Именно обрубки - иногда даже не в целый куплет, а в две строчки со вступлением. Зато отличного качества.
По тому, что делал человек, после того как выкачивал и прослушивал великолепный - и такой оскорбительно короткий! - "кусочечек" от первой же песни, можно было понять, чего он стоит. Были те, что страшно ругались в их "гостевой" - на двунадесяти языках. Были такие, которые спрашивали, где купить песни целиком. Были и просто люди, писавшие смущенно добрые слова. Я же написал им на личный e-mail послание на пол-листа, состоявшее из начал слов. Там было, кажется, что-то вроде: "Я полюб Ва песн - они дл ме ста олиц Серб".
***
У них был один e-mail на двоих, зато два - ICQ. Они пояснили: первое, что они сделали, когда появились "лишние" деньги - купили второй компьютер и организовали выход в сеть по двум каналам. Когда они болтали со мной "по Аське" - они действительно перебивали друг друга! Чтобы я не путался, одна из них набирала свои сообщения кириллицей, другая - латиницей. Но иногда я получал от них фразы, составленные обоими азбуками - спетые дуэтом!
Современные технологии позволяют размножать голосовые партии при аранжировке, клонируя их, как овечек Долли. Оказываясь возле компьютера в мрачном настроении, я иногда ехидно думал: "На самом деле Миа и Пая - это толстый кастрат с другом компьютерщиком". Естественно, потом мне становилось стыдно от таких мыслей, но следует признаться, что различать абсолютно точно, где Миа, а где Пая в их песнях я так и не научился. Иногда сестры звучали эхом друг друга - а иногда сливались в нерасчленимый унисон. Но абсолютная неразличимость могла существовать только "внутри" - между первой и третьей октавами. "Снаружи" - с удалением от вседоступных частот - "старшая" Михайла и "младшая" Павла всегда чуть расходились. Сорок минут разницы в возрасте дали Миа пару мудрых обертонов в низах, зато Пая - вынужденная всегда догонять и звать сестру - приобрела звенящие нотки меццо-сопрано. Как все двойняшки, они любили и эксплуатировали свое сходство, но еще больше они лелеяли свои отличия друг от друга. Те, что делали Михайлу - именно Михайлой, а Павлу - именно Павлой. Поэтому Пая в ежедневных обязательных распевках половину времени уделяла тому, что лежит выше верхнего си. Миа в это время уходила на кухню и пыталась там разбить своим басом бокалы. Ни больше ни меньше! Девчонка она была упрямая (вся в сестру), и вот "в один прекрасный день" случилось странное. Как всегда, из шкафчика был вынут тонкий высокий фужер. Миа начала гамму, спускаясь все ниже и ниже, набирая и собирая силу из всех резонирующих уголков ее молодого тела. Она расправила плечи и набрала воздуха - кажется, в самые вены, в самые кончики пальцев. Еще немного вниз, еще чуть-чуть. Она искала ноту, на которой стекло испугается ее пения и... Вдруг она перестала слышать себя. И в тот же миг стоявший на столе бокал задрожал - и взорвался. Пораженная и не верящая происшедшему, еще не успев перевести дыхание, она схватила его осколки голыми руками и, не замечая порезов, побежала к сестре.
Пая стояла посредине комнаты с широко раскрытым ртом. Вена на ее тонкой шее вибрировала от напряжения, как минуту назад у Михайлы, но звука не было. Было ощущение звука, но звука не было! Михайла испугалась. Она бросила на пол остатки бокала и, подбежав к сестре, схватила ее обеими ладонями за щеки. Неслышимый звук, который выдыхала из себя Пая, ударил Михайлу воздухом по глазам и заставил зажмуриться. Когда она снова открыла их, Пая стояла перед ней со счастливым лицом, которое было все в крови от изрезанных ладоней сестры. Миа же только покачала головой:
- Ну вот, теперь мы обе поем, как не умеет никто. Мы поем - до самой глубины крови. Так - что даже не слышно.
Эта история якобы произошла "давным-давно". Якобы произошла и якобы давно. Они "по случаю" рассказали мне ее дважды, оба раза перебивая друг друга. Детали не совпали...
Я естественно не поверил их рассказу. Они вообще были не прочь поиздеваться над "доверчивым руским". В подтверждение своих фантастических способностей они прислали мне звуковой файл. И когда я включил его - действительно ничего не услышал.
- А cheгo ты дуmat слуshach? - смеялись они в ответ на мое недоумение.
***
У сербов очень высокая плотность истории на единицу площади страны в единицу ушедшего времени. Чаще это история того, как их убивали и никак не могли убить до конца. В тот момент, когда я виртуально познакомился с Михайлой и Павлой, они жили в Белграде. Вдвоем. Но родились они - в Хорватии. В Српской Краине. В бывшей Српской Краине.
Только один раз, из полуслов я понял, почему с ними не уехали мать и отец. Почему они остались там...
Павла набрала: "Само страшно думачь, что не в том, что у них может могил НЕ ЕСТЬ, а о том, что они БЫЛИ". А Миа ответила: "No ya zelayu moya deci vernutisya tama."
- Кем? - спросила ее Павла.
Миа не ответила.
По крайней мере, она не ответила ей письменно. Наверное, она просто крикнула что-нибудь по-сербски в соседнюю комнату. А я был слишком далеко от них, чтобы услышать. Или просто Миа ответила тем своим голосом, который не слышно.
***
Я думал, что чувствую смысл тех мест в их сообщениях, которые получались больше по-сербски, чем по-русски (им всегда казалось, что они хорошо знают русский). Надеюсь, что мы понимали друг друга не с точностью до наоборот. Даже если так - в высшей математике человеческих отношений два минуса тоже иногда дают плюс. Иногда - в отличие от простой математики, где все безвариантно...
Мы говорили ни о чем. Иногда это было о Боге и о Любви. Иногда действительно - "ни-о-чем". Тогда я рассказывал о своей дочери (не касаясь вопроса о ее матери). Они же "на досуге" жаловались на ухажеров, которые, кажется, поголовно задавались целью переспать с ними обеими - вечная беда девушек-близняшек.
Они не были патриотками или демократками, славянофилками или западницами. Человек, поющий о Деве Марии и Иисусе Христе - из другой плоскости бытия.
Иногда в разговоре их было избыточно много - не двое, а минимум четверо! Иногда - они сливались в одну скучную девчиноньку, усталую от репетиций и концертов.
Иногда они надолго замолкали обе. Все было так же - как с их голосами.
Я уже знал, что в такие скучные дни Миа мечтала о том, чтобы - "Бросить все и уйти в монастырь. На высокой горе. С виноградником и курятником." Пая была чуть более практична - "Перестать петь и выйти замуж за тунгуса". С тунгусами у нее ассоциировались нефтяные богатства Сибири. Мои разъяснения ложности данного утверждения на нее не действовали. Принц-тунгус продолжал волновать ее сны.
Mia: Privet!
Пая: привет
Асъ (Это мой ник): ПРИВЕТ, сестренки!!!! Как дела?
Пая: У нас не так себе.
Mia: U nam blago.
Асъ: А у меня просто нормально. А что нормального у вас?
Пая: У вечор маленки кит разбивал вазу.
Mia: А Pavla govorila na mene.
Асъ: Жалко - а у меня нет котенка.
Пая: Ты не маешь вазы даже. Нет?
Mia: U nego vaza est! Da?
.......
(Я заканчиваю изображать нашу переписку "как есть". Если вы не криптограф-профессионал с познаниями в различных славянских языках, то едва ли для вас было удовольствием расшифровывать фразы моих сербских подружек. А вот мне это было даже приятно. Как хорошая острая приправа к "название сербского блюда")
........
А. : Зато я пью чай с липовым цветом. Он летом пахнет.
П. : Какой молодец! Запас на зиму сделал?
М. : А можешь нам прислать!
П. : Ты с ума сошла, Миа!
А. : Не делал я запаса. Купил.
П. : Наверное, у старой бабки.
М. : У колдуньи!
А. : Экие вы, девчонки - поэтичные. В аптеке купил.
П. : Как скучно. И пошло.
М. : Совсем нет. Лето зимой - это лекарство. Должно быть именно в аптеке.
П.: А ты оттуда антидепрессанты таскаешь!
М. : А ты сама дура.
-------------------------------
А мы вернулись с Нови Сада!
Там полный зал был!
Аншлаг!
Не могу себе представить у нас полный зал - только на духовных песнях?
У вас их не слушают?
Михайла, а хорошо ли отвечать вопросом на вопрос?
А ты как думаешь?
Не забудь, сестреночка, что у нас тоже не все православные.
Чтоб этим, которые не все - пусто было!
Ты же знаешь - так нельзя!
Знаю.
Девчиноньки! Вы обо мне вспомните? А?
Асъ! Ответь, что остается людям, когда от них отвернулся весь мир?
Только Бог.
Не ты, а Асъ!
Но ведь в 20 веке глупо верить в чудеса.
А во что не глупо верить?
В таблицу умножения верить не надо - ее достаточно просто знать!
Ну и помогает вам ваш Бог?
А он у нас с вами один.
И помогает он вам? Нам что-то не очень!
Но мы его и не просим!
Вот он вам и не помогает!
А вам - совсем нет, да?
----------------------------
Мы старались не говорить о политике. Я думаю, что политики тоже не говорили и не думали обо мне и о них. Или упоминали - как о неких "народах". Мое нежелание быть "народом" (по крайней мере - для политиков) совпадало с нежеланием моих сербских знакомых. И в наших разговорах явственно обозначилась фигура умолчания. И оставалась такой до мая...
---------------------
Михайла крикнула сестре из кухни: "Кофе будешь?". На крик в дверях появился черный-как-смоль котенок. Он резво подбежал - но не к Михайле, а к своему блюдечку - и, не обнаружив в нем ничего нового, обиженно уставился на одну из своих хозяек. Умненький котенок никогда не прибежал, если бы кричала Павла. Она придерживалась в отношениях с "черножопым обжорой" позиции разумной дисциплины. Миа же ухмыльнулась и бросила в котенка кусочком сыра; потом достала из холодильника маленький пакет сливок и озабоченно потрясла его. Сливок оставалось едва на дне. Разлитое в две чашки кофе ждало... Но вместо этого Миа воровато оглянулась на дверь и быстро выплеснула сливки в котенкино блюдечко. "Вот именно," - сказала Павла, просунувшая голову в дверную щель.
- Мне его жалко... - виновато наморщила лоб Миа, - Он тоже боится.
"Тоже" относилось ко вчерашнему происшествию. На второй день после начала бомбардировок у их соседа сдох пес. Павла со свойственной ей жесткой иронией назвала его "первой жертвой НАТО". Собаки часто боятся громких звуков. Сторожевых псов даже отбраковывают так - стреляя возле них из пистолета. Годный разъяренно бросается на звук, негодный - скулит и пытается спрятаться у ног проводника. И эта негодность не может быть выправлена никакой дрессировкой. Пока расстроенный до слез сосед объяснял им все это, Миа все время думала о себе как о собаке... Интересно, а белградцы окажутся годными? Или люди - как высшие существа - умеют привыкать ко всему, даже к сиренам, крикам, выстрелам и взрывам? К войне? Судя по ней, Михайле - нет...
- Ничего он не боится, кроме как остаться голодным!
Кофе было необходимо. Болела голова. Они второй день не могли уснуть. Почти всю первую ночь они, как и все, провели на улицах. Они были как все - но не как все...
Чересполосица гражданской война перепахивает людей. Всех - победителей и побежденных. Но сильнее всего она ломает беженцев. Миа и Пая были дважды беженцами. Сначала из Хорватии в Боснию. Потом - сюда в Белград. Для сербов из "коренной" Сербии так навсегда и осталось непонятным появлявшееся в глазах "других сербов" странное выражение - при некоторых разговорах или при очень громких звуках. Оно было разным: все мыслимые оттенки в гамме - от нечеловеческой ненависти до животного страха. Вот только ничего доброго в этом выражении глаз не было никогда. Даже в глазах тех, кто все еще умел прощать. В глазах простивших появлялся - стыд.
- Куда бежать!!!! Куда дальше? В Антарктиду? Петь там псалмы белым медведям?
- (Сквозь слезы) Там нет медведей - там пингвины.
- Самое главное - там нет сербов! Мы будем первые.
- А если в Россию?
- (Пауза) (Долгая пауза) (Очень долгая пауза)
Путь двух девушек-сирот по стране, где все воюют против всех - увольте меня описывать это. Девчонки редко упоминали об этом годе - средняя скорость их перемещения с родной родины на родину историческую составляла "два изнасилования в месяц". Где-то на этом пути две перепуганные девчонки впервые остановились у священника. Естественно православного. ("Мы же были атеисты" "Мы были никто!". Я сдуру спросил - а не пытались ли они останавливаться у ксендзов или мулл. В ответ узнал много новых сербских ругательств.) Вместе с тамошней попадьей они проревели всю ночь, но дальше стало легче. Попы передавали их с рук на руки, пока где-то на этом проклятом пути мусульмане не пришли именно "по церковь"... Потом, боявшиеся уже даже заходить в деревни, где-то между Сараево и Пале, девчонки пересеклись с "отмороженными братушками" из РДБ - Русского Добровольческого Батальона. Они и вывели их на границу Сербии. Свое отношение к этим русским сестренки, видимо, перенесли и на меня... Несбыточная надежда и немного иронии...
-------------
Наверное, Белград красивый город. Но я там не был, а фотографии не передают душу города - только его внешний вид. Разве можно влюбляться только во внешнюю красоту. Тогда нужно искать себе невест на выходе из модных парикмахерских и салонов красоты. Так же и с городами. Фотографии с туристских сайтов были слишком "глянцевыми", а те, которые присылали мне время от времени сестренки - были почти одинаковы. Они щелкали друг друга стоящими на их большом балконе - считая, что отсутствие разницы в лицах и фоне компенсируется разной погодой и временем суток...
Жили они на втором этаже старого дома, выходившего своим фасадом на бульвар. Квартирка была крохотная - однокомнатная, единственным достоинством которой был огромный балкон, целиком перекрывавший тротуар внизу и добрую половину узенькой проезжей части. Балконная балюстрада почти дотягивалась до высокой нестриженой изгороди из кустов шиповника на краю собственно бульвара, так что под балконом образовалась уютная тенистая "труба". Весной они полюбили сидеть в двух шезлонгах на своей "веранде", рассматривая собак и молодых мам, гулявших по бульвару.
Снять квартиру девчонкам помогли вездесущие попы. "Вездесущими" обозвал их я - скоморох и безбожник. И потом всегда подтрунивал над взаимоотношениями певичек с церковью. Мне было противоестественно представлять себе двух молодых женщин, пышущих здоровьем и откровенным секс-эпилом, в окружении бородатых пастырей. В моем представлении при общении с такими "певчими послушницами" даже в богобоязненных головах должны были возникать неодолимые соблазны. Я даже с сарказмом как-то предложил девчонкам спросить своих церковных продюсеров, сколько поклонов нужно отбить, чтобы рассчитаться с Господом "за согрешение мыслию". Впрочем, мой вопрос они тут же вывернули наизнанку, и оказалось, что это мои "мысле-грехи на эту тему" подлежали замаливанию. Впрочем, нельзя не признать, что в отсутствие поддержки патриархата пробиться на подмостки и вообще в шоу-бизнес - а несмотря на свой специфический репертуар, они всегда казались мне его частью - девчонки-беженки не смогли бы никогда.
Злые языки писали потом, что знаменитые белградские уличные концерты "под бомбами НАТО" начались по команде сверху. Ничего подобного - начались они действительно сами по себе. Команда подхватить народное начинание, конечно, прозвучала, но, как всякое казенное последействие, исполнение ее было уже жалким. И пошлым... Политтехнологи - будь они прокляты! - многому научились и многое поняли тогда... Не поняли - мы...
-----------
Котенок был сыт и спал. Новости рвались с экрана смесью истерики и заклинаний - и звук был выключен. Общаться с кем-либо было невозможно - тема была только одна. Даже - или тем более? - в сетевых чатах на сербском.
Павла вышла на балкон - людей на бульваре было непривычно много. Но среди них практически не было его завсегдатаев - молодых мам. И собак. В основном "интели" и всклокоченные студенты с банками пива. Их движение среди деревьев напоминало броуновское.
- Ладно... Война не отменяет работы. Давай распеваться.
- Ты с ума сошла, Пая. В такой день!
- У нас таких дней было...
- Ты - бесчувственное бревно!
- А ты...
- Не будем ссориться в такой день. Давай репетировать.
- Ладно - отключай телефоны...
Майское солнце уже начинало припекать. Чириканье воробьев в шиповнике становилось невыносимым. Но Павла по привычке не закрыла балконную дверь. Им нравилось неожиданным сочетанием звуков заставить вдруг испуганно присесть и даже завыть какую-нибудь овчарку с бульвара. Или истошно заорать проснувшегося младенца.
(Ни собачники, ни мамаши обычно не ругались, ибо:
Пая: Ха! Конечно! Это хорошо, когда дети просыпаются от пения.
Миа: Да... Они не знают, что значит просыпаться от стрельбы!
Теперь следовало бы употребить в этой фразе Михайлы прошедшее время. Но я оставлю ее "как есть".)
После традиционных распевочных гамм и рулад пришло время первого осмысленного сочетания звуков. Они начинали концерт всегда с одной и той же известной народной песни, посвященной Растко. (А ведь когда я впервые услышал ее - я даже не знал, кто это такой... Стыдно - считать сербов братским народом и не знать Растко!)
Война снова ушла куда-то от них... Петь всегда было легче, чем - не петь. Наркотик. Не зря на свадьбах и похоронах - поют. Причем особенно легче пережить горе или радость, если именно петь - а не только слушать. Они не стали прерываться "после первой" и просто двинулись по текущей программе. Остановилась Павла на третьей песне - ей показалось, что в привычной музыке появилось что-то инородное. И действительно снаружи с бульвара донеслась нестройная подпевка. Михайла, кажется, не обратила на это внимание и, замолчав, даже не изменила позы - только опустошенно закрыла глаза. Нахмуренная Павла вышла на балкон. Внизу на газоне валялись в живописных позах человек двадцать ребят и девушек.
- Эй, ты чего выключила! Включи снова! И погромче сделай!
- А пожалуйста? - машинально ответила им Пая, не вдаваясь в смысл просьбы.
- Пожалуйста! - с готовностью засмеялись они в разнобой.
До Паи наконец дошел смысл просьбы. Она тоже засмеялась и крикнула назад - за занавеску: "Эй, Михайла, можно тебя погромче сделать? Где у тебя кнопка?". Сестренка выползла наружу. Следом за ней притащился и котенок. Оба зажмурились на солнце. Павла отодвинула их питомца ногой и приобняла Михайлу за плечи, вытаскивая ее к балюстраде балкона на всеобщее обозрение: "Погромче говорите?". После чего встряхнула Мию, заставляя ее открыть наконец глаза и насладиться ожидаемым эффектом.
Шутки были типичными.
- Черт возьми - у меня в глазах двоится.
- В прошлый раз трава была хуже!
- Да это две ведьмы!
Однако, тут на широкие балконные перила вылез котенок. Видимо, получить свою порцию восторгов.
- А это что за черный черт?
- А это третья ведьма, только еще не превратившаяся.
- Наоборот - уже превратившаяся.
Михайла услышала шепот в ухо и счет: "С третьего куплета. Раз-два-три-четыре..." И машинально запела вслед за сестрой.
Они раньше никогда не пели именно стоя на своем балконе. Было очень непривычно. Стена дома за их спинами имела форму раковины и отражала звук вперед-вниз. Обернулись или остановились все, кто был сейчас на бульваре. И инстинктивно - "как крысы к дудочке" - они потянулись к источнику звука. А когда наконец видели поющих - застывали окончательно.
- А все-таки хорошо, что мы близнецы. Нужно-нужно-нужно быстрее-быстрее-быстрее раскручиваться! Потом, когда война кончится... - думала Пая.
- Нужно завести второго котенка. Только белого... А лучше рыжего... Непохожего... Даже если эта война опять не кончится ... - думала вслед ей Миа.
...На следующий день вечером они услышали свист с бульвара.
- Эй вы, две из ларца! Пошли с нами!
- Куда?
- Эти козлы объявили, что будут бомбить мосты. Коммуникации. Мы идем ночевать на мост. А чтобы веселее - петь будем.
И они пошли с ними... На свой первый за время этой странной войны "концерт на мосту"...
------------
"Это" случилось не на мосту... "Это" случилось, когда они валялись со своими новыми друзьями на бульваре перед собственным домом.
Да, у них наконец завелись - друзья и подружки. В том числе даже поклонники их таланта. Сложно было называть друзьями (в понимании сегодняшней молодежи) монахов с монастыря св.Саввы или священника с дьяконом из церкви Рождества или послушника из патриархии с его начальником или женщин-певчих с церкви Двенадцати апостолов или всех остальных "попов", которые до того были их кругом общения в Белграде. Так же как нельзя было называть друзьями (в понимании вчерашнего поколения) их сетевых собеседников, в том числе и меня. Как бы мне этого ни хотелось. Их старые друзья (по школе, по их городишку в Краине, по музыкальному училищу, по хору) - остались в прошлом. Они не очень хотели искать их и даже боялись случайно встретиться с ними и узнать, что... "Человек жив, пока ты не знаешь, что он мертв".
Легкий ветер и мягкая трава бульвара. Им очень хотелось спать... Всем... Но кто алкоголем, кто бездумной болтовней, кто любовью с поцелуями до одури - все отгоняли от себя сны, в которых выбирался из уголков сознания страх, загнанный туда протестующим духом. Певичкам же, как всегда, оставалось только петь. Что ж... Они и запели... Миа зачем-то влезла на скамейку, а Павла пристроилась сбоку, приобняв рукой теплое бедро сестренки. Церковный хорал, который они завели, не подходил для ночных бдений, и они пели его с удовольствием встречи с заскочившим на полчаса добрым старым знакомым. Миа особенно ждала концовки, когда они должны были расходиться от единой ноты - в разные стороны. Так разбегаются дороги, обвивая вершину горы, чтобы снова сойтись возле самого пика. Это нарастающее напряжение ожидания передалось и слушателям. Большинство даже поднялись с травы, чтобы слушать такое торжествующее пение стоя. У Михайлы, оказавшейся надо всеми, возникло ощущение полета, ее голос взлетал все выше и выше - Павла же, наоборот, почувствовала всю тяжесть земли, на которой стояла. Пая даже испуганно оттолкнулась от Михайлы, боясь спугнуть ее зазвеневшее сопрано, и одновременно поняла, что ее собственный голос проваливается в самые бездны баса. Миа форсировала голос, Павла вслед за ней сделала то же самое. Это звучали все муки их последних дней, все молитвы, которые они не прочитали и решили не читать, пока не кончится этот вернувшийся из их прошлого ужас ("наверное нужно терпеть", "наверное уже не нужно терпеть", "но что же делать?", "Бог знает..." "откуда он знает, разве он был женщиной на войне..."). Михайле показалось, что в низких облаках, на месте тусклого пятна солнца стала образовываться слепящая и манящая воронка... И в этот момент их голоса - как тогда "давным-давно" - пропали! Когда же сестры пришли в себя, они увидели, что люди с бульвара, только что окружавшие их, пятятся прочь. Все! Кто-то нерешительно, кто-то затравленно оглядываясь, кто-то странно окостеневшим шагом, будто боясь обернуться на оставшуюся за спиной опасность, а кто, наоборот, торопливо - словно убегая от самого себя.... Миа, всегда думавшая на мгновение быстрее сестры, спрыгнула со скамейки и резко потянула Павлу за руку.
- Куда вы!? - крикнула она голосом, показавшимся ей самой шепотом.
И нерешительно двигавшиеся фигуры, начали останавливаться...
Первое осмысленное предположение высказал очкастый Ибрагим. А вдруг странное чувство нестерпимого стыда, которое заставило слушателей, пряча глаза, пойти прочь от застывших в исступлении сестер - исходило от песни или пения? Над ним сначала посмеялись, но Павле мысль понравилась, и она с готовностью согласилась с предложением головастого студента - "провести эксперимент". Недоверчивую Мию пришлось уговаривать дольше. Но уже ожидавшегося результата - не получилось. Нет, не то чтобы никто не ощутил снова того же чувства - просто этот "экспериментальный" стыд был стыдом мелким, будто стыдом за глупость, в которую они сейчас поверили. А тот стыд - как сформулировала экзальтированная Снежана - был стыдом за все человечество, за всю его подлость, начиная от Каина. Причем некоторых даже передергивало потом при воспоминании о том, что они испытали. И естественно почти никто не сказал - чего же именно он застыдился. У каждого был свой скелет в шкафу...
---------
К убеждению девчонок в их чудесных способностях приложил свою грешную руку и я. Они были внутренне готовы признать в существование чудес - именно в этом их убеждала вера, рядом с которой они провели последние годы. Вера бородатых священников и замотанных до глаз в платки церковных старост. Вера, основанная на хождении по воде и истории о насыщении толпы сорока хлебами. Вера, пропитанная ладаном, пением и гулом колоколов. А я же - идиот! - начал, тщательно скрывая сочащиеся из меня сарказм и иронию, рассказывать им о странном и не до конца изученном воздействии ультразвука на мышей. О применении инфразвука в качестве оружия устрашения. Они же в ответ тут же вспомнили об иерихоне и трубах страшного суда, которые поднимут из могил усопших. Это привело Павлу в страшное возбуждение. Мия же кажется испугалась. Но расстались мы в тот день на их единодушном решении "продолжать экспериментировать самим".
...Прошла неделя . Они не выходили в аську, только сбрасывали короткие е-мейлы:
"Мы даже не хотим к заутрене. Некогда. Но пока ничего не вышло."
"Сегодня разбомбили завод на окраине. Горел всю ночь. У нас еще ничего не получилось."
...-Я устала от хоралов. Они все о любви и прощении.
- Конечно. В этом вся суть.
- Но я устала прощать...
"Наши приходили - звали на мост. Кажется они считают нас сумасшедшими."
"Эти разбомбили целый конвой беженцев. А мы - ничего не можем."
Наконец, они выбежали в "аську", крича хором:
- Эй ты! АСъ! Ты тут!?
- Привет, затворницы! Как Белград? Как ваше беззвучное пение?
- К черту пение! Почему Россия молчит? У нас только и разговоров про ваши зенитки, стрелялки, ракеты! А вы там залили себе уши своей нефтью и не хотите никого знать! Только и смогли, что на посольство помочиться! Ваша смелость дальше гульфика на штанах не продвинулась!
-Хватит орать на меня! Что я могу - я же не Россия. Я и не ходил никуда!
-Для нас ты - Россия!
-Тогда вы - Сербия.
-Да, мы - Сербия. И если ты не хочешь нам помочь - мы сами поможем себе.
-Пением. Ха-ха-ха. Вы еще помолитесь!
-Нет, молиться мы больше не будем...
-Слава Богу, забросили своих попов!
-Нет, просто у них своя война - у нас своя. И она, как видно - не ваша. Прощай, братушка!
-Подождите! Что вы как с цепи сор...
И я понял что пишу в пустоту... И в первый раз понял, как они стали для меня дороги. Так дороги, что я могу представить их как живых (тьфу-тьфу-тьфу!!! - идиот!!!), ни разу не увидев "в реальности". Что они делают сейчас? Может...
...- Нужно что-то очень сильное. Как та усталость, когда мы были на бульваре...
- Но мы же верим! А что может быть сильнее веры...
- Не знаю, во что я теперь верю... А если...
Павла стремглав выскочила на кухню и уже через несколько секунд вернулась назад. Следом за ней в неприкрытую дверь просочился котенок. Он с изумлением уставился на одну из своих хозяек, которая вдруг зажгла спичку и поднесла пляшущее пламя снизу к своей ладони. На лице ее появилась гримаса боли.
- А теперь дай твою! - крикнула она и, не ожидая, пока Миа опомнится, схватила ее руку, разжала сведенные пальцы сестры и тоже вдруг - полоснула поперек линии жизни маленьким перочинным ножом.
- А теперь вспомни, что они сделали с Краиной! И - с нами!!! И - начали с "до"! Начали!!! (Болезненная пауза) Три-четыре...
Сначала это было не пение - это был вопль. А-а-а-а-а-а! Но уже на третьей расходящейся по терциям ноте - они вновь набрали в грудь воздуха, и голоса их приобрели новую силу... Злую силу... А когда звук снова пропал, как пропадал он раньше - это-то они научились! - то этом беззвучии и в глазах Павлы была нечто новое. В них была зловещая радость.
...Котенок лежал у ножек дивана. Он свернулся в странно тугой клубочек, как никогда раньше не делал, смешно прикрывая лапками мордочку. Он был мертв.
...Михайла лежала на диване, свернувшись как котенок, и плакала. Павла гладила ее по спутанным волосам и ничего не говорила. Она знала, что сейчас сестра выплачется, потом они выспятся - и пойдут на мост. И им не нужно будет гадать на какой. Он остался один. Сегодня вечером туда прилетят в своих железных птицах веселые заморские парни, мурлыкающие чужие песни. Они не знают, что против их песен у двух маленьких сербиянок есть оружие...
------------
Теперь я знаю - и не хочу этого знать: "Чудес - не бывает!!!" Пришельцы не прилетали в Челябинск на тарелкообразном космическом корабле (они чинят его на Альфе Центавра). В витринах - не отражаются люди, живущие за тридевять земель (это чаще последствия трехдневного пьянства). Иконы - не мироточат (на них брызгают подсолнечным маслом опасливо оглядывающиеся старухи-прихожанки). Две девчонки-певички не могут развернуть заходящий на цель ударный истребитель. Друзья-друзей одного моего около-оборонного друга объяснили, что пилот в этой махине крепко-накрепко прикрыт от звуков внешнего мира, во-первых, колпаком из бронестекла, во-вторых, утепленным "термо-гермо-шлемо-фоном" и наконец - тарабарщиной, несущейся по радиоэфиру из центра управления полетом. Они не слышат собственных двигателей - где там пения ангелов! Будь то ангелы любви или ангелы мщения...
Конечно же, молчание моих недолгих знакомых объясняется совсем просто. Они обиделись на меня. Или им просто стало не до сетевого баловства! Или так... Умиротворенная Миа отправилась-таки разводить кур-бентамок в горный монастырь и размышлять о смысле жизни, а Пая со счастливым лицом ускакала под венец с нефтяником из Ханты-Мансийска. Или наоборот.
Вот только иногда во сне я вижу серый каменный мост, изъязвленный щербинами-ранами давних и недавних времен; вижу незнакомую быструю реку под вечерним южным солнцем; вижу разбегающихся с моста людей со странным мишенями на груди; вижу что в центре пролета остаются две фигуры, которые стоят рядом, взявшись за руки, и смотрят в сторону солнца. Я вижу, как одна из них начинает чуть раскачивать правой рукой, будто отсчитывает ритм, а другая запрокидывает голову, чтобы было удобнее петь... И уже не вижу, но чувствую, как оттуда - невидимое в вечерних, но еще ярких солнечных лучах - приближается что-то страшное. И просыпаюсь от чувства нестерпимого стыда...
Красота и всепрощение не спасут мир... Как не спасут его ни ненависть, ни жажда мести... Нужно что-то еще... Может быть именно стыд? Почему меня не было рядом с ними... Почему меня не было еще в тысяче мест, где я мог быть... И где я должен быть сейчас?