Поверхность воды рябило от ветра. Было прохладно. Там, высоко - в небе, отражавшемся в воде - ветер, должно быть, вообще разгулялся не на шутку: редкие облака, причудливо бесформенные, сияющие бугорчатой белизной обращённого к солнцу бока, быстро перемещались по глубокому синему небу.
Отражаясь в поверхности лужи, изгибаясь по изгибам её ряби.
Словно там, вверху, был свой далёкий мир, а тут, в луже на краю мостовой, свой, маленький - отражением того, далёкого и большого.
И в этом маленьком мире произошла катастрофа - вдруг вздыбились волны, обрушились брызгами на опрокинутое на поверхность воды небо с облаками, сбив это небо и эти облака в неразличимый хаос сталкивающихся отражений от одновременно расходящихся бесчисленных кругов.
В лужу угодила подошва сандалии - традиционной монашеской обуви, довольно редкой для городского монастыря просвещённого восемнадцатого века, да к тому же - близкого к своему концу.
Молодой монах, не обратив внимание на это ничего для него не значащее обстоятельство - лужа была мелкая, - быстро подошёл к монаху постарше, стоявшему у высокой брамы входа в монастырь.
- Слава Иисусу Христу, брат Альбрехт! - запыхавшись, приветствовал он своего старшего товарища.
- Во веки веков! - ответил тот.
Но при этом даже не отвёл задумчивого взора от некоей, ведомой лишь ему, дальней точки. Поверх шумевшего внизу - монастырь стоял на возвышении - города, полнившегося повозками простолюдинов и каретами шляхты, которая съезжалась на готовящийся Сейм, и снующим по его улицам разношёрстным народом, среди которого бросались в глаза группы российских солдат - винтовки с примкнутыми штыками. Матушка императрица не доверяла своему бывшему любовнику, посаженному ею в своё время на трон Речи Посполитой, и теперь благоразумно рассудила ввести свои войска в город, где собирался очередной Сейм, который должен был утвердить (для этого и посланы ею солдаты) то, что позже историки назовут "вторым разделом Речи Посполитой" - и закрыть тем самым долгую и славную историю некогда могущественного - самого крупного в Европе, не считая России - государства.
- Брат Альбрехт, - продолжал, отдышавшись, молодой монах, - я бегаю по всему городу, разыскивая вас.
Старший монах отвёл глаза от неведомой дали и внимательно посмотрел на монаха молодого, хоть и уже принявшего постриг, но остававшегося в монастыре, как и во время своего послушничества, на положении его, брата Альбрехта, ученика.
- Что-нибудь случилось, брат Ян?
- Брат Иоанн послал меня за вами.
Взгляд Альбрехта блеснул, но Ян не успел ничего заметить, потому что его учитель тут же отвёл взгляд, вновь уставившись в ведомую лишь ему одному дальнюю точку над крышами королевского города Гродно.
- Иоанн... - негромко пробормотал Альбрехт.
И внезапно подняв руку, указал на летящего над ними чёрного - а на фоне ослепительно белой тучи, где птица в данный момент очутилась, её чернота особенно бросалась в глаза - ворона.
- Видишь?
Ян задрал голову.
Ворон грациозно, склонившись на бок крестом с более длинными крыльями-поперечинами, спланировал на высокий вяз, росший ниже по склону холма, на котором стояли монахи, уцепился когтистыми лапками за ветку, оседлав её, медленно сложил крылья и, блеснув бусинкой глаза, посмотрел в их сторону.
- Красота, - промолвил Альбрехт.
- Что, - недоумённо спросил Ян, - ворон?
Молодой монах глянул на птицу, боком подбиравшуюся по ветке к стволу дерева, то и дело посматривая при этом в сторону людей.
Ворон как ворон. Ничего особенного.
Ворон, похоже, тоже ничего особенного в стоявших рядом с входом в монастырь монахах не нашёл и решительно отвернулся. Он нахохлился, присел - так что стал похожим на чёрный стожок, тем более что голова его наклонилась вперёд, скрывшись от взора наблюдавших за ним людей. Что-то там внизу, у невидимого отсюда подножья склона, привлекло его внимание.
- Не ворон, - с лёгкой ноткой разочарования произнёс Альбрехт. - Вернее, не столько ворон, как его полёт. Заметил, какая зачаровывающая своей естественностью свобода наполняла каждое его движение?
Ян промолчал.
Он привык за эти годы к странностям своего учителя.
Полёт ворона, видите ли, его пленил. Полёт как полёт. Птица как птица. Сколько их таких вокруг...
Но молодой монах эти свои мысли придержал. Знал по опыту, что известны они его наставнику, что именно они и вызвали эту нотку разочарования в его тоне, что долго и терпеливо ждёт от него Альбрехт... Вот только чего ждёт?
- И как прекрасен в своей свободе ворон. Чёрная птица. Символ зла.
Ян вздрогнул. Господи Иисусе! Ну и переход. Впрочем, и не такие скачки смысла слышал он от Альбрехта, не привыкать. Да и сложно к такому привыкнуть. А с другой стороны, может, именно это и держало Яна все эти годы рядом с самым странным монахом гродненского бернардинского монастыря... Если не считать, брата Иоанна, который, пожалуй, мог по части странностей и переплюнуть своего друга брата Альбреха. К слову, именно брат Иоанн...
- Брат Иоанн бы порадовался, - перебил, да как кстати перебил, мысль молодого монаха Альбрехт. - Любит он наблюдать за полётом...
Альбрехт, словно ему что-то внезапно пришло в голову, резко замолчал.
- За полётом ворона? - подал, наконец, голос Ян, решив, что пришла пора всё-таки напомнить Альбехту про просьбу брата Иоанна.
Альбрехт искоса взглянул на него:
- Разве другие птицы менее ворона свободны в своём полете? А брат Иоанн дорого бы дал, чтобы испытать это чувство.
- Чувство полёта?
Левый уголок рта Альбрехта дрогнул и опустился.
- Чувство полёта. Чувство свободы. Есть разница?
Ян с опаской взглянул на своего учителя. Часто такие загадки предшествовали длинным монологам. Совершенно не понятным. Произносимым его учителям больше для себя, чем для своего собеседника. Кроме Яна, мало с кем брат Альбрехт мог позволить себе такое - может, потому, что только его ученик из всей братии монастыря мог часами слушать его малопонятные для постороннего рассуждения. Даже брат Иоанн в такие минуты бесцеремонно перебивал своего приятеля. "Думай молча", - иронично басил он, ухмыляясь в свою окладистую бороду, делавшую его похожим больше на служителя восточной схизмы, чем на монаха ордена истинно католической матери-церкви.
Но брат Иоанн был нетерпелив. А вот Ян обычно благоговейно внимал, словно силясь понять извилистую, для самого Альбрехта порой неясную, дорогу, по которой пробирался его ум в поисках очередной разгадки.
"Да, - в который раз за свою жизнь в здешнем монастыре подумал Ян, - странная это пара монахов. И странная, должно быть, существует причина, дозволившая им заниматься в монастыре апостольской католической церкви делами, порой, пожалуй, с её вероучением мало совместными. Но не все странности, существующие в монастырях, стоит обсуждать вслух...".
- Брат Иоанн просит вас зайти к нему, - произнёс Ян.
Ворон на своей ветке, словно среагировав на эти слова, поднял голову, оторвавшись от того, что происходило у подножия дерева, повернулся, сверкнув глазом, и, присев перед стартовым прыжком, тяжело соскочил с качнувшейся следом за ним ветки, и сильными взмахами крыльев пронёсся прямо над монахами куда-то в направлении колокольни костёла.
И, повернувшись, вошёл через браму на территорию монастыря. Ян шагнул следом.
- Что хочет от меня брат Иоанн? - спросил на ходу Альбрехт.
- Не знаю, - ответил ему Ян, - но, думаю, произошло что-то серьёзное. Я никогда брата Иоанна таким не видел. Он был...
Ян запнулся.
- ... напуган. - закончил он.
И чуть упёрся носом в спину Альбрехта. Так внезапно тот остановился.
- Напуган? - Альбрехт обернулся к молодому монаху с выражением удивления и озадаченности на лице. - Брат Иоанн?!
Ян прекрасно понял своего учителя. Представить напуганным брата Иоанна, известного всему Ордену учёного монаха, которому по окутанной тайной прихоти руководства братства святого Бернарда было дозволено в своей обширной келье, больше похожей на лабораторию, оборудованную в полуподвале их монастыря, заниматься странными делами, о которых монахи предпочитали вслух не говорить, и который - огромный, басистый, заросший густой бородой - ни во что не ставил ни бога, ни чёрта, что было довольно странно для монаха... Как, впрочем, было много странного вокруг брата Иоанна. Но чтобы брата Иоанна можно было чем-либо испугать... Это было слишком странно даже для него.
Да, Ян прекрасно понял удивление своего учителя. Не зря он, увидев брата Иоанна в таком состоянии, с ног сбился, разыскивая Альбрехта, как назло именно в этот момент отлучившегося из монастыря - благо, далеко не успел уйти, глазел на ворона сразу за монастырской брамой.
- Поспешим, - коротко бросил Альбрехт и пошёл к двери, ведущей внутрь здания монастыря, так быстро, что Ян, чтобы догнать его, вынужден был чуть ли не побежать следом.
На монастырском дворе, ближе к входу, ведущему в покои отца Настоятеля, стояла карета, на козлах которой сидел солдат в форме российской армии. Рядом с каретой стоял ещё один солдат, держа ружьё с примкнутым штыком и настороженно глядя по сторонам.
Альбрехт повернул голову в сторону неожиданных для католического монастыря Речи Посполитой гостей, но не остановился и промолчал.
Ян-то знал, что россияне - к отцу Настоятелю, приехали с полчаса назад. Он даже предвкушал, как сообщит своему учителю эту интересную новость.
Молодой монах, правда, не мог знать подробностей. А подробности были таковы.
Когда отцу Настоятелю сообщили, что прибывший в монастырь российский офицер просит аудиенцию, он ждал посетителя со смешанным чувством любопытства и настороженности. Былые взаимоотношения нынешнего короля с петербургской императрицей секретом не были. Как и не было секретом заинтересованность последней в вотировании Сеймом, собиравшемся в городе, её с пруссаками и австрийцами решений об уже втором отрезании от Республики Двух Народов изрядных кусков территории, что, вкупе с другими условиями договора, практически ликвидировало де-факто независимость страны. Депутаты в преддверии начала Сейма возмущённо шумели, но их способность открыто противостоять в условиях оккупации внушала сомнения. Но кроме депутатов Сейма была и другая шляхта, недвусмысленно отказывающаяся быть пассивной свидетельницей краха некогда великой страны... Время было смутное. И по представлению отца Настоятеля, российским офицерам в полузавоёванной стране, бурлящей откровенно по-инсургентски, вряд ли должно быть дело до не самого крупного по величине и далеко не самого значительного по своему влиянию монастыря. Что тогда привело россиянина в гродненскую обитель Братства Святого Бернарда?
Поэтому отец Настоятель буквально впился взглядом в вошедшего в его келью, служащую ему одновременно и рабочим кабинетом, офицера.
Средних лет, лицо открытое, располагающее, взгляд умный и спокойный. Вежливо поклонился, но некоторая дистанция чувствовалась. После взаимного приветствия протянул бумагу, тактично, пока отец Настоятель надевал очки и читал её, сделав шаг в сторону, словно заинтересовавшись одним из портретов предшественников нынешнего главы монастыря. Но - Настоятель видел это краем глаза - то и дело бросал быстрые внимательные взгляды по сторонам.
Бумага за подписью посланника Её Императорского Величества Екатерины Второй при короле Речи Посполитой характеризовала вошедшего как офицера по особым поручениям Александра Васильевича Шульгина.
- И какое, пан Александр, особое поручение привело вас в наш монастырь? - спросил отец Настоятель, прочитав бумагу и возвращая её своему визитёру.
Тот с лёгкой усмешкой аккуратно сложил её и, не торопясь, положил в карман мундира.
Отец Настоятель опустился на своё кресло за небольшим бюро, предложив офицеру кресло для посетителей.
- На меня возложена, - начал Шульгин, - миссия негласная, деликатного свойства.
То, что офицер - по поручениям действительно "особым", отец Настоятель увидел сразу. Много таких соглядатаев крутилось здесь и вокруг королевского двора и вокруг съезжавшихся на Сейм делегатов. Но причём тут монастырь, не имевший отношения к текущей политике?
Отец Настоятель не ошибся, отметив умный взгляд россиянина - Шульгин прекрасно понял его мысли. Улыбнувшись - улыбка его тоже располагала к себе, весьма приятный человек был этот Шульгин - он удобно расположился в кресле и начал рассказ.
Рассказ его сводился к следующему.
Российская армия с территории восточной части Речи Посполитой уже не уйдёт. С независимостью страны де-факто покончено навсегда. Какой бы внешней декорацией это не было обставлено. Поэтому российской стороне небезразлично, точнее - крайне важно, быть в курсе всех событий, тут происходящих. Более того, все тут происходящие события должны быть под контролем российской стороны.
Отец Настоятель хмуро посмотрел на своего собеседника. Честно, прямо, откровенно.
Горько это понимать, но - именно таково сегодняшнее положение дел. Ничего не поделаешь.
- Я понял, пан Александр. И какие события вам хотелось бы контролировать у нас в монастыре?
Шульгин вновь располагающе улыбнулся, но взгляд его стал жёстким и испытующим.
- Для начала нам хотелось бы прояснить некоторые события, суть которых мы понимаем не до конца.
Пауза. Настоятель вопросительно посмотрел на него.
- В вашем монастыре есть два монаха...
Отец Настоятель уже знал, о чём пойдёт речь.
- ... их имена - Альбрехт и Иоанн.
- Почему вас интересуют именно эти двое?
Взгляд Шульгина стал жёстким:
- Потому, что это не обычные монахи. Отнюдь не обычные, святой отец. Я, например, не совсем понимаю их положение в монастыре. И род их занятий.
- Занятие у всех монахов одно - служение Господу.
- Святой отец! - Шульгин протестующе поднял руку. - Я вас умоляю. Как вы заметили, я с вами предельно откровенен. Хотелось бы получить такого же рода откровенность и от вас.
Отец Настоятель откинулся на спинку кресла и несколько раз провёл ладонью по подлокотнику, обдумывая свои слова.
- Необычность этих монахов, - начал он, - обусловлена их особыми качествами.
Взгляд Шульгина стал тяжёлым и очень внимательным.
- Брат Альбрехт, - продолжал Настоятель, - происходит из старинного рода местной шляхты. Его вступление в Орден сопровождалось большим денежным взносом, собственно, он пожертвовал Братству все свои личные средства. Поэтому мы пошли ему навстречу в его желании посвятить себя изучению тех случаев в наших краях, которые, так скажем, выпадают из ряда обыкновенных и могут восприниматься людьми как - поймите меня правильно: могут восприниматься людьми - как происки врага рода человеческого и подвластных ему сил. Храни нас Господь.
Отец Настоятель перекрестился.
Шульгин повторил его жест, но, так как сделал он это по православному - получилось словно зеркальное отражение. Настоятель отметил, что никакого удивления русский офицер не выказал. Что в свою очередь было удивительно - обычно люди по-другому реагируют на сообщение, что католический монах занимается чертовщиной. И Настоятель сделал вывод, что россиянин уже знал - пусть в общих чертах - про Альбрехта.
- Ну а второй, Иоанн? - спросил Шульгин.
- Он, как и Альбрехт, получил прекрасное образование, но происходит не из благородного сословия. Тем не менее, отличаясь изрядной учёностью и всепоглощающей страстью к познанию законов земного мира, добился в этой области, можно сказать, выдающихся результатов. Наша церковь посчитала за благо использовать его дарования к вящей славе Господней.
Шульгин быстро взглянул на Настоятеля, но свой взгляд намеренно не остановил, дав тому возможность самому решать - как реагировать на тот несомненный факт, что - судя по всему намеренная - цитатность его формулы мимо внимания русского офицера не прошла.
Отец Настоятель решил на это вообще никак не реагировать. Хотя над уровнем информированности Шульгина в местных делах, в том числе делах его монастыря - особенно насчёт тех сторон его деятельности, которые не могли не вызвать если не оторопь, то по крайней мере жгучий интерес всякого непосвящённого - над этим фактом отец Настоятель решил попозже, в спокойной обстановке и одиночестве, обязательно поразмышлять.
Вот такой разговор происходил в келье отца Настоятеля в тот момент, когда Альбрехт с Яном проходили мимо российской кареты, вполне обоснованно обратившей на себя внимание брата Альбрехта. Но к разочарованию молодого монаха, которому не терпелось выложить своему учителю новость про странный визит и получить в ответ соображение своего учителя по этому - очень странному - поводу, соответствующего вопроса не последовало. Видно, сообщение Яна, что отец Иоанн не просто приглашает его прийти, а ещё и чем-то при этом напуган, заставило монаха, о котором только что рассказал Шульгину отец Настоятель, торопиться - и оставить вопрос о россиянах на потом.
Альбрехт открыл тяжёлую - дубовые доски ёлочкой от центра вниз - дверь, потянув за железный круг на железном же болте, заменявший собой ручку. Дверь, вопреки своей внешней старости, поддалась совершенно бесшумно, видно петли были хорошо смазаны, и открыла вид на сводчатый, выложенный узким тёмным кирпичом, потолок резко спускающегося вниз коридора. Эта была одна из особенностей монастыря: во двор выходило множество дверей и каждая из них вела в свою часть монастырского комплекса. Чужому человеку легко было запутаться, тем более сеть внутренних коридоров, через которые можно было попасть в нужное место, в случае ошибки с входной дверью весьма смахивала на лабиринт. Дверь, которую открыл Альбрехт, вела в цокольный этаж, который отличался от подвального тем, что имел окна - хоть и расположенные в нём у самого потолка, а наружу выходившие на самом уровне земли. Альбрехт, стал спускаться по истёртым от времени каменным ступеням, касаясь - на всякий случай, если скользнёт нога - выщербленной от времени же кирпичной кладки стены. Ян последовал за ним, прикрыв за собой дверь, чем тут же погрузил лестницу, ведущую вниз, в полумрак - оконце над дверью пропускало мало света. Кольцо на закрытой двери слабо звякнуло на своём болте, и, пару раз качнувшись, замерло.
Спустившись вниз, монахи попали в коридор с выходившими в него дверями. Около одной из них стоял огромный монах, заросший чёрной окладистой бородой.
- Слава Иисусу Христу! - его бас гулко разнёсся в пустом коридоре.
- Во веки веков, - ответил на приветствие Альбрехт. - Что-нибудь случилось, брат Иоанн?
- Случилось.
Альбрехт внимательно посмотрел на него. Тон, которым это было сказано, не понравился ему.
Он чуть обернулся, как бы кивая на следовавшего за ним Яна.
- Пусть заходит, - сказал бородач. - Он всё равно разнюхает - не удержишь.
И распахнул дверь, за которой оказалась большая келья, скудно освещаемая через оконце под самым потолком. Центральное её пространство было заставлено грубо сколоченными столами, заваленными всякими ретортами и прочей стеклянной мелочью, делавшей монашескую келью больше похожей на аптеку. По стенам стояли шкафы, заполненные книгами и рукописями. В одном из углов стояло несколько больших бутылей зелёного стекла. Второй угол занимала - под массивным распятием, прибитым к неоштукатуренной стене - кровать со скомканным одеялом. В третьем стояло нечто вроде массивной этажерки, заполненной разнообразными инструментами самого различного назначения.
А последний угол затягивала она.
- Ух ты! - вырвалось у Яна.
Она мерцала, переливаясь всеми цветами радуги. Словно тонкое шёлковое полотно.
Альбрехт и Иоанн одновременно обернулись к молодому монаху.
- Как ты её назвал? - спросил Альбрехт.
- Завеса, - удивлённо ответил Ян. - А что?
- Почему именно завеса?
- Не знаю. Первое, что пришло в голову.
Альбрехт перевёл взгляд на Иоанна.
- А ты её как назвал?
- Я её никак не называл, - ответил тот.
И добавил, словно про себя:
- Но "завеса" подходит.
Именно в этот момент именно это слово было произнесено в другом помещении монастыря - в кельи отца Настоятеля.
- Завеса тайны? - переспросил тот у своего посетителя.
- Выражаясь фигурально, - ответил Шульгин.
- А если прямо и по существу?
Россиянин внимательно посмотрел на настоятеля.
- Хорошо, святой отец. Давайте прямо и по существу.
Он с минуту помолчал.
- Мы не хотим, - продолжил Шульгин, - чтобы на землях, которые подпадают под наше...
Офицер на секунду замешкался, подбираю слово.
- ... покровительство, происходили события, которые нами не контролируются и сущность которых нам не ясна.
- И эти дела должны быть прекращены? - невесело усмехнулся Настоятель.
- Отнюдь, - отрицательно покачал головой офицер. - Совершенно не обязательно. Более того, как правило, это и совершенно не нужно. Но установить контроль и понять сущность абсолютно необходимо. Собственно, это и есть моя миссия.
- Как я понимаю, вас интересуют занятия брата Альбрехта?
- Занятия брата Альбрехта нам понятны, святой отец. Доказательства существования врага рода человеческого...
Офицер перекрестился. Настоятель повторил его жест, но двумя пальцами и зеркально.
- ... суть доказательства - в учёных трактатах такой способ называется "от противного" - существования Господа нашего...
Шульгин бросил острый взгляд на Настоятеля.
- ... в коих мы не нуждаемся по вере нашей, но кои в наш век прискорбного ослабления веры отнюдь не лишни. Собственно, это ваши дела, в которых мы довольствуемся тем, что мы о них информированы.
Россиянин сделал многозначительную паузу.
- А вот занятия инока вашего Иоанна...
Иоанн между тем в своей келье неопределённо пожимал плечами в ответ на вопрос Альбрехта:
- Совершенно не понимаю, как это получилось. В этом и проблема. Я тут опробовал некую формул... Расшифровал... Из одного старого манускрипта...
Иоанн неопределённо махнул рукой в сторону шкафов у стены.
- Но не в нём дело. Формулу я применил не точно. А когда спохватился, что сделал ошибку...
Он ткнул пальцем в сторону волнующейся радужными переливами завесы:
- Она и появилась.
- И что с ней происходит? - спросил Ян, зачарованно наблюдая цветовые переливы того, чему сам только что дал название.
- Всегда одно и то же, - сдавленно ответил Иоанн. - Смотрите.
И, опережая предостерегающий жест Альбрехта, он шагнул к завесе, став к ней почти вплотную, чуть ли не упёршись в неё носом - так, что по его лицу пошли цветные отблески.
В то же мгновение завеса потемнела, а потом стала быстро светлеть, словно истончаясь - и, наконец, исчезла.
Вместо неё - словно распахнулось большое окно - перед монахами открылось голубое небо. В котором летел странный аппарат похожий на птицу, но крылья его, широко раскинутые в стороны и, словно от огромной скорости, скошенные назад, были неподвижны. Вдруг от аппарата отделились маленькие цилиндрики, цепочкой посыпавшие вниз. Монахи ахнули. Потому что цилиндрики, упав на землю, вернее - на город, стоявшей на земле, взорвались с огромной силой, причём все взрывы, следовавшие один за другим, в итоге слились в одно сплошное пространство огня и дыма. Было видно, как рушатся здания города, поглощаемые огнём. Всё происходило без единого звука. Потом картина потускнела и за несколько секунд сменилась непроницаемой темнотой. А ещё через несколько секунд завеса вновь заиграла радужными переливами.
Иоанн сделал шаг назад.
Ни Альбрехт ни Ян не проронили не звука, потрясённые увиденным.
- Ну, что? - нарушил затянувшееся молчание Иоанн.
Отступив от завесы, он опустился на стул возле стены, устало откинувшись на его спинку.
Альбрехт с минуту смотрел на него, затем тихо произнёс:
- Надо звать отца Настоятеля.
Иоанн согласно кивнул головой и повернулся к Яну:
- Сходи.
Ян быстрым шагом вышел из кельи.
Как только дверь за ним закрылась, Альбрехт подошёл к Иоанну, облокотился на спинку его стула и наклонился, почти касаясь своими губами его уха.
- Брат Иоанн, - очень тихо проговорил он, и брат Иоанн ощутил дыхание Альбрехта, - помнишь ли ты, какие именно твои действия вызвали эту...
Альбрехт помедлил.
- ... завесу?
Бородач медленно поднял руку и широко перекрестился:
- Клянусь господом нашим Иисусом Христом и Святой Богородицей! Нет.
- Точно? - проникновенно произнёс Альбрехт.
- Как Бог свят.
Альбрехт перекрестился.
- Та формула, - продолжал Иоанн, - которая была в книге, ни к чему не привела. Я что-то изменил. Но изменил случайно, лишь в последний момент спохватившись, что ошибся. И тут такое.
Он горестно покачал головой:
- А в чём именно ошибся - и не приметил.
Альбрехт выпрямился.
- Знаешь, что я думаю, брат Иоанн?
Иоанн косо взглянул на него:
- Знаю. И я думаю так же. Хорошо, что я не запомнил, в чём именно я ошибся.
Альбрехт, усмехнувшись, утвердительно кивнул.
А Ян быстро шёл к келье отца Настоятеля, из которой как раз перед ним вышел Шульгин. Молодой монах почти столкнулся с российским офицером буквально на пороге и, отпрянув, склонился в вежливом поклоне. Шульгин коротко кивнул, острым взглядом уловив смятение на лице монаха. И остановился, притворно поправляя воображаемый непорядок в амуниции, а на самом деле прислушиваясь к голосам за не плотно прикрытой дверью. А услышав, что отец Настоятель выказал желание тут же последовать за Яном к отцу Иоанну, россиянин быстрым шагом - почти бегом - достиг лестницы, ведущей вниз, к выходу, сбежал по ней, вышел во двор, по-прежнему быстрым шагом достиг своей кареты, запрыгнул в неё, отрывисто скомандовав "Пошёл, живо!", а когда солдат, стоявший кареты, запрыгнул на козлы, а второй, уже сидевший там, ударил лошадей хлыстом, пустив их с места в рысь, так же отрывисто скомандовал, стукнув ножнами сабель в переднюю стенку кареты: "Перед воротами придержи!". И карета перед самими воротами замедлила ход, что позволило Шульгину, неотрывно смотрящему через заднее оконце, заметить, в какую именно дверь вошли Настоятель с Яном.
В то же мгновение Шульгин вновь отрывисто скомандовал: "Стой!".
А в келье отца Иоанна Настоятель терпеливо, не перебивая, выслушал рассказ о странной завесе, не сводя глаз с её разноцветного переливчатого сияния.
- Всегда одно и тоже? - спросил он, когда Иоанн закончил.
И внезапно - Альбрехт сделал было испуганное движение остановить его, но не успел - подошёл к завесе.
Она повела себя так же, как тогда, когда к ней подходил Иоанн, но на этот раз монахи увидели совсем другую картину.
Высокий крест с колокольни костёла, накренился и, нехотя повинуясь привязанным к нему канатам, сначала медленно, а потом всё убыстряясь, рухнул вниз, ещё по пути, ударяясь о выступы готического собора, рассыпаясь на несколько частей. А потом собор вдруг просел, со стороны фундамента стало расти облако дыма и огромное здание медленно стало опускаться в это облако, которое, в свою очередь наоборот - росло, постепенно покрыв собой рухнувшее сооружение. Всё происходило в зловещей тишине. Облако постепенно рассеялось, явив на месте только что стоявшего тут храма безобразные развалины.
Отец Настоятель перекрестился.
Остальные монахи повторили его жест.
У Яна отвисла челюсть. Альбрехт и Иоанн переглянулись.
- Господи Иисусе! - послышался сзади них сдавленный возглас.
Монахи обернулись. У полураскрытой двери кельи стоял Шульгин.
Не обращая внимания на монахов, он, глядя расширенными глазами на завесу, подошёл к ней мимо отступившего в сторону отца Настоятеля и его лицо осветилось радужными переливами.
Завеса потемнела, затем...
Лёгкий вздох-стон прозвучал в келье.
Не потому, что внутри завесы было помещение с открытой дверью, которое обычно держат закрытой, и не потому, что в даме, входящей в это помещение, хоть и не без труда угадывалась сильно постаревшая и обрюзгшая императрица всероссийская - в стульчаке, роскошном, поистине императорском, все четыре монаха, которым не один раз предоставлялась возможность видеть короля Станислава в парадном зале его гродненского дворца, узнали переделанный королевский трон.
И тут же завеса словно погасла, чтобы через минуту проясниться другой сценой: придворные выносили из нужника, ступая по взломанной двери, стыдливо прикрытое чьим-то камзолом, бездыханное тело Екатерины.
Картина исчезла. По завесе вновь побежали цветные разводы.
Шульгин резко обернулся на каблуках и впился тяжёлым взглядом в лица видевших всё это вместе с ним монахов, поочерёдно переводя взор на каждого из них.
Ян стоял, раскрыв рот и всё ещё удивлённо таращась на завесу, переливавшуюся радужными узорами. Иоанн, нахмурившись, уставился себе под ноги, о чём-то напряжённо размышляя. Альбрехт тоже погрузился в свои мысли, но лицо его было скорее грустно-задумчивым. И лишь отец Настоятель ответил российскому офицеру ответным взглядом - полным неприкрытой тоски.
Шульгин выхватил саблю. Характерный звук выходящей из ножен стали резко прозвучал в полном безмолвии, царившем в келье.
Ни отец настоятель, ни Альбрехт, ни Иоанн не шелохнулись, наблюдая за действиями офицера.
Лишь Ян издал сдавленный звук и шагнул вперёд, словно желая помешать тому, что должно было произойти.
Но не успел.
Шульгин широким взмахом полоснул саблей по искрящейся завесе.
Сияние погасло.
Шульгин наклонился вперёд, словно готовясь броситься на врага, но врага не было.
Угол, где только что переливалась цветными узорами завеса, был пуст.
Шульгин, ни на кого не глядя, вышел из кельи, на ходу всовывая саблю обратно в ножны.
Монахи словно застыли на своих местах, на тех, на которых они наблюдали за произошедшим.
Приглушённый расстоянием, разнёсся эхом удар колокола, призывавший обитателей монастыря к вечерней службе. Где-то стукнула, закрываясь, дверь. Где-то прозвучали голоса. В монастыре продолжалась своим чередом обычная жизнь.
И брат Иоанн сказал фразу, заставившую и Яна, и Альбрехта, и отца Настоятеля повернуться к нему:
- Ну, пожалуй, и слава Богу.
И тут же, слившись, ответили ему голоса Альбрехта и Настоятеля:
- Аминь.
Ян, опустив голову, промолчал.
А Шульгин выбежал из монастыря и, вскочив в карету, приказал ехать. Через несколько дней он вернётся в монастырь, и отец Настоятель расскажет в ответ на его вопрос, что он отослал ту самую книгу, из-за которой и произошла эта история, в библиотеку Ватикана, поскольку она была очень старая и представляла, наверняка, библиографическую ценность. "Нет, - ответит настоятель на второй вопрос офицера, - ничего не написал Святейшему престолу об этой истории. Незачем.". И Шульгин согласится с отцом Настоятелем, что да - незачем. И никто из тех, кто участвовал в этом происшествии в гродненском бернардинском монастыре, никогда в последующем о нём не упомянет.
Но это будет через несколько дней. А сейчас офицер по особым поручениям посланника Её Императорского Величества Екатерины Второй при короле Речи Посполитой Александр Васильевич Шульгин сел в карету, которая, чуть накренясь на повороте, выехала из брамы монастыря, попав колесом в лужу и вздыбив в ней маленькие, но в масштабе лужи огромные, волны, которые обрушились брызгами на задёргавшееся отражение неба с облаками, сбив всё в неразличимый хаос сталкивающихся отражений от одновременной расходящихся бесчисленных кругов.
И лишь спустя пару минут поверхность воды успокоилась, вновь умиротворённо отразив без искажений огромный мир, расположенный над лужей, над городом, над всей Речью Посполитой, над всей Землёй - глубокое синее небо, по которому плыли редкие облака, причудливо бесформенные, сияющие бугорчатой белизной обращённого к солнцу бока.