Поздняя осень. Во дворе повсюду листья, сорванные с деревьев и разбросанные по траве, которая еще зеленеет, несмотря на первые морозы. А листья уже почернели. Они блестят от влаги и кажутся сделанными из какого-то искусственного материала, может быть, бумаги, пропитанной воском. Женщина собирает граблями эти черные листья в кучи и что-то шепчет тихо сама себе. И вот уже несколько куч из почерневших листьев лежат на фоне зеленой травы и черной земли.
--
Вы будете убирать сегодня эти листья из сада? - спрашиваю я.
--
Нет, пусть они пока здесь полежат, - отвечает мне она.
--
А почему вы их здесь оставляете? - не могу успокоиться я.
--
Потому что я во всем люблю незавершенность, - отвечает мне хозяйка сада. - А если я уберу их отсюда, здесь станет слишком чисто. Пусть еще полежат.
Что может быть прекраснее, чем незавершенность. Ведь это сама жизнь, которая побеждает. Что же она побеждает? Наверное, другую жизнь. Еще не все листья опали с деревьев. И это тоже незавершенность процесса. Еще не все птицы улетели на юг. Незавершенность. Еще не все камни выкопаны из земли. Еще не все слова сказаны нами друг другу.
Мягко моросит осенний дождь, не знающий о незавершенности, и я смотрю вдаль, где сквозь завесу тонкого дождя пробиваются нити жизни, переходящей из одной формы в другую.
Из всей палитры бесконечного числа красок осень выбирает преимущественно желтый и багряный, медленно переходящие в черный. Зелень, пробивающаяся из земли робкими кустиками мокрицы, сосредоточена там, где уже все выкопали из земли, и где не осталось старых пожухлых стволов кукурузы или картофеля, или кочерыжек капусты, или старых стволов многолетней травы, оставившей в земле свои бессмертные корневища.
Пройдет еще немного времени, и выпадет первый снег. Белый покроет черный, и даже зеленый, который тоже станет черным. И то, что еще оставалось живым в этом черном и зеленом, тоже умрет. Смерть на время успокоит цвет своим тотально белым, а также холодным, ледяным, снежным.
Желание продлить жизнь заставляет меня идти в дом. Набрав целую охапку дров, я открываю дверь, за которой царят сумерки, и переступаю порог в другой мир. В этом другом мире еще не властвует смерть со своим бесконечно белым. Здесь серо, так как сумерки - это пограничная зона, в которой еще есть шанс жить дальше. В моих сумерках серый цвет побеждает черный и еще сражается с белым. Стоит мне зажечь свет, как желтый и оранжевый вступают в свои права, и от смерти остаются только воспоминания...
Смерть, которая приходит, когда говоришь ей, что ждешь ее, как любимого друга, приходит ко мне как друг. Она наклоняется на моей головой и шепчет мне слова любви. Потом гладит меня по волосам и оставляет меня жить. Потому что, я и так уже всецело в ее власти, и нет надобности отнимать у меня жизнь.
Сколько еще дней отпущено каждому из нас для созерцания этого смертного цветного мира, в котором в конечном итоге побеждает белый цвет.
Белое облако, сотканное из тысячи цветных частичек, несется над моей головой из одной части мира в другую, относя голограммы многих образов, созданных людьми. И никто об этом не догадывается. Только я знаю об этом, и поэтому смотрю вверх, стараясь почувствовать в этом белом множестве дыхание любимого, вдалеке живущего и пока еще моего.
Жизнь, заложенная за другую! Что это может быть? Желание уйти отсюда, оставив его здесь? Или желание возложить ответственность за свою жизнь на него? Чтобы он не посмел уйти отсюда, так еще раз и не увидев меня, и не поцеловав меня, и не прикоснувшись к моей худой руке и моей мягкой груди.
Любовь, как тончайшая нить, связывает нас незримо и не дает никакой возможности освободиться от себя. Освобождение приходит лишь тогда, когда он рядом. Я держу его за руку. Она очень теплая и мягкая. Она очень любимая.
- После смерти у людей бывают разные маршруты, - говорю ему я, - поэтому я здесь, чтобы еще раз увидеться в этом мире.
--
А я думал, что у нас один маршрут - ад, - отвечает мне он.
--
Я не знаю такого места, у меня на карте его нет, - удивленно отвечаю я.
--
Ну, ладно, я тебе поверю, только сейчас у меня уже есть смысл жизни, и я могу еще оставаться здесь, хотя совсем недавно его, этого самого смысла, не было, - гудит он мне на ноте фа.
--
Я рада слышать, что я привнесла в твою жизнь новый смысл, - отвечаю я ему на долгом, пронзительном си.
Белый цвет мы исключим из гардероба. Черный - его тоже пусть будет совсем немного. Может быть, иногда брюки. У него. А у меня - нет и нет. Я буду носить только зеленое и синее, красное и золотое. Потому что я - королева цвета и формы с несгибаемым намерением жить и быть счастливой. Только об этом никому ни слова. Ни одна душа никогда не узнает об этом.
Часть 1.
Дрова в печке загораются не сразу. Это и неудивительно. Кому же хочется умереть в огне, отдавая тепло своей жизни другим. Я отнимаю это тепло принудительно, а нужно было бы попросить. Вот, наконец, красные язычки пламени все сильнее обнимают черное твердое дерево, раскаляя его и отнимая всю его твердость и тепло. Раскаленные угли дышат на меня своим жаром. Я вдыхаю этот жар своими легкими и отпускаю его по всему телу. Угли догорают и начинают рассыпаться, превращаясь в кучку белой, легкой золы. Белый цвет смерти и здесь неустанно побеждает все остальные цвета: зеленый и черный, красный и желтый.
В комнате воцаряется тишина. Не слышно мерного потрескивания дров в печи. Тепло, отобранное и присвоенное, мягко растекается по всем стенам и потолку, согревая всех, кто еще смог удержаться в этом мире цвета: мух и пауков, мошек и мотыльков, крыс и мышей, червяков и ящериц. Я вместе со всеми как в последний раз обвожу взглядом огромную комнату, в которой хватает места всей этой братии, и думаю о том, что будет с ними, когда я покину этот старый и никому не нужный дом.